Аннотация: Главы 12, 13, 14 и Эпилог ( 10-я редакция ).
ГЛАВА 12. ВМЕСТЕ.
Как и предполагал Мирон, детям найти общий язык было куда труднее, чем взрослым. Женя и Анна-Селена вылезли из фургона хмурые и молчаливые, только что пожелали всем доброго утра, почти не притронулись к завтраку и снова забрались обратно в повозку. Серёжка, хоть и уплетал пшенную кашу за обе щеки, по словарному запасу спутников эльфа не опередил. И только Саша время от времени вступал в разговор, впрочем, по сравнению с тем, сколько он говорил, когда они с Мироном были одни, это вполне тянуло на приступ молчаливости.
После завтрака Наромарт, и поутру не снявший плаща и не откинувший капюшона, уселся на передок повозки править конем. Остальные залезли в фургон. Балис и Мирон присели сзади, свесив ноги наружу, Сашка пристроился рядом, со стороны Мирона, а Сережка забрался глубже, устроившись примерно на равном расстоянии как от их компании, так и от Жени и Анны.
Нижниченко несколько удивило, что в повозке было почти пусто, если не считать нескольких плотно набитых, но не очень вместительных мешков и четырех мехов с водой примерно по пол ведра каждый. Если эльф и ребята путешествовали налегке, то какой был смысл приобретать повозку? Конечно, Мирон не знал ни благосостояния своих спутников, ни цен в тех краях, откуда они выехали, но все же некоторые общие принципы соотношения цен должны были действовать везде и всегда. Впрочем, бродячий целитель-маг был явно склонен к эксцентричным поступкам, возможно именно этим пустота повозки и объяснялась. К тому же, если его богиня всегда кормит своего священника столь обильно, как и вчера вечером, то необходимость таскать с собой продукты питания отпадает сама собой, а это в любом походе львиная доля груза.
Когда повозка тронулась, Мирон еще раз взвесил, имеет ли смысл попробовать как-то взломать детское взаимоотчуждение, вызвать ребят на разговор, и решил, что пока не стоит, никакой необходимости в спешке не наблюдается. Пока что он решил дослушать историю Балиса, накануне усталость помешала другу рассказать ее целиком. Впрочем, Гаяускасу оставалось рассказать о себе не так уж и много...
РАДУЖНЫЙ. 13 МАРТА 1992 ГОДА НАШЕЙ ЭРЫ.
- Направо на этом уровне живут гнолли и куа-тоа.
- Кто?
- Куа-тоа. Такие лягушки-переростки. Будь внимателен, они стреляют какой-то гадостью.
- Что значит - стреляют?
- Ну, атакуют на расстоянии. Попадают в кого-то одного, но от этого не легче.
- И что же делать?
- Отступай и поворачивай за угол. Потом быстренько забиваешь эту тварь, пока она не выстрелила во второй раз.
- Ясненько.
- Тренируй реакцию, Андрей, - улыбнулся Балис. - По скорости уклониться от этих выстрелов вполне реально... Так, что еще... Карту я набросал. Аккуратнее вот в этом месте, там яма, падаешь на нижний уровень, там какой-то совершенно другой этаж и сразу атакует паук. Что дальше я еще не изучал, если хочешь - можешь попробовать. И еще - вот очень интересное место, называется музей.
- В каком смысле - музей? - главный компьютерщик закрытого акционерного общества "Аган-нефть" Андрей Коняшкин непонимающе посмотрел на приятеля.
- Фиг его знает. На стене рядом написано: "музей". Дергаешь за рычаг, дверь открывается - и входишь. Там полно этих гноллей и куа-тоа, но в драку они не лезут, пока ты сам не начнешь их бить.
- Реально их там вынести?
- Если встать в дверях, так, чтобы атаковали тебя с одной стороны - проблем нет. Разумеется, идти туда надо после сна, когда магичка целенькая.
- Ясненько, - довольно кивнул Коняшкин, - еще что-нибудь?
- Больше ничего. Твоя очередь идти в разведку.
- Не вопрос. Я в выходные на работу выйду: серваку хочу второй диск поставить, побольше. Поразительно, как быстро диски всякой хренью забивают. Иногда думаю, что поставь хоть гигабайт - все равно загрузят под завязку... В общем, поработаю, а потом пару часиков играну. А то, может, сейчас посидим часок? Вдвоем-то проходить легче...
- Нет, сегодня я пас: хочу отдохнуть. Зайду только к шефу - и к себе.
- Тогда счастливых выходных.
Забрав нарисованную на листке клетчатой бумаги карту уровня, Коняшкин покинул кабинет заместителя начальника службы безопасности "Аган-нефти" Балиса Гаяускаса. Хозяин кабинета лениво посмотрел на часы - было без двадцати шесть. Пятница, тринадцатое число, вечер - самое время отправляться домой. Сняв трубку, он набрал номер начальника, но в кабинете Корнеева трубку никто не брал. Наверное, шеф уже уехал. В любом случае, пора было собираться. Выбравшись из объятий мягкого кресла, Балис накинул пальто, погасил свет, захлопнул дверь кабинета и, держа в руке шапку, прошел по коридору в приемную высокого начальства.
В приемной царила почти абсолютная тишина. Секретарша Ирочка Фиш неслышно возилась с рыбками: она обожала ухаживать за обитателями аквариумов и тратила на это все свое свободное время, которое имела в течение рабочего дня, а это было никак не меньше двух-трех часов. При виде вошедшего Балиса девушка очаровательно улыбнулась:
- Балис Валдисович, добрый вечер. Что Вы не заходите?
С того момента, как отставной капитан устроился в "Аган-нефть" на работу, Ирочка оказывала ему всяческие знаки внимания.
- Работы много. Сергей Дмитриевич у себя?
- Нет, он уехал домой. Полчаса назад. Так что Вы делаете сегодня вечером?
При общении с Ирочкой Балис всегда вспоминал старую шутку о том, что женщины бывают либо прелесть какие глупенькие, либо ужас какие дуры. Ирочка была ярким представителем первой категории, и в своё время он с удовольствием бы с ней немного пофлиртовал. Но не теперь: боль от раны, полученной зимой прошлого года на улице Вильнюса, была не такой острой, как в первые дни, но, пусть и саднящая, она не отпускала Балиса ни на минуту. О своем прошлом он в Радужном особо не распространялся, кому нужно - знает что нужно, а остальным - знать незачем. Во всяком случае, Ирочка и не подозревала о Рите, Кристине, о той страшной ночи... И слава богу, что не знала...
- Сегодня вечером я отправляюсь домой, чтобы хорошенько отоспаться после тяжелой трудовой недели.
- Неужели она была такой уж тяжелой? - полушутя спросила девушка.
- Страшно тяжелой, - в тон ей ответил Балис. - Вы же знаете, Ирина Борисовна, что у нас прошли полевые учения, а это здорово выматывает.
Вообще-то здесь он слегка покривил душой: по меркам его службы эти "полевые учения" были даже ниже средней тяжести. Однако, сейчас он командовал не советскими морскими пехотинцами, а двумя десятками сотрудников спецотдела службы охраны закрытого акционерного общества "Аган-нефть". Правда, все его ребята имели опыт службы в Армии, на Флоте или в МВД, но, до того как они поступили в распоряжение Балиса, особой боеготовностью отряд не отличался из-за отсутствия приличной тренировки. Теперь же, после нескольких месяцев интенсивных занятий, люди Балиса представляли из себя серьезную силу, которая, наряду с покровительством некоторых высокопоставленных чиновников, удерживала местные, как теперь говорили, "криминальные структуры" от попыток установления над "Аган-нефтью" своего контроля. Хотя, глядя на то, что творится в стране, Балис раз за разом задавал себе вопрос: как долго сможет продержаться их фирма в стороне от криминального мира.
- А может, напряжение после тяжелой трудовой недели сбросить другим способом? - мило улыбнулась Ирочка.
- Каким же именно? Наблюдением за рыбками? - он кивнул на аквариум, обитатели которого, не обращая внимания на то, что творилось за стеклом, занимались своими, рыбьими и улиточьими, делами.
- Между прочим, ученые доказали, что наблюдение за рыбами хорошо снимает нервное напряжение, - охотно подхватила девушка.
Балис кивнул.
- Это заметно. Вот у Вас, Ирина Борисовна, всегда хорошее настроение. Наверное, это рыбки на Вас так положительно влияют. Но, к сожалению, должен Вас покинуть. Всего доброго.
За спиной он услышал тихий огорченный вздох, но оборачиваться не стал. Спустился по лестнице на первый этаж и попросил дежурную вызвать машину. В ожидании, пока автомобиль доберется от гаража до офиса ( примерно пять минут ), Балис вышел на улицу. Стемнело, на ясном небе ярко горели звезды - здесь, в Сибири, воздух был намного чище и прозрачнее, чем в Вильнюсе или в Севастополе. Днем, вроде как, потеплело чуть ли не до минус десяти, но с заходом Солнца, естественно, температура упала и сейчас, пожалуй, было все минус двадцать пять, а то и меньше.
На площадку перед офисом с улицы въехало такси - салатовая "Волга" с шашечками на боку и плафончиком на крыше. Машина затормозила перед крыльцом, с переднего сидения вылез пассажир - невысокий мужчина в дубленке и пышной меховой шапке. Он направился, было, ко входу в здание, но, глянув в сторону Балиса, изменил направление движения.
- Простите, Вы - Балис Гаяускас?
- Он самый. С кем имею честь?
- Капитан третьего ранга Дмитрий Ляпин, - усмехнулся незнакомец.
- Вот как? - Гаяускас не мог сдержать удивления. - И кто же Вас направил ко мне?
- Слава Огоньков. Но, может, я все расскажу в более теплом месте, а то холодновато тут у Вас... Вы то, я понимаю, сибиряк, а мне вот непривычно.
- Поедем ко мне, - Балис кивнул на подъехавшие "Жигули". - Садитесь.
Они оба забрались на заднее сидение. Не то, чтобы Балис чувствовал недоверие к Ляпину, но береженного бог бережет. Услуги наемного убийцы, называемого ныне на английский манер "киллером" ( сами англичане, естественно, такого слова в своем языке не имели, по-английски убийца - murderer ) были не так и дороги, а желающих при случае отправить на тот свет заместителяначальника службы безопасности "Аган-нефти" за эти полгода набралось уже достаточно. Нет, по серьезному он пока что вроде бы никому дорогу не перешел, но местная "братва" его знала более чем неплохо.
Легковушка петляла по улицам первого микрорайона. Вот справа мелькнул единственный в городе памятник архитектуры - женщина, положившая руки на плечи своему ребенку неопределенного пола. Ввиду того, что руки ребенка были раскинуты в стороны под прямым углом к туловищу, словно он пытался заслонить женщину от какой-то опасности, местные острословы именовали этот памятник "Папа, не бей маму". Другая шутка утверждала, что памятник - это семья Алеши - монумента покорителям Самотлора, стоящего недалеко от Нижневартовского аэропорта. В советское время перед памятником горел Вечный Огонь, однако, в независимой России решено было память о покорении Самотлора несколько сократить - на величину этого самого Вечного Огня.
Балису, повидавшему на своем веку немало прекрасных памятников архитектуры и неполная семья, и Алеша, виделись как весьма посредственные произведения искусства. Однако, он понимал любовь к ним местных жителей, многие из которых Ленинград, Москву и Севастополь видели только по телевизору, а Вильнюс - вообще исключительно в прогнозах погоды.
Выбравшись из лабиринта микрорайонов, "Жигули" устремились к мосту через Аган - именно река дала название организации, в которой теперь работал Балис. Квартиру ему выделили не в новых домах, а в двухэтажном доме на Вертолетке. Раньше, когда автострады между Нижневартовском и Радужным еще не существовало, там находилось вертолетная площадка, где приземлялись транспортные вертолеты, доставлявшие людей и разные грузы в отдаленный поселок. После того, как через болота проложили шоссе, регулярные рейсы вертолетов отменили, но прижившееся название микрорайона сохранилось.
- Красиво, - нарушил молчание Ляпин.
- Что? - не понял Балис.
- Факелы на фоне ночного неба - красиво, - объяснил капитан третьего ранга.
- А... Я привык уже.
Особенной красоты в этих факелах действительно не было. Но на тех, кто видел это впервые, зрелище производило очень сильное действие - именно своей необычностью. Хотя, для нефтяного края зрелище было вполне привычным: несколько нефтяных вышек работало прямо в черте города, а зарево от дальних огней при ясной погоде видно километров с десяти, не меньше.
Еще несколько минут, и машина затормозила у подъезда.
- Ну, выгружаемся.
Как не крути, а, выбираясь из "Жигулей", Балис не мог контролировать незнакомца. Однако, как он и ожидал, ничего страшного не случилось, стрелять в него никто не стал. Нет, Ляпин совершенно не походил на наемного убийцу. Но что ему могло понадобиться от незнакомого отставного офицера - это загадка. Разумеется, у Балиса уже имелось несколько версий, однако ни одна из них не была настолько правдоподобной, чтобы на ней остановиться.
По лестнице Гаяускас поднимался первым - тоже неправильно с точки зрения безопасности, но не показывать же свою недоверчивость так демонстративно.
- Здесь, значит, и живете?
- Здесь, значит, и живу.
Впотьмах Балис нашарил шнур от выключателя, включил в прихожей свет. С недавних пор конструкция со шнуром его стала изрядно раздражать, стоило бы поменять ее на клавишную, но все руки не доходили: слишком многое в его квартире нуждалось в более срочном ремонте. Правда, Корнеев вообще советовал махнуть на благоустройство рукой - совсем скоро "Аган-нефть" получала целый подъезд в новом доме, строительство которого было завершено только благодаря инвестициям компании, и одну квартиру выделяли Балису. Но сам Гаяускас считал, что место жительства надо обустраивать вне зависимости от того, что будет завтра. Иначе всю жизнь можно прожить в конуре в ожидании будущих благ.
- Тапочки одевайте.
- Благодарю.
- Проходите в комнату.
Присев в кресло, Балис жестом указал Ляпину на стул, всем своим видом давая понять, что готов выслушать. Но, вместо объяснения, тот протянул Гаяускасу листок бумаги. Развернув послание, Балис узнал почерк Огонькова. Помимо типично огоньковского "д" ( кавторанг всегда писал его не с загогулькой внизу, как учат в школе, а с завитком сверку, как в курсивных типографских текстах ) присутствовали еще несколько менее очевидных деталей. Конечно, это можно подделать, но непонятно, для чего тратить столько усилий.
"Балис!
Отнесись серьезно к тому, что тебе расскажет Дмитрий. Можешь ему доверять.
Вячеслав."
- Что ж, я слушаю, - он оторвал взгляд от бумаги, поглядел прямо в лицо таинственному посланцу.
- В общем, все достаточно плохо. Прокуратура Литвы обратилась в Прокуратуру Российской Федерации с запросом о Вашей экстрадиции. Ответа она пока что не получила, но в понедельник, совершенно точно, положительный ответ будет дан. Так что, у Вас есть пара дней, чтобы покинуть Радужный. Потом за Вами придут.
- А Вас лично как это касается? - внимательно глядя на Ляпина, поинтересовался Балис.
Тот спокойно выдержал взгляд.
- Флот своих не сдает, - и без паузы добавил, чтобы снизить пафос момента: - Я могу покурить?
- Лучше на кухне, я не курю.
Дмитрий кивнул, встал и прошел на кухню, на ходу вынимая из кармана брюк помятую пачку сигарет. Балис, прихватив из серванта белую гипсовую пепельницу с ручкой в виде пары вставших на хвост и изогнувшихся дугой рыбок, которую специально держал на случай курящих гостей, прошел вслед за ним.
- Кофе будете?
- Отчего нет... Кстати, можно на "ты".
- Давай на "ты"...
Ляпину на вид было чуть за тридцать - немного постарше Гаяускаса. Русые волосы на макушке немного поредели, хотя до лысины оставалось еще далеко. Лоб прорезали первые морщины. Треугольное лицо с запавшими щеками производило впечатление худобы, впрочем, обманчивое: Дмитрий был крепок и плотен, только вот ростом не очень велик. Правда, с метр девяносто шестью Балиса, ему большинство людей казались невысокими.
- Значит, тебя попросили передать, что мне нужно бежать? - Гаяускас не стал уточнять, кто именно попросил - Огоньков или его друзья из Главного Штаба Военно-Морского Флота. Все равно Ляпин ему не скажет, и, кстати говоря, правильно сделает.
- Именно.
- Некуда мне бежать, Дмитрий, - вздохнул капитан. - Я и так последний год только и делаю, что бегаю. Из Вильнюса - в Питер, из Питера - в Севастополь, из Севастополя - сюда... Куда уж дальше?
- Дальше - в Тирасполь, - самым будничным тоном ответил капитан третьего ранга. - Туда сейчас многие из Прибалтики перебрались. Приднестровцы не выдадут, да и им помочь надо - самим румын сдерживать тяжело. А Россия, похоже, не вмешается.
- Сам придумал или надоумили?
- Надоумили, конечно, - Ляпин поднялся и выдохнул дым в предусмотрительно открытую Балисом форточку. - Денег просили передать. Немного, правда. Но на авиабилет до Москвы хватит. А там - поездом через Украину. Те границы, которые сейчас между Россией и Украиной и Украиной и Приднестровьем для таких, как ты - не преграда, а так... недоразумение.
- Да не в границах дело, - устало махнул рукой Гаяускас. - Зачем все это, вот вопрос. У меня все уже в прошлом... Ничего не осталось.
Лицо капитана третьего ранга исказила гримаса, словно стрельнуло в плохо залеченном зубе.
- Ну, началось. Вот что, капитан, я тебе не писихотэрапэут, - последнее слово Ляпин произнес, копируя Кашпировского. Получилось не очень похоже, но узнаваемо. - И в комплексах твоих, извини, копаться не намерен. Если здоровый молодой мужик жить не хочет - тут надо либо на Канатчикову Дачу (1) отправлять, либо по кумполу настучать. Я так понимаю, душу утешать не обучен.
- Да что ты знаешь...
- Только то, что в бумагах пишут. Того, что не пишут, мне никто не объяснял, - Дмитрий снова присел и потушил в пепельнице окурок. - А что это меняет?
- Все, - воскликнул Балис, из последних сил удерживая контроль над собой. - Если ты такой умный, скажи - зачем я живу?
- А я вообще считаю, что живут не "затем что", а "потому что". Потому что родились. И никаких дополнительных условий.
- Как у тебя все просто, - отставной капитан снял с плиты закипевший чайник и стал разливать в чашки кипяток.
- А чего усложнять... Слушай, извини, конечно, а у тебя пожрать ничего не найдется? А то в самолетах нынче паршиво кормят: чашка чая да булочка с маслом и плавленым сыром.
- Сейчас сообразим... - Гаяускас почувствовал легкий укол совести: могбы и без напоминания догадаться, что Ляпин прилетел московским рейсом. Да и самому поужинать бы не мешало - неожиданное известие заставило забыть о голоде.
- Пельмени будешь? - предложил он, заглядывая в недра холодильника.
- Конечно.
Кроме двух пачек пельменей Балис извлек на стол начатый батон докторской колбасы, сыр, открытую банку с югославской ветчиной, сметану и кетчуп.
- Ну вот, еще бы выпить слеганца - и самое оно, - пошутил Ляпин, и на столе тут же появилась початая бутылка с этикеткой "Спирт Рояль". - Ты что, с ума сошел, этим только крыс морить.
- Спокойно, ты что, рельсину у подъезда не видел?
- Какую рельсину? - удивился Дмитрий.
- Справа от входа в подъезд на столбе кусок рельса висел, - пояснил Гаяускас.
- Ну и что? Какая связь?
- Самая простая, - капитан объяснял без отрыва от приготовления пельменей. Собственно, чего их готовить? Мечта холостяка: кастрюлю с водой на плиту, пельмени - в кастрюлю, соль - туда же и просто чуть-чуть подождать. - Берешь бутылку этого, как ты говоришь, крысомора, и льешь на рельсину, а снизу подставляешь емкость. Вся дрянь, которую туда намешали, примерзает к железу, а в емкости остается, как говорится, экологически чистый продукт.
- Хитер, морпех...
- Я тут не при чем, - развел руками Балис. - Это местная народная мудрость. Так и называется - "рельсовка".
- Да уж, народ на выдумку силен, особенно если дело касается выпивки, - согласился Дмитрий. - Ну, так что, будешь еще сомнениями мучаться или как?
- Не знаю, - честно ответил Гаяускас. Раздражение уже прошло, а вот боль... Эта боль никогда не проходила, она только ушла в глубь и таилась там, ожидая малейшего повода напомнить о себе. Такого, например, как сейчас.
- Жаль, - с серьезным видом покачал головой Ляпин. - Из меня специалист по вправке мозгов - аховый. Никогда этим не занимался. Я ведь все время в штабах, в штабах. В море в последний раз выходил, стыдно сказать, в восемьдесят девятом, да и то, инспекционная поездка, сам понимаешь, к настоящей боеготовности отношения имеет немного.
- Ну, вто, что ты у себя в штабе только груши околачиваешь - не очень верится, - усмехнулся Балис.
- И правильно не веришь, - кивнул Дмитрий. - Не буду хвастать, но штабист я действительно неплохой. Должен же кто-то думать, когда и куда таких горячих парней, как ты, послать в дело, а когда - придержать.
- А когда - уволить из рядов Вооруженных Сил...
- Не надо, - лицо капитана третьего ранга снова сморщилось, словно он пытался целиком съесть лимон. - Сам понимаешь, что это решение - абсолютно политическое. Я твое личное дело читал, ни один командир, если он в здравом уме, такого офицера по доброй воле не отпустит.
- Да понимаю, - устало махнул рукой Гаяускас. - Только мне от этого не легче...
- А должно быть легче, - убежденно заявил Ляпин. - Ты же офицер, должен понимать, что твоя армия может проиграть войну. А ты должен жить дальше, несмотря ни на что. Исполнять свой долг.
- Какой у меня теперь долг?
- Дожидаться, когда твоя армия сможет взять реванш. И, по возможности, приближать этот день.
- А ты в это веришь?
- А то... Слушай, давай, наконец, пельмени есть. Голодный я зверски... Да и ненавижу политинформации читать. Любовь к Родине делом надо доказывать, а не трепом. Противно... Тем более, перед тобой распинаться вообще глупо - ты сам все знаешь.
- Ладно, давай...
- Так, только пить немного, мне в пять утра нужно быть по любому в Нижневартовске. Хоть с тобой, хоть без тебя...
- Тогда давай-ка, поработай, раскладывай пельмени, нарезай колбасу, а я позвоню по делам.
Выйдя в коридор, Балис, набрал номер Корнеева, на том конце трубку сняла жена.
- Наталья Андреевна? Это Гаяускас. Александр Петрович дома?
- Дома, а что случилось? - в голосе женщины сразу зазвучали встревоженные нотки: нежданный вечерний звонок ничего хорошего не сулил.
- Не волнуйтесь, ничего не произошло. У меня личный разговор.
Небольшая пауза и в трубке зарокотал бас начальника.
- Что у тебя, Балис?
- Я должен уехать. Срочно. Насовсем.
Пауза.
- Старые дела.
- Именно.
- Это точно нельзя решить?
- Увы.
Гаяускасу и самому было жалко покидать этот маленький сибирский городок. Однако остаться здесь означало вскоре отправиться под арестом в Вильнюс. Без вариантов. Покровительство Корнеева и Щеряги могло прикрыть от многого, но не от сговора двух Государственных Прокуратур на самом высоком уровне.
- Я могу чем-нибудь помочь? - задал вопрос Корнеев.
- Да. Нужна машина, чтобы успеть в Нижневартовск к московскому рейсу.
- Сделаем...
В Нижневартовск Корнеев отвез их сам, на своей "Волге". Расспрашивать ни о чем не стал, разговор в путишел о какой-то ерунде. Лучше бы было просто помолчать, но нельзя - ночная трасса убаюкивала, и водитель рисковал заснуть за рулем со всеми вытекающими последствиями. Особенно тяжелой была первая половина пути, до поворота на Мегион. Вскоре после выезда из города, когда заканчивались пригородные кусты (2), дорога погружалась в непроглядный мрак. Тем, кто привык путешествовать по европейской части Советского Союза, когда где-то на горизонте всегда виднеются огоньки, просто невозможно представить эту кромешную сибирскую тьму. А увидев - невозможно ей не изумится. Единственными источниками света были фары машины Корнеева, да звезды на высоком черном небе. Ну, несколько раз попадались мчащиеся куда-то среди ночи встречные автомобили. И все. Темнота до самого горизонта, такая, что не поймешь: лесом ли едешь или тундрой. Лишь иногда свет от передних фар на мгновение выхватывал из кромешной тьмы совсем близко подступившие к дорогие голые стволы каких-то деревьев, но они тут же снова уходили во тьму: на пустынном ночном шоссе отставной полковник не отказал себе в исконном русском удовольствие - быстрой езде.
В итоге, к аэропорту приехали за добрых полтора часа до рейса. На прощание Корнеев протянул Балису конверт:
- Вот, возьми, тебе пригодится.
- Не надо, Александр Петрович...
- Бери, давай. Не бойся, не у семьи последнее отрываю, это из бюджета нашего отдела. Считай, премия тебе по итогам работы.
- Если так... Спасибо...
- Давай, удачи тебе, Балис... И знай, если что - всегда здесь тебе будем рады...
Ну что ж, пора, товарищ капитан.
Мы Родину и смерть не выбираем.
Мы под звездой прошли Афганистан,
Мы на крестах России умираем.
Мы сыновья загадочной страны,
Мы как чужие в собственной отчизне.
И пусть мы ей сегодня не нужны,
Но без нее и нам не надо жизни.
Ну что ж, товарищ капитан, пора,
Ведь мы ни жизнь, ни смерть не выбираем:
Мы за державу гибнем под "ура",
Мы за эпоху молча умираем. (3)
(1) Известная психиатрическая лечебница
(2) Куст - несколько расположенных рядом нефтяныхскважин
(3) (С) Виктор Верстаков.
ГЕЛЬСИНФОРС-ПЕТРОГРАД. 3-4 МАРТА 1917 ГОДА НАШЕЙ ЭРЫ.
Ужинать в тот вечер Альберт отправился к командиру минной дивизии адмиралу Георгию Карловичу Старку. Близкими друзьями они не были, но приятельствовали еще с конца прошлого века, с гардемаринских времен. Вместе служили на "Авроре", пережили Цусимское сражение. Более решительный Георгий рос по службе несколько быстрее, в девятьсот девятом он был уже старшим офицером крейсера, а в двенадцатом - командовал миноносцем. Склонному к аналитическому мышлению Альберту же кораблем покомандовать так и не удалось, даже в войну. Зато о таком первом помощнике любой командир корабля на Балтике мог только мечтать. А последние полгода капитан первого ранга Альберт фон Лорингер и вовсе проводил больше времени на суше, нежели в море, на службе в штабе нового командующего Балтийским Флотом - вице-адмирала Андриана Ивановича Непенина.
Ужинали вдвоём: жена Георгия отправилась навестить свою больную подругу, дети же были слишком малы, чтобы сидеть за взрослым столом. Оно и к лучшему: друзьям хотелось обсудить события последних дней, резко перевернувших жизнь на огромных пространствах Российской Империи. Однако, разговор не клеился: ни один, ни другой не знали, с чего начать. Несмотря на то, что страну уже давно сотрясали бури, что разговоры о желательности замены монархического правления республиканским звучали вполне открыто, изменение строя казалось невозможным. Инерция мышления не позволяла представить Россию без царя. И вдруг - как гром среди ясного неба: сначала - отречение Государя за себя и за наследника-цесаревича Алексея. На другой день - отречение Великого Князя Михаила Александровича. И - невозможное дело: власть в руках Государственной Думы, учреждения, конечно, почтенного, но... Альберту приходилось видеть практически всех наиболееизвестных думцев: Родзянко, Гучкова, Милюкова, Маклакова, Шульгина. И всех их, безусловно, разных людей объединяло одно: никто из них был не в состоянии повести за собой огромную страну. Они могли говорить дельные вещи или ерунду, могли решать или не решать какие-то частные вопросы, но представить, чтобы вокруг них объединился народ, как когда-то вокруг князя Пожарского, да хоть и как вокруг Стеньки Разина или Емельки Пугачева - было невозможно.
Альберт не сомневался, что Георгий, такой же убежденный монархист, как и он сам, думает точно так же, но оба они не могли подобрать слов, чтобы выразить то, что творилось на душе и описать то, что происходило вокруг. Ведь происходящее и вправду требовало особых, доселе невиданных слов. Вырвавшись, словно сказочный джинн из бутылочного заточения, революционная стихия бесновалась, и не было сил ее сдержать. Повсюду, словно грибы после дождя возникали Советы депутатов - рабочих, крестьянских, солдатских, здесь, в Гельсингфорсе - матросских. Кто в них попал, и какое отношение эти люди имели к Армии и Флоту - никто толком не понимал. Когда накануне Альберт прочитал принятый Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов Приказ номер один ( Номер один - значит - самый важный и неотложный! ) сначала подумал, что германские войска уже взяли город: "...в своей политической, общегражданской и частной жизни солдаты ни в чем не могут быть умалены в тех правах, которыми пользуются все граждане". Война же идет, милостивые государи! Враг - вот он, у порога Риги, а там и до столицы рукой подать.
Нет, не находилось у офицеров слов, чтобы правдиво высказать то. что лежало на сердце.
Так они и ходили вокруг да около, пока вдруг в дверях гостиной не появился вестовой.
- Ваше Превосходительство, - обратился он к хозяину, - стало быть, ребята пришли, поговорить Вас просят.
Старк недоуменно поднял голову от тарелки.
- Какие ребята, Платоныч?
- Известно, какие. Матросы, кто же еще.
- Ну так, зови.
Взгляд Альберта заметил маленького мальчишку, спрятавшегося за портьерой гостиной и внимательно наблюдавшего за происходящим. Видимо, это был семилетний Боренька, старший сын Георгия, одногодок младшего сына Альберта - Макса.
Топот тяжелых сапог заставил фон Лорингера повернуться к другой двери. В гостиную вошли четверо матросов в промокших бушлатах. У всех на груди были приколоты большие красные банты, на правых рукавах - красные повязки.
- Ваше Превосходительство, - начал один из них, самый старший по возрасту, - мы к Вам по поручению судового комитета.
- Н-да? И что же от меня хочет судовой комитет? - сухо осведомился Старк.
- Судовой комитет просит Вас вернуться на судно.
- Зачем же?
- Ваше Превосходительство, - вступил в разговор другой матрос, высокий молодой парень с кудрявыми черными волосами и цыганскими черными глазами, - разрешите, мы Вас запрем в Вашей каюте. Вроде как формально арестуем и часового поставим.
- Не понимаю, Силин, - раздражаясь все больше, проговорил адмирал. - Что значит "вроде как арестуем".
- Так ведь, Ваше Превосходительство, неспокойно ноне, - снова заговорил пожилой матрос. - На нашем-то корабле Вас знают и любят, а только вот по крепости много сейчас всякой шпаны болтается, в матросскую форму переодетой. Ленточки перевернуты, чтобы не видно было, значит, с какого корабля... Мало ли кто к Вам зайдет, как бы не вышло чего...
Георгий вздохнул.
- Спасибо, братцы, но не пойду я никуда: у меня здесь жена и дети, и семью свою я не брошу.
- Да что Вы, Ваше Превосходительство, нешто кто на деток руку подымет. Что ж на них, креста, что ли нет?
- В общем, не о чем тут говорить. Ступайте, братцы, с Богом, а я здесь останусь. Буду к утреннему построению.
Сокрушенно вздыхая, матросы двинулись восвояси. Спорить не стали, видимо зная непреклонность своего командира. Дождавшись, пока шум шагов стихнет, Альберт обратился к другу:
- Видишь, до чего дошло?
- Пока что я вижу, две вещи. Во-первых, ты хороший офицер, коль скоро твои матросы хотят тебя оградить от неприятностей.
- А второе?
- А второе - ты сделал большую глупость, отказавшись от их предложения. Думаю, тебе стоит отправиться на корабль, и чем скорее - тем лучше.
- Тебе хорошо говорить, твоя семья в Петрограде.
- Думаешь, там безопаснее?
- Извини, - виновато ответил Георгий. - Не подумал, вырвалось...
- Я понимаю, - успокоил его Альберт, - сейчас нервы подводят не только кисейных барышень. Знаешь, тогда, в пятом, было легче. Все было ясно: где свои, где враги, чего от кого ждать. А сейчас - словно ведешь корабль по незнакомому фарватеру, да еще и в густом тумане... Но ты все равно не прав.
- Почему?
- Я читал донесения из Кронштадта и Ревеля. Там нападали только на офицеров. Чувствуется чья-то грамотная рука...
- Известно чья, немецкая, - угрюмо бросил Старк.
- Я тоже так думаю, - согласился фон Лорингер. - Знаешь, мне постоянно сейчас приходится бывать на переговорах Андриана Ивановича с депутатами этого самого Совета. Странные чувства. Будто их шатает из сторону в сторону. Там немало людей честных и дельных, но заправляют всем, похоже, еще те проходимцы. А большинство просто не может разобраться, что к чему. Царя скинули, свободу дали, а дальше-то что? Воевать ведь с Германией надо. Это, может, где-то там они с пехотой водку на нейтральной полосе вместе распивают, а с нами их флот братается все больше главным калибром... Кстати, Леву-то Галлера видел?
- Мельком. У него на "Славе" забот полон рот, да и я без дела не сижу.
- А стоило бы поговорить, он много чего интересного с Моонзунда вынес... Так вот, думаешь, матросов со "Славы" убедишь в том, что стоит только бросить оружие и сразу мир наступит? Нет, это тебе не Свеаборские тыловые крысы. А вот про проклятых офицеров слушать будут. Помнишь, с чего на "Гангуте" началось? С офицеров-немцев. А мы кто? Те самые офицеры немцы. Твоих-то матросов против тебя, думаю, не распропагандируешь. А про меня, например, в любую ложь, наверно поверят...
- Поверят... Вот только как они без офицеров воевать собираются?
- А никак. Россия просто сходит с ума. Кричат о необходимости мира - и упрекают Государя, что он плохо вел войну. Рвут глотки на митингах про проклятых офицеров - а потом приходят спасать своего командира. Знаешь, это все равно, что холерные бунты при Александре Павловиче - сначала убийства, погромы, кровь, а потом никто внятно не может сказать - зачем.
На недоеденный ужин уже не обращали внимания. Взволнованный Альберт ходил по гостиной из угла в угол, Георгий присел в кожаное кресло у камина.
- Ты у нас известный любитель истории, - заметил он, шевеля кочергой подернувшиеся белесым пеплом угли. - Однако, как лечить это безумие, история вроде бы не объясняет?
- Увы, - фон Лорингер развел руками. - Извини за высокий штиль, но боюсь, что у нас нет другого выхода, кроме как поступать сообразно требованиям совести. Только перед тем, как спросить ее совета надо все же еще раз взвесить все обстоятельства. В твоем случае - подумай, кто защитит твою семью, если с тобой что случится. И учти, пожалуйста, моё мнение: твое место сегодня ночью на корабле...
Георгий молчал, обдумывая слова друга. А дальше разговор опять разладился. Закончили ужин почти в полном молчании. Часы пробили три четверти седьмого, Альберту пора было отправляться на "Кречет", флагман вице-адмирала Непенина. Уже в прихожей Георгий сказал ему:
- Ладно, убедил. Дождусь, пока жена вернется - и на корабль.
Альберт вышел в холодную весеннюю ночь. Квартира Старка находилась минутах в десяти ходьбы от Свеаборгского порта, потом до своего корабля предстояло добираться по толстому льду. Зимой корабли стояли в гавани, намертво вмерзнув в лед, так же по льду проходило сообщение между крепостью и городом. Сильными порывами бил промозглый влажный ветер и, плотнее кутаясь в шинель, капитан первого ранга спешил быстрее добраться до теплой каюты, размышляя о поданном другу совете. По всякому получалось, что жизнь офицеров Балтийского флота и их семей - в опасности. В воздухе витал запах крови, в штабе лежали шифровки о матросских восстаниях в Кронштадте и Ревеле, сопровождавшихся массовыми убийствами офицеров. Здесь, в Гельсингфорсе, командующий Флотом пока контролировал ситуацию, но никто не мог сказать, надолго ли. Фон Лорингер знал, что Непенин обращался с просьбой прислать в Гельсингфорс представителей Временного правительства, чтобы выступить перед матросами и призвать их к подчинению руководству Флота. Но послушают ли матросы представителей? К тому же, определенного ответа из Санкт-Петербурга пока что не было, и никто не мог предсказать, не вспыхнет ли пламя бунта, по слову Пушкина "бессмысленного, жестокого и беспощадного" еще до приезда делегации.
Альберт вспомнил как безошибочно и прозорливо предсказывал будущее батюшка. Вот если бы сейчас он был рядом, если бы можно было спросить его совета... Увы, со дня смерти батюшки минуло уже более пяти лет. Теперь рядом были только воспоминания о нем и да те поучения, что батюшка успел сказать при жизни. В памяти моряка промелькнули встречи с батюшкой, не такие уж и частые, от первой, когда тот посетил дом отца и лейтенант Герман фон Лорингер представил ему своего четырехлетнего сына, до последнего разговора, случившегося за несколько дней до кончины священника.
Он слышал, что батюшка, которого он не видел более года, заболел и несколько дней, как не служит, поэтому, оформив однодневный отпуск, поехал в Кронштадт, на его квартиру. Посетителей толпилось довольно много, однако, духовные дети батюшки отказывали им в возможности пообщаться с ним, ссылаясь на болезнь. Альберта, однако, пустили.
- Батюшка говорил о Вас, хотел Вас видеть, - объяснила капитану второго ранга незнакомая ему духовная дочь, провожая его со двора в квартиру.
Батюшка выглядел очень нездоровым. Похудел, лицо приобрело какой-то желтоватый цвет, словно отлитое из воска, борода стала совсем седой, а глаза запали. Закутанный в шубу, он сидел в кресле около небольшого столика. Форточка была открыта настежь, по комнате разливался декабрьский мороз, которого не мог победить жар от топящейся печки.
- Здравствуйте, батюшка!
Взор моряка на мгновение пересекся со взглядом священника и Альберт с удивлением заметил, что глаза батюшки остались прежними: строгими и ласковыми одновременно.
- Что нам в здравии телесном? О здравии души заботиться надо, сыне. А плоть... Нужно добродушно терпеть скорби и болезни плотские, духом мужаться и уповать на Бога.
- Благословите.
Он сложил руки, готовясь принять благословение, но батюшка не спешил.
- Смутное время грядет, сыне. Царство Русское шатается, колеблется и близко к падению.
- Но, батюшка, ведь революцию, слава Богу, пережили, - возразил, было, Альберт, но священник его перебил.
- Пережили... То мудрость мира... Но Божья мудрость превыше. Божьим промыслом все совершается. Вера, вера христианская оскудела в нас. Доколе Россия будет православна и усердно чтить Бога и Богоматерь, дотоле она будет могущественна и непоколебима. Отступит от веры - и постигнет нас тяжкая расплата за грехи наши. Господь видит все, совершающееся в нашем отечестве, и уже скоро изречет праведный суд свой. С чем Он застанет тебя на суде своем?
- Уповаю на милость Господа, - почти прошептал Альберт.
- Милость Господня велика. Никогда не отчаивайся в милости Божьей, какими бы грехами не был связан по искушению дьявольскому, но молись всем сердцем с надеждою на помилование. Посещай храм Божий, ибо вне храма вера угасает. Ждут тебя тяжкие испытания, но помни, что Господь не испытует свыше твоих сил. Исполни долг свой - долг христианина перед Церковью, долг подданного перед Государем, долг наследника перед предками, ибо это угодно Господу. Не погуби душу свою, ибо сказано в Евангелиях: "Какой прок человеку, если он все богатства мира обретет, а душу свою - погубит". И да благословит тебя Господь.
Легким движением руки батюшка осенил Альберта.
- До свидания, батюшка!
- Ступай, сыне. Помни о жизни вечной.
На похоронах батюшки капитан второго ранга Альберт фон Лорингер побывать не смог, из боевого похода его корабль вернулся только перед самым Новым Годом.
Поднимаясь на борт "Кречета", Альберт всё ещё оставался под впечатлением произошедшего на квартире Старка. И разговор, и, особенно, неожиданное предложение матросов, требовало осмысления. Взойдя на палубу, он не стал спускаться в каюту, а остался стоять на палубе, задумчиво разглядывая вечерний пейзаж.
Наступала длинная северная ночь. С моря дул резкий ветер, небо заволокло плотными облаками, лишь изредка в просветах можно было видеть холодные звезды. Город был почти целиком погружен во тьму, а вот Свеаборг, напротив ярко освещался многочисленными сигнальными огнями крепости. "Кречет" стоял к острову кормой, так что задумавшийся у правого борта Лорингер мог наблюдать и крепость, и город, и стоящие рядом на рейде корабли.
- О чем задумались, Альберт Германович? - это незаметно подошел капитан Ренгартен - адъютант адмирала Непенина.
- Да вот, Иван Иванович, любуюсь красотами северной природы. Извольте сами посмотреть, справа.
- Справа? Относительно меня или относительно Вас?
- Изволите шутить? - оторвавшись от созерцания ночного моря, каперанг повернулся к Ренгартену.
- Извините, Альберт Германович, это нервное. Я последние дни сам не свой. Шутка ли - революция... Нет, Вы только подумайте: на наших глазах происходит такое, о чем еще две недели назад и помыслить было невозможно...
- Полноте, о том, что происходит на наших глазах, помыслили уже несколько лет назад... В Берлине...
- Ну, да, конечно, повсюду кишат немецкие шпионы, которые во всем виноваты. Нельзя же так, в самом деле. Я понимаю, когда так говорит какой-нибудь неграмотный черносотенец. Но Вы, господин капитан первого ранга, образованный человек, столько всего повидали. В конце концов, у Вас тоже немецкие корни. Для кого-то и Вы можете оказаться немецким шпионом.
- Не нужно ничего придумывать. Тот, кто сражается за Россию - русский, какими бы ни были его корни. Тот, кто действует во время войны в интересах врага - сам становится врагом, какими бы ни были его побуждения.
- Почему Вы всегда ищете грязь? Ну да, большевики, анархисты и прочая пораженческая сволочь... Но неужели в Революции Вы не способны увидеть ничего кроме этой пены? Да кто вообще их воспринимает серьезно?
- В том-то и есть Ваша ошибка, что Вы этих господ серьезно не воспринимаете. А они себя уже показали, еще как. Вспомните, еще три дня назад командующий посылал депешу адмиралу Русину, что на Балтике все спокойно. А потом началось: Кронштадт, Ревель... Вам не приходилось слышать о Камилле Демулене?
- Кто это?
- Французский журналист, один из известнейших якобинцев. Мечтал о том, что Революция принесет Франции счастье, и окончил свою жизнь под ножом парижской гильотины.