Аннотация: 1)Бета-ридер: Маргарита Artezy Зайнутдинова. 2)Это мой официальный дебют. Самая точная оценка: "Блин, ну это же ты...". Да. Это я.
Вокзал.
Я проснулась от звонка будильника. Часы показывали шесть утра. В это время вся наша квартира еще опутана теплой паутиной сна, двери плотно закрыты, но щедрое солнце уже поливает теплом пол и стены.
Я встала с пола и потянулась, разминая затекшие мышцы. Да, я спала на полу, между кроватью и тумбочкой. И для того, чтобы никто не обнаружил меня в таком виде утром, каждое полнолуние я завожу будильник на шесть утра. Я одернула грязную, местами разорванную ночную сорочку и оглядела свои руки. Часто после моих ночных прогулок они оказывались покрыты царапинами, ссадинами, а иногда и глубокими ранами, которые необходимо было обработать. Грязный город. Проклятый асфальт и битое стекло.
Сегодня мне повезло -- мои руки практически не пострадали, зато были покрыты слоем глины. Кажется, ночью я была в парке... Надо в ванную.
Да уж, ликантропия это вам не хронический гастрит.
Заболела я ровно четыре года назад, едва перешагнув одиннадцатилетний рубеж. Просто проснулась однажды вот так же на полу, вся в синяках и порезах. Воспоминания о том, где меня носило прошлой ночью, пришли несколько позже. И не порадовали.
Так повторялось каждое полнолуние. Тщательно изучив анатомический атлас на предмет чередования лунных фаз, я теперь прекрасно знала, когда именно меня среди ночи потянет на волю.
Это удивительное ощущение. В самый первый момент превращения кажется, что мир неуловимо изменился. Цвета становятся невыносимо яркими и распадаются на тысячи оттенков. Взгляд напряженно ловит любое движение, настороженность заставляет мышцы дервенеть. Сразу за этим следует то, что я называю "разрушение стереотипов": я понимаю, что мой враг слаб и беззащитен, я слышу как испуганно колотится его сердце, когда он бежит, сбивая дыхание. Но ему не удастся уйти. У него две ноги -- а у меня четыре.
Это так просто. Я должна убить человека.
Эта ужасная фраза рефреном звучит в моей голове. И сопротивляться уже нет сил.
Подоконник мелькает далеко внизу. Я иду вперед, навстречу истинной свободе.
* * *
Обычно я плохо помню, что происходит со мной ночью. Обычно. Но не сегодня. Кусок мыла глухо ударился о стенку ванны. Я сижу на ее бортике и пристально разглядываю лицо, отразившееся в зеркале, заляпанном зубной пастой. Этой ночью произошло чудо, мне удалось остановить превращение и вернуть себе человеческий облик. Полночи я бродила по городу. Поначалу казалось, что шатающуюся девочку, одетую в ночную рубашку и домашние тапки просто заберут в милицию для выяснения личности, но когда мимо меня подряд проехало два милицейских "бобика", я успокоилась. Я никого не интересовала и никто не был нужен мне. Наверное, это и есть рай.
Я поднялась в горку и, дойдя до парка, опустилась на первую попавшуюся скамейку. Я чертовски устала. В жизни не чувствовала такой усталости.
Сон это состояние, в котором человек наиболее уязвим. Я не должна была засыпать. Но я заснула. И Луна победила в борьбе с человеком во мне. Но все пошло не так, как обычно. Наверное, Луна так наказала меня за непослушание. Я запомнила каждый свой шаг. И, главное, я запомнила свою жертву. Ей было лет 14. Упитанная фигурка, вбитая в джинсы и кофточку-стрейч, завитые волосы, яркий, но неумелый макияж. Наверное, шла с дискотеки.
Я сижу на бортике ванны, смотрю на себя в зеркало, и понимаю, что я убийца. Ты ужасна, говорю я своему отражению, ты исчадие ада, принявшее человеческий облик. Ты никого не любишь и тебе даже не жаль эту девочку, о которой напишут завтра в газете "Криминал", что она стала очередной жертвой бездомных собак.
Вокруг мыла скапливается вода, стекающая из крана. Зеленоватый брусок окружает жидкая пена. Все. Хватит. Я не хочу знать, откуда и почему у меня эта болезнь. Я не могу больше так существовать. В конце концов, я с самого начала знала, что это не навсегда.
* * *
Не знаю, почему я выбрала вокзал. Я всегда любила атмосферу вокзалов и аэропортов. Может быть, потому что эти места всегда ассоциировалось у меня с "не-существованием" растворением своей личности в потоке спешащих людей. У каждого из них была своя цель. Теперь и у меня тоже.
На улице люди уже мельтешили по проспектам и тротуарам. Они были погружены в себя, впрочем, как и я. И почти никому не было дела до смерти глупой девочки, решившей не в добрый час повеселиться. Почти никому, кроме ее родных и меня. Убийцы.
Подходя к вокзалу, я услышала искаженный микрофоном голос, объявивший: "На первый путь прибывает пассажирский поезд с назначением Холмск". Перрон был пуст. Вдалеке слышались ритмичные удары, как будто кто-то бил друг о друга двумя точильными брусками. Услышав от билетерши ожидаемое "Поезд на нашей станции останавливаться не будет", я присела на край платформы. Подождем.
Но звук приближающегося поезда умер вдали. Как выяснилось, состав задержался из-за поломки путей. Я не двигалась с места. Какой толк в движении, если оно приносит только муки и боль? Даже время с каждой прожитой минутой приближает следующее полнолуние. Может, есть смысл остановиться и подумать? Наверное, о многом можно было бы поразмышлять, если бы удалось остановить время.
--
Время нельзя остановить,- негромко сказал кто-то за моей спиной.- Оно будет всегда. Как жизнь. Что бы мы ни делали, мы не сможем уничтожить Жизнь. А следующий поезд будет только в шесть вечера, если пути отремонтируют.
Я обернулась. Говорившему было лет 10-11. Его одежда была пыльной и мятой, ветер трепал пепельно-русые, почти белые, волосы. Лицо его тоже было белым, словно напудренным. Резким диссонансом звучали темные очки с зеркальными стеклами.
--
Но это же дает нам права убивать тех, кто попадается под руку?- ответила я.
Ребенок пожал щуплыми плечами и ушел, бросив напоследок:
--
Нельзя винить себя в том, в чем нет твоей вины. Зачем ты это делаешь? Ты хочешь измениться в чью-то пользу?
И он ушел, шаркая по горячему сухому асфальту разношенными кедами. А я осталась. Воздух вокруг постепенно сгустился, подул сыроватый ветер. Стало темнее. Удар грома -- и тяжелые потоки воды полились сверху, враз прилепив мои волосы к лицу и промочив до нитки. Но вот странность... Тяжесть, давившая на меня, вдруг исчезла. Дождь смыл ее, а может слова странного мальчишки напугали. Почему я хочу измениться? Кому это надо, а главное, зачем? Это звучало страшно. Я не хочу оставаться такой, какая я сейчас. Не хочу убивать, не хочу убивать, не хочу... Я втянула голову в плечи и, шлепая по воде, побежала к зданию вокзала.
В зале ожидания было пусто. Только ряды потертых кресел с деревянными спинками ждали тех, кто в них сядет. Наверное, это кресельное счастье. По стеклам огромных окон стекали дождевые потоки. Я забралась в одно из кресел и задремала. После полнолуния всегда хочется спать.
Разбудил меня уже знакомый парнишка. Потряс за плечо, а когда я открыла глаза, коротко спросил:
--
Чай будешь?
Я кивнула и пошла с ним. В небольшой теплой и пыльной комнатке та самая тетка, что продавала билеты и давала справки, напоила нас чаем со сливовым вареньем. Она много говорила. Из ее рассказа я узнала, что парнишка, пригласивший меня сюда -- сирота и живет здесь, потому что в детдоме намного хуже, что она сама работает сутками и тоже здесь живет; что наш городок никому даром не нужен и вокзал, наверное, скоро закроют, но я могу, если захочу, остаться здесь.
Она болтала и болтала. Парнишка пил чай из огромной, пол-литровой, наверное, кружки. Он так и не снял очки и пар оседал на стеклах. Громко тикали часы на стене, их ажурные стрелки, казалось, даже поворачивались со скрипом. За окном еще шуршал дождь. И я поняла, что останусь здесь. Наверное, меня будут искать. Ну и пусть ищут.
Мою промокшую одежду Билетерша повесила сушить на веревку, а мне дала потертые джинсы, которые пришлось сильно затянуть в талии, чтобы не упали, и безразмерную футболку. Я стала похожа на мальчика. Ну и пусть, тем сложнее будет меня идентифицировать...
Дождь еще не кончился, а чая уже не осталось. Мы с десятилетним философом вышли на крыльцо вокзала, прикрытое от дождевых потоков покосившимся козырьком. Он был увенчан гигантскими буквами, составляющими название нашего города. Правда, двух из них недоставало, но выглядела надпись все равно весомо.
--
Ты долго здесь живешь?- расхрабрилась я задать вопрос.
--
Смотря для кого,- меланхолично ответил он, разглядывая горизонт.
--
Для тебя.
--
Всегда. Сколько себя помню, впрочем, я мало что помню.
--
А что ты будешь делать, когда вокзал закроют?
--
Жить дальше. А ты предпочла бы в очередной раз покончить с собой?
Ни капли злорадства. Абсолютное спокойствие.
Я попыталась поспорить.
--
По-моему, самоубийство можно совершить только один раз в жизни.
--
Ошибаешься. Всякий раз, когда чьи-то интересы вынуждают тебя поступать так, как тебе не хочется, мешают твоему самоутверждению, изменяют твою жизнь, тогда ты выпрыгиваешь из окна, вскрываешь себе вены и вешаешься. Тебя прежнего уже нет, понимаешь?
--
Может, это хорошо, меняться?
--
Кому, как не тебе знать это. Ведь ты часто меняешься.
Я вздрогнула и обернулась. Откуда он знает?
Но рядом со мной уже никого не было.
Люди, живущие здесь, были выше предрассудков "здрасте" и "до свидания".
* * *
--
Как тебя зовут?- спросила я у него на следующий день.
Дождь прошел. Утром солнце высушило лужи. На асфальте перрона теперь можно было загорать.
--
Я Провожающий Поезда,- ответил он.
Мы сидели на ступеньках здания вокзала, вытянув босые ноги к теплу.
--
А имя у тебя есть?- я была само упрямство.
--
А зачем?
--
Ну, чтобы звать...
--
Мне не нужно имя. Я знаю, кому я нужен, и этим людям незачем меня звать, я чувствую, когда надо прийти. Вот ты же не звала нас? Зачем тогда имя?
Я пожала плечами. Действительно, незачем.
--
А почему Провожающий?
--
Я провожаю составы. Они уходят и я желаю им доброй дороги. Я зову дождь, чтобы он промыл открытые вагонетки с углем. Чистый, без пыли, уголь хорошо горит. Людям будет тепло. Вода смывает прошлое и открывает дорогу будущему.
--
А прогонять дождь ты умеешь?
--
Конечно. Когда на запасных путях грузят мешки с мукой, он ни к чему.
--
Тогда почему ты не прогнал вчерашний ливень?
--
Зачем?
И правда, зачем?..
* * *
С каждым днем я все более неотвратимо чувствовала приближение полнолуния. Оно надвигалось на меня, как грузовой состав, упрямо и уверенно. Я сжимала кулаки, со злостью глядя в будущее.
Однажды сонное молчание нашего вокзала нарушил гудок поезда. Билетерша не стала объявлять его -- перрон был пуст.
Провожающий ушел гулять. Его крошечная фигурка темнела вдалеке, там, где рельсы сходятся в одну точку. Я же сметала с перрона сухие листья огромной метлой, сплетенной из прутьев, похожих на макаронины. Желтые, алые, коричневые, листья маскарадной толпой летели, повинуясь ветру и моей метле, и щекотили мои босые ноги. Я полюбила ходить босиком, благо асфальт у вокзала был относительно ровный.
Гудок показался мне странным. Так гудит поезд, движущийся по первому пути. Очень уж близко. Но ведь еще утром мы передали в диспечерскую, что на первом поломка -- кто-то вывернул несколько болтов, скрепляющих механизм "стрелки" и она разошлась.
Я обернулась. Поезд мчался по первому пути прямо на злополучную стрелку.
Бросив метлу, я ринулась наперерез составу, крича и размахивая руками. Я знала: для того, чтобы остановиться, поезду нужно не меньше километра, но не думала об этом. Я видела только, что будет, если он наедет на разошедшуюся стрелку -- катастрофа.
Машинист затормозил, едва увидев меня. Из-под колес поезда полетели искры. Я зажмурилась, готовая ощутить удар чудовищной горячей чугунной махины, но его не последовало. Я решилась открыть глаза -- состав остановился в полуметре от меня и в метре от стрелки. Так не бывает. Так не может быть. Но это было так.
Ничего. Люди в волков тоже не превращаются...
Не обращая внимания на побледневшего машиниста, я сошла с рельсов, подняла отброшенную метлу и вновь взялась за листья.
Вдруг на ручку моей метлы легла чья-то легкая ладошка.
--
Вот ты и выдержала экзамен,- улыбнулся Провожающий.
Так я стала Встречающей поезда.
* * *
--
Мне страшно,- сказала я, обхватив себя руками за плечи.
Завтра полнолуние. Мы, я и Провожающий, сидим с ногами на деревянных креслах в зале ожидания. Между нами горит керосиновая лампа. Ее красноватый свет отражается в стеклах очков Провожающего.
--
Я должна уйти, боюсь, что могу покалечить вас. Я не могу себя контролировать в полнолуние... ну... ты знаешь.
Провожающий внимательно смотрит на меня и снимает очки. Его глаза ярко-красные. Он альбинос. Спрятав очки в карман, он негромко ворчит, словно оправдываясь: "В темноте в них вообще ничего не видно..."
--
Зачем ты носишь очки?- спрашиваю я, чтобы хоть как-то разогнать молчание, нервно застывшее вокруг.
--
Затем же, зачем и ты превращаешься в чудовище. Другие люди. Их мнения. Их миропонимание. Вот в чем дело.
--
Объясни. Я не понимаю,- мне совсем не стыдно говорить это. Я действительно с трудом понимаю этого человека.
--
Все заключается в твоих отношениях с окружающим миром. В возрасте, когда дети прощают даже самые тяжелые обиды, потому что не понимают их, ты ни в кого не превращалась, верно? Но жить в независимости и без последствий теперь невозможно. Мир влияет на тебя, "стая" хочет сделать тебя одной из своих. Ты этого не хочешь. Одноклассники, родители, учителя... Потом дальше и дальше. Все это нарушает твое равновесие. Поэтому и проснулась твоя болезнь. Здесь тебе ничего не угрожает, Встречающая. Но ты не сможешь всегда быть здесь. Ты должна послушать себя и понять, как нужно относиться к миру, чтобы твоя болезнь снова заснула.
Ловко выскользнув из своего кресла, он исчезает в темноте.
Я беру лампу и выхожу на улицу. Чудовище, жившее когда-то во мне, скулит и испуганно заглядывает мне в глаза.
- У тебя ничего не выйдет,- говорю я ему и оно исчезает в ночной темноте.