Аннотация: О жизни в годы Великой Отечественной войны. -РТ-2017. Сборник "Детская литература 2016" т.5. ISBN 978-5-91815-871-2
Госпиталь
Что такое война, я поняла по-настоящему в тот день, когда первый раз переступила порог этого лечебного учреждения. Госпиталь меня парализовал, придавил видом искалеченных тел: без руки, без ноги, с обожженными лицами. За что? Почему? Это никак не укладывалось в моем детском сознании. На глаза набежали слезы. Понимала, что плакать нельзя, а слезинки не слушались и катились, катились по щекам. Я возненавидела Гитлера, фашистов, немцев, которые были виновниками мучений этих раненых и искалеченных людей. Чувство сострадания к чужим несчастьям было и раньше. А вот ненависть - с этого дня она мне стала знакома.
Во время войны тоже шла повседневная жизнь, но она сильно отличалась от довоенной. И все меньше и меньше остается живых свидетелей этой тяжелой поры.
Раз в неделю после уроков вместе со старшей пионервожатой мы приходили в госпиталь "с концертами": танцы, песни, чтение стихотворений. Раненые тепло принимали наши выступления. Я плясала "Яблочко", "Русскую", "Гопака". Этим танцам научил меня мой дедушка, в молодости он был отличным плясуном. Здесь же в госпитале впервые попробовала читать стихи. Получилось хорошо. Все смеялись и громко хлопали. Я декламировала веселые стихотворения. В них обязательно было что-то смешное про немцев. И находила я их сама в журнале "Крокодил", который мы выписывали. В одном стихотворении говорилось, как "бабка чаем недокипячёным доконала немчуру". И после слов: <<Немцы злились: "Доннер веттер!" На дворе трещал мороз. А в ответ им только ветер завывал среди берез>>, - меня награждали очень щедрыми аплодисментами. Каждый раз я нервничала, переживала и всегда после выступления была очень счастлива. И плясали, и пели, и стихи читали мы не на сцене, а в столовой госпиталя и в палатах. Сколько комнат с выздоравливающими больными, столько и выступлений. Дома я тщательно готовилась к ним, а дедушка и бабушка были моими первыми зрителями и слушателями.
Иногда нас просили подежурить в палатах. Мы подавали попить раненым, кормили с ложечки лежачих больных, писали письма под диктовку, звали медсестру или санитарку, когда об этом просил боец. В госпитале у каждого из нас даже появились "свои" раненые, к которым мы обязательно заходили в палаты - посидеть рядом с ними, поговорить, прочесть или написать письмо. Они всегда были очень рады нашему приходу.
Были и любимые медсестры. Мне очень нравилась Ольга - красивая, веселая и энергичная. Казалось, что без нее здесь остановилась бы вся работа. Я хотела быть такой, как она.
Однажды продекламировав стихотворение и получив щедрую долю аплодисментов, я с горящими от волнения щеками выскочила из столовой, где проходил концерт, в коридор.
- Ты уже выступила? - обняв меня за плечи, спросила медсестра Ольга.
- Выступила, - ответила я, глядя на нее с улыбкой и гордясь тем, что она обратила на меня внимание.
- Сможешь посидеть недолго в палате с тяжелоранеными?
- Конечно, - сказала я и согласно кивнула головой.
- Надень, - она протянула мне чистый накрахмаленный халат. И заспешила, быстро бросив на ходу:
- Если что, я в перевязочной буду.
Я вошла в палату, надела халат, совершенно утонув в нем, и села на стул, стоящий около двери. Отсюда хорошо было видно все кровати с тяжелоранеными. Сидела я так недолго.
- Сестренка, ты здесь?- позвал меня раненый, у которого полголовы и глаза в том числе, были замотаны бинтами.
-Здесь, - тихо ответила я, точно не зная, меня ли он зовет.
- Подойди ко мне. Сядь рядом. - Я пододвинула к его кровати стул, на котором сидела. Он провел по нему рукой, потом по моей руке, утонувшей в халате, и спросил:
- Тебе сколько лет?
- Десять, - ответила я.
- А мне уже двадцать,- вздохнув, сказал он. - Ты в каком классе учишься?
- В четвертом.
- А когда пишешь, ошибок много делаешь?
- Нет. Я отличница.
- Письмо треугольником умеешь складывать?
- Умею.
Возьми в тумбочке тетрадь, вырви листочек. Я буду диктовать, а ты пиши. Только то, что я скажу. От себя ничего не добавляй.- Я достала тетрадку, вырвала из нее страничку.
- А можно я книжку с тумбочки возьму? Подложить под листочек, чтобы удобнее писать было.
- Да, конечно, бери. Книжки мне теперь вообще без надобности, - печально проговорил он и начал диктовать:
" Здравствуй Лиза! Не писал долго, потому что лечился в госпитале". - Склонившись над тетрадным листочком, я старательно выводила каждую букву, хотела, чтобы письмо выглядело красиво. Раненый меня не торопил.
- Написала,- сказала я, посмотрев на него. Губы его были сжаты, а руки непрерывно двигались, сжимая и отпуская уголок одеяла. Я чувствовала, как тяжело дается ему это письмо. Наконец он тяжело вздохнул и резко произнес:
- Пиши дальше: "Извини меня, Лиза, но между нами ничего больше быть не может. Я полюбил другую женщину". Написала?
- Написала,- ответила я. Он помолчал немного, потом спросил:
- Тебя как зовут?
- Валя.
- Валентина, значит, - проговорил он. - Пиши дальше. "Ее зовут Валентина. И у нас скоро будет свадьба. А мне ты, Лиза, больше не пиши".
- Написала?
- Написала.
- Подпишись за меня - "Николай".
- Но ведь это не правда? - робко спросила я, дописав последнее слово.
  - Это правда жизни,- сказал он. И помолчав немного, спросил:
- Ты красивая?
- Не знаю, - честно ответила я.
- А она красивая, очень красивая... - тихо произнес Николай. - А я слепой... Понимаешь, совершенно слепой!!! - Его голос становился все громче и громче и, наконец, сорвался на крик. Руки продолжали нервно двигаться, сжимая и комкая угол одеяла.
- У тебя глаза какого цвета?
Я подумала немного и ответила:
- Коричневые.
- Карие, значит, - проговорил он. - А у нее голубые, голубые, как озера. А волосы у тебя какого цвета? - И, не дождавшись моего ответа, мечтательно проговорил:
- А у нее - цвета спелых колосьев пшеницы. Ты знаешь, какой цвет у спелой пшеницы?
- Нет, не знаю, - ответила я.
- Золотистый - как-то очень нежно произнес раненый.- А пострижена ты как?
- Под мальчика. Затылок голый, а спереди челочка.
- Под мальчика... - безразличным тоном произнес он. И потом снова мечтательно: - А у нее волнистые волосы до плеч. Раненый замолчал и лежал так, не издавая ни звука, минут пять. Потом жестко произнес:
- Теперь сложи листок треугольником и напиши адрес. Он в тумбочке... Там конверт с ее письмом. - Я достала конверт, списала адрес.
- Написала?- нетерпеливо спросил он
- Написала.
- А теперь отнеси туда, где все письма кладут для отправки. - Я сидела, не двигаясь с места. Мне очень не хотелось отправлять это неправильное письмо.
- Неси, дочка, неси, раз тебя просят, - проговорил с соседней койки пожилой усатый боец с забинтованными ногами, руками при этом делая мне совершенно противоположные отрицательные знаки. И даже усы его, шевелясь, говорили, что отправлять это письмо нельзя.
И я растерялась, не зная как поступить, чтоб это было правильно. Обманывать раненого бойца нельзя, и письмо это ну никак не хотелось мне отправлять.
И тут появилась она, моя любимая медсестра.
- Это что у тебя?- спросила Ольга, увидев в моих руках треугольник письма. Взглянув на адрес, она сердито произнесла:
- Ни на минуту нельзя оставить! Опять пишешь ложное письмо своей девушке Лизе? Опять врешь, что полюбил другую? Сочиняешь, что скоро будет свадьба? - Раненый лежал, не произнося ни слова.
- Пожалел бы девушку! Каково ей получить такое письмо? Ты подумал? Гордость в тебе ложная играет! Боишься, что она тебя бросит. Хочешь первым от нее отказаться? И какое ты право имеешь решать за нее? - Пожилой усатый боец одобрительно закивал головой.
- Правду надо писать! А уж там, как получится...
Отругав, как следует, раненого, медсестра подошла к нему, положила руку на его забинтованную голову и ласково произнесла:
- Дурак ты, боец Николай. А еще фамилию такую носишь - Орлов. И совсем ты не Орел, а просто трус! Погладив его по щеке, не скрытой за бинтами, она тихо добавила:
- Доктор говорит, что один глаз он тебе, может быть, все же спасет... - Раненый схватил ее руку. Прижал к своей груди.
- Это правда?
- Правда, правда... Зачем же мне обманывать тебя?
Минуты три прошли в молчании. Одна рука Ольги лежала у него на груди, второй она снова погладила его по щеке. Николай улыбнулся. Улыбка у него была красивая и добрая.
- Ну что? Рвем это письмо и пишем другое? - раздался в тишине голос медсестры. Помолчав немного, Николай Орлов согласно кивнул и, вздохнув, произнес:
- Да.
Усатый боец, лежащий на соседней кровати, улыбнулся. Я облегченно вздохнула и протянула письмо медсестре. Она развернула его и, не читая, медленно порвала на мелкие кусочки.