Облака. Рваные и тонкие... Неслись над городом так низко, что на их поверхности отражались цветные отблески городской иллюминации - мчащееся в никуда, бесконечное полотнище рваной марли с непрерывно мутирующими формами. В его прорехах проглядывала мутная, насыщенная мелкодисперсной влагой бездна ночного неба. Окраина большого северного города, ночь, пустынная парковка напротив круглосуточного гипермаркета. Стылый ветер играл мусором по мокрому бетону, серебрил лужи. В отдалении, на дальнем конце парковки, мокли под водяной сыпью несколько дальнобойных грузовиков. Сквозь перенасыщенный влагой воздух, угадывались смутные конструкции строящейся развязки, откуда изредка стробоскопили вспышки электросварки. Ильяс попытался представить, каково быть гастрабайтером: на полгода, или год, ездить в чужую, холодную страну, где тебя ненавидят, боятся и презирают. Для того, чтобы сутками, днем и ночью мерзнуть на ледяном ветру, занимаясь тяжелой, опасной и неблагодарной работой. Да, всегда найдется кто-то, кому значительно хуже чем тебе... Слабое утешение, но всё же. Сияние ночного освещения дробилось на закиданном мелкими каплями лобовом стекле. Смахнув дворниками водяную пыль, Ильяс уставился на ярко освещенный вход гипермаркет. Прошло больше получаса, с того момента, как двое нарытых в кал клиентов, с трудом выбравшись из машины, канули в этой огромной стеклянной коробке: 'Слышь, командир, обожди пять сек, мы щас...' - что они там забыли? Бухло, в это время, им уже не продадут... Подарки тёлкам своим, что ли? Почему-то, сразу представилась жирная, крашеная в блондинку, баба со слоновьими целлюлитными ляжками, пускающая сигаретный дым из вялых, ярко накрашенных губ... И каждый день к такой возвращаться... Да, такую жизнь, без алкогольной анестезии, невозможно себе представить. 'Уехать что ли? Деньги они уже заплатили...'
Ильяс перевел взгляд в сторону, где за залитым ртутным блеском пригородным шоссе, постепенно растворяясь во мгле, мокро чернело бескрайнее поле. Такая вот зима... Второй или третий год уже: промозглая серость днем, насыщенная влагой ночная тьма и полное отсутствие снега. Цветовая гамма - градации от серого к черному, депрессивный фон, на котором беснуется неоновая истерика рекламы и городской иллюминации. Море искусственного света тщится заменить дефицитное солнце.
'Безнадега. Еще одна постылая, однообразно-бессмысленная ночь. Потом будет такой же день, серый и абсолютно идентичный предыдущему. Производство безнадежности в промышленных масштабах, качество гарантированно... Хоть вмазывайся... Второй год держусь, а смысл? Никакого. Думал, главное перетерпеть, потом легче станет... Легче не стало. В каком-то смысле, стало еще хуже. Когда мечешься по городу, выморачивая на дозняк, и потом, под теплой волной привычного прихода, дающей успокоение, комфорт и благостное безразличие - тебе, в общем-то насрать, кто ты, что ты и зачем... Но стоит каким-то чудом выйти на ремиссию, как чувство собственной неполноценности, горькая тоска об упущенном времени и возможностях, ощущение бессмысленности существования - хватают тебя за горло. Этот дуэт с физиологической тоской организма по морфинам, не оставляют шансов вырваться из зависимости. Можно лишь балансировать на краю некий неопределенный срок, но это обязательно кончится. Кончится следующей вмазкой, через неделю, месяц, год... От героиновой зависимости не излечиваются. Как же так? Как так получилось?! Многие считают, что я сильный: стаж пять лет, а у меня работа, машина, я не ворую... Вот держусь уже два года... Кто бы знал, чего мне это стоит. Большинство моих подельников либо сидит, либо в могилах лежит, либо кончаются от СПИДа в дыбенковских подвалах... Это моя последняя ремиссия, я это жопой чую, после того как сорвусь - всё, тушите свет: месячное пике и, скорее всего, могила. Блядь, но мне же всего тридцать! У меня есть еще силы жить, не торчать, но и жить-то я не хочу! Не хочу! Влачить это однообразно-унылое, вымученное существование изо дня в день, неделями, месяцами, годами! Куда мне жить, в какую сторону, зачем? Некуда. Незачем... Чертова зима, почему такое чёрное все, как это вынести... Где сил взять, нет их...'
В услужливо раздвинувшихся стеклянных дверях возникли два грузных силуэта и по сложной траектории направились к машине. Один нес объемистый пакет, стеклянный звон из которого доносился даже сюда. 'Уроды... Пивом значит, заполироваться решили' - с ненавистью подумал Ильяс. Он очень живо себе представил, как сейчас повезет их обратно в Павловск, и все полчаса они будут рыгать, однообразно материться, воняя перегаром и дешевым куревом, давать мудацкие советы, проливая вонючую 'Балтику 3' и нести нелепый пьяный бред... Повинуясь внезапному импульсу, Ильяс повернул ключ, резко взял с места и пролетел мимо мужиков, метрах в двух, аккурат по огромной глубокой луже, которую они так старательно обходили... Даже не посмотрев в зеркало, он испытал острейший приступ злорадного удовлетворения - веселый остаток ночи мужикам гарантирован, домой попадут они нескоро.
Выехав на пустое ночное шоссе и отбрехавшись по мобильнику от диспетчерши, Ильяс понял, что не знает куда ему ехать. Это состояние, когда необходимо выбирать что-то из равно неприемлемых вариантов, было хорошо ему знакомо. Его он испытывал каждый день, уже очень давно... Можно поехать домой, в большую запущенную квартиру, доставшуюся от умерших предков и в которой он прожил всю свою жизнь... Достать из морозилки пачку полуфабрикатных пельменей, отварить, выудить из шкафа книгу, первую на глаза попавшуюся... Благо, выбор богатый, от родителей досталась большая библиотека. Уткнувшись в давно знакомые строчки, скучно сжевать еду, почистить зубы, рассматривая в старом и мутном зеркале свое худое лицо, обессмысленные усталостью глаза. Лечь спать. Личное достижение: впору гордиться, научился заставлять себя засыпать - результат многонедельных ночных поединков с героиновой ломкой. Потом очередной беспросветный день, наполненный попытками заработать на бензин, квартплату и еду. Или можно поехать к Галке, на другой конец города, в её однокомнатную квартирку на двенадцатом этаже, где она живет с четырехлетней дочерью. Парикмахерша... Говорит, что ей тридцать два. Брешет. Я же вижу. Зачем, мне ведь без разницы... Фигурка хорошая... Приеду, она обрадуется, пожарит мясо. Потом мы постелим, прямо на кухне: матрас на пол, на него белье. В комнате спит ребенок. Любовь будет скучная и механическая... Я старательно доведу ее до оргазма, сам, как всегда, не кончу, так и засну... И опять день по старой схеме: заказы, адреса, поток сознания совершенно незнакомых людей, долгожданное 'сдачи не надо' - бессмысленная маята под низким, промозглым небом. И всегда, прячась где-то на краю сознания, тлеет соблазн позвонить по привычному номеру, взять чек, и дрожа от предвкушения, нестись домой... Рано или поздно так и будет. Ильяс не испытывал иллюзий по этому поводу. Какая-нибудь сучка, 'знакомая знакомых', с чеком в сумочке и которой негде переночевать, или достаточно сильная неудача, способная подорвать присутствие духа, и без того шаткое... Или наоборот, шальные деньги. Выхода нет, такая жизнь, безальтернативно приведет к единственно возможному финалу: внезапный срыв, дозняк, который повлечет за собой череду следующих, затягивая в привычный водоворот, из которого, на этот раз, я уже не выберусь... Некоторые, кстати, будут этому безмерно рады... Сука... Хули я постоянно ною? Что вырастет, то вырастет: проживу сколько смогу и сдохну к чертям. Не я первый, не я последний. Развеяться бы надо... Может до Гургена съездить в Вырицу? Там и переночую, всяко не домой...
Бывают такие ночи в деревне - покойные. За маленьким окошком, с сероватой от старости тюлью и непременной луковицей в баночке из под майонеза - непроглядный мрак и холод. Стылый ветер шевелит голыми ветвями деревьев, стучит в промозглой тьме незапертой сарайной дверью. А здесь, в натопленной избе, жарко гудит печь, пахнет дымком, уютный свет настольной лампы освещает розовые квадратики старенькой клеенки. Родион Ефремович, в глубокой задумчивости, рассеянно помешивая чай в стакане, устремил взгляд за пределы освещенного пространства, в никуда... Разум бывшего учителя физкультуры, ныне пенсионера и самостийного духовного искателя, отправился в привычное путешествие по мирам непознанного... Катализатором глубокой прострации Ефремыча, был свежий номер газеты 'Мегаполис Экспресс' лежащий перед ним на старой клеенке.
Бывший физкультурник грезил... Ему виделись древние города, скрытые колоссальной толщей океанических вод. Залитые призрачным свечением, вздымались в сиреневых глубинах исполинские зиккураты древних храмов, многоярусные балюстрады, дворцы, изваяния неведомых богов терялись во мгле, и лишь снулые силуэты глубоководных рыб, нарушали вечный покой покинутых творений нечеловеческого разума. Когда-то, в пучине давно прошедших времен, здесь обитал великий народ, история которого, возможно, насчитывала многие десятки, а может, сотни тысяч лет. Это была древняя, мудрая раса достигшая невероятных, с человеческой точки зрения, высот познания духа и материи: телекинез, телепортация, чтение мыслей, антигравитация и осознанные кармические перерождения. Выглядели представители древнего народа как помесь Йодо из 'Звездных войн' и человека-ихтиандра из старого советского фильма, который понравился старику еще в молодости...
Страстный поклонник творчества Рериха и госпожи Блаватской, посвященный космоэнергет третьей ступени, способный погружаться в астрал вплоть до ноосферического уровня, имеющий соответствующий сертификат, высланный по почте и подписанный самим Первым Магистром Теософического Братства Истинного Космоса, старик обладал незаурядной фантазией... Каждый абзац лежащей перед ним статьи 'Мы - потомки подводной сверхцивилизации' порождал в его сознании потрясающие по своей силе вспышки полного внутреннего согласия с каждым прочитанным словом. Иногда, не в силах сдержаться, Ефремыч восклицал в окружающее пространство: 'Господи, ну конечно же! Это очевидно! Абсолютно! Именно так...'
'... Нам представляется несколько странным тот факт, что человек обладает столь большой мышечной массой на единицу веса, по сравнению с другими млекопитающими сходными по массе. Следовательно, можно предположить, что в человеческой истории имели место периоды, когда вся эта мускулатура, была ему жизненно необходима. При беге, у человека задействовано не более четверти его мускулатуры, а при ходьбе и того меньше. А при плавании у него включается большинство мышц (как написано в самоучителе по плаванию). Мало того, в воде мышцы не работают противонаправленно друг другу, как это происходит на суше (эта особенность так же отличает человека от сухопутных млекопитающих). Следовательно, человек был вынужден значительное время (возможно, более половины всего суточного цикла) плавать в воде, в противном случае, такие излишества, как развитой мышечный аппарат, содержать слишком расточительно - необходимо слишком много пищи, а эффективность их при работе друг против друга неоправданно низка...'
- Господи, да это и ежу понятно! Тем более, если это написано в самоучителе по плаванию... Да и Блаватская намекала на что-то похожее в четвертом томе... Не все тут так просто! Не все! Однако, как трудно докопаться до истины в современном мире! Только внимательному и пытливому разуму, при поддержке дисциплинированного и утвержденного в аскезе духа, мирозданье открывает свои сокровенные тайны! Словно солнечный луч, свободный от предрассудков погрязшей в конформизме 'науки', духовный разум способен вскрыть завесу неведомого!
'... Представляется безусловным, что волосяной покров на теле просто необходим для жизни на суше, в условиях степи или леса. Совершенно другая картина наблюдается для водного, либо земноводного образа жизни, в воде или на краю водоема, в прибрежной зоне и дельтах рек. В этом случае, волосяной покров становится помехой - он быстро намокает, становится тяжелым и сковывает движения. Мало того, он увеличивает гидродинамическое сопротивление воды, мешает чувствовать ее движение...'
- Надо же, какая интересная статья... - вслух подумал Ефремыч - Материал изложен грамотно и в доступной форме... Но главное выводы! Выводы! Весьма правдоподобно... Неужели действительно, мы являемся отдаленными потомками некоей могущественной сверхцивилизации? А вдруг, некоторые ее представители, некий клан посвященных 'наблюдателей' - до сих пор обитает в глубинах вод, и ведет скрытое наблюдение за нами? Мало того, осуществляет тайное управление всем ходом человеческой цивилизации? Благодаря достижениям своей науки, например, посредством внушения мыслей, это несложно осуществить... Об этом надо подумать, и крепко подумать...
Этим утром, а точнее, в самом конце ночи, Родион Ефремович собирался на подледную рыбалку. В унтах, тулупе и старом треухе, заворожено вглядываясь в черное зеркало воды в полынье, прекрасно грезилось на заданные темы... А пока, пришло время приступить к ежедневной процедуре концентрации внимания на неподвижном предмете. Ефремыч достал из ящика комода свечу и зажег ее. Потом переместился в другой конец комнаты, где кряхтя, долго и старательно умащивался на специальной подушечке в позу лотоса. Нацепив наушники, включил лицензированную аудиопрограмму стимуляции альфа-ритмов коры головного мозга и погрузился в созерцание. Через некоторое время, его лицо утратило всякое выражение, а в пустых глазах стало отражаться лишь пламя одинокой свечи...
Чем дальше удаляешься от города, тем увереннее зима заявляет свои права на существование. На подъезде к Вырице с неба посыпались редкие белые мухи, в облачные прорехи стал проглядывать мутно-желтый глаз луны, освещая неверным светом тонкие пролежни грязного снега в низинах, по бокам дороги. Наконец, заблестел голый, подтопленный лед Оредежа. Не доезжая старого моста, Ильяс повернул налево, и старательно объезжая тракторные промоины, двинулся вдоль реки. Миновав два дома, один брошенный, второй более-менее ухоженный, дачного типа, с трудом, по мокрой глине, взобрался на косогор и остановился у обширного Гургенова хозяйства. Добротный кирпичный дом с большой верандой, сложная система хозяйственных пристроек, большой двор огороженный забором из крашенной вагонки. Войдя в калитку, Ильяс увидел черный, лакированный борт дорогого немецкого кроссровера с федеральными номерами и мигалкой на крыше. Настроение сразу упало. Вот кого сейчас не хотелось видеть - так это Петровича. Этот низенький, тяжелый, весь словно составленный из чугунных шаров мужик, действовал на Ильяса угнетающе. Выхлестывающее через край физическое здоровье, предельно хамская прямолинейность физически сильного и уверенного в себе человека, все эти резкие, хищные повадки матерого самца, который уже давно ничего и никого не боится, могли подавить кого угодно. И подавляли...
Ильяс вдруг почувствовал, как что-то коснулось его ноги и обернувшись, увидел древнего кавказца Мишу. Это был огромный, очень старый пес, покрытый густой, свалявшейся шерстью, с тяжелой лобастой башкой и грустными, неестественно умными глазами. Формально обнюхав штанину, Миша протяжно и очень по человечески вздохнул, с трудом перебирая лапами, в три приема, развернулся, и поплелся гремя цепью, обратно в будку. Неожиданно, через открытую форточку светящегося окна, до Ильяса донесся знакомый бас:
- Й-е-е-е-е-сть только м-и-и-и-и-г, между прошлым и будущи-и-и-и-и-м, именно он... Куда, блядь? Куда ж ты рыбу кладешь, хуепутало старое?! Как я ее потом чистить буду?
В этот момент Ильяс испытал острый соблазн сесть в машину, развернуться и уехать обратно в город. Поколебавшись какое-то время, он все-таки нажал кнопку звонка. В глубине дома заскрипели половицы, послышалось шарканье ног, потом загремели засовы. Дверь открыл Гурген:
- Ага. А я то думал, кого там несет посреди ночи... Ну заходи. У нас небольшой фуршет намечается, в узком кругу, так сказать. Как раз за третьего сойдешь...
- Кто там, Гургеныч? Опять твой сосед, недоносок этот, эзотерический? - в светящемся проеме внутренней двери появился троллеобразный силуэт Петровича: - Опаньки, блядь! Ильясик! Ну-ка пиздуй сюда, солнце золотое, дай я на тебя посмотрю... Чё глазки такие мёртвые, кумарит?
- Да не, Петрович, в завязке я... - пробормотал Ильяс неожиданно севшим голосом, остро ощущая совершенно иррациональное чувство вины перед человеком, которому, в сущности, ничего не должен и ничем не обязан. Петрович, тем временем, подошел вплотную и разведя широко в стороны испачканные рыбьей чешуей руки, снизу вверх и немного сбоку, как пингвин, уставился Ильясу в лицо. Внимательно обшарив его глазами, сказал удовлетворенно:
- Верю, блядь. Проходи на кухню и садись лук чистить. Осетра давно не пробовал? Это брат, что-то! Пальчики оближешь! Отвальная типо, у меня... На войну поеду... заебало меня здесь всё, сил никаких нет.
- На какую войну? - потрясенно выдавил Ильяс.
- Да какая, нахуй, разница? Чё их мало что ли? На любую. Растрясу жирок на старости лет.
- Делать тебе нечего! Считай старик уже, а всё детство в жопе играет... - раздраженно бросил Гурген, ловко потроша поленообразную тушу огромной, уже очищенной рыбины.
- Детство, говоришь? - тихо и как-то даже проникновенно переспросил Петрович: - А как у вас тут жить можно? А? Вы же все тут чалитесь как мидии в консервной банке! В собственном соку... Это же... Я даже не знаю, ваще пиздец, братская могила, усиленного питания, на пять миллионов человек... Какая тут жизнь? Ну какая?! Вон, только посмотри на дрища этого - тут он ткнул толстым пальцем в сторону сгорбившегося над мусорным ведром Ильяса: - Тридцать лет, а уже покойник ходячий!
- Так ведь, не всем же так везет! - подкинулся на обидное Ильяс: - Здоровяками быть, такими э-э брутальными...
- А ты чё, типа такой больной, охуенно?! Пять подряд лет гавно всякое по венам гонял, а поди ж ты, машину вон водишь, работу, какую-никакую имеешь, ебешься еще небось... Это ж где здоровья столько взялось? Я тебе вот что скажу, дружок: не знаешь ты, что с жизнью своей делать, вот и проёбываешь день за днем, тянешь вполсвистка житуху свою снулую...
- Да?! Да, блядь, не знаю! Не знаю!!! - совсем срывается Ильяс, ужаленный прямо в воспаленный нерв: - Бессмысленно это все, понимаешь? Нахуя я вообще терплю всю эту хуйню? Смысла ведь, сука, нет никакого, маята одна тоскливая... Зачем?!!
- Да гавно вопрос, хочешь, я тебя пристрелю, прямо сейчас? Тушку твою костлявую в прорубь сбросим и делов... Мамы-папы нет, искать никто не будет... Смысла нет, видите ли... Горе-то какое! Да вы охуели тут совсем, смысл им подавай! А с хуя ли вы его ищете-то? Зачем? Зачем тебе этот смысл? Нахуя козе баян? Нахуя волку жилетка, по кустам её трепать? - уперев руки в боки, и всей своей позой выражая брезгливое недоумение, Петрович вопросительно уставился на Ильяса: - Знаешь почему ты смысл жизни ищешь? Потому что ты урод! Как и большинство тебе подобных человекобаранов. Смысл жизни - иными словами, это оправдание собственного существования. Только законченный урод, нуждается в подобного рода оправданиях. Разуй глаза, ты вокруг посмотри: хуева туча зверей всяких, рыб, блядь, и растений. Этих там, не знаю... Планктон там всякий, инфузории ебаные, туфельки блядь... Планеты! Планеты, нахуй, звезды! Вселенная! И никто! Никто и ничто этого смысла сраного не ищет! Ибо нахуй ненадо! А вам всем надо! Забили себе башку хуетой всякой: смыслом жизни, богом и прочим унылым гавном... Ведь эта жизнь, должна ценится как подарок! Это выигрыш в вселенской лотерее, чудо блядь, охуенное чудо! А вы её воспринимаете как нудную, рутинную обязанность, влачите свое никчемное существование, от одного убогого и краткосрочного удовольствия к другому, не менее убогому... Конечно вам нужен смысл, цель. Типо, вся эта хуета со мной происходит не просто так, а во имя чего-то важного и нужного... Во имя какой-нибудь бредовой идеи. Которые, обычно, выдумывают те кто поумнее, для тех кто поглупее! Порожняк это всё, перхоть подзалупная! Понимаешь?
- Ну не знаю... Понимаю, наверное... - неуверенно ответил Ильяс, растерянно вертя в руке очередную луковицу.
- Наверное?! Нихуя-то ты не понимаешь! Ну ничего, сейчас поймешь... - с этими словами, Петрович, который только что стоял у стола, в нелепом, бабском переднике в мелкий синий цветочек и огромным разделочным тесаком в руке, вдруг неожиданно возник совсем рядом. Левой рукой, за ворот, сдернул Ильяса с табуретки и поднес играющее бликами лезвие ножа к его промежности.
- Смотри-ка! - сказал Петрович, совершая змеевидные, и отточено хищные движения стальным жалом вокруг ширинки, иногда чуть задевая тонкую ткань джинсов: - Зенки сразу заблестели, рожа пятнами пошла! Кровообращение улучшилось сразу, да родной? Сердечко заколотилось... Зассал дрочило? А? Есть желание о смысле жизни подумать? Или уже не до того? Чё, страшно, блядина? А вот это и есть ощущение жизни! В полной мере, блядь! Вы, бараны, это чуете, только когда ссыте дальше чем видите! Воля к жизни - это ежесекундное, постоянное ощущение конечности своего бытия и абсолютной беззащитности перед огромным и безжалостным окружающим миром! Который в любой момент, слышишь обсос, в любой момент! Может сделать с тобой всё что угодно! Всё что угодно! Чуешь, блядь? Чуешь, выдра ссаная?!!!
Млея от ужаса, не в силах оторвать взгляд от бешено сужающихся и расширяющихся зрачков Петровича, Ильяс тем не менее, всем низом холодеющего живота очень чётко ощущал каждую эволюцию золингеновской стали вокруг своей мошонки.
- Так то, дружок! - вдруг сказал Петрович совершенно обыденным голосом, отпустил ворот и повернулся к столу: - Сдается мне, что кому-то из нас было бы уместно жахнуть водки.
Умело наплескав водку в стаканы, он сделал приглашающий жест. Трясущимися руками, Ильяс принял стакан, наполненный на половину, и некоторое время стоял, пытаясь прийти в себя. Пронзительное ощущение присутствия отточенного жала, готового в любой момент впиться в его мягкую и беззащитную плоть, не отпускало, продолжая занимать фактически все сознание. В звенящей пустоте, поразительно четко были слышны ходики, идущие в соседней комнате, равномерно распространяющие свои щелчки по всему пространству дома.
- Наверное это самая убедительная демонстрация экзистенциального мировоззрения, какую я только видел в своей жизни - ошеломленно сказал Гурген, нервно комкая в руках полотенце. Было заметно, что он тоже сильно напуган развернувшимся представлением: - Пожалуй, действительно стоит выпить...
Собрав остатки воли, Ильяс поднес стакан ко рту, зажмурил глаза и старательно продавил водочный комок в пищевод. Вслепую нашарил табуретку и аккуратно, с трудом контролируя ватные ноги, сел на нее.
- Ну вот, пока мы тут хуйней всякой маялись, наша рыбка подошла! - удовлетворенно произнес Петрович, деловито раскладывая огромные ломти жирной, с пьянящим ароматом рыбьей плоти по тарелкам. Глядя на его умиротворенную деловитость, добродушную хозяйственность, сквозящую в каждом движении, невозможно было представить, что та чудовищная выходка, имевшая место всего несколько секунд назад, была реальностью. Тем временем водка начала действовать, по телу разлилось приятное тепло, сразу перестало трясти, окружающие звуки как бы отдалились и приобрели некоторый объем. Вдруг нестерпимо захотелось есть. Ильяс жадно набросился на свою порцию, прямо руками хватая жирные, горячие ломти и отправляя их в рот. Налили еще, Петрович умел с математической точностью распределять водку по стаканам. Опрокинули.
- Экзистенциализм там или другой какой хренизм, это я без понятия. Университетов не кончал. - закусив водку целой луковицей сказал Петрович. - Просто я говорю только то, что знаю. Что испытал на собственной шкуре. И я точно знаю, насколько непредсказуемой и жестокой штукой может быть это мир. Ты вот живешь себе, в хуй не дуешь и думаешь, что у тебя все в порядосе, а тут р-р-раз! И пиздец. Сколько раз видел... А люди, от жизни своей жирной, быстро края теряют: думают это всё вечно будет продолжаться. Вроде умом-то своим понимают, что смертны и что это всё не надолго. Но только умом, абстрактно! Абстрактно! Нутром, очком своим, не чувствуют совершенно. От того хуеют и попутавшись в рамсах своих грошовых, смысл жизни начинают искать какой-то, которого нет и не было никогда. А тут еще религии всякие нарисовываются, такие охуенные все в белом, и давай мозга ебать, как этот мир устроен, что надо делать, что не надо, дабы все это стадо ебаное гуртом отправилось на небеси, в вечное блаженство. И почему-то никто не задумывается - а что будут делать эти никчемные, скорбные далбайобы в вечности? Поеботина какя-то... Бред. Гургеныч, скажи - ведь это бред! Ты там, в кругах всяких вращался, - тут Петрович сделал вращательное движение жирным пальцем над головой - философ опять же и этот самый... как его, физи... психофизиолог, во! Золотой пизды колпак, короче. Вот и скажи, просвети молодежь: вот помер Вася Пупкин, к примеру, и чё? Вот он сам, как личность, Вася - со всей своей хуйней в башке, что за жизнь свою накопил, куда денется? На небо полетит, или как? Что имеет сказать просвещенный разум?
- Это ты непосредственно мое мнение спрашиваешь, или вообще? - поинтересовался Гурген.
- Можно твое. Можно вообще. Похую, просто интересно, что наука наша всемогущая думает? Все эти ботаны превеликомудрые чего там намудрили, за хуеву тучу лет?
- Ну - помялся Гурген - весь просвещенный разум, как ты говоришь, за свою историю много чего намудрил, мне что, все подряд пересказывать? Слишком долго будет. Да и не в силах это человеческих. Если тебя устроит персонально мое мнение, то изволь, могу изложить.
- Изволю, нахуй. Излагай.
- Вполне можно предположить, что некое психическое пространство, в котором протекают феномены психической жизни, совокупность которых и принято считать 'человеческой личностью', обладает способностью существовать вне связи с физическим телом, и условно, может считаться вечным. Но, так как феномены психической жизни, хотя и протекают в условно бессмертном психическом пространстве, сами они полностью обусловлены всей совокупностью физических, химических и прочих процессов в физическом теле, и безусловно, прекращают свое существование вместе с ним.
- Хуясе. Ну ты завернул... Как у тебя от таких слов голова не лопается? То есть, говоря человеческим языком, когда Вася Пупкин благополучно сдохнет, то может что-то там и полетит на небо, но это 'что-то' имеет весьма отдаленное отношение к Васе Пупкину, который тупо вырубится как штепсель из розетки?
- Ну. Если в очень общих чертах... то да.
- Ебануться... Я так и думал. - удовлетворенно сказал Петрович победно оглядев собеседников: - Потому что это очевидно, всякому, кто хоть что-то видел в этой жизни. Тем более это очевидно тому, кто сам, вот этими вот руками, повыдергивал пару-тройку штепселей из розеток...
Неожиданно для себя, видимо под действием алкоголя, Ильяс, дивясь собственной наглости, спросил: - Может расскажешь? Как это... ну, выдернуть штепсель? Случай там какой-нибудь, а?
- Случай? - Петрович немедленно вскинул взгляд прямо в глаза Ильясу. В этот момент, каким-то шестым чувством, Ильяс понял, а точнее почуял суть сидящего перед ним человека. Собственно говоря, это существо можно было считать человеком лишь условно. Эта уравновешенная, физически здоровая, человекоподобая тварь, готовая принять любые последствия собственных поступков, сознательно 'косящая' под социальное существо, именуемое 'человек' из чисто прагматических соображений, и готовая выйти за границы социальных норм в любой момент и сколь угодно далеко...
- Случай, значит тебе... - раздумчиво протянул Петрович, обратившись взглядом вовнутрь. - А! Вот вам такой случай: однажды, я принца убил. Да, самого настоящего наследника престола. Дело было в Гватемале, кажется... Нет! В Конго! Конечно в Конго, в семьдесят шестом... или восьмом? В общем не суть. Жил там где-то на границе один царек-королек. Жил себе спокойно, царствовал, пока его петух под жопу не клюнул экономику свою национализировать. Юношеские годы в университете Патриса Лумумбы видимо сказались. Никто бы и не заметил этой государственной мутации, если бы не алмазное месторождение. Большое, сука. Настолько большое, что сразу наши советники нарисовались, опытом национализации делиться, а в джунглях появились повстанцы, чтоб бороться за независимость и свободу инвестиций. Ну как обычно... В общем, война началась. Вялая такая, позиционная. Сезон дождей еще в разгаре, вот и бегали по джунглям в гавне по ноздри, без большого толку, только боезапас зря тратили. Я тогда лейтехой был, зеленым совсем, но с амбициями... И когда получил первое задание, решил: землю, сука, рогом рыть буду, но сделаю все чтоб чики-пуки! Задание-то лажовое: взять броню для солидности, три камаза воинов-строителей и сопроводить до точки с некими координатами. Всё. Видать заебались америкосы с нашими друг за другом бегать, решили договориться и тупо поделить. Вот и послали нас на точку - место переговоров приготовить: сельву вырубить, чтоб вертолеты могли сесть и лагерь разбить. А чтоб местные под ногами не болтались, и для авторитета пущего, в проводники напросился сынок нашего царька-королька. Настоящий наследный принц, только что из Сорбонны, такой весь из себя пидар - пидаром, даром что чёрный как вакса. С брутальными мальчиками, сука, захотел покататься. Вот и покатался. Короче ломимся мы через эти джунгли сраные, ломимся, время идет, все вокруг какое-то топкое становится... Местность я давно узнавать перестал, надежда вся на его высочество... Техника вязнуть уже начинает, буксуем но лезем вперед, тросы уже все изорвали друг друга из трясины выдергивать. Я пидару этому карту в нос тычу и спрашиваю: окей? - Окей! Ну, окей так окей... Щемимся дальше, всё хуже и хуже, сука, уже личный состав с бортов согнал, тонем нахуй в болоте, это очевидно! А эта пидарасина, на любой вопрос отвечает окей! В общем сели в жопу мы по полной. Моя броня по башню в трясину ушла, связкой камазов обратно не выдернуть... Пиздец полный, не то что лагерь разбить не успеваю, тут технику бросать придется, по причине полной неизвлекаемости, а это трибуналом пахнет. Стою я, смотрю на болото это сраное, всю карьеру мне загубившее и такая злоба лютая во мне просыпается... Тут чувствую, кто-то руку мне на плечо положил. Оборачиваюсь - его высочество! Ебать колотить, во всей своей красе: изящный весь из себя такой, в дорогом бундесовском камуфляже, в штанишки Беретта двенадцатизарядная, никелированная запихана, так чтоб стразы на рукоятке было видно. Беретик набок, в ушах плеер. Стоит, падла, пританцовывает и еще пальцами прищелкивает. Тут я не выдерживаю, беру его за затылок, а у этих негритосиков, знаете, черепа такие удлиненные, вылитый мяч для регби... Взял я его так нежно-нежно, за затылок его ухватистый, в глаза поглядел ему проникновенно и спрашиваю: окей? Он в улыбе своей роскошной расплывается и отвечает - окей! Ну тут я его мордой, об закраину стальную, люка командирского и припечатал. От души. Четыре раза, так, что зубы веером разлетелись. В харе у него там, конечно, сразу все сломалось к хуям, носовой хрящ в мозг вошел. В результате, престол остался без наследника. Скандал потом был, страшное дело! Королек компенсацию стал требовать, сто двадцать ящиков боезапаса для пехотных минометов. Кто ж ему даст столько, обезьяне старой... А как на меня в штабе орали! Всего слюнями забрызгали! Еще потом строгача влепили, с занесением... Да. Вот так... Жил себе мальчик припеваючи, горя не знал. А тут р-раз и пиздец! Выдернули из розетки...
- Да ну тебя, Петрович, в самом деле! - возмутился Гурген, - вечно ты страсти всякие рассказываешь...
- Дык, жисть-то она такая и есть, сплошные страсти, просто одни люди их видят, а другие нет. Жопой вперед живут, смысл всё время ищут. Жить надо, жить! Всё подъём, пошли купаться...
Полная луна сияла в ночном небе над рекой. Облака расползлись в неопрятные кучи у горизонта, очистив купол неба. Вокруг царила абсолютная тишина, какая бывает только на исходе зимней ночи в деревне. Ни единого движения вокруг, деревья застыли неподвижными трещинами в лунном свете, вода в полыньях реки стояла черным зеркалом. Мир спал. Петрович постоял некоторое время на пороге дома, потом ухнул и стягивая через голову свитер, мелким шагом засеменил к берегу. Осторожно выбирая место, куда поставить ногу, двинулся и Ильяс. Спустившись по крутому склону, ступил на мокрые доски понтона. Это была деревянная платформа покоящаяся на четырех больших и ржавых бочках, плавающих в воде. Справа к ней была прикована цепью лодка, полностью вмерзшая в прибрежный лед. Метрах в пяти от берега, у противоположного края понтона, течение реки промыло во льду полынью неправильной формы, в черную воду которой спускалась корявая, грубо сколоченная из обрезков досок лестница.
- Чё, ссыкотно, братишка? - весело спросил Петрович, энергично растирая короткими бугристыми ручками свою бочкообразную грудь. - Тепло на улице, градуса три в минусе, может пять... разве это мороз? Щас Гургеныч полотенца принесет и полезем. Это такой кайф, сука...
Ильяс подошел к краю и сев на корточки, погрузил руку в черное неподвижное зеркало воды - пальцы сразу заломило. Испытывая тревожное сомнение, огляделся по сторонам: черная стена деревьев на том берегу, желтый шар луны в небе, голый лед реки с редкими, отражающими лунный свет полыньями. На полтораста метров ниже по течению, от соседнего хозяйства тянулась хлипкая конструкция из небрежно сколоченных досок, помост ведущий к следующей полынье, на краю которой, нахохлился грузный силуэт в характерной позе - метафизик физкультурник вышел на ночную рыбалку. Его любимое время...
- Ильяс, я не понял, а почему ты до сих пор одетый? - донеслось со стороны дома. Завернутый в огромное махровое полотенце, с вязанной шапочкой на голове, Гурген морщась и поджимая пальцы босых ног, ступил на понтон. - Давай-давай, разоблачайся. И ты, Петрович, лезь давай, полотенца я принес.
- Да лезу, блядь, лезу, хули мне... - с этими словами, Петрович, выпроставшись из штанин, сел на край, спустив ноги в воду, несколько раз глубоко вздохнул и упершись руками в края платформы, аккуратно но уверенно погрузил своё тучное тело в воду. Сдавленно ухнул и саженками поплыл к противоположному краю полыньи. Гурген засуетился, скинул полотенце и полез по лестнице, периодически останавливаясь и шипя сквозь зубы. Ильяс неуверенно расстегнул куртку, снял футболку и помедлив, начал сдирать кроссовки. Мокрые доски обожгли холодом ступни. Потом снял штаны. Сразу стало холодно. Обнаженное тело вздрагивало от малейшего движения воздуха. Неуверенно потоптавшись на краю, Ильяс робко погрузил ступню в воду, пытаясь нащупать скрывающуюся под поверхностью ступеньку лестницы. Тысячи жгучих игл немедленно впились в ногу, а позвоночник снизу вверх, продрала судорога сильного озноба. Перспектива залезть целиком в воду, стала абсолютно нереальной. Физически невозможно стало себе представить, как можно там находиться. Тем временем Гурген пересек полынью, и его вязаная шапочка закачалась рядом с блестящим черепом Петровича.
- Ну и хули ты там вола ебешь? - весело крикнул Петрович, - Зубы сожми и лезь давай, потом легче будет! Давай-давай, потом в теплый дом, водки жахнешь и не будет счастливее тебя человека на свете!
Ильяс сел на доски и мучительно сжав челюсти, опустил сквозь ледяной наждак воды вторую ногу. Все тело немедленно стала колотить крупная дрожь, а зубы выдали продолжительную дробь. Стало ужасно, просто невыносимо холодно.
- Нет уж, нахуй! - с трудом выдавил сквозь сведенный судорогой рот Ильяс и рывком выдернул ноги из воды. Окружающий воздух показался горячим. - Что я, ебанутый что ли? Судорожно приплясывая, Ильяс схватил комок вещей и заковылял в сторону дома. Трясясь всем телом и уже не разбирая впотьмах дороги, он мечтал о теплом доме и горячей стенке печки, к которой можно прижаться спиной...
- Ну и уёбывай! - заорал вслед Петрович - Выпиздыш недоношенный! Чмо ссыкливое, поезжай и вмажься своим хмурым! Дешевка! Чтоб я тебя здесь больше не видел!!!
В этот момент Ильяс вдруг понял, точнее, даже увидел, как отогревшись в доме, он поедет в город и не заезжая домой, сразу направится к цыганам, возьмет чек, запрет за собой дверь старой захламленной квартиры... Бросив одежду на землю, Ильяс развернулся и с криком побежал обратно к помосту, вскочил на его поверхность, в три больших скачка преодолел его, изо всех сил подпрыгнул вверх, как можно выше, и прижав колени к голове полетел вниз.
- Не смей... - последнее что он услышал перед тем, как его сложенное 'бомбочкой' тело пробило поверхность воды и камнем пошло вниз. Очутившись в гулкой ледяной среде, Ильяс немедленно ощутил, как холод стальным обручем сжал голову, все тело занемело, а сердце, сделав паузу, словно перекувыркнулось в грудной клетке и стало колотиться сильно и очень часто, отдаваясь неровным ритмом во всем теле. Спустя несколько секунд, погрузившись, от силы, метра на полтора, Ильяс вдруг ощутил мягкий но сильный толчок вбок, два раза перевернулся вокруг своей оси, а потом наступила тьма. Разум моментально понял суть происходящего, но сознание отказалось ее воспринять. Ибо это было чудовищно. Чудовищно в своей непоправимости: в глубине, течение реки сильнее чем на поверхности. Оно его подхватило, увело из под полыньи и влечет куда-то во мрак, под тридцатисантиметровой толщей льда. Некоторое время Ильяс боролся с собой, удерживая нарастающую лавину паники за границами сознания, лихорадочно ощупывая ледяной свод и безрезультатно пытаясь зацепиться хоть за что-то. Ужас безвыходности положения начал продавливать тонкую стенку воли, и когда понимание происходящего все-таки прорвалось в сознание, Ильяс исторгнул из себя короткий рыдающий стон, потеряв несколько кубических сантиметров драгоценного воздуха. Последним усилием воли, он взял себя в руки и замер в секундном оцепенении, пытаясь переварить происходящее. В это время психика пыталась вместить в себя то, что вместить не в состоянии, и после недолгой схватки, наконец взорвалась. Безнадежная ярость, ненависть к окружающему миру, который так играючи, с такой беспощадной легкостью убил его, ослепила Ильяса. Дикая, животная тоска, убийственное в своей предельности отчаяние, лавиной заливающее сознание, и постоянно, с каждой миллисекундой, нарастающее в своей интенсивности, мгновенно доросло до предела переносимости, легко преодолело его и продолжило рост. В этот момент, тело Ильяса вывернуло дугой - абсолютно потеряв себя и превратившись в агонизирующее животное, он начал биться всем телом об лед. Никаких мыслей и воспоминаний, никакого прошлого, никакого будущего, ничего, кроме непереносимого, слепящего ужаса перед тем, что прямо сейчас, не через месяц, день, час - а прямо сейчас, жизнь кончится. Точнее, она уже кончилась. Полностью потеряв ориентацию в пространстве, мало того, совершенно перестав осознавать его и себя в нем, уже не чувствуя ничего, кроме бесконечной череды коллапсов умирающего сознания, он, как личность, уже перестал существовать. Совершая конвульсивные движения телом, повинуясь угасающим рефлексам агонизирующего от удушья и ужаса организма, ударяясь о подводные неровности ледяного покрова, он дрейфовал в неизвестном направлении, в гулком подледном мраке. Уже не чувствуя ни холода, ни боли, это умирающее животное с безнадежным упорством продолжало бороться за остатки воздуха в грудной клетке. Спустя вечность, когда неожиданно стало светлее, не делая никаких выводов, не ставя никаких целей, но всеми своими силами, оно рванулось вверх.
И все было как чаялось: черная гладь воды, в которой отражается непривычно огромная луна, поплавок покойно пересекающий призрачный диск от моря Спокойствия в направлении кратера Эратосфен... Полная гармония, кристально чистое ощущение внутреннего покоя и безмятежности, без малейших помех перетекает в тишину и благость окружающей ночи, границы 'я' стираются до почти полной незаметности. Небольшой диссонанс вносит лишь невнятная суета с матерными криками на соседском дворе. Уважаемый человек, профессор медицины, умница... а яшкается с какими-то отбросами. Покоя никакого нет. Не зря считается, что интеллектуальное развитие - это еще не духовная зрелость. Духовная эволюция, удел избранных, тех, кто ради поиска истины в себе, презрел гонку за призрачным успехом, карьерой, материальным благополучием и прочими иллюзорными благами, столь желанными наивному обывателю. Чтобы постигнуть истинную глубину мироздания, понять скрытые механизмы управляющие вселенной, необходимо полностью сосредоточиться на своем внутреннем микрокосме, отринув соблазны обыденного мира, учиться воспринимать малейшие эманации, внутренние микротечения духа, служащие проводником к абсолютному пониманию тайн мироздания. Лишь долгие дни и часы, проведенные в углубленной медитации, способны пробудить спящие силы интуиции на новый уровень, и позволить практикующему осознать скрытые миры, несущие свет истины. Окружающая реальность начинает подавать тайные знаки, вначале слабые, но потом, по мере наработки опыта, все более определенные. Такие, как случайно услышанная реплика посторонних людей на улице, якобы бессмысленное объявление в общественном транспорте, неожиданно резонирующее с внутренним потоком мыслей, или случайная статья в прессе. Все эти знаки, сплетаются в причудливую сеть, тайное подпространство интимных смыслов, добавляющее некую глубину, дополнительное измерение к обыденному восприятию. Материальный мир становится более текучим, не таким однозначным, последовательность событий наполняется новыми смыслами, глубокими, скрытыми друг в друге слоями, которые непрерывно перетекая и играя своими составляющими, все дальше уходят в бесконечность непроявленного. Ты начинаешь понимать, что всякое событие не случайность, дискретная последовательность событий сливается в единый, осмысленный поток, ведущий тебя к чувственному, интимному пониманию мира, к приобщению тайн бытия. Ощущение осмысленности каждого события в бесконечной вселенной, наполняет твою душу благодарностью и восторгом, предвкушением грядущей тотальной трансформации. Весь мир, вся вселенная, раскрывается в подлинном своем величии не только линейной протяженности и масштабов времени, но и бесконечностью своих событийных проявлений. Возможно все, надо лишь уметь увидеть, распознать чудо... и позволить ему случиться.
Вот вода например... Что скрывается в толще мирового океана? Что об этом знает мировая наука? Почему течения мирового океана, например, такие как Гольфстрим, неожиданно изменяют свое направление, катастрофически меняя климат на планете? Что такое Эль-Ниньо? Ничего определенного наука сказать не в состоянии. Одни ученые говорят одно, другие совсем другое, прямо противоположное первому. И так во всем! Хотя, вполне возможно, что правду от нас скрывают. Как говориться, кто владеет информацией, тот владеет миром. Сколько тайн скрывает мироздание! А таинственные животные, неизвестные науке, что живут в водоемах? Та же пресловутая Нэнси... Или вот эта статья в 'мегаполисе', дрянь газетенка, но некоторые публикации наводят на размышления. Причем, вполне определенные размышления. Сотни тысяч, а может и миллионы лет развития в глубинах мирового океана, где нет ни метеоритных атак, ни солнечных бурь, ни космической радиации - абсолютно защищенная от внешних воздействий среда, в которой жизнь зародилась значительно раньше, чем на поверхности. Не там ли следует искать исток человеческой цивилизации? Атлантида опять же, или малоизвестная обывателю Лемурия, древняя мифическая земноводная цивилизация. Вполне можно предположить, что они были последовательными этапами колоссального проекта выведения сухопутного вида разумных существ. Нас, хомо-сапиенс. В таком случае, логично допустить, что этот проект продолжается, человечество тайно и планомерно управляется представителями подводной сверхцивилизации. Производится скрытое наблюдение и контроль. Кто знает, может там, за отражением этой луны, прямо сейчас, на меня смотрят мудрые глаза таинственного наблюдателя? Непосредственного очевидца, и может быть, даже организатора множества войн и революций, инициатора возникновения мировых религий и философских систем? Разумного существа, помнящего кембрий и возникновение динозавров?
Зажав между коленями удочку, Родион Ефремович поглубже натянул треух, всунул руки в теплые карманы дохи и заворожено наклонился над поверхностью воды. Поплавок, видимо устав барражировать по лунному отражению, сместился к краю полыньи, очистив небесный лик от своего присутствия. Вода была абсолютно неподвижна, холодный свет отражения ночного светила гипнотизировал, таил за собой неявное пространство холодных глубин, манил близкой тайной... Возможно все, надо лишь уметь распознать чудо...
К тому, что произошло дальше, Родион Ефремович был не готов ни морально, ни физически. Внезапно безмятежное спокойствие водяной поверхности нарушилось, разъединив отражение луны на части, а потом и вовсе взорвалось ледяными брызгами, обнаружив за собой нечто запредельное: страшная, голая, блестящая мертвенной синевой в неверном лунном свете, человекообразная тварь, метнулась из черной глубины и мертвой хваткой костлявых рук впилась ему в унты. В глазницах ее блестящего, беспорядочно облепленного мокрым волосом черепа, каким то неземным безумием и гипнозной яростью сияли выпученные, словно стеклянные глаза. Заходясь конвульсиями и широко разевая сведенный судорогой рот, чудовище издало протяжный утробный хрип и рваными, судорожными движениями цепляясь за одежду, начало карабкаться на Ефремыча, неуклонно приближая свою ощерившуюся пасть прямо к его беззащитному горлу...
Словно в дурном сне, отчужденно слабея всем телом, Ефремыч стал заваливаться на бок. Не способный сделать ни единого движения, с застывшим в точку взглядом, он начал проваливаться в какую-то сопредельную, заполненную инфернальным вакуумом реальность. У него перехватило дыхание, звуки стали словно ватными, а окружающий мир, стремительно наполняющийся чёрными мушками, вдруг отдалился темнея и накренившись, съехал куда-то вниз и вбок.
Январское солнце дробилось по ослепительно белым плоскостям ландшафта. Под лазурным фарфором неба, переливаясь блеском морозного инея, царила зима. Крыши домов, река, кроны деревьев - всё окружающее пространство искрило алмазной пылью.
- Вот навалило! - весело щурясь от света, сказал Ильяс. Дашка не ответила, выудив из кармана липкую барбариску, она пыталась соблазнить ею грустного Мишу. Как и всё вокруг, старый пес был густо осыпан мелкой морозной блесткой, лишь полные иудейской тоски глаза выделялись из снежного сияния. С грустным недоумением он обнюхал липкий комочек, тяжело вздохнул и деликатно слизнул с розовой ладошки. Дашка счастливо засмеялась, на румяных с мороза щечках проступили сладкие ямочки.
- Ты глянь, какой миляга! - А еще говорят, что кавказские овчарки злые...
- Просто он очень стар. Стар и мудр. - ответил Ильяс, откровенно любуясь Дашиной улыбкой. Непослушная рыжая чёлка из под яркой шапочки, россыпь веснушек по носу и солнечные зайчики, играющие в зеленых брызгах смеющихся глаз. В этот момент, Ильяс был благодарен этому миру лишь за то, что это смешливое и обворожительно-нахальное существо, просто существует на свете. Засмотревшись, он пропустил момент, когда на дворе появился Гурген. Все в той же вязанной шапочке, в драном тулупе прямо на майку, в колоссальных валенках и вязанкой дров в руках, он напоминал деда Мазая.
- Что вы мне тут псину тревожите, дайте старику помереть спокойно! Ильяс, иди в сарай, возьми еще дров, в доме холодно...
Проходя к сараю, Ильяс не удержался, схватил Дашу в охапку, ткнулся носом в её теплую шею. Такого вот восхитительно глупого, щенячьего счастья он не испытывал никогда раньше. Собирая дрова, он поймал себя на том, что глупо и совершенно безадресно улыбается, просто так...
По сравнению с сиянием зимнего дня, в гулком нутре дома царил сумрак. У распахнутого зева печи возился Гурген, рядом, неопрятной кучей, лежали разнокалиберные чушки дров. Свалив свою ношу на пол, Ильяс сел рядом на корточки. Постепенно, глаза привыкли к полумраку, и в глаза бросилась сиротливо валяющаяся у поддувала печи книга. Взяв в руки богатый, под кожу, переплет, Ильяс убедился, что добрая половина страниц в нем небрежно выдрана... Е.П. Блаватская. 'Тайная Доктрина' - прочитал он на обложке и вопросительно уставился на Гургена.
- Сосед принес. Сразу как из больнички выписался, приволок все двенадцать томов. Говорит: на растопку возьмешь?
- Это физкультурник, что ли?
- Ага. На которого ты из проруби выпрыгнул...
Некоторое время они помолчали.
- Ну а Петрович, слышно что про него?
- Э-э... видишь ли... убили Петровича нашего. Такие вот дела...