Щербаков Владимир Юрьевич. Эскапелья Дорельяно (Часть вторая)

Эскапелья Дорельяно (Escapella de Aureliano)

Часть вторая (Segunda parte)

Глава 1.

Длинной вереницею тянулись за окном стремительно мчащегося поезда сонные сельские пейзажи, а в сознании глядящего сквозь них Миши струились вереницы мыслей. Мысли прорастали из звёздных семян, перистой белою куделью висели в небесной синеве, прялись в тончайшие нити золотых лучей, светлыми полотнами спускались на землю и рвались об уносящиеся назад деревья, столбы и опоры электропередачи.

Как же велик и прекрасен этот мир! - думал Миша. - Сколько в нём яркого, радостного, интересного! Сколько далей и горизонтов! Сколько загадок и откровений! Сколько красоты! Звёзды - их миллионы миллионов, но каждая светит особенным светом. Радуги - они так недолговечны - но каждая сияет особенными красками. Рассветы - каждый из них особенный - самый лучший в жизни.

Земля - она так огромна! Холмы, перелески, овраги, луга - любое из этих мест насытило бы изголодавшуюся душу. Реки, речушки, ручьи, родники - малая толика этой воды напоила бы иссохшее тело. Цветы - скромнейший из них донёс бы до одинокого сердца благую весть о золотой любви.

Да только вот нынче вся эта красота втиснута в грязное окно душного вагона. А скоро она и вовсе исчезнет, останется в воспоминаниях об ушедшем лете. И снова потянется скука-суета, полная страданий в школе и дома...

Гулкой тысячетонной тяжестью тепловозного гудка вломилась в сознание эта сокрушительная мысль, и окна затемнила грохочущая стена встречного товарного состава. 'Школа и дом, школа и дом, школа и дом, школа и дом...' - стучали тяжёлые колёса по гладкой наковальне рельсов.

Школа и дом, школа и дом, школа и дом, школа и дом... Школа не лучше дома, и дом школы не слаще. Школа и дом, школа и дом, школа и дом, школа и дом - день за днём, день за днём, день за днём, день за днём... Неделя за неделей, месяц за месяцем, четверть за четвертью - до следующего лета, до вожделенных каникул, до сладкой свободы - целая вечность!

Почему всё так плохо? Почему я не имею права на спокойную жизнь, полную тихих трудов и творческих размышлений? Почему я должен рассчитывать каждый шаг, бояться что-то сделать не так, бояться споткнуться, запнуться, промахнуться, бояться ошибиться, забыться, оступиться - почему я не хозяин самому себе? Да только лишь потому что лет мне ещё мало - вот и считают меня надменные вершители детских судеб глупым несмышлёным существом. А сами-то, сами! Полюбуйтесь на них, поглядите! Среди необъятных просторов набились они в железную коробку, мучаются, страдают, задыхаются, хватаются за сердце, глотают таблетки, истекают по´том, но терпят - безропотно терпят - и нас, детей, приучают к тому же. Вот это по-умному, нечего сказать! А в городе ждут меня родители... Ну и зачем? На кой хрен я им сдался? Они же меня ненавидят, они же меня на дух не переносят и даже не считают нужным это скрывать. Но это лишь малая часть беды. Беда в том, что весь этот чёртов мир на их стороне - против меня. Или не весь? Есть же на свете Володя, есть Эскапелья Дорельяно...

С пронзительным резким свистом пронёсся стремительный поезд мимо какого-то захолустного полустанка, и свист этот размотал и размазал сумбурные Мишины мысли по оставшемуся за спиною рельсовому пути.

Э - ска - пе - е - е - е - лья - а - а - а...

До - ре - лья - а - а - а - но - о - о - о...

Впервые с начала поездки пропел Миша внутренним голосом это милое сердцу имя, и улыбка озарила мрачное от размышлений лицо. Но тут же вновь загрустил, а поблёкшая улыбка тряпочкой повисла на ветке одинокой берёзы.

Подумать только: сегодня утром встречали мы с Эскапельей самый лучший рассвет в нашей жизни! Три часа назад прощались мы на подходе к станционному посёлку. До сих пор перед глазами её светлый образ, в ушах - мелодичный голос, на губах - сладость первого поцелуя... Три часа - а кажется, триста лет. Нет, хуже: кажется, никакой Эскапельи вовсе не было. Не было её и быть не могло. Но ведь что-то же было? Что? Изменённое состояние сознания, описанное в научных трудах, недоступных пониманию простого мальчишки?

И правда: чем доказать существование Эскапельи? Себе доказать - о других речи нет. Что от неё осталось? Образ, имя, слова? Всё это могло присниться, пригрезиться, примерещиться. А что-нибудь ещё? Стихи, например? Моё посвящение Эскапелье - его я что, во сне сочинил? Да, именно так. Именно во сне. По крайней мере некоторые места.

Поезд загрохотал между железными ограждениями моста, и Мишины мозги задымились от напряжения. Свет померк у него в глазах.

Свет... Свет? Свет!!! Золотой свет любви! Волшебный подарок Эскапельи! Он же по-прежнему у меня внутри! 'Твоё желание когда угодно извлечёт его наружу, но для этого оно должно быть достаточно сильным,' - так говорила Эскапелья, и в решающую минуту у меня это получилось. А сейчас? Получится или нет? Нет, не получится: ни желания, ни надобности, ни уверенности. Всё расползлось, растеклось, растерялось по пути. Да и светло здесь слишком - ничего видно не будет. А если и будет...

Миша огляделся. Усталые, разморённые, скучающие лица. Кто-то читает, кто-то разгадывает кроссворд, кто-то сидит с унылым видом. Каменные изваяния, живые мертвецы. Каждый озабочен собственными проблемами, и никому ни до кого нет дела. Но что, если эти люди увидят его золотой свет? Поначалу не обратят внимания. Потом поглядят с недоумением. Потом недоумение сменится любопытством, любопытство - растерянностью, растерянность - раздражением, раздражение - страхом, а страх - ненавистью. И тогда...

Перед Мишиным взором возникла рыжеволосая девушка в фиолетовом платье, убегающая от толпы на постоялом дворе.

Сильно ли изменились люди с тех далёких времён? Ох, вряд ли. И таких людей приходится любить. Любить, несмотря ни на что. Без ревности и ненависти. Sin celos ni odio...

Что-о-о??? А это откуда? Откуда, скажите на милость, взялась у меня в голове фраза на иностранном языке? Тоже приснилась? Ну уж нет! Быть не может! Это иностранный язык, и коли не знал ты его перед сном, проспи хоть сто тысяч лет - ни словечка не узнаешь. А если знал? Откуда? Ну-у-у... из какой-нибудь прошлой жизни. Писали же о таких случаях. Н-да-а-а... Как бы это проверить? Перевести что-нибудь. 'Я еду домой на поезде.' - 'Voy a mi casa en...' Поезд... Как будет 'поезд'? Простое же слово - почему Эскапелья не научила меня ему? Блин, ну я и болван! - Миша хлопнул себя ладонью по лбу, и ближайшие пассажиры глянули с неодобрением. - Какие поезда во времена дона Хуана? Постойте, но это значит... Одно из двух: или я в прошлой жизни жил ТАМ, или Эскапелья существовала на самом деле. Нет, если бы я жил ТАМ, вспомнил бы что-нибудь ещё. Но больше я ничего не помню, стало быть... Стало быть, Эскапелья существовала на самом деле. Существует на самом деле. И любит меня - без ревности и ненависти, несмотря ни на что. И я её люблю - точно так же. Моя первая и единственная любовь. Любовь и золотой свет - лучшие доказательства её существования. Всё. El fin. (Конец.)

Поезд замедлил ход и, отфыркиваясь, остановился на узловой станции. Народ повалил из вагонов и в вагоны, а Мишины мысли успокоились, устроились поудобнее и затихли в глубине сознания. Но стоило поезду тронуться, они встрепенулись, расправили крылья и упорхнули прочь.

Надвигающийся город пропитывал грязное заоконье дыханием разложения и распада. Поля и леса дробились и вытеснялись железобетонными конструкциями, подъёмными кранами, свалками, гаражами, заборами с неприличными рисунками и похабными словами. Поезд двигался медленно, притормаживая на стрелках и останавливаясь перед красными сигналами светофоров. Ещё немного - и вокзал.

Миша дождался, пока основная масса народу вывалит из вагона на платформу, навьючил на себя тяжёлый рюкзак и вышел одним из последних.

Растрескавшийся асфальт гнал по телу упругие волны - от пяток до головы - будто опуская из радужно-невесомой фантазии в серую реальность с её законом всемирного тяготения. Как всегда. Какими бы ни были виды за окном, но первое прикосновение города - асфальт. Асфальт ведь не просто дорожное покрытие, он - сущность города: искусственный, твёрдый, серый и расколотый на куски.

Выйдя на площадь, Миша добрался до остановки трамвая и скинул с плеч надоевший рюкзак. День клонился к вечеру, жара спадала, трамвая не было. Когда же подвалил этот тёмно-красный ящик с желтушными гляделками окон, скопившийся на остановке народ так остервенело ломанулся во все двери, что бедному Мише с рюкзаком осталось наблюдать этот штурм со стороны. По счастью, следующий трамвай появился довольно скоро, так что Миша получил возможность залезть внутрь. Но и при таком везении нелегко было втащить рюкзак через узкую дверь по высоким крутым ступенькам. Никто из пассажиров не помог выбивавшемуся из сил мальчишке - напротив, они демонстративно вздыхали, недовольно ворчали и тихо матерились.

Всё равно я вас всех люблю, - подумал Миша. - Несмотря ни на что. Sin celos ni odio.

И, словно прочитав его мысли, пассажиры затихли.

Трамвай довёз Мишу до нужной ему остановки. Пришлось опять повозиться с рюкзаком, но на этот раз было легче: ведь надо было спускаться, а не подниматься.

Ну, здравствуй-здравствуй, знакомый район. Безликий окраинный район с высокими типовыми домами, один из которых будто бы и родной, но не настоящий. Ведь настоящий дом - там, где тебя любят и понимают. А в этой серой коробке Мишу не любили и не понимали. И сейчас его ждут непонимание и нелюбовь.

Миша вошёл в пропахший мочою подъезд, захлопнулась дверь, и стало темно, точно в заколоченном гробу. Лампочка, как всегда, отсутствовала.

Ногами нащупывая ступеньки, а рукою - перила, добрался Миша до лифта и нажал кнопку вызова. Лифт работал. Какая удача! ¡Qué suerte! Не нужно тащиться по лестнице с рюкзаком.

Знакомый этаж, знакомая дверь. Всё. El fin. Осталось нажать кнопку звонка и... Вот в том-то и дело, что 'и'. Слишком хорошо представлял себе Миша, что воспоследует за этим 'и'. Ну и пускай. Нельзя же торчать тут целую вечность. Двум смертям не бывать, а одной не миновать - сколько ни дыши перед ней, всё равно не надышишься.

Тяжко вздохнув и зажмурив глаза, Миша нажал роковую кнопку.

Послышалось шуршание отпираемого замка, дверь приоткрылась, и по ту сторону её возникла фигура матери с тяжёлым осуждающим взором. Грозно оглядев ненавистного сына, мать отодвинулась, приглашая его войти.

Выдержав точно рассчитанную паузу, Миша переступил порог и закрыл за собою дверь. Пауза эта имела глубокий смысл. Во-первых, она позволяла оценить обстановку: степень родительского гнева и перспективы развития ситуации на ближайшие несколько часов. А во-вторых... Об этом позже.

Закрыв за собою дверь, Миша стащил с себя тяжёлый рюкзак и поставил его в угол прихожей. Неловкими движениями стал он развязывать шнурки на ботинках. Неловкость эта была показной. Миша хорошо знал, как вести себя в таких случаях. Движения медленные, взгляд опущенный, вид виноватый. И полная иллюзия естественности, доведённая до совершенства годами изнурительных тренировок.

Миша не смотрел на родителей, но боковым зрением видел, что они тут, поблизости, что они тоже не смотрят на него в открытую. Что ж, всё нормально, всё правильно, всё как всегда. Первый раунд встречи с родителями - демонстративное молчаливое игнорирование. Только бы это не затянулось, а то они сдуру да с гневу загонят ситуацию в такой клинч, что потом сами рады не будут. Для того и нужна была пауза перед входом со всею последующей пантомимой - чтобы неторопливо, тихонечко, исподволь разрядить обстановку, развязать языки и поскорее перейти ко второму раунду.

- Явился, - злобно просипела мать, не в силах более сдерживаться.

Миша, конечно же, не ответил, но почувствовал долгожданное облегчение. Дело уверенно шло ко второму раунду - массированной идеологической обработке.

- Мы уж думали, ты совсем про нас забыл, - сипение матери продолжалось, набирая силу и полногласное звучание.

Миша молчал. Всё шло как по маслу.

- Что молчишь? Язык проглотил? Три месяца о нём ни слуху ни духу - хоть бы 'здрасьте' сказал!

Миша опустил голову. Сказал бы он и 'здрасьте', и 'как дела', и всякие другие слова - но к чему бы это привело? Нет-нет, молчать и только молчать - любые слова усугубят тяжесть положения.

- Что, даже с матерью поздороваться не можешь? - подал наконец голос стоящий в стороне отец.

- Не может! - скандально выкрикнула мать. - Гулять по три месяца может, а 'здрасьте' сказать не может!

- Совсем распустился, - поддержал её отец. - Что хочет, то и вытворяет.

- Да ты чего, не видишь, как он к нам относится? - мать повернулась к отцу. - Он же нас знать не желает! Он же нас со свету сжить готов! Он же специально тянул до последнего, чтобы подольше нас не видеть!

Ну всё, - расслабленно подумал Миша. - Прорвало канализацию. Часочек теперь похлещет, а после затихнет и успокоится.

- Вот так вот растишь-растишь, воспитываешь-воспитываешь, заботишься, кормишь, поишь, одеваешь, пылинки с него сдуваешь - и на тебе, получай! - мать театрально воздела руки к потолку. - Господи, ну за что мне такое наказание?

- Нет, всё, с этим пора кончать, - отрубил отец. - Все эти чёртовы поездки прекращаются раз и навсегда. Будет сидеть дома и делать, что ему скажут.

Ничего, - мысленно отвечал на это Миша. - В прошлом году ты говорил то же самое.

- С дядюшкой-то своим небось по-другому себя ведёт! - мать окончательно перешла на разговор о сыне в третьем лице. - Там у него и слова, и улыбки, и нежности - а матери да отцу - шиш с маслом! Ну ничего, мы ещё выясним, чем они там занимаются, а то, может, их давно уже разгонять пора!

- Узнаю - убью обоих, - отец был суров и беспощаден.

Опять они за своё, - передёрнул плечами Миша. - Вот есть же такие животные, которые всюду ищут грязь - и люди такие есть. И этим людям обязан я своим существованием! Кошмар! А всё-таки я их люблю - несмотря ни на что - хотя предпочитаю держаться подальше. Но разве же в этом моя вина? Вот только что говорили они про улыбки - и Эскапелья на прощание сказала: 'Улыбайся'. Ладно, рискну. Смотрите все: я улыбаюсь.

И Миша бесстрашно улыбнулся родителям.

- Он ещё лыбится! - возмущение отца выхлестнуло за край чаши терпения. - Мать тут с ума сходит, таблетки горстями глотает, того и гляди до инфаркта дойдёт - а ему плевать: стоит да лыбится.

Мишина улыбка исчезла. Вот так всякий раз. Вот и улыбайся им, вот и говори 'здрасьте', 'как дела' и всё такое - непременно окажешься виноватым. Так что не в словах тут дело и не в улыбках - просто они меня ненавидят. Меня ненавидят, а к Володе ревнуют. Вот и получается, что любовь без ревности и ненависти - это я без родителей.

А действие на подмостках семейного театра разворачивалось своим чередом. Услыхав суфлёрскую подсказку насчёт инфаркта и таблеток, мать перешла к излюбленной роли.

- Он меня в гроб загонит, честное слово! - схватившись за сердце, запричитала она. - Я не могу так больше, не могу! О-о-о-о-о! - залившись фальшивыми слезами, припала она к пухлому животу отца.

- Ну что ты, маленькая, ну что ты, миленькая, - приторно засюсюкал отец. - Этот мерзавец того не стоит, - и, обращаясь к Мише: - Видишь, до чего мать довёл? Мразь, негодяй, скотина неблагодарная! А ну быстро проси прощения!

- Ой, да не нужны мне его просьбы! - истерично вопила мать. - Пусть уже делает что хочет! Пусть убирается ко всем чертям! Мне уже всё равно! Мне уже ничего не нужно! Таблеток наглотаюсь и сдохну - пусть на моей могиле выплясывает!

Ложь, - думал Миша. - Грязная, низкая, подлая ложь. Все эти выкрики, слёзы, угрозы, стенания, молитвы, истерики, заламывание рук - всё ложь и притворство. Все эти громкие слова - ложь и лицемерие. Таблетки она всякий раз глотала с таким расчётом, чтобы они не причинили вреда. И нужно ей от меня многое, очень многое - нужна моя рабская покорность и полная зависимость от них с отцом. И делать что хочу они мне не позволят, в особенности убираться ко всем чертям - тут же разыщут и приволокут обратно. Вся эта чёртова семейка основана на лжи и ложью пропитана сверху донизу. Нет, раньше было честнее. Когда я был маленький, мать не устраивала мне подобных сцен, а просто хватала за волосы и швыряла головой об стену. Теперь же, в силу естественных причин, это стало затруднительно - вот и пришлось сменить тактику. И я поначалу вёлся на эти дешёвые приёмчики: падал на колени, просил прощения, обещал быть послушным и преданным сыном. Совсем недавно... Но всё, господа хорошие! Теперь я окончательно раскусил вас и не верю ни одному вашему слову. И никаких слов, кроме самых необходимых, вы от меня не дождётесь.

Миша занавесил сознание пеленою спасительного тумана и больше не воспринимал потока ругани, оскорблений и угроз.

А ведь и мне приходится быть таким же, - сокрушался он в глубине души. - Приходится лгать, изворачиваться, актёрствовать. Без такого умения здесь не выжить. Ах, Эскапелья, Эскапелья! Если б ты знала, как это трудно - быть самим собой!

И тут по неясной причине свет в его глазах начал меркнуть, обретая багровый оттенок. Солнечный полумрак прихожей сменился огненным полумраком подземелья, освещённого коптящими факелами. В углах чернели расплывчатые фигуры инквизиторов, а посередине, в сияющем золотом плаще стоял он - дон Мигель Дорельяно. Они ему что-то говорили, о чём-то спрашивали, требовали сведений, объяснений, признаний, срывались на крик, подступали с угрозами, тыкали в лицо факелами, но боялись, смертельно боялись его золотого света - золотого света любви. Один лишь он - одинокий и безоружный - сохранял спокойствие и не боялся ничего.

Нет, я не одинок и не безоружен, - мысленно отвечал им дон Мигель. - Со мною свет, любовь и род Дорельяно. Ни один из нас не свернёт с пути, не предаст братьев и сестёр, не откажется от благородной миссии. Терзайте нас, злобные ненавистники, бросайте в огонь, обрекайте на вечные муки - укрепляйте нашу решимость довести начатое дело до конца. Потому что в чудовищном адском пламени, в ревущих кострах инквизиции, в отрыжке яростных драконьих глоток выгорает мучительная чернота наших помыслов, душ и одежд, и становимся мы золотыми - становимся истинными Дорельяно.

- Ты меня слышишь или нет? - раздался над ухом истошный крик матери. - Ты посмотри, на кого ты похож! Тебя что, все три месяца в грязи валяли? А что у тебя на голове? Совсем одичал в своих лесах! Нет, я тебя в таком виде в школу не пущу! Да-да, милый мой, тебе завтра в школу - не забыл? Или тебе до лампочки? Ни сумку не сложил, ни уроков не узнал - ну что за разгильдяй такой, спрашивается? Ну чего застыл как истукан? Быстро иди мойся и марш в парикмахерскую, пока ещё не поздно!

И снова, в который раз, Миша вздохнул с облегчением. Второй раунд встречи с родителями завершился в его пользу. Начинался третий раунд - тотальный шмон. Досмотру подвергались карманы брюк и рубашки, но главным образом, конечно, рюкзак. Мать доставала из него каждую вещичку, ощупывая, осматривая и даже обнюхивая её в поисках криминала. Криминалом считалось всё, что угодно: красивый камушек, сосновая шишка, синее перо сойки - словом, любой предмет, не получивший специального разрешения родителей. Всё это делалось как бы невзначай и считалось просто 'разбором вещей', но Миша-то понимал, что к чему.

Ищи-ищи, - мысленно усмехался он. - Хрен ты чего найдёшь.

В передней части Мишиных брюк, возле застёжки-молнии, шов, проходящий по краю подкладки, вилял в сторону, оставляя два сантиметра этого края непришитыми к основной ткани. Из-за такого фабричного дефекта на этом месте образовался микрокармашек, в котором содержался суперкриминал - несколько заныканных от родителей денежных купюр. Купюры эти Миша стянул из родительской заначки непосредственно перед отъездом к Володе, рассудив, что при наличии новых прегрешений за старые сильно наказывать не будут - если, конечно, вообще о чём-нибудь догадаются. Осталось незаметно переправить денежки в надёжный тайник - и всё. Миша был спокоен: в такое деликатное место не полезет даже его бесцеремонная мать, а отец и вовсе никогда не принимал участия в унизительной процедуре досмотра - надо же сказать о человеке что-нибудь хорошее.

Дождавшись, когда родители остынут, утратят к нему интерес и разбредутся по своим делам, Миша ушёл к себе в комнату, разделся и запустил пальцы в заветный микрокармашек. И оторопел. Напиханные им туда как попало денежные бумажки оказались аккуратно свёрнуты в тонкую тугую трубочку, а рядом помещалась ещё одна трубочка из тетрадного листка, окутанная и перевязанная фиолетовой ленточкой с блестящей золотой каймой. Сомнений быть не могло: это сделала Эскапелья! Когда? Да хоть бы и вчера, когда он целый день спал. Вчера! А кажется, тысячу лет назад. Миша помялся перед тайной времени, запихал денежную трубочку в ближайший из своих тайников - щёлку между плинтусом и стеной, незаметную под отслоившимся краем обоев - тетрадную трубочку зажал в кулаке и отправился мыться.

Запершись в ванной, Миша успокоился, отдышался, развязал и размотал фиолетовую ленточку, развернул кусочек тетрадного листа и снова оторопел. Внутри оказалась свёрнутая прядь милых золотых волос. Дрожащей рукою Миша поднёс её к лицу, вдыхая не сохранившийся, но вообразимый аромат своей неземной возлюбленной, в существовании которой предательски сомневался днём. На внутренней стороне бумажки виднелись фиолетовые слова, выведенные аккуратным девичьим почерком:

Yo soy, ¡no lo dudes!
Te amo, te beso y pienso en ti.
Siempre tuya, Escapella

(Я есть, не сомневайся!
Люблю, целую, думаю о тебе.
Вечно твоя, Эскапелья)

Невероятно! Как она догадалась? Она прочитала его БУДУЩИЕ мысли, мысли, возникшие у него ПОСЛЕ расставания! А он-то хорош! Усомнился, маловерный! Вот и возлагай на такого ответственность за весь мир!

Ой! - ужаснулся Миша. - Она же и правда знает ВСЁ! Знает мои секреты, знает, что я ворую деньги у родителей, знает и... одобряет? И ещё кое-что знает и... если не одобряет, то понимает. Ну и чудесно.

Миша намотал на руку золотую прядь и с яростным воодушевлением предался тому гнусному и постыдному занятию, коего с недавних пор стало требовать его развивающееся тело. И что при этом творилось в его непутёвой башке, не возьмётся описать ни одно перо.

Да, да, да! - лихорадочно думал он. - Всё она знает, всё понимает и любит меня, несмотря ни на что.

Эта мысль принесла облегчение.

Наскоро вымывшись, Миша вернулся к себе в комнату, припрятал подарок Эскапельи в щели между книжными полками, причесался, оделся и двинулся в парикмахерскую. На обратном пути заскочил в школу, дабы узнать расписание уроков на завтра. Вернулся домой, сложил всё необходимое в школьную сумку, поужинал, посидел в тишине, привёл в порядок разбежавшиеся мысли и улёгся спать.

Ну и денёк у меня выдался! - думал он, лёжа в постели. - Как позавчера - а то и похлеще.

Глава 2.

Пронзительный писк электронного будильника вернул Мишу к действительности. Первая мысль наступившей осени была удручающей: 'Я проспал рассвет! Самый лучший рассвет в моей жизни! И исправить ничего нельзя. Надо вставать и идти в школу.'

Школа. Первый день учебного года. Какой изощрённый садист придумал считать этот день праздником?

Стайкой нахохлившихся воробышков столпились на почётном месте нарядно одетые первоклассники. Мальчики в белых рубашечках, девочки в белых фартучках. В руках - пышные букеты - мерило родительского тщеславия, на лицах - смятение и растерянность, в душах - напряжённое ожидание. Они ещё ничего не знают, не понимают, куда их привели, не ведают, что их ждёт. Они ещё верят взрослым и надеются на лучшее. Наивные! Глянули бы на постные физиономии старших товарищей, прислушались бы к их циничным шуточкам. Эх, да чего говорить: Миша и сам был таким же - целую вечность назад.

Теперь-то, конечно, другое дело. Мишины сверстники - стреляные воробьи, их на мякине не проведёшь. Они давно просекли и усвоили, что к чему, и встали в глухую оппозицию к безжалостной душерубке под названием 'школа'. В этом отношении Миша на них похож. В остальном же...

Вот они, вот они, его разлюбезные однокласснички. Ну, здрасьте-здрасьте - давненько не виделись. (Не очень-то и хотелось, честно говоря.) Грубые оголтелые мальчишки, бледные безликие девчонки. Тоска. Где же вы, где, золотые братья и сёстры Дорельяно? Только не в этом классе и не в этой школе...

Громкие пафосные речи директора и учителей, обращённые главным образом к первоклассникам, но и к остальным тоже. 'Ах, какие вас ждут глубокие знания, ах, какие радужные перспективы!' Ложь. Ждут нас никому не нужные знания и одна-единственная перспектива - стать такими же неудачниками, как те, кто из года в год вдалбливает нам эти 'знания'. Школа, как и семья, основана на лжи и ложью пропитана сверху донизу. Школа и семья - две пасти одного чудовища, жующего принесённые жертвы. Под маской двуликого Януса скрывается Молох, пожирающий детей.

Так возвратился Миша в школьную колею. Первое время было трудно - как и всегда после каникул. Миша об этом знал и по пустякам не расстраивался.

Хуже было другое. Дурной пример первого учебного дня оказался заразителен и одержал победу над благими намерениями. В городской суете Мише не удавалось вставать рано и встречать рассветы. А если бы и удалось, вызвало бы недовольство родителей, стремящихся контролировать каждый шаг своего сына. В общем, полный облом.

Вдобавок неразбериха первых дней учёбы не оставляла времени на размышления и содержательные занятия. То учебники какие-то особые раздобыть, то тетрадки, то ещё какую-нибудь фигню, то остаться на собрание после уроков, то разгрести хоть немного завалы домашних заданий.

Но мало-помалу всё утряслось, улеглось и угомонилось. Снова появилось свободное время и мысли о том, чем его занять. А правда, чем? Раньше было проще: найти укромное местечко, забиться в щёлку, где никто не достанет, и ни о чём не думать - просто побыть. А теперь? Сеньор Дорельяно! Ответственный за весь мир! Что бы это значило? И что надо делать? Идти к своей цели? Ещё бы кто-нибудь сказал как. Искать братьев и сестёр? Ещё бы кто-нибудь сказал где. Нет, это очень трудно - надо начать с чего-нибудь полегче. Над собой поработать, к примеру. К школьным товарищам приглядеться - а вдруг... Полюбить их, несмотря ни на что. Подарить им золотой свет. Язык поучить, в конце концов.

А что, это идея! За полтора месяца мы с Эскапельей продвинулись в этом не так уж далеко. Хоть и не говорила она в открытую, но явно подразумевала, что я не остановлюсь и продолжу учить язык. Записочку вот на нём написала.

Миша мысленно повторил слова сокровенной записки. И впрямь красивый язык! Живой, настоящий, волнующий, зовущий к далёким берегам и золотым звёздам. Язык благородных рыцарей и прекрасных дам, язык романтиков и влюблённых, язык мечтателей и поэтов, язык первооткрывателей и борцов за свободу.

В школе его заставляли учить другой язык: невнятный и неразборчивый, точно каша во рту, липкий, как жвачка, жирный, как гамбургер, и шипящий, как газировка, язык идентичный натуральному, позволяющий устроиться в жизни и сделать успешную карьеру, язык дивидендов, доходов и ценных бумаг, язык живых мертвецов, каменных изваяний, расчётливых торгашей и ухмыляющихся агрессоров, возомнивших себя хозяевами всего мира. Ну что ж: то был выбор его родителей - теперь он сам сделает собственный выбор - и ничто не помешает ему.

Или помешает? Ведь нужны учебники, словари, пособия, кассеты. Всё это стоит денег, а где их взять? Где всегда? Опасно. Если очень уж зарваться, можно крепенько нарваться. Попросить у родителей? Да с тем же успехом можно попросить у них на дозу наркотика - ответ будет тот же. Сначала они загундят, как нелегко достаются им денежки, как легкомысленно-наплевательски относится Миша к их тяжкому непосильному труду. Потом станут уверять, что всё необходимое они ему и так покупают. И под конец, точно инквизиторы, примутся выпытывать, что за новая дурь взбрела в его опухшую от безделья башку. А после воспитательной беседы усилят контроль и за ним, и за своими деньгами - и все его планы накроются медным тазом.

В какой-то степени Миша был с ними согласен. Да, он бездельник, сидит у них на шее, не в силах себя прокормить. Но разве же он виноват? Да он бы охотно пошёл работать - только кому он нужен - ничего не умеющий ребёнок? Ребёнок! Это слово звучит как приговор, нет, хуже - как диагноз умственной неполноценности. Конечно, со временем это пройдёт, да только вот жить хочется прямо сейчас.

Впрочем, и у ребёнка есть возможности заработать, но все они какие-то... неподходящие. Скажем, распространять листовки и расклеивать объявления. То есть в угоду дельцам и аферистам пачкать стены и двери или приставать к прохожим на улице. Нет, это не для Миши. Мыть автомобили? Нет, вид этих железных гробов на колёсах с малых лет был ему невыносим, выхлопные газы вызывали удушье, а запах бензина - головокружение и тошноту. Кроме того, подобные занятия требуют постоянного общения с незнакомыми людьми - а это ещё хуже, чем общение с родителями. По той же причине отпадает работа в кафе, мелкая торговля и всё такое. Вот если бы что-нибудь тихое и спокойное, требующее времени, сосредоточенности и внимания. Скажем, изготавливать какие-нибудь изделия или набирать текст на компьютере. Да только вот нет у Миши никакого компьютера. Родителям эта штука ни к чему, а сыну ни за что не купят: и место в квартире занимать будет, и денег немалых стоит, да и боятся они, что забросит Миша учёбу и днями напролёт станет играть в дурацкие игры. Зря боятся: к компьютерным играм Миша равнодушен. Как и к современной музыке, и к большинству фильмов и телепередач.

Но было одно занятие, о котором Миша мечтал - ухаживать за маленьким ребёнком. Если б хоть кто-нибудь знал, с каким замиранием сердца, с каким трепетом, с какой любовью брал бы он на руки это крошечное создание, нянчил бы его и баюкал, пел бы ему песенки, кормил бы молочком из сосочки, катал бы в колясочке, купал, пеленал и проделывал прочие, не столь приятные, но необходимые процедуры. И никакие трудности его бы не испугали - что эти трудности, по сравнению с золотой любовью Дорельяно?

Но лучше, конечно, если бы ребёнок был постарше - тогда бы с ним можно было разговаривать, рассказывать ему сказочки и стишки, петь, играть, рисовать - и в ответ, как награду, получать его радостный смех и приветливые улыбки. Право же, лучшей няньки, чем Миша, не сыскалось бы в целом свете.

Да только кто же в это поверит? Ведь Миша сам ещё ребёнок. А когда станет взрослым, тем более никто не поверит. Так что работать по призванию Мише не суждено. Son cosas de la vida.

Впрочем, ребёнка могла бы заменить и собака. Собак Миша тоже очень любил и с радостью ухаживал бы за чьим-нибудь питомцем. Своей собаки у него не было, и все попытки заговорить о ней разбивались о глухую стену родительского нежелания что-либо слышать и понимать. А уж о братике или сестричке он и вовсе не заикался.

Но если бы даже свершилось чудо и Мише удалось бы найти себе работу, родители тут же взвились бы на дыбы. 'Кто тебе разрешил? - заорали бы они. - Кто тебе позволил? Тебе что, чего-то не хватает? Мы тут из сил выбиваемся, кормим его, поим, одеваем, всё на блюдечке в дом приносим - а ему, видите ли, чего-то не хватает! Скотина неблагодарная! Сволочь! Совсем обнаглел!' И всё. На этом бы работа закончилась. Ибо таково было принципиальное, основное, краеугольное требование Мишиных родителей: все получаемые им блага должны исходить от них и только от них. В крайнем случае, проходить через их разрешение, одобрение и утверждение. Миша был просто обязан находиться от них в полной, абсолютной зависимости, и все разговоры насчёт работы и зарабатывания денег были, как и прочие разговоры в этой семье, сплошною ложью и лицемерием.

Дело в том, что ребёнок для родителей - и вещь, принадлежащая им по праву собственности, и вор, пытающийся украсть у них эту вещь. Потому они и любят, и ненавидят его: любят как вещь, ненавидят как человека. Потому они, с одной стороны, хотят, чтобы он поскорее вырос, встал на ноги и зажил самостоятельной жизнью, с другой стороны, мечтают как можно дольше держать его в зависимости от себя. Потому и раздирают их два противоположных желания: навеки привязать его к себе и навеки прогнать от себя прочь. А уж какое из желаний окажется сильнее - тут кому как повезёт.

Мише не повезло. Впрочем, бывает хуже. В прежние времена точно было. Почему дон Хуан Дорельяно - величайший из великих, вольнодумец из вольнодумцев - почему он освобождал исключительно женщин? Почему не обращал внимания на детей? Только не надо пошлостей. Он умел любить, как никто другой, а истинная любовь не зависит от желаний, она превыше всяких желаний, она не делает различий, она стирает все различия, растворяет их в своём золотом свете. Нет, дело в другом. По всей вероятности, в те времена ребёнок считался даже не вещью, как женщина, раб или скотина, а довеском к вещи, расходным материалом типа чернил или туалетной бумаги. И не было изобретено микроскопа, позволяющего разглядеть это мельчайшее, ничтожнейшее существо.

Так что прогресс налицо. И может быть, лет через триста или пятьсот детей станут считать пусть и не совсем полноценными, но всё же людьми. А что, если явится когда-нибудь Спаситель и Освободитель детей? А что, если... - у Миши перехватило дыхание. - А что, если так оно и есть? Кто в этом случае я? Нет: как бы там ни было, надо действовать. Исправить пути, так сказать. И не бояться мелких прегрешений. Великая цель требует великих средств.

В общем, он снова украл. Украл от отчаяния и безысходности. Стянул, спёр, стащил, стырил, слямзил, присвоил, экспроприировал. И пусть тот, кто сам без греха, первым кинет в него камень. Кидайте, кидайте - ему не привыкать.

Украл и купил учебник с тремя кассетами. На первое время хватит, а там видно будет. И взялся за изучение языка.

Но тут же возникла новая проблема - вернее сказать, две проблемы. Во-первых, все эти приобретения требовалось где-то хранить. Где? Книга не деньги - за плинтус не запихнёшь. Да и кассеты тоже. Под лживым предлогом 'наведения порядка' мать регулярно перерывала Мишины вещи: книжные полки, сумку, ящики стола, одежду, постель. Но если решение требуется до зарезу, оно непременно отыщется.

В задней стене туалета находилась дверь, за которой скрывались трубы водоснабжения и канализации. В самом верху этого крошечного закутка имелся зазор между железобетонной потолочной плитой и гипсокартонным потолком коробки санузла. В это тёмное пространство нельзя было даже заглянуть, туда можно было только засунуть руку, изогнутую во всех суставах - и только лишь стоя ногами на унитазе. Там-то и находился самый надёжный и самый главный Мишин тайник, принявший в себя и учебник, и кассеты, и тетрадку с упражнениями по языку.

Вторая проблема заключалась в том, что время от времени все эти вещи надо было из тайника доставать, дабы использовать по назначению, то есть для занятий языком. Но и эту проблему Миша решил успешно.

Приходя из школы, он быстро обедал и садился за уроки. Сделав один из уроков наполовину, он отодвигал его в сторону, приносил учебник, тетрадку, кассету без коробки, вставлял эту кассету в плеер, на голову надевал наушники, открывал учебник с тетрадкой - и вперёд. Adelante, короче говоря.

Главное было не прозевать момент возвращения родителей. Миша, понятное дело, знал время их возвращения и не забывал регулярно поглядывать на часы. Случалось, однако, что кто-нибудь из родителей приходил раньше времени. Но Миша и к этому был готов. Плеер работал у него на половине громкости, а наушники были сдвинуты, оставляя частично открытым ближайшее к двери ухо. И зловещий шорох ключа в замке не заставал Мишу врасплох. По этому сигналу срабатывал условный рефлекс. Одна рука нажимает кнопку плеера, другая срывает наушники с головы, и обе руки, не останавливаясь, отбрасывают всё это подальше - раз! Одна рука захлопывает учебник, другая - тетрадку, одновременно укладывая её поверх учебника - два! Одна отодвигает учебник и тетрадку, другая притягивает отложенный урок - три! Маска невинности наползает на лицо по ходу дела. Всё. Полторы секунды. Все движения отточены до автоматизма. И никакой паники, никакой суеты, полное спокойствие, самообладание и уверенность. За время поворота ключа в замке злостный нарушитель семейного закона становился примерным учеником и послушным сыном.

Зачем же нужна была такая сверхъестественная спешка? Дело в том, что дверь в Мишину комнату располагалась напротив входной двери в квартиру, а закрывать дверь в свою комнату Мише не дозволялось. Любая попытка закрыться у себя в комнате расценивалась как тягчайшее преступление, как предательство интересов семьи, как сектантство и сепаратизм.

Но ведь недозволенная тетрадка с учебником по-прежнему лежали на столе, на самом что ни на есть видном месте? Ну и что? Ещё один учебник среди других учебников, прикрытый безликой тетрадкой - такой же, как другие тетрадки. Конечно, со временем всё бы раскрылось, но зачем же до этого доводить? За вечер сто раз можно улучить минуту, когда дорога до туалета свободна и не просматривается. А дальше всё просто: кассету из плеера - в карман, учебник с тетрадкою - под рубашку и быстренько-быстренько в туалет. А там уже можно спокойно всё разложить и надёжно припрятать.

Что же до плеера и наушников, эти предметы разрешены, куплены родителями, претензий и подозрений не вызывают.

Миша пропал. Пропал для себя и для всего мира, пропал окончательно и бесповоротно, пропал целиком и навсегда. Слова любимого языка чарующей музыкой звучали в его томящейся душе, пением сирен завлекли в неизвестность, пленили, околдовали и заковали в звенящие золотые оковы.

Тихий и замкнутый, сделался Миша ещё более тихим и замкнутым - отрешённым, заворожённым и самоуглублённым, сманённым и отстранённым от мимолётных прелестей мира. Долгими часами корпел он, склонившись над столом, всецело отдаваясь захватившему его занятию, не замечая, как призывно улыбалась, дразнилась и смеялась, играла и сияла, резвилась и кружилась за вымытыми окнами синеокая золотая осень - другая синева и другое золото манили его к себе. Гулять он стал редко: только по выходным, когда родители оставались дома и заниматься было невозможно - но и тогда, блуждая по улицам, шептал он заученные слова, время от времени спотыкаясь о камни и о людей. Дома и в школе он тоже шептал - осторожно, дабы не вызвать подозрений. А иногда, проснувшись, с удивлением вспоминал, как только что во сне разговаривал на своём новом языке.

Дело продвигалось успешно - слишком даже успешно. Миша и сам не ожидал, что всё прокатит так гладко и безнаказанно. И осмелел. В коротких беседах с родителями начал он раз за разом употреблять всякие словечки: вместо 'здрасьте' - 'buenas', вместо 'до свидания' - 'adiós', вместо 'спасибо' - 'gracias' - ну и так далее. Родители не знали, как на это реагировать, молчали и делали вид, что ничего не происходит. Миша был счастлив, гордился собою и ощущал вкус победы. В сладких грёзах видел он себя в расшитом золотом костюме, стоящим на окровавленной арене со шпагою в руке; прекрасные сеньориты махали ему платками, кричали 'оле´!' и бросали к его ногам созвездия алых гвоздик. Но всё это так, понарошку - никого убивать он не собирался. А вот позабавиться, поиграть, покрутить красной капой перед острыми рогами тяжеловесного чудовища - это, прямо сказать, с большим удовольствием.

Хуже обстояли дела в школе. Нет, учителя не обращали внимания на его демонстративные выпады - они и не такое видали - трудности начались на уроках ненавистного Мише языка торгашей. Слова обоих языков путались у него в голове, в речи и на письме, что вызывало ворчливое недовольство и злобное раздражение старой заплесневелой училки. Оценки по этому предмету съехали вниз. Да и по другим предметам: бессмысленную учёбу, отвлекающую от важного дела, Миша задвинул основательно и всерьёз. Родители, конечно, были недовольны, только понять ничего не могли: ребёнок нигде не шляется, вредных привычек не имеет, сидит занимается целыми днями, а оценки - хуже некуда. Однако при попытках разговора на эту тему Миша лишь наклонял голову и молча дожидался окончания бури.

А вот отношения с одноклассниками, напротив, стали налаживаться. Плохая учёба и утончённая дерзость по отношению к учителям здорово укрепили Мишины позиции, даже принесли ему некоторую популярность. Вскоре у него даже появились друзья, однако совсем не такие, каких можно было ожидать.

Первой из них стала девочка по имени Оксана, которую, впрочем, никто и никогда не называл иначе как Ксюха. Это грубоватое имя-прозвище рифмовалось с одним нехорошим словечком, и в классе ходили упорные слухи, что Ксюха и есть настоящая... Слухи эти, надо сказать, имели под собой основания: Ксюха вела себя до крайности нагло, развязно и вызывающе, по-чёрному прогуливала уроки, демонстративно курила, хамила и сквернословила в присутствии учителей, красила волосы, губы и ресницы в какие-то несуществующие в природе цвета, одежду носила яркую и едва прикрывающую её рано развившиеся прелести. Выглядела она старше своего возраста, и её легко можно было принять за взрослую девушку. На остальных девчонок глядела она свысока, и те безропотно проглатывали такое отношение к себе. Мальчишки же, вплоть до самых старших, все поголовно крутились вокруг неё. Лениво и утомлённо она тасовала их, точно колоду карт - одних приближала, других отодвигала - в зависимости от настроения. И временным фаворитам-счастливчикам позволялось довольно-таки многое, но - до известного предела. Что-либо более серьёзное, если и имело место, то где-то на стороне. Учителя давно отступились от Оксаны, мечтая дотерпеть её до окончания школы, родителей же у неё будто и вовсе не было. А чистеньким мальчикам, да и девочкам тоже, их родители настойчиво советовали держаться от неё подальше, точно от прокажённой.

И вот с такой отпетой оторвой Миша неожиданно свёл дружбу - вдвойне неожиданно, потому что при всей невообразимой разнице между ними дружить по-настоящему не умели ни она, ни он.

Как это случилось, Миша не понял. Вроде бы подошла она к нему на перемене, спросила о чём-то хриплым прокуренным голосом, он что-то рассеянно пробормотал в ответ, она - снова, он - тоже. Беседа продолжилась и на следующей перемене, и на следующей неделе. Оксана с любопытством расспрашивала его, на каком это языке он вдруг заговорил, и что послужило тому причиной, и всё такое прочее. Каждый Мишин ответ вызывал у неё не менее десятка новых вопросов. Она слушала с интересом, слушала внимательно, слушала, позабыв обо всём. Одним лишь тяжёлым взглядом из-под накрашенных ресниц были отправлены в отставку все надоевшие ухажёры. Пассат Мишиной целеустремлённости зафиксировал флюгер Оксаниной переменчивости. И Миша был этому рад - только не в том смысле, в каком был бы рад на его месте кто-нибудь другой. Просто он безмерно ценил даже самое малое проявление доброго внимания к себе. Не так уж много выпадало ему доброго внимания. И вот постепенно, слово за слово, рассказал он Оксане про Эскапелью, про Лауренсию де лас Торрес, про дона Хуана, про род Дорельяно и даже хотел подарить ей золотой свет, но она отказалась. Да и ему никак не удавалось извлечь этот свет наружу: видимо, желание было недостаточно сильным.

Верила ли Оксана его словам? Трудно сказать. Она никогда не выражала сомнений, никогда не насмехалась над тем, что он рассказывал, но он чувствовал разделяющий их барьер. Что ж, не все в этом мире предназначены для миссии Дорельяно. Спасибо и за простое участие. К тому же Миша осознавал, что в его занятиях языком имеется огромный, чудовищный изъян: ему не с кем на этом языке говорить. И осмелился предложить Оксане заниматься вместе. И она согласилась! И позвала его к себе, поскольку о том, чтобы заниматься в Мишиной квартире, не могло быть и речи. А потом стала звать ещё и ещё.

Оксана оказалась на редкость старательной ученицей. Заниматься с ней было одно удовольствие. Правда, за это удовольствие пришлось заплатить отказом от продвижения вперёд и возвращением к основам языка, но Миша не роптал. Напротив, ему было лестно чувствовать себя учителем, и он от всей души радовался успехам новой подруги. Потому что учить других - не то, что учиться самому - для этого нужен особый талант. И первые простейшие диалоги - сколько же приятных воспоминаний пробудили они! После вынужденного перерыва новый язык вернул себе основную функцию - сделался средством общения между людьми.

Учебник, тетрадка и кассеты перекочевали в комнату Оксаны и органично вписались в царящий там беспорядок. Книжки, бумажки, игрушки, тряпки, коробки, сумки, пояски, туфли, подушки, флакончики, тюбики, зеркальца, пуговицы, ножницы, провода, детали не пойми от чего - всё это как попало валялось на полу, на тахте, на столе, на стульях, на полках, на подоконнике, путалось под ногами, впивалось во все места, отлетало во все стороны, рикошетило от стен, сваливалось вниз. Миша тревожно озирался, пытаясь вообразить такое у себя в комнате. За десятую долю подобного безобразия мать во мгновение ока стёрла бы его с лица земли.

А вот родители Оксаны оказались какими-то блеклыми полупрозрачными личностями, незаметными даже в собственной квартире. Они ни в малейшей степени не мешали дочери заниматься чем бы то ни было с кем бы то ни было, и Миша даже не запомнил их имён.

Какие мы разные! - удивлялся он про себя. - Я, Оксана, её родители, мои родители... И каждый по-своему ценен, каждый для чего-то предназначен, каждый заслуживает любви. Но каждый ли знает, что истинная любовь не нуждается в основаниях?

- Зачем тебе я? - спрашивал Миша у Оксаны. - У тебя же так много друзей.

- Какие друзья? - раздражённо отмахивалась Оксана. - Скажешь тоже: друзья. Убьют, зарежут и в землю закопают. Друзья... Тоже мне... Ты не такой. Ты... Не знаю, как сказать...

- Ну да, - соглашался Миша. - Я одинокий, замкнутый, необщительный...

- Не то! - обрывала Оксана. - Что я, тихонь не видала, что ли? Видала всяких. Иной за целый вечер слова не скажет. А если уж травы накурился - пиши пропало: сидит да лыбится - и все дела. Нет, что-то в тебе особенное, а вот что - никак не пойму. Ладно, в кусты эту философию - давай заниматься.

А ещё Миша неожиданно сошёлся с тем самым мальчишкой, которого 'добрые друзья' так жестоко избили на пустыре. Звали беднягу по-прежнему Славкой, а вот сам он изменился до неузнаваемости: бросил задираться и лезть на рожон, сделался осторожным, скрытным и подозрительным, приобрёл шакальи привычки к вынюхиванию, выслеживанию и использованию в своих интересах силы более сильного. Или он всегда был таким? Трудно сказать. Но стоило Мише подружиться с Оксаной, как он тут как тут - здрасьте, нарисовался.

А Мише и в голову не пришло припоминать Славке прошлые обиды. Новый друг? Всегда пожалуйста - с превеликим удовольствием! В сущности, что такое дружба? В раннем детстве у Миши были на этот счёт самые простейшие представления: каждого, кто его не бил, он называл другом. Но даже и в таком примитивном смысле друзей у него практически не было. Со временем его, правда, оставили в покое, позволив тонуть самостоятельно, но много ли в этом радости? И если кто-то протягивает тебе руку помощи - пусть даже рука эта некогда пыталась тебя утопить - разве можно её отталкивать?

Миша со Славкой подружились. Вот только странной была их дружба. Общались они исключительно в школе и говорили исключительно о школьных делах. Ну и поскольку отношения Миши и Оксаны были школьным делом, о них тоже велись разговоры. Славка о многом расспрашивал Мишу, но если тот не хотел отвечать, не настаивал. При этом к Оксане не подходил, что тоже было странно. Единственный раз позволил он себе вмешаться. Во время одной из первых бесед Миши и Оксаны, когда их отношения только-только начинали выстраиваться, вдруг, словно из-под земли, выскочил этот Славка и хлопнул Мишу по плечу:

- Да ты, чувачок, запал! - с какой-то поганой улыбочкой усмехнулся он. - Зря, братец, зря. Она же с половиной школы гуляет.

- Зачем ты так... - обернулся к нему Миша, но больше ничего сказать не успел.

Злобной разъярённою коброй взметнулась в воздух оскорблённая Оксана и выплюнула в ухмыляющуюся Славкину физиономию громкое шипящее послание по всемирно известному адресу. Тот во мгновение ока растворился в толпе и больше ничего подобного себе не позволял.

- А тебя, - отдуваясь и складывая капюшон, обратилась Оксана к Мише, - я очень прошу: не пытайся меня защищать. Сама разберусь.

- Но как же? - бормотал Миша. - Я же должен...

- Ничего ты не должен. Тоже мне, рыцарь... Печального Образа.

- Нет, лучше: Золотого Плаща, - поправил её Миша. - El Caballero de la Capa Dorada.

Оксана посмотрела на него с изумлением.

- Ну ты даёшь! - покачала она головой. - Кабальеро! Кападорада! Тут в дерьме сидишь, света белого не видишь, а у него кабальеро! Кападорада! Санта-Барбара, - добавила она с лёгким оттенком грусти.

Миша смутился, и Оксана смилостивилась:

- Ладно, рыцарь, носи мою сумку. Держи, держи, кападорада.

И Миша носил. Как миленький.

День за днём, за неделей неделя - истрепалось, осыпалось и развеялось по ветру пышное убранство золотой осени - серой пеленою старости занавесились её синие глаза и заплакали холодными дождиками об ушедших деньках разудалой юности. Звёзды, рассветы и радуги затерялись в далёких воспоминаниях, а короткие каникулы закружились в морозном воздухе первыми робкими снежинками. Близилась зима.

- Снова пасмурно, - вздохнул Миша в рано сгустившейся темноте. - А я скучаю по звёздам.

- Дались тебе эти звёзды! - раздражённо обернулась к нему Оксана и ускорила шаг. - Пошли уже, заниматься пора.

- Звёзды красивые, - не согласился Миша, семеня за нею с двумя сумками в руках.

Оксана остановилась.

- Красивые, да! - язвительно выдохнула она. - Но пялиться на них со дна унитаза мне как-то не в кайф.

Миша в растерянности вытаращил глаза.

- Да ты чего, правда с луны свалился или откуда там? Ты чего, не видишь, в каком дерьме мы тут все сидим? Ничего не понимаешь?

- Не понимаю, - пожал плечами Миша.

- О господи! - вздохнула Оксана. - Прямо младенец какой-то. Всё нужно объяснять. Ну вот скажи, как думаешь, для чего мне твой язык? - и видя Мишино замешательство, продолжила: - Да чтобы свалить отсюда, понял? Из этой вонючей дыры и из этой чёртовой страны. За океан не хочу: там такая же грязь, только пожирнее. А вот твоя страна мне нравится. Очень нравится. Давно о ней мечтала. Море, пальмы, тореро, мачо в широкополых сомбреро - уж какого-нибудь да подцеплю. '¡Ven aquí, mi querido cariño!' ('Иди сюда, мой милый пупсик!'), - она сделала жест, изображающий сбрасывание купального халата. - И всё. Укатаю как миленького. Тогда и на звёзды полюбоваться можно.

- Наверное, ты права, - не нашёл других слов Миша.

- Не наверное, а точно. Сам же учишь идти к своей цели, несмотря ни на что. Я, правда, и без тебя это знала, но встретить родственную душу всегда приятно. Как ты там говоришь: somos lobos de la misma camada (мы с тобой одного поля ягоды). Так оно и есть. Просто цели у нас разные - вот и всё.

Она помолчала и продолжила:

- Из всех, кого я знаю, ты один никогда не сказал обо мне ничего плохого. И даже не подумал. Я, конечно, не умею читать мысли, как некоторые, но по глазам вижу: не подумал. И вообще ты мне нравишься. Я б тебя даже в мужья взяла, будь ты попрактичнее да посимпатичнее. Впрочем, тебе же это не нужно - ты свою Дорельяночку ждёшь.

Дорельяночка! Ну и скажет же она!

- Они все, - обвела Оксана рукою вокруг себя, - они все меня презирают. Все считают меня... сам знаешь кем. Только ты не такой... Вот скажи, - распалялась она сильнее и сильнее, - скажи честно: ты веришь тому, что обо мне говорят?

- Не верю, - твёрдо ответил Миша.

- Ну и дурак! - едва не взвизгнула Оксана. - Они правы на все сто! Я и есть настоящая... Чего вылупился? Не знал? Ну так знай! Ты вообще мало чего знаешь... Да, да, да! Даю! За деньги! - она отвернулась и зарыдала. - А что мне ещё делать? Как я ТАМ буду без денег? А где мне их взять? У предков тырить, как ты? У моих много не натыришь... Ну давай, говори, что ты там обо мне думаешь!

- Ты хорошая, - просто сказал Миша.

- А ты... - Оксана поперхнулась от неожиданности. - Ты или дурак, или святой. Впрочем, - махнула она рукой, - невелика разница.

- Ты хорошая, - повторил Миша. - И ты обязательно вылезешь, обязательно добьёшься своего. Ибо нет в мире преисподней, из которой не вывела бы человека настоящая, искренняя, великая любовь.

- Любовь, - усмехнулась Оксана. - Скажешь тоже: любовь. А, впрочем, почему бы и нет? Хочешь, будем любить друг друга чистой непорочной любовью? Как там у тебя: sin celos ni odio?

- Конечно! - обрадовался Миша, перекладывая сумку Оксаны в левую руку, в которой держал и свою сумку, чтобы правой рукою обнять Оксану за плечи.

- Вот только без этого, пожалуйста! - отдёрнулась она. - Никогда! Понял? Наша любовь чиста и непорочна. Никаких объятий, поцелуев и прочей фигни. И отдай мою сумку, рыцарь хренов! Сама дотащу.

Миша отдал.

- Вали отсюда, - развернула его Оксана. - Вечер всё равно пропал. Посижу одна, поскучаю. Hasta mañana, amigo.

И ушла.

Бедная девочка, - думал Миша. - Как же мне её жалко! Строит из себя крутую, а на самом деле... Как бы ей помочь? Ну конечно! - улыбнулся он пришедшей в голову идее. - Именно так!

- Ну, чувак, ты даёшь! - похлопал Мишу по плечу до крайности возбуждённый Славка. - Я тащусь! Ксюху, блин, конкретно зацепил! Только не заходи слишком далеко, - голос его понизился до зловещего шёпота. - Кое-кому это не понравится.

- Кому? - растерянно заморгал Миша.

- Ну-у-у... есть такие, - неопределённо посмотрел куда-то в сторону Славка.

- Да я и не захожу, - словно в оправдание себе сказал Миша.

- Смотри. Дело хозяйское. Я предупредил. Мы же друзья?

- Друзья, - улыбнулся Миша.

- В натуре, - заверил его Славка. - И чего мы с тобою цапались? Нам давно уже надо было держаться вместе. Нас обоих никто не любит: меня - за то, что я слишком много знаю, тебя - за то, что ты не такой, как все.

- Что ты знаешь? - не понял Миша.

- Ну-у-у... знаю, о чём вы вчера с Ксюхой базарили.

- Откуда? - Мишино изумление вылезло из орбит.

- Ну-у-у... у меня свои источники информации, - снова увильнул от прямого ответа Славка.

- И за это тебя не любят?

- Вот именно.

- И побили тебя за это? На пустыре...

Славка подобрался, дико зыркнул по сторонам, но тут же успокоился.

- Ну-у-у... да-а-а... - в своей обычной манере протянул он. - Было дело. Сглупил по молодости. С кем не бывает. Зарвался маленько, вот и попал. Но всё, теперича ништяк - впредь не проколюсь.

- А зачем тебе это нужно - всё знать? - поинтересовался Миша.

- Ну а как же? - пожал плечами Славка. - Информация денег стоит. Время нынче такое, - невесело усмехнулся он. - Каждый зарабатывает, как может. Ксюха - одним местом, а я - другим, - постучал он себя пальцем по лбу. - Деньги - они ж под ногами валяются, только подбирать успевай. Кто не лох, без бабла не останется. Ты вот, гляжу, языком интересуешься - мог бы с этого поиметь. Курсы по изучению открыл бы, что ли. А чего - очень даже. Взялся бы как следует, раскрутился... Ну ладно, ладно, не надо. Не хочешь - не надо. Дело хозяйское. Но с той же Ксюхи - чего бы не слупить? Или она с тобой по-другому рассчитывается? - Славкины глаза заблестели, взгляд его сделался пристальным, острым, пронизывающим насквозь.

И скрестился с таким же Мишиным взглядом - будто сталь зазвенела о сталь.

- Ладно, ладно, не возбухай, - тут же пошёл на попятную Славка. - Верю, верю, что ты полный лох. Всё у тебя за бесплатно.

И тут же исчез, растворился в толпе. Словно не было человека.

Глава 3.

Застыв в самоуглублённом оцепенении, достигла седовласая осень просветления снежной белизны, переродилась, обновилась и превратилась в новорождённую зиму. Небо сбросило серые лохмотья и засияло обнажённой синевой. Вернулись забытые рассветы - вот только наступали они так поздно, что Миша не успевал насладиться их красотой перед началом учебного дня. Но несколько минут по дороге в школу принадлежали ему. Вдыхая морозный воздух, Миша о чём-то размышлял и чему-то улыбался. Так и ходил - в помещении и на улице, в темноте и на свету: улыбался и размышлял, размышлял и улыбался.

- О чём ты думаешь? - по окончании уроков спросила его Оксана. - О ней?

- О ней, - улыбнулся Миша синему небу. - И о тебе, - с той же улыбкою глянул он на Оксану.

- Под дона Хуана косишь? Ну-ну, - с издёвкой усмехнулась она.

- Да нет, ты чего, - сконфузился Миша. - Разве можно... Но поверь: для каждой из вас найдётся у меня в сердце уголок размером с небольшую вселенную, - взволнованно добавил он.

- Так и быть, - усмехнулась она без издёвки, - согласна на уголок.

Миша замолчал и отвернулся.

- Да не жмись ты, все свои, - успокоила его Оксана. - Но ты чего, и правда веришь, что она... со звезды?

- Верю, - убеждённо ответил Миша. - Верю - и ты поверь. Просто поверь. Пожалуйста. А когда она вернётся, я тебя с ней познакомлю. Тогда сама всё увидишь.

- Спасибо, не надо, - снова усмехнулась Оксана. - Девочками я как-то не интересуюсь.

- Опять ты за своё! - Миша готов был заплакать от досады. - Я же не о том. Она могла бы тебе помочь. Ну... это... свалить отсюда.

- А, если так, я согласна, - снисходительно уступила Оксана. - Если так, пусть приходит. И чем скорее, тем лучше. Что ж, будем надеяться, верить и изучать язык. Пошли, Дорельянчик мой ненаглядный. Рыцарь без коня и шпаги.

А в другой раз гуляли они под вечерним небом, и Миша показывал Оксане свою золотую звезду.

- Звезда как звезда, - поджала губы Оксана. - Ничего особенного. И не такая уж яркая. Вон та и вон та гораздо ярче.

- Ну и что? - вступился за своё сокровище Миша. - Они мёртвые и холодные. А моя - живая.

- И как ты её находишь? - удивилась Оксана. - Я бы не нашла.

- Легко. Летом она висит низко-низко над северным горизонтом, а сейчас - вон как высоко. А ещё через месяц вообще над головой встанет. А внизу, под нею, там такой шестиугольник ровный, видишь?

- Вижу, - присмотрелась Оксана. - Что ж, может, когда-нибудь и я научусь её находить. Как она называется, я всё забываю?

- Капелла.

- А, ну да, точно. А подружка твоя - Эскапелья. Эскапелья Дорельяно. Имечко - класс! Не для нашей чёртовой дыры... Эх, вырвусь отсюда - тоже имя себе красивое придумаю.

- А у тебя и так красивое имя: Оксана. И придумывать не надо: Оксана Дорельяно - разве не красиво?

- Оксана, - горько усмехнулась она. - Ты один меня так зовёшь, да и то раз в сто лет. Остальные Ксюхой погоняют да ещё...

- Оксана... - Мишино сердце едва не разорвалось от прилива чувств. - Оксана... Да я... Да... Сколько угодно... Если тебе... Если приятно... Я... Всегда... Оксаночка...

- Чего-о-о??? Как ты сказал? Оксаночка??? Да меня никто так не называл! Понимаешь? Никто! Ни разу! Даже мама! Даже в раннем детстве! Господи, Мишка, что ты за человек? Я такая грязная, противная, а ты... - она уже громко всхлипывала.

- Нет, ты не грязная, не противная, - уверял её Миша. - Ты хорошая. Просто тебя никто никогда не любил. Не бывает плохих людей - бывает мало любви.

- Опять про любовь заладил... А вот ты - ты бы смог полюбить такую, как я? По-настоящему?

- Я и так люблю тебя по-настоящему. Слышишь, Оксаночка? Милая, хорошая, я люблю тебя, очень люблю. И верю, что ты своего добьёшься. Вылезешь из этого ада. А уж я для тебя... всё... всё, что угодно... Хочешь, подарю тебе золотой свет?

- Золотой свет? Ах, да, ты уже предлагал. Не знаю. Покажи его. Темень кругом, мы одни. Самое время. Покажи.

Миша попытался вспомнить, как у него это получилось - там, на дороге, с Эскапельей - и не сумел. Не было желание достаточно сильным, не было - хоть убей. Что должно сдвинуться внутри, чтобы свет вырвался наружу? Так и не вернулось забытое ощущение - и не рассеялась тьма.

- Ничего, Мишка, - утешала его Оксана. - Всё нормально. В другой раз получится. Обязательно получится. Я в тебя тоже верю. И люблю тебя, как могу. Уж прости: не умею я по-настоящему. Тоже, наверное, желание недостаточно сильное. Но ты не расстраивайся, не переживай. И люби меня, слышишь - люби, несмотря ни на что. Мне очень нужна твоя любовь.

- Люблю, - твёрдо заверил Миша. - И докажу тебе это - обязательно докажу.

И доказал. В самую долгую, самую тёмную ночь прочитал он Оксане свои новые стихи - те, что сочинял для неё целый месяц, отчего и ходил, размышляя и улыбаясь. Он читал, а она слушала:

Словно звёздные брызги фонтана
Пусть сияют во веки веков
В твоём солнечном сердце, Оксана,
Самоцветные струи стихов.

Для тебя, для единственной в мире,
Чьи глаза, как печаль, глубоки,
Сочинил я сто сорок четыре
Ослепительно светлых строки.

Эти строки, как острые стрелы -
Стрелы света в густой темноте,
Золотыми лучами Капеллы
Пробивают дорогу к мечте.

От насмешек, стыда и позора,
От смятенья, от страха, от слёз -
В мир свободы, высот и просторов,
В мир стремлений и сладостных грёз.

От издёвок, от грязи, от смрада,
От гонений, обид, неудач
Ты уйдёшь навсегда, без возврата -
Не горюй, не грусти и не плачь.

Не страдай, улыбнись безмятежно
И прими подношенья мои:
Пламя веры, сиянье надежды,
Белоснежные крылья любви.

Пламя веры вернёт тебе силы,
Свет надежды рассеет вину,
А любви белоснежные крылья
Унесут в золотую страну.

В ту страну, о которой ночами
Ты мечтаешь порою одна,
Наслаждаясь часами молчанья
И любуясь луной из окна.

В ту страну, очертанья которой
Перед мысленным взором встают.
В той стране ты окажешься скоро,
Обретёшь там надёжный приют.

В той стране благодатного лета
И короткой нестрашной зимы
Будешь жить ты, любовью согрета,
И ходить по дорогам прямым.

Ничего не искать, не бояться,
Улыбаться легко и светло,
Будешь весело петь и смеяться,
Позабыв обо всём, что прошло.

Там хорошие, добрые люди
Никогда не кидают камней,
И никто ни за что не осудит
В той далёкой прекрасной стране.

В той стране, благодатно-привольной,
Небосвод несказанно высок,
Там морей бирюзовые волны
Золотистый ласкают песок.

У границ громоздятся барьеры
Твердокаменных горных хребтов,
Снежноострыми зубьями сьерры
Разрезая упругость ветров.

Простираются вдаль плоскогорья,
Зеленеют густые леса,
И глядят голубые озёра,
Как девчонки красивой глаза.

Там струятся прохладные реки,
Растекаются тенью сады,
Созревают под солнцем орехи,
Наливаются соком плоды.

Там под небом безоблачно-синим,
Драгоценного света полны,
Золотые растут апельсины -
Украшенья волшебной страны.

Тёмно-красные бусы гранатов
И янтарь виноградных кистей.
Там цветочных духов ароматы
Постоянно разлиты везде.

Этот запах пьяняще-чудесный
Ловит каждого в сети свои,
И рождаются дивные песни -
Легкокрылые песни любви.

Кантилены, кансьоны, кантары
Наполняют людские сердца,
И под нежные звуки гитары
Воспаряют они в небеса.

Там в ночи, до краёв напоённой
Ароматами страсти хмельной,
Серенады безумно влюблённых
Не смолкают под полной луной.

А под утро, рождённая где-то
Среди листьев далёких олив,
Разливается песня рассвета
На просторах цветущей земли.

Звуки, запахи, краски, оттенки -
Пестротканый узорный наряд.
Восхитительным танцем фламенко
В той стране о любви говорят.

Там тореро в костюмах расшитых
Пораженье наносят быкам,
И с высоких трибун сеньориты
Им гвоздики бросают к ногам.

Только там ты сумеешь, Оксана,
Воплотить золотую мечту,
Там ты будешь нужна и желанна,
Там заметят твою красоту.

Будут парни вставать на колени
И с надеждой глядеть тебе вслед,
Но сурово, бесстрастно, надменно
Ты ответишь им гордое: 'Нет.'

И лишь только тому, кто достоин,
Кто и вправду умеет любить,
Ты шепнёшь своё слово святое -
Долгожданный ответ: 'Может быть.'

Твой любимый тебя расцелует
И, восславив до самых небес,
На руках, вдохновенно ликуя,
Отнесёт в свой роскошный дворец.

Во дворце, среди пышного сада,
Сгинут горести, стихнет тоска,
Станет ветер морскою прохладой
Твои волосы нежно ласкать.

Станет солнце тропою восхода
Подниматься к тебе на балкон,
Согревая густой позолотой
Белый мрамор блестящих колонн.

Твой избранник в порыве высоком
В совершенной ночной тишине
Прочитает волшебные строки,
Посвящённые только тебе.

Эти строки, как звёздные струны,
Светозарно во тьме зазвенят,
Эти строки, как древние руны,
Сокровенные тайны хранят.

И пускай укрепляется вера,
И надежда рождается вновь,
И под пламенный стих романсеро
Разгорается в сердце любовь.

Золотая любовь Дорельяно
Существует на свете, поверь.
Вот о чём ты мечтаешь, Оксана,
Вот о чём ты тоскуешь теперь.

Вот за этой звездой путеводной
Смело следуй везде и всегда,
И из мрака любой преисподней
Выйдешь к цели своей без труда.

Сомневаться в успехе не смею
И на том неизменно стою:
Я люблю, я надеюсь, я верю -
Свято верю, надеюсь, люблю.

Миша дочитал и покосился на Оксану: что она скажет? А она ничего не говорила - молча глядела на него такими глазами, будто впервые увидела его свет - свет, который скрывался у него внутри - но никакая плоть и никакая одежда не мешали её новому, обретённому с последними строками взору.

- Это... мне? - спустя две или три минуты выдавила она из себя.

- Тебе... - вырвалось из пересохшего Мишиного горла вместе с приступом натужного кашля.

Кашель ослабил напряжение и разрядил обстановку.

- Ты это сам сочинил? - ошеломлённо прошептала Оксана, позабыв опустить защитную решётку накрашенных ресниц.

- Сам, - пробормотал Миша. - Впрочем... не совсем. Понимаешь, будто мне кто-то помогал, подсказывал нужные слова.

- А у меня нет слов. Такое - мне? Это невозможно.

- Возможно. Тому, кто любит, всё возможно.

- А помнишь, Мишка, - нашлись таки у Оксаны слова, - помнишь, ты читал мне стихи, посвящённые Эскапелье? Ну так вот, честно тебе скажу: я не поверила, что это твоё. Думала, спёр у кого-то и пудрит мне мозги. Многие ведь так делают. Врут. Бессовестно, отчаянно, на каждом шагу. Одна ложь кругом - мерзкая, грязная, подлая ложь - ни слова правды! Это твоё стихотворение... Оно же про меня - понимаешь? - ты не мог его спереть! - шумным прибоем всхлипываний выплеснулось волнение Оксаны на золотой песок Мишиного сочувствия.

Снова воцарилась тишина.

- Знаешь, что ты сделал, Мишка? - через некоторое время продолжила Оксана. - Ты заставил меня поверить. Да! Я же уже сто лет никому не верю - понимаешь? И в рассказы твои не верила, а теперь - верю!

- Правильно, - Миша перестал смущаться, и взгляд его сделался открытым, решительным и прямым. - Верь. Обязательно верь. Верь в свою цель, в свои силы, в свою звезду. То, что я написал - это сказки, я понимаю - не совсем уж я не от мира сего - ну и что? А ты всё равно верь. Верь и не отступай - что бы ни случилось. Я ведь ради этого и старался, - Миша развёл руками и опустил голову.

- Ох, Мишка, Мишка, - тяжко вздохнула Оксана. - Что ты за человек? Смотреть не на что: ни кожи ни рожи - а внутри-то, внутри... Боже мой, что у тебя внутри! Целый мир. И твой золотой свет - я его вижу, отлично вижу. Пусть мне не втюхивают: лажа, мол, это всё - отошью в момент. Милый ты мой, дай я тебя обниму - в первый и единственный раз.

Они обнялись и долго стояли молча, ощущая прелесть звёздного вечера и трепет соприкоснувшихся сердец...

.......................................................................................................................................

- Ты эти стихи где-нибудь записал? - выпустив Мишу из объятий, спросила Оксана.

- Да, конечно, - Миша полез в карман и вытащил несколько помятых листочков.

- Дай сюда, - Оксана забрала листки и повернулась уходить. - Дома сама почитаю. И спасибо тебе, Мишка. Огромное спасибо. До завтра.

- До завтра, - попрощался Миша, с тихой нежностью глядя ей вслед.

Спасённая, возрождённая, окрылённая - скользила по воздуху Оксана - маленькое светлое пятнышко в кромешной тьме.

- Всё будет хорошо, - улыбался Миша, и золотая звезда Капелла сияла над его взлохмаченной головой.

- Да вы, батенька, поэт, - поприветствовал Мишу Славка на грани снисходительного добродушия и утончённой издёвки.

Миша сделал вид, что не понял, однако внутри у него всё подобралось: 'Уже знает! Откуда?'

- Не боись, - отозвался на его мысли Славка. - Я друзей не закладываю, так что не бери в голову. С Ксюхой только поменьше обжимайся - ещё раз предупреждаю. И вопросов не задавай - хоть ты мне и друг, но своя шкура дороже. Всё, бывай, - и растворился в школьной толпе.

А Миша остался в недоумении. Надо будет поговорить с Оксаной, - решил он.

И поговорил. В один из последних вечеров уходящего года, перед расставанием на зимние каникулы, стояли они с Оксаной неподалёку от единственного уцелевшего на улице фонаря и заворожённо смотрели, как мчатся в электрическом свете подгоняемые ветром снежинки.

- Как мотыльки, - прошептала Оксана.

- Как мы, - тем же шёпотом отозвался Миша. - Мелькаем на мгновение в свете фонаря жизни и тут же уносимся во тьму. А жизнь продолжается...

- Не говори так, - перебила Оксана. - Терпеть не могу этих слов: 'Жизнь продолжается' - так говорят, когда кто-нибудь умирает, чтобы отделаться и забыть. Вот умру я - что обо мне скажут? 'Да, она была неплохой девчонкой, но... ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ. Заройте её и забудьте навсегда. Включите музыку, зажгите свечи, налейте шампанского и... пусть продолжается жизнь.' Только мне той музыки не слышать, свечей не видеть и шампанского не пить. Предатели, все предатели, сволочи, гады, мерзавцы, скоты! Ненавижу! Как я вас всех ненавижу!

Миша не ожидал такого поворота и попытался вытянуть разговор к свету.

- Оксаночка, - проскулил он, - если ты умрёшь, мне будет плохо. И не захочется, чтобы жизнь продолжалась. Ты уж, пожалуйста, не умирай, - тихо попросил он под конец.

- Спасибо, Мишка, - улыбнулась Оксана. - Ты настоящий друг. Тебе можно верить. Ты не предашь.

- Не предам, - вскинул голову Миша. - Никогда не предам. Только... - замялся он, желая подвести разговор к волнующей его теме, но не зная, как это лучше сделать.

- Что? - поинтересовалась Оксана.

- Ну... как бы тебе сказать...

- Да говори как есть.

- А ты не рассердишься?

- Господи, Мишка! - Оксана засияла от умиления. - Да ты же ребёнок малый - как на тебя сердиться?

Скажи это моим родителям, - подумал Миша, а вслух произнёс:

- Ксюш, ты мои стихи кому-нибудь показывала?

- Показывала, - спокойно ответила Оксана. - Да как не показать-то? Есть у меня знакомая - не из нашей школы - так вот, она меня постоянно задалбывала: такой у неё классный фрэнд, такие стихи для неё сочиняет, а я, стало быть, полная дура и вообще никто. Ну так я её специально к себе позвала и стихи твои ей прочла. Ой, чего было! Надо было видеть! Она ж, зараза, вся позеленела от злости, под стол нафиг сползла и часа два там валялась. А я ей нарочно сверху повторяю: ещё раз, ещё раз, ещё... В общем, рассчиталась я с этой гадиной по полной. И ещё кое с кем рассчиталась. Всем уродам пасти позатыкала.

- Ксюш, но ведь это только для тебя было написано, - упавшим голосом проговорил Миша.

- Постой, - догадалась Оксана, - ты чего, не хотел, чтобы я говорила про твои стихи? Ну так и сказал бы, чего молчал? Стеснялся? Попросил бы не показывать - я бы и не стала. Ох, Мишка, Мишка - всё ты молчишь, всё жмёшься, слово сказать боишься - вот те и пожалуйста. Ну да ладно, не переживай. Ты помогаешь мне, а я помогу тебе. Я же вижу, как тебе трудно. Жалкий ты какой-то, брошенный, одинокий.

- Нет, я не одинокий, - возразил Миша. - В сердце моём живёт Эскапелья, и волосы её тонкими нитями связывают меня со всем человечеством - так что и остальные люди живут в моём сердце. Неспроста она подарила мне свою золотую прядь.

- Как ты красиво говоришь! - восхищённо прошептала Оксана. - Я тоже хочу помочь тебе наладить связи с людьми. Не со всем человечеством, конечно, но... Тысячу раз права Эскапелья, и как женщина женщину я её понимаю.

Оксана вытащила сигарету, сунула в рот и полезла искать зажигалку. Но не нашла.

- Блин, опять зажигалку забыла, - выругалась она сквозь зубы. - У тебя нет? Ах, да, - вынула она сигарету изо рта и снова заговорила по-человечески, - ты же не куришь. Не куришь, не пьёшь, не ругаешься. Правильный весь такой - аж противно. Небось и не трахался ещё ни разу? Ну-ну, не отворачивайся - я же вижу, - Оксана завела глаза к небу и многозначительно помолчала. - Ох, Мишка, Мишка, - промурлыкала она. - Совратить тебя, что ли? Да не дёргайся ты так! - захохотала она, увидав Мишину реакцию. - Первый раз будет больно, а потом приятно.

Миша готов был растаять в воздухе или провалиться сквозь землю. Заметив это, Оксана сжалилась над ним:

- Шучу я, - поморщилась она. - Меня так когда-то успокаивали. С тех пор и пошло, и поехало. Вкривь, да вкось, да под откось. А была красивой девочкой. Куколки, бантики, платьице с цветочками. И куда всё исчезло? Куда подевалось? - она содрогнулась от приступа рыданий. - Не слушай меня, Мишка, не слушай! Не лезь в эту грязь, не лезь! Дождись Эскапелью, дождись! И люби её, слышишь - сильно-сильно - и забудь про меня, забудь! Навсегда!

Закрыв запястьями заплаканные глаза, Оксана метнулась прочь. Ещё секунда...

- Не-е-е-е-ет! - в отчаянии выкрикнул Миша, рукой останавливая время.

Нельзя её отпускать, нельзя! Нужно найти какие-то слова - и немедленно!

Тёмная пустынная улица. Лёгкие снежинки в конусе электрического света. Беглый взгляд... Вот оно!

- Оксана, - позвал Миша. - Смотри, сколько тьмы кругом. И в этой тьме - снежинки, снежинки, снежинки... Миллионы миллионов снежинок. И каждая прекрасна по-своему, каждая удивительна и неповторима. Другой такой нет и не будет. Никогда. Почему же никто об этом не думает? Почему никого не волнует красота снежинки? Почему никто её не видит? Потому что тьма. Кромешная тьма. Весь мир во тьме и весь путь во тьме - от начала и до конца - это страшно. Немногим - совсем немногим! - выпадает счастье блеснуть на мгновение в свете фонаря жизни - единственного на улице фонаря. На что же мы тратим это мгновение, Оксана? Вернись. Прошу тебя, вернись. Не уходи, пожалуйста, не уходи. Жизнь продолжается, Оксана. Вернись.

И Оксана вернулась. И обняла исстрадавшегося друга. И нежно поцеловала.

- Спасибо, Миша, - всхлипнула она. - Снежиночка ты моя неповторимая. Что бы я делала без тебя? Милый, хороший, любимый - я всё поняла. Сейчас уже поздно, пора по домам, но в новом году мы с тобой обязательно встретимся и о многом поговорим. Счастливо тебе, Миша! С Новым годом! ¡Feliz Año Nuevo! - она улыбнулась.

- ¡Feliz Año Nuevo! - в ответ улыбнулся Миша. - Eso es otra cosa, (Вот это другое дело.) - довольно добавил он.

- Buena suerte, (Доброй удачи.) - попрощалась Оксана и ушла.

- Buena suerte, - помахал ей Миша. - Ya nos veremos, (Ещё увидимся.) - и втоптал в свежевыпавший снег обронённую в суматохе сигарету.

Глава 4.

Праздники Миша не любил. Праздничные дни изматывали томительным бездельем и вынужденным общением с родителями. Если в обычные выходные от этого общения можно было улизнуть: на улицу, в свою комнату, в видимость приготовления домашних заданий - то в праздники - никак. Приходилось сидеть за столом, давиться невероятным количеством разнообразной еды (попробуй, откажись!) и выслушивать бесконечные разглагольствования ни о чём.

Золотой звездой высвечивает неумолимый праздник все оттенки отношений в семье. И благо тем семьям, в которых царят сердечность, душевная близость, общность интересов, взаимопонимание и любовь. Яркими бриллиантами сияют эти ценности в лучах благословенного праздника, тёплым светом согревая людские сердца.

Но горе тому, у кого в семье - холод и тьма. Растерянным и одиноким чувствует он себя в окружении растерянных и одиноких домочадцев - проваленными глазницами разложившегося трупа зияют меж ними пропасти отчуждения. Именно в праздник становится ясно, насколько далеки друг от друга казалось бы близкие люди, насколько разделены и разобщены, насколько невыносимо для них находиться вместе - в маленькой тесной квартире. И прячутся бедолаги от этой чудовищной истины - в обжорство и пьянство, в азартные игры и пустословие, в наушники и телевизор. Лишь об одном мечтают они: чтобы закончился поскорее ужасный праздник и скрыл своё лицо под маскою суеты. Засовывать голову в песок повседневности, моля о дозволенной смерти - такова плата за ханжество, лицемерие и ложь, за ревность и ненависть, за неумение и нежелание прощать, понимать и любить.

А уж Новый год - всем праздникам праздник. Даже ночью нет от него спасения. Подумать только: миллиарды людей с нетерпением ждут таинственного мига соединения часовых стрелок, словно в этот миг должно совершиться особое чудо, невозможное в остальные миги, минуты и месяцы. Когда-то и Миша в это верил. И в сказки волшебные верил, и в зимние чудеса ночные, и в Деда Мороза - могучего и всесильного. И Дед Мороз приходил - высокий, косматый, бородатый. Миша его поначалу боялся, порывался запрятаться в шкаф, а потом ничего, привык. Тем более, что залезание в шкаф было чревато криками родителей и болезненными ощущениями ниже спины, а Дед Мороз оказался нестрашным: добрым и ласковым - даже подарки дарил. Хорошие подарки, интересные, только не волшебные - такие в магазине продаются. А Миша мечтал о другом. Мечтал о санях с оленями, о пароходе с колёсами, о ковре-самолёте с реактивным двигателем - о чём-нибудь, что унесло бы его в сказочную страну. Но Дед Мороз не умел читать мыслей и не знал о Мишиных желаниях. И задумал Миша попросить его сам.

Долгие месяцы дожидался он очередного праздника, лелея в душе и перекатывая во рту давным-давно заготовленные слова. И вот этот праздник настал, и пришёл Дед Мороз, для которого Миша постарался на славу. Под аккомпанемент родительских шуточек и насмешек читал он седобородому старцу наивные стишочки собственного сочинения, а под конец даже песенку спел - тоже свою. Но всё это время внимательно следил за родителями, и чуть они отвлеклись, тут же очутился на коленях у Деда Мороза и быстро-быстро прошептал в занавешенное ватою ухо отчаянную детскую просьбу:

- Дедушка Мороз, забери меня отсюда, пожалуйста!

Дедушка Мороз усмехнулся, погладил по голове замершего в ожидании мальчика и вручил ему коробку с роботом-трансформером. А потом встал, опрокинул в себя поднесённую за труды рюмку водки, поздравил всех с Новым годом и унёс в ледяную тьму последнюю Мишину надежду. И больше не приходил. Никогда.

Но этим дело не кончилось. Несколько дней спустя Миша имел несчастье совершить очередное преступление: что-то не так сказал, не так посмотрел или просто имел печальный вид, когда требовалось иметь весёлый. Вот тут-то ему и припомнили.

- Что, плохо тебе живётся? - накинулась на него мать. - Убежать захотел? Ну так беги - я тебя не держу. Давай-давай - дверь открыта. И маму хорошую найдёшь, и Деда Мороза попросишь - пожалуйста, сколько угодно! Да только никому ты не нужен, понял? Ни друзьям, ни соседям, ни Деду Морозу - никому такая дрянь не нужна! Сдохнешь на улице и всё! Так тебе и надо, скотина неблагодарная! Вспомнишь тогда родителей, вспомнишь - да поздно будет! Цацкались мы с тобою - хватит! ПОШЁЛ ВОН!

Миша от ужаса застыл на месте, не смея ни вздохнуть, ни пошевелиться - тогда мать схватила его за шиворот и поволокла к выходу. Бедный ребёнок кричал, упирался, просил пощады, но всё было бесполезно. Шарахнув Мишу головой о притолоку, мать выкинула его из квартиры и с грохотом захлопнула дверь. Было темно, одиноко, холодно, больно и страшно. Миша уселся на каменную ступеньку, вцепился в железные прутья перил и дал волю слезам. Тысячу раз оплакал он свою злосчастную судьбу, прежде чем мать забрала его обратно - дабы не быть разоблачённой соседями. И после неоднократно припоминала сыну его опрометчивый поступок.

В общем, плохую услугу оказал Мише Дед Мороз - только разве же он в этом виноват? Он же просто не понимал остроты ситуации - а если бы понимал, непременно забрал бы мальчика у родителей. Миша не держал на него зла.

Ну да ладно - это уже в прошлом. Нынешний Новый год преодолели без потерь. Два часа сидели за столом, уставившись в телевизор, а потом Миша получил разрешение идти спать. Наутро, конечно же, ничего не изменилось - разве что цифры на календаре. Только и всего.

Люди, не ждите праздников - делайте праздником каждый миг своей жизни! Люди, не ждите чудес - творите их сами!

Зимние каникулы продолжались. Это, конечно, радовало, только и у родителей были каникулы - а это радовать не могло. Занятия языком откладывались до начала учёбы, тем более что книжка, тетрадка и кассеты остались у Оксаны, а прийти к ней в гости Миша не решался. Так уж сложилось, что она сама приводила его к себе, когда считала нужным, а чтобы завалиться без приглашения... Нет, это невозможно! Даже позвонить Оксане Миша не смел - ведь он был 'ребёнком', а она - 'взрослой', и у неё были 'взрослые' дела. И вдруг среди этих дел позвонит он со своими 'детскими' заморочками. Не к месту и не ко времени... Лучше подождать.

И Миша ждал. Днём ходил гулять, увлечённо любуясь тем, на что не обращают внимания обычные нормальные люди: серыми тучами и синими просветами, ветками над головой и слякотью под ногами, облупившимися скамейками и трещинками стволов, осевшими от тепла сугробами и грязными тропинками скверов, гладким кафелем и шершавым бетоном, взъерошенными голубями и юркими синичками - миром, за который он был в ответе перед возлюбленной Эскапельей. Где-то она теперь, чем занимается, о чём думает? 'Pienso en ti,' ('Думаю о тебе') - написала она в записке - стало быть, так и есть - 'no lo dudes' ('не сомневайся'). Жаль, что погода пасмурная и ночью не видно звёзд. Капелла, должно быть, по вечерам возле зенита... Ну да ладно, ничего страшного: будет когда-нибудь ясно. Как говорили древние: всё проходит - и это пройдёт. Todo pasa y esto pasará.

Однажды вечером в квартире раздался телефонный звонок. Это было значительным событием: родителям звонили редко, а Мише и вовсе никогда. Потому он и не подходил к телефону.

- Тебя, - неожиданно проворчала мать после короткой паузы.

Миша с волнением и любопытством взял трубку. Звонила Оксана.

- Привет! - затараторила она. - Где ты там пропал? Звоню ему, звоню - а его нет и нет. С Новым годом, amigo! ¡Feliz Año Nuevo! - Оксана была в великолепном настроении. - Слушай, чего скажу, - трещала она. - Тут мои родичи с хаты свалили - прикинь: неделю не будет. Короче, у меня образуется крутая пати - твоё присутствие обязательно.

- Чего образуется? - не понял Миша.

- Ах, да, - поспешила объяснить Оксана, - ты ж на этой фене не абларишь. Ну, пати - тусовка... блин... вечеринка, фестехо - энтъендешь?

- Entiendo, (Понимаю,) - пробормотал Миша, задумчиво почесав рукою затылок, - pero no me gustan esas cosas. Prefiero estar solo. O sólo contigo, (но мне не нравятся такие вещи. Предпочитаю быть один. Или один на один с тобой.) - добавил он с некоторым смущением.

- Y bien, estarás conmigo, (Ну так и будешь со мной.) - отмела его возражения Оксана. - И чтобы никаких отмазок. Ты нужен - и баста.

- Ладно, - вздохнул Миша. - Только родители... - прошептал он в самую трубку.

- Чего родители? - возмутилась Оксана. - Убей их об стену и приходи. Понял? Всё. Жду. Te espero, - и бросила трубку.

'Убей об стену,' - скажет тоже. Сама возьми да убей. Имею право, между прочим: око за око, зуб за зуб, 'об стену' за 'об стену' - ну и что? Придётся испрашивать дозволения - как всегда.

- Можно я схожу к Оксане? - заискивающе поинтересовался Миша у матери.

- К Оксане, - раздражённо просипела та. - Всё ясно. С матерью да отцом словом не перемолвится, а Оксаночка пальчиком поманит - со всех ног летит! Хвост трубой! Конечно: что там родители - пыль под ногами - но была бы хоть девчонка приличная! Разве б мы чего говорили? Да гуляй на здоровье - дело какое. Но куда там - нас приличные не интересуют! Нам особенных подавай, исключительных! Да ты чего, не видишь, кто она такая? Кошка драная, шалава позорная, обезьяна крашеная! Да и наркоманка к тому же - точно наркоманка! - ишь глазищи какие стеклянные - дура дурой глядит! На какого чёрта она тебе сдалась, спрашивается? Сам таким хочешь стать? Ну так станешь, дружочек, обязательно станешь! Ты же тряпка, а не мужик - она об тебя ноги вытрет и за порог выкинет! Вот тогда прибежишь обратно - как миленький прибежишь! Вспомнишь родителей, вспомнишь!

Что ты понимаешь? - мысленно возражал Миша. - Что ты знаешь об этой девочке? 'Кошка, шалава, наркоманка'. А у 'кошки', между прочим, есть цель - и она этой цели достигнет. На самое дно преисподней сбросила бедняжку жестокая судьба - но упорно карабкается живучая цепкая кошка - и вылезет к свету - обязательно вылезет. А вот ты - злобная ревнивая неудачница - такой и останешься до конца дней.

- Думаешь, ты ей нужен? - продолжала разглагольствовать мать. - Как же, как же! У неё таких, как ты, сотня была и ещё десять тысяч будет! Игрушку себе нашла! Поиграется и бросит - да ещё заразой какой-нибудь наградит! Вот ведь чертовка поганая, овца паршивая, блудница вавилонская! Как её в школе держат, как таких земля носит?

Ты ещё одно слово забыла, - думал Миша, - слово 'ведьма'. Будь твоя воля, ты бы Ксюшку живьём сожгла. Все вы такие: ханжи, моралисты, судьи, инквизиторы. Несчастные, несостоявшиеся люди. А мы, Дорельяно, боремся ЗА вас - против ненависти и ревности, против зависти и жестокости, против злобы и разрушения - но пока что проигрываем эту борьбу. А вы - вы же ничего не понимаете. Отпусти меня, отпусти - это нужно для тебя самой!

- Я не очень долго, а если задержусь, позвоню, - сказал он вслух, тонко и ненавязчиво переводя беседу в желательное для себя русло.

- Да иди уже, иди, - истощился поток материнского красноречия. - Сил моих больше нет. Будешь тут киснуть целый вечер - смотреть тошно. Иди куда хочешь - глаза б мои тебя не видели. Вырастила на свою голову...

Миша обулся, оделся и быстренько выскользнул за дверь.

И сказал Промыслитель: 'Да будет тьма!' - и стала тьма. И упало небо на землю, и разбилось на тысячи осколков, и перевернулся мир, как тонущий в океане корабль. И название зла получило добро, и названье добра - откровенное зло. И проклятье уродства слилось с красотой, и дыхание смерти отринуло жизнь, и стена равнодушья убила любовь, и суровая правда увязла во лжи. И раздался чудовищный грохот, и разверзлась ужасная бездна, и клубы тошнотворного дыма заполнили всё вокруг. И открылись врата, и была над вратами надпись: LASCIATE OGNE SPERANZA VOI CHE INTRATE (ОСТАВЬ НАДЕЖДУ ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ). И взревели полчища нечистых духов среди плача и скрежета зубовного, среди напрасных воззваний-завываний, среди стонов и вздохов запоздалого раскаяния. И поверх этой какофонии послышался хрипловатый голос:

- ¡Hola, amigo! Ya hace mucho nos vimos por última vez. ¡Pasa! (Здорово, дружище! Давненько не виделись. Заходи!)

Миша вернулся в реальность и огляделся по сторонам. Лестничная площадка тонула во тьме - единственный свет струился из распахнутой двери. Но странный это был свет - неверный, мерцающий, дрожащий: отблески адского пламени, а не золотое сияние любви. И вместе с обманчивым светом валил из дверного проёма густейший табачный дым, едва не лишивший Мишу сознания. А там, в глубине вертепа, грохотала музыка, от которой весь дом содрогался, точно от землетрясения. И вторили безумному ритму звериное рычание и яростные выкрики - а хозяйка, Оксана, стояла возле порога, широким жестом приглашая Мишу войти:

- ¡Pasa, amigo, pasa!

Миша перешагнул порог, и тяжёлая дверь захлопнулась за спиной.

Вязкий дым разъедал глаза, набивался в нос и застревал в горле, вызывая першение, кашель, удушье и тошноту. Тусклые свечи горели на столе посередине комнаты. Пламя с трудом пробивало дымовую завесу и освещало лишь этот стол - стены и углы терялись во мраке. В одном из углов надрывалась включённая на полную мощность стереосистема, бабахая молотом децибелов по хрупкой наковальне барабанных перепонок. Между ударами слышались и другие звуки: рычание, ругань, хохот - а с дивана возле дальней стены доносились скрипы и стоны сладострастия. Никто никого не замечал. Всем было всё равно. Каждый развлекался по-своему, не обращая внимания на других. Чьи-то фигуры сидели, стояли, лежали где попало; некоторые пытались встать, куда-то идти, двигаться, ползти; врезались, матерились, ссорились, мирились и снова расползались по сторонам. Всё как в реальной жизни. Стол был уставлен нехитрыми закусками и бутылками с горячительным зельем - пустые бутылки перекатывались по полу, наталкиваясь одна на другую. Время от времени в световом пятне возникала чья-то физиономия, заливала в себя дозу спиртного и убиралась во тьму. В опьянение, в дым, в одурь безумной музыки, в крики, ругательства, ссоры, болтовню, в краткие мимолётные связи. Ибо собрались эти люди с одной-единственной целью: спрятаться, скрыться, сбежать от самих себя. Острая молния-догадка мелькнула в разболевшейся голове: истинный ад не здесь, не в дыму, не во тьме, не в грязи, не в пороках - истинный ад в пустоте человеческих душ. Всё мировое зло совершается ради заполнения этой пустоты. Вечные муки ада - это же милость Господня, это единственное спасение для тех, чья душа пуста - спасение от страшнейшей участи - остаться наедине с самим собой.

Миша пошатнулся и ухватился за край стола. Взволнованное кошмарною мыслью сердце бешено колотилось в груди, но горло уже привыкло к едкому дыму, а глаза - к ослепительной светотьме. Спинами подпирая стену, сидела на полу окосевшая парочка: парень и девушка - на пару лет старше Миши - и таращилась в одну сторону - в никуда. Какая нелепая издёвка над словами известного философа! Читал Миша его главную книгу, читал год назад, тайком от родителей, читал, несмотря на свой юный возраст. 'Настало человеку время поставить себе цель свою,' - вот оно как. Этим людям не хватает цели и смысла жизни - а что есть цель и смысл жизни, как не любовь? Золотая любовь Дорельяно. Любовь без ревности и ненависти. El amor sin celos ni odio. Этим людям не хватает любви.

А возле их ног... Нет, это невозможно! Возле их ног растянулась на полу мертвецки пьяная девушка - да нет, какое там 'девушка'! - девчонка, Мишина ровесница! Слёзы, слёзы из глаз! Слёзы, которые нельзя сдержать, но можно списать на дым... Выплывшая из темноты Оксана пнула девчонку ногой, но та не пошевелилась.

- Вот сука! Опять нализалась! - Оксана ударила сильнее. - Сюда уже на рогах припёрлась, да тут ещё добавила... Ну чего ты на эту дуру вылупился? - накинулась она на Мишу. - Пошли на кухню, разговор есть.

Миша не стал перечить и поплёлся за ней.

На кухне было хорошо: и дыму поменьше, и музыка потише - можно дышать да радоваться. Какое счастье!

Миша налил себе кружку воды и оросил раскалённую сушь внутренней пустыни. Душа расцвела, а голова прояснилась.

- Садись, - от Оксаны разило спиртным, но держалась она уверенно и рассуждала здраво. - Ну что, видал? - пронзительный взгляд усилил значение этого вопроса.

- Видал, - пролепетал Миша, не понимая, к чему она клонит.

- Вот так мы и живём... А теперь скажи честно: что ты об этом думаешь?

Честно так честно - сама напросилась.

- Плохо это, - честно ответил Миша. - Мерзко и отвратительно. Ад и преисподняя. Зачем ты меня позвала?

- А вот затем и позвала, - удар был рассчитан наверняка. - Ты часто говорил о преисподней и о том, что любовь сильнее. Ну так вот: докажи, что ты не брехло - выведи нас отсюда. Всех. Твоя любовь - против нашей преисподней. Ну? Сотвори нам чудо, и мы уверуем в тебя. А иначе грош цена твоему базару.

- Ах, так! - не успев изумиться собственной смелости, воскликнул Миша. - Ну, держись! Я тебе докажу! Я сейчас вам всем докажу! Я сейчас вашу музыку в окно вышвырну! Все бутылки перебью, стол опрокину и нахрен разнесу этот чёртов вертеп! - он вскочил на ноги и навис над сидящей Оксаной.

Такого она не ожидала.

- Но-но, ты чего? - испугалась, откинулась назад и едва не упала навзничь. - Ты это брось. Мне за хату перед предками отвечать. А музыка вообще не моя - сам знаешь. Тебе за неё голову оторвут.

- Ладно, - остыл и успокоился Миша. - Пойдём, - и за руку поволок Оксану к гостям.

Она и не подумала сопротивляться.

- Да будет свет! - Миша шарахнул кулаком по выключателю - и стал свет.

И зажмурились все вокруг, не в силах вынести горькой правды. Кто-то заворчал, кто-то выругался, а парочка, истязавшая ни в чём не повинный диван, принялась лихорадочно одёргивать юбку и подтягивать джинсы.

Миша вырубил музыку, подошёл к окну, раздёрнул тяжёлые шторы и рванул на себя неподатливые створки. С улицы повеяло влажною свежестью оттепели. Дым понемногу выветрился. В уши вернулась тишина, в сознание - ясность, а в сердце - наслаждение. Миша блаженно дышал ароматом прежней жизни. Потом возвратился к столу и задул опрокинутое набок пламя свечей.

- Помоги!

Вместе с Оксаной они осторожно подняли стол и оттащили к стене - на вечное законное место.

- Её - на диван!

Парень и девушка, освободившие ложе любви, перенесли туда лежавшую на полу девчонку.

Миша подсунул ей под голову подушку, накрыл одеялом и погладил по волосам.

Бедная! Ну зачем ты так? Милая, добрая, славная - всё будет хорошо - поверь. Ты же такая красивая - просто никто этого не замечает. Не бывает некрасивых женщин - бывает мало любви.

- Чего это он тут раскомандовался? - раздался противный голос.

Чего это я тут раскомандовался? - опомнился Миша. - Я же забитый и робкий. Мне же полагается молчать. Что на меня нашло? Дым виноват, - догадался он. - Точно, дым. Не табак они тут курили - не только табак.

Миша вышел на середину комнаты и виновато развёл руками. Пара десятков глаз уставилась на него с интересом - остальным было всё равно. Парни и девушки - одна к одному. Ни одного знакомого лица, кроме Оксаны. И почти все старше - некоторые совсем взрослые. Полный набор степеней опьянения.

- Внимание, господа, - пришла на помощь Оксана. - Это тот самый Миша, о котором я говорила. Он же - дон Мигель Дорельяно. Прошу любить и жаловать.

- Клёвый чувак! - одобрительно воскликнул кто-то. - Начал хорошо - валяй дальше.

Все захохотали.

- Класс! А чё он ещё умеет?

- Блин, да он же ни в одном глазу, - послышался хриплый голос. - Чё за дела, в натуре? Плесните ему для разгону.

Плеснули. И поднесли.

Миша поморщился. Он никогда ещё не пробовал этой дряни - и не собирался. Но отказываться было нельзя.

- Пей, пей, - шептала в ухо Оксана. - А то тебя уважать не будут.

Странные у них понятия об уважении.

Миша собрался с силами и сделал первый глоток. Фу-у-у - КАКАЯ ГАДОСТЬ! Как они могут ЭТО пить? Да ещё и получать удовольствие? Непостижимо.

Горло горело огнём.

- Не нравится, - съехидничал кто-то.

- С непривычки, - ответил другой.

- Ах, да - благородный дон признаёт только изысканные напитки.

- Кальвадос.

- Херес.

- Амонтильядо.

- Звиняйтэ, дон - хэресу нэма.

- Чем богаты.

- Уж не побрезгуйте.

Миша опять развёл руками и попытался отказаться.

- Пей, пей, - продолжала настаивать Оксана. - Что налито, должно быть выпито.

Миша зажмурился, тяжко вздохнул и мужественно сделал огромный глоток...

.......................................................................................................................................

И зашёлся натужным кашлем в кошмаре сжигающего удушья.

- Отлакируй - полегчает, - плеснули ему полстакана пива.

В нос шибануло подземным ароматом брожения. Одна гадость за другой! Господи, за что? Впрочем, уже, кажется, всё равно.

Выпил. И впрямь полегчало.

- Закуси, - протянули на вилке солёный огурец.

Жжение отступило, а по телу разлилось приятное тепло.

- Прости, Миша, - ласково обняла его Оксана. - Прости, но иначе у нас не принято. Полагается пить... Так, а теперь отстали от него все! - прикрикнула она на гостей. - Расскажи им, Миша - расскажи про себя, про Эскапелью, про род Дорельяно. А то они мне не верят, - опалила она глумливые лица испепеляющим взором.

И Миша пустился рассказывать - долго, подробно, обстоятельно - волнуясь, сбиваясь, путаясь и снова возвращаясь на главную дорогу. Выпитая смесь действовала - стеснение растворилось в ней, как краска в ацетоне, дух воспарил до небес, а силы выросли во сто крат. Море опустилось до колен, а мировые проблемы - ниже плинтуса. А в сердце - в отзывчивом, добром, самоотверженном сердце - зажглась такая великая любовь ко всему миру, ко всем заблудившимся во тьме людям, какой не бывало никогда.

И они слушали. И улыбались. И обнимали его, как лучшего друга. И время от времени разливали по стаканам - ему и себе. И Миша не отказывался - ну как же можно обижать таких приветливых милых людей? Да, если честно, и самому было приятно. Только теперь до него дошло, в каком ужасном напряжении, в какой постоянной боевой готовности пребывал он все прошлые годы. Словно оборвался какой-то монотонный звук и в наступившей тишине стало ясно, что этот звук был. Вот оно что! Вот почему родители не разрешают детям пить спиртное!

Открытие следовало за открытием - только пробки отлетать успевали. Мишу щадили, наливали понемногу - сами же привычно заглатывали такие дозы, от которых любая лошадь отбросила бы копыта. Кто-то затворил распахнутые окна и задёрнул шторы.

Рассказ подошёл к концу, и стало непонятно, что делать дальше. Выручила Оксана.

- Ну что, слышали? - уперев руки в бока, выкрикнула она. - Видели? - повернулась она в другую сторону. - Вот он какой - Мишка! Вот как надо жить! Поняли? Не то что вы! Сволочи, свиньи, скоты! Всё бы вам только жрать да трахаться! Так и подохнете в дерьме! А он - он своего добьётся! И я добьюсь - поняли? Поняли, спрашиваю? - Оксана истерично взвизгнула и снова обняла Мишу. - Давай, миленький, давай! Покажи им всем, покажи! Ты их уже здорово зацепил! Ещё немножко, ещё! Прочти им свои стихи, не стесняйся. Они и так уже всё знают.

Ну что ж, пожалуйста. Миша опёрся обеими руками о спинку стула и, глядя на Оксану, вонзил в окружающее пространство звенящие строки золотых стихов. Строка за строкою, стрела за стрелой, струна за струною, волна за волной. Взъерошенный, встрёпанный, взбудораженный - с пылающим взором метался он из стороны в сторону, размахивая руками, точно настоящий поэт - и кричал, кричал, кричал - кричал в оглохшие уши, кричал в слепые глаза, кричал в остывшие души, кричал в сырые сердца. Решалась судьба Вселенной - и он сражался ЗА них - он - Мигель Дорельяно - светлый ангел любви. На белых сильных крыльях летел он к последним словам - добрался, домчался и с маху всадил в мировую тьму, как в чёрную крышку гроба, три золотых гвоздя: 'Верю. Надеюсь. Люблю.' И всё.

Воцарилась тишина. Они поняли. И оценили. Они отмели сомнения и устремились к свету.

Но. Но, но, но. Всегдашнее, вечное, неистребимое 'но'.

- Выпьем за выдающегося поэта современности! - этот голос испортил всё.

Послышалось бульканье и плеск. Мише протянули стакан. Вот только сил уже не было.

- Я больше не могу.

- Как это 'не можешь'? Все могут, а он не может! Поэт тоже хренов! Это тебе не стишки писать, тут всё просто: наливай да пей.

- Но я и правда не могу.

Миша понял, что перебрал - и перебрал сильно. Пол под ногами качался, точно палуба во время шторма, голова кружилась, а в животе созревала тошнота.

- Оставьте его! - завопила Оксана. - Вы чего, не видите, что он уже пьян? Напоили таки, сволочи! Как я не уследила?

- Но-но, мамаша, не бухти. Не хочет пить - не надо. Пусть ещё чего-нибудь сбацает.

- Во-во, правильно. Шухер наводил, байки травил, стишками кидался, пусть теперь чего-нибудь споёт или станцует. А мы ещё выпьем.

- Не, пущай лучше Ксюху поцелует, - о, этот голос! - Миша узнал бы его из тысячи - если бы был трезвее.

Идея нашла поддержку.

- Во-во!

- Давай, давай!

- И без понтов.

- А там видно будет.

- Давай, Миша, - прошептала Оксана. - Они от нас не отстанут. Смелее, ведь ты же меня любишь.

- Люблю, - ответил Миша, обнял её крепко, приблизил свои пересохшие губы к её губам и... совершилось нечто невообразимое.

Комната озарилась вспышкой яркого золотого света - золотого света любви. Мягкой упругой волной ударило, шарахнуло и расшвыряло по сторонам стоявших поблизости зрителей. Оксана отстранилась от Миши и глянула куда-то вбок. Гримаса смертельного ужаса исказила её лицо - и что-то сверкнуло там, куда она посмотрела. Какой-то другой: леденящий, холодный, зловещий свет. Оксана рванулась прочь, отталкивая Мишу. И всё это уместилось в одно мгновение. А в следующее мгновение она кричала:

- А-а-а-а-а-а-а! Гады, сволочи, мерзавцы, скоты! Ишь чего удумали! Как я раньше-то не допёрла? Вы же это подстроили, да? Нарочно! И меня раскрутили его позвать, и его напоили в стельку, и игры дурацкие затеяли - всё по заказу, да? Только вот прокололись маленько - кое-чего не учли! Хрен вам теперь обломится - грязный, вонючий, поганый хрен!

Оксана повернулась к Мише.

- Прости меня, миленький, прости! Все слова беру назад - только прости! Нас обоих подставили - я не виновата! А ты молодец! Просто молодец! Все рога им пообломал! Будут знать! У тебя получилось, Мишка, получилось! В самый нужный момент! Браво! Все теперь видели, все! Ты им доказал, Мишка, доказал! Это они обманщики, а не ты!

- Что получилось? Чего доказал? - растерянно хлопал глазами Миша, с трудом удерживая равновесие.

- Свет! - кричала Оксана. - Золотой свет любви! Я поняла, Мишка, всё поняла! Да! Да! Да! Вот чем ты отличаешься от них! Ты ЖИВОЙ! Ты НАСТОЯЩИЙ! А они - фальшивки, статуи, маски! Мёртвые, холодные, пустые! Ты зажёг свет, Мишка! Ты им показал! И они увидели! Берегись их, милый, берегись! Этого они не простят! Вся мировая тьма восстанет против тебя! - она замолчала и продолжила неожиданно тихо: - Уходи, Мишка. Уходи. Я тебе не защита. Береги себя сам. Уходи.

- Как уходить? - растерянно пролепетал Миша.

- Ножками. Молча. И не задавай лишних вопросов. Потом всё поймёшь, потом, - она потащила Мишу к двери и стала помогать ему обуться-одеться.

Он не сопротивлялся. А она плакала.

- Я погибла, Мишка, погибла! Мне не вырваться отсюда, не вырваться! Всё напрасно, милый. Береги себя. Доведи своё дело до конца. У тебя получится, всё получится. А меня оставь. Я пропала. Мы не будем больше встречаться. Уходи.

Слёзы. Потоки слёз.

- Бросить друга в беде? Это невозможно, - упирался Миша.

- Возможно, Мишенька, возможно. Твоё дело важнее. Уходи. Слышишь? - она распахнула дверь и вытолкала его наружу. - ¡Vete! ¡Y no vengas más! ¡Nunca! (Уходи! И не приходи больше! Никогда!)

Слёзы. Рыдания. Боль, разрывающая сердце.

- Я не брошу тебя, Оксана! - выкрикнул Миша в стремительно схлопнувшийся дверной просвет.

И стало темно.

В полном смятении выбрался Миша на улицу, и вся мировая тьма восстала против него. Тьма нависала сверху и дыбилась под ногами, тьма набивалась в горло и не давала дышать, тьма обнимала за плечи и крутила во все стороны, тьма волокла за волосы и била головой об стену, тьма корчила рожи и скалила чёрные клыки - тьма торжествовала. Тьма заливалась посвистом, тьма завывала подворотнями, тьма рассыпалась раскатистым хохотом:

- Ха-ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! Ты! Ничтожество! Ты? Посмел? Против? Меня? Ха-ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! Со своим золотым светом? Ха-ха-ха-ха-ха! Ой, не могу! Да кому он нужен - золотой свет? Никому не нужен, никому не страшен, ни на что не годен! На одно мгновение вспыхнул он, на одно мгновение - и погас! Навсегда! Понял? И запомни, дурашка, заруби себе на носу: тьма вечна! Тьма непобедима! Тьма всегда была и всегда будет! Прежде света была - после света останется! Ну а ты? Кто ты есть? Жалкая снежинка, мелкая козявка, смертная сопливая тварь! Вышел из тьмы - во тьму отойдёшь! Ха-ха-ха-ха-ха! Никогда ты не ничего изменишь - НИ-КО-ГДА! Ха! Ха! Ха! Ты попал, чувак - конкретно попал! Свет и любовь - ты считал их всесильными - и вот что из этого вышло! Ты вообразил себя спасителем мира, а оказался глупым самонадеянным мальчишкой! Мама отговаривала тебя, но ты не послушался - как и все дети - вот и получил по заслугам! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

Миша пытался возразить, но не мог. Не было сил. Дойти бы до дому! Как же это трудно - при определённых обстоятельствах!

Внутренний компас крутился каруселью. Север и запад, юг и восток - всё перемешалось и закружилось в неудержимом вихре. Верх и низ разбились, размазались, растеклись. Миша с опаскою предчувствовал: если они поменяются местами, он свалится и больше не встанет. Из последних сил удерживал он штурвал сознания, ведя свой корабль по вздымающимся волнам мира-океана. А волны разыгрались не на шутку. Мишу мотало из стороны в сторону: туда-сюда, влево-вправо, взад-вперёд - едва не смывая за борт. Ударил девятый вал, раздался ужасный треск - и лишь оказавшаяся на пути мачта спасла незадачливого морехода. Врезавшись в неё, вцепившись руками и упёршись лбом, стоял Миша, пока не сообразил, что это не мачта, а фонарный столб. О-о-о-о-о!

Проходившая мимо женщина покосилась на Мишу и перебежала улицу. Какой кошмар! Какой стыд! Какой позор! Миша видал пьяных - они вызывали в нём жалость, отвращение и страх. Ну а теперь он и сам стал таким же. О-о-о-о-о! Просто нет сло-о-о-о-ов!

Горе. Тоска. Одиночество. Тьма под ногами - сейчас разверзнется и поглотит. Тьма вокруг - никто не спасёт, не поймёт, не поддержит. Тьма наверху - ни единой звёздочки. Даже луны не видно - не на что взвыть от отчаяния.

- У-у-у-у-у! - обратил Миша жалобный вой к одинокому фонарю, но и тот под порывом ветра отвернулся в сторону.

Если бы видела Эскапелья! Если б сошла с небес! Если бы плюнула в его пьяную рожу! Он бы просиял от счастья и попросил бы плюнуть ещё. А потом попросил бы отхлестать его по щекам, запинать ногами, растереть по асфальту и убить головой об столб. Именно этого он заслуживал. Но она не увидит. И не придёт. О-о-о-о-о!

Миша содрогнулся от спазмов и облил спасительную опору жидким содержимым желудка. Наступило обманчивое затишье. Миша встал поустойчивее, отцепился от позорного столба и двинулся дальше, но тут же его снова вырвало - прямо на куртку, ботинки и брюки...

.......................................................................................................................................

И всё-таки он добрался. И дом свой нашёл, и подъезд, и на лифте поднялся, и в квартиру позвонил.

Открыли. Увидели. Оторопели. Мишу швырнуло в прихожую, шваркнуло об угол и с приступом рвоты отбросило на колени к ногам изумлённого отца. Тот не успел отскочить. Возвращение блудного сына вышло впечатляющим.

Родители молчали. Новая ситуация требовала адекватной реакции. И реакция последовала.

- Боже мой! - всплеснула руками мать. - Что же это делается? Он же пьян! Пьян!!! Этого ещё не хватало! Господи, что происходит? Учёбу забросил, с шалавой связался, теперь вот пьяным напился! А дальше? Что будет дальше? - беспомощно разведя руками, обратилась она к отцу.

Отец молчал.

- Я же говорила, что к этому идёт! Я предупреждала! Ты не слушал! Сколько раз повторяла: займись воспитанием, займись! Это же твой ребёнок! Но нет, куда там: всё у нас дела, всё работа, всё некогда! Вот и получай! Сам ему будешь в тюрьму передачи носить - я не буду!

- Хватит, - отрезал отец. - Пусть проспится - завтра поговорим.

Мишу подняли, освободили от перепачканной одежды, протёрли лицо полотенцем и под белы рученьки отвели в опочивальню. Там уложили в постельку, накрыли одеяльцем и тазик к изголовью поставили - на всякий случай.

Целую ночь Мишу крутило, вертело и вверх тормашками куда-то несло. А наутро сделалось совсем плохо. Родители не знали, как быть, но решили не вмешиваться и подождать. Решение оказалось верным: всё обошлось - правда, нескоро.

Печальный опыт выявил слабость Мишиного организма - полную, абсолютную непереносимость любых отравляющих веществ - в том числе алкоголя. Это замечалось раньше, хотя и не в такой степени: Миша задыхался в автобусе от паров бензина, не выносил табачного дыма, Мишу тошнило на каруселях, а на качелях его сердце замирало от ужаса и разрывалось на части. Так что при посещении аттракционов ему оставалось наблюдать, как катаются, веселятся и визжат от восторга другие, нормальные дети. Потом, уже в школе, на уроках физкультуры, он не мог перевернуться кверху ногами, за что получал плохие оценки и подвергался издевательствам одноклассников. Что-то неладное творилось у него в мозгу - с самого рождения - и удары головой об стену не способствовали исцелению.

В общем, нельзя ему было пить. Только вот выяснить это можно было лишь на опыте. Попробовать раз, обжечься по-крупному и закаяться навсегда - единственный, вечный путь познания. О-о-о-о-о!

День напролёт провалялся Миша в постели. Время от времени его рвало - рвало едкой желчью, ибо желудок давно пустовал. Тазик стоял наготове, а рядом - старый детский горшок. О-о-о-о-о! Какой срам! Какой позор! Ад и преисподняя! Карамба и коррида! Тьма рассчиталась за всё.

Миша пил воду - вода разбавляла желчь и облегчала мучения. Под вечер он съел тарелку куриного бульона - впервые за долгое время. И снова уснул. И только на следующее утро пришёл в себя.

- Что, оклемался?

- У-у-у-у-у! - жалобно скулил Миша.

- Пить надо меньше, - злорадно заметила мать.

- У-у-у-у-у!

- Так вас и надо учить! Вечно не слушаетесь, вечно спорите, вечно сами с усами! Говоришь вам, говоришь - как об стенку горох! Ничего не слышат! Дорвались! До взрослой жизни! Родителей побоку! Ну конечно: к чему родители - старые, глупые, отсталые? Только и делают, что лезут, нудят, поучают - житья не дают! Но зато уж мы умные, мы всё знаем! Да! Вот они - ваши знания! Вот она - ваша свобода! Вот она - ваша самостоятельность! Говорила: дружи с хорошими ребятами, девочек приличных выбирай! Нет - подавай ему шалаву! Вот тебе шалава, вот! Дёшево ещё отделался - хуже быть могло! Гораздо хуже!

- У-у-у-у-у!

Мать расхаживала по комнате, мать нависала сверху и рокотала издали, мать залезала в уши и набивалась в мозг, мать была везде - мать торжествовала.

- Будешь ещё пить? - охаживала она непутёвого сына мокрым полотенцем. - Будешь, зараза? Будешь?

- Не бу-у-уду-у-у-у-у! - покаянно стонал Миша.

- Будешь по девкам шастать?

- Не-е-е-е-ет!

- Будешь родителей слушаться?

- Да-а-а-а-а!

- То-то же, - удовлетворилась мать и оставила сына в покое.

Именно таким: сломленным, жалким, униженным - любила она его, любила как вещь, принадлежащую ей по праву собственности. Зело по сердцу богам кающиеся грешники.

Тяжкие последствия опьянения вконец измотали Мишу, но они же спасли его от сурового наказания. Поняли родители, что раскаялся сын и зарёкся пьянствовать - да и огрёб уже по полной программе - поняли и не стали затевать неприятного разговора. Так на тормозах и сошло.

Оставшиеся дни каникул Миша просидел дома - жалкий, притихший, виноватый. Только книжки читал да телевизор смотрел. И думал, думал, думал...

Как теперь будет с Оксаной? Подойдёт она к нему или нет? А если он сам заговорит с ней? А он заговорит, потому что книжка, кассеты и тетрадка по языку остались у неё. Что она ответит? И что ответит он, если его спросят про золотой свет? Ведь спросят, конечно - земля слухами полнится. Да, и самое главное: что же произошло у Оксаны? На мгновение вспыхнул золотой свет - безо всякого желания, надо сказать - а дальше? Почему она переменилась в лице? Почему кричала на гостей? Что они подстроили? Почему она выгнала его? Вопросы, вопросы, вопросы...

Так пролетели зимние каникулы.

Глава 5.

В первый учебный день Миша явился в школу пораньше - поговорить с Оксаной наедине. Но её не было. Не было до начала урока. Она вошла в класс за несколько секунд до звонка.

Миша увидел её и оторопел. Он знал, что Оксане нравится экспериментировать над собственной внешностью. Цвета и оттенки помады менялись на её губах едва ли не каждый день. Столь же часто менялся цвет лака на ногтях и формы теней возле глаз. И всё-таки венец её творчества находился там, где и положено находиться венцу - на голове. Волосы - пышные волосы - мечта любой женщины - что она с ними вытворяла! Придать им сине-сиреневый цвет или одну половину выкрасить красным, а другую зелёным было бы для неё слишком примитивно. Такое ребячество подобало голимым лохушкам, но не одарённой искуснице, виртуозной исполнительнице, непревзойдённой поэтессе визажа, наделённой безграничным полётом фантазии. Волосы Оксаны являли собою картину, палитру, гамму, букет, инсталляцию, радугу, коктейль всевозможных цветов. Как она это делала, Миша понять не мог, но был убеждён: увидев такое, любой, даже самый выдающийся художник изгрыз бы все кисти, повыпивал бы все краски и в приступе самокритики закусил бы холстом. Скромное перо литератора также не в силах описать неописуемое - пусть полежит и отдохнёт.

В общем, Миша привык. Но сегодняшнее зрелище вышло за рамки любых привычек. Над тёмной зимою севера взыграло ослепительное солнце южной страны - и все обалдело таращились на него. Даже вошедшая в класс учительница долго не могла опомниться и начать урок.

Волосы Оксаны сияли золотом - гладким зеркальным золотом, блестяще отражающим свет. Как ей удалось соорудить такое из имеющихся в продаже средств, навсегда осталось загадкой этой удивительной девочки-девушки-женщины. Плавной походкою от бедра прошествовала она в перекрестии изумлённых взглядов на своё законное место - лишь возле Миши притормозила и плюхнула ему на стол увесистый полиэтиленовый пакет. Звонок уже прозвенел, и Миша рывком опустил пакет к ногам - но во время рывка по виду, звуку и осязанию определил, что в пакете учебник, тетрадка и кассеты. Оксана вернула его имущество. А это значит...

Что это значит? Миша доёрзал на стуле до конца урока и на перемене попытался выяснить. Но не выяснил. Оксана молча отстранила его одной рукой, а другой указала на пакет. Значит, разгадка там. Преодолевая муки неведения и адские круги уроков, Миша добрался, наконец, до дома. Сел за стол, вынул из пакета вещи и принялся исследовать их с дотошностью профессионального детектива. Однако старания его оказались излишни. Внутри учебника на месте прерванных занятий лежала свёрнутая прядь крашеных золотых волос и листок-записка:

Милый, хороший, чудесный, славный, добрый, замечательный Миша! Спасибо, спасибо, спасибо тебе за всё! Спасибо за то, что ты есть, спасибо за то, что не бросил меня в беде, спасибо за твой золотой свет. Спасибо за то, что любишь меня. Я тоже тебя люблю, как могу. Мне было приятно с тобой общаться. Честно-честно! Но есть обстоятельства, которые сильнее нас. Пожалуйста, не пытайся ничего понять - просто поверь. Поверь и не задавай лишних вопросов. Тебе грозит беда, и я делаю всё, чтобы её отвести.

Не пытайся со мною говорить, не звони, не пиши записок. Не смотри на меня, делай вид, будто мы не друзья. Так надо. Я сама скажу тебе всё при первой возможности.

За меня не волнуйся. Я во тьму не вернусь. Ты меня изменил. Навсегда. Спасибо за всё хорошее, прости за всё плохое.

И не теряй надежды. Когда-нибудь всё наладится и мы будем дружить по-прежнему. Жизнь продолжается, Мишка. La vida continúa. No dudes de mí. (Не сомневайся во мне.)

Te amo, te beso y pienso en ti.
Siempre tuya, Oxana

(Люблю, целую, думаю о тебе.
Вечно твоя, Оксана)

Миша понял, что ничего не понял. Почему им нельзя общаться? Что за беда ему грозит? Что вообще происходит? Вопросов прибавилось. Ну и ладно. В подобных случаях следует подождать, пока что-нибудь не выяснится. Так Миша и поступил: спрятал волосы и записку Оксаны - и стал терпеливо ждать.

Сердце наполнилось горечью. Жизнь продолжалась, но стала неинтересной. Мысли размякли, настроение испортилось, ветер стих, паруса обвисли. Наступил полный штиль.

Миша вернулся к изучению языка, но и это не доставило удовольствия. Делать ничего не хотелось. Оставалось надеяться и ждать. Ждать, ждать, ждать...

В школе всё стало по-прежнему. Золото осыпалось с волос Оксаны, освободив место привычному цветовому коктейлю. Она не смотрела на Мишу и, проходя мимо, демонстративно отворачивалась. Он не роптал, только в каждой из классных комнат украсил поверхность своего стола чернильной надписью: 'La vida continúa' ('Жизнь продолжается') - а рядом нарисовал смайлики - условные обозначения улыбок. Миша знал, что Оксана любуется его надписями и улыбается в ответ. Это придавало сил.

Для общения остался Славка. Этот непонятный, скользкий, изворотливый мальчишка сделался теперь единственным товарищем, и Миша прощал ему всё. Первый их разговор после каникул вышел таким:

- Привет.

- Как отдохнул?

- Нормально. А ты?

- Так себе... Ты вроде у Ксюхи на пати был... ну, на тусовке, в смысле?

- Был.

- Везёт же некоторым. Меня так хрен куда пригласят. Ну чё, классно было?

- Да не то чтобы...

- Ясно. Перепились?

- Было...

- Так. А чего там под конец-то вышло? Ты вроде чего-то учудил?

- А что говорят твои источники информации? - ехидно поинтересовался Миша.

Славка поджал губы и втянул голову в плечи.

- Чушь несут, - пробубнил он себе под нос. - Будто бы ты бомбу взорвал. Световую.

- Спьяну не то померещится, - Миша научился уходить от ответа.

- Во-во, и я о том же, - поддержал его Славка. - Гонят всякую пургу. Прикинь, до чего дошёл прогресс: до световых бомбочек допиваться стали. А в натуре-то чего было?

- А ничего. Пить надо меньше.

- Верно, - Славка получил отпор, но обескураженным не выглядел. - Пьянство до добра не доводит. Я вот, например, не пью - и тебе не советую.

Миша отодвинулся и посмотрел на него. А ведь и правда не пьёт. И не курит. И вполне себе хорошо учится. И не хулиганит. И с учителями ладит. И вообще мало с кем общается. Положительный герой, однако. Во всех смыслах. На дурацком жаргоне изъясняется? Ну так время нынче такое: изысканные выражения не в чести.

- Говорил я тебе, - продолжал Славка, - осторожнее с Ксюхой. Говорил, а ты не слушал. Друг, называется... Но теперь ты понял, что я был прав?

- Понял, - обречённо вздохнул Миша.

Что же это делается, господа? Все кругом твердят одно и то же: опасность, беда, осторожнее. Все призывают слушаться: и мать, и Оксана, и Славка. Просто заговор какой-то. И никто ничего не объясняет. Разговаривают, точно с малым ребёнком: почему нельзя совать пальцы в розетку? - потому что там живёт крокодил. Ну обидно же, чёрт возьми! Чем он заслужил такое отношение? Непонятно.

- Ладно, бывай.

- Бывай, - попрощался Миша.

Погода начала меняться. Задули ветра, прошли снегопады, и вязкая слякоть оттепели исчезла под наметёнными сугробами. Раскисшая было зима расправила крылья, показывая крутой характер. Воздух очистился от грязи, а небо - от облаков, лица людей - от масок, а души - от грехов. Праздник святой воды пролился чудесной благодатью, ударили морозы, вымытые звёзды рассыпались по небу, и яркая золотая Капелла сияла по вечерам у самого зенита.

- Слава, что происходит? - не выдержал Миша. - Что ты скрываешь от меня? Что скрывает Оксана? Почему она перестала со мной разговаривать? Что за беда мне грозит? Что ВЫ скрываете от меня?

- Меньше знаешь - крепче спишь, - подмигнул ему Славка. - Сам же говорил: не задавай лишних вопросов. Разве не так?

- Так, - согласился Миша. - Но не знать ещё тяжелее.

- Ты хочешь знать?

- Да.

- Любой ценой?

- Да.

- Даже ценой собственной жизни?

- ...

Миша угодил в ловушку. Что ответить на этот вопрос?

- Не бери в голову, - похлопал его по плечу Славка. - Я тоже хотел знать. И круто залетел. Ну, ты помнишь.

- Помню, - ответил Миша. - Я всё видел.

Лучше бы он этого не говорил. Славка смертельно побледнел, испуганно подскочил на месте и в невообразимом пируэте обернулся вокруг своей оси. Не услышал ли кто - вот чего он боялся. Нет, вроде никого... Славка схватил Мишу за воротник, зажал в угол коридора, придвинулся и задышал ему в лицо:

- Что ты видел? Говори!

Впервые за долгое время воспользовался Славка превосходством в физической силе - но Миша не испугался.

- Видел, как тебя били, - бросил он в растерянно-злые глаза то ли друга, то ли врага. - Меня не видели, но я там был.

- Был? На пустыре? Тогда?

- Был. И всё видел. Я лежал за стеной...

Славка лишился дара речи. Страшные мысли сталкивались у него в голове.

- А когда все разбежались, - продолжал Миша, - мы остались одни. Ты и я. Ты лежал на снегу, а я стоял рядом - целый и невредимый. Я смотрел на тебя и хотел добить. Понимаешь? Добить! Насмерть! Ты сделал мне много зла. Ты издевался надо мной, ты избивал меня вместе со всеми, ты называл меня по-всякому... Я хотел, но не мог. Потому что... Потому что я люблю тебя, Слава. Несмотря ни на что. Как люблю всех людей. Как люблю каждого. Я недавно это понял. А чувствовал всегда. Не знаю, как объяснить. Понимай как хочешь.

- С ума сойти, - другого ответа у Славки не нашлось.

- Ты имеешь право знать. Я тоже имею право. Правда за правду - идёт?

- Пожалуй. Ты кому-нибудь говорил?

- Если б говорил, ты бы узнал об этом. Из своих источников информации, - отвёл от себя подозрение Миша.

- Верно, - согласился Славка. - Ты умеешь держать язык за зубами. Это хорошо. На тебя можно положиться.

- Можно, можно, - гнул свою линию Миша. - Расскажи мне правду. До конца. Я выдержу. Это раньше я был трусом. Я не помог тебе. Я убежал. Извини. Но теперь я другой. Я хочу знать правду. Любой ценой. Даже ценой собственной жизни.

- Ладно, я подумаю, - неопределённо пообещал Славка. - Ты только помалкивай, понял?

- До сих пор помалкивал, - напомнил Миша. - И не вижу причин что-то менять.

- Правильно, - одобрил Славка. - Ну, бывай.

- Бывай.

И они разошлись. Тяжело разошлись, не по-доброму.

Однако на следующий день встретились как ни в чём не бывало. Славка напялил привычную маску невозмутимости.

- Привет.

- Как дела?

- Нормально.

- Ну и ладно. Ты это... В общем... погорячился я. Прости.

- Да чего там, какие обиды? Всё хорошо. Жизнь продолжается.

Славка как-то странно посмотрел на Мишу, но не ответил. Немного помолчав, он вздохнул и перешёл к делу:

- Слышь, чего... Я тут подумал... Где ты там прятался?

Миша не сразу сообразил, что он имеет в виду, а потом понял и рассказал:

- Да я, собственно, и не прятался. Поначалу. Там, знаешь, яма такая - ну, дом был раньше - и стена... кусок стены. И как бы лесенка вниз - разбитая вся - от стены в яму - я люблю там сидеть... любил. Там хорошо: спереди яма, сзади стена - никто не подберётся. Укромное место. Никто туда почему-то не ходит, а я хожу... ходил. Посидеть, помечтать, посмотреть на звёзды. Просто побыть. Ну, такой вот я... ненормальный. И в тот раз пришёл. Посидел маленько. На досках. А потом холодно стало, я поднялся уходить - слышу: голоса. Из-за стены. Нет, думаю, лучше не вылезать: заметят, прицепятся, побьют. Меня всегда били. Так за стеной и жду. А стена-то низкая, голову видно - пригнулся - неудобно - я и залёг, в снег зарылся и выглядываю из-за угла. Смотрю, а они ближе и ближе. Прямо на меня идут. Возле стены остановились. А меня уже мороз пробирает. И вылезти нельзя. Даже шевельнуться боюсь. Всё, думаю, кранты. Тут и останусь. А они кричат, ругаются, злятся, драться начали. Я чуть со страху не помер. Совсем же близко - рукой подать. Хорошо, я залёг вовремя. И темно. Они быстро ушли. Я отдышался, поднялся, смотрю - ты. Лежишь и стонешь. И лицо в крови. Темно было, но я заметил. Узнал тебя. Остальных не разглядел, но по голосам тоже узнал. Так, думаю: опять чего-то не поделили. Злые же все, как черти. Чуть что - сразу в драку. Ну да ладно. Главное, что меня не видели. Я хотел уйти. А потом... Потом... Как-то в голову ударило: ночь, пустырь, мы одни, ты лежишь и стонешь... Не спрашивай. Я не смог. Я испугался. Я убежал. Просто убежал. Вот и всё. И никому ничего не сказал - они потом сами признались.

Славка покачал головой:

- Вот оно, значит, как. Пожалел. Ну, спасибо... А я с тех пор ни разу там не был. Не могу. Боюсь. Аж трясёт всего. На тебя вот кинулся. Извини.

- Да чего там. Я понимаю.

- А сходить-то хочется, - продолжал Славка. - Так и тянет. Хочется и колется. Я чего подумал: может, вместе сходим? А? Так оно спокойнее. И покажешь заодно, где ты там прятался. А то я уже не помню, как там чего... А? Пойдём! Там я и скажу тебе правду. Может, ценой собственной жизни.

Славка опустил голову. Было видно, что он сильно боится, но при этом чего-то недоговаривает. Темнит, как обычно.

Миша обнял его за плечи:

- Не бойся. Я тебя понимаю. У меня тоже есть такие места. Страшные. Но я себя пересиливаю. А то пришлось бы из дому сбежать и школу бросить... Давай сходим. После уроков.

- Не-е-ет, - отказался Славка. - Сегодня я не могу. Завтра.

Завтра так завтра. Мише было без разницы.

Но и назавтра ничего не вышло. Славка опять оказался занят и после уроков умчался к себе домой. Мише спешить было некуда, и он неторопливо двинулся к выходу из школы. Навстречу ему шла Оксана, которая в тот день на занятиях отсутствовала. Она, как всегда, прошагала мимо, даже не повернув головы, но волосы её торчали дыбом и были выкрашены в кричаще-красный цвет. Миша всё понял, обернулся, оценил по достоинству, но самонадеянно проигнорировал этот импровизированный стоп-сигнал.

К вечеру в сердце закралось нехорошее предчувствие - а предчувствия Мишу не обманывали. Раздался звонок. Родителей ещё не было - пришлось взять трубку. Звонил Славка.

- Привет, - зашептал он в самое ухо. - Слушай, пошли сейчас. А то меня и завтра не пустят, и послезавтра. Так и не выберусь.

Миша взглянул на часы и в окно: ещё не поздно, но уже темно. Скоро вернутся родители. Уроки не сделаны. Идти не хочется. И предчувствие это, будь оно неладно... Так, стоп! Какие ещё предчувствия? Какие уроки, родители, время, нежелание, темнота? Друг - единственный друг! - просит, умоляет, обещает сказать правду. Ради друга и ради правды Миша был готов на всё.

- Пошли, - ответил он. - Сейчас оденусь и выйду. Подгребай к школе.

Оделся. Вышел. Добрался до школы - пять минут. Тут и Славка нарисовался. Еле дышит. Бегом бежал. Боялся не успеть.

- Пошли?

- Пошли.

Пустырь, на котором очутились Миша и Славка, представлял собой обширное пространство невесть кому принадлежащей земли. Земля эта находилась в таком плачевном состоянии, что с полным правом могла считаться стихийным музеем-заповедником мировой разрухи, творящейся, как известно, в головах людей.

Когда-то на этом месте располагался жилой квартал пригородного рабочего посёлка. Со временем город раздвинул границы и весь посёлок вошёл в его состав. Двух-трёхэтажные домики стали сносить, застраивая освобождающиеся территории высокими серыми коробками. Дошла очередь до последнего квартала. Его, разумеется, тоже снесли и даже успели вывезти половину мусора, но тут начались великие потрясения, жизнь дала трещину и огромная нерушимая страна, разваливаясь на куски, полетела в преисподнюю. И люди забыли про строительство, творчество, созидание - хищною стаей накинулись они на тело разбившейся родины, терзали его и рвали на части, стремясь отхватить кусок послаще да пожирнее.

В общем, наступила разруха. Влиятельные силы мира сего никак не могли поделить между собой многострадальный участок, вследствие чего он и принял нынешний плачевный вид.

Домики исчезли, и земля укоризненно глядела пустыми глазницами бывших подвалов. Кое-где сохранились остатки стен. Между ними валялись обломки кирпичной кладки, полусгнившие балки и доски, ржавое железо, битые стёкла и прочий ненужный хлам. Всё мало-мальски ценное растащили жители окрестных домов. Нехоженые уголки заполонил высокий бурьян, а кое-где выросли рощицы молодых деревьев.

По диагоналям крест-накрест протянулась пара тропинок. На тропинках выгуливали собак, а в развалинах собирались компании молодых людей: послушать музыку, попить пива и выяснить отношения. Ну и, конечно же, на пустырь повадились бегать дети. Лучшего места для игр было не сыскать. Игры эти, как и реальная жизнь, содержали изрядную долю риска, опасности и азарта. Время от времени на пустыре вспыхивали драки и происходили несчастные случаи, иногда - по счастью, крайне редко - со смертельным исходом. Каждый такой случай влёк за собой разбирательство, оцепление, появление милиции, долгие беседы в школе и дома - но скоро всё забывалось, порастало быльём и возвращалось на круги своя. Жизнь продолжалась. Многие родители строго-настрого запрещали детям приближаться к опасному месту, но какого ребёнка остановишь запретами? - разве что больного или забитого вконец. А все жалобы в инстанции оставались гласом вопиющего в пустыне.

Крепким ядрёным морозцем поскрипывал под ногами снег. Миша шагал уверенно и спокойно - Славка, напротив, оглядывался, озирался и твердил, что ему страшно. В конце концов Миша не выдержал.

- Ты чего? Возьми себя в руки. Я же не боюсь, а ты сильнее меня.

- На всякую силу другая сила найдётся, - глубокомысленно изрёк Славка.

- Слушай, - повернулся к нему Миша. - Ты сам всё это затеял. Я не хотел идти. Я ничего не понимаю. У меня в голове куча вопросов: зачем? почему? для чего? Но я их не задаю - просто делаю, о чём меня просят - и всё. Перестань трястись и иди спокойно - не то я поверну обратно.

- Неужели ты не боишься? - изумился Славка.

- Кто любит, тот не боится, - с достоинством ответил Миша. - Да и чего бояться?

Сам он не боялся темноты. Даже в лесу. Даже в раннем детстве.

Впрочем, не так уж было и темно. Зарево городских огней просачивалось через чистую ночь, точно через частое сито. Ярко сияли звёзды. Правая половинка луны покатывалась на дальние дома. По обе стороны тропинки расстилалась снежная целина глубиною не меньше, чем по колено. Гладкая белая поверхность отражала лунный и городской свет, скрывая под собою ямы, кирпичи, прутья, стёкла и другие подвохи. Много ловушек таила в себе эта ночь - зловещая тишина - точно в каком-нибудь южном саду. Или на кладбище.

Тропинка была узкой: двоим не разойтись. Миша сеньором выступал впереди - Славка слугою семенил сзади. Пуганой вороной шарахался он от каждого куста.

- Что это? Кто там стоит?

- Дерево.

- А там?

- Машина старая, выбросил кто-то.

- А там, у стены?

- Не знаю. Столб, наверное. Или камень.

- Надо же! Как привидение!

- Привидений не бывает.

- Ещё как бывает! Мне рассказывали... Ой, оно шевелится! Оно идёт к нам!

- Не болтай чепухи.

- Идёт, говорю! Точно статуя!

- Пригласи её поужинать с нами, - пошутил Миша, но Славка не оценил. - Кстати, мы пришли, - Миша показал пальцем влево от тропинки. - Вон там стена, за нею яма, а перед ней...

- Та белая штука! - сдавленно воскликнул Славка.

- Точно! - присмотрелся Миша. - Надо же - как раз там! - покачал он головой. - Ну, значит, так: у нас два варианта: вернуться обратно или идти по снегу. Скажу тебе честно: я бы вернулся. Там делать нечего. Но если ты хочешь, если так надо - я готов. Хоть по снегу, хоть в огонь, хоть в воду. Ты мой друг, и я для тебя - всё.

- П-пош-шл-ли, - Славкин голос дрогнул: то ли от холода, то ли от страха, то ли ещё от чего. - Только ты первый.

- Хорошо, - согласился Миша и сделал шаг влево.

Снегу и впрямь оказалось по колено. Идти было трудно. Приходилось вытаскивать ноги из глубины и, высоко поднимая над поверхностью, поочерёдно переставлять вперёд. Шаг, ещё шаг, ещё...

Славке было легче: он шёл по следам. Но именно он стонал и скулил:

- Ох, не нравится мне эта белая дрянь! А нам как раз туда!

- Ничего, - успокаивал его Миша. - Подойдём, посмотрим.

Половинка луны светила сзади, и загадочная белая фигура вырисовывалась на фоне сероватой стены.

Подошли. Посмотрели. Поняли. Белый предмет оказался не камнем, не статуей, не столбом, и уж тем более не привидением - он оказался обыкновенной снежной бабой, каких каждую зиму лепят во всех городах и сёлах бескрайней холодной страны. Эта, правда, была высокой - в полный мальчишеский рост. И стояла в нехоженом месте. Слепили её, судя по всему, неделю назад, во время снегопадов. Только кто это сделал? Непонятно.

Славкина ненависть вырвалась из-под пресса страха.

- У-у-у, рожа какая! - прорычал он сквозь зубы. - Ишь, лыбится, мразь! Вот тебе, получай! - Славка ударом кулака снёс бабе голову. - Вот тебе, вот тебе, вот! - ногами порушил он остальное. - На, на, на! - подпрыгивал и приплясывал он на обломках, пока от несчастной бабы не осталась лишь утрамбованная площадка.

- Зачем ты так? - упрекнул его Миша. - Кто-то делал, старался.

- А нечего, - огрызнулся Славка.

Он и сам не знал зачем. Как и большинство разрушителей.

- Ну так вот, - напомнил Миша, - это и есть то самое место. Ты его здорово утоптал. В тот раз снегу было меньше, не то что сейчас. Пройти было легче. А я лежал там, за стеной. - Миша сделал пару шагов, обогнул край стены и плюхнулся в снег. - Ну как, видно меня? - спросил он.

- Видно, - ответил Славка. - Голова торчит.

- Это ты нарочно смотришь. А представь, что тебе не до меня. Что у тебя свои дела. Что ты не подозреваешь о том, что я здесь. И луны нет.

- Пожалуй, - согласился Славка и подошёл к лежащему Мише. - Здорово ты устроился! Пара шагов - и не видать! Ловко!

- Так и я о том же, - Миша поднялся и отряхнулся от снега.

- Постой! - вздрогнул Славка. - Ты чего, один ходил СЮДА? - прежний страх вернулся к нему с удвоенной силой.

- Да, - не понимая причины этого страха, ответил Миша.

- СЮДА? Один? Много раз? - Славкины глаза расширились, а голос упал до еле слышного шёпота.

- Да, а что?

- С ума сошёл! - в Славкином голосе зазмеилась шипящая угроза. - Ты хоть знаешь, что это за место? Ты хоть знаешь, кто здесь хозяин? Ты вообще ничего не знаешь?

- Не знаю, - ответил Миша.

- Обалдеть! - Славка покачал головой и хлопнул себя ладонью по лбу. - Тут такие дела творятся, а он ничего не знает! Ё-моё! И тебя тут ни разу не засекли?

- Нет.

- Обалдеть! Я тащусь! Ну, чувак, ты в рубашке родился! В бронежилете! Пуленепробиваемом! Если бы тебя тут засекли...

- Что?

Славка молчал.

- Что? - повторил Миша свой краткий вопрос. - Что бы со мною сделали?

Славка молчал.

- Послушай, - в очередной раз напомнил Миша. - Я выполнил своё обещание. Пришёл с тобою сюда. А ты обещал сказать правду. Любой ценой. Даже ценой собственной жизни. Ну так скажи, не томи. Сделай это.

Славка молчал. Славка трясся от ужаса. К Мишиному сердцу прихлынула волна томительной нежности.

- Слава, - зашёл он с другой стороны, - кажется, я знаю, зачем ты это сделал. Я знаю, чего ты хочешь. Ты разрушил снежную бабу, и тебе стало легче. Ты перестал бояться и заговорил. А потом опять замолчал. Вот я и подумал... Ты ведь хотел сделать это со мной, да? Отомстить? Рассчитаться? Для этого и привёл меня сюда? Ночью. Одного.

Славка молчал.

- Так сделай это! - крикнул Миша ему в лицо. - Отомсти! Рассчитайся! Легче станет! - и за руку поволок Славку обратно, на вытоптанную площадку перед стеной. - Смотри! - лёг он на спину возле Славкиных ног. - Всё как в тот раз. Ночь. Темнота. Никого. Ты и я. То самое место. Ты сильнее меня. Я лежу. Ты стоишь. Сделай это! Отомсти! Забей меня насмерть! Запинай ногами! Переломай рёбра! Проломи череп! Рассчитайся за всё! Может, тогда тебе станет легче, может, тогда ты уже перестанешь бояться!

Миша не видел Славки. Миша не видел пустыря. Миша не видел земли. Миша лежал с распростёртыми руками, вглядываясь в звёздную бездну и пытаясь обнять её в порыве золотой любви.

- ¡El amo-o-o-o-or! - кричал он в экстазе совокупления со Вселенной. - ¡Sin celos ni odio-o-o-o-o!

И добрая Вселенная дарила ему золотые откровения.

Славка молчал. Славка стоял в стороне. Славка отчаянно делал вид, что его здесь нет, что его вообще нет на свете. Славка пытался отступить к стене и спрятаться за ней.

Миша перевернулся и поднялся на колени.

- Ты этого хочешь, да? Я знал. Я чувствовал. Я сразу всё понял, как только ты позвонил. Давай, не бойся. Ударь меня. Ударь в лицо. Ударь по голове. Ударь в живот. Смелее. Ну! Ты же делал это раньше. Давай! Я весь для тебя.

Славка шагнул обратно.

- Весь для меня, говоришь? - нарушил он шипением тишину. - Ну хорошо, держись! - и, сорвав Мишину шапку, схватил его рукою за волосы. - Сейчас я тебе покажу! Сейчас ты у меня завоешь! Сейчас ты у меня запоёшь!

Резким движением Славка запрокинул к луне светлое Мишино лицо.

- Ты попа-а-ал, чува-а-ак, - заглядывал он в глаза своей беспомощной жертве. - Ты пра-а-ав. Мы одни. Нам никто не помеша-а-ает. Ты весь для меня. Ты в моей власти. Я сильнее тебя. Я могу сделать с тобою всё, что хочу, - и с вывертом рванул за волосы: несколько раз туда и сюда, вверх-вниз и по кругу.

- Да, - с воодушевлением отозвался Миша. - Я в твоей власти. Ты сильнее. Ты можешь сделать со мною всё, что хочешь, - и просиял ослепительной лунной улыбкой.

- Я могу оторвать тебе голову, - продолжал Славка.

- Да, ты можешь. Ты можешь оторвать мне голову, - улыбался Миша.

- Я могу выдавить тебе глаза.

- Да, ты можешь. Ты можешь выдавить мне глаза.

- Я могу лупить тебя по морде. Я могу пинать тебя ногами. Я могу хлестать тебя по щекам. Сколько хочу, столько и буду хлестать - хоть всю ночь, хоть до утра - и никто мне не помешает, никто! - Славка действительно хлестнул: раз, другой, третий - но как-то несильно и неуверенно, будто сомневаясь в своей правоте.

- Да, ты можешь. Ты можешь лупить меня по морде. Ты можешь пинать меня ногами. Ты можешь хлестать меня по щекам - сколько угодно, хоть всю ночь, хоть до утра - и никто тебе не помешает.

- Я могу зарыть тебя в снег. Я могу размазать тебя по стене. Я могу... - Славкина фантазия истощилась.

- Да, ты можешь. Ты можешь зарыть меня в снег, ты можешь размазать меня по стене, ты можешь убить меня как угодно. Ты можешь всё. Всё, что захочешь. Ты сильный - я слабый. Я не могу - ты можешь. Сделай это, Слава. Не бойся.

Но Славка не сделал. Ничего. Лишь крепко держал Мишу за волосы и пристально вглядывался ему в глаза.

Что-то было не так. Не так, как положено. Не по правилам. И Славка понимал, что´. В глазах жертвы не было страха. Это противоречило всему: инстинктам, привычкам, теориям, догмам, наставлениям, книгам, фильмам - здравому смыслу, в конце концов. В глазах жертвы должен быть страх - таков закон природы. Непреложный, вечный закон тьмы. Закон пожирания и вражды, закон подчинения и насилия, закон ненависти и зла, закон выживания и естественного отбора. И этот закон был нарушен. Другой закон оказался сильнее. Коса смерти нашла на камень - на золотой самородок любви. Глаза жертвы сияли любовью. Невиданной любовью. Любовью несмотря ни на что. Любовью Дорельяно. И Славка отступил.

- Что ты за человек? - отчаянно крикнул он. - Кто ты? Почему? Зачем? Что ты со мною сделал? Я не могу!

Миша поднялся и посмотрел на Славку. Славка плакал. Славка скулил и вздрагивал. Славка стонал и всхлипывал:

- Я не могу! Не могу! Как и ты! Ты не смог, и я не могу! Не могу, и всё! Всё могу и ничего не могу! Никакой я не сильный! Вот!

Миша обнял его за плечи.

- Не отталкивай меня, - попросил он. - Не отталкивай. Ты сильный. Ты сильнее меня. Это ничего, что ты плачешь. Это ничего. Всё равно ты сильный. Плачь на здоровье - я никому не скажу.

- Не скажешь, - прорыдал Славка. - Ты уже никому ничего не скажешь.

- Что ты, Слава? - погладил его по голове Миша. - Зачем ты так? Всё хорошо. Жизнь продолжается. Мы же друзья. А хочешь, я буду твоим слугой? Я слуга - ты хозяин. Ты будешь командовать, а я подчиняться. Ты будешь шагать впереди, а я - семенить сзади. Ты будешь лупить меня по щекам и делать со мною всё, что захочешь. Я не обижусь. А когда тебе это надоест, мы снова станем друзьями, возьмёмся за руки и пойдём туда, где сияет звезда золотой любви. Великой, чудесной, золотой любви. И ты перестанешь бояться. Навсегда.

Славка всхлипывал.

- Расскажи мне правду, - настаивал Миша. - Чего ты боишься? Что тебя гложет? Что не даёт дышать? Ты же знаешь: я умею держать язык за зубами. Мы одни. Нас никто не услышит. Что это за место? Что здесь произошло? Что связывает тебя с Оксаной? Ты прав, она гуляет с половиной школы и ещё со многими - но не с тобой. Почему? Расскажи мне, Слава. Пожалуйста.

- Не-е-ет, - замотал головою Славка. - Не здесь. Потом. Когда-нибудь.

- Хорошо, - согласился Миша. - Потом так потом. Когда захочешь. Но помни: это нужно тебе. Чтобы перестать бояться.

- Пошли, - дёрнулся Славка. - Быстро. Давай, давай. Может, ещё успеем.

- Куда? - не понял Миша, но Славка тянул его за руку.

Возвращаться по собственным следам было легче. Без особых усилий выбрались они на тропинку.

- Вперёд, - Славка подтолкнул Мишу в спину. - Давай, давай, шевелись. Только бы успеть. Только бы успеть.

И они зашагали к выходу с пустыря.

Вся эта история заняла не так уж много времени. Время - оно ведь относительно: малый отрезок его может вместить в себя кучу разных событий. Миша об этом знал и не удивлялся, что правая половинка луны по-прежнему висит над домами, только немного ниже.

- Вот видишь, - говорил он Славке, - всё в порядке. Ничего не случилось. А ты боялся. И побывали, где надо, и поговорили - хоть и не до конца. Ладно, успеем ещё. В следующий раз...

- Следующего раза не будет, - упавшим голосом пролепетал Славка. - Слышишь? Не успели.

- Ничего не слышу.

- Это он! - шептал Славка. - Он идёт! Бежим!

Вот теперь Миша слышал отчётливо. Спереди приближался звук тяжёлых шагов.

- Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! - отсчитывали шаги последние мгновения Мишиной жизни.

- Бежим, говорю! - тянул его за руку Славка. - Бежим! Опять не боишься? Да что ж такое? Он убьёт тебя, понимаешь? Бойся же, наконец!

- Кто любит, тот не боится.

- Опять ты за своё? Нашёл время... А впрочем, как знаешь. Своя шкура дороже. Я предупредил. Прощай, - в самое Мишино ухо вонзил свои вытянутые губы Славка и, не рассчитав, мазнул ими по щеке. Будто поцеловал. И тут же исчез. Испарился. Словно не было человека.

- Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! - из призрачной светотьмы соткалась высокая чёрная фигура.

Фигура приблизилась к Мише и хрипло пророкотала:

- Это ты, что ль, Ксюхе мозги... загадил? - послышалось другое, грязное слово.

- Я, - только и успел ответить Миша, как мощный удар в лицо едва не сбил его с ног.

Такой удар снёс бы голову даже каменной статуе - Миша ничего не мог ему противопоставить. Он и сообразить-то ничего не успел - но тело - надёжное, верное, молодое тело, едва ли не с рождения приученное к побоям - это тело отреагировало мгновенно. Стремительно отскочило оно назад, и удар потерял половину силы. Миша даже на ногах устоял. Только бы не упасть, только бы не упасть, - лихорадочно думал он. - Кто упал, тот пропал. А ноги уже несли его прочь - назад, по тропинке, в глубину пустыря. За спиной раздавался топот и слышался крик:

- Стоять! Стоять, я сказал! - и куча иных разных слов.

Миша мчался во весь опор, не чуя под собою ног - просто летел по воздуху - и всё-таки проигрывал. Топот и крик приближались. Каким-то непостижимым для себя образом Миша прибавил ходу - может, удастся оторваться? Страха не было - было огромное, страстное, безумное желание жить. Жить, жить, жить! И ещё бы хоть что-нибудь понять.

Топот поотстал, и Миша сумел бы спастись - наверняка бы сумел - но тут впереди показалась другая фигура, бегущая навстречу.

- Руби его! - крикнули сзади. - Вали с копыт!

Миша остановился. Тропинка узкая - двоим не разойтись. Пропал. Страха не было. Но тут боковым зрением он заметил следы. Следы, уходящие влево. Именно здесь они со Славкой покинули тропинку и двинулись к стене. Это были их следы - хорошо утоптанные: двое прошли туда и обратно. Судьба дразнилась лазейкою. Раздумывать было некогда. Миша свернул и поскакал по следам.

Преследователи столкнулись и стали о чём-то спорить. Миша не слышал ничего - со всею возможной скоростью перепрыгивал он по глубоким вмятинам, спасая свою жизнь. Выбравшись на утоптанную площадку перед стеной, он остановился, обернулся и отдышался. Погони не было. Двое торчали на тропинке и что-то друг другу втолковывали. Но вот первый из них решился и по тем же следам направился к Мише. Второй пошагал за ним.

Миша стоял и смотрел, как они приближаются. Отступать было некуда: сзади стена и яма. И он перед этой стеной - как та снежная баба, на том же месте - сейчас они подойдут, разнесут его на куски и втопчут в снег. И выглядит он так же: бледный, открытый, беспомощный, залитый лунным светом - дон Мигель Дорельяно. Их фигуры черны и расплывчаты, лиц не видать: им луна светит в затылок, а ему - в глаза. Выхода нет, выхода нет, выхода нет...

- Кто вы? Что вам нужно? - выкрикнул дон Мигель.

- Сейчас узнаешь! - захохотал первый - высокий, громадный, тяжёлый. - Сейчас всё узнаешь!

Второй - поменьше - молчал.

- Это из-за Оксаны? - закричал Миша. - Ты говорил про Оксану! Это из-за неё? Ты её любишь?

- Не твоё дело! - послышался ответ. - Ты её больше не тронешь!

- Я не трогал! - защищался Миша. - Мы просто дружили!

- Вы больше не будете дружить!

- Кто ты? Скажи!

- Я твоя смерть! - захохотала фигура. - Сейчас ты умрёшь!

Миша в отчаянии прижался к стене и запрокинул голову к небу. Там высоко-высоко сияла Капелла - его золотая звезда.

Помоги! - взмолился он в сердце своём. - Помоги, Эскапелья! Выведи меня отсюда! Где-то же должен быть выход!

И звезда помогла. Приглядевшись, Миша заметил, что горит она не над самой головой, а как бы немного сзади. Туда? Но ведь там же яма! А что, если...

Если обогнуть и стену, и яму, если преодолеть остальные препятствия, можно выбраться на другую, поперечную тропинку и таким образом спастись. Правда, на той тропинке тоже может кто-нибудь подстерегать, но попробовать стоит. А они идиоты. Не догадались зайти с двух сторон. Или им просто влом. По следам-то легче. Да и куда он денется? Но надо немного подождать, иначе они догадаются и срежут путь. Пусть подойдут поближе. И, улучив мгновение, Миша рванул вдоль стены.

Они догадались, но было поздно: Миша успел сделать несколько шагов по снежной целине и оказался в относительной безопасности. Они зарычали и разразились непристойной бранью. Вернее, разразился один, первый - огромный детина - второй, мелковатый, по-прежнему молчал. Добыча опять ускользала - ускользала по глубокому снегу, едва переставляя ноги - но всё-таки ускользала. Надо было идти за ней - а не хотелось.

Все преимущества здоровенного парня обернулись ему во вред. Под собственной тяжестью проваливался он в снег выше колен и не поспевал за хлипким и лёгким Мишей.

- Не уйдёшь! - задыхаясь, хрипел он в спину. - Всё равно я тебя достану! Ты труп! - и мат-перемат через каждое слово.

Миша обогнул стену и двинулся наискось от ямы. Дальше путь пролегал через открытое место, но за ним в темноте притаилась другая яма. Миша знал о той яме - надо было пройти по самому её краю - там узенькая тропиночка, просто сейчас она занесена снегом.

- Стоять! - доносилось сзади. - Всё равно достану! Не сейчас, так потом! Из-под земли достану!

Миша уходил молча. Погоня продолжалась. Странная сонная погоня - со скоростью черепахи.

Снегу на открытом пространстве было меньше, и преследователи начали приближаться. А силы заканчивались.

Вот и вторая яма. Теперь надо быть внимательным - держаться не слишком близко, но и не слишком далеко. Точно рассчитать расстояние, вписаться в поворот, обогнуть яму, а за ней - тропинка.

Они уже близко. Они сильнее. Дышат в спину. Не уйти.

Миша повернулся и крикнул:

- Стой! Скажи правду! Скажи правду, а потом убей!

Злорадный хохот был ему ответом.

- Всё равно я тебя люблю! Несмотря ни на что!

- Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

Миша заплакал. Конец. Всё напрасно. Прощай, Эскапелья. Прощай, золотая любовь.

Ещё один шаг - по инерции, спиною вперёд - и тут что-то треснуло под ногой, опора исчезла, земля разверзлась - и Миша почувствовал, что летит, опрокидывается, падает - падает в кромешную тьму, в чёрную бездну, в отверстую пасть преисподней.

Глава 6.

Миша открыл глаза и увидел свою звезду - яркую золотую Капеллу. Это была она: Миша узнал бы её из тысяч, из миллионов, из миллиардов звёзд. С малюсенького кусочка неба, с вершины вершин и высоты высот, из самого зенита смотрела она на него - бессильно распростёртого на дне преисподней - а он смотрел на неё - смотрел и улыбался. Сияющим золотым копьём застряла она в глотке дракона - и не позволила хищным челюстям захлопнуться навсегда. Остальное пространство тонуло во тьме.

Взором воскресшего сознания окинул Миша закоулки души и тела - и свёл воедино свои ощущения.

Боль. Боль в спине, в голове, в ногах - во всём теле - тупая, противная, всеохватная боль.

Усталость. Тоска. Одиночество. Страх? Страха не было - нестерпим его ночным глазам золотой свет любви. Да, любви. Ибо любовь - была. Любовь к жизни, к миру, к солнцу, к земле, к людям - любовь ко всему и ко всем. Любовь несмотря ни на что. El amor sin celos ni odio.

Не было чего-то другого. Чего-то привычного, важного, повседневного, чего не замечаешь в суете, а потом горько плачешь о потере.

Миша перевернулся на бок, подтягивая под себя локти и колени. В сторону посыпался снег, мелкий мусор и колючие ошмётки. Продолжая переворачиваться, Миша поднялся на четвереньки. Жгучая боль пронзила всё тело. Миша хотел закричать, но не смог. Даже выдохнуть не смог - и вдохнуть тоже. Не было дыхания - удар при падении на спину отбил его напрочь. Лёгкие слиплись в лепёшку, и ни единый стон, ни единый глоток воздуха не могли вырваться из них - как и попасть внутрь. Перед глазами поплыли цветные круги. Миша вертелся ужом, Миша выгибал спину, Миша втягивал и расслаблял живот - всё было напрасно. И только на пределе отчаяния вырвался у него первый сдавленный стон. Ы-ы-ы-ы-ы... И ещё один. Ы-ы-ы-ы-ы... А потом уже вдох. Первый вдох. Второй. Третий... О-о-о-о-о! Если б вы знали, люди, какое наслаждение, какое блаженство, какое счастье - просто дышать! Просто ходить, просто видеть, просто улыбаться - просто жить! Вы бы никогда, никогда, никогда ни на что не жаловались! Никогда бы не задумались о самоубийстве! Никогда... Эх, не поймёте! О-о-о-о-о!

Миша дышал. Миша наслаждался каждым вдохом и каждым выдохом - каждым мгновением вернувшейся к нему жизни. Миша поднялся на ноги и смотрел на свою звезду. Миша горел желанием жить - жить, жить, жить! - и желание это было достаточно сильным. Отчаянно не хватало света. Да будет свет!

И стал свет. Золотой свет любви - вспыхнул он ярко-ярко - вокруг всего тела - и властной упругой волной разорвал окружающую тьму.

Миша огляделся. Узкий подземный коридор. Две неоштукатуренные кирпичные стены параллельно друг дружке. В торце - перпендикулярная стена. Другого торца не видно. Может быть, там выход? Нет, там какой-то завал - почти отвесный завал из камней, досок, стёкол и ржавого железа. И весь этот мусор засыпан снегом - лишь острые прутья да углы торчат. Всё запрятано, всё зыбко, всё ненадёжно. Чуть вывернется какая штучка и... Лучше не соваться. Бо´льшая часть коридора накрыта досками и фанерой - лишь возле торцевой стены, там, где упал Миша, зияет в потолке рваная дыра с высокими снежными краями. А выше - ночное небо и золотая Капелла.

Миша узнал это место. Как же он забыл про него? Как не сообразил раньше? А теперь уже поздно.

Возле второй ямы, до которой он почти добрался, имелось узкое подземное помещеньице, коридорчик, отделённый от основной части подвала тонкой кирпичной перегородкой. Смысл и назначение этого коридорчика навеки затерялись в глубинах истории, однако после разрушения дома изобретательные дети приспособили уютный закуток под место своих тайных сборищ. В тесном уголке было хорошо, весело, спокойно - никакие взрослые не помешают - можно посидеть, поиграть, обсудить важные вопросы безо всяких запретов, нравоучений и указаний свыше. Именно дети и навели здесь порядок: освободили пол от крупного мусора, а недостающий потолок соорудили из досок, картонок и листов фанеры. Такой потолок худо-бедно защищал от дождя и посторонних взглядов. Миша тоже бывал в этом месте, но только в тёплое сухое время: тогда можно было спускаться и подниматься по тому самому завалу, да и то с большой степенью риска. Теперь же единственный выход превратился в заснеженный склон, грозящий лавиной и камнепадом всякому, кто к нему прикоснётся.

Сверху, однако, ничего не было видно, тем более в темноте. Фанерный потолок хоть и расслоился от сырости, но всё-таки выдерживал равномерное давление снега, а под Мишиной ногою треснул, проломился и... Надёжное укрытие обернулось ловчей ямой.

Как же из неё выбраться? Стены высокие: метра два, если не больше, да ещё полметра снега над ними. Подпрыгнуть, ухватиться за край и подтянуться на руках? Нет. Слишком высоко - не допрыгнешь, край завален снегом, а подтянуться на руках Миша не мог. Ни разу. Ещё один повод для насмешек и унижений.

Залезть по завалу - нечего и думать - очень уж круто, снежно и скользко, а если поедет - накроет с головой. Осторожно разобрать завал тоже не получится - смёрзлось там всё.

Позвать на помощь? Но кто услышит? Ночь, снег, пустырь. Разве что те двое. Кстати... Миша прислушался. Ни звука. Полная тишина. Похоже, ушли. Убрались не солоно хлебавши. Должно быть, испугались свалиться в эту чёртову яму. Или просто устали ждать. Подумали, что ему конец.

Неужели конец? Смерть и могила? Даже копать не надо. По весне найдут. Может быть.

Обидно, однако. Не страшно, а именно обидно. Так хорошо всё начиналось, а тут такая фигня, понимаешь. Эх, отрастить бы крылья!

Миша опять посмотрел наверх. До поверхности рукой подать. Там свет, там свобода, там жизнь. Там яркая звезда Капелла. Та самая Капелла, что вывела из преисподней дона Хуана. Из преисподней! А тут чего? Паршивый подвальчик! Тьфу! Остаться в нём навсегда? Подумать противно. Нужна идея, хорошая идея! Эскапелья, помоги!

- Иди! - разнёсся по просторам сознания звонкий золотой голос.

Идти? Но как? Идти по отвесной стене - без верёвок и прочего альпинистского снаряжения? Это невозможно. Или возможно? Ведь коридорчик узкий, и если упереться спиной...

Миша упёрся спиной в одну из стен, а поднятой ногой - в другую. Напрягся и, подтянув вторую ногу, упёр её рядом с первой. Получилось! На Мишино счастье, коридорчик имел необходимую ширину - как раз по длине ног.

Но что же дальше? А дальше надо передвинуть вверх спину - упереться руками, оттолкнуться и... соскользнуть на пол. Нет, так не пойдёт. В чём-то он ошибся. Чего-то не учёл. Миша проанализировал свои ощущения и сделал вывод: рукам нужна опора. Какая-нибудь. Необходимо использовать любые неровности: выбоины, сколы, наплывы цементного раствора. По счастью, всего этого здесь достаточно. Гладкие стены не оставили бы надежды.

Золотой свет любви по-прежнему окружал Мишу. Прекрасный, добрый, чудесный свет - тёплый, ласковый, нежный - такой необходимый сейчас. Спасибо, спасибо, спасибо - спасибо тебе, Эскапелья - самая лучшая девочка во Вселенной!

В золотом сиянии отчётливо виднелись обе стены со всеми их трещинами, неровностями, надписями и дефектами. Миша внимательно изучил каждый кирпичик и каждую зацепку для рук нанёс на карту собственной памяти. Потом поразмыслил и проложил по этой карте маршрут.

Итак, всё сначала. Упор спиной, ноги в стену, под руками два маленьких углубления. Толчок основаниями ладоней - раз! - и спина переехала на пару сантиметров вверх. Ура!

Ноги переставлять было легче. А вот рукам приходилось искать опору. Так: слева широкий потёк, справа едва не полкирпича выбито. Отлично. Раз! Целых пять сантиметров, наверное! Ура!

А теперь сложнее. Подходящих опор рядом нет - надо переместиться вбок - там есть неплохая парочка выбоин. Так, аккуратнее... Раз! Есть! Сантиметра полтора по высоте проиграно, но зато под руками опять опора. Ничего, отыграем. Раз! Отыграли с лихвой!

Сантиметр за сантиметром - вверх. Как же, оказывается, это трудно! Неимоверно трудно! Безумно трудно! Тело, знакомое с ранних лет - какое же оно тяжёлое! И как же оно болит - а надо постоянно держать его в напряжении! Постоянно! Не расслабляться ни на секунду! Иначе...

Спина упирается в надпись 'Я тебя люблю', а ноги - в три неприличных буквы. Прикольно. Символично. Постойте, но эти надписи были почти на уровне глаз! А значит... Как высоко он поднялся? Миша посмотрел вниз. От вытянутых ног до пола - сколько? метр? больше? Страшно! Миша боялся высоты. Летом, залезая на крышу, он преодолевал этот страх с помощью Эскапельи, а здесь... Если сорваться и упасть...

Сорвался и упал. Больно. Обидно. До слёз. Всё пропало. Он так старался - и всё насмарку! Всё болит. Голова болит. Спина болит. Ноги болят. Руки болят. Лоб в испарине. Ладони в крови. Сердце колотится пойманной птицей. Дыхания не хватает...

Ну что, сдаться, что ли? Ведь сделал уже всё, что мог? Где-то же должен быть предел? Миша уселся на пол, уткнулся лицом в колени, бессильно обхватил их руками и застыл. Смерть так смерть. Все там будем...

.......................................................................................................................................

Долго сидел. То ли спал, то ли бодрствовал, то ли бредил, то ли метался, то ли плакал, то ли замерзал.

- Иди! - раздался тот же золотой голос.

Миша оторвал лицо от колен. Протёр рукавами заплаканные глаза. Поднял их к небу. И в третий раз полыхнуло:

- Иди!

Внутренний свет засиял с новой силой. Нет, не всё потеряно! Надежда не умерла, и рано ещё сдаваться! Жизнь продолжается! Несмотря ни на что!

Да, да, да! Я иду! Я иду, Эскапелья!!! Я иду к тебе-е-е-е-е!!!!!! ¡El amo-o-o-o-or!!!!!!!!!

Всё те же стены. Всё тот же маршрут. Всё те же опоры. Всё те же рывки. Только не повторять ошибок! Только не оглядываться! Только не смотреть вниз! Вверх, вверх, вверх! К яркому золотому свету солнца, звёзд и любви! Раз - сантиметр, раз - сантиметр, раз - сантиметр, раз...

¡No mires atrás! (Не оглядывайся!) - это же последние слова Эскапельи! Последние перед расставанием. Как же я забыл? Как же я не понял? Идиот! Вот что она имела в виду! Милая, хорошая, добрая Эскапелья - ты всё знала! Ты знала, что меня ждёт. Ты знала и предупредила. А я, дурак, не понял и не послушал. Поделом. Отныне я буду слушать тебя, Эскапелья. И всё-всё-всё буду понимать. И делать всё, как ты скажешь. ¡El amor!

Да, да - раз-раз-раз! Da, da - más-más-más! Нет, господа хорошие, не знаете вы нас! Вам кажется, что вы сильны, но на всякую силу другая сила найдётся! И только сила любви - самая сильная сила в мире! Нас просто так не возьмёшь! Род Дорельяно бессмертен! ¡El amor!

¡Más, más - no mirar atrás! ¡Más, más - no mirar atrás! ¡No mirar abajo y parar jamás! ¡No mirar abajo y parar jamás! (Раз, раз - не опустим глаз! Раз, раз - не опустим глаз! Никакие страхи не остановят нас! Никакие страхи не остановят нас!) Что миновало - то миновало. Что миновало - того больше нет. Нет больше мрака, смерти и страха, нет остановки, возврата нет. Только верх, только небо, только звезда! Только жизнь, только свобода, только любовь! ¡El amor!

¡Más, más! - ¿A dónde vas? ¡Más, más! - ¿A dónde vas? ¡Voy siempre adelante y nunca voy atrás! ¡Voy siempre adelante y nunca voy atrás! (Да, да! - Идёшь куда? Да, да! - Идёшь куда? Вперёд иду всё время, обратно - никогда! Вперёд иду всё время, обратно - никогда!) ¡El amor!

¡Paso, paso y otro paso! ¡Eso, eso y sólo eso! (Шаг, шаг и новый шаг! Так, так и только так!) Страха нет. Отчаяния нет. Ещё сантиметр. Ещё сантиметр. Привала не будет. Возврата не будет. И больше не будет пути назад. Всё это только досадный разлад. Грозный оскал мирового зла. Зло одолеем, зло уничтожим, зло победим и развеем в прах - так, так и только так! Шаг, шаг и новый шаг! ¡El amor!

¡Chico andante, vive al vivo, marcha adelante, sube arriba! ¡Arriba, arriba y sólo arriba! ¡Arriba, arriba y sólo arriba! (Мальчик-скиталец, с верой живи, вверх поднимайся к звёздам любви! Вверх, вверх и только вверх! Вверх, вверх и только вверх!) ¡El amor!

Si tú supieras, si tú supieras cuantas fuerzas, cuantas esperas hasta ahora, mi subidor, se ocultaban en ti... ¡El amor! (Мальчик забитый, робкий и слабый, если бы знал ты, если бы знал ты, сколько таинственных сил до сих пор было сокрыто в тебе... ¡El amor!)

Миша менялся, менялся, менялся. С каждым движением, с каждым шагом, с каждым новым отрезком пути. Надо меняться, чтоб не сорваться, надо меняться, чтоб дойти. Так, так - и только так! Шаг, шаг - и новый шаг! ¡El amor!

Старая куртка стиралась о стену, с треском рвалась - на части, в клочья - чёрные клочья слетали вниз - один за одним, один за одним - словно слезала с истёртой спины старая, грязная, дряблая кожа, сменяясь новой: упругой, гладкой - чистой, светлой, золотой. ¡El amor!

Тело - всего лишь оболочка. Узкая, тесная, грузная оболочка. Фантик, пелёнки, кокон, скорлупа. Тело хранит, тело скрывает, в теле свободный дух созревает. Но вот настаёт момент - и зрелый дух не нуждается больше в теле. Тогда разрывается тесный кокон, тогда разбивается скорлупа, тогда развиваются все пелёнки и фантики прочь отлетают навек - зрелый дух обретает свободу и устремляется к цели своей: всем сомненьям наперекор - к любви бессмертной... ¡El amor!

Свобода - не цель, но во всяком деле свобода нужна, чтоб достигнуть цели. Только свободный смелый взор видит цель... ¡El amor!

Тело - всего лишь защитная маска. Чёрная маска на лике незрелости. Маска хранит, маска спасает, маска постыдные тайны скрывает. Но вот наступает миг прекрасный - миг ослепительной истины ясной - чёрная маска слетает прочь - свет разрывает тёмную ночь - свободный дух на свет родится - и больше уже ничего не стыдится. Свободный дух сияет звездой - чистой, светлой, золотой. ¡El amor!

Внутренний свет разгорался всё ярче, всё ослепительнее, всё чище - словно стена протирала тряпкой покрытое грязью стекло фонаря. Да, да - всё не зря! Да, да - всё не зря! Так начиналась новая жизнь - чистая, светлая, золотая. Прежняя жизнь оставалась там, в тёмном низу, в глубине подвала. Есть, есть такой закон: умереть, чтоб родиться... ¡El amor!

Можете резать, стрелять из нагана - мы не боимся, мы - Дорельяно: нас не пугают ни крест, ни костёр - наша звезда впереди... ¡El amor!

Спина болела - болела сильно - но с каждым приступом страшной боли в этой спине прорезались крылья: крылья свободы, крылья воли - белые крылья любви святой - чистой, светлой, золотой! ¡El amor!

Миша взбирался, карабкался вверх. Миша смотрел только вверх. Вверх, вверх и только вверх! Туда, где сияла его звезда - его истина, жизнь и любовь. Заветная золотая звезда протягивала ему тонкий спасительный луч, звала и манила за собою, указывала верный путь, и, следуя её неодолимому зову, выбрался Миша на поверхность.

Осталось немного. Силы заканчивались, в голове мутилось, спина не находила опоры. Пришлось упереться задницей - тоже немаловажная часть тела. Руками расчистить снег, схватиться за край стены. Только не соскользнуть! Только не соскользнуть! Под руками не должно быть льда! Ноги должны упираться в стену - в стену, а не в снег! Последнее усилие. Предельное внимание. Раз! Упор руками, толчок ногами, переворот назад - одновременно - да-а-а-а-а-а-а-а!!!!!!!!!!!!!! Получилось!!! Раз! Перекат по глубокому снегу подальше от края. Всё.

Долго лежал Миша без движения. Сил не осталось совсем. Лежал и смотрел в небо. Просто смотрел и ни о чём не думал, отдавая себя во власть этому небу, этому миру, этой судьбе. Голова кружилась, спина болела, желудок пустовал, перед глазами плыли круги, а на раскинутых в стороны руках горели морозным огнём алые стигматы содранных в кровь ладоней. И холод, холод, ужасный холод - холод леденил снизу, наваливался сверху, пробирал до костей, бил мелкой дрожью, лапой смерти поглаживал сердце. Миша забыл о холоде: когда опасностей много, их заслоняет одна, самая главная. Но главная опасность миновала - и остальные накинулись стаей.

Дух силён, а плоть слаба. Спина болит, но позвоночник не сломан - это хорошо. Голова не болит, а просто какая-то каменная - будто её вовсе нет. Такое бывает с затёкшей рукой или ногой - и с головой, оказывается, бывает. Два противоположных удара: кулаком в лицо и затылком об пол - это вам не шутки.

А тот-то хорош! 'Я твоя смерть!' Грозился из-под земли достать. Что, достал, фраер беспонтовый? Лох ты базарный, а не фраер в натуре.

Миша поймал себя на мысли, что думает о противнике на его корявой фене. Фу! ¡Y yo soy un bravo! (А я молодец!) - подумал он о себе на золотом языке. - ¡Lo he hecho! (Я это сделал!) И под усеянным звёздами небосводом обратил он взыскующий взор своего сердца к далёкой невидимой Эскапелье и вознёс ей безмерную благодарность за чудесное спасение своё. Ибо нет в мире преисподней, из которой не вывела бы человека настоящая, искренняя, великая любовь. Любовь несмотря ни на что. Любовь без ревности и ненависти. El amor sin celos ni odio.

Миша поднялся на ноги и побрёл обратно. Брёл по натоптанным следам через весь пустырь, брёл, окружённый золотым сиянием. Никто его не видел. Никому он не был нужен. Людям плевать на тех, кто жертвует собой ради их спасения. Ну и ладно. А следы-то какие плотные! На славу постарались ребята! Молодцы!

Добрёл до угла стены, обогнул его и снова, в который раз, выбрался на ту же утрамбованную площадку. Луны нет - закатилась за дома. Тёмная морозная ночь. Искорки мерцающих звёзд. Капелла сместилась к западу, указывая обратный путь. И никого. Один только он - золотая звёздочка у серой стены. Надо идти дальше.

А дальше за этот вечер образовалась тропинка, проложенная девятью парами ног. Миша добавил десятую. Первым пришёл - последним уходит.

Вот и основная тропинка, начало пустыря, улица, поворот, улица, двор, подъезд. Лифт, этаж, дверь, звонок.

Открыли. Увидели. Оторопели.

- Явился, - послышалось сипение матери. - Попозже прийти не мог? Ты знаешь, сколько сейчас времени? Знаешь?

Мать подобралась, присела, поджала губы и съездила сыну ладонью по уху. Миша едва почувствовал. Головы не было - одно название.

- Ночь на дворе! Все нормальные дети дома сидят! Спят уже! Все! Один только он где-то шляется! Я уже всех ребят обзвонила - никто ничего не знает! Шалава твоя не знает, Слава не знает!

Молодец, - подумал Миша. - Не раскололся. Значит, и я буду держаться.

- В милицию хотела звонить! - вопила мать. - В больницу! В морг! Нет, думаю, обожду - может, ещё припожалует. Знаю, что шебутной, да и какая сейчас милиция... Но ТАК поздно? ТАК поздно! Это уже слишком! Это ни в какие ворота не лезет! Тебе что, дня не хватает? Вечера не хватает? Куда тебя понесло на ночь глядя? Куда? Отвечай!

Вот оно, неизбежное. Что делать? Сказать правду? Ага, как же, как же! Попробуй, скажи - и эта квартира обернётся клеткой, тюрьмой, ловчей ямой - отныне и до конца... ну, до конца детства-то уж точно. Даже если опустить некоторые подробности. Кстати... - Миша окинул себя взглядом. - Фффу-у-у, пронесло - хотя бы за это отвечать не придётся. Внутренний свет погас, но Миша чувствовал его в себе и знал, что свет этот не исчез, никуда не делся, а просто вернулся в глубину. И ещё Миша знал -точно знал - что сумеет зажечь этот свет, когда пожелает. Окрепло желание в испытаниях и сделалось достаточно сильным.

А правду говорить нельзя. Ни в коем случае! Вылезти из одной ямы, чтобы угодить в другую - бездонную, безнадёжную - нет уж, спасибочки. Плавали, знаем.

И всё возвратилось на круги своя. Миг ослепительной истины сменился вечною тьмою лжи. Той самой лжи, на которой основана и которой пропитана сверху донизу вся эта чёртова семейка. Опять надо врать - как всегда. Иначе здесь не выжить.

Но только не спешить. Не суетиться. Постоять, помолчать, потянуть время. Тогда мать сама придумает несколько версий его отсутствия, из которых можно будет выбрать наиболее подходящую. А пока просто погреться. Какое блаженство - стоять в тепле!

- Молчишь? - звенело в ушах. - Слово сказать боишься? Как гадости вытворять, так он смелый, а как отвечать - в кусты! Я тут с ума схожу, таблетки глотаю, места себе найти не могу, бегаю, как собака, из угла в угол - а он стоит - с ножки на ножку переминается да глазки закатывает - невеста засватанная! Конечно, чего там: мать полает да отстанет! И опять можно будет фортели выкидывать!

Мать отступила на шаг, оглядела сына с головы до ног и сменила тему:

- Господи, а это что такое? Ты посмотри, на кого ты похож! Весь грязный, как... не знаю кто! Тебя где валяли? Где, спрашиваю? На улице снег, мороз - где ты так изгваздаться-то сумел? Просто ума не приложу! Это ж надо так извозюкаться! В холод! Зимой! Верно сказано: свинья грязь найдёт. И мокрый весь! Точно, мокрый! - она потрогала рукав куртки и, наклонившись - одну из брючин. - Весь мокрый - с ног до головы! С ума сошёл! Воспаление лёгких заработать хочешь? Постой, - пришла ей в голову новая мысль, - ты чего, опять пьян? - она принюхалась. - Вроде нет, - выдох разочарования завершил очередной акт трагикомедии.

Мать схватила сына за руку, выволокла на середину прихожей и двинулась вокруг него, точно вокруг новогодней ёлки.

- А-а-а-а-а! - на глубоком вдохе ужаснулась она сзади. - А это что такое? Это что? - она развернула Мишу спиною к отцу, и в спину вонзился её острый палец. - Вот! Полюбуйся! Полюбуйся на этого бродягу бездомного! На эту рвань подзаборную! На это сокровище бесценное! Хорош? А? Я бомжей таких сроду не встречала - а тут сын родной! Господи, ну за что мне такое наказание?

Отец полюбовался. Миша не видел этого, но услышал команду: 'Снимай куртку!' - и подчинился.

Да-а-а - это было что-то. Спина куртки и задние части рукавов не просто взлохматились, не просто изодрались, не просто стёрлись, нет - они, можно сказать, отсутствовали. Совсем.

- Это что? - мать играла остатками куртки, точно матадор красной капой. - Это как? Как такое возможно? Просто ума не приложу, - злоба и раздражение смешались с удивлением и любопытством. - Тебя что, черти драли?

Если б ты знала, как близка к истине! - с некоторой гордостью подумал Миша.

Мать отшвырнула обрывки в угол и подняла занавес нового акта.

- Вот так вот работаешь-работаешь, пашешь-пашешь, света белого не видишь, всё ему самое лучшее покупаешь, в дом приносишь - а он только и знает, что рвать, портить, пачкать, ломать! Палец о палец ещё не ударил, на всём готовом сидит - а туда же! Да ты пойди поработай, попаши с утра до ночи - тогда узнаешь, как денежки достаются! Тогда и к вещам будешь по-другому относиться! Скотина неблагодарная! - и с левой руки съездила сыну по правому уху.

Ну вот, - грустно усмехнувшись, отметил про себя Миша. - Со всех четырёх сторон поимела сегодня моя бедная головушка. Полный комплект удовольствий. А вот насчёт работы - не надо. Ты же скорее удавишься, чем позволишь мне работать. Всё в этом доме имеет цену - только жизнь человеческая бесценна: гроша ломаного не стоит.

Глаза слипались. Хотелось спать. Как же хотелось спать! Безумно хотелось спать. Но нет, не все круги семейного ада были ещё пройдены.

- А это что такое? - мать ухватила Мишу за обе руки и с вывертом выставила на обозрение стёртые в кровь ладони. - Да что же это творится-то, а? Подарочек за подарочком! Я уже не знаю, что и думать! Я сейчас в обморок упаду! О-о-о-о-о! - она отпустила сына, театрально схватилась за сердце и с наигранной мольбою повернулась к отцу: - Ну вот что мне с ним делать, а? Скажи. Ругать? Ругала. Лупить? Лупила. На лестницу выставить? Выставляла. Совсем выгнать? Жалко. И ведь слова не вытянешь - молчит, как партизан на допросе. Всё, я так больше не могу! Сейчас наглотаюсь таблеток - и пропади всё пропадом!

Вот тут и вмешался отец. До этого он молча стоял и наблюдал - и вдруг переменился в лице. Какая-то страшная догадка пронзила его напряжённо работавшее сознание. Не говоря ни слова, он подошёл и отодвинул распалившуюся мать. Та удивлённо замолкла и покорно отступила. Отец доверительно приобнял Мишу за плечи и, пристально глядя ему в глаза, произнёс:

- Так, парень, давай по-честному: тебя сбила машина? Да?

Наконец-то и до матери кое-что дошло. В кои-то веки проснулись в ней сострадание и сочувствие к собственному ребёнку.

А Миша по-прежнему молчал. Не время ещё было для слов.

- Скажи, не бойся, - настаивал отец. - Я же вижу. Всё одно к одному: куртка, брюки, ладони. Шапки нет. Тебя сбила машина - сбила и проволокла по асфальту? Да?

Миша молчал.

- Затылком сильно ударился? - отец погладил сына по голове.

И Миша нарушил молчание:

- Да нет, не очень, - это не было ложью.

Совет всем допрашиваемым: не торопитесь отвечать. Дождитесь уточняющих вопросов. На эти вопросы всегда можно изобрести правдоподобные ответы. Ответы на основные вопросы домыслит потом сам вопрошающий.

- Может, 'скорую' вызвать? - отец по-мужски перевёл разговор в практическое русло.

- Да нет, не надо.

Только пожалуйста, умоляю, никакой медицины! Никогда!

В раннем детстве Миша болел часто и подолгу - и в полной мере испытал на себе 'прелести' врачевания. С тех пор при одной только мысли о лечении его бросало в дрожь. А кроме того...

- Ну точно! - опять не выдержала мать. - Попал под машину! Я так и знала! Я чувствовала! Я предупреждала! Я говорила, что рано или поздно это случится! Меня никто не слушал. Он же не от мира сего! Он же ничего не видит! Как ёжик в тумане! Под ноги не смотрит! По сторонам не смотрит! Только вверх! Хоть кол на голове теши! Звёзды! Вот оно что! Это он, стало быть, на ночь глядя попёрся на звёзды смотреть! Точно! Встал посреди дороги, рот разинул - а тут машина! Они ж летят как ненормальные! Тоже ни черта не видят! Что им до ребёнка? А он стоит, пялится на звёзды! Будь они неладны! Маленький был - пялился! Все нормальные дети друг с другом играют - один только он встанет, башку задерёт и смотрит, смотрит, смотрит... Дашь подзатыльник - вроде понял - отвернёшься - опять башку задрал! Ну что за наказание такое?

Мать повернулась к отцу, ища поддержки, но напоролась на холодный взгляд. Отец встал на Мишину сторону. Такое бывало крайне редко - в самых исключительных случаях.

- Дура, - оборвал он поток материнского красноречия. - Вечно ты его по голове бьёшь - вот он такой и вышел. Всё, хватит. Иди, ложись спать, - это уже относилось к Мише. - Завтра видно будет. Может, врача вызвать придётся.

Миша вздохнул с облегчением, разделся, добрёл до постели, рухнул в неё как подкошенный и отрубился в момент.

Наутро сделалось совсем плохо. Тело болело нещадно. Ныли все мышцы, ломило все кости. Но хуже всего было с головой - вернее, без головы - ибо она совершенно потеряла чувствительность - всё там внутри помертвело, затекло, спрессовалось. Только теперь в полной мере сказывались последствия вчерашних ударов. Что-то неладное творилось в мозгу: были повреждены какие-то управляющие центры, тело вышло из-под контроля и зажило собственной жизнью: руки и ноги непроизвольно дёргались, пространственная ориентация сбилась, челюсти неприятно клацали, больно прикусывая губы и язык - мерзкие ощущения, однако. Ну и тошнило - куда ж без этого?

Миша мотал головою, стучал кулаками по темени, по лбу, по вискам, пытаясь вернуть повреждения на место. Увы, тщетно. Да и непросто было стучать - ладони, хотя и зажили немного, всё-таки сочились кровью. Миша заклеил их пластырем.

- Ну что? Как? - родители встревожились не на шутку.

- Да ничего, нормально, - Миша не хотел причинять им беспокойства.

- Голова болит? Спина болит? Рёбра? Руки? Ноги? Где болит? Ничего не сломано? - они беззастенчиво ощупывали сына, точно подопытного кролика.

Миша не сопротивлялся. Бесполезно. Надоест - отстанут.

Надоело. Отстали. Переломов не было. Вывихов не было. Сильных ушибов не было. Внешних повреждений не было - ладони содраны, только и всего. И на лице никаких следов. Удар кулаком пришёлся в лоб - чуть выше линии глаз, лишь краем задев переносицу. Так что и зубы остались целы, и даже кровь из носу не текла. А несколько синяков на теле - у какого мальчишки их нет?

- Врача вызвать?

- Не надо.

Миша не любил болеть. И не только из-за неприятных процедур. Родительская забота - вот чего он терпеть не мог и любою ценой старался избежать. Стоило ему заболеть, мать с отцом во мгновение ока становились другими - добрыми, ласковыми, предупредительными, всячески обихаживали сына и буквально сдували с него каждую пылинку. Ложь. Миша прекрасно знал: как только он поправится, ему тут же будет выставлен счёт за каждую крупицу заботы, за каждую минуту обслуживания, за каждую поданную в постель тарелку супа, за каждую чашку воды. И счёт этот придётся оплачивать рабской покорностью и монашеским послушанием - иначе окажешься неблагодарной скотиной со всеми вытекающими последствиями. Но это ещё не всё: пользуясь своей безграничной властью, родители станут предъявлять тот же самый счёт снова и снова, раз за разом - из месяца в месяц, из года в год - и выпутаться из этой кабалы будет невозможно. Они прекрасно об этом знают - потому и впиваются в каждую минуту слабости и болезни, в каждую минуту невезения и неудачи, в каждый просчёт и промах - как мухи в кровавую рану - и отравляют всю жизнь приторным ядом своей фальшивой заботы. Таковы повадки всех моралистов, ханжей и лицемеров.

Поэтому Миша скрывал свои слабости и неудачи, а уж недомогания и подавно. Совсем ещё маленький, он стойко держался до последнего, пока развивающаяся болезнь в буквальном смысле не сваливала его с ног. Тогда приходилось сдаваться - но не ранее. В конце концов даже самим болезням надоела такая стойкость. Они наведывались реже и реже, а в последние пару лет их не было совсем. Вот и хорошо.

Так что в то утро, несмотря на из рук вон плохое самочувствие, Миша думал только об одном: как бы поскорее отделаться от родительской заботы и улизнуть в школу. Выбраться из квартиры, перевести дух - а там видно будет. Но путь к этой цели был непрост.

- Какая школа? Не убежит твоя школа. Никуда она не денется - твоя школа. Всё равно учишься через пень-колоду. Сиди дома. А лучше лежи. Отдыхай. Пару деньков пропустишь - чёрт с ними, а там выходные - оклемаешься.

- Да нет, ничего, всё нормально. Вы не волнуйтесь. Я здоров.

- Здоров... Вечно он здоров, а потом раз - и привет. Откачивай его...

- Да нет, правда, всё нормально. Ничего страшного.

- Ну, как знаешь. Смотри сам. Хочешь - иди. Но если что, тут же отпрашивайся и домой! Не терпи! Понял? Знаю я тебя.

- Да, конечно.

- Ладно, иди поешь.

Миша не мог сказать, хочется ему есть или нет: с одной стороны, он не ел уже целые сутки, с другой - головокружение и тошнота. Но в мелочах лучше уступить.

Миша съел кусочек рыбы с картошкой, попил горячего чаю с булочкой - вроде полегчало. Оделся и пошёл в школу. Ну да, оделся и пошёл: изодранная куртка, перепачканные брюки, промокшие ботинки и потерянная шапка были старыми вещами, предназначенными для гуляния, для снашивания в хвост и в гриву. Школьная одежда не пострадала.

Явление Миши народу, то есть одноклассникам, не прошло незамеченным. Все до единого знали о его вчерашнем исчезновении. Мать постаралась на славу: в буквальном смысле раззвонила об этом. Но кое-кто, очевидно, знал больше остальных, а некоторые - даже слишком много. Славка как стоял с вытянутой рукой, так и застыл, Оксана вскочила и тоже окаменела: и тот, и другая, и ещё несколько человек в великом ужасе глядели на Мишу безумными троекружиями выпученных глаз и разинутых ртов - точно на ожившего мертвеца. И все затихли. Все ждали, что будет дальше.

- Я вернулся, ребята! - поприветствовал их Миша.

А голос-то, голос! Светлый-светлый, лучезарный, ангельский - и улыбка такая же: светлая-светлая, лучезарная. Неземная улыбка.

Ребята молчали. Они никогда не видели и не слышали ничего подобного.

- Я вернулся, ребята! - с тихой радостью повторил Миша. - Я вернулся, Слава! Я вернулся, Оксана! Вот он я - живой! - и неловко провёл руками по телу.

Как же любил он их в эти минуты, как любил! Если б они знали! Былая вражда, ненависть, отчуждение, ссоры, насмешки, издевательства, унижения - как же это всё мелко по сравнению с таинством жизни и смерти! Лишь тот, кто хоть раз вернулся ОТТУДА, способен это понять. А тот, кто вернулся недавно - да у него же все нервы обнажены, все чувства обострены, вся душа нараспашку - а в сердце - песня. Да нет, какое там 'песня' - гимн! Восторженный гимн золотой любви! Вот он, блаженный скиталец: стоит среди них: рассеянный, глупый, обалдевший, полный томительной нежности - стоит, улыбается и повторяет:

- Я вернулся, ребята! Я вернулся!

Они для него - привратники жизни, стражи спасительного оазиса, наплывы, сколы, зацепки для рук на стене смертельного равнодушия. И они это чувствуют. Не понимают, но чувствуют. Все мы способны читать мысли, только не знаем об этом.

- Я вернулся! - поприветствовал Миша вошедшую в класс учительницу. - Я вернулся!

- Приятно слышать, - едва разжимая губы, ответила та. - Но сей несомненно отрадный факт не даёт тебе права разгуливать по классу во время урока. Садись на место и не мешай.

Миша стоял и улыбался.

- Ты чего, не слышал? - сорвалась на крик учительница. - Пошёл на место! На место! - универсальная команда для собак и детей.

Ну что с неё взять? Забитая, замордованная женщина с грошовой зарплатой.

Миша поплёлся на место. Голова уже совершенно не контролировала тело. Оно дёргалось, как паяц на проволоке, и не слушалось никаких команд.

- На место!!!

Но место уехало в сторону. Пол накренился, развернулся каруселью, встал на дыбы, взбрыкнул необъезженной лошадью, наподдал снизу - ноги подогнулись, ослабли, исчезли - сердце повисло в воздухе - и Миша почувствовал, что падает - падает в чёрную бездну...

.......................................................................................................................................

Высокий потолок. Созвездия любопытных глаз. Учительница луною выплыла из-за горизонта, а из тёмных глубин мироздания ей навстречу - приливом - о-о-о-о-о! - съеденный накануне завтрак.

Они заметались, засуетились, забегали - Миша не слышал ничего: он отделил себя от мира толстым слоем стекла. Измученная многострадальная плоть осталась там, за стеклом - по ту сторону сознания. Несчастное тело крутили, вертели, тискали, дёргали, как хотели, куда-то несли, волокли, везли - Миша безучастно наблюдал за этими манипуляциями. Подросший, окрепший, возмужавший ребёнок, поднявшийся на крыло птенец - со светлой улыбкой оставил он старую игрушку маленьким братикам и сестричкам, а сам устремился ввысь - к неведомым горизонтам и звёздным пределам...

.......................................................................................................................................

Но очутился в обыкновенной больнице. Живучая оболочка не пожелала выпустить на свободу объятый томлением дух. Диагноз: ушиб мозга.

Миша лежал и смотрел в потолок. Просто смотрел и ни о чём не думал, покорно отдавая себя во власть этому потолку, этой больнице, этой судьбе. Голова понемногу восстанавливалась, спина ещё болела, желудок то и дело взбрыкивал, но быстро успокаивался, а стёртые в кровь ладони были промыты жгучей дезинфекцией, намазаны целительной мазью и замотаны стерильными бинтами. Холода не было - отопление работало лучшим образом. Ну и замечательно.

Миша смотрел в потолок. Время замедлило ход, застыло, зазябло, заледенело в золотом безмолвии, завязло в песках пустыни, лишь изредка нанося уколы острыми зубьями шестерёнок. Укол - еда, укол - осмотр, укол - перевязка, укол... Ну что за больница без уколов?

Миша смотрел в потолок. Просто смотрел и ни о чём не думал. Просто был. Это же так прекрасно - просто побыть. Ни о чём не беспокоиться, не мечтать, не думать - никуда не спешить, не бежать, не лететь - просто застыть без движения, выгнать из головы все мысли, расслабить тело, рассеять взгляд - и отдаться сладостному чувству под названием 'soy' - 'я есть'. И всё.

Время от времени появлялись родители. Сидели. Смотрели в глаза. О чём-то расспрашивали. Кололи сознание иголками слов. Миша не отвечал. Soy. Они уходили.

Заглядывали ещё какие-то люди и тоже о чём-то спрашивали. Что, где, когда, при каких обстоятельствах. Номер машины. Марка. Цвет. Ерунда это всё. Soy. Миша молчал. Они уходили. Мало ли детей попадает под колёса? Колёса машин, механизмов, системы. Страна большая. Статистика верная. Всё просчитано. Всё проплачено. Всё предсказано. Все ответы известны заранее. Все вопросы - пустая формальность. Всем плевать... Ну и ладно. Главное, я жив. Lo más importante es lo que estoy sobrevivido. Y basta.

Soy. Simplemente soy. Sincero. Silente. Suave... Sumiso. Supino. Solo... Sin secretos. Sin sentidos. Sin sonidos... Sin segundo... Santa simplicidad... Sonrío. Suspiro. Sueño... Suéltenme, señores... Su seguro servidor...

(Я есть. Просто есть. Уставший. Притихший. Размякший... Послушный. Лежащий. Одинокий... Без звука. Без чувств. Без утайки... Бесподобный... Святая простота... Улыбаюсь. Вздыхаю. Сплю... Оставьте меня, сеньоры... Ваш покорный слуга...)

День за ночью, ночь за днём. Миша выздоравливал. Стали появляться мысли. Миша вспоминал. Лето, Володю, Эскапелью - осень, Оксану, Славку - зиму, вечеринку, пустырь. И ещё кое-что вспоминал. В общем, самое время рассказать о другой стороне Мишиной жизни, оставшейся за пределами прежнего повествования.

Глава 7.

Миша любил читать - едва ли не с рождения. Никто с ним не занимался: всем было некогда - просто оставляли ему книжки, чтобы он сидел в уголочке и не лез в серьёзные дела. Он и не лез. Сидел в уголочке - как и требовалось. Сидел и смотрел картинки. Водил пальчиком по буквам. Так и научился читать. Словно всегда умел.

А потом и сам начал сочинять стишки, песенки, волшебные истории.

И растворился в воображаемом мире. Пропал. Окончательно. Навсегда. Родители спохватились - но было поздно. На Мишу кричали, ругались, отбирали книги, выгоняли на улицу - да чего только не делали. Всё напрасно. Достаточно сильное желание одолеет любые преграды.

Так было до школы. А в школе с древнейших времён существует испытанный, верный способ отбить у любого ребёнка всякую охоту к чтению. Надо превратить чтение в повинность, заставить читать не то, что хочется, а то, что положено по программе. Всё. Действует безотказно. Проверено и запатентовано.

Общение с книгой, как и общение с любимым человеком - дело личное. Каждый имеет право выбирать, что ему читать, с кем общаться, кого любить. Навязывать человеку 'правильную' книгу - всё равно что насильно женить или выдавать замуж. А уж читать и обсуждать одну и ту же книгу одновременно всем классом... Да-да, именно так это и называется. Потом, когда дети подрастут, те же ханжи и моралисты завопят о падении нравов современной молодёжи - вот только в поисках ответа на извечный вопрос 'кто виноват?' никогда не заглянут в зеркало. Увы. Son cosas de la vida.

Миша сопротивлялся. Упорно сопротивлялся насаждаемому сверху разврату. Любую книгу читал он так, словно сам выбрал её, а никакой школы вовсе не существует. Такое самовнушение помогало слабо, но помогало.

В положенный срок всемогущая школьная программа повелела Мише прочесть сборник маленьких трагедий великого поэта, воздвигшего себе при жизни нерукотворный памятник. Трагедии и впрямь были маленькими - по сравнению с большой трагедией страны - и проходили их, что называется, мимо - но всё-таки проходили.

Ну и ладно. Надо так надо. Миша со вздохом отодвинул плеер, захлопнул учебник языка, раскрыл неизбежную книгу и принялся читать.

Какая чушь! Пир во время чумы - придумают же люди! Старый маразматик на сундуках с золотом... с золотом... да, в этом что-то есть. Парочка великих композиторов, не поделивших пьедестал почёта - это уже интересно. Куда приводят ненависть и ревность... Так! А это что такое? Нет, это что такое, я вас спрашиваю? Да-да, вот это:

Дождёмся ночи здесь. Ах, наконец
.............................................
Я полечу по улицам знакомым,
Усы плащом закрыв, а брови шляпой.
Как думаешь? узнать меня нельзя?

Нельзя узнать? Вы шутите, сеньор? ¿Pa quién fue inventado ese engaño? Кому предназначался сей обман? Ведь вы не кто иной, как... дон Хуан! Ну вот и ваш слуга о том же самом.

Но почему же всё совсем не так? Не так же было всё на самом деле! Куда глаза поэтовы глядели, коль допустил в работе явный брак? Нет-нет, поэт, конечно, не дурак и написал такое не с похмелья - не будем вешать на него собак: он просто незнаком был с Эскапельей. А посему, чтобы достигнуть цели, придётся нам рассеять этот мрак и истину достать из подземелья...

- Простите, было всё совсем не так! - нарушило Мишино возражение застывшую тишину класса.

- И как же было всё на самом деле? - усмехнулась видавшая виды учительница.

- А вот как было: в золотой стране жил дон Хуан из рода Дорельяно, бежал он из столицы на коне в далёкие неведомые страны, но встретил Лауренсию в пути, носившую прозванье де лас Торрес, сбежавшую с полуночной звезды, и был...

И был постоялый двор. И была толпа - толпа моралистов, ханжей, лицемеров. И были глаза толпы пустыми и жестокими.

Миша остановился. Со всех сторон глядели на него глаза одноклассников - и были эти глаза пустыми и жестокими. История повторяется. И всякий раз как трагедия. И вовсе даже не маленькая.

- Спасибо, очень интересно - присядь, пожалуйста, на место. Есть ещё желающие выступить? Нет? Тогда переходим к следующей теме...

Мудрая была учительница. Мудрая и опытная. Знала, как разруливать такие ситуации.

- Если хочешь, останься после уроков, поговорим, - шепнула она Мише, когда прозвенел звонок и вся оголтелая толпа ломанулась из класса в коридор.

Миша кивнул и после уроков явился на встречу.

- Ты хотел что-то сказать? - улыбнулась ему учительница. - Что-то очень важное? Ну так скажи, не стесняйся. Мы одни, нас никто не услышит. А я умею держать язык за зубами.

Хорошая была учительница. Добрая. Понимающая. Одна такая на всю школу. На пенсии давно. Но продолжала работать. Зарплата учительницы - грош. Пенсия - грош. А вместе - копейка. Уже можно жить. Худо-бедно.

И Миша рассказал. Всё рассказал. Без утайки. Поверил.

Учительница слушала. Молча. Лишь время от времени кивала. И лишних вопросов не задавала. Она давно работала в школе. Она знала, как легко искалечить психику ребёнка - одним неосторожным словом - да нет, какое там 'словом' - одним холодным взглядом, жестокосердием, презрением, отвержением. Выслушать человека и не посмеяться над ним - это дорогого стоит.

- Вот так оно было, Анна Владимировна, - закончил свой рассказ Миша. - Я знаю, в это трудно поверить, но было так. Эскапелья существует. Она оставила записку и прядку золотых волос. Могу показать. А вот золотого света показать не могу - не получается у меня извлечь его наружу. Желание недостаточно сильное, - дело ведь происходило осенью, задолго до вечеринки у Оксаны.

- Да, - согласилась Анна Владимировна, - поверить трудно. Но я не привыкла отступать перед трудностями. Поверю. А ты, я гляжу, интересуешься литературой. Стихи сочиняешь. И какие стихи! В твои-то годы... В общем, если хочешь, приходи ещё. Поговорим.

И Миша стал приходить. Раз в неделю, а то и два. Оксана скептически хмыкала по этому поводу, но ничего не говорила. И Славка не говорил.

Многие вопросы интересовали Мишу. Трагедия великих композиторов дала повод для рассуждений о ненависти и ревности.

- Если бы все люди любили друг друга, - с жаром доказывал Миша, - они бы приняли обоих с распростёртыми объятьями, все были бы довольны и счастливы и не надо было бы никого травить.

- Но всё равно один был бы более знаменитым, чем другой, - возражала Анна Владимировна. - Пусть бы никто не обращал на это внимания. Себя не обманешь. Правду не скроешь.

- Правду не скроешь, - соглашался Миша. - Это точно. Хоть чего с ней делай, а она всё равно вылезет. Из-под любой маски.

- Вот-вот. И дон Хуан, похоже, это понял - только слишком поздно.

- Это Лауренсия ему помогла. Она подарила ему золотой свет и стала для него путеводной звездой. Мне кажется, многим не хватает звезды. Не хватает цели и смысла. Не хватает любви. Они, как слепые, ползают по земле, не в силах поднять глаза к небу. Никто их этому не научил. Никто не объяснил, что это возможно. И только немногие смотрят вверх. Моцарт смотрел вверх и видел свою звезду. А Сальери ползал по земле.

Миша замолчал и перевёл дух. Анна Владимировна позволяла ему высказываться. Не перебивала. Не спорила. Просто слушала. Это важно.

- Ну, я бы не стала судить столь категорично, - воспользовалась она паузой. - Сальери был хорошим композитором. И человеком, говорят, был хорошим. И Моцарта, как выяснилось, не травил. Все критикуют бедного поэта: ты утверждаешь, что он неправильно написал про дона Хуана, а многие считают, что он неправильно написал про Моцарта и Сальери. Они, оказывается, были добрыми друзьями. Более того: Сальери пригласил поэта Лоренцо да Понте, чтобы тот сочинил либретто к опере Моцарта... Знаешь, как эта опера называется?

- Знаю! - удивлённо вытаращил глаза Миша. - Точно! Там же в эпиграфе сказано... Надо же - мне и в голову не пришло! Как же всё в мире переплелось!

- А мир куда интереснее, чем может показаться. Думаю, каждому человеку он интересен настолько, насколько интересен сам человек.

- Тогда я интересный человек, - улыбнулся Миша. - Мне этот мир безумно интересен.

- Верно. Так и есть. Ты интересный человек, Миша. С тобою интересно общаться. Ты ведь совсем ещё мальчик - но уже нашёл свою цель и свою звезду - стало быть, дойдёшь до неё когда-нибудь. Вся жизнь впереди.

- Моя звезда сама меня нашла! - Миша улыбнулся широко-широко и глаза к потолку закатил. - Это она сделала меня таким!

- Ну, значит, лучшее доказательство её существования - ты сам.

И Мише не захотелось возражать.

Как-то раз Анна Владимировна пригласила Мишу к себе домой. Миша посмущался-посмущался - да и пришёл.

Простенько. Чистенько. Аккуратненько. Старая мебель. Старые вещи. Старая кошка.

- Ленивая стала, - погладила её Анна Владимировна. - Была молодая - на месте не сидела, а теперь - всё. Обе мы старые старушки - век свой доживаем. Ты садись, садись, не стесняйся - я сейчас чаю заварю. Нас с тобой ждёт увлекательная беседа. Не знаю, заметил ли ты, но все наши прежние разговоры сводились к одной и той же теме. Правда и ложь. Настоящее и фальшивое. Быть и казаться. Лицо и маска... Об этом мы и поговорим.

Миша послушно сел, но выглядел сильно зажатым. Спина в напряжении, пятки в стороны, глаза опущены, руки между колен. И Анна Владимировна это заметила:

- Сейчас на тебе маска стеснительности. Она защищает от ударов судьбы, но сковывает, мешает двигаться - как рыцарские доспехи. Что, если её снять? Как думаешь?

- Не знаю, - растерянно промямлил Миша, но всё-таки вынул руки из-меж колен, расслабил спину и задышал свободнее.

- Вот, - улыбнулась Анна Владимировна. - Маска стала потоньше. И что? Как ты себя чувствуешь?

- Нормально... В смысле, хорошо, - напряжение в теле исчезло, а голос окреп. На лице появилось подобие улыбки.

- Прекрасно! - воскликнула Анна Владимировна. - Маска слетела прочь! И что? Стало легче?

- Да! - Миша улыбался во всю ширину лица.

- И цель показалась ближе?

- Да!

- И скоро взойдёт золотая звезда любви?

- Да! Да! Да! ¡El amor! - Миша взволнованно вскочил, взмахнул руками и несколько раз подпрыгнул на месте.

- Видишь, как просто. Путь прямой и честный, как луч золотой звезды - это кратчайший путь, не так ли?

- Так!

- Но странное дело: люди не понимают этой очевидной истины. Им почему-то кажется, что путь к великой цели должен быть трудным, тернистым, извилистым. Ведь тот же Сальери - что он делал? Всю жизнь смотрел вниз: изучал, разлагал, препарировал, поверял алгеброй гармонию - и остался на земле. Он не ползал - он много трудился, взобрался на великую высоту - и всё-таки остался на земле. Остался, потому что не верил. Не верил, что всё очень просто. Не снял с себя тяжёлых доспехов. Он не травил Моцарта - он отравил себя - ядом навязанных ему шаблонов, стандартов, стереотипов. Но это ещё не беда. Беда, когда люди носят в себе яды недовольства, ненависти, ревности - и отравляют жизнь - себе и окружающим. А Моцарт поднял глаза к небу, увидел свою звезду и двинулся к ней кратчайшим путём. В этом секрет всех гениев.

- А простые люди? - поинтересовался Миша. - Они не могут поднять глаза и увидеть звезду? Это же так просто! Разве для этого надо быть гением?

- Всё гениальное просто, - многозначительно улыбнулась Анна Владимировна. - Поднять глаза к небу проще простого. Просто простым людям это не приходит в голову.

- А кому приходит?

- А кому приходит, может скрывать свою гениальность под маскою простоты. Пока эта маска не слетит сама.

Миша опять засмущался.

- Да-а-а, - покачала головой Анна Владимировна. - Крепкая у тебя масочка. Нескоро слетит. И долго мешать тебе будет. Ну что ж: не ты первый, не ты последний. Ведь дон Хуан тоже с этого начинал. С масок. И куда эти маски его привели?

- На самое дно! - ужаснулся Миша.

- Верно. На дно преисподней. А что его вывело оттуда?

- Звезда. Свет. Любовь.

- Именно так. Звезда. Свет. Любовь. Правда. Искренность. Цель. Стремление. Прямой луч. Прямой путь. Кратчайший и честный. И тьма лжи отступила перед светом истины. Вот так-то, Миша. Ты слышал легенду, но не до конца понял её смысл. Ты ещё мальчик, ты ещё многого не понимаешь. А я уже старая. Старость, конечно, не радость, но кое-какие преимущества имеет.

- Да, дон Хуан - гений! - восторженно выдохнул Миша. - Пушкин - гений литературы, Моцарт - гений музыки, а дон Хуан - гений любви! А я... - бессильно развёл он руками.

- А у тебя ещё всё впереди, - усмехнулась Анна Владимировна. - Только не забывай: прямой путь. На петли и изгибы не хватит жизни. Она ведь такая короткая - гораздо короче, чем кажется в молодости... Вот тебе ещё пример - на ту же тему, из той же программы. Один молодой человек захотел взобраться на высокую вершину. Воспользовавшись стечением обстоятельств, назвал он себя воскресшим наследником престола, заручился иностранной поддержкой - и двинулся к своей цели. И вскоре достиг её. Сел на трон. Но не просидел и года. Плохо кончил. Упал и разбился. Почему?

- Ну-у-у... Не знаю. Там не сказано...

- Нет, Миша, там сказано. Обман. Маска. Ложь. Вот в чём дело. Он был хорошим человеком - и хорошим царём. Добрым, заботливым, милосердным. Умным, понимающим, просвещённым. Любил свободу, любил людей - и люди его любили. Хотел как лучше - но солгал - единожды солгал - а этого достаточно. Всё вышло как всегда. Понимаешь, к чему я клоню?

- Понимаю. Эскапелья говорила: 'Я сорву эти чёрные маски с ваших прекрасных лиц.' И учила идти к своей цели, несмотря ни на что. Я все её слова помню.

- Ты любишь, потому и помнишь. Ведь именно таков твой девиз: любовь без ревности и ненависти?

- Да! Так и есть! El amor sin celos ni odio, - блаженно закатил глаза Миша.

- Вижу, тебе нравится этот язык, - заметила Анна Владимировна. - Ты учишь его самостоятельно?

- Да. И ещё с Оксаной.

- Оксана хорошая девочка, - вздохнула Анна Владимировна. - Просто она запуталась и заигралась. Запуталась в людях, отношениях, чувствах - запуталась в самой себе. Заигралась с помадой, тенями, красками - заигралась с масками. Забыла своё настоящее лицо.

- Оксана сильная, - вступился за подругу Миша. - Она хочет сва... уехать в золотую страну - и добьётся своего, обязательно добьётся. Для этого и язык учит.

- Оксана хочет убежать от себя, но это ещё никому не удавалось. Бежать надо не от себя, а к себе. Набраться смелости и заглянуть в глаза своему зеркальному отражению - каким бы ужасным оно ни казалось. С этого начинается путь наверх... А что, твои родители знают о занятиях языком? - нарушила Анна Владимировна ровный ход беседы.

- Не-е-ет, - испуганно пролепетал Миша. - Они ничего не знают. И вы им не говорите, пожалуйста. А то они меня съедят. С потрохами.

- Вот так, - захлопнула ловушку Анна Владимировна. - Легко рассуждать о чужих масках - а мою не троньте. И тайны в себе скрываешь, и деньги где-то достаёшь. И много чем ещё занимаешься, да? Я для того и пригласила тебя в гости. Не в школе о таких вещах говорить. Конечно, я не сообщу твоим родителям - это было бы и некрасиво, и бесполезно. Расскажи им сам.

- Не поймут, - шмыгнул носом Миша. - Они меня никогда не понимали. И никогда не любили.

- Не любили? А почему? Ты не задумывался? Может, они хотят тебя любить, только не знают как? Не умеют. Никто их этому не научил. Так научи их ты! Ты же Дорельяно - тебе талант любить дан свыше - чего ты боишься? Кто любит, тот не боится! Смелее, благородный дон!

- Они меня не послушают, - окончательно сник Миша. - Я для них ребёнок. Маленький глупый ребёнок. Им главное, чтобы я сидел и не рыпался. Чтобы носил надетую на меня маску и не пытался её снять. Они не позволят себя учить.

- Нелёгкая задача, - согласилась Анна Владимировна. - Родители хотят любить детей, но не знают как - дети хотят любить родителей, но не знают как. У меня с дочкой тоже были проблемы. Я-то думала, я хорошая мать, а оказалось... Выросла дочка, вышла замуж - и поминай как звали. Лет пятнадцать уже ни слуху, ни духу. Хоть бы разок позвонила, хоть бы письмецо написала. Мне же многого не надо... Теперь-то я понимаю, в чём была неправа: я требовала, а надо было просить. Просить и давать. Любить и ждать... Так растят хлеб. Так растят цветы. И детей надо так растить. Давать и просить. Просить и прощать. Прощать и любить. Любить и ждать. Никуда не спешить. Ни на что не рассчитывать. Ни на что не надеяться. Ни на что не жаловаться. Даже если неурожай... Но большинство родителей этого не понимает. Они хотят иметь всё и сразу - и не имеют ничего. Остаются у разбитого корыта... Моя дочка - у неё же наверняка есть дети. Твои ровесники. Как-то она их воспитывает?

Миша молчал. Миша взрослел на глазах. Его учительница - пожилой, умудрённый опытом человек - говорила с ним о таких вещах - говорила на равных, без скидок на возраст, как со взрослым - это дорогого стоило. Слёзы приблизились к черте неудержания. И не только у него.

- Вот так-то, Миша. Так-то, мой хороший. Чудесный золотой мальчик. От имени всех родителей, от имени всех, кто на старости лет остался у разбитого корыта, прошу тебя, умоляю, заклинаю: разорви этот порочный круг! Научи нас друг друга любить! Научи нас друг друга понимать! И родителей, и детей - всех. В этом твоя миссия.

- У меня не получится, - Миша едва не стелился по полу.

- Опять ты за своё? - хитровато блеснула Анна Владимировна предательски повлажневшими глазами.

- Ой! Нет, - Миша заулыбался. - Я попробую.

- Попробуй, Миша, попробуй. И помни: маска спасительна, но коварна. Она помогает преодолевать препятствия, но взамен ставит новые - гораздо более трудные. А потом вообще уводит с пути. Сам знаешь куда. Не забывай.

- Да, конечно.

- И ещё. Ты запустил учёбу. Это плохо. Ты можешь учиться гораздо лучше. Я понимаю, уроки кажутся тебе неинтересными. Ты сотворён для великих дел. Ну так что ж: всё в твоей власти. Заметь, что наш разговор начался с обычной школьной литературы - а чем закончился? Вот так-то, дружочек. Не ищи смысла в жизни - создавай его сам. Подтянись. Ты же благородный рыцарь. Дорельяно. La nobleza obliga. Ну а я, со своей стороны, поговорю с учителями. Попрошу относиться к тебе внимательнее. Только и всего. На поблажки не рассчитывай. Лично я тебя очень люблю, но оценки ставлю такие, каких ты заслуживаешь. Без обид?

- Да, конечно.

- Вот и хорошо. Добивайся всего сам. Честно. А если я начну завышать тебе оценки, тебя назовут любимчиком и станут презирать. Тебе это надо?

- Нет.

- Ну вот, значит, договорились. Всё. Успокойся. Расслабься. Отдохни. Всё хорошо. Я сейчас включу музыку. Думаю, она тебя заинтересует.

Анна Владимировна встала из-за стола, подошла к шкафу, порылась в одном из отделений и извлекла тщательно сберегаемую кассету. Вставила в старый магнитофон. Включила. Из потрескивания соткалась красивая музыка. Женский голос. Глубокий. Душевный. Страстный... Слова. Красивые слова. Слова, знакомые с недавних пор...

- Это твой язык, Миша? Который ты учишь?

- Да. Точно. Только я пока не очень... Мне трудно с голоса. Но я стараюсь.

- Хорошо-хорошо. Слушай дальше.

Звучали другие песни. Тоже красивые. Страстные, искренние, настоящие. Никаких масок. Никаких фальшивок. Никакого притворства. Все чувства напоказ. Не изобрели ещё маску, способную скрыть такие чувства.

Любимый язык. Эх, как бы помогло в изучении!

- Ну что, понравилось?

- Не то слово! - Мишины глаза горели золотым огнём.

- Тебе это надо?

- Что?

- Эта музыка. Эти песни.

- Да-а-а...

- Держи, - Анна Владимировна вынула кассету и протянула её Мише. - Держи, не стесняйся.

- Но как же...

- А так. Это дочка оставила. Любила слушать. А когда уезжала, сказала: 'Отдай тому, кому это будет надо.' Я многих спрашивала: 'Тебе это надо?' Все говорили: 'Нет.' И только ты ответил: 'Да.' Держи. Она твоя.

- Спасибо! Спасибо большое! - Миша восторженно прижал кассету к груди.

- А вот ещё списочек книг. На интересующую тебя тему, - Анна Владимировна улыбнулась и вручила Мише сложенный вчетверо тетрадный листок. - Можешь почитать, если хочешь.

- Спасибо! Спасибо за всё! Огромное спасибо!.. Ну, я, пожалуй, пойду. А то поздно уже. Родители скоро вернутся. Да и уроки делать надо.

- Иди. И помни наш разговор. Ещё увидимся. Иди вперёд, чудесный мальчик. Иди и не оглядывайся. И не сворачивай в сторону. Тогда дойдёшь.

И ещё раз побывал Миша у Анны Владимировны. Вскоре после зимних каникул. Один раз.

- Меня пытались отравить, - признался он. - Но я выжил. Ведь алкоголь - это яд?

- Да, Миша, - кивнула Анна Владимировна. - Алкоголь - это яд. Злой и коварный яд. Этот яд убивает не сразу. Тёплой волной растекается он по телу, даря мимолётное удовольствие. Все неприятности кажутся мелкими, а все проблемы - легко разрешимыми. Будто могучие крылья вырастают за спиной. Ложь. Лёгкость эта обманчива, а крылья - фальшивые. За взлётом на пьяных крыльях следует скорое падение. Падение на самое дно. И часто единственным способом встать является новая доза алкоголя. Тогда снова взлёт. И снова падение. И так до тех пор, пока этот яд не вытеснит душу, пока не заменит её собой, пока человек не превратится в ходячего мертвеца. А это страшнее любой смерти. Другие яды хотя бы убивают по-честному. Я знаю, как это бывает, Миша - очень хорошо знаю. Мой муж... Нет, не хочу вспоминать, - Анна Владимировна отвернулась и закрыла лицо руками.

- Да, точно, - не зная, куда себя деть, пробормотал Миша. - Именно так оно и было. Но я выжил. Я встал. И никогда больше не буду пить эту гадость!

- Вот и правильно, - успокоилась Анна Владимировна. - Не пей, Миша. Никогда не пей. Это не твой путь. Алкоголь - та же маска: он помогает преодолевать препятствия, но взамен ставит новые - гораздо более трудные. А потом вообще уводит с пути. Сам знаешь куда. Не пей ядов и не носи масок. Живи честно. Иди прямо. Тогда дойдёшь.

- Я не хотел пить, - добавил в своё оправдание Миша. - Меня заставили. Сказали, что иначе уважать не будут.

- Знакомо, - невесело усмехнулась Анна Владимировна. - Ещё как знакомо. Извечный вопрос всех пьяниц: 'Ты меня уважаешь?' А ежели уважаешь - изволь пить. Изволь быть как все. Все пьют - и ты пей. Все носят маски - и ты носи. Все катятся под откос - и ты катись...

- Все лгут - и ты лги, - продолжил Миша. - Все фальшивят - и ты фальшивь. Не смей показывать своего золотого света - иначе вся мировая тьма восстанет против тебя. А я не хочу ничего скрывать! Не хочу прятаться! Хочу быть самим собой! Быть настоящим!

- Ты и так настоящий, - поддержала его Анна Владимировна. - Потому и встал. Упал, встал и пошёл дальше. Молодец. Так и надо.

- Все говорят одно и то же, - улыбнулся Миша. - 'Упал, встал и пошёл дальше,' - это слова Эскапельи. 'Ты настоящий,' - слова Оксаны.

- Да, Миша: все, кто тебя любит, говорят одно и то же: 'Будь настоящим. Будь самим собой.' А все, кто не любит, говорят: 'Будь фальшивым. Будь как все.' Как видишь, легко распознать.

- Но почему? Почему им так важно, чтобы я был как все? Почему они не оставят меня в покое?

- Почему привыкшие к темноте глаза не выносят яркого света? - вопросом ответила Анна Владимировна. - Вот потому же самому.

- Значит, надо скрывать этот свет? Скрывать под маской?

- Об этом мы уже говорили.

- Что же делать?

- Быть самим собой. Быть настоящим.

- Быть настоящим, - отозвался Миша. - Быть настоящим...

Что значит: быть настоящим?
Быть зрячим среди слепых,
Спокойным среди дрожащих,
Здоровым среди больных.

Быть гордым среди тиранов,
Свободным среди рабов,
Толковым среди болванов,
Культурным среди жлобов.

Быть кротким среди свирепых,
Отважным среди зверья,
Полезным среди нелепых,
Надёжным среди гнилья.

Быть смелым среди трусливых,
Разумным среди глупцов,
Достойным среди фальшивых,
Правдивым среди лжецов.

Быть стойким среди послушных,
Прямым среди града стрел,
Влюблённым среди бездушных,
Живым среди мёртвых тел.

Не знать ни тоски, ни страха,
Быть выше мирских невзгод,
Упавши, вставать из праха
И снова идти вперёд.

Лететь, словно вольный ветер,
Сиять золотой звездой,
Любить всех людей на свете
Всей силой любви святой.

И всем этим лживым, пьяным,
Трусливым, жестоким, злым,
Надменным, холодным, чванным,
Бездушным, глухим, слепым,

Увечным, больным, бездомным,
Терзаемым сотни лет,
Несчастным, забитым, тёмным
Дарить настоящий свет.

- Опасно...

- Всё остальное ещё опаснее.

- Я понимаю. Всюду опасности, ложь, притворство. Люди утратили веру и сбились в толпу. Они ненавидят, ревнуют, злятся. Они подчиняются сильным и убивают слабых. Они уничтожат тебя, а потом назовут гением. А что, если гений - всего лишь настоящий человек? Всего лишь настоящий...

- Возможно.

- И Пушкин - настоящий человек? И Моцарт - настоящий человек? И дон Хуан... Он был всего лишь настоящим человеком?

- Возможно.

- Всего лишь настоящим. Среди фальшивых. И одиноким. Страшно одиноким. Отчаянно ищущим себе подобных. И не находящим. Нигде... Я вижу! Я вижу, как это было! 'Инеса, милая, единственная, великолепная! Вот пред тобою я - весь для тебя - и вот моя настоящая любовь! Она твоя! Возьми её! Не пожалеешь!' Но Инеса молчит. Она не слышит. Она не видит. Она слепа. Ей НЕЧЕМ видеть настоящую любовь! 'Лаура, милая...' Молчание. 'Аминта...' Молчание. 'Исабель...' Молчание. 'Дона Анна!!!'... Молчание. Кладбище. Пустота... Нет, они не женщины! Они не люди! Они всего лишь статуи. Холодные мраморные статуи. Красивые статуи. Похожие на настоящих женщин. Но не женщины. Не настоящие. Холодные. Мёртвые. Пустые... И руки, которые тянутся их обнять, руки, отчаянно ищущие тепла, понимания, любви - руки эти натыкаются на холодный лёд и бездушный мрамор... А рядом мужчины. Они озлоблены. Они ревнуют. Они вызывают на дуэль... Ну что же: пусть так. Дуэль так дуэль. Быть может, острая сталь пробудит к жизни их окаменевшие сердца? Укол... Что это? Зловещий скрежет. Крови нет. Противник падает, но разве это победа? Так вот оно в чём дело: дон Хуан никого не убивал! Он не мог никого убить! Все, кого он якобы убил, были уже мертвы - давно мертвы! Ходячие мертвецы! Застывшие изваяния! Каменные гости! Господи, за что? Ну почему, почему, почему - почему я не такой, как все? Почему у меня в груди бьётся настоящее, живое, человеческое сердце? Есть ли ещё в этом мире хоть что-нибудь настоящее? Тёплое? Близкое? Живое? Или одна только видимость, ложь, обман? Сверху донизу? Насквозь? Повсеместно? Всё только кажется живым - но не живое! Всё 'идентично натуральному' - но не натурально! Что же делать? Притвориться спящим? Невидящим? Мёртвым? Бездушным? Слепым? Как все? Надеть маску? 'Инеса, отвори! Это я, твой муж!' 'Странный голос. А впрочем... Приличия соблюдены, правила молчат, а остальное неважно. Заходи!' И тело отдаётся. Только тело. Не душа. Души там нет и никогда не было! Искать в другом месте? 'Лаура? Аминта? Исабель?.. Дона Анна!!!' Нет! Снова нет! Нигде нет! Что делать? Бежать! Куда? Везде одно и то же. Или не везде? Нет, не везде! Я, дон Мигель - кричу тебе из далёкого будущего: 'Подними глаза! Подними их к небу! Там сияние! Там спасение! Там звезда! С её негасимым светом сольётся твоя любовь - великая любовь Дорельяно - от этой любви родится Эскапелья - девочка с золотыми волосами - она придёт в этот мир и избавит его от грязи, насилия, мерзости, зла - она сделает этот мир открытым, сияющим, чистым, светлым - и эту чудесную девочку я, дон Мигель, буду любить всем своим существом! Подними глаза!' И дон Хуан слышит! Дон Хуан смотрит вверх! Дон Хуан видит... Да! Да!!! Да-а-а-а-а!!!!!!!!!

Миша остановился. Отдышался. Огляделся по сторонам. Встретился взглядом с Анной Владимировной.

- Что это было?

- Откровение. Откровение свыше. Такое случается с настоящими людьми.

- Я сумасшедший?

- Нет.

- Глупый?

- Нет.

- А какой?

- Настоящий.

- И что?

- Решай. Выбирай. Думай.

- Быть настоящим? Жить честно? Но как? Вот приду я сейчас домой и скажу: 'Мама, папа, это я - дон Мигель Дорельяно. Я честен. Вот моё настоящее лицо. Вы хорошие, милые, славные - я вас очень люблю, но хочу жить по-своему - хочу жить не только для вас, но и для всех остальных - для всех людей на свете - хочу их любить - несмотря ни на что - какими бы они ни были - хочу учить язык золотой страны. Вот какой я на самом деле. Пожалуйста, не ломайте меня, не гоните прочь! Вы нужны мне - а я нужен вам! Не бросайте, не отвергайте меня - я ваш сын!' И что они мне ответят? 'Не знаем мы никакого дона Мигеля. Наш сын другой: послушный, робкий, забитый. Убирайся вон, самозванец!' Куда я пойду? Тут хочешь не хочешь, а наденешь маску: 'Это я, Миша.' 'А? Это ты? Что-то ты разболтался. Ступай к себе в комнату и не рыпайся. Будешь делать, чего тебе скажут, понял?' И всё. Вот так. И только под маской законного сына могу я попасть домой.

- Под маской законного сына - домой, - задумчиво повторила Анна Владимировна. - Под маской законного мужа - к женщине. Под маской законного наследника - на престол. А дальше? Что дальше? На дно преисподней - под какой маской?

- Но как же быть? - Миша уже не всхлипывал - рыдал, не стесняясь.

- Иди сюда. Иди, мой чудесный мальчик. Иди, не бойся. Законы суровы. Ты ученик - я учительница - нам полагается держать дистанцию. Ты мальчик - я женщина - нам полагается держать дистанцию. Мы разные... Забудь об этом. Ты человек - и я человек - и нет между нами никаких дистанций, - Анна Владимировна ласково обняла плачущего Мишу, и Миша прижался к её груди, точно маленький дрожащий котёнок. - Ничего, - успокаивала она. - Это ничего. Всё в порядке. Ты поплачь, поплачь. Это хорошо. Настоящие люди плачут. Не плачут лишь восковые куклы да каменные статуи. А ты человек. Живой. Тёплый. Настоящий. Из плоти и крови. Плачь. Не стесняйся. Живи честно. Это опасно. Очень опасно. Смертельно опасно. Но лгать во сто крат опаснее. И лучше умереть по-настоящему, чем сделаться живым мертвецом.

- Да, да, вы правы, - всхлипывал Миша. - И Эскапелья так говорила. Всё сходится. Я сильный. Я справлюсь. У меня получится. Всё получится. Спасибо вам, Анна Владимировна! Спасибо! Огромное вам спасибо! О, дона Анна!!! - и новая волна рыданий скрутила, согнула, изломала - сложила пополам, вывернула наизнанку и завязала узлом тщедушное Мишино тело.

- Ничего, Миша, ничего. Можно. Всё можно. Все говорят 'нельзя' - а я говорю 'можно'. Ты можешь всё. Всё, что захочешь. Ты справишься, мальчик. Ты дойдёшь. Обязательно. Я в тебя верю. В следующий раз поговорим...

Но следующего раза не было. Были пустырь, яма, больница.

Миша смотрел в потолок. Миша выздоравливал. Миша думал. Думал, думал, думал... Делать было нечего. Миша сочинял стихи:

За что меня жестокая судьба
Забросила в ущелье лютой злобы?
Здесь чёрный ветер, ярость и борьба,
Холодный лёд и вязкие сугробы,

Морозный мрак и грозные снега,
Зубовный скрежет слышится повсюду.
Здесь смотрят на меня как на врага,
Пришедшего неведомо откуда,

Пришедшего незнаемо зачем,
С какою-то таинственною целью,
С рожденья подозрительного всем
Посланца золотого запределья.

Да, я чужой. Я знаю это сам.
Чужих не любят в мире разделённом.
Душою устремляясь к небесам,
Я должен жить по низменным законам:

Я должен извиваться и вилять,
Я должен сомневаться и не верить,
Я должен изгибаться и петлять,
Я должен плутовать и лицемерить.

Молиться на извечные столпы:
Слепую силу, ненависть и ревность,
Ничем не выделяться из толпы,
Не сметь разнообразить повседневность.

Ни слова правды вымолвить не сметь,
Страдать от грязи, холода, удушья
И прятать тёплый золотистый свет
Под маской ледяного равнодушья.

Лишиться настоящего лица,
Себя утратить в однородной массе,
Исчезнуть, раствориться до конца -
Что может быть тоскливей и ужасней?

Но даже и подобною ценой
Не купишь избавленья от диктата:
Покорствуй, растворяйся - всё равно
Ты будешь вечно в чём-то виноватым.

Такая участь хуже всех смертей,
Такая жизнь насквозь невыносима:
Приходится скрываться от людей,
А хочется любить и быть любимым,

А хочется добра и красоты,
Отзывчивости, чуткости, вниманья,
Чтоб радостные светлые мечты
Рассеивали серость мирозданья,

Чтоб радуги с улыбчивых небес
Сияли семицветиями красок,
Чтоб люди принимали всё как есть,
Без ненависти, ревности и масок.

О, кто бы знал, как это тяжело:
Среди безумства грязного и злого
Скрывать под кучей непосильных слов
Единственное правильное слово!

Любовь - вот это слово из словес!
Любовь - ворота истинного рая!
Любовь - вот это чудо из чудес:
Святая, неземная, золотая!

Для пламенной любви я был рождён
С могучими крылами за спиною,
Но тяжек высшей ревности закон:
Моя невинность сделалась виною.

Паря на запредельной высоте
В потоках ослепительного света,
Я сам сиять, как солнце, захотел
И был наказан, видимо, за это.

С небес на землю сверженный, стремглав
Сквозь ветры, снегопады и метели
Слетел, о камни крылья изломав,
В суровый мрак бездонного ущелья.

А после среди пропастей и скал
Безжизненного сумрачного царства
Я помощи отчаянно искал,
Но встретил только злобу и коварство.

Повсюду, преисполненные лжи,
Самодовольно выпятили груди
Ревнивцы, моралисты и ханжи,
Святоши, инквизиторы и судьи.

Их лица - сахар, речи - сладкий мёд,
Манеры обходительны и тонки,
Но зубы - сталь, сердца - холодный лёд,
А души - непроглядные потёмки.

Улыбки их слащавые блестят
Благоуханно-приторным елеем,
А взоры угрожающе следят
За каждою оплошностью твоею.

Попробуй оступиться хоть на шаг,
Попробуй ошибиться хоть немного,
Попробуй сделать что-нибудь не так -
Накажут беспощадно и жестоко.

Попробуй их хоть в чём-то убедить -
Утопят с головою в тёмной яме,
Попробуй им хоть в чём-то возразить -
Сожрут и не подавятся костями.

Но всех сильней им ненавистен тот,
Кто не приемлет тягостного гнёта,
Кто к радости и свету их зовёт
В объятия свободного полёта.

Того, кто сердцем ненависть отверг,
Кто любит их священною любовью,
Кто голову поднял и смотрит вверх,
Преследуют озлобленной толпою.

На каждого, стремящегося ввысь,
Бросаются как яростные звери,
Будь Пушкин ты иль Моцарт - берегись:
Кругом тебя дантесы и сальери!

Любви они не знают - только страх -
А тех, кто не боится и дерзает,
Безжалостно сжигают на кострах,
Расстреливают, травят, распинают.

А я пока что жив и даже цел -
Пытаясь их исправить осторожно,
Сто раз уже отчаяться успел,
Но не сдаюсь - они не безнадёжны.

В темнице постоялого двора,
Среди пороков, мерзостей и гнили,
По сантиметру иль по полтора
Я каждый день отращиваю крылья.

И вот уже лечу я над землёй,
Сияньем ослепительным объятый,
И всех людей зову я за собой
В чудесный мир, утерянный когда-то.

Люблю их, ненавидящих меня,
Люблю их и надеюсь, что отныне
Забудется всемирная грызня,
И станет садом сонная пустыня.

Жалею нежелающих прозреть,
Жалею неуступчивых и твёрдых,
Жалею неумеющих жалеть,
Жалею очерствевших и упёртых.

Прощаю приходящих запрещать,
Прощаю приносящих наказанье,
Прощаю неумеющих прощать,
Прощаю побивающих камнями.

Превыше всех богов я превознёс
Величие простого человека,
Превыше облаков, луны и звёзд,
Превыше наказаний и запретов.

И пусть бранятся злобные ханжи,
Пускай грозят направо и налево,
Пускай готовят яды и ножи -
Я не боюсь их яростного гнева.

И пусть они хотят меня убить,
И пусть прикончат поздно или рано,
Но я любил и буду их любить
Великою любовью Дорельяно.

Миша сочинял стихи. Миша оживал и возрождался из пепла. Миша побеждал.

Оставить комментарий © Copyright Щербаков Владимир Юрьевич (vsc66@mail.ru) Размещен: 12/12/2006, изменен: 22/07/2022. 223k. Статистика. Роман: Проза, Фантастика Эскапелья Дорельяно Скачать FB2		Ваша оценка:

Щербаков Владимир Юрьевич : другие произведения.

Эскапелья Дорельяно (Часть вторая)