Щербаков Владимир Юрьевич. Эскапелья Дорельяно (Часть третья)

Эскапелья Дорельяно (Escapella de Aureliano)

Часть третья (Tercera parte)

Глава 1.

Капелька воды наливалась золотым светом. Свет фокусировался в центре, пронзал линзообразную поверхность, рассеивался, преломлялся и окутывал стыдливую красавицу лёгкой радужной вуалью. Капелька росла: округлялась, вытягивалась, тяжелела. Чем сильнее она росла, тем больше впитывала света - и чем больше впитывала света, тем сильнее росла. Наконец не выдержала, сорвалась и холодным восклицательным знаком вонзилась в подставленную ладонь.

Миша заулыбался. Лужица на ладони дарила ему ласковый свет. Свет проник в его сердце. Сердце отозвалось тревогой: лужица лишилась света! Непорядок. Так нельзя. Взять, ничего не отдав - это не по-нашему, не по-дорельянски. Некрасиво, недостойно, низко... Чем мне одарить тебя, милая? Тем же, что и ты меня? Да! У меня получится! Всё получится!

Миша огляделся. Солнечный день. Последняя оттепель уходящей зимы, плавно перетекающая в весну. Звонкое пение птиц. Редкие прохожие с каменными лицами. Ну и пусть. Ничего они не заметят. Они и солнца не замечают.

Вспомнить, как это делается... Желание достаточно сильное... Да! Получилось! Вот он, мой свет - золотой свет любви! Почти не видать его среди бела дня - только я-то отлично вижу. Держи его, капелька, держи!

Лужица в углублении ладони вспыхнула золотым сиянием, распавшимся на радужные тона. Вот это другое дело! Миша улыбнулся опять. Спасибо тебе, капелька! Ты подарила мне свет - весь накопившийся в тебе свет - весь, до последнего лучика - а теперь этот свет возвращается к тебе. Сияй, драгоценное создание! Сияй семицветной радугой! Сияй бриллиантом, красавица!

Миша любовался переливами лужицы в ладони и не замечал, как на краю проржавевшей крыши заброшенного гаража, набухает очередная капелька. В последний миг заметил. Раз - поймал. Ура! Теперь вам не скучно, красавицы? Или скучно? 'Одна капля и ещё одна капля составляют одну большую каплю - не две,' - вспомнились слова из какого-то фильма. Так и есть. Одиночество - плата за уничтожение границ. Ну и пусть. Всё равно это лучше злобы, ненависти, ревности. ¡El amor!

Третья по счёту капелька не уместилась в ладони и по тоненькой линии судьбы перелилась через гладкий край. Та же участь постигла четвёртую, пятую, шестую... Капля за каплей, капля за каплей... Кап... Кап... Кап... Капли... Капель... Капелла... Эскапелья!

Миша посмотрел на небо. Где ты, моя звезда? Не видать её в синеве. Только после заката... По вечерам она ещё высоко, но уже западнее зенита. И с каждым вечером будет смещаться: к западу, к северо-западу, к северу - пологой дугою - вниз.

Миша опустил глаза и опять улыбнулся. Миша был счастлив. Сказочно, бесконечно, чертовски счастлив. Миша был влюблён. Влюблён до безумия, до изнеможения, до боли, до слёз. Влюблён в этот странный мир, влюблён в ярко-синее небо, влюблён в гаражи и заборы, влюблён в провода и деревья, влюблён в равнодушных людей, влюблён в каждый куст, в каждый прутик, влюблён в каждый дом, в каждый угол, влюблён в талый снег под ногами, в растрескавшийся бетон, в раскрошившийся асфальт, в каждый осколочек, в каждый камешек, в каждую впадинку, в каждую трещинку, в каждый глоточек воздуха, в каждый лучик солнца, в каждую капельку воды...

Миша только что вышел из больницы и не привык ещё к повседневной жизни. Жизни! Миша знал цену жизни! Знал цену каждому желанию, каждому движению, каждому выражению души, каждому ощущению - даже тягостному и болезненному - каждому мгновению жизни. Миша был влюблён - до безумия влюблён в каждое мгновение вернувшейся к нему жизни.

А жизнь продолжалась. Золотом сияло солнце, синевою разливалось небо, капельками таял снег, радостно звенели птицы, шуршали машины и автобусы, грохотали трамваи, суетились люди, ругались родители, а завтра надо было идти в школу. Ну и что? Даже школа не казалась кошмаром - наоборот. Миша рвался в школу, Миша стремился в школу, Миша был влюблён в школу: в каждую комнатку, в каждое стёклышко, в каждую плиточку, в каждую досочку, в каждую царапинку, в каждую ступеньку, в каждую бездушную учительницу, в каждого жестокого товарища... Миша рвался подарить им золотой свет.

Свет... Лужица в ладони сияла радужным светом. Миша подставил под капли другую ладонь, и она наполнилась мерцающим холодом. Миша умылся и улыбнулся. Стало так весело, что захотелось петь. 'Ла´-а-а! Ла´-ла, ла-ла´-а-а! Ла´-ла, ла-ла´-а-а!' - тихо, но отчётливо пропел Миша на мотив гимна рода Дорельяно. Никто его не услышал. Всем было всё равно.

Миша присел, руки упёр в колени и, прогнувшись назад, подставил под капли сияющее лицо. Новая капля упала чуть ниже глаза и слезою уходящей зимы скатилась по складкам лучезарной улыбки. Миша засветился ярче и, не открывая рта, издал какой-то странный скулящий звук - выражение абсолютного блаженства. А потом снова выпрямился, отошёл от гаража и, влекомый великой любовью, двинулся по улице, одаряя улыбками неприветливых людей - всех вместе и каждого в отдельности.

Школа встретила Мишу привычной суетой. Галдела мелюзга, переругивались старшие, хохотали мальчишки, визжали девчонки, кто-то на кого-то налетал, кто-то кого-то задевал, кто-то за кем-то гнался, не забывая уступать дорогу важно вышагивающим учителям. Всё как всегда. Ничего не изменилось. Словно не было месяца с хвостиком, проведённого Мишей в больнице. Словно только вчера отлучился он из школы и сегодня вернулся опять. Вечное изумление скитальца: много где побывал, много чего повидал, пережил, перечувствовал, понял, узнал - о себе и о мире - стал другим человеком, а вернулся - дома всё по-старому. Удивительно. Кажется, весь мир должен измениться, ну а он - надо же! - не изменился. Ни на капельку. И отсутствия твоего никто не заметил. Можно было и не возвращаться.

А если бы я и впрямь не вернулся? Улетел бы в золотую страну или дальше - в светлый мир Эскапельи? Или вовсе умер? В яме. Или в больнице. Заметил бы это кто-нибудь?

Миша подошёл к доске объявлений. Ничего интересного. А дальше...

В углу вестибюля стояло что-то странное: то ли ящик, то ли столик, то ли тумбочка, обтянутая тёмно-вишнёвой материей. На поверхности лежали алые гвоздики, а за ними стояла фотография в чёрной рамке. Весь этот угол был отгорожен красной шёлковой ленточкой.

Миша приблизился, пригляделся. Из чёрного прямоугольника смотрело на него усталое лицо Анны Владимировны.

Небо раскололось на куски, солнце погасло, земля разверзлась, ноги ослабели, в глазах потемнело, и Миша почувствовал, что падает...

.......................................................................................................................................

Устоял. Удержался. Вернулся.

Это... что? Это... как? Это... правда?

Правда. Правдивей не бывает. Бумага. Слова, не оставляющие надежды. Некролог. Миша прочитал. Перевёл глаза на фотографию. И застыл.

Прозвенел звонок, все разбежались по классам - один лишь Миша остался стоять. А потом произошло нечто странное: тело пробудилось, а сознание - нет. Ноги сами понесли по лестнице, рука сама перебирала перила, сама открыла дверь и...

Это надо вообразить. Миши целый месяц не было в школе. Все знали, где и в каком состоянии провёл он этот месяц. Все знали, что он попал под машину. (Правду знали немногие.) Все знали о его дополнительных занятиях с Анной Владимировной. И вот он появился - и тоже кое-что узнал. С такими мыслями смотрели на него одноклассники и учительница. Та самая учительница, что крикливыми командами прогоняла его на место, точно шкодливого щенка, та, на глазах у которой он упал без сознания.

- А... Анна Владимировна... Это... правда? - вместо 'здрасьте-извините' обратился к ней Миша.

Надежда - живучая тварь! - никак не хотела умирать.

- Правда, Миша, - вздохнула учительница. - Так бывает. Ничего не поделаешь. Она говорила о тебе. Беспокоилась за тебя. Ждала. И не дождалась. Совсем немного. Ты иди, садись.

В другой раз ни за что не пустила бы опоздавшего. Да ещё и наорала бы по полной программе.

Смерть человека - просто находящегося рядом человека - смягчает даже самые чёрствые, самые каменные, самые ледяные сердца. Жаль, что ненадолго.

Миша поплёлся на место. Сел, расслабился, голову уронил на руки и ушёл в себя.

Почему всё так плохо? Почему она не дождалась? Почему я опоздал? Чуть-чуть опоздал - а какая разница? Всё равно уже ничего не вернёшь. Уходят из жизни люди - лучшие люди уходят - а жизнь продолжается. Чёрт бы её побрал! La vida continúa... Вот она, надпись на столе - моя надпись! - никто её не стёр - и улыбка дурацкая рядом. Знал бы, что так получится, ни за что не стал бы писать.

Жизнь продолжается. Словно река, разлучает она людей: одних прибивает к берегу, других уносит вниз - вниз, вниз, вниз - через пороги, перекаты, повороты. Хоть плачь, хоть рыдай, хоть об стену головою бейся - ничего не поделаешь. Надо жить. Несмотря ни на что.

А я-то хорош! 'Никто не заметил моего отсутствия'! Мученик несчастный! Только о себе и думаю! А был человек, который заметил моё отсутствие, помнил обо мне, беспокоился, ждал. Был человек - и нет человека! Нет! И не будет! Никогда. Nunca. Jamás.

Горькие чувства досады, стыда и раскаяния заполонили грудь, разорвали сердце, застряли в горле и хлынули из глаз неудержимыми слезами. Миша запрятал глаза в локтевом изгибе, но не мог заглушить всхлипываний, разрывающих тишину класса. Не заметил обращённых на него взглядов, не заметил, как вышла учительница, как вернулась, подошла к нему, положила руку на плечо. Миша дёрнулся, поднял голову, посмотрел заплаканными глазами.

- Иди, Миша, - сказала учительница. - Иди домой. Я поговорила с директором. Она разрешила. Иди.

Миша встал и, ни на кого не глядя, побрёл к двери, за дверь, по коридору, по лестнице - вниз. Траурный постамент. Гвоздики, слова, фотография, ласковый взгляд Анны Владимировны. Взгляд ОТТУДА. И никого.

Раз! - внезапная мысль! Миша сосредоточился, выпустил свой золотой свет и молнией метнулся под шёлковой ленточкой - на ТУ сторону. Быстро протянул руку и дотронулся до фотографии. Свет отразился от стекла и вернулся обратно. Поздно. Слишком поздно. Простите меня, Анна Владимировна. Я не успел.

Всхлипнул. Заплакал.

Прощаю, - ответили глаза Анны Владимировны. - Прощаю и понимаю. Всё хорошо. Только не делай так больше. Не надо. Не пытайся вернуть невозвратимое. Ты нужен в своём мире. Ты отвечаешь за него. Перед Эскапельей. Передо мной. Перед каждым человеком - живым или мёртвым. Иди вперёд, Миша. Иди и не сворачивай. Тогда дойдёшь.

- Я дойду, Анна Владимировна, - шёпотом пообещал Миша. - Я обязательно дойду.

Выбрался на улицу - и вся мировая тьма восстала против него. Солнце играло миллионами отражений - только не для Миши. Миша был погружён во тьму. Тьма нависала сверху и дыбилась под ногами, тьма набивалась в горло и не давала дышать - тьма торжествовала.

- Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! - слышалось отовсюду. - Понял, дурашка? Понял, что тебя ждёт? Все там будете, все! Ни один не спасётся, ни один! Ты вообразил себя ответственным за весь мир - вот где этот мир скоро окажется! Очень скоро! Гораздо скорее, чем ты думаешь! Не прошёл на ТУ сторону твой жалкий свет - не прошёл и не пройдёт! НИ-КО-ГДА! Ха! Ха! Ха! ТАМ вечная тьма! ВЕЧНАЯ ТЬМА! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

Миша обдумывал возражение. Голова была трезвой. С пьянством покончено навсегда.

'Весь свет - здесь, - вспомнились слова Эскапельи, - а там... ТАМ нет даже тьмы.' Вот оно!

- ТАМ нет тьмы, - твёрдо возразил Миша. - Нет и не может быть. ТАМ ничего нет. ТАМ некому назвать тебя тьмой. Имя несёт в себе свет, а весь свет - здесь. Свет здесь, а ты - нигде. Ты отсутствие света, ты ничто, и я тебя не боюсь.

- Не боиш-ш-шься? - зашипела тьма.

- Не боюсь, - повторил Миша. - Кто любит, тот не боится.

- Врёш-ш-шь, - тьма заметалась из стороны в сторону, словно ей наступили на хвост. - Ош-ш-шибаеш-ш-шься. Я ещ-щ-щё вернус-с-сь, - и, дико извиваясь, уползла прочь.

И стал свет. Миша обнаружил себя возле дома Анны Владимировны. Зашёл в подъезд. Поднялся по лестнице - так показалось уместнее. Дверь. Дверь, открывавшаяся перед ним дважды. Миша отключился от суеты...

.......................................................................................................................................

- Эй, ты чего? - тихий встревоженный голос.

Миша очнулся. Женщина из соседней квартиры. Тронула за плечо:

- Мальчик, что с тобой?

- А? Ничего, - залепетал Миша. - Я ничего... Я сейчас уйду.

- Постой, - остановила его женщина. - Тебя ведь Мишей зовут?

- Да.

- Знаешь, Миша...

- Знаю.

- Бедненький. Она говорила о тебе...

Анна Владимировна прожила долгую жизнь. Прожила достойно. Никогда ни на что не жаловалась. Никогда ничем не болела. Её прекрасное сердце билось размеренно, ровно и надёжно - как часы. И так же внезапно остановилось - как часы. Такое случается с настоящими людьми.

Её верная спутница-кошка легла возле головы хозяйки и не отходила ни на шаг, а когда стали забирать тело, удалилась под ванну, забилась в дальний угол и больше не вышла. Никогда. Животные тоже бывают настоящими.

- ...словно почувствовала что-то, - рассказывала женщина. - Пришла ко мне, попросила наведываться, ключ оставила. Два дня открывала мне. Казалась здоровой. А на третий день открыла я. Ключом...

Снова очутился Миша на улице. Двинулся домой.

Дома разделся, присел, успокоился. Огляделся. Повертел в руках плеер... Кстати!

Миша побежал в туалет, влез с ногами на унитаз, запустил руку в тайник. Просто проверить. Убедиться в наличии. Только и всего. После выхода из больницы он ни разу ещё не вспомнил о тайнике. Только сейчас вспомнил.

Убедился. Достал. Ощупал. Осмотрел. Всё было на месте: учебник, тетрадка... Только кассет было не три, а четыре. Откуда взялась четвёртая? Миша пригляделся. Это была кассета Анны Владимировны!

Быстро запихал всё назад. Только одну кассету оставил, прижал к груди, принёс в комнату, вставил в плеер, надел наушники, нажал кнопку. Тот же знакомый голос. Низкий, глубокий, страстный. Тот же знакомый язык. Не очень знакомый, конечно. Только отдельные слова.

Миша дослушал до конца. Наличие автореверса позволяло не переставлять кассету обратной стороной. Молча посидел, подумал. Вынул кассету, надписал чернилами и отломал отвёрткой лепестки защиты от записи.

Вот и всё. Всё, что осталось от Анны Владимировны. Кроме мудрых советов и тёплых слов. Кроме золотого света...

Миша подскочил. Ну я и болван! До сих пор не понял! Она же подарила мне свой золотой свет! Перед расставанием, когда я котёнком плакал у неё на груди! Дотронулась рукою до сердца - почти незаметно - и свет её перешёл ко мне! Весь, до последнего лучика! А без света она жить не смогла...

Новая мысль - пулей - навылет: она же защитила меня! Заслонила меня собой! Взяла на себя предназначенную мне смерть! Вонзила золотое копьё в разъярённую глотку тьмы! И умерла. Умерла, чтобы я жил. Умерла, чтобы жизнь продолжалась.

Снова потоки слёз. Сколько же их скопилось там за долгие годы?

Надо было что-то делать. Как-то объяснить этому миру, какого человека он потерял. Как-то вкричать в оглохшие уши бессердечного мира эту простую истину.

Вкричать? Да! Миша схватил кассету и плеер, обулся, оделся и выбежал на улицу.

Тот же погожий день. Солнечный свет. Спешащие люди. Сейчас они узнают. Сейчас они всё узнают.

Миша переключил плеер на встроенные динамики. В таком режиме быстро садились батарейки, но разве это имело значение? Тихо зазвучала песня. Миша предусмотрительно не включил сразу на полную громкость, дабы не вызвать отторжения прохожих. Только потом, постепенно, большим пальцем стал он подкручивать зубчатое колёсико - и красивая песня, набирая силу, понеслась к небесам. Люди обращали внимание, поворачивали головы, но, не останавливаясь, проходили мимо. Им было всё равно. Миша стоял с разведёнными руками, в одной из которых держал надрывающийся плеер, и что-то шептал в такт оглушительной музыке, а по щекам его стекали капли, наполнявшиеся золотым светом. Никто не понимал, что происходит, а всё непонятное пугает людей. Мишу не трогали - просто не замечали. Он же, в свою очередь, не пытался ничего сказать - просто посылал людям свои мысли - и мысли эти, накладываясь на музыку, звучали как торжественный реквием - реквием, побеждающий смерть...

.......................................................................................................................................

Что-то пискнуло возле ног. Миша услышал, выключил плеер и посмотрел вниз. Маленький чёрный котёнок. Зелёные глазки, стоячие ушки, тоненький хвостик. Лапки то и дело подёргиваются, стряхивая неприятные кошкам капельки воды.

Миша сунул плеер в карман куртки, присел и погладил котёнка. Тот неумело муркнул и выгнул спину. Миша взял его на руки.

Вот, полюбуйтесь: единственное живое существо, не побоявшееся подойти ко мне и поддержать в трудную минуту. Маленький, чёрный, доверчивый. Настоящий друг. Я бы взял тебя, малыш, только кто же мне это позволит? Мои родители - убеждённые противники всякой живности, они всегда пресекали разговоры на подобные темы. Так что придётся тебе мёрзнуть и голодать - и сердце моё будет обливаться слезами. Но уж покормить-то я тебя покормлю!

Миша опустил котёнка на землю, вернулся домой, выложил из кармана плеер, направился в кухню, открыл холодильник, отрезал кусочек колбасы. Надо бы молока. Миша достал из мусорного пакета выброшенную коробочку из-под йогурта, вымыл её под краном, вытер, обрезал высокие края, налил туда молока и осторожно спустился на лифте. Котёнок сидел у подъезда. Миша поставил и разложил угощение на земле. Котёнок подошёл, понюхал, зашёл с другой стороны, опять понюхал и вопросительно посмотрел на Мишу: что это ты мне принёс?

- Молоко, - развёл руками Миша. - Молоко и колбаса. Больше ничего нет.

'Да разве же это молоко?' - мысленно ответил котёнок.

Миша понял.

- Называется молоком, - сокрушённо вздохнул он. - На пакете написано: 'Молоко'. Просто ты ещё маленький, ты ещё не умеешь читать. Ты ещё хочешь чего-то настоящего. А в мире давно уже нет ничего настоящего: ни еды, ни питья, ни слов, ни мыслей, ни чувств. Всё пастеризовано, стерилизовано, нормализовано - проще говоря, разбавлено водой - всё идентично натуральному - но не натурально. Я и сам страдал от этого, а потом ничего, привык. И ты привыкнешь. Жить захочешь - привыкнешь. Пей, не стесняйся. Привыкай. Это называется молоком.

Котёнок ещё раз обошёл импровизированное блюдечко, ещё раз понюхал, обречённо пискнул и, закрыв глаза, принялся лакать.

- Вот, - заметил Миша. - Я же говорил: привыкнешь. Все привыкают - и ты привыкнешь. Колбаски тоже поешь - она, кажется, из настоящего крахмала сделана. Подкрашена только немножко... Съел? Молодец. Как говорят производители подобной продукции: съел - и порядок.

Котёнок и впрямь приободрился. Миша снова взял его на руки.

- Я буду каждый день кормить тебя, малыш. Ты только приходи на это место, а то где же мне тебя искать? И осторожнее с людьми. Они хорошие, только мало кто из них об этом помнит. Вот и поступают плохо. Жестоко поступают. Не по-людски. Друг с другом. И с животными. Ты вот родился чёрным - это не к добру. Они же до смерти напуганы, они же как огня боятся твоего чёрного цвета! Они всегда будут тебя бояться. Не смей переходить им дорогу! Затопчут. Ты чёрный - значит, чужой - а чужих в нашем мире не любят. Ты чужой, как и я, ты мой брат...

Брат? Интересно! Можно ли дарить золотой свет животным? Или только людям? Попробовать? Произвести эксперимент? Или не стоит? Мало ли чем это кончится. Будет котёнок светиться по ночам - ну и чего хорошего? Неудачная охота ему обеспечена. От преследователей не спрячется. Но главное, конечно, люди. Заметят, удивятся, изловят, отправят в лабораторию, порежут на кусочки. Поверят алгеброй гармонию. Им же надо всё знать! Никакой деликатности! Никакого такта! Никакого уважения! Всё непонятное вызывает у них страх и ненависть. Познать или уничтожить - третьего не дано. Был же такой фильм: там люди собирались пронзить смертоносными лучами мыслящий океан далёкой планеты - только за то, что он не вписывался в прокрустово ложе их убогого мировоззрения. Они считают инопланетян подобными себе: злобными агрессивными захватчиками, зубастыми чудовищами за пультами сложнейшей техники. А инопланетяне не такие. Поверь, малыш, я знаю, что говорю. Они хорошие, добрые, светлые, в их мире нет места тьме, разобщённости, ревности, ненависти, нет разделяющих пропастей и барьеров непонимания. Там все соединены друг с другом, все умеют читать мысли. Только любить не умеют. Любви они учатся у нас - у тех, кто умеет любить. И эту любовь уносят они в своих сердцах, берегут, лелеют, выращивают, умножают, передают друг другу - а потом возвращают нам - вместе с золотым светом. А люди не понимают. Они никого не понимают. Они никого не любят. Даже себя. Мне так поступать не годится. Я отвечаю за весь мир, а значит, и за тебя, малыш. Я не имею права подвергать тебя опасным экспериментам. И всё-таки... Неужели нельзя? Я же только самую малость...

Миша одним пальчиком дотронулся до крошечного котячьего сердечка и заронил туда единственный лучик тёплого золотого света. Котёнку это понравилось: он потянулся и благодарно, по-взрослому мяукнул.

- Вот так-то, Лучик. Как тебе это имя? Подходит? Или нет? Впрочем, если хочешь, можешь называться непросто: дон Луис Дорельяно. Мы с тобой теперь братья. Настоящие братья. Это ничего, что ты чёрный. Это ничего, что тебя будут гнать, обижать, преследовать. Потому что в чудовищном адском пламени, в ревущих кострах инквизиции, в отрыжке яростных драконьих глоток выгорает мучительная чернота наших помыслов, душ и одежд, и становимся мы золотыми - становимся истинными Дорельяно.

Котёнок закрыл глаза и замурлыкал. А Миша запечалился.

- Знаешь, Лучик, - тихо произнёс он, - недавно умерла одна замечательная женщина и одна замечательная кошка. Сегодня я много о них плакал. Но жизнь продолжается. Кто-то должен освещать этот мир. Кто-то должен нести за него ответственность. Кто-то должен следить, чтобы он не стал хуже. Ну а кто, если не мы? Стало быть, будем жить: я - за Анну Владимировну, а ты - за её кошку. Так будет правильно.

Миша замолчал и долго стоял у подъезда, прижимая к груди маленького чёрного котёнка.

Вечером вернулись родители.

- Анна Владимировна умерла, - сообщил Миша.

- Знаем, - расползлись по сторонам стыдливо-изворотливые взгляды.

- А я не знал.

- Мы не хотели тебя расстраивать.

Не хотели расстраивать! Будто бы ТАКУЮ правду можно скрыть!

Многое рассказывали Мише родители после того, как он вышел из больницы. Рассказывали, как, сгорая от стыда, выслушивали жалобы классного руководителя на то, что отпустили в школу покалеченного ребёнка, на то, что не следят за ним и знать не знают, где болтается их сын после уроков, на то, что учится через пень-колоду, на то, что дружит непонятно с кем. Рассказывали, как позорит он их честную благополучную семью, какая он зараза, сволочь, мразь, неблагодарная скотина. Рассказывали, как отпрашивались с работы, дабы навещать его в больнице, как подмазывали врачей и медсестёр, сколько ушло на это денег, нервов, времени, сил. Рассказывали долго и подробно: о каждой потраченной копейке, о каждой проглоченной таблетке, о каждой потерянной минуте, о каждом лишнем движении, о каждом услышанном упрёке, о каждом поседевшем волосе. И только о самом главном не рассказали они ему. Пожалели. Интересно, кого?

- Мне завтра в школу пораньше. Собрание будет. Чтобы не оставаться после уроков. (Вот чёрт, опять приходится врать! Иначе здесь просто не выжить!)

- Иди, дело какое, - не очень-то поверили, но и не запретили.

Подумаешь, что за криминал: в школу пораньше пойти.

А правда состояла в том, что завтра начиналась весна и Миша хотел встретить первый её рассвет.

Ночь пролетела суетно и разрывно: не бесшумною мудрою совой, но старой сварливою вороной. Миша то и дело просыпался, ворочался, вскакивал с постели, подбегал к будильнику, разочаровывался, возвращался. Снова короткий отдых - и снова пробуждение. Когда же, когда же, когда..?

Последняя грёза рассветного сна упала холодною каплей и вспыхнула серым сиянием небес. Тут же заверещал будильник. Миша вскочил и спасительной кнопкой заткнул его визгливую пасть.

Так, теперь быстро: умыться, одеться, позавтракать, отбрехаться от родителей, вырваться из квартиры - всё! Сво-бо-да! ¡La li-ber-tad!

Небо наливалось синевой. Тёмная полоса висела на востоке. Это облака. Это разлетится, развеется, исчезнет...

Миша постоял, посмотрел, подумал - улыбнулся рассвету, мысленно присоединился к хору синиц, медленно, с наслаждением вдохнул в себя смесь ледяного воздуха и весеннего тепла - а потом не спеша пошёл по тротуару - в сторону восходящего солнца. Как хорошо, что широкий проспект ведёт именно туда!

Грузный пробудившийся город-медведь потягивался всеми своими улицами, рельсами и теплотрассами, стряхивая сонное оцепенение зимы. Частой гребёнкою верхового ветра расчёсывалась шерсть густых дымовых шлейфов. Яркими полурадугами перемигивались светофоры, шумно шелестели машины, взрыкивали мотоциклы, отдувались автобусы, красными кровяными клетками проносились трамваи, рассылая импульсы весеннего настроения по натянутым нервам-проводам. Всюду суетились люди: торопились на работу, набивались в транспорт, скапливались на остановках, шагали по тротуарам, задевая мешающего им Мишу. Миша никуда не спешил. Миша продвигался медленно. Миша шёл к своей цели. Миша был чужим - а чужих в нашем мире не любят.

Облачная полоса разгоралась кровавым пламенем. Миша продвигался вперёд. Пламя растекалось по сторонам. Миша продвигался вперёд. Огненный бутончик проклюнулся из-за горизонта. Вот оно, чудо! Чудо настолько привычное, настолько повседневное, что спешащие люди не считают его чудом. Вот если это чудо НЕ произойдёт - тогда они заметят. Но будет поздно.

Миша остановился. Солнце расцветало алой гвоздикой. Медленно, лучик за лучиком, лепесток за лепестком. Солнце никуда не спешило, никого не осуждало, ничего не требовало - просто дарило свет. Солнце всходило для всех: видящих и невидящих, слышащих и неслышащих, чутких и безразличных, правых и неправых, добрых и злых. Миша улыбнулся, а солнце не ответило. Солнце и так улыбается постоянно.

Миша очнулся и огляделся. Он стоял на высоком мосту через железную дорогу. С этого места открывался потрясающий вид. Рельсы, уходящие вдаль. Радость бесконечных просторов. Ветер, свобода и никого. Значит, можно!

Миша запел. Тихо, почти неслышно - вдруг да окажется кто-нибудь поблизости - но выразительно, ясно, отчётливо - для своих ушей. Пел он красивую песню про Великий Рассвет, ставшую гимном рода Дорельяно:

Знай, настанет день, светлый и радостный:
В день этот весна снова придёт,
В день этот для всех, грешных и праведных,
Над миром звезда счастья взойдёт.

Пел от начала и до конца - чисто, старательно, вдохновенно - пел безошибочно, верно, не допуская фальши, чётко выговаривая каждое слово:

Верь, развеет бред прежнего бремени
Той яркой звезды свет золотой.
Тот первый рассвет нового времени
Мы будем встречать вместе с тобой.

Да, Эскапелья, да! Этот день обязательно настанет! Как и сегодня, будет восходить солнце, меняя кровавый цвет на ослепительно-золотой, как и сегодня, будут сиять небеса, заливаться птицы и таять сугробы, как и сегодня, буду я петь эту песню - только вместе с тобой, Эскапелья - вместе с тобой! Мы улыбнёмся, обнимемся, поцелуемся, и не нужно будет ничего скрывать - потому что все люди поймут, что они хорошие, добрые, светлые - и в едином порыве запоют с нами! И засыплются пропасти, рухнут барьеры, сгладятся шероховатости, и навеки воцарятся прощение, понимание и любовь!

Миша забыл о сдержанности, упёрся животом в парапет моста, раскинул в стороны руки и, рискуя сорвать ещё не сформировавшийся голос, крикнул вослед пролетевшему внизу поезду:

Да - миру, добру, счастью и свету.
Да - братству людей нашей Земли.
Да - ясному дню, тёплому лету.
Да - чистой, большой, вечной любви.

А потом припев - ещё раз - и всё. На сегодня хватит. Солнечная гвоздика засияла золотом. Миша отшатнулся от парапета и двинулся обратно. Надо было идти в школу.

В школе со вчерашнего дня ничего не изменилось. Даже гвоздики не завяли. Миша прищурился, и в лучах восходящего солнца они показались ему золотыми. Миша улыбнулся. Анна Владимировна улыбнулась в ответ. Этого никто не заметил. Только Миша. Словно не было между ними неодолимого стекла. Неодолимого. Никогда... Слёзы подступили к глазам, но блестяще удержались на грани. Миша улыбнулся опять.

Я понял, Анна Владимировна. Я всё понял. Я дойду. Прощайте.

Отвернулся и направился в класс.

Глава 2.

Жизнь потянулась своим чередом: школа и дом, школа и дом...

Утро за ночью, вечер за днём: школа и дом, школа и дом...

Снова паденье - снова подъём: школа и дом, школа и дом...

Снова надежда - снова облом: школа и дом, школа и дом...

Падал легко - поднимайся с трудом: школа и дом, школа и дом...

Снова и снова, сейчас и потом: школа и дом, школа и дом...

Грязная дорога. Разбитая колея. Кровообращение. Круговращение. Вечное возвращение. Исколеченная бесконечность. Кто разорвёт этот порочный круг?

Кое-что всё-таки изменилось. Изменилось отношение к Мише - сделалось отстранённым, холодным, испуганным - истончилось, измочалилось, исчезло совсем. Мишу перестали замечать: перестали спрашивать, вызывать к доске, ставить оценки. Потоки учеников обтекали его, точно остров-загадку. Это не было бойкотом - так получилось само собой. Мишу сочли ожившим мертвецом - нет, хуже: ожившим инопланетянином, то есть существом непонятным, ставшим ещё более непонятным - а всё непонятное вызывает у людей раздражение, отторжение и страх.

Осуждение. Отчуждение. Одиночество. Пусть. Миша был даже рад. Вернее, был бы рад, если бы не...

Весна! Первая весна юности! Помните ли вы эту весну? Помните - конечно, помните - если она уже миновала. Разве такое можно забыть? Когда неукротимо развивающееся сознание расстаётся с туманною радугой детских фантазий, а цифры на счётчике прожитых лет заваливают за чёртову дюжину - тогда и приходит она - дивная, светлая, незабываемая весна. Весна пробуждения, самоутверждения и второго рождения. Весна непонятных стремлений, исканий, терзаний, томлений, неведомых прежде желаний, открытий, надежд и мечтаний. Великая, властная, восхитительная весна, достойная стать началом нового летоисчисления. Таков закон природы, и никакие расчётливо-прагматичные времена не в силах его изменить. Загляните-ка в душу во всём разочаровавшегося юнца, да прочтите его невысказанные мысли. Только, пожалуйста, осторожнее! Снимите вашу грязную обувь, потому что под маской прожжённого циника скрывается хрупкий романтик - не смейте его ломать!

Увы, не одни лишь радости приносит весна пробуждения. Закон равновесия требует жертв. На солнце имеются пятна, у розы - шипы, а у медали - обратная сторона. Мучительней холода для замёрзшего человека спасительное тепло очага. Вот так же мучительна эта весна для лишних, брошенных, ненужных детей, детей одиноких и замкнутых, зашуганных, забитых, завиноваченных, заточённых в клетках или предоставленных самим себе, лишённых НАСТОЯЩЕГО дома - места, где бы их любили и понимали. В детстве довольствовались они сладкими грёзами, но с первой весною юности приходит к ним ясное осознание их никчёмного, жалкого, незавидного положения, горькое осознание нелепости, глупости и бессмысленности земного существования. Как же болезненно это осознание! Как же переворачивает душу! Как же бунтуют и протестуют юные сердца, как же сопротивляются, как же сражаются за жизнь! Всё бесполезно. Жертва принесена. Некоторые кончают самоубийством, остальные смиряются, тонут, затихают, погружаясь в пожизненный летаргический сон - то есть становятся взрослыми.

Миша сопротивлялся гнусному злу вокруг. Гнулся, но не ломался, будто упругий лук. Волосы Эскапельи натянуты тетивой. Стала заветной целью радость любви живой. Блещут златые стрелы острых лучей звёзды. Братья и сёстры, где вы? Милые вы мои! Требует наше дело сотен надёжных рук, сотен стрелков умелых, сотен орлиных глаз. Братья и сёстры, где вы? Где отыскать мне вас?

¡Paso, paso y otro paso! ¡Eso, eso y sólo eso! (Шаг, шаг и новый шаг! Так, так и только так!)

Братья и сёстры, где вы?

Анна Владимировна. Траурный постамент. Фотография за стеклом. Миша и сам ощущал себя за стеклом: он - по одну сторону, мир - по другую. Гладкая неодолимая стена - без разломов, зацепок и выступов. Вроде бы всё прозрачно, а на самом деле... Никакого участия, никакого контакта, никакого соприкосновения. Чужой. Одинокий. Лишний. Отныне и навсегда.

Оксана... Оксаны не было! Не было ни в день возвращения, ни на следующий день, ни на следующий... Где она, что с ней? Как бы узнать? Приходить нельзя, звонить неудобно, а спросить... У кого? У Славки? Славка, конечно же, знает всё.

Но и Славка держался от Миши подальше. Даже не смотрел на него. Словно не было между ними дружбы. Словно не было человека.

Миша, однако, изменился. Миша цеплялся за малейшие выступы. Миша понимал: Славка - последняя надежда. Славку необходимо вернуть. Всенепременно. Любой ценой. Даже ценой собственной жизни.

Только вот как это сделать? Славка старательно избегал общения. Мастерски избегал. Виртуозно. Скользкий тип. Не ухватишь.

Но и Миша не лыком шит. Повздыхал, поразмыслил - да и отважился на такое, на что никогда бы не отважился при других обстоятельствах.

Миша стал наблюдать за Славкой и однажды, когда тот оказался в углу коридора, подлетел к нему сзади и отвесил неверному дружку резкий подзатыльник. Славка испуганно обернулся. Миша схватил его за воротник, зажал в угол и принялся отчаянно хлестать по щекам:

- Где Оксана? Где Оксана? Где Оксана? Говори! Говори! Говори! Ты! Всё! Знаешь! У тебя! Свои! Источники! Информации! Говори! Говори! Убью!

Славка оторопел. Славка не ожидал ничего подобного. Миша вцепился в него мёртвой хваткой. Славка был сильнее и мог бы отшвырнуть Мишу, а потом избить до потери сознания. Мог бы, да не мог. Избиение означало бы возобновление отношений - пусть и в такой уродливой форме - а этого Славке не хотелось. Славка мечтал заманить Мишу в укромное местечко и убить навсегда. Вот только не вышло... А можно ли убить ожившего мертвеца? Славка терзался сомнениями. А Миша будто читал его мысли:

- Ты попал, чувак! Конкретно попал! Где Оксана? Где Оксана? Где Оксана? Говори! Говори! Говори! Не отстану! Не отстану! Не отстану!

И рука - как назло - заломилась за спину и зажата в углу - Мишину руку не перехватить. И толпа уже собирается... Блин! Этого ещё не хватало! Да, конкретно попал!

- Ты чего? Ты чего? - зашептал Славка. - Ты чего, спятил? С дуба рухнул? Головой ударился? Ах, да... Всё скажу! Всё скажу! Отпусти!

Миша отпустил Славку и отступил - к разочарованию собравшихся зрителей. Так и стояли они друг против друга: Миша переводил дыхание - Славка соображал, что делать. Зрители разошлись.

- Не бросай меня, - попросил Миша. - У меня же нет друзей - только ты и Оксана. А теперь и Оксаны нет. Где она? Что с ней? Скажи. Ты же знаешь. У тебя свои источники информации.

- Ладно, - махнул рукою Славка. - От тебя не отвяжешься. Скажу. Так и быть. После уроков. Встретимся. Только ты так больше не делай, - как-то неуверенно пригрозил. - Я ведь и ответить могу.

- Да, ты можешь! - просиял Миша. - Ты всё можешь, Слава! Это я ничего не могу - а ты всё можешь! Значит, после уроков?

- После уроков.

Тут прозвенел звонок.

После уроков Славка потащил Мишу в туалет.

- Бить будешь? - обречённо поинтересовался Миша.

- Посмотрим, - буркнул Славка. - Заходи.

Миша ошибся. Славка не стал его бить. Славка осматривал его со всех сторон: слева и справа, сзади и спереди, издали и в упор. Дёргал, ощупывал, поворачивал - разве что в зубы не заглянул. Наконец с удивлением спросил:

- Слушай... это правда ты?

- Я, - ничего не понимая, ответил Миша.

- Ты? - недоверчиво покосился Славка. - Ты живой? Настоящий?

- Да, - улыбнулся Миша. - Я живой. Настоящий.

- Обалдеть! - Славка испуганно вытаращил глаза. - От НЕГО ещё никто не уходил!

- А я ушёл! - колобком раскатился Миша.

- Ничего себе! Как тебе это удалось?

- А вот так. Помнишь, ты убежал, а я... - Миша рассказал обо всём, что было дальше.

- Да-а-а, - покачал головою Славка. - Ты и правда в бронежилете родился! Значит, это ты?

- Я.

- Ну так получай! - Славка ударил Мишу кулаком в лицо - тот отлетел в угол, ударился затылком и осел на пол. - Будешь на меня задираться! Эй, ты живой? - Славка понял, что переборщил.

- Да, - глядя в пол, всхлипнул Миша. - Я живой. Настоящий.

- Слава богу, - ударившая рука превратилась в руку помощи. - Вставай.

- Всё? - вытирая рукавом сочащуюся из носа кровь, поднялся на ноги Миша. - Больше не будешь?

- Не буду, - пообещал Славка. - Хватит с тебя. А то совсем дурачком станешь.

Миша умылся под краном. Кровь постепенно унялась.

- Больно? - участливо спросил Славка.

- Нет, ничего.

- Сам виноват. Извини, - Славка погладил Мишу по голове. - Слушай, а чего ты там про свет говорил?

- Свет у меня внутри. Хочешь, покажу?

- Нет. Здесь нельзя. Пошли ко мне.

Так! Это что-то новенькое! Славка ни разу не приглашал Мишу в гости. Что бы это значило? Новый поворот в отношениях? Очень интересно! Надо пользоваться случаем.

- А про Оксану расскажешь? - напомнил Миша.

- Да. Расскажу. Пошли.

Славкина квартира являла собой образец идеального порядка, сияющей чистоты и поверенной алгеброю гармонии. Всё на своих местах. Ничего лишнего. Белые, без рисунка, обои. Серый ковролин. Точечные светильники в подвесных потолках. Строгая современная мебель. Пластик, стекло и металл. Полная противоположность квартире Оксаны. Какие же мы разные!

Мишина любознательность скользнула по ледяному потолку, скатилась по стене - и остановилась. Компьютер! Свой компьютер! Это нечто! Это не какой-нибудь жалкий плеер!

Но любознательности пришлось затаиться. Славка опустил жалюзи - именно так: опустил жалюзи - и скомандовал:

- Показывай.

Миша сосредоточился и показал. Блекло, неярко - пусть Славка попривыкнет.

Славка привыкал долго. Плюхнулся на диван, рот разинул и привыкал. Миша сначала просто стоял, а потом целое представление устроил: то ослаблял сияние, то разжигал до рези в глазах - то неторопливо, то вспышками - а под конец совсем разошёлся: начал подмигивать светом в такт исполняемому в голове гимну рода Дорельяно.

Славка подобрал отвалившуюся челюсть и выдавил из себя вопрос:

- Как ты это делаешь?

- Легко. Хочешь, тебя научу? Всё дело в силе желания, только в силе желания.

- У меня не получится, - проворчал Славка. - И желания нет. Фокусы какие-то. Дешёвка. На лохов рассчитано.

- Слава, поверь...

- Не поверю.

Миша погасил свет и поднял жалюзи.

- Расскажи про Оксану, - попросил он.

- А чего рассказывать? Нет её. Уехала.

- Куда?

- Да почём я знаю? Уехала - и всё.

- А родители?

- Чего родители?

- Родители Оксаны. Что они говорят?

- То и говорят: 'Куда-то уехала.'

Ничего себе! Вот это родители! Попробовал бы Миша 'куда-то уехать'!

- И никто ничего не знает?

- Нет, - Славка отвёл глаза.

Врёт. Врёт, как всегда - беспардонно, бессовестно, нагло. Миша научился читать мысли. Немного.

Но Оксана? Куда она могла уехать? Неужели в золотую страну? Невозможно! Нужно же разрешение родителей! Впрочем... Такие родители... Лишь бы от дочери избавиться... Или... Нет! О плохом даже думать не хочется. Миша направился в обход:

- Можно включить компьютер?

- Можно, - Славка поддержал перемену темы. - Очень даже можно. Бабки на стол - и вперёд.

Миша развёл руками.

- Ладно, - усмехнулся Славка, - тебе, как неимущему, скидка - сто процентов. Садись.

Миша уселся за компьютер. Необыкновенные ощущения. Даже странно как-то: дома - компьютер! В школе, конечно, были компьютеры, но разве же это то же самое? Так, подразниться только. А тут - дома! Две большие разницы.

- Ты во что любишь играть? - как ни в чём не бывало спросил Славка. - У меня много игрушек. Вот классная вещь, вот ещё...

- Ой, не знаю, - Миша никогда не играл в компьютерные игры. - Мне бы чего попроще. А можно я свои стихи напечатаю?

- Можно, - Славка пожал плечами. - Вот, пожалуйста. Редактор запускаешь - и вперёд. Можешь даже в Интернет выложить. Пусть народ читает.

Миша едва не упал со стула.

- Интернет? У тебя дома - Интернет?

- Да, - спокойно ответил Славка. - А чего такого? Это всё родители. Жить без Интернета не могут. Часами сидят. И мне разрешают, но недолго. Да и сайты интересные позакрывали.

- Интересные? - переспросил Миша.

- Ну да, - Славка противно захихикал. - Только одной штучки не учли, - Славка с поганой улыбочкой постучал себя пальцем по лбу. - В общем, ТАКИЕ картинки попадаются... Хочешь, покажу?

- Нет, спасибо, - засмущался Миша.

Славка посмотрел на него с изумлением:

- Ты чего, правда не того? В смысле: не от мира сего? Я на этом зашибаю конкретно - а он на халяву не хочет! Обалдеть! Я тащусь!

- Ты же знаешь, - вздохнул Миша, - я ненормальный. А стихи в Интернете - где?

- Где-где... Набираешь адресок - раз - и готово, - Славка зашёл на сайт. - Видишь, как просто?

- Здорово! - прошептал Миша. - Ой, да тут и на других языках!

- Есть такое дело, - усмехнулся Славка. - Тут порыться - много чего найдёшь.

Миша почувствовал себя конкистадором, ступившим на берег неизвестного континента. Мысли одна за другой захлёстывали сознание.

- И язык учить можно, - пробормотал он.

- Запросто, - из-за стеклянной стены отозвался Славка. - Вот тебе словарь. Шесть языков. Мне-то один нужен - а тебе - пожалуйста - переключился - и все дела.

Миша не слышал. Миша продирался сквозь джунгли Нового Света. Миша искал в словаре одно слово за другим и запоминал, запоминал, запоминал... Нет, сразу всего не запомнишь.

- Можно к тебе приходить? Раз в неделю?

- Да хоть каждый день, - Славка светился великодушием.

А ведь недавно уворачивался от Миши. Странный он какой-то.

- Спасибо, Слава, - прослезился Миша. - Я знаю, что ты хороший.

Славка смутился, но не возразил.

- Я, пожалуй, пойду, - Миша направился в прихожую. - Завтра же снова увидимся?

- Да.

- Вот и хорошо. Мы друзья?

- Да.

- Ну, пока?

- Пока.

Миша вернулся домой, лёг на диван и предался строительству грандиозных планов.

Так. Перво-наперво - привязаться к Славке. Укрепить отношения, разговаривать побольше, не перечить, не спорить, терпеть издевательства. Ничего, это не страшно, главное - компьютер и Интернет. А ещё внимательно слушать: вдруг да проговорится Славка, вдруг да сболтнёт чего-нибудь важное.

Второе. Стихи. Набрать, сохранить, распечатать, выложить в Интернет.

Третье. Язык. Составить список необходимых слов, отсутствующих в учебнике, а у Славки искать их в словаре. Завести специальную тетрадку.

Четвёртое. Песни. В Интернете наверняка есть тексты - найти их можно по ключевым словам. Разобрать с голоса хоть одну фразу, хоть два-три связанных слова, а потом ввести их в строку поиска. Здорово!

Миша достал кассету Анны Владимировны и принялся слушать: внимательно, чутко, не так, как раньше - с остановками, перемотками, повторами - разбирал, понимал, угадывал, записывал.

Увлёкся. Вернулась мать. Не заметил. Сохранив самообладание, сделал вид, что занят уроками - под музыку. Мать поворчала, но глубоко не копнула. Пронесло.

Дальнейшие события разворачивались по плану. Миша приходил к Славке и отрывался за компьютером. Стихи свои набрал, сохранил, выложил в Интернет. Выписал из словаря кучу слов с переводами. Раздобыл несколько текстов песен. Последнее оказалось труднее всего. Мало того, что 'понятные' фразы зачастую не соответствовали действительности, так ещё и проблемы со спецсимволами возникали. Но Миша не унывал. Потихонечку, помаленечку, сантиметр за сантиметром...

А вот игры оставили его равнодушным. Воевать с виртуальными монстрами? Чушь собачья. Глупость и потеря времени. Миша знал своего врага. Этому врагу не страшны ранения, этот враг не имеет тела, этот враг не имеет лица, но скрывает его отсутствие за миллионами масок, этот враг настоящий потому что ненастоящий, этот враг смертельно опасен, потому что его нет.

Славка не мешал Мише. Славка наблюдал за его занятиями. Иногда сидел рядом, иногда - в стороне, иногда за спиной стоял. Помогал. Подсказывал. Поправлял. Только вот умысел какой-то сквозил в его действиях - очень недобрый умысел - Миша буквально чувствовал это кожей.

Умысел постепенно раскрывался. Славка стал требовать оплаты. Нет, не деньгами - что было взять с Миши? - Славка стал требовать ПОВИНОВЕНИЯ.

Славка хотел ВЛАСТИ. Полной, безграничной, абсолютной власти. Хотя бы над одним живым существом. Желательно разумным. Славка отлично помнил сладостно-жутковатое ощущение, когда ночью на пустыре держал Мишу за волосы и мог сотворить с ним всё, что угодно. Славка мечтал повторить это ощущение, только не ожидал, что после всего случившегося Миша позволит ему над собой издеваться. А Миша позволял! Миша сам шёл навстречу! Славка не верил. Славка испытывал Мишино терпение. То невзначай по затылку съездит, то за ухо дёрнет, то за волосы. И в глаза смотрит, смотрит внимательно. Где граница дозволенного? А границы не было. Миша позволял всё.

И Славка обнаглел. Славка уже не стеснялся. Славка вошёл во вкус. Он запросто мог ударить Мишу кулаком, ногой, отхлестать по щекам, а потом как ни в чём не бывало продолжать улыбаться.

Миша терпел. Почему? Только из-за компьютера? Нет. Миша понимал: Славка чего-то боится - очень боится, смертельно боится - вот и старается запугать его ещё сильнее. Миша хотел знать правду. Любой ценой. Даже ценой собственной жизни.

Правда всплыла неожиданно. Миша сидел за компьютером и выписывал слова - Славка подкрался сзади, рукой обхватил за шею и с силой опрокинул на пол - вместе со стулом. Миша упал на спину и ударился затылком. Вот! Опять то же самое! В который раз! Хорошо ещё, ковролин мягкий.

Миша лежал и смотрел в потолок. Славка ухмылялся сверху:

- Что, больно?

- Больно, Слава, - жалобно всхлипнул Миша. - Очень больно. Снова по голове.

- Ещё бы! - злорадно захохотал Славка. - Будешь знать! Будешь помнить! Я и не так могу! Вот тебе, вот тебе, вот! - несколько раз - ногою - в бок. Как-то неуверенно, впрочем.

- Можешь, - согласился Миша. - Ты всё можешь. Всё, что захочешь. Ты хотел, чтобы мне было больно? У тебя это замечательно получилось.

- Да! - Славка упал на колени и заорал в лицо: - У меня получилось! И ещё получится! И ещё! И ещё! И ещё! На тебе! На тебе! На! - по щекам - в охлёст.

Миша терпел молча.

- Самый умный, да? - Славка вцепился в горло и начал душить. - Железный? Пуленепробиваемый? От всех ушёл? От бабушки ушёл, от дедушки ушёл, от Валета ушёл - от меня не уйдёшь! Убью! - и с размаху - кулаком - в висок.

Есть! Вот она, правда! И цена не запредельная! Ура! Жизнь продолжается!

- Кто такой Валет?

Славка опомнился и понял, что сболтнул лишнее. Но было поздно. Чёрная полоса миновала. Наступила пора затишья.

Миша на это и рассчитывал. Миша успел изучить своего загадочного дружка. Сложные настроения этого мальчишки грохотали минутными грозами: чёрные тучи ненависти, бешеные шквалы ярости, вспышки безотчётного гнева, гулкие раскаты злобы чередовались со слезами бессилия, холодом страха, зарницами стыда и проблесками раскаяния. В тёмных глубинах Славкиной сущности дремал кровожадный зверь - и зверь этот то и дело вырывался наружу. А потом выбегал испуганный хозяин, загонял зверя обратно и униженно просил прощения за гнусное поведение своего агрессивного питомца.

- Больно?

- Да.

- Извини, извини, извини, - Славка обнимал Мишу и гладил его по голове. - Ты вставай. Пожалуйста. Давай помогу.

Миша добрался до дивана. Голова болела. Но сознание работало.

- Кто такой Валет?

- А ты не знаешь? - Славка попытался разыграть удивление.

- Нет.

- Обалдеть! Он же весь район держит - а ты не знаешь! Впрочем... Твоё счастье.

- Это он хотел меня убить? На пустыре...

- Он.

- Вот бы с ним поговорить!

Славка вытаращил глаза.

- Ты чего, спятил? Тебе чего, одного раза мало? Смотри, доиграешься! Он же крутой, как кипяток! Ошпарит не по-детски!

- Я уже понял. Только что же делать? Может, он знает, где Оксана?

- Он не знает! - Славка вскочил с дивана. - Не знает и не узнает! Я знаю, - крик отчаяния сменился зловещим шёпотом.

- Ты знаешь? - Миша забыл про головную боль.

- Знаю, - продолжал шептать Славка. - Слушай сюда. Ксюха у Валета в запасе. В общем, одна из многих. Он с нею редко... Но всё равно считает своей. Хоть она и... А тут ты. Так-то она ему сто лет не нужна - а тронуть не смей.

- Ясно, - перебил Миша. - Вещь, принадлежащая по праву собственности.

- Типа того. Слушай дальше. Осенью Валета должны были забрать в армию. Ну, он туда, сюда, бабок с района слупил, думал отмазаться - хрен там, не вышло. Ладно, пропустим. Короче, пришлось ему рвать когти и залегать на дно. Из города свалил. А Ксюха - к тебе. Так, думаю, попал чувак. Надо спасать. Предупреждал тебя, предупреждал, а ты не слушал. Упёртый, блин, как баран. Я и так, и этак - всё без толку. После Нового года он вернулся. Злой, как чёрт. Ксюху за жабры: с кем? Она - в отмазку, тебя - в игнор. Ну, он и остыл маленько. А потом... Потом... - Славка замялся.

- Что потом?

Славка молчал. Правда - как компьютерная игра. Много уровней. Надо было переходить на следующий - а не хотелось. Жизнь-то одна.

- Слава, - тихо попросил Миша, - просто скажи: где Оксана?

- Ладно. После того вечера... Ну, на следующий день... Когда ты в больницу попал... Валет обо всём узнал. Взъярился - жуть! Он-то думал, ты уже... В общем, на Ксюхе отыгрался. Избил её - мама ро´дная! Места живого не оставил. Ну, она отлежалась недельку и свалила к подруге. В другой город. Там он её не найдёт.

- Вот как, - опечалился Миша. - Значит, это из-за меня? Значит, мне надо было умереть?

- Успеешь, - в сторону бросил Славка. - Всё у неё ништяк. Здорова уже. Скоро вернётся.

- Когда?

- На днях. Может, завтра. Только ты к ней не подходи.

- Ясно. А как зовут этого Валета?

- В смысле? Так и зовут: Валет.

- Нет, это кличка. А имя у него есть?

Славка покосился на Мишу.

- Это ещё зачем?

- Нужно. Имя не кличка. Имя несёт в себе свет. Я хочу обратиться к нему по имени.

- Обратиться к Валету? - Славка побледнел от ужаса. - Ты чего? С ума сошёл? Он тебя убьёт!

- Пусть убьёт, - Миша был непреклонен. - У меня к нему разговор. Как его найти?

- Открываешь окно, разбегаешься - и вперёд, - мрачно пошутил Славка. - Самый короткий путь... Ладно. Покажу тебе его при случае. Издали. Дальше сам. Как знаешь.

- Спасибо. Так как его зовут?

- Валерка.

- Ясно. А Король у нас имеется? - Миша спросил это так, между прочим - просто чтобы снять напряжение.

- Короли высоко, - серьёзно ответил Славка. - Нам на тот уровень не пройти. Никогда.

- Никогда не говори 'никогда', - назидательно изрёк Миша. - И расслабься ты, успокойся. Всё в порядке. Дай мне по ушам - легче станет.

- Вот ещё, - отвернулся Славка.

Миша ушёл домой.

Славка оказался пророком: Оксана вернулась на следующий день. Жалкая, поникшая, отрешённая. Не накрашенная совершенно. Волосы растрёпаны. Под глазами круги. И худая до ужаса - кожа да кости. Миша и не узнал её сразу - только потом сообразил.

Не взглянула. Прошла мимо. Уселась на место. Запрятала лицо в ладони. Мишино сердце сжалось от сострадания.

Бедная! Это из-за меня! Из-за того случая! Она заслонила меня от смерти. Взяла на себя предназначенную мне боль. Принесла себя в жертву. Чтобы я мог жить. Сколько можно? Неужели моя жизнь так дорого стоит?

Миша окинул взглядом поверхность своего стола и к старой надписи 'La vida continúa' ('Жизнь продолжается') добавил новую: 'Perdóname' ('Прости меня'), а рядом подрисовал глаз и капающую из него слезу. И точно такие же надписи появились во всех остальных классных комнатах.

Миша упал духом. Крылья сложил, про учёбу забыл, к Славке ходить перестал. После уроков торопился домой, плюхался на диван, смотрел в потолок и думал, думал, думал... Вечером возвращались родители. Хмурились, злились, ругались. Было из-за чего: Миша не утруждал себя снятием куртки и грязных ботинок, да и обед оставался несъеденным. Так уж устроены эти взрослые: цепляются ко всякой ерунде, а важных вещей не замечают. Ладно, не беда.

Славка поддерживал Мишу. Даже издеваться перестал. Обнимал, подбадривал, провожал до дома. Всё-таки он хороший. Несмотря ни на что.

А спустя пару дней Миша с удивлением обнаружил, что его настольные рисунки изменились. Капающие слёзы украсились расходящимися во все стороны лучами золотого света. Миша с благодарностью водил по ним пальцами. 'Te perdono,' ('Прощаю.') - улыбались ему золотые лучи. Миша улыбался в ответ.

- Вон он, - Славка остановился и мотнул головою в сторону.

- Кто? - с удивлением спросил Миша.

- Валет.

Миша пригляделся. Напротив соседнего дома, возле пустующей детской площадки сидела на скамейке компания молодых людей с бутылками пива в руках. Трое. Все уже взрослые. Выглядят устрашающе. Пальцем придавят и не заметят. Но делать нечего - другого выхода нет.

- Который?

- Посередине, - уточнил Славка. - Остальные шестёрки. Но тоже опасны. Не передумал?

- Нет. Держи мою сумку. Родителям передашь, если что. Только я вернусь. Предчувствую, что вернусь. А предчувствия меня не обманывают.

- Предчувствия, - Славка дрожал как осиновый лист. - Вечно у него предчувствия... Неужели не боишься?

- Кто любит, тот не боится.

- С ума сошёл. Впрочем, как знаешь. Я предупредил. Идёшь?

- Иду.

- А я не могу! - Славка трясся от ужаса. - Не могу! Даже видеть не могу! За угол спрячусь. Молиться буду. Прощай, камикадзе, - всхлипнул, обнял и поцеловал. И тут же исчез. Испарился. Словно не было человека.

Миша направился к скамейке.

- Здравствуй, Валера, - тихо произнёс он.

Не услышали. Пришлось повторить громче.

- Здравствуй, Валера. Это я, Миша.

Мутные осоловелые взгляды скрестились на нём, точно лучи прожекторов на самолёте противника.

- Чего-о-о? - угрожающе прорычал Валерка. По-другому он не умел.

- Здравствуй, Валера, - послышалось в третий раз. - Это я, Миша. Помнишь, на пустыре...

Валерка помнил. Очень хорошо помнил. Просто отлично помнил. Это был единственный раз, когда жертва от него ускользнула. Единственный раз, которого достаточно...

'Старый волк промахнулся!' - этот шакалий визг оборвал не одну карьеру. Скольких вождей, главарей, авторитетов сбросил он с занимаемого места - сбросил во мгновение ока и на веки веков!

'Старый волк промахнулся!' - и конец... Вот сидят его шестёрки - верные, преданные, покорные. Не задумываясь, выполнят любой приказ. Мерзкого дохляка порвут в момент. Но что, если он успеет сказать? А он успеет - он уже говорит! Что у них на уме? Растоптать Валета и занять его место - на просвет видны их мысли. Надо действовать - и немедленно.

Бутылку - между колен - раз. Лёгкие движения рук - два. Левой рукою - влево, правой рукою - вправо - одновременно - в стороны - шасть! Парни, сидевшие по бокам, встали и ушли. Без единого звука, без единого вопроса. Миша с Валеркой остались одни и впервые рассмотрели друг друга. На пустыре было темно.

- Падай, - указал Валерка на место рядом с собой. Слова 'садись' он не признавал.

Миша присел на скамейку. Сильной рукой Валерка придавил его сверху и притянул к себе.

- Пиво будешь?

- Нет, спасибо.

- Ты чего? - прорычал Валерка. - Тебе чего, западло со мной выпить?

- Нет-нет, - поспешил успокоить его Миша. - Просто мне нельзя. Плохо станет. У меня же и с головой проблемы, и вообще...

- Да уж, - скривился Валерка. - Так какого хрена ты припёрся?

- Разреши мне встречаться с Оксаной, - высказал Миша свою заветную просьбу.

Вот те на! Это что же такое делается? Жалкий червяк осмеливается просить! И чего? 'Встречаться с Оксаной'! Какая наглость! Да он благодарить должен, что жив остался! В грязи ползать! Подошвы лизать! В церковь ходить да свечки ставить! А он? Совсем оборзел! Прикончить на месте!

Но с другой стороны: какая почтительность! Просит вежливо. Не зарывается. И в обход не идёт. Уважает. Признаёт авторитет. Но вместе с тем не боится - вот что самое интересное. Не заискивает, не дёргается, не падает на колени. Да, он точно ненормальный.

Валерка задумался. Мрачно огляделся. Странно всё как-то. Нелепо.

Откинулся на спинку скамейки. Отхлебнул пива. Вздохнул. Огляделся снова. Ещё раз отхлебнул. Застыл на развилке сомнений.

Что-то было не так. Ненормально. Неправильно. Непривычно. Нет не что-то - ВСЁ было ненормально. Небо, деревья, дома - весь мир стал ненормальным. Хуже того: сам Валерка стал ненормальным. И всё из-за этого мальчишки. В нём все причины и все начала, все основания и все источники, в нём... конец Валеркиного владычества. Или хуже того... Мистика? Нет, предчувствие. Предчувствия не обманывали Валерку. Никогда. Давно уже он заметил этого мальчишку, но не решался прижать его к стене, как других. Почему? Потому что знал: не надо. Вот не надо, и всё. Их пути не должны пересекаться. Никогда. Но пересеклись. На Оксане. Как это он просчитался? Как позволил обмануть себя кажущейся лёгкостью расправы? И вот пожалуйста - неудача. А дальше? Что будет дальше? Валерка боялся Мишу - смертельно боялся - и страх этот был неистребим.

Но только ли страх? Нет, было что-то ещё. Что-то совсем другое - непостижимое и большое - что-то неожиданное и неуместное в сердце правильного пацана. Валерка любил Мишу - любил, несмотря ни на что. Любил - и не знал, что любит. Любил - и не понимал, что лишь отражает золотой свет Мишиной любви. Не знал и не понимал, потому что до этого никогда не любил и не был любим. Валерке хотелось прижать к себе Мишу, заглянуть в глаза, погладить по голове, спросить без стеснения о чём-то важном, насущном, о чём-то таком, что известно лишь брошенным, замкнутым, одиноким мальчишкам. Но как спросить, не владея языком любви?

Вот и страдал Валерка - разбойник с большой дороги, распятый на перекрестии любви и страха.

Каков же выход? А выход один: запугать мерзопакостного щенка ещё сильнее, чем напуган сам, и навеки прогнать от себя прочь - со всеми сомнениями, страхами, сантиментами. Пусть сидит и не рыпается. И не догадывается о Валеркиных чувствах. А то чёрт знает до чего можно докатиться.

Валерка расслабился, вытянулся, запрокинул голову, глотнул ещё пива, выдохнул - Миша, наоборот, сжался, напрягся, застыл в ожидании.

- Нет, - прозвучал вердикт. - Ксюху не трогать. Она моя.

Миша посмотрел вопросительно.

- Ну да, - неохотно согласился Валерка, - знаю, что она... Ну и что? Всё равно моя. За деньги - пофигу, а так - не сметь! Убью!

- Мы же ничего такого... - попытался объяснить Миша. - Только языком занимались.

- Чего-о-о? - Валерка едва не захлебнулся пивом.

- Ой! - понял Миша двусмысленность своих слов. - Я хотел сказать: язык учили.

- 'Язык учили,' - сварливо передразнил Валерка. - Знаем мы ваш язык... Всё. Я сказал: нет. Ещё вопросы?

- А давай учить вместе? - осмелился Миша на последний заход. - Ты, я и она. И никаких подозрений. Потом я уйду...

- Да на хрена мне этот ваш язык? - Валерка уже начал выходить из себя. - Мне чего, делать нечего? Умные все стали... Нет и всё! - окончательно отрезал он. - Ксюху забудь. Она моя. Узнаю - убью. И чтобы больше я тебя не видел. Всё.

Валерка опять потянулся, опять запрокинул голову, залил в себя остатки пива, размахнулся и со всей силы швырнул пустую бутылку в стену дома напротив. Едва не угодив в окно, бутылка со звоном разлетелась на осколки. Из окна показалась заспанная старушечья физиономия:

- Хулиганы! Сейчас милицию позову!

- Да пошла ты... - прикрикнул на неё Валерка и добавил ещё много чего разного.

Физиономия захрипела, выругалась, сплюнула и скрылась в окне. Валерка победно оскалил зубы и с изумлением обнаружил рядом с собою Мишу.

- Так. Я чего-то не понял. Мне чего, два раза, что ль, повторять?

Два раза повторять не пришлось. Мишу сдуло со скамейки и унесло за угол дома. Там дожидался Славка.

- А? Ты живой? - Славка едва не бился в истерике.

Миша обнял его - крепко-крепко.

- Да, да, да. Успокойся. Живой я, живой. Настоящий.

- Ты... - Славка немного пришёл в себя. - Ты опять... Как тебе удалось?

- Да так. Ничего страшного. Поговорили немного.

- О чём?

- Попросил его разрешить мне встречаться с Оксаной. Он не разрешил. Вот и всё, - Миша понурил голову.

- 'Он не разрешил'! - Славка до злости завидовал Мишиному самообладанию. - Он тебе уйти разрешил! Целым и невредимым. В общем, живи да радуйся. И не выделывайся.

- Радуюсь, - вздохнул Миша. - Жаль Оксану, конечно. Сам видишь, что с ней творится.

- Обойдётся, - Славка замял неприятную тему. - Держи сумку. До дома тебя провожу. Не возвращаться же с полпути.

Возле Мишиного подъезда сидел и грелся на солнышке маленький чёрный котёнок.

- Привет! - улыбнулся Миша. - Как дела? Это Слава, мой друг. А это, - Миша повернулся к Славке, - дон Луис Дорельяно. Но друзьям и знакомым он позволяет звать себя просто Лучиком. Правда?

Котёнок смотрел на ребят и читал их мысли.

- Я его подкармливаю, - объяснил Миша. - То колбаской угощу, то сосиской, то молочком. И лучик света ему подарил - вот и имя для него получилось. Посмотри, какой он красивый.

Котёнок будто понял и просиял.

- Выживет, - погладил его Миша. - Сейчас уже тепло, а там и лето начнётся. Жаль, домой его взять нельзя: родители не разрешают.

- Мне тоже не разрешают, - нахмурился Славка. - То нельзя, другое нельзя - ничего нельзя. Не дом, а тюрьма. Дизайн с интерьером.

- Пошли ко мне, - предложил Миша. - У меня попроще.

- Не, в другой раз, - уклонился Славка. - Мне пора. Бывай.

- Бывай.

Славка перестал провожать Мишу, а Миша снова зачастил к нему - как и до возвращения Оксаны.

Кончились дни учёбы. Наступили короткие каникулы.

Глава 3.

- Не боишься?

- Кто любит, тот не боится.

- Тогда лети, - Славка широким жестом указал в никуда.

С высокого балкона виднелись соседние дома и маленький дворик с детской площадкой. На площадке играли малыши - старшие сидели за компьютерами или занимались другими - опасными, тёмными, рискованными делами.

Миша покачал головой.

- Нет, Слава. Так нельзя. Я люблю жизнь.

Славка задумался.

- Ты везучий, - пробормотал он. - В бронежилете родился. Да нет, какое там 'в бронежилете' - в танке! Суперсовременном! В тебя хоть из пушки стреляй, хоть из гранатомёта - встанешь, отряхнёшься и пойдёшь дальше. Прямо заговорённый какой-то. Я тебе вообще удивляюсь. Ты словно в каком-то своём мире живёшь. В параллельном пространстве. Ничего не замечаешь. Проходишь сквозь стены, а на ровных местах спотыкаешься. Я и подумал: может, ты летать умеешь? Представляешь, сколько на этом можно наварить? Попробуй. Вдруг получится.

Миша посмотрел вниз. Люди на земле казались букашками, семенящими по проторённым тропинкам. С высоты легко вообразить себя Господом Богом: всемогущим, всевидящим, вездесущим. Или героем заокеанских фильмов: крутым, заговорённым, неуязвимым - родившимся в бронежилете, проходящим сквозь стены, неподвластным закону всемирного тяготения. Прыжок - и полёт: к небесам и звёздам. Опасное заблуждение! Люди на земле гораздо ближе, чем кажется. Несколько секунд - и всё. И те, что казались букашками, будут смотреть свысока на то, что от тебя останется.

- Нет, Слава, - твёрдо заявил Миша. - Так нельзя. Я не из параллельного мира - из этого. Другого мира у меня нет. Я отвечаю за этот мир и не имею права вести себя самонадеянно. Я нужен миру, а мир нужен мне. Я верю в чудеса, но занимаюсь повседневными делами. Я смотрю на звёзды, но хожу по земле. Я не боюсь смерти, но люблю жизнь. И я не сделаю того, о чём ты говоришь.

- Вот как? - угрожающе надвинулся Славка. - А если я тебя вышвырну? Я могу.

- Да, Слава, ты можешь, - Миша не испугался. - Ты можешь всё. Швыряй. Я не стану сопротивляться. Но учти: это развлечение на один раз. А потом ты уже ничего не сможешь: ни пинать меня, ни хлестать по щекам, ни опрокидывать со стула. Будешь дрожать от страха, умирать от холода и выть от отчаяния. Потому что другой такой игрушки тебе не найти. Никогда.

- Никогда не говори 'никогда', - проворчал Славка, отодвинулся и задумался. - Чёрт возьми, а ты прав. Мне и в голову не пришло... Ладно, живи. Разрешаю. Но за это будешь делать, чего я скажу. Понял? Пошли в комнату.

И балкон опустел.

- Раздевайся! - скомандовал Славка.

- Чего? - не понял Миша.

Славка ударил его кулаком в живот.

- Я кому сказал? Быстро! А ну раздевайся, а то в окно выкину!

- Слава, так нельзя.

- Можно! Мне всё можно! Я сильный. Я сильнее тебя. Что хочу, то и делаю.

- Слава, зачем...

- Затем. Ещё слово - и полетишь. Ну?

Славка расставил ноги, руки скрестил на груди и поганенько ухмыльнулся:

- Давай-давай, все свои.

Издевается. Хочет унизить, растоптать, смешать с грязью. Бедный, бедный, Славка! Как же, должно быть, унижали тебя самого, что дошёл ты до такой жизни? Единственный способ возвыситься видишь ты в том, чтобы унизить другого ещё сильнее. Что ж, будь по-твоему. Ради спасения друга возможно всё. Жертва невелика. В сущности, что такое одежда? Маска. Чёрная защитная маска. Маска на лике незрелости. Люди боятся друг друга, скрываются друг от друга, не знают, не понимают, не видят друг друга - не видят и не хотят видеть. Люди не видят людей - они видят только маски - а маски невозможно любить. Спасибо тебе, Слава, за то, что помог мне понять эту простую истину!

Миша спокойно разделся, одежду сложил на стул, выпрямился и посмотрел Славке в глаза. Тот не выдержал и отвернулся. Похоже, он сам не ожидал такого поворота событий. Но тут же опомнился.

- Ложись! - показал он пальцем себе под ноги.

Миша лёг на пол. Славка одной ногой наступил ему на грудь.

- Ты в моей власти. Что захочу, то и сделаю.

Миша беспомощно улыбнулся. Славка направился вокруг него: сначала в одну сторону, потом в другую - присматривался, прищуривался, примерялся - наклонял голову, перешагивал, пинал под рёбра, наступал на плечи, на грудь, на живот. Миша терпел.

- Не нравится? - Славка ощерился, встал поудобнее, размахнулся и пяткой саданул между ног.

Миша скривился от боли. Славка захохотал:

- Вот! Будешь знать! Ща ваще раздавлю - жди тогда свою... как её там?

- Эскапелья, - простонал Миша.

- Во-во, - Славка оглядел его с ног до головы, усмехнулся, прицелился, двинул ещё раз - несильно - и успокоился. - Ладно, живи. Размножайся. У тебя и давить-то нечего.

Мишина боль понемногу унялась.

- Спасибо, Слава. Ты очень добрый.

Славка смутился и снова пошёл кругами.

- Не, ну чего бы ещё с тобой сделать, а? Чтоб ты подольше помучился. Голову тебе разбить? Глаза выколоть? Рёбра переломать? В ванне утопить? Удавить верёвкой? Порезать ножичком? Поджечь волосы? Шибануть током? Во смеху-то будет!.. Блин, ну чего делать-то, а? Чтоб тебя достать. Даже сообразить не могу. Хочу убить тебя и не знаю как.

- Ты хочешь любить меня, но не знаешь как, - тихо подсказал Миша.

Славка поперхнулся от неожиданности.

- Знаю! - заорал он. - Я оттрахаю тебя в задницу. Грубо, жестоко, беспощадно. А потом расскажу всем. Что, страшно?

- Нет.

Славка разинул рот.

- Ты чего, сам этого хочешь?

- Нет.

- Я тоже, - Славка стыдливо отвернулся. - Я же не какой-нибудь... Ладно, проехали. Одевайся.

Миша встал и оделся.

- Слава, - полувопросительно произнёс он, - а ведь ты не хотел приводить меня на пустырь. Это Валерка тебя заставил.

Славка напрягся, весь передёрнулся, попытался что-то ответить - и не смог. Миша положил ему руку на плечо.

- Скажи, Слава. Не бойся. Всё позади.

Славка молчал.

- Это он хозяин на пустыре? - продолжал Миша. - И место, где я любил сидеть - ЕГО место? Поэтому туда никто и не ходил? Один лишь я. И если бы он меня засёк...

- Да-а-а-а-а!!! - криком обречённого закричал Славка. - Это ЕГО место! Это СТРАШНОЕ место! Это... Нет! Нет! Не-е-е-е-ет!!!

Славка зажмурил глаза, сжал зубы, отпихнул от себя Мишу, замотал головою, задёргал руками, пытаясь вот так же отпихнуть от себя какие-то тёмные, болезненные воспоминания.

Миша немного подождал.

- Слава, - ласково произнёс он, - я ничем не лучше тебя - просто я другой. Ты хотел сделать мне больно? У тебя это получилось. Мне больно, когда больно тебе. Мне больно СЕЙЧАС. Твои страдания отражаются во мне, твой страх отражается во мне, твоя смерть убьёт меня вернее всего на свете - и самым мучительным образом. Неужели ты этого хочешь? Неужели мы не поможем друг другу? Помоги мне, Слава. Помоги мне, чтобы я помог тебе. Скажи правду. Это Валерка тебя заставил? Да?

Славка попал в затруднительное положение. Согласиться с Мишей означало признать себя ничтожеством и рабом. А не согласиться означало признать себя подлецом и предателем. Нелёгкий выбор. Славка прикинул и так, и этак, не выдержал и крикнул:

- Да! Заставил! Ещё как заставил! Не все же такие храбрые... Ты только не думай - был у меня и свой интерес! Хотел я тебя прикончить - но ты раскусил меня! Ты сдался - и я не смог. А то б не видать тебе Валета...

- За что, Слава?

- За что? А за что мне такая жизнь? За что тебе всё, а мне ничего? За что меня втаптывают в грязь? Вот ты, - Славка ткнул Мишу в грудь, - что ты такое? Мелочь, слабак, дохлятина! Лох, каких поискать! Тебя же на раз развести, тебя же любая баба соплёй перешибёт! Тьфу! Но нет, не перешибают - виснут - одна за одной! С неба под ноги падают! ТАК на тебя смотрят - кто б на меня так посмотрел! - а ты не замечаешь! Конечно, чего там: ты же весь в облаках, ты же выше этого! Ксюха - последняя... - и то от тебя ни на шаг! На меня - ноль внимания! А ведь я тоже человек! Мне тоже больно, понимаешь? Мне тоже хочется жить, мне тоже хочется...

- ...чтобы тебя любили, - закончил Миша.

- Да-а-а-а-а!!! - Славка отчаянно заорал и неожиданно заплакал. - Конечно, хочется! А кому не хочется? Всем хочется! Тебе хочется! И мне хочется! А она? Хоть бы раз посмотрела, хоть бы раз! Это ты во всём виноват, ты! Чтоб ты сдох!

- Погоди, Слава! - Миша наконец-то понял. - Вон оно что! Ты любишь Оксану?

- Да, люблю. Очень люблю, - Славка всхлипывал, не стесняясь.

- Что же ты раньше не сказал? - Мишино сердце переполнилось участием. - Я бы тебе помог. Вы бы уже были вместе. И не надо было бы никого убивать.

- Нет, - махнул рукою Славка. - Ничего бы не вышло.

- Почему? Почему, Слава? Почему она гуляет со всеми, кроме тебя? Почему и ты, и Валерка ревнуете её только ко мне? Почему?

Славка молчал. Уровни правды - как круги ада - сколько их ещё впереди?

Миша отступил.

- Слава, - обнял он единственного друга. - Спасибо тебе за всё. Спасибо, что решился сказать. Я не сержусь на тебя. Я тебя очень люблю. Давай я уже пойду, мы посидим, успокоимся, приведём в порядок разбежавшиеся мысли, а завтра опять встретимся. Я кое-что принесу. Тебе понравится. Всё хорошо, Слава. Жизнь продолжается. Пока.

Славка стыдливо промолчал.

Миша сдержал обещание. На следующий день он принёс кассету Анны Владимировны. Вставил в магнитофон.

- Слушай.

Вместе уселись на диван. Обнялись. Вчерашний разговор разрушил кое-какие барьеры, но не все, далеко не все.

- О чём она поёт? - спросил Славка.

- Не знаю. Не могу найти текста. А с голоса мне не понять, только отдельные слова. Вот пятую по счёту перевёл. И следующую за ней.

Дослушали до пятой.

- Эта?

- Эта.

- О чём?

- О ревности, - вздохнул Миша. - О ревности и о любви. Жили-были парень и девушка: её звали Ана, а его Мигель - как и меня. Любили друг друга. А море любило Ану и ревновало к Мигелю. Когда наступил рассвет, отправился Мигель ловить рыбу: сел в лодку, поцеловал Ану и уплыл за горизонт. Долго ждала его Ана: все глаза проглядела, все слёзы выплакала. Не вернулся Мигель и никогда не вернётся. Забрало его ревнивое море - и не отпустит назад. А она всё стоит, всё надеется, всё ждёт. И плачет, и плачет, и плачет. Деревенские жители говорят: 'Эта белая скала была когда-то девушкой по имени Ана. Не вернулся её любимый, и она превратилась в камень. Покрылась кораллами, солью морской - это высохли её слёзы. А она всё стоит и стоит. И плачет, и плачет, и плачет. И ждёт, и ждёт, и ждёт. Потом налетает буря: Мигель сражается с морем, вздымает крутые волны и рвётся к своей любимой, да только всё бесполезно.' И плачет, и плачет, и плачет. И ждёт, и ждёт, и ждёт... Ну, в общем, грустная песня.

- Чушь, - проворчал Славка. - Так не бывает.

- Бывает, - ещё раз вздохнул Миша. - Очень даже бывает. Вот кто из вас море: ты или Валерка? Или же оба вместе? А также и все ребята, родители, учителя. Весь мир - ревнивое море. Откуда в нём столько ревности? Откуда в нём столько злобы? Зачем? Неужели нельзя любить друг друга всем вместе простой открытой любовью - без ревности и без ненависти?

Славка насторожённо поджал губы:

- Ты любишь Оксану? Выходит, мы оба её любим? Ну, извини, дружок - вынуждаешь...

Миша невесело усмехнулся.

- Вот-вот, и я о том же. В песне так и сказано: 'Не хочу делить её сердце.' Но сердце не вещь, принадлежащая по праву собственности...

- Дурацкая песня! - завопил Славка, метнулся с дивана, вырвал кассету и вылетел на балкон.

- Слава! - похолодел Миша. - Не надо!

- Не надо? Ещё как надо! Ещё не так надо! Ишь! Интеллигенция, блин! Любовь-морковь! Стишочки-песенки! Сопельки-поцелуйчики! А у меня? Что у меня? Спросили? Хоть раз? Да хрен там! Ни за что не спросите! Плевать вам на меня - и мне на вас плевать!

- Слава, - Миша почувствовал, что сейчас умрёт - не всем доводилось испытать такое. Смесь запредельного одиночества, холода, отчаяния и тоски. - Слава... Пожалуйста... Это всё, что осталось от Анны Владимировны...

- Всё, что осталось? - Славка будто ожидал этих слов - вернулся и встал перед Мишей. - Всё, что осталось? А от меня? Что останется от меня? Когда я помру, - Славкин голос задрожал и сломался, - что от меня останется?

- Золотой свет, - спокойно ответил Миша. - Мой золотой свет. Я подарю его тебе, а ты подаришь Оксане. Ты ведь любишь Оксану, да? Ну вот и подаришь ей золотой свет. А потом кому-нибудь ещё. И ещё... И этот свет останется после тебя - как память о твоей любви. И о тебе.

- Да? - Славка недоверчиво хмыкнул, прошёлся по комнате, остановился, остыл, положил кассету на стол. - Подаришь золотой свет? - спросил он с недоумением, прикидывая возможные последствия.

- Конечно. Иди сюда.

Но Славка не подошёл. Подлетел. Обеими руками схватил Мишу за воротник. Сбросил с дивана. Уселся сверху.

- Что ты за человек? - закричал он в отчаянии. - Что ты такое? Почему? Зачем? Убить тебя надо - а я не могу! Не могу! Не могу! Не могу! - трижды сунул он Мише кулаком в лицо. - Не могу - и всё! А почему не могу - не знаю! Не знаю! Не знаю! Не знаю! Почему? Почему? Почему?

- Потому что ты любишь меня, Слава. Любишь, но не знаешь об этом. И я тебя люблю. Честно-честно. И Оксану люблю. И других. Всех-всех-всех - до единого. А иначе я просто не умею.

Славка немного успокоился.

- Любишь?

- Да. И ещё: ты мне очень интересен - ты сам, твои мысли, твои дела. Я же всё время об этом спрашиваю. Скажи правду.

Славка задумался. Неужели это возможно: сказать правду и остаться в живых? А вдруг? Счастливый случай? Подарок судьбы? Чудо, о котором молишься и которого не замечаешь?

Славка схватил Мишу за волосы и внимательно посмотрел в глаза. Долго-долго смотрел. Неотрывно. Пронзительно. Словно мысли прочесть пытался. Не прочёл. Разозлился. Нарушил молчание.

- Вырвать тебе волосы?

- Да.

- Выдавить глаза?

- Да.

- Отыметь тебя в задницу?

- Да, - Мишино сердце истекло состраданием. - Сделай это, Слава. Отымей меня в задницу. Грубо, жестоко, беспощадно. Пусть тебе станет легче.

- Не могу!!! - Славка со всей силы ударил Мишу кулаком в грудь. - Не могу! Не могу! Не могу!

И ударами этими что-то сломал. Не в Мишиной груди - в своей.

Замолчал. Отдышался. Решился. Улёгся на Мишу животом, лицо приблизил к лицу - вплотную - глазами впился в глаза - и зашептал:

- Ладно. Слушай. Мне уже пофигу. Я устал. Что так, что этак - один конец. Слушай...

Звонок в дверь прозвучал как выстрел в спину. Славка побледнел, содрогнулся, выгнулся, вскочил на ноги и побежал открывать. Миша поднялся, разгладил помявшуюся одежду, со вздохом напялил на лицо благообразную маску гостя.

В квартиру ворвалась Славкина мать. Именно так: ворвалась. Раз, два, три - в прихожую - раз, два, три - в комнату. Не замечая Славки, не замечая Миши - к шкафу. Выдвинула ящик. Начала в нём рыться. Миша рассматривал её со спины.

Стильная - короче не скажешь. Стройная, элегантная, подтянутая - красивая, в общем. Строгое светло-серое пальто, под которым как пить дать скрывается такой же деловой костюм. Отбеленные до полупрозрачности волосы уложены и зафиксированы - ни единой завитушечке не вырваться, как не вырваться лучику света из космической 'чёрной дыры'. Лицо промелькнуло и скрылось - не разглядеть. Стильная, одним словом. Кукла Барби двадцать лет спустя.

Достала наконец нужные бумаги. Повернулась лицом.

- Мама, это... - Славка не успел договорить.

Пронзительно заверещал мобильный телефон - с каждым разом всё громче, всё яростнее, всё настойчивее. Разодрав неподатливую молнию сумочки, заполошная кенгурушка родила на свет истошно голосящего сыночка и, нежно прижимая к уху, поскакала на кухню.

Славка ссутулился, сжался, голову втянул в плечи. Дверца, готовая приоткрыться, защёлкнулась на замок. Миша вздохнул.

- Да. Да. Да, - доносилось из кухни. - Ну и что? Какого чёрта? Что им, делать нечего? Да, так и передай. Пусть не лезут. Хватит уже. Достали. Да, наказываю. Да, бью. Сколько нужно, столько и буду бить. Хоть всю ночь, хоть до утра! И никто мне не помешает, никто! Мой ребёнок - что хочу, то и делаю! Всё. Убегаю.

Миша старательно делал вид, что не слышит этих слов, что его вообще нет. Лишние усилия. Славкина мать и так не замечала его.

- Давай, давай, - поторапливала она сына. - Мы уже опаздываем.

Славка поплёлся в прихожую, начал одеваться. Миша присоединился к нему. Так и оделись - вместе. Славка приоткрыл дверь - Миша вырвался, сбежал по лестнице и перевёл дух. Кое-какую правду он всё-таки узнал.

Каникулы кончились. Миша перестал ходить к Славке. Стеснялся. После услышанного телефонного разговора - не мог. Тонкая корочка льда разделила друзей.

- Держи! - с хрустом расколол её Славка.

Что это? Миша поднял глаза. Кассета Анны Владимировны! Как я забыл? Оставил и ушёл! А Славка не забыл. Не сломал, не присвоил, не выбросил - сохранил и вернул. Настоящий друг.

- Спасибо, Слава.

- Ай, да чего там. Ты это... приходи? Без тебя скучно. Мамаша моя... Ну, так получилось, извини. Забыл, закрутился. К врачу мы должны были ехать.

К врачу? Славка болен? Но чем? Миша как бы случайно дотронулся рукою до головы. Славка как бы случайно кивнул. Ещё один кусочек правды.

После уроков Миша был у Славки.

- Врубай свою музыку.

Миша достал кассету и вставил в магнитофон. Всё те же песни. В который раз.

- Я больше не буду тебя бить, - серьёзно пообещал Славка. - Никогда.

Миша растерялся.

- Что ты, Слава? Бей сколько хочешь. Я не обижусь. Я весь для тебя.

- Нет, - Славка был непреклонен. - Сказал, не буду - значит, не буду.

- Как знаешь. Если что - пожалуйста.

- Нет, - твёрдо повторил Славка. - Я хочу учить твой язык.

Вот это да! Миша заулыбался.

- Ой, как здорово! Давай! Прямо сейчас?

- Нет, завтра. Приноси свою книжку. Я же знаю, что тебе дома не разрешают, а у меня - самое оно.

- Принесу.

- Вот и ладненько, - Славка заулыбался. - Говорить научимся и слиняем: ты, я и Ксюха.

- Оксана, - поправил Миша. - Давай называть её Оксаной. Так лучше. Мы же с тобой её любим.

- О да! - недобро усмехнулся Славка. - Мы с тобой её любим.

- Только...

- Знаю. Валет. Ничего, - Славка злорадно ощерился. - Эта карта бита. Я хорошо расставил ловушку. Он в неё угодит. Очень скоро.

Миша лишился дара речи.

- Что? - спросил он немного погодя. - Что ты задумал?

- Узнаешь, - прошипел Славка. - Скоро всё узнаешь.

- Он жив? - забеспокоился Миша.

- О да! - Славка упивался предвкушением мести. - Он ещё поживёт! Он ещё помучается! За всё ответит, за всё!

- Слава, он человек...

- Он не человек! - завизжал Славка. - Он урод! Мразь! Скотина! Хуже любой собаки! Смерть ему!

- Но как...

- А вот так. Знаешь притчу о слоне и шакале? Нет? Жила-была стая шакалов. Каждому хотелось есть. Мимо проходил слон - целая гора мяса. Вылез тут самый умный шакал и говорит слону: 'Ваше Величество! Позвольте пригласить Вас на праздник, устроенный в Вашу честь!' Глупый слон повёлся, пошёл за шакалом - и угодил в болото. Шакалу пофигу - он лёгкий, выскочил - а слон увяз по самое некуда. Тут налетела стая - и растерзала слона. Долго все были сыты. Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

- Слава, ты не шакал. Ты человек.

- Скажи это Валету, - огрызнулся Славка. - То-то он удивится. Все мы для него шакалы. Один он человек. Ну да ладно: скоро ему конец. Всем вам отомщу, всем! Все вот тут у меня будете! - сжал он кулак.

- И я?

- Ты? - Славка пожалел о своих словах. - Нет, зачем. Живи. Я же обещал.

- Спасибо, Слава.

- Не за что.

- А Оксана? - спохватился Миша. - С ней можно говорить? Если нет Валерки...

- Рано ещё, - буркнул Славка. - Пусть увязнет поглубже. Тогда и поговорим.

- Обо всём?

- Да, - неопределённо бросил Славка. - Иди домой. А то мать скоро вернётся. Книжку не забудь - принеси завтра. И кассеты. Будем заниматься.

На следующий день Миша принёс всё необходимое: учебник, кассеты, тетрадку с упражнениями. Только позаниматься не удалось. Славка всё время переспрашивал, перебивал, забегал вперёд, терпел неудачи, злился, требовал переводить пришедшие на ум слова:

- Как будет: 'Я дурак'?

- Soy tonto.

- Ха-ха-ха! - засмеялся Славка. - Оно и видно!

Миша не ответил.

- Ты чего, обиделся? Ну скажи: 'Я умный'.

- Soy inteligente.

- Интэлихэнтэ, - передразнил Славка. - Все вы такие: интэлихэнтэ. Я для вас пыль под ногами. Ну да ладно... Как там у тебя в песне: 'Не хочу делить её сердце'?

- No quiero compartir su corazón.

- Вот именно. Так и есть. За всё мне заплатите... Слушай, подпиши свои вещи. А то я забуду, что они твои.

- Как подписать?

- Ручкой. Вот здесь, на книжке - свою фамилию. На каждой кассете. И на тетрадке.

- Забудешь? - усомнился Миша.

- Ну да. У меня полно чужих вещей. Поди разбери, что кому отдавать.

Врёт, - подумал Миша. - Снова врёт. Как всегда. Но подписал.

Славка немного подурачился и прогнал Мишу:

- Иди. Сегодня не мой день. Мой день будет завтра. Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

Насчёт завтрашнего дня Славка не обманул.

- Ты попал, чувак, - заявил он Мише. - Вещи твои у меня. Спрятаны надёжно. Не отнимешь. Не подкопаешься. На каждой - твоя фамилия. Твоим почерком. Что, если я отнесу их твоим родителям?

Вот так. Ловушка захлопнулась. Миша знал, ЧТО будет, если узнают родители. Уж попал, так попал. Со всего маху. С разбегу.

- Слава, зачем?

- Затем! - Славка торжествовал. - Сегодня мой день. Валет далеко, шестёрки его меж собой грызутся, а ты... Ты будешь моим рабом. Выбора у тебя нет.

- Выбор всегда есть, - возразил Миша. - Даже между жизнью и смертью. А мой выбор... Я не могу быть рабом. Рабами становятся трусы, а я не трус. Я люблю.

Славка задумался.

- Ну и что? Это ничего не меняет. Тебя изобьют и посадят на цепь. А Ксюха будет моей.

- Оксана...

- Ксюха! Будет! Моей! - впечатал Славка каждое слово. - С ней я отдельно разберусь. А с тобой... Будешь носить мне деньги. Завтра принесёшь...

- Слава! Где же я возьму?

- Где хочешь. Меня не волнует. Или деньги, или... сам знаешь. И запомни, чувачок: я не люблю соперников. Я их устраняю. Понял? Soy inteligente. No quiero compartir su corazón. Вот так-то. Бывай.

Миша не принёс денег. Даже и не думал об этом. Славке заявил твёрдо: 'Нет. Как хочешь. Можешь сдать меня родителям. Один раз.' Славка поворчал, позлился, но продлил срок ультиматума ещё на сутки. У него ведь тоже не было выбора.

Жизнь продолжалась, но где-то далеко. В школе и дома она остановилась. Траурный постамент Анны Владимировны убрали из вестибюля - по истечении сорока дней. Стало просторно и пусто - в школе и на душе. Смерть победила: никого не обошла, никого не пощадила. Даже тех, кто казался живым.

Бледною тенью прежней Оксаны бродил по школе её призрак. С призраком никто не разговаривал: ни учителя, ни ребята, ни Славка. Видно, с Валеркой не заладилось. Ну и пусть, это их проблемы. Миша и сам чувствовал себя призраком. Всё потеряло смысл, затуманилось, растеклось, отодвинулось за стеклянную стену.

Каждый день домогался Славка. Злился, плевался, угрожал - и убирался прочь. Ну и правильно: нечего дурить.

Наступили выходные. Миша отправился гулять. Шёл по проспекту, по улицам, по рельсам, заглядывал за заборы, на стройки, во дворы, шлёпал по разлившимся лужам. Всюду была весна - весна пробуждения, самоутверждения и второго рождения - негаданно и нежданно обернувшаяся весною потерь. Снег уже весь растаял, но с серого сырого севера сквозило пронзительным ветром. Небо железобетонной плитой придавило землю. Где уж тут пробудиться. Быть бы живу.

Люди. Торопятся, спешат, боятся не успеть. Странные. День выходной, а им не сидится. Мчатся на машинах, автобусах, трамваях, вышагивают пешком. И я такой же. Тоже иду, иду, иду - а куда? зачем? - лишь бы идти... Хватит! Пора остановиться. ТАМ не лучше, чем ЗДЕСЬ.

Где это я? Ничего себе! Эк меня занесло! Край пустыря! Ну и пусть. Значит, так надо.

Высохшая трава - кое-где зелёная - ну и что? - всё равно уже старая, прошлогодняя. Новая ещё не выросла. А в стороне - у развалин - сиротливо - несколько цветочков мать-и-мачехи. Надо же - уже! Когда успели? Видимо, в один из солнечных дней - расцвели, распустились, вспыхнули золотым светом - а теперь закрылись, понурились, пригорюнились. Так бы и прошёл, не заметил.

Золотым светом? А это мысль! Надо попробовать! Люди, конечно, близко, но ничего: если по-быстрому, не заметят.

Миша присел на корточки, зажёг свой внутренний свет - резко, в полную силу - пальцем дотронулся до каждого цветка: раз, два, три, четыре, пять - и погасил опять. Всё. Полторы секунды. Люди не заметили.

А цветы пробудились! Прямо на глазах! Засветились, заулыбались, расправили лепесточки, точно золотые лучики, солнышками засияли среди развалин. В сердце воскресла надежда, лицо озарила улыбка, а неподалёку послышались шорох и шипение уползающей тьмы.

Миша вернулся домой и понял: что-то не так. Тьма уползла сюда. Хмурый отец посмотрел исподлобья, ничего не сказал и ушёл к себе в комнату. Мать подождала, пока сын разденется, схватила его за руку и поволокла туда же.

Посередине комнаты стоял стол. На столе были разложены: знакомый учебник языка, стопка из трёх кассет, тетрадка с упражнениями. Рядом на стуле сидел отец. Ещё один стул помещался с другой стороны. Мать опустилась на него.

Повисшую тишину нарушало шипение тьмы. Тьма извивалась кольцами, обнимала за плечи и вкрадчиво шептала в уши: 'Ты попал, чувак! Конкретно попал!'

- Приходил Слава, - заговорил отец. - Принёс вот это. Просил передать тебе. Не расскажешь нам, что это такое?

Будто сам не видишь, - мысленно ответил Миша, а вслух сказал:

- Книжка. Тетрадка. Кассеты.

- Ты ваньку-то не валяй, - холодно заметил отец. - Мы с матерью не слепые. Нам бы хотелось знать, откуда ты это взял. Насколько я помню, мы ничего подобного тебе не покупали.

Миша пожал плечами.

- Молчит, - подключилась мать. - Язык проглотил. Нет уж, милый мой, теперь не отвертишься. Это твой почерк? Твой. Твоя фамилия? Твоя. НАША фамилия. Фамилия, которую ты позоришь. Фамилия, которой ты не достоин. Фамилия, которая тебя отвергает. Итак: все улики налицо. Не смей говорить, что видишь это впервые. Вопрос: где ты это взял?

Миша опустил голову.

- Молчишь? Хорошо. Попробуем угадать. Нашёл на улице? Вряд ли. К тому же ты знаешь, что тебе запрещается подбирать посторонние предметы. Получил в подарок? От кого? Тебе запрещается принимать подарки от незнакомых людей. Украл? Тогда берегись. Есть другие варианты?

- Купил, - упавшим голосом прошептал Миша.

- Купил? Хорошо. В таком случае следующий вопрос: на какие деньги?

- На свои.

- На свои? Откуда они у тебя? Заработал? Тебе запрещается зарабатывать деньги. Всё необходимое мы тебе и так покупаем. Хочешь жить отдельно - живи. Но пока ты с нами, изволь подчиняться требованиям. Получил в подарок? Маловероятно и наказуемо. Выиграл в лотерею? Почему не поставил нас в известность? Нашёл на улице? То же самое. Остаётся последний вариант: украл. Можешь возразить. Не возражаешь? Значит, так и есть. Я даже скажу, у кого ты их украл. У нас. У родителей. Вот отсюда, - мать показала на шкаф, где хранились семейные сбережения. - Есть другие варианты?

Миша молчал.

- Хорошо. Поступим следующим образом. Я засекаю время. Если в течение минуты здесь не прозвучит правдоподобная версия происхождения этих денег, будем считать твою вину доказанной. Время пошло.

Снова повисла тишина. Горло сдавило гарротою удушья. Секунды холодными каплями лупили по голове. Ноги немели в пыточных сапогах. Знают инквизиторы своё дело...

.......................................................................................................................................

- Итак, ты вор, - прозвучал вердикт матери. - Вор и обманщик. Трус и предатель семьи. Я уже давно поняла. Я давно заметила, что пропадают деньги, только за руку поймать не могла. Но теперь всё. Вина доказана. Что будем делать? - этот вопрос относился к отцу.

Отец опустил глаза и схватился за голову.

- Молчишь? - повернулась к нему мать. - Слово сказать боишься? Всё на меня переложить хочешь? Не выйдет! Это твой сын. И когда он загремит в тюрьму, спросят с тебя. Да-да: загремит в тюрьму! И очень скоро! И виноват будешь ты! Я одна не справляюсь. Я умоляла, просила, уговаривала: займись воспитанием, займись! Но нет, куда там... Вот, полюбуйся на этого красавчика: стоит и молчит. И спокойненько катится по наклонной плоскости. Поначалу капризничал, истерики закатывал, права качал, потом отделился, начал врать, заниматься какой-то чертовщиной, секреты заимел, забросил учёбу, связался с шалавой, напился пьяным, пошёл на дело... Да-да: пошёл на дело! Я тебе точно говорю! Никакая машина его не сбивала - чушь это собачья. Пошёл на дело и засыпался. Дали ему как следует - он и присмирел. Решил воровать дома. Конечно, так безопаснее. Но ничего, всё ещё впереди! Какие наши годы? Страна большая: ларьки, магазины, банки... Милиция, тюрьмы, лагеря - вот наши перспективы на будущее! И ничего не поделаешь: перевоспитывать поздно. Мы потеряли ребёнка. И виноват в этом ты!

Отец молчал, а мать продолжала:

- Ну что ж, поскольку другого выхода я не вижу, предлагаю убить его сразу. Пристукнуть и дело с концом.

- Что ты несёшь? - подал голос отец.

- А что? Есть другие предложения? Давай, выкладывай. Ты хочешь, чтобы на тебя показывали пальцами и говорили: 'Он родил вора'? Я не хочу. С меня хватит. Я умываю руки.

- Стоп, - перехватил инициативу отец. - Дело серьёзное. Вопросы буду задавать я. Итак: ты ещё где-нибудь воровал? Или только дома?

- Только дома, - признался Миша.

- Дома, - проворчала мать. - Твой дом - тюрьма!

Это точно, - по-своему истолковал Миша известную фразу.

- Вопросы задаю я! - отец стукнул кулаком по столу. - Зачем ты это купил?

- Чтобы учить язык.

- Учить язык? - не выдержала мать. - Учить язык? Вот этот? Ты с ума сошёл! Зачем? Какого чёрта тебе это надо? Ты в школе-то нормальный язык выучить не можешь! С двойки на тройку перебиваешься! Позорище! Занялся бы как следует - был бы человеком. А так... Учи лучше тюремный язык - скоро пригодится.

Отец понял, что красноречие матери перешло в стадию стихийного бедствия, и начал вставлять свои вопросы в короткие паузы.

- Зачем тебе этот язык?

- Он красивый, - вздохнул Миша.

- Красивый? - недоверчиво хмыкнул отец. - Ну-у-у... Возможно. Но трудный, наверное?

- Конечно, трудный! - заорала мать. - Ещё бы не трудный! Такой трудный, что тебе и не снилось! И ты возомнил, что способен его выучить? С твоими-то куриными мозгами? Да не смеши людей! Умник тоже! Профессор! Сопли утри, кандидат наук! И запомни: ты никто и ничто! Мелочь, дохлятина, размазня! Тьфу! Анализ в баночке и ноль без палочки! Из дерьма вылез - в дерьмо отойдёшь! У тебя! Никогда! Ничего! Не получится! Понял? НИ-КО-ГДА!

- Nunca digas 'nunca', - пробурчал Миша себе под нос.

- Чего-о-о? Что ты там такое бормочешь?

- Никогда не говори 'никогда', - перевёл Миша.

Мать задохнулась от злобы и на секунду затихла...

.......................................................................................................................................

- И ты ещё смеешь...

- Sí. Me atrevo, (Да. Смею.) - Миша посмотрел ей в глаза, - porque tengo razón. Podéis decirme que nunca aprenda esta lengua. Podéis decirme todo lo que queráis. Pero sabed que lo haré. Tarde o temprano. Sin falta. Lo he dicho. (Потому что я прав. И можете говорить, что я никогда не выучу этот язык. Можете говорить всё, что угодно. Но запомните: я это сделаю. Рано или поздно. Непременно. Я сказал.)

Мать закачалась на стуле.

- Этого не может быть! - завопила она. - Этого не может быть никогда! Мой сын на такое не способен! Нет! Нет! Не-е-е-е-ет!!!

Мать вскочила со стула и заметалась по комнате. Лютая ненависть и жгучая ревность раздирали её окаменевшее сердце. Ибо всё готовы простить родители детям, кроме одной-единственной вещи - превосходства детей над ними, родителями.

- Ну вот за что мне всё это, а? За что мне такое наказание? Это же он специально надо мной издевается! Это же он смерти моей хочет! Мало того, что ворует, мало того, что врёт, нет - он ещё и матери дерзит! Самый умный, да? Ну так получай! - подлетела она к сыну и съездила ему ладонью по уху. - На тебе, на тебе, на! Будешь знать, кто тут умный, а кто нет!

Миша терпел молча. Уроки раннего детства не пропали даром.

- Волю взял? - грохотало в ушах. - От рук отбился? Ну так я тебя в чувство-то приведу! Голос будешь подавать по команде! Понял? На тебе, на тебе, на!

Злобная мать кидалась разъярённой тигрицей. То отбегала, то возвращалась - то клокотала, то щерилась - то подбиралась, то выпускала когти - то приседала, то подскакивала - крутилась, примерялась, шипела, ругалась - набрасывалась - снова, и снова, и снова - ещё раз, ещё раз, ещё раз - сурово - слева, справа, слева, справа - 'мой ребёнок - имею право!' - отчаянно - резко - грубо - зверски - до крови - наотмашь - в охлёст - по щекам...

Боль становилась невыносимой. Миша поднял руки, пытаясь хоть как-то защититься, но это ещё сильнее разозлило мать.

- Что-о-о? Защищаться? От родной матери - защищаться? Ну зараза! Ну дрянь! Ну скотина! Да я тебя сейчас вообще убью! Наизнанку выверну и в окно выкину! Ишь чего удумал - защищаться! От родной матери! Вот она, благодарность, вот! Вырастила на свою голову! Сволочь, подонок, мразь! Убью!

На спинке стоящего в стороне стула висели отцовские брюки. Мать выхватила из них ремень и бросилась охаживать сына. Миша взвыл, согнулся и осел на пол. Мать продолжала хлестать молча. Все слова уже были сказаны. Миша уткнулся носом в колени, голову втянул в плечи и закрыл её руками - так что по рукам и пришлось большинство ударов. А остальные - по спине, по бокам, по плечам и, конечно же, по голове...

.......................................................................................................................................

- Хватит, - вмешался отец.

- Хватит? - обернулась к нему мать. - Ничего не хватит! Ишь защитничек выискался! Я его рожала - не ты! Сколько нужно, столько и буду бить! Хоть всю ночь, хоть до утра! И никто мне не помешает, никто! Мой ребёнок - что хочу, то и делаю!

Отец поднялся со стула, подошёл к матери, обхватил её руками и оттащил от сына. Та попыталась вырваться, но не смогла. Отец подержал её немного, потом усадил на диван. Двинулся на кухню, вернулся с чашкой воды, накапал туда валерьянки и подал матери. Выпила, успокоилась, затихла. Откуда-то снизу послышался стон. Там, на полу, у стены, дрожал и всхлипывал окровавленный кусок мяса, бывший когда-то Мишей. Отец, точно грозный судия, встал над ним и суровым голосом зачитал приговор:

- Значит, так. Всякая дурь прекращается немедленно. Вот это, - отец показал на учебник, тетрадку и кассеты, - мы у тебя забираем. Далее. Каждый твой шаг будет строго контролироваться. Приходишь из школы - звонишь мне на работу. Или матери. Обедаешь. Садишься делать уроки. Пока всё не сделаешь, гулять не идёшь. Мы будем звонить и проверять. Собираешься гулять - звонишь. К нашему приходу возвращаешься. Показываешь сделанные уроки. Мы проверяем. Все выходные сидишь дома и делаешь задания на следующую неделю. Гуляешь строго по часам. Ложишься спать по часам. Никаких гостей. Никаких телевизоров. И последнее: летом никуда не едешь. Остаёшься здесь и помогаешь мне делать ремонт. Всё.

Миша слушал вполуха. Ему уже было всё равно.

...В результате вооружённого переворота власть в стране захватили представители реакционных сил крайне правого, фундаменталистского, антидемократического толка. Многие участники сопротивления, в том числе несовершеннолетние, были задержаны, подвергнуты жестокому обращению и брошены в застенки правящего режима...

Ночь диктатуры опустилась на землю. Сбылись пожелания матери. Тюрьма восторжествовала.

...В крупных городах и стратегически важных районах введён комендантский час...

'Учёба по расписанию! Прогулки по расписанию! Отбой и подъём по расписанию!'

...Ужесточён порядок въезда в страну и выезда за её пределы...

'Никаких гостей! Летом никуда не едешь!'

...Закрыты печатные издания и телеканалы. Существенно ограничена свобода слова...

'Никаких телевизоров! Голос будешь подавать по команде!'

...Продолжаются обыски и аресты, а также конфискация имущества участников сопротивления...

Учебник, тетрадка и кассеты были отобраны, спрятаны и вывезены в неизвестном направлении. Больше их Миша не видел. Хорошо ещё, что кассету Анны Владимировны удалось сохранить. Даже через решётку просачиваются лучики света.

...Однако приходится констатировать, что вышеупомянутые события не вызвали ожидаемого резонанса в широких кругах международной общественности...

Ну ещё бы! Ясное дело, всем плевать. Каждый думает только о себе. Правозащитники ведущих демократических государств надёжно защищают право родителей по собственному усмотрению распоряжаться судьбами собственных детей. Право собственности превыше всего! Право собственности священно! Право собственности - основа демократии! Интересно, каким было детство у этих 'правозащитничков'?

Школа. Гнусная противная школа. Место лишения свободы, место неудач, унижений, побоев, злобы и тоски. Сколько раз - вслух и про себя - проклинал Миша это чёртово заведение, испоганившее всю его жизнь и лишившее его нормального детства! Как же он был неправ! После установления домашней диктатуры школа показалась отдушиной, форточкой в цивилизованный мир.

Но и школа отнимала надежду.

- Слава, давай поговорим?

Миша нисколечко не сердился на вероломного друга, Миша хотел обнять его - крепко-крепко, Миша любил его - несмотря ни на что.

- Да пошёл ты... - огрызнулся Славка и больше к себе не подпускал.

Всё оказалось напрасно. Дверца захлопнулась навсегда.

На улице повстречались Валеркины шестёрки. Ругаясь, прочапали мимо - не узнали. Валерки с ними не было. Где он, в какой ловушке? Славка теперь не скажет. К Оксане он тоже не подходит. Попробовать самому?

- Оксана, давай поговорим?

Испуганно дёрнулась, потом улыбнулась - беспомощно, жалобно, виновато - вздохнула, покачала головой и заслонилась крестом предплечий. Стало быть, нельзя - по-прежнему нельзя. Миша повторил её жест, выставив напоказ исхлёстанные ремнём тыльные стороны ладоней.

Ещё раз улыбнулась - сочувственно, ласково - в воздухе провела рукою - словно погладила - и пошагала прочь. Миша вздохнул.

Глава 4.

Снова настали выходные. В первый день пришлось делать уроки - с утра до вечера - а во второй разрешили погулять. Немного. Ну, и на том спасибо.

Миша никуда не пошёл. Уселся на скамейку, голову уронил в ладони и утонул в размышлениях. Всё кончено. Тьма восторжествовала.

Тьма нависала сверху и дыбилась под ногами, тьма набивалась в горло и не давала дышать, тьма заползала в уши:

- Ш-ш-што-о-о? Получ-щ-щи-ил? Так тебе и надо! Не будешь соваться куда не следует! Иш-ш-шь, разош-ш-шёлс-ся! Против меня попёр! Против извечной тьмы! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! Дурач-щ-що-ок! Где он, твой золотой свет? Где он, твой золотой род? Все мертвы, все! Все, кого ты считал друзьями! Думаешь, они живы? Как же, как же! Разуй глаза. Все твои 'друзья' служат мне! Все уже давно служат мне! Весь мир служит мне! Один ты остался. Ну да ничего - скоро тебе конец. Ты и сам это знаешь. Я ведь тоже умею читать мысли. Ха-ха-ха-ха-ха!

Миша не отвечал. Зачем? Тьма была права.

- Молчишь? Хорошо. Вижу, тебя научили послушанию. Ну так будь хорошим мальчиком - подари мне золотой свет.

- Зачем? - Миша спросил просто так. Ему было всё равно.

- Чтобы погасить. Навсегда, - высказала тьма своё заветное желание.

- Если не будет света, кто назовёт тебя тьмой? - оживился Миша.

- Ты, - ничуть не смутилась тьма. - Кто же ещё? Ты ведь живой, настоящий - ну и оставайся живым. Что, не ожидал? Думал, убить тебя хочу? Если бы хотела, давно бы убила. Нет, милый мой - твоя участь намного страшнее. Ты отправишься в ад. Прямо сейчас. В вечную тьму и вечное одиночество. Будешь жить вечно и вечно называть меня тьмой. Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! Я буду забавляться с тобою: резать на кусочки, поджаривать, ломать кости, вытягивать жилы, выдёргивать волосы, хлестать по щекам. Сколько захочу, столько и буду хлестать. Хоть всю ночь, хоть до утра. Которое никогда не настанет! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! Ты будешь умолять о смерти, но я пропущу твои мольбы мимо ушей. Зачем? Ты мне нужен живым. Настоящим. Называющим меня тьмой. Понял? Вот и хорошо. Слышишь шаги? Они приближаются. Это твоя судьба. Сейчас она подойдёт, возьмёт тебя за руку и доставит куда надо. Удачи, приятель! До скорого свидания.

Миша закрыл глаза, носом уткнулся в колени, пальцы сцепил на затылке - как неделю назад. Шаги приближались. Ну и пусть.

- Привет! - вспыхнула во тьме золотая звёздочка.

Миша оторвал лицо от коленей, разомкнул ресницы - и тут же опять сомкнул. Яркий солнечный свет. Сине-зелёный весенний день. Ясное небо и первые листочки. Тьма исчезла! Изумлённо моргающие глаза привыкали к свету, а перед ними стояла девочка, Мишина ровесница.

Маленькая, улыбчивая, смешная - глазки озорные - синие, как небо. А волосы не золотые - зелёные. Не зелёные, конечно - светлосероасфальтовые с лёгким коричневым налётом - тёмно-зелёный оттенок там, если и присутствовал, то совсем чуть-чуть. Но Мише - по первому впечатлению - этот цвет показался зелёным - на фоне весенних веток.

Каблучки высокие, узкие сапожки, тёмные колготки, юбочка до колен, курточка блестящая, звёздочки-серёжки, а меж них - улыбка:

- Привет! Тебя Мишей зовут?

- Да-а-а, - Миша всё ещё моргал.

- Значит, я не ошиблась. Ты Миша, и фамилия твоя...

- Дорельяно. Моя фамилия - Дорельяно. Другую я носить не достоин. И не хочу.

- Чу-чу, - передразнила девочка и лукаво захихикала. - Кто бы сомневался. А вот я - просто Аня. Привет!

- Привет...

- Ты чего, не узнаёшь?

- А мы чего, знакомы?

Аня притворно возмутилась.

- Ну даёт! Сто лет уже знакомы, а он...

- Я ещё столько не живу.

- Ой, да ладно тебе! Не придирайся. Сто лет, сто дней - какая разница? Тоже немало.

- Сто дней?

- Вот именно. Давай, вспоминай.

Миша задумался. Что такое сто дней? Три месяца, неделя и ещё три дня. Если отсчитать назад...

- Зимние каникулы.

- А точнее?

Миша посчитал на пальцах. Десять десятков... Что-о-о? Неужели?

- Вечеринка у Оксаны!

- Да!

- И ты...

Миша вспомнил. Девочка, лежавшая на полу. Девочка, которую он велел перенести на диван. Девочка, которую он погладил по волосам...

- Ещё погладь, - Аня уже сидела рядом и без малейшего стеснения подсовывала ему под руку свою очаровательную головку.

Мишино изумление воспарило до небес.

- Ты читаешь мои мысли?

- Ага, - хитровато подмигнула Аня.

- Ты похожа на одну девочку...

- А ты похож на одного мальчика. На Васю. Или на Петю. На Сашу. Или на Пашу. На Диму. Или на Максима... Уже не помню.

- Извини, - Миша понял, что´ она хотела сказать. - Ты ни на кого не похожа. Ты сама по себе. Единственная и неповторимая. Самая лучшая девочка на свете.

- О, вот это другое дело! - просияла Аня. - Единственная и неповторимая. Само совершенство. Ну погладишь ты меня сегодня или нет?

Миша погладил. Как и тогда, сто дней назад.

- Ой, как приятно! - Аня зажмурилась и замурлыкала. - Давай, давай, не останавливайся.

Миша от этих слов просто выпал в осадок. А Аня продолжала мурлыкать:

- Я тогда ещё почувствовала. Пьяная была - всё равно почувствовала. У тебя такие руки... Ни у кого таких нет.

Это точно, - Миша посмотрел на следы от ремня.

- И зачем же ты напилась? - спросил он.

- Дура была, вот и напилась, - Аня выскользнула из-под руки и села прямо. - Все пили, и я пила. Все дурачились, и я дурачилась. А потом на вечеринку приволокли. Дальше не помню.

- Я тоже, - отвернулся Миша. - Позвали - и началось. Все пьют - и ты пей. Все травятся - и ты травись. А то уважать не будут. Мерзость! Никогда больше...

- Я тоже, - улыбнулась Аня. - Хватит с меня. Я же такая красивая - просто никто этого не замечает. Не бывает некрасивых женщин - бывает мало любви.

Миша смутился.

- Мысли читаешь?

- Ксюшка рассказала, - призналась Аня. - Милая Ксюшка - верная подружка.

- Ничего себе подружка! - проворчал Миша. - Как она тебя пинала!

- Ой, да ладно тебе, - Аня махнула рукой. - Подумаешь, пинала. Я и не помню. Она ещё и не так пинает. И в грудь, и в живот, и в спину. И по голове лупит, и по шее, и по щекам, и ногтями царапает, и волосы дерёт...

- И ты ей это позволяешь?

- Конечно. Она же такая несчастная. Все её обижают - пусть хоть на ком-нибудь отыграется. Впрочем, у кого-то, кажется, тоже такой друг...

- Был, - уточнил Миша. - Теперь уже кончено.

- Ничего не кончено. Всё только начинается.

- Ты думаешь?

- Я не думаю, я знаю! Мне Ксюшка о тебе рассказывала - я прям обалдевала. Всё к ней подкатывалась: познакомь, познакомь. А она - ни в какую. Ревнивая - жуть! А вчера переменилась: иди, говорит, к нему и будьте счастливы. Как, говорит, руки его увидела, так эти шрамы на сердце и залегли. Записку вот написала, просила передать.

Аня расстегнула молнию куртки, порылась во внутреннем кармане и извлекла оттуда сложенный тетрадный листок.

- Держи.

Миша взял, хотел было развернуть, но Аня остановила его:

- Дома. Сейчас не время. Слушай, чего скажу. Ксюшка сдалась. Сникла и опустилась. Даже за собой следить перестала. Ну, ты сам видел. А зря. Я тебе ещё раз говорю: всё только начинается. Валерку забрали в армию. Как ни скрывался - нашли. Взяли под белы рученьки. Ходят слухи, - Аня посмотрела на Мишу, - кто-то его сдал. Ну да ладно, не в этом дело. Дружкам своим он приказал за Ксюшкой следить. Ага, размечтался! Делать им больше нечего. У этих бобиков свои заморочки. А осенью их самих заберут.

- Откуда ты знаешь? - Миша опять заморгал.

- Ну-у-у... - Аня закатила глазки, - у меня свои источники информации. Неважно. Ты, главное, Ксюшку поддержи. Совсем загибается девчонка. Она сейчас так напугана, что куста боится. Напиши ей ответ. Я передам.

- Мы ещё встретимся?

- А как же! Сто раз ещё встретимся. Ты, я, Ксюшка, Славка - все будем вместе. Род Дорельяно бессмертен! ¡El amor!

Миша не знал, что ответить.

- Надо же, как переменчива судьба, - пробормотал он себе под нос.

- Судьба? - заинтересовалась Аня. - Что такое судьба?

- Каменный Гость, - неожиданно ляпнул Миша.

- Каменный Гость? - Аня вскочила со скамейки. - Точно! Тот мужик! Я бы не догадалась.

- Какой мужик? - Миша уже не моргал.

- Ну, тот, что возле тебя стоял. Тебя-то я поначалу не заметила, а его - сразу. Холодный какой-то, тормознутый. Как статуя каменная. Руку к тебе протянул - а тут я. Он и застыл. Я ж говорю, больной какой-то. А ты сидишь, весь скукожился, голову вот так обхватил - и шрамы на руках. По шрамам я тебя и узнала. 'Привет!' - говорю, обернулась - а мужика нет. Исчез. Испарился. Словно не было человека. Вот и гадаю: померещилось аль как?

Миша помолчал.

- Знаешь, - задумчиво покачал он головой, - это, конечно, звучит по-дурацки, но сегодня ты спасла мир. Меня во всяком случае...

- Ура-а-а!!! - Аня подпрыгнула и взметнула вверх сжатые кулаки. - Выпьем за спасение мира! Нет, - она успокоилась и опустила голову, - нам нельзя. Мы же завязали. Зашились и закодировались. Так что выпивка отменяется. Будем праздновать по-другому.

И с прыжка плюхнулась Мише на колени.

- А...

- Чего? Я уже сто раз у тебя на коленях сидела - забыл? Давай, обними и поцелуй покрепче.

- А...

- Чего? Мы с тобой уже сто раз целовались - забыл?

- А... больше мы ничего не делали... сто раз?

- Нет, только девяносто девять, - Аня улыбнулась и соблазнительно выгнулась. - Может, наверстаем упущенное?

Миша пожалел, что не провалился в преисподнюю. Сердце заколотилось, сорвалось с насиженного места, повисло в воздухе и полетело вниз живота. Там стало очень тесно. Весна пробуждения брала своё.

Аня обняла Мишу за плечи и заглянула в глаза.

- Ты не подумай, я не какая-нибудь там... Первому встречному на шею не вешаюсь и на коленки не плюхаюсь. Я вообще ещё девочка, если хочешь знать. Просто я ломаю барьеры. Мы ведь так похожи - ты и я. Зачем же нам тратить время на всякую ерунду? Мы уже сто лет знакомы - по-моему, так лучше.

- Лучше, - согласился Миша. - Гораздо лучше. Это ты хорошо придумала: сто раз, сто лет...

- И сто пудов соли. Куда уж больше? Мы одно целое. Дорельяно. Подари мне золотой свет.

- Чего-о-о? Ты сама этого хочешь?

- Да.

- Значит, ты будешь первой. Эскапелья не в счёт - ей я не дарил, а вернул. А потом - только капелькам, цветам да котятам. Люди отказывались.

- А я не отказываюсь. Дари.

И подарил Миша Ане золотой свет. Ласково - рукою - до сердца. Люди не заметили. Солнечный день... А Миша заметил, и Аня заметила - открылись у неё глаза, и узрела она незримое дотоле. Слились их сердца - и губы слились - в пленительном сладком поцелуе...

.......................................................................................................................................

- Спасибо, Миша. Спасибо, милый. Я всё поняла. Спасибо. И знаешь, говори мне что хочешь - я не обижусь. Я тебе всё прощу - и ты мне простишь. Мы уже сто раз прощали друг друга. И вообще: не зажимайся. Можешь позволить себе... много чего. Полагаюсь на твою порядочность.

Снова поцеловались.

- А теперь скажи, что любишь меня.

- Аня...

- Ты уже сто раз это говорил.

- Аня, я люблю тебя.

- Я люблю тебя, Миша.

Третий поцелуй сравнял с землёю остатки барьеров.

- Мне пора.

- Понимаю. Родители, - Аня поднялась на ноги и освободила Мишины колени. - Вечно они суются: то нельзя, другое нельзя - ничего нельзя. Будто сами не были детьми.

Аня потихоньку отошла в сторонку, юбочку поправила, плечами повела, вскинула головку, мило улыбнулась, запела и задёргалась в свободном ритме:

Слушайте, родители, кончайте мученья,
Нас уже достали ваши нравоученья,
Дайте ребёнку повертеться волчком,
Дайте побыть лопоухим дурачком,
Дайте потусить, дайте стильно одеться,
Дайте насладиться остатками детства,
Радостями жизни молодой:
Чистой, светлой, золотой!

- Ничего, Мишка, не дадим себя запугать! Наше дело правое! ¡No pasarán!

- ¡No pasarán! - улыбнулся Миша. - Muchas gracias por el apoyo. (Большое спасибо за поддержку.)

- Siempre a sus ordenes, señor, (Всегда к вашим услугам, сеньор.) - в ответ улыбнулась Аня.

Миша вытаращил глаза.

- ¿De quién..? (Откуда..?)

- De Oxana, por cierto. Y ahora vete. Hasta mañana, amigo. (От Оксаны, вестимо. А теперь иди. До завтра, дружище.)

И - снова - вскинула - голову. - Волосы зелёные - взметнула - резко. - Кругом повернулась - раз, два. - И - цокая - каблуками - по асфальту - paso, paso - шаг, шаг и новый шаг - так, так и только так! ¡El amor!

Chica delgada, chica graciosa,
Chica dorada, chica radiosa,
Hay en tus ojos alegre ardor,
Muchas canciones y luz de... ¡El amor!

Chica divina, enamorada,
Lo que ilumina esa mirada:
Cerca, delante y alrededor
Tu voz brillante lo llama... ¡El amor!

Chica esbelta, una palmera,
Ya ha vuelto la primavera,
El viento se lleva maldito dolor,
Y de nuevo vendrá... ¡El amor!

(Девочка-грация, девочка-стройность,
Девочка-радость, девочка-вольность,
В глазках небесных весёлый задор,
В голосе песня, в душе... ¡El amor!

Девочка-чудо, сердцу отрада,
Всё, что ликует в золоте взгляда:
Вечный, единый, огромный простор,
Голос твой дивный зовёт... ¡El amor!

Девочка-пальма, девочка-птица,
Этой весною чудо родится,
Ветер уносит проклятья, как сор,
И все вопросы сметёт... ¡El amor!)

Миша любовался Аней, пока она не скрылась из виду.

Вернулся домой, разделся и шмыгнул в туалет - единственное место, до которого не дотянулась рука семейных спецслужб. Лихорадочно развернул тетрадный листочек. Внутри обнаружилась прядка ненакрашенных русых волос и горькие, душераздирающие слова:

Милый, родной, ненаглядный, любимый Миша! Прости меня, дуру безмозглую, что всё так вышло. Прости за всё, что тебе пришлось пережить. Это я во всём виновата. Я не должна была с тобою связываться и втягивать тебя в свои дела. Я пропащая, и участь моя решена - а ты чист, как ангел небесный - ты должен быть выше этого. И Аня такая же. Посылаю её к тебе - будьте счастливы. Оставьте меня, всё равно не спасёте, только сами увязнете. Но знайте, что до последнего вздоха я буду любить вас обоих: тебя и её - сильно-сильно, без ненависти и ревности, несмотря ни на что. Прощайте, любимые.

Os amo, os beso y pienso en vosotros.
Siempre vuestra, Oxana

(Люблю, целую, думаю о вас.
Вечно ваша, Оксана)

Тучи отчаяния закрыли солнце надежды. Тьма не желала отступать. Надо было немедленно что-то делать: звонить, бежать, стучаться к Оксане - быть может, ещё не поздно? Но сколько же кругом запретов! То нельзя, другое нельзя - ничего нельзя! Даже ответную записку написать нельзя - родители строго следили за каждым Мишиным движением. Пришлось завернуть волосы в листочек, засунуть в тайник и с тревогою ждать следующего дня.

Утро. Минута до начала занятий. Появился призрак Оксаны. Ура! Камень с души.

Миша уселся за стол и прямо во время урока принялся писать ответную записку, вернее, выкладывать на бумагу заранее сочинённый текст:

Милая, добрая, ласковая, любимая Оксаночка! Если б ты знала, как больно мне смотреть на тебя: поникшую, сломленную, усталую - смотреть и не сметь подойти, поговорить, помочь! Я же понимаю, как тебе трудно. Больно, одиноко и страшно. Все мои неприятности ерунда по сравнению с тем, что пришлось пережить тебе. Я, как видишь, живой, здоровый и полный решимости довести дело до конца. А твоё состояние меня тревожит. Не падай духом. Не поддавайся соблазну покончить с этим раз и навсегда. Поверь, мне будет тебя не хватать и не захочется, чтобы жизнь продолжалась! Ты мне очень нужна, Оксаночка! Не умирай, живи! Даже сейчас ты прекрасна - несмотря ни на что. Не бывает некрасивых женщин - бывает мало любви.

Тем более, что всё меняется к лучшему - думаю, ты об этом знаешь. Спасибо тебе за Анечку - она изумительная, особенная, неповторимая. Я подарил ей золотой свет - мечтаю подарить и тебе.

А ты постарайся сойтись со Славой: он хороший, замечательный, добрый - просто ему сейчас нелегко. Он тебя любит - по-настоящему любит - не вини его ни в чём. Пожалуйста.

И себя не вини. Ты всё сделала правильно. Иначе я по-прежнему был бы одиноким, несчастным и брошенным - как всю предыдущую жизнь. Грош цена чистоте и невинности, если не с кем их разделить. Спасибо тебе за всё. Спасибо, Оксаночка! Я тебя очень люблю. Тебя, Эскапелью, Анечку, Славу - всех-всех-всех - а иначе я просто не умею.

Te amo, te beso y pienso en ti.
Siempre tuyo, Miguel

(Люблю, целую, думаю о тебе.
Вечно твой, Мигель)

Странно было писать эти слова в трёх шагах от той, кому они адресованы. Нет, неправа была Анна Владимировна: прямой путь не всегда кратчайший.

Сразу же после уроков Миша отправился домой. Задерживаться нельзя: родители не поймут. Возле подъезда встретил Аню. Даже не удивился. Было же сказано: hasta mañana - вот и mañana, а вот и Аня.

- Привет! - и улыбка до ушей. - Сто лет не виделись! - и поцелуй - с разбегу... ой, братцы - еле на ногах устоял. - Ну чего, написал ответ?

- Написал.

- Давай.

Миша порылся в кармане. Отдал.

- Можешь почитать. Там и про тебя есть. Мы же одно целое. Дорельяно. Никаких барьеров. Никаких запретов. Никаких тайн.

- Ого! Ловишь на лету. Ну, коль такое дело, зови меня к себе.

- Да я бы с радостью...

- А что? Родители? Так они же на работе. Давай, не заставляй упрашивать. У меня для тебя сюрприз.

- Ладно, пошли.

Но только они сдвинулись с места, как под ноги им бросился чёрный котёнок.

- Ой! - Аня отпрянула. - Видно, не судьба.

- Судьба, судьба, - улыбнулся Миша. - Это Лучик. Он хороший. Я его подкармливаю. Вон он какой вырос - а был маленький-маленький! И лучик света я ему подарил, так что он тоже Дорельяно. Как мы. Нечего его бояться.

Лучик будто понял: запел, замурлыкал, глаза прищурил, спину выгнул и пошёл, отираясь боками, восьмёркою вокруг ног. Миша взял его на руки.

- Смотри, он совсем не страшный. Погладь его, он наш брат. Это трусы придумывают нелепые страхи, а мы, Дорельяно, так поступать не должны. Мы любим, стало быть, не боимся. ¡El amor!

- ¡El amor! - откликнулась Аня и погладила Лучика. Тот замурлыкал ещё громче.

Миша передал котёнка ей на руки и сам встал почти вплотную, так что малыш оказался буквально зажат между ними.

- Как ребёнок, - пошутила Аня.

- Точно, - смутился Миша и переменил тему. - Брошенный, одинокий, ненужный ребёнок. Родители не разрешают взять его домой. Так этот мир обращается с детьми.

- Мне тоже нельзя, - вздохнула Аня и опустила котёнка на асфальт. - Иди Лучик. Живи как можешь. Да хранит тебя золотой свет, - всхлипнула от бессилия помочь. - Пошли, Мишка.

- Пошли.

В квартире начались обещанные сюрпризы. Аня скинула с плеча школьную сумку - эта сумка, оказывается, болталась у неё за спиной, а Миша не заметил.

- Там сюрприз?

- Да.

Второй сюрприз обнаружился у Ани под курткой - когда эта куртка была снята и повешена на вешалку. Платье. Строгое тёмное платье: длинное - почти до пят - воротник под самое горло, аккуратные швы, ни единой складочки - такие наряды вышли из моды минимум полвека назад.

- Это сюрприз?

- Да. Люблю разнообразие в одежде, - Аня поправила волосы и прошла в комнату. - Ну что ж, начнём. Тебе полагается делать уроки? Ну так садись и делай.

- Сначала родителям позвонить и поесть.

- Давай.

Миша позвонил отцу. Доложил о прибытии домой. Вздохнул с облегчением.

- Теперь еда. Не составишь компанию?

- Нет.

- Жаль. Придётся одному давиться.

- Ты чего, есть не хочешь?

- Не-а.

- А, ну тогда другое дело. Тогда угощай. Не бросать же друга в беде.

Достали. Разогрели. Поели.

- Теперь уроки.

Миша сел за стол - Аня примостилась рядом.

- Давай, помогу.

И помогла. Всё объяснила, показала, разложила по полочкам - и тягомотные задания оказались выполнены быстрее и лучше обычного.

- Теперь меняемся, - Аня держала в голове хитроумный план - Миша это понял и не стал перечить. - Я буду делать свои уроки, а ты сиди и запоминай. У нас с тобою разные школы и разные задания, но ничего, это даже к лучшему.

Взяла свою сумку, достала учебники, ручку, тетрадки - и пошла писать красивым почерком без единой помарочки - отличница, понимаешь - не то что некоторые... Закончила.

- Ну вот. Теперь немного расслабимся. Что у тебя интересного?

- Да почти ничего. Учебник и кассеты родители отобрали. Осталось музыку слушать. Вот, - Миша вставил кассету в плеер и переключил его на встроенные динамики, - это мне Анна Владимировна подарила. Ну, учительница у нас была...

- Я знаю.

Слушали молча.

- Вот эта песня мне очень нравится.

- О чём она?

- О ревности. И о любви. Жили у моря Ана и Мигель... Ой! - Миша посмотрел на Аню. - Это же мы! Быть не может! Там плохо кончается: Мигель уплыл ловить рыбу и не вернулся, а Ана от горя превратилась в белую скалу. Стоит на берегу и ждёт. И плачет, и плачет, и плачет. И ждёт, и ждёт, и ждёт...

- Я буду ждать тебя, Миша. Куда бы ты ни уплыл.

- Я не хочу уплывать. Мне хорошо с тобой.

- Спасибо.

Песня закончилась. Началась следующая, потом ещё одна, и ещё... Слушали до конца, по второму разу, потом говорили о музыке, о жизни, о любви. Читали записку Оксаны и ответную Мишину записку. Время пролетело незаметно.

- Скоро придут родители...

- Выпроваживаешь? А зря. Я как раз пришла поговорить с твоими родителями. Для того и платье надела, и уроки с тобою делала, и время тянула. Всё продумано. Будем вызволять тебя из заточения.

- Но как...

- А вот так. Уроки готовы? Готовы. Это уже сюрприз в твою пользу. Платьице видишь? Оно волшебное. У подруги взяла. Это её бабушка в детстве носила. Умели же раньше делать! Строгое платье, целомудренное. Хиджаб ещё нацепить - и в монастырь. Впрочем, нет: это из другой религии... Ну, ты понял? Подыгрывай мне, как можешь, а не можешь - молчи.

В замке входной двери зашевелился ключ. Родители никогда не звонили - всегда открывали сами в тайной надежде застукать сына за каким-нибудь недозволенным занятием. Вошла мать. Миша бросился ей навстречу. Так полагалось. Родители перед возвращением с работы порою заглядывали в магазин и покупали кучу продуктов. В обязанности сына входило НЕМЕДЛЕННО подхватывать тяжёлые сумки и тащить их на кухню - разгружать. Малейшая задержка каралась самым решительным образом.

Вот и на этот раз в руках у матери оказались пакеты. Миша их быстренько подхватил и побежал на кухню. Аня поднялась со стула и неторопливо, с достоинством вышла навстречу хозяйке.

- Здравствуйте.

- Здравствуй, - не ожидавшая этого мать начала рыться в сумочке в поисках 'гостевой' улыбки, но та не желала вылезать.

- Меня зовут Аня. Мы с Мишей делали уроки и немножечко увлеклись. Не заметили времени. Извините. Я сейчас уйду.

- Нет, ну зачем же? - мать всё-таки достала улыбку и судорожными рывками натянула её на лицо. - Оставайся. Поужинаем вместе. Ты с Мишей в одном классе учишься?

Мать прекрасно знала всех одноклассников сына и вопрос свой задала с тайным умыслом - но не на ту напала.

- Нет, в параллельном, - спокойно ответила Аня. - Причём недавно. С третьей четверти. Вы меня ещё не знаете (Вы меня ещё узнаете! - скользнуло подтекстом), а с Мишей мы уже месяц дружим. Он мне помогает делать уроки.

- Помогает делать уроки? - мать недоверчиво покосилась на вернувшегося из кухни сына. - Ему бы самому кто помог... Впрочем, чего мы тут стоим? Давай, Анечка, проходи в комнату, - мать уже взяла себя в руки и улыбалась, как профессиональная фотомодель.

Прошли в комнату. Сели на диван: Миша с матерью по краям, Аня посередине.

- Так, говоришь, помогает тебе делать уроки?

- Да, очень хорошо помогает. Я же из другого города приехала, там у нас в школе всё по-другому было. Здесь долго освоиться не могла. Если бы не Миша...

Вернулся отец.

- О, у нас гости!

- Это Аня, Мишина подруга.

- Чайку бы поставили.

- Вот сам поди и поставь! А то всё я да я! - мать опомнилась и снова заулыбалась: - Приятно слышать. А я-то всё гадала: куда он ходит? Думала, опять... Нет, слава богу, ошиблась. Он же ничего не говорит. Всё в себе держит. Только что же он сам-то учёбу запустил?

Опять подвох - слишком очевидный.

- О да, простите, это я виновата. Не уследила. Он же такой безотказный: ради моих заданий свои забросил. А мне ничего не сказал. Всё в себе держит. Я только неделю назад выяснила. Не могу, говорит, с тобой заниматься, родители не разрешают. Я: почему? А он: учусь плохо. Ну я из него всё и вытянула. И вот пришла к вам просить прощения. Простите меня, пожалуйста. И его простите, он больше не будет. Позвольте ему ходить ко мне. А уж я прослежу, чтобы он свои уроки делал и родителей не огорчал.

- Что-то не верится...

- Ну как же, смотрите, - Аня побежала в Мишину комнату и вернулась с тетрадками. - Вот мои уроки, вот его. Видите, как всё аккуратно сделано? Миша хороший мальчик, просто за ним надо следить.

- Хороший? - мать растерялась. Мнение Ани диаметрально расходилось с её собственным.

- Хороший. Умный, порядочный, скромный. Всегда готов помочь. Я-то в школе новенькая, а новенькую всяк обидеть норовит. Мальчишки - они такие грубые, наглые, развязные: чуть зазеваешься - руками... Фу! Гадость! У меня очень строгий папа, он меня воспитал в духе нетерпимости к подобным выходкам.

- Всем бы такого папу, - мать покосилась на супруга, расставлявшего по столу чайные приборы. Тот отвернулся.

- Да и девчонки не лучше, - продолжила Аня. - В первый же день мальчишкам на коленки запрыгивают и говорят такое... Будто сто лет знакомы. А некоторые, - Аня понизила голос, - пьяными напиваются, да так, что встать не могут. Приходится их с полу подбирать да на диван перетаскивать.

Миша молчал, но мысленно покатывался со смеху.

- А что они носят? - возмущалась Аня. - Вы видели? Это же стыд и позор! Юбочки коротенькие, маечки коротенькие, голые животы - напоказ! Фу! Да ещё и кольца какие-то в пупки вдевают - это уже вообще не пойми что. А когда нет взрослых... Ой! Даже говорить не хочу. Ну и как тут жить, и с кем дружить? Полтора месяца белой вороною летала, горе мыкала, думала, всё, добьют уже - и тут Миша. Тихий такой, незаметный. Он, оказывается, в больнице лежал. Подошла, познакомилась, попросила помочь - пожалуйста. Он же добрый, самоотверженный, великодушный - истинный джентльмен. Ради меня на всё готов.

- Надо же! - завистливо просипела мать и ещё раз покосилась на супруга. - Что-то ради меня никто и никогда не был на всё готов.

Тот опустил глаза и пригласил всех к столу. Подошли. Расселись. Мать незаметно пихнула сына в бок: 'За дамой поухаживай, джентльмен!'

Миша налил Ане чаю, предложил конфеты, печенье, потом налил родителям, себе в последнюю очередь. Разговор возобновился.

- Спасибо, - Аня поблагодарила за угощение и растянула эту благодарность дальше. - Спасибо за то, что воспитали такого прекрасного сына. В наше время редко встретишь таких чудесных, замечательных людей, как вы. Спасибо за всё, - Аня поднялась и отвесила каждому из родителей низкий поклон: сначала матери, потом отцу. Те разомлели и выпали в осадок. - Прошу вас, пожалуйста, позвольте Мише приходить ко мне. Обещаю, что мы будем заниматься исключительно благопристойными и полезными делами.

- Хорошо, хорошо, - прослезилась мать. - Пусть приходит. Ты хорошая девочка, Аня. Сейчас таких не встретишь. Повезло Мише. Ты тоже приходи, пожалуйста.

- Увы, - огорчила её Аня, - это вряд ли получится. У меня очень строгий папа, он внимательно следит, с какими мальчиками я общаюсь. Потребуется время, чтобы он привык и стал спокойно отпускать меня сюда. Но ничего, при желании все барьеры одолимы.

- Точно, точно, - мать была очарована. - Не будем спешить. А этот... молодой человек... к тебе ни с какими глупостями не пристаёт? - вскинулась она в последнем подозрении.

- Какими глупостями?

- Ну... Не знаю... Стишками всякими. Или языками идиотскими. Он может.

- No, no, - успокоила её Аня. - We study sólo right language. Porque sólo this language will help us hacer carrera in future. (Нет, нет. Мы учим только правильный язык. Потому что только этот язык поможет нам сделать карьеру в будущем, - дикая смесь 'правильного' и 'неправильного' языков - прим. авт.)

Миша зажал рот ладонью и едва не сполз на пол. Аня лукаво подмигнула.

- Good, good, - одобрительно закивала мать. Она ничего не поняла.

Аня допила чай.

- Мне пора. Уже поздно. Папа будет волноваться.

- Конечно, конечно. Иди, Анечка. Очень приятно было познакомиться.

- Спасибо. И мне было очень приятно. До свидания.

Ушла. Мать захлопнула дверь и напустилась на сына.

- Ну, вот везёт же некоторым, а? Такая девочка! Ты и мизинца её не стоишь, понял? Дерьмо собачье! Почему мне ничего не сказал?

- Ну... я боялся... будешь ругаться: связался со всякой...

- Ты меня за дурочку-то не держи! Что я, слепая, по-твоему? Ничего не вижу? Приличной девочки от кошки драной не отличу? Всё я вижу - не беспокойся! И не ругаюсь я - добра тебе желаю! Потом будешь благодарить - если вспомнишь, конечно... Вот с этой девочкой дружи сколько хочешь - слова тебе не скажу!

- Мы же договорились... - подал голос отец.

- Чего договорились? Каждый шаг контролировать? Да ты посмотри на него: здоровый парень - поди удержи! Всё равно вырвется - не сейчас, так потом! И, не дай бог, опять с какой-нибудь шалавой свяжется! Я этого не переживу.

- Тогда не говори, что я его не воспитываю.

- Поздно! Поздно его воспитывать! Вон какой вымахал! Всё. Поезд ушёл. Пусть теперь Анечка его воспитывает. Может, у неё получится. Может, человека из него сделает. Хотя вряд ли...

Долго ещё препирались родители, но в конце концов мать настояла на своём. Ночь диктатуры растаяла в лучах рассвета. Снова восторжествовала свобода. Сво-бо-да-а-а!!!

Глава 5.

- ¡¡¡La li-ber-ta-a-ad!!!

Аня высоко подпрыгивала и размахивала над головою скомканным 'волшебным' платьем.

- ¡¡¡La li-ber-ta-a-ad!!! Мы победили, Мишка-а-а!!! Ура-а-а!!! ¡¡¡El amo-o-or!!!

И громко запела на мотив известной рок-оперы:

Мы тьму победили в борьбе за свободу и свет!
Мы тьму победили, и это основа будущих побед!

- А-ни-та! А-ни-та! А-ни-та! А-ни-та! - потрясая вздёрнутыми вверх кулаками, прыгал Миша напротив Ани.

- Здорово мы их, а?

- Здорово! Только я-то тут при чём? Это всё ты...

- Ой, да ладно тебе! Подумаешь, бином Ньютона! Классический случай, хотя и запущенный. Остановившиеся в развитии предки, рождённые тоталитарной системой, обременённые кучей комплексов и нереализованных желаний, стремящиеся во что бы то ни стало реализовать эти желания в собственном ребёнке. Разводятся на пальцах в три этапа. Вначале следует похвалить их ненаглядное чадо в строгом соответствии с семейными ценностями: в данном случае обратить внимание на его исполнительность, аккуратность, покладистость, скромность, умеренные умственные способности и высокие моральные качества. Потом упомянуть других детей: они, разумеется, тупые уроды, сволочи и скоты, не годящиеся в подмётки их чистенькому драгоценному отпрыску. Ну и в заключение дать лакомство: отметить, что всеми своими достоинствами блистательный наследник семейного состояния обязан исключительно им, родителям. Всё. Можно из них верёвки вить и узлами завязывать.

- Да-а-а, нехилые у тебя познания.

- А то! Я этих предков, знаешь, сколько перевидала? И таких, и сяких, и всяких. Вырасту, книжку напишу: 'Пособие по декоративно-прикладному лоховодству в домашних условиях'.

- Учебник для средней школы, - прикололся Миша.

- Можно и для начальной. Чего тянуть-то? Чем раньше, тем лучше.

- Не, ну действительно, достали уже: то нельзя, другое нельзя... Как ты про них пела?

- Когда?

- Ну, когда мы в первый раз встретились. Ты ещё танцевала...

- А, точно! Смотри.

Аня потихоньку отошла в сторонку... и повторила всё так же, как и в тот день. Миша внимательно слушал, запоминая слова и ритм.

- Ничего, Мишка, здесь они нас не достанут. Мой дом - наша крепость. ¡El amor!

- ¡El amor!

- А к тебе я больше не приду. Специально тогда отмазалась. Не надевать же 'волшебное' платье, а нормального прикида они не поймут.

Да уж! Из одежды на Ане присутствовали коротенькая белая маечка да столь же коротенькая зелёная юбочка, из-под которой во время прыжков соблазнительно выглядывали белые трусики. Гладкий подтянутый животик поблескивал золотым колечком возле пупка.

- И как тебе разрешают?

- О, это было нелегко! - Аня закатила глазки. - Папа поначалу и слышать не желал. Нет, нет и нет! Я убеждала, упрашивала, умоляла, говорила, что сейчас все так ходят - ни в какую! Строгий - жуть! Но ничего, я его добила: поклялась до свадьбы оставаться девушкой. И он не устоял.

- Трудное условие.

- Ничуть. Его ведь можно и пересмотреть, а колечко - вот оно! Хи-хи-хи-хи-хи!

Во всех разговорах Аня упоминала только своего папу. Есть ли у неё мама, Миша не знал. И не спрашивал. Это бывает больно.

- И в школу так ходишь?

- Ага.

- И учителя не ругаются?

- Не, им пофигу. Это у вас ещё порядок, а у нас полный беспредел.

- И как тебе удаётся... - Миша не договорил, но Аня прочитала его мысль.

- Не, меня не трогают. Боятся. У меня папа крутой.

- Да кто же он? - заинтересовался Миша. - Банкир? Депутат? Министр?

- Ой, Мишка - ты точно ребёнок малый. Разуй глаза! Да разве банкиры-депутаты в таких квартирках живут? Нет, просто он одной рукой десяток придурков положить может, а другой - ещё столько же. Работа у него такая.

- Телохранитель? Омоновец? Командор спецназа?

- Типа того.

- Круто! - Миша втайне завидовал сильным людям.

- А то! Мы же сюда недавно приехали, осенью, я со второй четверти в школу пошла, ну и, понятное дело, ко мне приставать начали. Я папе пожаловалась. Ой, чего было! Он же в натуре озверел, во время урока в класс ворвался, всех в коридор выволок, построил да объяснил популярно, кто они есть, где их найдут и в каком виде. А ещё добавил, что не будет заморачиваться вопросом 'кто виноват?' - положит всех и дело с концом. Меня после этого десятой дорогой обходят. Тоже не здо´рово: скучно. Приходится друзей не в школе искать: Ксюшка вот, ты теперь...

- Э-э-э... Я, пожалуй, пойду, - Миша опасливо покосился на часы и на дверь.

- Куда ты пойдёшь? - Аня схватила его за руку и толкнула на диван. - Сиди. Кто любит, тот не боится. Папа у меня добрый - когда не злой. К тому же его сегодня не будет. Его по нескольку дней дома не бывает - вот я и отрываюсь по полной. Вечеринки, тусовки, пьянки... Ладно, ладно, не заводись - это уже в прошлом. У меня же теперь золотой свет. А у вас, кстати, хорошая школа. Год закончится, попрошу меня к вам перевести. Далековато, конечно, но ничего. Зато ребята приличные, и учителя, и вообще... Папа согласится. Вот тогда и будем вместе: ты, я, Ксюшка, Славка - весь род Дорельяно. И никакие Валерки нам не страшны. ¡El amor! Да, и ещё: Ксюшка твою записку прочитала. Аж расцвела вся, улыбками покрылась. Пару десятков волос у меня на радостях выдрала... Милая Ксюшка, как же я её люблю!

- Я тоже.

- И Эскапелью?

- И Эскапелью. Она сейчас далеко, а я всё равно для неё стихи сочиняю. Вот, послушай:

Бесконечный чёрный простор,
Океан золотых огней
Зажигает звёздный узор
Над шальной головой моей.

Лабиринты, реки, мосты,
Лучезарных созвездий ряд,
Ожерелья, кольца, кресты
Маяками во тьме горят.

Где-то вместе, а где-то врозь,
Где-то ярко, а где-то нет,
Но пронзает весь мир насквозь
Неизменно прекрасный свет.

Этот свет, рождённый вдали,
Разрывает вечную ночь,
Украшает небо Земли
И уносит горести прочь.

Для влюблённых - рай до утра,
Для уставших - сладкий покой,
Для упавших - нити добра -
Этот яркий свет золотой.

Драгоценный ласковый свет,
В тишине подаренный нам,
За собой зовущий вослед
К потаённым иным мирам.

Невесомый призрачный мост,
Идеальный прямой маршрут...
Где-то там, возле дальних звёзд
Наши братья-люди живут.

Посреди безжалостной тьмы,
Посреди холодных ветров
Точно так же любят, как мы,
Точно так же ищут любовь.

Точно так же кто-то молчит
И, быть может, прямо сейчас
В бесконечной чёрной ночи
С изумленьем смотрит на нас.

Вот и я совсем неспроста
Наблюдаю звёздный пунктир:
Есть на небе одна звезда -
Золотой, особенный мир.

Этот мир, как радостный сад:
Ни запретов, ни слёз, ни стен,
Не прогонит никто назад,
Не возьмёт ничего взамен.

Только свет спокойный везде -
Излученье вечного дня...
И на этой доброй звезде
Чудо-девочка ждёт меня.

Совершенней нет красоты,
Безупречней нет образца,
Безмятежно ясны черты
Неземного её лица.

Глаже шёлка губ лепестки,
Горных пиков зубы белей,
А глаза - как синь-васильки
Посреди пшеничных полей.

С головы красу не совлечь,
Но бесшумно плещет вразброс
На чету пленительных плеч
Водопад золотых волос.

Силуэт - изящность сама:
Каждый жест, наклон, поворот,
Белоснежных ручек размах
Точно крыльев вольный полёт.

Тонкой шейки нежный изгиб,
Вдохновенный пламенный взор,
Несравненных ножек шаги -
Как гитарных струн перебор.

Все движенья - песня без слов,
Голосок - звенящий ручей,
А вокруг - как яркий покров -
Ореол слепящих лучей.

Из огромных тёмных глубин,
Из ларцов вселенского дна
Этот дар бесценной любви
Принесла на Землю она.

Сокровенный сказочный дар -
Сочетанье чьих-то причуд,
Чередой загадочных чар
Заключённый в хрупкий сосуд.

Заключённый в девичью плоть,
Точно в чистый горный хрусталь,
Темноту сумел побороть,
Одолеть безмерную даль.

Получай, держи, умножай,
Разжигай, дари, не жалей,
Согревай, свети, возрождай,
Оживляй застывших людей.

Потому что каждый из них
Непременно должен спастись -
Ты в глаза ему загляни
И рукою сердца коснись.

И случится чудо тогда:
Благодатный встретив приём,
Это сердце, словно звезда,
Засияет ярким огнём.

Эскапелья, славная дочь
Разгадавших любви секрет,
Ты пришла понять и помочь,
Подарить настоящий свет.

Подарить блистательный путь,
Протянуть волшебную нить,
Лучезарный мост протянуть
И надежду нам подарить.

Подарить прекрасную цель,
Показать основу основ
Всех галактик, звёзд и земель -
Золотую тайну - любовь!

Ты пришла: беспечна, одна,
Но смутилось чёрное зло.
Ты пришла - и тьма не страшна,
Ты пришла - и стало светло.

Ты пришла - как тоненький луч,
Ты пришла - как капля воды,
Ты пришла - как сказочный ключ
От моей заветной мечты.

И когда в вечернем лесу
Я впервые встретил тебя,
Мне открылась вечная суть
И судьба решилась моя.

Я теперь повсюду с тобой,
О тебе пишу, говорю
И ночами с тайной мольбой
В тишине на небо смотрю.

Среди сотен звёзд и планет
За твоей устремляю взгляд,
Я с тобой встречаю рассвет,
Я тебя провожаю в закат.

Золотые песни твои
Вспоминаю ночью и днём,
И звезда священной любви
Пламенеет в сердце моём.

И пускай меж нами сейчас
Непроглядной тьмы океан -
Для влюблённых радостных нас
Расстоянья - просто обман.

И пускай кинжал и петля
Мне грозят не раз и не сто -
Для того, кто любит, как я,
Испытанья - просто ничто.

Всё равно, опять и опять,
Под огнём, под градом камней
Буду звать, шептать, повторять:
Эскапелья, вернись ко мне!

- Вернётся, - сказала Аня. - Узнает и вернётся. Такая любовь! И стихи потрясающие!

- Плохие стихи, - засмущался Миша. - И слова повторяются, и фразы корявые, и размер неровный. Критики ругаться будут.

- Критики идут лесом и сосут лапу - а не то я позову папу. Отличные стихи. Просто великолепные. Я знаю, что говорю. Любая девочка мечтала бы о таких.

- Анечка! - Мишу переполнило щемящее чувство вины. - Я напишу для тебя стихи - слышишь? - обязательно напишу! До конца учёбы больше месяца - как раз успею.

- Спасибо, - Аня чуть заметно улыбнулась и покрылась золотым сиянием. - Это так неожиданно!

- Ничего неожиданного. Я люблю тебя, Анечка. Я уже сто раз говорил.

- Да, ты любишь. И меня, и Оксану, и Эскапелью... Удивительный ты человек, Мишка!

- Какой есть.

- А я...

- ...самая лучшая девочка на свете! Слышишь, Анечка? Самая лучшая девочка на свете! Только так!

- А Эскапелья?

- И Эскапелья. И Оксана. И все-все-все... Каждая девочка - самая лучшая на свете! И для каждой из вас найдётся в моём сердце особенный, единственный, неповторимый уголок размером с небольшую вселенную!

- Так вот ты какой, дон Хуан! - Аня кокетливо прищурила глазки и слегка наклонила голову.

- Так вот ты какая, дона Анна! - в тон ей ответил Миша.

Аня засмущалась. На самом деле она была стеснительной девочкой, но в попытках преодолеть эту стеснительность заходила порою слишком далеко.

Миша прочитал её мысли.

- Давай я уже пойду?

- Иди. Ещё встретимся. Через несколько дней. Завтра папа вернётся - надо его подготовить. Когда можно будет, я тебе позвоню.

- Ладно, пока.

- Пока.

Аня позвонила через три дня - накануне следующих выходных.

- Привет! Давай, приходи. Хата свободна - оторвёмся по полной. Te espero.

И таким тоном это было сказано, что Миша растерялся. Очень многообещающим тоном.

Что ж, завтра выходной, послезавтра тоже - домашние задания легко отодвигаются на эти дни. А сегодня - свобода! Сво-бо-да! ¡La li-ber-tad!

Миша вышел на улицу и понял: часть одежды необходимо снять. Глобальное потепление нарушило календарные сроки. Весна лишь неделю назад перевалила за половину, а тепло уже почти как летом. Весна пробуждения... Вот именно! И никаких запретов!

Миша вернулся, скинул куртку и переоделся во всё лёгкое: лёгкую рубашку, лёгкие брючки, лёгкие кроссовки - и вылетел на улицу. В зеркало забыл посмотреться - ну да не беда: эти глупости для суеверных трусов, а у нас - любовь! ¡El amor! Золотой свет и белоснежные крылья! Ура! И во всём теле - что-то невероятное! Небывалый прилив и необыкновенный подъём. Вперёд!

Не касаясь земли, долетел до Аниного дома и по лестнице - вверх - на крыльях - ура-а-а!!!

Открыла. Увидела. Оторопела.

- Ты чего такой весёлый?

- Да так, вообще. Погода хорошая...

- А, ну да, конечно, - Аня понимающе заулыбалась. - Травка зеленеет, солнышко блестит... Ну чего, о погоде разговаривать будем или сразу перейдём к делу?

- К какому делу?

- Да так, вообще, - Аня закрыла дверь и, соблазнительно помахивая зелёной юбочкой, направилась в комнату.

Миша последовал за ней.

- Итак, - лицом повернулась Аня, - первым номером нашей программы следуют танцы на лесной поляне. Ну, а за неимением лесной поляны сойдёт квартира и паркет под ногами, - Аня потопала зелёными туфельками, специально надетыми для этого случая. - А также за неимением мандолины сойдёт сиди-плеер, пусть и старый, но любимый.

Аня потихоньку отошла в сторонку, вставила диск и надавила кнопку - чёрную упругую кнопку пуска - тут же заиграла громкая музыка - музыка ритмичная, простая, динамичная - музыка специальная, жутко танцевальная.

И пошла, и пошла - прыг да скок - на середину. Раз, два, раз, два - точно кошка, выгнула спину. Взмах, взлёт, поворот - справа налево и наоборот. Вниз глаза, вверх руку - и зигзагом - и по кругу. И туда, и сюда - засветилась, как звезда. Ногу прямо, руку криво - улыбается игриво. И назад, и вперёд - и опять поворот. И направо, и налево - по паркету сапатео: шаг, шаг - новый шаг, так, так - только так - та-та-та-та-та-та-так!

- Браво! - зал в Мишином лице взорвался аплодисментами. - Браво! Не то что мои стихи... Кстати, я ещё кое-чего сочинил. Не то, что обещал, но тем не менее... Это тоже танцевать надо. Ты уж прости, если плохо получится.

- Валяй как получится, - махнула рукою Аня. - Все свои, - и уступила место.

Миша потихоньку отошёл в сторонку... Впрочем, нет - остался на середине. Вспомнил слова и, как умел, негромко запел и задёргался в свободном ритме:

Padres, escuchadnos: cesad los tormentos,
Porque nos cansan las morales y los cuentos,
Dejadnos divertirnos por última vez,
Dejadnos deleitarnos con fin de niñez,
Dejadnos parecer orejudos tontos,
Dejadnos dar vueltas como un trompo,
En lo sucesivo conocednos mejor...
¡Viva, viva el amor!

(Слушайте, родители, кончайте мученья,
Нас уже достали ваши нравоученья,
Дайте ребёнку повертеться волчком,
Дайте побыть лопоухим дурачком,
Дайте потусить, дайте стильно одеться,
Дайте насладиться остатками детства...
Вместе жить счастливо будем с этих пор.
¡Viva, viva el amor!)

Миша и представить не мог, к чему приведёт его выступление. Только закончил он петь, как Аня рванулась с места и с воинственным криком '¡Viva, viva el amor!' налетела, подпрыгнула, обхватила руками за шею, ногами - пониже пояса - повисла и впилась ему в губы горячим поцелуем. Всё бы ничего, да только вот не сообразила она, что при своём субтильном телосложении Миша весит немногим больше её самой и не способен выдержать такой натиск. Он и не выдержал. Качнулся, едва не опрокинулся, по инерции шагнул назад - раз, два - наткнулся на край дивана, потерял равновесие и вместе с Аней повалился на диван - спиною вперёд и затылком - об стену! О-о-о-о-о! Опять то же самое! Сколько можно?

Что-то оглушительно треснуло - по счастью, не в голове, а в глубине дивана. Но и голове досталось.

Вследствие перемены положения с вертикального на горизонтальное Аня оказалась сидящей на Мише верхом. Она по-прежнему сжимала в объятиях своего друга и не отрывалась от его губ. Миша не мог ничего сказать - только стонал от боли, а она думала - от удовольствия. Её короткая зелёная юбочка задралась на спину, выставив на обозрение очаровательные белые трусики - но Аня этого не замечала. Миша тоже не замечал. Миша был распят на перекрестии адской боли и райского наслаждения, а в его гудящей от удара голове вертелась фраза из песни про Ану и Мигеля: 'Ella sobre él, hombre y mujer, deshacen la cama.' ('Она на нём, мужчина и женщина, ломали кровать.')...

.......................................................................................................................................

- Та-а-ак, - послышался чей-то насмешливый голос.

Аня оторвалась от Миши, вскочила на ноги и оправила задравшуюся юбку. Миша разомкнул глаза и сквозь радужные круги увидел стоящего в дверях человека в пятнистой камуфляжной форме. Злобной вороною пролетела тьма. 'Ты попал, чувак!' - каркнула она и махнула по лицу чёрным крылом.

- Папа, это Миша, - бросилась к вошедшему Аня. - Он хороший. Он не такой, как все, - и, раскинув руки, встала на пути, пытаясь заслонить любимого друга. Бесполезно.

- Очень приятно, очень приятно, - усмехнулся папа, отодвинул дочку и подошёл к дивану. - Очень приятно, - повторил он и протянул руку. - Александр Васильевич.

- Миша, - простонал Миша и протянул руку навстречу.

Александр Васильевич сжал её крепко, но осторожно, и плавно возвратил Мишу в вертикальное положение.

- Я, кажется, не вовремя? - с иронией осведомился он. - Ну, извините, не знал. Меня не предупредили, - и, переменив тон, обратился к дочери: - А что, Анюта, смотри, какая погода хорошая. Чего тебе здесь сидеть? Сходила бы, погуляла. И воздухом подышишь, и на солнышке погреешься, и в гости к кому-нибудь заглянешь - а мы с молодым человеком немного побеседуем.

- Папа! - отчаянно воскликнула Аня. - Ты обещал!

- Что обещал? Побеседуем и всё.

- Папа! Знаю я твои 'беседы'!

- Анюта, это приказ.

- Есть, сэр! - Аня демонстративно вытянулась в струнку, щёлкнула каблуками по паркету, руку приложила к голове, кругом повернулась - раз, два - и чётким строевым шагом вышла за дверь.

- Ну и характер, - покачал головою Александр Васильевич. - Вся в меня... А скажи-ка, приятель, - обратился он к Мише, - сколько их у тебя уже было?

- Чего? - не понял Миша.

- Не чего, а кого, - поправил Александр Васильевич. - Девчонок. Таких, как Анютка. Глупых, доверчивых, на всё готовых. Сколько?

- Аня не глупая... - возмутился Миша, но Александр Васильевич перебил - и перебил сурово:

- Ты не уклоняйся. Я тебе задал вопрос и хочу получить ответ. Так сколько?

Миша молчал.

- Давай-давай, колись, - не отставал Александр Васильевич. - А то вы сейчас все такие шустрые: раз - и готово, а как отвечать - в кусты. Ну, сколько: одна, две, три?

'Тысяча три,' - хотел было ляпнуть Миша, но вовремя передумал. Слишком уж мрачно глядел на него Александр Васильевич.

- Ни одной, - признался Миша.

- Вот как? - разыграл удивление Александр Васильевич. - Ладно, поверю, - и опять переменил тон: - А ну ко мне! Сюда! Смотреть в глаза! Обмануть меня захотел? Не выйдет. Я таких, как ты, на раз раскусываю, понял? По глазам вижу. Если соврал - берегись!

- А что? - болезненно воскликнул Миша. - Бить будете? Ну бейте - мне не привыкать! Меня сто раз били.

- Бить? - усмехнулся Александр Васильевич. - Это ни к чему. Я всего лишь дотронусь до тебя пальцем. Вот так - одним пальцем - раз - и всё. Больно не будет. Ты ничего не почувствуешь. Будешь жить себе поживать да радоваться, что легко отделался. А через неделю ляжешь и умрёшь. Или через две недели. Или через месяц. Как мне будет угодно. И никакое вскрытие ничего не покажет. Понял? Вот и хорошо. Шутить со мной не советую. И врать тоже. А сейчас замри и не дёргайся.

Александр Васильевич посмотрел Мише в глаза. Долго-долго смотрел. Пристально. Неотрывно. Внимательно. Словно мысли читал. И чем дольше смотрел, тем сильнее менялся в лице.

- Ничего не понимаю, - наконец признался он. - Что ты за человек? В первый раз такое вижу. У тебя в глазах сотни женщин - и вместе с тем ни одной. Как это может быть?

- Не знаю, - развёл руками Миша.

- Очень интересно, - Александр Васильевич был явно озадачен. - Ну ладно, пусть так, - и снова повторил свой коронный манёвр: - А скажи-ка, приятель, какие у тебя отношения с девицей лёгкого поведения по имени Оксана? - многозначительно помолчал и добавил: - Что, не ожидал? Думал, не знаю? Нет, братец, я знаю гораздо больше, чем тебе кажется. Так какие?

- Близкие! - отчаянно выкрикнул Миша. - Очень близкие! Ближе не бывает! Да! И делайте со мной что хотите! Я не боюсь!

- Врёшь, - упрекнул его Александр Васильевич.

- Не вру! Я люблю! И Оксану! И Аню! И всех-всех-всех! А иначе я просто не умею! - Миша отскочил в угол, затравленно прижался спиною к стене и громко, вдохновенно запел:

Звездой Дорельяно
Горит небосклон.
О, выйди, Оксана,
Скорей на балкон!

- Да что ж такое... - Александр Васильевич уже не знал, что делать.

- То! - кричал Миша. - Я люблю! Вас! Всех! Несмотря ни на что! Все меня гонят, все ненавидят, все угрожают, все бьют - а я всё равно люблю! Да! Люблю! И буду любить! До последнего вздоха! Вот так!

- Подожди...

- Нет! Я скажу! Вы хотите правды? Вот вам правда! Я люблю! Я борюсь ЗА вас - против ненависти и ревности, против зависти и жестокости, против злобы и разрушения - но пока что проигрываю эту борьбу! А вы - вы же ничего не понимаете! Я один, но я не боюсь! У меня есть цель, и я достигну её, чего бы мне это ни стоило! А вы - делайте что хотите! Гоните, убивайте, тыкайте пальцами - я не боюсь! Я люблю! - и сорвался в грохочущий водопад слёз.

- Ну-ну-ну, - покачал головою Александр Васильевич. - Ты чего это тут развёл? Тоже мне... Мужик, называется.

- Я не мужик, - возразил Миша. - Я человек. Потому и плачу. Не плачут лишь восковые куклы да каменные статуи. А я человек. Живой. Настоящий. Тёплый. Пока ещё... Вот.

- Ладно, хватит, - Александр Васильевич не был склонен к сентиментальностям. - Вытри сопли и послушай. У тебя с Анюткой серьёзно?

- Нет, - проводя запястьями по глазам, ответил Миша. - В смысле, ничего не было... Но я её люблю.

- Любовь-морковь, - проворчал Александр Васильевич. - Супа из неё не сваришь. Надо чего-нибудь посущественнее. Ну так вот тебе моё слово. Учись. Оканчивай школу. Получай профессию. Вставай на ноги. Делай предложение. Женись. Тогда - пожалуйста, в полное своё удовольствие. Но не ранее. Разврата не терплю. За Анютку порву на месте. Я человек военный и выражаюсь прямо. Моё слово окончательное и обсуждению не подлежит. Ясно?

- Ясно.

- Вот так. На том и договоримся, - Александр Васильевич протянул руку, и Миша пожал её - несильно, как мог. - Давай, успокаивайся. Чаю попьём. Я ведь добрый - когда не злой. Со мной по-хорошему - и я по-хорошему. В противном случае отвечаю жёстко. Вот так.

За чаем Александр Васильевич задавал Мише вопросы: где живёт, где учится, где работают родители... Миша отвечал. И только на вопрос о выборе профессии ответить не смог.

- Не знаю. Пока не определился.

- Это плохо, - упрекнул его Александр Васильевич. - Пора определиться. Не маленький уже. С девчонками вон кувыркаешься.

Миша опустил глаза в чашку.

- Ладно, ладно, - снисходительно отступил Александр Васильевич. - Чего уж там... А насчёт работы подумай. Время у тебя есть. Ведь наверняка же к чему-то душа лежит. Не может такого быть, чтоб не лежала. Ну вот чего тебе нравится, что ты умеешь делать?

- Ничего, - прошептал Миша. - Я умею только любить. Но за это не платят.

- Да уж, - хмыкнул Александр Васильевич. - За это не платят. Разве что... Но ведь ты же не из таких? Любовью вразнос не торгуешь?

- Нет, - оживился Миша. - Конечно, не торгую. Любовь невозможно купить. Она как солнечный свет - только даром. Может, потому её и не ценят.

- Может быть, - неопределённо согласился Александр Васильевич и вывел разговор на прежнюю тему: - В общем, думай, определяйся. В армию только не загреми. Нечего тебе там делать. В армии люди нужны, а не задохлики всякие.

- Трудно будет, - возразил Миша. - Тут недавно одного моего знакомого забрали. Как ни скрывался - нашли.

- Вот-вот, - кивнул Александр Васильевич. - И я о том же. Одни скрываются, другие ищут. Все при деле. Дожили, называется. Когда-то за честь считалось, а теперь... Хорошо ещё, не всё развалили - на том и держимся. Вот у меня - полный порядок и никаких безобразий. А почему? Да потому что люди настоящие. Проверенные. Бойцы. Не то что ты - недоразумение одно. Смех сквозь слёзы.

- Это вы избиваете на улицах детей и стариков? - нашёл чем ответить Миша.

- Нет, это не мы, - неожиданно спокойно отреагировал Александр Васильевич. - Наш противник другой. И с оружием, и с деньгами, и приёмами боевыми владеет в совершенстве. А мы обязаны владеть ещё лучше. Чтобы защищать стариков и детей, о которых ты так беспокоишься.

- Извините, - пробормотал Миша.

- Ничего. Нам не впервой выслушивать упрёки.

- Вы воевали?

Александр Васильевич неопределённо посмотрел куда-то в сторону.

- Где? На юге?

- Есть такие места, - многозначительно кивнул Александр Васильевич. - 'Горячие точки' называются. Слышал? Вот и хорошо. Вот и не задавай лишних вопросов.

Раздался телефонный звонок. Александр Васильевич снял трубку.

- Да. Можешь возвращаться. Живой. Настоящий. Тёплый. Пока ещё... Что? Пожалуйста, - Александр Васильевич протянул трубку Мише: - Иди, с Анюткой поговори. А то она беспокоится. Не верит, что ты ещё жив. Замучилась ухажёров своих с асфальта соскребать. Ха-ха-ха!

Миша взял трубку.

- Алло.

- Мишка! Живой? Всё в порядке? Что он с тобою сделал?

- Ничего, всё нормально. Всё хорошо. Ты не беспокойся.

- Ладно, иду.

- Ну дела! - покачал головою Александр Васильевич. - Надо же, как за тебя вступилась! Ни за кого ещё так не вступалась. А ну признавайся, чем ты её околдовал?

- Ничем, - развёл руками Миша. - Просто я её люблю.

- Люби, - разрешил Александр Васильевич. - Это сколько угодно. Только помни наш уговор. Я же тебя везде найду, из-под земли достану.

Миша засмеялся.

- Чего смеёшься?

- Да так. Меня уже однажды обещали из-под земли достать.

- И чего? Достали?

- Не-а, не достали, - веселился Миша. - Пришлось самому вылезать. А это было очень трудно.

- Ну, смотри. Я предупредил. Если что - не обессудь. Ты, вижу, парень толковый, сообразительный. Хилый, правда, какой-то - но что-то в тебе есть, определённо есть... А вот и Анютка.

Вошла. Подбежала. Обняла. Вопросительно глянула на отца. Тот понял.

- Ладно, целуйтесь. Это можно. Что ж я, зверь какой? Молодым не был?

Блин, ну я и болван! - запоздало спохватился Миша. - Надо было спросить насчёт Аниной мамы!

Поцеловались.

- Одна она у меня, - вздохнул Александр Васильевич, - вот и берегу как зеницу ока. Дружи с ним, Анюта - он хороший парень. Странный, но хороший.

Миша понял, что сейчас лучше уйти. Пусть они между собой разберутся. Стал прощаться.

- Счастливо, - протянул ему руку Александр Васильевич. - Приятно было познакомиться. Надеюсь, ещё увидимся.

Аня промолчала. Решила не перебивать удачу.

Дома напустились родители: почему самовольно сменил одежду? Нет, они были не против, но Миша проигнорировал обязательный в таких случаях этап согласования, утверждения и испрашивания дозволения - вот в чём была его вина.

Низко наклонил голову. Выслушал молча. Новые впечатления не умещались в мозгу. Только когда начали ругать за несделанные задания, пообещал исправиться завтра. Вроде отстали.

Посидел в тишине, привёл в порядок разбежавшиеся мысли и улёгся спать. Утро вечера мудренее.

С восходом солнца позвонила Аня.

- Привет! Как ты там? Живой? Здоровый? Всё в порядке? Отлично! Слушай, чего скажу: приходи немедленно! Да, прямо сейчас. Папа тебя требует, - и шёпотом, шёпотом, на пороге слышимости: - Ты ему обалденно понравился! Точно! Я знаю, что говорю. Он же великий знаток душ человеческих, любого на раз раскусывает - а тебя не смог. Ты для него загадка. Он теперь от тебя не отстанет, пока не поймёт, что ты такое. В общем, приходи. Что? Уроки? Приноси с собой. Вместе сделаем. Пока.

Миша вздохнул и пошёл отпрашиваться у родителей. Взял сумку с учебниками и тетрадками и твёрдо пообещал вернуться с готовыми заданиями. Поверили. Отпустили.

Аня открыла дверь и пригласила Мишу в комнату. Александр Васильевич ремонтировал диван. Не оборачиваясь, скомандовал:

- Давай, присоединяйся. А то ломать мы все мастера, а как чинить - так никого.

Миша оставил сумку и включился в работу. Сломанной оказалась передняя продольная доска несущей рамы дивана. Требовалось продублировать её снизу другой доской, которую и полировал шкуркой Александр Васильевич. Миша дополировал до конца, снял напильником фаски, закруглил углы, ещё раз прошёлся шкуркой - умело и аккуратно. Приходилось ему заниматься такими делами у Володи. Вдвоём просверлили отверстия и завинтили шурупы. Диван стал как новый - даже крепче.

- Вот это другое дело, - присел на него Александр Васильевич. - А то ночью книжки подкладывать пришлось. Ты молодец, парень. Не только ломать умеешь. Силёнок маловато - это да... Тебя в школе-то как, не обижают?

- Нет. Раньше обижали - теперь нет.

- А то смотри: если что, обращайся. Решим полюбовно твои проблемы.

- Спасибо, я свои проблемы решаю сам.

Александр Васильевич посмотрел с уважением.

- Однако! Характер тот ещё! В чём душа держится, а туда же... Слушай, занялся бы ты собою, а? Подкачался бы немного? Нет, я понимаю, не всем дано - но на тебя же смотреть жалко. Тебя же любая девчонка соплёй перешибёт. А хочешь, я с тобой займусь? Покажу чего надо, дома сам поработаешь - хоть как-то защитить себя сможешь. А то ведь какая-нибудь шваль прицепится - и привет.

- Нет, спасибо, - снова отказался Миша. - Я всё понимаю, но мне нельзя. Я Дорельяно, любовь - моя единственная защита, а золотой свет - единственное оружие.

- Ещё бы тараканов из головы повыгонять, - вздохнул Александр Васильевич. - А что это такое: Дорельяно, золотой свет? Анютка всё тоже говорит...

- Дорельяно? - задумался Миша. - Дорельяно - это любовь. Без ревности и ненависти. Несмотря ни на что. И все умеющие так любить составляют род Дорельяно. А золотой свет - вот он, - Миша сосредоточился и показал.

Александр Васильевич вытаращил глаза.

- Ничего себе! Как это у тебя получается?

- Легко. Всё дело в силе желания. Этот свет можно дарить. Продать нельзя, а подарить можно. Мне подарила одна девочка, а я... Хотите вам подарю?

- Нет, спасибо, - в свою очередь отказался Александр Васильевич. - Нам светиться не положено. Анютке вон подари - пусть балуется.

- Уже подарил.

- Уже? Ну шустёр! Наш пострел везде поспел. Ладно, это можно.

- Она сама попросила.

- Сама? Охотно верю. С её-то характером... А что, Анюта, ты тоже так умеешь?

- Нет, - подала голос Аня, молча убиравшая инструменты и оставшийся после ремонта мусор. - У меня пока не получается.

- Как не получается? - вскинулся Миша. - Очень даже получается. Тогда, в первый раз, и вчера, во время танца.

- Когда? Я не заметила.

- А я заметил. Слушай, а может, и со мной так было? Свет зажигался, а я не замечал? И у Оксаны на вечеринке. Может, он на подсознательные желания тоже реагирует?

- Так-так-так, - прервал его Александр Васильевич. - Куда-то мы уже не туда заехали. Вот что, Анюта, оставь-ка ты нас ещё разок, а через пару часов возвращайся. Тогда уже я вас оставлю - и надолго. Делайте без меня что хотите... в рамках дозволенного.

- Хорошо, папа, - Аня надела туфли и вышла за дверь.

Глава 6.

- Я с ней вчера поговорил, - начал Александр Васильевич. - О тебе расспросил, многое узнал. Ты, оказывается, интересный человек. И стихи сочиняешь, и язык иностранный учишь. Ну, стихи - это так, перед девками повыпендриваться, а язык - это хорошо. Это пригодится. А говорил, ни к чему душа не лежит.

- Не знаю, - растерялся Миша. - Язык - это другое. Я не думал о нём в смысле работы. И вообще... Вот, помню, в детстве: играешь, играешь, а потом в голову - бац: а ведь когда-нибудь я стану взрослым. И придётся мне где-то работать. Неужели у меня получится? Я же ничего не умею. Очень не хотелось взрослеть.

- Ничего, - утешил его Александр Васильевич. - Все через это проходим. Ты парень способный. На худой конец будешь диваны ремонтировать. Это у тебя хорошо получается.

- А вы? Как вы поняли, что ваше призвание - быть военным? - в свою очередь поинтересовался Миша.

- Имя у меня такое, - полушутя ответил Александр Васильевич. - Был бы Михаилом Васильевичем - стал бы великим учёным, был бы Николаем Васильевичем - стал бы великим писателем, был бы Иваном Васильевичем... н-да... А Александру Васильевичу одна дорога - в армию.

- Если бы вы согласились принять золотой свет, я бы для вас другое имя придумал, - задумчиво произнёс Миша. - Это можно.

- Какое имя?

- А´льваро. Дон Альваро Дорельяно.

- Почему?

- Так ведь вы же АЛександр ВАсильевич РО...

- А? Точно! Надо же! Сколько лет ношу это имя - а до такого не додумался! Ну, парень - ты гений! Ты мне нравишься.

- Да чего там, - смутился Миша. - А можно ещё спросить?

- Спрашивай.

- Вы только не сердитесь. Если что, не отвечайте.

- Я сам решу, что мне отвечать. Спрашивай.

- У Ани есть мама?

Александр Васильевич замолчал и погрузился в воспоминания. Вернулся нескоро.

- Была, - наконец-то ответил он. - Была и нет. Убили.

- Ой, - похолодел Миша. - Извините. Я зря спросил.

- Спросил, так слушай, - не дал ему увернуться Александр Васильевич. - Да, ты прав: там, на юге. Давно, ещё до развала. Мы тогда там служили. Всё было тихо. Они особо не шебуршились - боялись, гады. А как развалили страну, так головы и поподнимали. Свобода, понимаешь, демократия, независимость... Многие сразу поняли, что это за 'независимость' такая будет - семьи свои подальше отправили и мне посоветовали. А как я свою Ольгу отправлю, когда она вот-вот родит? Нет, думаю, подожду. Родилась Анютка. Маленькая такая, тихенькая, глазки синие-синие - смотрят, смотрят внимательно. Пару месяцев подождал. При случае отправил обеих. Никогда себе не прощу, - Александр Васильевич снова замолчал. - По дороге на них напали. Обстреляли машину и ушли. Быстро ушли. Тогда ещё боялись. Одна Анютка и осталась в живых. Маленькая, совсем маленькая. Повезло. Вроде не в рубашке родилась, а поди ж ты... Я как узнал... Честно тебе скажу: жить не хотелось. А как принесли мне её, как взял её на руки, как глянул в синие глазки - так и пришло: вот ради этой малышки, ради этой крошечки мне теперь жить. Одна она у меня. Всё, что осталось.

Александр Васильевич заплакал. Сильный человек, офицер, воин, прошедший такое, чего не вообразить жителям мирных пасторалей - оказывается, он тоже умел плакать. Потому что на всякую силу другая сила найдётся.

Миша притих. Миша обдумывал услышанное. Миша старательно делал вид, что его нет. Напрасно.

- Главное, рассказать некому, - продолжил Александр Васильевич. - Мамы нет, отца нет, Анютке - никогда, а друзьям... у них свои печали. Только тебе.

- Я понимаю.

- Ничего ты не понимаешь.

- Я понимаю, что вам больно. А если кому-нибудь больно, значит, больно и мне. Жаль, я не могу взять на себя часть вашей боли.

- И не надо. Это моя боль, и мне с ней жить.

Александр Васильевич снова замолчал, закрыл глаза и обхватил голову руками. Миша пододвинулся к нему и ярко-ярко зажёг свой золотой свет. Через некоторое время услышал:

- Спасибо.

- Пожалуйста. Вы плачьте, плачьте. Настоящие люди плачут. Не плачут лишь восковые куклы да каменные статуи. А вы не каменный. Вы живой. Настоящий человек.

- А ты психолог. Знаешь, что говорить. Рассказал я тебе - и легче стало. Не знаю, надолго ли... Слушай, может, тебе в целители податься? У тебя получится.

- Ой! Я подумаю.

- Подумай. Ну а дальше... Вывели нас оттуда. Анютку к тёще отвёз - к бабушке её. Навещал при возможности. Потом была война, командировки и много такого, чего тебе лучше не знать. Анютка подросла, самостоятельная стала. Забрал её с собой. Так мы с тех пор и вместе - то туда, то сюда. Теперь понимаешь, почему я о ней беспокоюсь? Она для меня - всё. Вся моя жизнь. Свет и смысл. Радость и призвание. Я и жениться больше не стал - только ради неё. Хочешь мне помочь - позаботься о ней. Проследи, чтобы ничего не случилось. Буду благодарен.

- Да, конечно.

- И ещё. Анютка ничего не знает. Совсем же крошечная была - разве ж могла чего запомнить? А потом... Сказал ей, что мама живёт в далёкой стране. Маленькая была - поверила, а выросла - не переспрашивает. Ну и ладно. Обещай, что ничего ей не скажешь.

- Да, конечно. Обещаю. Не скажу. Скажите ей сами. Она уже большая. Она поймёт.

- Для меня она всегда будет маленькой.

- Но это же неправильно! Так нельзя! Ну почему, почему все родители считают своих детей маленькими, даже если те уже сами родители? При этом чужих детей маленькими не считают. Вот вы сейчас разговариваете со мной как со взрослым - и это очень ценно для меня. А с Аней не хотите. А мои родители - наоборот: с Аней как со взрослой, а со мной - как с ребёнком. Почему? Вам же хочется поговорить - поговорите с той, которая этого ждёт, которая более всего об этом мечтает. Ведь это же беда какая-то: родители не хотят говорить с детьми - откровенно, на равных, как со взрослыми. А потом удивляются, почему дети бегут из дому. Да потому и бегут, что тоже хотят с кем-то поговорить - хоть с кем-нибудь - хоть где-нибудь найти понимание и любовь. За пару живых, тёплых слов готовы пойти с кем угодно, с любым злодеем. Понимаете, о чём я? Поговорите с Аней, поговорите - тогда и беспокоиться за неё меньше придётся.

- Ты думаешь?

- Я не думаю, я знаю!

- Мальчишка, - покачав головой, усмехнулся Александр Васильевич.

Вернулась Аня. Александр Васильевич посмотрел на часы, встал, собрался, обнял дочку, пожал руку Мише и вышел за порог.

- Счастливо, ребята. Думаю, без меня не заскучаете.

- Ну что? - дала себе волю Аня. - О чём вы говорили? Докладывай.

- Да так, вообще...

- Ясно. Про маму рассказывал.

Миша дёрнулся и отвернулся, дабы не нарушить данное обещание.

- Точно, - укрепилась Аня в своей догадке. - Рассказал про маму и потребовал ничего мне не говорить. Ну и не говори - я и так всё знаю.

- Знаешь? - выдал свою осведомлённость Миша. - Откуда?

- Он сам рассказывал. Правда, не мне, а бабушке - но я всё слышала. Они за столом сидели, а я тут же в кроватке спала. Вернее, делала вид, что спала. Так обо всём и узнала. Сама-то, конечно, ничего не помню. Папе не говорю - незачем его волновать. Вообще этой темы не касаюсь.

- Но почему? - воскликнул Миша. - Он же у тебя хороший, он тебя любит и понимает! Не то что мои родители... Почему вы не можете поговорить? О самом важном, о самом болезненном, о том, что мучает вас обоих? Аня! Ты же легко сломала барьеры между мной и собой - почему ты не можешь сделать то же самое с папой? Почему он не может - такой большой, сильный, бывалый? Почему? Сколько же в этом мире барьеров, сколько барьеров! Между самыми близкими людьми! А уж между далёкими... - Миша махнул рукой.

Аня задумалась.

- Поговорить? Ты считаешь, надо поговорить?

- Да! Только так. Поговори с ним. Как со мной. Расскажи обо всём. Честно и откровенно. Прямо и начистоту. Он это любит. Он поймёт. Вы же уже сто лет знакомы.

- Да, конечно, - растерялась Аня. - Мне как-то в голову не пришло.

- А зря. Нам вообще очень редко приходят в голову умные мысли - всё больше какая-то ерунда. Считаем себя бывалыми, сильными, большими, а на самом деле... Тычемся как слепые котята. Родители хотят любить детей, но не знают как - дети хотят любить родителей, но не знают как. А потом дети сами становятся родителями - и всё повторяется. Кто разорвёт этот порочный круг? Сколько же в мире неприятия, отчуждения, отвержения! И как же мало любви! Слишком мало любви!

Аня подошла к Мише и обняла за плечи.

- Не печалься. Любовь есть. Ты, я и она - между нами.

- Да, конечно, - Миша вздохнул и посмотрел Ане в глаза. - Знаешь, твой папа меня изменил. Я стал задумываться над такими вещами... Я стал...

- Серьёзным?

- Ответственным.

- Взрослым?

- Да. Только в хорошем смысле. Ведь можно же быть взрослым и не быть живым мертвецом?

- Можно. Иначе не стоит жить.

- Настоящим человеком. Как дон Хуан. Как Анна Владимировна. Как твой папа. Ответственным. Сильным. Надёжным. Я считал себя ответственным, но только сейчас понял, что это такое.

- Что?

- Ответственность. Это... Как бы тебе объяснить? Вот ты, Аня - такая маленькая - как капелька воды - но весь мир отражается в тебе - как в капельке воды. И если я отвечаю за тебя - значит, отвечаю за весь мир. Я не могу отвергнуть ни кусочка этого мира, потому что иначе мне придётся отвергнуть кусочек тебя. А где кусочек, там и другой. Нет, это невозможно. Невозможно вот тут быть ответственным, а вон там - безответственным. Невозможно разделить самого себя. Извини, я ещё не додумал эту мысль, но одно уже понял: отвечать можно ТОЛЬКО за ВЕСЬ мир. Потому что мир един. И стоит хоть что-нибудь в нём отвергнуть, он тут же начнёт разваливаться на куски. Понимаешь? ВСЯКОЕ отвержение безответственно - по отношению ко всему миру и к любой его части. Быть ответственным - значит, не отвергать, быть ответственным - значит...

- Любить.

- Да. Только так. Несмотря ни на что.

- А знаешь, Миша, - очень серьёзно сказала Аня, - я тоже это поняла. Прошлой ночью. Папа же и со мной поговорил. После того как ты ушёл. Я потом долго думала. Почти до утра. И хочу тебя спросить... Давай ляжем на диван. Он теперь крепче нового, да и мы с тобой тоже. Взрослые, ответственные. Плохого не сделаем. Ложись.

Легли. Обнялись. Посмотрели друг другу в глаза.

- Хочу тебя спросить, - продолжила Аня. - Ты говоришь о любви - и говоришь не впустую - но всё же... Любить можно всех, а что-то другое... Ты понимаешь, о чём я?

- Понимаю.

- Представь: вернётся завтра Эскапелья - кого ты выберешь: меня или её?

- Погоди, Анечка, дай подумать. Любовь решает все проблемы - решит и эту.

- Подумай, Миша, подумай. Я ведь не о себе беспокоюсь - выбери Эскапелью - я всё равно буду любить тебя, несмотря ни на что. Я беспокоюсь о нашем деле. Нельзя же так, чтобы всем вместе... Нехорошо. Неправильно. Ненормально. Как Оксана - нехорошо. Даже не за деньги. Ведь это какой повод для ханжей и моралистов облить нас грязью, обвинить в разврате и опорочить в глазах всего мира! Вот я о чём.

- Понимаю. Но я ещё не определился.

- А надо определиться, Миша. Мы уже взрослые. Это дети могут играть - а взрослые должны определиться.

- Да, Анечка, ты права. И решение где-то близко. Поцелуй меня - и я его найду.

Поцеловались. Снова посмотрели друг другу в глаза.

- А если сейчас кто-нибудь целует Эскапелью? - спросила Аня.

- Прекрасно! - не задумываясь, воскликнул Миша. - Просто замечательно! Чем больше в мире любви - тем лучше! Если она согласна - значит, он её любит! Её не обманешь - она видит все мысли! Я бы обнял его крепко-крепко, я бы назвал его своим братом! И если бы даже... если бы даже они... я был бы за них рад!

- Вот ты какой, Миша. Без ревности и ненависти...

- Да. И знаешь, я всё понял. Нам нужно больше общаться. Больше уделять друг другу внимания. Доброго внимания. Больше прощать, понимать, уступать, входить в положение. Больше любить. Тогда всё и сложится. Собраться всем вместе: ты, я, Эскапелья, Слава, Оксана... и ещё, и ещё, и ещё... - собраться и поговорить. Честно и откровенно. Прямо и начистоту. С любовью. С желанием уступить. Так и определимся - все вместе. И чтобы нас было больше. Чтобы каждый нашёл своё счастье. А лучше всего научиться читать мысли - чтобы уступить тому, кто любит сильнее.

Аня отодвинулась к стене.

- Мишка, ты гений! Вот так вот запросто всё разрешил. Как тебе удалось?

- С любовью, Анечка, с любовью. Любовь - универсальный ключ от всех замков и загадок.

- Верю. Ну что, пора за уроки?

- Пора.

Поднялись с дивана. Сели за стол. Достали учебники и тетрадки. И начали делать - сосредоточенно и внимательно - с полной серьёзностью и ответственностью. Подсказывали, помогали друг другу. Закончили. Миша собрался домой. Аня осталась ждать.

Дома - с порога: 'Сделал уроки?' Вынул из сумки, сунул под нос: нате, смотрите! Вечный вопрос... Только отстаньте.

Взглянули, проверили. Ложь это всё и лицемерие. Нужен им Миша лишь для того, чтобы срывать на нём лютую неутолимую злобу. Найти бы повод... А вот и повод:

- Почему так поздно? Почему не позвонил?

Низко голову наклонил. Выслушал молча. Привык. Отстали. Ушли к себе в комнату - обсуждать подорожание мяса и утолщение талии.

Вот ведь проблемы-то у людей - прямо трагедии! Автобус не подошёл - проблема, ботинки порвались - трагедия, сын уроки не сделал - катастрофа, деньги пропали - вообще конец света! А рядом живёт человек - носит в себе страшнейшую боль и благодарит каждого, кто согласен выслушать с добрым вниманием. Какие же мы разные! Один оплакивает пропавшие деньги, а другой - погибшую любовь. Один сокрушается по поводу рваных ботинок, а другому не на что эти ботинки надеть. Один отворачивается от грязи, а другой безнадёжно мечтает увидеть хотя бы грязь. И ещё неизвестно, кто из них по-настоящему слеп.

На следующий день снова отправился к Ане. Родители недовольны - ну и пусть: они всегда недовольны, им что ни сделай - всё плохо.

Встретились. Улыбнулись. Поцеловались.

- Может, в кино сходим?

- Пошли.

Два часа просидели в темноте. Просто сидели рядом. Радовались близости. Вышли на улицу.

- Красота!

- Свет после тьмы!

- Весна!

- Настоящая!

- Тёплая!

- Будто всегда так было!

- Будто мы знаем друг друга целую вечность!

- А ведь познакомились неделю назад!

- Неделю и сто дней, - уточнила Аня.

- Ах, да, конечно, - улыбнулся Миша.

Вторая неделя знакомства отличалась от первой: Миша спокойно ходил в гости к Ане. Однажды застал Александра Васильевича. Тот снова выразил желание пообщаться. Предлагал варианты будущей профессии. Миша кивал и обещал подумать.

- Мне уйти? - спросила Аня.

- Останься, - буркнул Александр Васильевич.

Поговорили, - обрадовался Миша.

Неделя завершилась тремя выходными днями, одним из которых был зелёный праздник весны. В последний вечер вернулся Александр Васильевич.

- Журналюги! - швырнул он на стол прочитанную по дороге газету. - Пишут всякую хрень. Вот уж кем тебе быть не советую, - обратился он к Мише. - Подлая профессия. Вторая древнейшая. Рыщут повсюду, как шакалы, выслеживают, вынюхивают и чуть что: 'Караул! Нарушение прав человека!' Словечек заморских нахватались. А я тебе так скажу, по-простому, по-нашенски: чтобы иметь права человека, надо быть человеком. Вот и всё. А у гадины одно право - сдохнуть. И как можно скорее.

Миша растерянно хлопал глазами.

- Ты ж посмотри, чего они пишут! - не мог успокоиться Александр Васильевич. - Кого защищают! Тех гадов, которых давить надо! Вот до чего дошли!

- Они тоже люди, - робко возразил Миша. - Пусть даже и плохие. Кого вы называете гадами.

- Люди? - поморщился Александр Васильевич. - Да, люди. Но другие. Другой язык, другая вера, другие обычаи. Всё другое. И нас они за людей не считают. Мы для них свиньи, которых надо резать.

- А они для нас гады, которых надо давить, - напомнил Миша.

- Точно, - непонятно с чем согласился Александр Васильевич.

- А всё-таки они люди, - стоял на своём Миша. - Как мы. Те же руки, ноги, голова, сердце, способное не только ненавидеть, но и любить. Вы же любите Аню и... - Миша замялся.

- И Ольгу люблю, - несмотря на присутствие дочери, произнёс Александр Васильевич.

Поговорили, - укрепился в своей догадке Миша и продолжил:

- ...а тех, других, ненавидите. А они, наоборот: любят своих жён и детей, а нас, других, ненавидят. Потому что не понимают. Всё непонятное вызывает у людей страх и ненависть. Вызывает желание отпихнуть, оттолкнуть, уничтожить. Вот я смотрел фильм: там люди хотели уничтожить мыслящий океан далёкой планеты - просто за то, что не могли его понять. Просто за то, что он другой. Люди считают инопланетян злобными агрессивными захватчиками - а инопланетяне не такие. Они хорошие, добрые, светлые...

- Ты уверен? - перебил его Александр Васильевич.

- Да! - убеждённо воскликнул Миша. - Девочка со звезды подарила мне золотой свет, и я...

Александр Васильевич как-то странно посмотрел на Мишу и тоном специалиста по определённого рода заболеваниям произнёс:

- Ну-ну, молодой человек. Продолжайте, продолжайте.

- Не верите? - надулся Миша. - Ну и зря. Люди разучились верить в чудеса. Люди вообще разучились верить. Им подавай доказательства. А я не разучился. Я вам верю. Верю, что те, другие - плохие люди. Верю, потому что вы имели с ними дело, а я нет. Но я никогда не поверю, что в целом народе не найдётся человека, способного вести себя ответственно. Человека, понимающего, что все мы прежде всего люди, а потом уже те или другие, понимающего, что общее между нами важнее различий, понимающего и умеющего любить. Человека, похожего на меня.

- Может, и найдётся, - хмыкнул Александр Васильевич.

- Вот бы мне с ним поговорить! - размечтался Миша. - Улыбнуться, обнять, назвать своим братом. Подарить золотой свет. А он бы подарил другим. Так и закончилась бы эта вражда.

- Неплохо бы, - поддержал Александр Васильевич. - Но далеко от реальности.

- Далеко, - согласился Миша. - Между нами барьеры, барьеры... А я вижу! - неожиданно воскликнул он. - Я вижу его! Это мальчик - такой же, как я! Такой же неприкаянный, одинокий, отверженный. Он тоже страдает от барьеров, тоже мечтает их сломать. Тоже мечтает с кем-то поговорить. А вокруг него взрослые. Они считают себя большими, бывалыми, сильными, а на самом деле напуганы, как малые дети, и озлоблены, как дикие звери. Они убеждают мальчика: те, другие - грязные свиньи, твой долг - резать их при первой возможности. А мальчик не соглашается. Мальчик любит. За это его презирают.

Миша очнулся. Александр Васильевич смотрел на него во все глаза.

- Что с тобой?

- А? Это откровение. Такое случается.

Александр Васильевич глянул с подозрением.

- Ну и ну! Видения, откровения, инопланетяне. Чёрт знает что. Чем у тебя голова забита? Слышь, парень, проветри её на досуге. Пыль тряпочкой смахни, мусор повыбрасывай, тараканов повыгоняй. А то не ровён час... Впрочем, - передумал он, - не надо. Не выбрасывай. Пригодится. Расскажешь всё это на медкомиссии, когда тебя в армию призывать будут.

- Но я же видел, - оправдывался Миша. - Видел его как живого. Я предчувствую, что мы встретимся и поговорим.

- Поговорите, - не стал возражать Александр Васильевич. - Это можно. Многие уже говорили... Слушай, может, тебе дипломатом стать? Будешь переговоры вести, с ответственными людьми встречаться, соглашения подписывать. А зайдут переговоры в тупик - зовите нас. Будем продолжать вашу политику. Иными средствами... Однако мы заболтались, а Анюта сидит скучает. Непорядок. Давайте, потанцуйте. Я вам музыку принёс.

Александр Васильевич вставил в сиди-плеер принесённый с собою диск, нажал кнопку и сказал:

- Это вальс. Вы хоть знаете, как танцуют вальс? Не знаете? Подергунчики... Всё очень просто. Приглашаешь Анюту. Вот так. Берёшь её рукою за талию. А ты - ему руку на плечо. Смелее, смелее. Это вам не диваны ломать. Руку в руку, глаза в глаза - и вперёд. Слушайте музыку... Эх, ладно, придёт со временем... Всё, не смею мешать.

Сел на диван. Задумался.

А Миша и Аня продолжили танцевать. И танцевали по-новому: вдумчиво, медленно, проникновенно, самозабвенно и вдохновенно, сосредоточенно, углублённо, глядя пристально и влюблённо, словно читая мысли, словно сливаясь друг с другом, с волнением постигая необыкновенные тайны, скользя по волшебной радуге ощущений к неведомым звёздам чарующих отношений. Музыка учила их: легонько поправляла, тихонько подсказывала, звала и манила за собою - по кругу, вперёд, adelante... Танец, танец, божественный танец... Миша остановился, зажёг свой золотой свет и положил руку на Анино сердце. Аня засветилась. Александр Васильевич увидел и произнёс:

- Вот, значит, как это делается. Нет, парень, ты не сумасшедший. Ты... святой?

- Нет, что вы!

- А то похоже... Как ты себя чувствуешь, Анюта?

- Ой, папа, так необыкновенно!

- Ещё бы. Сподобилась благодати... И многих ты уже осчастливил?

- Только Аню.

- Вот как? Первая, стало быть. Анна Первозванная... Что ты за человек, Мишка? Никак не пойму. Странный, но не сумасшедший. Дури в голове полно, но рассуждаешь здраво. На воина не тянешь, но и на пацифиста не похож. С девчонками смел, но деликатен. Хилый - соплёй перешибить - но в то же время силён, очень силён. Просто сила твоя иного рода. Есть в тебе какая-то убеждённость, какой-то внутренний стержень... Кто ты такой?

- Дорельяно.

- Это что, новая религия?

- Нет, это вечная любовь.

- Ладно, я понял, что ничего не понял. Танцуйте.

И танцевали Миша и Аня - танец, танец, ещё один танец - до самого конца диска. А потом - по второму кругу, начиная с первого, великолепного вальса. Музыка выплывала из глубины столетий - древняя благородная музыка - ненужная и неуместная в современном мире - мире телевизионного безумия и заезженно-фальшивого ширпотреба. Солнечная, живая, настоящая музыка - вечная, как сама любовь - несла она по воздуху двух золотых ребят, смешиваясь с ароматом цветущей под окнами черёмухи. Аня смотрела на Мишу, и он отвечал ей добрым многозначительным взглядом.

Слышишь, Мигель, звуки вальса забытого
Голову кружат мою?
Слышу, конечно, Анита -
Вижу, люблю.

Весна разыгралась в полную силу. Выросла новая трава, застенчивые вишни и яблони надели подвенечные платья, а светлыми лунными вечерами заливался на пустыре неутомимый соловей. Солнце дарило радость, но Аня была печальна.

- Что с тобой? - спрашивал Миша. - Анечка, что случилось?

- Ничего, - отвечала Аня. - Может, ещё обойдётся.

- Что обойдётся? Ты больна? Тебя кто-то обидел? Тебе грозит опасность?

- Нет-нет, - успокаивала Аня. - Всё нормально. Я вообще ни при чём.

- А кто? - недоумевал Миша. - Может, я? Может, мне грозит опасность? Тебя кто-то ревнует?

- Нет-нет, Мишенька, тебе ничего не грозит.

- Но что-то же происходит? Какие-то тучи... Я вижу. Я предчувствую. Что-то плохое... Скажи, не бойся.

- Подожди. Скоро всё образуется.

Миша терялся в догадках.

Прошла ещё неделя. Наступил праздник Победы.

Миша собрался в гости. Родители заворчали.

- Что? Опять? Даже сегодня? Даже в праздник не можешь с нами посидеть? Ну и ну! Совсем в чужом доме прописался...

Низко наклонил голову. Честно отсидел два часа застольной повинности, после чего получил разрешение выметаться ко всем чертям. Быстренько выскользнул за дверь.

Тихо беседовали за столом Аня и Александр Васильевич.

- Ты не пьёшь? - спросил он вошедшего Мишу.

- Нет.

- Правильно делаешь. Уважаю. А я вот позволил себе немного. Ради большого праздника.

Помолчал. Продолжил.

- Ведь это ж какая война была - представить невозможно. Столько народу... - закрыл глаза, помотал головой и одними губами, без малейшего звука прошептал что-то нехорошее. - Победили... Как? Нам не понять. Другие люди были. Настоящие. Не то что сейчас. Носятся с выпученными глазами, только и ищут, где бы побольше урвать да подороже продать. Если б сейчас такое... Даже подумать страшно.

Опять замолчал. Тяжёлые мысли бродили в голове.

- Вот почему я, офицер, столько лет отслуживший не абы где - почему я не имею нормального жилья? Я не говорю: престижного, я не говорю: элитного - я говорю: просто нормального жилья. Почему я вынужден добиваться, просить, убеждать, доказывать? Почему мне приходится жить в одной комнате со взрослой дочерью да ещё и радоваться до небес, потому что другие и этого не имеют? Почему я не могу отдать ребёнка в нормальную школу? Я не говорю: в элитную, я не говорю: в частную - я говорю: в обычную нормальную школу? Почему моя дочь вынуждена общаться со всякими подонками, наркоманами, алкашами? Почему...

- Переведите её к нам, - подсуетился Миша. - У нас получше.

- Подумаю. А впрочем... Везде одно и то же. Ну и чему удивляться, что многие уходят? Кто в охрану, кто ещё куда. Это мне совесть не позволяет. Потому что, если все разбежимся, что тогда от страны останется? Тогда приходи и бери нас голыми руками. Ладно, хоть алкаша выкинули. Нынешний... Слушай, Мишка, иди-ка ты в президенты, а? Ты парень умный, толковый, основательный, мыслишь стратегически - при этом добрый, мягкий, интеллигентный - такого и надо. Президент и должен быть добрым и мягким - для международного имиджу - а вот подручные его могут быть и пожёстче. Разберутся с кем надо, порядок в стране наведут - тогда и будет...

- Подумаю.

- Подумай, Мишка, подумай. Спасибо, что пришёл. Поговорил я с тобой, легче стало. Ведь что же это делается, а? Ну ладно, унижают нас, обманывают, недоплачивают, обворовывают, поливают грязью писаки всякие - но нет, им мало: теперь они судят офицера за то, что он выполнил приказ! Вот до чего дожили! Это уже не саботаж. Это уже не провокация. Это прямая диверсия и развал армии!

- Я знаю эту историю, - тихо произнёс Миша. - Я не берусь судить - просто мне жалко убитых людей.

- Мне тоже жалко, - отвернулся Александр Васильевич. - Но ничего не поделаешь. Приказ есть приказ. Вот тот, кто его отдал - тот и должен нести ответственность.

- Неужели, чтобы защитить своих детей, обязательно убивать чужих?

- Бывает, что иначе нельзя.

- А если не выполнить приказ? Сказать: нет и всё. Понести наказание, но остаться собой. И спасти ни в чём не повинных людей. Разве не в этом настоящее мужество?

- Да-а-а, - покачал головой Александр Васильевич. - Если все начнут рассуждать, как ты, никакая армия вообще не сможет существовать.

- Если все начнут рассуждать, как я, никакие армии вообще не будут нужны.

Повисла тяжёлая пауза. Тёмная, душная, чреватая молниями и громом.

- И ты туда же, - раздражённо прошептал Александр Васильевич. - А я-то на тебя рассчитывал. Надеялся. Думал, поймёшь. Нет, ничего ты не понимаешь. Все вы такие: судьи, правозащитники, журналисты. Ничего не понимаете, а берётесь рассуждать.

- Но я и правда не понимаю, - пошёл на попятный Миша. - Пожалуйста, не сердитесь, объясните, и я пойму. Очень-очень постараюсь понять. Мне же тоже не с кем поговорить. Некому задать вопросы.

- Ладно, - смягчился Александр Васильевич. - Попробую объяснить. Дело в том, что ни ты, подвергающий сомнению вековые устои армии, ни судьи, берущиеся нас судить, ни журналисты, поливающие нас грязью - никто из вас не понимает одной простой вещи: нельзя подходить к войне с логикой мирной жизни. Не-льзя. У войны своя логика и свои законы - да, жестокие, да, бесчеловечные - но свои. Непреложные. Хочешь, не хочешь - изволь подчиняться. Это как... не знаю... другая планета. Другой мир. И то, что ЗДЕСЬ кажется ужасным, ТАМ просто неизбежно.

- Неизбежно, - шёпотом повторил Миша это страшное слово.

- Неизбежно, - точно печать на приговоре поставил Александр Васильевич. - Хороший ты парень, Миша. Добрый, отзывчивый, светлый. Чистая душа и чуткое сердце. Ищешь ответы на вопросы. Вечные проклятые вопросы. Не можешь без ответов. Другие могут, а ты не можешь. Хочешь спросить, можно ли избежать жестокостей войны? Можно. Одним-единственным способом: не начинать войну. Всё. Другого пути нет. Хотите остаться чистенькими - не начинайте войну. Слышите? НИ!-КО!-ГДА!

- Никогда, - снова повторил Миша. - Спасибо, Александр Васильевич. Спасибо огромное. И всё-таки: в чём настоящее мужество? А то меня вечно упрекают, что хилый, слабый, сдачи дать не могу, называют тряпкой, дохлятиной, размазнёй. Теперь уже меньше, а раньше проходу не давали. Я обижался, плакал, а потом сидел на пустыре, смотрел на звёзды и думал: в чём настоящее мужество? В том, чтобы размахивать кулаками, или в том, чтобы вести себя ответственно? В том, чтобы быть как все, или в том, чтобы быть самим собой? В том, чтобы исполнять чужие решения, или в том, чтобы принимать свои? В том, чтобы подчиняться приказам, или в том, чтобы слушать собственное сердце? Как вы считаете, Александр Васильевич?

- Я согласен с тобой, - твёрдо произнёс Александр Васильевич. - И насчёт решений, и насчёт самостоятельности, и насчёт ответственности. Но всё это ЗДЕСЬ. ТАМ - совсем по-другому.

- Спасибо, спасибо огромное! - ещё раз поблагодарил Миша. - Вот видите, как просто: вы объяснили - я понял. И не нужно было сердиться.

- Я не сержусь, - вздохнул Александр Васильевич. - Я же знаю, что ты хороший. Я объяснил - ты понял. А другие не понимают. Хуже того, не хотят понимать. Так и норовят укусить за пятку, обгадить, смешать с дерьмом, выставить в чёрном цвете, вонзить нож в спину... Журналисты, правозащитники, судьи... Просто недалёкие обыватели. Чинуши, бюрократы, ворьё... Сколько их? Тысячи? Тьмы? Легионы? А мы - мы просто выполняем свою работу. Тяжёлую грязную работу. Защищаем страну: Анюту, тебя, твоих родителей... И вот этих всех, между прочим, тоже. Защищаем от большой беды. Они ничего не понимают - и не хотят понимать. А мы получаем приказ - и идём. Идём и делаем своё дело. Потому что кто-то должен его делать - ну а кто, если не мы?

- Спасибо, Александр Васильевич, - взволнованно прошептал Миша. - Спасибо огромное! И низкий поклон - за всё!

Встал со стула и поклонился. В ножки. До самой земли.

Александр Васильевич смутился. Встал, пересел на диван и обхватил голову руками. Застыл. Миша примостился рядом.

- Но ведь и мы такие же, - сказал он. - Мы, Дорельяно. Мы тоже с другой планеты. Нас тоже никто не понимает. Гонят, преследуют, хотят убить. Ханжи, моралисты, инквизиторы, судьи... Холодные, самодовольные, не терпящие возражений. А мы - мы боремся ЗА них - против ненависти и ревности, против зависти и жестокости, против злобы и разрушения. Они ничего не понимают. А мы любим их - несмотря ни на что. Кричим, отчаиваемся, падаем - а потом встаём, приходим в себя и снова любим. Потому что кто-то должен это делать - ну а кто, если не мы?

- Спасибо, Миша, - ответил Александр Васильевич. - Я тоже кое-что понял. Такие, как ты, нужны - очень нужны. Чтобы напоминать нам о высшей правде. Чтобы напоминать нам о том, что мы люди. Чтобы люди не перегрызлись между собой. Чтобы сохранили человечность. Чтобы было кому праздновать Победу. Нашу общую Победу.

Положил Мише руку на плечо. Притянул к себе и обнял - крепко-крепко. Миша обогрел его золотым светом. Двое из разных миров - с единой миссией на Земле.

Жизнь продолжалась. Учебный год подходил к концу. Мишина успеваемость выросла, как весенний день. Занятия с Аней не пропали даром - это были вынуждены признать все: и учителя, и родители. Первые ставили высокие оценки, вторые пялились на эти оценки как на новые ворота.

- Надо же! - сипела мать, перелистывая страницы дневника. - Может, оказывается! Может, когда захочет! Я же говорила: голова у него на месте! Вот работать не хочет - это другое дело! Лодырь несусветный! Бездельник, лентяй, оболтус и разгильдяй! Пороть некому! - за этими словами следовал испепеляющий взгляд в сторону отца. - Это всё Анечка! Это всё она! Милая, хорошая, чудесная девочка! Ишь как за него взялась! Так ошмётки и полетели! Может, ещё и не безнадёжен! Может, человека из него сделает!

Миша выслушивал молча.

Аня становилась печальнее - день ото дня. Задумывалась, вздыхала, но ничего не объясняла - просто просила потерпеть. И Миша терпел. Пытался прочитать мысли. Не мог. Заходил с другой стороны. Спрашивал:

- Скоро каникулы. Ты где будешь?

- Не знаю. Наверное, к бабушке поеду.

- А я никуда не поеду. Родители не отпустят. Заставят делать ремонт.

- Понятно.

- Значит, расстанемся до осени?

Вот тут-то Аня и заплакала.

Ещё раз поговорил Миша с Александром Васильевичем. Единственный раз - с глазу на глаз.

- Я разгадал тебя, Миша. Ты человек. Твоё предназначение - быть человеком. Вот и всё.

Миша растерянно молчал.

- Что, слишком просто? Да, просто. Просто, как всё гениальное. Самые простые ответы труднее всего найти - а уж поверить в них просто невозможно. Люди привыкли искать в глубине - они не видят того, что лежит на поверхности. Того, что перед глазами. Люди привыкли всё усложнять. Последую-ка и я их примеру. Твоё предназначение - быть эталоном человечности. Есть же эталоны мер и весов - должен быть и эталон человечности. Это гораздо важнее. И как измерительные приборы поверяют по эталону - так же должны мы поверять по эталону свои помыслы и дела. Чтобы не сбиться с пути. Чтобы сохранить человечность. Чтобы остаться людьми.

Александр Васильевич замолчал. Так молчат люди, готовые признать свою неправоту.

- Знаешь, Миша, я тут подумал... Я говорил тебе про 'реальную жизнь', 'объективные законы', 'логику войны'... А что, если этими словами мы называем лишь собственное бессилие - бессилие навести порядок в своих отношениях и в своей стране. Мы прячем головы в песок неизбежности - от бессилия. Мы ищем оправдания - от бессилия. Мы ходим кривыми путями, потому что не в силах идти прямым. Прямой путь кратчайший, но он же и самый трудный. Ужасно трудный. Для людей он почти невозможен - только для лучей света. Для таких, как ты, Миша. У тебя получится. У тебя всё получится. Ты рождён, чтобы быть человеком. Всегда и везде. При любых обстоятельствах. Несмотря ни на что. Это самое трудное. Труднее ничего нет.

Снова помолчал. Продолжил.

- Я не отказываюсь от своих слов. Насчёт неизбежности, логики, законов - я, безусловно, прав. Но прав по низшему, земному счёту. А вот по высшему, звёздному счёту - прав ты. Ты победил, Миша. Признаю.

- Я победил? - задумался Миша. - Вы сильный человек, прошли столько испытаний, в совершенстве владеете сотнями приёмов смерти, а я - одним-единственным приёмом жизни, и то пока не очень - и всё-таки я победил? Выходит, я сильнее?

- Да, Миша, ты сильнее. Ребёнок сильнее льва.

- А ведь я и пальцем к вам не притронулся.

Теперь уже молчали вместе - глядя друг другу в глаза.

- Знаешь, для чего нужны звёзды? - спросил Александр Васильевич. - Чтобы напоминать нам о мире, который мы потеряли. Чтобы напоминать нам о том, какими мы можем быть - если захотим. Бывало, ночью поднимешь голову, посмотришь на звёзды - а звёзды там яркие-яркие - всю суть человеческую высвечивают, до самого дна - посмотришь на них и подумаешь: зачем это всё? Зачем эти ссоры, схватки, война? Неужели нельзя по-хорошему, по-простому, по-человечески? Но невозможно долго смотреть на звёзды. Приходится опускать голову и заниматься земными делами. А звёзды продолжают светить. Несмотря ни на что.

Свети для нас, Миша. Свети, словно звёздочка во тьме. Напоминай нам о высшей правде. Напоминай нам о том, какими мы должны стать. Чтобы мы не утратили дорогу. Чтобы не сбились с пути. Чтобы не растеряли остатки человечности. А иначе и воевать не за что.

Сменили тему.

- Спасибо тебе за Анюту. Смотри, как она изменилась: стала серьёзной, ответственной, взрослой, бросила свои пьянки-гулянки... Что, думал, не знаю? Нет, братец, я всё знаю. Плохим бы отцом был, если бы не знал. Почему позволяю? Возраст у вас такой: перебеситься надо. Перебеситься, определиться и повзрослеть. Вот потому и не вмешиваюсь. Только в крайних случаях.

- А вы разговаривайте с ней побольше, - посоветовал Миша. - По-хорошему, по-настоящему, по-взрослому. Как со мной. Мы ведь уже не маленькие, всё понимаем. А то к нам относятся как к детям - мы и ведём себя как дети.

- Может, и так, - задумался Александр Васильевич. - Может, вы оттого и беситесь, что мы уделяем вам слишком мало внимания.

- Доброго внимания, - уточнил Миша.

- Да, конечно. И ещё. Хочется сказать тебе что-то важное... Не знаю, как оно называется, как выразить словами... Сказать, что уважаю тебя безмерно - не то. Сказать, что преклоняюсь перед тобою - не то - да и зачем тебе это надо? В общем, не знаю.

- Скажите, что любите меня, - подсказал Миша.

- Ну-у-у... Как-то нехорошо, - замялся Александр Васильевич.

- А почему? Потому что это слово сбилось с пути? Утратило первоначальный смысл? Так давайте вернём ему этот смысл. Поверим нашу любовь по высшему эталону.

- Ты прав. Я люблю тебя, Миша.

- Я люблю вас, Александр Васильевич.

Долго не выпускали друг друга из объятий. А если кто-нибудь увидит в этом грязь, пусть хоть раз в жизни промоет глаза.

Глава 7.

Закончился учебный год. Последняя неделя весны принадлежала летним каникулам. Миша вернулся из школы, швырнул в угол осточертевшую сумку и плюхнулся на диван. Всё! Наконец-то! Свобода! ¡La li-ber-tad!

Долго лежал, размышляя о своём предназначении. Потом неохотно поднялся, достал дневник и посмотрел на годовые оценки. Неплохо, совсем неплохо. Будет чего сунуть в зубы родителям.

Волосы приласкал порыв тёплого ветра. Вовсю разошедшаяся весна дышала наступающим летом. Летом, которое предстоит провести в заточении. Ну и ладно. Чему быть, того не миновать.

Бросил дневник на стол и отправился к Ане. Впервые за долгое время безо всяких уроков.

Аня сидела на лавочке у подъезда. Сидела, уткнувшись лицом в колени, а руки сцепив на затылке. Миша и не узнал бы её, если бы не зелёные волосы - ни у кого таких нет.

- Привет! Что с тобой?

Аня выпрямилась, подняла заплаканные глаза, посмотрела куда-то вдаль - сквозь растерянного Мишу. Сказать, что окончание учёбы не радовало её - значит, ничего не сказать. Она была расстроена, грустна, подавлена - нет, всё не то - убита горем - вот это в самую точку.

- Анечка? - Миша присел рядом.

- Папа уезжает в командировку, - отрешённо проговорила она.

- Туда? - вырвалось из сознания на язык.

- Не знаю. Это же тайна. Конечно, он говорит, что так, на прогулку едет - а я боюсь. Очень боюсь.

Миша обнял Аню за плечи. Что ещё он мог сделать?

- Я предчувствовала, - продолжила Аня. - Давно предчувствовала. Он молчал - а я предчувствовала. Вроде бы всё в порядке - а сердце не на месте. А сегодня сказал - и я поняла. Всё поняла. Догадалась. Я же догадливая - вся в него. Скоро мысли читать научусь.

Миша погладил её зелёные волосы.

- Анечка! Давай думать, что всё будет хорошо.

- Давай, - невесело улыбнулась Аня. - Ничего другого нам не остаётся.

- Постой! - вскинулся Миша. - А ты?

- Я уезжаю к бабушке. Завтра утром.

- Но... ты же ещё вернёшься? - Миша вспомнил, как задавал этот вопрос золотоволосой девочке со звезды.

- Нет, Миша, - всхлипнула Аня. - Сюда я уже не вернусь. В любом случае.

- Значит, мы расстаёмся...

- ...навсегда.

Да! Да! Да! - каркающим эхом раскатилось где-то вдали. - Понял, дурашка? Всё понял? Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

- Нет, Аня! Нет! Не может быть!

- Может, Мишенька, может.

- Нет! Анечка! Почему? Почему каждый раз, стоит мне встретить хорошего человека, как тут же приходится расставаться? Что у меня за судьба такая?

Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

- Не знаю. Зайди к папе, попрощайся. Потом выходи, ещё поговорим.

Поднялся на лифте. Позвонил. Александр Васильевич открыл дверь.

- Анюту видел?

- Да.

- Вот так-то, Миша. Ничего не поделаешь. Такова жизнь.

- Я понимаю. Кто-то должен бороться со злом.

Встречные взгляды столкнулись на полпути. Жахнули вспышкой короткого замыкания. Вопрос - ответ - понимание - без слов.

- 'Тот, кто сражается с драконами, не должен сам становиться драконом,' - как бы невзначай процитировал Миша.

- Это невозможно.

- Возможно.

Снова взгляды - ба-бах! - столкнулись и откатились - каждый в свою сторону, к своей правде.

- Хороший ты парень, Миша. Дури в голове полно, но в одном ты меня убедил. Мы разные. Очень разные. Но вместе делаем одно дело. На этом и разойдёмся.

Обнялись. Крепко-крепко, в последний раз, по-мужски - как равный с равным.

- Иди своим путём, Миша. Иди и не сворачивай. Тогда дойдёшь.

Снова очутился на улице. С Аней столкнулся лицом к лицу. Уже ждала его - на ногах.

- Попрощался?

- Да. Что теперь?

- Давай помолчим.

- Давай.

- Обними меня, Миша. Мне холодно.

Холодно! Солнце печёт по-летнему, а ей холодно! Но Миша понял. Так бывает.

Долго стояли молча. Свет преломившегося дня играл на зелёных волосах Ани - и Миша уткнулся в эти волосы, вбирая в себя их неповторимый аромат. Потом оторвался, отступил, вгляделся в заплаканное лицо - и долго-долго врезал, впечатывал, вжигал в память каждую чёрточку любимого образа. Каждую ямочку, каждый бугорочек, каждую впадинку, каждую ложбинку, каждую плавность и каждый контраст, каждый изгиб и каждую беглость, каждую прядочку, каждую ресничку, каждую прожилочку небесных глазок, маленькую родинку на левой щеке - всё это казалось важным, невероятно важным перед вечной разлукой - как тающая полоска берега вдали, как тоненький лучик солнца на закате, как рюмка коньяку перед смертной казнью. И голос необходимо сохранить.

- Надо же. Прямо как в песне, только наоборот: Ана уходит в море - Мигель остаётся ждать. И ждёт, и ждёт, и ждёт. И плачет, и плачет, и плачет...

- Только не превращайся в камень.

- Не превращусь. Я живой, настоящий, тёплый.

- Да, конечно.

- Dame un beso, amor... (Поцелуй меня, любимая... - строка из песни)

- ...y espera quieto... (...и жди спокойно... - продолжение той же строки)

Поцеловались.

- А если когда-нибудь встретимся? Станем взрослыми, бросим вызов судьбе... Пиши мне, Анечка! Обязательно пиши! Адрес знаешь.

- Напишу, Миша. Обязательно напишу.

- А если вернётся Эскапелья - она нам поможет. Она хорошая, поверь.

- Верю, Миша.

- И знаешь... Если кого-нибудь встретишь... Я буду за вас очень рад.

- Знаю, Миша.

- Ах да, стихи! Я же сочинил для тебя стихи! Те, что обещал. Только вчера закончил. Хотел тебя порадовать.

- Радуй, Миша. Время ещё есть.

- Слушай.

Злобная, холодная,
Тёмная зима
Странницей безродною
Вышла за дома.

Вспомнила несчастная
Молодость свою,
Встрёпанная, грязная,
Села на краю.

Села и заплакала,
Тая и дрожа,
Каплями прохладными
С крыши гаража.

Капелька за капелькой -
Тонкий ручеёк
Первою проталинкой
Весело потёк.

Доброе, просторное
Небо без границ,
Звонкое, задорное
Пение синиц.

Вот и долгожданное
Томное тепло
Солнышко румяное
С юга принесло.

Ласковое солнышко,
Больше не таи,
Выпусти на волюшку
Лучики свои.

Пусть они бездонное
Небо золотят,
В землю раскалёнными
Стрелами летят,

Шустрыми зайчатами
Скачут по стене,
Робкими котятами
Ластятся ко мне.

Вот они, красавчики,
Ясны и чисты -
Жёлтой мать-и-мачехи
Первые цветы.

Радость непомерная
В каждом уголке
Веточкою вербною
Светится в руке.

'Слава и спасение!
Слава и хвала!'...
В это воскресение
Ты меня нашла.

В это воскресение
Вышел я во двор:
Листики весенние,
На небе узор.

Только безнадёжностью
Веяло вокруг:
Дома были сложности,
Предал лучший друг.

Сел я на скамеечку,
Сгорбленный от бед.
Вдруг явилась девочка,
Крикнула: 'Привет!'

Девочка, рождённая
Раннею весной,
Волосы зелёные
Вьются за спиной.

Стройная, изящная,
Ладная во всём,
Птичкою летящая
С тёплым ветерком.

Светлая, волшебная -
Чудно хороша.
Блещут украшения -
Звёздочки в ушах.

Девица-красавица
Дивная на вид -
Хитро улыбается,
Пристально глядит.

Щурится кокетливо,
Знаки подаёт -
Весело, приветливо,
Бровками вразлёт.

Тихою, таинственной
Радостью полны,
Вспыхивают искорки
В глазках озорных.

Милые, красивые,
Ясные глаза
Кисточками синими
Красят небеса.

Озеро безбурное
В ласковой тиши,
Чистое, лазурное
Зеркало души.

Вольное желание
Пляшет на волне -
Доброе внимание
Кроется на дне.

Доброе внимание -
Вечная мечта -
Девочкою Анею
Стала навсегда.

Девочкой бесценною,
Посланной судьбой,
Лучшей, несравненною,
Близкой и родной.

Вот таким вот, Анечка,
Вышел твой портрет -
Можно вешать в рамочку -
Пусть увидит свет.

Фея лучезарная,
Пусть тебе поёт
Сердце благодарное,
Нежное моё.

Сердце непомерное
Словно океан,
Трепетное, верное,
Сильное от ран.

Сердце окрылённое,
Рвущееся ввысь,
Пылкое, влюблённое,
Светлое, как мысль.

Думаю и помню я,
Аня, о тебе,
С целой преисподнею
Сладившей в борьбе.

Помню, как угадывал,
Кто ты... (извини),
Помню, как разглядывал
Волосы твои.

Помню, от скамейки ты
Сделав два шажка,
Прямо на коленки мне
Плюхнулась с прыжка.

Помню изумительный
Блеск зелёных струй,
Помню восхитительный
Сладкий поцелуй.

Помню, как ласкалась ты,
Тайнами маня,
Помню, как призналась, что
Любишь ты меня.

Всю свою весняночку
Помню и хвалю.
Ты же знаешь, Анечка:
Я тебя люблю.

- Весня-я-яночка, - пропела Аня. - Весняночка. Как ты догадался?

- Мысли прочитал. Вот, держи, - Миша протянул ей тетрадные листочки.

Всхлипнула, взяла, глазами пробежала, улыбнулась.

- О-о-о-о-о! Сподобилась благодати... Спасибо, Мишка! Милый, чудесный, хороший! Спасибо тебе за всё! Огромное спасибо!

Выгнулась, вытянулась, плечики расправила - и засияла внутренним светом - ярко-ярко - но в лучах послеполуденного солнца ничего не заметила. А Миша заметил - подмигнул, прищурился - и ответил тем же. Так и стояли они - стояли и улыбались. Аня перестала дрожать.

- Надо же, совсем не холодно! - помолчала и добавила: - Знаешь, Мишка, я теперь не буду плакать. Никогда. Ты не написал - я и не буду. Я же сильная. Я справлюсь. Я же с целой преисподней справилась! Одна! Это что-то! Это вам не хру-мухру! Это... La nobleza obliga. Ха-ха-ха-ха-ха!

Ш-ш-ш-ш-ш, - послышалось шипение уползающей тьмы.

- Ха-ха-ха-ха-ха! - в ответ засмеялся Миша.

- Ой! - спохватилась Аня. - А что же я-то тебе ничего не подарила? Погоди... А, вот, нашла!

В сторону метнулась, что-то схватила - Миша не с ходу смекнул, что это было: маленький осколочек бутылки тёмной - как Анины волосы - зелёный-зелёный - она по волосам да тем осколком - вж-ж-жих! - тонкую прядку откромсала:

- Держи! Нет, погоди, - отдёрнула руку. - Так не годится. Записку другу надо написать. Вот только на чём? А, вот листочек - напишу на нём. Чистым остался тут один листочек - хватит на несколько маленьких строчек. Чем бы написать?

А правда, чем? Сколько вопросов, сколько проблем! Сколько раз приходил Миша к Ане - и каждый раз приносил свою сумку - а в сумке тетрадки, учебники, ручка - без ручки-то как же? - и вот наконец пришёл налегке. А Анины ручки дома - где же им ещё быть? И что? Подняться в квартиру? Там папа. Нельзя. Что делать? Аня первой сообразила. Все свои листочки за пояс заткнула, коротко и резко рукою взмахнула и тем же осколком по пальцу - раз! Миша ахнул:

- Ты чего? - бросился зажимать ранку.

- Отвали! - грубо отпихнула его Аня.

Чистый листок на скамейке расправила и порезанным пальцем хотела написать... Ничего не вышло: всё размазалось и растеклось - только край листка заляпала. Ну и ладно. Передохнула и поверх оставшейся белизны изобразила огромную букву А.

- Держи! - протянула отдельно волосы и листок. - Сам завернёшь, когда высохнет, - и сунула в рот порезанный палец.

- С ума сошла! Отдай немедленно! - Миша не только забрал подарки, но и осколок из Аниной руки выхватил.

Она не сопротивлялась. Дело было сделано.

- Вот ещё тоже, - рассерженно ворчал Миша, размахивая в воздухе окровавленным листком.

- Подумаешь, - фыркнула Аня, на мгновение вынув палец изо рта. - Я дочь Великого Командора.

- Ах, так! - вскинулся Миша. - Тогда я наследник дона Хуана! - и - раз! - закапала кровь на асфальт: кап, кап, кап...

Бросился на скамейку, листок расправил и на обратной стороне размашисто вывел букву М.

- Держи!

- Ты чего? - Аня вынула палец изо рта. - Это же ТВОЙ листок!

- Тьфу ты..! - выругался Миша. - Совсем тут с ума сойдёшь.

- Не ругайся, - Аня разложила на скамейке начало его стихотворения. - Вот, пиши. Не бойся, не размажется - всё видно будет.

Миша ещё раз нарисовал букву М - поверх своей тающей зимы. Ничего не размазалось.

- Теперь я, - Аня перевернула листок и украсила буквою А свой словесный портрет. - Эм-А, Эм-А, - крутила она в воздухе двумя листками одновременно. - МА-МА, МА-МА. У меня никогда не было мамы.

- У меня тоже, - вздохнул Миша.

Они поняли друг друга.

- Перевязать надо, - Миша осмотрелся в поисках подходящего материала.

Ткань. Нужна ткань. Где её взять? Одежда? Да. Но откуда отрезать? Рубашка? Нет. За рубашку убьют. Брюки? То же самое. Носки? Да. Носки можно будет новые купить - денег на это хватит.

Миша нагнулся и тем же осколком отрезал-оторвал от носков верхние, относительно чистые части - вместе с резинками. После нескольких разрезаний-связываний получились заменители бинтов. Одним из них Миша перевязал Анин палец, другим - свой. Так учил его Володя.

Ну, всё - осталось самое трудное.

- Пора?

- Пора.

- Не плачем?

- Нет.

- Прорвёмся?

- Да!

- Любовь?

- И свет!

- Всё одолеем: страхи, напряги, все униженья, все передряги, выйдем из ада, выйдем из нор к солнцу и свету любви... ¡El amor!

- Sin celos...

- ...ni odio.

- Para siempre... (Навсегда...)

- ...y punto. (...и точка.)

- Y ahora vete. (А теперь иди.)

- Sí. (Да.)

Миша отвернулся и зашагал прочь.

- ¡No mires atrás! (Не оглядывайся!) - крикнула вдогонку Аня.

Миша знал, что она это крикнет.

Жизнь потянулась своим чередом. Школы не было - только дом. Хорошо тому, у кого есть настоящий дом - место, где его любят и понимают. А тому, чей дом - тюрьма - что делать? Сидеть - что же ещё.

И Миша сидел. Целыми днями сидел дома. И думал, думал, думал... Думал обо всём, что произошло за последний год. Думал и тосковал. Думал и удивлялся.

Что за судьба у меня такая: одной рукою даёт - другой отнимает? Пришла Эскапелья - ушла Эскапелья, пришла Оксана - ушла Оксана, пришла Аня - ушла Аня. И Александр Васильевич. И Славка. И Анна Владимировна. Вот та действительно ушла. Совсем. Навсегда. Какое страшное слово!

Всхлипнул.

А что осталось? Родители. Эти никуда не денутся. Родители вечны, как рабовладельческий строй. Отняли учебник языка. Сейчас бы позаниматься... Но кое-какие знания в голове остались - это хорошо. Можно повторять про себя. Можно слушать кассету Анны Владимировны. Там песни - красивые песни - на любимом языке.

И Миша слушал. Каждый день. По нескольку раз. Потом надоедало. Опять появлялись мысли. Галдели, метались, хлопали крыльями, будили уснувшие воспоминания.

Воспоминания... Люди ушли, а воспоминания остались. Что ж, человек жив, пока о нём помнят - так, кажется, говорят? Стало быть, вы все живы - все, кого я помню и люблю. Вы живы, пока я жив. И наоборот.

Впрочем, остались и материальные свидетельства. Четыре прядки волос: золотая, крашеная золотом, русая и зелёная. Четыре листочка: замысловатые завитки Эскапельи, кривые каракули Оксаны и крупная кровавая буква А. И пятый листочек - Анны Владимировны - со списком рекомендованных книг. Книги... Листочки складываются в книгу - книгу моей судьбы. Сколько страниц будет в этой книге?

А вот и осколок зелёной бутылки. Он появился недавно, но тоже останется навсегда. Порезанный палец заживёт, а осколок останется. Осколок... Остались одни осколки. Осколки несбывшихся надежд. Осколки прожитой жизни. Обломки кораблекрушения.

Вечером возвращались родители. Смотрели недовольно, но по-разному: отец - с воспитательной угрозой, мать - с откровенной брезгливостью. Они почти не разговаривали с Мишей, но много разговаривали друг с другом - по вечерам, когда Миша, по их мнению, уже спал. А Миша не спал. И всё слышал, хотя и плохо. Родители спорили. Спорили тихо, но тон угадывался. Спорили о чём-то своём, но и о Мише тоже. Между двумя ветвями семейной власти назревал глубокий раскол.

В выходные пошёл гулять - подальше от родителей. Да и погода была хорошая - настоящая летняя погода. Только не радовала она. Делать было нечего, стремиться некуда, общаться не с кем. Паруса обвисли.

Миша присел на скамейку возле подъезда и обхватил голову руками. Может, хоть Каменный Гость подойдёт. Нет, не подходит. Даже тьмы не видать - запропастилась куда-то. Совсем никому до меня нет дела.

- Мяу, - послышалось возле ног.

Миша открыл глаза.

- Лучик?

- Мяу, - ответил чёрный котёнок.

- Лучик! Милый, хороший, славный! - Миша схватил его на руки и посадил на колени. - Где же ты пропадал? Я тебя совсем забыл! А ты меня не забыл, не бросил в трудную минуту! Ты лучше меня, - Миша зашмыгал носом.

- Мя-я-яу! - ответил Лучик, выгибаясь под ладонью и не думая обижаться.

Он заметно подрос и из жалкого замухрышки превратился в изящного котика. До взрослого кота ему было далеко, но голос уже окреп и чёрная шёрстка лоснилась на солнышке всеми цветами радуги. Похоже, он вовсе не бедствовал, но Миша решил искупить свою вину:

- Подожди, я сейчас.

Бросился к ближайшему магазину. В кармане нашлось немного денег. Купил маленький кусочек колбасы в вакуумной упаковке. Вернулся. Лучик сидел на месте.

- Вот, - Миша разорвал упаковку зубами и положил угощение перед котёнком.

Тот поморщился, дёрнул хвостом, уселся поудобнее и начал есть. Ел не спеша, деликатно, откусывая понемножку - скорее из вежливости, нежели от голода. Аристократ, понимаешь, дон Луис Дорельяно! Только света не видно в нём. Остался? Или исчез? Неважно. Выжил котёнок - и хорошо.

А мой свет... Как же я забыл про него? Это же самое главное! Главнее воспоминаний, листочков, волос. Главнее всего на свете - простите за каламбур. Золотой свет и золотая любовь. С ними всё сложится заново: из праха - вера, из осколков - надежда, из обломков - новый корабль. ¡Qué sea así! (Да будет так!) ¡El amor!

- Мя-я-яу! - согласился Лучик.

Закончились выходные. Наступило лето. Солнце пекло невыносимо. Город плавился от жары. Хотелось на волю. Как же хотелось на волю! Но заикаться об этом нельзя: попросишь - ни за что не отпустят. Вот если не просить, тогда... то же самое. Не будем себя обманывать.

Родители по-прежнему не могли договориться. Теперь они спорили почти в открытую, нимало не стесняясь Миши. И Миша понял: дело в нём.

Гнойный нарыв прорвался в ближайший выходной день.

- Ну? - подступила к отцу взъерошенная после сна мать. - Что ты собираешься делать?

- Ремонт, - твёрдо ответил отец. - Сейчас умываемся, завтракаем и идём в магазин. Покупаем краску, клей, обои, линолеум, всё остальное - сегодня притащим, а завтра начнём. Я уже всё распланировал.

- Он распланировал! - мать театрально воздела руки к потолку. - Он распланировал! А я тут что? Пустое место? Он распланировал...

- Прекрати, - глухо приказал отец.

- Как это 'прекрати'? - взвилась на дыбы мать. - Как это 'прекрати'? Ты меня что, за человека не считаешь? В гроб загнать хочешь?

- Опять началось, - раздражённо выдохнул отец.

- Не опять, а снова! - мать ещё только входила в раж.

- Хорошо, что ты предлагаешь? - отступил отец на заранее укреплённые позиции.

- Предлагаю взять отпуск и поехать к морю, - высказала мать своё заветное желание. - Я уже сто лет не была на море.

- На следующий год поедем, - буркнул отец.

- На следующий год? - мать была готова взорваться, как паровой котёл. - Опять на следующий год? А потом опять... И опять... Сколько можно?

- Ещё годик потерпи, - с мольбою взглянул на неё отец.

- Не хочу терпеть! - вопила мать. - Хочу на море! Жить хочу! Я ещё не старая, я ещё красивая!

Последние два утверждения стремительно удалялись от действительности. И не только время тут виновато.

- А квартира останется неотремонтированной, - развёл руками отец.

- Да ты посмотри, какая жара! - картинным жестом полководца мать бросила в атаку все свои резервы. - Кто ж мог подумать, что будет такое лето? Это же с ума сойти можно! Я же задыхаюсь, у меня сердце не выдерживает! Сдохну на улице - ремонтируй тогда свою квартиру!

Отец понял, что проиграл. Оставалось прибегнуть к помощи ненадёжного союзника.

- А с этим что делать? - кивком указал он на Мишу.

- С этим? - мать посмотрела, будто рыгнула из огнемёта. - Пусть убирается ко всем чертям! Я его видеть не желаю!

- Вот-вот, а потом будешь говорить, что я не воспитываю, - оживился отец.

- Да хватит уже! - сварливо выкрикнула мать. - Навоспитывался! Вон он - плод твоего воспитания! Стоит, глазки в пол - аки девица красная! Сама покорность! А ты ему в голову загляни, что он там себе думает! Как бы нас со свету сжить, да квартирою завладеть - вот он о чём думает! Да! И не надо мне... Агнец невинный! Что ты, не видишь, чего он хочет? В лес он хочет, к дядюшке своему! И чтобы родителей не было! Вот они - наши мечты! Ты его кормишь, поишь, одеваешь - а он... Верно сказано: сколько волка ни корми, а он всё равно в лес смотрит!

С волками жить - по-волчьи выть, - мысленно отпарировал Миша.

- И что? - задумался отец. - Ты чего, хочешь его отпустить?

- Да!

- А я не хочу. Он же совсем от рук отбился. Что хочет, то и вытворяет. И приезжает потом какой-то невменяемый. Вся эта дурь в башке - откуда она, по-твоему?

- Да чёрт его знает откуда! Всегда таким был! С рождения! Как принесли мне его - так и началось! Не ребёнок, а наказание Господнее! Я же представить себе не могла, что такие дети вообще бывают! Бывают лодыри, разгильдяи, оболтусы! Воры, бандиты, хулиганы! Пьяницы, наркоманы, проститутки! Тьфу! Но такое? ТАКОЕ? Это же вообще непонятно что! Это уму непостижимо! Это меня Бог за что-то наказал - причём персонально! - не знаю, за что.

- Вот я и собираюсь с ним заняться. А ты его защищаешь...

- Да не его защищаю! Не его! Меня защитите - хоть кто-нибудь! Меня! Я же его видеть больше не могу! Я уже помираю! Пусть проваливает ко всем чертям!

- Не хочу, чтобы он туда ехал, - стоял на своём отец. - Не нравится мне...

- Ой, да брось ты, - махнула рукою мать. - Нормальные они оба. Нормальные. Хоть в чём-то нормальные - и то слава богу. Вон, посмотри на этого: сопля-соплёй, а туда же: то одна девка, то другая...

- Верно, - вынужден был согласиться отец.

- Да чего там, - мать воспользовалась поворотом беседы. - Ты и сам таким был. Тоже ни одной юбки пропустить не мог.

- Ну-у-у... Да-а-а... - самодовольно прищурившись и выпятив живот, промурлыкал отец.

- Вот-вот, - торжествовала мать. - Все вы... одинаковые.

- Слушай, а может, его в лагерь отправить? - высказал отец неожиданное предложение.

Миша похолодел. Нет! Только не это! Всё что угодно - только не это! Лучше не вылезать из ремонта. Лучше в больницу. Лучше в тюрьму. Лучше в преисподнюю.

- В какой лагерь? - тоном насмешливого учителя возразила мать. - Вырос он - а ты и не заметил! Его уже ни в какой лагерь не возьмут!

- В моё время брали, - упорствовал отец.

- 'В моё время', - передразнила мать. - Где оно, твоё время? Разуй глаза! На свалке истории твоё время! Пионерия-комсомолия, горны-барабаны... Тогда всё по-другому было. За нами ещё хоть как-то следили - за этими уже вообще никто не следит. Делают что хотят - а потом удивляемся: ах, откуда что взялось? Нет уж, с меня хватит!

С меня тоже, - облегчённо выдохнул Миша.

Случалось ему бывать в лагере - два лета подряд - по одному месяцу. Давно это было - в младших классах - да только из памяти не изгладится вовек. Били его там. Сильно били. Жестоко. Всей чёртовой кодлой. Каждый день. По нескольку раз. При первом удобном случае. О всякой ерунде типа обзываний, плевков, украденных вещей даже вспоминать не стоит.

По истечении половины срока появлялась мать. Это был праздник! Несколько спокойных часов! Без битья! Но праздник заканчивался...

- Мама! - предчувствуя скорую боль, кричал Миша. - Мама! Пожалуйста! Забери меня отсюда! Забери!

- Вот ещё, - фыркала мать. - С чего это вдруг? Я, между прочим, деньги заплатила - а он тут, понимаешь... Сиди до конца.

- Мама! Пожалуйста! Меня бьют!

- Дай сдачи, - следовал холодный ответ. - И все дела. А мне с тобой возиться некогда, - и никакие слёзы не могли растопить вечный лёд материнского сердца.

- Мама! Других забирают!

- Ты не другие, - надменно бросала мать и удалялась прочь.

'Ты не другие,' - эхом летело с раскалённого небосвода.

'Ты не другие,' - протягивали руки каменные статуи.

'Ты не другие! - голосила толпа. - Ты не другие! Ты чужой! Чужих в нашем мире не любят! Умри!'

'Я не другие, - сквозь слёзы повторял Миша. - Я не другие.'

Так и врезалось в сознание: 'Я - не другие!'

Однако в промежутках между избиениями Миша почерпнул немало интересной и полезной для себя информации. Выучил названия органов человеческого тела и процесса соединения этих органов, узнал о возможных последствиях такого соединения и о способах предотвращения этих последствий, выяснил тайну своего появления на свет - всё, что необходимо знать каждому ребёнку к началу школьной жизни. Вопиющее отставание в развитии было навёрстано.

А чтобы полученная информация не выветрилась из головы, Миша запомнил кучу историй, которые по возвращении из лагеря рассказал родителям - естественно, не на языке оригинала. Но даже в литературной обработке эти истории произвели впечатление. Поэтому нынче отец не настаивал на отправке Миши в лагерь. Помнил.

Но было кое-что, чего отец не помнил и помнить не мог, потому что не знал. А были вожатые - вечно поддатые - они равнодушно игнорировали детские просьбы о защите, но не забывали пощупать и похлопать по разным местам своих молоденьких коллег женского полу. Впрочем, зная место и время, сквозь ветки кустов можно было увидеть нечто более интересное. Один из вожатых - добрейшей души человек - каждый вечер приглашал к себе в гости красивых мальчиков. Мишу никто никуда не приглашал. Миша не был красивым мальчиком. Повезло.

Так продолжалось два лета подряд. А потом даже до родителей дошло, и они сказали 'нет'. К тому времени Володя как раз поселился на нынешнем месте, и в очередное лето вся семья поехала к нему. Только вот отдых не задался. Отца раздражало отсутствие электричества, мать погибала без горячей воды, Мише нравилось всё, но его голос значения не имел. Недели через две родители собрали манатки и на невидимом поводке зависимости поволокли Мишу обратно в город. С огромным трудом уговорил их Володя оставить сына ещё на месяц. Незабываемый месяц! По возвращении Миша светился от радости и бредил рассказами о лесе. Так и засела в голове эта 'чёртова дурь'. Мать долго ругалась, однако на следующее лето, в минуту раздражения, буквально выперла сына из квартиры, сочтя его уже достаточно большим для самостоятельной поездки. Миша не упустил своего и вернулся лишь вечером последнего дня каникул - тоже самостоятельно. На следующее лето всё повторилось. На следующее лето... вот оно. Чаши весов колеблются туда и сюда. Какая в итоге перевесит?

- Да ты что? - гнула мать свою линию. - С луны свалился? Об этом раньше надо было думать! Рань-ше! Сейчас уже все путёвки распроданы. Да! Я знаю! Пусть уже едет в свой чёртов лес и не морочит мне голову! С глаз долой - из сердца вон.

Отец не ответил: вздохнул, покачал головою, потёр ладонь о ладонь и молча удалился в кухню.

- Ну чего застыл как истукан? - набросилась мать на обалдевшего Мишу. - Давай, собирайся! Как раз на поезд успеешь.

'Собирайся...' Что значит: собирайся? На этот счёт у матери и у Миши были противоположные мнения. С Мишиной точки зрения достаточно было просто выйти из дому, а вот с точки зрения матери...

В общем, на свет явился рюкзак и в этот рюкзак стали складываться вороха одежды, обуви и прочей фигни. В прошлом году Миша пытался объяснить, что в доме у Володи полным-полно разнообразных детских вещей - но мать и слышать не желала. Её сын должен всё своё носить с собой - даже умирая под тяжестью. Миша с тоскою глядел на разбухавший рюкзак, воображая, как придётся тащить это всё туда и обратно. Понадобится-то едва ли десятая часть, но... Против самодурства не попрёшь.

- Давай, давай, собирайся! - торопила мать. - Мне, что ли, это надо? Одна тут корячусь... Еды тебе положу, - и ускакала на кухню.

Там молча, не разговаривая с отцом, принялась нарезать бутерброды.

Миша остался один и по привычке запустил руку в родительскую заначку. Вытащил несколько купюр. Задумчиво повертел, посмотрел на свет... и положил обратно. Нельзя. Теперь нельзя. Эталон человечности. La nobleza obliga.

Пошёл в туалет, потом в свою комнату. Взял действительно нужные вещи. Плеер с кассетой Анны Владимировны, запасные батарейки, записки и прядки волос, осколок бутылки. Обломки кораблекрушения. Зарыл в упакованную кучу барахла.

Вернулась мать. Принесла пакет с бутербродами и бутылку минеральной воды. Сунула в рюкзак. Денег дала немного: на поезд, на трамвай и на непредвиденные расходы. Открыла дверь:

- Иди.

Миша навьючил на себя рюкзак, согнулся, выпрямился, снова согнулся, нашёл удобное положение и двинулся к выходу.

- Ну, я, как всегда - на всё лето, - полувопросительно-полуутвердительно пробормотал он, переступая порог.

- Можешь вообще не возвращаться! - камнем полетело в спину последнее материнское напутствие.

Не долетело. Громыхнуло сзади. Лязгнули замки. Всё. Свобода.

- Свобода? - Миша не успел осознать, что произошло. - Свобода? - повторял он, спускаясь по лестнице. - Свобода, свобода, свобода... Свобода! - остановился передохнуть на одной из площадок. - Сво-бо-да-а-а! ¡La li-ber-ta-a-ad! - бегом по лестнице вниз. - Сво-бо-да-а-а! Какое сладкое слово! ¡Qué dulce palabra-a-a! - громко заорал, вылетая из тёмного подъезда на светлый солнцепёк улицы. - ¡Qué dulce palabra-a-a!

Пара сидящих на скамейке старушек испуганно схватилась за сердце, но Миша их не заметил. Миша летел, подгоняемый инерцией рюкзака.

- Сво-бо-да! Сво-бо-да! ¡La li-ber-ta-a-ad!

А вот и трамвайная остановка. Народу никого. Все, кто хотел уехать, давно уехали. Осталось лишь дождаться трамвая... А вот и трамвай - показался вдалеке. Ещё пара минут...

Тишину жаркого дня нарушило дуновение ветерка. Следом - ещё одно. И ещё. Послышались крики чаек и шум прибоя. Скрипнули потревоженные снасти. Хлопнули, наполняясь ветром, паруса каравеллы. Грохнул прощальный салют. Миша поднялся по ступенькам и скинул с плеч тяжёлый рюкзак. Сомкнувшиеся двери перерубили канаты зависимости. Стремительный корабль-трамвай помчался навстречу свободе.

- Сво-бо-да-а-а!!!

Миша стоял у открытого окна. Ветер трепал его непослушные волосы, солнечные лучи слепили глаза, а сердце пело от радости:

- Сво-бо-да-а-а!!!

Миша смотрел вперёд - смотрел и улыбался - а восстановленный из обломков корабль уносил его дальше и дальше - к Новому Свету, великим открытиям и неведомым горизонтам.

Оставить комментарий © Copyright Щербаков Владимир Юрьевич (vsc66@mail.ru) Размещен: 24/01/2008, изменен: 22/07/2022. 232k. Статистика. Роман: Проза, Фантастика Эскапелья Дорельяно Скачать FB2		Ваша оценка:

Щербаков Владимир Юрьевич : другие произведения.

Эскапелья Дорельяно (Часть третья)