Эскапелья Дорельяно (Часть девятая)
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Эскапелья Дорельяно
(Escapella de Aureliano)
Часть девятая
(Novena parte)
Глава 1.
Лето выдалось холодным и дождливым. Дождь лил не переставая: то изморосью повисая в воздухе, то мелкой дробью обстреливая листья, то распуская по ветру серые нити, но ни разу не усилился до очистительной грозы, за которой следуют солнце, радуга и синее небо. Этот дождь не очищал - только грязнил. Тропинки превратились в месиво, а между грядками огорода пришлось прокопать канавки, дабы отвести излишки воды и сохранить будущий урожай. Впрочем, урожая не предвиделось: шмели не летали, и опылять цветы было некому.
Грязь темнела и в небе. Серая пелена то опускалась сырым туманом, то истончалась так, что за ней угадывалось солнце: будто комета, закутанная в сотню тысяч полупрозрачных оболочек, а не бесстыдно обнажённая звезда. Оттого и не было тепла на земле, оттого и кутались её обитатели в оболочки одежд. Только в доме, у горячей печки, полной весёлого пламени, можно было раздеться и побыть самим собой: обнажённым, беззащитным, доверчивым. Лечь на постель, свернуться калачиком, пристроить голову на коленках у мамы Леры и поведать ей о своих приключениях. Поведать молча, без слов: она сама прочитает мысли. Однако нелегко было прочитать Мишины мысли: они походили на разбросанные листы разорванной книги, с которых долгим дождём смыло половину букв. Разобраться бы в этом хаосе, но не хочется: лень. Лень и апатия. Бессилие и безнадёга. Точно тяжёлая болезнь. А лекарство одно - любовь. Лежи-отлёживайся в тепле настоящего дома, согретый огнём печи и любовью мамы Леры. Лежи и ни о чём не думай. Думать будешь потом. А сейчас - просто будь. Это же так приятно - просто побыть.
Володя занимался насущными делами: спасал огород, заготавливал дрова, топил печь. Но иногда останавливался и смотрел на почти уже взрослого юношу, в которого превратился любимый племянник. Смотрел и не понимал: откуда взялся этот молодой человек и куда девался прежний мальчик? Что-то изменилось - необратимо и навсегда. Значит, и прежних отношений не будет. Да и новые отношения продлятся недолго. На следующее лето Миша отправится поступать в институт. В столицу, в большой неизведанный мир. Найдёт себе более увлекательные занятия, более приятные знакомства, более интересные варианты летнего отдыха... Всё хорошо. Всё нормально. Всё правильно. Дети должны вырастать, становиться на ноги, уходить в самостоятельную жизнь. Рвать старые отношения со старыми людьми и выстраивать новые - с новыми, молодыми, перспективными. Всё хорошо. Всё нормально. Всё правильно. Только вот почему-то болезненно сжимается сердце, а на глаза наворачиваются слёзы. Мишка! Милый ты мой племянничек! Сколько воспоминаний связано с тобой! Сколько любви, сколько заботы отдано тебе! А нынче... Сиди, молчи, не смей даже рта открыть, потому что Лера просила дать тебе отлежаться. Ну и ладно. Может, оно и к лучшему. Медленно отдалиться в начале лета, чтобы не так мучительно было расставаться в конце - навсегда.
Целую неделю провалялся Миша в постели, ожидая, когда прекратится дождь, а потом понял, что дождь не прекратится, встал, надел фланелевую рубашку, плотные брюки, шерстяные носки, резиновые сапоги, тёплую куртку с капюшоном и направился в лес.
Хмурый неприветливый лес. Пропитанный водой, как губка для мытья посуды. Упругий, плотный, неодолимый. Запущенный и одичавший вконец. Никаких дорог, никаких тропинок, никаких полян. Завалы бурелома. Высокая трава, в минуту промочившая брюки. Густые ветки, окатывающие холодным душем. Шорохи влажных листьев. Молчание птиц. Немой вопрос, обращённый к Мише: 'Зачем ты сюда пришёл?'
- Привести в порядок разбежавшиеся мысли, - шёпотом ответил Миша.
'Приводи,' - махнул на него лес десятками мокрых веток.
А с неба всё падали и падали новые и новые капли.
Непросто оказалось выйти на островок посреди болота. Миша отыскал в камышах затопленную тропинку и побрёл по ней осторожно, едва не зачёрпывая сапогами воду. Вот и островок. Знакомая сосна. Мокрая трава холодно хлещет по пропитанным водою брюкам. Ну и пусть. Всё равно это моё место. Моё убежище. Здесь я присяду, отдохну, приведу в порядок разбежавшиеся мысли. Меж корней у сосны - относительно сухой пятачок, покрытый опавшей хвоей и свободный от травы - как раз примостить задницу. Вот так. Согнуть колени, обхватить их руками, привалиться спиной к стволу. А первая моя мысль будет такой: 'Почему я до сих пор жив?'
Сто раз уже должен был умереть, но так и не умер. Что за везение такое? Случайность? Или закономерность? Высший замысел? Меня для чего-то берегут? Может, и так, но никто ничего не объясняет. Как в шахматах. Шахматным фигурам никто не объясняет суть игры. Тем более пешкам. Сидят себе наверху этакие мировые гении, исполины ума, смотрят на землю, как на шахматную доску, и наслаждаются процессом игры. Один играет белыми - назовём его Богом - а другой чёрными - назовём его дьяволом. При этом они вовсе не враги, ни один не стремится выиграть, но лишь продлить, продлить, продлить игру. Столетиями думают над очередным ходом, берегут фигуры, делают вид, что не замечают ошибок противника. А вот на мнение фигур им плевать. На боль, страдания, бессмысленность существования - плевать. И покинуть доску тебе позволят... не ранее, чем позволят. Впрочем, иногда подбрасывают кое-какие откровения. Откровения? Да когда они были, эти откровения? Давным-давно уже не было никаких откровений. И это правильно. А то ещё станешь, как эти верующие... Нет уж, спасибо, не надо. Лучше умереть. Умереть? Я уже сто раз должен был умереть. Потому что я чужой в этом мире. Совсем чужой. En absoluto. Por completo. (Абсолютно. Совершенно.) Нечего мне тут делать. Не-че-го. И чем дальше, тем яснее: НЕ-ЧЕ-ГО. Не предназначен я для этого мира, не предназначен и всё! Когда-то таких, как я, сразу после рождения сбрасывали в море со скалы, причём сбрасывать заставляли родную мать. А мою мать и заставлять не надо: сбросила бы с превеликим удовольствием. Но нет, ей не позволили - якобы из соображений гуманности, а на самом деле - из соображений собственности. Вот так. И нечего лгать! Засуньте себе свою 'гуманность'..! А то все такие хорошие-прехорошие, гуманные-прегуманные, прямо раздуваются от гордости, а таким, как я - мучайся. Ладно, это уже прошлое, а сейчас... Зарезали бы меня во время рейда или в массовой драке - пришлось бы, конечно, помучиться, зато теперь бы не мучился - от всех этих мыслей. Не было бы меня, просто не было. Кстати, вопреки расхожему мнению, это легко себе вообразить. Бывает, иногда проснёшься и понимаешь: вот, буквально только что, секунду назад, тебя не было. Просто не было. Вообще. Совсем. И это было неплохо - совсем неплохо. Но нет, всякий раз, как смерть подкрадывается близко, случается что-то невероятное и не подпускает её ко мне. Почему? Зачем? Разве я этого хочу? Разве я об этом прошу? Нет. Тогда какого чёрта? Ладно, в следующий раз попытаюсь обмануть судьбу. Намеренно не приму её помощи. Сделаю всё возможное, чтобы НЕ избежать смерти. Потому что я больше не могу! Слышите, вы, все? НЕ МО-ГУ!!!
- НЕ!!! МО!!! ГУ-У-У!!! - выкрикнул Миша в оглохшие от дождя уши леса.
Его отчаянный крик затрепыхался, как муха в паутине, и затих во влажно-удушливом воздухе. Миша понял, что кричать бесполезно, уткнулся лицом в мокрые колени и заплакал. А сверху на капюшон капали капли, отчего в ушах шуршало утешение.
Мысли выстраивались в логические цепочки, вытягивались в серые нити, из которых ткался унылый гобелен.
Почему я так изменился? Почему раньше я благодарил судьбу за спасение, а теперь проклинаю её за это? Почему раньше я ценил жизнь, а теперь мечтаю от неё избавиться? Почему раньше я возвращался к жизни с любовью к каждому её атому и мгновению, а теперь..? Что со мною случилось и когда?
Потянулись воспоминания о событиях последнего учебного года. Неудачная попытка освобождения Валерки, расставание с Вадиком, поездка к Ане... Это было великолепно! А теперь... Теперь не поедешь. Больно ли мне, оттого что она меня бросила? Может, поэтому мне не хочется жить? Нет, не поэтому. Я радуюсь за неё, искренне радуюсь и не лгу самому себе. Больно мне, да - но отчего? Она считает, что виновата передо мной, мучается, переживает. Не может быть счастлива. Вот отчего мне больно - оттого что больно ей! Почему она так быстро оборвала связь, не дала сказать: Анечка, не мучайся, будь счастлива, я за тебя очень рад? Позвонить ей осенью? Нет, не надо, будет только хуже. И в этом - ещё одна причина боли. Аня потеряна не только для любви, но и для дружбы, для общего дела Дорельяно. Вместо неё пустота. И вместо Вадика пустота. И вместо Славки...
А может, и вместо меня? Вместо чего-то важного во мне? Точно! Вождь! В нём-то всё и дело! Что-то он вытянул из меня, но что? Не свет, не любовь, но уверенность в себе, в избранном пути, надежду на лучшее, на Великий Рассвет. Веру и надежду. Не холодной рукой, не холодными словами, а... чем? Холодной правотой? Тоже нет, но уже ближе.
Зачем я ему понадобился? Нет, не так: почему ему понадобился именно я? Славка мне хорошо объяснил, но Славка - человек практический, приземлённый - кое-чего ему не понять, вот этого: почему именно я? Почему Вождь не предпочёл кого-нибудь другого? Тех же верующих, например. Они бы с удовольствием развернули в его имении свою миссионерскую деятельность, натащили бы кучу листовок, брошюрок, дисков, наговорили бы кучу слов о конце света, покаянии, спасении, докопались бы до глубин, до потёмок, до сути каждой 'заблудшей души' и каждую душу, выпотрошенную и препарированную, поднесли бы ему тёпленькой под пряным соусом. Нет, верующие его не заинтересовали - заинтересовал я. Почему? Почему он хотел, чтобы я стал его врагом? Только ли чтобы запудрить мне мозги? Почему он хотел, чтобы я его убил? Только ли чтобы иметь повод убить меня? Нет, не только. Извини, Слава, ты неправ: это не лажа. Это истина. Он и впрямь хотел умереть. Как я. Нет, это я хочу умереть - как он! Вот оно что! Вот вокруг чего я ходил кругами, вот в чём боялся себе признаться! Я стал таким, как он! Или ещё не стал? Или, наоборот, всегда был таким? Задолго до нашей встречи? Да! Вот именно! Именно потому он эту встречу и организовал! Почуял родственную душу!
Интересно, каким он был в детстве? Одиноким, забитым, несчастным, жертвой постоянной травли, насмешек, издевательств? А потом, в молодости? Некрасивым, чужим, отвергаемым девушками? 'Да, ты хороший, умный, интересный, но не в моём вкусе. Я люблю другого.' И так - много раз на протяжении многих лет. (Кстати, в его имении я не видел ни одной женщины.) Тогда он решил отомстить всему миру, подчинить себе этот мир, навязать свою волю этому миру и кое-чего добился, но это не принесло облегчения. Он мечтал о великом, значительном, настоящем, а довольствуется подделкой, имитацией, игрой. Шахматной игрой. Он сам - фигура на шахматной доске - пусть даже и король - ну и что? Шахматный король только выглядит большим и значительным, а по сути ничтожен и слаб. Лакированный деревянный король на лакированной деревянной доске. Искусственный король искусственного мира. И выхода из этого мира нет - кроме смерти. Кроме настоящей смерти. И эту настоящую смерть должен был принести ему настоящий... я. Его зеркальное отражение. Да! Зеркальное отражение! Как же удивительно, что наиболее похожим на меня оказался человек, на которого я менее всего хотел бы быть похожим! Как же всё в мире переплелось!
Вот почему я хочу умереть. Судьба показала мне моё будущее, в которое я падаю, как дон Хуан в преисподнюю - быстро и неотвратимо. И этого будущего я боюсь. Единственное, чего я боюсь. Но судьба - злая девчонка - умереть не даёт. Ни мне, ни ему. И забвения не даёт - ни мне, ни ему. Так мы и будем преследовать друг друга: меня - грозным предостережением - серый призрак Вождя, его - напоминанием об упущенных возможностях - золотой призрак Мигеля Дорельяно. И никуда нам друг от друга не деться - как свету и тьме.
Нет, просто так я не сдамся. Кое-что попытаюсь изменить. Перестану мечтать о великом, перестану стремиться к цели, перестану желать кого-то куда-то вести. Уменьшу свои притязания, обуздаю свои желания, сожмусь до размеров обычного человека. Верующие называют это смирением. Противно, конечно, но походить на Вождя ещё противнее. Впрочем, поговорю ещё с Лерой, покажу ей эти мысли: чётко сформулированные, приведённые в порядок. Теперь она сможет их прочитать.
Всё? Нет, не всё. Дело ведь не только в Вожде. Весь этот мир подобен ему и мне! Весь мир мечтает о великом, значительном, настоящем, а довольствуется подделкой, имитацией, игрой. Оттого он и бесится, оттого и бурлит, оттого и совершает самоубийственные поступки. Но нет, этой шахматной доске опустеть не дадут. Напрасно верующие говорят о конце света: никакого конца света не будет, а будет медленное сползание во что-то мерзкое, коричневое, с неприятным запахом. И остановить это сползание я не в силах.
Но я же ответственный за этот мир! Да? С чего ты взял? Эскапелья тебя назначила? Да, Эскапелья. Почему-то всякий раз я думаю о ней в последнюю очередь. Может, и она думает обо мне в последнюю очередь? Если вообще думает... Кстати, впервые я встретил её здесь, на островке посреди болота. Скоро очередная годовщина этой встречи. Третья годовщина. Эскапелья обещала вернуться, а поговорка гласит: обещанного три года ждут. Вот и посмотрим, насколько она верна. А сейчас...
Сейчас - домой. Меня ведь тоже ждут - Володя и Лера. Мои настоящие родители. Они меня любят и понимают. А я их? Достаточно ли я их люблю? Нет, недостаточно! Приехал, улёгся, ничего не делаю, ничем не помогаю, веду себя как последний эгоист. Нет, с этим пора кончать и немедленно. Приду, извинюсь и займусь делом. Я умею любить. Я отличаюсь от Вождя. Он не умеет любить, а я умею. Сегодня же это докажу. Им, себе, всему миру.
Миша оторвал лицо от колен, запрокинул голову и посмотрел вверх. Бронзовый ствол зелёною кроной упирался в серость, из которой летели тяжёлые капли воды. Прямо в лицо: бум, бум, бум. Одна из капель попала в глаз. Бр-р-р - непр-р-риятно! А раньше мне это нравилось. Когда-то ладонями ловил капельки, капающие с крыши гаража, дарил им золотой свет, подставлял лицо. Блаженствовал. А теперь - какая-то омертвелость внутри. Ладно, всё: домой и за дело.
Миша поднялся на затёкшие ноги, постоял, потянулся, посмотрел по сторонам. Спасибо тебе, лес. За то, что принимаешь меня таким, какой я есть, за то, что не осуждаешь, за то, что даришь мне капельки дождя. За то, что позволяешь привести в порядок разбежавшиеся мысли. Спасибо. До свидания. Я ещё вернусь.
На выходе из леса Миша подобрал пару валежин: в одну руку и в другую - и поволок домой. Дома распилил на дрова и положил за печку - сушиться. Потом опять отправился в лес, приволок ещё пару валежин. И ещё несколько раз. Потом в огороде повыдёргивал сорняки. Только вечером у горячей печки разделся, развесил мокрую одежду, виновато посмотрел на Володю и Леру:
- Простите меня. Я вам совсем не помогал...
- Да ну, чего там, - перебил Володя. - Отдыхай, набирайся сил. Они тебе пригодятся. Выпускной класс, экзамены, столица, обустройство, ещё экзамены, институт, новая жизнь. Только успевай поворачиваться. Так что отдыхай, не стесняйся. Недолго тебе отдыхать.
А Лера и вовсе удивила:
- Что ты, Мишенька! Это я должна просить у тебя прощения. Это я тебе не помогла. Тогда, в день рейда. Я же регулярно следила: и за тобой, и за Вождём. Чуть что готова была вмешаться. Но он перехитрил даже меня. Он планировал рейд после праздника, но в последнее утро что-то заподозрил и всё переиграл. А я в тот день отлучилась по другим делам. Впрочем, расскажи сначала Володе, а то он не понимает, о чём речь.
И Миша рассказал. Сначала, то есть с конца прошлого лета. Володя не перебивал. По поводу Мишиной попытки освободить Валерку лишь покачал головой. Про отъезд Вадика сказал коротко:
- Правильно. Там ему будет лучше.
Во время рассказа о встрече с Аней Володя блаженно улыбался, закатывал глаза и поднимал вверх большой палец правой руки: здорово, мол, великолепно, замечательно. Дошло и до Вождя. Володя нахмурился, вцепился руками в колени, закусил губы. Но когда Миша упомянул Мерса и Тефаля, не выдержал:
- Что-о-о??? Мои ребята? С ножами? Вот они, значит, где! И другие там же? А ко мне в эту зиму никто не пришёл. Я-то думал, потому что тепло, а оно вон как... Да, всё правильно, у меня скучно. Никакого разнообразия, никаких развлечений.
- Нет, - возразил Миша. - У тебя не скучно. У тебя хорошо. Я бы с удовольствием остался у тебя навсегда и ни разу не пожалел бы, ни разу бы не заскучал.
- Хорошо бы, - мечтательно покивал Володя. - Я старею, молодой помощник был бы мне очень кстати. Впрочем, о чём это я? У тебя впереди новая жизнь, большой мир, великие дела.
- Великие дела? - раздражённо переспросил Миша. - Пропади они пропадом, великие дела! Вон до чего доводят великие дела! Это я ещё не всё рассказал - худшее впереди.
Во время рассказа о худшем пришлось упомянуть о разрыве отношений с Аней. Володя едва удержался от слёз:
- Надо же! И у тебя то же самое. Каждый раз - то же самое. Мне в своё время досталось - теперь твоя очередь. Невозможно дважды войти в одну и ту же воду, но можно до бесконечности наступать на одни и те же грабли. Женщины, женщины: такие красивые, но такие... Сами не знают, чего хотят, - и умолк под укоризненным взглядом Леры до конца Мишиного рассказа.
Стемнело. За окном накрапывал дождь. Дрова догорели, остались тёмно-красные угольки. Миша вздохнул, зажёг свой золотой свет - как Лера и Володя - поведал им о своих размышлениях в лесу, попросил совета: что делать?
Лера и Володя подсели к нему, обняли с двух сторон, прижали к себе, словно пытаясь отогреть, воскресить, вернуть к жизни.
- Боишься быть похожим на Вождя? - спросила Лера. - Так ты в любом случае на него похож: две руки, две ноги, голова, остальное. Ты человек и он человек. Даже свет кое в чём похож на тьму: такой же великий и всеобъемлющий. Так же способен погубить, если его слишком много. Как, например, у нас, на Капелле. Хорошо, мы живём отчасти в пространстве мыслей, а то бы давно ослепли. Но это не значит, что света быть не должно. Огонь печи может сжечь этот дом и нас вместе с ним, но это не значит, что не надо топить печь. Просто всё должно быть в меру и под контролем. В меру любви и под контролем любви. Только любви должно быть бесконечно много. Любовь должна быть более великой, чем все великие дела - тогда они никому не причинят вреда. Никого не ослепят, не сожгут, не унизят, не подвергнут насилию. Наоборот, помогут прозреть, оживят, освободят, возвеличат. Понимаешь? Чем больше любви в твоём сердце, тем на более великие дела имеешь ты право. Помнишь мои слова: кто любит, тому можно всё? Но только тому, кто любит по-настоящему. Такие, как Вождь, этого не понимают, а ты понимаешь. Просто ты не додумал эту мысль. Я тебе помогла.
- Спасибо, мама! - просиял Миша. - Значит, я отличаюсь от Вождя?
- Отличаешься, - погладила его по голове Лера. - Ложись, а я тебе песенку спою - как маленькому. Сыночек ты мой.
В последующие дни Миша ловил себя на мысли, что с самого приезда к Володе ни разу не встретил рассвет. Рассветов, собственно говоря, и не было: чёрная ночь перетекала в серый день - только и всего. Но Миша понимал: если бы и вышло солнце, он не стал бы его встречать. Собрание, подъём флага, пение гимна - от всего этого так и веяло серостью Вождя. Объяснение Леры уложилось в голове, но не успокоило душу. Лера видела Мишины сомнения и однажды заговорила о них:
- Не мучайся. Хочешь отличаться от Вождя - забудь про насилие, в том числе насилие над собой. Пойми, что не встретить рассвет - можно. Не спеть гимн - можно. Не поднять флаг - можно. Даже не встать с постели - можно. Никто тебя не заставляет. А если когда-нибудь сам захочешь встретить рассвет, спеть гимн, поднять флаг - так это твоё желание - при чём тут Вождь?
- Верно, - подключился Володя. - Уж я-то знаю. Нас в детстве заставляли участвовать в таких мероприятиях. Летом в лагере - каждый день - по два раза - утром и вечером. Хочешь, не хочешь - никого не волнует. Однажды я вымок и продрог во время дождя. Вечером сидел на кровати и думал: если я, мокрый и продрогший, сейчас куда-нибудь пойду, завтра заболею однозначно. Без вариантов. Тогда я, никого не спрашивая, лёг в постель, закутался в одеяло и заявил, что останусь здесь. Ой! Как они зашумели, как забегали, как нависали надо мной, как взывали к совести, чести, сознательности, дисциплине, патриотическим чувствам, всему такому прочему! Но я оставался непреклонен, ибо знал, что´ мне сейчас больше всего нужно. В конце концов они отступились. И даже не наказали. Настолько чудовищным, из ряда вон выходящим оказалось моё преступление, что о нём даже думать было страшно. Лучше сделать вид, что его вообще не было. Много лет спустя, уже будучи взрослым, я понял: если бы нас не сгоняли насильно, многие приходили бы добровольно - почему бы и нет? А уж если бы нам запрещали собираться вместе, петь песни, поднимать флаги, мы бы делали это втайне, со сладостным замиранием сердца. Да, собственно говоря, так и было. И собирались, и разговаривали, и музыку слушали, и песни пели - не те, что от нас хотели... Именно в таком положении находишься ты - в диаметрально противоположном ко всем тоталитарным организациям.
- Ты мне это рассказывал, - улыбнулся Миша.
- Вот именно, - снова заговорила Лера. - Что плохого в собраниях, пении гимна, поднятии флага? Ничего - если это проявление любви, если делается ради человека. Плохо - если делается без любви ради чего-то другого: потому что 'так надо', 'так полагается', 'все так делают', так хочет Вождь или бог по имени 'другие'... Что плохого в объединении людей? Ничего - если людей объединяет любовь - ради самих людей, ради человека. Плохо - если человек ради объединения, если в объединении нет любви. Ты это знаешь, Миша. Правила, законы, мораль для человека - хорошо; человек для правил, законов, морали - плохо. Великая цель для человека - хорошо; человек для великой цели - плохо. Вот в чём диаметральная противоположность между тобой и Вождём. К сожалению, она закопана глубоко - поди докопайся - в то время как на поверхности - сходство, которое смущает тебя, Миша. Но ведь и люди похожи внешне: две руки, две ноги, голова, а что в голове - поди догадайся, не умея читать мысли. И отношения между людьми... Бывают добровольные, бывают насильственные - по сути диаметральная противоположность, а внешне - поди различи. Вот так, Миша. Главное - суть. Хочешь чего-то сделать, но не уверен, стоит ли это делать, спроси себя: ради кого я это делаю? Ради человека? Что движет мною? Любовь? Честно-честно? Тогда вперёд! Кто любит, тому можно всё. Объединиться с другими, устремить их к великой цели, встретить рассвет, спеть гимн, поднять флаг... Пожалуйста. Сколько угодно.
- Спасибо, мама! - блаженно замурлыкал Миша в её ласковых объятиях. - Надо же, как просто! Как я не догадался? Но сейчас мне и правда не хочется...
Не хочется... Большой флаг рода Дорельяно пылился на полке в шкафу, а разобранный флагшток - в сарае. Там же, в сарае, лежал разобранный помост для танцев - заброшенный и никому не нужный. Ребята из посёлка не приходили. Почему? У некоторых экзамены, но Ваня и Марина свободны, Паша и Вероника - тоже. Да и не только они.
Ваня и Марина пришли через три дня. В длинных плащах, с которых капала дождевая вода. Скинули плащи на веранде, отряхнули, повесили сушиться, вошли в дом, уселись на стульях возле тёплой печки. Грустные, молчаливые, нахохлившиеся. Что с ними? Откуда эта робость, забитость, зажатость? Миша не узнавал друзей и не знал, как с ними заговорить. Двинулся окольным путём: налил им по чашке горячего травяного чая, подождал, пока они выпьют, согреются, только потом спросил, как дела.
- Плохо, - вздохнул Ваня. - Купили нашу фабрику. Мы поначалу обрадовались: будет работа. Ага, как же, как же! Приехали новые хозяева - на трёх здоровенных машинах. Не наши люди, чужие. С южных краёв. Походили, посмотрели, поговорили на своём языке и уехали. А через неделю нагрянули краны, бульдозеры, грузовики. Видал, как раздолбали дорогу? Это они. Рабочих навезли - тоже своих. День и ночь орали, грохотали, ездили. Всю фабрику внутри перестроили. А мусор в пруд покидали. Нет больше пруда. Зато есть забор. Высоченный забор и ворота с охраной. И машины ездят - огромные, тяжёлые - в основном по ночам. Кто близко живёт - хоть вешайся. А работы как не было, так и нет. Склад у них там. Перевалочная база. Одни машины что-то привозят, другие потом увозят. Какие-то ящики. А что в тех ящиках? Наши взрослые как увидели, так языки и прикусили. Ничего не говорят - хоть не спрашивай. Один Борисыч, как напивался, ходил и орал, что всё знает, но никому не скажет. Однажды всю ночь ходил и орал. А утром нашли его под забором, закоченевшего навсегда. Милиция приезжала, разбиралась. Сказали, отравился алкоголем и замёрз. Ну да, сорок лет пил по-чёрному и хоть бы что - а тут вдруг взял и отравился. И морозов целую зиму не было. С тех пор народ не то что слово сказать, на улицу выйти боится. Сидят по домам и дрожат. Как заложники у террористов. Детей только в школу отпускают, и то неохотно. Так что не жди: кроме нас, никто не придёт. Это мы с Мариной свободны: некому за нами следить. Но и то не знаем, когда ещё выберемся. И ты к нам не ходи. У нас очень плохо. Народ злой. Все собачатся. Все только и мечтают куда-нибудь уехать. И я мечтаю. И Марина. Через год закончим школу и уедем. Годик продержаться и всё.
Да-а-а... Чтобы Ваня, молчаливый Ваня, сказал такую длинную речь! Видно, и правда плохи дела.
- Куда уедете? - спросил Миша.
- К вам. В город. Я в институт, Марина в колледж.
- А в столицу не хотите? Со мной?
- Да ты чего? - поёжился Ваня. - Где уж нам. К вам-то и то боязно.
Тут Миша кое-что вспомнил. Аж ладонью себя по лбу хлопнул от досадной забывчивости.
- Лера! - закричал он. - А где ребята, которые уехали? В каком 'надёжном месте'?
- Тише, тише, - Лера подошла и погладила его по голове. - Им хорошо. Лучше, чем тебе. Когда-нибудь вы все всё узнаете.
- А сейчас нельзя? - глянул на неё исподлобья Миша.
- Нельзя, - ответила Лера. - Это не моя тайна. Если бы кто-нибудь доверил тебе свою тайну и попросил никому не говорить, что бы ты сделал?
- Не твоя? - удивился Миша. - А чья? - и вдруг догадался: - Эскапелья! Только она! Больше некому! Правда?
Лера смотрела на него и молчала.
- Правда? - настаивал Миша. - Она помнит обо мне... думает обо мне... обо всех... Она что-то делает... Ладно, не говори. Вот я смотрю тебе в глаза. Если не отвернёшься, значит, так и есть.
Лера не отвернулась.
Дожди продолжались. Миша уже не прятался от них, а использовал для укрепления здоровья. Утром без одежды выбегал на улицу, кружил вокруг огорода, время от времени останавливался, запрокидывал голову, вглядывался в серое небо, щурился от попадающих в глаза капелек воды, снова бежал, падал в мокрую траву, перекатывался с боку на бок, на спину, на живот, вскакивал, добегал до колодца, обливался ледяной водой и с наслаждением возвращался в натопленную комнату. Это заряжало бодростью на целый день. И работой не брезговал, хотя её было немного: в основном заготовка дров. Прокосил тропинку до леса: как в прошлом году, только в одиночку. Володя был ему благодарен.
Годовщина встречи с Эскапельей. Миша ушёл в лес рано утром и вернулся поздно вечером. Долго вспоминал маршрут, по которому ходил тогда, три года назад. Вспомнил приблизительно, повторил с трудом. Сильно одичал лес. Буреломы, завалы, высокая трава - и никаких тропинок. Впервые за это лето Миша побывал на другой стороне леса, в берёзовой роще. Там не было завалов, но какая-то ползучая трава то и дело цеплялась за ноги и мешала идти. Видел и поле за лесом. Когда-то на нём росла пшеница, а теперь... Пока ещё не сплошь, местами, стенами - высоченные заросли борщевика. Это всё. Это конец. Где вырос борщевик, там никогда уже ничего хорошего не вырастет. Мёртвая земля. Запустение. Дичь. Слёзы. Уныние. Плач. Плачь, дождик, плачь - вместе со мной. Ручей. Грязный поток. Тьма. Всюду тьма. Гасит последний свет.
Наконец, ближе к вечеру Миша оказался на островке посреди болота. Сюда тьма не доберётся! Это моё место! Миша зажёг золотой свет - ярко-ярко - точно сигнальный огонь на аэродроме. Я здесь, Эскапелья! Приди ко мне! Приди! Обещанного три года ждут. Три года прошло. Приди! Нет, не придёшь... У тебя важные дела. Я понимаю, всё понимаю. Но хоть на минуточку, а? Дай о себе знать, а потом опять... Бесполезно. Тайны, тайны, тайны... К чему эти тайны? Не понимаю. Впрочем, что это я? Три года надо отсчитывать не от встречи, а от расставания, от последнего дня лета. Ладно, подождём, недолго осталось... Миша вздохнул, огляделся и, не гася света, в пасмурном полумраке побрёл домой.
Глава 2.
Подошёл к концу первый летний месяц. В школах страны наступила пора выпускных вечеров. Хотелось Мише заглянуть в посёлок, повидаться с ребятами, но, увы, не судьба. Разве встретить их на дороге, когда они будут уезжать? А что, хорошая идея. Лера тайком побывала в посёлке, выяснила день и час намеченного отъезда. В этот утренний час привела она Мишу и Володю на перекрёсток 'большой' и 'малой' дорог. Было всё так же пасмурно, так же моросил дождь. Со стороны посёлка показалась группа ребят. Человек десять. Только те, кто уезжал, и Ваня с Мариной. Короткая встреча, слова приветствия, и вот уже надо расставаться. Неумолимое время мчится без остановки. Лёша, Олег, Володя-младший, Оля, Маша, Лена. Милые знакомые лица - но до чего же грустные! Скорбные, можно сказать.
- Я всё знаю, ребята. Но вы уже едете. Вы продержались. Худшее позади.
- Ты думаешь? - скептически хмыкнул Володя-младший.
- Я не думаю, я знаю! - отчаянно выкрикнул Миша слова Эскапельи, но не стал говорить о 'надёжном месте'.
Интересно, они там тоже окажутся? А если да, то когда? Прямо сейчас? Даже до станции не дойдут? Или позже? И каким образом? Лера по просьбе Эскапельи переправит их ТУДА? Нет, как же она может их переправить: её платье не позволяет перемещать других людей, особенно неподготовленных. Ладно, когда-нибудь узнаю.
- Не хочу прощаться, ребята. До свидания. Может, ещё и встретимся. Счастливого пути!
- Счастливо оставаться, Миша! Лера! Володя! Марина! Ваня! Держитесь! ¡El amor...
- ...sin celos ni odio!
Уезжающие зашагали дальше, в сторону станции. Вот и ещё одно расставание в бесконечной цепи расставаний. Сколько расставаний впереди? Ближайшее - в конце лета - самое ужасное - лучше о нём не думать. Сейчас интересно, зайдут ли Ваня и Марина в гости или отсюда вернутся домой. Ответ на этот вопрос последовал немедленно и оказался неожиданным.
- Миша, - с какой-то странной, особенной стеснительностью обратился к нему Ваня. - Тут это... дело такое... В общем... ты знаешь, чего у нас творится... Вот... А у Марины папа на станции работает, дома бывает редко, она почти всё время одна. Ну и... это... мы решили... В смысле, пожалуйста... Пусть она поживёт у вас? Я не могу, мне бабушке помогать надо, но время от времени буду приходить. Да? Ты согласен? И вы? - глянул он на Володю и Леру. - Отлично! - впервые за это лето Миша увидел Ванину улыбку. - И это... Ещё... Ты её... это... не отталкивай. У нас всё по-честному. Мы решили... вместе... Правда, Марина?
- Правда, - спокойно подтвердила та.
- Вот видишь? Всё хорошо. Все согласны. Она тебе расскажет. Ты её не отталкивай... Не отталкивай... Всё, пока, - развернулся и зашагал в сторону посёлка.
Миша долго не понимал смысла его слов, а когда наконец понял...
- Марина! Вы чего?
Марина подошла к нему и обняла так нежно, так приникновенно, что никто на свете не смог бы её оттолкнуть. Умоляюще заглянула в глаза.
- Миша. Пожалуйста. Эскапельи нет... Аня... Я их не сто´ю, но где же они? Позволь, я тебе помогу. Ты ужасно выглядишь! На тебя невозможно смотреть! Ты будто умираешь... Пожалуйста! - в глазах её заблестели слёзы.
Миша растерялся вконец.
- Мариночка! Не плачь, а то и я заплачу. Пойдём, пойдём, дома поговорим. Нет-нет, я тебя не оттолкну. Я тебя... Это так неожиданно... Пойдём, пойдём, - и, обнимая Марину за плечо, направился с нею по 'малой' дороге.
Поворачиваясь, бросил на Леру вопросительный взгляд. Та еле заметно улыбнулась и еле заметно кивнула.
Всю дорогу до дома Миша молчал, обнимал Марину и думал, думал, думал... Что ей сказать? Как объяснить? Как не обидеть? Как не оттолкнуть? Мысли, мысли, мысли... А рядом - такая маленькая, такая тёплая, такая живая - под этим нескончаемым, холодным, мертвенно-серым дождём - так ластится, прижимается, позволяет себя обнимать - что мысли от этого путаются, рвутся, исчезают. Ну и чёрт с ними! Живой человек важнее!
Дома сняли с себя мокрые плащи, куртки, сапоги, затопили печку. Лера принялась готовить еду. Володя прилёг на диван. Миша и Марина уселись возле печки на стульях - друг напротив друга. Теперь можно и поговорить.
Вот она, черноглазая, черноволосая, смуглая. Маленькая. Да нет, не маленькая. Миша привык считать её маленькой, а она уже не маленькая. Вполне сформировавшаяся девушка. И очень красивая. Очень-очень красивая. Такая красивая, что глаз не оторвать. Не бывает некрасивых женщин - бывает мало любви. Любви? Я её люблю? Да, конечно, но... Это сложнее, с этим надо разобраться и желательно до ночи. А сейчас... Сейчас надо что-то сказать, как-то начать разговор. Для начала - невинный вопрос:
- Твой папа в курсе?
- Конечно! - улыбнулась Марина. - Он очень рад, что я буду жить в безопасном месте. Телефон у меня с собой. Будет папа возвращаться со станции, позвонит, я выйду на перекрёсток и его встречу.
- Нет, я имею в виду...
- Ну... Всего ему знать необязательно.
Вот. Можно переходить к более деликатной теме.
- Ты и правда этого хочешь? Или просто жалеешь меня?
- Мишенька, - вскинула на него Марина свои блестящие чёрные глаза. - Я хочу, чтобы у тебя всё было хорошо. Чтобы ты стал таким, каким был раньше.
- А каким я был раньше? - удивлённо спросил Миша.
- Живым.
- А сейчас я чего, мёртвый?
- Нет, ещё не совсем.
- Лера! - обернулся Миша. - Что она говорит? Неужели я похож на мёртвого?
- Похож, Миша, - очень серьёзно ответила та. - Я давно заметила. Ещё в городе. Заметила и не могла помочь. Слишком многое ОН из тебя вытянул. Остаётся последнее средство. Да, это я придумала - как всегда. Они согласились. Они настоящие друзья. Слушай эту девочку, сынок, делай, как она скажет, и не терзайся сомнениями.
- Спасибо, мама, - прослезился Миша и снова повернулся к Марине. - Ну что, Мариночка, давай начистоту. У вас с Ваней... было?
- Нет, - спокойно ответила та. - Он говорит, мне ещё рано.
- Правильно, - кивнул Миша. - Это и положим в основу. Ты останешься девочкой для него, а у нас с тобой будет... как с Аней.
- А как было с Аней? - живо заинтересовалась Марина.
- Не спеши, - загадочно улыбнулся Миша. - С Аней было медленно и постепенно.
- Ну, давай медленно и постепенно, - в ответ улыбнулась Марина, рукою отстраняя назад свои густые чёрные волосы. - Двигайся ближе. Вот так. Обними меня. Крепче. Ещё крепче. Не бойся, не сломаешь. Я сильная. Вот так! Можешь ещё крепче... О-о-о-о-о, Миша-а-а, как с тобой хорошо-о-о! А теперь поцелуй меня. Пожалуйста. Не бойся, Ваня не будет ревновать...
.......................................................................................................................................
.......................................................................................................................................
.......................................................................................................................................
- Спасибо, Миша, - неохотно оторвалась от него Марина. - Ты такой... С тобой так приятно!
- Мне с тобой тоже, Мариночка, - прошептал Миша, чувствуя прихлынувшую волну блаженства. - Очень, очень приятно.
- Вот и хорошо, - погладила его Марина по растрёпанным волосам. - И Ваня за нас порадуется.
- Ванечка! - прослезился Миша. - Настоящий друг! Такой друг, что никакими словами не выразить! Мы ему потом всё расскажем. Всё-всё расскажем. Он должен знать.
- Расскажем, - улыбнулась Марина. - А сейчас...
- А сейчас - за стол, - пригласила их обоих Лера.
Поднялись, вымыли руки, придвинули стулья к столу и снова уселись на них - бок о бок. Миша под столом наступил на ногу Марины, а головой боднул её голову. Марина посмотрела на него с недоумением.
- Так мы делали с Аней, - объяснил он.
- Ах, вот оно что! - притворно рассердилась та и со всей силы пихнула его локтём в бок.
Он не остался в долгу. Вышло гораздо жарче, чем было с Аней. А вот еда, наоборот, остыла.
После завтрака (или раннего обеда) продолжили выстраивать отношения. Марина предложила избавиться от одежды, и Миша её поддержал:
- Правильно, я тут так и хожу. Лера и Володя - настоящие родители: они всё понимают и любят меня по-настоящему... Погоди. А мы-то с тобою как - любим друг друга?
- Я люблю, - серьёзно ответила Марина. - Я тут подумала, вспомнила... Как-то я раньше... Знала, что у тебя... А у меня Ваня... Но если желаешь человеку счастья, если всё-всё готов для него сделать, разве это не любовь? Да, я люблю Ваню и тебя люблю - ну и что? Разве ты не такой, как я?
- Такой, - усмехнулся Миша. - Только, в отличие от тебя, у меня не было времени подумать, вспомнить. Приходится думать и вспоминать сейчас. И вот не могу понять... Для меня вы с Ваней одно... Ладно, потом. В конце концов, ничего непоправимого мы не делаем. А сейчас - как было с Аней - соревнования по раздеванию. Раз, два, три - поехали!
Миша оказался первым, но и Марина не сильно отстала. Бросили на стулья последние куски ткани, бросили друг на друга взгляды, улыбнулись. Вроде бы всё как раньше... Нет, не совсем. Выросла Марина, меньше осталось в ней ребёнка, больше стало взрослой женщины. Да и я изменился. Володя поначалу смотрел на меня как на незнакомца. Теперь так же смотрит Марина. Что ж, будем привыкать заново.
Миша сел на край своего диванчика и сказал Марине:
- Иди сюда. Встань передо мной. Вот так. Я буду тебя разглядывать и запоминать. Каждую впадинку и каждую родинку, каждый бугорочек и каждый волосочек, каждую плоскость и каждый изгиб... Так было с Аней.
Марина хмыкнула, покачала головой, но Мишину просьбу исполнила.
И вот она вся перед глазами: знакомая и незнакомая. Новая страна, новый континент, новая планета. Новая вселенная. Новый мир. С чего начать его исследование? Со своих чувств? Что я чувствую, глядя на неё? Влечение, желание обладать? Да, конечно, и всё же оно не такое сильное, как было с Аней. Почему? Неужели я не люблю эту девочку? Или всё-таки люблю? Странно. И ещё: нет прежних взлётов души на запредельную высоту. И в то же время... Так, давай разбираться. Она уже не маленькая, её уже можно воспринимать как женщину. Не в полной мере, но тем не менее... Выразительные чёрные глаза. Длинные изогнутые ресницы. Блестящие чёрные волосы. Нос с маленькой горбинкой. Смуглая кожа - во всех местах. Загореть в это лето было невозможно - она от природы такая. Тонкие руки, ноги, талия. Вся фигурка - изящная, упругая, точёная. Физически тренированная. Ну да, она же прирождённая танцовщица, она любит танцевать, она танцует - часто, много, подолгу - и вот оно, следствие. И вот она, причина! В этой девочке слишком много телесного! При минимуме тела - слишком много телесного. Потому и не взлетает душа в её присутствии. А что до влечения... Так это же тело животного - дикого животного! Безобидного, травоядного, но всё-таки дикого. Оленихи, лани, косули, а может быть, антилопы? В общем, кого-то в этом роде. И ещё: что-то в ней есть мальчишеское. Проглядывает в её облике этакий непослушный мальчишка-сорванец. Всё? Да нет, какое там 'всё'! Там ещё исследовать и исследовать! Правильно говорила Оля: тайну настоящей женщины - даже не прикрытой одеждами - вовеки не разгадать.
До самого вечера Миша любовался Мариной. Присматривался, думал, сопоставлял, постигал, вздыхал, вспоминал, подбирал сравнения... Нежными прикосновениями просил повернуться - то так, то этак - то влево, то вправо - то руки поднять, то на цыпочки встать... Марина то голову наклоняла, то губы поджимала, закатывала глаза, хотела что-то сказать, но повиновалась - безропотно повиновалась. Она понимала, что Миша стремится её понять - потому и молчала. Молчание способствует пониманию.
Час, другой, третий... Володя и Лера переглядывались, качали головами, шептали что-то. Миша не слышал, что они шепчут. Миша созерцал.
- Она устала, - громко сказала Лера.
Только тогда Миша очнулся, проникся смыслом её слов, хлопнул себя по лбу.
- Ничего, я сильная, - опередила Марина его извинения.
- Сильная-то сильная, - пробурчал Миша. - Однако и день прошёл. Надо же, как быстро! Спать пора.
Сверху, из холодной мансарды, спустили ещё один маленький диванчик, приставили его вплотную к Мишиному, на оба диванчика поперёк положили три матраса - один к одному - чтобы скрыть образовавшуюся щель - а на матрасах постелили постель.
- Отлично. Ложись, Марина. Мы уже сто лет знакомы... Это Аня придумала, - пояснил он. - Когда надо было сделать что-то впервые... Ну, там, поцеловаться и всё такое... Мы говорили, что знакомы уже сто лет и делали это уже сто раз.
- Как интересно! - искоса глянула на него Марина и первая легла в постель. - Ну давай... в сто первый раз.
Миша последовал за ней. Пасмурные сумерки сгустились быстро, а внутреннего света зажигать не хотелось.
В сто первый раз... Да, с этой девочкой будет легко. Она принадлежит Ване, к тому же ей ещё рано... Ни лишних вопросов, ни лишних сомнений, ни лишних искушений. Всё определено, всё очерчено, всё спокойно. Можно лежать и наслаждаться близостью.
- Сегодня я ничего не скажу тебе, Марина. Сегодня я буду дышать тобою. Вот так. Прижмись ко мне и молчи.
Запах... Особенный запах. Не такой, как у Ани. Не такой, как у Оксаны. Запах саванны! Огромной саванны с летящими от погони стадами пружинистых антилоп. Запах скитаний, кочевий, перемещений. Запах событий, открытий, приключений. Запах природы, свободы, непослушания. Запах надежды, влечения, обожания. Запах юной танцовщицы, смешанный с ароматами эфирных масел, драгоценных металлов, самоцветов, тканей, пряностей, дымящихся благовоний... И ещё сотни тысяч оттенков, нот, обертонов запаха. А тепло? Единственная, уникальная, неповторимая аура, которую исследовать и исследовать, постигать и постигать. Целая вселенная. Целый мир.
Однако постижением запаха и тепла Миша не ограничился. Нежно поглаживал волосы, осторожно ласкал тело, едва-едва касаясь наиболее чувствительных его мест. Ответными напряжениями мышц Марина сообщала ему: вот так приятно, вот так - не очень. Миша читал её пальцами, точно книгу для слепых, и чем дальше читал, тем яснее понимал: она хочет не этого. Но чего? Это предстояло выяснить.
Наутро Миша вылез из постели осторожно, чтобы не разбудить Марину. И всё-таки разбудил.
- Ты куда?
- На улицу.
- Я с тобой.
- Зачем? Там холодно и дождливо.
- А ты зачем?
- Побегать под дождём, поваляться в траве. Я привык.
- Я тоже привыкла, - Марина откинула одеяло и вскочила на ноги.
Волосы её спутались, но она не обращала на это внимания.
- Пошли?
- Побежали, - уточнил Миша, распахнул дверь и вылетел на улицу.
На улице и впрямь было холодно и дождливо - как всегда. Миша побежал привычным путём: от крыльца по тропинке на дорогу и далее вокруг огорода по высокой мокрой траве. Марина за ним. Миша поразился, как быстро она его догнала, а догнав, хлопнула ладонью по плечу и бросилась обратно:
- Теперь ты меня догоняй!
'Догоняй'! Легче догнать дикую антилопу! Ишь как летит: резвая, быстроногая, тренированная бесконечными танцами! Не то что я... Миша сосредоточился, поставил перед собою цель - догнать - и догнал. Догнав же, не стал хлопать по плечу и убегать, потому что сил на это не было, а обхватил её обеими руками, повалил в траву и повалился сам. Пронзительный визг, замирание сердца, холодные брызги, жёсткие стебли. Марина извивалась в его объятиях, пыталась вырваться, вскочить, убежать, шлёпала мокрыми волосами по лицу, но он держал её отчаянной хваткой, потому что в беге его ждало неминуемое поражение. Для верности перевернул её на спину, притиснул к земле и заметил блестящие шальные глаза. Счастливейшие глаза! Больше она не вырывалась. Она блаженствовала! Она получила, что хотела! Странно. Надо будет подумать.
Миша выпустил Марину, поднялся и протянул ей руку.
- Вставай.
Марина воспользовалась помощью и тоже поднялась. Миша признался:
- Ты очень быстро бегаешь. Мне тебя не догнать.
- Учись, - пожала плечами Марина. - Это всё?
- Нет, надо ещё обмыться. Мы так извозились...
- Давай.
- Вообще-то я обмываюсь ледяной водой из колодца...
- Я тоже.
- Да? Ладно, пошли.
- Побежали, - уточнила Марина.
Возле колодца остановились. Миша достал полное ведро воды, поднял его над головой Марины и начал медленно лить. Она не взвизгнула, только напряглась и поёжилась. Изгибалась, крутилась, наклонялась, подставляя под холодный поток все части тела. Миша достал ещё одно ведро воды и привычным движением опрокинул его на себя. О-о-о-о-о! Кр-р-расота-а-а!
- Всё, бежим домой. Только осторожно, не поскользнись.
Оба одновременно рванули с места, взлетели на крыльцо, протиснулись в открытую дверь. Мокрые, разгорячённые, пышущие молодой силой. Насухо вытерлись полотенцами, уселись на край дивана. Печка ещё хранила остатки вчерашнего тепла, но затопить её следовало. Затопили вдвоём, не выходя из дома, благо сухих дров было достаточно. Лера и Володя тоже уже встали - значит, можно разговаривать громко и даже шуметь.
- Извини, что я с тобой так... бесцеремонно, - начал было Миша.
- Не извиняйся, - оборвала его Марина. - И знаешь... Завтра обойдись со мной так же бесцеремонно. И послезавтра. И вообще...
- Тебе чего, приятно? - удивился Миша.
- Ещё как! - просияла Марина.
- Но я же... Кажется, я сделал тебе больно?
- Немного, - призналась Марина. - Немного больно - это и есть приятно.
- Странно, - задумался Миша. - Как переплетаются несовместимейшие вещи! Счастье и боль, любовь и ненависть, жизнь и смерть, свет и тьма...
Часа через два после завтрака Марина предложила потанцевать.
- Разве что дома, - ответил на это Миша. - Можно, конечно, собрать помост, но он под дождём станет скользким и танцевать на нём будет опасно. А если здесь, надо затащить наверх диваны.
- Необязательно, - заметил Володя. - Можно выставить в прихожую. Один перевернуть и положить на другой.
Так и сделали. Сложили постель, свернули матрасы, вынесли диваны, стол, стулья. Большой диван выносить было некуда - его отодвинули в дальний угол. Образовалось достаточное пространство для одной танцовщицы.
- Ты всё-таки осторожнее, - предупредил Миша. - Не налети на печку.
- Спокойно, - махнула рукой Марина и принялась танцевать.
Прямо как была - без одежды. И без музыки. Музыка звучала у неё в голове, отзывалась в сердце и волнами перебегала по телу, двигая послушные мышцы. Тонкие упругие мышцы, не знающие усталости. Какая неугомонная! Сколько же у неё сил! Едва не налетая на стены, на печку, на край дивана, останавливаясь в последнюю долю секунды, кожей чувствуя расстояние, до миллиметра выверяя движения, изгибаясь, закручиваясь винтом, подпрыгивая, застывая в немыслимых позах, победно размахивая волосами, да ещё и улыбаясь, и взглядами общаясь со зрителями. Зрители были поражены - даже Лера. Ученица почти превзошла учительницу. Володя и Миша вообще ни о чём не думали - просто наслаждались. Когда же под конец Марина три раза подряд перекувыркнулась в воздухе, а потом с лёту изящно приземлилась на шпагат, Миша вытаращил глаза и приложил обе ладони к груди.
- Да-а-а... - восхищённо выдохнул Володя.
- Теперь понятно, - прошептал Миша, но что ему было понятно, уточнять не стал.
Только потом, успокоившись, сказал Марине:
- Ну и чего ты боишься? Смело поезжай в столицу - тебя в любое танцевальное училище примут. А Ваню - в художественный институт или как там это называется. Я же помню его рисунки.
- Думаешь? - с робкой надеждой глянула на него Марина.
- Я не думаю, я знаю! - самоуверенно ответил Миша.
Дальше танцевали вдвоём - спокойнее. Миша напел Марине мотив paso doble, и она тут же перевела его на язык движений. Дошло и до вальса. Но Мишин вальс предназначался для Ани...
- Какие проблемы? - успокоила его Марина. - Закрой глаза и представь, что я - это она. Я, конечно, не могу её заменить, но...
- Не можешь, - перебил Миша. - Потому что ты другая. Не лучше и не хуже - просто другая. Но сейчас ты здесь - значит, лучше. Сейчас ты самая лучшая девочка на свете. Только так.
- Приятно слышать, - улыбнулась Марина. - Но если что... Если тебе хочется... Можешь называть меня Аней. Как угодно можешь называть.
- Спасибо, Анечка, - принял Миша условия игры. - Давай потанцуем.
И всё повторилось, как полгода назад. Миша пел, обнимал и кружил Марину, а та прижималась к нему, доверчиво положив голову на его плечо, и послушно повторяла его движения. И остановилась вместе с ним - точно так же.
- Хорошая из меня Аня? - спросила она после минутной тишины.
- Очень хорошая, - погладил и поцеловал её Миша. - Самая, самая лучшая. Анечка. Любимая.
Ах! Слово не воробей: вылетело - не поймаешь.
- Любимая? - повторил Миша. - А что, разве не так? Мои чувства к тебе какие-то странные, но другим словом их не назовёшь. Я люблю тебя, Марина.
- Я люблю тебя, Миша, - блеснув повлажневшими глазами, ответила та.
Признание скрепили поцелуем - в сто там какой-то уже с лишним раз.
- Но Ваню мы тоже любим, - поспешил уточнить Миша. - Я его люблю: как лучшего друга, как брата, как... самого себя. Я обязательно ему это скажу, когда он придёт. Я... Только пусть он пока не приходит: мне ещё надо во многом разобраться.
- Он придёт через неделю, - сказала Марина. - Так мы договорились.
- Вот и хорошо.
До вечера беседовали, включали плеер, слушали музыку, танцевали. Когда начало темнеть, занесли обратно вынесенную мебель, расставили по местам, постелили постели, попили чаю, легли спать. Миша решил проверить свои дневные предположения. Теперь он не гладил и не ласкал Марину, а стискивал пальцами её руки, ноги, другие части тела. 'Немного больно - это и есть приятно,' - мысленно повторял он её слова. 'Да, да, да,' - беззвучной игрою мышц отвечала она. Нет, не беззвучной. Телесный контакт с музыкальным инструментом даже глухому даёт возможность услышать его игру. Таким инструментом сделалась Марина. Её упругие мышцы превратились в натянутые струны, а смуглая кожа разделилась на чёрные и белые клавиши. Мишины пальцы утапливали клавиши, заставляя вибрировать струны мышц - каждую со своей частотой. Вибрации передавались обратно - через пальцы, руки, нервы - ко внутреннему органу слуха. В Мишиной голове зазвучали ноты. До, ре, ми - как они там называются? Миша ничего в них не понимал. Миша просто чувствовал: вот эта нота выше, вот эта - ниже, вот эта - посередине. Миша устанавливал соответствия: вот эта клавиша - эта нота, вот эта - другая, вот эта - третья... А если нажать одновременно, получится аккорд. А если нажимать последовательно, получится мелодия. А если подумать, поэкспериментировать, подобрать на слух, мелодия окажется красивой. А может оказаться прихотливой. Приятной может оказаться. Но надо постараться. Надо приложить усилия. Ну так и приложи усилия! Бери, твори, импровизируй. Вот так, вот так, вот так...
Из тьмы какофонии - к свету гармонии - вверх, к золотой звезде. Так было и будет - всегда и везде. Давай, давай, давай. Учись, совершенствуйся, постигай. Цепляйся, подтягивайся, утверждайся - на каждой новой, очередной высоте. Так было и будет - всегда и везде. От чистых нот - к аккордам и тактам - от тактов и аккордов - к первым мелодиям - от первых мелодий - к сложным произведениям - хоралам, симфониям, песнопениям - к звёздному гимну - небесному гимну - в честь Ани, Оксаны, Марины, Эскапельи - в честь Тани, Маши, Вероники, Лены - в честь Оли и Леры - в честь каждой девочки-девушки-женщины - каждого мира и каждой вселенной - в честь идеальной, святой, совершенной - Женщины - La Mujer - и всех бесконечных её воплощений. Тот гимн, что звучал при общении с Аней, что рвался наружу из клетки сознания, обрёл наконец свою партитуру, свой инструмент и своего маэстро.
Миша играл, Миша импровизировал, Миша творил. Творил как ни разу до этих пор, творил не руками, не мыслями, не сознанием - творил собою, всем существом, потоком сил, источником радости, звездою любви. Звезда освещала неведомые просторы - нет, не в душе Марины - в его душе. Страну, континент, планету, вселенную... В мире ласкающих звуков, тайных тропинок и золотых лучей настиг его сладкий сон.
Проснулся довольно поздно. Марина уже не спала. Увидел её глаза, хотел ей что-то сказать, но она лишь палец к губам приложила и в этот простенький жест многие смыслы вложила: молчи, не надо слов, слова ничего не скажут - а если даже - сумеют что-то сказать - мне на это плевать - я и без них понимаю - мысли твои читаю - звучала, как фортепиано - и ночью, и утром рано - а нынче вставать пора - мы же ещё вчера - общий язык нашли - разве этого мало? Откинула одеяло:
- Пошли?
- Побежали!
Выметнулись одновременно - раз! - бросились к двери - два! - вылетели на улицу - три! - по холоду, по дождю, по мокрой траве.
Помня слова Марины, Миша опять обошёлся с нею бесцеремонно. Она вырывалась, брыкалась, визжала, но Миша понимал: играет. 'Немного больно - это и есть приятно.' А если чуть больнее? Совсем чуть-чуть. Вот так, вот так и вот так. 'Да, да, да.' Надо же! Кто бы мог подумать!
После завтрака Миша и Марина отправились в лес. Ещё одно место для общения. Пришлось, конечно, одеться: брюки, сапоги, куртки, капюшоны. Длинный мешковатый плащ Марины был признан неудобным и оставлен дома. Володя порылся в детских вещах и нашёл для неё ярко-красную облегающую куртку - точно по размеру.
Идти по заваленному лесу было нелегко, но Марина не отставала и не жаловалась.
Хочет казаться сильной, - думал Миша. - Прямо как мальчишка.
Постояли у дуба, навестили островок, посидели, помолчали, подумали каждый о своём. Добрались до другого края леса, до берёзовой рощи. Когда-то гуляли тут целой компанией, рассказывали истории, а теперь... Что теперь?
Марина забежала вперёд, повернулась, преградила дорогу, схватила за куртку, заглянула в глаза. Миша понял, чего она хочет - но сыро же кругом!
- Вымокнем, - шепнул он тихо.
- Ну и что? - лукаво подмигнула она.
И правда: что? Холодно будет - вытерпим, дома посидим - высохнем, чаю вскипятим - согреемся. С Лерой вон даже в ручье плескались, в грязном овраге кувыркались, и то ничего.
Миша схватил Марину и повалил её на траву.
- Вот тебе! Сама хотела.
- Да? Думаешь, ты сильный?
- Сильный.
- Да? А так не хочешь?
Ударила кулаками в бока - раз, раз, раз! - довольно-таки ощутимо, кстати сказать. Миша понял, что надо ответить, иначе она будет недовольна. Тоже ударил - слегка.
- Нет! - возмутилась Марина. - Бей со всей силы!
Ладно, сама напросилась. Раз, раз, раз! Марина не растерялась, вывернулась, напряглась и саданула его кулаком в живот. Её глаза блестели от наслаждения...
.......................................................................................................................................
.......................................................................................................................................
.......................................................................................................................................
- Надо же, - поднимаясь на ноги, сказал Миша. - До сих пор мы так делали только со Славкой. Но он-то парень, такой же, как я, причём гораздо сильнее. И то ему пришлось меня уговаривать. А ты девочка. Вы же совсем другие. Кудесницы, ангелы, богини. Воздушные, неземные, трепетные существа. С вас же пылинки сдувать, вас же в стихах воспевать...
- А мне так больше нравится, - кокетливо запрокинула голову Марина.
- Есть в тебе что-то от мальчика, - задумчиво произнёс Миша. - И это неотъемлемая часть твоей сущности. И часть эта требует признания.
- А признаться трудно, - вздохнула Марина.
- Да ну, - махнул рукою Миша. - Во мне есть что-то от девочки - вот в этом трудно признаться.
- Ничего, - успокоила его Марина. - Эта девочка позволяет тебе лучше понимать девочек.
- Ну хоть какая-то польза, - усмехнулся Миша.
- Слушай, а давай разденемся? - предложила Марина. - Здесь же никого нет.
- Никого, - подтвердил Миша. - Поле заброшено, а лес... Это наш лес. Никто сюда не сунется. Только... Там же ветки всякие в траве. Как бы ноги не поранить.
- Вот ещё, - отринула его опасения Марина. - Стекла нет, железа нет, камней нет - остальное переживём.
- Что ж, - почесал голову Миша. - Завалов здесь тоже нет, деревья редкие. Пусть это будет нашей саванной. Ты будешь антилопой, а я гепардом. Ты будешь убегать, а я догонять.
Красную куртку Марины повесили на ветку берёзы, дабы найти потом сложенные под той же берёзой вещи. Разделись и побежали: Марина впереди, Миша сзади. Опавшие ветки то и дело попадались под ноги, хрустели, ломались, впивались в кожу ступней, ползучая трава обвивалась вокруг лодыжек, но это лишь добавляло игре привкус дикости, реальности, настоящести. Острый живительный привкус, позабытый людьми. Люди прячутся от него за сотнями тысяч оболочек. А Миша и Марина не прятались. Как в первобытные времена, когда целый мир был новорождённым ребёнком. Дикий лес, высокая трава, ветер, влажность, прохлада, скорость, крепкие юные мышцы, обнажённые тела - и никаких преград для ощущения жизни - настоящей, живой, полноценной жизни.
Оба мчались изо всех сил, задыхаясь от радости, переполнявшей сердца. Оба старались продлить, продлить, продлить погоню. Но вот Марина замедлила бег, и Миша её догнал. Марина закричала, как пойманная жертва, и кто его знает, чего было больше в этом крике: обречённости или восторга.
На этот раз к 'бесцеремонному обращению' добавились удары кулаками, не смягчённые одеждой и оттого весьма болезненные. Ладно, переживём, лишь бы Марина была довольна. В азарте Миша схватил её за волосы, рванул, повернул к себе лицом, заглянул в глаза. 'Да, да, да!' - созвездием горела в них ослепительная надпись.
'А дальше что?' - безмолвно вопросил Миша.
В ответ Марина хлопнула его ладонью по щеке: давай, мол, так же.