Лёгкое покачивание вагона. Заляпанное грязью стекло. Затянутое тучами небо. Голые ветки на холодном ветру. Редкие полустанки. Стылые поля. Миша глядел на них из тёплой вагонной полудрёмы.
На половине пути из нависших туч посыпался первый снег. Редкие снежинки летели по ветру - слишком редкие, чтобы образовать метель. И белого покрова они не образовывали, теряясь в опавших листьях и по-летнему зелёной траве.
Станция назначения. Миша покинул вагон. Знакомая платформа, знакомые трещины в асфальте. Ветер ослабел и закрутился на месте; снежинки падали, скользили по асфальту, останавливались и не таяли. Платформу покрывали белые завитки.
Шла уже вторая половина дня - короткого зимнего дня. Чтобы добраться до Володиного дома засветло, надо было пошевеливаться.
Тёплая одежда защищала от холода. Ветер выдувал из лёгких городской смрад, а из головы - городские заморочки. В сознании расчищалось место для тихого умиротворения, а в душе зарождалось новое, доселе неведомое ощущение ПРАВИЛЬНОСТИ ВСЕГО ПРОИСХОДЯЩЕГО. Впервые в жизни Миша ДЕЛАЛ ВСЁ ПРАВИЛЬНО, в ПОЛНОМ соответствии со СВОИМИ желаниями. ПОЛНАЯ гармония внешнего и внутреннего мира. Жутковатое ощущение, сопоставимое с невесомостью.
Домики станционного посёлка, гаражи, разбитая дорога. Всё знакомое и незнакомое. Никогда ещё Миша не был тут зимой.
Лес. Такой же знакомый и незнакомый: голый, пустой, прозрачный. Ветер затихал: верхние ветки ещё покачивались, нижние были неподвижны. Снег сыпался, не переставая: рваной простынёй укрывал дорогу, скапливался в углублениях, похрустывал под ногами. Чистый лист, с которого начинается новая жизнь. Блаженная тишина. Светлая пустыня. Лишь далеко впереди - фигурка одинокого прохожего...
Прохожего? Миша очнулся от размышлений. Какого прохожего? Здесь? В это время? Года и суток? Сколько раз ходил он по этой дороге от станции до Володиного дома и от Володиного дома до станции - и ни разу не встретил ни одного прохожего. Летом. В солнечную погоду. Среди бела дня. А сейчас зима, холод, снег, чёрные тучи и дело к вечеру. Может, померещилось? Нет. Фигурка по-прежнему темнела вдали.
Кто бы это мог быть? Кто-нибудь из посёлка, может, даже знакомый? При других обстоятельствах Миша с удовольствием подошёл бы, поговорил, узнал последние новости, но сейчас ему было не до того. Сейчас он хотел быстрее добраться до Володи и решить самый главный, жизненно важный вопрос.
Фигурка прохожего увеличилась, но не потому что он шёл навстречу, а потому что он шёл медленно, хотя и в том же направлении, что и Миша. На свежевыпавшем снегу виднелись его следы - расплывчатые, без чётких очертаний.
Миша решил обогнать неизвестного. Прибавил шагу - раз, раз, раз. По рыхлому снегу - хрум, хрум, хрум. Прохожий всё ближе, но узнать его невозможно. Тёмно-серая куртка с капюшоном, такого же цвета мокасины, чуть более светлые штаны. Всё обвислое, бесформенное, мешковатое. Уважающий себя человек такое не наденет. Наверное, какая-нибудь местная пьянь. И ноги волочит еле-еле. И не оглянется, хотя явно слышит, что кто-то его догоняет.
Миша прижался к противоположному краю дороги. Хрум, хрум, хрум. Шаг, шаг, шаг. Поравнялся, обогнал, выпустил из поля зрения. Быстрее, быстрее, быстрее. Уйти, оторваться, не быть узнанным. А этот пусть думает, чего хочет. Кто бы он ни был.
- Простите, это дорога на посёлок ...? - послышалось сзади.
Миша остановился так резко, что едва не полетел носом вперёд. Изумление его проскочило все мыслимые и немыслимые границы. Причин для такого изумления было две.
Первая - сам вопрос, вернее, где и когда он прозвучал. Дорога и впрямь вела в названный посёлок, только в этот посёлок и более никуда (не считая Володиного дома, конечно). От станции до посёлка -десять километров. Десять километров по заснеженному лесу в преддверии холодной зимней ночи. Людей на дороге нет. Если бы не случайно оказавшийся здесь Миша, спросить, куда она ведёт, было бы не у кого. Выяснить, как добраться до посёлка, следовало заранее. Соваться же в морозную темень на авось было весьма неразумно, крайне рискованно, если не сказать смертельно опасно.
Второй, даже более значимой причиной Мишиного изумления оказался голос, этот вопрос задавший. Высокий, чистый, хотя и приглушённый, будто из-за стены. Голос девушки, Мишиной ровесницы!
Миша обернулся. И правда, девушка. Лица не видать: верхняя половина затенена огромным капюшоном, нижняя замотана широким шарфом - лишь кончик носа торчит - однако под несуразной хламидой каким-то образом угадывается девичье тело... Блин, чего я молчу - надо же ответить!
- Да-а-а... - ошалело покивал Миша.
Покуда он разглядывал девушку, девушка разглядывала его, поняла, что перед нею ровесник, и безо всякого стеснения перешла на 'ты':
- И ты идёшь туда?
- Да-а-а... Не совсем...
- Я тоже. Пошли вместе?
- Пошли.
Отказаться было бы невежливо. Да и не хотелось.
Девушка прибавила шагу, а Мише, наоборот, пришлось замедлиться. Ох, боком выйдет ему это замедление! По 'малой' дороге он будет пробираться уже во тьме, а золотой свет заперт у него внутри. Но и девушка будет идти в той же тьме - одна! - от перекрёстка до посёлка! Пять километров! Нет, это невозможно! Проводить её, что ли? На ночь остаться у Марины или у Вани. К Володе отправиться утром, когда рассветёт. А почему бы и нет? Он теперь вольная птица: куда хочет, туда и летит. Хотя к утру, вероятно, дороги занесёт снегом...
- Тебя пригласили в гости? - спросил он у девушки.
- Нет, - мотнула головою та.
- Хочешь нагрянуть неожиданно, как снег на голову? Кто у тебя в посёлке: друзья, знакомые?
- А я иду не в посёлок, - огорошила его девушка.
- А куда? - снова изумился Миша.
- Есть тут одно местечко. Километра через три-четыре надо свернуть направо...
- Чего-о-о??? - Мишино изумление проскочило границы всех изумлений. - Ты идёшь... к Володе? - имя это он произнёс испуганным шёпотом.
Теперь изумилась девушка.
- Ты знаешь Володю? - сквозь шарф, скрывающий её губы, прошептала она.
- Ещё бы, - усмехнулся Миша. - Он мой дядя.
- Чего-о-о??? - девушка уставилась на Мишу из глубины капюшона. - Твой дядя? Погоди, - будто припоминая что-то, забормотала она. - Да-да-да, точно-точно... Миша? Ты - Миша?
- Да, а ты кто?
- Как бы тебе сказать? Начинается зима...
- А-а-а, вон оно что! - Миша собрался хлопнуть себя ладонью по лбу, но вовремя сообразил, что делать этого теперь не стоит. - Ты сбежала из дому? А сейчас идёшь к Володе зимовать?
- Ты поразительно догадлив, - то ли похвалила, то ли упрекнула его девушка.
- Постой, - сообразил Миша. - Откуда ты знаешь обо мне? От Володи? Значит, ты уже была у него?
- Была разок, правда, давно.
- А-а-а! - снова догадался Миша. - Я знаю, кто ты! Ты Женя! Он о тебе рассказывал...
- Женя? - переспросила девушка. - Да, можешь называть меня Женей. Тем более что...
- Это не настоящее твоё имя?
- Нет.
- А настоящего имени ты мне не откроешь?
- Познакомимся поближе, открою. А то, знаешь, не всем можно доверять... Кстати, а тебя-то каким ветром сюда занесло? Ты же должен быть дома.
- Сегодня??? Прямо сегодня??? Вот прямо сегодня утром ушёл из дому, доехал до станции, направился к Володе, а тут я...
- Точно, - покивал Миша.
- Но это невероятно! - изумление девушки переросло в какой-то дикий восторг. - Это что-то с чем-то! Это судьба!
Судьба? Да, это судьба. Судьба и Случай. Счастливый случай, о котором говорила Оксана. Встретить ребёнка, сбежавшего из дому, да не малыша, а ровесника, вернее, ровесницу, которая когда-то была влюблена в его дядю, а теперь с явной симпатией относится к нему самому, и всё это до прихода к Володе, до того как Володя велит ему убираться к родителям. Пускай велит: Миша, уйдёт бродяжничать вместе с Женей. Она знает тёплые местечки, в которых ни её, ни его не найдут никакие родители, никакая милиция, никакая опека. Судьба будто только и ждала, когда он сбежит из дому - да нет, какое там 'ждала' - тащила, подталкивала, гнала пинками - а теперь протягивает ему поощрительную конфетку. Сладенькую такую конфетку. И конфетка, похоже, отвечает ему взаимностью.
- Это судьба, - согласился Миша. - Здорово, что мы встретились. Представляю, как удивится Володя, когда мы нагрянем к нему вместе.
- Ещё как удивится, - согласилась Женя.
- Он теперь не один, - поведал ей Миша. - У него жена. Её зовут Лера. Ты не ревнуешь? Она необыкновенная женщина. Она при... - нет, насчёт Капеллы говорить не надо. - Она принимает всех детей как родных. Всем становится мамой.
- И мне станет?
- И тебе, - кивнул Миша. - Мы же теперь вместе, да? - заглянул он в тёмную глубину капюшона.
- Да! - радостно выдохнула оттуда Женя. - Давай руку!
- Давай! Вместе свалимся на Володю...
- ...как снег на голову!
Снег, польщённый таким сравнением, весело закружился вокруг ребят. Однако уже смеркалось. Задерживаться было нельзя.
- Женя, - Мишины мысли вернулись к первым её словам, - а зачем ты спросила меня, куда ведёт дорога?
- Чтобы остановить тебя, - засмеялась Женя. - А то ты так разлетелся.
- Да уж, - согласился Миша. - Ты хорошо придумала. Ты это... Я хотел спросить... Как оно вообще... бродяжничать? Очень трудно?
- Поначалу трудно, - ответила Женя. - А дальше как повезёт. Потом расскажу. Мы ещё за зиму наболтаемся.
- Тебя бы одеть получше, - покачал головою Миша. - А то что это на тебе такое? Куртка мужская - как мешок висит. И этот шарф... Я даже лица твоего не вижу.
- Увидишь, - пообещала Женя. - Может, я тебе даже понравлюсь, - робко добавила она. - Но только не здесь, умоляю. Здесь холод и снег.
- Холод и снег, - повторил Миша. - Пошли скорей.
До перекрёстка 'большой' и 'малой' дорог добрались уже затемно. Последний свет уходящего дня едва угадывался среди черноты деревьев и белизны снега. Каким-то шестым чувством Миша отыскал поворот к Володиному дому, напрочь заросший кустарником.
- Это и есть та самая дорога? - в очередной раз изумилась Женя. - Когда-то тут ездили машины.
- На моей памяти уже не ездили, - ответил Миша.
- Но почему вы её так запустили?
- Потому что... Нет, дальше-то она нормальная. Это только здесь, у поворота. Чтобы не ходили всякие... хм... плохие люди.
Последние Мишины слова почему-то сильно взволновали Женю.
- Да не бывает плохих людей! - закричала она, сдёргивая с губ чёрный шарф. - Бывает мало, очень мало, слишком мало любви!
Откинула капюшон, мотнула головой, и водопад золотых волос пролился на изящные плечи, обтянутые блестящим фиолетом.
Такого потрясения Миша не испытывал никогда. И это потрясение оказалось лишь одной полоской в радуге разнообразнейших чувств. Радость, недоумение, сомнение, недоверие, умиротворение, надежда, растерянность, досада, самоумаление, трепет, пиетет, восторг, единство со всей Вселенной и ещё много-много-много такого, что не имеет названий - во всех вариантах, оттенках и степенях. И радугу эту творил его собственный свет. Свет горел в Мишином сердце, потоками изливался наружу, отражался тысячами граней сознания и преломлялся миллионами осколков стеклянной стены. Миша стоял посреди ночного леса, окружённый ослепительным золотым ореолом.
Дар речи вернулся нескоро и не весь. Жалкие остатки.
- ¿Tú? Pero... ¿eres tú? (Ты? Это... ты?) - выдавил из себя Миша.
- ¡Sí, sí, soy yo! (Да, да, это я!) - крикнула 'Женя', оказавшаяся Эскапельей, и бросилась ему в объятия.
Сладчайший поцелуй стёр из памяти все слова, да и сознание едва не покинуло Мишу. А Эскапелья оторвалась от него, забегала и запрыгала, размахивая руками, кривляясь и дразнясь:
- No me has reconocido, no me has reconocido, no me has reconocido, no me has reconocido... (Не узнал, не узнал, не узнал, не узнал...)
А потом и стихами заговорила:
¡Ay, Miguel! ¡Ay, Miguel!
Eres dulce como la miel.
(Мишка, Мишка -
Сладкий мальчишка!)
И снова бросилась целоваться, только уже не стоя, а повиснув на шее любимого и обхватив его ногами, да ещё и в полную силу распалив свой золотой свет. Ослепительное сияние влюблённых образовало двойную звезду. Снежный ковёр заиграл бессчётными блёстками, а падающие снежинки вспыхивали разноцветными искорками...
Долгое время спустя Миша и Эскапелья шли по 'малой' дороге в сторону Володиного дома, окружённые золотым сиянием в пасмурной зимней ночи, ступая по чистейшему снегу, обходя кусты и отодвигая ветки.
- Здорово я тебя разыграла? - кокетливо улыбнулась Эскапелья.
- Ещё как! - в ответ заулыбался Миша. - Спасибо, что спасла меня. Разбила оболочку.
- Ай, да чего там, - махнула рукой Эскапелья. - Раз и готово. К тому же и мне польза. Пока мы шли, я прочитала все твои мысли. Жаль, ты не умеешь читать мысли. Мне так много надо тебе рассказать. Но ничего, время у нас будет. И вообще всё будет хорошо. Это главное, остальное потом. Наберись терпения.
- А как это ты... с одеждой? - спросил Миша, разглядывая фиолетовый костюм Эскапельи.
- Легко. Ты же видел, как мама превращала своё платье в костюм и обратно. Эти костюмчики управляются мыслями.
- И тебе не холодно? Уж больно тонким ты его сделала.
- Не-а, - мотнула головой Эскапелья. - Они и не такой холод выдерживают. Космический холод и звёздный жар. Кстати, это не тот костюм. Это другой, усовершенствованный. Он позволяет... Потом расскажу.
- Он позволил тебе вернуться ко мне, - любовно погладил Миша тонкую фиолетовую материю. - 'Усы плащом закрыв, а брови шляпой,' - процитировал он великого поэта.
- Ну а как же? - игриво подмигнула Эскапелья. - Я же дочь своего отца.
- А почему ты выросла? - вспомнил Миша о своём 'открытии' в больнице. - Ты же была на Капелле, а время там течёт медленнее. Ты должна была остаться такой же...
- Должна да не обязана, - вздёрнула Эскапелья свой остренький носик. - Потом расскажу. Потерпи.
- Похорошела-то как! - восхитился Миша. - Если, конечно, о тебе можно так сказать. Ты и раньше-то была верхом совершенства, а теперь... никаких слов!
- Ты тоже похорошел, - без малейшей иронии ответила Эскапелья. - Не снаружи, внутри. Золотой мальчик. За такого битого, как ты, сотню небитых дают, - она всхлипнула от нахлынувших чувств, но тут же взяла себя в руки: - Молчи. Потом.
- Потом? - переспросил Миша. - То есть ты... надолго? Или... насовсем?
- Я же сказала: потом, - недовольно оборвала его Эскапелья. - Не задавай лишних вопросов. Смотри лучше, какая ночь.
Ночь и впрямь была хороша. Ветер и снегопад прекратились, заметно потеплело, снег начал липнуть к подошвам и влажными белыми полосами осыпаться с нависших веток. Мягкое безмолвие услаждало слух и благотворно воздействовало на повреждённый мозг.
- Прямо как в день рождения рода Дорельяно, - вспомнил Миша. - Мы шли по этой дороге. Ночью. Было лето и звёзды...
- Будет ещё лето, - заверила его Эскапелья. - И звёзды будут. Всё будет хорошо. Молчи.
Дойдя до опушки, остановились и посмотрели на небо. Здесь они когда-то увидели падающую звезду и загадали желания.
- Моё желание исполнилось, - с облегчением выдохнул Миша.
- Моё ещё нет, - отозвалась Эскапелья. - Помню, я обещала рассказать о своём желании, когда исполнится твоё. Но не сейчас, чуть позже. К тому же за эти годы у меня возникли десятки новых желаний. Вот обо всех и расскажу.
- Го-оды, го-оды, - протянул Миша. - Три года - как полагается. Чуть больше.
- Три года, три месяца и три дня, - уточнила Эскапелья.
- Да? - удивился Миша. - Надо же! Три, три и три. Девять. Девять лучей золотой звезды. Нашей звезды.
- И о звезде расскажу, - улыбнулась Эскапелья.
По заснеженному безлесью прошли последние полкилометра. Потянуло дымом. Показался Володин дом - дымящаяся гора в ночи. Меж неплотно задёрнутых занавесок мелькали золотые лучики - внутренний свет Володи и Леры. Хозяева были дома.
- Ну чего, как договаривались? - шёпотом напомнила Эскапелья.
- Как снег на голову? - таким же шёпотом уточнил Миша.
- Да.
Медленно, осторожно, стараясь не скрипнуть заснеженными досками, поднялись они на крыльцо, пересекли веранду и оказались у входной двери. Эскапелья тихонько потянула за ручку. Дверь открылась без малейшего звука. В холодной тёмной прихожей никого не было. Перед тем как открыть дверь в комнату, Эскапелья прошептала в Мишино ухо:
- На счёт 'три' врываемся одновременно. Раз, два, три!
Одновременно ворваться не удалось. Миша оказался впереди, Эскапелья - сзади. В считанные секунды произошло очень многое. На Мишу и Эскапелью дохнуло жаром натопленной печи. Володя, которого они чуть не сшибли, едва отскочил и от изумления разинул рот. Лера, готовившая еду, приветственно помахала рукой. Для видящей мысли это вторжение не было сюрпризом. Из дальнего тёмного угла пружиной вылетела Дора, бросилась к Мише, не долетела, остановилась, повернулась к Эскапелье, рыпнулась в её сторону, снова остановилась, снова повернулась к Мише - и так раз за разом, не в силах решить, кого из них облизать в первую очередь.
Володя пришёл в себя и с трудом проговорил:
- Миша? Ты чего?
Миша хотел потрясти его заготовленной фразой, но тут судьба послала очередное потрясение ему самому. На диване у дальней стены сидели два мальчика - на год или два младше Миши. Услышав, как Володя обратился к нему по имени, они переглянулись. Один из них, побойчее, со светлыми волосами, вскочил с дивана, оказался напротив Миши и протянул ему руку:
- Дима.
Сдёрнув правую перчатку, Миша пожал эту руку и приличия ради назвал своё имя, уже известное его новому знакомому.
- Рома, - подошёл и представился другой мальчик, поспокойнее, с тёмными волосами.
Миша ещё раз назвал своё имя и ответил рукопожатием.
- Эскапелья, - представилась его спутница, выбираясь из-за спины возлюбленного на всеобщее обозрение.
- А-а-а... О-о-очень при-и-иятно, - поражённые её красотой, закивали Дима и Рома.
Володя молчал. Он уже не знал, что сказать. Миша обратился к нему:
- Володя, я сбежал из дому.
Дима присвистнул. Рома закатил глаза:
- О-о-о-о-о!
Володя тряхнул головой:
- Как это 'сбежал'?
- Да вот так, - ответил Миша. - Другого выхода у меня не было. И укрыться мне негде - кроме твоего дома. Ты принимаешь всех отвергнутых детей, не задавая лишних вопросов. Меня примешь?
- Постой, - заговорил Володя. - Это так... неожиданно. Ты - отвергнутый ребёнок? Ты - сбежал из дому? Как-то в голове не укладывается. Никогда не думал... Верю, верю, что у тебя не было другого выхода. И лишних вопросов не задаю. Но твои родители...
Тут не выдержала Эскапелья.
- Володя, - твёрдо заявила она, глядя ему в глаза. - Я понимаю твои чувства. Ты хотел для Миши лучшей жизни, блестящей карьеры, большого настоящего мира. Увы, эти планы разбиты вдребезги. У Миши и впрямь не было другого выхода, кроме как сбежать из дому. Ты можешь не принять его, можешь струсить, можешь испугаться его родителей, милиции, опеки - дело твоё. Но знай: это уже ничего не изменит. Он принял своё решение, а я приняла своё. Слушай, что я тебе скажу. Слушайте все, - обвела она глазами комнату и всех присутствующих, сделала томительную паузу и медленно, чётко, с расстановкой проговорила: - Я забираю его на Капеллу.
Будто Мише ещё недоставало потрясений! Однако ответ его свёлся к благодарному взгляду и робкому замечанию:
- Ты говорила, это невозможно...
- Было невозможно, стало возможно, - бросила Эскапелья. - Это часть моего желания. А другие части касаются других людей. Я забираю на Капеллу весь род Дорельяно.
- А нас можно? - подсуетился с просьбою Дима.
- На Капеллу? - заискивающим тоном уточнил Рома.
- Нет, - отрезала Эскапелья. - Я беру только своих. Только Дорельяно. Критерий отбора один-единственный - любовь без ревности и ненависти. Несмотря ни на что. В ваших сердцах такой любви нет. Всё. Точка.
- Может, возьмём? - вступился за ребят Миша.
- Нет, - повторила Эскапелья. - Ты слишком добрый. Раздаривал золотой свет направо и налево и в результате очутился здесь. Потому что многим дарить его не стоило.
- Но что плохого в Диме и Роме?
- Что плохого? - вскинулась Эскапелья. - А знаешь, от кого они узнали про Володю и его дом? От Мерса и Тефаля. Не так ли? - повернулась она к сжавшимся на диване мальчишкам. - А до того хотели остаться - с Мерсом и Тефалем. У Вождя. Не так ли? - громче прежнего обрушилась она на перепуганных ребят. - И не остались только из-за неодолимой тяги к бродяжничеству. Не усидели на месте, вот и ушли. А так преспокойненько бы остались. И чёрную форму надели бы, и руки бы вскидывали, и людей убивали бы. Да-да, не стройте мне глазки - убивали бы за милую душу. Докатились бы... А здесь, у Володи? Два раза уже зимовали, третий зимуете - и что? Володя топит печь, мама готовит еду, а вы сидите на диване. Третью зиму сидите и нихрена не делаете. Володя вам ничего не говорит, мама не говорит, я бы не сказала, но вы напросились. Зимой сидите без дела, а летом бродяжите. Воруете. Грабите. Кто украл у старушки пенсию? Кто отобрал у ребёнка мобильный телефон? Ещё? Или хватит?
- Хватит, - упавшим голосом прошелестел Рома. - Мы не заслуживаем Капеллы.
- Ладно, - смягчилась Эскапелья. - Звезда Дорельяно светит всем, в том числе и таким, как вы. Слушайте внимательно. Я пробуду здесь месяц - до Нового года. Если за этот месяц вы убедите меня, что достойны Капеллы, я вас возьму. Если нет - извините. И не пытайтесь меня обмануть: я вижу все ваши мысли. Надеюсь, вы это поняли. Время пошло.
Как хороша она в своём гневе! - думал Миша, любуясь Эскапельей. - Меня когда-то шпыняла, теперь за Диму и Рому взялась. А скольким ещё досталось от неё за эти три года, три месяца и три дня?
Эскапелья повернулась к нему, обняла и поцеловала.
Возьмёт и Диму, и Рому, - понял Миша. - Пошпыняет-пошпыняет и возьмёт.
Эскапелья поморщилась и поджала губки: молчи.
Обстановка разрядилась. Миша стянул со спины свой тощий рюкзак, отнёс и положил его в шкаф, снял шапку, перчатку с левой руки, куртку и кофту, повесил и положил в тот же шкаф. Остался в золотой рубашке, которая великолепно гармонировала с золотым сиянием. Эскапелья улыбнулась. Дима и Рома покачали головами. А Миша наконец почувствовал себя дома. Как хорошо! Но расслабиться ему не дали.
- Миша, - заговорила Лера. - Я была у твоих родителей. Они прочитали твою записку. Они в бешенстве. Завтра они приедут сюда, чтобы тебя забрать.
- Приедут сюда? - ужаснулся Володя.
- Значит, надо бежать? - спросил у Эскапельи Миша - Прямо сейчас? На Капеллу?
- Нет, - ответила та. - Если они не найдут тебя здесь, то обратятся в милицию. Пострадает Володя, пострадают Дима и Рома. Разве ты этого хочешь?
- А нельзя уйти всем? - предложил Миша. - И Дору забрать. Придут родители, придёт милиция, а здесь никого.
- Я не уйду, - подал голос Володя. - Моё место здесь.
- Я тоже, - присоединилась Лера. - Где муж, там и жена.
- Вы не хотите на Капеллу? - обескураженно забормотал Миша.
- Нет, - вздохнул Володя. - Я должен хранить этот дом и принимать в нём отвергнутых детей. У которых нет другого выхода. Как у тебя.
- Понятно, - вынужденно согласился Миша. - Но что же делать? Родители... Выходит, я не имею права от них прятаться?
- Не имеешь, - подтвердила Лера. - Ты должен выйти им навстречу и постоять за себя. Как шёл навстречу другим опасностям. Но на этот раз ты будешь не один. Рядом с тобою будем мы - все. Мы тебя поддержим и родителям не отдадим.
- Не отдадим, не отдадим, - оживились Дима и Рома. - Ты наш, Миша. Мы с тобой...
Говорили и косились на Эскапелью. Она хитровато щурилась и кивала.
- Ох, ничего хорошего из этого не выйдет, - покачал головой Володя.
- И это говоришь ты? - накинулась на него Эскапелья. - Автор гимна рода Дорельяно? Автор вот этих слов:
Всем нам нелегко в жизни бывает
Свой путь отыскать и отстоять... -
напористо, но мелодично спела она.
- Ты права, - устыдился Володя своего малодушия. - Я поговорю с сестричкой. Давненько я с нею не говорил.
- Сестричкой? - Мише пришла в голову неожиданная мысль. - Это что же получается? Володя и Лера - муж и жена, Эскапелья - Лерина дочь, я - Володин племянник. Выходит, мы с Эскапельей - брат и сестра?
- Двоюродные, - уточнила Эскапелья. - Сводные. Это не помешает нам... Кстати, Володя, ты хотел иметь такую дочку, как я? Так вот, я согласна. Отныне я твоя дочка.
Подошла, обняла, приласкалась. Володя прижал её к себе и погладил по золотым волосам:
- Дочка. Самая лучшая дочка на свете. Как я рад тебя видеть! Выросла, похорошела. Миша тебя так ждал! Да и я...
- Папочка, - мурлыкала Эскапелья и по-кошачьи тёрлась об него головой. - Дон Хуан мой отец, а ты мой папочка. Самый лучший папочка на свете. Я так решила, и не смейте мне возражать.
- А ты мой сынок, - добралась до Миши Лера и притянула его к себе левой рукой. - Самый лучший сынок на свете.
К ним подбежала Эскапелья, и Лера притянула её к себе правой рукой, так что головы влюблённых соприкоснулись.
- Дети. Мои дети. Наконец-то вы вместе.
- Все мы твои дети, мама, - уткнулась ей в грудь Эскапелья. - И я, и Миша, и другие... Даже эти... блудные, - махнула она рукой в сторону Димы и Ромы.
- Зря ты так, - вступился за них Володя. - Они хорошие. Они, можно сказать... Ой, Миша! Ты же не знаешь их историю! Я тебе так и не рассказал! Сто раз собирался, и всё никак... Я уж записал, но дал почитать Марине, а она не вернула. Давай сейчас расскажу.
- Давай сначала поедим, - предложила Лера. - А там рассказывай что хочешь.
Быстро накрыли стол, положили в тарелки горячую рисовую кашу из крупы, которой тайные друзья делились с Лерой, в чашки налили чай, заваренный из засушенных трав. Дора получила ежевечернюю порцию мясных обрезков и занялась ими в своём углу.
За чаем Володя рассказал о том, чего из всех собравшихся не знал один Миша.
- Это случилось, когда я жил у себя в городе. В последнюю осень перед побегом сюда. Времена были паршивые, зарплату не платили месяцами, не было ни сил, ни желаний, ни настроения - полнейшая безнадёга. Как-то вышел я из дому и направился через двор... Ну, ты помнишь наш двор. Остатки детской площадки, справа помойки, слева гаражи и тропинка наискось. И вот слева, возле гаражей, смотрю, стоят два мальчика. Один плачет, а другой от него чего-то требует. Мелкие ещё, второго десятка не разменяли. Так, думаю, плохо дело. Меня самого в детстве обижали, как и тебя, так что мы хорошо знаем, как это: ты маленький, тебе больно и страшно, а рядом, в двух шагах, в своём безопасном мире, проходят равнодушные взрослые... Я не смог пройти. Подошёл и узнал, в чём дело. Оказывается, вот этот гражданин, - Володя схватил за волосы сидящего слева от него Диму и несколько раз показательно рванул, - весьма настойчиво требовал, чтобы вон тот гражданин, - Володя кивнул на Рому, сидящего по другую сторону от Димы, - отдал ему свою новую куртку. Близилась зима, а родители о Диме не заботились - пьянствовали. Так что для него эта куртка значила многое. А Рома и не против был бы её отдать, но до смерти боялся своих родителей. Они вынули бы из него душу - холодные бесчувственные снобы. Что было делать? Я рассказал им притчу о двух людях, один из которых едва не умер от жажды в пустыне, а другой едва не утонул в реке, отчего они не понимали друг друга. Потом объяснил Диме, каково быть Ромой. Потом объяснил Роме, каково быть Димой. Тогда они заинтересовались друг другом, познакомились - там же, при мне - и начали строить планы совместного побега из дому. Тут я их прервал и сказал, чтобы они ни в коем случае этого не делали. И пошёл дальше. А весной оказался здесь. Потом было лето, другая осень, ещё одна осень, а на четвёртую осень - здрасьте! Явились, не запылились. Оба. Вместе. Выросли, конечно, но не признать их было невозможно. И не принять было невозможно. Это судьба. Мои дети. Родные. Роднее не бывает, - Володя погладил Диму по голове.
Дима заулыбался:
- Всё так. Скорешились мы с Ромкой, потолковали и поняли: вдвоём всё одолеем. И рванули по весне. С тех пор вместе: всегда и везде, что бы ни случилось. Может, мы и плохие люди, - зыркнул он на Эскапелью, - но друг за друга во как держимся, - потряс он сжатым кулаком.
- Всегда и везде, - обнял его Рома. - Потому и живы.
- ПОКА живы, - заметил Володя. - Потому что вам сказочно везёт. Однако везение - штука коварная, оно пробуждает самонадеянность и усыпляет бдительность. Не зря говорят: сколько верёвочка ни вейся...
- Володя, не ворчи, - улыбнулся Рома. - Ты такой хороший.
Володя покачал головой и развёл руками.
- Ну вот как с ними говорить? - посмотрел он на Эскапелью. - Я им про одно, они мне про другое. Сло´ва поперёк не скажут, а толку чуть. Я говорю: хватит уже бегать, сколько можно, до старости лет, что ли, бегать будете? Оставайтесь у меня, раз не возражаете быть моими детьми. Какое там: ничего не слушают. Всё по-своему.
- Володя, - промурлыкал Рома. - Ну молодые мы ещё. Мир хотим посмотреть.
Володя махнул на него рукой.
- Эх! - предался воспоминаниям Дима. - Где мы с Ромкой не побывали! Полстраны объездили. И на товарных, и зацепом, и автостопом... И милиция нас ловила, и охрана, и хозяева, и собаки - никто не поймал. И драться приходилось с местными. И всякие уроды клеились. Бывало, и жрать нечего... Знаете, что такое 'нечего жрать'? Ни о чём думать не можешь - только о жратве. Чёрту душу продашь и себя с потрохами, лишь бы хоть чего-нибудь зажевать. А ты говоришь, воровали, - осмелился он упрекнуть Эскапелью. - Воровали, конечно. Куда ж без этого? А то и ночевать негде. Вы когда-нибудь ночевали на улице? На холоде? Под дождём? Бывало, и укрыться негде. Промокнешь, продрогнешь, проклянёшь всё на свете. Думаешь: 'Всё, не могу больше.' Осенью доберёшься сюда, помоешься, переоденешься, согреешься, поешь нормально, растянешься на постели и думаешь: 'О-о-о-о-о, кайф! Никуда отсюда не уйду.' А как весна - всё. Не удержаться. И заново... Зато столько увидишь, сколько вам за десять жизней не увидеть. Свобода! - мечтательно выговорил он самое сладкое, самое дорогое его сердцу слово.
- Свобода? - Эскапелья поджала губки, упёрлась руками в край стола и напружинилась, как кошка перед прыжком. - Ну-ка расскажи нам про свободу - а мы послушаем. Только по-честному и до конца. Не хочешь? Тогда я расскажу. Свобода - это тьма. Космос без звёзд. Двигайся куда хочешь, куда глаза глядят, но как двигаться, если не от чего оттолкнуться? Да и куда глазам глядеть, если кругом тьма? И как узнать, движешься ты или нет? Вот что такое свобода. Тьма, пустота и бессмысленность. По счастью, ваша свобода не абсолютная, но пустота вам знакома. И бессмысленность знакома. И растерянность. Когда никто за тебя не решает, что тебе делать, куда идти, где ночевать, чем питаться... Всё приходится решать самому - каждый раз - до малейшей мелочи - а успех не гарантирован. Не повезло - пеняй на судьбу. Ошибся - пеняй на себя. Свобода - это прогулка по минному полю: сумел забраться - выбирайся как хочешь. Страшно? Жутко? Хочется с кем-то поговорить, посоветоваться, узнать безопасную дорогу? А поговорить не с кем, посоветоваться не с кем, безопасную дорогу никто не знает, а если знает, то не укажет, потому что он знает её для себя, а до тебя ему нет дела. Свобода - это когда до тебя никому нет дела. И если с тобой что-то случится, никто тебя не спасёт, никто не поможет, не защитит, даже внимания не обратит, даже не узнает, что с тобой что-то случилось, не узнает, кто ты, есть ты или нет, или тебя никогда и не было. Свобода - это безразличие. Безразличие тьмы, в которой ничего не различить. Свобода - это когда от безразличия тьмы в голову лезут мысли о самоубийстве. Свобода - это смерть.
Юные бродяги слушали внимательно. Эскапелья говорила о таких вещах, о которых они прекрасно знали - ох, как прекрасно знали! - но боялись лишний раз даже подумать, не то что упомянуть всуе.
Хороша! До чего хороша! - восхищался про себя Миша.
А Эскапелья сменила гнев на милость.
- Успокойтесь, - примирительно выставила она ладони вперёд. - Это свобода без любви. Есть другая свобода - свобода для любви. Любовь - это луч золотого света, прорезающий тьму свободы, задающий направление, цель и смысл. Тьма свободы нужна, чтобы родить свет любви. Тьма свободы нужна, чтобы делать из неё свет любви. Вам, ребята, не хватает света. Не хватает направления, цели и смысла. Беда ваша в том, что вы никогда никого не любили. А без любви ваши похождения, приключения, впечатления не стоят ни гроша. Для чего вы бегаете? Для того чтобы хорошо себя чувствовать... Стоп! Ещё раз и медленно: для того - чтобы - хорошо - чувствовать - СЕБЯ. Для кого вы бегаете? Для СЕБЯ. Вы так же безразличны к другим, как другие безразличны к вам. Вы держитесь друг за друга - во как, - потрясла она сжатым кулаком, - но для чего? Чтобы сохранить СЕБЯ. Чтобы получить поддержку для СЕБЯ. 'Возьми у меня, но дай мне чего-нибудь взамен.' Это не любовь, это торговая сделка. Любовь - это возьми у меня, и ещё возьми, и ещё... Можешь ничего не давать взамен. Ах, ты всё-таки хочешь дать? Хорошо, я приму твой дар, и пусть моё принятие твоего дара станет ещё одним моим даром тебе. Вот какую любовь хочу я видеть в ваших сердцах. Без такой любви путь на Капеллу закрыт.
Дима и Рома молчали. На сей раз они не поняли, о чём говорила Эскапелья.
- Ладно, - прочитала она их мысли, - скажу понятнее. О девушках. У вас никогда не было девушек. Да вам не очень-то и хотелось. Нет, если бы всё было легко и просто, если бы девушка сама подошла и предложила, тогда бы вы, конечно... - а приложить усилия вам лень. Даже если девушка будет намекать. А если нет? Если она будет о вас невысокого мнения, как, скажем, я. Хотите меня?
От такого вопроса опешили не только Дима и Рома, но и Миша, и даже Володя. Одна Лера осталась невозмутимой: она видела мысли дочери. А Эскапелья наслаждалась произведённым впечатлением.
- Хотите, - после очередной томительной паузы заключила она, многозначительно улыбнулась, закатила глазки и неожиданно рявкнула: - А ну-ка встаньте! Посуду - в кухню, вымойте и вытрите как следует. Вы - а не мама и не Володя. Этот диванчик - в прихожую. Стол - туда же. И стулья. Всё? Сделали? Ладно. Садитесь на диван и смотрите на меня.
Дима и Рома сделали всё, как она велела, и уставились на неё в ожидании... чего? Эскапелья встала перед ними. Лера, Володя и Миша устроились на оставшемся в комнате маленьком диванчике.
Миша не сразу сообразил, отчего сдавленно ахнули Дима и Рома. Вроде бы ничего не изменилось... Нет, изменилось. Эскапелья стояла перед ними совершенно обнажённая. Она не сделала ни одного движения, ничего не развязывала, не расстёгивала, не стаскивала с себя. Её усовершенствованный костюм, мгновенно переменивший форму на перекрёстке 'большой' и 'малой' дорог, на этот раз просто исчез, будто его и не было.
Эскапелья выдержала ещё одну томительную паузу и заговорила, обращаясь к Диме и Роме:
- Смотрите, смотрите. Вы этого хотели? Вот и смотрите. Смотреть можете сколько угодно, - выделила она интонацией слово 'смотреть'. - Можете даже... ну вы меня поняли, - издевательски засмеялась она. - Что, плохо видно? Могу подойти ближе. Могу повернуться так, и вот так, и ещё вот так. Смотрите, смотрите - а я посмотрю на ваши мысли.
Минуту или две она медленно поворачивалась - вправо и влево - так и этак - а потом подвела итог:
- Так я и думала. В меру желания и возбуждения, чуть больше любопытства и смущения, много растерянности, ещё больше 'не-стоит-и-пытаться' и ни капельки любви.
А у меня? - спросил себя Миша. - У меня - что? Какие мысли?
Мыслей не было! Совсем! Почему? Девушка, которую он полюбил с первого взгляда, которую любит и будет любить - всем сердцем, всей душой, всем существом - как никто и никогда не любил - по-настоящему, искренне, без обмана - девушка, с которой связано столько воспоминаний - девушка, возвращения которой он ждал столько лет - с уверенностью и сомнениями, с восторгом и со слезами, с упованием и отчаянием - со столькими опасностями не дожить и не дождаться - девушка совершенной красоты, какой не бывало и не будет ни в одном из миров Вселенной - эта девушка - вот она - перед ним - во всём обнажённом великолепии - а у него ни мысли в голове, ни волнения в сердце, да и на низшем, так сказать, уровне - ничего. Ни желания, ни возбуждения, ни любопытства, ни тяги к исследованию, ни взлётов и падений души - ничего из того, что было с другими девушками: Оксаной, Аней, Мариной. Каждая из них бесподобна, с каждой связаны особые, неповторимые воспоминания, впечатления, радуги чувств - но почему ничего не связывается с Эскапельей? Неужели тьма омертвила его?
А Эскапелья опять заговорила, обращаясь к Диме и Роме:
- Ну что, насмотрелись на меня? Теперь посмотрите на Мишу. Вон он сидит - тихий, молчаливый, невзрачный. Смотреть-то не на что, да? А между тем он для вас пример. Он полюбил меня с первого взгляда, любит и будет любить - как никто и никогда не любил. Он открыл мне красоту леса и сочинил для меня стихи, он готов был погибнуть за меня и спас меня от смерти, когда я раздарила весь свой золотой свет. Он ждал меня три года, три месяца и три дня, и ждал бы ещё тридцать раз по три года, три месяца и три дня, если бы понадобилось. Да, он не был мне верен - с точки зрения моралистов и ханжей. Он любил других девушек и каждую - особой, неповторимой любовью - по-настоящему, искренне, без обмана - как никто и никогда не любил. Даже не имея надежд на обладание. Даже имея надежды, когда и девушка, и родители её были согласны, он не воспользовался случаем, а отложил до зрелых лет или до моего возвращения. Из-за этого потерял девушку, но любит её до сих пор - несмотря ни на что. Так вот, если бы в ваших сердцах была хоть капелька, хоть крупица, хоть искорка такой любви, я бы не раздумывая взяла вас на Капеллу. Но эту капельку вы можете обрести - с Мишиной помощью. Успейте до Нового года.
Оставив наконец Диму и Рому, Эскапелья подошла к Мише, погладила его по голове, заглянула в глаза, улыбнулась:
- Ну чего застеснялся? Смотри. Твоё.
Миша оглядел возлюбленную и в единый миг понял всё. Понял, что её слова, неожиданные вопросы и предложения, танцы в обнажённом виде предназначались не столько для Димы и Ромы, сколько для него, Миши. Это ему поведала она, как восхищается всем без исключения, что сделал он за эти годы, ни в чём его не винит и любит - искренне, по-настоящему, без обмана - как никто и никогда не любил. Это для него сломала она барьер навязанного ханжами стеснения и отношениям всех присутствующих задала направление, цель и смысл.
А ещё Миша понял, почему созерцал Эскапелью с таким холодным спокойствием. Виной тому её совершенная красота - слишком совершенная для живого человека. Три года назад эта красота не была такой совершенной, не развернула ещё все лепестки, не скрыла под собой наивно-самонадеянную озорную девчонку. Нынче всё было не так. Нынешняя, вовсю цветущая красота уводила её обладательницу из мира людей в высшие, запредельные сферы, вероятно, на уровень богов. Да, именно так: из мира людей в мир богов. Красота обожествляла - следовательно, расчеловечивала. Красота превращала Эскапелью в совершенное творение гениального скульптора, в мраморную статую, которой можно восхищаться, но которую нельзя любить. Медленно, коварно заточала красота живую девочку в мёртвую оболочку - проклятый дар тьмы - как Мишин 'бронежилет'.
Миша хотел крикнуть, но сообразил, что это бесполезно, и с мольбой уставился на подругу. А она всё показывала ему себя, то с одной стороны, то с другой, однако движения её были не плавными, как перед Димой и Ромой, а резкими, порывистыми. Одно из таких движений отбросило назад её золотые волосы - на малое мгновение - но этого мгновения хватило, чтобы заметить под её левым ухом, в том месте, где щека переходит в шею, бледно-синеватый шрам. Объятый всколыхнувшейся тревогой, Миша вскочил с диванчика, подлетел к любимой, рукой отодвинул волосы. Шрам, уродливый шрам. Миша уже видел такие шрамы. Где? Одно воспоминание, другое, третье... Что-о-о??? Неужели??? Такие шрамы он видел на теле Александра Васильевича, Аниного папы. Следы боевых ранений. Но там-то мужчина, воин, а тут... Эскапелья, что это? Где ты была? Кто это сделал? Ответь, я же места себе не найду! 'Найдёшь, - взглядом ответила Эскапелья. - Опасность миновала, а рассказу о ней время не пришло.' Мишу такой ответ не устроил, однако напугавший его шрам вдребезги разбил божественную красоту Эскапельи. Из-под осыпавшихся осколков явилась иная, человеческая красота - живая, тёплая, настоящая. Миша покачал головой. Он уже не знал, тревожиться ему или радоваться. На всякий случай ещё раз вгляделся в тело подруги и вдруг сообразил, что оно ему знакомо - до мельчайших подробностей. Взор его блуждал по карте далёкого, странного, но родного мира, в котором он, Миша, не был чужим, мира, где он родился, откуда был вырван и брошен на чужую, холодную, отвергающую его Землю. Эскапелья была его родиной, он разглядывал её сантиметр за сантиметром и узнавал, узнавал, узнавал - каждую ямочку и каждый бугорочек, каждую впадинку и каждую ложбинку, каждую плавность и каждый контраст, каждый изгиб и каждую беглость, каждую прядочку, каждую ресничку, каждую прожилочку небесных глазок...
- Хватит, - остановила его Эскапелья. - Пора спать. Завтра у тебя трудный день. Завтра ты будешь сражаться за свободу для любви. Завтра ты победишь.
И стала распоряжаться приготовлениями ко сну. Володя и Лера, по её мнению, должны были, как обычно, спать на большом диване, а сдвинутые вплотную маленькие диванчики предназначались для неё и для Миши. Диме и Роме отводилось место на полу.
- На полу так на полу, - пожал плечами Рома. - Всё не на голой земле.
Да, не на голой земле и не на морозе. И матрасы нашлись, так что постель для Димы и Ромы получилась мягкой и удобной.
Миша разделся и показал себя Эскапелье, будто делал это уже сто раз:
- Смотри. Твоё. Хоть ты и видишь меня насквозь...
- Красивый! - улыбнулась та, явно имея в виду не внешность, а внутренний мир. - Ну а вам чего, особое приглашение? - рявкнула она на Диму и Рому.
Те переглянулись.
- Меня вы никогда не стеснялись, - напомнила им Лера.
- Вас я тоже вижу насквозь, - добавила её дочь.
Дима и Рома уставились на очаровательную ровесницу. Будь она обыкновенной девочкой, они бы с удовольствием показали ей себя во всей красе - дабы шокировать её, насладиться её смущением и растерянностью - но она не была обыкновенной девочкой: она их опередила, обскакала, обошла на повороте, взяла себе пальму первенства, а смущение и растерянность оставила им самим. Лера поняла, что ребятам надо помочь, состроила хитроватую лисью мордочку, многозначительно глянула на потолок и завела вкрадчивым голосом:
- Стеснение придумали ханжи и моралисты. Знаете, как они это объясняют? Я говорила с ними. Спрашивала: 'Зачем человеку одежда?' 'Ну как же! - восклицали самые умные из них. - Человек не животное, он выше, он образ и подобие...' 'То есть в одежде он образ и подобие, а без одежды - животное?' 'Конечно! - восклицали они. - Без одежды у человека появляются животные мысли, которые влекут животные поступки...' - Лера опустила голову и хитровато глянула на мальчишек. - Поняли? Зачем человеку одежда: чтобы было видно, что он не животное, или чтобы не было видно, что он животное?
Она замолчала, давая всем проникнуться смыслом её слов. Улыбка её растекалась по лицу, делаясь широкой и бесхитростной, а потом рассы´палась весёлым смехом. В ответ засмеялась Эскапелья, за нею Миша ('Что ж ты раньше-то не сказала, а?' - подумал он Лере), за ним Володя и последними - Дима и Рома: сначала просто за компанию, а потом уже и до них дошло, насколько абсурден придуманный ханжами и моралистами запрет. Под тёплым взглядом смеющейся Эскапельи скинули они с себя всю одежду. Животных мыслей у них явно не было. Дима всё-таки уточнил для Миши:
- Мы с Ромкой часто спим вместе. Но ты не подумай, мы ничего такого...
- Мы нормальные, - добавил Рома.
Миша скривился. Ну вот, опять! Ещё один абсурд морализма. При каждом 'подозрительном' слове и действии приходится оправдываться, оговариваться и открещиваться. Да какая разница, 'нормальный' ты или 'ненормальный' - был бы человеком. Какая разница, 'так' ты любишь или 'не так' - люби хоть как-нибудь.
- Я тоже нормальный, - сказал он Диме и Роме. - Но в городе считают иначе. Поэтому мне и пришлось бежать. Так что вы зря подали мне руки и назвали...
- Брось, - оборвал его Дима. - У нас свои понятия. Если кто из наших ради жратвы, или насильно, или ещё как-то так - мы ничего. Мало ли у кого как повернётся...
- Ты наш брат, Миша, - Рома подошёл и обнял его справа.
- Ты наш брат, Миша, - Дима обнял его слева.
На Эскапелью они не покосились.
Вот и всё, можно ложиться. Сытая Дора давно уже спала на коврике в углу, свернувшись калачиком. Человеческие сложности её не волновали. Наконец улеглись и люди. Погасили золотой свет. Миша впервые соприкоснулся с Эскапельей безо всяких одежд. О-о-о-о-о! Какое блаженство! Какое упоение! Упоение не открытиями, но воспоминаниями - до малейших, неуловимейших оттенков запаха, осязания и тепла! Всё это уже было - неоднократно, много раз - но когда? Вечное возвращение? В родной мир? В свой собственный мир?
Мишей овладело странное чувство. Порою человек, оказавшийся в незнакомом месте, вдруг понимает, что место это ему знакомо. Знакомые улицы, стены, дома, горы, берега, пейзажи, которых он никогда не видел. Место это ждало его много лет, дождалось, вобрало в себя и не отпускает. И человек остаётся. Отказывается от общепринятых благ ради СВОЕГО счастья на СВОЕЙ родине. А бывает такое же чувство к другому человеку. Другой человек оказывается настолько знакомым, настолько родным, что для его определения не хватает привычных эпитетов и волей-неволей вспоминается полузабытое старинное слово 'суженый'. Тот, кто самой судьбой предназначен тебе. Это более, чем 'любимый'. Любимых - по-настоящему, искренне, всем существом любимых - может быть много, а суженый - один.
- Я тоже так думаю, - шёпотом ответила Эскапелья на Мишины мысли. - Ты нашёл хорошее слово - спасибо тебе за него. И насчёт остального, - невидимо улыбнулась она в темноте, - я с тобой совершенно согласна. Сделаем ЭТО на Капелле, в красивой романтической обстановке. А здесь - просто поиграем. Как ты играл с Оксаной, Аней, Мариной... Нет, не сейчас. Сейчас ты уснёшь, а я полечу твою голову. Исцелю я тебя на Капелле, а пока так...
Она едва заметно зажгла под одеялом золотой свет, левую ладонь положила Мише на голову, а правой взяла его за руку и слегка потянула на себя, как бы приглашая куда-то идти.
- Так делала мама! - воскликнул Миша. - Значит, это... было? На самом деле?