Божья коровка неохотно вскарабкивалась по стебельку, всё время съезжая по росе книзу и лениво взмахивала крылышками, цеплялась вновь, продолжая тянуться дальше. Ведала ли она, куда ей необходимо добраться, но судя по тому, как терпеливо это махонькое творение преодолевало путь к безызвестному, думалось, что ей доставлял наслаждение как раз момент самого действия.
Ника прикрыла глаза и с блаженством вдыхала благоухания, исходящие от луга, на чьём ковре она блаженно валялась, получая наслаждение от блага, свалившегося на сознание. В его угощениях было столько взаправдашней щедрости... откровенного, всё дозволяющего гостеприимства. До такой степени позволяющего всё, что ты, пожалуй, и не отважишься ни на какие излишества, так как чувство меры в такие мгновения всецело распоряжается тобой, ибо ты человек, которому полностью доверились и распахнулись...
Вспоминается мама, которая, к сожалению, так мало была с ними, но и за этот короткий миг общения сумела оставить в их сердцах светлый луч восприятия жизни. Сестрёнкам позволялось ещё в раннем детстве только нюхать цветы, но никогда в жизни не вырывать, разрушая красоту. В размышлениях не заметила, что погода стала выделывать кульбиты капризной барышни. Облака вдруг стали нависать так низко, что было даже страшновато от ощущения... вот-вот коснутся её носа.
Ника поднялась на ноги и, сбрасывая оцепенение от наваждений, подошла к раскрытому мольберту. Он уже с раннего утра был подготовлен к работе. Эскиз в карандаше заготовлен ещё дома, и, теперь собиралась приступить к работе красками, но внезапно задумалась, всматриваясь в одинокую сосну, возвышающуюся над лугом, усеянным цветами... Тени всё время менялись на её пышных ветках. Солнце создавало собственный образ благородной красавицы. Серые нейтральные тона превращались в прозрачные, а краски светились многочисленными цветовыми нюансами, весёлыми бликами. Сосна жила... дышала. Ника до глубины души поглощала пленэры. Оказавшись под открытым небом, в природной воздушной и световой среде, она испытывала непостижимое упоение погружения в себя: наполненную, необычайно живую, способную неимоверно много сказать, истолковать.
В мастерской это было почти невозможно. Ограниченное искусственное освещение и оконные световые проёмы диктовали свои правила на цветовое состояние. И даже окраска стен, потолка: всё то, что окружало мольберт - оказывало влияние на выражение абстрактной мысли художника. А на натуре погода меняется стремительно, каждый миг дня вынуждает чутко схватывать моменты - они постоянно разные: в мае одни, а в октябре другие. Неодинаковы нюансы пленэра в скалистых горах, луговине, безмолвном лесу, у моря, в деревне, крупном городе. Она умела писать замечательные портреты, но не получала наслаждения при передаче чисто материальной фактуры, локальных цветов, объёмов.
Её выводила из равновесия условность трёх планов: ближний - шоколадный, средний - зелёный, дальний - голубоватый, так чувственно воспринимая особенности ощущения тёплых и холодных красок. Первые как бы постепенно приближаются, вторые удаляются, формируя впечатление глубины пространства. Хотя и под открытым небом можно рисовать так, словно в мрачной мастерской - уныло, вялыми мазками, штрихами, невыразительно. Но она сознательно стремилась передать трепетание воздуха, мерцание света, игру красок, воплотив движение, охватывающее естество от мельчайшей травинки до свободных рек и возвышенных облаков.
Оттого, вероятно, её полотна так привлекали посетителей выставок. Пред ними распахивался глубинный авторский замысел, душевные порывы. Чему-то, улыбнувшись, она решительно устремилась к мольберту. Запрокинувшись немного назад в низком кресле - шезлонге, задрала ноги, и быстрыми пальцами с красивым педикюром нежно-розового цвета ловко захватила одной ступнёй мольберт, а пальцами другой, слегка открутила крепление, опустив специальную подставку, чтобы было удобно скользить по нему кистью. Двумя ступнями сместила холст с рисунком сосны и осторожно перевалила его на траву, рядом с собой. Изворотливыми движениями вынула пустой загрунтованный холст из большущей специальной папки.
Уверенно восходящее солнце навязывало свои тона, и цветовые ощущения, но Ника, не замечала его требования, и была поглощена смешиванием красок так уверенно, и при этом нетерпеливо, словно в ней всё рвалось высказаться. Было видно, что где-то далеко внутри возник совершенно новый, неожиданный сюжет. Мыслеформа. Она с необыкновенным упоением, отклонившись назад, почти лёжа, пальцами правой ноги, зажав кисть - с восторгом погрузилась в холст, не оглядываясь по сторонам, но чуть прислушиваясь к пению птиц, и внимая симпатичному сверчку, который с момента её приезда (в семь утра) - поселился рядом с ней. И теперь, не замечая времени, писала вдохновенно, размашисто, а лицо светилось невероятным одухотворением.
- Ника, ты, что же мне не звонишь?! Уже, небось, изголодалась окончательно? - озабоченно отчитывала очарованную художницу, молодая женщина, обхватив за плечи, вглядываясь в полотно...
-Слушай! Как это необычно! Но ведь ты же сегодня собиралась дописать одинокую сосну?!
- Сестрёнка, забрось-ка мне быстрее что-нибудь в рот, а то ноги все в краске... Знаешь, я и сама не осознала, как это произошло, но у меня всё внутри направилось к этому сюжету... В буквальном смысле слова кто-то завопил во мне: "Довольно! Долой одиноких сосен". - Ника заливисто рассмеялась.
-Наверное, перележала в траве. Как только ты меня сюда привезла, я тут же не погрузилась с головой в мольберт, но умылась вначале ароматной росой, и не заметила, как божья коровка вовлекла меня в размышления. Немого забылась сном и меня разбудило восходящее солнце... Тут-то всё и началось... Знаешь, необходимо почаще наезжать перед восходом, - с аппетитом прожёвывала котлетку с помидорчиком, любовно вкладываемую ей в рот рукой сестры Марии. Они были двойняшками. Мария на пять минут старше.
Сестра, как зачарованная, неотрывно анализировала полотно, и изумление всё больше расплывалось по разумному лицу.
- Мне это представляется или так задумано?! Вас же художников в жизни не понять нам, обыкновенным людям, не имеющим безудержного воображения.
- Давай не прибедняйся. У тебя оно куда свободнее, богаче, нежели у отдельных мастеров. И что же тебя здесь так изумило? - подставила лицо сестре, чтобы та могла утереть ей губы влажной салфеткой...
Отделавшись от кормления, Мария полностью погрузилась в картину.
- Здесь изображён такой живой закат, из которого грезится появление на свет... восхода?! Я почти, что предчувствую величественное движение заката к восходу хотя его здесь ещё нет, но уже чувствуется близость...
Ника с признательностью глядела на сестру и глаза сделались влажными от любви.
- Ты тончайший ценитель. Для мастера - это прямо-таки неосуществимая награда, такое глубокое проникновение в его замысел. А, знаешь, что меня нацелило на такую мысль? Вспомни, когда мы учились в пятом классе, а мама уже год неподвижно лежала в больнице... - серьёзно задумавшись, продолжила она. - Мы с тобой тогда проживали в интернате - это далеко от нашей геологической партии. На летние каникулы все стали разъезжаться по домам, а нам с тобой, оказалось, некуда... Ты тогда приняла приглашение к своей подружке в гости, а я не захотела и осталась, но потом не утерпела и пешком пошла в районный посёлок через лес. До него, кажется, было около семи километров. Я немного заблудилась и очутилась перед небольшой речкой с оползающими берегами, опутанными корнями деревьев. Спускался вечер... Жутко тогда испугалась, но желание увидеть маму оказалось сильней, и я, сняв с себя одежду, скрутила в узел и привязала к голове.
У Марии от волнения округлились глаза...
- Да, да! Я знаю, что ты подумала, - продолжала Ника пугать сестру. - Мы плавать с тобой не умели. Да нам и научиться-то было негде в степях Казахстана. И я так живо вспомнила, как где то слышала, что необходимо руками перед собой раздвигать воду, а ногами - как лягушка... Речка была не очень широкая, но для меня от страха - это было море.
Не помню, как лихорадочно работая руками и ногами, очутилась у дерева на противоположной стороне, ветви которого свисали прямо над водой. Я ухватилась за них и потянула своё измученное, безжизненное тело к берегу. Потом ещё долго плакала от изнеможения и запоздалого чувства страха. В посёлок почти приползла... уже в темноте. В городской больнице меня накормили, напоили чаем, а затем привели к маме в палату. Поставили какую-то раскладушку, чтобы рядышком спала. Маме ничего не рассказали о моём похождении. Зачем её тревожить.
И вот сегодня, наблюдая за божьей коровкой, я вдруг так живо поняла и даже будто увидела со стороны, откуда во мне родились силы, позволяющие всё преодолеть. Это, оказывается, сам момент борьбы за жизнь. В нём, и только в этом миге столько тонов, эмоций, движения. В одном мгновении тесно переплетаются все самые возвышенные представления жизни. Когда меня поразила эта внезапная, страшная болезнь, я уже тогда уяснила, что должна с ней тесно дружить. Именно тесно, чтобы наслаждаться этим мгновением дружбы, и не допускать иного навязчивого состояния, которое... может превратить в развалины мой внутренний мир.
Немного помолчав, как бы заново переживая момент истины, отмахнулась от навязчивых мыслей...
-Я же тебе говорю, что переразмышляла сегодня... Вот и получилось, что в закате всенепременно должен предвидеться восход. Ну что, вези меня домой, мой ангел-хранитель.
Мария с чувством расцеловала сестру и стала укладывать её вещи в машину. Ника с наслаждением разминала ноги в траве. Затем, охватив влажную тряпку пальцами левой ноги, стала обтирать правую... Вслед за тем то же самое проделала и с левой ногой...
Предзакатное солнце лукаво подмигивало ей лучами...
Они с ней точно знали, что скоро обязательно будет восход.
![[]](/img/s/sheremetewa_s/maks-180/predchuwstwiewoshoda.jpg)