Шерман Елена Михайловна : другие произведения.

Флорентийский кинжал

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Агитки - Самиздат Загадочное убийство знаменитости в апреле 1913 года потрясло Петербург. По воле случая за расследование преступления берутся две юных подруги, знакомые с темной стороной жизни лишь по детективным романам. Им предстоит пройти по запутанному лабиринту из чужих тайн, необычных знакомств и мистических явлений, прежде чем они окажутся лицом к лицу с безжалостным убийцей... Повесть заняла 2-е место на конкурсе "Современный детектив-2014".
Пролог

...Идет убийца по покоям,

В руках - кинжал, а в сердце - ад.

И только звезды с небосвода

На сцену страшную глядят.

Что есть судьба, закон, обычай,

Когда душа возмущена?

О нет, не дрогни, Беатриче!

Свой приговор сверши сама.

1

   - Никак не можем принять, - повторил Савелий Андреевич и протянул сидевшей напротив него барышне папку из мраморного картона, завязанную шелковыми ленточками. Барышня, однако, не протянула руку и папку не взяла, продолжая сидеть неподвижно и смотреть на секретаря редакции своими круглыми серо-зелеными глазами. Савелий Андреевич вздохнул, положил папку на стол, и осторожно, чуть ли не кончиками наманикюренных ногтей подвинул ее к барышне. Несмотря на большой опыт общения с поэтами, он не смог бы с уверенностью сказать, чего можно ожидать от этой особы - слез, обморока, долгой и ненужной дискуссии, предложения денег за публикацию или, сохрани Господь, попытки самоубийства. То, что просто так, без шума и лишних слов, эта барышня не уйдет, Савелий Андреевич уже понял.
   - Вы не читали мою поэму, - сказала барышня, и в тишине эти слова, сказанные громко, твердо и уверенно, прозвучали почти криком, так что Савелий Андреевич невольно поморщился. Был он невысок, лысоват, с бледным лицом и редкой, словно молью поеденной светло-серой бородкой.
   - Сударыня, - произнес секретарь несколько утомленно, - мы читаем все рукописи, присланные нам или принесенные авторами. И не только я, но и Алексей Викторович ознакомился с вашей поэмой...
   - Вы лжете! - не удержавшись, барышня теперь уже откровенно закричала, чем несказанно обрадовала Савелия Андреевича: избавиться от вышедшего за рамки автора куда проще, чем выпроводить корректную и вежливую зануду. - Я завязала ленточки особым узлом, и они по-прежнему завязаны этим узлом! Вы не открывали папку! Вы и тех стихотворений, что я присылала по почте, тоже не читали!
   - Сударыня, будьте добры покинуть редакцию "Щита Ахиллеса". Или я вынужден буду позвать сторожа.
   - Вам не стыдно? Вы понимаете, что поступаете недостойно?! - раскрасневшаяся барышня буквально сверлила секретаря редакции горящим взглядом, однако пробить брешь в его обороне ей не удалось. Савелий Андреевич позвонил в серебряный колокольчик, украшенный траурным бантом, явился сторож Пахом, и Иларию Павловну Воздвиженскую, двадцати трех лет, закончившую в прошлом году Высшие женские курсы и написавшую белым стихом поэму "Казнь Беатриче Ченчи", выпроводили из редакции модного литературного журнала "Щит Ахиллеса" с шумом и даже некоторым позором.
   - А еще барышня, - сказал ей на прощанье сторож, сунув в руки злосчастную папку с поэмой, - тьфу.
   Шмыгая носом, Илария быстро шла по Литейному, чувствуя себя униженной и оскорбленной, более того - морально растоптанной. Над поэмой она работала около трех месяцев, не жалея усилий и бумаги. Подобно многим неудачливым авторам, она воодушевлялась с каждым новым произведением, искренне веря, что на этот раз стрела попадет в цель и поэма принесет ей деньги и славу - или хотя бы моральное удовлетворение в виде восторженных отзывов. Но эти люди поленились даже бегло просмотреть то, чем она жила последние месяцы, то, в чем ее душа... Мерзавцы.
   Меж тем серый апрельский день медленно догорал. Мимо спешили прохожие, бросавшие нелюбопытные взгляды на барышню в синем пальто и серой шляпе, с большой папкой в руках. Два извозчика, не поделив мостовую, обменивались крепкими выражениями. Из кондитерской вышла дама в огромной красной шляпе с перьями, держа в руках бонбоньерку. Другую даму, кутающуюся в шикарную накидку из соболей, лощеный офицер с нафабренными усиками широким жестом пригласил в стоящее у тротуара авто. "Небось, поедут в "Виллу Родэ" предаваться пороку, - тоскливо подумала Илария, - и только мне, как старику Мармеладову, некуда идти".
   Конечно, Илария несколько лукавила: ее, как и всегда, ждали дома, но туда-то ей и не хотелось. Будь она в Париже, она пошла бы в кафе на Монмартре и выпила абсента, но в Петербурге приличным барышням в одиночестве ходить в кофейни не принято, да и абсент там не подают. Придется все-таки идти домой, то есть ехать на конке.
   И все-таки, как этот Савелий Андреевич мог так подло лгать, глядя ей прямо в глаза? И еще Иславина приплел, подлец. Будь она мужчиной, она дала бы ему оплеуху, и тогда уж он не посмел бы звать сторожа. В вопросах чести сторожа неуместны. Только дуэль, как у Пушкина, Лермонтова и Гумилева с Волошиным. Правда, для Пушкина с Лермонтовым последние дуэли закончились трагически, но ей и такой финал подошел бы. Ничто так не способствует посмертной славе молодого поэта, как героическая смерть.
   По пути к остановке конки Илария задержалась у витрины книжного магазина. В центре витрины красовался большой фотографический портрет мужчины, несколько похожего, особенно прической, на Эдгара По. Его большие темные глаза смотрели пристально и одновременно рассеянно, точно видели нечто, недоступное иным людям; на губах блуждала задумчивая полуулыбка. Это и был известный всей читающей России Алексей Викторович Иславин, тот самый, чьим именем прикрывался ничтожный человечек, так жестоко оскорбивший Иларию.
   Глядя на портрет, она внезапно поняла: Иславин ничего не знает. Он не в курсе, что секретарь редакции отбрасывает рукописи молодых талантливых авторов, не читая, и вышвыривает несчастных с помощью сторожа. Он не догадывается, что, прикрываясь его именем, секретарь вершит свои темные делишки. А авторы, в свою очередь, не представляют, что знаменитый поэт и представления не имеет о том, что на самом деле происходит в редакции, и подчиняются решениям, освященным его авторитетом. И никто не разорвет этот порочный круг... если только она не посмеет.
   А что, если придти и обо всем рассказать Иславину?
   В этом визите не будет ровно ничего личного, и тем самым известная двусмысленность ситуации: молодая барышня приходит домой к холостяку - исчезнет, не успев проявиться. Она придет не как женщина к мужчине, черт побери, а как поэт к поэту. Она придет, как смерть, как любовь, как истина - без приглашения. И пусть будет стыдно тому, кто подумает об этом плохо.
   Распалив себя, Илария приняла решение и стремительным шагом, точно боясь опоздать, направилась на Большую Морскую, где проживал прославленный поэт. Она знала его адрес благодаря своей кузине Маре, одной из бесчисленного сонма поклонниц Иславина, но не думала, что это знание когда-то ей пригодится. Великолепная дерзость ее поступка приводила ее в восторг, и в то же время она втайне надеялась не застать главного редактора "Щита Ахиллеса" дома. Но когда она подошла к большому пятиэтажному дому, украшенному львами на фронтоне, окна второго этажа, некогда показанные ей Марой, светились.
   Дрожащей рукой она толкнула тяжелую парадную дверь, медленными шагами, почти задыхаясь от бешеного биения сердца, поднялась по широким мраморным ступеням лестницы. Вот и квартира N4, самая обычная дверь, справа - кнопка электрического звонка.
   На лестничной площадке царила такая тишина, что Илария слышала удары собственного сердца. Она нажала на кнопку звонка - первый раз очень слабо, второй - посильнее.
   Никакого ответа.
   Она нажала третий раз, со всей силы.
   За дверью послышался легкий шум: казалось, кто-то подошел и прислушивается.
   - Я к Алексею Викторовичу по делу.
   Илария пыталась произнести эту фразу уверенно, но вышло бормотание, и ей стало стыдно. Уж если пришла, то веди себя как взрослый человек, а не как школьница. И она, собравшись с силами, сказала:
   - Госпожа Воздвиженская к Алексею Викторовичу Иславину по очень важному делу. Я не уйду, пока не получу ответа.
   Дверная ручка дрогнула, и дверь медленно приотворилась. Потом Илария сообразила, что не услышала щелчка замка, но в то мгновение она была слишком взволнована, чтобы обратить внимание на такие мелочи. Кто-то приоткрыл - но не распахнул входную дверь, и Илария с замирающим сердцем ухватилась за медную ручку.
   Открыв дверь и переступив порог, она оказалась в длинном темном коридоре, из которого кто-то уходил в глубину квартиры торопливыми шагами. Вероятно, прислуга, открывшая дверь, пошла предупредить барина о нежданной гостье, но странно, что она не дождалась, пока Илария войдет в дом, и не закрыла за ней дверь. Впрочем, кто знает, какие у Иславина приняты порядки? У поэтов, тем более больших, все должно быть иначе, чем у обывателей.
   Оказавшись в полумраке, Илария почти на ощупь стала продвигаться вперед, к светящемуся яркому прямоугольнику распахнутой двери. Даже ее малого знания жизни хватило, чтобы смутно почувствовать - что-то здесь не так, но его, знания жизни, было недостаточно, чтобы понять: здесь надо бежать без оглядки. Любопытство и кураж пересилили едва слышный шепот здравого смысла, и Илария, пройдя коридор до конца, вошла в освещенную электрической лампой комнату с множеством книжных полок.
   Несомненно, это был кабинет Иславина. Сам поэт сидел спиной к двери за огромным письменным столом мореного дуба в глубокой задумчивости, положив одну руку на подлокотник кресла, а другую свесив вниз. Задумчивость была столь глубока, что он не услышал ни шагов, ни осторожного покашливания Иларии.
   - Добрый вечер, Алексей Викторович! - решилась она нарушить тишину. - Я приношу извинения за столь внезапное вторжение... Дело в том, что вы не назначали мне визита... но очень важные обстоятельства вынудили меня придти к вам! Я... Меня зовут Илария Воздвиженская, и мы не знакомы... но я присылала стихи в "Щит Ахиллеса".
   Шум крови в ушах и звук собственного голоса не позволили Иларии расслышать, как кто-то за ее спиной быстро прошел по коридору к входной двери.
   - Я понимаю, что поступок мой дерзок! Но я пришла к вам, как поэт к поэту. Алексей Викторович! Знаете ли вы... знаете ли вы, что секретарь редакции Савелий Андреевич не читает присланные ему рукописи? Что он лжет авторам? Я лично убедилась в этом!
   Поэт продолжал сидеть неподвижно, хотя Илария говорила так громко, что могла бы разбудить саму спящую красавицу. В конце концов, сидеть спиной к даме было просто неприлично: тот Иславин, который существовал в ее воображении, никогда бы себе такого не позволил.
   Что-то здесь явно было не так.
   Завершив свой пылкий и сумбурный монолог, Илария подождала мгновение, а потом, затаив дыхание, почему-то на цыпочках подошла к письменному столу и глянула поэту прямо в лицо.
   И стало ясно, что Алексей Викторович никак не мог отвечать ей, потому что в его груди торчала, поблескивая при свете электрической люстры, позолоченная рукоятка ножа.
  

2

   Эта суббота началась в доме Воздвиженских несколько неожиданным образом: не успела Анна Аркадьевна, хозяйка дома, вдова статского советника Павла Аполлинариевича Воздвиженского, выпить ровно в восемь утра свою непременную чашку кофе со сливками, как горничная Дуняша вбежала в столовую с докладом:
  -- Барышня Марья Сергеевна пришли.
   Дочь родной сестры Анны Аркадьевны, Марья Сергеевна или Мара, как звали ее близкие, была в доме Воздвиженских частой и любимой гостьей, но не в утренние часы. Насколько было известно Анне Аркадьевне, Мара любила поспать и раньше полудня просыпалась крайне редко. И должно было случиться поистине что-то необычайное, если Мара...
  -- Боже мой, тетушка, какая трагедия! Иславин убит!!
   С этими словами в мирную столовую Воздвиженских ворвалась воплощенная драма в лице Мары, мертвенно бледной и одетой в черное с красным с головы до пят.
   Приоткрыв рот, хозяйка в изумлении смотрела на гостью. Замешательство вызвал не эффектный наряд: к внешности любимой племянницы Анна Аркадьевна с трудом, с душевными содроганиями, но сумела привыкнуть. Да и как было не содрогаться при виде молоденькой барышни из приличного дома, выбелившей волосы с помощью перекиси водорода как какая-то прости Господи, обводившей и без того большие глаза карандашом так, что они казались огромными, и в довершение всего носившей юбки выше щиколоток? Анну Аркадьевну выбило из колеи сообщение об убийстве: ей померещилось, что бомбисты снова убили кого-то из министров, тем более, что в руках Мара держала несколько свежих газет - вещь необычайная. Обычно любимая племянница гордилась тем, что газет не читает.
   - Удар в сердце! О нет, я этого не переживу! - Мара, любившая шум и драму, картинно упала на стул и закатила глаза, как бы готовясь лишиться чувств.
   - Так кого убили-то? - наконец опомнилась хозяйка. - Я не расслышала, туговата что-то на уши стала.
   - Иславина! Алексея Викторовича Иславина! Какой удар для русской поэзии! Для всех нас! Ах, вы простите, милая тетушка, что я так рано - я бы протелефонировала, но у вас до сих пор нет телефона....
   Сообразив, что речь идет о поэте, а не о министре, Анна Аркадьевна мигом успокоилась.
  -- Кофе хочешь? Или чаю?
   Мара выпрямилась, сжала руки в черных кружевных митенках и проникновенно глядя на тетку, ответила:
  -- Цикуты.
  -- Такого не держим, - пожала плечами Анна Аркадьевна.
  -- Илария у себя?
  -- Где ж ей быть-то? Еще не выходила из комнаты.
  -- Если она спит, я ее разбужу!
  -- Сделай милость. А то повадилась она, по твоему примеру, ночью сидеть с книжкой до третьих петухов, а утром ее добудиться невозможно.
   Вопреки предположениям матери, Илария не спала: Мара застала ее сидящей за письменным столом, причесанной и одетой в свой обычный наряд: белую блузку и темно-синюю юбку. Но если наряд был обычным, то о цвете лица этого сказать было нельзя: обычно румяная Илария была бледнее самой Мары, и та не смогла удержаться от комплимента:
   - Наконец-то у тебя интересная бледность! Ты решилась пить воду с уксусом или купила пудру "Коти"? О, доброе утро, дорогая, хотя оно не доброе, оно - ужасное!
   - Доброе утро... У тебя что-то случилось?
   - Не у меня, - взмахнула газетами Мара, - у всей мыслящей России! Иславин убит.
   Илария не вскрикнула, не всплеснула руками, не схватилась за сердце и не упала в обморок - словом, не отреагировала так, как надлежало реагировать на такую страшную весть, а лишь побледнела еще сильнее.
   - Ты же знаешь, что он значил для меня! Я не знаю, как теперь буду жить... И надо ли! Но какая смерть - истинная смерть поэта! Его убила женщина - кинжалом в сердце - из ревности!
   Наконец-то новость подействовала на Иларию надлежащим образом: она вскрикнула и схватила кузину за руку.
   - Откуда это известно?
   - Посмотри, что пишут "Биржевые ведомости"! - зашуршала газетами Мара. - "Смерть знаменитого поэта потрясла весь Петербург"... "Загадочное убийство будет серьезным испытанием для столичной полиции ..." Вот! "Нашему корреспонденту удалось по горячим следам приблизиться к разгадке зловещей тайны! В тот роковой вечер дворник Архип Степанов возвращался из слесарной мастерской, еще не зная о трагедии, разыгравшейся на втором этаже. В тусклом свете газовых фонарей он увидел, как из парадного дома N 8 выбежала, сжимая руки на груди, молодая дама в синем пальто и серой шляпе. Как вихрь, промчалась она мимо дворника прочь от рокового дома, но Архип Степанов успел заметить, что лицо ее было мертвенно-бледно. "Я сразу понял, что дело нечисто!" - сказал нам дворник..."
   - А, покажи, покажи, где написано про синее пальто и серую шляпу! - вялость Иларии сменилась чрезвычайным возбуждением.
   - Изволь, - протянула ей "Биржевые ведомости" кузина. - А вот что пишет газета "Копейка". Конечно, это бульварный листок, но тем не менее. "Упадок общественных нравов затронул и русскую литературу. Прежде поэт был заступником сирых и убогих, борцом за народное счастье. Но не таковы господа декаденты! Подобно патрициям Древнего Рима, они кичатся своими пороками. Но где порок - там и преступление! Безумные страсти проходят через жизнь человеческую, оставляя за собою кровавые следы!" Боже, как хорошо сказано! "Кто из названных стоустою молвою возлюбленных господина поэта А.В.И. вонзил флорентийский кинжал в его сердце: княгиня ли Б., актриса ли С. или цирковая наездница Д.Ф.К., отомстив за погубленную любовь?!" Представляешь: три любовницы одновременно, не считая поклонниц! Интересно, кто из них вчера пришел к нему в синем пальто? Княгиня? Или наездница?
   - Никто, - глухо ответила Илария. "Биржевые ведомости" выпали из ее рук. - А что за кинжал?
   - Подлинный флорентийский кинжал 16 века! Он использовал его в качестве ножа для книг. Как это тонно! И прямо в сердце! Смотри, что пишет "Петербургский листок": "В тот вечер А.В. отпустил прислугу и остался в квартире один. Полиция обнаружила, что признаки взлома отсутствуют: поэт сам открыл дверь своему убийце или же у него - или у нее - был свой ключ. Из этого неопровержимо следует, что убитый хорошо знал убийцу".
   - И что теперь будет?
   - Мне кажется, волна самоубийств. Мне телефонировала Леля Звягина - от нее я и узнала эту страшную новость - так она намерена принять два грамма цикория. Или три. Да и я сама...
   - Полиция станет искать женщину в синем пальто и серой шляпе!
   - Непременно.
   - Но это же глупо! Это просто глупо!
   - Почему? - широко раскрыла огромные глаза Мара.
   Илария осеклась. В комнате воцарилась тишина. Ничего не стоило придумать любое объяснение, да хоть просто "мне так кажется", и разговор ушел бы от опасной темы; но Илария столько пережила за эту ужасную бессонную ночь - первую бессонную ночь в ее жизни, так истерзалась душою, что устоять перед возможностью поделиться тяжким грузом, легшим на сердце, было решительно невозможно. Да и с кем было делиться? Ее мать - добрая, простая женщина, ограниченная домашним бытом; брат Ваня - тринадцатилетний гимназист и шахматист, в сущности, еще ребенок; тетушка Елизавета Аркадьевна (мать Мары) - болезненная дама, разъезжающая по курортам - все это свои, бесконечно родные и привычные люди, но они совершенно ее не понимают, им чужда ее мятущаяся душа, и ничего толкового от них не услышишь. Уж если и рассказать, то только Маре.
   - Вот, еще интересное: "Как стало известно полиции, в означенное время с семи до восьми часов пополудни, когда совершилось убийство, ни к кому из жильцов дома номер восемь гости не приходили. Стало быть, неизвестная особа, которую видел дворник Архип Степанов..."
   - Была я, - отчетливо сказала Илария. - Это была я. В своем синем пальто и серой шляпе.
   - Ах! - Мара вскрикнула и тотчас зажала рот руками. Газеты, шурша, плавно опустились на пол.
   - Но как ты могла? Разве ты тоже любила его? О Боже! Я этого не переживу!
   - Да погоди ты причитать! Я не знаю, как это случилось. Я сама ничего не понимаю.
   Мара встала со своего кресла и, сделав два широких шага, картинно обняла кузину.
   - Бедная моя сестра! Я не хочу знать, что было между вами! Я не хочу знать, как ты подошла к краю бездны!
   Нервы Иларии не выдержали, и она разрыдалась. Мара зарыдала вместе с ней, так что Анна Аркадьевна, давно допившая свой кофий и рискнувшая заглянуть в комнату дочери, поспешно притворила двери. Наплакавшись, сестры как в детстве уселись рядом на кровать, и Илария в мельчайших подробностях рассказала все события вчерашнего вечера, включая бегство из квартиры Иславина после обнаружения трупа, возвращение домой на извозчике ("у меня подгибались ноги"), и тщательные (и успешные) попытки скрыть свое состояние от домашних.
   - Я еще не ложилась. Никак не могу придти в себя. Но, кажется, уже понемногу прихожу.
   - Посмотри мне в глаза: ты точно его не убивала за то, что он отверг твою поэму?
   - Да я ж объясняю, что он ее и не читал, и не знал о ее существовании! Иславин наверняка ничего не знал о проделках этого прохвоста, Савелия Андреевича.
   - Давай рассуждать, как Шерлок Холмс. Мы знаем, что Иславин в тот вечер зачем-то отпустил прислугу и остался один. Он впустил кого-то в квартиру, и этот кто-то был ему хорошо знаком. Этот одним ударом в сердце убил его, и в этот момент в двери позвонила ты. И он тебя впустил! Ведь только убийца мог открыть дверь!
   - Мне кажется, она не была заперта, - пробормотала Илария, - я, кажется, не слышала, чтобы ее отпирали...
   - О чем это говорит?
   - Может, убийца открыл ее за миг до моего прихода и готовился выйти?
   - А тут появляешься ты, и говоришь, что ни за что не уйдешь, пока тебя не впустят. Убийца же спешил покинуть место преступления, и потому...
   - Впустил меня, а потом вышел из квартиры...Или не вышел? И все это время мы были вдвоем? Всю ночь эта мысль не давала мне покоя...
   - Он мог и тебя убить, но не сделал этого! Почему? Ведь ты могла поднять шум, позвать полицию...
   - Да. Но могла и упасть в обморок или убежать. Пойдешь со мной в участок?
   - Зачем?
   - Следствие направляется по ложному пути! Они ищут меня, вместо того, чтобы искать настоящего убийцу.
   - Полиция - это так вульгарно, фи, - наморщила носик Мара. - Тебя начнут допрашивать: "с какой целью вы пришли в дом убитого?", газетчики начнут трепать твое имя и строить гадкие предположения: "отвергнутая поклонница убивает поэта в его кабинете", и потом, как ты докажешь, что ты - не убийца?
   В глубине души Илария сознавала справедливость доводов кузины, но сопротивлялась:
   - Это полиция должна доказывать! И потом, ища меня, они не найдут настоящего убийцу!
   - Они - не найдут. Его найдем мы. - Мара придвинула лицо так близко к лицу кузины, что та ощутила ее дыхание. - Ты знаешь, что я любила его. Не говори, что все его любили - я любила его по-особенному. Он был моим кумиром. И я найду того, кто лишил русскую поэзию ее лучшего украшения. У нас в руках нить, которая выведет нас прямо в гнездо убийцы. Да, да. Мы знаем, что Иславин знал убийцу и сам впустил его в дом. Стало быть, это человек из его ближнего круга. Перебрав все его окружение, мы найдем того, кому выгодна была эта смерть.
  

3.

   Клубные лакеи, нанятые на один вечер, внесли подносы с шампанским, причем на ножках бокалов были завязаны черные траурные ленточки. Эмма Эдуардовна Лирманс, рубенсовская дама в жемчужно-сером платье от Ворта, отделанном шиншилловым мехом, слегка взволновалась: идея украсить бокалы ленточками принадлежала лично ей, и она не была уверена, как ее - эту идею - воспримут представители богемы. В очень большой гостиной, которую Лирмансы называли "залой", собрались, можно сказать, сливки сливок: модные поэты; несколько маститых прогрессивных журналистов в поношенных визитках; стареющий критик с сияющей лысиной; юный актер - восходящее светило Мариинского театра, напудренный, с подведенными глазами; довольно известный беллетрист с дамой; издатель знаменитого журнала "Аполлон"; пара перворазрядных переводчиков, и, в качестве неизбежного приложения - окололитературная публика наподобие молодого адвоката Первенцева и трех его дам.
   Этот Первенцев, конечно, выглядит вполне прилично, да и жена его - Нина, кажется? - очень мила, несмотря на интересное положение, но тащить с собой двух девиц - "лучших подруг жены" - право, было совершенно излишне. Одну из девиц - жуткую ломаку, разрисовавшую лицо под роковую женщину из кинофильмы, Первенцевы однажды уже приводили. Кривляка с первого взгляда ей не понравилась, но, по крайней мере, она со своим подчеркнуто декадентским видом вписывалась в идею салона, чего не скажешь о ее спутнице в нелепом синем платье, которая рассматривает всех присутствующих так пристально-испуганно, словно только что вышла из лесу в сильный мороз. А, впрочем, ну ее. Пора говорить.
   - Господа! - начала своим звонким, неожиданно юным голосом Эмма Эдуардовна, и ее супруг, как хороший актер, вовремя подхватывающий реплику партнера, многозначительно закашлялся. Разговоры смолкли. - Господа, перед вами - бокалы с шампанским, которое считается напитком радости. Но на бокалах - траурная лента, вестница скорби. Господа, я прошу поднять эти бокалы в память об Алексее Викторовиче Иславине, который ровно две недели тому, сидя вот в этом кресле, сказал, что нашей жизни не хватает пьянящих пузырьков шампанского. И я пообещала ему, что через неделю мы выпьем "Вдовы Клико" - за радость жизни. Господа, мы пьем сегодня без Андрея Викторовича, но помня о его завете - ценить каждое мгновение, любить и наслаждаться жизнью!
   Хорошо подготовленный экспромт госпожи Лирманс имел успех как минимум по двум причинам: во-первых, она была хозяйкой салона, и ей оказывалось некоторое снисхождение, а во-вторых, шампанское было отменным. Гости выпили, и на короткое время отдельные разговоры, как ручейки в реку, слились в общий разговор, объединенный недавней утратой. Алексей Викторович был завсегдатаем салона, и все присутствующие, кроме Иларии и Мары, могли похвалиться знакомством с ним.
   - Он был рыцарем света, - убежденно говорил худощавый мужчина с огромными, сияющими глазами на бледном лице, - даже его фамилия - И-слав-ин, она говорящая, говорящая! И - это соединение, единство. "Слав" - это слава, это солнечное сияние, это языческие боги простерли руки-крылья над дружинами Олега и Святослава! "Ин" - это знак инобытия, знак иного мира, помните, как Достоевского - миры иные? Он пришел из иных миров, чтобы принести нам свет, но мы оказались недостойны, и он ушел...
   - Андрей Белый - гений, но я ничего не понимаю, - шепнула Илария, так и не допившая свой бокал, на ухо Маре.
   - Да что тут понимать, он ничего не знает, - также шепотом ответила та. - Похоже, он вообще забыл, что Иславина убили.
   - В смерти Алексея Викторовича отразился весь кошмар российской действительности, - подхватил эстафету маститый журналист.
   - Господа, не забываем: у нас не говорят о политике, - вмешалась госпожа Лирманс.
   - Алексей Викторович полгода обещал нам новую статью - "О путях современной поэзии", - сокрушенно заметил Маковский. - Но редакторские обязанности отнимали у него столько сил...
   - Не только редакторские обязанности, но и бурная личная жизнь, хе-хе, - пробормотал стоящий возле Иларии с Марой стареющий критик как бы себе под нос, но его реплика была услышана.
   - Он разошелся со Стронской еще в феврале, - заметил юный актер вполголоса, и Мара подтолкнула Иларию локтем - как ей показалось, легко и незаметно, но у Иларии остаток шампанского выплеснулся на платье.
   - Хе-хе, и я это слышал, - подтвердил критик. - Верно, Стронская на прощанье закатила драму?
   - О нет, все произошло по обоюдному согласию. Они просто надоели друг другу. Но, разумеется, на репетицию вчера она явилась в глубоком трауре, с плерезами.
   - А вот газеты пишут, - не выдержала Мара, - что убийство произошло на почве страсти... И убийца - женщина.
   - Милая барышня, - развернулся к ней всем корпусом критик, - поверьте, в наше время легче найти чиновника, не берущего взяток, чем женщину, способную на убийство из страсти!
   - Однако ж Нина Петровская стреляла в...., - госпожа Лирманс, незаметно оказавшаяся рядом, бросила выразительный взгляд на жестикулировавшего Андрея Белого.
   - Стреляла, да не убила, - заявил критик, с каждой репликой становящийся все уверенней. - А Иславина, попомните мое слово, наверняка зарезала прислуга - лакей или горничная.
   - Позвольте, - вмешался актер, блестя подведенными глазами, - прислуги дома не было, у нее абсолютное алиби!
   - Прислуга не при чем, - Эмма Эдуардовна отмела все подозрения решительным жестом. - Мне известно из достоверных источников, что в роковой вечер, в шесть часов, Алексей Викторович сам отпустил прислугу- лакея и кухарку, которые ушли на именины, обязавшись вернуться за час до полуночи. Когда они вернулись в назначенный срок, в квартире была полиция, вызванная дворником.
   - А дворник откуда знал, что Иславина убили?
   - Его жильцы соседней квартиры позвали. Они вернулись домой в половине одиннадцатого и увидели, что дверь в квартире Алексея Викторовича распахнута, но из квартиры никто не отзывается. Лакей и кухарка служили у Алексея Викторовича около пяти лет, ни в чем дурном замечены не были, и, главное, все собравшиеся на именины - около 20 человек - подтвердили, что они никуда не отлучались. Так что прислуга решительно отпадает.
   Мара и Илария переглянулись.
   - Здесь нужен Нат Пинкертон или Шерлок Холмс, - с глубокомысленным видом заметил актер.
   - Я остаюсь при своем мнении, - коротко ответил критик, и участники диалога ловко разошлись в разные стороны, оставив кузин в одиночестве. Общество снова разбилось на группки по пять-семь человек: одна вокруг Андрея Белого, другая вокруг Маковского, третья вокруг хозяйки.
   - Так, разделяемся и идем слушать, вдруг еще что-то важное узнаем, - решила Мара.
   - Что ни говори, а 37 лет - роковой возраст для русских поэтов!
   - Позвольте, батенька, Иславину было всего 35!
   - Тридцать семь.
   - Милостивый государь, мы дружили с Иславиным с 1909 года, и как вы думаете, я не знаю, сколько ему лет?
   - Полно, господа, не ссорьтесь!
   Вздохнув, Илария перешла от гостей, окруживших хозяйку, к кучке, в центре которой стоял Маковский. В чужом и многолюдном обществе она чувствовала себя как слон в посудной лавке, но эти переживания наконец-то потеснили - пусть на время - тот леденящий холод, от которого она не могла избавиться с самого вечера убийства и который не оставлял ее даже во сне. Воистину, клин клином вышибают.
   - ... Алексей Викторович обладал удивительной чертой характера: при умении отстоять свои интересы он никогда ни с кем не конфликтовал. Более того, у него был врожденный дар располагать к себе...
   - Иными словами, у него не было врагов.
   - Но были завистники.
   - Бог мой, при его таланте это так естественно. Как его друг, я хорошо его знал, и вот что скажу...
   Илария снова вздохнула. Никаких зацепок, никаких "нитей": прислуга отпадает, явных врагов не имелось, да и версию "роковой страсти", похоже, придется отставить.
   В противоположном углу "залы" Мара, расхрабрившаяся после второго бокала шампанского, забросала молодого актера дерзкими вопросами:
   - Неужели Стронская была единственной пассией Иславина? В него же была влюблена половина петербурженок... и даже я. О, скажите мне правду, умоляю. Он в самом деле имел гарем?
   - Ну что вы... Он два года жил со Стронской, это в театральной среде всем известно, и более не с кем.
   - А как же княгиня Б. и цирковая наездница?
   - Княгиня - никогда не слышал, вероятно, выдумка газетчиков; а наездница, точнее, жонглерка - дела давно минувших дней. А вам-то зачем эти подробности, тем более теперь?
   - Но если он был свободен, - томно закатила глаза Мара, - то я могла придти к нему...
   - Приходили уже. Неужели не слышали историю с гимназисткой Филимоновой? Иславин нашел в справочной книге телефон ее родителей да и позвонил им, чтобы забрали свое чадо.
   Мара нахмурилась, грозно взглянула в глаза актеришке-сплетнику и презрительно изогнула нижнюю губу.
   - Вы предпочли бы, чтобы я пришла к вам? Но вы не в моем вкусе, мне не нравятся мальчишки... да еще с осыпающейся пудрой.
   Гордой, но немного нетвердой походкой она отошла от актера, тревожно завертевшего головой: не осыпалась ли и впрямь пудра на смокинг? В зале становилось жарко, и Мара пожалела, что не взяла с собой веер. Огромная люстра на потолке неожиданно покачнулась - или ей показалось?, а пол под ногами слегка зашатался. Благоразумно приземлившись на изящную кушетку в стиле Людовика Пятнадцатого, Мара прикрыла глаза, пытаясь понять: это бурное волнение так действует на нее, или она ухитрилась опьянеть с двух бокалов шампанского? Погруженная в свои мысли, она не увидела, как к Иларии подошел кряжистый и растрепанный мужчина, с умным, грубым, точно вырезанным из твердого дерева, и настолько некрасивым лицом, что эта некрасивость завораживала глаз не меньше, чем красота.
   - Здесь я вас не видел, - он обратился к Иларии так, точно они были давно знакомы, но вот в этом салоне никогда не встречались.
   - Я впервые в этом доме... С подругой... И ее подругой...
   - Слушаете разговоры? Отвратительно.
   - Что же? - робко спросила она.
   - Да все. Такая мерзость. Недели не прошло с его смерти, а сколько фальшивых друзей объявилось. "Я как старый друг", "Мы дружили с 1909 года..." Все ложь! Здесь нет ни одного его друга, запомните, ни одного.
   - А вы?
   - И я не был его другом. Друг у него был один - Гришка Воронцов. Знаете картину "Распятие волхва"? Это его. Они знают, что он сюда не придет, и не опровергнет их ложь. Он в салоны не ходит.
   - Куда же он ходит?
   - Иногда в "Собаку", но чаще пьет у себя в мастерской.
   Внутри Иларии все затрепетало. Этот человек, несомненно, мог рассказать много если не про Иславина, то про его друга, но на самом интересном месте к ним подошла чета Первенцевых и Мара с подозрительно блестящими глазами. Незнакомец, увидев, что они хотят поговорить с Иларией, молча исчез.
   - Катенька устала, - ласково-напористым голосом сказал адвокат, бросив взгляд на жену, - и Маре что-то нездоровится... Если вы не против, мы уйдем по-английски.
   - Да, - подтвердила Мара, - я уже все выяснила, - и икнула.
   Иларии ничего не оставалось, как склонить голову в знак согласия. Первенцев попрощался за всех с хозяева, помог дамам в коридоре обуть ботики и надеть пальто и шубки, и четверка, к тихой радости госпожи Лирманс, покинула ее литературный салон.
   Искать извозчика пришлось довольно долго, минут 15, и за это время Мара успела протрезветь. Чета Первенцевых шла впереди, и подруги, несколько отстав от них, успели обменяться полученными сведениями.
   - "Собака" - это, несомненно, кабаре "Бродячая собака". Решено, мы туда пойдем.
   - Может, лучше поискать мастерскую этого Воронцова?
   - И под каким предлогом ты туда явишься? "Ах, напишите мой портрет, и заодно расскажите об Иславине"? А если он не пишет портретов? Или пишет за большие деньги? Или не захочет писать именно твой или мой портрет? А вот встреча в кафе совершенно естественна. Мы его разговорим.
   - Да он примет нас за девиц легкого поведения.
   - Не примет. Я переоденусь мужчиной - с прошлых святок у меня остался костюм Дэвида Копперфильда.
  

4.

  
   В среду, около одиннадцати вечера, из парадного дома, в котором жила Мара, вышла прелюбопытная парочка: энглизированный юноша в пиджаке из грубой шерсти, кепи, клетчатых штанах до колен, коричневых ботинках и крагах, и рослая, на полголовы выше его дама в меховом боа и шляпе с перьями. Лицо дамы было скрыто густой вуалью, а на верхней губе юноши красовались тоненькие, изящно изогнутые усики в стиле кавалеров 17 столетия. Молодой человек поддерживал даму, то и дело поправлявшую боа, под локоток, периодически что-то нашептывая ей на ухо, после чего парочка начинала смеяться.
   После череды серых, холодных дней в воздухе впервые почувствовалась весна; влажный, теплый вечер гонял тучи, и в их разрывах виднелись звезды. В этот вечер многие испытывали то смутное волнение, которым сопровождается приход весны; что до кузин, то они, не выпив ни капли спиртного, положительно ощущали себя под хмельком. Дерзость собственного замысла, необычность костюмов, а пуще всего - вкус авантюры привели их в приподнятое состояние духа. Разумеется, мать Иларии была уверена, что дочь ночует у кузины, а матушка Мары и вовсе пребывала в санатории в Сестрорецке.
   - Я слышала, что там твориться черт те что, - радостно шептала Мара. - Ужасно неприличные вещи.
   - Ты запомнила, как он выглядит? - Иларии посчастливилось найти в журнале "Нива" большую статью о Воронцове, сопровождавшуюся его фотографическим портретом. Правда, журнал был за 1899-й год: тогда молодой художник получил золотую медаль за полотно "Пир Нерона" и был награжден поездкой в Италию за казенный счет.
   - Запомнила, но за 14 лет он мог сильно измениться.
   - Но не до неузнаваемости же! Я уверена, что его узнаю его.
   До знаменитого артистического кабаре на Михайловской площади, 5, о котором ходило столько слухов, парочка добралась без всяких приключений (впрочем, и идти-то было не более 10 минут). Сонный дворник впустил девушек во двор и показал дорогу к заветному подвалу; но стоило им войти, как возникло неожиданное препятствие в виде веселого господина с бритым актерским лицом.
   - Добрый вечер. Вы у нас впервые, будьте добры представить рекомендации.
   - Э... - кузины растерянно переглянулись. - Какие?
   - В письменной форме. Лица, не принадлежащие к артистическому миру, посещать наш театр могут лишь при наличии рекомендаций лиц из артистического мира. Ай, ай, неужели не знали?
   - Я лицо из артистического мира. Я поэтесса Илария Воздвиженская.
   - Простите, но первый раз слышу.
   - Может, вы просто недостаточно знаете современную русскую поэзию? - огрызнулась Мара.
   - А вы, молодой человек, тоже поэт? Или актер? Или просто гимназист?
   - Я Жорж Шадурский.
   Псевдоним, который дома так нравился Маре и казался надменно-изысканным, под насмешливым взглядом бритого господина прозвучал выспренно и жалко.
   Дверь открылась и вошел новый посетитель, при виде которого лицо бритого господина расплылось в улыбке.
   - Савушка, дорогой! Давненько тебя здесь не было! А что так рано и не с парадного?
   - Здравствуй, здравствуй. Дежуришь сегодня?
   - Да, с "фармацевтами" воюю, - подмигнул бритый.
   Илария оглянулась: кто же этот желанный гость? - и увидела Савелия Андреевича, того самого зловредного секретаря "Щита Ахиллеса". Он ее тоже узнал и скривился.
   - О Боже, это опять вы?
   - Вы знакомы? - заинтересовался бритый.
   Савелий Андреевич что-то вполголоса сказал на ухо дежурному, после чего отдал пальто и шляпу гардеробщику и прошел в залу.
   "Кажется, дело плохо", - сердце у Иларии упало, меж тем как быстрый ум Мары лихорадочно искал выход.
   - Так, значит, вы скандалистка и хулиганка? - голос бритого господина неожиданно потеплел. - Не футуристка случайно?
   - Нет, я ищу свой путь! А что вам сказал сей господин?
   - Неважно. Ладно, проходите, только чур - у нас не буянить.
   Илария хотела было объяснить, что ее подло оклеветали и она сроду не буянила, но Мара потянула ее за руку.
   Сводчатый зал, куда вошли кузины, был расписан столь пестро, что в первую минуту у них зарябило в глазах. На невысоких стенах расцветали невиданные красные и зеленые цветы, забираясь на потолок; на ветвях пели птицы ярчайших расцветок. Публика, сидевшая за самыми простыми деревянными столиками, выглядела не менее странно, точно кто-то собрал самых разных людей, перемешал их и высыпал в этот подвал, пропахший сигаретным дымом и духами. Рядом с бледными представителями богемы в потрепанных пиджаках, в сорочках без воротничков красовались холеные, роскошные дамы в меховых боа и их лощеные спутники во фраках; красивый артистический юноша в бархатной блузе соседствовал со странным персонажем, похожим на лешего длинной неопрятной бородой и космами волос; пожилой господин весьма приличного вида курил в обществе рослого молодого человека в пестрой жилетке, но без пиджака. Народу, впрочем, было не очень много, а знаменитостей не было вовсе. Мара и Илария не знали, что завсегдатаи собирались в "Бродячей собаке" после полуночи, а до этого в ней преобладали так называемые "фармацевты" - забредшие поглазеть на богему случайные люди, которых пропускали по рекомендациям и брали деньги "по настроению" - от трех рублей до четвертака.
   Не успели кузины осмотреться, как на них налетел жизнерадостный господин, дружески обнявший растерявшуюся Мару и поклонившийся Иларии.
   - Кого я вижу! Очень, очень рад! Где пропадал? Проходи, там свободный столик есть. Как дела? Все хорошо?
   Мара молча кивнула. Она так и не сняла по понятным причинам кепи, и теперь ей было не только неловко, но и жарковато.
   - Ну и замечательно. Извини, родной, я еще с Савушкой не поздоровался.
   Жизнерадостный господин, к облегчению подруг, оставил их в покое и направился к Савелию Андреевичу, уже успевшему подсесть к артистическому юноше.
   - Уф, - передохнула Мара, - кажется, нас с кем-то попутали.
   Из соседнего зала донеслись звуки рояля - кто-то играл польку. Кузины проследовали к свободному столику и заказали по чашке кофе.
   - Смотри-ка, его здесь все знают, - завистливо заметила Илария, наблюдая за секретарем "Щита Ахиллеса". - Здороваются, разговаривают...
   - Ты права, этот Савелий настолько отвратителен, что он никак не мог быть соперником Иславина - ни в чем. Зато молодой человек рядом с ним весьма недурен. Похож на Дориана Грея. Впрочем, мы здесь не ради них. Ты здесь видишь кого-то, похожего на Воронцова?
   - Нет.
   - И я не вижу. Но здесь две залы, надо пойти во вторую и посмотреть, нет ли его там.
   Вторая зала была побольше, с небольшой эстрадой - еще пустой. С низкого потолка свисала оригинальная люстра - золотой обруч с электрическими лампочками, имитирующими свечи. У одной из стен красовался огромный камин, сложенный из темно-красного кирпича, у камина стоял длинный диван - видимо, для особо почетных гостей. "Фармацевтов" здесь было поменьше, артистической публики - побольше, но среди нее Воронцова Мара не заметила. Зато она обнаружила, что в "Бродячую собаку" есть второй, парадный вход - и это открытие ее встревожило.
   - Если Воронцов зайдет с парадного и останется в большей зале - мы можем его пропустить.
   - Будем ходить туда-сюда, здесь многие так делают.
   После полуночи двери не закрывались - то и дело прибывали новые посетители, в большинстве своем хорошо знакомые друг с другом. Случайная публика как-то стушевалась, зато разговоры об искусстве стали громче и откровеннее. Одна компания спорила об акмеизме, другая обсуждала поэзию Маринетти, а вот за третьим столиком говорили об Иславине, сравнивая его с Блоком. Кабаре жило своей жизнью, не обращая внимания на Иларию с Марой, перебравшихся в большую залу. Внезапно на эстраду выскочил совсем молодой человек в ярко-желтой блузе и закричал громовым голосом, перекрывая шум зала.
   - Манифест радикального эгофутуризма!
   Шум несколько стих, "фармацевты" дружно повернули головы к эстраде, как подсолнухи к солнцу.
   -Ха! - гаркнул ярко-желтый поэт, - ха! А вы достойны моего стиха?
   - Достойны, валяй! - крикнул кто-то из публики.

- Я не стану изгибаться лианою

Тупоголового стада ради.

Вы глупцы рядом с баранами,

И продажней последней бляди!

   Раздался крик и свист, дамы были явно фраппированы, но со столиков богемы донесся издевательский хохот.
   - Сам ты баран!
   - Как не стыдно!
   - Валяй дальше!
   Мара, восхищенная скандалом, зааплодировала и даже попыталась засвистеть.
   Какой-то господин с длинными волосами, явный враг эгофутуризма, сел за рояль и забарабанил по клавишам, наигрывая матчиш. Совсем заглушить ярко-желтого поэта ему не удалось, но публика, плохо разбирая оскорбительные стихи, утратила к ним интерес, и возмутителю спокойствия ничего не оставалось, как сойти с эстрады.
   - А по-моему, стихи так себе. Не может взять талантом, так берет скандальностью, - заметила Илария. Она обращалась к Маре, но, оказалось, ее услышал как минимум еще один человек.
   - Вы не правы, барышня, - перед кузинами материализовался из табачного дыма и спертого воздуха болезненно худой юноша с каким-то даже не бледным, а зеленоватым лицом. - Судить любое искусство можно только по его канонам, а каноны эгофутуризма вам явно не известны.
   - Во-первых, я не барышня, а Илария Воздвиженская, - строго ответила она, - а во-вторых, у футуризма нет канонов, он их разрушает. Это всем известно.
   - Иннокентий Баранов, - представился юноша. - Именно. Футуризм - это пощечина общественному вкусу, и пощечина была дана. Я сам слышал ее мокрый звук.
   - Если нецензурная брань - пощечина обществу, то пьяные извозчики дают ее ежедневно, - завелась Илария. - Они тоже футуристы?
   - Сравнение - не доказательство. Вот вы не можете выйти на эстраду и сказать свое слово, а он смог.
   - Почему это я не могу? Мне тоже есть что сказать!
   - Мы здесь не ради этого, - вмешалась Мара.
   - Погоди, это вопрос принципа! Вы в самом деле считаете, господин Баранов, что мне не хватит смелости выйти на сцену и прочитать свои стихи?
   - Нет, конечно. Что ж вы стоите в углу?
   - Да он тебя провоцирует, - Мара, вспомнив о своем мужском обличье, решила прекратить ненужный разговор самым решительным образом. - Молодой человек, вы кто, собственно? Поэт? Писатель?
   - Я эстет.
   - Так идите на сцену и проповедуйте красоту, как Оскар Уайльд. Сами не стойте в углу, покажите пример. Я сделаю вам подсолнух из салфетки.
   - Мне не хватает смелости, - склонил голову Баранов. - Но я хотя бы признаюсь в этом открыто.
   - Вам просто нечего сказать, - позлорадствовала Илария. Мысль о том, чтобы прочесть свои стихи перед этими людьми, еще пять минут назад невозможная и дикая, внезапно утратила всю свою дерзновенность. Не убьют же ее, в самом-то деле! А если стихи понравятся богеме и Савелий это увидит, она будет отмщена.
   Решительно, атмосфера "Бродячей собаки" воздействовала на посетителей самым фантастическим образом.
   - Пари? - предложил малахольный эстет. - На бутылку шампанского. Вы выйдете и прочтете - я ставлю, не выйдете - вы ставите.
   - Идет.
   Не обращая внимания на шипение Мары, Илария сорвалась с места и быстрыми шагами прошла к эстраде, чувствуя, что главное - не останавливаться. Взбежав по ступенькам, она развернулась лицом к зале и громко отчеканила:
   - Стихи памяти Алексея Викторовича Иславина.
   Не дожидаясь, пока стихнет шум, и даже не желая этого, она принялась декламировать самое свежее свое стихотворение:

В ночи глухой, безлунной, скудной

Ты был звездой.

Теперь мы без тебя...

   Дальше должны были последовать еще 17 строк, но Илария не прочла их. В мрачном мужчине с черной бородой, подошедшем к самой эстраде, она внезапно узнала улыбающегося молодого человека с журнальной страницы - Воронцова - и остальные строки вылетели из памяти.
   Публика поняла ее молчание иначе.
   - Это в японском стиле? - поинтересовалась сильно накрашенная дама в фантастическом наряде и с перьями на голове. - Недурно.
   - Эх, барышня, - крикнул ей со столика футуристов бритоголовый мужчина с фигурой боксера, - вам еще в куклы играть, а не эпитафии писать!
   - Не будь злым, Володя, - подошел к нему тот самый господин, который так горячо приветствовал Мару с Иларией - владелец "Бродячей собаки" Борис Пронин. - Барышня мила, а краткость - сестра таланта.
   В другое время все это чрезвычайно взволновало бы Иларию, но сейчас она была охвачена одной мыслью. Сбежав с эстрады так же быстро, как взошла на нее, она только что не схватила художника за руку, точно боясь, что тот, кого она так долго ждала, исчезнет.
   - Вам понравилось? Скажите, пожалуйста, мне это очень важно!
   - Хотите правду? Лучше б Алексей написал вам эпитафию, чем вы ему.
   Илария остолбенела, а художник, махнув рукой, пошел в буфетную. Кое-как справившись с подступившими к глазам слезами, она прошла к своему столику через всю залу, ощущая себя приговоренным к смертной казни, идущим сквозь толпу зевак.
   - Вы выиграли! - на лице Баранова отразилось искреннее удивление. - Какое шампанское желаете?
   - Оставьте меня в покое! Вы мне надоели!
   Эстет исчез, а Илария с сокрушенным сердцем рассказала Маре, чем закончилась попытка вступить в контакт с художником.
   - И что теперь? Мы его нашли, но разговаривать с нами он не будет. Я предвидела это. И вообще он хам. Как мог Иславин с ним дружить - не представляю.
   - Еще ничего не потеряно. Где он? И как теперь выглядит?
   - Пошел в буфетную. Грузный, с черной бородой, в синей художнической блузе.
   - Сейчас я посмотрю, что он там делает.
   В дверях буфетной Мара столкнулась с Барановым, несшим бутылку "Вдовы Клико".
   - Передадите вашей спутнице? Этот приз ее по праву.
   - Разумеется, передам.
   Воронцов сидел в углу и пил. Мара сделала глубокий вдох и подошла к нему, импровизируя в буквальном смысле на ходу.
   - Я вас знаю. Вы художник Воронцов. А я выиграл на пари бутылку шампанского, но мне не с кем ее распить.
   Воронцов поднял глаза.
   - Пейте с зеркалом.
   - Послать человека к черту легко, - неожиданно для себя сказала Мара, - а если он пойдет?
   Она решительно села на свободный стул, и, бросив на художника испытующий взгляд, поставила перед собой бутылку. Воронцов пожал плечами и опрокинул залпом рюмку водки.
   Воцарилось молчание. Отчаянное вдохновение Мары иссякло. Минуты проходили, Воронцов пил рюмку за рюмкой, не закусывая, а она сидела, пытаясь поймать обрывки мыслей. В дверях буфетной на миг показалась Илария и тут же исчезла. Было душно и шумно, опять зазвучал рояль. На часах была половина четвертого.
   Художник, казалось, не ощущал ее присутствия, как и присутствия всех остальных, начиная с буфетчика и заканчивая "священной гетерой" - Палладой Бельской, той самой дамой с перьями на голове. Он медленно и методично набирался, думая о чем-то своем; лицо его было мрачно и непроницаемо, и Мара никак не могла разглядеть хоть крошечную дверцу в невидимой стене между ними.
   - Ну и черт с ним, - пробормотала она, устав от этого молчания и поднимаясь, чтобы бесславно уйти, но тут Воронцов заговорил.
   - Вы верите в черта?
   - Да.
   - А видели его?
   - Нет.
   - Я прежде не верил, а теперь верю. Он есть. Он стоит за нашим левым плечом, он подталкивает нас к бездне. Он привел вас сюда.
   - Я сам пришел, добровольно.
   - В этом и есть хитрость отца лжи: внушить людям, что они все делают сами, добровольно. Он маскируется. О, как он маскируется! Тьма любит маскироваться под поиски света. Сейчас какая-то дурочка читала эпитафию Алексею. Я их, наверно, с две дюжины уже слышал. Пишут, плачут крокодильими слезами, примазываются к чужой славе... И никто не понимает, что случилось.
   Если бы в этот момент своды подвала задрожали, грозясь обрушиться, то и тогда б Мара не сдвинулась с места.
   - Если б я раньше все понял, я мог бы помочь, остановить... Но я тоже был слеп.
   Воронцов рванул блузу на груди.
   - Душно здесь. Воздуха не хватает. И всякого сброда много. Пойдем отсюда.
   Бутылка "Вдовы Клико" так и осталась на столе. Не сказав Иларии ни слова (Воронцов не должен знать, что они знакомы), Мара вышла вместе с художником в прохладную апрельскую ночь. Илария проводила их изумленными взглядами, не зная, что делать. Такое развитие событий в их программе не предусматривалось. Поразмыслив, она решила дожидаться Мару в "Бродячей собаке" - все равно она не решится идти по улицам одна глубокой ночью. До шести утра ее развлекал все тот же тщедушный эстет, угощая кофе и неся всякую чушь с цитатами из Оскара Уайльда, Джона Рёскина и Михаила Кузмина.
   "Бродячая собака" постепенно пустела. Первыми ушли "фармацевты", за ними потянулись завсегдатаи. Постепенно лишь у камина осталась небольшая компания, да Илария с Барановым сидели у опустевшей эстрады, допивая пятую чашку кофе. Эстет несколько раз намекал, что пора уходить, и благородно вызвался проводить Иларию, но та неизменно отвечала, что обязана дождаться кузена.
   Мара появилась в половине седьмого, и по первым же ее движениям Илария поняла, что она сильно пьяна.
   - Иннокентий, будьте другом: найдите извозчика. Видите, Жорж эээ... несколько перебрал.
   Сплавив таким образом на некоторое время эстета, Илария схватила кузину за руку:
   - О Господи, что он с тобой сделал?
   - Увы - ничего. Абсолютно ничего.
   - И ничего не рассказал?
   Мара загадочно улыбнулась.
   - Идем на свежий воздух.
   Выходя из опустевшего кабаре, она на миг остановилась и сказала громко, обращаясь не то к себе, не то к стенам:
   - Интересно, но никакого бешеного разврата.
  

5

   - Как же болит голова, - томно жаловалась Мара за завтраком, - никогда не представляла, что похмелье столь ужасно. Ах! Эта боль доведет меня до безумия.
   Илария вздохнула и посмотрела на часы с кукушкой, показывавшие ровно три часа дня. В отличие от кузины, уснувшей еще в пролетке и проспавшей богатырским сном ровно семь часов, она даже не ложилась (после семи чашек кофе спать не хотелось совершенно), и с раннего утра томилась в ожидании: что же рассказал художник? Наконец спящая красавица проснулась - но категорически отказалась что-либо говорить, пока не примет ванну и не выпьет чашку крепкого чаю. Мара не могла отказать себе в удовольствии слегка поиздеваться над любимой сестрой: роковые женщины просто обязаны приносить страдания любимым людям. К тому же следовало сложить потрясающие и даже шокирующие впечатления минувшей ночи в связную и красиво изложенную историю.
   - О Боже, наконец-то я слегка ожила. Да, нам дорого приходится платить за наши пороки! Даже за такой невинный, как любопытство. Вчера я это поняла...
   - Знаешь, мне кажется, что тебе просто нечего сказать, - не выдержала Илария. - Или ты ничего не помнишь с перепоя.
   Мара икнула и исподлобья посмотрела на кузину.
   - Иславина убила не любовница, не грабители и не завистники его таланта. Его сгубила нечистая сила!
   Илария смотрела на Мару большими глазами, недоумевая, как пусть даже сильное, но единичное опьянение могло так сильно повлиять на умственную деятельность человека.
   - Благодаря тебе я знаю, какие были глаза у меня, когда Воронцов в пять утра рассказал мне всю правду. Это произошло в матросском кабачке, настоящем притоне... не думаю, что его порог переступала хоть одна порядочная женщина. А прошлой ночью там женщин не было вообще. Пьяницы, отяжелев, дремали в темных углах, уронив головы на столы; матросская компания рассказывала ужасно сальные истории, прерываемые взрывами смеха. Вонь, табачный дым, чудовищно грязный пол, затоптанный, усыпанный окурками; тусклый газовый свет - потрясающая обстановка!
   - Да зачем вы туда пошли?
   - Не перебивай меня! Мы долго ходили по разным кабачкам, видимо, такие ночные странствия вошли у Воронцова в привычку. А знаешь, он так и не понял, кто я... впрочем, по его признанию, женщины его больше не интересуют. Да и мужчины тоже. В общем, я заглянула в параллельный мир, в ночную изнанку жизни, и то, что он рассказал, там прозвучало вполне естественно. Ты помнишь цикл Иславина "Проклятая королева"?
   - Конечно.
   - А "Преданный Грааль"? Когда рыцарь, встретивший сатану в образе прекрасного юноши, отказывается от Грааля?
   - Помню, ну и что?
   - А то, милая моя, что это не метафора! Это автобиографическое стихотворение. Иславин в поисках истины, или вдохновения, или из любопытства зашел слишком далеко и погубил себя. Игры с потусторонним миром не бывают безопасны. Ни для кого.
   - Говори яснее!
   - Он вступил в сатанинское общество под названием "Храм Исиды". Название египетское, но это для отвода глаз. Там собираются настоящие черные маги и проводят настоящие черные мессы - с человеческими жертвоприношениями. Смекаешь?
   - Я слышала о чем-то подобном... Но Иславин как-то не вяжется с подобным средневековьем.
   - Об этом обществе ты точно не слышала, оно глубоко законспирировано, о нем не знает даже полиция. Иславин свое участие в нем тоже не афишировал. Об этом знал только Воронцов - и великий магистр. Участники не знают друг друга, на шабаши они собираются в масках. Воронцов уверен, что смерть Иславина связана с "Храмом Исиды".
   - Они принесли его в жертву?
   - Или казнили отступника.
   Илария призадумалась. Мара не отрывала ее от размышлений, наслаждаясь эффектом. Правда, Воронцов считал смерть Иславина Божьей карой за грех вероотступничества, но такая версия отменяла необходимость расследования и потому Мару не устраивала.
   - А он не ошибся? Ничего не напутал? - подняла голову Илария.
   - Он пересказал мне признания Иславина, сделанные им незадолго до смерти. Поэт разочаровался в "Храме Исиды" и хотел выйти из общества.
   - Гм. Тогда это скорее месть отступнику. Жертвоприношения обычно совершаются во время месс, нет?
   - Может, и то, и другое?
   - А ты не говорила Воронцову, что ему надо обратиться в полицию? Ведь эта информация способна перевернуть ход следствия!
   - Нет. Да он и не пойдет. Во-первых, нет доказательств, во-вторых, не захочет набросить тень на память друга, и, в-третьих, в "Храме Исиды" состояли не последние люди - и они замнут любое расследование.
   - Если они в масках, откуда известно, последние или нет? Ты ж говорила, что они не знают друг друга!
   - У общества есть средства, чтобы снимать целый дом! Знаешь, сколько это стоит?
   - Где это дом?
   - Где-то на Крестовском острове, но адреса Воронцов не знает. Со слов покойного - они собирались в особняке, арендованном специально для проведения ритуалов. В особняке есть огромная зала, где и проводились черные мессы.
   - Как часто?
   - Не знаю. В общем, это все, что знал Воронцов. Ах да, Иславин состоял в этом обществе около полугода, а ввел его актер Сомов, также покойный! Он отравился 2 месяца назад цианистым калием. Причина никому не известна.
   - Тогда наше расследование пора прекращать. Мы никогда не найдем этот особняк, а если и найдем, то лично я туда не пойду. Я не самоубийца.
   - А я бы рискнула! Вчера я поняла, что родилась с душой авантюристки.
   Илария возвращалась домой усталая и грустная. Накатилась тяжесть бессонной ночи, возникло ощущение бессмысленности того, что они делают, и, главное - больно было видеть, как тускнеет романтический ореол вокруг имени поэта. Черные мессы, человеческие жертвы, сатанинское общество... Тьфу. Если не верить, то это глупо и пошло; если верить, то смертный грех. Впрочем, не он один впал в мистический соблазн, но если смерть и впрямь связана с "Храмом Исиды", то все серьезнее, чем интеллигентские игры в демонизм.
   В таком состоянии Иларии меньше всего хотелось с кем-то общаться, но дома ее ждала гимназическая подруга - Тонечка Веткина. Анна Аркадьевна, развлекавшая разговорами нежданную гостью уже полтора часа, с радостью уступила свое место за столом дочери, и Иларии - мрачной, с тяжелой головой - пришлось терпеливо выслушивать бесконечный поток совершенно не интересных новостей обо всех бывших соученицах.
   - Катя Чавчавадзе переехала в Тифлис и очень довольна, пишет Леле Звягинцевой, что наконец-то согрелась после петербургской стужи, - допивая пятую чашку чая, рассказывала Тонечка - тоненькая блондинка с очень светлыми, почти белыми волосами. Несмотря на немодную внешность, в ней был некий шарм; ее не портили даже глаза слегка навыкате и длинноватый нос. - Оля Софронова вышла замуж за дантиста, Лиза Червякова тоже вышла замуж - за вдовца, представляешь? Но самый большой сюрприз преподнесла всем Лиза Шварц. Она пошла на сцену и играет на театре под псевдонимом Сокольская-Угрюмова! Я не могла поверить!
   - Что в этом невероятного? - вяло отозвалась Илария, терпеливо дожидавшаяся радостного мгновения, когда Тонечка наконец уберется восвояси.
   - Как что? Разве ты не помнишь: она жутко шепелявила! Ирма Шнейдер служит переписчицей в конторе, про Сашеньку Брыкину давно ничего не слышно... Ведь ее отец разорился, доверившись этому французскому мошеннику, про него еще в газетах писали, а у нее был безумный роман с Сергеем Птицыным, и она пыталась отравиться спичками. Кто знает, что теперь с ней? Маня Канчукова спрашивала у самого Нострадамуса, и он ответил, что тот, кто без греха, пусть бросит в нее камень. Это может означать что угодно, - понизила голос Тонечка, - даже то, что... сама понимаешь.
   - Постой, Нострадамус давно умер.
   - Это был его дух! Маня и ее сестра увлеклись спиритизмом. Сестру я понимаю - после ужасной смерти мужа, став вдовой в 25 лет, впадешь во что угодно. Ты знаешь эту историю? Нет? Манина старшая сестра, Ольга, вышла замуж по страстной любви за молодого инженера Глебова, служившего на частной железной дороге. Через полгода после свадьбы его послали на какую-то станцию, что-то там проверить, в этих деталях я не разбираюсь. Он поехал - и пропал. Ольга чуть с ума не сошла. Полиция ничего не могла поделать, более того, эти олухи вообще предположили, что Глебов сбежал от жены и прячется! Но Ольга знала, что муж не мог ее бросить. Она наняла частного сыщика - бесполезно. И тут кто-то подсказал ей обратиться к мсье Бертье. Это медиум и ясновидящий. Ольга принесла ему фотографию мужа, он посмотрел, впал в транс и сказал: этот человек убит и зарыт под огромным засохшим деревом в ста шагах от реки.
   - И что? - от рассеянности Иларии не осталось и следа - она жадно слушала невероятный рассказ одноклассницы.
   - А то, что на той станции, куда его отправили, недалеко от реки стоял огромный засохший дуб! Ольга, когда туда ездила в тщетных попытках отыскать след, заметила его. Она поехала снова, наняла рабочих и нашла полуразложившееся тело мужа!
   - Не может быть!
   - У нее еще были неприятности с полицией, которая не могла понять, откуда она знает, где зарыто тело, если сама не убивала. К счастью, настоящий убийца, узнав, что нашли труп, не выдержал мук совести и сознался во всем. Глебова убил извозчик, увидевший у него в бумажнике большую сумму денег. Его судили и отправили на каторгу, несчастного похоронили по-христиански, а Ольга и Маня впали в мистицизм. Я бывала у них на спиритическом сеансе: жутко, но очень интересно.
   - Неужели этот Бертье может раскрыть преступление?
   - Да. У него необыкновенный дар. Да ты можешь спросить у самой Ольги, как все было. Он, кстати, бывает у них. Два раза в месяц Ольга и Маня устраивают "мистические пятницы" - со столоверчением и всем прочим. У них есть телефон, можешь протелефонировать, хотя, я уверена, Маня будет рада тебя видеть и экспромтом. Кстати, об экспромтах. Ты еще пишешь стихи?
   - Да. - Илария чуть не проговорилась, где она была этой ночью, но вовремя спохватилась: с такой отъявленной сплетницей откровенничать не стоит, хотя Тонечка - сама того не зная - навела ее на некую идею. Поначалу трезвомыслящей Иларии ее же идея показалась чепухой, но чепуха не желала уходить из головы, чепуха манила, чепуха возбуждала любопытство, и, наконец, чепуха была одобрена Марой. "Конечно, напросись в гости, - уверенно сказала она. - Самое худшее - зря потратишь вечер. Этот Бертье может оказаться мошенником, жуликом, дурачащим легковерных вдовушек; но, может, он и впрямь обладает сверхъестественными способностями. Это легко проверить: не говори ему, что тебе от него надо. Если сам угадает - тогда есть смысл разговаривать".
   И Илария решилась.
   Маня Канчукова мало изменилась с гимназических времен, разве что переменила прическу. С ее сестрой Илария прежде была знакома шапочно, видела ее один или два раза в жизни, но даже такого поверхностного знакомства было достаточно, чтобы ужаснуться разительной перемене. Ольга Глебова показалась Иларии если не совсем свихнувшейся, то изрядно тронутой. Гостей она принимала в какой-то неопрятной хламиде, ее лоб был перевязан широкой черной лентой. Лицо было мертвенно-бледным, губы искусаны, глаза тусклые, смотрящие в себя. На Иларию она посмотрела отсутствующим взглядом и тотчас забыла, кто это. Говорила она только о сверхъестественном, таинственном и мирах иных.
   В большой, но темноватой квартире сильно пахло ладаном, как в церкви. Рядом со старинными иконами в золотых окладах висели дешевые бумажные иконки, обладающие, по словам Ольги, чудотворной силой. На столах, этажерках, тумбочках стояли маленькие серебряные колокольчики - они предупреждали о приближении нехороших людей. Судя по тому, что ни один колокольчик не зазвонил, плохие люди в эту пятницу в квартиру сестер не попали. Пришло несколько пожилых дам, таких же мистически озабоченных, как Ольга; ярая поклонница "старца" - Григория Распутина, о котором она непрерывно говорила; какая-то светская дама, ищущая сильных ощущений; одна разведенная жена с серебряной сумочкой и разбитым сердцем, поведавшая Иларии свою печальную историю, да две подруги Мани. Единственным мужчиной среди дюжины дам был бесцветный и очень аккуратно одетый господин средних лет с тщательно подстриженной бородкой. Когда оказалось, что это и есть тот самый медиум, Илария чуть не открыла рот от удивления. Маня подтвердила, что да, это он и есть, и еще раз рассказала историю обнаружения трупа невезучего инженера Глебова.
   - Мне надо с ним поговорить, - созналась Илария.
   Маня пожала плечами.
   - Я спрошу его, но это уж как он решит.
   Сразу спросить не получилось: Ольга пригласила всех за стол - общаться с духами. Погас свет, светская дама нервно захихикала. Вызывали духи Рюрика, Торквемады и Лермонтова, причем ни один дух не сказал ничего умного. Впрочем, последующие обсуждения их фраз оказались еще глупее. По мнению Иларии, дух в доме сестер, несмотря на всю мистику, царил мещанский, а публика собралась довольно примитивная (не чета салону Лирманс), так что первая робость в незнакомом обществе прошла быстро. Сперва она посмеивалась про себя, а потом заскучала. Если бы не медиум, она ушла бы домой еще до окончания вечера, а так пришлось выслушивать глупейшую дискуссию между светской дамой, желавшей пойти к Распутину, разведенной женой, которая истерически ее отговаривала, и поклонницей старца, категорически ее поддерживавшей.
   - Не надо бояться! Старец - святой!
   - Вы погубите себя! Не только тело, но и душу!
   - Да как вы смеете так говорить о старце!
   Светская дама растерянно переводила взгляд с одной спорщицы на другую, не зная, на что решиться.
   - Марья Петровна сказала, что вы желаете со мною поговорить, - медиум внезапно возник перед Иларией, и сердце ее екнуло от неожиданности. - Пройдемте в кабинет, здесь слишком шумно.
   В кабинете, принадлежавшем покойному инженеру Глебову, было тихо и как-то грустно. Полки с книгами покрыла пыль, письменный стол - тоже, по углам паутина, перед иконами горит лампадка. Кабинет словно тосковал по своему замученному хозяину, и, как сказал бы мсье Бертье, тончайшие флюиды скорби и эманации тоски пронизывали его атмосферу. В то же время эта тяжелая мебель, эти очень обычные вещи, которые можно было потрогать, превращали невероятные рассказы о необычайных вещах в часть реальности. В этом кабинете многое казалось возможным. Медиум подвинул Иларии тяжелый стул и сел напротив, так что они оказались лицом к лицу.
   - Что вам угодно?
   - Это вы должны сказать, - вспомнила Илария наставления Мары.
   - Вы что-то ищете, это видно по вашему лицу, но что?
   - Убийцу.
   - Зачем?
   Илария растерялась.
   - А вам не интересно, кто убил Иславина?
   - Кого, простите?
   - Вы шутите. Его знала вся читающая Россия! И газеты писали, да вы что! Поэт Иславин.
   - Ах, погодите, припоминаю. Убит в собственной квартире ножом в сердце? Я читал о сенсационном убийстве, но как-то не обратил внимания на имя... виноват, современной литературой не интересуюсь.
   "Говорит правду или интересничает?"
   - Мне говорили, что вы можете по портрету сказать, жив человек или мертв, и где его тело... и кто его убийца.
   - Боюсь, вы преувеличиваете мои способности.
   - Следствие идет по неверному следу, я знаю. Убит человек необыкновенный, человек талантливый. Неужели вы не можете хотя бы попытаться?
   Медиум задумался вслух.
   - Необыкновенный - это хорошо... в мире осталось больше его эманаций... но может быть противодействие в тонком мире... хотя... У вас есть фотография?
   - Да.
   Илария протянула фотографический портрет поэта.
   Медиум взял его в руки, внимательно посмотрел, потом откинулся на спинку стула, закрыв глаза. Постепенно лицо его начало бледнеть, на лбу выступили капли пота. Руки задрожали крупной дрожью. Не открывая глаз, мсье Бертье произнес глухим голосом, не похожим на его голос:
   - ... Кинжал, старинный, с позолоченной рукояткой... среди книг... Книги... много книг... рукопись... гранки... стол завален бумагами... мужчина! Бледный, лет тридцати - тридцати пяти, бесцветный...
   - Похожий на моль! - вырвалось у Иларии.
   - Да, - ответил медиум, вздрогнул и открыл глаза. - Так нельзя! Вы не имели права меня будить! Я так и умереть могу!
   - Простите, я не знала. Но я узнала мужчину!
   Медиум неожиданно долго сердился, а когда успокоился, обратился к Иларии с довольно неожиданным - для нее - предложением:
   - Я не беру денег за свои видения, это принципиально... но я принимаю пожертвования.
   - Да, конечно. У меня всего три рубля...
   - Любое даяние благо, если идет от чистого сердца. Мы строим храм, в котором будет учтена каждая лепта.
   Прежде чем Илария успела подумать, из ее уст вырвалось:
   - Храм Исиды.
   Медиум даже не удивился.
   - Да. Мы хотим возродить древнюю мудрость, расцветшую на берегах Нила, на берегах Невы. Не все нас понимают, но я рад, что вы лишены предрассудков.
   - Да, я лишена предрассудков. Я б вошла в храм, но туда ведь вход открыт не всем?
   - Достаточно чистых намерений и вступительного взноса. Сто рублей в месяц. Если решитесь, я дам вам рекомендацию.
   "Ничего себе! Вот тебе и тайна, о которой не знает полиция. Не так уж это общество засекречено, выходит?"
   Поскольку медиум был уверен, что Илария знает, о чем речь, расспрашивать не приходилось. Мсье Бертье вручил ей свою визитку, сказав, что принимает и на дому, и если она надумает, то он введет ее лично в чертог Исиды.
   - А кузину?
   - Она открыта сердцем древнему знанию?
   - Вы даже не представляете, насколько.
   - Тогда зовите и кузину.
  

6

   "Я грущу, если можешь понять Мою душу доверчиво-нежную, Приходи ты со мной попенять На судьбу мою странно-мятежную". Густой голос Вари Паниной заполнял собой почти всю квартиру - Елизавета Аркадьевна любила включать патефон на полную громкость. К неудовольствию Мары, ее матушка внезапно вернулась из сестрорецкого санатория, встревоженная новым опасным симптомом. Три дня назад, высморкавшись, она заметила на платке кровь, точнее, кровянистые прожилки. Елизавета Аркадьевна была убеждена, что это - начало скоротечной чахотки, хотя два доктора, которых она успела посетить, твердили про какой-то "лопнувший мелкий сосуд в носу". Эти горе-эскулапы с кем-то спутали ее - у Елизаветы Аркадьевны не могло быть столь мелких и ничтожных хворей. Всю свою жизнь, начиная с пятилетнего возраста, она непрерывно страдала от самых тяжких болезней и только по милости божьей была еще жива. Особенно подкосили ее здоровье два события, разделенных пятнадцатью годами: рождение единственной дочери - и смерть горячо любимого супруга, которого сразил удар в то самое время, когда она буквально умирала от тяжелого катара желудка.
   Загадочным образом тяжелые недуги не оставили ни малейшего следа на ее внешности. Елизавета Аркадьевна и в преклонном, по мнению кузин, возрасте сорока семи лет сохранила почти девичью свежесть, стройность стана и легкость движений. С ее бледного, тонкого лица с большими голубыми глазами не сходило томно-меланхоличное выражение, которое обычно выглядит жеманно и неестественно, но Елизавете Аркадьевне придавало особую привлекательность. На улице на нее до сих пор обращали внимание мужчины. Понятно, что, будучи не только привлекательной, но и весьма состоятельной вдовой, Елизавета Аркадьевна запросто могла выйти замуж вторично - но даже мысли об этом были ей чужды. Она была чересчур слаба, чересчур больна, и свято чтила память мужа.
   Только в переписке с единственным другом Елизавета Аркадьевна позволяла себе слегка пофлиртовать и отвлечься от вечной скорби. Впрочем, большая часть их эпистолярии представляла интерес исключительно для медиков, ибо друг этот, богатый помещик по фамилии Пятецкий, также страдал от множества неизлечимых недугов. В последние полтора года, разочаровавшись в отечественной медицине, несчастный искал спасения за границей, преимущественно в Германии и Швейцарии. Разумеется, познакомились они в очередном санатории, года четыре назад. Мара относилась к письменному флирту матери насмешливо-снисходительно, пока в один прекрасный майский день умирающий не нанес Анне Аркадьевне визит перед длительной поездкой за границу. Вместо иссохшего полукалеки в болтающемся на его теле допотопном сюртуке перед Марой предстал худощавый, но вполне крепкий на вид мужчина с быстрыми внимательными глазами. Одет Пятецкий был в безукоризненный смокинг, двигался легко, пообедал с видимым аппетитом, но говорил почти исключительно о своих недугах. Мара пришла к выводу, что Пятецкий принадлежит к той же породе вечных больных, что и ее матушка - больных, чьи мучения длятся десятилетиями, которым не может помочь ни один доктор, и которые непрерывно страдают до самой смерти в неполных девяносто лет.
   Елизавета Аркадьевна не мешала взрослой дочери жить так, как она хочет, но будучи дома непрерывно требовала внимания и заботы. Иларии пришлось три часа выслушивать ее рассказы о санаторских порядках, грубости одних докторов, не понимающих тяжести ее состояния, и учтивости других, об опасности скоротечной чахотки и прочих интересных вещах. Потом тетушка утомилась, почувствовала себя дурно, прилегла на козетку в своем будуаре и включила патефон, а кузины наконец-то смогли поговорить в комнате Мары.
   Поговорить было о чем. С момента встречи с медиумом прошло три целых три дня, и за эти три дня следствие не продвинулось вперед ни на шаг. Мара настаивала на посещении "Храма Исиды", Илария обдумывала с разных сторон видение медиума.
   - Я беру назад свои слова относительно секретаря: я недооценила этого человека. Он не проходимец и мелкий махинатор: он - Сальери.
   Мара пожала плечами.
   - Разве он пишет стихи?
   "Значит, правду сказали: моя лебединая песня пропета!"
   - Дело не в том, пишет или не пишет, этот вопрос надо трактовать шире! Смотри: есть ничтожный человечек, лишенный творческого порыва, лишенный крыльев. А рядом с ним - гений. Гений парит, он поднимается над миром - или падает в бездну. Сначала ничтожный человечек восхищается, потом мучительно завидует, и, наконец, начинает ненавидеть. Эта ненависть растет, как ядовитое дерево, и наконец приносит страшный плод! Он убивает Иславина потому, что само существование гения уничтожает его, как существование великана уничтожает карлика.
   - А не проще ли было уйти из редакции?
   "Не уходи, побудь со мною! Мне так отрадно и легко! Я поцелуями покрою уста, и очи, и чело!" - запела новый романс патефонная Панина.
   - А что это изменило бы? Они не могли жить вместе в одном мире, а не в соседних помещениях. В этом-то и ужас, что секретаря нет никакой видимой причины убивать - редакционные дела наподобие издевательств над авторами не в счет - и потому полиция ни-ког-да его не заподозрит! Может, он и не обдумывал убийства. Может, он пришел по делу, но когда узнал, что в квартире никого нет, страшная мысль как молния мелькнула в его сознании! Он подошел близко-близко, взял в руки кинжал - как бы разглядывая - и мгновенным ударом вонзил его в сердце поэта! И тут пришла я. Он узнал меня по голосу и понял...
   - Что проще пустить тебя в квартиру, чем ждать, когда ты уйдешь.
   - Ну да. Нам надо выяснить, где был секретарь в роковой вечер! Если его не было дома...
   - Если его не было дома, это еще не доказывает, что он убийца, - резонно заметила Мара. - Он мог быть в гостях или в ресторане.
   - Но если он был дома, то он точно не убивал - и эта версия отпадет. А может, наоборот, нас ждут сюрпризы.
   "...Восторг любви нас ждет с тобою! Не уходи, не уходи!"
   Мара закатила глаза.
   - Я так понимаю, что тебе надо непременно откусить кусок яблока, чтобы убедиться, что оно червивое? Я не верю в эту версию. Этот медиум - весьма сомнительный субъект, а даже если и не так, то ты оборвала его видение на полпути, и мы не знаем, кого он увидел. Но настоящий сыщик подозревает всех...
   - И потому есть смысл узнать, имеется ли у секретаря алиби! Я, кстати, нашла в справочнике его адрес: он живет на Песках, на Мытнинской улице, 22. Вопрос в том, как установить, где он был в роковую ночь... не соседей же спрашивать!
   С три минуты Мара сосредоточенно думала, потом резко поднялась с кушетки.
   - Пошли в гостиную. Или нет, сначала я уговорю матушку на три минуты приглушить патефон.
   Елизавета Аркадьевна не без неудовольствия уступила просьбе дочери, и следующий романс Панина исполнила вполголоса. Мара подошла к телефону и уверенно набрала номер. Заинтригованная Илария с недоумением наблюдала за ее действиями.
   - Барышня, номер 22-39, пожалуйста!
   - Ты звонишь в редакцию?
   - Редакция "Щита Ахиллеса"? Дайте к телефону секретаря. Да, Савелия Андреевича. Я хочу сообщить нечто важное о смерти Иславина.
   - Что ты делаешь? - схватила ее за руку Илария. - Ты с ума сошла!
   Она попыталась отобрать у кузины телефон, но неудачно: Мара ловким движением пнула ее под колено.
   - Савелий Андреевич? Неважно, кто говорит. Я знаю, кто убил Иславина, - сказала Мара таким тоном, что Иларии стало жутко - не свихнулась ли и впрямь кузина? - Да. Нет. Нет. Да. Я приду в редакцию. Сейчас половина пятого. Я буду ровно в семь. Нет, сейчас я не могу назвать свое имя.
   Илария перевела дыхание, несколько успокоившись, но по-прежнему не понимая действий Мары.
   - Готово! - сказала та, положив трубку. - Теперь у нас есть два с половиной часа! Ты представляешь: он мне поверил!
   - Да я тоже чуть не поверила... Но какие два с половиной часа? Для чего?
   - Ты хочешь узнать, есть ли у него алиби? Вот и узнаем. Сейчас я оденусь попроще - и поедем на Мытнинскую улицу. К слову: на редкость гадкое название!
   Даже в непривычно скромном для нее серо-синем платье и простой накидке на белошвейку или горничную Мара походила мало, но такие мелочи не могли ее смутить. Увидев во дворе дома N22 дюжего рыжего дворника, она без тени смущения подошла к нему и выложила придуманную на ходу историю о даме, заказавшей у ее хозяйки-портнихи дорогое платье, да так и не заплатившей сто рублей.
   - Я знаю, она тут живет, - закончила Мара. - Я приходила к ней на примерку. У нее еще муж такой - бесцветный, серый, на моль похож. В журнале служит.
   Дворник недоверчиво посмотрел на ее.
   - Что-то ты путаешь. Господин такой проживает, только он не женат.
   - Значит, она его любовница.
   - Нет у него полюбовницы.
   - Да ну?
   - Ну да. Он вообще чуднОй: уходит рано, приходит поздно вечером, как фабричный, а иной раз и вовсе не приходит ночевать.
   - Значит, у бабы своей ночует!
   - Может, и так. Но здесь ее никогда не было. А тебя как зовут? Ты у кого служишь?
   - Маруся я, - сказала правду Мура. - А служу... у мамзель Воздвиженской.
   Стоявшая в отдалении Илария хмыкнула.
   - Ладно, недосуг мне тут с тобой лясы точить, Маруся ты или не Маруся. Ежели твоей мамзели недоплатили, пускай в суд подает.
   - Это непременно.
   На том и расстались.
   - Образ серой моли заиграл новыми красками, - признала Мара, и Илария охотно с ней согласилась.
   - Видишь: он наверняка ведет двойную жизнь, и кто знает, что там происходит - там, на темной стороне луны! За ним нужно понаблюдать. Уверена: его и в ночь убийства не было дома, а стало быть, и алиби нет.
   Идея наблюдения чрезвычайно понравилась Маре. Ее практическому осуществлению мешало лишь присутствие Елизаветы Аркадьевны, но, к счастью, какой-то модный доктор настоятельно порекомендовал ей минеральные воды, и через неделю несчастная страдалица, перекрестив дочь на прощание и пообещав протелеграфировать, когда начнется агония, в сопровождении горничной и лакея укатила в Баден-Баден.
   К этому великому дню Илария сделала еще один важный шаг - обзавелась мужским платьем, сидевшем на ней, правда, хуже, чем на худой Маре. Зато она была выше ростом и шире в плечах, так что издалека ее можно было запросто принять за мужчину. Под предлогом, что Мара нуждается в утешении после отъезда тяжелобольной матери, Илария временно переселилась на квартиру кузины, где из прислуги осталась одна старая, глуховатая и рано ложащаяся спать кухарка. Теперь ничто не мешало вывести темные дела секретаря на чистую воду. Решено было нанять извозчика-финна - тот не будет задавать лишних вопросов, да и подслушивать не будет, так как плохо понимает по-русски, и велеть ему ближе к вечеру встать неподалеку от здания редакции.
   Удача улыбнулась кузинам буквально на второй день: ровно в восемь вечера Савелий Андреевич вышел из редакции и сел в наемный экипаж. Тотчас Мара велела извозчику следовать за ним. Несколько раз они чуть было не потеряли его из виду, но в итоге им удалось, оставаясь незамеченными объектом слежки, проследовать за ним до конечного пункта: ресторана "Аркадия", что в Новой Деревне.
   Через три с половиной часа он вышел из ресторана в обществе стройного молодого человека. Смутного света фонаря над крыльцом хватило, чтобы рассмотреть его лицо, показавшееся Маре смутно знакомым.
   - Поехали вон за тем экипажем, - приказала задремавшему извозчику Илария, и наблюдение продолжилось. Следить за экипажем ночью оказалось куда проще, но и рискованнее - легче обнаружить слежку. Выбора, однако, не было. По дороге Мара усиленно пыталась вспомнить, где она видела этого молодого человека.
   - Красив немного порочной красотой... - бормотала она. - Похож на Дориана Грея...
   - Неужели ты его так хорошо разглядела?
   - На зрение не жалуюсь, в отличие от тебя... Стоп! - вскрикнула Мара. - Я видела его в "Бродячей собаке"!
   Извозчик придержал лошадей прямо посреди улицы.
   - Приехать.
   - Нет! Поезжай дальше!
   - Но вы сказать "стоп"!
   С трудом удалось уговорить извозчика продолжить поездку. Ехать пришлось долго, и в какое-то мгновение кузины утратили представление о том, в какой части города находятся. Из бездн ночи возник белый туман, прячущий очертания предметов и гасящий звуки. Экипажи на улицах попадались все реже, и наконец они выехали на какую-то глухую улицу, застроенную одно- и двухэтажными домишками простоватого вида, точно это не столица, а какая-то провинция. У одного из таких домишек секретарь и его приятель остановили извозчика и вышли.
   - Я кончать, - меланхолично сообщил извозчик, - с вас два рубль ридцать копеек.
   - Возьми три и подожди еще немного, - предложила Илария.
   - Нет. Кони устать.
   - Да как же мы отсюда выберемся? - возмутилась Мара. - Мы даже не знаем, что это за улица.
   - Кони устать, - повторил финн. - Я ехать домой.
   Здравый смысл повелевал вернуться в знакомую часть города, и кузины молча переглянулись. Потом Илария так же молча расплатилась с извозчиком, и обе искательницы приключений выпрыгнули из коляски. Даже под страхом смерти они не могли бы сказать, что они ожидали увидеть, подойдя к небольшому одноэтажному дому, в который вошли секретарь и его спутник, и зачем спрятались в зарослях бузины под окнами. Окна, кстати, были низкими, до подоконника можно было дотянуться рукой, даже не вставая на цыпочки.
   Одно из окон было приоткрыто, но из него не доносилось ни звука, к огромной досаде Мары с Иларией, охотно подслушавших бы коварные планы. Если бы не слабый свет, едва пробивавшийся сквозь тяжелую портьеру в другом - запертом - окне, то можно было предположить, что в доме все спят.
   Прошло пять минут, десять, пятнадцать, полчаса. Туманная безмолвная ночь стояла над миром, и так же безмолвен был неизвестно чей дом на неведомой улице. Только упрямство мешало Иларии признать, что они совершили глупость - упрямство и еще слабый свет в окне. Пока он горел, оставалась смутная надежда на хоть какое-то развитие событий; но если он погаснет, то Савелий Андреевич и его спутник до утра не выйдут из дому. Если предположить, что утро у них начинается часов в восемь, то осталось ждать шесть часов.
   - Ты уже придумала, как мы будем возвращаться домой? - шепотом спросила Мара. - Я что-то не вижу здесь ни конки, ни извозчиков.
   - Так ночь ведь, - ответила Илария как могла бодро. - Утром извозчики появятся. Этот Савелий ведь тоже должен каким-то образом добраться до редакции.
   - И мы побежим за его таксомотором, как рабы за колесницей триумфатора в Древнем Риме.
   - Черт дернул его поехать в такую глушь вместо того, чтобы пригласить своего приятеля на Мытнинскую!
   - Неужели ты еще не поняла? Он ему не приятель.
   - А кто?
   - Любовник, конечно. И он не хочет афишировать их отношения в доме, где живет.
   Илария хмыкнула.
   - Может, они просто собутыльники? И сейчас не предаются утехам, а банально пьют?
   - Кто им мешал напиться в ресторане? В любом случае, им сейчас куда веселее, чем нам. Я ужасно устала. Еще немного, и я упаду в обморок.
   - Не надо. У меня не хватит сил нести тебя, тем более на голодный желудок.
   - Об этом стоило подумать раньше. Сейчас голубки намилуются и потушат свет, а нам предстоит идти через весь город в поисках извозчика.
   В подтверждение слов Мары, свет погас; но не успели кузины выбраться из своих кустов на открытое пространство, как он загорелся снова. Далее события разворачивались с кинематографической быстротой.
   Из приоткрытого окна донеслись обрывки голосов, мгновенно переросшие в крики. Поскольку кричали в соседних комнатах, то кузинам удавалось уловить лишь отдельные слова: "никогда", "замолчи", "трус". Потом донесся громкий, нарочитый, театральный смех, и вслед за ним что-то со звоном упало и разбилось. Кузины, сполна вознагражденные за долгое ожидание, превратились в слух.
   - ... но ты же понимаешь, что это убого! - голос Савелия Андреевича прозвучал благодаря капризам акустики неожиданно так отчетливо, что обе вздрогнули.
   В ответ опять что-то разбилось. Похоже, скандал перешел на тот уровень, где бьют посуду.
   - ... почему Кузьмин смеет... - донесся второй голос. Хлопнула дверь.
   - К черту!
   Через мгновение Савелий Андреевич с необычайной скоростью выскочил из дверей и побежал по пустынной улице. Следом за ним в одной сорочке, кое-как заправленной в брюки, выбежал молодой человек и помчался вдогонку. Бежали оба неожиданно быстро.
   Внезапно - как по волшебству - из клубов тумана возник экипаж, высадивший у одного из двухэтажных домов запоздалого путника. Секретарь "Щита Ахиллеса" подлетел к нему и запрыгнул на сиденье с проворством белки, но его юный друг оказался не менее шустр и успел вскочить с другой стороны.
   - На Мытнинскую! Плачу три рубля! - крикнул Савелий Андреевич извозчику. - А ты убирайся!
   - Никогда!
   Извозчик щелкнул кнутом, и экипаж, в котором продолжилась бурная сцена, исчез с глаз ошеломленных кузин, растаяв в тумане. Откуда-то донесся пренеприятный звук - не то стон, не то плач, и этот звук вывел кузин из замешательства.
   - Что это? - пробормотала Илария.
   - Коты, должно быть, - ответила Мара, продолжив почти без паузы, - а ты сомневалась, что они любовники. Этот юноша, который кричал "Почему Кузьмин смеет" - он явно хотел сказать, что Кузьмин смеет открыто признаться в содомском грехе и любовников не скрывает, а этот - скрывает. Из-за этого они и поругались: красавец обижается, что его прячут, как бородавку.
   - А зачем он скрывает? В богемной среде его никто не осудит...
   - Понятия не имею. Хорошо, что они нас не заметили.
   - В таком тумане мудрено заметить. Слышишь? Опять воет.
   Разговаривая таким образом, кузины выбрались из своей засады и подошли к крыльцу.
   - Вот тебе и двойная жизнь! Слушай, а может, это мотив? Он влюбился в Иславина и когда понял, что надежды нет...
   - Содомит не равно идиот. Какая могла быть надежда, если о гареме Иславина легенды ходили?
   - Любовь зла, но я не настаиваю. Что будем делать?
   Мара вытащила из кармана коробок спичек, вытащила одну из них, чиркнула о крышечку. Яркий огонек озарил крыльцо с двумя ступеньками, входную дверь - и тут же погас.
   - Зачем ты жжешь спички? Нас могут заметить.
   - Хочу кое-что проверить...
   В колеблющемся пламени второй спички обе увидели, что входная дверь слегка приоткрыта.
   - А! Он забыл запереть дверь! Заглянем?
   - Ты сошла с ума! Мало ли кто может быть в этом доме!
   Глаза Мары горели, как у безумной, и Иларии стало очень не по себе. А еще эти звуки из туманной ночи! Но ответ Мары мигом вернул уверенность в здравом рассудке кузины.
   - Там никого нет. Иначе этот "кто-то" закрыл бы двери изнутри.
   - Он может спать!
   - После такого скандала?
   - Все равно... Я уже так вошла к Иславину. Вдруг там еще один труп?
   - Труп нам ничего не сделает. Я уверена, что там никого нет, и если ты трусишь - что ж, я пойду одна.
   С этими словами Мара легко впорхнула по ступенькам, довольно уверенно отворила дверь, чиркнула спичкой и вошла в сени. В сенях пахло сыростью и чем-то странным, похожим ладан и лекарственные травы одновременно. Мара замерла на минуту, прислушалась - тишина, та глубокая тишина, которая достигается полным отсутствием живых существ. Сердце ее стало биться ровнее, последние следы страха исчезли. Это было приключение - всего лишь приключение.
   Из сеней Мара попала в кухню, где зажгла керосиновую лампу и взяла ее в руку.
   - Мара, - позвал ее тихий голос, и она чуть не выронила керосинку.
   - Мара! - снова окликнула ее Илария, чуть ли не на ощупь вошедшая в дом и теперь не знавшая, куда двигаться.
   - Я здесь, - Мара вернулась в сени, и обе искательницы приключений принялись бродить по чужому дому. Дом, впрочем, был невелик: сени, кухня, и три небольшие проходные комнаты. Та комната, в которой горел свет, служила спальней - и она же была обставлена с наибольшим старанием, даже с потугами на роскошь. Тяжелая бархатная портьера на окне, ковры на стенах, шкура медведя на полу; у кровати - лампа под красным абажуром. Постель была смята, на стуле валялся пиджак, под стулом - какое-то белье. На столике стояла медная чаша, в которой дымились ароматические курения - это их запах пропитал дом. Зато смежная с ней комната, представлявшая нечто среднее между кабинетом и будуаром, была захламлена донельзя. На стенах рядом с портретами Шекспира и Комиссаржевской висели афиши вперемешку с какими-то шаржами, и афиши валялись на полу. Дамский столик под большим зеркалом был заполнен коробками с пудрой, флаконами духов, какими-то баночками, старыми перчатками и тому подобной чепухой. Прямо на зеркале висела венецианская маска. У окна стоял письменный стол, старый, облупленный, заваленный книжками и листами бумаги. Илария взяла один из них, пробежала глазами.
   - Он актер! Это роль, только я не узнаю пьесу.
   Мара тем временем открыла верхний ящик стола.
   - Что ты ищешь?
   - Не знаю.
   В ящике обнаружились фотографические карточки особого рода, причем как с мужчинами, так и с женщинами.
   - О Боже, какой чудовищный разврат! - хихикнула Мара.
   Тревога, страх и чувство неловкости, владевшие девушками в первые минуты, мало-помалу сменились болезненным любопытством. Осмотр чужого жилища возбуждал их, как возбуждает запретный плод. Быстрый ум Иларии придумал и оправдание их бесцеремонности:
   - Если этот юноша - любовник Савелия, он мог быть и его сообщником!
   - И хранить вещественные доказательства, - подхватила Мара.
   Илария подошла к книжной полке, скользнула взглядом по корешкам книг. Многие названия были ей знакомы: Лотреамон, Гюисманс, Кузьмин, Бодлер; несколько разрозненных выпусков "Мира искусства", сборник пьес, Пшибышевский... Среди новых и потертых корешков приютилась книжица средней толщины, в темно-синем переплете без названия. Илария вытащила ее, побуждаемая смутным любопытством, раскрыла, сперва не поняла - вместо четкой печати страницы были заполнены мелким, немного вычурным, но разборчивым почерком, - а потом тихо позвала Мару:
   - Иди сюда. Кажется, я нашла его дневник.

"12 декабря 1912 года

   Я болен, слаб и одинок. Лежу один, пытаясь забыться сном. Эта жизнь слишком жестока, и груз бытия невыносим для моих крыльев. Но будет ли иная? Что ждет нас за гробом?

16 декабря 1912 года

   Я выздоровел и приехал в театр лишь для того, чтобы узнать: режиссер отдал роль Пелеаса этому бездарю Песоцкому! Этому убогому фигляру, этому кумиру гимназисток! Несомненно, это происки Т., он завидует моей молодости и красоте, моему таланту.
   Пил до половины третьего ночи, ужасно болит голова.

18 декабря 1912 года

   Репетиция прошла ужасно. Все увидели, что Песоцкий не умеет играть. Это моя роль!

19 декабря 1912 года

   Сидел до шести утра в "Собаке". Хорошо поговорил с Савушкой, похоже, это милый и добрый человек. Он так трогательно утешал меня по поводу роли, что мне показалось..."
   - Савушка - это секретарь редакции, - перебила Иларию Мара.
   - Похоже на то. Дальше идет описание их романа...
   - Лучше найди 22 апреля!
   - Если оно есть... 10 апреля... 14-е... Есть 23-е!
   - Читай.

"23 апреля 1913 года

   Вчера весь день ждал Савушку, хотя он обещал придти только к вечеру. Ждал безумно. В половине седьмого - ангельское пение звонка. Милый Савушка! Впервые у меня. Я слишком счастлив. Насилу простились в полночь. Я умолял его остаться, но он уехал..."
   - О Боже, у него алиби! - выдохнула Илария, чуть не выронив дневник.
   - Если только он не лгал.
   - В своем дневнике? Который он ведет для себя? Зачем?
   - А почему он не прячет дневник?
   - Видимо, чужие к нему не ходят.
   На миг воцарилась тишина, и в этой тишине отчетливо, даже слишком отчетливо послышались голоса в сенях: один высокий и очень быстрый, почти захлебывающийся, другой - поглуше и поразмеренней:
   - ... Даже дверь забыл закрыть...
   - Надеюсь, тебя не обворовали...
   Любовники вернулись.
   Через минуту они войдут в спальню, и тогда...
   - Бежим! - Мара бросилась к окну, с необычайным проворством вскочила на подоконник и сиганула вниз, прямо в кусты бузины, в которых они прятались два часа тому, изображая сыщиков. Как ни был мал вес Мары, ветки сломались под ним с противным хрустом, смягчив, однако, удар о землю. Мара почти сразу же поднялась и приглушенно крикнула замешкавшейся на подоконнике Иларии:
   - Прыгай же! Невысоко!
   Тем временем голоса слышались уже в спальне - для колебаний времени не оставалось, и Илария прыгнула - неудачно, приземлившись всем весом на правую ногу и закричав от боли. Мара зажала ей рот рукой:
   - Тихо! Они нас услышат! Бежим!
   Страх перед преследованием поднял Иларию на ноги, и превозмогая сильную боль в правой лодыжке, она побежала за Марой в туманную мглу - неведомо куда, лишь бы подальше от злополучного дома.
   Тем временем Савелий Андреевич и хозяин дома, войдя в спальню, снова слились в объятиях. До полудня следующего дня никто и не заглядывал в кабинет.
   Если бы кузины знали это, они могли бы не бежать, задыхаясь, сквозь ночь, но идти медленным шагом. А так они перешли на шаг лишь через четверть часа безумной гонки, ослабев и утратив предпоследние силы. Еще через четверть часа судьба смилостивилась над ними и послала случайного извозчика, который и довез двух искательниц приключений до дома Мары. Он же и помог Иларии выбраться из пролетки - ее правая нога болела так, что она не могла ступить на нее.
   - Ты сломала ногу! - завопила Мара, которую даже крайняя усталость и мужское платье не могли заставить отказаться от излюбленного драматизма.
   - Нет, иначе я не могла бы ходить. Наверно, растянула.
   Кое-как поставив Иларию на тротуар, извозчик получил свой полтинник и уехал. Потерпевшая оперлась на хрупкое плечо Мары, и обе кузины, перепачканные и измученные, шатаясь, как французские солдаты во время великого отступления зимой 1812 года, вошли в парадное. Ночь приключений благополучно закончилась.
  

7.

   Доктор наложил на лодыжку тугую перевязку и велел три дня не вставать с постели. Вечером следующего дня, опираясь на вышитые подушки и вытянув под одеялом поврежденную ногу, Илария, немного воображая себя Шерлоком Холмсом, с чрезвычайно серьезным видом рассуждала вслух. Полулежащая в глубоком кресле Мара, томно склонив голову на плечо, внимала ей с неослабевающим вниманием - и огоньками иронии в глазах.
   - Итак, с помощью индукции и дедукции я разобрала все шесть версий, и пришла к следующим выводам.
   Версия первая: банальное убийство из-за денег, точнее, из-за той суммы, которая могла храниться в квартире. Первое подозрение падает на слуг, но, как мы знаем, у слуг есть алиби. Убить мог и случайный налетчик, но сама обстановка убийства исключает такую версию: впустив преступника в результате, например, трагической ошибки, Иславин не сидел бы за столом, а боролся с ним! К тому же грабитель перевернул бы все вверх дном, однако газеты ни о чем подобном не упоминают. И я не заметила беспорядка.
   Нет, это не банальное преступление из-за денег.
   - Мне казалось, это ясно давным-давно даже полиции, - передернула плечиком Мара.
   - Не перебивай меня! Вторая версия - убийство из ревности. Это версия газетчиков и полиции. Они подозревают меня, а я подозревала его последнюю пассию - актрису Стронскую. Конечно, надо бы проверить, где она была в роковой вечер, но метод индукции подсказывает нам, что убийца - не она. Преступник воспользовался тем оружием, которое было под рукой, то есть лежало на столе жертвы. Это говорит о спонтанности, о мгновенном порыве - но Иславин расстался со Стронской еще в феврале, и для порыва прошло слишком много времени.
   - Согласна. Если женщина убивает изменившего ей любовника, мстя за погубленную жизнь и разбитое сердце, то убивает сразу, а не ждет два месяца, - сказала Мара таким тоном, точно на ее совести было не меньше трех трупов бывших любовников.
   - Полностью я эту версию не отвергаю, так как не знаю, есть ли у Стронской алиби, и, кроме того, могла быть и другая женщина. Неизвестная. Тут мы пока ставим большой вопросительный знак.
   Третья версия - это версия новых Моцарта и Сальери. Но у того, кого мы считали Сальери, оказалось железное алиби. Правда, возможен и другой Сальери...
   - ... непризнанный поэт, у которого отвергли его гениальные стихи...
   - Не смешно. Но это редчайший мотив, и, в силу редкости, он маловероятен.
   Четвертая версия - убийство в пылу ссоры. Хотя и утверждают, что Иславин ни с кем не ссорился, добросовестный следователь обязан был бы проверить всех его знакомых, как мы проверили секретаря... но увы, это мало реально.
   - О да, если бы мы могли обыскать квартиру Иславина! Кто знает, может, и он вел дневник?
   - Если бы полиция нашла дневник, газетчики уже б раструбили об этом.
   - Но кто знает, что может отыскаться в его бумагах! Я буквально умираю от любопытства. Честное слово, этот Париж стоит мессы! Давай рискнем!
   - Как ты себе это представляешь? Это же не домишко на окраине. И потом... я туда не пойду. Второй раз войти в этот кабинет... ни за что. Нет.
   И не перебивай меня, будь добра!
   Пятая версия пришла мне в голову этим утром - и, кажется, только мне. Не так уж мало убийств совершают из-за наследства. А в данном случае наследство - не только деньги, но и авторские права! Видела объявления? Уже готовятся переиздать его ранние сборники и выпустить собрание сочинений! Вне всякого сомнения, они разойдутся влет...
   - Его ближайшая родственница и наследница - старшая сестра, - снова перебила кузину Мара, - почтенная сорокалетняя дама, давно состоящая в браке с действительным статским советником Храпуновым. Мать двух дочерей, причем старшая помолвлена с молодым графом Белосельским. Если верить прессе и слухам, брат с сестрой практически не общались: ее раздражала принадлежность Иславина к богеме, он считал сестру светской пустышкой.
   - Откуда тебе это известно?
   - Мне про Иславина известно практически все! Ты забываешь, что он был моим кумиром. И остается им до сего дня. Эта версия никуда не годится ни психологически, ни материалистически: мадам Храпунова куда богаче своего покойного брата.
   - Могли быть и другие наследники! Он оставил завещание?
   - Газетчики пишут, что нет. Значит, по закону все отойдет сестре, которую даже мое воображение отказывается признать убийцей. Солидная дама в букольках, умирающая от желания породниться с высшим светом, ни с того ни с сего закалывает брата ножом для разрезания бумаг - пусть даже этот нож и флорентийский кинжал! Это хуже, чем глупо, мой ангел: это смешно!
   После этих слов Илария смолкла - ирония кузины пробрала ее достаточно глубоко.
   - Шестая версия - это сатанинское общество? Вот здесь есть о чем поговорить.
   - Нет, - вяло отозвалась Илария, - есть еще одна. Версия предательства.
   - О чем ты?
   - Я расскажу, только ты не смейся, окажи милость. У меня болела нога, и я скверно спала... Проваливалась и снова просыпалась, как от толчка. Но один сон мне приснился.
   Илария снова замолчала. Странный сон предстал перед ее внутренним взором во всей отчетливости, точно и не было долгих часов дневного света, разрушающего сны.
   - Я снова вошла в ту квартиру - и в тот кабинет. Но Иславина не было за столом, хотя я понимала во сне, что он здесь, он где-то рядом. Я посмотрела на стол - там лежал все тот же кинжал, но чистый, без крови. И тут он встал у меня за спиной и сказал: "Это сделал Иуда". И я проснулась в холодном поту.
   Ирония погасла в глазах Мары, они потемнели.
   - Ты знала его голос? Может, это и не он говорил?
   - Он, Мара. Поверь мне.
   - Может, это и не сон. Его душа еще здесь, на Земле - ведь не прошло сорока дней. Она витает над местом убийства. И во сне твоя душа пришла туда...
   - Я понимаю, что это звучит глупо...
   - Наоборот, очень логично. Его убил тот, кто отрекся от Христа - стало быть, тот, кто встал на сторону Сатаны.
   В чистой, уютной комнатке воцарилось тяжелое молчание.
   - Стало быть, сатанинское общество? - прошептала Илария.
   - Уж если убитый с того света русским языком говорит тебе об этом, то я не знаю, какие еще доказательства нужны!
   - Послушай, Мара... Ведь если ты его так любила, как ты могла с такой легкостью поверить в такое нравственное падение? Что бы ни стояло за "Храмом Исиды" - это не игра, это серьезно! Ты веришь, что твой кумир отрекся от света? От добра? Чего тогда стоит такой кумир?
   - "Дьявол с Богом борется, а поле битвы - сердца людей". Если эти двое борются в моем сердце, почему Иславин должен был избавлен от этой битвы? Он гений, а они чувствуют в сто крат сильнее! И если в своем желании познать все он дошел до края бездны, я только могу сильнее любить его за это. Он был настоящим мужчиной, в отличие от жалкого секретаришки, прячущего банальную страсть к красивому юноше в медвежьих углах! А ты, написавшая оправдание Беатриче Ченчи, убийцы - как ты можешь не понимать его?
   - Мне как-то не по себе, если честно.
   - Мне тоже страшно! Но что делать? Я уверена - ключ к тайне убийства скрыт в "Храме Исиды"! Мы должны попасть в него, выяснить, как оно устроено, разобраться в его иерархии, найти его архивы. Может, там был тайный суд и есть протоколы? Может, опознаем кого-то из членов и заставим его все рассказать?
   - Это нам не по силам. По-моему, пора идти в полицию.
   - Никуда идти не надо - достаточно анонимного письма. Но чтобы ему поверили, а не вышвырнули в мусорное ведро, должны быть весомые доказательства, а у нас ничего нет. Мы же пока даже не знаем, где они собираются! Но это узнать легче легкого.
   - Опять слежка, только на сей раз за медиумом?
   - Разумеется. Как мы убедились прошлой ночью, это утомительный, но эффективный способ установления истины. Ты лежи, отдыхай - пока нога не пройдет, я понаблюдаю за ним сама. Визитка у тебя с собой?
   "Господин медиум" принимал посетителей в кабинете на Шпалерной, в одном доме с подозрительным дантистом, "мадам Жорж из Парижа. Шляпы и цветы", товариществом на вере "Соколов и партнеры" и другими мелкими промышленниками, которых Мара и не упомнила - и именно этот адрес был указан на визитке. Около половины седьмого вечера он вышел и поехал по адресу Морская, 9, где пробыл до одиннадцати вечера. Оттуда он поехал на Сенную, 28, вошел во двор и не выходил до полуночи, корда Мара сочла за лучшее прекратить наблюдение. На следующий день дворник подтвердил: медимум проживает именно здесь, снимая квартиру у вдовы Комаровой.
   Последующая слежка - уже вдвоем - показала, что господин Бертье ведет очень активный образ жизни, ежедневно до обеда принимая посетителей своей конторе, а после разъезжая по разным адресам - от шикарной Миллионой до скромной Монетной, где задерживается по нескольку часов. Однако всякий раз это были многоэтажные дома, а не особняки, и, стало быть, не могли служить штаб-квартирой сатанинского общества. Пару раз медиум посещал ресторанчики средней руки, где, впрочем, не засиживался; домой он неизменно возвращался к одиннадцати - половине двенадцатого вечера.
   Пристальное и бесплодное наблюдение давало богатый материал для размышлений о легковерности петербургского общества, позволяющего жить припеваючи подобным субъектам, но ни на шаг не подвинуло расследование вперед. К тому же погода испортилась - похолодало и задождило, так что кузины, вынужденные много времени проводить на открытом воздухе, к концу недели непрерывно чихали и сморкались.
   - Сегодня последний раз, - сказала Мара утром пятницы, - с меня хватит. Мы только зря тратим время. Он сам предлагал вступить в общество, и если ты не решаешься, то я пойду к нему и спрошу прямо...
   - Это будет наш следующий шаг, - перебила ее Илария, - и прежде чем его сделать, мы должны знать, где они собираются. Ведь господин Бертье может поиграть в конспирацию и заявить, что лично отвезет нас с завязанными глазами в "храм" - и что тогда? Мы даже не сможем оставить записку с указанием, по какому адресу нужно бежать и спасать нас.
   - А кому ты собираешься оставить эту записку? Моей кухарке? Своей матушке?
   - Полиции. Если к условленному часу мы не вернемся, та же кухарка или наша горничная отнесет письмо в полицию.
   - И пока с ним разберутся, пока прокурор или кто там этим занимается подпишет постановление об обыске, нас успеют десять раз принести в жертву, - закатила глаза Мара. - Но знаешь - я согласна. Кроме записки, другого способа подстраховаться у нас нет. Ладно, поехали, но повторяю - мне это надоело. Проще вытянуть адрес из медиума.
   День тянулся долго и совершенно неинтересно. После обеда медиум никуда не поехал, а сидел в своей "конторе" до шести вечера, после чего отправился к зубоврачебную клинику доктора Бершадского, где до этого бывал уже дважды - видимо, лечил зубы. В клинике Бершадского он пробыл 40 минут, после чего зашел в немецкую пивную. В пивной Бертье не задержался - выпил пива, вышел на улицу, взял извозчика да и вернулся домой. Целых четыре часа кузины, проклиная все на свете, прятались во дворе за дровяным складом. Около одиннадцати вечера Илария сдалась:
   - Ладно, пошли. Сегодня никуда не пойдет. Насосался пива да и завалился спать, "духовидец". Обратила внимание, что сверхъестественные способности ни разу не подсказали ему, что за ним почти неделю следят?
   - Я обратила внимание, что у него нет любовницы. Ап-чхи! - чихнула Мара. - И вообще личной жизни. Прескучный субъект. Зачем ему служение сатане с таким образом жизни?
   Выбравшись из двора, кузины остановились на тротуаре, чтобы раскрыть зонтики - опять начался дождь, и здесь мимо них прошел человек, в свете фонаря показавшийся им знакомым даже со спины. Но прошло целых полминуты, прежде чем Илария сообразила:
   - А! Это он! Он куда-то направляется!
   Бертье направлялся к ближайшему ресторану, возле которого допоздна дежурили извозчики. Там он нанял одного из них, кузины, едва тот отъехал - другого, и преследование началось. К неописуемому оживлению и почти радости кузин медиум последовал на Крестовский остров, где остановил извозчика у небольшого особняка, расположенного несколько в стороне от других домов и окруженного высокой кованой оградой. Окна на фасаде особняка горели ярким светом, особенно выделяясь в промозглой темной ночи, и сердца Мары и Иларии бешено заколотились. Там, в этом неприметном доме, происходило нечто чудовищное по своей аморальности, на что, однако, было очень интересно поглядеть. Окна располагались не слишком высоко, но слуга - или член общества, впустивший медиума, запер за ним ворота, а лезть через ограду кузины не решились.
   - Который час?
   - Без четверти полночь.
   - Сейчас начнется черная месса. Я так и вижу, как на алтаре лежит, связанное или усыпленное опиумом, несчастное белокурое дитя, которое одним ударом ритуального ножа принесут в жертву! - возбужденно зашептала Мара. - Верховный жрец наполнит его кровью чашу и пустит по кругу...
   - Ты не могла бы умерить свою фантазию? И без тебя жутко!
   - ... А потом начнется шабаш, участники которого предадутся самому дикому разврату. Вакханалия продлится часа три-четыре, после чего ее участники, изнуренные до полусмерти, повалятся на пол в забытье.
   - Так чего мы здесь ждем? Нам нет никакой необходимости зябнуть здесь. Ап-чхи! Ты запомнила место?
   - Я найду его во тьме с завязанными глазами - по одним только флюидам порока и аромату зла.
   - Отлично. Значит, мы можем возвращаться домой.
   На следующий день в послеобеденную пору кузины, на всякий случай скрыв лица под вуалями, вновь приблизились к загадочному особняку. В рассеянных лучах солнца, периодически пробивавшегося из-за туч, он производил менее сильное впечатление, чем ночью, но все же некая демоническая аура вокруг него ощущалась - по крайней мере Марой.
   - Посмотри на эти запертые ставни - они как выколотые глаза слепого мертвеца! А эти яркие цветы на клумбе перед фасадом? Настоящие цветы зла! Ты удивляешься, что могло привлечь сюда Иславина, а я скажу, что обаяние зла воздействует куда сильнее, чем обаяние добра!
   - Интересно, кому он все же принадлежит, - размышляла вслух Илария, рассматривая через решетку одноэтажное серое здание невыразительной архитектуры. Все окна и впрямь были закрыты ставнями, из трубы не поднимался дым, однако ухоженная клумба и аккуратно посыпанные песком дорожки избавляли от впечатления безжизненности и безлюдности. Кто-то ухаживал за цветами и следил за домом; стало быть, даже в этой обители порока занимались еще чем-то, кроме зловещих ритуалов и гнусного разврата.
   Изображая беззаботных дамочек, вышедших на променад, кузины обошли особняк, обнаружив при этом запертую заднюю калитку. Узкая, но заметная тропинка вела от нее к небольшой пристани, где покачивалась на невских волнах чья-то старая лодка. Место было грустное и безлюдное. Мара с Иларией постояли там с минуту и повернули назад.
   Долго кружить вокруг особняка они не решились - вдруг и за ними наблюдают? Бросив прощальный взгляд на серенький домик, кузины собрались пойти прочь, как вдруг их оглушил заливистый лай.
   Прямо к ногам Мары подлетел комок белой шерсти, замер и уставился на девушку двумя блестящими черными бусинами глаз. Что-то ему не понравилось, и комок зарычал, показав махонькие остренькие зубки.
   - Не бойтесь, Мисси не укусит, - раздался густой голос, почти бас. Такой голос мог принадлежать только почтенной даме в шляпе, украшенной цветами и фруктами, легкой пелерине и митенках. И такая дама немедленно возникла из ниоткуда - за миг до этого улица была пустынна. - Мисси! Ко мне!
   - Чудесный шпиц, - искренне похвалила собачку Илария, вообще любившая собак.
   - Не правда ли? - повернулась к ней дама, успевшая подхватить свое сокровище на руки. - Иди ко мне, моя заинька. А где ваш любимец?
   - Э... Дома. Моя маман больна, и наш Лорд утешает ее.
   Внезапно Иларию - как порой за письменным столом - осенило вдохновение. Она отмахнулась от тянувшей ее за рукав Мары и рассказала даме о немецком шпице Лорде, ужасном забавнике, которого обожает вся ее семья. Дама слушала с тем вниманием, с каким слушают люди, ожидающие своей очереди поговорить о главном.
   Прогулка продолжилась втроем. Дама рассказывала о привычках Мисси, капризах Мисси, уме Мисси, необычайном даже для умных шпицев.
   - Ах, наверно, вам завидуют все соседи, - умильно улыбнулась Илария.
   - Те, кто понимает толк в собаках - бесспорно!
   Разговор естественным образом перешел на соседей. Целых полчаса Илария выжидала удачного мгновения для единственно важного вопроса:
   - А в этом сером скучном доме кто живет?
   - Здесь раньше жили немцы Пфеферкорны, а два года назад его купил горный инженер Табаковский. Этот господин весьма любит гостей и всегда устраивает приемы по пятницам. Впрочем, мы не представлены друг другу. Соседство, знаете ли, далеко не всегда повод для знакомства! Взять хотя бы этих господ из дома N4...
   Словоохотливая дама продолжила препарировать под микроскопом личную жизнь несчастных, имевших глупость поселиться рядом с ней, но тщетно Илария изощрялась в наводящих вопросах: вскоре стало ясно, что о Табаковском она знает только то, что озвучила. Тем не менее Илария и Мара, игравшая несвойственную ей роль живого аксессуара, расстались с дамой чуть ли не подругами. Илария даже записала в записную книжечку рецепт вкуснейшего паштета из индюшачьей печени, который обожают шпицы и, в частности, Мисси - то есть сделала вид, что пишет рецепт. На самом деле она записала все, что касалось господина Табаковского.
   Владелец таинственного особняка представал не менее загадочной фигурой. Его скрытность и нежелание знакомиться с соседями, несомненно, были неслучайны - сближение могло породить ненужные вопросы. Но какова его роль в сатанинском обществе? Он рядовой его член, превративший свое жилье в капище Ваала? Или вовсе подставная фигура, на чье имя сильные люди, состоящие в "Храме Исиды", приобрели особняк? А может, он что-то вроде секретаря, и где-то в полутемной комнатке, служащей архивом, хранятся кровавые хроники служителей Сатаны?
   Адресная книга подтвердила, что Евгений Петрович Табаковский проживает в доме N16 на набережной Средней Невки - и только. От слежки на этот раз Мара категорически отказалась: если он ведет двойную жизнь - а он таки ее ведет - слежка не даст ничего. Участники общества приходят к нему, а не он к ним - это очевидно. А изучать ежедневные маршруты из дома на службу и со службы домой - просто непростительная трата времени. Два часа обыска в особняке дадут больше, чем две недели наблюдения.
   - Но ведь это преступление, по большому счету. Незаконное вторжение в жилище.
   - Так мы ж его уже совершали! И потом, на фоне того, что творится в этом особняке, наше "преступление" - просто детская шалость. Представь, что в подвале ты найдешь детские скелетики, как в замке Жиля де Рэ, а переплет книги заклинаний будет сделан из человеческой кожи!
   - И представлять не хочу. Кстати, прежде чем находить что-либо в доме, туда надо попасть. Господин Табаковский, в отличие от экзальтированного актера, тщательно запирает двери.
   Вместо ответа Мара протянула ей бульварную газету "Копейка", на последней полосе которой синим карандашом было обведено объявление:

Требуйте всюду универсальный ключ слесаря Черепанова!

При оптовой покупке - скидки.

   - Это что, отмычка? Вот он, кошмар российской действительности - воровской инструмент рекламируют в газетах, - покачала головой Илария. - И всего рубль двадцать копеек.
   Посопротивлявшись еще некоторое время, она согласилась с кузиной: незаконный осмотр дома - наименьшее из зол. В глубине души она искренне надеялась, что в особняке и впрямь обнаружатся замаринованные младенцы или что-то подобное, что позволит немедленно обратиться в полицию и переложить дальнейшую борьбу со злом на их плечи. А еще лучше - протокол тайного суда над Иславиным, который расставит все точки над "i" и закроет следствие. Главное - избежать необходимости вступления в общество и личного посещения черной мессы.
   В логово господина Табаковского - оно же штаб-квартира "Храма Исиды" - кузины попали в среду около десяти утра. Полчаса тому господин Табаковский - невысокий мужчина средних лет, с помятым лицом и лоснящимися темно-коричневыми усами, делавшими его несколько похожим на таракана, отбыл на службу. Наблюдение показало, что постоянно проживающей в доме прислуги у него нет. Кухарка приходила к восьми утра, получала у хозяина деньги, уходила за провизией и раньше полудня не возвращалась. Сам Табаковский приезжал со службы к пяти, половине шестого.
   Утро - впервые за долгие дни - выдалось солнечное, радостное, почти летнее. Его свежая красота несколько приободрила кузин, отпиравших заднюю калитку трясущимися руками. Задняя дверь, через которую решено было войти (парадная слишком на виду) долго не поддавалась "универсальному ключу", а когда Маре наконец удалось с ней справиться, открылась со зловещим скрипом, от которого кузины вздрогнули. Сейчас они переступят черту и окажутся по ту сторону добра и зла.
   Глубоко вздохнув, они вошли в ничем не примечательную прихожую - с вешалкой для верхней одежды, стойкой для калош и ведерком для зонтиков, открыли первую попавшуюся дверь - и оказались в кухне. В кухне пахло бифштексом и кофе. Жестянка с кофейными зернами и маленькая ручная кофемолка стояли посреди стола, покрытого клеенкой. Рядом с ними валялась кухонная тряпка. Раковина была полна посуды, на новомодной газовой плите стояла засаленная сковородка. Кузины недоуменно осматривались по сторонам: где же ужасы? Внезапно через стол по вытертой клеенке бодрой рысью побежало крупное усатое насекомое, похожее на хозяина дома. Мару передернуло от отвращения, Илария же взбодрилась. В жилище Дракулы могут обитать летучие мыши, гигантские пауки, змеи и волки - но никак не банальные тараканы. Стало быть, не так страшен этот черт.
   Осмотр кухонных шкафчиков ничего не дал - если в доме и хранились орудия для ритуальных убийств, то не здесь. Банок с человеческим жиром и флаконов с ядом также не нашли. Разочарованные и успокоившиеся одновременно, кузины из кухни перешли в столовую, где на столе еще стояла недопитая г-ном Табаковским чашка кофию. Из столовой дверь вела в кабинет хозяина, имевший также отдельный выход в коридор. На книжных полках обнаружилось немало литературы мистического толка, но одновременно и математические справочники, и специальные книги по горному делу. Надежды, возложенные на ящики письменного стола, не оправдались. Словно издеваясь, г-н Табаковский напихал туда образцы горных пород с ярлычками "горная шпинель", "шпат" и так далее, а также малознакомые кузинам, но явно не имеющие никакого отношения к сатанизму инструменты.
   - А этим молоточком можно и голову пробить, - вяло предположила Мара, бросив небольшую вещицу обратно в ящик.
   Найденные бумаги также не продвинули следствие вперед. Табаковский занимался каким-то месторождением лазурита, а также рассчитывал прибыльность рудника. Если в особняке и имелись документы иного содержания, они были хорошо спрятаны.
   - Шерлок Холмс непременно что-нибудь обнаружил или составил картину по неприметным деталям.
   - Не забывай - это наше первое дело. Подозреваю, его дебют был не лучше.
   Из общего стиля дома - не слишком опрятного жилища деловитого холостяка - выбивалась лишь спальня с огромной кроватью под балдахином, венецианским фонарем и картинами фривольными сюжетами на стенах. Но, кроме коллекции уже знакомых фотокарточек, ничего компрометирующего в спальне не нашли. Рядом с большой спальней размещались спальни поменьше и не столь пышно украшенные. В одной из них на потолке красовалось большое зеркало, и Илария с Марой увидели в нем себя - с задранными головами, коротконогих и нелепых.
   - Экая пакость, - заметила Илария.
   Настоящий сюрприз поджидал их в самой большой комнате во всем доме, которая заслуживала названия "зал". По обе стороны стояли два ряда стульев, обитых тканью в цветочек. В центре стоял низенький столик, покрытый ниспадающей до пола скатертью из темно-красного шелка. По обе стороны стола стояли два огромных подсвечника с черными свечами.
   - Ты поняла? - Мара перешла на трагический шепот.
   - Что?
   - Это не столик! Это алтарь. Мы просто обязаны побывать здесь ночью.

8

   - К тебе, хранительница врат восточных, я взываю!
   Длинная пурпурная хламида и златотканая повязка на голове преобразили Табаковского, и если б не предательски поблескивавшие усы, он и впрямь походил бы на величественного древнего жреца.
   - К тебе, хранительница ветров полунощных, я взываю!
   Вокруг алтаря полукругом стояли мужчины и женщины в длинных белых одеждах, сильно напоминавших простыни, кое-как соединенные на плечах. На одной даме точно висела простынка - судя по характерной мережке по краям. Лица у всех были скрыты под дешевыми бархатными полумасками, какие обычно гимназисты и гимназистки надевают на святочные маскарады. Иные дамы распустили длинные волосы, а один господин снял обувь с носками и стоял босой на холодном полу, поджимая пальцы.
   - О великая мать, яви недостойным лицо свое! Отверзи уста свои и простри руки свои над нами! О, сестра Осириса, жена Осириса, мать четырех сыновей Гора!
   В маленьких курильницах дымили благовония; невесть откуда взявшийся сквозняк колебал пламя множества стеариновых свечей в разномастных подсвечниках. Чем-то эта церемония напоминала домашний спектакль актеров-любителей - вроде все как в настоящем театре, но не то.
   Мара и Илария, обмотавшиеся белым ситцем, скромно стояли у стенки, стараясь не пропустить ни единого звука. Они попали сюда после долгого разговора с медиумом, и еще более длительного - с господином Табаковским. Горный инженер расспрашивал их о религиозных убеждениях, о том, что для них "грех", и могут ли они свободно располагать собой и своим временем. При этом он посматривал на Мару и еще пристальнее - на Иларию. Когда девушки уверили его, что они пребывают в непрерывном духовном поиске и буквально жаждут приобщения к священным тайнам, Табаковский оживился и стал рассказывать о том, как богиня Исида слепила из глины фаллос покойного мужа Осириса, потому что настоящий съели рыбы. Илария смутилась, а Мара едва сдержала смех. От мифологических событий Табаковский перешел к современности, прямо сообщив, что в Петербурге есть адепты древнего культа, перенесшие на берега Невы с берегов Нила мистерии пятитысячелетней давности. "О, конечно, они могут шокировать неподготовленного человека; но тому, кто хочет высшей мудрости, глупо страшиться предрассудков", - закрутил мистик-инженер. "Мы ничего не боимся", - уверенно ответила Мара. "Тогда я попрошу вас сохранить в строжайшей тайне все, что я вам скажу".
   Ничего нового, впрочем, Табаковский не сообщил. Он сказал, что по пятницам по известному адресу проводятся "мистерии", на которые приглашают лишь избранных, и что если они решатся, то он готов лично заехать за ними и отвезти в, так сказать, храм, и даже отложить вопрос вступительного взноса. Так Мара с Иларией попали сюда.
   Их решимость в немалой степени подкрепило впечатление от личности господина Табаковского, бывшего, как они поняли, руководителем тайного общества. Как заметила Мара, трудно найти человека, в котором демоническое начало выражено менее сильно. "Во мне и то больше демонизма. А как ты думаешь, они и впрямь жертвуют свои фаллосы Исиде? Ну, как в "Суламифи" Куприна? Было б интересно поглядеть". "И не надейся. Никогда б Иславин, с его любовью к женщинам, не согласился на такую манипуляцию".
   Однако, как мало не походил Табаковский на сурового жреца, приносящего кровавые жертвы, подруги сочли нужным принять меры предосторожности. Под ситцевыми балахонами они спрятали по предварительно наточенному кухонному ножу; а Илария, помимо этого, повесила на шею "универсальный ключ". Эти приготовления вызвали у них нервные смешки, но все же лучше самое пошлое оружие, чем никакого. В конце концов, принадлежность именно к этому обществу стала причиной смерти Иславина, и неизвестно, что их ждет. Запасным вариантом должна была служить лодка у одинокого причала.
   - О, великая чарами, равная среди богов! Пошли нам священный огонь свой!
   Чем дольше длилась церемония, тем ровнее бились сердца у кузин. Как-то само собой стало очевидным, что человеческие жертвы здесь приносить не будут, и никто не смешает в чаше теплую кровь и темное вино. Зато все сильнее занимал другой вопрос: что привлекло сюда Иславина? Ну не возможность же постоять в простыне и полумаске, вдыхая благовония и слушая чепуху, важным голосом произносимую горным инженером.
   Полный господин, стоявший перед кузинами, сунул руку куда-то в складки балахона, вытащил оттуда часы на цепочке и украдкой взглянул на циферблат. Дама с распущенными волосами внезапно забилась в некрупной, но заметной дрожи. Наконец верховный жрец в последний раз призвал Исиду снизойти к грешным, собравшимся здесь, и принялся кропить присутствующих прохладной водой из серебряного сосуда, стоящего на алтаре.
   Мара и Илария переглянулись с одной мыслью: "и это все?".
   - Во имя великой матери, освобождающей от оков, приступим к священной мистерии! - громко и радостно объявил Табаковский. - Исида и Осирис да пребудут с нами!
   Тотчас к алтарю подошли ранее незамеченная кузинами высокая девица и босоногий господин. Встав друг напротив друга, они довольно неловко, видимо волнуясь, принялись сбрасывать свои балахоны, точно играя в игру "кто быстрее?" Девица оказалась первой, и взору собравшихся предстало совершенно обнаженное тело с бледной, местами синюшной кожей, маленькой, но дряблой грудью, и длинными стройными ногами. Как далеко не было это тело от модных стандартов красоты, стоящему напротив девицы господину оно явно понравилось. В этом все желающие могли удостовериться полминуты спустя, когда его балахон упал на пол.
   - Тебе все ясно? - шепнула Илария, первая пришедшая в себя.
   - Еще бы, - облизнулась Мара.
   - Бежим?
   - Увы.
   Воспользовавшись тем, что всеобщее внимание было приковано к обнаженной парочке, слившейся в объятиях, Илария и Мара синхронно попятились к двери, но та оказалась заперта. Достать универсальный ключ и отпереть замок было делом одной минуты, но неожиданный скрежет привлек внимание Табаковского.
   - Назад! - зарычал он. - Никто не имеет права покидать мистерию!
   - Да пошел ты, - огрызнулась Илария, подтолкнула Мару в дверной проем, вышла сама и заперла дверь с другой стороны.
   Эта уловка помогла им выиграть минуты две; к тому же господин Табаковский не мог подозревать, что они знают планировку дома. Кое-как сориентировавшись в полумраке, кузины добрались до задней двери, выскользнули через нее наружу, метнулись к калитке, неожиданно оказавшееся не запертой - и были таковы.
   Лодкой пользоваться не пришлось: Табаковский, как заколдованный, остановился у калитки, укоризненно качая головой. Преследовать их по улице он не решился, явно боясь шума, огласки и внимания соседей: а вдруг кто-то увидит, подумает невесть что и пустит сплетни?
   Но кого может убить человек, страшащийся неблагосклонного взгляда какой-нибудь дамы со шпицем? Конечно же, никого.
   - Мы оставили в особняке наши шляпы. Как думаешь, - сняла полумаску Илария, - если написать Табаковскому, он нам их вернет?
   - Если он не этот... как его... фетишист, - стащила через голову ситцевый балахон Мара. - Интересно, они сейчас совокупляются на глазах у друг друга или обсуждают наш побег?
   - Это же не дискуссионный кружок, - рванула белую хламиду Илария. - Чего им обсуждать, они не за этим пришли.
   На этом пятничные приключения окончились. Домой кузины вернулись успокоенными и разочарованными одновременно: жуткое общество сатанистов оказалось пошлейшим кружком стареющих развратников и молодых экзальтированных дур. Чтобы поставить окончательную точку над "i", Илария предложила еще раз посетить господина медиума и заставить его рассказать все. Кстати, среди собравшихся Бертье они не заметили - похоже, кудесник, любимец богов решил пропустить одну "мистерию" - или банально был не в форме.
   При личной встрече медиум повел себя самым жалким образом. Сначала он предложил кузинам сто рублей, умоляя их "не сообщать начальству". Заодно выяснилось, что он никакой не Бертье, а уроженец Пензы Егор Сухоруков, из мещан.
   - Мы не из полиции, - гордо ответила Мара и тотчас пожалела об опрометчивом ответе.
   - Что же вам тогда нужно?
   - Расскажите все, что вы знаете об Иславине. Не вздумайте отпираться: он входил в ваше общество, - строго сказала Илария. - Иначе мы и впрямь пойдем в полицию.
   - Вы опять про Иславина? ЧуднЫе, честное слово. Приходил он какое-то время к нам, потом перестал...
   - Нет, рассказывайте все подробно. Кто его привел? Как часто он приходил на "мистерии"? Почему вышел из общества?
   - Я уже не помню, кто привел... вроде актер этот... Сомов. Давно это было, почти год назад.
   - И что?
   - Ну походил он к нам, сначала каждую пятницу, потом реже. Потом с месяца три не приходил, потом опять пришел, а после Рождества совсем бросил. Сказал Табаковскому, что надоело.
   - Как Табаковский отреагировал на это?
   - Никак. Мы никого не держим.
   - За нами, однако, погнались.
   - Уж очень вы Жене понравились, - криво улыбнулся медиум.
   - Это Табаковскому, что ли? - фыркнула Илария.
   - Ну да. Обиделся он на вас. Он к вам по-хорошему, даже денег не взял...
   - Какая доброта!
   - Зря вы ушли, барышни, вот что я вам скажу. Это все предрассудки, а вам бы понравилось.
   - Иславину тоже нравилось?
   - Он был человек пресыщенный... искал экзотики.
   - А не вы его случайно прикончили? Чтобы никому не рассказал о ваших мистериях?
   Медиум обиженно развел руками.
   - Ну как вам не стыдно такое говорить-то? У нас публика порядочная собирается.
   Кузины переглянулись и прыснули. Версия "сатанинского общества" приказала долго жить.

9.

   Нельзя сказать, что кузины поссорились, но их расхождения во взглядах относительно дальнейших действий достигли такого масштаба, что обе почли за лучшее продолжить расследование порознь. Мара, откопав какую-то давнюю пассию покойного поэта, возродила из пепла версию "убийства страсти" и принялась наблюдать за ничего не подозревающей дамочкой. Илария же решила сделать паузу и несколько отдохнуть от слежки, проникновения в чужие жилища, чтения чужих документов, шатания ночью в мужском платье по окраинным закоулкам и прочего поиска приключений. Тому было несколько причин.
   Во-первых, все эти авантюры изрядно расстроили ее скромный бюджет - от всех сбережений остались полтора рубля. Ни Конан-Дойль, ни другие авторы рассказов о Шерлоке Холмсе почему-то не уточняли, откуда брал деньги знаменитый сыщик, когда еще не стал знаменитым, но он явно не просил их у мамы. Если бы ее стихи напечатали, она могла бы рассчитывать на гонорар - однако пока о гонорарах можно было лишь мечтать.
   Во-вторых, целый месяц хаотической активности ни на шаг не приблизил их к разгадке убийства. Огромное количество пара ушло в свисток, и Илария досадовала на Мару и раздражалась на самое себя: зачем пошла на поводу у взбалмошной кузины? Ведь все великие сыщики не бегали туда-сюда, а высчитывали убийц "на кончике пера", сидя в уютных кабинетах; они брали мощью интеллекта, а не проворством ящерицы. Кузины же хватались за первое попавшееся предположение - лишь бы оно было более-менее правдоподобным. И где результат, я вас спрашиваю? Нет никакого результата.
   Отныне она пойдет другим путем. Никаких фантазий, только логика и факты. И первым делом нужно восстановить картину преступления; драму, эпилог которой она, Илария, застала по воле рока.
   Ничто так не располагает к размышлениям, как белые ночи. В одинокие часы полуночного бдения Илария с помощью карандаша и клочка бумаги раскладывала по полочкам более-менее достоверные крохи информации, заполняя колонки таблицы с романтичным названием "Убийство поэта". Больше всего вопросов вызывала колонка "Орудие убийства".
   Убийца воспользовался флорентийским кинжалом, потому что тот лежал на столе - это очевидно. Очень вероятно, что перед этим он взял кинжал в руки - якобы желая рассмотреть его получше, или и впрямь рассматривая, чтобы удостовериться в его надежности. Несомненно, что поэт воспринимал действия убийцы совершенно спокойно - на это указывает его поза. Он не встал с места, он не ожидал нападения. Он позволил убийце подойти близко с кинжалом в руках. Возможно, убийца подошел, якобы желая обратить внимание Иславина на какую-то деталь оружия ("Посмотри на этот герб!") - и нанес удар.
   Из этого следует, что убийца полностью владел собой, отлично владел оружием и обладал большой физической силой. А также то, что он не имел с собой оружия - или не хотел им воспользоваться.
   Даже если он бывал в доме и знал о существовании кинжала, рассчитывать на него, планируя убийство, было рискованно. Иславин мог продать ценную вещицу, подарить, повредить и отдать в починку. Убийца должен был твердо знать, что кинжал ждет его на месте - или придти со своим оружием. Но почему он в таком случае его не использовал? Ведь куда логичнее заколоть Иславина своим ножом, вытащить его из трупа да и выбросить в Неву, чем оставлять на месте преступления кинжал с возможными отпечатками пальцев. Их, правда, не обнаружили, но убийца не мог это предвидеть - разве что он был в перчатках или вытер платком рукоятку кинжала - уже торчащего из тела Иславина.
   А что, если своего ножа не было? Тогда мысль об убийстве - во всяком случае, именно здесь и сейчас - возникла спонтанно, и, вероятно, после того, как убийца узнал, что в квартире кроме хозяина никого нет. Убийца понял, что момент подходящий, увидел на столе кинжал, мгновенно составил план действий и через считанные минуты его успешно реализовал.
   И это указывает не только на быстроту реакции и холодный ум, но и на определенный опыт. Чтобы так убить, надо иметь натренированную руку. И склонность к риску - что ни говори, а выследить Иславина во время его ночных похождений и прикончить на темной улице было куда безопасней. А если б это не она не вовремя позвонила в дверь, а слуги до срока вернулись?
   Постепенно портрет убийцы вырисовывался, как виселица в тумане: судя по силе удара, это, несомненно, мужчина, причем мужчина с весьма специфическим опытом, большим запасом хладнокровия, наделенный быстрым умом и склонностью к риску. То, что он сделал, было сделано хоть и спонтанно, но вряд ли под влиянием эмоций. Он хотел убить поэта - и всего лишь воспользовался подходящим случаем. О моральном облике говорить не стоит, с ним все ясно: гость, убивший хозяина... Вопрос только один: зачем он это сделал.
   Месть обманутого мужа? Но последняя пассия Иславина - Стронская - была не замужем. Какой-нибудь старый роман? Жена, умирая, во всем созналась мужу, и тот решил смыть кровью пятно с чести, поставленное десять лет тому? Ха, она идет по неверному пути Мары - фантазии и выдумки.
   Если ее заочный психологический портрет убийцы хоть отчасти похож на оригинал, убийцу подтолкнули к преступлению весьма веские аргументы; что-то жизненно важное стало причиной смерти, и это что-то выбивается из круга обычных поводов и последствий - так же, как предполагаемая личность убийцы отличается от представителей богемы. Те тоже могут убить - или пытаться - но не так, нет, совсем не так. Если бы Иславина убивал собрат по цеху, на трупе полиция обнаружила бы десятки ударов, умер бы он в конечном счете от потери крови, а убийца через три дня прибежал бы в участок с криком: "Я убил! Бейте меня, православные!"
   Напрасно они с Марой подозревали окружение покойного поэта - такого человека там отыскать невозможно. Но откуда тогда он взялся? Приехал из заграницы, что ли? Сицилианец с вендеттой? Парижский апаш? Да нет, чушь какая-то. Хотя...
   Одно несомненно: если причины чего-либо невозможно отыскать в настоящем, их надо поискать в прошлом. А что она знает о прошлом Иславина? Да ничего, даже не знает, бывал ли Иславин за границей.
   Иларии вспомнился полушутливый совет гимназического учителя истории: если не знаете, с чего начать доклад, начните с античности, то есть с самой древней истории. Надо начать расследование заново с самого начала - с рождения и родителей. Когда она составит полную картину жизни Иславина от детских лет до последнего дня, многое прояснится.
   Сложность задачи не испугала Иларию. Благо, Иславин был публичным человеком, о котором газеты и журналы писали много и охотно, да и от интервью он никогда не отказывался. Так что первым этапом должно стать внимательное изучение прессы за последние ... ну хотя бы десять лет.
   Не прошло и трех дней, как библиотекари читального зала периодики Публичной библиотеки привыкли к просто одетой девушке, которая взялась за серьезную задачу - написать биографию недавно почившего поэта, и исправно носили ей тяжеленные подшивки газет. Илария сидела в читальном с десяти утра до шести вечера, иногда делая выписки, но чаще глотая статью за статьей. Жизнь Иславина, отраженная в волшебном фонаре прессы, представлялась увлекательным романом, и впервые расследование стало доставлять ей неподдельное удовольствие. Тот, в ком она привыкла видеть кумира, героя-любовника, начинал с коротких "датских" стихотворений в бульварных газетках - к Пасхе, к Рождеству, к Новому году. Оказывается, он не брезговал прозой - во всяком случае, Иларии удалось отыскать пасхальный рассказик в N4 за 1904 год ныне прекратившего свое существование журнала.
   Она знала, что подлинная слава пришла к Иславину после сборника "Арабески", но не могла предположить, что деньги на его издание ему подарил купец Ухов, владелец кафешантана, двух загородных ресторанов и дома терпимости! Об этом язвительно сообщал некто П-ский, напечатавший сатирический обзор современной русской поэзии в также не существующем ныне журнальчике "Фанфарон". "... Хорош и новый идол модисток и курсисток г-н Иславин, умеющий обольщать не только красоток с пылким сердцем, но и купчин с большой бородой. Ухватил наш пиит за бороду небезызвестного Силантия Ухова да и выдоил из него вспомоществование таланту, даром что денежки уховские пахнут водкой, а пересчитаны под красным фонарем. Должно быть, сим талантам обучился г-н Иславин во времена своей буйной молодости, когда и не помышлял о стишках".
   Дальше П-ский обличал Бальмонта, и Илария отложила потрепанный журнальчик. Правду или нет написал зоил, что-то в этом абзаце зацепило ее, и даже насторожило. Перечитав еще раз, она поняла: что-то не так в последней фразе. Что значит "бурная молодость"? Сперва она поняла так, что Иславин привык к "вину, женщинам и песням", так что борделями и кафешантанами его не удивишь, но П-ский явно имел в виду другое.
   В "бурной молодости" Иславин научился "доить" купцов.
   Что за бред, что это значит?
   Проще всего было махнуть рукой на нелепицу, и Илария так и сделала, тем более, что до закрытия библиотеки оставалось не более получаса, а ее еще поджидали два интервью. Одно из них, напечатанное в солидных "Биржевых ведомостях" в декабре 1906-го, было, пожалуй, первым серьезным интервью восходящей звезды литературного мира.
   "Подобно Некрасову, я рано порвал с отцом, - откровенничал поэт. - Он не воспринимал идей, которым я тогда был предан.
   - Но сейчас вы, насколько нам известно, отошли от политики?
   - После духовного кризиса, который я пережил, мне открылся мир иных ценностей. Я понял тщетность неистового идеализма и, подобно герою Вольтера, предпочитаю отныне возделывать свой поэтический сад.
   - Много говорят о вашем новом сборнике стихотворений "Мертвая принцесса"..."
   Стоп. Прежде ни в одном интервью Иславин не упоминал о политике, точнее, он гордился своей аполитичностью. Он не высказывался по общественным вопросам, не подписывал петиций, избегал партийных изданий, короче, слыл певцом нездешнего и трубадуром роковой страсти. И вот, оказывается, был период в его жизни, когда он не просто интересовался политикой, но даже поссорился из-за нее с родными. (Это и объясняет поиск меценатов, и газетную поденщину - батенька в гневе, чай, и содержания лишил). Не на это ли намекал П-ский?
   Но в просмотренных ею сотнях номеров газет и журналов, начиная с 1903 года, на политическую деятельность Иславина нет и намека, если не считать пасквиля П-ского; да этого беглого упоминания в интервью. Получается, что Иславин если не скрывал, то особо не афишировал политические увлечения молодости. А кстати, сколько ему тогда было? Он родился в 1879, как оказалось; после окончания гимназии он поступил на историко-филологическое отделение СПб университета, которое оставил весной 1899 года. Этих фактов Иславин не скрывал. На излете 1903-го он всплывает в третьеразрядной прессе в качестве рядового литературного поденщика. Но где он был и чем занимался с весны 1899-го до декабря 1903 года, то есть целых четыре с половиной года?
   "Купцов доил"? О Боже, какая она дура! П-ский намекал на экспро-приа-ции! На экспроприации он намекал!
   - Но получается, что я его совсем не знала, - пробормотала Илария. - И никто не знал.
   - Не знаете, барышня, что мы закрываемся в восемь? - раздался над ухом мягкий и грустный голос.
   Перед Иларией стоял библиотекарь с русой бородкой и смотрел на нее сквозь стекла круглых очков добрыми голубыми глазами. Что-то в этом человеке расположило к нему девушку, и она честно созналась:
   - Я не про вас... Я про Иславина. Представляете, он занимался политикой!
   - Как не представлять! Я сам тогда сочувствовал эсерам... Да что говорить: наследство от тетки им передал. Вы, вижу человек хороший - никому не расскажете. А Иславина я не знал, но слышал о нем много хорошего.
   - Погодите... Он был эсером?
   Библиотекарь оглянулся по сторонам, хотя читальный зал был практически пуст, и, максимально понизив голос, сказал:
   - Говорили, что он входил в боевую организацию. Понимаете?
   Илария открыла рот и так сидела с минуту, глядя на доброго библиотекаря. Потом встала и решительно заявила:
   - Вы должны мне рассказать об этом
   - Завтра, барышня. Сегодня мы уже закрываемся.
   - Я не доживу до завтра.
   В отличие от Мары, Илария сказала эти слова без всякого надрыва и пафоса, но библиотекарь изменился в лице.
   Через полчаса, ежась в холодном, как склеп, книгохранилище, в окружении высоченных стеллажей, уставленных книгами, книгами, книгами, сидя за крошечным столом - рабочим местом библиотекаря, заменявшего в читальном зале заболевшую коллегу, Илария узнала то, о чем намертво молчал прославленный декадент: о том, как кучка идеалистов-народников, изверившись в пропаганде, приняла роковое решение перейти к террору; как в глубоком подполье была создана боевая группа, заявившая о себе убийством министра внутренних дел Сипягина; и как юноша из хорошей семьи, начинавший с написания прокламаций, вошел в эту группу, чтобы убить Константина Победоносцева - обер-прокурора Святейшего Синода, духовного отца самодержавия.
   - Вы ведь понимаете, что наверняка никто ничего не знал, имена членов Боевой организации были засекречены даже от членов партии, а я и членом не был - так, сочувствующий... Но слухи ходили. Называли даже кличку: Франт. Он всегда был щеголем...
   - Но Победоносцев умер своей смертью!
   - Да. Покушение почему-то отложили, а потом и вовсе от него отказались. В мае 1902 Иславина арестовали на конспиративной квартире, посадили, а потом выпустили. Или нет, постойте... был суд. Точно, был суд! Но его оправдали, к негодованию правой прессы...
   На помня себя, Илария ухватила библиотекаря за лацкан пиджака:
   - Найдите мне статьи об этом процессе! Пожалуйста.
   На следующий день она узнала, что процесс был, пожалуй, слишком громким словом. Вместе с Иславиным на скамье подсудимых оказались бывшие студенты Петербургского и Московского университетов А.С.Чечевица, Р.Н.Скорняков и Ф.Ф. Хватов. Однако никаких улик против них не нашли, а сами они ни в чем не признались, так что "явных бомбистов", по мнению "Правительственного вестника", "отпустили к возмущению благонамеренной публики и в оскорбление здравого смысла".
   Фамилия "Хватов" показалась Иларии смутно знакомой. Библиотекарь помог ей:
   - Должно быть, прочли в газетах лет пять назад, когда разоблачили Азефа: Федор Хватов тогда уже был видным деятелем, а сейчас входит в ЦК и в Совет партии. Кстати, в юности Хватов стишки пописывал, революционные.
   - Они были дружны? Иславин и Хватов?
   - Не могу сказать. То, что были знакомы - сомнению не подлежит. Я из этой четверки знал только Чечевицу - по гимназии еще. Он тогда уже болел, а через год умер от чахотки. А Скорняков погиб при теракте. В общем, ежели вы хотите больше узнать про революционную молодость Иславина, вам надо Хватова расспросить. Остальные или погибли, или на каторге.

10.

   Встреча настолько походила на свидание, что Илария на миг пожалела, что не надела новую летнюю шляпу - с нежными незабудками и серебристыми колосками. Под вечер аллеи Летнего сада были переполнены парочками - хихикающими и томно молчащими, наглядно демонстрирующими все стадии романов - от легкого флирта до последнего "просто". Через пять минут к Иларии, одиноко сидящей на скамейке у статуи Немезиды в ожидании Хватова, приклеился господин отвратительного вида - с рыжими усами, в полосатых штанах и клетчатом пиджаке, на отвороте которого красовалась бутоньерка гигантского, просто неприличного вида. Сначала он попытался присесть рядом, но Илария, презрев приличия, громко запретила ему, сказав, что место занято. Тогда господин (судя по речи - приказчик или цирюльник), усомнился, что тот, кого она ожидает, достоин встречи, и предложил провести вечер с ним. И здесь у Иларии лопнуло терпение. В интеллигентной петербургской барышне проснулась прабабка - смоленская крестьянка, и ловелас в полосатых штанах отскочил от скамейки, оглушенный криком:
   - Пошел вон, скобарь немытый, а то котелок зонтиком раскрою!!!
   Навязчивый господин позорно убежал, а Илария залилась краской стыда и раскаяния. Эх, не так надо было отвечать! Мара сказала бы что-то негромкое, культурное и ядовитое, а она завопила, как на базаре. Нехорошо. Люди оглядываются.
   Хотя, похоже, не все испугались: еще один желающий познакомиться вырос, как гора, перед ней. Правда, этот хоть одет прилично: хорошо сшитое серое летнее пальто, шляпа, перчатки. Его она пошлет в далекие края максимально вежливо...
   - Госпожа Воздвиженская? - раздался холодный, волевой и уверенный голос, и она подняла глаза.
   Лицо под стать голосу: северного типа, с четкими правильными чертами, жестким ртом и очень светлыми глазами - как лед или зимнее небо. Высок, широкоплеч, хорошо сложен. Интересный мужчина, надо признать.
   - Господин Хватов?
   Угол его рта внезапно дернулся, как от сильной боли. И как ничтожна не была пауза перед ответом, Илария уловила ее.
   - Он самый.
   Илария растерянно встала и протянула руку, которую Хватов, сняв перчатку, пожал крепко, но без чрезмерности, причиняющей боль.
   - Будем знакомы.
   Руки у него были ухоженные, но большие, с длинными крепкими пальцами. Отпустив ее кисть, он непроизвольно сжал их в кулаки, и каждый кулак был размером с голову новорожденного ребенка.
   Они сели на скамейку, и Хватов немедленно перешел к сути, как человек, не любящий терять зря время.
   - Итак, о чем вы хотели со мной поговорить?
   На Хватова ее вывел тот же библиотекарь, через длинную цепочку старых и новых знакомых. Член ЦК партии эсеров не то прятался от полиции, не то не стремился к широкой популярности, и о встрече они договаривались через третье лицо - очень бледного юношу с безумным блеском в глазах. Илария твердила свою легенду: пишет книгу об Иславине, хочет написать правду, ничего не скрывая и т.д., и, похоже, легенда сработала.
   - Об Иславине, конечно. Вы хорошо его знали?
   Вместо определенного ответа Хватов посмотрел куда-то за ее плечо, потом вздохнул.
   - Милая барышня, я не общался с ним десять лет. Даже мельком не видел. Жизнь развела нас очень далеко.
   - Я понимаю. Но тогда, десять лет назад, вы были друзьями?
   Хватов кивнул.
   - Пожалуйста, расскажите, каким он был тогда? Почему он примкнул к партии с.р.? Кто его туда привел? - заторопилась Илария.
   - Да я уже многого и не помню, если честно. А многое до сих пор не для посторонних ушей. И я о вас ничего не знаю.
   - Я не из охранки! Вы что! - возмутилась Илария.
   - Не похожи, да. Но внешность бывает очень обманчива.
   - Если вы мне не верите, зачем согласились на встречу?
   - Скучал, делать было нечего, - ухмыльнулся Хватов.
   Илария сдвинула пушистые брови. Если этот субъект принимает ее за дурочку, его ждет разочарование.
   - Я думала, что в вашу партию трусоватая публика не идет, - ухмыльнулась она в свою очередь. - Такая трусоватая, что боится даже о мертвых поговорить...
   Вместо взрыва Хватов коротко рассмеялся.
   - Поддели! Попали прямо в точку!
   И добавил, отсмеявшись:
   - А вы очень смелая, правда?
   - Не жалуюсь. Если вы не против, давайте вернемся к Иславину.
   - Да я честно не знаю, что вам сказать. Он был молод, горяч, верил в идею - как многие... Как все.
   - А кто его привел в партию?
   - Не помню.
   - А правда, - перешла на шепот Илария, - что он входил в боевую организацию?
   Хватов схватил ее за руку так, что она чуть не взвыла, но тут же опомнился и отпустил.
   - Кто вам сказал?
   - Не помню!
   Илария потерла пострадавшее место: явно будет синяк. Медведь!
   - Понятия не имею, кто туда входил, а кто нет. Этого никто не знает.
   "Он врет, - подумала Илария. - Но почему? Не уверен, что мне можно доверять? Или есть иная причина?"
   - А почему Иславин вышел из партии?
   - Разочаровался. Такое тоже бывает.
   - Он не говорил с вами на эту тему?
   - Нет. К этому моменту мы начали отдаляться друг от друга.
   - Когда вы виделись с ним в последний раз?
   - Даже не помню... Хотя нет, вспомнил. Под новый, 1903-й год. Это был наш последний разговор, в котором он подтвердил свой уход от борьбы и вообще... из политики.
   - И с тех пор...
   - Я уже сказал, что с тех пор с ним не виделся. А вы его хорошо знали? Вы были близки?
   - Что вы! Я восхищалась Алексеем Викторовичем на расстоянии. И теперь, когда он ушел от нас, я хочу отдать запоздалую дань и написать биографию поэта.
   - Очень жалею, что мало чем смог помочь, - ответил Хватов и собрался было подняться, но Илария удержала его.
   - Нет, погодите. Еще пару минут. Скажите, у Иславина были враги... среди революционеров? Может, какие-то ссоры?
   - Почему вы спрашиваете об этом?
   - Потому что существует загадка смерти поэта. Официальное следствие зашло в тупик... неофициальное - тоже.
   На долгую минуту воцарилось молчание.
   - И вы полагаете, - каким-то новым тоном спросил Хватов, точно и не было предыдущего разговора, - что убийца, так сказать, явился из прошлого?
   - Ну да.
   - Не знаю, каких полицейских бредней вы наслушались, но за выход из партии у нас никого не наказывают, - покачал головой Хватов.
   - Не за выход из партии, что вы! Нет! Но что-то должно быть! Потому что в настоящем нет ничего, - голос Иларии внезапно сел, и последнюю фразу она почти прошептала.
   - Изволите в Ната Пинкертона играть? Позвольте на правах старшего и более опытного дать вам один совет. Не лезьте вы в это дело и не пишите никаких книг. Наше общество, к сожалению, еще очень патриархально и принимает дам-поэтесс, дам-романисток, но не дам-биографов. Ни одно издательство не купит вашу книжку. А издадите на свои - разнесут критики так, что больше перо в руки не возьмете. Что вам Иславин?
   - А вам? Неужели вам не интересно, кто его убил?
   - Древние говорили: квэ продэкт, ищи, кому выгодно. Не знаю, кому была выгодна смерть Алексея, но среди нас таких нет. Вы не там ищете, поверьте.
   Это прозвучало так, что нельзя было не поверить. Но Илария все же схватилась за соломинку:
   - А может, это был бывший член вашей партии... Такое тоже может быть! Старая вражда...
   - Если это бывший член, то тут я тем более бесполезен. Я не слежу за лицами, пожелавшими покинуть наши ряды. Да и вам советую найти другое занятие. Оставьте полиции ее работу, пусть хоть что-то полезное сделают.
   С этими словами Хватов решительно встал. Встала и Илария.
   - Последний вопрос. Что вы-то думаете о смерти Иславина? Потому что я не верю, что убийство оставило вас равнодушным!
   - Эта смерть - прямой результат воцарившейся у нас атмосферы гниения и общественного распада. Декаданс - это последние судороги правящего класса в преддверии неизбежной гибели. Если бы Алексей жил здоровой жизнью, уехав учителем куда-то в Вятку, он был бы сейчас жив. А так, оторвавшись от своего народа, от корней, он обрек себя на гибель. Поверьте, мне очень жаль его. Это был незаурядный человек, очень талантливый, который пошел не тем путем. И вам, еще совсем молодому существу, нечего искать в этой клоаке. Она и не таких затягивала... Позвольте откланяться.
   Хватов поклонился и исчез, как-то очень быстро растворившись меж темных теней деревьев и белеющих статуй.
   Мимо прошел сторож, сообщая, что сад закрывается.
   С тяжелой головой и странным настроением Илария возвращалась к себе. Хватов, несмотря на видимую нелюбезность, понравился ей, и в то же время разговор оставил густой и горький осадок.
  
   Уже дома, в бреду белой ночи ей пришла в голову ни с чем не сообразная мысль: а что, если убийца убил так, чтобы на него не подумали? Что, если имела место своеобразная инсценировка, имитация внезапного убийства? Что, если флорентийский кинжал был потому и выбран, чтобы сразу направить мысли тех, кто будет расследовать преступление, в направлении "последних судорог правящего класса в преддверии неизбежной гибели"? Ведь если бы Иславина застрелили из браунинга, а не закололи позолоченным кинжалом, романтики убавилось бы в разы. Что, если в кармане убийцы лежал пистолет, но удар кинжалом показался ему хорошим способом сбить следствие с толку?
   Что, если убийца по-своему играл? Декаденту - декадентская смерть?
   Тогда это не человек, это - монстр. Бр-р. Нет уж, лучше вернуться к предыдущей версии внезапного решения.
   Если убийца пришел из прошлого, то этому прошлому уже 10 лет - немалый срок. За такой срок тайны перестают быть тайнами, страсти перегорают и превращаются в пепел, люди меняются. Но там было что-то, что осталось настолько важным и через десять лет, что за это можно убить.
   Когда она поймет, что именно, она найдет убийцу.
   Если убийца из эсеровского прошлого, то, может, он тоже входил боевую организацию и не хотел, чтобы об этом узнали? Но зачем бы Иславин рассказывал об этом? Рассказать - выдать себя. И потом, как-то нелогично: 10 лет не боялся, что Иславин проговорится, а тут вдруг забоялся.
   А может, этого человека считали мертвым, а Иславин его случайно встретил, понял, что тот жив, и мнимый покойник решил избавиться от опасного свидетеля? Но разве Иславин пошел бы в полицию? Зачем ему это? Помимо прочего, он был известным человеком, и аршинные заголовки в газетах "Знаменитый поэт помог охранке задержать бомбиста-"покойника"!" были ему совсем ни к чему. Глупо даже думать об этом.
   В памяти всплыл тот самый сон, в котором она входит в навеки запомнившийся кабинет, и слышит: "Иуда". Есть жизнь после смерти или нет, но это была не просто игра переутомленного ума. Убитый знал убийцу. Не Каин - они не были братьями. Иуда. Тот, кто предал за тридцать сребреников.
   Азеф, что ли?
   Под влиянием этой мысли Илария вскочила с кровати и стала расхаживать по комнате босая и в ночной сорочке, похожая на растревоженное привидение.
   Азеф скрылся за границу, но мог тайно перей ти границу и вернуться. Да, но его предательство всем известно, и давно! Что еще нового мог сказать об этом мерзавце Иславин?
   А если в партии был другой предатель? Еще один иуда? О котором никто не знает? Что, если Иславин каким-то образом раскрыл его?
   Тогда он пошел бы не в полицию, конечно. И это та тайна, за которую можно убить и через десять лет, особенно, если оборотень по-прежнему входит в боевую организацию.
   Но как все произошло? Нет оснований не верить Хватову, что Иславин отошел от партийных дел. Откуда же он мог узнать? Чье-то предсмертное признание? Анонимное письмо? Тогда откуда о письме узнал убийца?
   Все эти вопросы представлялись ей в виде клубка змей, омерзительных, извивающихся, но живых. Истина была где-то рядом - она знала это.
   Мара выслушала Иларию с большим вниманием и без обычного скепсиса. Хватов, похоже, заинтересовал ее, напомнив героя "Коня бледного" Савинкова.
   - Он женат?
   - Понятия не имею. Да и не о том речь. Рассказать ему о моих подозрениях или не стоит?
   - Почему именно ему?
   - Во-первых, я больше никого из эсеров не знаю, во-вторых, это тогда их, внутрипартийное дело, пусть и разбираются. А как твое следствие?
   - Нравится платье? Я позаимствовала фасон у Сметаниной - ну, той пассии Иславина... И это единственное, чего я добилась.
   - Ты не ответила на мой вопрос.
   - Это и был ответ. Я устала, мой ангел, о, как я устала от этого безнадежного пути! А может, это судьба? Тайна должна остаться тайной.

11.

   Решение приостановить расследование, вопреки ожиданиям, не принесло Иларии желанного спокойствия. Несколько ночей ее мучили кошмары, так что Мара принесла ей свое снотворное, точнее, снотворное своей матушки.
   - Одна пилюля - и спишь, как младенец.
   Не без опаски Илария выпила лекарство, но эффект оказался таким, каким нужно: впервые за прошедшее время она крепко уснула. Горничная не могла ее добудиться.
   - Вам письмецо принесли.
   - А... Кто?
   - Мальчишка какой-то, просил передать.
   Илария с недоумением взяла в руки запечатанный сургучом квадратик. "Мара?"
   Но это была не Мара, на которую в тот день свалилось внезапное возвращение матушки. Несчастная страдалица ворвалась утром в собственную квартиру подобно урагану: ее никто не встретил на вокзале! Даже родная дочь, в нежные объятия которой она приехала умирать! О Боже, как ей дурно! Воды! Валериановых капель!
   Страдания волшебным образом не помешали страдалице посвежеть настолько, что рядом с похудевшей и осунувшейся Марой она выглядела старшей сестрой.
   После обеда больная пожелала вздремнуть, но сон никак не шел. Любимые пилюли куда-то исчезли из будуара, и квартира огласилась новыми причитаниями.
   - Мама, это я взяла. Я одолжила их Иларии, у нее бессонница.
   - О Боже! Меня убивает моя дочь! Мое единственное дитя! Я не спала шесть ночей и сегодня умру от изнурения!
   - Сейчас же пошлю Глашу в аптеку. Глаша! Глаша!
   Не прошло и минуты, как верная горничная, держа в руке три рубля, застучала каблучками по черной лестнице. Пилюли, которые так помогали несчастной страдалице, почему-то производили только в двух аптеках, ближайшая из которых располагалась в десяти минутах ходьбы.
   - Вот, мамА, сейчас Глаша принесет пилюли, и вы уснете, - утешала бедную больную Мара. - А что вы принимали за границей?
   - Ничего. Я была настолько слаба, что спала без снотворного, - отмахнулась Елизавета Аркадьевна. - Ну-ка подойти к окну, сюда... ты подурнела или мне это показалось?
   Мара пожала плечами: согласно модным представлениям, бледность и глубокие тени под глазами лишь улучшали внешность, придавая ей утонченность порока.
   - Чем ты занималась без меня? - задала неожиданный вопрос Елизавета Аркадьевна, и без того большие глаза Мары стали еще больше. Впрочем, маман тут же уточнила вопрос:
   - Только не говори, что собираешься замуж. Все эти предсвадебные хлопоты... я просто не переживу их!
   - Что вы, мама, - искренне ответила Мара, - какое замужество! Да и за кого? В последнее время мне попадаются престранные субъекты: если не пьяный художник, то трезвый гомосексуалист!
   Глаша вернулась лишь через полтора часа - и с пустыми руками. В ближней аптеке пилюли закончились, а в дальней заболел фармацевт. Смертельно побледнев, Елизавета Аркадьевна упала на руки дочери:
   - Как ты могла отдать мои пилюли! Привези их немедленно! Пока я еще жива!
   Не так из желания услужить матери, как стремясь избавиться от ее причитаний, Мара лично поехала к Иларии - и столкнулась с ней в дверях. Весь вид Иларии свидетельствовал о большой решимости и большой взволнованности.
   - Ты куда?
   - Мне Хватов прислал записку! Он что-то узнал об убийце!
   - Тогда я с тобой, - Мара мгновенно забыла, зачем приехала к кузине.
   - Нет, он пишет, чтобы я пришла одна.
   - Покажи мне эту записку!
   - Не могу - я ее сожгла.
   - Но что в ней было?
   - "Жду в семь часов вечера у заброшенных складов артиллерийского завода. Приходите без сопровождающих. Никому не говорите. Записку сожгите. Кажется, я знаю: кто". Подпись: "Господин из Летнего сада".
   - Но почему ты уверена, что это Хватов?
   - Не задерживай меня, я едва успеваю! До складов больше часа езды!
   - Я еду с тобой.
   - Нет!
   Кузины выбежали из парадного почти одновременно. Илария спешила по улице, выглядывая извозчика, а Мара догоняла ее, забрасывая на ходу вопросами.
   - А если это не он?
   - Кто тогда? - отвечала через плечо Илария.
   - Убийца! Я читала про такое! Убийца заманил Ната Пинкертона в ловушку, написав ему письмо...
   Илария ничего не ответила: она подбежала к извозчику и запрыгнула в пролетку. Щелкнул кнут - и пара гнедых пронесла раскрасневшуюся и растрепанную кузину мимо Мары, в отчаянии кусавшей тонкие губы. Как могла Илария поверить этой записке? Ведь четырьмя днями ранее этот Хватов категорически отказался помогать в расследовании убийства! Что такого должно было случиться, что он повернул на 180 градусов? И даже если он и впрямь нашел убийцу, зачем ему Илария? Зачем ему Илария? Если он хоть немного похож на героя Савинкова, ему не нужны ни свидетели, ни полиция, чтобы совершить правосудие - или то, что он считает правосудием. Если бы он нашел убийцу, он бы его и прикончил на месте. Но как можно найти его за несколько дней? И почему он вдруг озаботился этими поисками?
   Здесь что-то не то, однозначно не то. Что же делать? Конечно, ехать туда, но одна и без оружия она ничего не сможет поделать. Что же делать?
   В отличие от Мары, Илария ни на секунду не сомневалась, что увидит у заброшенных стен старых складов Хватова, но в назначенном месте не было никого. Может, он прячется, чтобы его не увидел извозчик? Но тот уже уехал. Позвать, что ли?
   - Федор Федорович! Вы здесь?
   Тишина. Вокруг мрачноватый, безлюдный - длинные приземистые строения из красного кирпича с разбитыми окнами и пустыми проемами дверей, кучи щебня, догнивающие деревянные ящики, какие-то ржавеющие железяки - но все же летний мир. Истоптанная и отравленная промышленными отходами земля поросла бледненькой травкой; в высоком небе проплывают прозрачные облака; где-то очень далеко стучит колесами поезд. Этот мир ни от кого ничего не ждал и ни о чем не заботился; он просто был, он жил своей немудреной и настоящей жизнью, такой трогательной в своей простоте - и душу Иларии неожиданно заполнила радость. О, как хорошо быть! как хорошо вдыхать влажный воздух, как хорошо знать, что впереди долгое лето, и долгая жизнь!
   Ей стало легко - впервые с того кошмарного вечера, точно кто-то отпустил ее на волю. И здесь из темнеющего проема давным-давно выбитой двери ее тихо позвали.
   Илария вздрогнула и повернула голову. Нет, она не ошиблась, и, похоже, зовет Хватов. Она сделала несколько шагов и вошла из светлого мира бесконечного июньского вечера в сырой и тусклый мир заброшенного склада. В нос ударила малопонятная вонь - не то мышеедина, не то гниль.
   - Я здесь, - уже отчетливо раздался из глубины голос Хватова. - Идите сюда, но смотрите под ноги. Здесь всякая дрянь на полу валяется.
   Он ждал ее в сравнительно светлом помещении, где прежде сидели конторщики. Там даже сохранилось несколько поломанных стульев. Одно окно было законопачено, в другом еще сохранилась половина стекол.
   - Вы сожгли записку? - спросил он вместо приветствия.
   - Да. Зачем вы меня сюда позвали? - подошла она, оглядываясь по сторонам.
   Вместо ответа Хватов вынул браунинг и направил его на Иларию.
   Та быстро оглянулась. За ее спиной никого не было. Все же она сочла нужным успокоить его:
   - Я пришла одна, как и договаривались.
   И, боясь, что он не захочет рассказывать, если узнает, что она нарушила договоренность, солгала:
   - Никто не знает.
   Он молчал и смотрел на нее своими светлыми глазами, но выражение лица его изменилось: в нем появилось что-то, похожее на грусть. Потом он опустил руку, но браунинг не спрятал.
   - Знаете пословицу: лес рубят - щепки летят? Я всегда был против щепок. Я стремился свести к минимуму количество случайных жертв. Но не всегда это удавалось. В юности я верил, что каждый человек - это отдельная вселенная...
   - А сейчас?
   - Сейчас я ни во что не верю. Террор был ошибкой. Мы открыли ящик Пандоры, и теперь никому не будет спасения. Кровь тянет за собой кровь, та - новую кровь, и так без конца. Мы все расплатимся за всё сполна. Все, потому что все повинны - и власть, и интеллигенция, и революционеры.
   - А народ?
   - "Народ безмолвствует", - ухмыльнулся Хватов. - Мы молились на мужика, но у любого идола одна судьба - его низвергают. Это похоже на отвергнутого любовника: сначала страстно желать, а потом так же страстно ненавидеть. Сначала мужика поставили на пьедестал, потом убивали в имя его, потом разочаруются, а потом уничтожат. Впрочем, я отклонился от темы. Я написал, что, кажется, знаю имя убийцы.
   - Да. Вы скажете его мне?
   - И что вы с ним сделаете? Пойдете в полицию?
   - Не знаю.
   - Стало быть, умрете, сами не зная за что. Не вы первая, не вы последняя.
   - Что?
   - Вы не ослышались.
   Они стояли в каких-то двух шагах друг от друга в абсолютной, звенящей тишине: высокий мужчина и рослая девушка, бесконечно чуждые друг другу и все же чем-то похожие, как похожи дальние-дальние родственники. То, что говорил, оружие в его руке - это было так странно, так нереально, что Иларии показалось: все это происходит не с ней и не сейчас. Не может же он, в самом деле, ее убить!
   - За что?
   - Вы слишком далеко зашли, госпожа Воздвиженская. Я наблюдал за вами с самого начала вашего "следствия"...
   - Но как? Как вы могли?
   - Я же знал ваше имя: вы громко его называли, ломясь в открытую дверь...
   Мгновенная мысль пронзила Иларию, как мечом, и она в ужасе пошатнулась.
   - Вы были там... - прошептала она похолодевшими губами, и он скорее угадал, чем услышал.
   - Да.
   Она завыла, зажав рот руками. Он молча ждал, пока к ней вернется дар речи.
   - Это вы его убили? - выдохнула Илария.
   - Я.
   - Почему?
   Вместо ответа Хватов засмеялся. От этого смеха у Иларии подогнулись ноги, и она опустилась на пол.
   - Богу расскажете? Он и так знает.
   - Я... заслужила... знать... ведь я сейчас...
   - Умрете? Да. Ладно, скажу. Мы на самом деле не виделись много лет, и разговорились, случайно встретившись в ресторане. Вспомнили былое, так сказать. В 1902-м Боевая организация поручила Иславину организацию теракта против Победоносцева. Исполнителями назначили Григорьева и Юрковскую - 2 апреля их должны были вызвать в Петербург телеграммой. Но телеграмма опоздала, и они прибыли 3-го. Иславин, как и все, винил почту, но я знал, что телеграмма прибыла на день позже, потому что ее отправили с опозданием. И я сказал ему об этом.
   - И что?
   - А то, что я вообще не должен был знать о телеграмме. Я глупейшим образом проболтался по пьяни. И вынужден был убить бывшего товарища. А почему - спросите у ангелов.
   - Я знаю, почему. Вы - иуда! Предатель! - Илария тяжело поднялась, опираясь руками на грязный пол. - Я так и думала, что второй Азеф... только не думала, что это вы... Иуда! Иславин понял, что вы играли двойную роль - организовывали теракты и сообщали о них тайной полиции!... И последний разговор! Он обвинил вас...
   - Такими обвинениями не разбрасываются. Но он задал вопрос и потребовал ответа. Это он позвал меня. Сам. Я не хотел идти.
   - Но пошли и убили!
   - Я не хотел убивать! И сейчас не хочу, но вы слишком умны, чтобы жить.
   - И предавать не хотели?
   - Я хотел закрыть ящик Пандоры. Прощайте, Илария Павловна.
   Щелкнул курок. Илария попятилась, беззвучно раскрывая рот. Грянул выстрел, и мир померк для нее.
  

12

   - Как я за тебя испугалась! Думала, у тебя от ужаса сердце разорвалось, - над Иларией склонилось лицо Мары. Она плакала и улыбалась одновременно, размазывая по лицу тушь. Где-то рядом кричали и стреляли.
   Илария глубоко вздохнула и окончательно пришла в себя. Она увидела, что лежит на полу в том же помещении, а над ней склонилась самая родная душа, самая любимая подруга. Мара.
   - Можешь встать? Давай я помогу.
   - Да что случилось? Я думала, Хватов меня убил.
   - Это было как в синематографе: он поднял руку, и в этот момент полицейский выстрелил в него через окно! Правда, только ранил. Слышишь? Это его ловят.
   - Погоди, - села Илария, - откуда здесь полицейские?
   - Я их позвала.
   - Но ты же была против полиции!
   - Я и теперь против, но что поделать? Ты бы видела, как он уронил пистолет! Ты точно не ранена?
   - Вроде нет.
   - Голова не кружится?
   - Не знаю даже... - Илария помотала головой. - Я сейчас как Лазарь, восставший из мертвых. Ну, почти.
   - Пока полицейские ловят Хватова, предлагаю убраться отсюда подобру-поздорову, - сказала Мара, осматривая себя в зеркальце пудреницы и вытирая подглазия кружевным платочком.
   - Почему? Все равно придется давать показания... - потерла виски Илария. Внезапно ей пришло в голову, что в романах о знаменитых сыщиках в таких ситуациях непременно дают пострадавшему глоток бренди или другого крепкого напитка, и что она, несмотря на равнодушие к спиртному, не отказалась бы и от двух глотков.
   - Вот это меня и тревожит. Я ведь сказала полиции, что тебя похитил и грозится убить любовник, - сказала Мара невинным голоском, пряча пудреницу и платок. - Не могла же я вот так, за здорово живешь, отдать им тайну убийства Иславина.
   - Что? - неожиданно для себя Илария не встала, а вскочила. - Какая нелепость! Что я скажу полиции!
   - Вот именно, - потянула ее за руку Мара. - Пошли скорей.
   Выглянув со всей возможной осторожностью из дверей склада и убедившись, что крики и выстрелы звучат достаточно далеко, кузины с максимальной скоростью бросились прочь от рокового места. Если не считать разорванного подола юбки Иларии и нескольких шпилек, вылетевших из прически Мары, им удалось покинуть заброшенные склады без всяких потерь. Через пять минут они были уже на тихой, застроенной неприметными двухэтажными домами окраинной улице, а еще через пять остановили извозчика.
   - Ух, - помотала головой Илария, опустившись на сиденье пролетки, - мне надо выпить.
   - Отличная идея, мой ангел. Поехали ко мне.
   Всю дорогу кузины молчали самым непривычным для них образом: только что пережитое волнение нахлынуло на них и почти лишило сил. Лишь на Литейном на их бледные лица стали возвращаться краски, дыхание стало поверхностней и ровнее; а при виде родного дома Мара пришла в себя настолько, что вскрикнула и хлопнула ладонью по лбу:
   - А! Пилюли! Я же приходила к тебе за матушкиными пилюлями!
   - Ты знаешь, мне кажется, что это было сто лет назад.
   - Сейчас будет история. Нет, сейчас будет драма.
   Двери им отворила горничная, немедленно приложившая к своим губам палец:
   - Тише, ради Бога!
   - Что такое?
   - Барыня почивают, - поведала Глаша вполголоса, но таким торжественным тоном, каким повествуют только о великих событиях.
   - Без пилюль? - удивилась Мара.
   - Да! Полчаса назад уснули. Так что вы уж, барышня, осторожно, на цыпочках...
   - Знаешь что? Поговорим на лестничной площадке!
   И кузины, к удивлению горничной, усевшись на широкий мраморный подоконник выходящего во двор высокого окна лестничной площадки, принялись что-то оживленно обсуждать, что-то весьма интересное, судя по выражению лиц, но совершенно непонятное Глаше.
   - Но как ты догадалась?
   - Логика, мой ангел! Лучше расскажи про Хватова!
   - Это был ужас! Я никогда не думала, что могут быть такие люди... Иуда! Иславин сказал правду.
   Глаша пожала плечами и закрыла двери.
   - Сон оказался вещий! Я же говорила, что ваши души встретились в другом измерении! Иславин узнал о его предательстве, да?
   - Догадался. Я представляю, как это было: Хватов случайно проболтался за пьяным ужином - и на железного человека бывает проруха - а Иславин в пьяном угаре не сообразил, но запомнил. Потом, на досуге, протрезвев, он вернулся к этим словам, сопоставил и все понял! Но сам не поверил своей догадке и решил проверить, устроив Хватову своего рода очную ставку с самим собой...Ну и нервы пощекотать был не прочь.
   - Здесь я его понимаю, - вставила Мара.
   - А Хватов, в свою очередь, гадал: сообразил Иславин, что к чему, или нет? Наверно, шел к Иславину и думал об этом. А в это время я стояла у книжного магазина в расстроенных чувствах и рассуждала, что мне дальше делать.
   - Думаешь, он умышленно выбрал вечер, когда прислуги не было дома?
   - Возможно. И этим он развязал руки Хватову. То есть тот все равно убил бы его, как только понял, что Иславин догадался о его предательстве, но чуть позже.
   - Неужели Иславин не понимал, как рискует?
   - А мы? Мы понимали? Я вот и сейчас не знаю, зачем Хватову понадобилась моя смерть. Ведь я не знала, что он - убийца, и он знал, что я не знаю! Он сам сказал мне...
   - У таких людей убийство входит в привычку. Застрелил бы и закопал.
   - Я могла и рассказать кому-либо о встрече. Ведь так и случилось.
   - Он явно пришел раньше назначенного срока и тщательно проверил склады. Думаешь, такой матерый боевик не учуял бы сразу ловушку?
   - Но я могла оставить записку, письмо!
   - Мой ангел, на нем уже столько крови и смертей, что ему никакие записки не страшны. Трупом больше, трупом меньше - какая разница? Меня больше волнует Иславин. Он оказался совсем другим человеком!
   - Да уж, одно общество Исиды чего стоит. А помнишь, ты говорила, что знаешь об Иславине все?
   - О нет, - наморщила носик Мара, - оргии, богоотступничество, алкоголь, гашиш и прочие излишества - это все совершенно нормально для "проклятого поэта". Но политика! Фи! Это так вульгарно! Он писал прокламации и организовывал теракты! Фи! Получилась скверная пародия на "Бесов" Достоевского. Я разлюбила Иславина!
   - У всех бывают грехи молодости. Знаешь, мне кажется, что это Хватов когда-то привел в революцию Иславина. Я общалась с ним всего два раза, но верю, что этот человек мог повлиять на кого угодно. Там чувствуется огромная сила, потраченная таким кошмарным образом. И столько лет никто не догадывался о его двойной роли!
   - Про Азефа тоже не догадывались.
   - Если его не поймают, что нам делать?
   - То, что должен был сделать Иславин: сообщить в ЦК партии эсеров. И пусть они разбираются. А мы тем временем уедем из Петербурга - на курорт. Я заслужила немного отдыха.
   - Но ведь нас будет разыскивать полиция!
   - С какой стати?
   - Но ты же назвала им наши имена!
   - С чего ты взяла? - расхохоталась Мара. - Мне поверили и без паспорта. Поверь, я не из тех женщин, которых привлекает излишняя популярность.
   На лице Иларии появилась несмелая и какая-то новая улыбка.
   - Слушай, а тебе понравилось быть пинкертоншей?
   - Да. Увлекательно, хотя и рискованно. О, я только что догадалась, почему Хватов его заколол: звук выстрела мог привлечь внимание соседей!
   - А я поняла очень важную вещь.
   - Какую?
   - Стихи все же не мое. Я возьмусь за детективные рассказы и стану первой в России писательницей в этом жанре!
   - Отличная мысль! А я буду первой твоей читательницей.
   - Пожалуйте чай пить! - выглянула из двери Глаша. - Барыня проснулись и зовут.
  
  

Эпилог

  

Газета "Петербургский листок" от 21 июня 1913 года

СМЕРТЬ БОМБИСТА

   Неожиданное событие подобно молнии среди чистого неба взорвало тишину и благолепие так называемого мертвого сезона. Как сообщил достовернейший источник, третьего дня в ожесточенной перестрелке был убит полицейскими небезызвестный широкой публике член боевой организации некой неназываемой партии, участвовавший в весьма многих нашумевших преступлениях, которые господа революционеры именуют "справедливой борьбой за дело трудящихся классов", а именно г-н Ф.Ф.хватов, известный также под кличками " Гром", "товарищ Антон", "Студент", а также под именами "Петр Андреевич Мещанинов", "Вильгельм Липке", "Серафим Шнуров" и "Иван Золотовысский". Пуля в голову прервала кровавый путь опасного боевика, но особую пикантность сему событию предает то обстоятельство, что, по имеющимся у нас сведениям, выдала Хватова полиции одна из его любовниц, известная в определенных кругах под именем "Бабочка". Наше издание намерено вернуться к этой теме в ближайшее время, так что просим господ читателей запастись терпением.
  

СЛЕДСТВИЕ ЗАШЛО В ТУПИК

   Наши читатели, несомненно, не успели забыть тех отрясши, которые столь щедро рассыпал г-н У-в, старший следователь прокуратуры, в связи с потрясшим Петербург убийством поэта Иславина. Г-н У-в грозился найти убийцу за три недели, и что же мы видим: прошли не три, а целых восемь недель, и где же исполнение обещания? Не пора ли признать г-ну У-ву, а заодно и его начальству, что следствие зашло в тупик?
  

Требуйте

настоящие флорентийские кинжалы

в магазинах об-ва

"Скарабеев и сын"!

Оптовым покупателям - скидки.

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"