Шерман Елена Михайловна. Костюм в полоску. Из цикла "Истории Сергея Рыжова"

КОСТЮМ В ПОЛОСКУ

Детективная история

Из цикла "Истории Сергея Рыжова"

***

Дождливый, длинный и скучный августовский день медленно переходил в не менее длинный и скучный вечер. Я лежал на тахте и слушал заунывную музыку дождя - беспрерывный стук капель об оконное стекло, предаваясь не самому приятному чувству - беспричинной тоске. Это скверное чувство преследовало меня весь день и наконец накрыло с головой. По мрачной иронии судьбы, первый день долгожданного отпуска оказался тоскливым, дождливым и в довершение ко всему закончился самым неожиданным образом.

Около десяти вечера раздался звонок, неожиданно громкий в тишине квартиры. Я встал с тахты и снял трубку.

- Алло! Рыжов у телефона.

Вместо ответа в трубке послышались какие-то хлюпающие звуки, точно кто-то приложил ее к насморочному носу.

- Алло! - повторил я более резким тоном, потому что эта музыка мне не понравилась. - Говорите или положите трубку.

- Это Сережа Рыжов? - проквакал наконец женский голос, хриплый, но со срывами в высокие ноты.

Я безмерно удивился: много лет меня никто не называл Сережей, и я понятия не имел, кто это мог бы быть.

- Я мама Толика Горшкова, - представилась хриплоголосая незнакомка. - Помнишь Толика, Сережа?

- Помню, - ответил я почти без паузы. И я действительно его помнил, хотя регулярное наше общение продлилось недолго - каких-то два года.

- Умер Толик, - заплакала мама. - Завтра похороны. Приходи, пожалуйста. Он хотел, чтоб кто-то из университетских друзей пришел.

Я хотел сказать, что мы не были друзьями, мы никогда не были друзьями, но промолчал.

- Придешь? - мама Толика просила меня с такой умоляющей и в то же время требовательной интонацией, словно мой приход способен был воскресить ее сына - и я, мягкотелый интеллигент, как всегда, не устоял.

- Хорошо, приду. А куда приходить-то?

- В морг, - коротко ответила мама, и сказала адрес. - Ровно в двенадцать.

Прелестное начало отпуска, ничего не скажешь. На какое-то мгновение моя воля отвердела настолько, что я едва не сказал: "Как жаль, что именно в 12 я никак не смогу!", но здесь мама Толика добавила:

- Я всем университетским звонила, по старой записной книжке... и только троим дозвонилась... и только ты один согласился, -

и душа моя снова размякла, и я ничего не сказал. Хотел спросить, отчего умер Толик, но решил, что не стоит по телефону - завтра все узнаю.

Положив трубку, я присел на край тахты и долго сидел, погруженный в ненужные воспоминания. Перед глазами промелькнули университетские коридоры во время вступительных экзаменов, переполненные взволнованными и обсуждающими свои перспективы абитуриентами: в одной из таких волнующихся кучек я впервые увидел Толю Горшкова. Тогда это был румянолицый и золотоволосый парень, очень здоровый и крепкий на вид, казавшийся немного старше своих семнадцати лет. Он рассказал какой-то анекдот... какой? уже не вспомнить, да и неважно, и тем снял всеобщее напряжение. Мне почему-то показалось, что он деревенский, и я удивился, узнав, что он, как и я, родился и вырос во Львове.

Мы познакомились, но друзьями не стали. Понятно, что семь пацанов, учившихся на русской филологии в компании пятидесяти трех девчонок, поневоле кучковались - по крайне мере на первых курсах, но это не было дружбой. Его прозвали Горшком - не столько из-за фамилии, сколько из-за добродушной простоватости, какой-то незатейливости, если угодно. Впрочем, постоять за себя при необходимости он умел не хуже других.

Той первой осенью первого курса Толян принес в аудиторию две коробки шоколадных конфет - угостить всех по случаю своего дня рождения. Его круглое румяное лицо сияло радостью, в глазах отражалась детская наивная вера в то, что его все любят - вера, свойственная тем, кому судьба подарила счастливое детство. А после первого экзамена в первую сессию он приволок бутылку шампанского. Мы - пацаны - распили ее из горла, сидя на широких ступенях ведущей во двор лестницы. Было холодно, радостно, молодо, бесшабашно - на дворе стоял восемьдесят шестой год, разгар горбачевской антиалкогольной кампании, и приносить в священные стены вуза спиртное строжайше воспрещалось. Нам всем было по семнадцать лет, и мы опьянели мгновенно - не от пенящегося напитка, от ощущения свободы.

Через год папа Толи умер. Толян очень болезненно пережил его смерть, начал попивать, завалил весеннюю сессию и был отчислен из университета. Когда я последний раз видел его? Кажется, летом 98-го, перед дефолтом, то есть 10 лет назад. Горшок был обут в резиновые шлепанцы, за плечами в потертой котомке позванивали бутылки, изо рта несло перегаром. О чем мы говорили? Не помню, хоть убей. Да и какое это имеет значение, можно было ни о чем не говорить - и так все было понятно. Человек, как-никак проучившийся два года в не самом последнем вузе страны, зарабатывал на пропитание охотой и собирательством - охотой на пустую стеклянную тару. Горько, но не он первый, не он последний. Можно ли было ему помочь? В самом начале - наверняка, но ведь это было не наше дело. Всегда есть отмазка: я не самый близкий друг, я вовсе не друг, я, в сущности, посторонний человек, всегда есть повод переложить обязанность спасения утопающих на кого-то другого.

Но когда я тонул - пусть и не в вине - друзья спасли меня.

А здесь спасать уже некого.

Я хотел позвонить Кнежевичу - точно знал, что он в городе, - но остановился, вспомнив, что он, скорее всего, не знал Горшка. Некстати вспомнилась нелепейшая, дичайшая история со свадьбой самого Кнежевича, начавшаяся с такого же внезапного телефонного звонка, и мне стало совсем скверно. Стало совершенно очевидно, что ничего хорошего, кроме плохого, из этой истории не выйдет, и лучше всего перезвонить матери Толи и сказать... а куда звонить-то? Старые записные книжки я давно выбросил, а в новых номера Горшкова нет и быть не может.

"Нет, нет, нет, - выстукивал дождь, - не может быть, не быть, не быть".

Опаздывать всегда нехорошо, но опоздание в морг можно слегка оправдать тем обстоятельством, что покойник никуда уже не торопится и не обидится, если мы задержимся. Вместо двенадцати я приехал к часу дня: отчасти по независящим от меня обстоятельствам наподобие транспортных пробок в центре города, отчасти руководимый тайным и подсознательным желанием разминуться с печальной церемонией и избежать поездки на кладбище. Но мне не повезло: я попал на середину отпевания и вынужден был дождаться окончания обряда. Вокруг гроба стояло человек десять совершенно незнакомых мне лиц, причем крепкий запах спиртного, доносившийся от них, перекрывал даже другой, еще более отталкивающий запашок, ощущавшийся несмотря на все старания работников морга. Я смог распознать только мать усопшего, что, впрочем, было несложно: она была единственной женщиной в помещении и непрерывно утирала слезы. Самого Толика я не узнал: в гробу лежал лысый мужчина с распухшим старым лицом, в котором ничего не осталось от того золотоволосого парня, протягивавшего мне когда-то коробку конфет. Скрещенные на груди руки напоминали клешни. Зато костюм, в котором бывшему однокурснику суждено было отправиться в последний путь, показался мне страшно знакомым.

Когда отпевание закончилось и все присутствующие, кроме меня, прикоснулись губами ко лбу покойного, меня осенило: да это точно такой же костюм, как я купил месяц назад, только не серый, а темно-синий.

- Сережа, - обратилась ко мне мать Толика и уткнулась лицом в грудь. Я пробормотал что-то утешительное.

- Видите, - повернулась несчастная женщина к прочим участникам прощальной церемонии, - это друг Толика по университету! Пришел проститься! А вы не верили, что он учился в университете! Ведь учился?

Я подтвердил, что учился, чувствуя себя под хмурыми взглядами мрачных подвыпивших мужиков участником какой-то ненужной трагикомедии. Но я сам согласился исполнить эту роль, и ее нужно было доиграть до конца. Я поехал со всеми на кладбище в Брюховичи, где бедного Толю закопали на самом дальнем и глухом участке, и вернулся со всеми на поминки.

Собственно, в поминках я не планировал участвовать, с меня хватило предыдущих частей похоронного действа; но когда наш микроавтобус затормозил у серого двухэтажного дома на серой неприглядной улочке в старом рабочем квартале города и все вышли, у меня не получилось незаметно исчезнуть. Мама Толи - как выяснилось, ее звали Ольга Матвеевна - в который раз вцепилась мне в рукав, и пришлось идти в где в полуподвальную - окна вровень с улицей - темноватую и запущенную квартирку, где какие-то добрые соседские души накрыли немудрящий стол.

Я помнил, что Толик прежде жил в хорошей квартире на ул. Драгоманова, прямо напротив нашей университетской научной библиотеки, но ни о чем спрашивать не стал - и так все понятно. Мне вообще не хотелось говорить, и на поминках я молчал и слушал. Оказалось, что несчастный Горшков, встреченный мною в последний раз в качестве собирателя бутылок, в последние годы сумел вскарабкаться на более высокую социальную ступеньку, устроившись в бригаду по отлову бродячих собак. Его коллеги по борьбе с нелегальной живностью и составили костяк печального застолья; кроме меня, из посторонних лиц присутствовали только две соседки, пожилые женщины с отпечатком вечной нищеты на лицах, и какой-то тихий алкоголик, быстро напившийся и упавший под стол. Впрочем, поминки, независимо от того, собрались за столом собаколовы или лорды, являют собой довольно однообразное зрелище. Тризна по Горшкову не стала исключением: собравшиеся, как водится, вспоминали высокие достоинства усопшего, воздавая ему ту запоздалую хвалу, которая соблазнила Тома Сойера имитировать собственную гибель. Пришлось выступить с коротким спичем и мне: я отдал дань студенческим годам Толи, искренне пожалев, что такой прекрасный рассвет завершился столь ранним и внезапным закатом.

- Ой, не говори! - подхватила несчастная мать. - Он такой был в юности... такой... как Есенин! А знаете, он ведь в последний месяц совсем пить бросил! Совсем!

- Знаем, - подтвердили коллеги. - Толян завязал.

- И вдруг! Господи, что на него нашло-то! Ни с того ни с сего! - запричитала не совсем понятно Ольга Матвеевна, но приставать с расспросами было неделикатно. Причину смерти Толи я узнал через полчаса, присоединившись к вышедшим перекурить сослуживцам покойного; и то, что я услышал, сильно меня удивило.

Я был уверен, что Горшков умер от цирроза печени или от отравления этиловым спиртом. Однако оказалось, что бывший однокурсник покончил с собой, запив бутылкой водки целую упаковку фенобарбитала. Судя по результатам вскрытия, смерть наступила в субботу после обеда, а мать обнаружила тело на диване лишь воскресенье вечером, вернувшись из деревни, куда она ездила на выходные к родственникам. При этом никакой записки Горшков не оставил, и никто из его сослуживцев так и не понял, что побудило его внезапно оборвать свою жизнь.

Возможно, это выглядит не совсем достойно, но с этого мгновения помимо банальных человеческих чувств, естественных на поминках - печали, жалости и т.д., я ощутил некое любопытство, довольно быстро переросшее в азарт исследователя. Будучи в некотором роде экспертом, я не на шутку заинтересовался суицидом бедного Толи.

- Так, говорите, он вел себя как обычно? - спросил я того Толиного сослуживца, который поведал мне печальную историю (каюсь, их имена и фамилии я не запомнил).

- Ну, не совсем, - ответил тот после паузы. - Он пить бросил... костюм купил...

- Вот, и мне костюм в глаза бросился, - не удержался я. - У меня такой же есть, только цвет другой.

- Дорогой костюм, небось?

- Да, две тысячи гривен, и то мне со скидкой продали.

- Да ты что? - изумился мой собеседник. - Выходит, он всю зарплату на костюм угрохал.

- Наверно, у него кто-то появился, - предположил я, вспомнив причины собственных неудавшихся шагов к вечности. - Женщина, в смысле.

- Нет, не было у него бабы, - помотал головой мой визави, кряжистый рябой мужик неопределенного возраста. - Толян был не по этой части.

Его слова подтвердили другие сослуживцы, и романтическую версию - он полюбил, решил завязать, начать новую жизнь и даже купил новый костюм, но она отвергла, уехала... умерла, и он понял, что жить не стоит - пришлось отставить в сторону.

- Так зачем тогда он костюм купил? - наивно спросил я.

- Хрен его знает. Но не ради бабы точно.

Народ докурил и вернулся в квартиру. Я последовал за народом, дав себе слово, когда все разойдутся, расспросить бедную мать поподробнее. Долго ждать не пришлось: как только вся водка была допита, печальный ритуал завершился, и сослуживцы Анатолия покинули осиротевший дом. Тихого алкоголика, упавшего под стол, с моей помощью переложили на диван, где он продолжил свой нездоровый сон. Соседки, помогавшие прибраться убитой горем Ольге Матвеевне, но я прямо сказал, что хочу еще поговорить о Толе и повспоминать его.

И действительно, с добрый час мы вспоминали далекое студенческое прошлое, и не только Ольга Матвеевна плакала, но и я прослезился.

- Сколько раз я ему говорила: женись! Женись, а то я умру и что? А вышло, что я его пережила, - мать снова заплакала, и я уже пожалел, что затеял расспросы, - утирала глаза бедная женщина застиранным носовым платком.

- Вы точно уверены, что у него никого не было?

- Точно, Сережа. Ох, как я жалею, что отговорила его тогда на Наташе жениться!

Наташей, как оказалось, звали разведенную и воспитывающую двоих детей продавщицу, с которой Толя хотел сочетаться браком лет так 15 назад. Пока Ольга Матвеевна рассказывала мне эту историю, я украдкой осматривался вокруг, но не увидел ничего, кроме бедности и запустения. Ободранные обои в подтеках воды, старая разношерстная мебель, давно не мытые окна, пропускающие скудный уличный свет, сырость и запах какого-то тления. Неудивительно, что Толя покончил с жизнью именно здесь - уж больно подходящая обстановка, но вот зачем?

- Как вы думаете, Ольга Матвеевна, почему Толя наложил на себя руки? - прямо спросил я, когда история неудавшегося брака на Наташе наконец закончилась.

- Не знаю, Сереженька, - всхлипнула мать Толи. - Сама об этом всю неделю думаю, ничего не понимаю. Врачи сказали, что он был совершенно здоров, даже печень ничего.. жить можно.

- Может, у него были проблемы?

- Проблема у него была одна - водка, но ведь он бросил... Не знаю! И так меня это мучает...

- И меня, - признался я, не открывая, однако, подлинную причину. - Скажите, его поведение как-то менялось в последние месяцы?

- Да, он новую жизнь хотел начать... Так и говорил: "Мама, мы начнем новую жизнь! Я еще не такой старый, все еще можно поправить". Ох... Толя, Толя, что ты натворил!

Несчастную женщину затрясло от рыданий, и я понял, что пора закругляться. По просьбе Ольги Матвеевны я накапал ей корвалола в чашку с кипяченой водой. Острый запах лекарства пробудил еще одну мысль и заставил задать последний вопрос:

- Ольга Матвеевна, а фенобарбитал вам выписали или Толе?

- Нет, я снотворное не пью, а он вообще к врачам не ходил.

- Сережа! - окликнула меня она уже в дверях. - Пожалуйста, заходи еще... если получится.

Я пообещал придти снова и с неимоверным облегчением вышел на улицу.

Только что прошел очередной дождь, и воздух был влажен и свеж. Улица казалась вымершей: я встретил всего двух прохожих. Безлюдье, тишина, кроткая печаль раннего вечера как никогда располагали к воспоминаниям и мыслям о бренности всего живого, но сейчас меня занимало иное. Увидев аптечную вывеску, я толкнул дверь.

- Добрый вечер. Мне упаковку фенобарбитала, - обратился я к провизору - пожилой женщине в белом халате.

- Рецепт давайте, - ответила та.

Так я и думал.

- Э... А без рецепта?

- Вы что, смеетесь? Это же наркотик!

Этот простенький эксперимент по дороге домой я провел еще в двух аптеках - и с тем же результатом. Результат навел на мысль, что странное самоубийство Толи еще загадочнее, чем показалось мне с самого начала.

***

Удачливые - и неудачливые - самоубийцы образуют странное братство. Последовавшие за похоронами Анатолия три дня я потратил на упорные размышления о случившемся, хотя эта смерть, по большому счету, не имела ко мне никакого отношения, и умри он по иной причине, я выбросил бы печальное событие из головы. Потом одиночество и хождение мыслей по кругу несколько утомили меня, я позвонил Кнежевичу и пригласил его на обед. Кнежевич явился в белых брюках, трезвый и несколько хмурый, точно догадывавшийся, какой мрачный разговор его ожидает.

- В субботу я был на похоронах Горшкова. Ты его не знаешь, это мой бывший однокурсник...

- Почему не знаю? - пожал плечами Кнежевич. - По-моему, ты нас и познакомил. Толян, да?

- Да, - удивился я, - только я вас не знакомил.

- Он еще спился и продал квартиру... Или его у нее отобрали за долги. Точно, об этом писали в газетах. Первый случай выселения злостных неплательщиков по суду... что-то такое. В общем, из стоимости квартиры вычли долги, дали ему на руки разницу и выставили на улицу.

- Вот этого не знал.

- Да, - кивнул Олег, - я его встретил возле "Жоржа" и еще спросил, как он себя чувствует в качестве героя дня... Ну и выпили, конечно.

- Он купил другую квартиру.

- Да нифига он не покупал, просрал деньги и снимал какую-то нору.

- А ты мне ничего не рассказывал. Если б я знал, что вы знакомы, я б позвал тебя на похороны. Я еще думал позвонить...

- Не знаю, пошел бы я. А от чего он? Цирроз?

- То-то и оно, от чего! - настал долгожданный момент. - По официальной версии имело место самоубийство, - тут я пересказал Кнежевичу услышанное на поминках. - Но я убежден, что это не...

- Не закрытый, а открытый перелом, - перебил меня Кнежевич. - Хочешь сказать, что его шлепнули? Да ну, кому он нужен? У него ж ничего не было, даже квартиры.

- Ок, я изложу тебе свои соображения, а ты покритикуй. Это будет полезно.

- Так ты меня за этим позвал? Чтоб я обед отработал?

- Не перетрудишься. Сиди и слушай.

- Давай тогда коньяку. Я знаю, у тебя есть, студенты дарят, а ты не пьешь.

- А это не отразится на твоих умственных способностях? - пошутил я и достал из шкафчика бутылку. - Ладно, знай мою щедрость...

После обеда и двух рюмок коньяка Кнежевич, по собственному признанию, созрел для анализа моего бреда, и я приступил к волнующему меня вопросу.

- Итак, я насчитал как минимум три пункта, начисто опровергающих версию самоубийства.

Первый - это костюм в полоску стоимостью в две тысячи гривен, то есть всю месячную зарплату покойного. Я точно знаю цену и даже знаю, где он его купил, т.к. примерно в то же время купил аналогичный, только другого цвета. Зачем человеку, который задумал покончить с собой, новый дорогой костюм? Я еще не очень понимаю, зачем он вообще ему был нужен, но в депрессии новых вещей не покупают, однозначно.

Второй пункт - фенобарбитал. Горшков зачем-то травится препаратом, которое не продают без рецепта, хотя в любой аптеке полно безрецептурных и более дешевых средств. Конечно, фенобарбитал можно выклянчить и без рецепта, если знать провизора, переплатить и т.д., но зачем ему вообще эта бодяга? И наоборот: логично, что убийца воспользовался теми таблетками, которые были под рукой.

И третье, самое важное: способ самоубийства. Отравление лекарствами - типично "женский" способ суицида, мужчинам он приходит в голову крайне редко. Я тут в некотором роде эксперт, так вот, мне пришло в голову вскрыть вены, повесится, выпрыгнуть из окна, даже уксус выпить - но не таблетки, хотя их полон дом. Конечно, всегда есть некое количество мужчин-самоубийц, выбирающих отравление снотворным, но оно ничтожно мало. Зато очень легко подмешать растолченные таблетки в спиртное - и вуаля.

Я уже не говорю о том, что никто в последнее время не замечал в поведении Горшкова никаких странностей - если не считать странностью попытку бросить пить; он не был в подавленном состоянии и не имел никаких видимых причин сводить счеты с жизнью. Уф, вроде все пока. Что скажешь?

Кнежевич посмотрел на меня длинным задумчивым взглядом.

- Скажу, что ты правильно не пошел в юристы.

- Обоснуй.

- Нет, в совокупности твои доводы некоторое впечатление производят, но как версия - не тянет. Твое слабое место в том, что ты примеряешь к Горшкову поведение нормального здорового человека, а ведь хронический алкаш - не здоров и не слишком нормален. У них свое мироощущение и поведение. Вот тот же костюм. Это ты покупаешь костюмы в магазинах за полную стоимость. А он скорее всего купил за пол-, треть или даже четверть цены у такого же алкаша, у которого "трубы горели", и купил не по необходимости, а из жалости, так как прекрасно понимал состояние собрата по разуму.

- Это твои фантазии...

- А у тебя что, кроме фантазий? Тот же фенобарбитал врач мог выписать его мамаше или ему самому...

- Нет, Олег, им ничего не выписывали, я знаю точно.

- Ну, значит, соседке выписали... В общем, ты бы сперва выяснил, Шерлок Холмс, а потом теории строил. Самый убедительный у тебя, конечно, третий пункт, но это тоже не доказательство. Один из ста мужчин-самоубийц выбирает таблетки, почему Толян не мог быть этим одним? А для убийцы это как раз невыгодный способ, ведь если он принес бутылку со снотворным в водке, то должен был и выпить вместе с жертвой, нет? Или он пришел, отдал бутылку и ушел? И к чему такие сложности, не проще ли было принести этилового спирта? Тогда точно никаких вопросов не возникло бы - не он первый, увы, и не он последний.

- А с чего ты взял, что фенобарбитал обязательно был в водке?

- Ты и сказал пять минут назад.

- Но это ж только один из вариантов! Могло быть и так: убийца сначала напоил Толяна, а потом во что-то добавил фенобарбитал... да хоть в стакан с кипяченой водой. Или в сок...

- А могло быть и так: Толян месяц держался и верил, что сможет соскочить с бутылки, а потом сорвался, напился и понял, что никогда не сможет завязать, что он конченый алкаш. На нерве он решил поставить точку и, поскольку первое, что бросилось в глаза, были таблетки, нажрался их. Может, он и умирать-то не хотел, так, перед собой разыгрывал спектакль, но спьяну не сообразил, чем все закончится. Может, даже думал, что просто проспится, и все. Чем не версия? И заметь, в тысячу раз более вероятная, чем твои фантазии. Пьяный суицид.

- То-то б обрадовался убийца, услышь твои рассуждения. Для такого вывода все и затевалось. Только вот откуда таблеточки взялись - непонятно.

- Какой убийца? Кому была выгодна его смерть? Да еще так тщательно срежиссированная? Нет, ты, конечно, можешь сказать, что он был внебрачный сын арабского шейха и должен был унаследовать миллионы, или что у него хранилась карта сокровищ Чингисхана, зарытых в разных местах Азии, но ты ж вроде не пьешь.

Я призадумался.

- Твоя версия построена на таком же количестве допущений, как и моя, просто выглядит привычнее и потому реалистичнее.

- Нет, моя не выглядит, она и впрямь более реалистична. В ней меньше белых пятен, и все логично. Не знаю, Серег, почему тебе так хочется думать, что Горшка убили.

- Скажи еще, что я от скуки дурью маюсь. Не знаю, почему, но я убежден, что мы имеем дело с убийством. У меня пока не хватает аргументов, согласен. Но на чем-то же эта внутренняя уверенность основывается?

- Ну а я убежден, что он по пьяни нажрался таблеток. Мое убеждение против твоей внутренней уверенности - так и будем ходить по кругу.

- Может, это у меня действительно неосознанное желание посмертно оправдать Толяна? Потому что твоя версия совсем печальная. Спился и наложил на себя руки по пьяному делу.

- А каким образом твоя версия его посмертно обеляет в глазах общественности?

- Если человека убирают таким хитроумным способом, значит, он был опасен.

- Гм, много знал? О чем?

- Мало ли... Может, свидетелем был? Что-то не то увидел? Скажешь, совсем невероятно?

- Да нет, вероятно... Но в таком случае не проще ли было проломить ему голову, когда он бухой домой возвращался? Ведь твой гипотетический убийца должен был войти в доверие, незаметно придти, аккуратно накормить его фенобарбиталом и незаметно уйти - слишком много этапов, на каждом из которых вероятна осечка. А если бы его мать вернулась из деревни не в воскресенье, а в субботу?

- Кто знает, может, это была не первая попытка.

- Опять фантазии. Короче, я стою на своем: самоубийство в состоянии алкогольного опьянения, а ты фантазер.

Некоторое время мы так бесплодно пререкались, попивая коньяк, пока не пришли к логическому выводу, что для любой версии информации пока недостаточно. Получить ее можно было только из одного источника, и я вновь отправился на тихую улочку в бедную полуподвальную квартиру.

Ольга Матвеевна восприняла мой визит как должное, ничуть не удивившись. В ее запущенной квартирке, насколько я мог судить, ничего не переменилось. Даже запах стоял тот же. Мне показалось, что старушка была немного подшофе, но, учитывая ее потерю, обвинять ее язык не поворачивался. Мы с час посидели и поговорили втроем, без посторонних, а потом пришла соседка.

Содержание нашей беседы свелось к следующему. Причины самоубийства сына по-прежнему оставались загадкой для бедной женщины: никаких потрясений в последние месяцы он не испытывал, никакие новые люди, в том числе женщины, вокруг не появлялись, ни с кем он не ссорился и долгов не имел (во всяком случае, никто к ней с претензиями не обращался). Квартира, в которой они проживают, им не принадлежит, они ее снимают по дешевке у "сына ее школьной подруги" (отмечу, что здесь я, как мне кажется, очень ловко и уместно вручил Ольге Матвеевне триста гривен). В общем, все работало против моей версии, кроме упоминания о каких-то упорных планах Толи "начать новую жизнь" - и исчезновения его мобильного телефона, причем Ольга Матвеевна так и не смогла вспомнить, когда именно он исчез. Возможно, уже в воскресенье вечером, когда она, подзагоревшая и отдохнувшая, открывала своим ключом дверь, за которой ее ждал мертвый сын, мобильника в квартире уже не было.

Едва мы выяснили это обстоятельство, пришла соседка - рыхлая опустившаяся особа неопределенного возраста. Единственная полезная информация, которую я сумел из нее добыть - это то, что ни в субботу, ни в воскресенье к Горшковым вроде бы никто не приходил. Цена этому "вроде бы", впрочем, была невелика. Пора было уходить. Напоследок я попросил у Ольги Матвеевны какую-нибудь вещицу в память о Толе.

- Что я ж вам подарю... одежда ж его вам не нужна... штопор разве...

- Ты ручку подари, - кивнула соседка на лежавшую на холодильнике шариковую ручку. - Это ж его?

- Его. Хотите?

- Давайте.

Я сунул ручку в карман пиджака, обнял на прощание Ольгу Матвеевну и покинул скорбный дом.

Мое доморощенное "следствие" - если это можно было назвать следствием - явно забуксовало. Настоящий следователь, конечно, продолжил бы расспросы, точнее, допросы, вызывая в кабинет сотрудников и знакомых Толика, но я-то был такой возможности лишен. Я даже заключение патологоанатома не видел, равно как и протокол осмотра места события, несомненно, составленный милицией; и все зацепки, какие могли быть в этих документах, проплыли мимо. Все, что мне оставалось, это имитировать Шерлока Холмса, пытаясь вычислить убийцу "на кончике пера" дедуктивным способом.

***

Убийство, замаскированное под самоубийство - своего рода высший пилотаж в деле уничтожения себе подобных. Оно требует тщательной подготовки и серьезного мотива. Это вам не банальная бытовуха, когда зять по пьяни рубит тестя в капусту топором. Так что ревность, ненависть, зависть и прочие шекспировские аффекты можно отодвинуть на второй план, и наоборот, присмотреться к возможным причинам хладнокровной ликвидации жертвы.

Таковых не слишком много: а) деньги в виде бизнеса, наследства и т.д.; б) большие деньги в виде того же бизнеса; в) политика, т.е. власть; г) устранение свидетеля, соучастника, носителя информации ("он слишком много знал"). Немного поколебавшись, я отбросил расчетливую месть "монте-кристовского" типа. То есть теоретически возможно, но практическая вероятность стремится к нулю - и, кстати, граф Монте-Кристо никого не травил.

Из всех причин наиболее вероятным мне показался последний пункт, т.к. о деньгах или политике говорить не приходилось. Что-то такое узнал Толян, что-то случайно увидел, что- то, что, может, и сам не понял до конца - и его аккуратно прибрали. Вопрос - что. И почему убийцам было так важно, чтобы смерть его ни в коем случае не выглядела убийством?

Может, потому, что убийство, даже замаскированное под пьяную драку, могло привлечь к чему-то внимание? Совершенно некстати я вспомнил историю жизни и смерти Кристофера Марло и грустно улыбнулся. Толя - агент спецслужб, не больше и не меньше, ага. Но в любом случае в его жизни, вроде такой простой и примитивной, должен был быть второй пласт, скрытый от всех. Должны были быть какие-то действия, о которых никто из близких не знал, и какие-то люди, с которыми он никого не знакомил. И косвенное подтверждение тому есть: слова Толика о близкой новой жизни, отказ от спиртного и все тот же костюм.

Он хотел начать какую-то новую жизни, без спиртного и в новом костюме. Если женщины и вообще сантименты тут не при чем, то что могло стоять за этими надеждами? Самое простое начало новой жизни - новая работа. И костюм был куплен для представительских целей. Но на какую должность, требующую делового вида, мог рассчитывать пусть бывший алкоголик в возрасте за сорок, с двумя курсами филологического факультета, работавший собаколовом?

В три часа ночи, под раскаты грома и в блеске молний, меня осенило: ну конечно же, как я не догадался сразу! Паззл сложился мгновенно, и я, взволнованный, вскочил с кровати и принялся расхаживать по комнате. Разумеется, Толя впутался в ту единственную авантюру, в которую его и могли впутать, а должность его называлась

зиц-председатель Фунт.

Затем, переходя от предположений к фантазиям, я набросал следующую картину развития событий. Итак, где-то, скорее всего в питейном заведении, лица, ищущие фиктивного директора некоей фирмы, обратили внимание на Толяна, приманили его, подпоили и выяснили, что он вполне подходит для их целей. Обработать бедного Горшкова было несложно даже в юности, когда он практически не пил, что уж говорить об алкоголике со сниженной критической способностью. Толе посулили золотые горы и уговорили хранить все в строжайшей тайне; Толя повелся, обрадовался и поверил в небо в алмазах. При этом, насколько я знал Толика, одними деньгами эти лица ничего бы не добились, здесь нужно было учитывать человеческий фактор, и готов спорить на тот самый костюм - собственный - что решающую роль сыграло уважительное отношение, от которого Толик успел отвыкнуть. В общем, все как в песенке из любимого фильма нашего детства: "На дурака не нужен нож, ему немного подпоешь..." М-да.

Этот же человеческий фактор, или психологический, несомненно, и погубил бедного Толю. Подписывая бумаги и, вероятно, с кем-то общаясь в роли "директора" в строгом костюме (и костюм ему купили, не сам он его покупал!), он постепенно проникался ощущением собственной значимости и в конце концов снова поверил в себя - до такой степени, что решил завязать с алкоголем и начать новую жизнь. Что он подразумевал под ней, не совсем понятно, но не исключено, что это было как-то связано с его ролью зиц-председателя и что эти планы решительно не понравились организаторам авантюры. И некто, пришедший с дружеским визитом, отправил Толю в мир иной. Гм, а может, он заработанные деньги потребовал? Может, ему их на руки не давали, а переводили "на счет", под предлогом, что он их тут же пропьет или у него пьяного отнимут? И он решил продемонстрировать свою трезвость и потребовал расчет.

Ох, бедный Толя, бедный Толя. Субботний гость напоил тебя соком или чаем с фенбарбиталом, а потом влил в горло бутылку водки, дождался смертельной комы, забрал мобильный и растворился в вечерних сумерках. Примерно так умертивили Мэрилин Монро, которая, возможно, тоже что-то знала. И тайна ее смерти до сих пор не раскрыта.

Ну, забирать мобильный - это скорее перестраховка, потому что у оператора можно затребовать месячную распечатку входящих и исходящих: по каким номерам звонил Толя и кто звонил ему, и сам мобильный для этого не нужен. Достаточно знать его номер... Хотя, если эти люди, а точнее убийцы и подонки, были настолько хитры, чтобы так ловко замаскировать свое преступление, они, несомненно, общались с Толей с каких-то левых трубок, зарегистрированных на, условно говоря, "бабу Дусю". Но это все же нить, за которую можно потянуть... Явиться в офис сотового оператора, представиться родственником, уговорить представить распечатку... или маму Толи привести, ей-то, наверно, обязаны подать всю информацию. А потом...

... А потом эти же люди, убийцы и подонки, начнут охоту за мной, а я даже не Джеки Чан.

Этот простой вывод из сложных размышлений поселил в моем сердце новую грусть: как никогда я жалел о том, что при всех своих познаниях в области западноевропейской литературы, двух диссертациях и, смею думать, развитом интеллекте я, в сущности, рядовая галушка, способная навести страх разве что на студента-прогульщика, и то не каждого. У меня нет никаких рычагов, никаких инструментов влияния - ни денег, ни связей, ни известности. По гамбургскому счету, я - тот же Толян в плане защищенности, разве что не пью. Одинокий холостяк, имеющий, конечно, дальнюю родню, но редко с ней общающийся - идеальная жертва, идеальная мишень в обществе, за внешними почти цивилизованными формами которого скрывается чисто африканские порядки. Да, да, просмотрите еще раз в Инете дело депутата Лозинского и скажите, что я не прав. Исчезни я, как звук печальный волны, плеснувшей в берег дальний - кто почешется, кто кинется меня искать? Друзья разве что, да и то не сразу.

За окнами совсем посветлело. Начинался новый день, не особо радостный после бессонной ночи и заполнивших ее дум. Легко судить таких, как покойный Толя, за неправильный выбор, но кто поручится, что мой выбор так уж верен? Он ничего не добился, а чего добился я? У меня есть чем заплатить за квартиру (унаследованную, не заработанную!), я могу изредка покупать новые костюмы и фрукты зимой, но даже нормальную машину, а не "капсулу смерти" я не могу себе позволить. Впрочем, все это ерунда по сравнению с беззащитностью, с сознанием того, как мало можно добиться по закону, если у тебя нет блата, "мохнатой лапы" или влиятельной родни. Правда, я занимаюсь любимым делом, это огромное преимущество. Но Толя, в свободные от ловли бродячих тузиков часы, тоже занимался любимым делом.

Взгляд мой упал на предмет, лежавший на столике рядом с часами. Я не сразу вспомнил, чья это ручка, а вспомнив, взял в руки со вздохом. Вот и все, что осталось от румяного парня, мечтавшего когда-то, как все, и радовавшегося жизни. Копеечная шариковая ручка, да еще и пошлого темно-розового цвета. Если б не знал, подумал, что женская. А она не женская, она, судя по всему, фирменная: на боку логотип, правда, немного стершийся...

Я подошел к окну, раздвинул шторы и в ясном свете утра прочел: "Импекс". Если это название фирмы, то, возможно, ее и "возглавлял" бедный Толя. Как бы это выяснить?

Единственным человеком, способным помочь, был Кнежевич, но, памятуя его скепсис, я не хотел к нему обращаться. Точнее, пока не хотел, приберегая Олега на самый крайний случай. Потирая воспаленные от бессонницы глаза, я включил компьютер.

"Импексов" в Сети оказалось видимо-невидимо, и чего только они не продавали - от стройматериалов до молочных продуктов. Тогда я усложнил поиск и вбил в поисковое окно "Импекс" Горшков. И украинский "Яндекс" в первой же ссылке выдал некое ООО "Импекс", зарегистрированное в соседней Тернопольской области. Дрожащим пальцем я нажал на ссылку, не веря своим глазам: неужели ларчик открывался настолько просто? И хотя открывшееся окно оказалось обычным бизнес-каталогом, главное я там прочел: ООО "Импекс", адрес такой-то, импорт-экспорт продукции, генеральный директор - Горшков Анатолий Сергеевич.

И я чуть было не взял назад свое мнение об убийцах Толи как о лицах чрезвычайно хитрых - ну на фига они засветили эту информацию в Сети? - но сообразил, что им не от кого было прятаться. Никто из Толиного окружения и близко не подходил к компьютеру, а мое появление стало тем самым одним шансом из миллиона, на который никто в здравом уме не рассчитывает.

В общем, я мог собой гордиться, и мистер Холмс, возможно, с уважением пожал бы мне руку. Оставалось решить, что делать с раскрытым - практически раскрытым - мной преступлением.

Вариантов было не так много: или пойти в милицию, или не пойти. Гм, а кого я знаю в милиции? Никого. Кнежевич кого-то знает. Допустим, приду, не с улицы, через него. Допустим, даже вникнут и заведут дело - в мире много чудесного. И что? Откупятся убийцы, как пить дать откупятся, и на том все закончится. И хорошо, если до меня каким-то образом не доберутся. И я не буду мстить за Толю, как Эдмон Дантес за оторванные годы, потому что я, во-первых, не граф Монте-Кристо, а во-вторых, кто мне Толик, так, по-честному?

Эх, что с нами делают годы. В двадцать лет я б взвился орлом и ринулся в бой, а сейчас у меня начинает болеть голова и я, скорее всего, отключу телефон, выключу компьютер, снова заслоню шторы и попробую уснуть.

Спал я плохо, но все же проснулся освеженным. И только включил оба телефона, как позвонил Кнежевич, предложивший мне посидеть где-нибудь за пивом. И в маленьком кафе на отрытом воздухе за банками "Оболони" я излил лучшему другу душу и спросил ненужного совета.

- Да, можно, конечно... а смысл?

- Хотя бы смыть с Толяна клеймо самоубийцы.

- Да какое там клеймо, кого это теперь заботит.

- Маму его.

- Мама, боюсь, скоро последует за ним. Главное - чтоб с тобой ничего не случилось. Короче, считай, что ты разгадывал сложную головоломку и разгадал. Снимаю шляпу.

- Больше не будешь спорить?

- Нет.

Тем и закончилась эта детективная история. Через два дня я вышел на работу, надвигался новый учебный год, и постепенно все потускнело, затерлось, но до сих пор под шум дождя я иногда вспоминаю тот август.

Не нравится такая развязка? Мне тоже. Но ничего не поделаешь. Если я когда-нибудь, на пенсии начну писать детективные романы, финал, обещаю, будет совсем-совсем иным.

Август 2009 - 18 апреля 2011

Комментарии: 9, последний от 07/07/2015. © Copyright Шерман Елена Михайловна Размещен: 06/04/2014, изменен: 05/07/2014. 40k. Статистика. Сборник рассказов: Проза Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Детективная история, случившаяся дождливым летом 2009 года.

Шерман Елена Михайловна : другие произведения.

Костюм в полоску. Из цикла "Истории Сергея Рыжова"