Он никогда не видел такой красивой женщины. Скользнув по его картинам мимолетным взглядом на ходу, она видимо заинтересовалась, остановилась и начала приглядываться к ним повнимательней. И все то время, что она разглядывала его картины, он исподтишка рассматривал ее - и любовался. 'Было б непросто нарисовать ее портрет, -- суммировал он свои наблюдения чисто профессиональным замечанием, -- черты лица правильные и краски нежные, но выражение очень изменчиво, трудно ухватить'. В самом деле, за несколько минут, пока прекрасная незнакомка рассматривала его творения, по лицу ее едва уловимо успели проскользнуть недоумение, удивление, мечтательность, вдохновение, задумчивость и легчайшая ирония - словом, целая гамма чувств.
-- Вы романтик? - вдруг спросила она, переведя взгляд с картин на их автора.
Он отчего-то удивился вопросу и ответил, чуть замешкавшись:
-- Да. А как вы догадались?
-- По сюжетам картин и по краскам, -- охотно ответила незнакомка. - Вы рисуете прекрасных животных, замки, облака, цветы, рыцарей и дев с кувшинами в руках, и все это розовое, сиреневое, золотистое и бледно-зеленое. А к какой школе романтиков вы принадлежите?
-- К самым чистым романтикам, -- улыбаясь, ответил он.
-- Тогда у вас, наверно, не слишком много покупателей, -- в глазах незнакомки блеснул огонек, тут же сменившийся туманом легкого огорчения. - Увы, в мире осталось очень мало романтиков.
-- Это правда, -- развел он руками. - Но картины мои покупают, не думайте...
-- Я вам верю, потому что сама хочу купить у вас картину. Вот эту, где рыцарь кормит птиц.
Обычно при словах 'я хочу купить вашу картину' у него начинало радостно стучать сердце, но сейчас он испытывал другое и не слишком приятное чувство. Он рассчитывал продать картину с рыцарем за 150 долларов как минимум, а если удастся, то и за 200 с лишним. Дорогая одежда и холеный вид прекрасной незнакомки явственно свидетельствовали, что деньги у нее есть, а манеры, изменчивость взгляда и словно разлитое вокруг нее в воздухе, как едва уловимый аромат духов, обаяние подлинной женственности служили порукой, что торговаться она не станет. И его на миг охватило колебание: какую цену назвать? Незнакомка поняла его молчание иначе:
-- Вы любите эту картину, и вам жаль с ней расставаться? Да? Я угадала? Тогда я куплю другую, ничего страшного.
-- Нет, нет, я не люблю эту картину... То есть я их все люблю, дело не в этом. Она стоит 150 долларов, -- сказал он с едва уловимым вздохом ('Никогда ты не научишься зарабатывать деньги!').
-- Всего-то? Вы себя недооцениваете, -- весело сказала незнакомка. 'Это точно', -- мысленно согласился он. Она достала из темно-коричневой кожаной сумочки такого же цвета и качества бумажник. - Я дам вам эту сумму в гривнах, ничего?
-- Ничего, -- отозвался он, снимая картину с места, и перевязывая ее шпагатом. - Вот, -- протянул он свое творение прекрасной покупательнице, -- донесете?
-- А я не сама, -- она оглянулась, и к ним подошел квадратный молодой человек в черных очках. - Денис, донесете картину до машины?
-- Нет разговоров, -- квадратный молодой человек быстро взял, почти вырвал изображение рыцаря-альтруиста из рук художника и бодро пошагал к припаркованному неподалеку 'мерседесу'.
-- Надеюсь, моя картина вам долго не разонравится, -- сказал он на прощание, пряча деньги.
-- Я купила ее в подарок, -- очаровательно улыбнулась незнакомка и исчезла.
В тот день до самой ночи он так и не смог привести в порядок свои эмоции. То он восхищался и вновь любовался, красотой обаятельной женщины, закрыв глаза и вызвав ее облик, то сердился, что продал картину по минимальной цене, когда мог взять за нее и триста долларов, то мысленно рисовал ее тонкое лицо, гладко зачесанные смоляные волосы, большие глаза с четким узором на яркой голубовато-серой радужке, белые холеные руки, ее светлый льняной костюмчик с перламутровыми пуговицами, темно-коричневую сумочку. Он был почти обижен, что она купила картину не для себя, а в подарок: неужели считает, что его картины недостойны ее? - и тут же называл подобные мысли ребячеством. В конце концов, ворочаясь под утро на своем неудобном ложе, он сказал себе 'Забудь о ней, приятель, забудь о ней навсегда. Она ездит на 'мерседесе' с охранником и для нее 150 баксов - не деньги, а ты - нищий художник, приехавший в Киев из Судака, не имеющий даже постоянного жилья и за три года добившийся одного - права продавать свои картины на Андреевском спуске' -- и уснул.
Несколько дней он тщательно пытался забыть незнакомку, и несомненно, добился бы полного успеха, если бы в один прекрасный летний день она сама не встала перед ним, еще более прекрасная и юная, чем в прошлый раз. Он даже замер, увидев ее, тем более, что появилась она не в самый выгодный для него момент: когда он, съев бутерброд с колбасой, вытирал лоснящийся рот тыльной стороной ладони. С ней снова был квадратный охранник.
-- Вы меня узнаете? - спросила она, и он молча закивал головой. - Вы знаете, за те несколько дней, что ваш рыцарь пробыл у меня, я так к нему привыкла, что еле смогла расстаться с ним, -- на миг она скорчила жалобную гримаску, забавно наморщив лоб и опустив уголки рта. - У ваших картин добрая аура, -- лицо ее стало серьезным, сосредоточенным, -- и я хочу что-то купить для себя.
-- Да? Пожалуйста! Здесь почти все мои картины. Выбирайте, -- обрадовался он.
-- Мне нравится эта, -- указала незнакомка белой рукой на изображение девочки в огромной шляпе, пускающей по воде не кораблики, но маленькие замки, легкие и как бы воздушные, -- но не до конца. Мне нравится девочка, но не ее занятие.
-- Не понял.
-- Вы не находите, что если б она кормила маленького ручного дракона, было б веселее? Я знаю, это банальный сюжет, затасканный мировой живописью - дева и змей, дева и дракон, но вот на этой картине у вас рыцарь пьет пиво с очень смешным драконом...
-- Вы знаете, -- вдруг осенило его, -- я могу нарисовать все, что вы захотите, картину на любой сюжет - и за те же деньги. Можете придумать что угодно, я воплощу вашу фантазию на холсте.
Незнакомка посмотрела на него, задумчиво покачала головой - не то колеблясь, не то размышляя.
-- Хотите, я вам покажу мои наброски, эскизы, фотографии картин, которые уже проданы, может, это поможет вам определиться, -- он заговорил с излишним пылом, и она улыбнулась.
-- Можем просто встретиться и обсудить план картины, -- пробормотал он упавшим голосом. - Вы не подумайте ничего такого, я...
-- У вас есть телефон? - спросила незнакомка, беря в руки сумочку, на сей раз белую лаковую.
-- К сожалению. Но я могу позвонить вам...
-- Тогда вот что: давайте встретимся в эту пятницу в пять часов... на Институтской, возле Национального банка. Знаете, где это?
-- Разумеется. Но почему там?
-- Там живет одна моя приятельница. Тогда и поговорим о картинах и драконах.
-- Поговорим, -- обрадованно повторил он и проводил ее глазами.
Хотя ничего в интонациях и взгляде незнакомки не наводило на мысль о флирте, он готовился к этой встрече как к свиданию - сходил в четверг в парикмахерскую, с вечера отутюжил брюки, утром в пятницу надел новую футболку, тщательно выбрился и даже брызнул на шею остатками мужского дезодоранта. На Андреевский он решил не идти: приезжать с утра с картинами, постоять несколько часов, потом отвозить их в мастерскую, служившую и квартирой, и оттуда снова ехать в центр города не имело смысла. Да и накладно: обычно его подвозил до дому художник, живший в том же районе, за что он помогал ему в разных технических работах, но, конечно, так рано в пятницу он домой не поедет, придется брать такси, а это страшная сумма. Прекрасная дама могла бы назначить встречу и на более позднее время, но кто он ей, чтоб заботиться о его времени?
Без четверти пять он торчал у темно-серого здания Нацбанка, в сотый раз спрашивая себя, не стоило ли взять цветы. 'Это будет чисто деловое свидание, -- говорил он себе, и тут же возражал: -- но ведь свидание! И она мне нравится...' 'А ты ей? - возражал ехидный внутренний голос. - Думаешь, несчастный маляр, у тебя есть шанс?' 'Посмотрим!' - гордо отвечал он внутреннему голосу, отнюдь не чувствуя уверенности.
Она возникла неожиданно, и он уже не удивился, привык к ее внезапным появлениям из-под земли, как и подобает сказочной принцессе.
-- Здравствуйте, -- улыбнулась она. - Вы представляете, я только дома сообразила, что не знаю даже, как вас зовут. Иду на свидание - а с кем, не знаю. Знаю только, что вы художник и романтик, и все. Забавно, не правда ли?:
-- Меня зовут Олег... Олег Зубило, -- решился он произнести вслух свою нелюбимую фамилию.
-- А я Каролина, -- она протянула ему руку для рукопожатия, которую он тут же поцеловал. Он успел уловить, что ее кожа едва уловимо пахнет клубникой. - Это мое настоящее имя, не псевдоним.
-- Ваше настоящее имя - романтичка, то есть... -- он стушевался от неудачного неологизма, -- то есть..
-- То есть я такой же романтик, как вы, только женского пола, это вы хотели сказать?
Он кивнул.
-- Вы угадали. Давайте пойдем, посидим где-то, и один романтик расскажет другому замысел романтической картины.
По дороге в ближайшее кафе он заметил, что она без охранника и спросил ее об этом.
-- Да, избавиться от него было не так-то легко, -- вздохнула Каролина.
В кафе она заказала апельсиновый сок, который почти не пила, рассказывая ему сюжет картины:
-- Вы читали драму Блока 'Роза и крест'? Нет... Тогда прочтите, это вам многое прояснит в моем замысле. Она должна быть близка вам, там такое же мировоззрение, только более трагическое. Представьте - замок, старинный, со стенами, увитыми плющом, с башенками и узкими бойницами, окруженный прозрачными водами...
Он слушал ее, пытался вникнуть в ее слова и представить разворачиваемые перед ним образы, но чувствовал только одно: внезапную, отчаянную любовь. Пряди смоляных волос, сегодня свободно лежавших на плечах, то и дело падали ей на высокий белый лоб, она отводила их рукой. Из разбитого динамика доносилась какая-то вульгарная мелодия, за столиком напротив громко разговаривали грубыми голосами, а он сидел оглушенный, растерянный.
-- Да вы не слушаете меня? - вдруг спросила она, строго взглянув на него.
-- Нет... Да... Я, в принципе, все понял. Но чтобы картина получилась, я должен узнать о вас побольше.
-- Зачем? - лукаво улыбнулась Каролина. - Ведь это не портрет?
-- Все равно, это картина на заказ, с вашим сюжетом, в ней отражается ваша личность... -- 'Боже, какую чушь я несу!'
-- Ага, в ней отражается моя личность, о которой вы ничего не знаете! Да вы клеитесь, любезный, честное слово!
-- Да, -- решительно сказал он, -- вы мне очень нравитесь. Хотите - поговорим и об этом, хотите - смотрите на меня только как на художника.
-- Я подумаю, -- она встала. - Мое время истекло.
-- Как? Так быстро? Когда мы снова встретимся?
-- Это не так легко, -- начала было Каролина, но в конце концов согласилась встретиться с ним в картинной галерее, в три, в следующую субботу. Идея с картинной галереей принадлежала ему: девушек попроще он сразу приглашал в свою мастерскую попозировать, девушек поинтеллигентнее сперва вел в картинную галерею или в музей. Впрочем, тактика эта имела в своей основе самую низменную и банальную причину - нехватку денег на кафе, рестораны и прочие дорогостоящие увеселения.
В субботу по тому, как непринужденно чувствовала себя Каролина среди картин, по тонкости ее замечаний он понял, что его новая знакомая неплохо разбирается в живописи. Он даже спросил, не искусствовед ли она по образованию.
-- О нет, с чего вы взяли?
-- Вы так разбираетесь в картинах...
-- В детстве я часто болела и от скуки часами рассматривала альбомы репродукций, их было полно в доме... Отсюда мои некоторые познания в искусстве, но отсюда очень далеко до подлинного профессионализма. Я дилетант, а не эксперт.
-- Я тоже дилетант, я нигде не учился.
-- Тогда вы самородок, а не дилетант.
Он спросил Каролину, где она работает, и по тому, как помрачнело ее лицо, понял, что совершил ошибку.
-- Нигде. Я закончила иняз, но нигде не работаю. Я - птичка в золотой клетке, -- грустно и раздраженно сказала она и перевела разговор на другое.
Вскоре Олег узнал от Каролины, что она единственная дочь дипломатов, что большую часть детства она провела за границей, что учеба в инязе была последним светлым периодом в ее жизни, а потом она вышла замуж за человека старше себя, детей у них нет и не может быть - по его вине и что она, пожалуй, раскаивается в своем браке.
-- Мы совершенно разные люди, небо и земля. Мой мир - книги, картины, музыка, спектакли - совершенно ему чужд, его интересуют только деньги и власть, деньги и власть, о, как мне это надоело! Мне часто кажется, что ему все равно, я с ним рядом, или кто-то еще, на моем месте могла оказаться любая другая женщина, достаточно красивая, чтобы служить ему приличной вывеской! Ты спросишь (они уже были на 'ты') отчего я вышла за него замуж? Хорошо бы сказать, что он казался мне другим до свадьбы и я обманулась - но нет, у меня не было иллюзий. Истина в том, что я боюсь жизни. Я совершенно не приспособлена к ней, я не умею устраиваться, не умею добиваться своего... Ничего не умею, только мечтать и строить воздушные замки. Кто-то должен стоять между мною и этим жестоким миром, чтобы я могла нормально жить и дышать. Раньше это были мои родители, но теперь мой отец умер, мать болеет... Я больше, чем любой другой человек, боюсь остаться одна. Но в итоге я и не одна, и в то же время еще более одинока, чем когда бы то ни было.
Он плакал от ее слов и гладил ее густые, пушистые волосы. Он готов был часами слушать ее похожие на волшебные сказки рассказы о своем детстве. Она рассказывала об экзотическом латиноамериканском городе с огромными старинными соборами, где всегда прохладно, где водители не соблюдают правил дорожного движения и где гадалка-мулатка в зеленом платке, завязанном на бедрах, нагадала ей долгую жизнь, бесчисленные странствия и единственную любовь - в этом городе прошло ее детство. О европейских столицах, где прошли ее отрочество и ранняя юность, о том потрясении, которое принесло ей возвращение в свою страну в 1990 году, о попытках найти свое место в этой жизни, которая показалась ей такой непонятной и страшной. Отец из Москвы переехал в Киев, потом распался Союз, и все непонятное и страшное стало еще страшней и непонятней. 'Я знаю, что мы гости на Земле, но у меня это ощущение вечной странницы, всем чужой и нигде не имеющей пристанища, стало постоянным, каким-то фоном моего мироощущения', -- говорила она, а он пытался представить себе это ощущение и рассказывал о том, что испытал, когда переехал из южного ленивого Судака в Киев, как до этого дважды пытался поступить в Суриковское училище и не поступил.
Каролина с большим интересом слушала его рассказы о детстве в Судаке, о всегда веселой и чуть поддатой матери (отца он не помнил), о его сестре Галине, вышедшей замуж за грека Костю, веселого прохиндея, всю жизнь торговавшего чем попало. Костя уговаривал его ехать в Ялту, рисовать портреты курортников - 'А с местной кодлой я договорюсь, будь спокоен!' Она находила эту жизнь восхитительной - может, потому, что он, когда сознательно, когда бессознательно старался приукрасить ее. Кое о чем, впрочем, он ей не рассказывал. Например, как одно время собирал бутылки и ходил на рынок перед закрытием, когда половина торговцев уже ушла - подбирать валяющиеся на земле картофелины и, если повезет, другие овощи.
Они стали близки в октябре, под неумолчный плач осеннего дождя, а уже в начале декабря он понял, что не может без этой женщины, не похожей ни на кого, подбирающей под каждое платье свои духи, необычайно тонко чувствующей искусство и природу. Иногда он искал в ней недостатки, сознательно, страшась этой идеализации, порой переходящей в потребность поклонения - и не мог найти. С эстетической точки зрения все в ней было безупречно, от фигуры до движения, которым она брала чашку с чаем, а особенности ее характера, ее беспомощность, мечтательность, незнание жизни он не мог назвать недостатками - они были просто частью ее, частью бесконечного ряда ее достоинств. Когда ее долго не было - а паузы между свиданиями были значительны, ей было не так просто придумывать предлоги и отделываться от охранника -- он тосковал, не мог найти себе места. Однажды он не видел ее три недели, и это было невыносимо. Когда она пришла, он, вместо ласк, только что не осыпал ее упреками.
- Милый, я не могла уйти. Все эти праздники, рождественские приемы, благотворительные вечера - я вынуждена была ходить вместе с ним, улыбаться каким-то скучным людям, говорить какие-то банальности... Но я так больше не могу, - она села на продавленный стул и расплакалась. Он впервые видел ее слезы, испугался, что это он довел ее, и начал на коленях просить прощения.
- Ты не виноват, не извиняйся, - она вытерла платочком глаза и нос. - Виновата я, я давно должна порвать с такой жизнью, но мне не хватает мужества...
- Ты бы вышла за меня замуж? - быстро проговорил он, радуясь, что не успел встать с колен и оттого предложение получилось естественно-романтичным.
Она встала, подняла его с колен и обняла.
- Ты знаешь, я с тобой готова хоть на край света!
Он обнимал и целовал ее, переполненный счастьем. Все свои картины, все свои надежды и половину оставшихся лет он с легкостью отдал бы за то, чтобы открыто назвать эту женщину своей, и ему казалось, что очень скоро мечты станут явью.
- Ты разведешься, - говорил он ей, лежа в постели, - и мы поженимся. Если не захочешь жить здесь, поселимся у твоей матери. Я буду рисовать, а ты будешь помогать мне советами, ты ведь так тонко чувствуешь искусство... - - Ничего, проживем и без больших денег.
Она погладила рукой его лицо, словно успокаивая ребенка.
- Ты не учел одного: моего мужа. Ты не знаешь этого человека.
- Немудрено, что не знаю, ты не много о нем рассказывала.
- Я даже не представляю, что он сделает, скажи я ему, что хочу развестись.
- Неужели убьет?
- Не шути. Это собственник, хозяин. Дело не в любви и ревности, я для него вещь, которую так просто не отдадут другому. А у него большие возможности, очень большие, и очень упорный характер.
- Хочешь, я поговорю с ним?
- И думать не смей! Я сама что-нибудь придумаю.
- Когда?
- Скоро. Подожди немного.
В начале весны у Каролины 'выкристаллизировался', как она говорила, следующий план.
- В Киеве нам все равно жизни не будет, ехать в Судак - бессмысленно, что ты там будешь делать? Единственная возможность - уехать за границу. У меня есть подруга в Германии, я ей позвонила, и она согласилась прислать два приглашения - мне и тебе. У меня есть несколько тысяч долларов, на первое время этого хватит. Ты талантливый, твои картины будут иметь успех, а я стану твоим агентом, я в совершенстве знаю немецкий, английский и французский. Там нас ждет не просто безопасность, но и слава, поверь мне, я это предчувствую.
Сперва он слабо сопротивлялся, план казался ему слишком фантастичным, нереальным ('Да у меня и загранпаспорта нет, куда я поеду?'), но чем дальше он думал и поворачивал идею Каролины то одной, то другой стороной, тем основательнее и убедительнее она становилась. Мечты быстро унесли его вдаль: вот он продает картины за тысячи ...десятки тысяч марок, вот уже проходят по всей Европе его персональные выставки, и сияющая красотой Каролина рядом с ним принимает поздравления критиков и меценатов, вот они покупают очаровательную виллу на берегу моря и уединяются там вдвоем... К тому же он успешно продал сразу три картины, что случалось нечасто, и в руках у него оказалась сумма вполне достаточная для выработки загранпаспорта не по месту постоянной прописки. Подруга Каролины сдержала свое обещание и прислала два приглашения, на ее и его имя. Оставалось выработать визы. Выстаивать долгую очередь в посольстве ему не хотелось, и он обратился к одному приятелю, 'добрых дел мастеру', как он в шутку называл его.
Выпив и закусив огурчиком, добрых дел мастер внимательно выслушал - в общих чертах - романтическую историю Олега и добродушно засмеялся.
- И воно тоби треба? - ответил он, наливая в мутный стакан вторую порцию водки.
- Я люблю ее, - гордо ответил Олег. - Может, некоторым это непонятно...
- Всьо понятно. Дамочке стало скучно, и она решила развлечься за твой счет. - Думаешь, она бросит такого богатого чоловика? Где ты таке бачив, скажи мэни!
- Во, видишь паспорт? Мы уезжаем, как только я получу визу, с которой я прошу тебя помочь. Не хочешь - не надо, найду другого...
- Не, не, зачекай, не торопись, - приятель разговаривал на суржике, смеси русских и украинских слов. Суржик всегда раздражал Олега, любившем во всем чистоту и точность, но в устах добрых дел мастера эта исковерканная речь казалась необычайно органичной. - Я обещал, я сделаю. Но запомни мое слово - никуды ты не поедешь, так, выкынешь деньги на витер... - и он помахал толстой рукой, как бы имитируя движение ветра.
- Это моя забота. Делаешь визу?
- Добре. Давай паспорт и позвони мне послезавтра, я скажу, когда буде виза и за скоко.
Послезавтра Олег проснулся около от резкого звонка в дверь. Недоумевая, кто может придти в такую рань, он пошлепал босыми ногами к двери и отворил. На пороге стоял высокий, очень прилично одетый мужчина лет сорока.
- Вы позволите? - спросил он и, не дожидаясь ответа, вошел.
- А кто вы, собственно? - протер глаза недоумевающий художник.
- Я брат Каролины. А вы Олег, разумеется.
Предчувствуя неприятный разговор, Олег с раздражением хлопнул дверью.
- Несколько раннее время для визитов, вы не находите? Вы меня подняли с постели.
- Хорошо быть богемой, - ядовито сказал гость. - Где у вас тут приличный стул, куда можно сесть... Этот вроде покрепче, рискну... Полдевятого - а он еще в постели!
- Слушайте, я вас не звал и мне плевать, что вы думаете о моем распорядке дня...
- Не злитесь, я отношусь к вам лучше, чем вы думаете. А еще больше я люблю свою сестру и желаю ей счастья. И потому должен сказать: вы затеяли глупость. Да садитесь, не стойте, в ногах правды нет.
- Каролина вам все рассказала?
- Разумеется, хотя и нехотя. И я сказал ей то же самое, что и вам - это глупость. Ну, увлеклась, развлеклась, бывает...
- Это не развлеклась-увлеклась, а любовь!
- Вы ее очень любите? - искоса взглянул гость.
- Очень!
- Это оттого, что вы ее мало знаете. Каролина - очень сложный человек, и вам никак не пара.
- Да, конечно, конечно, я не стою дочери дипломата...
- Дело совсем не в этом. Вам нужна нормальная женщина, а не избалованная тунеядка. Я знаю Каролину куда лучше вас. Это феноменально ленивый человек, органически - подчеркиваю, органически - неспособный к продолжительному усилию. Что она вам пела? Что ей плохо с мужем и она несчастна?
- А что, очень счастлива?
- Между прочим, она вышла замуж в 24 года, во вполне взрослом возрасте, и это был абсолютно сознательный выбор. Ее никто не заставлял.
- Что вы знаете! Она вышла за него, потому что боялась жизни, ничего не понимала в ней...
- Она не хотела работать, патологически не хотела! Знаете, куда ее устроили после института? В МИД, помощником к одному чиновнику, где ее работа состояла в том, чтоб из двух десятков иностранных газет выудить все, касающееся определенного региона, например, Юго-Восточной Азии, кратко изложить содержание статей и распечатать дайджест. При этом она сидела в отдельном кабинете с кондиционером и фикусом, и работала с девяти до пяти, с двухчасовым перерывом на обед! И дайджест этот надо было готовить один-два раза в неделю, а не ежедневно, а начальником был старый друг ее отца. Сколько, думаете, она проработала? Два месяца! Ровно два месяца! И сбежала в аспирантуру, где дальше можно было ни фига не делать.
- Это ничего не значит...
- Значит, в этом эпизоде - вся Каролина. Она ненавидит быт, презирает труд и любит только себя. Хорошо, вы уедете в Германию, что вы там будете делать?
- Продавать свои картины! Я буду рисовать, а она продавать, она знает языки...
Гость искренне расхохотался.
- Вы серьезно? Она, с ее причудами, мигренями, капризами и платьями от Версаче станет бегать по немецким галереям и продавать ваши картины, она, которая и за себя всю жизнь ленилась хлопотать! Спуститесь с небес на землю! Вы проживете вместе ровно столько, пока у нее не закончатся деньги, а потом она вас бросит и вернется обратно. Разве что найдет себе богатого немца-дурака, который увидит в ней новое воплощение Гретхен...
- В конце концов, мне не нужно, чтобы она продавала мои картины! Мне нужна она!
- Послушайте, молодой человек, послушайте меня внимательно. Я желаю вам добра. То, что Каролина - избалованная родителями капризная дамочка, это полбеды. Ну, поживете и расстанетесь, это не так страшно. Хуже то, что ее муж ничего об этом не знает, а когда узнает... - тут утренний гость заговорил совершенно иным тоном, - то убьет вас, а возможно - и Каролину.
- Неужели? - Олегу стало не по себе от этого тона, но он старался не подавать виду.
- Это страшный человек! Вы думаете, Каролина стала б затевать всю эту авантюру, если б не панический страх перед мужем? Ехать куда-то с ничтожной суммой, с трехмесячной визой - да она в жизни б не поехала, если б не знала своего мужа!
- Да, она говорила, что в Киеве нам жизни не будет...
- Не только в Киеве. Он вас везде достанет. Это человек с большими связями. Думаете, киллер много возьмет за вашу жизнь? Да и киллера не надо. Как только вы просрочите визу, он стукнет на вас немецким властям, и вас как нелегального мигранта депортируют обратно в Украину. А на границе вас уже будут ждать... Вы и до Киева не доедете, я вам ручаюсь...
По спине Олега невольно прошел холодок.
- Но самое страшное - она! Вас он убьет быстро, а над ней долго будет издеваться! И я, родной брат, ничему не смогу помешать!
Гость выждал эффектную паузу и выразительно посмотрел на Олега. 'О, Господи, - мелькнуло в уме того, - похоже, я здорово влип'.
- Что же делать? -прошептал Олег, прошептал очень тихо, но у нежданного гостя был отличный слух - он тут же ответил на вечный вопрос не допускающим сомнений тоном:
- Уезжать! Немедленно уезжайте в Судак. Каролине я все объясню.
- Я не могу так уехать, что вы! Я должен поговорить с ней... Может, что-то можно придумать... Я не могу расстаться с ней!
- Что ж, выбирайте - или расстаться с Каролиной, или расстаться с жизнью. Дело ваше. Только не говорите потом, что я вас не предупредил. Поймите, Олег, это не шутки! Как вы думаете, я тратил бы свое время, разговаривал бы тут с вами, если б не моя сестра! Да гори вы огнем! Не хотите меня слушать - подыхайте.
Как ни странно, раздражение и грубость подействовали на Олега сильнее, чем уговоры и угрозы.
- Значит, расстаться с ней навсегда? Это вы мне предлагаете?
- Я не сказал 'навсегда', я сказал 'уехать'! Откуда я знаю, что будет завтра? Может, муж сам бросит Каролину, может, заведет себе любовницу и начнет сквозь пальцы смотреть на ее связи на стороне, может, помрет! Поймите, я не говорю, что вы больше никогда не увидитесь. Я говорю, что сейчас вам надо расстаться. Ради нее.
- Да... Ладно... Пусть так. Но я должен проститься!
- Нет, ни в коем случае! Муж что-то подозревает, он начал следить за ней! Вы ее погубите!
- Но я напишу...
- Потом напишете. Не сейчас. Надо выждать время.
- Нет, я не уеду, - очень твердо сказал Олег. - Я должен проститься, и потом, мне жить будет не на что в Судаке.
- Это я предусмотрел. Двадцать тысяч вам хватит?
- Чего?
- Долларов.
- Э... Как...
- Вот, - брат вынул из кармана две пачки зеленых банкнот. - Две по 10 тысяч. Можете пересчитать.
- Э... Мне... Я...
- Я понимаю, что деньги вам не нужны, но без них может быть совсем плохо. А вдруг муж обо всем узнает и решит добраться до вас и в Судаке?
С деньгами вы сможете уехать куда угодно.
- Я должен подумать, - все еще колебался (или уверял себя, что колеблется) Олег.
- Чего тут думать? Вы что, хотите быть неопознанным трупом в городском морге? Вот вам билет на поезд 'Киев-Симферополь', купейный, нижнее место. Потом напишете ей на мой адрес: Центральный почтамт, а/я 459. И не упрекайте себя - вы ни в чем не виноваты.
Он ничего не написал. До Судака он ехал как бы в забытьи, подчинившись чужой воле. Дома все рассказал матери и сестре - все, кроме денег. Они согласились, что он поступил разумно.
- Да она потом тебя же презирать бы начала, за то, что ты не из дипломатов, - резюмировала мать.
- А заказные убийства там обычная вещь, - подпевала сестра, под 'там' разумея Киев, Москву и прочие никогда не виденные ею большие города.
Он уехал в мае и все лето провел в безделье, только не сладостном, а тягостном. Родным он в качестве успокоения сказал, что заработал в Киеве достаточно денег, чтоб немного отдохнуть. Напрасно Костя возобновил зазывания в Ялту - он валялся на пляже и ничего не делал. И зря - работай он хоть немного, меньше докучала б память. А так он оказался наедине с собой - и с воспоминаниями о Каролине. Полная огромная луна стояла над полуостровом, в заросшем бурьяном саду стрекотали цикады, а где-то там, в огромном городе, плакала женщина, которая так хотела найти в нем рыцаря и защитника и чью любовь он продал за зеленые бумажки.
Иногда Олег пытался нарисовать ее, но карандаш и кисть выпадали из рук, спазма давила горло. Он уничтожил незаконченную картину с замком и прекрасной дамой - ту, которую начал рисовать по ее заказу и которую так и не окончил, он не мог на нее смотреть. Похудевший, не загоревший, а почерневший, он, разумеется, очень скоро начал пить в одиночестве, а в конце августа отчетливо понял, что должен любой ценой вернуться в Киев.
Столица встретила его проливным дождем - здесь уже началась осень, и легко одетый Олег здорово продрог. Холодные ветра обрывали желтые листья с каштанов, бледные прохожие торопливо шли по мокрым улицам с разноцветными зонтиками в руках. Он привез обратно деньги, желая вернуть их ее брату, и остановился у добрых дел мастера - его полуподвал уже сдали кому-то другому. Дрожащей рукой, с бешено колотящимся сердцем он написал Каролине на абонентский ящик душераздирающее послание на восьми листках формата А4, не забыв указать телефон временного своего хозяина. Лейтмотивом длинного письма с психологическими объяснениями и откровенными признаниями была тщательно продуманная фраза, долженствующая если не извинить, то прояснить его внезапное исчезновение: 'Я боялся принести тебе боль, я чувствовал, что недостоин тебя'. О деньгах в письме не было сказано ни слова. Вначале он честно хотел рассказать всю правду, тем более, что из данной ему суммы он не потратил ни цента и твердо решил их вернуть, но написать об этом так, чтоб весь эпизод не выглядел сомнительно и недостойно, у него не получилось. Да сама материя была столь низменной, так не вписывалась в общий тон письма... 'Ты - единственная звезда на черном небе моей жизни... И хотя твой брат дал мне денег, но я их не тратил...' Тьфу, никуда не годится, все вычеркнуть. Короче, 'я жду твоего ответа, который станет моей судьбой. Навеки твой Олег'.
Ответа пришлось ждать три дня. Вопреки ожиданиям, она позвонила утром, около десяти, когда он мылся в ванной, и хорошо, что он услышал звонок из-за неплотно прикрытой двери. Голый, со стекающими с тела каплями воды, он схватил трубку и вздрогнул, услышав нежный знакомый голос:
- Доброе утро, могу я попросить к телефону Олега Зубило?
- Это я, Каролина! - закричал он в трубку так, что у нее, наверно, зазвенело в ухе. Возможно, этим и объяснялась холодноватая краткость ее слов:
- Олег, я жду тебя в понедельник в кафе 'Перепелыця' около одиннадцати.
И все. Даже не попрощавшись (что было так не похоже на ее обычную вежливость), она повесила трубку.
Как почти все творческие люди, Олег был довольно впечатлителен, следовательно, чувствителен к нюансам и оттенкам, и в другое время он, несомненно, обратил бы внимание на изменившуюся интонацию любимой; но сейчас он был настолько счастлив, что мигом позабыл обо всем, кроме главного: она жива (а он опасался уже и за ее жизнь), она о нем помнит, она хочет его видеть.
Два дня до понедельника тянулись бесконечно. Медлительность времени буквально истязала его, и неудивительно, что в понедельник кафе он вошел за полчаса до назначенного срока. В кафе, оформленном в фольклорном стиле, не было посетителей: утро, понедельник. Он занял столик в самом центре - чтобы она сразу увидела его, заказал чаю (кофе пить не хотел, сердце и так бешено колотилось). Как она его встретит? Что скажет ему? За какие-нибудь десять минут он раз пять переходил от отчаяния к надежде, то представляя, как она скажет со слезами на глазах: 'Увы, мы должны расстаться навеки', то заранее радуясь самому желанному известию: 'Я здесь потому, что он решил дать мне развод!'
В таких переживаниях прошло полчаса. В одиннадцать Олег завертелся на месте: сейчас, сейчас она войдет. Но тщетно он гипнотизировал глазами дверь - прошли пять минут, десять, пятнадцать, а Каролины все не было. Вместо нее к Олегу подошел из-за стойки бармен, державший в руках что-то небольшое, завернутое в обычную бумажную салфетку.
- Вы ждете не Каролину? - неожиданно спросил он.
- А что? - не так удивился, как растерялся Олег.
- Но ведь вы Олег? Олег Зубило, художник? - настаивал бармен.
- Да.
Бармен еще раз окинул Олега внимательным взглядом, словно сопоставляя мысленно приметы, и, видимо, окончательно удостоверившись, протянул ему обернутый салфеткой предмет:
- Это вам.
Олег изумленно взглянул на бармена. 'Это еще что такое?'
- Это диктофон, там кассета, - пояснил бармен, и, не дожидаясь реакции Олега, вернулся к себе за стойку.
Слегка дрожащими руками Олег раскрыл салфетку, в которой, точно, был маленький черный диктофон. Привыкший испытывать личные чувства не только к людям, но и к предметам, он сразу проникся к диктофону неприязнью: в аккуратном черном пластмассовом коробке диктофона ему померещилось что-то ехидное и злорадное. И, главное, диктофон никак не мог заменить Каролину.
Преодолевая скрытое нежелание прикасаться к предмету, он осмотрел диктофон, нашел нужную кнопку. Сперва послышался какой-то шорох, а потом вдруг раздался знакомый голос... '...хорошо быть богемой...'.
Он узнал сразу: на кассете был полностью записан его разговор с братом Каролины. Молча, не шевелясь, в каком-то оцепенении, Олег прослушал его до конца, пока не услышал сухой щелчок. Щелк - кнопка выскочила, кассета закончилась. Странно, но в его памяти этот разговор, столь часто прокручиваемый в сознании бессонными ночами, остался совсем другим. Слова были те же, он запомнил их неплохо, но интонация, ритм, что-то неуловимое, что присутствует в каждом диалоге, казались совсем иными. При взгляде (точнее, прослушивании) со стороны разговор утратил свою тяжеловесную значительность, в его репликах появилось что-то мелкотравчато-суетливое (страх за свою шкуру?), а реплики брата Каролины стали неподдельно издевательскими. Не слишком ли быстро он сдался? Одна сторона полуторачасовой кассеты - 45 минут, и то в конце несколько минут шли просто посторонние шумы, значит, весь разговор продлился минут 35, от силы - 40. И этого ему хватило, чтобы отказаться от своей любви, чтобы сбежать?
Олег стиснул до боли кулаки, скрипнул зубами. Как все нелепо и гнусно вышло! Ему хотелось только одного - увидеть Каролину и все объяснить, а он вместо этого видел круги от стаканов на плохо помытой поверхности стола. Из состояния болезненного оцепенения его вывел шорох стула у его стола. Олег судорожно выдохнул воздух, пробормотал 'садитесь, я уже ухожу', приподнялся на стуле и снова плюхнулся на него, только что не открыв рот. Перед ним стояла Каролина, побледневшая, с гладко зачесанными волосами, в черном кожаном пальто. Он в прямом смысле слова онемел от неожиданности, хотя, собственно говоря, удивляться было нечему - ведь она сама пригласила его сюда.
- Что, не ждал? - сказала Каролина вместо приветствия, указывая на диктофон, и села, резким движением повернув к себе стул. - Господи, кем только я тебя не воображала - от Эшли из 'Унесенных ветром' до Модильяни в молодости, а ты оказался по своей сути обыкновенным жиголо. Всего-навсего жиголо-любитель, трусоватый и продажный, как все мужики такого сорта.
Олег наконец собрался с силами и принялся торопливо оправдываться:
- Все деньги целы! Я готов их вернуть твоему брату...
- Какому брату, альфонс! Хорошо же ты слушал мои рассказы о себе, я десять раз тебе повторяла, что я единственный ребенок!
- Так кто это был? - опешил он.
- Муж мой, кто же еще. Боже, какое счастье, что я не убежала с тобой, как идиотка, а решилась все рассказать мужу.
Он почувствовал, как кровь прилила к лицу.
- И он решил не убивать меня, а заплатить мне, да? Расходы те же, а греха на душу меньше?
- Это была проверка, мой Казанова. Когда я все рассказала Игорю, он очень расстроился, ушел к себе в кабинет и не выходил часа три. Я уж не знала, что и думать, жалела, что все рассказала. А он вдруг вышел с бутылкой коньяку и говорит: если ты хочешь уйти, это моя вина. Представляешь, мы четыре года прожили вместе, а его совсем не знала! Он оказался благороднейший человек, и сказал буквально следующее: меня волнует только твое счастье. Если тот, к кому ты уходишь, достойный человек, я безропотно тебя отпускаю. Естественно, я стала уверять его, что ты достойнейший из достойных, он сомневался, и тогда мы придумали проверку.
- Интересно, как это было?
- Да я сказала, не помню уже, в связи с чем, что ты меня не променяешь и на миллион, он сказал, что ты и за 10 тысяч меня продашь. И тут мне пришла в голову мысль испытать тебя. Боже, я была так в тебе уверена! Я даже предложила удвоить сумму. Муж потом смеялся, говорил, что тебе хватило бы и 10 тысяч, но не долларов, а гривень!
- Очень смешно! Ты сделала из меня идиота! - закричал он и осекся.
- Я показала тебе, - холодно сказала Каролина, глядя на него чужим взглядом, - что ты есть на самом деле. Ты жалкое, алчное, трусливое ничтожество. Странно, я так тебя любила, просто бредила тобой - а как услышала эту запись, все мгновенно исчезло, как отрезало. Даже больно не было, - она замолчала, поднесла тонкие пальцы к глазам и смахнула две крошечные слезинки. - Почти не было.
- Каролина, это все жестоко, я... прости меня! Я испугался, я растерялся... - он не находил слов.
- Прощай, романтик. Могу сказать в утешение одно - я тебя никогда не забуду. А у нас с Игорем теперь все по-новому, словно мы только что поженились. И главное - теперь у нас будет ребенок. Он согласился на мое искусственное оплодотворение от донора.
С этими словами она встала и ушла.
Впоследствии Олег никогда не мог вспомнить, как он вышел из кафе, как добрался до квартиры добрых дел мастера, и что он вообще делал в тот злосчастный день, закончившийся вызовом 'скорой помощи' и промыванием желудка по причине острого алкогольного отравления. С неделю после этого Олег провалялся в жестокой депрессии, отказываясь от пищи и общения с окружающими. Впрочем, его добрый приятель, как человек благоразумный, скоро понял, что от таких болезней лучше всего лечит время, и оставил его в покое. Разглядывая то выцветший цветочный узор на зеленоватых обоях, то иероглифы трещин на потолке, Олег представлял себе в подробностях свою месть, как он швырнет в лицо этим людям их деньги. В один из таких сумрачных дней он даже написал новое письмо по тому же адресу, призвав Каролину и ее мужа назначить любое место и время, куда он придет, чтоб вернуть им их доллары ('еще неизвестно, как заработанные', добавил он в письме). Разумеется, никто ему не позвонил и свидания не назначил. Унизить их, как унизили его, не удалось. Он еще фантазировал, предполагая разыскать мужа Каролины и записаться к нему на прием, но тут вмешался добрых дел мастер:
- Ты шо, полный идиот? Воно тоби треба? Ты придешь с теми деньгами, а он завопит, шо ты пришел ему взятку давать, и тебя ж еще посадят. Она потребовала гроши назад? Нет? Значит, они твои.
- Выходит, что они от меня просто откупились, - с горечью сказал художник.
- Выходит, так. А тебе шо, деньги не нужны? Ты у нас такый багатый?
- Ты ничего не понимаешь...
- Я понимаю больше, чем ты думаешь! Не дури, не гарячкуй, попей чаю с мелиссой и успокойся. А то хочешь, - захохотал приятель, - отдай их мне. Отдашь?
Олег покачал головой и впервые за несколько дней слабо улыбнулся.
Оправившись от удара и пораскинув мозгами, Олег решил, что наиболее разумным будет потратить деньги на попытку покорить Москву. В конце сентября он переехал туда и с энергией, порожденной отчаянием и ожесточением, начал пролезать в местную богему, где ему сразу сказали, что его провинциальная мазня никуда не годится, и вообще сейчас надо работать над концептуальными проектами. Через полгода он вошел в группу 'Оранжевые черви', работавшую очень интересно, на стыке быта и искусства. Их лампа в виде банки с запахом формалина, в которой плавали человеческие глаза (тонкая стеклянная работа) с подсветкой и снизу вызвала много шуму, а лампу в виде натурального человеческого черепа со светящимися глазами купил канадский коллекционер за шесть тысяч баксов.
Через три года, уже довольно известным в определенных кругах художником, он с друзьями вновь приехал в Киев: в Центральной галерее устроили их выставку. Пресса была очень хорошая, и у него лично взяли два интервью: одно для какой-то провинциальной газеты, не то 'Новостей Черкащины', не то 'Донбасской зори', зато другое для самой популярной газеты 'Факты'. В их честь устроили даже банкет, с отличной закуской и посредственными песнями какой-то продвинутой группы. В предпоследний день своего пребывания в Киеве (умышленно несколько затянутого, чтобы успеть показаться всем знакомым в блеске славы) уставший, но довольный, он вернулся рано, около половины десятого вечера, в свой 'люкс', повалился на кровать в ботинках и включил телевизор. Утром на выставку организаторам удалось затащить журналиста и оператора какого-то телеканала, обещавшего включить в вечерние новости двухминутный сюжет об их шедеврах. Но вместо своих инсталляций Олег неожиданно увидел на экране странно знакомое лицо. Крупный, солидный мужчина, в отлично сшитом чуть консервативном костюме давал интервью, и голос его также был очень знаком Олегу. Из интервью он понял, что этот господин недавно был назначен на новую, очень высокую должность. Камера оператора скользнула по фотографии на письменном столе, и тут Олег понял, откуда он знает этого человека. На отлично выполненной фотографии в серебристой рамке слегка располневшая, но все такая же красивая и сияющая белозубой улыбкой Каролина обнимала пухлого младенца в розовом. 'Самое главное для меня - дочь, жена и Отчизна', - бодро закончил интервью муж Каролины и проникновенно взглянул на художника с экрана.