Два года назад после рождественских праздников я переехал в однокомнатную квартиру в тихом окраинном районе, которую арендовал через агентство. Переезд был вынужденным и связанным с крайне неприятным событием моей жизни под названием "развод"; но поскольку оно никакого отношения к этой истории не имеет, то я опущу подробности и ограничусь констатацией факта. Итак, я перебрался в новую квартиру, и, несмотря на подавленное настроение, все же счел необходимым познакомиться со своими соседями по лестничной площадке - как-никак, мне предстояло прожить минимум полгода рядом с этими людьми.
Арендованная квартира располагалась на последнем этаже кирпичного четырехэтажного дома, построенного в 30-х годах прошлого века для рабочих располагавшейся неподалеку и ныне закрытой картонажной фабрики. Особым комфортом дом не мог похвалиться: лифт и мусоропровод отсутствовали, квартиры были маленькие, а перегородки между ними - тонкие, так что не нужно было напрягать слух, чтобы услышать, что происходит в смежной квартире - а иногда не только в смежной. На каждую лестничную площадку выходили двери трех квартир; и я, живший в квартире справа, #12, не раз становился невольным свидетелем бурного выяснения отношений в квартире слева, #10, чьи двери располагались прямо напротив моих.
В трехкомнатной квартире #10 обитало жизнерадостное семейство пьяниц Колпаковых, состоявшее из багроволицего папаши-грузчика; мамаши с дежурной "химией" на голове, посудомойки в кафе; средней дочери, бойкой размалеванной девицы лет двадцати без определенных занятий; и младшего сына, с большим трудом оканчивавшего девятый класс. Старшая дочь, наделенная экзотическим именем Изабелла, худая, испитая блондинка, жила отдельно с "бойфрендом" и торговала косметикой "Орифлеймм".
Старшие Колпаковы в начале нашего соседского знакомства неоднократно пытались "закрепить дружбу" совместными возлияниями. Один раз я с ними выпил, потом увиливал, но даже самого поверхностного контакта оказалось достаточно, чтобы узнать об этих людях практически все; а если о чем-то остатки здравого смысла и велели им умалчивать в разговоре с новым соседом, они тут же озвучивали семейные тайны громкими хриплыми голосами, стоило двери закрыться за мной. Как я уже упоминал, акустика в доме была великолепная, не хуже, чем в оперном театре. Впрочем, при всем желании я не могу припомнить ни одного неприятного эпизода, связанного с Колпаковыми. Шум, производимый ими, не мешал мне, иного вреда же от них не было никакого. Несомненно, жильцы квартиры #7, которых Колпаковы регулярно заливали, высказались бы иначе; но мне, повторяю, эти люди не мешали.
Между моей и квартирой Колпаковых помещалась квартира #11, которую я первую неделю проживания на новом месте счел необитаемой - оттуда не доносилось ни звука, окна не светились. И когда однажды вечером я, поднявшись на свой четвертый этаж, увидел какого-то мужчину, вставляющего ключ в замок квартиры #11, то был слегка удивлен. Мужчина открыл дверь и зашел в квартиру; поскольку он стоял ко мне спиной, лица его рассмотреть не удалось. На всякий случай я поинтересовался на следующий день у удачно подвернувшейся мне мадам Колпаковой, что сие могло означать. Оказалось, что загадочный незнакомец зовется Петром Алексеичем, проживает в этом доме уже три года, работает где-то сторожем и зарекомендовал себя "отличным мужиком": "пить умеет".
Полученных сведений хватило, чтобы причислить обитателя квартиры #11 к той же прослойке населения, что семейство Колпаковых, и утратить к нему интерес. Мало ли на белом свете одиноких спивающихся сторожей? Но, коль скоро я решил свести знакомство с соседями по этажу, следовало нанести визит вежливости и ему; и вечером я нажал на кнопку звонка.
Открыли мне не сразу, но, что характерно, традиционный вопрос "Кто там?" так и не прозвучал из-за двери: ее распахнули молча, и также молча уставились на меня. Как только я назвался и объяснил цель своего визита, Петр Алексеич пригласил меня войти. Мы прошли в большую из двух комнат, игравшую роль гостиной; и первый же взгляд по сторонам подтвердил мое предположение относительно главного хобби хозяина.
Представьте себе комнату с выцветшими зеленоватыми обоями, кажущуюся просторной из-за скудости меблировки: у одной стены стоят два ободранных кресла, между ними - журнальный столик; к другой стене приник убогого вида книжный шкаф; в углу - телевизор "Рубин", явно имеющий право праздновать совершеннолетие - и все. Больше в комнате ничего нет. Пол серый, затертый, давно не мытый и полированный. Стены голые - ни картин, ни фотографий. Штора на окне, немаркого серовато-зеленого цвета, так давно не стирана, что напоминает половую тряпку. На полках книжного шкафа книги не стоят ровными рядами, а навалены кое-как, на нижней - вперемешку с какими-то коробками, жестянками и всякой дребеденью. На журнальном столике стоит бутылка из-под испанского оливкового масла, с неснятой этикеткой; в бутылке - еловая ветка, напоминание о недавно закончившихся новогодних праздниках. Короче, не хватало только шеренги бутылок под стенами да характерной вони: воздух в комнате был довольно свежий, видно, недавно проветривали.
Детали интерьера я рассмотрел, пока хозяин, усадив меня в кресло, ходил на кухню за угощением. Разумеется, он принес полупустую бутылку водки и две рюмки:
- Извините, закуски нет: Разве сосиски сварить?
От сосисок я отказался и выпил за знакомство не закусывая. В продолжение короткого разговора (хоть убей, не помню, о чем мы говорили), я, естественно, невольно рассматривал соседа - как и он меня. Но ничего я не высмотрел. Никогда, ни до, ни после, не встречал я человека с менее примечательной наружностью, чем Петр Алексеич.
Он был никакой. Не высокий и не низкий; вроде не худой, но и не толстый; черты лица как бы правильные, но какие-то расплывчатые; небольшие глаза не то серые, не то голубые; волосы так коротко острижены, почти под ноль, что хрен разберешь их цвет. Резкие носогубные складки и морщины на лбу свидетельствовали, что Петр Алексеич немолод; но сколько ему лет - 45 или 55, понять было невозможно. На контакт как будто идет охотно, но говорит мало; произношение отчетливое, без оканья или фрикативного 'г', но голос глуховат, так что приходится немного напрягать слух. Кисти рук большие, рабочие, еще немного - и можно было б сказать 'клешни'; манеры простые, хотя без вульгарности; одет в майку и треники; но шкаф полон книг - стало быть, хозяин тянет на деклассированного интеллигента. 'Мутный тип', - подумал я, прощаясь с любезно предложившим мне еще по одной хозяином.
Хотя мой короткий визит не был ничем омрачен, он оставил какой-то странный привкус, или, если угодно, послевкусие. Но если вы думаете, что немедленно принялся размышлять над ним, то сильно ошибаетесь: после первого знакомства (не получившего никакого продолжения) я и думать забыл о Петре Алексеиче. У меня было о чем поразмыслить и чем заняться без него, и мысли мои вернулись в соседнюю квартиру лишь в конце февраля, когда я, поверив обманному теплу оттепели, здорово простудился, простуду не вылежал, и в итоге свалился с тяжелейшим бронхитом. Знакомый врач, которого я позвал вместо участкового, даже предложил больницу; но, узнав, что я умею делать уколы, смилостивился и разрешил лежать дома.
И вот я валялся в постели, мучимый изнуряющим кашлем и страшной слабостью, валялся - или полусидел, полулежал на высоких подушках (так мне было легче дышать) - и не знал, чем себя занять. От музыки и телевизора начинала немилосердно болеть голова; сидеть за компьютером я не мог, а примитивные игры на мобильном раздражали. Взялся было за зачитанные до дыр 'Записки о Шерлоке Холмсе' - и тоже отбросил. Впрочем, последняя книга, как показали дальнейшие события, все же повлияла на мою одурманенную болезнью голову.
В какой-то момент моим главным развлечением стало прислушивание к звукам за стенкой - и по одному этому можно догадаться, как хреново мне приходилось. Особенно внимательно прислушивался я ночью: спал теперь я плохо из-за кашля и нередко часами лежал без сна или в полудреме, причем если дневные звуки из-за стены перекрывались другим шумом, то ночные слышались очень отчетливо. Однажды ночью я обнаружил с некоторым злорадством, что бодрствую не один: мой сосед почти до рассвета непрерывно ходил взад-вперед по комнате, от которой меня, лежавшего на диване у стенки, отделяла лишь тонкая перегородка. Он ходил, иногда вздыхал и что-то бормотал, но я различал лишь несколько слов: пару матерных и слово 'все к черту'. Половицы скрипели под его тяжестью, так что Петр Алексеич, возможно, не ходил, а бегал.
А во вторую неделю моей болезни случилось вот что: Петр Алексеич ушел из дому в понедельник около семи вечера, а вернулся лишь в четверг, в пять часов утра. Но в пятницу он снова ушел! И прошло два дня, а он все не появлялся.
Сначала я списал длительные отлучки на специфику его работы. Но сторожа не работают по двое-трое суток подряд. Их график - сутки отдежурил, двое дома. Петр Алексеич из графика явно выбивался. Может, он ночует на работе? Одинокий стареющий алкаш, дома никого, голые стены, домой идти не хочется: А на работе (где он, кстати, дежурит?) - 'теплая' компания, всегда нальют, есть топчан, где можно переночевать, когда на улице снова разыгралась метель и транспорт ходит с перебоями:
Остановившись на этой версии, я задремал, и очнулся от голоса Петра Алексеича, говорившего не громче обычного, но зато где-то совсем рядом с разделявшей нас стенкой, так что я расслышал каждое слово.
- Это совершенно нереальная задача: Да, но не в такой короткий срок. Одна подготовка займет как минимум две недели:
Судя по паузам между репликами, он говорил с кем-то по телефону.
- Вы эту кашу заварили, вам и расхлебывать. Вот именно: Да ладно, не надо. Не надо, Сережа. Потом будешь объяснять: и в других выражениях. (Жестко). Все, я устал и хочу спать. Завтра продолжим разговор, а пока подумай хорошенько над тем, что я сказал.
На этом разговор закончился. Петр Алексеич выматерился, что-то швырнул раз, другой - видимо, снял обувь - и рухнул на жалобно скрипнувшую кровать. Через несколько минут из-за стены доносился лишь храп; а я задумался над подслушанным (чего уж там греха таить, я именно подслушивал) разговором, содержание которого меня заинтриговало.
Итак, кто-то - некий Сережа - обратился к Петру Алексеичу с какой-то просьбой - или предложением - но он отказывается, мотивируя, что не уложится в срок. Разговор сугубо деловой; чувствуется, что речь идет о работе - но какой? Явно не работе сторожа: там нечего подготавливать две недели. Значит, сосед подрабатывает еще где-то. Этим и объясняются его отлучки. Если учесть, какие гроши получает сторож, это неудивительно; но для алкаша нетипично. Алкаш на двух работах не пашет, как правило; для него и одна - непосильный груз.
Хотя: не рано ли я записал его в алкаши? Что-то в нем есть нетипичное, что-то, ломающее стереотип. Я тревожно заворочался на кровати, и тут в сознании всплыли две детали, точно сидевшие на дне и ждавшие своего часа: бутылка из-под оливкового масла и принесенные из кухни полбутылки водки.
Дело в том, что оливковое масло, хоть и продается у нас лет 10, остается в нашем провинциальном городе продуктом отчасти элитарным, рассчитанным на избранного потребителя (не избранные дружно довольствуются подсолнечным). Я, например, его не покупаю - дороговато, и у меня бутылок из-под оливкового масла нет. А у соседа есть, и оказалась она у него, конечно, самым естественным образом: купил и использовал. Алкаш-сторож, заправляющий салаты оливковым маслом, бутылка которого стоит как 2 бутылки водки? Странно. Вот если б ветка стояла в бутылке из-под водки - совсем другое дело.
Еще страннее выглядит наполовину полная бутылка водки, которую он вынес из кухни. У пьющих в доме бутылки или запечатанные (если ждут дорогих гостей, удерживаясь нечеловеческим усилием воли, и то недолго), или пустые. Если алкаш откупорил бутылку, он допьет ее до последней капли, а не отставит в холодильник.
И запаха нет. От многолетних пьянчужек исходит характерный запах, который ни с чем не спутаешь - проспиртованности, что ли. Петр Алексеич такого запаха - точнее, вони - не издавал.
Стало быть, я поторопился наклеить ярлык: на самом деле мой сосед вовсе не алкоголик; максимум - он употребляет, но не злоупотребляет, и принадлежит к более уважаемой части общества, чем мне показалось сначала. Оставалось порадоваться за него и догадаться, что это за вторая работа у него, требующая предварительной подготовки.
По длительном размышлении я пришел к выводу, что речь идет о ремонтных работах. То ли он маляром подрабатывает, то ли плитку перекладывает, то ли сантехнику меняет, то ли камины кладет. Что-то из этой серии. Такого рода услуги у нас довольно востребованы, особенно если мастера не заламывают заоблачных цен. Вероятно, он работает не один, а с напарником, просит по-божески, заказы имеет не постоянно, а время от времени - что называется, 'халтурит'; и в итоге зарабатывает не очень много, ибо живет убого: впрочем, я живу не лучше.
За окнами светало. 'Вот ведь как можно ошибиться в человеке с первого взгляда', - подумал я и уснул, утомленный дедуктивным методом.
После пробуждения я почувствовал себя - по странному совпадению - намного лучше, и здоровье мое пошло на поправку. Через три дня я впервые вышел из дому, а еще через пару дней, возвращаясь из аптеки, увидел, как Петр Алексеич выпускает из квартиры гостя.
Гость выглядел весьма импозантно: высокий, атлетически сложенный мужчина средних лет, в щеголеватом дорогом пальто, с гладко выбритым холеным лицом - джентльмен, да и только, и вот пришел в убогую квартиру #11. Подобный знакомец возвысил соседа в моих глазах еще на одну ступеньку; жаль только, что Петр Алексеич выглядел на его фоне совсем неказисто. Видно, он сам ощутил потребность пояснить, так сказать, диссонанс, потому что после вопроса о моем здоровье ('как вы? я слышал, кашляли вы, думал навестить, да неловко как-то') пробормотал: 'А ко мне вот одноклассник зашел, сто лет не виделись:'. Еще Петр Алексеич посоветовал мне закаляться ('меня отец с пяти лет приучил, так я еще на больничном не разу не был') и предложил обращаться к нему, если вдруг потребуется за лекарствами сбегать.
Почему-то я усомнился, что холеный джентльмен сидел за одной партой с моим соседом, но расспрашивать не стал. В конце концов, мне-то какое дело?
После визита загадочного гостя я не сталкивался с Петром Алексеичем довольно долго, до апреля, когда наконец-то стаял снег и к нам пришла запоздалая весна. Как сейчас помню: я получил премию, шел домой в хорошем настроении, а еще и пасхальные праздники - то есть несколько дней отдыха - были на носу - и даже мелкий дождь не мешал мне наслаждаться жизнью. Впервые за последние полгода у меня было хорошее настроение, мне хотелось шутить, смеяться, хотелось, чтобы кто-то разделил со мной возвращение к полноценной жизни, и когда у подъезда мне повстречался Петр Алексеич с потрепанным полиэтиленовым пакетом в руках, я, не задумываясь, излил позитив на него.
- Добрый вечер, и с весной вас! Как вы? Что-то мы давно не виделись. Рад вас видеть.
Сосед взглянул на меня с легким удивлением, тут же, впрочем, исчезнувшим.
- У меня все по-старому, а у вас, похоже, дела пошли на лад, - дипломатично заметил он.
- Да, - подтвердил я, - я сегодня довольный жизнью, богатый и трезвый.
- Ну, последний недостаток можно легко устранить, - засмеялся Петр Алексеич.
Слово за слово, и, поднявшись на свой этаж, мы не расстались, а зашли ко мне - выпить по рюмке коньяку. Початая бутылка 'Десны' стояла у меня давно, и все я не мог ее допить, как-то не получалось. Не пить же в одиночку!
Петр Алексеич пил коньяк как положено - медленно, смакуя вкус. 'Никогда алкаш так пить спиртное не станет', - подумал я, с удовольствием наблюдая за наглядным подтверждением моих умозаключений. А еще я заметил, что лицо и шея моего соседа успели загореть, точнее, не столько загореть, сколько обгореть: такой цвет получается, когда белокожий человек несколько часов посидит на жарком полуденном солнце. 'Должно быть, работал где-то на свежем воздухе, - мысленно предположил я, наливая по второй. - Может, и заборы красил'.
- Извините, закуски не предлагаю, - спохватился я.
- Ничего, хороший коньяк можно и без закуски. Отличная штука, напиток богов.
- Черчилль, говорят, каждый день выпивал по рюмке армянского коньяка - и пожалуйста, 90 лет прожил, - щегольнул я застольной эрудицией.
- Да, старик умел жить, - усмехнулся сосед. - Это ведь и отличный транквилизатор, причем без побочных эффектов. Я его использую вместо снотворного.
Я вспомнил тяжелые шаги за стеной февральской ночью и заметил:
- Иногда все же лучше выпить снотворное:
- Э нет, эту дрянь я не принимаю и вам не советую. Лучше сто грамм коньяка - или просто перекантоваться ночь, а на следующую спокойно уснуть. Да и какая в вашем возрасте бессонница?
- Разве дело в возрасте? Я, между прочим, развелся недавно.
- А я - 20 лет назад, и скажу вам, как говорил Атос д`Артаньяну: все чепуха, - здесь полагалось бы улыбнуться, но красное лицо Петра Алексеича оставалось серьезным. - Ну что, еще одну - и я пошел.
Мы выпили по третьей, и сосед удалился; я же через некоторое время сел за компьютер, желая узнать прогноз погоды на предстоящие выходные - захотелось куда-то поехать хоть на день, сменить обстановку. Прогнозам в Сети я доверяю почему-то больше, чем тем, что передают по телевизору, и каково ж было мое огорчение, когда я узнал, что увы! на Пасху ожидаются переменные осадки, температура воздуха не выше +10 С, высокая облачность - короче, совсем непраздничная погода. 'Обгореть, как соседу, мне явно не удастся', - резюмировал я и вдруг остановился: а где он, собственно, взял такое жаркое солнце? Загар был свежий, но всю прошедшую неделю небо было затянуто тучами, без единого просвета, так что даже если он целыми днями работал на открытом воздухе, он не имел возможности так поджариться. А меж тем это была явно естественная реакция кожи на солнечные лучи, не солярий какой-нибудь (гы, смешно даже предполагать), и ниже линии волос по лбу у него шла молочно-белая полоса - след от головного убора, какой-нибудь кепки или тюбетейки, которой он покрывал голову. Занятно, занятно. Может, он выезжал куда-то в район? Но погода по области, как свидетельствовали синоптические сайты, ничем не отличалась от погоды в городе.
Значит, он работал в соседней области? Но в соседних областях всю прошедшую неделю царили те же сырость, пасмурность и туманы. Более того - небо было затянуто тучами по всей Украине! Даже в Крыму прошедшую неделю столбик термометра не поднимался выше +12С, а небо было затянуто облаками. Сильно заинтригованный, я расширил рамки поиска, и каково же было мое удивление, когда выяснилось: всю прошедшую неделю над всей Европой - от Лондона до Урала - было пасмурное небо, за исключением Пиренейского полуострова и юга Балкан! То есть Петр Алексеич не мог так обгореть при всем желании ни в Украине, ни в европейской части России, ни в Польше, ни в Германии - он должен был провести день под солнцем либо где-нибудь в Екатеринбурге, либо в Мадриде, либо в Афинах. Черт, фантастика какая-то. Что сторожу делать за Уралом? Съездил к родне? Все возможно, конечно, но до Урала далеко, двое (трое?) суток поездом, туда-сюда - почитай, почти неделю на дорогу, да там погостить надо неделю как минимум, если уж так далеко отправился - итого две недели, на которые никто даже сторожа просто так не отпустит, надо брать отпуск; но если человек только что вернулся из отпуска - он непременно об этом скажет за рюмкой коньяка, не может не сказать.
Если, конечно, это был законный отпуск, Урал и родня, которую двадцать лет не видел.
И вдруг я с удивительной отчетливостью понял, что мой сосед - такой же сторож, как я балерина; что только вечно пьяные дураки наподобие Колпаковых могли счесть его простым мужиком, любящим бухнуть; что ни на какой Урал к родне он не ездил, и вряд ли у него вообще есть родня.
Мне даже холодно стало от этого открытия. Потому как если сторож - не сторож, и подрабатывает он не ремонтными работами, то кто, черт возьми, обитает за стеной? И с кем я пил два часа назад?
Должен сразу сказать, что ответа на этот вопрос у меня нет по сей день. Вместо ответа могу предложить лишь свои размышления (размышления Холмса и Ватсона в одном флаконе).
Итак, некий человек, странно безликой наружности и неопределенного возраста, три года назад поселился в доме на окраине. Квартира дрянная, но обладает важным преимуществом: слева живут алкаши, неспособные что-либо углядеть дальше собственного носа; справа квартира сдается внаем случайным людям, которым некогда приглядываться. Лепота! Достаточно один раз озвучить легенду: 'одинокий сторож, дежурю сутки через двое, не откажусь от рюмки', да пару раз выпить с Колпаковыми, чтобы спокойно существовать, не обращая на себя внимание. Колпаковы тут же поведали дому про социальный, так сказать, профиль нового жильца квартиры #11, удовлетворили всеобщее любопытство, и на том закончилось. Никто не замечал в высшей степени странного графика работы 'сторожа', никто не приглядывался к его редким гостям, и уж подавно никто, кроме меня, не станет выяснять, где можно обгореть на солнце такой пасмурной весной. Это как стандартный способ затеряться в толпе: надень униформу - охранника, например, - и никто тебя не запомнит твоих примет. Запомнят только форму.
Да, замаскировался он хорошо, но зачем? Зачем лгать, мимикрировать под среду, стараться быть незаметным? Зачем прикрываться профессией сторожа? Ответ очевиден: потому что настоящую профессию озвучивать нельзя. Ту самую, на которой нужно готовиться к чему-то по две недели.
Кто он на самом деле? Высококлассный взломщик сейфов? Немолодой и очень опытный киллер? Фальшивомонетчик? Сотрудник спецслужб?
Или я дурак, начитавшийся Конан-Дойла и насмотревшийся голливудских боевиков, а все 'странности' соседа имеют очень простое, даже прозрачное объяснение, которое я не просто не могу отыскать?
Еще раз говорю: не знаю. Может, я, терзаемый любопытством, и попробовал бы что-нибудь выведать у загадочного соседа, но не успел.
В ночь с 27 на 28 мая Петр Алексеич умер. Обнаружил его днем, около двенадцати старший Колпаков: пошел звать соседа на свой день рожденья, а у соседа и двери не закрыты. Заглянул в квартиру - а сосед молча и неподвижно лежит на диване. Каким бы пропащим пропойцей не был Колпаков, надо отдать ему должное: он не сбежал, а вызвал скорую, констатировавшую смерть.
Смерть эта потрясла меня сильнее, чем можно было ожидать. Ну кто мне этот человек, в самом-то деле? И что мне до него? Но несколько дней я ходил сам не свой, вспоминая мельчайшие детали нашего недолгого общения, и чувствуя себя крайне неуютно. Потому что невозможно чувствовать себя уютно, когда за стеной произошло убийство.
Скажете, опять себя накручиваю? Да нет, нисколько. По официальной версии, которую озвучил мне и Колпакову тот самый холеный 'одноклассник', занимавшийся по причине отсутствия родни похоронами, Петр Алексеич умер от случайной передозировки снотворного.
Хорошая причина смерти для здорового пятидесятилетнего мужика, еще ни разу не бывавшего на больничном, не так ли? Чай, не Мэрилин Монро. Но дело даже не в стилевом несоответствии: у меня в ушах просто-таки звенели его слова: 'эту дрянь я не принимаю и вам не советую'. Он не лгал - зачем ему было лгать? Он не принимал снотворного и мерил ночами свою комнату тяжелыми шагами. Он жил странной, трудной, несомненно, рискованной жизнью, о которой я ничего не знаю и никогда не узнаю - пока его не убрали проверенным способом, подмешав во что-то (пищу? воду?) лошадиную дозу снотворного. Но скорее всего лекарство подмешали в коньяк - тот самый, который он использовал вместо транквилизаторов.
На криминальный мир не похоже; так действуют спецслужбы, и, похоже, покойный (как его звали на самом деле, кстати?) принадлежал к их миру. Где он наследил во время последнего задания? На Пиренеях? Или на Балканах? И в чем состояло это задание? Одни вопросы без ответа.
Квартиру Петра Алексеича опечатали; ввиду отсутствия наследников она перешла в собственность государства, о чем многословно сокрушалась мадам Колпакова за поминальным столом. Я не хотел идти, но пошел, и, сидя за неряшливым столом, где было много бутылок, но мало закусок, с горечью думал о чужой жизни, незаметно протекавшей возле меня и так внезапно оборвавшейся; думал о том, что все мы, независимо от профессии, проживаем эту жизнь незнакомцами и незнакомцами уходим в землю, и никто из бывших рядом никогда не узнает, что же на самом деле было у нас в душе, и какими мы были на самом деле. Мы все - соседи в этом мире, подслушивающие чужую жизнь вольно или невольно, созерцающие ее обрывки, но неспособные постичь подлинный смысл. И когда уходит человек, ничего не остается, кроме смутных догадок, сожаления об утраченных возможностях да пьяных слез.
Я в апрельском лесу
Пил березовый сок,
С ненаглядной певуньей
В стогу ночевал,
Что имел - не ценил,
Что любил - не сберег;
Был я смел и удачлив,
А счастья не знал!.. -
затянул вдруг басом, немилосердно фальшивя, Колпаков, и я поднял голову. Совсем ополоумел, алкаш - петь на поминках!
Жена одернула пьянчужку, и он замолк, шмыгнул носом, вздохнул и пояснил виновато:
- Очень уж покойник песню эту любил. Сам говорил - его любимая. Думаю, он не обиделся:
Я хотел что-то сказать, но не получилось. Да и что говорить? Да и зачем?
Вернулся от Колпаковых я в сильном подпитии, таком сильном, что свалился на свой диван и вырубился.
Проснулся я среди ночи, недоуменно оглядываясь по сторонам - в первую секунду не сразу сообразил, где я. Потом все вспомнил, и хотел было улыбнуться, но не успел - услышал в оглушительной ночной тишине.
За стеной кто-то ходил. Половицы скрипели. Я широко раскрытыми глазами смотрел на свою комнату, залитую призрачным лунным светом, и боялся пошевелиться, точно страшился спугнуть галлюцинацию. Но это была не галлюцинация! По квартире #11 действительно кто-то ходил, и не призрак, конечно: призраки не имеют веса, и половицы не скрипят.
'Спи, - приказал я себе, - спи немедленно'.
И уснул.
Утром я, разумеется, вышел на лестничную площадку и тщательно осмотрел дверь квартиры #11. Пломбы были на месте, бумажная ленточка не повреждена - и думайте что хотите.
Я боялся, что ночные звуки повторятся, но напрасно - с той лунной
ночи за стенкой все было спокойно. Живой или мертвый, сосед или его убийца не тревожили более мой сон. А в середине июля истек срок моей аренды, и я покинул четырехэтажный дом на тихой улочке с чувством облегчения. Более там мне бывать не приходилось, но буквально на днях я встретил в трамвае #2 Колпакова, ничуть не изменившегося. Он узнал меня, обрадовался отчего-то и рассказал, что мою квартиру снимают теперь две проститутки ('профуры, клейма негде ставить!'), а в квартире #11 поселилась учительница музыкальной школы с двумя детьми.
- А помните Петра Алексеича? - неожиданно для себя спросил я.
- Как не помнить! - вздохнул Колпаков. - Царствие ему небесное. Блин, что это я? Мне ж сейчас выходить!
Он протиснулся через толпу пассажиров к выходу и спрыгнул чуть ли не в последний момент. Двери закрылись, трамвай со звоном тронулся. Через мгновение он проехал мимо Колпакова, специально задержавшегося на тротуаре, чтобы помахать мне рукой.