Аннотация: История одной любви без морали и однозначного ответа
ВИТЕНЬКА И КАТЕНЬКА
Повесть о любви
1
- Вы записаны у нас? Если нет, возьмите формуляр и заполните его...
Фраза была шаблонная, затертая от непрерывного ежедневного употребления, и даже нежный, мягкий как лепесток Катенькин голос не смог хоть немного освежить ее. Посетитель равнодушно взял библиотечный формуляр и даже не взглянул на Катеньку. А жаль: такие посетители - хорошо одетые, подтянутые мужчины перспективного возраста - навещали районную библиотеку не так уж часто, а если и заходили, то не задерживались. Мужчина сел за столик заполнять формуляр, а Катенька, бросив на него украдкой несколько взглядов, привычно смирилась и занялась новой посетительницей: полной веснушчатой девочкой лет четырнадцати, которой учительница велела написать реферат "про Шекспира". Катенька, привыкшая к таким бестолковым запросам, принялась терпеливо выяснять, идет ли речь о биографии Шекспира, о его творчестве в целом или о каком-то одном произведении. Когда девочка наконец ушла, унося с собой груду книжек, Катенька услышала: - А вы хороший библиотекарь.
Сказав эти слова, мужчина протянул ей заполненный формуляр и улыбнулся. Катенька смутилась и принялась оправдываться: - Да ну, с чего вы взяли... Библиотекарь как все.
Сверяя записи в формуляре с паспортом посетителя, Катенька не удержалась и бросила секундный взгляд на паспортную страничку "Семейное положение": под штампом о браке стоял штамп о разводе. - Нет, не спорьте, у меня на профессионалов глаз наметанный. В вас что-то есть такое... очень добросовестное, что ли... Я б этой пигалице сунул какую-нибудь хрестоматию - и хватило б с нее. А вы возились, столько книг вынесли...
Сам того не зная, мужчина угодил в больное место: Катенька действительно возилась с посетителями куда больше, чем следовало, вызывая тем самым насмешки коллег. У нее хватало терпения на всех - на полуглухую ветхую бабушку, желавшую взять в библиотеке именно такой любовный роман, которого она еще не читала; и на заторможенного, неуклюжего ребенка, не умевшего сформулировать свой запрос; и на развязных, грубоватых (и застенчивых вместе с тем) подростков, пытавшихся вогнать ее в краску ну очень смелым вопросом: "А "Камасутра"у вас есть?" Постоянные посетители хорошо разучили эту особенность Катеньки и немного ее эксплуатировали, не обременяя себя составлением библиографии: знали, что достаточно назвать тему, а уж самую полную библиографию Катенька составит сама - просто так, за "спасибо". Нельзя сказать, чтоб Катенька не осознавала такую покладистость как известную слабость, но ничего не могла с собой поделать: отделаться от человека, который ищет, пренебрежительным "смотрите сами по каталогу" казалось ей предательством. И сейчас она не нашла ничего лучшего, чем спросить: - А что вы ищете?
- Прежде всего давайте познакомимся. Я - Виктор Павлович, а вы? Я - Катень... Катерина, - по привычке Катенька чуть не назвала себя уменьшительным именем.
- Очень приятно, будем знакомы. Так вот, Катя, я ищу книги по маркетингу. Кое-что я нашел в каталоге, но это я уже читал. Чего-нибудь поновее у вас нет? - Нам скоро обещают новые поступления. У нас есть спонсоры, - со сдержанной гордостью сказала Катенька: пусть не думает, что их библиотека нищая. - Вот как? А когда? В течение месяца? Тогда у меня к вам просьба: отложите для меня пару книжек, хорошо? - Хорошо. Давая согласие придержать для посетителя новые книги, Катенька в глубине души рассчитывала на продолжение приятного разговора, но мужчина, добившись своего, быстро исчез, как это часто бывает у мужчин. Правда, он вежливо попрощался и обещал непременно зайти недельки через две. Кладя формуляр Виктора Павловича в общую стопку, Катенька мечтательно вздохнула: кто знает, а вдруг? В сознании мгновенно нарисовалась волнующая картина: свидание, букет роз, прогулка по вечернему городу...
По своей природе Катенька была мечтательница.
2
Русоволосая и светлоглазая Катенька принадлежала к той довольно распространенной породе девушек, милых и хозяйственных, которыми дружно восхищаются женщины постарше и которыми охотно берут в подруги ровесницы, а мужчины не замечают. Не будучи красавицей, Катенька вовсе не была дурна собой; да и разве на успех обречены одни писаные красавицы? Нельзя было также упрекнуть ее в чрезмерной застенчивости или неумении общаться, а ее мягкие, доброжелательные манеры неизменно привлекали людские сердца. В каком бы коллективе она не оказывалась, очень скоро она превращалась в Катеньку, и, похоже, Катенькой ей суждено было оставаться до седых волос. "Для всех - Катенька, - с горечью думала порой девушка, - и не для кого - любимая".
Впрочем, к двадцати восьми Катенька начала привыкать к своей женской неуспешности, уже перестав проливать по ночам горькие слезы отчаяния, но еще не утратив окончательно надежды. Как у всех людей после определенного возраста, независимо от их семейного положения, жизнь ее начала отливаться в застывшую, определенную форму, где каждый день походил на предыдущий, а лучшей новостью было отсутствие новостей. Катенька жила с матерью в бедной, но чистой квартирке (уж простите неизбежный штамп), после работы и в выходные почти никуда не ходила, и поддерживала приятельские отношения с несколькими подругами, по странной иронии судьбы такими же неудачницами в сфере личного, как и она сама. Бытие ее протекало незаметно и неслышно, и ничто не сулило радикальных перемен.
В общем, Катенька решительно ничем не отличалась бы от множества других женщин, одиноких незаметных тружениц, на терпении и труде которых зиждется столь многое в нашем мире, если бы не одна благородная страсть, неотделимая от ее "Я" и предопределившая ее судьбу - а именно привязанность к книгам, как к живым существам.
В детстве ей казалось, что книжка обидится, если Катенька не прочтет ее, и, чтобы не обижать маленькое безгласное существо, Катенька честно читала все книги, попадавшие ей в руки. Особенно ей было жаль маленькие потрепанные книжечки в измятых бумажных обложках, чей вид ярко свидетельствовал о жестокости и бескультурье тех, в чьи руки бедняги имели несчастье попасть. Толстые тома могли хоть покарать обидчика, свалившись ему на голову; обладатели жестких переплетов из твердого картона, с острыми углами и коленкоровой поверхностью, умели за себя постоять; но слабенькие брошюрки и тоненькие книжечки были решительно беззащитны. Ребенком Катенька простодушно страдала при виде вырванных с мясом страниц и надорванных переплетов, и бессчетное количество часов, клея и тонкой бумаги ушло на лечение бедных жертв варварства. Характерно, что и в детстве, и много позже, когда Катенька стала дипломированным библиографом, ценность книжки никоим образом не зависела в ее глазах от цены; как и люди, они все были равны, и все они были неповторимы.
Искренняя, бескорыстная и благородная по сути своей любовь не осталась без ответа. Если Катенька любила книги, то и книги полюбили Катеньку, подарив ей пропуск в необыкновенный мир. Она обладала редким даром талантливого читателя: она видела то, что читала, буквы не были для нее мертвым рядом знаков, перед внутренним зрением мгновенно оживали образы и картины, словно прокручивалась гениальная экранизация. При этом прочитанное не оседало в ней "мертвым грузом": прекрасная память позволила Катеньке накопить огромное количество информации, а прирожденный ум помог упорядочить и систематизировать этот разнородный багаж.
Правда, эрудиция Катеньки, как во многом и ее интеллект, практически для всех оставались "вещью в себе". Невозможно выделить нового Шаляпина из толпы, пока он не запоет, не так ли? Так вот, Катенька, если так можно выразиться, "не пела". Демонстративность была настолько чужда этой глубокой и простосердечной натуре, что все блестящие интеллектуалы/ки, стремящиеся поразить собеседника красочной мозаикой из чужих мыслей и недочитанных до конца книг, вызывали у Катеньки искреннее недоумение. Она не хотела "блистать" и плохо понимала такую потребность в других. На протяжении своей сознательной жизни Катенька чаще слушала, чем говорила, оставляя у всех ее знавших впечатление "очень милой и понимающей с полуслова" - но и только. Те же, кто упорно ставил знак равенства между цинизмом и знанием жизни, считали ее при этом еще и недалекой.
Не исключено, впрочем, что она сама недооценивала себя. Во всяком случае, окончившая институт с красным дипломом Катенька решительно отказалась от предложения поступить в аспирантуру ("все равно диссертацию не потяну!") и пошла работать в обычную районную библиотеку. Высшее образование давало ей право на должность старшего библиотекаря, но поскольку вакансии не было (или ее не очень-то хотели найти), то спокойная и миролюбивая Катенька согласилась и на должность рядового.
3
Знакомство с Виктором Павловичем придало рутинной процедуре регистрации новых поступлений особый привкус: отныне Катенька ждала - почти как свиданья - новых книг по маркетингу. За ожиданием стояло искреннее желание быть полезной - и как-нибудь закрепить, упрочить мимолетное знакомство, перевести его на более твердую почву.
И как всегда, когда ждешь, когда чего-то страстно жаждешь, время тянулось долго, а желаемое все не приходило. Прошло несколько недель, прежде среди новой партии литературы обнаружились способные заинтересовать Виктора Павловича названия. Катенька обрадовалась: теперь, когда он придет, ей будет что предложить и о чем поговорить. Заранее готовясь к воображаемой беседе, она даже прочитала эти книги. Жертва, впрочем, была невелика: читала Катенька быстро.
Виктор Павлович вновь появился не через "недельки две", как обещал, а через полтора месяца, рано утром, когда на абонементе никого не было. Он с порога мило улыбнулся Катеньке, однако разговора не получилось: Виктор Павлович куда-то спешил, и все общение заняло ровно пять минут: отдал, взял, расписался в формуляре и пошел.
"Ничего, поговорим в следующий раз", - утешала себя разочарованная Катенька, рассчитывая взять реванш через недели три-четыре. "Может, еще новые книги поступят..."
Прошли и три, и четыре недели, но Виктор Павлович не приходил. Не пришел он и через два месяца. Когда через три месяца Катенька составляла очередной список злостных должников, "зачитавших" книги, она не без колебаний решила пока не вносить туда имя понравившегося читателя. Злостным должникам звонили домой и требовали вернуть книги, но Катенька знала, что, во-первых, этому человеку она звонить не станет, а во-вторых, он рано или поздно сам все принесет. А то, что не приходит... значит, есть уважительные причины. При этом она упорно ждала его, загадывая: вот в понедельник он придет... в среду... в пятницу.
Но Виктор Павлович все не приходил, и жар ожидания начал слабеть. Какой однообразной ни была жизнь Катеньки, но и в ней происходили какие-то события, времена года сменяли друг друга, и память о приличном мужчине, зачитавшем два практических справочника по маркетингу, постепенно выветривалась.
Виктор Павлович возник снова только через полгода, и все произошло совсем не так, как она воображала когда-то. Он вошел без приветствия - или сказал его себе под нос, так тихо, что она не расслышала, как-то небрежно бросил книги. Катенька ощутила обиду: как-никак, она старалась ради него: откладывала книги, ждала, не тормошила звонками, а он смотрит, как на пустое место.
Ей захотелось "отомстить", выместить обиду, но увы! Катенька совершенно не умела говорить с позиции превосходства, и эта попытка также не удалась. Ей хотелось сказать жестко, даже грозно, а вышел растерянный возглас:
- Так долго книги держать нельзя! - Простите, у меня сложные обстоятельства. - Какие? - это сорвалось невольно, Катенька смутилась и хотела извиниться. Виктор Павлович нахмурился было, но, увидев ее глаза, стал рассказывать неожиданно для себя - понял, что это не праздное любопытство, что девушка за библиотечной стойкой искренне интересуется им. - Четыре месяца тому у меня парализовало маму после инсульта. Жена с мамой всегда не ладили, там были свои сложности... а теперь она заявила, что не желает превращаться в сиделку и ушла. И детей забрала. - Но ведь так нельзя! - вырвалось у Катеньки, не просто внимательно слушавшей, а буквально растворявшейся в рассказчике. - Не знаю, можно или нельзя, но теперь я один, мать оставить не с кем, сиделки дорогие, а подешевле - сомнительные личности, страшно оставлять их в доме. В общем, бьешься, как рыба об лед, и никакого просвета. Прогноз у мамы мутный: и худшее, тьху-тьху, не грозит, и шансов, что встанет, мало. Вот так... - Простите, - губы Катеньки вздрогнули. - Простите, я ведь ничего не знала...
- Да вы-то при чем, - вздохнул Виктор Павлович. - Спасибо вам, что выслушали... Знаете, друзья помогают, как могут, но я тоже не могу их без конца напрягать... Да. Пошла черная полоса. Так что мне теперь не до книг, увы. Катенька промолчала - растерялась, не смогла найти слов, чтобы ободрить, поддержать, чтобы дать понять этому подавленному бедой человеку, что совсем рядом, на расстоянии руки есть кто-то, кто готов помочь, кто ощущает его боль, как свою. Когда за Виктором Павловичем захлопнулась дверь, она много ругала себя за этот приступ растерянности - но что сделано, то сделано. Вот человек и ушел, скорее всего навсегда, и будет думать, что она расспрашивала от скуки, а молчала от безразличия. Как глупо и скверно. Катенька грызла себя несколько дней, и грызла бы еще столько же, если бы в четверг перед обеденным перерывом Виктор Павлович не появился опять! Катенька искренне удивилась, а когда он неожиданно позвал ее на чашку кофе в ближайшее кафе, и вовсе чуть было не утратила опять дар речи. - Но если у вас другие планы, - пожал плечами Виктор Павлович, неправильно истолковав затянувшуюся паузу, - то я... - Нет! - вскрикнула Катенька и покраснела. - Я согласна. - В кафе Виктор Павлович заказал по чашке кофе и пирожному, хотя в меню имелись и горячие блюда. Катеньке хотелось пообедать, и она готова была, если на то пошло, заплатить не только за себя, но и за спутника, однако из ложных представлений о приличии не решилась позвать официанта и переменить заказ. - Такое дело, Катенька, - начал несколько смущенно Виктор Павлович, отхлебнув кофе. - Может, я говорил... у меня свой дом, особняк, и дом большой... а я целыми днями на работе, а мама лежит. Уже несколько месяцев у нас нет хозяйки, дом замусорился, полы не мыты, окна серые, гора посуды... Не могли бы ли вы помочь? Мама сейчас в больнице, но на днях ее выписывают, а ее некуда просто везти... Я заплачу...
Она не ощутила и тени обиды в этом предложении. Ей не пришло в голову, что в ней видят поломойку: она поняла только одно: человеку плохо, и нужна ее помощь. Катенька даже обрадовалась: она может быть ему полезной! Но... при чем здесь деньги? Субботу и воскресенье с девяти до девяти - по 12 часов в сутки - Катенька драила полы, мыла окна, приводила в божеский вид санузел и кухню. Сказать, что работы было много - значило не сказать ничего, и Катеньке невольно приходило в голову, что даже при сложившихся тяжелых обстоятельствах невозможно довести дом до такого состояния за 4 месяца. Взять хоть гирлянды паутины на потолке туалета, или слой пыли толщиной в мизинец на антресолях: чтобы нарастить такую пыль, надо не прибирать как минимум год. Часть кухонной посуды с согласия хозяина пришлось отправить в мусорник, ибо отмыванию это уже не подлежало. Большинству тарелок и чашек, впрочем, удалось вернуть первоначальную белизну.
Когда в девять воскресного вечера Катенька наконец присела, все ее тело ломило от страшной усталости. Она не представляла, как завтра пойдет на работу, но беспокоило ее не это, а совсем другое: - Кто вам стирает, Виктор Павлович? - Постельное отвожу в прачечную. Белье и рубашки стараюсь сам... Катенька вспомнила несвежий, сероватый оттенок его белой рубашки тогда, в кафе, и решительно сказала: - Соберите свои рубашки, я вам постираю, а потом здесь отутюжу как следует. - Да ну, бросьте. Это сейчас не главное. - Нет, главное. Вашей маме сейчас нужны положительные эмоции, а не переживания из-за того, что сын выглядит запущенным, что он опустился без жены, что ему некому рубашку постирать...
Эта фраза поразила Виктора Павловича. Он долго не мог ее забыть, и, пожалуй, именно из-за нее, а не по невозможности иначе отблагодарить за проявленное усердие, пригласил Катеньку в ресторан. - Вы ничего против Восьмого марта не имеете? Тогда давайте отметим где-нибудь в хорошем месте, а? С ворохом отутюженных рубашек в руках, в стареньком халате поверх футболки и джинсов, она стояла и растерянно-радостно смотрела на него, необычайно напоминая осчастливленную Золушку. Золушка, то есть Катенька, и впрямь была необычайно счастлива, восприняв приглашение как нечто очень серьезное, хотя Виктор Павлович планировал всего лишь немного развеяться и сделать приятное пособившему ему человеку.
4
Так получилось, что про ресторан Виктор Павлович чуть не забыл: крепко отметили Восьмое марта в офисе, и только случайно раскрывшийся на нужном месте ежедневник напомнил в полдевятого, что "21.00 - заехать к Кате (уборщица из библиотеки), Тургенева, 47, потом - ресторан "Свитязь". Он заколебался на минутку, но потом решил, что перезвонить и отказаться будет совсем не по-мужски, и с опозданием, но все же подъехал к Катиному дому. К его приятному удивлению, Катенька не высказала ни малейшего неудовольствия, она верно ждала у подъезда сорок минут и ждала бы еще и еще - завитая, парадная, правда, в старом пальто, но с новым шарфиком, счастливая, переполненная надеждами. В ресторане Виктор Павлович, решивший продемонстрировать широту души, назаказывал кучу каких-то экзотических закусок с ничего не говорившими Катеньке названиями, и утку по-пекински. На эстраде настраивали инструменты музыканты, многие столики еще были свободны, но народ уже сходился понемногу - праздник, хоть и посреди недели. Катенька оглядывалась по сторонам с искренним любопытством. Рестораны ей были знакомы больше по стихам Блока; ну и в институте два раза ходили компанией.
- За вас! - поднял бокал вина Виктор Павлович, и Катенька невольно покраснела. В голове мелькнула глупая мысль: а что, если он сделает ей предложение? "Дурочка, он же тебя и не знает совсем. Прекрати мечтать!" - Спасибо. Вино оказалось сладким, типа кагора. Катенька такие не любила, но храбро допила бокал до дна. В голове не зашумело, как она опасалась, но Виктор Павлович засмеялся: - Эх ты! Кто ж так пьет вино? Вино надо смаковать медленно, по глоточку. И берут бокал за ножку, а не облапливают пятерней, чтобы сначала полюбоваться цветом напитка. Потом вдыхают его аромат, а потом уже пьют. - Помедленнее, я записываю, - остроумно ответила Катенька цитатой из "Кавказской пленницы" и обрадовалась собственной находчивости.
Скованность исчезла. Они перешли на "ты", свободно говорили на разные темы, а после даже танцевали. Он пригласил ее на медленный танец и приобнял. Сквозь тонкую ткань парадной блузки Катенька ощутила тепло его рук - и тут голова наконец закружилась. Слишком долгие паузы от объятий до объятий, слишком много долгих холодных зимних ночей, слишком много мечтаний и мало реальных радостей. Ах, Катя, Катя, не одними книгами жив человек, даже самый интеллигентный.
Но и Виктора Павловича ее близость не оставила равнодушным, хоть его ощущения были и проще, и банальнее. И мелькнула под хриплый вой певца на эстраде гнусненькая мысля: а ведь это клад. Такие запасы доброты, безропотности и простодушия! И, должно быть, девственной чистоты? - Кать, ты девушка?
Вопрос этот, и неуместный, и нетактичный, прозвучал для Кати как удар бича. Она резко остановилась, прервала танец и вернулась за их столик. Руки ее дрожали. Не может быть, чтобы этот человек оказался хамом и дураком. Он покорно пошел за ней, покорно сел, извинился, сославшись на опьянение. И повторил свой вопрос. - Нет, ну и что? - буркнула не желавшая отвечать Катенька. - Да нет, ничего, - отчего-то обрадовался он, - ничего. Еще раз извини. Виктор Павлович не только отвез ее домой, но и проводил до дверей квартиры.
На лестничной площадке не было никого. Он прижал ее к себе, крепко обнял. Она не сопротивлялась. В этих торопливых объятиях на лестничной клетке было что-то школьное, подростковое; что-то, что могло умилить в поведении взрослого человека, а могло и раздражить. Катеньке хотелось умилиться. - 15 марта мой день рождения. Придешь? - Обязательно! Только перезвонишь мне накануне, хорошо? И хоть Катеньку покоробила эта просьба, она обещала перезвонить. Потом Виктор ушел, запрыгал, как пацан, вниз по облупленным ступенькам, а хмельная от всего случившегося Катенька позвонила в дверь, уверенная, что мама не еще не ложилась.
Ни к одному празднику в своей жизни Катенька не готовилась так тщательно. То, что маленькую квартирку отполировали до блеска - понятно и ожидаемо; то, что угощения с мамой наготовили столько, что хватило бы на пятеро гостей - объяснимо, но для самой Катеньки полной неожиданностью был наложенный "дипломированным визажистом" профессиональный макияж и сложная прическа - все на одолженные деньги. Ни макияж, ни прическа, к слову, Катеньке совершенно не шли, но она не заметила этого. Она ничего не замечала, оглушенная волнением и сладким ожиданием. Так много обещал этот мартовский хмурый вечер! Неужели? Неужели?
В семь мама деликатно ушла, поехала с ночевкой к сестре, а в полвосьмого в дверь позвонили.
На пороге стоял Виктор Павлович с большим букетом роз, парадный, даже при галстуке - но улыбающееся лицо усталое, измученное, под глазами круги - и Катя почувствовала пронзительный укол жалости. "А ведь я эгоистка. Он просидит вечер здесь, а сам будет волноваться - как там мама. Лучше б отоспался за это время..."
Впоследствии этот день рождения неизменно вспоминался Катеньке как маленькое чудо, неведомо чем заслуженное, неизвестно как заблудившееся в большом городе и забредшее в ее квартиру. И даже не в том дело, что все происходило как в любимых ею книгах и фильмах - розы, шампанское, прекрасные слова, медленный-медленный танец в сильных и нежных объятиях; и даже не в том, что в этот вечер она отчетливо поняла, разрешила себе признаться в том, что любит, любит с первой же встречи; а в том, что и он ответил на ее чувство. Он сказал ей: "Ты мне нужна", и для Катеньки эти три коротких слова были самым полным, самым исчерпывающим выражением любви. "А мне тебя жаль", - подумала она, но вслух ничего не сказала. Когда-то ее уже не поняли, не поняли, что любить и жалеть для нее - одно и то же. Будь Виктор победительным королем жизни, всегда на коне, всегда без проблем, разве смог бы он стать для нее тем, чем стал?
Она ничего не сказала, но он все понял, догадался интуитивно. И подумал, что в любом случае ничего не теряет. В ту ночь они впервые стали близки. Несколько недель они "встречались", то есть проводили часы в каких-то окраинных гостиницах, но подобное времяпровождение унижало Катеньку и казалось глупым Виктору Павловичу: и годы не те, и статус не тот. Они любовники, но прятаться им не от кого.
В начале мая Виктор Павлович пригласил ее домой - официально познакомить с матерью, Клавдией Сергеевной, и сделал предложение. Правда, не совсем то, на которое рассчитывала Катенька, и торжественным мгновение никак нельзя было назвать. Размешивая ложечкой сахар в чашке чая, Витя спокойно произнес: - Переезжай ко мне, воробей.
И не добавил при этом - в качестве кого. Конечно, ничто не мешало задать встречный вопрос, но Катенька ничего не спросила. Не потому, что для нее данное обстоятельство не имело значения; но потому, что подобный вопрос означал бы недоверие. Конечно, он предлагает ей стать женой. "Смотрины" состоялись в воскресенье, а во вторник Витенька перевез ее вещи. Вещей, впрочем, было немного, и самыми тяжелыми из них оказались связки книг. Примерно через неделю Витенька предложил ей уволиться. - Посуди сама: дом на окраине, добираться далеко, приезжаешь ты вся измочаленная, а зарабатываешь, извини за прямоту, гроши. Ладно бы ты делала карьеру, или творчеством занималась, я б понял. Но ведь с этой работы ты не имеешь ни-че-го - один геморрой. Я не настаиваю, но...
Катенька попыталась объяснить, что она "имеет" со своей работы, но, как всегда, не сумела найти слов. Впрочем, рассуждения Витеньки были не лишены здравого смысла: работать на полную ставку, тащить на себе весь дом и ухаживать при этом за лежачей больной оказалось делом более сложным, чем представлялось Кате в момент переезда.
Как ни странно, увольнение подарило Катеньке массу приятных моментов. По тому, как отговаривала ее директор, как сулила место старшего библиотекаря, она наконец поняла, каким ценным сотрудником являлась; а реакция сотрудниц польстила даже скромному, почти карликовому Катенькиному самолюбию. - Повезло тебе, - вздыхали откровенно завидовавшие библиотекарши, в чьих глазах Виктор был богачом, - теперь совсем другая жизнь начнется. Ты только не забывай нас там, в Куршавелях, ладно? - Какие Куршавели, девочки, - смеялась Катя, раскрасневшаяся от дешевенького вина, которым "окропили" проводы. - А вас я часто буду навещать. Только теперь как читательница.
5
К Клавдии Сергеевне, точнее, к ее неподвижности и болезни, Катенька привыкла быстро; уже через несколько дней она без всякой брезгливости подмывала больную и выносила за ней судно. Тело Клавдии Сергеевны - высохшее, безволосое, желтоватое, с очень сухой кожей, с набухшими синими шнурками жил - внушало ей только великую жалость, и только. Не было ничего страшнее постигшего эту женщину несчастья, и на этом фоне все личные неудачи казались чепухой, блажью. Каким-то чудом Катенька сумела почти сразу найти верный тон с Клавдией Сергеевной, очень стеснявшейся ее поначалу: без патоки и фальши, и, главное без снисхождения к больной. Катенька не говорила глупостей вроде "вы еще встанете", но почему-то после разговора с ней Клавдия Сергеевна приободрялась; Катенька не делала вид, что болезни не существует, но никогда ее беседы с больной не ограничивались сугубо медицинскими темами. Когда Клавдии Сергеевне было получше, обе женщины подолгу и охотно беседовали обо всем на свете: о разных людях и городах, где обоим довелось побывать, о просмотренных телепередачах и книгах; но, конечно, главной и неиссякаемой темой был главный мужчина их жизни - Витенька, сын и неофициальный муж.
Постоянным рефреном речей Клавдии Сергеевны была фраза: "как я рада, что ты есть у Витеньки!", и говорилось это искренне. Впрочем, Катенька была не настолько наивна, чтобы не уловить со временем весь наивный материнский эгоизм этой фразы. Катенька была удобна для Витеньки и полезна ей самой, вот свекровь ее и хвалила; но очевидно, что стой Клавдия Сергеевна крепко на ногах, а не лежи пластом, отношение к невестке было бы куда прохладнее. Примечательно тут то, что, при всей доброжелательности, Клавдия Сергеевна никогда, во всяком случае, при Катеньке, не сказала сыну ни слова о необходимости или даже желательности официальной регистрации их отношений. Возможно, ей это просто не приходило в голову, поскольку не имело к ее бытию никакого отношения. Клавдия Сергеевна достаточно разбиралась в людях, чтобы понять: Катенька очень любит ее сына и никуда не уйдет; следовательно, ей самой не грозит опасность остаться без заботливого, почти дочернего ухода. А раз так, чего беспокоиться и тратить остатки сил для трудного разговора? Больные люди поневоле становятся эгоистами. Клавдию Сергеевну куда сильнее тревожила жизнедеятельность ее угасающего неподвижного тела, чем судьба милой девушки, живущей с ее сыном, и упрекать ее за это грешно.
Катенька и не упрекала. Несчастная старуха была не при чем; завести важнейший разговор мог только один человек, но он молчал. Витя не говорил, что не хочет жениться; Витя не говорил, что хочет жениться; не говорил, что считает штамп в паспорте ненужной формальностью; не говорил, что Катеньке достаточно фактического статуса жены. Он вообще ничего не говорил на эту тему, принимая сложившееся положение как должное и нормальное. Его (как и свекровь), решительно все устраивало: отменная чистота в большом доме, вкусные обеды, ухоженная и приободрившаяся, насколько возможно, мать, и, главное, неизменная приветливость и покладистость Катеньки. "Мой воробышек, - ласково говорил он и гладил ее серенькие пушистые волосы, - ну чтоб я без тебя делал?"
Как всегда, эта избитая фраза приятно щекотала слух и самолюбие, и, как всегда, по большому счету ничего не значила, кроме констатации факта: ты оказываешь мне услуги, и я это ценю. Но для того, чтобы ценить услуги, не требуется ни великодушия, ни справедливости, один лишь здравый смысл. Только дурак не ценит безвозмездные и щедрые дары другого человека, принимая их как должное; а Витенька дураком никак не был. Он ценил Катеньку, по-своему искренне любил ее - и не стоит высматривать и описывать оттенки этого чувства. Ну даже если мелькала в его сознании изредка мысль, что благородная жертвенность Катенька продиктована не столько благородством, сколько комплексом неполноценности (кому она еще была нужна?), то мало ли какие мысли проскальзывают у нас порой, неожиданно и странно для нас самих. Достаточно того, что мыслей этих Витенька не озвучивал, с "воробышком" был всегда ласков, хотя баловать не баловал - и денег лишних не было (на одни лекарства матери уходило до полутораста долларов в месяц!), и потребности. Катенька, уволившись с работы, добровольно ограничила свою жизнь очень узким кругом, и, кроме как на рынок, в магазины и аптеки, почти никуда и не выходила. Дорогие и модные вещи Катеньке были ни к чему; а для редчайших "вылазок" в люди у нее имелись приличные платье и костюм, очень удачного фасона и из отличного материала - и через пять лет вещи выглядели как новые. Впрочем, Витенька и сам мало обращал внимания на свой гардероб, и на дни рождения Катенька старалась подарить ему что-то из одежды, помоднее и понаряднее.
Нельзя сказать, чтобы Катенька не ощущала известной двусмысленности своего положения. Сама она смутное ощущение неправильности своей жизни гнала от себя, но так устроен свет, что то, что ты и сам себе не решаешься мысленно сказать, люди скажут громко и вслух. Мама Катеньки, правда, разговоры о неприятном заводила изредка и в мягко-увещевательной форме: не пора ли вам, и о чем Витя думает, и неужто ты сама не хочешь нормально выйти замуж (при зяте она ничего не говорила). Катенька обычно переводила разговор на другое или бросалась к матери с ласками; так вопрос и заминали. С годами мать смирилась со семейным статусом дочери и почти перестала смущать ее душу. Но глубокую и резкую борозду оставила в сознании Катеньки не материнская забота, а встреча с чужим, в общем-то, человеком - бывшей одноклассницей Светкой Поляковой.
Светка никогда не отличалась деликатностью и хорошими манерами, а тут, занявшись бизнесом - она держала четыре продуктовые палатки - и вовсе превратилась в бой-бабу с манерами заправской торговки. Ухватив случайно встреченную на улице Катеньку под руку, Светка, несмотря на катенькины отчаянные попытки объяснить, что ей некогда, потащила бывшую однокашницу в прокуренное кафе-стекляшку, где, заказав две рюмки дрянного коньяка, принялась громко рассказывать о своей жизни и вспоминать однокашников. Речь Светки лилась непрерывным потоком, причем лирические отступления перемежались трехэтажным матом, так что с соседних столиков оглядывались отнюдь не аристократического вида мужички. - Твою м.... кинули меня на пять кусков... навела братву... чуть саму не шлепнули, твою м... лоханулась с товаром недавно... жизнь как песня на букву "х"... муж, б..., объелся груш, ни.... не делает, лежит, пузо растит... а помнишь, Катька, каким он в школе был? Светка была замужем за ровесником и однокашником,Толиком из соседнего 11 "Б".
- ... А помнишь наш выпускной? А мое белое платье? Помнишь, как Жорка Студень напился и упал с лестницы? Встретила недавно, такой жирный стал - ты не поверишь, боров! Боров! И Лысый! Я ему: ты где, Студень, волосы оставил? А он мне: на чужих подушках! После получасового монолога Светка опомнилась и толкнула Катеньку в плечо: - А ты че молчишь, тургеневская девушка! Рассказывай, мать, где ты, как. Замужем? Неохотно Катенька рассказала о своей жизни, предчувствуя, что Светка все равно не поймет - и не ошиблась.
- ........, - забористо и громко выругалась Светка, едва Катенька произнесла последние слова: "вот так и живем втроем!". - Ну ты идиотка! Боже, какая дура! Кошмар! И сколько ты так живешь? - Пять лет, - обиженно сказала Катенька, подумав "сейчас уйду". Катюха, что ж ты так вляпалась, как же ты так! - Света, перестань, прошу тебя, люди смотрят.
- Да плевать мне на них! Катька, неужели ты не понимаешь, что тебя используют как последнюю дуру, как последнюю лимиту! Ты хоть прописана там? Нет, конечно! Ну ты даешь, мать! - Кто меня использует? - Кобель твой, кто еще. Неужто ты не понимаешь, что он просто на сиделке экономит? И ты хороша. Как ты могла согласиться на такое? Катенька пыталась спорить, но побагровевшая Светка не слушала ее и орала во весь голос: - На что ты тратишь свою жизнь?! На фиг тебе это надо - за "спасибо" за чужой старухой дерьмо выносить?! Ты посмотри, во что ты одета! Неужели ты не понимаешь, что он живет с тобой только потому, что ни одна другая на такое "счастье" не пошла! Его жена сбежала, не захотела, а ты давай, тащи на себе дом и лежачую старуху! Да ни одна нормальная баба, даже будучи законной женой...
Светка брызгала слюной, размахивала руками, глаза ее чуть ли не вылезали от напряжения из орбит, и Катеньке физически стало противно смотреть на нее. Она встала и ушла, не прощаясь, а Светка все кричала ей вслед всякую чушь: "он тебя использует и выбросит, как презерватив".
Первые дни после неприятной встречи Катенька вспоминала о ней с брезгливым недоумением: что за чушь несла эта торговка? Но мало-помалу слова Светки пропитывали ее сознание, как медленно действующий яд. Оказалось, что на ее историю, которая самой Катеньке казалась историей неземной преданности и любви, можно смотреть иными глазами, и видеть совершенно другое. Разумеется, Витя не потому позвал к себе Катеньку, чтобы сэкономить, это абсурд; и уж подавно не было никакой связи между пропиской и заботой о Клавдии Сергеевне, не говоря уже о том, что у Кати имелась своя жилплощадь. Все это чушь собачья; но одну занозу, возникшую после встречи с бывшей одноклассницей, так и не удалось вынуть из души. Катенька с болью поняла, что ее жертва - а как-никак жертва была - хотя и осознается любимым, но не оценивается должным образом.
Катенька не знала, что это обычная и самая естественная в людских отношениях вещь: за мелкие одолжения мы горячо благодарим, но большие жертвы не ценим. Чаще всего потому, что с легкостью принесенная жертва как жертва не воспринимается: так, мужчина, ради которого женщина бросила учебу, искренне считает, что она просто не хотела учиться и воспользовалась возможностью. От чего-либо ценного так просто не отказываются; если отказываются, значит, это что-либо для человека ничего не значит. С другой стороны, осознание масштаба жертвы неизбежно влечет за собой психологический дискомфорт у облагодетельствованного: легко ли быть в неоплатном долгу? Так что все жертвы имеют значение только для того, кто их приносит.
Так что Витенька был не хуже и не лучше миллионов других, и в поведении его было ничуть не больше неблагодарности, чем обыкновенной слепоты. Но Катенька приуныла. В сущности, за проблемой благодарности стоял другой вопрос: когда же он женится? Оценит ее житейский подвиг - или не оценит, черт с ним, - но женится? Конечно, можно было начать разговор о браке и самой. Катенька размышляла об этом, но все как-то не было подходящего момента. И потом, ей казалось величайшей бестактностью предъявлять какие-то претензии (желание стать законной женой казалось Катеньке претензией), когда в соседней комнате лежал тяжелобольной, угасающий, самый родной любимому человек - его мама. Получалось нечто вроде морального шантажа, какого-то торгашеского обмена: я ухаживаю за твоей матерью, а ты со мной расписываешься. Даже мысленно это звучало отвратительно.
6
Клавдия Сергеевна умерла неожиданно - вьюжным декабрьским днем, через три дня после внезапного и серьезного улучшения: неподвижность покинула верхнюю половину тела. С детской радостью Клавдия Сергеевна шевелила ослабевшими пальцами, тянула тонкую руку, пыталась повернуться на бок, хотела как можно больше сидеть. В доме воцарились волнующие надежды на полное выздоровление, как вдруг Катенька, основательно пропылесосившая утром гостиную, выключила пылесос и услышала из комнаты свекрови звон разбившегося стекла - словно стакан упал на пол и разбился. Катенька кинулась туда и увидела свесившуюся с кровати лицом вниз, как увядший цветок, Клавдию Сергеевну. На полу в быстро растекающейся лужице лежали осколки чашки с водой - бедная старушка страшно радовалась, что может взять ее сама. Катенька подбежала, подняла больную, положила на подушку, начала что-то говорить - и замерла: тело было теплое, но лицо Клавдии Сергеевны было странно застывшим, словно она внезапно крепко уснула. Катенька метнулась за зеркалом, прижала к увядшим синеватым губам. Поверхность зеркала осталась чистой, и в нем Катенька увидела свою растрепанную челку и испуганные глаза. Клавдия Сергеевна отмучилась.
Вскрытие показало, что причиной смерти стал разрыв аорты изношенного, испещренного рубцами микроинфарктов сердца, а причиной разрыва было резкое движение, предпринятое больной, пытавшейся самостоятельно взять стоящий на тумбочке стакан.
- Ты воды ей не могла подать? - бросил Витя, выходя из морга, и Катенька вздрогнула, как от удара. Она и сама успела попрекнуть себя, но из уст любимого обвинение звучало невыносимо. А он не успокаивался, в нем клокотала боль, требовавшая выхода, и простейшей компенсацией его страданий было причинение боли другому человеку, шедшему рядом с низко склоненной головой. - Ты, теперь, конечно, довольна, кончились твои хлопоты. Ты ведь этого хотела, правда?
Катенька молча шла, глотая слезы. Ей было жаль покойную, но еще сильнее жаль Витю, который не мог ни смириться, ни плакать - только терзать ее злыми и несправедливыми словами. Бедный Витенька, он остался совсем один на свете, у него больше никого нет. Из родни на похоронах не было никого: даже внуки и бывшая жена не сочли нудным явиться. День был холодный, серый, мрачный; к полудню поднялась поземка. Катенька, ощущая холод в ногах - мех в старых ботинках почти полностью вытерся - думала, как печально будет Клавдии Сергеевне лежать в стылой декабрьской земле. Весной расцветут цветы, запоют птицы, а сейчас ничего, лишь снег и ледяной ночной мрак.
Самое печальное занятие - разбирать вещи умершего. Вещей накопилось много, с конца семидесятых годов. Сортируя тряпье, Катенька несколько раз принимала валидол - так нестерпимо больно было смотреть на джинсовые юбки и рубашечки "сафари" - утеху модницы былых лет - принадлежащие той, кого она знала лишь жалкой тенью человека. Целая жизнь прошла перед ней, и горько было думать, что из всех периодов этой жизни Катеньке достался последний, мученический финал. Она ведь, в сущности, и не знала Клавдии Сергеевны, не знала подлинной, какой она была до инсульта, и уже никогда не узнает. Остались только тряпки и ощущение великой несправедливости.
- Я любила твою маму, - сказала Катенька Витеньке, и это был не ответ на его упреки, но невольный вздох души. - И она тебя любила, - ответил он - и заплакал. Катенька обняла его, прижала к себе, как дитя. Хорошо, что он смог заплакать; значит, рана начала заживать.
Месяца три они все говорили тихо и рано ложились спать, словно дух больной еще витал в доме, а потом пошла более веселая жизнь. Этих новых перемен оба молча договорились как бы не замечать и не подчеркивать, именно потому, что они были совершенно ничтожны. Например, теперь можно было засиживаться за телевизором и за полночь, а выходные мирно храпеть до девяти и даже половины десятого. Но если раньше они не могли себе позволить даже такой мелочи, то чем тогда была их прежняя жизнь? Ответ на этот вопрос неизбежно повлек бы следующую мысль - о той, кто стал невольной причиной их многолетней аскезы, а о покойной никто не хотел даже вспоминать дурно (а не только говорить). Вообще о Клавдии Сергеевне как-то одновременно и с почти одинаковым ощущением вины (более сильным у Катеньки) перестали говорить.
Вите хотелось наконец-то "пожить для себя". Вспоминая свою жизнь, он все чаще приходил к убеждению, что "жил вовсе": ранняя смерть отца, заставившая беззаботного студента перевестись на заочный и пойти на работу; потом сравнительно ранняя женитьба, дети, тяготы быта и воз работы, потом болезни матери, ее инсульт, грязь развода, неподвижность матери ... Редкие радости растворялись в потоке проблем, бед и хлопот, и так четверть века. Но вот наконец-то настал просвет, и грех им не воспользоваться. Никаких донжуанских планов, впрочем, у Витеньки не имелось, и кругосветное путешествие его не прельщало: он мечтал всего лишь пожить без особых забот. И потому, когда Катенька робко-робко намекнула на ребенка, Витенька ответил неожиданно для самого себя жестко:
- Мало ходила за больной? Хочешь остаток жизни за дауном ухаживать? Катя переменилась в лице и убежала в ванную - плакать. Витя, заслуженно обругав себя дураком, за ней не побежал, но, дождавшись, когда она успокоится и выйдет, извинился и заговорил совсем по-иному. Он признавал за Катенькой право на материнский инстинкт, но ведь слово "инстинкт" не случайно ассоциируется именно с животным, а не с человеком. Человек должен прежде всего думать головой, а не другими частями тела. Ему сорок семь лет. Это не лучший возраст для отцовства. Ей на 13 лет меньше, и хотя она не жалуется на здоровье, по его убеждению, риск слишком велик и неоправдан. А если - Боже упаси! - с ней что-то случится во время родов? А если ребенок родится больным? Да, на Западе рожают и позднее, но ведь мы не на Западе. В сущности, он беспокоится прежде всего о ней. Да и так ли нужно им потомство?
Говоря так, Витенька совершенно искренне забыл о существовании двух своих сыновей.
Катенька, растроганная его заботой, признала доводы состоятельными. К тому же в картине, нарисованной им: вместе медленно стареть, идя рука об руку к последнему часу (лет черз сорок, конечно), было слишком много поэзии для впечатлительной Катеньки. Теперь же, пока старения было еще фигурой речи, они начали вести активный образ жизни. К себе, правда, не звали (год траура не истек), но почти каждое воскресенье шли в гости к кому-то из приятелей, и Катеньке к весне купили новое пальто, модное, с широким воротником из кролика, крашеного в цвет индиго под синюю ткань пальто.
В совместных "выходах в свет" невольная затворница Катенька участвовала с большим удовольствием; еще и потому, что ее все воспринимали как Витину жену. Когда звенели бокалы и раздавались полушутливые тосты, то пили за их здоровье и благополучие, воспринимая их как пару, как одно целое. Это ощущение передавалось Катеньке, стирая прежнее сидевшее глубоко недоумение, притупляя ожидание окончательного поступка Вити. В сущности, она и так жена; чего еще желать?
В конце марта Витенька заговорил об отпуске, и не просто об отпуске, а о совместной поездке на курорт. Отпуск - как определенное количество нерабочих дней - имел место каждый год, но они никогда никуда не ездили (да и по отдельности тоже). Катенька обрадовалась, как ребенок. Вместе стали прикидывать разные варианты: Турция? Египет? Пляжный отдых по принципу "все включено"? Или тур по Европе? Катеньке, не бывавшей западнее белорусского Бреста, все варианты казались одинаково заманчивыми.
- Придется нам с тобой расписаться, - хмыкнул вдруг Витенька. - А то в Европе в гостиницу вместе не пустят... Катенька подняла на него изумленные, огромные сейчас глаза, и такой сияние озарило вдруг их изнутри, что он не решился признаться, что пошутил. "Похоже, придется...", - мелькнуло в сознании Виктора, но вслух он ничего не сказал, только обнял - кого? - жену, конечно же, жену. "Да, надо бы..." Разговор, вознесший Катеньку на седьмое небо счастья, состоялся в понедельник, а в среду около полудня ее вытащил из кухни в гостиную резкий телефонный звонок.
Чужой, незнакомый голос сообщил, что Виктору Павловичу стало внезапно плохо на работе, и что его увезла скорая.
7
Большое несчастье часто приходит в чужой одежде. Маленькие беды врываются в своем подлинном обличьи, и человек сразу понимает: вот беда, расколотил фамильный сервиз - или сломал палец. Но часто человек понимает, что к нему пришло горе, только тогда, когда все уже окончено, и закаленный множеством смертей санитар набрасывает на остывшее тело грязную простыню в пятнах.
Конечно, Катенька посчитала случившееся не более чем началом (или обострением) какой-нибудь болезни, но ей и в голову не приходило считать эту болезнь смертельной. Скорее всего, переутомление. И в больницу она бросилась не потому, что боялась не застать - а просто потому, что не могла иначе.
К Виктору ее не пустили. Как ей показалось - "сначала" не допустили, может, какую процедуру делают; но ничего, она подождет. Врач, сам с серым, нездоровым лицом, сказал, что ждать придется долго; но она только упрямо мотнула головой. Ей и не пришло в голову сообщить о случившемся своей матери; ведь это был досадный случай, случайный сбой, ненароком затесавшаяся крапленая карта; сейчас врачи все исправят, и жизнь пойдет как прежде.
Она сидела на истертой скамейке час, два, три. Уже упали на город за окном ранние, холодные мартовские сумерки, а она все сидела и ждала. Сейчас ее позовут и скажут, что Вите лучше. Ему должно стать лучше, это хорошая больница, и сотрудник, встретивший ее в вестибюле, сразу сказал, что заплатили сколько надо, и посоветовал и ей не мелочиться. Хорошо, что она захватила с собой все имевшиеся в доме деньги - что-то около двухсот гривен. Витя обычно не давал ей на руки больших сумм, да она и не просила...
Внезапно Катеньку пронзила одна мысль, просто прошла вдоль хребта, как игла: а если с ним то же, что с Клавдией Сергеевной? "НЕТ!" - закричало все Катенькино существо; она едва не зажмурилась. Этого не могло быть...
Хлопнули стеклянные двери, вышел тот самый врач - с серым лицом. - Переводим в реанимацию, но готовьтесь к худшему. - А что? Что с ним? - Разве я не говорил? Обширный инфаркт. У него были в роду "сердечники"? - Да, - прошептала Катенька. - Родная мать. "Господи, не дай ему уйти. Если нельзя иначе - пусть останется неподвижным, пусть даже так! Я не оставлю его, только не дай ему уйти!" .............................................................................. В половине одиннадцатого вечера больной Карпов Виктор Павлович умер в реанимационном отделении, не приходя в сознание. Обколотую транквилизаторами Катеньку отправили на такси домой.
8
На следующий день утром, необычно рано, ее вырвал из таблеточного забытья звонок. Шатаясь, она отперла дверь. На пороше стояли рослая женщина в черном и двое молодых людей: один лет двадцати, другой еще подросток, но ростом со взрослого. Она узнала сыновей по фотографиям, бывшую узнавать не хотелось. И видеть не хотелось. Но, конечно, сейчас не время начинать жалкие бабские страсти, надо максимально вежливо...
Троица вошла, оттолкнув ее, и не поздоровавшись. - Вали отсюда, сиделка, - первые слова женщины были так неожиданны, что Катенька, еще и отуманенная горем и транквилизаторами, просто не поняла их. - Позвольте... - Вали отсюда, сиделка, - спокойно повторила женщина. На лице ее, несмотря на траур, не было ни скорби, ни волнения. - Собирай свои манатки и уматывайся.
- Это наш дом! - нарочито грубо крикнул старший сын.
Катенька, как рыба, молча раскрывала и закрывала рот. Женщина смотрела на нее спокойно и беззлобно, лишь с легким презрением; старший сын демонстративно наклонил стриженую голову, сверля ее тяжелым взглядом исподлобья, а подросток живо, с неподдельным интересом осматривался по сторонам.
Наконец смысл происходящего дошел до Катеньки: во рту мгновенно пересохло, лоб сдавило обручем. - Послушайте, - пробормотала она сдавленным голосом, - Витя вчера умер, а вы сегодня.... - Короче, милая, - сказала женщина, - мне некогда с тобой лясы точить, надо договариваться о похоронах. Мне говорили, что ты хоть и сиделка, но с высшим образованием, так что должна хоть что-то соображать. В твоих услугах больше не нуждаются, и я разрешаю тебе собрать свои вещи и отчалить. Поняла?
Гнев горячей волной прилил к щекам Кати и сделал на миг ее сильнее. - Ты? Ты мне приказывать не можешь! Ты никто! Ты бросила Витю, когда ему было трудно, когда Клавдию Сергеевну парализовало... - Ну, ты, не смей оскорблять мою мать! - старший сын довольно грубо толкнул Катеньку, покачнувшуюся и попятившуюся, но женщина резко сказала ему:
- Не надо, Сережа, не прикасайся к этому дерьму, потом рук не отмоешь. Юноша, матерясь, отошел от Кати, задрожавшей от мерзкой сцены, и плюхнулся в кресло. Женщина тем временем снова обратилась к Катеньке:
- Никто - это ты, а я - бывшая жена Виктора Павловича, мать его двоих сыновей который тут прописаны с рождения и по закону являются прямыми и единственными наследниками. Я ясно выражаюсь? Повторять не требуется? Я, Сережа и Вадик - семья покойного, а ты - сиделка и прислуга, услуги которой больше не требуются.
- Я семь лет.... - хотела прокричать Катенька, но крика не получилось, только шепот, и неуместные, горячие слезы ручьями потекли по пылающему лицу. Ее убивали, ее унижали, ее топтали, а она ничего не могла противопоставить этим людям. Господи, что же это такое? Видел бы Витя, видел бы Витя!
- Ну и что, что семь лет? Он был на тебе женат? Нет. Ты здесь прописана? Нет. Так что собирай чемоданы, и чтоб духу твоего не было. Уже в дверях Катеньку, с трудом тащившую два своих чемодана, догнал снисходительный голос: - На похороны, так и быть, я разрешу придти.
9
Появление белой как мел дочери в пальто поверх пижамы и с двумя чемоданами в руках повергло Катенькину мать в такой шок, что она едва сама не слегла. Когда же Катенька, взяв с огромным трудом себя в руки, рассказала все, что произошло за прошедшие сутки, реакция матери заставила ее снова разреветься.
- Я всегда говорила, что добром этот брак не кончится! Из дому выгнали, срам-то какой! И покойник хорош - не мог тебя прописать! А и ты курица, взяла и сама ушла! О Господи, что творится-то - человек еще не погребен!...а здесь такое!
Исчерпав запас гнева, Катенькина мать сама расплакалась. Ей было искренне жаль невезучего покойного зятя, но родную дочь еще жальче. Вот она, бедная, остатки молодости на чужую мамашу потратила, а как только жить собрались - тут и всему конец. Выгнали, как собаку. И кто? Стерва, бросившая мужа в трудную минуту.
Бывшую жену покойного Катенькина мама не знала совершенно, как и сама Катенька; но именно на ней был перенесен весь заряд эмоций. Строго говоря, винить надо было Витю, но, поскольку о покойных как-то не принято плохо, благородная ярость выплеснулась на голову "подлой стервы". - Ты не должна сдаваться, Катя! Что ж это такое: молча проглотить такое унижение и уйти. Тебя что, под забором нашли? Того же мнения придерживались окружающие, от родни до соседа дяди Толика - бывшего юриста, выгнанного отовсюду за пьянство. - Ты имеешь право на полдома, вы жили в фактическом браке! Это можно доказать показаниями друзей. Ты столько лет ухаживала за его матерью!
В первые дни этот гул голосов казался Кате еще одним мучением, специально придуманным Сатаной для ее круга ада. Но когда бывшая жена "забыла" сообщить Кате о дате похорон и тем самым отобрала последнее земное утешение - возможность попрощаться - в ней что-то переломилось. Ровно через девять дней, сама себя не узнавая, в каком-то безумном порыве она пошла к адвокату, подтвердившем слова пьяницы-соседа. С тех пор, как в Украине гражданский брак приравнен к официальному, на гражданскую жену распространяются правила наследования.
О нет, не пол и не четверть дома, где прошли такие трудные, такие счастливые семь лет ее жизни, требовались Катеньке. Ей мерещилось восстановление некоей справедливости: ведь ее не просто выставили вон, ей отказали в праве называться женой. Чужая женщина в черном стерла эти семь лет, но суд восстановит ее права, суд наконец-то закрепит перед людьми на бумаге то, что давно было закреплено перед Богом.
Адвокат посоветовал Катеньке запастись свидетельствами друзей - свидетельствами многолетнего совместного проживания и ведения хозяйства, и она сперва ни на минуту не сомневалась, что все согласятся. Да и чего стоила та услуга? Всего-то придти и сказать истинную правду.
Но у друзей оказалось иное мнение на этот счет.
Давний, еще студенческих Витиных лет, друг Жорик, угощавший их такой замечательной домашней наливкой, просто бросил трубку, едва она изложила свою просьбу. Артем, отличный парень, когда-то поднявший свой бизнес благодаря одолженным Витей деньгам, необычайно искусно прикинулся шлангом. Он с таким неподражаемым правдоподобием в течение сорока минут "не понимал", что и где нужно засвидетельствовать ("да брось, Катюха, какие показания, все и так знают, что вы были вместе столько лет!"), что трубку бросила сама кроткая Катенька. Циничный интеллектуал Марк Александрович вежливо унизил ее, надув губы: "ваша меркантильность меня разочаровала. Хорошо, что Витя этого не слышит".
Георгий Харитонович, бывший военный, ныне бизнесмен, удостоил ее самого длительного диалога, и кофе с коньяком.
- Да, я тебя понимаю, Катенька. Бедная ты, бедная. Столько лет отдала, и такой финал. Но и ты пойми ребят. Мы ведь не с тобой дружили, а с Витей. Ты в лучшем случае воспринималась как приложение к Вите, а в худшем вообще никак. Понимаешь? Мы не твои друзья, а его, так чего нам теперь тебе помогать, куда-то ходить, что-то писать, давать какие-то показания? - В память о Вите.... - Да, но, с одной стороны, его уже нет, и ему уже все равно. А с другой - ты хочешь, чтобы мы признали тебя Витиной женой, так сказать, постфактум. Но если Витя за семь лет так и не удосужился зарегистрировать ваши отношения, значит, не хотел, не считал нужным, и называя тебя его женой, мы как бы нарушаем волю покойного. Выходит, он тебя женой не считал, а мы считаем. Не обижайся, Катенька, я просто объясняю реальное положение вещей.
- Витя не успел... - продолжала свое унижение Катя, уже понимая, что это бессмысленно.
- Допустим. Не успел за семь лет, допустим. Но тут мы подходим к третьему и самому важному пункту. Ты не просто хочешь постфактум закрепить свой статус, ты хочешь оттяпать пол-особняка. Стоп, стоп, я ж не сказал, что это плохо. Это очень разумно и правильно, только вот ведь как выходит: я должен бегать по судам и тратить время, чтоб ты получила свою долю Витиного наследства. А я получу фиг. Остроумно, правда? Ты пойми, мне не нужно его наследство, я говорю в принципе. Где ты найдешь дураков, чтоб даром таскали тебе каштаны из огня? Я правду говорю, ты не обижайся...
Катя выбежала прочь, чтобы этот жирный боров не увидел ее слезы. Баста. Конец унижениям. Больше она ни к кому не пойдет.
Какое-то время Катенька брела по пустынной улице, пока отчаянное биение сердца не заставило ее остановиться. Трясущими руками она расстегнула сумочку, нашарила упаковку валидола, положила таблетку под язык. Надо немного постоять, пока сердце успокоится. Хоть пару минут.
10
Она прислонилась к стене и подняла голову, словно ища ответа на вопрос: как жить дальше? И замерла.
Какое огромное, бездонное, еще светлое весеннее небо! Она и забыла, какое оно бывает, она очень давно не поднимала головы. Светлое небо простиралось над громадным городом, ожидавшим медленные сумерки. Как пахнет влажный воздух, как нежно прикасается к щекам уже теплый ветер! Ранняя апрельская весна, любимое ее время с юности. Деревья еще лишены листьев, но они уже не спящие, они замерли в ожидании, и по их венам течет бурный сок. Мир - в который раз - начинается заново.
Господи, что на нее нашло? Куда она бегала, зачем звонила? Какие права, какая жилплощадь? Самое важное у нее никто не отнимет, потому что невозможно отнять любовь. "Да, в Вечности жена - не на бумаге..." Она любила и была счастлива, и это главное. Вдруг Катеньке стало легко, необычно легко. Спустя минуту она поняла, что произошло. Это ушла ненависть к той, первой жене; к женщине в черном. Ведь ненависть - только ненависть, зачем же лукавить! - руководила ею, ненависть одурманила ее до потери собственного лица. Как же это чувство облучает душу! И как хорошо, когда приходит прощение.
Идя вниз по улице, Катенька незаметно подошла к трамвайной остановке, где как раз стоял трамвай. По какому-то наитию она села в него, зная, что доедет до Глебова, 7.
Знакомое серое здание библиотеки ничуть не изменилось. Пять лет она здесь не была, а все осталось по-прежнему. "Хоть бы Викулина смена", - загадала Катя, входя, - и обрадовалась, увидев над стопкой книг знакомую рыжую шевелюру.
- Катенька! Ты! В гости? - А у меня Витя умер. - Да ты что? Такой молодой! - Сердце... - А мама его? - Пять месяцев тому. - Господи, горе какое. А ты как? - Плохо. То есть было плохо, теперь полегче. - Я думаю... - Работу ищу. - Да? - Ну да. - Ой, а у нас Светланка в декрет уходит. - Какая Светланка? - Ты ее не знаешь, она после тебя пришла. Если хочешь снова к нам - иди к Лидии, она еще никого не нашла. - А Лидия дальше зав? - Все по-прежнему! Она тебя вспоминала недавно. - Да ты что? - Да, и по-хорошему вспоминала. Так что, думаю, она рада будет. - А что она говорила? - Катеньку вдруг охватило страстное любопытство, словно от отзыва бывшей начальницы зависела вся ее судьба. - Что ты - светлый человек. - И все? - И все. А тебе что, мало? Сейчас, - Викуля повернулась к двум ярко одетым девочкам- подросткам. - Вам что? - Мы хотим "Идиота", - пропищала одна из них. - Что, в школе задали? - Нет, мы кино смотрели. Есть у вас? - Конечно. Вы записаны у нас? Если нет, возьмите формуляр и заполните его....