- Волшебство кочегарки - Мотоспециализация на марше - Шок от разоблачения "опят" - Сыч остается сычом -
Раннее утро. Бледнея, опросталась тучка. Шорох дождика сменило плямканье каплей с крыш, хруст обрушивающихся сосулек. А вот и небосвод очистился, напитался синевой и золотом рассвета.
Опрятненько-то как, чистенько, восхищенно осматривался Виктор, вынырнув из пыльной кочегарки, а воздух такой вкусный да пряный, не надышишься. Весна нынче удалась ранняя, теплая, чем не радость кочегару - топить меньше. Середина апреля, а они уже около двух недель обходились одним котлом из трех имеющихся. Эту же смену, к примеру, он вообще проспал, горка уголька в топке тлела совсем символически, для сохранения огня.
Взвизгнула распахнутая дверца. Округлые синеватые язычки лениво лизали края черной грибообразной шляпы, подтаявшая красным, она походила на закатную тучу. Он включил поддув, и язычки враз обратились в острые длинные жала, зло затрепетали в голодной пляске. Поддев кочергой, Виктор разломил шляпу, и она чадно пыхнула, дым рванулся в зев топки, наружу. Разбив и переворошив комья, он перекидал шлак в поддувало. Теперь топка стала походить на шкатулку с дивными драгоценными каменьями, каждый из которых являл собою всю гамму оттенков красного цвета, от солнечно-белого внизу, в месте обдува, до густо-малинового на верхушке, венчал каковую зеленовато-голубой трепетный венчик.
Виктор вздохнул, краса сколь бы чарующей она не была, остается красой, а работа - работой. Швырнул уголь с лопаты с боковой протяжкой, размельчая его тем самым в тонкий пласт, и пламя сразу рванулось прожорливо, как на порох, забурлило, загудело.
Суета вокруг огня его всегда по-хорошему будоражила. Автоматические, привычные движения не мешали мыслям, мечтам и дерзким планам, таким, вроде бы, доступным и легким в исполнении, трудности же в такой момент мельчали и отодвигались на второй план. А потом, чуток позже, в пылу работы, снисходила светлая радость-зоренька, сплав мышечного и духовного восторга. В такие минуты безо всякого волевого понукания, самостоятельно, исторгалась ликующая песня, исполняемая на рокочущих, басовитых струнах связок, на пределе громкости, но, что интересно, без большого на то усилия.
- Белеет парус одино-оокий в тумане моря голубо-оом! - затянул он и ощутил ленивую от громадной силы качку волн, пульс необъятного пространства. Словам и смыслу он не придавал никакого значения, исполнял первую пришедшую на ум песню, лучше народную или романс, где мелодия протяжная и вольная. - Что ищет он в стране дале-оокой, что кинул он в краю родно-ом!..- Все закоулки котельной, казалось, заполнились его голосом, заглушили пресное производственное бормотанье механизмов, не дозволяющих себе, бедненьким даже мига праздника чувств.
- А, черт! - ругнулся он от избытка чувств, бессильный прочими словами охарактеризовать собственное состояние. Ему становилось понятным, почему бывают столь беспечными и пренебрегают смертельной опасностью токующие тетерева, рассыпающие рулады соловьи, равно как и простые, самозабвенно дерущие горло воробушки, просто они сохранили в непорочном естестве умение радоваться любушке-жизни, чутко вслушиваются и распознают в себе это высочайшее, ни с чем и никогда несравнимое ликование.
- Никак головка вава?- участливо спросил он у пришедшего сменщика. И без ответа было ясно, что “вава”. Что ценного было в этом сорокалетнем мужичонке, так это неиссякаемая кладезь оптимизма. Пил он много, как-то даже вдохновенно, но раскаяния, самобичевания и нытья на собственную никчемушность у него никогда не наблюдалось. Одевался он, сквернее не придумать, в какие-то засаленные тряпки, ростом был катастрофически мал, на обличье совсем-совсем неказист, однако столь вопиющей ущербности не признавая, волочился за каждой юбкой, и что уж совсем для Виктора удивительно, волочился небезуспешно.
- Все х,окэйно, - заверил сменщик, - врезал вчера добряче. Йэ-ээ-эх, пивка бы глотков сорок, а то душа обмирает, ссуди, брат, псалмы весь день буду орать в твое здравие...
Скрепя сердце, Виктор ссудил, зная, что долг возвращен не будет, ссуживал уже, но не дать в такое утро, отказать просящему это просто кощунство, пусть радость даже в такой несколько извращенной форме, но множится.
Дома, плескаясь в ванне, он снова исторг было песнь, но моментально залетевшая Инна испуганно захлопнула ему рот и повертела палец у виска.
- Не беги, - дергала она его поминутно на улице за руку, - ведь все равно все уже знают, что я твоя жена...
- Жена, женушка, женуленька, - трясет он головой согласно и чмокает, на что она отшатывается и снова крутит палец у виска.
- На улице давно сухо, а у тебя грязь на брюках, да и туфельки бы не мешало почистить...
- Об-бязательно, уже в этом квартале!
- Карманы не отягивай, вытащи руки...
- Ну, ты з-ззабодала!
- Не карежься, люди смотрят, - говорит Инна, конспиративно-фальшиво изображая отсутствующий вид. - Да не беги ты, сердце заходится!
- Автобус! - облегченно вскрикивает Виктор и переходит на рысь. - Опоздаю! Ну, пока, женуш!..
* * *
- А слыхали?..- к салону с первого сиденья поворачивается кладовщица Васса Георгиевна, , Жоровна, за глаза “Обжоровна”, поесть она любила, толщины была неимоверной. Она - татарка, русский освоила частично, в частности, из трех родов признает только мужской.
- Слыхали, девчонку вчера хоронили, по Суворова, шесть годов, в школу только пойти должен. В старый холодильник залез, защелкнулся и задохся до смерти...
- И чего только не берут с одной головы животного,- удрученно сказал Константинов, шу-рша сворачиваемой газетой, - и молоко, и шерсть, и мясо, а вот про рога и глаза забыли.
- И зубы,- хохотнул Моисеич, ощеряя свой никель,- может коронки бы золотые попадались.
- А слыхали?..- Васса вновь начала было свой поворот без участия шеи к салону, но автобус зарычал, и разговоры завязли в шуме. Богдан, “Бодя”, водитель их “Кубанца” затянул песню и с шаловливой хитрецой всеми любимого ребенка оглядывался на всех, подмигивал Вассе. Виктор поморщился, начинался спектакль одного актера, каждое утро один и тот же. Сейчас закурит падаль, предсказал он и не ошибся.
Женщины стали хором уговаривать Бодю не дымить, он же придурковато вытаращивался в зеркало и, бросив руль, показывал пустые руки, предварительно закрепив сигарету на щитке приборов. Женщины, страшась катастрофы, отставали, но бравада Бодю не покидала, и он поворачивался к Вассе, изображая занятого беседой человека, к рулю никакого отношения не имеющего. И лишь когда в мольбы женщин вплетался матерок мужика, он оставлял свои шутки.
Шутник, это еще терпимо, а вот лодырь, это уже общая беда. “Кубанцу” три года, но автобус являл собой уже весьма жалкое зрелище, грязная развалюшка, инвалид, то и дело требующий лечения. И приходилось тогда, в такие периоды упрессовываться педсоставу с учениками в перегруженный общественный транспорт, поминая при этом Бодю нехорошими словами.
В вестибюле Виктора окликнула Шорина. С помощью костылей и единственной негнущейся ноги она умудрялась-таки делать довольно быстрые и крупные шаги-скачки, что по скорости можно было приравнять к энергичной ходьбе нормального человека. Ласково поприветствовала Клушу, та крутила озадаченно на коленях чью-то разодранную курточку, морокуя, как бы ей вернуть товарный вид.
- Я насчет Корнева, Виктор Васильевич, вашего любимого из питомцев, - озадаченно сдвинула брови Шорина, - несколько раз, видела Юру с одним молодым человеком, лет на десять его старше. Друг, воркуют, отношения предушевнейшие. Это и насторожило - друзья? с таким-то возрастным интервалом, а еще подобострастие Корнева. Чуете, Корнев и подобострастие? Ой, не нравится мне этот союз явного туза и шестерки, надо бы как-то развалить такую дружбу. У вас есть какие-нибудь соображения на этот счет?
- Пока никаких,- промямлил Виктор и опустил глаза, избегая ее пронзительного взгляда. Про рекордсмена-прогульщика Корнева он и думать-то забыл.
- Жа-ааль... пропадет парень не за понюшку табака, - подступиться, конечно, к нему трудно, скрытный, Сыч, гордый до заносчивости, да и видим мы его совсем нечасто.
- Во-во, - обрадованно поддержал Виктор, - наскоком нам его не взять.
- Так пусть, при нашем благославлении, идет на дно?.. Виктор, давно тебе хочу сказать, извини за прямоту, но ты почему-то остановился как педагог в росте, ты, у кого явный мощный потенциал. У тебя ложный фарватер, ложные маяки мирских дешевых утех. Спаси хотя бы одного вот этого мальчишку и распознай, смакуй диковеннейший бальзам душе, этому бальзаму нет во вселенной эквивалента, не просмотри его, за тебя мне тогда будет втройне обидно...
- Надо что-то делать с этим сычонком. Нет прямого контакта, так составлять косвенное досье через друзей, родных, школу, милицию. Но у меня сердце щемит, Витенька, беду вещает, как только увижу его с этим... хищник это, нутром чую, хищник, упреждать надо пока не поздно...- она сокрушенно вздохнула и энергично застукала прочь.
- Красивый парень, форсистый, - покивала Клуша, - девки по нему сушняком. Но гордый, сам себе на уме. И как ведь в точку клеймят друг дружку холеры, а, Витя, “Сы-ыч”, ну разве скажешь метчее...
- Виктор Васильевич, - поманил к себе красноголовый от обильной дозы хны пацаненок, на лисьей мордашке его постоянное выражение свежесотворенной шкоды, лукавство. Предваряя сообщение, замахнулся на стоящего неподалеку мальчишку. - Кыш, салажонок, чего рот раззявил?!.. Все в ажуре-абажуре,- сказал он вполголоса, - приволокли, ключи давайте, вовнутрь затащим...
- Да солнышки вы мои! - Виктор быстро отцепил от связки нужный ключ.
- Ну, молодцы, ну, выручили...
Мимо прошествовал Мерцалов, раскланялся с ним и Клушей церемонно.
- Что за нужда к нам привела, Гавриил Станиславович?- окликнула она. - Не набедокурили чего опять наши охламоны?
- Да нет, вашими молитвами, все пули пока мимо.
- Убивца-то вашего не сыскали?
- Нет пока. Учительствовать вот буду у вас понемножку, Лукерья Игнатовна, на полставки, обществоведение и право буду вести.
- Вы-ы? Учительствовать?- изумленно передвинула на лоб очки Клуша. - Не шутите?- Но Мерцалов прошел дале, не остановился, оставив последний вопрос без ответа.
- Так остальное, как договорились?- настороженно осведомился красноголовый помощник.
- Ну, а как же, разумеется, не сомневайся, после уроков, как обещал, каждый сжигает по пачке.
- Хорр-ррошо! - помощник вприпрыжку удалился.
Это была уже вторая буржуйка, что приволокли в тир мальчишки по его заявке.Первую он установил на огневом рубеже, вторая же займет место в примыкающем кабинете военно-технической подготовки, профиль - “мотоциклист”, выбил-таки Виктор перепрофилирование в военкомате, доказал-обосновал приоритет. Надо ли говорить, что лучшего плацдарма-мастерской для автотворчества и не удумать.
Да, мастерская, этот давно желанный закуток, где можно будет пробовать силенки в автоконструировании. Стены ее уже завешаны плакатами, в углу гора мотозапчастей, приобретенных за считанные копейки в госавтоинспекции, из некоторых будут изготавливаться наглядные пособия, некоторым уготована вторая жизнь. Появились здесь два верстака, сверлильный и точильный станочки, наковальня на огромном пне и даже небольшой трансформатор для будущего сварочного аппарата. Ушел из пустующего годами класса стойкий запах гнили и сырости, вместе с пришедшим теплом утверждался жилой дух - отдавало угарным дымком, вкусно дышала расколотая промерзшая древесина, слабее доносило бензином, краской, с тира; совсем еле различимо, сладковато, сгоревшим порохом.
Да разве средь этого мотоералаша сумеет разглядеть непосвященный основу, остов будущего автомобильчика, единственного в своем роде, неповторимого и оригинального. Когда он станет различимым, а мастерская совсем обкатается, вход сюда он попросту прикроет.
С фотокерамикой получилась, в общем-то, ожидаемая остановка. Почти двухмесячная маета - о, каким капризным оказалось ремесло! подай ему определенную влажность воздуха, температуру, идеальную чистоту! - но вот маета эта закончилась, пришел успех, качество “вечных” портретов достигло нужного уровня. В одно из воскресений он предпринял десант в одну из деревень и набрал полтора десятка заказов. Снимки, в основном, оказались мелкими, выцветшими, много времени ушло на пересъемку, ретушь, полностью заказ был готов лишь через двенадцать дней. И все!.. Он с ужасом ощутил апатию, пресыщение, в нем словно кончился завод какой-то неведомой пружины.
Он победил ремесло, удовлетворил честолюбивый зуд, а вот к однообразному хоть и доходному труду у него душа не лежала, воротило и душу и все тут, ненормальность какая-то да и только. То же самое произошло когда-то с цветной фотографией, стенографией и машинописью (слепой десятипальцевый метод!), марафоном,”моржеванием”... много подобных судорог предпринимал он, чтобы надежно законсервировать освоенное на неопределенный срок, если не навсегда.
О керамике в мастерской теперь напоминала лишь муфельная печь, какая будет здесь разогревать при надобности некоторые, небольшие поковки, остальное оборудование и химикаты он припрятал, лживо уверяя себя при этом, что на совсем короткое время, вот только закончит автомобильчик и сразу с головой окунется в остервенелое удлинение рубля, даже операции условное имя присвоил - “Погост”.
Весть о мотоспециализации ученики приняли восторженно, на секцию пожелало записаться первоначально едва не половина училища. Но количество резко иссякло, когда стало известно, что заруливать еще, ох, как не скоро, а пока требовалось возиться в поте лица с мотоутилем, изготавливать макеты и разрезы, подкапливать части на будущую сборку сразу нескольких машин.
Виктор почти перестал вести уроки в учебном корпусе, все дни напролет находился в тире, его мастерской, что ни у кого недоумения не вызывало. Он обнаглел настолько, что теорию почти свел на нет, заставлял учеников самостоятельно работать с учебником, выписывая нужные места в тетрадь, которые, кстати, были заведены у каждого, и стен кабинета не покидали. За урок ученик должен был переписать и заучить нужное место, разок-другой на скорость разобрать и собрать автомат, набить магазин патронами, оперативно обмундироваться в общевойсковой защитный комплект, поупражняться на прицельном станке и выстрелить три-пять разков с винтовки. Вообще-то, количество выстрелов было и оставалось самым мощным кнутом и пряником, воздействующих на ученика, и определялось рядом факторов: его поведением, строевой подготовкой, качеством знаний, физподготовкой...
- У-учащийся П-павлов для прохождения стрельбы п-прибыл,- отрапортовал Иття, удальски прищелкнув каблуками. Выслушав его ответ о видах оружия массового поражения - такой выпал билетик - проверив его конспект, Виктор открыл спецтетрадку.
- Тэ-экс... Подтягивания - шесть раз, два патрона; граната - тридцать метров, один патрон; разборка автомата, о-оо! нуль патронов; полоса препятствий - нуль патронов; знания - один; поведение... минус два патрона. М-да, негусто получается, всего три патрончика, расти надо, тезка, тренироваться...
Из кабинета в тир, на огневой рубеж, Виктор пробил оконце и теперь приглядывал сразу за двумя участками учебного процесса. Дежурный подавал команды, корректировщик у трубы комментировал ход стрельбы. Кое-кто изъявлял желание улучшить результаты в физподготовке и в сопровождении командира отделения выходил на улицу. Словом, урок шел своим чередом, военруку оставалось лишь покрикивать на откровенно праздных.
- Как лежишь, анчихрист?!- вознегодовал он на одного из стрелков, кто умостились у трех бойниц, но вознегодовал больше голосом, без сердца. “Анчихрист” тяжело вздыхал и ерзал на матрасе, раскидывал ноги пошире, устанавливал локти, в общем, припоминал все то, что требовалось. - Да не зажмуривай ты, родненький, так глаз, не бойся, ствол не разорвет, это тебе не самопал, вон какой он толстый... И не рви так резко и сильно спуск, сустав пальчика лишь работает, не больше, а у тебя и кистевой, и даже плечевой задействованы, как пенек корчуешь...
- Эй, Кульдя! - не выдерживает один из очередников. - Примлел ты там, что ли? Целишься по часу...
- Заткнись! твоя очередь подойдет, хоть до утра лежи.
- Э-ээ, нет, - снова отвлекся Виктор от тетрадки, своеобразного технического дневника своей автосамоделки, - до утра не пойдет, надо раньше, целимся не больше восьми секунд, иначе глаз от напряжения подплывает слезой. И на огневом рубеже не болтать, буду штрафовать!
- Кульдя - молоко!- выкрикивал Смычок-корректировщик, - Иття - двойка на шесть часов, выше бери, тараторка!.. Анцыбор - семерка на два часа!.. Кульдя - опять молоко!..
- У него молококровие, - поддел Виктор,
- сколько уж патронов пережег, а все без толку.
- Да ведь все, кажись, по правилам делаю, - обиженно пыхтел тот, - и притуляюсь, как велите, без напруги, и глаз жмурю...
- Включите свет, темно дышать! - отвалился от винтовки Анцыбор.
- Опять посторонняя болтовня, опять доклада не слышу!
- Учащийся Анцыбор стрельбу закончил.
- Во, другая песня, но дисциплинарный черный шарик ты заработал, уж не обессудь, - Виктор сделал пометку в тетрадке. Задумался и мечтательно засмотрелся в окно, уроков все меньше и меньше, свободного времени больше, в мае-июне дело, вообще, дойдет до четырех часов в неделю, чем не педнагрузка, а там, глядишь, и отпуск, аж до сентября. Так что круг сжимается, вполне вероятно, к концу года его “Скиф” уже засуетится по местным дорогам. Перед глазами зримо встало его будущее творение, двухместная, типа гоночной машинка. Ум-мм! он зажмурился.
- Учащийся Мерзликин для прохождения стрельбы прибыл.
- А расскажи-ка нам, Вадик, об использовании человеком животных для военных целей.
- Ну, там для перевозки грузов, лошадей, слонов, верблюдов. Для связи - голубей...
- Коров, кур, свиней,- подсказал Пашка, на укоризненное покачивание головы военрука ухмыльнулся, - а кто же тогда бойцам силы дает, кого на продовольствие пользуют?..
- Собак применяли для оттаскивания раненых, взрывания танков, на границе еще... для разминирования...- припоминал Вадька с потугой, и посыпались подсказки.
- Поводырями у слепых...
- Змей-диверсантов можно дрессировать...
- Крыс для минирования...
- Комаров со специальными ядовитыми жалами...
- Орлов для бомбежки...
- А еще, - возобновил ответ Вадька, - я про дельфинов читал, как они помогали затонувшие суда поднимать, могут они и мину магнитную к днищу корабля прилепить, аквалангиста протаранить по указке инструктора, для чего им, дельфинам, на голову надевают корону-бритву...
- Ни хи-хи, так лучше бы уж сразу учить рыбу-меч.
- А одному дельфину даже памятник поставили за то, что корабли между рифов проводил...
- Молодец, достаточно. Тэ-экс...
- Подтягивания исправьте, у меня уже восемь, не шесть.
- Тэ-экс... двенадцать патронов набежало, неплохо, огонь вести уже можно очередями...
- Учащийся Минаев для прохождения стрельбы прибыл.
Виктор задал Пашке вопрос о способах ориентировки на местности, выслушал довольно толковый ответ и отсчитал патроны...
Опята. Расшифровали их ведь все-таки с месяц назад. Ошарашили они, конечно, педсостав изрядно, вот тебе и бурсачки, вот тебе и недоумки, неликвид школьный. Такого окуня на свет божий выудили - милиционера-хапугу! Ну, не совсем они одни, говорят, сидел на крючке, якобы, он давно, но все равно помогли, сделали свой вклад, турнули хапугу из органов, только шум пошел, под следствием, поговаривают, ходит. Как оказалось, в качестве неопровержимого доказательства опята представили несколько снимков и две магнитофонные записи с крайне раскованным диалогом финансового характера, будто бы, шофера по их указке записали. Вот так грибочки-гробочки для инспектора, и кто бы мог только подумать.
Шпика от такого открытия так, вообще, едва паралич не разбил, вид стал совсем затравленный. Если еще точнее ход событий представить, то инспектор, говорят, сам себе конец ускорил - кто-то ему капнул, что следят, мол, за ним ребята, что хотят опорочить, ну, он и давай шуметь, поднял мощную волну, опят даже с работы дворницкой выгнали, чуть ли не за шайку бандитскую сочли. По училищу так легенды пошли одна страшнее другой, секстанты, мол, пятидесятники, у малых деток кровь пьют. Что тогда пережил Мешалкин, трудно представить, на глазах мужик таял. А потом, бац, тишина, изумление, озадаченность, как же все-таки воспринимать-то наших опят?..
Виктор за них с радостью уцепился, сделал ядром мотосекции, этаким костяком правления, щедрыми красками разрисовал им перспективу создания мотобольной команды, а Пашке так, для затравки, сдал под опеку свой затрапезный “восходишко”, подарил, по сути, потому как продать такую технику можно было только соовсем за бесценок. Но организм у бегунка его стараниями был еще отменный, таскал под сотню играючи.
Решение Виктора привлечь ребят для работы в мастерской, точнее, в ее обкатке и становлении, опять же не было лишено лукавого умысла. Сначала он решил все, абсолютно все, при изготовлении “Скифа” делать в одиночку, потаенно. Повозился недели три и почувствовал симптомы надвигающегося разочарования, очень много времени уходило на пустяки, черновую работу, однообразную до отупения, и это при таком-то резерве рабочей силы!
При такой индивидуальной организации труда рождение самоделки могло затянуться на добрый год. Скопленная литература, обобщающая опыт самодельщиков, об этом и предупреждала - до пятидесяти профессий необходимо было освоить домашнему конструктору при работе. Виктор понял, что в таком обильном на однообразную мелочевку труде помощники просто необходимы, он же бы тянул расчеты, снабжение, генерировал идеи. Для начала он приглядел несколько ребят, а потом судьба расщедрилась на встречу и близкое знакомство с золоторуким самородком, отцом Антона Таранова, Евграфом Сидоровичем.
Помог случай - Виктор потерял ключ от сейфа, где хранились патроны и затворы от винтовок. Он уже был близок к отчаянию и стал подумывать о бензорезе, как знающие люди навели на этого умельца. За ним послали машину. Приехав, он минут десять поковырялся в замке какими-то крючками, и дверца сейфа послушно распахнулась. Простенький замок, определил он с долей сожаления, явно предвкушая что-то более интересное.
Отремонтировать он мог практически любой механизм, от пишущей машинки, пылесоса, сепаратора до искареженных в авариях машин. Мастерская Тарановых Виктора ошеломила, такой оснащенности он еще не встречал, с металлом, деревом и прочими материалами здесь делали все,что хотели. Порядок в доме Тарановых был спартанский, по сути дела, семью можно было назвать слаженной артелью, где помощники-сыновья, а их было трое, в мастеровитости и расторопности отцу уступали мало.
Но умелец, как оказалось, был лекарем существующих конструкций, талантливым лекарем, дотошным, смекалистым и упрямым. Корпя над ремонтом, он осознавал несовершенство механизма, но не мог допустить мысли, что механизм этот его руками можно сделать еще лучше. Лучше промышленного образца?!. Нет, для него это была запретная зона. Но, что самое смешное, он, будучи слесарем локомотивного депо, не раз, по необходимости, по велению наряда, выполнял работу, которую позже квалифицировали как рацпредложение, то есть творчество, но творчество по принуждению, самостоятельных шагов в этом направлении он никогда не предпринимал.
В неуверенности такой Виктор убедился, когда стал рассказывать ему и показывать вырезки, коих у него была пухлая папка, где рассказывалось о людях, делающих в кустарных условиях, вручную вездеходы, самолеты, автомашины. Евграф на это скептически хмыкал, а то, мол, не знаю я этих фокусников, пасутся около заводов, где все это делают, и он мог бы при желании паровоз или тепловоз собрать, ездить на нем вот только негде. Тогда Виктор легко доказал ему, что занимались этим люди вдали от заводов, делали все “на коленке”, в примитивных условиях, на свой страх и риск, без специального образования и добивались, казалось бы, невозможного, их дерзость и одержимость делом сметала все мыслимые и немыслимые преграды. Это Евграфа изумило, озадачило и ввергло в смятение, на него дохнуло этаким творческим бунтарством - делать лучше чем на заводах?!. Кощунство какое-то получалось. Но, вглядываясь в чертежи и читая описание самоделок, удрученно кхекал, все воплощалось в жизнь довольно простыми методами, многое из чего он мог бы сделать запросто.
Виктор же удовлетворенно потирал ладони, все шло как нельзя лучше, в ближайшем будущем он и его видел в рядах своих помощников. О “Скифе” пока смолчал - рано.
- Ученик Корнев прибыл стрельнуть, - шаркнули у стола подошвы. Виктор глянул в тетрадку - ого, четырнадцать раз подтянулся, гранату зашвырнул на пятьдесят два метра, резкий паренек, а ходит, по всему, нарочито, как муха сонная. Взгляд у Корнева был чуть снисходительный, нагловатый, что так характерно для многих красавчиков.
- Редкий гость, - удрученно покачал головой Виктор на многочисленные “н” в журнале против его фамилии, пропуски лишали его права даже на единственный выстрел, но в виде исключения, приза за рекордный бросок гранаты, он отсчитал ему пять патронов. Корнев криво усмехнулся, на лице его без труда читалось, боже, какой подарок, как вы меня осчастливили. Выстрелил он быстро, целясь не больше трех секунд. Виктор подосадовал на себя, на свою уступку, посчитав, что тот отстрелялся демонстративно пренебрежительно. Но когда глянул на мишень, то приятно удивился, все пули легли почти в одно место, в семерку, левее и ниже центра, стрелка явно подвел прицел. Виктор обрадовался, это же готовый член сборной по военному многоборью, о чем он и не замедлил сказать ученику. Но тот не разделил его радости, сухо сообщив, что по соревнованиям ему разъезжать некогда, да и неохота.
- Ну, неохота так неохота,- сиюсекундно согласился военрук, - занимайся чем некогда. В красивых глазах мелькнуло удивление и растерянность - даже так? Хотел сказать еще что-то, но от него уже отвернулись - некогда, мол, по пустякам время транжирить.
Вспомнился разговор с Шориной о спасении этого мальчишки из лап какого-то хищника. Но как к нему подступишься, чем заинтересуешь, ведь совершенная темная лошадка - Сыч. Он был у него дома, разговаривал с матерью, та тоже лишь бессильно разводит руками и твердит о каком-то друге-наставнике, заменившем сыну отца родного. Из повиновения, мол, вышел уже давно и надежно. Что может заинтересовать, тоже определить не в состоянии. Пробовал пойти в лобовую атаку, завел душеспасительный разговор, но тут же свернул, вовремя поняв, что сглупил, что бесполезная трата времени, на доверительную волну настраивать его очень рано, пока невозможно. У Сыча определенно уже объявилась какая-то четкая позиция, параграфов которой он старался четко придерживаться, он знал, чего хотел, прочее же презрительно отвергал, даже не принюхиваясь. Но что это за позиция, оставалось пока только гадать. Виктор решил, что суетиться в данном случае ни к чему, нужно выждать, время все расставит по своим местам.
- Виктор Васильевич, когда еще технику подвезем? - атаковал на перемене Смычок.
- Два мотоцикла изрезали, из остального хлама от силы два аппарата получится, да ваш...
- Можно завтра, я звонил в инспекцию.
- Завтра - вечерка, - сказал Вадька.
- П-подумаешь,- покривился Иття.
- Нет-нет, на вечерку все, как штыки, съездим послезавтра.
- Да провались она в овраг, эта вечерка! - запричитал Смычок.
- Может, не обязательно всем туда тащиться, - предложил Пашка, - пусть бы человечка три слиняли, делов-то скопилось ого-гоо!
- Посмотрим, - уклончиво ответил Виктор, а мысленно уже с ним согласился, именно так, наметил с ходу для отлучки Антона с Пашкой, работы, действительно, было невпроворот.
Глава 2
- Отлов учеников на вечерку - Сыч и Холеный: узкая тропка разбоя - Предательство - Окончательный разрыв с опятами -
Скрипуче застонали половицы, плачуще задребезжали оконные стекла, по стендам и плакатам на стенах коридоров загулял озноб - последний звонок, конец занятиям, дети спешили на волю. Находиться на пути этой лавы в такое время было небезопасно, смять, притоптать зазевавшегося могли запросто. Удержать эту стихию в классах после желанной трели умудрялись лишь самые суровые и мужественные педагоги. Нынче вечерка, и кое-кто такие попытки был вынужден предпринимать.
Вечерняя школа предназначалась для двухгодичников, коих оставалось с каждым годом все меньше и меньше, в училище шел неуклонный переход к трехлетнему циклу обучения, дающее среднее образование. Но глупые дети, таких достоинств не сознавая, стремились получить именно двухгодичное образование и стремились очень-очень сильно, в этом им помогали даже родители, влиятельные знакомые, дело доходило до могучего блата и кумовства, в группы двухгодичников даже образовывали этакий конкурс характеристик, туда попадали самые достойные. Вот сколь велико было желание у глупых детей сэкономить на учебе годок.
С рейсового автобуса уже степенно прошествовали с десяток учителей-совместителей. Мастера и преподаватели же резво гонялись за учениками, отлавливая нужный минимум для законной регистрации урока, предотвращая его срыв. Из чувства солидарности к кол-легам в облавы подключались и кое-какие совместители. Но многие ученики уже ушли в отрыв, безмятежно шагая к трассе или отсиживаясь в овраге и ближних рощах. Но вот, казалось бы, количество полоненных достигло заветного числа, тычками, а то и пинками в классы загнали последних бунтарей - просвещение обрело нужный масштаб. Урок в группе Мешалкина с небольшим, минут в десять опозданием, но стартовал.
На утренней линейке Никодим Петрович нынче со всем своим артистическим вдохновением стыдил, угрожал, советовал быстро и бесповоротно сменить отношение к вечерней школе, посещать ее как можно чаще. На общее обозрение выкликались самые нерадивые, у кого количество пропусков час в час совпадало с пройденной за три четверти программой. Зачитывался проект приказа с длинным списком шалопаев на отчисление из вечерки, чему стервецы в открытую возликовали, к слову, напрасно, проект остался проектом. Оглашались и фамилии детей, преуспевающих в учебе, на что некоторые из них удлиняли лицо, пропускали они занятия столь же исправно как и намеченные к отчислению.
Добрым словом помянул директор и трех мастеров, у кого в группах дисциплинированных учеников было побольше, посещаемость несколько выше. Многие усмехнулись понимающе, о сургучевских методах говорить не приходилось, у другого же мастера ладошка была чуть-чуть меньше совковой лопаты, и когда он поглаживал по голове ученика, кому вечерка так малосимпатична, у того подгибались колени и вибрировал от предельного напряжения позвоночник. Если же лопата, точнее, ладошка, легонько постукивала в нерадивое темя, а затем в стену, для сравнения извлекаемых звуков, ученик нокдаунно плыл, равновесие сохранялось с трудом.
Третий мастер воспитательную беседу сопровождал профессиональным ссутуливанием, мелкими подскоками на носочках, ложными нырками-выпадами.
Вот его нравоучение рвет сап резкого выдоха, неизменный боковой в плечо беглеца, и левая рука надолго виснет неуправляемой плетью. Аванец, объявлял мастер и участливо массировал место контакта, промокал слезу, правую же обещал “отстегнуть” при повторном побеге, после чего не только писать, но и кушать станет нечем.
Четвертый призер директорского снисхождения - Мешалкин, с патологической осатанелостью строчил докладные, письма родителям и разнообразные справки.
В остальных группах, где воспитатели были статей тщедушных, больше уповали на силу страстного, убедительного слова, дела с вечеркой совсем не клеились.
В этот день Виктор уговорился с Мешалкиным, что прокараулит, отсидит с учениками два первых урока, а тот остальные. Учащихся было как никогда, почти четверть группы, и познание литературы пошло своим чередом. Виктор же принялся строчить планы-конспекты грядущих уроков, те, что требуют при проверках. К слову говоря, дисциплина на вечерних занятиях была неплохая, так как дети к этому времени изрядно выдыхались. Пленники четко знали свои права и обязанности - перемены они внушительно растягивали, подавляющее большинство ничего не писало и делать этого не собиралось, с видом оскорбленной исключительности слушало вполуха или дремало, демонстративно, не таясь. Изредка, от безделья, вспыхивал вялый диспут на тему тяжелого и бесправного положения учащегося, чем хоть чуть-чуть скрашивались и ускорялись серые томительные минуты академического часа.
- А скажи-ка, Трофимовна, на черта нам твоя литература?- закачался на стуле Миша Донник минут за пять до окончания урока. Весил Миша сто двенадцать кило, и потому стул стал предсмертно попискивать.
- До-ооник!- подал предупреждающий голос Виктор, отвлекаясь от писанины. Миша сел нормально. Прожорлив он был легендарно - пять вторых заглатывал играючи, трехлитровку молока мог опорожнить легко и непринужденно, без перевода дыха.
- Так на черта, а, Трофимовна?.. для грамотнения, что ли?
- Да, чтобы ты, пень дубовый, хоть чуть-чуть на человека походил,- злилась та на вольность обращения к ней, пенсионерке. Миша выдвинул челюсть и, не отворачиваясь, звучно рыгнул, опять откачнулся на стуле, в тонкое верещание которого теперь уже вплелось похрустывание.
- До-онник!- постучал в стол ручкой Виктор.
- Каким таким человеком, учителем, что ли? Х-ыы, нашли человеков...
У Трофимовны на морщинистых щеках расцвели маки волнения, замеленными руками она оправила кофту и юбку, пригладила расходившегося под глазом живчика.
- То-то, ты на пенсии, а вкалывать продолжаешь, ням-ням, видать, не густо. А я и без вашей литературы себя прокормлю-одену... И что это за учеба, чему? В башке все равно ничего не остается, что до урока, что после урока, вот сколько хожу к вам, а толку нет и не будет, не упомню, то ли Муму утопила Анна Каренина, то ли кавказский пленник.. Миша в забывчивости вновь откренился и вскочил испуганно - хрустнув, отвалилась ножка от сиденья.
- Вот! - торжествующе прицелилась в него пальцем Трофимовна, - добаловался, теперь платить будешь.
Миша вновь звучно уничтожающе рыгнул и сказал снисходительно:
- Да брось, Трофимовна, зазря колебать пространство, этим стульям в обед двести лет стукнуло, спишут...
- Да не скажи, двести, платить придется, крохотулька ты наш ненаглядный, - Виктор глянул на изнанку сиденья, - во, девять двадцать, актик я сейчас, по горячим следам, накропаю.
- Отдам со стипешки, - беспечно махнул ручищей Миша и посмотрел на часы, - о-оо, две минуты осталось, пойду покурю, да посеку, чего в столовке на ужин гоношат.
- Вот мамонт, ничем его не проймешь, - тихо посетовала Трофимовна, а погромче, в необъятную спину, не без подобострастия, - ты уж, Михаил, не шляйся долго, не опаздывай, - вздохнула, поправила прическу и дала всем остальным знак, разрешающий идти на перемену.
- Вы, как пироги пекли, в меле все перемазюкались, - сказал Виктор, и она принялась конфузливо утираться и отряхиваться.
- Шо?! Шо? шо такэ?- изумленно округлил черные глазенки Смычок, отирая со щеки упущенную слюну. Виктор перестал трепать его за плечо и сказал командирским голосом.
- Воздушная тревога! Ховайся в укрытие!
- А-аа...побег, побе-ог...- Смычок торопливо покинул кабинет.
- Трофимовна,- спросил Виктор, - почему вы, в отличии от большинства своих коллег, так добросовестно и пунктуально проводите свои уроки, не вяжете, не читаете увлекательной книжки, ведь самим же, наверняка, ясно, что овчинка выделки не стоит, что, извините за прямоту, воду в ступе толкете? Тяжеловато пацанам после семи уроков высидеть еще четыре-пять, чего там говорить, ошалеть впору, ну, о каких еще знаниях можно вести речь.
- Да и, вообще-то, если уж совсем начистоту, к чему они, эти знания такому вот Доннику, твердо решившему стать трактористом, как отец, он убежденно не хочет впитывать всю эту, на его взгляд, лишнию белиберду, по-житейски он просто не видит дальнейшего практического применения этим знаниям в своей будущей работе. Он ведь и со школы-то ушел затем, что невмоготу стало потеть надо всем этим, почувствовал, что слабее других сверстников, стыдно стало смотреться средь них недоумком. Зато он превосходная заготовка смекалистого и разбитного работяги, Миша, кстати, уже сейчас многое умеет, научил отец, не страшится никакой работы, с удовольствием возится с техникой, но для самостоятельной работы ему просто не хватает бумажки, какую надо высиживать еще больше года. Лишь затем он принужден нудиться, ломать казенные стулья и обретать стойкие навыки лоботряса. А мы ему жизненые этапы заоблачного господаря Белинского, его мировоззрение.
- Я с вами согласна, - кивнула Трофимовна, - дети учатся неохотно, по принуждению, нет пока в обществе элементарной профессиональной селекции с подрастающим поколением. Это одна сторона дела, поговорим о другой, о нашем подходе к ведению уроков, переталкиванию воды в ступе, как вы сказали, - она чему-то смутилась и стала тщательно протирать носовым платком стекла очков. - Видите ли, у меня на этот счет есть своя, может, несколько архаичная точка зрения. Мне кажется, что в последнее время, происходит довольно интенсивная девальвация... э-ээ, обесценение профессиональной гордости, многие люди перестали уважать то, чем занимаются. Что страшнее, молодые, еще не получив специальности, еще только ей обучаясь, уже ее не уважают. На волне конъюктурщики, а точнее, халтурщики, рассматривающие профессию только как удобное, подогнанное к руке орудие труда, пусть и не совсем любимое, но удобное и легкое для добычи лакомого куска. И они, это орудие, постоянно подгоняют для того же облегчения, меняют при первой возможности, без сожаления отшвыривая в сторону, тут же о нем забывая, тем самым обрекая себя на нищету в главном, в духовных радостях. Так им и становятся неведомы открытия призвания, открытие уникального процесса творчества, дела, тебя всецело поглощающего. Ну, разве на такой платформе обретется профессиональная гордость. Халтурщики всегда некомпетентны на своих рабочих местах, искусные демагоги и в целях конспирации суетны и многословны, они не даются для пристального рассмотрения, ускользают и всеми силами препятствуют такому рассмотрению.
- У нас сплошь и рядом пироги печет сапожник. Для улучшения жизни общества не нужно никаких радикальных потрясений, необходимо тихонечко и методично ввести повсеместное тестирование на профсостоятельность, определение уровня интеллекта для людей, воспарящих волей капризного случая на небывалую для него высоту, не дозволить этому пирожнику тачать сапоги. И многие короли станут голы...
- Размечтались, такую порнографию допустить в отечестве.
- У некомпетентности самая большая прозводительность вреда, убыточночти для общества, это стабильная диверсия, за нее надо давать иноземные боевые ордена. Мне, как не прихвастнуть старухе, такого ордена не заслужить, наше поколение взрасло на иных идеалах. В конце концов, я думаю, гордость за исполняемое дело наряду с высокой компетентностью и профессионализмом должны быть присущи каждому нормальному человеку, тем более педагогу, - она улыбнулась застенчиво, - такие вот, мой юный друг, соображения. Конечно же, я далека от мысли, что открыла глаза вам на что-то совсем новое и оригинальное, бога ради, это все вечные постулаты! Вы, Виктор Васильевич, лишь в начале пути, еще многому будете учиться, может, даже обретете призвание на этом, смею уверить, весьма благородном поприще. Надо только ни на минуту не забывать, что здесь все мы под сильнейшим микроскопом обстоятельнейшего исследования вас самих крайне чуткими на фальшь душами. Если не забывать этого, то и станет неловко за коллег, чрезмерно рачительно использующих время своего урока, руководствуясь при этом только соображениями личного характера. - Трофимовна перевела дух, еще раз тщательно почистилась, причесалась и принялась заполнять журнал.
Ушел Виктор от нее немало озадаченный, вот так Трофимовна, вот так ветхая старушка, как она изящно и играючи распластала оппонента-рационализатора.
Спускаясь по лестнице, услышал возню и тоненький умоляющий голосок.
- Ну, завязывай, ну, завязывай, Миха, наглеть...
Глянул через перила. В полутемном тупичке закрытого запасного выхода массивная фигура Донника, только зайдя сбоку, разглядел маленького парнишку, Петьку Березина, мальчика замкнутого и мечтательного, склонному к одиночеству.
- Чего жадуешь-то, Стопарик,- ворчливо и маловнятно говорил Миша набитым ртом, - товарищей забывать нехорошо, нельзя, я так, от всего чистого сердца, отдам тебе сегодня на ужине гарнир от трех порций...- Обернулся на Истомина и смутился немного, но руку из посылочного ящика потянул, горсти не распуская.
- Ну, Миха!
- А ну, положи на место,- процедил Виктор.
- Батюшки-светы, делов-то, да подавитесь вы этими карамельками. - Донник ссыпал конфеты назад и, отпыхиваясь, потопал наверх.
К выходу с Петькой они направились вместе, тот молча шмыгал и часто возил рукавом по носу.
- Из дому?- кивнул на посылку Виктор.
- Не-е, откуда у деда гроши.- Петька жил в общежитии, даже на выходные никуда не уезжал, некуда, мать спилась и куда-то сгинула, отец неизвестен, дед же сам с кислого на пресное перебивается - пенсия совсем крохотная.
- Так откуда?
- Не знаю точно, вроде как от каких-то родственников, не знаю, написали с дедом, никто пока не ответил.
- Петюня,- насторожилась Клуша, - да ты никак плакал?
- Да-а?- Клуша оглядела их несколько растерянно. - Прямо сам, в нахалку?
- А как же еще.
- Да нет,- возразил Стопарик, - я сам давал, только не столь много.
- Ах, он ненажора! ну, ладно, еще пришлют.
- Нате, баб Луш,- протянул несколько конфет Петька, - с чайком побалуетесь, вку-уусные.
- Ой, да что ты, Петюня, какие на мои зубы сласти, враз расхвораются, ешь сам, золотаночка.
- Нате,- переадресовал он руку Виктору.
- Давай, вот эту, сосательную, мятную... ух ты, вкуснятина!
- Мне завсегда такие шлют,- похвалился Стопарик, - да помногу, а туфельки-то, гляньте, - он выставил ногу и залюбовался, - и рубашку еще с медными пуговицами, хипповую...- Одевался Петька больше в казенное обмундирование.
- И не знает, кто прислал,- пояснил Виктор Клуше.
- Да? А радый-то,- проводила она теплым взглядом Петьку, - сейчас в общежитии, гуртом, все в момент стрескают, чем больше друзей попотчует, тем радый больше будет. Вот уж сласть на душу так сласть, хоть и некуда покласть, ведь настоящий русский человек, даже нищий, скупым никогда не станет, последнее отдаст, чтобы примлеть от такой сласти, для души услады...
Шаркая подошвами, мимо проплелись на урок накурившиеся до позеленения вечерники.
- Измывательство какое-то над ребятней,- проворчала Клуша, - так и норовят кувалдой грамоту в голову им повбивать, пусть даже горшки эти переколются, разве так можно, им работу подавай всамделишную, а их из-под палки за парту, вредность одна от такой грамоты...
- И куда вы их строчите, Игнатовна?- всмотрелся Виктор в ее бойко снующие пальцы, очередная шаль была почти готова. - Ну и скорость, без передыху, одну за одной, как станок... Восьмой ведь десяток приканчиваете, пенсия есть, зарплата идет, можно бы и роздых себе дать, ведь не семеро по лавкам.
- Не семеро,- смутилась Клуша. - Не в сытости дело,- поправила платок на голове, тщательно разгладила юбку на коленях и вновь возобновила вязание. - Не в сытости, мое дело, может на гроб золотой скапливаю...
Вернувшись в кабинет, Виктор снова уселся позади всех и огляделся, исчез Смычок с Иттей, зато - небывалое дело - сидел Корнев, не ушел почему-то. Вообще-то, в последнее время в училище он стал появляться куда чаще, уж не случилось ли чего, да и высокомерия заметно поубавилось. Виктор остановил взгляд на Вадьке Мерзликине, этот даже писал, этот учится серьезно, пожалуй, прилежнее всех в группе. Не сказать, что с перенапряжением, но явно стремился к пятеркам в журнале. Не так давно он разговорился с ним и узнал, что делает это Вадька ради красного диплома и справки с вечерки о получении среднего образования с отличными отметками. Затем, по его наметкам, репетитор, экзамен в школе на аттестат и вуз.
Такое условие ему поставили родители, когда разрешили покинуть школу. Был также и второй сильный стимул - материальный, сберкнижка, где к окончанию училища должно было скопиться около трех тысяч, своеобразный приз за выполнение условий договора. Откуда такая сумма?.. Так ведь он, Вадька - совхозный стипендиат, получает без малого сотню от хозяйства плюс выплаты депонентов от училища за то, что не завтракает-ужинает, не живет в общежитии, не носит форменную одежду.
Стипендию устроил отец, там, в деревне-то все мужики на механизаторов уже в три круга переучились, а начальство все равно требует, учитесь, полните копилку технических знаний систематически, планово. Вот и приспособились совхознички подсовывать молодежь со стороны, деньгами на стипендию даже не считаются, лишь бы желанную галочку заполучить. Конечно же, не всем подряд такую стипендию предлагают, своим людям, чем-то им полезным и нужным. Мерзликин-старший, к примеру, такие им фотостенды заделал, залюбуешься.
Таких стипендиатов в училище хватало. Виктор самокритично признал, что и он свою лепту в этот цех абсурда привнес при работе в сельхозуправлении. Именно их отдел механизации настоятельно требовал активизации учебы на местах, множил и рассылал на места разнарядки.
* * *
Вадька, почувствовав на себе чье-то внимание, огляделся и встретился взглядами с Сычом, встретился и вздрогнул, настолько они горели откровенной ненавистью и самую разве малость, едва заметным оттенком, болью. Вадька отвел взгляд малодушно, Сыча он всегда побаивался как сильного и умелого драчуна. Вконец разошлись у опят пути с Юркой, совсем на скользкую, как оказалось, он встал дорожку. После основательной слежки, они пришли к выводу, что милая парочка промышляла грабежом. Вот один из характерных эпизодов.
Когда Холеный с Юркой скрылись на темной, бесфонарной улочке пригорода, они, опасаясь неожиданной встречи, перемахнули через забор в чей-то огород и стали ждать, просчитав, что удобнее всего парочке возвращаться именно здесь. Из укрытия хорошо просматривался освещенный перекресток улиц. Ожидание затянулось. Когда они изрядно продрогли и решили расходиться по домам, из темноты той улочки вынырнул небольшого роста, грузноватый мужчина, в движениях которого сквозили нервозность и растерянность, одет же он был ну совсем-совсем легко, без шапки и пальто, в носках. Звучно пристанывая, чудак бросился было в одну сторону, остановился, в другую - остановился, беспомощно заозирался, дыша загнанно со звучными хрипами.
- Ты откуда такой сорвался?- насмешливо осведомился один из троих проходящих мимо парней.
- Ммужики, п-постойте!..- У чудака ляскали зубы. - М-меня, кажется, грабанули!- он часто прижимал к разбитым губам ладошку и пристально осматривал ее.
- Да ты что? Когда?! - посерьезнели парни.
- Ттолько что... О-оо, гады!..- он полез пальцами в рот, - жуб откололи недоношки, - сплюнул длинную липкую слюну. - Один, как вроде горбатый, на полусогнутых ногах, другой явно хромой, морды замотаны, пристрелить грозились... К-командировочный я... Шапочка была ондатровая, дубленочка, сапоги австрийские, перстень-печатка, часики электронные японские...
- Какой черт тебя занес сюда в это время?
- Портфельчик, там коньячок, закусону полпуда... Да всегда ведь ходил, как сюда приезжал, к другу детства... ум-мм! кулончик в портфеле... на полторы сотни, презентик!..
- А ну, пошли, может успеем приловить.
- Они вооружены, ребята, надо в милицию скорее! О сволочи! первый раз в жизни со мной такое! - мужчина часто переминался, потирал нога об ногу, зачем-то поправлял галстук и редковолосый хохолок.
Вадька не сдержал улыбки, смотрелся тогда тот чудак прекомично. Ну, кому кроме Холеного с Юркой тут сработать, только они. Порешили они тогда отстаивать Юрку, спасать, отвадить от него Холеного. Для начала черкнули ему письмецо с массой ласковых словечек. Тот не среагировал. Решили приловить и сделать темную, снова отправили послание с угрозами и обещаниями капнуть о кое-каких его делишках в милицию.
Но все спутала неожиданная атака Полукарова. Когда же они отбились, поразмыслили как следует, то ахнули, выйти самостоятельно на них инспектор никак не мог, только с чьей-то помощью, наводки. Но ведь кроме Сыча об этом деле никто не знал. Их обвинение его ошеломило, он - фискал?!. Но еще больше не на шутку рассвирепел Антон, не вступая в лишние пререкания, заехал Юрке в зубы. Сыч отбежал и взмолился, чтобы они оставили такое предположение, как бы он не был на них зол, но никогда даже в мыслях не допускал такого предательства! С той поры Сыча они перестали замечать, не здоровались и не разговаривали. Сам он как-то враз скис, гонорок порядком испарился, налицо были подавленность и растерянность. Вадька такой бойкот переносил тяжелее всех, по его разумению, так лучше всего было бы поскорее замириться. Но, вскоре после этого, произошло еще одно происшествие, которое упрочило их в мысли, что Сыч подонок еще тот.
А происшествие было из мрачных, снова ограбили Пашкиного отца, не они, разумеется, кто-то из более серьезных и правдишных налетчиков, так как получку у него забрали, предварительно проломив голову. В довесок к этому, потерявший сознание Илья Афанасьевич долго пролежал и серьезно обморозился, словом, в больницу его доставили в весьма тяжелом состоянии. Но опять же, самое удивительное было еще впереди, спустя недели три, их поочередно вызвали в милицию и предложили без лишних препирательств, начистоту, выкладывать детали ограбления Минаева-старшего, их уже второго ограбления. Друзья растерялись...
Вадька украдкой покосился на Сыча. Уткнув лицо в сгиб руки, тот, судя по всему, спал.
Да, под монотонный голос учителя Юрка задремал, к глазам подступила мельтешня лиц и сцен, потом все несколько упорядочилось и отстоялось, и глянулся ему сон, сон уже становящимся навязчивым, отличимый от предшествующих лишь незначительными деталями, но всегда вызывающий одно и то же ощущение, ощущение тошнотной слабости от страха перед какой-то неумолимой расправой.
А снилось ему, что бежит он вдоль какого-то высоченного и бесконечного забора, сзади же топала, надсадно дышала и деловито переговаривалась стесненными голосами, уверенная в своих силах, многолюдная погоня.
- Слева притирай гада, обходи, деться ему теперь некуда, впереди тупичок, - басил здоровенный дядька, перебрасывал с руки на руку монтировку, чтобы подуть на запотевшие ладони.
- Пусть пробежится парнишечка напоследок...
Страх, словно разваливал Юрку надвое - безучастного зрителя, кто не без спортивного интереса ожидал завершения гонки, и участника, с ватными ногами, неловким чужим телом. Поняв, что бежать он уже не может, Юрка перешел на шаг, но и для шага уже не хватало сил, опираясь плечом на забор, он присел на корточки, опустился на четвереньки и, сжавшись в комочек, повалился набок. Предстоящая расправа стала ему безразличной.
- Обожди пинать,- сказал все тот же дядька, бас его стал потаенным, заговорщицкий, - давай сначала его озорника на задницу посадим, давай, берись за руки, во, а я за ноги... взяли? а ты посередке, для лучшего встряху...
Боятся, отметил Юрка, зашептались, сразу убивать нельзя - пересадят, надо, чтобы загнулся чуток попозже, этак через полгодика, выхаркав до этого отбитые потроха, прием известный, обкатанный и безупречный.
Неожиданно в нем молнией полыхнуло огромное желание выжить, во что бы то ни стало, жижица страха враз отвердела, стала сгустком могучих сил, в момент напитавших всю его плоть. Он сильно лягнул в рожу того дядьку, укусил чью-то руку, рванул за другую, стал привставать, но со спины кто-то стиснул горло, он дернулся что было сил вперед и... проснулся.
Все таращились на него заинтересованно, повернувшись на грохот двинутого ногой соседнего стула, его надсадное мычание. Юрка на какой-то миг смутился, но тут же окончательно пришел в себя и привычно неприязненно, угрюмо осмотрел в свою очередь зрителей, чего, мол, повылуплялись, эка невидаль, человек со сна дурного взбрыкнулся.
А сон, действительно, мерзость еще та, он передернул плечами, стараясь прогнать остатки так послабляющих страшливых ощущений недавнего сновидения. И с каких это пор он, Юрка, стал трусишкой, Амарантов так враз бы высмеял. Тьфу ты, опять этот Амарантов...
С Вольдемаром Амарантовым он познакомился совсем неожиданно. На автовокзале, как-то раз, Юрку прищучили пятеро горсадовских ребят, с кем они, журавлевцы, издавна враждовали. Он оказался в центре кружка, и начался неизбежный легкий кураж. Как бы не были невоспитаны дети улиц, бить морду сразу, без разговоров, да еще при явном перевесе сил, мало кто и когда решался, разве только уж насмерть обиженные да мстительные психи. А так, человек гуманно, без спешки настраивался на малоприятную, но необходимую процедуру.
Стоящий неподалеку Амарантов с интересом присматривался к парнишкам, хоть маленькое да зрелище, решил он тогда, так как уже с полчаса проскучал в ожидании нужного автобуса. Схему предстоящих действий он знал неплохо - упреки, оскорбления, легкие подталкивания быстро переходящие в кулачный град, если же лягешь, могут поносить и на пинках. Но действия развернулись по иному - первым ударил Юрка. Перескочив через севшего противника, он вырвался из кольца и, снова к удивлению Вольдемара, не убежал, а занял довольно удобную позицию, прижавшись спиной в угол меж стеной и газетным киоском. Закипела потасовка. Моментально столпился праздный люд, возмущенные голоса решительно постановили пресечь дикое избиение и делегировали избранника звонить в милицию. Юрка мог продержаться очень долго, не пропусти точного пинка в пах. Этот удар его скрючил и посадил. Амарантов засвистал во всегдашний свисток в его кармане и растолкал озверевших пацанов, потому как начинающийся футбол был совсем опасен.
- Ты мне своей нестандартностью понравился, - признавался потом Амарантов, - это присуще личности незаурядной и сильной. Такие особи всегда украшали людскую породу.
Поначалу Юрка стеснялся своего нового старшего товарища, его интеллигентности, чистоплотности, пренебрежению к деньгам, которых у него, судя по всему, было предостаточно. Но доверительность интонаций, какими он пользовался с ним в разговорах, искренность симпатии и простота быстро расположили. Его не поучали, не перевоспитывали, не стыдили, с ним были на равных и кто?.. Умный, воспитанный человек, сам к тому же избравший его в друзья. Привязался к нему Юрка быстро, через месяц уже боготворил, подражал непроизвольно, пленился, словом, настолько, что был готов для него на любую жертву.
А в один из вечеров, когда они привычно потягивали в его квартире кофе, листали журналы и вполглаза посматривали телевизор, Амарантов решил поговорить начистоту, вывернуться, как он сказал, перед Юркой наизнанку, в надежде, что исповедь откроет ему глаза на него, как человека имеющего слишком своеобразный взгляд на жизнь, слишком идущий вразрез с общепринятыми взглядами. Юрка до сих пор еще не забыл все тонкости того несколько витиеватого монолога.
- Лишь затем я откровенен в данный момент, - сказал Вольдемар, - потому что вижу перед собой родственную душу. Как жить правильно и хорошо? Нет такой головы на земле, которую в свое время не посетил бы такой вопрос. Ведь все, в конце концов, только и делают что борются на собственном жизненном отрезке за эти качества, и у всех результаты разные, в зависимости от сил, таланта, обстоятельств. Но к “правильно” и “хорошо” трудно прийти одновременно, это два зайца, гнаться нужно за чем-то одним, к примеру, за “правильно”, то есть не кривить душой, жить заботами близких, быть всегда готовым к самопожертвованию и так далее, вплоть до обнищания и голода, зато с тщеславным грузом в мозгах о собственных значимости, порядочности, духовной стерильности и прочей дребедени, какую твердят нам со всех сторон разного рода пропагандисты, перед тем как обобрать в очередной раз до нитки.
А вот с “хорошо” все до примитива ясно, каждый субъект не отдает безропотно последние штаны на некое верховное распределение, откуда эти же штаны ему вернут изодранными и грязными, а носит эти штаны сам, то есть прямиком свои усилия замыкает на себе, отчего жизнь его становится сытной, уютной и даже комфортной. Да, как это не печально, но “хорошо” редко уживается с “правильно”, ведь для достижения высот в “хорошо”, нередко нужно запродать душу бесу. Не буду финтить, я - сторонник последнего.
Такое решение, однажды, тогда мне было четырнадцать лет, предопределил один пустяковый случай - я увидел, как одна, впереди идущая женщина нечаянно выронила кошелек. Я поднял его и по любопытству исследовал содерижимое, там было: квитанция на получение из ремонта будильника “Свитязь”, талончик к терапевту, ключик от письменного стола и деньги, сорок один рубль семьдесят четыре копейки. Чуешь, Юрчик, как врезались мне в память эти пустяковые детали, мелочи, я даже помню до сих пор своеобразие рисунка кожи этого кошелька, его запах, запах хозяйки, для меня это было значительное, по сути, поворотное событие.
Много чего потом со мной случалось, но такого рубчика в памяти больше не оставалось. Итак, я поднял кошелек и счастливо запунцовел, представив, как женщина начнет рассыпаться в похвалах, а я буду горячо убеждать ее, что так бы поступил на моем месте каждый советский школьник. Через минуту, вручив мне из благодарности рублик на мороженное, она уйдет, и все останется по-старому, как до момента находки. И вот тогда я ясно представил, как навалится на меня разочарование, ведь вряд ли когда потом я нагнусь еще за подобным подарком. Она, эта женщина, легко переживет эту утрату, ну, посетует день-другой на себя, растяпу, а там и напрочь забудет, для нее такая утрата даже полезна и поучительна, она станет внимательнее к более крупным суммам. Для нее это эпизодишко, для меня глобальное событие, таких деньжищ на собственные нужды я еще в руках не держал. Я замедлил шаги и остановился, постоял и свернул в первый попавшийся двор, где сел на скамеечку и продолжил грызню с еще так сварливой теткой-совестью. Но краешек сознания уже работал на меня нового, он обезопасил меня от возможности встречи со спохватившейся растеряхой.
- Интересно, размышлял я тогда, небольшое стечение обстоятельств и такая значительная денежная поправка. Вот бы научиться при помощи неприметных глазу манипуляций принуждать кое-кого ронять кошельки, делать мне подарки без особого для себя ущерба. Тогда-то и появились зачатки моей философии, с помощью которой я постепенно проторил свою дорогу к “хорошо”. Я стал служителем собственных законов, я понял, что алкашей от лишних денег надо освобождать постоянно, чем реже они пьяные, тем большая польза обществу. Хапуг же и ворюг, типа разных там завскладов, рвачей-администраторов, нужно вытрясать еще более энергично, чтобы не слишком заплывали жиром левой прибыли и взяток, к тому же они, как правило, и писку-то никакого не издают, так как суверно страшатся огласки, шума и тем более внимания милиции...
Юрке тогда, во время его монолога, показалось, что именно так, как Вольдемар говорил, он всегда и думал, разве только так гладко высказать мысли не мог. В тот же вечер они пошли и обобрали какого-то не очень пьяного мужика, который нес немногим более сотни рублей получки. Получилось все буднично и просто - легонький предупреждающий удар в лицо и мужик безропотно выложил наличные, умоляя только не бить в живот, так как у него недавно удалили аппендицит. Юрке даже противно стало, есть же такая слякоть среди людей.
Перед делом Амарантов учил его сводить на нет собственные внешние приметы, говорить чужим сдавленным голосом, хромать, сутулиться. Понемногу открывались и другие стороны его лихого ремесла, его тактики - не заводить любимых мест, как бы они не манили своей безлюдностью и темнотой, ибо это потенциальная засада и на них самих; подряд, даже дважды похожих дел не совершать, разнообразить их географически; короче, всеми силами он стремился к тому, чтобы в их действиях не мелькнуло никакой ярко выраженной системы. Для того, чтобы стать вхожим в любую квартиру, предприятие, знать время получек и авансов, Вольдемар работал агентом Госстраха.
Юрка понял, насколько нелегко, да практически невозможно было заподозрить в Амарантове преступника, настолько контрастировали его приятный, интеллигентный облик и безупречные манеры со второй, невидимой для остальных жизнью. Нет, он не шиковал, не прожигал дурные деньги в открытую, просто он тихо и пристойно отлучался систематически на юг, Прибалтику, крупные города страны, где отдыхал от праведных дел со вкусом и без трескучего размаха. У него было немало увлечений - нумизматика, спорт, искусство и литература.
Он учил Юрку больше читать, быть полюбознательнее к окружающей жизни, отучал от курева и беспричинных выпивок, заставлял регулярно выполнять разработанный им самим комплекс физических упражнений, в основном, боксерского уклона - нырки, удары с отягощениями, броски, пробежки, все, что развивало резкость и выносливость. Нередко в своей квартире он проводил с ним тренировочные бои, показывал приемы нападения и защиты, учил настоящему разящему удару, бокс он, чувствовалось, знал не понаслышке. Жил Вольдемар в однокомнатной, скромно обставленной, квартире, какую ему на три года предоставили некие родственники, которые завербовались на север.
Одним из пунктов амарантовской тактики было также умеренное ненавязчивое сближение с милицией, мелькание среди активистов народной дружины, внештатных инспекторов, в этой среде он стал своим человеком, так как к тому же слыл за человека из Белого дома, Госстрах-то располагался в здании исполкома. Так он познакомился и немного сблизился с Полукаровым, а пришла пора, намекнул, что над его головой скапливаются тучи, что болезненно повышенное внимание к нему проявляют кое-какие сопляки. Когда же от них пришла последняя писулька с откровенными угрозами разоблачения, он предпринял второй контрход, с отцом Пашки, разумеется же, без участия Юрки, так неосмотрительно подарившего ему информацию о деятельности своих друзей, когда иронизировал и потешался вслух над их детсадовской возней.
Около года длилась дружба Юрки с Амарантовым, жизнь так резко отличимая от прежней, полнокровная, интересная приключениями и риском, гостиницами и ресторанами, сговорчивыми и падкими на дармовщинку девочками...
Но пришел день стычки с опятами, освирепевшим Антоном, после чего он основательно задумался. Дал трещину один из принципов, провозглашенных Амарантовым, плюнуть, мол, можно на многое, только не на мужскую дружбу.
Выходит, говорил одно, а делал другое, шестерил, запродавал и подставлял его, как хотел. У Юрки не поворачивался язык высказать подозрение, а вдруг ошибка. Но грянуло ограбление Пашкиного отца, и он утвердился в мысли, что Вольдемар далеко не тот, за кого себя выдает.
В темноватом коридоре, ведущим в спортзал, его снова встретил Антон, на этот раз один, до боли стиснул свои стальные пальцы на его запястье и прохрипел бледный от бешенства:
- Т-ты!.. ш-шакалье поганое! думаешь, вы с Холеным от решетки отвертитесь?! Да вы у нас оба на крючке, понял? потому и руки сейчас об такое дерьмо марать не стану! - но оттолкнул все же с такой силой, что Юрка сильно зашиб плечо о стену.
Лаконично и убедительно Вольдемар доказал Юрке абсурдность собственного участия против каких-то пацанов, кого он и в лицо-то толком не знал. А вот они его знали неплохо и пасли, потому как их крепко заела их дружба, вроде как, взревновали. В качестве доказательства такой ревности он показал несколько записок, писанных почерком Пашки, с угрозами переломать ребра, если не отстанет от Юрки. А вот угроза Антона Вольдемара заметно удручила. И уже на следующий день Амарантов исчез, без малейшего намека на какой-то след. Юрку даже обдало каким-то суеверным страхом - оборотень! А в душе враз что-то надломилось, попустело, существование стало рыхлым, бесформенным и бессмысленным, он словно впал в какую-то спячку, жизнь потащилась вялым шагом, жизнь которая еще вчера пульсировала так упруго и динамично.
И все это, оказывается, держалось на фундаменте подлости, просто умному подонку не хватало подсобного рабочего со сноровистыми кулаками, а скорее всего, даже бампера, который смог бы в нужную минуту принять на себя первый удар. Но как он его, Юрку, ловко, на ходу, играючи, как портянку упревшую откинул и новую навернул, а сейчас, возможно, уже другую наворачивает, влюбляет в себя какого-то очередного лопоухого. Временами Юрку горячей волной окатывала ярость, ах, если бы хоть на минутку с ним встренуться, на полминутки, чтобы успеть в морду плюнуть да засветить меж глаз со всей моченьки, пусть потом сминает, топчет, все равно на сердце уже бы успело полегчать. Ах, если бы встренуться! стискивал Юрка кулаки.
Прозвенел звонок, и он крупно вздрогнул, поймал себя на мысли, что отдался воспоминаниям настолько, что на лице, наверняка, кое-какие сполохи прочесть можно запросто. Усмехнулся, глянув на стиснутые кулаки, ну, точно, как тут не догадаться, бредит, скажут, наяву парень. И чего я бы тут киснул, подумал он, уже с нарастающей злобой, но ведь и податься теперь некуда, дома тоже тошно. Он пошел вслед за военруком и Вадькой, которые вели довольно оживленный разговор о фотографии, разных там ракурсах, экспозициях, телевиках и прочей муре, им одним понятной.
Схлестнулись два чокнутых, покривился Юрка и почувствовал, что сопутствующей таким словам неприязненности почему-то в себе не ощутил, так зафиксировал только устало и все... стоп! даже не равнодушно, с долей зависти.
- Проведать надо затворников-то,- переключился с фотографии на какие-то свои дела военрук, тихо сказал, таинственно и с какой-то многозначительностью.
- Одичали наверно за два урока-то,- подхватил Вадька.
Да это они про Антоху с Пашкой, догадался Юрка, в тире, по всему, заперли. Зависть уже совсем ощутимо скоблянула по сердцу, эвон как они семейно колготятся с этой мотосекцией, мотобол даже, поговаривают, хотят организовать, занятная штука.
Виктор открыл дверь и ахнул, помимо затворников здесь находились еще мальчишек шесть, в том числе и Смычок с Иттей - через форточку черти протиснулись.
- Вот бы и Корнева к себе завлекли, - сказал он, - а то ходит, как неприкаянный, как сыч, друг-то ваш...
- Кого-кого?- разогнулся от тисков Антон, отирая взмокший лоб, и Виктор подивился его столь откровенной неприязни. - Кому он друг? Столб телеграфный ему друг!..
- Давайте уж как-нибудь без него, - поддержал Пашка, не встречаясь с военруком глазами. Тот лишь недоуменно пожал плечами, вам, мол, виднее, и свернул разговор на конкретные мотодела.
Глава 3
- Мерцалов дает установку на обогащение - Фискальство Фотия Дончишина - Смычок взорвался!.. - Неуязвимость Бутыль Сельповны -
Опять у свинства не успела почистить, посетовала Анна Михаловна, глянув на часы, кабы минут на десять поднялась раньше, то успела. Она подхватила полный подойник и заспешила в дом, прикидывая на ходу, что со всем прочим вроде управилась - Зорьку подоила, птицу и поросят накормила, теленка выпоила, остались пустяки, уже в стенах дома: накормить Гавриила, трех гусынь, сидящих на яйцах и полсотни крохотных белых индюшат, каких они разместили пока в углу кухни. Индейки, тем более белые, давняя мечта Гавриила, на этот раз он достал их наконец правдами и неправдами где-то аж в соседней области.
Намурлыкивая незатейливый мотивчик, Гавриил энергично растирал тело грубым полотенцем, заслышав же приближение хозяйки, стал морщиться и пристанывать. Та упрекнула, что хоть, мол, на период-то обострения его “ох ты хандроза”, мог бы изменить привычке обливаться ледяной водой и выкручивать суставы гимнастикой, на что он лишь махнул рукой обреченно, все равно, мол, не сегодня-завтра придется сдаваться эскулапам, терпеть уколы. Она сосредоточилась на приготовлении завтрака, он - на вчерашних, недочитанных газетах.
За чтением Гавриил с аппетитом скушал полусырое яйцо, бутерброд с маслом и стал смаковать чай вприкуску то с медом, то с малинкой или смородинкой, что так искусно готовила Анна Михаловна, - вкусно, а полезно! он жмурился и пристанывал в такие секунды совсем малослышно, что ошибочно можно было принять за урчание от удовольствия.
- Опять по рублевке молоко хочешь спустить?- сурово спросил он.
- Да неудобно как-то, Гавриил,- поежилась она, - сотрудники же, коллеги, скажут еще, обдираловкой занимается, - она подлила ему чая и сливок.