Шерстобитов Анатолий Николаевич : другие произведения.

Бурситет

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Часть третья

  Часть третья
  ВЗЛЕТ ДЛЯ СНИЖЕНИЯ
  Глава 1
  - Если бы директором был я...- Явление Ментуса, человека-вулкана и поэта - Мотобол на марше - Никола Таранов генерирует идеи - Опоздательный кросс
   Конец октября. Серые деревья с останками листвы, увядшая трава, блеклое стылое небо да сильные ветра - самый раз лечь снегу.
   Тихо в училище. Лишь изредка из спортзала пробиваются возгласы да гулкие удары мяча. Виктор покосился на часы, до последнего автобуса почти три часа, можно неторопливо собраться с мыслями, оглянуться на день минувший, прибросить план на завтрашний. Ему нравились эти вечерние минуты затишья, так разнящиеся от дневной кутерьмы.
   Он открыл замочек ящичка, что занес из коридора. “Если бы директором был я...”, гласила надпись на его передней стенке. Заимствованная у “Литературки” форма в их условиях имела свои издержки - мальчишки писали много чепухи, вплоть до упражнений в матерщине, но все равно, средь таких плевел нередко встречались и зернышки дельных предложений, зорко подмеченные недостатки, как говорится, всяк совет делен, была бы голова разумна. Анонимное же изложение мнений привлекало даже самых робких и замкнутых, больше расположенных к глубокому, но сокрытому анализу.
   “Если бы директором был я,- вещал старательный, по всему, для конспирации почерк, то поменял бы время у перемен с уроками, а то совсем не успеваем метаться промеж кабинетов”. Виктор усмехался, автоматически правя обильные ошибки, “митаца”, покрутил он головой восхищенно, аж три ошибки в таком довольно-таки простом слове.
   “Если бы директором был я, то в столовке порции давал одинаковые, а то в одной косточка, а в другой - шмальт мяса, разве нормально поберляешь, ведь тот же Жряк косточку сосать не станет.”
   Виктор черкнул пометку в спецжурнале.
   “Сделайте что-нибудь с Ханзей, он забодал, чистит мелочишку, да еще по ребрам гад втихаря пхает.”
   Неужели Будчанов этим занимается? поразился Виктор, вот-те раз, сроду бы не подумал, здоровенный, рассудительный парень, ну и арти-ист, да-а, все равно у таких лукавых рано или поздно проглядывает рыльце, на тухлое да горькое приправы нет.
  “Ты, гений среди удобрений, шаболда вонючая! (дальше следовал кромешный мат), скачешь, как вошка на гребешке, но все равно от дуста не отвертишься, уяснил, Витюшка?”
   Это, по всему, без сердца, со скуки, брех в борьбе с одолевающим сном.
  “Запомните, Саню Милюкова вы скоро увидите в петле или под поездом, он на полном серьезе обещает это сделать, если травить бурсаки не перестанут”.
   Ого, действительно, дело заходит далеко, Милюков - несусветный брехун, постоянно несет околесицу о каких-то дядях-генералах, тетях - Героях Советского Союза, личном знакомстве с космонавтами, знаменитыми спортсменами... Ну и навлек на себя магнит общего внимания, проходу ему теперь не дают совершенно, издеваются, причем довольно изощренно и жестоко, чаще всего же возьмут в кружок и засыпят вопросами, перемежая их щипками и пинками.
   Вполне возможно, Саня попросту болен, его надо срочно переводить в другое училище, пока греха не случилось, а лучше всего лечить, так как молва о его таланте дойдет хоть куда. Н-да, не сыскалось клетки для такой нестандартной пешки, ребятня таких приметных дешевым хлебом в своей среде никогда не потерпит, или подравняет под себя, или со свету сживет, прыгнет Саня под поезд, только потешатся, жалеть не станут.
  “Вы заколебали с этими автобусами! Чего, никак дело нельзя отладить? То жди часами, то давись килькой в бочке. В гробу я видал такие променажи! А еще посещаемость спрашиваете...”.
   Вот черт! пристукнул досадливо Виктор в стол, и как только найти общий язык с этой автобазой, как взять их в тиски, ведь куда только не жаловались и все горохом об стенку. Он выписал задумчиво на бумажку все единицы транспорта - два раскулаченных, но так еще не списанных грузовика, цену имеют одни лишь техпаспорта; самосвал с заклиненным движком, автобус “Кубанец”, “Москвич”, еще один грузовик, “газон”, этот пока на ходу, и на подходе, по разнарядке управления, еще один, такой же. Если вообразить, что все они на ходу да учесть восемь колесных тракторов с тележками, то легко обнаруживается, что грузов для перевозки этому стаду крайне мало и не предвидится, напрашивается обмен - пару тех же грузовиков на хороший автобус. Он тяжело вздохнул, обмен надо начинать с ремонта, а это добыча запчастей, привлечение к делу энергичного специалиста, неплановые средства, а здорово не развернешься, кругом шипы охранных инструкций и параграфов, направляющих тебя по одной тропе, правильной, но бесперспективной.
   “Будь я директором, то своего зама определил бы в технички, по его образованию и способностям, там он был бы куда полезнее, персонала этого к тому же у нас нехватка, вот бы он развернулся, грязи нынче невпроворот”.
   Это кто-то из взрослых вонь подпускает, грамотную, вздохнул Виктор, такие завидуют всему подряд, они даже унитазу готовы завидовать, его своеобразному кругозору. Что интересно, зачастую, внешне это очень даже симпатичные и приветливые люди, только вот прокурорское видение мира берет надо всем верх, категорично снисходительны они ко всем без разбора. Скорее всего, это у них от изначальной, с детства, сытости и безбедности, непоколебимой уверенности в собственной исключительности и неотразимости, все это вместе и обрекало их на оцепенение в своем развитии, ожирение души. А потом нарастало раздражение, изумление открытием, что убогие да сирые, кого они за людей никогда не считали, давно обошли их, скакнули из грязи в князи, одолели незаметно для них глубинные шурфы к истинным ценностям. Чем не парадокс - ущербность основной движитель к лучшему постижению мира.
   “Опять борзеют ваши “окошники”, псы жандармные! Кто богует, так того в “малахольную шкатулку” не затаскивают, больше на мелочевке упражняются”.
   Да-а, опять эти оперативники, поцарапал затылок Виктор, глаз да глаз за ними нужен, больше жалоб пока, чем пользы, заводят вот так в эту комнатенку, штаб, что так окрестить успели ребята, кого-нибудь из озорников и воспитывают - либо в рыло, либо ручку пожалте, никаких середок. А разгонять их пока жалко, порядку, вроде как, побольше стало, побаиваются этих смотрителей, рыцарей кулака и пинка.
   Так, прочитал он очередную записку, значит, “маер Суровов хлещеца шенпалом”, нехорошо, но это у него болезнь роста, адаптация, скоро прыть такую должен умерить, мужик неглупый.
  “Вы бы учителей хоть маленько отвадили пить, а потом уж за нас брались, ведь без закуси стоять нельзя околь Лебедева да Хрюкина, а про мастеров так вообще молчу...”.
   Тяжелое практически безнадежное это дело воспитывать взрослым друг друга. Лебедев не уволился, раздумал, остался преподавателем, с лица его теперь не сходило выражение человека неправедно пострадавшего, но стойкого к любым притеснениям и посягательствам на его достоинство. Гнать, конечно, надо бы его по всем правилам, беспощадно, но для этого пару раз взять на горячем, с поличным, освидетельствовать, что не так-то просто сделать внезапно в условиях негласного сотрудничества и взаимовыручки средь пьяниц, кого в училище, увы, десятки.
   Но где они берут спиртное? ведь уже вот как полтора месяца по решению исполкома - слава Лепетовой! - в их магазинчике даже пивом не торгуют. Стало быть разживаются где-то в поселке, идет снабжение брагой и самогоном. Надо озадачить участкового, тот примерные явки знать должен, пусть прицикнет.
   Да-а, разогнать-то алкашей можно, а что взамен? Каким пряником сюда людей заманивать? Вот если были бы здесь благоустроенные квартиры, какие-нибудь предприятия помимо училища, чтобы трудоустраивать всех членов семьи, прибывающих к ним специалистов. Да если была бы возможность за хорошую работу основательно повышать заработок, ведь надо хоть чем-то, как-то компенсировать минусы удаленности. А на такой гнилой залежалый товар пока только и подыскивай покупателей или подслеповатых, или прохиндеев, на подвижников уповать наивно, их мало, искать их трудно.
   Вообще-то, двух человек, весьма и весьма ценных для училища своими деловитостью-мастеровитостью им сосватать посчастливилось, это Николай Таранов, брат Антона, и Василий Трифоныч Ментус. У Николая вышло что-то вроде размолвки с отцом, надумал уйти из родительского дома, оформился у них слесарем, в общежитии ему выделили комнату, а вскоре он возглавил клуб технического творчества, что вырос на базе мотосекции, вел к завершению подготовку платных курсов мотоциклистов. Кстати, попросил и получил комнату Женя Хорошилов, но ночует от случая к случаю, для удобства ведения тренировочного цикла.
   Так, так, ухватываем кончик цепочки, прошелся он по кабинету, предоставили жилье холостякам, а почему бы нельзя этого сделать применительно к семейным, спаровать комнаты в пустующем общежитии, кто нам может запретить сие, где параграф? Да оно, такое житие семей документально к тому же нигде не пройдет, оно будет бесплатным! Хо-хо, есть стимулок небольшой!
  И вообще, вакуум этих помещений надо начать как-то заполнять, может даже и впрямь выращивать там цветочки-редиску, о чем он так истово мечтал когда-то.
  К слову, если уж говорить о тепличке, то есть овощах к столу, то напрашивается разговор и о мясе, то есть подсобном хозяйстве - пищевых отходов море, трактора и прочий сельхозинвентарь простаивают, рабочих рук хоть отбавляй. Правда, дело пока может приостановиться из-за землицы, ее маловато. Про землю, кстати, разговор уже был, с Ментусом, тот предлагал просто выращивать и продавать зерно, тоже сетуя на простой техники. Так вот, тот уверил, что дело должно пойти вприсядочку, землю, оказывается, и отвоевывать не нужно, не отвоевывать, а просто вернуть ее у совхоза, какой помаленьку, потихоньку сподобился ее подсевать для поднятия урожайности на своем основном поле.
   Явление Ментуса произошло с полгода назад. Оставив распахнутыми двери, он ворвался бешеным смерчем в кабинет директора, бубня на ходу песенные слова:
   - Которые любят ходить напролом,
   Которые тучей сидят за столом...- строго осмотрел изумленных Лыкова с Виктором и объявил громогласно. - Судя по всему, мы с вами должны сработаться, такие, как я, вам позарез нужны, вас просто выручил случай...- Был Ментус невысок, полноват и краснолиц.
   - А нельзя ли, товарищ, вести себя поскромнее?- осведомился Лыков, морщась на громкость его голоса.- Здесь не барахолка и не кабак, где с такой старательностью надо орать тосты.
   - Я не пью, милейший! - уязвленно поджал губы гость, - ни зелена вина, ни медовух игристых, то что шумен и красен лицом, так то с рождения, папа-мама таким изваяли.
   - У нас дети...
   - В курсе дела, прелестные создания, в давке автобуса кто-то дважды плюнул за шиворот, а в карманах пиджака оказалось с поллопаты щебня, зато не оказалось роскошного портмоне из наилучших пород отечественного дермантина, к счастью, с невеликой суммой. Весельчаки, но проворности невысокой, я бы на их месте пристегнул меня пуговицами ширинки к разрезу на юбке близстоящей дамочки.
  Но все это косвенные детали... Короче, я мельком осмотрел ваше хозяйство и ужаснулся - запустение по всем швам, никакой профилактики, судари, живете одними авралами, где я раньше был, целовался с кем, кто у вас тут работал до меня, не печально известные всем авось с небосем?..
   В точку ведь бьет, собака! мысленно восхитился Виктор.
   - Займись, Витя, товарищем, - снова поморщился Лыков, шума он последнее время не выносил вообще, чаще, чем всегда, давало знать о себе шалившее сердце.
   - Мне с пяток толковых ребят, малопьющего слесаря-сантехника, попашем с месячишко-другой и все ваши канализации, системы отопления и прочие водопроводы будут вести себя паиньками...- так говорил Ментус при деловой прогулке по училищу, поминутно отирая пот с лица. - Все мои грядущие подвиги, разумеется, при условии полного доверия, свободы творчества и умеренной финансовой помощи.
   - На тебе сошелся клином белый свет, белый свет,
   И пропал за поворотом белый след, белый след,- пропел он на мотив “яблочка”, осматривая через окно довольно унылый двор. - Уведомляю, достать могу практически все, есть у отрока такие навыки и явки, проблем на этот счет не будет, все обкатано - продул ноздрю и счастья полная ладошка...
  Самое главное, мой юный друг, соблюдать технику безопасности, беречь глаза от уколов совести, как говаривал один торговый мыслитель, но заверяю, с законом я всегда в ладах, в малейшем пустяке...
  - Высок, высок о ранг у танка!
   Жаль роль его орангутанга! - с классическим подвывом продекламировал он, обращаясь с молитвенно уложенными на груди руками к плакату с изображением современного бронированного чудища, вывешенного еще Виктором у кабинета НВП. - Трохи-трохи балуюсь,- потупился он с нарочитой скромностью, изображая из себя знаменитость на авторском вечере, - но клянусь, для себя, для души, насилую слух только у родных и близких. Смотрел, Васильич, этот раз “Три мушкетера” в отечественной трактовке, этакий танец с сабельками и со многим песенным ором?.. Наверняка, масса кинескопов было расшиблено метанием сапог и шлепанцев в этого вымороченного карикатурного гасконца, а моя разгневанная лира, так та резанула напрямик: “Кинь мат, о граф, на такой кинематограф!”
   - Да ты никак тянешь меня в котельную, мой друг?- удивился Ментус. - Чтобы я, осмотрев суперархаичное оборудование, установил следующий диагноз - насосы на металлолом, система на две трети завоздушена, потому как вместо общепринятых кранов Маевского у вас везде понатыканы слезливые деревянные чопики, половину труб надо безоговорочно срочно менять. К слову, есть неплохой шанс газификации котельной, так как в полутора километрах от поселка проходит аппендецит газопровода к совхозу. Газификация нужна и поселку, так что есть возможность удешевить желанный процесс за счет бюджетного кармана.
   - Не надо вести меня и в общественный туалет, демонстрировать заросшие паутиной писсуары, там требуется помощь моих друзей-пожарников, чьи могучие брандспойты могут продавить уже, по всему, окаменевшие пробки. Я предлагаю посетить столовую, тамошняя организация труда мне пришлась по душе, больше того, она меня просто-таки восхитила, я теперь на дню буду сочинять до десятка хвалебных од и прочих мадригалов этому уникальному заведению...
   Ну и хмырь, поразился тогда Виктор, все высмотрел, бывают же люди, и диаметр зрачков, вроде как, тот же, а влазит больше.
   - Кто там шагает правой, ле-еевой, ле-еевой,- стал напевать он на мотив “клен ты мой опавший”, усаживаясь за стол. О супе с рыбными фрикадельками он отозвался сдержанно, в прозе, о гуляше - восхищенно, дважды вызвал его “на бис”. Медсестру, строго расхаживающую по столовой, он нарек “ветеринаршей”, потому как при нем она имела неосторожность дважды назвать ребят скотами.
   - Да, человек, - сказал он, горестно осматривая опустевшую посуду, - а был ведь травой, существом без желаний, а ныне трудись на утробу, дивись на бездонную подлость рта...
   Ментус оказался человеком дела, действовал энергично и целенаправленно, под девизом “удача любит нахрап, беды - наш храп”, и твердо верил, что “сегодня мы босы, а завтра - боссы”. Отопление и канализацию он привел в порядок, в зиму они входили со спокойным сердцем. На одних только этих лаврах можно бы смело почивать и законно валять дурака, но Ментус жадно искал себе работы, деятельности, жизнь била из него ключом. Приятное исключение, когда словесный треск не расходится с делом. А то ведь, как правило, внешний эффект - ширма, за которой скрывается махровая бездеятельность и лень.
   В противовес этому примеру Виктор припомнил другой, как в их городке, неподалеку от людной автобусной остановки проживал один чудак. Раз в неделю, по субботам, он выпивал стакашок-другой винца для раскованности и вывешивал на забор огромную шкуру медведя, начинал ее старательно чистить-выколачивать. От дела неизменно отвлекали многочисленные любопытные, и он был вынужден живописать с каким смертельным риском удалось добыть ему эту экзотическую штучку. А потом его загоняла домой старуха, какая плевалась и срамила болтуна свистящим шопотом, сетуя, что свои отвагу и сметку не использует на ловле блох, наверняка бы, по две в щепоть ухватывал. Но дело было сделано, владелец шкуры как-то основательно выпрастывался, размякал и смотрел на мир совсем безмятежно и благовейно.
   Виктор перебрал до конца записки, просмотрел мельком, минут за пять, газеты. А это что? Опять уведомление на посылку Поливаровым и Стопарику, так они ведь и в неведении до сих пор, кто им шлет тряпки-сласти ума не приложат.
   Отодвинув почту, он с отвращением глянул на внушительную стопку бумаг на краю стола, дооткладывался, скопил гору. Вот бы поскорее взвалить этот бюрократический труд на плечи машин. Заглянула Лепетова, пожалилась, общежитские и мотоболисты со спортсменами бойкотируют лекцию юриста. Поймав себя на мысли, что обрадовался законной отлучке от постылых бумаг, он пошел помочь собрать аудиторию. Вот тоже одно из узких мест, отметил он, просторный клуб пустует, надо бы сыскать массовика-затейника, хоть чуток подходящего под стандарт того же Ментуса, самостоятельного и кипучего. Ведь чего там, в клубе, можно было только не сделать: и бильярдную, и кегельбан, и настольный теннис, и прочие настольные игры от узаконивания карт до нетленного домино. А дискотека, инструментальный ансамбль, разные кружки от драматического до акробатического, заставить, словом, кишеть это внушительное здание ребятней.
   Сватались двое в массовики по объявлению, но он настоял, чтобы не брали, разве не узришь человека вялого, кого от природы, кого от чрезмерной грамоты. Решили повременить, дождаться достойного профи с живинкой и крошечной сумасшедшинкой.
   Боксеров, десятка полтора ребят, он успел увидеть только издали, с тылу, нырнула цепочка в овраг. Зато почти все общежитские были на футбольном поле, где кипела схватка мотоболистов, точнее, рядом с полем, в роли болельщиков. Там же стоял и юрист-лектор. Виктор отвел его в сторонку и легко договорился, что путевку они ему отметят, у себя же галочку о состоявшемся мероприятии тоже поставят. Юрист согласился, что конкурировать с мотоболом ему не хочется, да и бесполезно, но, мол, зато сочтет для себя полезной данную поездку, так как этот вид спорта видел так близко впервые.
   Неподалеку пытались завести с толкача карт Смычок с Иттей. Первый восседал за рулем, Иття в роли силового привода, толкать совсем неудобно, машина низка, и потому он то и дело негодующе отпыхивался.
   - Слазь, п-полудурок, хватит, т-теперь я порулю.
   - Витек, еще трошечки, уже ведь схватывалось, это мы пересосали, теперь я продул, должно пойти...
   -А краник кто будет открывать после продувки?- спросил Виктор. - Как тебе не ай-я-яй, Смыков, объявляю тебе наказание - трое суток заточения в камере... внутреннего сгорания.
   - Т-точно, з-закрытый, а я кажилюсь! - Иття выдал шилабон. - А сидит еще, к-как взаправдишный! Слазь, тебе говорят!
   - П-перебьешься,- отрезал Смычок, - разве я такую тушу далеко утолкаю, да с места ведь не строну. Ну, Иттенька, ну рыжман мой коханенький, давай последний разочек спробуем, и я слажу...
   Иття еще раз выдал добродушно шилабон и, отерев взмокший лоб, начал остервенело толкать капризную машинешку. Рулевой расцвел в улыбке и не спешил включать передачу, упиваясь и без того приличным ускорением.
   Подошел Николай Таранов и предложил смотреть игру из окна его комнаты - со второго этажа отличный обзор, тепло, воздух не загазован, тихо, можно разговаривать нормально, не перекрикивая треск мотоциклов. На Антона брат походил очень, такой же чернявый и смуглый, только в плечах пошире, как-то усадистее. Николай чтил штангу, благодаря ему ожил тяжелоатлетический уголок, оснастка там была отличная - зеркала во всю стену, помост, гири, гантели, две штанги... Вес, что одолевал в толчке Николай, казался Виктору немыслимым - сто тридцать кило, почти на сорок больше собственного.
   - Черти,- проворчал Николай, усаживаясь на подоконник, разве цепей напасешься, на таких рывках ускорений работать.
   - Так и норовят лишний раз на дыбки встать, на одном колесе проехаться. Как я вижу, они и муфту-то потихоньку забывают, без нее скоростя перепиннывают.
   - Гоняю злыдней, только толку мало.
   - У-уу, черт, как они сближаются на скорости, аж сердце обмирает, на них глядя. Когда сам за рулем, такое незаметно. Кто это “семерка”? расшустрился-то как неумеренно, Пашка ведь, кажется?
   - Он, злыдень...
   - А что, Никола, а ведь помаленьку, но кое-что уже начинает проглядываться - финтишки небольшие, чувство мяча, аппарата... - Виктор взял с тумбочки модель машины - “Лимузия”, задумка опят, “Скифа” его они забраковали, решили мастерить машину в стиле “ретро”, скопировать облик классического образца спортивный “Мерседес-Бенц К 120-180”. Выбор оправдан и большей простотой изготовления кузова. Виктор завистливо вздохнул и поставил “Лимузию” назад, покосился в окно, на улице дурно взвыли - в ворота вкатился мяч. Счастливый форвард торжествующе потрясал снятым шлемом, тот самый, к слову, Скиппи, кто пополнял фонд мотосекты запчастями с угнанных мотоциклов, тогда все закончилось благополучно - дело замяли.
   За воротами мелькал Вадька с кинокамерой в руках, какую в последнее время из рук не выпускал, подозревали, что он с нею даже спал, ибо зачастил ночевать в общаге. Аппарат шикарный, “Красногорск” с мощным объективом переменного фокусного расстояния, мечта не аппарат. Вадька вписал его тогда в общий список для оснащения фотолаборатории больше шутливо, на авось, почти не надеясь, что такая дорогая - семьсот рубликов! - камера сможет пройти утверждение директором, но она прошла, равно как и другой роскошный агрегат, широкопленочный фотоаппарат “Салют”, а также, отличный, огромный фотоувеличитель “Беларусь”. Вадька млел и грозился с расторопными ассистентами в скором будущем создать часовой фильм “Училищиада”, а стены залепить огромными фото производственных антуражей.
   - Давай чайком побалуемся, Васильич, я замерз что-то, - предложил Николай, - а может, и по стопарику примем с устатку, пшеничной, рабочий день-то давно закончился? Давай, доза гомеопатическая, витаминная, если же на нее уложить копченое сальцо, чеснок и квашенную капусту, исчезает и запах, поверь старому шоферу.
   Виктор поцарапал затылок и согласился, пошел ополаскивать руки. С Николаем общаться ему нравилось - спокойный уверенный в себе парень, вел он себя со всеми ровно и просто, что с ребятами, что со взрослыми. Задумавшись, Виктор прошел в самый конец коридора, и только дернув ручку запертой двери, рассмотрел, что это жилая комната, не туалет. Такая ошибка заставила его тихо рассмеяться, так как вспомнил точно такую же ситуацию, но в студенческие времена.
   Пять лет он прожил в общаге, где туалеты располагались именно в конце коридора, привычка обрелась на уровне рефлекса. Но как-то раз он очутился в общежитии, где планировка была иная, в гостях у девчонок из пединститута. Тогда шло поветрие устанавливать дружбу группами, на брачный коэффициент, вообще-то, это влияло благотворно, нет-нет, да кто-нибудь и спаруется по-серьезному. В красном уголке - о небывалое дело! - он выступил тогда под нажимом друзей с казенным приветственным словом. Еще тогда он, оратор, заметил искренню признательность в голубом сиянии глазищ одного херувима, но девчушки столь юной и хрупкой, что подступать к ней было просто боязно из соображений техники безопасности.
   Со вздохом на судьбу-разлучницу, он, после официального чая, поволок в одну из гостеприимных комнат тяжеленный портфель, где от тесноты рядов бутылки даже не звякали. Судьба же оказалась все-таки благосклоннее, чем он предполагал, и устроила им в этот вечер еще одно свидание. Неосмотрительно бравируя перед девочками стойкостью к смешению водки, пива и грязнокрасного вермута, закусывая эту гремучую смесь для потехи бутербродами с селедкой и сгущенным молоком, он вскоре почувствовал, что возможности переоценил, желудок взбунтовался и решил вывернуться наизнанку. Как можно непринужденнее он выскользнул из комнаты и, наращивая скорость, устремился к туалету. Лишь резервуар раздутых щек да сильный клапан сомкнутых губ отсрочили извержение в коридоре. Одолев последние метры в мощнейшем спурте, он пнул желанную дверь, и фонтан обрел желанную свободу, очень напористый и ослепляющий фонтан секунд на пять, мощный напор создавал иллюзию, что бьет даже через уши и зрачки, само собой, фонтан неповторимо благоухающий... А проморгавшись, он впитал голубое сияние его мечты, изумленно поднявшей прелестную головку от учебника по эстетике.
   - Знаешь, Васильич,- сказал Николай, поглаживая роскошные усы, - знаешь, есть одна задумка... Антоха этот раз сбагрил свой шлем-”интеграл” одному совхознику, тот счел, что ему крупно повезло, поверил, что не наш, импортный, полсотни выложил да еще обмыть за свой счет приглашал. Мы Антохе уже другой сделали, еще лучше, ты же видел, там делов-то, технология под силу даже пионерам - болванка из пластилина на трехлитровой банке, на ней выклеиваем скорлупу из двух половинок, а на этой скорлупе уже чистовую матрицу, с нее потом хоть сколько колпаков этих выклеивай...
   - Так-так, понял и даже чуток догадываюсь, куда клонишь.
   - А чего тут не догадаться, нам для поддержания техники на рабочем уровне, экипировки нужны деньги, а эти шлемы под загранку мы можем клепать между делом десятками на неделе. Так можно ли узаконить их реализацию?
   - Можно, но не нужно. Да-да, милок, так будет и надежнее и доходнее. В том масштабе, как ты сказал, так и ведите реализацию, на стороне, без лишнего шума, подкопаться тут никому невозможно, это, мол, обмен между товарищами по увлечению, не более того. Заведем же волынку с легализацией, дело враз похоронят. Другое дело некая артель, стабильно выдающая ту или иную продукцию или вершащая некие услуги, тут можно выдавать квитанции, копить и сдавать кассу в бухгалтерию, где, в свою очередь, сделают все накрутки, отчисления и выдадут заработную плату. Но обкорна-ают! но каните-еель! а пробивать-кланяться на уровне облуправления ! Нет-нет, пока лучше все делать нелегально, криминала тут почти нет, только, повторяю, без лишнего шума и все под твоим четким контролем.
   - Больше того, Васильич, у нас много праздных шантрапят, часть из них можно бы запросто прислонить к делу под вывеской тех же кружков декоративно-прикладного искусства, изготовлять, к примеру, чеканку, интарсию, я это ремесло в свое время досконально освоил, дело интересное и пользуется стабильным спросом. Пусть злыдни корпят над изготовлением той или иной поделки, скапливают фонд, а мы потом, бац, выставку-распродажу и сбор новых заказов, а им за реализованное конкретную денежку, многим она не повредит, есть пацанята из таких семеек, где покупка куска мяса - событие, непозволительная роскошь, потому как еду там давно называют не едой, а закусью.
   - Да, конкретное интересное дело.
   - Кстати, Васильич, интарсию сейчас можно делать значительно проще - вместо дерева берется фактурная бумага: и под ясень, и под клен, и под карельскую березу, орудуй только ножницами, а там проклейка, сверху слоя три лачка, шлифовка-полировка, и получается такая конфетка, что в магазине люди за такую дощечку-сувенир с тихой радостью выкладывают до полусотни рубликов. Но сюжетцы, скажу тебе, там давно тотальное убожество, хлеще пальмы с верблюдом ничего не сыщешь. Мы же могли бы делать любой, по заявке клиента, даже делать портреты, копировать с фотографии.
   - У меня есть есть тоже обкатанное ремесло - фотокерамика, неплохо бы передать кому, натаскать... Ладно, пойду, меня ждет еще творческий подвиг - кило деловой макулатуры надо освоить.
   - Да плюнь и разотри, пойдем лучше постучим в волейбольчик, разомнись с часок, как раз до автобуса.
   Виктор рассмеялся и согласился, действительно, сосредоточиться на бумагах ему вряд ли бы удалось. К тому же предложение это совпадало с его установкой - ежедневно, кровь из носу, но устраивать основательную разминку в спортзале, если же это не удавалось, он “опаздывал” на автобус и четыре километра до трассы одолевал бегом или быстрым шагом - все дневные передряги чудодейственно стравливались избыточным паром. На этот раз, заигравшись, автобус он прозевал действительно.
   - Припоздняешься, Витенька, - неодобрительно покрутила головой Клуша и улыбнулась, - этак и жена другого присмотрит.
   - Не присмо-отрит,- Виктор надел ветровку, шапочку, туфли у него те же кроссовки, пиджак и плащ с кепкой уложил в матерчатый рюкзачок, широкие резиновые лямки плотно притянули его к спине. - Сама-то что, Игнатовна, домой не спешишь, али времени свободного прорва, не знаешь, куда его девать?
   - Было времечко, да осталось с беремечко, - вздохнула Клуша и снова склонилась над вязанием, - я же ключница, мне положено позже всех уходить...
  
   Изумительная эта штука бег, заключал Виктор. Уже через пять минут движения, чувство исполняемой работы проходило, забывалось, наступало блаженство труда мысли, очень глубинной и продуктивной, дерзкой и собранной, зряшной шелухой отлетало все второстепенное и надуманное, думалось только о хорошем и светлом. То и дело снисходило ликование, эйфория от острого и прекрасного мироощущения, хотелось беспричинно заплакать, захохотать или с предельным криком пустится в неведомый танец.
   Он все чаще ловил себя на мысли, что старательно пестует в себе зачатки своей философии, убеждения, что жить надо так, чтобы каждый из прожитых дней был крошечной копией всей твоей жизни, жизни о которой ты мечтаешь, в полном согласии с самим собой, совестью, жить ничего не откладывая на будущее, ибо штука эта, будущее, никому не гарантирована, воевать нужно только за день, час и минуты, лишь тогда при взгляде назад ты увидишь монумент, где пригнаны плотно друг к другу булыжники свершенных дел, не воздушный замок несбыточных мечтаний.
   Виктор глянул на часы - на совхозный автобус должен успеть. Инна теперь громких ссор на его задержки почти не устраивает, в ней что-то надломилось, стала она непривычно задумчивой, рассеяной и мечтательной, делами Виктора не интересовалась. Словом, существовали они довольно отчужденно. Вряд ли теперь, на его взгляд, все может пойти по-старому, также легко и непринужденно...
   Что ж, терпи голова в кости скована, пробормотал он, стискивая зубы, и все-то нам, грешным ветер встречный, во сне счастье, наяву - напастье. Ничего-о, только бы жила становая до сроку не лопнула, а то что-то и спать-то стал со стиснутыми кулаками.
   Побежать ему пришлось быстрее, на пределе сил - к остановке подходил автобус.
   Ун-ника-аально! сипел он, чувствуя, как в расход пошла неуемная дурная силища - ноги яростно вымахивали и мощно отбивали назад землю, с силой широко угребали руки, словно тянули за собой тело, глаза застило слезой, уши заложило шумом ветра.
   И он, недоумок, еще в чем-то сомневается! Да горы вверх тормашками поставлю!..
   Напряженное тело гудело от толчков согласно - поставишь, поставишь, поставишь!
   А сердце в ребра и горло - горы, горы, горы!..
  
  Глава 2
   - Череда утренних напастей Лыкова - Имитация математики по Гачеву - Поимка Мерцалова-самогонщика - Инфаркт Лыкова -
  
   В этот день, с самого утра Лыков почувствовал себя неважно.
   - Дотянешь,- осуждающе сказала жена, приметив, как он, морщась, массирует грудь, - сыграешь в ящик досрочно со своей вечно неотложной работой. Опять ничего не ешь? Ну правильно, закури, чем не витамины. У-уу, полоумный, а еще в директорах ходит, ничего, оно как докучит, так враз и научит. Никак новое здоровьишко мыслишь выписать Посылторгом взамен изношенного? Чтобы сегодня же заехал в больницу.
   - Ох! - вскинулся Лыков от неожиданной сердечной иголки.
   - Ну не дубина ли! - запричитала жена. - И он еще на работу собирается!
   - Да не скули ты, ради бога, - косноязычно от морозной таблетки под языком пробормотал он, - заеду, конечно. - Минут десять он походил по двору, окаменелая судорога в груди попустила хватку, рассосалась. Выглянувшая жена велела навестить сына, тоже что-то забюллетенил со вчерашнего дня. Лыков не без удовольствия уселся в захолодавшую кабину “Москвича”, езда за баранкой его всегда целебно умиротворяла.
   Нежданно припомнился нынешний сон, сел он, будто, за руль какой-то необычной машины. Сначала она вела себя безотказно, потом заартачилось рулевое, педали же управления, вся передняя панель придвинулись к нему, стиснули. Скрючившись, он не мог нажать ни газ, ни тормоз, ни переключить скорость, машина своевольно зарыскала по оживленнйой улице, скорость же нарастала. Потом, вдруг, кабина стала наоборот столь просторной, что ноги заболтались в пустоте, только руль продолжать давить в ребра. А навстречу, в лоб уже шел заполняющий собой горизонт могучий “зилок”. Лыкова сковало оцепенение и немота, ужас пророс инеем на коже... Тут он и проснулся мокрый от пота и полузадохшийся.
   Заглянул к сыну и пожалел - пополнил запас отрицательных эмоций. У того плотно забинтована разбитая голова, тихо, но изощренно он клял какого-то Федю, кто его так удачно подставил. Оказывается, данный приятель решил поозорничать с одной бабенкой у себя в гараже, накоротке, в течении часочка, чтобы не волновать по пустякам ее и свою семьи. Предваряя так лакомое запретное соитие, он запер ее и стремглав побежал за выпивкой-закуской, но в темноте и спешке умудрился оступиться и сломал ногу. Случились отзывчивые прохожие, и уже часа через полтора ему оказали в больнице квалифицированную помощь. Еще с часок ушло на срочный вызов друга по телефону, выдача ему наряда и ключей от гаража. Еще с полчаса Лыков-младший искал этот гараж в немалом кооперативном массиве. Запертая же любовница обладала диковенным бешеным темпераментом, в досаде на уже трехчасовое заточение, она подручными средствами тщательно изуродовала Федин “Запорожец”, а едва дверь приоткрылась, обрушила монтировку на голову, по ее разумению, шутника, по воле кого она попала перед мужем в столь неловкое, если не безвыходное положение.
   Рохля! ругался Лыков, продолжив поездку к училищу, как был рохлей в детстве так рохлей и остался. Раздражение усиливала песенка, услышанная утром по радио, слова ее почему-то неотступно толклись в голове, никакой волевой окрик не мог прогнать настырную гостью. “Луна, луна! - приторно стонала певичка, - цветы, цветы!..”. Лыков отплевывался, пытался сосредоточиться на чем-то другом - бесполезно, песенка, словно раскачиваясь на волнах, то отдалялась, то приближалась.
   - Никодим Петрович! - не дав ему даже вылезти из машины, подскочила Лепетова. - Плотникова с восьмой сыскали, в милиции он сейчас, просят прислать представителя...
   - Да погоди ты тарахтеть, дай хоть дойти до кабинета. Сама бы и поехала с Бодей...
   - У него же вчера права отняли, запашок обнаружили.
   - Р-разгильдяй! - помрачнел Лыков и стал мысленно уговаривать себя не волноваться, не принимать подобные пустяки за событие.
   - Возьми вот ключи, езжай на “Москвиче”. Пусть Таранов свозит...
   У входа в здание хохот и гвалт, какой-то разбитной ученичок разыгрывал из себя часового, спрашивал пароль, в руке его поводок, на котором метался ошалевший сиамский кот. Лыков наказал Клуше, о чем-то сюсюкающей с Манюней, кота не пропускать. В коридоре его обогнал парнишка с большущим арбузом под мышкой - в ноябре-то. На несколько секунд он остановился у подоконника, спина сокрыла руки, щелкнули замки “дипломата”, дальше ученик зашагал уже без арбуза. Лыков приоткрыл рот. Оказалось - не арбуз, мастерски раскрашенный шар.
   - Здорово, Гвидон Вислыч, - со вздохом поприветствовал он паучка в верхнем углу кабинета, техничкам было запрещено его трогать, Гвидон здравствовал уже второй год. - Что новенького? Ты не помер там с голодухи? Надо загнать тебе в бредень истоминскую Эмилию, он ее откормил, как борова, на крыло едва-едва поднимается зараза...
   - У вас, Никодим Петрович, видок что-то совсем не того, - неодобрительно покачал головой зашедший Виктор.
   - Ну-ну... как оно все, в целом-то, порядок, крутится машина?- закурил Лыков.
   - Ну вот, опять это курево... Да, вроде как, порядок. Помахаловка только вчера небольшая вышла в клубе у наших с совхозничками, перед кино, на самостийных танцах под чей-то магнитофон. Охамели вконец гости-то, сгрудились в центре вестибюля, постояли так, потряслись, пороготали, потом, шасть в стороны, а на полу парком курится со-олидная роза...
   - Говно! - ахнул Лыков. - Сволочи! Гнать их надо отсюда в три шеи!
   - Но подвесили им этот раз неплохо, сбили гонорок, хорошиловские стрелки пособили, им в удовольствие даже, тренировка живая, не на мешках...
   - Ну конечно, чем не удовольствие... Что это за Плотников?
   - Да бродяжка, месяцами ни в училище, ни дома носа не кажет. Прошлый раз, если помните, его в ботаническом саду не то в Сочи, не то в Донецке поймали, ну когда они с другом там заночевали, развели костерок и за лебедем стали гоняться, жаркое удумали заделать...
   - А-аа, так это опять он? Знаешь, Виктор, я в больницу сейчас подамся, что-то не на шутку барахлит моторишко, клапана, по всему, перегорели, кольца залегли,- он, словно спохватившись, с остервенением раздавил в пепельнице папиросу, чуть подумал, скомкал и швырнул в урну только что начатую пачку “Волны”.
   - Давно бы так, - одобрил Виктор.
   - Ни покурить, ни выпить, от баб отвернись, вспорхну скоро ангелом... Алло, да-да, слушаю, Лыков на проводе... Так, хорошо... Ладно, без сомнения, все понял, милости просим... Всего доброго...- раздраженно бросил трубку. - Свет клином, что ли, сошелся на нашем училище - вчера управление известило, что едут проверять военно-патриотическую работу облвоенкомат с комсомольцами, сегодня эти... гороно, тоже комиссия... эх, жизнь-портянка,- похлопал себя по карману и тоскливо глянул на урну.
   - Я что заглянул-то, Никодим Петрович, забрезжила ведь одна кандидатура на худрука, паренек из боевых, порох, два года назад окончил культпросвет, семейный, есть ребенок. В общем, требуется квартира и заработок не менее полуторы сотен.
   - Так что требуется от меня?
   - Разрешение спаровать комнатушки.
   - Пожалуйста.
   - Ту законсервированную половину ставки плотника, его жене, его помощнице.
   - Пожалуйста.
   - Хо-хо, да еще по кружковой линии им чуток накрутим! - ликующе потер ладони Виктор.
   - Никодим Петрович,- бессильно облокотилась на косяк вошедшая медсестра, - у Хрюкина на уроке ученик голову о батарею проломил, кровь никак не могу остановить. Где ваша машина? Его срочно нужно в больницу...
   - Да отправил я уже машину в милицию... Иди, разберись,- кивнул он Виктору, - посади кого-нибудь из мастеров на “Кубанец”...- Все вышли, и Лыков, воровато поглядывая на дверь, переложил из урны в стол скомканную пачку папирос, выбрал целую и с наслаждением закурил. Постукивая костылями, в кабинет буквально ворвалась Шорина.
   - Ну до каких пор у Хрюкина на уроках ученики будут безнадзорными, Никодим Петрович?! Что это еще за привилегии прощелыге? Почему его нельзя выгнать в три шеи, с треском, с волчьим билетом, показательно и в назидание прочим прощелыгам? Его и некоторых других, того же Лебедева?!.
   Лыков успокоил ее с большим трудом, пообещал, что совсем скоро все по естеству своему встанет на свои места, непременно встанет, только не надо делать эмоциональных опрометчивых шагов.
   - Наваждение какое-то, день только начался и нате вам...- забормотала снова возникшая в дверях медсестра. - Вьюнник ногу ломом пробил...- Позади нее толкались несколько возбужденных учеников, сумбурно всем объясняя, как все произошло, что ударил от души, “аж, хрустнуло”. Лыков с облегчением заметил в окно, что возвращается “Москвич”.
   - Сейчас, сейчас отправим,- успокоил он медсестру.
   - Луна, луна-аа, цветы, цветы-ы...- намурлыкивал под нос вошедший Ментус на мотив величавой песни “Урал, Урал...”. - Никодим Петрович, подыскал ведь я вариант обмена - два наших “газика”-развалюшки на автобус, ЛиАЗ, он даже на ходу, “Птицепром” охмуряю. Так что начинаем бумажную карусельку, о брат! нам сметану, им - обрат. Подмахните для разминки вот этот договор.
   - Неплохо, я не против... У вас какой-то ремешок свисает из кармана, чуть ли не до колен, - показал глазами Лыков.
   - А-аа,- Ментус вытянул намордник с поводком, скрутил его поплотнее и засунул назад, - это для самообороны от нервных, только кто на меня ощерится, обхамить намерится, я достаю его и предлагаю надеть, оченно дажиньки помогает. Ну заодно и для собачки пригождается кой-когда, собачка у меня клад, умница, безо всякой дрессуры, как только приспичит по-большому, сразу к дверям и скок на площадку этажом выше. Соседи, само собой, в экстазе, посулили на днях шкуру снять, с меня, разумеется...
   - А видал, Никодим Петрович, Санжуру из двенадцатой группы со сломанной рукой ходит?.. Во, а дело было так, насел он с другом на одного мужика темной ноченькой - курева негодник зажилил, а хват оказался еще тот, р-раз какой-то приемчик джиуджинсовый и у нашего агрессора рука хрупнула. И сказал тогда хват вещие слова, я, мол, изломал, я и отремонтирую. И впрямь, он гипс и накладывал, хирург-травматолог оказался... Ну ладно, я пошел, обрадую птицепромовского тузика по телефону...- заметив недоумение Лыкова на такое определение, пояснил, - тузиками я зову всех замов тузов...
   Засмотрелся Лыков в окно задумчиво, под порывами ветра кланялись ему подобострастно два тополя, словно умоляли пустить обогреться. И братишки вроде, в одно время посаженные, а совсем разные выросли, один - крепыш, и лист-то у него распускается раньше, а облетает позже, и крона сочнее и гуще, и ствол куда толще; второй же совсем худосочный, мало в нем жизни, может кусок почвы такой попался каменистый или солонцовый, может недуг какой мучает, а может характером вялый и дохлый. Нет в природе даже пары деревьев одинаковых, вздохнул он, у каждого свой облик, своя судьба, как и у людей. Он решил немного пройтись по училищу, развеяться в ожидании возвращения “Москвича”.
   В коридорах царила сонная тишина, блестели только что притертые дежурными, влажные полы. Проходя мимо кабинета математики, насторожился, из-за двери доносилось потужливое пыхтение и однообразная повторяемая фраза:”А я говорю, выйди...”.
   Лыков рывком распахнул дверь. Упершись в косяки, блаженно улыбаясь, лицом к нему стоял довольно крупный парнишка, в спину которого безуспешно толкался преподаватель. Остальные ученики не слишком щедро оделяя сценку вниманием, занимались своими делами - кто задумчиво расхаживал по классу, кто дремал, некоторые читали, четверо перекидывались в картишки...
   - Не пойму, что это - урок или какой-то балаган?- громко осведомился директор. Ученики метнулись за столы, топот, грохот сдвигаемых стульев, пронзительно мяукнула придавленная кошка. Преподаватель потупился виновато, не зная куда приткнуть замеленные трясущиеся руки, парень же, по инерции, все так же улыбался. - Ты что себе, подонок, позволяешь?- зловещим шопотом спросил у него Лыков. - Да ты нетрезв! - отшатнулся он изумленно, уловив густой запах спиртного. - Ко мне в кабинет, живо! ..
   Преподаватель математики Гачев работал первый год, приехал по распределению после университета. Характер у него на редкость мягкий, уступчивый, что клад для молодой жены, но не подарок для педагога в профтехучилище. Он не умел говорить на повышенных тонах, ругаться, и пацаны быстро сели ему на шею, превратив серьезные уроки отличного специалиста в постоянный дешевенький театр. Как только не склоняли молодого специалиста на педсоветах, Гачев на все нападки виновато улыбался, со всеми обвинениями соглашался, обещал приложить все усилия на свое исправление, и все шло по-старому. Дело даже доходило до того, что распоряжением директора на уроках математики дежурили жандармами мастера, но стойкий саботаж последних на лишнюю работу свел на нет такую инициативу. Тогда сам Гачев пустился в другую крайность, стал развлекать мальчишек, чтобы как-то скоротать тягостное время урока. Он показывал им фокусы, загадывал и сам разгадывал шарады и головоломки, выразительным голосом читал анекдоты и детективы, разрешал играть в шахматы, шашки и карты, становясь на это время чутким стражем, в нужный момент он уже стоял у доски, щедро исписанной невиданными для бурсаков иероглифами формул, малоискуусно создавал иллюзию хода нормального урока.
   Многие же из учащихся были поразительно невежественны в математике, могли под диктовку проверяющего написать не “икс в квадрате” двумя соответствующими символами, а прописью с непременными орфографическими ошибками или заключить сам символ в геометрический квадрат. Да что там говорить, ту же таблицу умножения многие из них на добрых две трети не знали, то ли перезабыли за иными более интересными делами, то ли не далась строптивая изначально.
   - Ну что же, сынок, - поудобнее устроился в своем кресле Лыков, - будем на этот раз, наверно, прощаться.
   “Сынок” снисходительно усмехнулся, уж ему-то, второкурснику, данную сказочку можно было и не рассказывать в который круг.
   - Как стоишь, сопляк?- побагровел Лыков. - Я тебе посмеюсь, ты забудешь, как это делается навсегда! - судорожным движением он распустил узел галстука. - Хватит, кончилось мое терпение, ты будешь одним из первых, кого я проучу так показательно, так, что ты...- Лыков стал рыться в ящике стола в поисках целой папиросы. - За полтора года обучения государство потратило на тебя около двух тысяч рублей. Я сегодня же подписываю приказ о твоем отчислении и передаю справку в прокуратуру, а там народный суд удержит с твоего папы всю эту сумму плюс щедрые судебные издержки, что около трех тысяч в кучке...
   У парня удлинилось лицо. Лыков, прикуривая, спрятал в ладонях улыбку.
   - Какие еще три тысячи?!.
   - А такие... Нам наконец-то разрешили вас прижучивать по-настоящему, дали вот этот финансовый кнутик, а то мы все вас пряничками потчевали, да по головке поглаживали - ну деточка, ну будь хорошим мальчиком, ну не режь ты ночами насмерть дядей с тетями, не обворовывай квартиры, не пей водку гранеными стаканами... Теперь с вами, ухарями, другой разговор пойдет, короткий. А не сможешь уплатить, заставим принудительно отработать, есть у нас, слава богу, такие заведения, там с дисциплиной ажур, все обкатано... Так где ты выпил, стервец, уже ранним утром? Как довел до такого состояния преподавателя? Да тебе, засранец, с этим человеком в одном помещении-то можно разрешать бывать только за плату, таких как он умниц в области единицы, в окружении таких дремучих болванов он умудряется писать диссертацию и вскоре ее, безо всякого сомнения, с блеском защитит, его уже зовут назад в университет преподавать студентам, а вы отворачиваете свои рыла. Чего вам еще надо, как вы осмеливаетесь еще издеваться над такими людьми?!
   - Да я... да это у меня еще со вчерашнего, Никодим Петрович, со свадьбы...
   - Не ври! свежачок голимый, аж сюда, с пяти метров воняет!
   - Ну стопочку утром втер, это было, мать настояла, чтобы головой не мучался, да пивка бутылочку ухватил на автовокзале...
   - И хватило наглости идти в таком виде на занятия? Дальше, дальше... Правда только смягчит твою участь.
   - Наглости... А пропуск без уважительной причины? Я в форточку хотел посмолить, а Гачев в кипиш. Я всегда с похмелья курю помногу, - пожаловался ученик. - терпежу просто не хватает, как курить охота...
   - “С похмелья курю помногу”...- схватился за голову Лыков, да с кем я, в конце-то концов, разговариваю, иждивентишко ты сопливый! куда смотрят твои родители, почему снабжают деньгами на курево и пиво, неужели не ругают за это?
   - А за что ругать-то,- степенно отвечал паренек, - я в отца, выпивши, спокойный, никуда не лезу, не задираюсь, как некоторые шизики, а курю так давно, в открытую, года два уже, прямо дома, вместе с батей.
   - Сколько тебе лет?
   - Шестнадцать.
   Лыков внимательно осмотрел ученика и пришел к выводу, что Лыков-одногодок смотрелся бы куда проигрышнее, помельче, замухрышнее. Курил и пил я тогда, конечно, уже вовсю, мысленно хмыкнул он, потому как вкалывал уже три года, считался заправским мужиком, а спустя год ушел вдогонку за отцом воевать. Но вслух пришлось сказать иное, надо, из тактико-педагогических соображений.
   - Да я в твои годы и на нюх-то всего этого зелья не знал, о куске хлеба мечтал лишнем. А у тебя сейчас, наверно, кроме баб в голове и нет ни черта! В общем так, завтра, к утру, сюда с родителями, будем договариваться, или через суд лучше удержать, или пусть родители сами потихоньку выплатят.
   - Может клятву дать, что, мол, в последний раз?
   - Нет, не надо никаких клятв, я еще сегодня же поговорю с участковым, пусть составит акт и оштрафует червонцев на пять за хулиганство в общественном месте в нетрезвом виде. Да-да, представь себе, мой ангел, класс это тоже общественное место. Все ты свободен, как жаворонок...
   Прием этот с мнимым удержанием денег за обучение, конечно же, нереальный шантажирующий трюк, какой себе изредка позволял Лыков. Как правило, нарушителей дисциплины такой поворот дела прилично шокировал, их родителей еще пуще. Дело даже доходило до оперативной воспитательной работы иным папой прямо здесь в кабинете, когда подручными средствами. когда голыми руками в зависимости от объема торса и бицепсов. Затем стороны будто бы вступали в некую тайную сделку, запрещенную законом, договаривались, в виде редчайшего исключения дело повернуть вспять, но все в строжайшей-строжайшей тайне, иначе директору бы грозили крупные неприятности, вплоть до суда. Такой обет молчания пока никем не нарушался, а дисциплина у нарушителя заметно улучшалась.
   На самом же деле, директор не то что удержать деньги, да просто выгнать из училища явного лоботряса не имел никакого права. Право было одно, правдами и неправдами удерживать близ себя до армии или тюрьмы. С год назад он отдал вгорячах документы одному шалопаю, так до сих пор ему, Лыкову, отрыгивается такое своеволие - где его только бедолагу не склоняли, как расписавшегося в бессилии руководителя, и в облуправлении, и в гороно, и в исполкоме.
   - Иди, я тебе сказал, - обратился как можно суровее к ученику, все еще мнущемуся у дверей. - Иди на все четыре стороны, не будет тебе пощады...
   Тот продолжал стоять, звучно цокал зубами, выгрызая заусеницы.
   - Никодим Петрович, а куда платить эти деньги?- спросил он тихо. - Давайте, я сам, без лишнего шума уплачу и уйду, только суды не привлекайте и участкового. Есть у меня на книжке тыщонки полторы, старики накидали на мотцик с люлькой, да перезайму немного. Так куда платить? Я завтра принесу деньги.
   - Чего болтаешь?- растерялся Лыков. - Ты несовершеннолетний, то есть... В общем, я сказал, с ро-ди-те-ля-ми, понятно, это их деньги.
   - Да мои деньги, они не будут против, чего они мне враги. Потерплю пока без мотцика. Вообще-то, они и сами мне уже сколько талдычат, бросай ты, Санька, эту вшивую бурсу, что промашечка вышла, и чего, мол, три года кряду штаны тереть, а то, мол, ты в лоботряса уже прямо на глазах превращаешься, иди лучше на шоферские курсы...
   - Пошел прочь, я сказал, тебя что выталкивать врукопашную?- Лыков снова почувствовал неприятное теснение в груди и поморщился. - Уходи, Саша...
   Ученик тихо притворил за собой дверь, и Лыков стал свертывать из бумаги мудштук для поломанной папиросы, закурил и снова болезненно поморщился.
  - Во, даже тебя, Гвидоша, такая постановка вопроса возмутила, чего спустился-то, заступиться за меня хотел? А-аа, весточку плохую вещуешь. Может, хватит на сегодня? а то как худое, так охапками, доброе, так щепоточками...
   Зашел Виктор, заметно возбужденный и несколько растерянный.
   - Вы что сегодня, сговорились ухайдакать меня, что ли?- криво усмехнулся Лыков, потирая грудь.
   - Сказано, благими намерениями дорога в ад вымощена, - Виктор встал к окну, что-то высматривая на улице, - настрополил я этот раз участкового, чтобы сыскал всенепременно тайных поставщиков спиртного, он и расстарался, выследил. И кто бы вы думали? Бабуся Щиголиха с ее карбидной настойкой? Как бы не так - господин Мерцалов! Только что был понятым при обыске его дома. Мамочки! я думал, он меня зарежет, столько восторга источало его лико, как узнал, что я - инициатор данного мероприятия. На Анну Михаловну так жутко было смотреть. Я уж, грешным делом, покаялся, струхнул, пошел вроде как на попятную, стал уговаривать участкового притормозить дело, разберемся, мол, своими силами, только куда там, маховик закрутился. Изъяли изящный аппарат, девять литров самогона, был и спирт, две трехлитровки. Мастера говорят, что с полгода назад и Анна Михаловна изредка не брезговала подхарчиться на реализации продукта...
   - Позор! А кого из покупателей прихватили?
   - Лебедева, он и выложил все, как на духу, от чистого сердца, что, как известно, дает неплохую скостку, отсекает вариант соучастия.
   - Боже, позор-то какой! Нет, вы меня сегодня доконаете, я так и не уеду в больницу! Сходи, Витя, узнай, вернулся ли “Москвич”... Выводы давай будем делать через денек-другой, пусть отклокочет, не по горячке...
   Истомин ушел, и Лыков снова принялся за сооружение очередного мудштука для поломанной папиросы, головой при этом удрученно покручивал. Дверь скрипнула, и втерся чрезмерно запущенного вида парнишка, объяснил, что Плотников, с восьмой, стал довольно бесцеремонно осматривать кабинет.
   - Зайди к Истомину, кабинет напротив, я занят, - замахал на него рукой Лыков, - он сейчас вернется...- Паренек равнодушно пожал плечами, мне, мол, все равно, и также бесшумно вышел.
   Лыков приладил обломок в мудштук, еще раз тщательно его обмусолил и потянулся за спичками, лежавшими на краю стола, дотронулся до них да так и остался в столь неловком положении не в силах шевельнуться и совершить даже малейший вдох. Сердце, словно стакан от крутого кипятка, треснуло пронзительной болью, малейшее движение боль эту многократно множило. Казалось, в трещины эти, как во время паводка вода в нестойкую плотину, устремилась вся его кровь, напористо и необратимо пробивая себе новый путь. Сердце чуть посопротивлялось и сдалось, уступило - бесшумным взрывом на глаза плеснуло мраком. Последнее, что успел сделать Лыков, так это придавить кнопку звонка на изнанке крышки стола...
  
  Глава 3
  - Привычная грязь Мерцалова - Праведный и
  - закономерный бунт Лепетовой - Клуша снимает
  - личину - Лечебная терапия по Ментусу - Муки ревности -
  
   Инфаркт Лыкова, как думал Виктор позже, словно послужил сигналом к старту иных напастей и неурядиц, начала которые Лепетова.
   В совершеннейшем тупике Анна Михаловна почувствовала себя еще до этого злополучного дня с ликвидацией очага самогоноварения у них на дому. Дела ее упрямо шли наперекосяк, все валилось из рук, она даже говорить-то стала какими-то неуверенными куцыми предложениями с частым мычанием, да что там - ходила с оступками на ровном месте. Что со мной? то и дело спрашивала она себя, искренне опасаясь за свое душевное здоровье и чистоту рассудка.
   Ей казалось, что ни один из обращаемых на нее взглядов не лишен усмешливой многозначительности и презрительной снисходительности. Что со мной?.. Она все чаще запиралась в кабинете и оцепеневала за столом, стиснув голову в ладонях. Но даже в одиночестве толком сосредоточиться не удавалось, мысли неумолимо разбредались и не могли отстояться в четкое, зримое решение - так что же делать дальше? куда приведет ее этот хаотичный и заполошенный путь, требующий предельного труда?
   И все же решение это, пусть пассивно, но она ждала, верила интуитивно, что такое напряжение не бесконечно, естественная и долгожданная концовка близка, придет обязательно. Но, действительно, во имя чего вся эта суета? недоумевала она, ведь нет от нее даже малейшей крохи удовлетворения.
   День разоблачения очага самогоноварения не явился для нее чрезвычайным потрясением, какое поставило все с ног на голову, нет, просто день этот лишний раз заставил ее взглянуть отстраненно на себя и ужаснуться - она ли это?!. усомниться в который раз, а надо ли так жить и дальше?
   Мерцалов же ничуть не растерялся, уверял ее, что данная неудача им даже полезна, так как они зажирели, захрясли и потому утратили элементарную осторожность. Этот небольшой щелчок по носу их должен отрезвить, сделать более собранными и неуязвимыми.
   И вот наступил очередной, будничный день, с множеством забот, полный тревог и предчувствий, ожидание очередных нагоняев, разносов, очередная суматошная гонка в каком-то лабиринте. Что со мной? поминутно массировала она виски прибаливающей головы. Не хворость ли какая подкралась, породила в душе это неодолимое смятение, утрату власти над собой даже в пустяковых ситуациях?..
   А дела не стояли на месте, дела сплетались в причудливые картинки, не отпускали от себя ни на шаг, по-всегдашнему угнетая количеством, беспорядочностью, трудностью исполнения.
   На четыре совет профилактики, а родителей учеников мастера так и не вызвали, да и она закрутилась, забыла... Так и не могут дождаться своей очереди три отчета: в облуправление, горком партии и гороно... К инспектору по делам несовершеннолетних, конечно, уже не вырваться... Что делать с Кузнецовым? Документы на него из спецшколы вернули с рядом поправок... Сильнейший понос у теленка, выпойки с лекарствами что-то не помогают... Опять молоко на сепараторе перепустить не успела...
   Уже часам к одиннадцати она почувствовала себя окончательно выжатой, заперлась в кабинете и оцепенела за столом, пытаясь хоть маленько привести мысли в порядок. Только что встретилась с Бутыль Сельповной, та не преминула прилюдно выразить восхищение, признание конкурентам, сказала, что ходатайствует перед своим начальством о выделение им грамоты и переходящего вымпела за их доблестный труд. Отошла от нее, приметила двух мальчишек, курящих прямо в здании училища, подкралась, а один так и головы не повернул, лениво так, досасывая бычок, осведомился на ее охотничий скачок и “Ага! попались!”, не вольтанулась ли случаем она, Анка, или паров самогонки с утра уже надышалась. Вот так, “вольтанулась”, “Анка”, чем ни обращение детей к любимому педагогу. Она не сдержала слез.
   А на карнизе захлебывались томными стонами голуби. Как похожи эти интонации на лепет счастливой матери у колыбели младенца - улю-люуу, улю-лю-ушеньки, кроха моя ненаглядная!.. Посюсюкать бы вот так ей сейчас со своим малышом, размечталась она, глядишь и отступили бы вся эта взъерошенность нутра и растормошенность мыслей, все глянулось бы враз нарочитым и пустяковым. А он, ее крошечка, угнездился бы на ее теплой руке, припал к груди, требовательно причмокивая губенками, да посматривал блаженно в ее глаза, лицо, небушко для него пока единственное, родное и самое желанное. Она же, чувствуя это, обрела бы такую силу и ясность духа, что все дела бы вершила играючи и получала при этом желанное удовлетворение, ибо все что она бы ни делала, делалось бы для ее кровиночки. Анна Михаловна расплакалась еще сильнее и почувствовала некоторое облегчение.
   Совет профилактики затянулся, домой она вернулась лишь на минут десять раньше Мерцалова и с ходу принялась за растопку печи, так как в доме основательно нахолодало. Он хмуро снял пальто, набросил на плечи полушубок, умостившись на диване, стал просматривать свежие газеты.
   - Чтой-то, ты, Аннуленочек, - начал он при этом язвительно выговаривать, - и варева-то путнего вторую неделю организовать не можешь, никак вошла в преступный сговор с моим гастритом? - Налил стакан кипятка и стал шумно потягивать, зябко вороша плечами, уже немо укоряя за холод.
   - Так, Гавриил...- отвлеклась она было от плиты, куда мостила большую кастрюлю с мешанкой из отрубей и картошки для свиней.
   - Нехорошо так, милая, - глянул он как можно укоризненнее и не сдержал полупрезрительной улыбки - вправляя под платок волосы и утирая отсыревающий нос, она перемазала лицо сажей. - Молоко так уже трехлитровками скисает, просепарировать ей его, видите ли, некогда, дневная дойка так и не вытанцовывается... Ты смотри, что делают гады!- сокрушенно крутнул он головой. - Три мяча закатали на выезде! ох, и сильны бродяги! - снова отвлекся на кипяток. - Свиней она перевела на полуголодный паек, одноразовое питание, теленок тает на глазах - выпойки с лекарством от случая к случаю, как попадя... Не влюбилась ли ты случаем, дорогуша?..
   Лепетова в ответ лишь усерднее загрохотала крышками кастрюлей, и он процедил вполголоса:
   - Корр-рова.. Но я-то, милая, что меня касаемо, хоть и разрываюсь на части, а делаю. Кормов полные лари, на базаре торчу только я, ты же у нас голубокровая - брезгуешь. Сепаратор ей взял электрический, дойка полумеханическая, только бы и дерзать, выходить на рубеж трехтысячниц, ой! тьфу-тьфу-тьфу! заговорился, доклад чертов в мозги врезался...- Попалась интересная заметка, он вчитался и продолжал совсем уже бесцветным голосом.
  - Подохнет теленок - башку отверну... Энтузиазмом она, видите ли, прониклась, экстазом общественно-полезного труда. Да тебе дурака валять, сам бог велел...
  Ох и воруют ребятки, ну дают! - крякнул он восхищенно и отрешенно глянул в потолок, - вот это, я понимаю, масштабы!.. А надымила-то как, Анка, поугорать еще нам только не хватало! Плесни-ка, милаша, кипяточку, вкусный-то какой он у тебя нынче удался, питательный.
   - Но, Гавриил, ведь холодильник полон продуктов...
   - Так вот, запомни, все неудержимые порывы в своей бурсе - прису-ушить! Отношение к домашнему очагу - пере-есмотреть! Лыков в больнице осел надолго, а этого сопатого охмурять, извилин много не требуется. Кстати, ему, радости очей моих, Витюшеньке, этот опрометчивый шаг уже довольно скоро будет отрыгаться редькою, наметочки у меня кой-какие уже есть.
   - Но, Гавриил!..
   - Молчать! Помалкивай, Аннуленочек, тетеря ты заполошенная, не могла она, видите ли, упредить готовящийся удар, оказывается ведь, этот глистогон и секрета-то большого изо всего этого не делал, в бурсе об этом знали все кроме тебя. Ну ничего, долг платежом красен, за мной не заржавеет...- Мерцалов снова на некоторое время сосредоточился на чтении. - Во!.. и у меня ведь что-то похожее было, - разулыбался он. - Только я не в кино, а в оперный театр ходил.
  Наловит мне пацан один по спецзаказу блох, штук сто за трояк, в баночку из-под диафильма, и я туда, в театр. Зрители там, ой да ну, культура, интеллигентность из них просто вопиет, ангелочки с небес спланировали, не меньше. Так вот, незадолго до начала, я намеренно сажусь не на свое место, но в партер, самое ихнее элитное место, нагнусь, вроде как, туфелек перешнуровать, а сам баночку у ножки кресла умощу на полу да и открою. И на свой балкон, с биноклем. Ох и спектакли были, такие спектакли! С любой трагедии я уходил с надорванным животиком - потеха !..
   Лепетова, переводя дух и разминая затекшую поясницу, прислушалась и стала всматриваться в Мерцалова с нарастающим вдруг удивлением.
   - Потеха... М-да, развеселая у тебя жизнь пойдет, Витюха... не обессудь уж, по твоей ведь настойчивой заявке... Но тебя, милая, этот бумеранг не заденет, не тревожься, заряд узконаправленный... М-да, чего уставилась-то, как баран на новые ворота?- он подозрительно оглядел Лепетову, в облике ее проглянуло что-то непривычное, но что именно, лень было обмозговывать. - Да я это, Гаврик твой, партнер и соратник мужеского пола...- он снова углубился в чтение.
   Лепетова же совершенно окаменела, высверливая его изумленным взглядом - в беспорядочное до этого варево ее мыслей вошла какая-то система, хрупкая пока и прозрачная, пришла сама, исподволь, как она и ожидала. Анна Михаловна боялась шевельнуться, с трепетом молила бога, чтобы ничто не спугнуло эту систему, дало ей возможность окрепнуть, налиться плотью для полнейшего осязания и пользования. Челюсть у нее приотпала, тело подалось вперед, смотрела она уже пронзительно и строго, сердце же расходилось так, что пульс можно было легко считать по вздрагивающим предметам, находящимся в поле ее бокового зрения.
   - Закрой рот,- посоветовал Мерцалов и потянулся.
   - Подо-онок,- еле слышно сказала она.
   - А?- протирал он глаза после смачного зевка.
   - Подо-онок!.. да ведь ты, Гавриил, подонок, каких мало! - она вздернула брови на такое собственное открытие и покрутила головой. - Ну почему раньше-то я этого упрямо не замечала?..
   - Чего-чего?!- привстал Мерцалов.
   - Редчайший подонок! - повторила она уже совсем громко, словно для запоминания. - Выродок!..- Хаос мыслей наконец-то стихал, система упрочнилась и выдала определение, часть ответа на поедом евшие ее вопросы.
   - Чего-оо?! - с нарастающим раздражением переспросил Мерцалов и саркастически хмыкнул, осматривая ее глуповатое, испачканное сажей лицо. - Ты чего ноздришками-то трепещешь, Анечка? вытри морду...
   - Ты в кого меня превратил, Гавриил?! - заломила она руки. - Ты же совершенно втоптал меня в грязь, но ведь я тоже человек, зачем ты так со мной? Так во имя чего я стала такой затурканной и получокнутой, посмешищем для всех, во имя чего, ответь мне?- она прижала стиснутые кулаки к груди и помолчала, овладевая танцующими губами. - Во имя мерзостей ближним? во имя денег? Гипноз какой-то да и только. О дура! марионетка! я сама-то давно перестала себя уважать, что уж тут говорить об остальных!..Подо-оонок!..
   Мерцалов вскочил и не особо сильно хлыстнул ее по щеке.
   - Остынь, у тебя истерика, Анка, остынь, а то еще трекнешься ненароком...
   - Не-на-ви-жу! - безумно выкатила на него глаза Лепетова, от пощечины она даже не отпрянула. - Я не боюсь тебя больше, Гавриил, я поняла, ты - трус, ты гораздо трусливее меня, бабы, ты - поганка, Гавриил, от тебя надо прятать хороших людей, или наоборот...
   - Во дает, во, разговорилась, давай-давай, режь правду-матку, обличай негодяя!
   - Я все сказала, Гавриил, я ухожу от тебя и очень жалею, что не сделала этого значительно раньше... Пусти! - стряхнула она его руку и, наспех одевшись, выскочила из дому.
   Мерцалов ошеломленно постоял с минуту, снова набросил на плечи полушубок и присел на диван. Происшедшее было слишком неожиданным и быстротечным, бессловесная, безропотная Анка и вдруг какой-то бунт! в привычные границы такое никак не вписывалось, уж ее-то, мешком напуганную, он за три года изучил досконально. Скорее всего, нервишки пошли вразнос, заключил он удрученно, перегрелась на службе. Хлопотная, конечно, у нее должность, что там говорить, преподавателем куда спокойнее. Надо пойти ей навстречу, решил он со вздохом, разрешить ей уйти из этих замов, она, вообще-то, эти же деньги может заработать небольшой перечиткой. Взяв карандашик, он прикинул на газетке, сколько для этого нужно еще добрать часов. Выходило не столь уж и много.
   А заскок знатный, фыркнул он усмешливо, пантера да и только. Впрочем, какая еще пантера с ее изяществом гибкой фигуры, корро-ова! процедил он как можно убийственнее и смачнее, симментальская корова-рекордистка! Завтра ведь в ноженьки рухнешь, жвачное, нетопырь линзоокий, шпала в корсете! Я тебе покажу - “подонок”! до гробовой доски не проикаешься, ты меня еще плохо знаешь! он снова взял в руки газету. И-иишь, выкатила она бельма, и с чего бы? сегодня как раз он ничего особенного ей и не говорил...
   Сосредоточиться на чтении не удавалось. В душе ворохнулась тревога, чувство какой-то близкой опасности, беды. Изощренные ругательства в адрес ослушницы больше облегчения не приносили. Зашипела на плите вода, запахло подгоревшей мешанкой. Он раздраженно отпихнул канючившую у ноги кошку и пошел убирать кастрюли с огня. Со двора донеслось мычание недоенной коровы, визг голодных поросят, взбрехивание пса.
   Мерцалов вернулся на диван и, презрительно улыбаясь, стал представлять ползующую у ног Анку. Кто же тебя подберет, дуреха, как не я, с мудрой снисходительностью покачал он головой и погладил ее по широкой спине, кто позарится на такое добро... Ворохнувшаяся до этого тревога некоторое время не подавала признаков жизни, но вдруг снова вернулась еще более мощной волной, благодушие его размыло, откуда-то с живота пыхнуло в руки-ноги слабостью и совсем тоскливо заныло сердце, осозналось четко и зримо - а ведь не воротится теперь Анка, по-серьезному ушла, насовсем.
  
   Лепетова прибежала в кабинет к Виктору и объявила от двери, что работать с завтрашнего дня не будет, если не отпустят без отработки, плевать, уйдет по статье, но ни в поселке, ни в училище ни за что не останется, ни на минуту. Чуть позже, умывшись холодной водой, успокоившись, выдала сумбурную исповедь. Не без изумления Виктор узнал, что Мерцалов - приемный сын Клуши. Точнее, по документам, она ему тетка, но так получилось, что в войну муж и два сына у нее погибли, а вскоре, умерла вдовая младшая сестра. Перебралась она тогда в ее дом да и взялась за воспитание пятилетнего в то время мальчонки. Отучился Гавриил, женился, и года через полтора перебралась Клуша в общежитие, да так и прожила там без малого двадцать лет, без дела ни денечка не сидела, то дворничиха, то кастелянша, то сторожиха... Даже нынче, в свои семьдесят девять, умудрялась работать и строчить без остановки пуховые платки.
   С Гавриилом же тогда тропки разошлись из-за ее причуды, странной довольно и кое-кем даже называемой болезнью - деньги она свои прожигала на чужих ребятишек, обездоленных и судьбой обиженных. Мерцалова же такая блажь попоросту бесила, ну и попрекнул как-то дармовым углом да хлебушком, на машину как-раз начал скапливать, каждую копейку старался на учете держать.
  Да-да, покивала Анна Михаловна Виктору, и по сей день старуха своей причуды не оставила, все потаенные посылки организует. Затем потаенные, что не все ведь, даже совсем нищие, при виде дармового куска про свое достоинство человеческое могут забыть, его, кусок этот, еще подать надо умеючи, не унижая.
  Лепетова же ей и помогала, добывала сведения о каких-нибудь дальних родственниках, чтобы обратный адрес был хоть чуток убедительным, правдоподобным, но не столь доступным для проверки. Она же, Лепетова, тайком от сожителя своего сурового, с центрального почтампа города посылки в поселок и посылала.
   Виктор слушал ее рассказ и досадовал на собственную слепоту, проникался все большим уважением к бабусе, такой щедрой на собственное душевное тепло. Какими все-таки разными могут быть люди, на одной и той же грядке вырастают в обнимку полезный овощ и повитель. Сколько характеров... Слушая ее, он гнул гибкий позвоночник настольной лампы, отмечая, что даже столь скупым средством как эта железка, можно выразить ее осанкой множество характеров - чванливый, развязный, подобострастный, убогий...
   Вскоре Лепетова ушла ночевать в общежитие, Виктор тоже стал собираться домой, непроизвольно и часто вздыхая на услышанное. И ведь довольно сносная заготовка человека была в свое время этот Мерцалов, а вот прижилась как-то в нем эта премудрая тактика - смотреть, вроде вдоль, делать же поперек. Недавно при виде его лица, у Виктора пришло на ум неожиданное сравнение, что улыбка у Гавриила гнойная, стал прибрасывать истоки и кое-что прояснилось - лицо-то у него круглое, чуть красноватое, кожа натянута до поблескивания, губки же тонкие, маленькие, как шрамик из-под болячки, так вот и напросилось сходство с нарывом, так и готовым лопнуть в уже опробированном месте.
   Эх, Анна Михаловна, Анна Михаловна, снова вздохнул он, знала бы ты, голубушка, как саднит душонка у самого утешителя, в роли которого он только что выступил. С неделю как уехала в дом отдыха Инна, сухо оповестив его всего лишь за день до отбытия, все также походя и отчужденно. Он тоже сумел разыграть равнодушие, кивнул молча, даже позевнул, валяй, мол, тебе виднее. А уехала женушка, душа-то и засаднила, захныкала и рассопливилась. Домой можно бы и не ехать, переночевать здесь, да в почтовом ящике могло лежать ее письмо.
   Захотелось увидеть Клушу, ноги сами понесли к общежитию. Воспитательница у входа взволнованно оповестила - обжегся Иття, весь поселок обежали в поисках гусиного сала. Обжег-то, шельма, место пределикатное. Почистив ацетоном заляпанные в краске брюки, Иття слил грязную жидкость в унитаз, на каковой тут же уселся, закурил и бросил под себя спичку - на огненном смерче его даже чуть приподняло. Смычок успокаивал девчаток, что если и сварились яйца то не вкрутую, всмятку.
   Пожалилась еще воспитательница на то, что мальчишки достали где-то листовки, где написано: “Товарищ! Трудись самозабвенно, с полной отдачей сил !” и теперь приклеивают их где ни попадя, в туалете, в столовой, над койками девочек...
   - Опять до дому так еще и не добрался,- проворчала Клуша,- совсем ты у меня, Витенька, разбаловался, вижу, послаб что-то твой тыл. Садись, чайком попотчую.
   - А ведь я тебя вычислил Лукерья Игнатовна,- как можно многозначительнее прищурился на нее Виктор, - так это ты, тимуровка, оказывается, пацанам посылки присылаешь?
   - Да что ты говоришь?- всплеснула она руками. - Экий удалой, гнешь - не паришь, ломаешь - не тужишь ! - усмехнулась пренебрежительно, - да, почитай, все знают, окромя ребятишек, полпоселка уже давно у виска палец крутит...
   - Ну ты даешь... сразила меня наповал.
   - Да уж такая ухватистая, промеж пальцев и то все вязнет.
   - И не жалко денег-то, не задарма ведь даются, да в твои-то годы?
   - Жалко, тех что на корку хлеба, остальных - нет. А работать мне не в тягость, сызмальства приучена. Отберут ежель работу-то, не проживу и недели, враз помру. Пей, сынок, чаек-то, пей,- она пододвинула к нему вазочку с вареньем, литровую банку с медом, смотрела ласково, со всегдашней едва приметной улыбкой. - Нет человеку, Витенька, слаще радости на радость у ближнего своего. И нет тут никаких секретов, не нами все это установлено, так душа, если она здоровая, у всех и должна быть устроена. А если не так, то хвор человек, мучается, мечется, гибнет. Разве хуже себе своими руками можно наказание удумать, ад ведь кромешный, не где-то там и когда-то, а здесь и в сей миг. Разве Гаврику сейчас легко, корчится ведь глупенький, но по гордости-невежеству полешко за полешком в костер под собой подкидывает, жа-алко паренька, ох и жалко... но не спасти, ожесточился, ослеплен бесами...
   - И Аннушку жалко, славная бабенка, только совсем слабая, да и не тому плетню молится, бесхребетная. Как начнем с ней бывало мозговать, какие гостинцы взять мальцам, она давай слезьми уливаться, так нельзя, дело надо знать свое и делать, а не плакать. Вот ты теперь и будешь мне пособлять, Витенька, взамен ее... чего медку-то совсем не берешь, стесняешься, с лугового разнотравья медок, пользительный, от ста хвороб...- Ведя разговор, Клуша, как всегда вязала, пальцы сами, без контроля глаз, вели привычную пляску, очередная шаль была уже вполовину готова. Виктор, сколько ни напрягал память, но вспомнить эти темноватые руки с глянцевитой высохшей кожей без работы не мог.
   - Да-а, помощничек ты мой дорогой, - потянула она пряжу с клубка со вздохом, - не заживусь вот только я, вряд ли с годок протяну, ноги со дня на день должны отказать вчистую, не помереть бы раньше весны, надо бы чтоб землю расковало...
   - Все-то ты знаешь, Игнатовна, не мы ей ведь, она нам сроки устанавливает, придет, не спросит.
   - Это кому как, - усмехнулась Клуша, - вам так, нам эдак...
   Виктор хмыкнул и помассировал щеку, в последнее время, в самых неожиданных местах кожу покалывали стайки иголок, плавно всплывающих изнутри, пригладишь - проходит.
   - Ты что-то похудел, Витенька, за последнее время, видно, забегался. Нельзя хвататься за все сразу, ломай метлу по прутику, надо прежде всего ясно постановить себе, что хочешь, не молиться, когда на уме двоится. Вижу, потерянный ты какой-то, недоуменный, может, кукушка обкуковала натощак?
   - Не-е, только сытого вороны обкаркивают.
   - Тяжеленько тебе без директора-то будет, да еще вот и Аннушка уходит. Распалась тройка, потянешь ли один, без пристяжных?
   - Да есть, оказывается, добрые помощнички...- Он рассказал Клуше, как позвонил с угрозыска уже знакомый ему Стерлигов и, давясь от смеха, поведал, что бдительные граждане привели, точнее, приволокли другого подвыпившего гражданина. Объяснили, что это всесоюзно разыскиваемый преступник. И впрямь, на щите висела листовка с фотографией и детальным описанием данного человека, но листовка оказалась искусной подделкой. Задержанным же оказался Лебедев.
   - Мальчишки, кому же еще быть, - заключила Клуша, - недолюбливают они этого боровка с бабьим телом.
   - Ну чо балдеешь, чо балдеешь-то?- послышался в коридоре громкий мужской голос. Виктор переглянулся с Клушей понимающе - муж воспитательницы, изредка помогал жене вести воспитательный процесс, как правило, в легком поддатии, что позволял себе только после рабочего дня. Он - шофер хлебовозки, ежегодно выкармливает около десятка свиней на крошках с буханок, сметливый, чтобы крошки было больше, груженный ездил исключительно по кочкам, быстро разгонялся и резко тормозил - к вечеру крошки набиралось до мешка.
   В “Москвич” к нему подсел вынырнувший из темноты Ментус. Не так давно оказалось, что этот хрыч, кому уже перевалило за пятьдесят, в училище пришел из амурных соображений, в поселке у него зазноба лет тридцати пяти, вдовушка, взрослая дочь которой уже училась в техникуме. Сладко ешь, горько отрыгается, вскоре, до жены дошло о сути ненормированного рабочего дня супруга и его участившихся командировках. Само собой, скандал, выволочка, но вскоре все пошло как шло, материальное взяло верх над моралью, а именно - для семьи он незаменимый добытчик провианта и прочего добра, при таком даре даже такие слабости оказались простительны.
   - Ты что-то пасмурен, мой друг,- говорил Ментус, уютно разваливаясь на сиденье, - обзавестись таким настроением легче всего, только расслабься на минутку и готово - хмарь повылазит со всех щелей, обволокет, упакует и вышлет на свалку бесценной бандеролью...
   - Слышь, Витя, вздремнул я сейчас после щец у телевизора, и такая интересная статейка приснилась, а я без очков. Проснулся, надел побыстрее, задремал, так сниться стали не те, скучные, про экономную экономику...
   - Вот ты объясни мне, Витя, как понимать, “новенькая с иголочки машина”, как сказали по телевизору, или - “...у Ирака было выведено из строя полсотни солдат”, ну, что за событие, вышли да и зайдут...
   - Ой, лукавишь, дядя, - рассмеялся Виктор.
   - Ты сегодня проезжал, мой юный друг, мимо Дома быта?
   - А как же.
   - Что на фасаде соседнего здания начертано, какая реклама?
   - М-мм, по всему, что-то о духах и одеколоне... точно-точно, потому как поутру там всегда мужики кучкуются, похмелку организуют.
   - Поразительная зрительная память ! Так вот, там написано!..- Ментус продекламировал с выражением: - “Галантерея - трико аж парфюмерия”, вот как может опошлить столь изящный предмет отсутствие всего одной буковки “т” в слове “трикотаж”, которой, кстати, нет вот уже второй месяц...
   Луна-луна-аа, цветы-цветы-ыы...- замурлыкал он на мотив романса “Гори-гори, моя звезда”, однако уже на втором предложении из-за незнания слов замычал и умолк.
   Машина выбралась на трассу, и Виктор накинул газу.
   - Все дело в пасте, а не в пасти,- пробормотал Ментус,- так сегодня мне заявил Моисеич, на мое замечание, что улыбаться ему в общественном транспорте противопоказано, так как свет, отраженный от его легированных зубов, совершенно слепит окружающих, но что опаснее всего, водителей встречных машин. И впрямь, все дело оказалось в пасте, пасте Гойя, какой он доводит свои лемеха до зеркального блеска...
   Потом, Ментус изложил Виктору идею создания молочно-товарной фермы с цехом переработки, где поставщики молока женщины. Наверняка, заключил он, творог, сыр, мороженное из этого сырья пользовалось бы сверхповышенным спросом, польза потребителям колоссальная, а женщинам, поставщикам молока, так еще больше, так как вековым опытом доказано, что длительное кормление грудью, то есть дойка, омолаживает мать, крепит ее здоровье, а главное отпадает потребность в абортах...
   Продолжая так неумолчно сыпать разными байками, он изредка внимательно и настороженно взглядывал в слушателя, чутко оценивая его реакцию. Виктор нашел в нем сходство с художником, поглощенным работой, мазок, мазок, оценка издали, подбор краски, снова мазок... Ах ты старый паяц, растроганно подумал он, выходит, помогаешь мне разогнать подмеченную тобой хмарь. Из умиления такому открытию, он подвез его к самому подъезду.
   - Никогда не вешай носа, друг мой ситцевый,- похлопал его по плечу Ментус на прощанье, - даже если кой-когда жнешь лебеду вместо ржи. Работай как работаешь, дело не жаба, не квакнет, но скажется...
  
   С замиранием сердца Виктор заглянул в почтовый ящик, но письма не было. Тварь!.. грохнул он кулаком в ящик и с опаской покосился на двери квартир - поздно, люди отдыхают. Бесчувственная, хладнокровная тварь! не черкнуть пару строк, не позвонить, сообщив, что добралалсь, мол, устроилась нормально, думай теперь черт знает что. А может некогда стало - стартовала насыщенная развлекательная программа, несть числа ликующим поклонникам.
   Он провертелся без сна на кровати часа три, уснул, но тут же проснулся с совершенно ясной головой. Что это еще за явление? недоуменно вытаращился он в темноту, что за фокус? Больше чем странно, как подтолкнул кто-то, уведомил, что спать в эту минуту невозможно, потому как вершится нечто для для него сверхважное, такое... Боже! пронзила его догадка, да ведь именно в эти минуты она мне и з м е н я е т !.. Ну конечно же, конечно, самое удобное время для падение бастионов невинности, но сохранение порядочности при разумной конспиративности . Да-да, я чувствую это нутром! застонал он, знаю, что это должно было непременно произойти в отместку за его подлость, созреть именно к этому времени. Все точно, заметался он по комнате, стискивая кулаки и мыча от бессилия, это вещий глас, это возмездие, летальный исход, когда, по словам Ментуса, отлетаешь из обоймы отстрелянный. О тва--арь! р-разорвал бы в клочки, растер в порошок, как она, стерва, верно и больно бьет!.. Скорее бы уж светало, да убежать на работу, он тоскливо покосился на еще темное окно. Надо постараться уснуть, решил он, иначе весь день буду, как с жестокого похмелья.
   Виктор лег и стал шопотом проговаривать неотложные дела на завтра, чувствуя, что так легче перестроить общее направление хода мыслей, отвлечься от ревностных мук. Вспомнил Клушино - только тогда в душе все придет в абсолютное согласие и равновесие, утвердится тихое ликование от упоения жизнью, когда сможешь сказать окружающим вслух самое сокровенное, не испытывая при этом ни малейшего стыда, ни неловкости. Увы-увы, это ему пока недоступно. Эх, Инна-Иннушка, и что я, болван, наделал!..
   Вскоре он почувствовал, что голова чуть отяжелела, сон приближался, продолжил как можно внятнее проговаривать кое-какие из наметок, сосредотачивался на чем-нибудь памятном и веселом, так представил, как бегал без штанов обожженный Иття, как его смазывали гусиным салом, как брали рецидивиста-Лебедева...
   Остаток ночи ему снились многочисленные краткие сны с непременным участием в них его Иннушки, картинки довольно простые, буднично незамысловатые, когда даже миловались и то с небольшим налетом обыденности. Но вся эта простота уже стала для него недоступным сокровищем, порождала тоску невозвратности. Странный перевертыш, уже в который раз дивился он, мечта переполюсуется в прошлое. Воспаряя временами над снами в явь, он искренне досадывал даже на столь кратковременную отлучку от любимой, стремился назад, в сон, но детали его тут же забывались, таяли, оставалось лишь облачко щемящей грусти.
  
  Глава 4
  - Лимузия будет микроавтобусом - Мучения Пашки достигают пика - Пашка убивает отца - Юрка подает надежды в боксе
  - Неожиданная встреча с Амарантовым - Сыч на нарах -
  
   Афишку на стенд “Их разыскивает милиция” опята не выклеивали - некогда, нашлись последователи. Вариант ретро-”Лимузии” был ими забракован, воссияла новая звезда - микроавтобус, предельно простой в изготовлении, транспортирующий до десятка голов. Последнее особенно обольстило мотоболистов, ведь подходила пора меряться силенками на стороне. Мастерская же клуба интересной техники - К И Т а - выросла почти в три раза за счет пристроя. На стапеля для сооружения новой “Лимузии” уже возлегло днище, отрезанное от кузова списанной “неотложки”. Мастерская быстро заполнилась железками, было здесь всегда шумно и многолюдно.
   - Т-ты - б-болван,- ласково гладил по спине Смычка Иття, - т-ты - шизя, в-варить дюраль электросваркой нельзя...- Смычок отнимал и прикладывал отломленный от детали кусочек. Подошел Антон, повертел удрученно железку в руках и досадливо зашвырнул ее в угол.
   - Я тебе что велел делать, змей капроновый?- он отвесил ему легкую затрещину. - Когда начнешь скрести днище? Чего лезешь, середа, наперед четверга?
   - Ну шо, ну шо ты, Антон, я и тукнул-то совсем слабэнько,- блудливая мордочка Смычка завиноватилась довольно правдиво.
   - Слабэ-энько, где теперь эту крышку искать, вредитель? Смотри мне, сунешься еще раз, куда не просят, пойдешь отсюда юзом... у-уу, синявка, иди к печке, отогрейся, да сопли вытри, а то полная пазуха набежала.
   - А-аа,- воспрянул покаянный и размашисто провел под носом, - в-вот какие у моего деда были усы! - промокая же руку, протянул ее вдоль бедра, - в-вот какая сабля ! - подмигнул Итте уже совсем лихо, - казаче мой дед був ще тот, да-а, тараторочка?.. - Угревшись чуток у буржуйки, предложил с нарочитой подобострастностью. - Антошенька, голубок мой коханенький, давай я тоби для устранения взволнованности чувств анекдотец стравлю свэжэнький.
   - Вот прокуда, - усмехнулся Антон.
   - Летит стая ржавых напильников, один стал отставать, снижаться...
   Дверь резко распахнулась, и возник Ментус, звучно топающий заснеженными ботинками.
   - Кто у вас сегодня дежурным, мотоболячки?- строго оглядел он помещение. - Шалавков? Благодарю за службу, курсант Шалавков, небосвод образцово чист, солнышко надраено так, что глазам больно...
   Шалавков, длинный и нескладный парень, самую малость застенчиво ухмыльнулся, он и сам котировался шутником, мог, к примеру, выйти из лесопосадок, под окна набирающей ход электричке, в чем мама родила, для конспирации нахлобучив на голову ведро.
   - Товарищ Антон, - козырнул Ментус, - докладываю обстановку на фронтах, стеклоткань и полтора пуда эпоксидки добыто, можно забрать уже послезавтра, как пройдет оплата, у локомотивщиков...- Окружающие восторженно зааплодировали, Антон в знак восхищения стал комкать в горсти колючий подбородок - добытые материалы позволяли начинать выклейку кузова Лимузии. - Мешает?- сочувственно дотронулся до щетины пальцем Ментус, - экое жнивье.
   - А куда денешься-то, - хмыкнул Антон, косясь на него настороженно, - кабы я один мучался.
   - Есть возможность разжиться одним препаратиком... втер разков пять, и личико, как у младенца.
   - Да ну-у...
   - Ей-бо, только есть один недостаток - волос не уничтожается, а переполюсуется, начинает расти в другую сторону, в рот, надо то и дело обкусывать...
   - Эй ты, крутишь гайки, я - болты, чего такой смурной нынче?- приобнял он Пашку. - Что, дело не клеится, чем занят-то?
   - Да по монтажу, где посижу, где полежу,- криво усмехнулся тот, настроение у него и впрямь было совсем неважнецкое, вернее, тошнее не придумать, даже возня в мастерской, общение с друзьями не могли совсем отвлечь от мрачных мыслей - все папулька старался, чтобы домочадцы не заскучали.
   - А вы не сможете достать вот такую железочку? - Смычок протянул Ментусу загубленную крышку. - Пошукайте где-нэбудь, может посчастливится.
   - Тэ-экс,- осмотрел тот деталь,- сфотографировано, записываем имя... но не обещаю абсолютно, хоть и полным полна коробочка, есть и ситец и парша, там куда вострюсь. Может синтезатор шума нужен, преобразовывает рокот дизеля и матершинные песни в полонез Огинского?
   - На том же складе, где и препаратик от щетины?- уточнил Смычок.
   - О-оо, юноша, ты проницателен настолько, что впору бы тебя назвать чтецом мыслей, если только твердо знать - до конца ли ты усвоил алфавит..
   - Шалавков! - неожиданно рявкнул Ментус. - Я на две трети снимаю с тебя объявленную благодарность, я вспомнил, что два дня назад видел тебя на остановке совсем в кривошапно-шатунном состоянии, смотри мне, шашист полусреднего веса, доиграешься!..
   - Есть, есть грешок у дяденьки, - кивнул Антон, - хоть и дело знает туго, вот посмотрите, что он смастырил, сам, по чертежу, тютелька в тютельку, - Антон продемонстрировал деталь довольно сложной конфигурации.
  - И-иишь ты, - уважительно всмотрелся Ментус, - глаз - алмаз, а ведь и не приметишь, что искусственный. Но все равно, окунать нос в рюмку с таких лет, да при таком видном деле надо прекратить категорически...
   - Так и не растешь? - потрепал он за шею Смычка, - ни вжирь, ни, слава богу, вглупь. Жуй все, что мягче кирпича, будешь, как я...- отпыхиваясь, он направился к выходу.
   - Гражданин Ментус! - окликнул Смычок. - У вас задница вся белая.
   - Да-а,- извернулся тот, стараясь рассмотреть, где отряхнуть.
   - Ну что вы, разве сквозь пальто и штаны рассмотришь...
   Пашка не сдержал улыбки, глядя, как неуклюжий Ментус предпринял погоню за вертким мальцом.
   Но углубившись в работу, снова стал то и дело вздыхать, тупик, совершенный тупик в их семье - отец пил беспробудно. Если раньше его хоть как-то дисциплинировала работа, то теперь, с выходом на пенсию по инвалидности утратила силу и эта узда. Ладно бы еще, если напиваясь, приходил домой отсыпаться и помалкивал виноватый, куда там, издевательства над матерью стали еще изощреннее, еще чаще он стал пускать в ход свои поганые кулаки, точнее, остатки от них, култышки.
   Если раньше ему надо было как-то изобретать придирки, то теперь все стало гораздо проще - он пострадавший кормилец. И теперь он жаждал мщения, его прямо-таки зациклило на этом, загипнотизировало, пьяный он только и досадовал на культяпки, как препятствие настоящей кровавой расправе с заговорщиками.
   Пашка умолял мать уйти от него пока не поздно, снять где-нибудь квартиру, даже уехать, лишь бы не видеть этой постылой, ненавистной рожи. Она вздыхала, согласно, понимающе кивала, а отмолчавшись с полчасика, начинала припоминать, какой все-таки еще вчера ее Илья был хороший человек - умница, работяга, красавец... Тупик! Пашка плевался и подвывал от бессилия, ему-то ведь так и не посчастливилось запомнить ни единого мгновения из столь отрадного, прекрасного, так отдающего фантастикой прошлого, это было давно, до него. Да хоть бы и наскреб он один-другой эпизод, так разве этого было бы достаточно, что оправдать его нынешние пристрастия и замашки. Оставить же мать один на один с этим тираном Пашка уже и не помышлял, хотя и грозил ей изредка это сделать.
   Что интересно, тяжелая травма черепа, больница, словно оздоровили Илью Афанасьевича, сделав ему лечебную паузу в другой пожизненной хвори, систематическом пьянстве, он отъелся, тело его налилось весом и силой, совладать теперь с ним врукопашную стало значительно труднее. Он не наскакивал пока на сына, но Пашке казалось, что делалось это затем, чтобы выждав, нанести удар еще более сокрушительнее и безотказнее, и удар этот был не за горами.
   На днях, в отчаянной попытке поправить дело, он попытался поговорить с ним начистоту, воззвать к его совести, для чего ранним утром перехватил его при отходе из дому почти трезвого.
   - Ну папка, ну родненький, ну что же ты с нами делаешь?! за что так мучишь?!.- взмолился он, вставая на его пути, молитвенно прижимая трясущиеся руки к груди, не в силах справиться с танцующими губами и застившими глаза слезами. Отец не ожидал такого хода, столь откровенного, в лоб, вопроса от давно почужевшего сына, давно поглядывающего на него затравленным волчонком. “Папка”, да еще “родненький”, он растерялся, озадаченно пошуршал огрызком пальца в щетинистой брови, смущенно пошарил взглядом по полу, пробормотал даже что-то вроде, да и мне, мол, самому все это изрядно надоело, не мешало бы подлечиться... пока бормотал бессвязно, видно, подсобрался, опамятовался и в считанные секунды перелицевался - глянул совсем колюче, настороженно, спросил, уже явно сетуя на минутную слабость, кривясь презрительно, так что, мол, тогда-то не добили или сочли, что уже готов, а я - вот он, сам еще кое-кого угрохаю...
   После этого в бредовые монологи отца добавились новые темы касательно судеб потомства, он явно утверждался в убеждении, что большинство выродков надо уничтожать еще в раннем младенчестве, пока не налились ядом их жала. Для пущей убедительности он даже оперировал примерами о мудрой дальновидности некоторых родителей. С некоторыми случаями Пашка был знаком и без помощи отца, эти умопомрачительные трагедии были в свое время на слуху у всего города.
   Так одна мама, к примеру, в воспитательном порыве убила сына скалкой за утерянную сдачу с трояка после покупки хлеба. Сдача же обнаружилась за подкладкой курточки, куда провалилась в дырку кармана...
   Другая мамаша была противницей столь грубого насилия, это чудовище как-то вечером прогулялась с четырехлетней дочуркой в недалекую рощу и, вроде, нечаянно, по рассеянности, ее там забыла, не забыв, крепко примотать проволокой к березе, мороз же тогда трещал крещенский. Не вписывалась дочурка-то в интерьер, какой пожелал видеть очередной мамин сожитель...
   Пашка перестал нормально спать, нес постоянную, сторожкую вахту, просыпаясь при первом же звуке, коих отец исторгал предостаточно. Засыпал он теперь все чаще с бутылкой под подушкой, похмелялся по вольному графику, не карауля спасительный рассвет как некоторые. После похмелки же негромко беседовал с собой и прочими, ему одному заметными окружающими, перекусывал, громыхая посудой, расхаживал по кухне, двору, забредал и в горницу, организовать внеурочный небольшой кордебалетик.
   На днях, где-то чуть за полночь, он привычно покхекал-побулькал и надолго вышел во двор. Пашка успел задремать, карауля его возвращение, замелькали мозаикой сны какого-то фантасто-мультикового уклона - вот он, будто бы, огромная гусеница, двигается задом-наперед, волоча за собой гигантскую, не по туловищу голову, даже самую малость приподнять ее у него не хватало сил. А вот, он - железная заготовка необычной формы, голову его укрепляют в тисы, и чья-то ручища начинает мерной закручивать винт, череп затрещал, мозг пронзили болезненные стрелы... От сильной боли он и проснулся - в виски ввернулись буравчики, глазами не пошевельнуть.
   Превозмогая болезненное эхо от каждой из произносимых букв, он окликнул мать. Та отозвалась не сразу, встала и сразу упала на четвереньки. Еще бы с полчаса, как постановил врач неотложки, и они угорели. Вьюшка трубы оказалась задвинутой. Отец подозрения от себя с кривой ухмылкой отверг, сказав, что сам ощутил тоже что и они, но счел это за похмельный недуг и оттого надолго ушел на свежий воздух, как следует растоптаться. Мать со всегдашней испуганностью, уверила, что это она закрыла трубу, что она это четко помнит. Но Пашка вынес заключение - это дело рук отца, только его спланированная и продуманная попытка сквитаться с ними по-настоящему.
   Нутро свое Пашка в последнее время стал сравнивать с какой-то арфой, чьи струны были натянуты до предела, постоянно самостоятельно гудели от перенапряжения, кашляни рядом как следует, испугай, и они с облегчением полопаются... Ах, если бы папуля тогда окочурился, неотвязно преследовала его мечта, или стал полоумным, и его упрятали в психушку, или поскорее влип в какую-нибудь уголовную историю, и ему впаяли лет десять. Неплохо бы также было дать заявку некоему дяде, наемному убийце, существуй такое бюро добрых услуг при том же быткомбинате, тогда бы он, Пашка, ни за какой ценой не постоял, добыл нужную сумму. Или вырасти бы в геркулеса, как тот же Николай Таранов, и в горячий момент играючи отшибить папе потроха, после чего вышвырнуть через ворота на середку улицы...
   Даже в мечтах теперь Пашка не допускал положительного варианта, чтобы этот алкаш исправился, преобразился в нормального человека, и начался бы новый, полный умиления этап их совместной жизни. Нет-нет! только не это, только разлука, надолго, на всю жизнь! Если раньше его раскованное воображение, пресыщенное расправой с деспотичным родителем, могло еще пускать ростки жалости и сострадания, и Пашка снимал его окровавленного с дыбы, оставлял шанс на выживание, то теперь ростки эти привяли, надежно и безвозвратно, настолько он возненавидел отца, искренне, глубоко, страстно.
   - Закругляйся помаленьку, через полчаса ужин и домой, - на плечо Пашки легла тяжелая рука Антона. - Ну чего ты совсем задохлел, а, змей капроновый?.. Давай, зажмем его в угол трезвого и припугнем как следует, объявим жесткое условие, при первом же выступлении на вас с матерью, мы его тебя, мол, грохаем и надежно прячем, искать тебя серьезно никто не станет...
   Пашка поднял на друга благодарные, но полные безисходной тоски глаза.
   - Я его боюсь, Антох... его ничем не проймешь, это какая-то бешеная собака, никакие слова до него уже не доходят...
   - Ну приходите тогда с матерью ночевать к нам...Да давай еще разок перебултыхнем ему головенку, никто не подумает, на четвереньках ведь то и дело ходит, роняется... Поторчит в больничке, вы отдохнете...
   - Боюсь... я думаю, он все наши ходы просчитал, врасплох его не застать, у него сейчас один маяк - отомстить как следует...
   - Да брось ты, “врасплох не застать”, это ты уже лишку придумал, а то я не вижу этого мстителя во всей красе, и как только пидр не умудряется задремать на проезжей части, влезть под колеса какому-нибудь МАЗу...
   - Боюсь...
   - Пашка, смотри! - выскочил из-за спины Смычок, сделал страшные круглые глаза, раздул щеки и с шумом дунул вверх. Пашка с Антоном изумленно переглянулись - крупный шар лампы закачался маятником. Смычок приосанился, поглаживая якобы могутную грудь. Подошел к Шалавкову, постучал пальцем в согбенную над тисами спину.
   - Шлю-уха-аай, това-аарищ! - пропел он как можно суровее. Тот разогнулся не без раздражения, но тоже открыл рот, после пассов Смычка и указания на качающуюся лампу. Видя, что неразыгранных больше нет, фокусник приостановил лампу рейкой, что и делал, оказывается, до этого.
   - А ты слышал, Пань, свежую новость, Сыча-то повязали... видно грабанул кого-нибудь тварина, по старой привычке, или за старое отрыгнулось, - Антон зло сплюнул, - так и надо шакалу.
   - Н-да, хорошенькая отрыжка, - подергал себя за ухо Пашка.
   Они зашли за Вадькой в общежитие, где прочно обосновалась его кинофотостудия. В коридоре, на спор какой-то первокурсник шел на руках в сопровождении галдящих болельщиков. Нужное расстояние он прошагал и теперь принимал поздравления.
   - Батюшки, делов-то, - скривился Антон пренебрежительно и подмигнул Пашке, - ты вот задницей потолок достать попробуй...
   Ребята умолкли, усваивая задачу, потом зашумели, выдвигая варианты. Антон уточнил условия, ничем не пользоваться. Публика зацарапала затылки и вынесла коллективное решение, что сделать это невозможно. Антон возразил, что можно. Ударили по рукам - с проигравшей стороны одиннадцать рубликов, сообразно количеству голов. Пашка быстро разулся, разделся и, упираясь босыми ступнями в одну стену, ладонями - в другую, очень медленно, но верно залез под потолок и тщательно пошоркал задом о побелку. Публика взвыла в досаде.
   Вадьку они еле оторвали от монтажного столика, где он выклеивал-стыковал с помощниками многочисленные куски будущего фильма.
   Вся эта суета несколько отвлекла Пашку от мрачных мыслей, но стоило ему остаться одному, зашагав по темной улице к дому, как на душе совсем поплохело, его захлестнула жгучая, до слез зависть к друзьям, многочисленным семьям, где сейчас спокойно, доброжелательно и взаимно заинтересованно близкие люди делятся впечатлениями минувшего дня, неторопко настраиваются на основательный отдых, посягнуть на который никому не дано. Боже! как это все буднично и просто для них, и недосягаемо для него.
   Погода же, после похвалы Ментуса, основательно испортилась - поднялся сильный порывистый ветер, швыряющий липкие снежинки в лицо, на мрачном небосводе сноровистые тучи точили хищное узкое лезвие месяца.
   Струны той арфы в душе снова надсадно и басовито, проводами в крепкий мороз, напруженно загудели. Нет, я не выдержу, трясуче и глубоко вздохнул Пашка, я вконец измотался и смертельно устал, надо что-то предпринять, упредить отца, кто явно готовит очередную губительную пакость. Ахнуть в голову из самопала и убежать из дому. Ведь это враг, все родственное из него давно вытравилось, и дает же бог столько здоровья такому подонку, так пить и практически ничем не болеть. Зато мать уже дошла до ручки, иссохла, прожелтела, в гроб краше кладут. Ну когда все-таки этому придет конец, неужели нет в этом мире некоего всесильного, способного прекратить эту пытку.
   Испустив очередной вздох, Пашка отстраненно подумал, что вздыхают люди так часто, видно, затем, чтобы проветрить душу от угара. Неожиданно, до мельчайших подробностей ему припомнился нынешний сон, вызвавший у него мистическую страшливость, интуитивное убеждение, что на подходе какая-то грандиозная пакость, какая поставит и без того их шаткое с матерью состояние с ног на голову.
   А приснились ему дед с бабусей, покойнички, будто толклись они на кухонке своей избенки, голышом, тела синевато-белые, дряблые, толклись рядом с корытом, ополаскивали кого-то третьего, тоже голого, но он спиной, не узнать, судя по гладкой упругой коже, еще не старый. Все это Пашка будто бы видел из сенец в щелку приоткрытой двери. А у человека в корыте с каждым пролитым на него ковшом воды вяла и ссыхалась кожа, дед с бабусей переглядывались удовлетворенно и поливали того еще усерднее. Обкупываемый полуобернулся и Пашка ахнул - отец, вернее, отдаленная его тень, настолько он постарел и подряхлел. Тут дверь широко распахнулась, и дед радушно распростер объятия любимому внуку. Преодолевая сильную брезгливость, Пашка обнялся с трупно холодным телом и троекратно приложился губами к склизкому рту. Но ясно-голубые глаза деда ввергли его в оторопь, это были глаза юноши, пытливые, энергичные и по-всегдашнему смешливые неунывные глаза. Да-да, дед завораживающе смеялся, приглашал внука присоединиться. Он нагнулся к корыту, черпнул оттуда ополоски и стал умываться. Когда он отнял ладони от лица, Пашка снова ахнул - морщинистая кожа деда стала ежесекундно преображаться, наливаться жизненной силой, выравниваться и светлеть. Дед стал умывать и Пашку, покосившись же на корыто, тот затрепетал от ужаса, отца там уже не было, там шевелилось что-то студенистое и судомойчатое, совсем-совсем немного, с полведра. Бабуся тоже зачерпнула из корыта ладошками и, воссияв радостью, тянулась к его лицу, помочь деду... Тут Пашка и проснулся. Дед отца почему-то всегда ненавидел, даже проклял принародно, умер, не дав прощения, не подпустив к себе.
   Пашка переступил порог дома, и к горлу катнула тошнотная волна, что родилась от злости и бессилия одновременно - все, как всегда, без перемен, едва не возя носом в тарелке, сидел за столом пьяный отец. Начатая бутылка вина, сосредоточенная беседа с собой, изредка угроза кому-то покачиванием огрызка указательного пальца. Ужин, привычная идиллия...
   Тварь! с нарастающим бешенством подумал Пашка. Хорек! и подавиться ведь не может! По выходу из больницы, на правах пострадавшего, по сей день он матери не дал ни копейки, по всему, предоставил им право реабилитировать свой проступок его содержанием и кормежкой. Пашка, не присаживаясь за стол, стоя, выпил стакан чаю, высверливая уничтожающим взглядом склоненную в приятном полузабытьи голову, на темени просматривалась темнорозовая пластмассовая заплатка, редко заштрихованная седыми волосами, крупная, где-то 4 на 5 сантиметров. Можно было даже приметить ее чуть заметное подрагивание в такт пульсу. Давануть бы разок, как следует, подумал Пашка со злостью, и ножонками на прощанье только бы и успел пару раз дрыгнуть. Врачи предупредили, что место очень и очень уязвимое, мозг практически беззащитен, отчего теперь папуля в присутственных местах с головы редко снимал мотошлем.
   Но вот отец закурил и осмотрелся набирающим осмысленность взглядом. Ну давай, мысленно подсказал Пашка, начинай, зоб натрамбован, в жилах течет разогретая кровь, очередь за кордебалетиком. Зайдя в горницу, он уже привычно проверил затравку у двух самопалов, перещупал взглядом предметы-помощники на случай совсем аховой ситуации, расстановка их давно продумана. Отступая к месту, где лежали самопалы, обороняясь, можно было обрушить на голову папули электросамовар со стола, утюг, графин, тяжелую вазу, выдернуть из-под ног длинный половик...
   Кордебалетик тем временем стартовал. С нарастающей громкостью и пафосом прокурора отец начал, точнее, продолжил укоризненную проповедь заблудшим домочадцам, в чьих бестолковках могла возникнуть чудовищная идея перевоспитать его столь негодными методами. После не особо пространного вступления последовала также уже привычная попытка втолковать мысли жене подоходчивее, то есть орудуя культяпками, но Пашка удачно развел их, удары пока не достигли цели. Наступил законный перерыв, отец восстанавливал дыхание, подогревал остывшую кровь “Агдамом”. Пашка выскочил во двор - что-то не нашутку скрутило живот.
   Ветер же преосновательно растормошил и раскачал пространство, все что можно громыхало, стонало, скрипело, к тому же повалил снег - сделался совершеннейший шабаш, бесовская свистопляска. И тут нет покоя, подосадовал Пашка, тоже кордебалетик, охнул и поморщился - сердце сбоку потрогало острие иголки. Пристроившись под навесом крыльца в затишок, он немного размечтался, пусто уставясь в непроглядную снежную круговерть, вообразил, как папулю уродуют два здоровенных десантника, деловито и грамотно, особенно ему нравилось, когда те, взяв его за руки, сильно-сильно разгоняли и с хрустом впечатывали мордой и грудью в бетонную стену, из папы тогда вылетали какие-то ошметки и облачко пыли. Он посмаковал видение и вновь ошутил подступ болезненной от безысходности тоски. А в корыте-то, вспомнил он сон, видно, осталась душонка папули, именно такой, по его представлению, она и должна быть, грязная и судомойчатая, без единого светлого местечка...
   В дому что-то загрохотало, и донесся сдавленный крик матери. Отец уже свалил ее и теперь сосредоточенно и упоенно орудовал ногами - по лицу, по груди, по животу... Пашка что было сил толкнул его в спину, и он, запнувшись об мать, впаялся лбом в дверцу печи-голландки, в барашковую ручку прижимного винта. Брызнула кровь, отец завозился на полу, не в силах сразу подняться с четверенек. Все! мелькнуло в голове у Пашки, сейчас он встанет и разорвет их обоих на части. Скакнув к дивану он вырвал из ниши первый самопал. Отец встал на колени, шало пока поводя бессмыссленными глазами. Пашка рванул коробком по затравочной головке и с ужасом увидел, как за спиной отца поднялась мать, только и успел увести ствол чуть выше. После оглушающего выстрела мать заголосила и с неожиданным проворством и цепкостью прыгнула на спину отца, повалила его. Пашка бросился на помощь, и, на удивление легко, они накрепко стянули его культяпки за спиной ремнем. По всему, отец от удара о дверцу так и не очухался. Мать не смогла сказать и слова, только горестно мычала и жестикулировала - у нее оказалась сломанной челюсть. Перед тем как увести ее в “скорую”, Пашка тщательно опутал отца веревкой. Из “скорой” мать увезли в больницу. Пашке пришлось возвращаться домой, двенадцатый час, идти некуда, на улице лишней минуты не останешься, снежная каша бурлила еще яростнее.
   Все дальнейшие действия Пашка совершал в каком-то отстраненом от его существа состоянии, полуяви-полубреду. Сев на диван, он стал всматриваться в лежащего отца. Ах, если бы ты ткнулся в этот барашек не лбом, а чуть выше, заплаткой, с горечью подумал он, везет же придурку. Отец заворочался, застонал, заматерился, не открывая глаз. Враг, враг, в ком уже не осталось ни единой родной черточки, утверждался Пашка в мысли, опаснейший и сильный враг! Но как он все-таки промахнулся об этот винт! А ведь в борьбе они с матерью могли нечаянно, да-да, совсем нечаянно давануть именно в это место, в заплату, да и сам он мог запросто ткнуться в какой-нибудь угол стола или дивана. Отец не то всхлипнул, не то всхрапнул и открыл мутные глаза, которые враз налились ожесточением и животной злобой.
   - А ну-ка, сопатый, развяжи, - прохрипел он, - меня-аа, би-ить, стреля-аать?! - он стал отчаянно извиваться, - удавлю-ууу!..
   И удавит, крупно затрясло Пашку, это ведь бешеная собака, его ничего не остановит, он и голыми деснами перегрызет горло, отпадут руки по локоть, будет бить и убивать даже такими огрызками.
   - Р-развяжи, говорю! - сипел отец от натуги, одна из культяпок выскользнула из-под ремня и заворошилась в веревках. Это конец! напрягся Пашка, сейчас он встанет и тогда с ним ни за что не совладать, ни сегодня, ни завтра, никогда, он везде настигнет и удавит. Это конец, дьявольская петля!
   Он выхватил второй самопал, но подвели трясущиеся руки - раздавил коробком затравочную головку. Тогда он дико закричал и стал пинать его, в надежде попасть в солнечное сплетение и тем самым успокоить, отключить и перевязать руки. Но это чудовище неумолимо поднималось, вот уже и рука совсем освободилась и уперлась в пол, отец утроил усилия и стал все прочнее и прочнее утверждаться на четвереньках. Он даже не смаргивал от ударов, о-оо, это был прирожденный боец! в этом ему не откажешь, схватка, даже смертельная, ему родная стихия. Все! чудовище уперлось в пол и второй рукой, устойчивый подъем обеспечен! Пашка сканул в изголовье и несколько раз пнул носком ботинка в темя...
   - Хых! - выдохнул отец, будто чрезмерно удивленный, и завалился набок. - Хых,- сказал совсем тихо и медленно-медленно напряженно выпрямил ноги, замер, одеревенел.
   - А как же ты хотел?- пробормотал Пашка, попятившись, и отчего-то непроизвольно хихикая. Под колени сзади ткнулось сиденье дивана, и он грохнулся на него, откидываясь на спинку. - А как же ты хотел?- повторил он, не сводя с него широко открытых глаз, ему так и не верилось, что отец успокоился. Ведь, наверняка, вновь сейчас заелозит и встанет, не обращая внимания ни на какие удары, хоть топором, хоть кувалдой. Но отец успокоился, похрипел еще минут пять и стих, надежно, насовсем. Отбурлил смерч, иссяк, в доме стали пугливо угнездываться так давно желанные тишина и покой.
   Пашка снова поморщился от настырной иголки в сердце, он почувствовал, как в душу входило опустошение и какая-то оздоровляющая слабость. И какая там еще жуть от осознания совершенного, как все говорят и пишут, подумал он вяло, да, страх есть, но разве он сравним со страхом, владевшим им только что, когда эта гадина поднималась, чтобы безжалостно раздавить его, Пашку, но он исхитрился, вывернулся и раздавил ее сам. Да облегчение он чувствует больше, облегчение, а не жуть, а еще удовлетворение от победы над сильным противником, смертным врагом. И нет у него никакой жалости, ведь жалость мы сами выращиваем в ближних, отец же в нем выращивал иное. Попробуй теперь, докажи, что ткнулся он заплатой во что-то не сам, при организации для всех уже привычного кордебалетика, да никакая пытка не вытянет теперь из Пашки признание, матери родной ни за что не откроется, друзьям, так-то оно будет куда лучше. Пашка как-то разом вспомнил одноликую череду безрадостных дней в родном доме и неудержимо расплакался, ну в чем его вина, что все случилось именно так, что он очерствел к отцу настолько, что давно, искренне желал ему смерти.
   Он вышел на крыльцо и удивленно заозирался - снежная каша исчезла, ветер стих. Ах, да ведь идет дождик! вот-те на, в марте-то... Пашка вытер кулаком слезы, стал остужать снегом лоб, надо было собраться с мыслями, не суетиться, иначе малейшая промашка могла ему дорого стоить.
   Вернувшись в дом, он внимательно осмотрелся и придал погрому еще более внушительный вид - положил набок пару стульев, разложил, как можно беспорядочнее посуду на полу, одну тарелку грохнул в стену и опасливо покосился на отца, не разбудил ли? Подумав, он осторожно развернул его головой к голландке, чтобы темя пришлось против дверцы с тем барашком, бился, мол, сердешный в попытке развязаться, да и угодил маковкой. Дырку от пули в стене замазал зубной пастой.
   Снова “скорая”, где он испуганно пролепетал, что отец, вроде как, не дышит... Милиция... Во время обследования и составления протокола у Пашки стало плохо с сердцем, ладно еще рядом случились медики.
   Заподозрить его никому даже в голову не пришло. Участковый так облегченно перевел дух, данную семью можно было снимать с учета, как неблагополучную.
  
   Неисповедимы пути людские. Если Пашка очутился на больничной койке, то Сыч уже коротал время на нарах камеры предварительного заключения. Гром среди ясного неба для многих, особенно матери, настолько он в последнее время изменился в лучшую сторону. Словом, времени у него появилось предостаточно, чтобы детально припомнить свой путь в это место, что он, в который круг, и делал.
   Первое время, после исчезновения Амарантова, предательства кумира, Юрка был близок к отчаянию. Попробовал пить с братом, но скоро разочаровался - отупение, быстротечные примитивные радостишки, неумолчная брехливость, да угробление здоровья за свои же кровные. Как тут не вспомнишь добрым словом Вольдемара, всегда призывавшего к радости плоти без пойла и обжорства, культурно, умеренно и неброско. И тут объявился Женя Хорошилов.
   Это был подарок судьбы, лучшего применения собственным способностям в это время Юрка и не желал. Именно бокс, где можно дать выход остервенению, мстить себе пропускаемыми ударами за слепоту и доверчивость, какие так грамотно использовал Вольдемар. О-оо, Вольдемар! божество с начинкой сатаны, оборотень, как мечтал он, Юрка, о встрече с ним, чем дальше уходил в прошлое день его исчезновения, тем сильнее он жаждал этой встречи. Ах, как хотелось ему заглянуть в умные, стылые глаза, не единожды на его памяти не озарившиеся сполохами сомнений, спросить, как же он мог с такой легкостью заплевать его дружбу с опятами, бросить на произвол судьбы в критический момент. Неужели он и в этот момент сможет дать со всегдашней снисходительностью выдать исчерпывающий убедительный ответ? Да, вообще-то, он, Юрка, и не стал бы ждать этого ответа, он бы... о-оо! какой могучий катализатор сил вливался в него в эти мгновения на тренировках. Женя не уставал приводить его в пример остальным за настоящую самоотдачу, редкостную работоспособность и собранность. Мешок, груша, лапы и перчатки явно укоротили свой век благодаря стараниям Юрки.
   Если учесть, что стойкости к ударам, дерзости удачливого драчуна ему и до этого доставало, то можно было понять радость Жени при открытии у питомца столь явного дара к данному виду спорта. С завидной быстротой Юрка достиг второго разряда и стал наступать на пятки Жене, который был легче его, что в их спаррингах силы почти уравнивало. В общем, жизнь выходила на новый виток, по-настоящему интересный и честный, но, но, но...
   Юрка бездумно поглаживал шероховатые стены камеры и стискивал зубы, получалось так, что он сам взял себя за шиворот и привел сюда, са-ам! без чьей-либо помощи.
   - Едем на зональный турнир,- объявил Женя около двух недель назад, - есть возможность хорошо обстреляться, показать себя, посмотреть хороших ребят...- А спустя два дня, вечером, в комнате общежития педучилища уже другого города они делали последние наметки.
   - Юра, я тебе выложу некоторые соображения насчет твоей тактики, - говорил Хорошилов, - у тебя на ринге, порой, проглядывает самоуверенность, она может навредить не меньше робости. До этого я старался организовать тебе бои с не очень сильными соперниками, чтобы у тебя укреплялась уверенность в своих силах, хладнокровие. Некоторым хватает одного настоящего поражения, чтобы навсегда плюнуть на это занятие, некоторые находят в себе силы остаться, но становятся помимо их воли чрезмерно осторожными, даже трусоватыми, таким выше уже не пойти. Восстановиться же психологически после основательного надлома трудно. Тебе, честно говоря, еще не довелось быть по-настоящему битым. На этом турнире тебя ждут нелегкие испытания.
   Завтра у тебя равный соперник, но он подвержен перепадам настроения - может одолеть очень сильного, но тут же проиграть заведомо слабому, в общем, все зависит от того, как он настроится на бой. Можешь смело действовать в своей обычной манере, напирай, досрочно надламливай...Я к чему веду разговор, если почувствуешь, что совершенно невмоготу, ничего противопоставить противнику не можешь, враз дай мне знать. У тебя все еще впереди, можно заработать первый разряд и позднее, это не страшно, но если сломаешься, станет значительнее труднее.
   - Есть хорошая бомба?
   - Да. Очень силен и опасен Тренев, а в случае победы завтра, именно с ним тебе встречаться. У него нокаутирующий удар левой, он очень крепок физически и просто неправдоподобно резок. Ты же, дорогуша, так и продолжаешь грешить чрезмерно опущенной при атаке правой...
   Юрка кивал согласно, мысленно настраиваясь на предстоящий бой, большого волнения он не испытывал и, признаться, недопонимал Женины страхи о каком-то там надломе от поражения, что он сопляк, кого можно забить оплеухами.
   Первый бой он выиграл досрочно, у соперника что-то случилось с носом, не смогли остановить кровь - технический нокаут.
   Наступил тот памятный день для Юрки, день поединка с Треневым. Когда он всмотрелся на соперника на ринге, то на душе от одного этого стало неуютно и томительно, это был явный атлет.
   - Не дрейфь, - похлопал по плечу Женя, - следи за левой...
   Ого! укрепилось в нем уважение, когда его потрясло от пробных тычков разведчицы правой Тренева, у кого не оказалось привычки вхолостую имитационно помахивать даже этой рукой. Стойка левши сама по себе и без этого всегда смущала Юрку, у Тренева к тому же она была какой-то своеобразной, почти прямой и открытой, время от времени он опускал руки вообще, потряхивал их расслабленно и приглашал в атаку, давай, мол, бери, пока я щедрый. В любой момент он мог безинерционно скакнуть и выдать сдвоенный, а то и строенный удар правой. Он предлагал обращать внимание только на правую, сосредоточиться только на ней, забыть о левой. Юрка предпринял несколько попыток нанести акцентированый удар, но Тренев, отклонялся даже не поднимая рук, резко сламываясь в пояснице, и уже одно это подавляло, так уверенно держаться мог только очень сильный боец. А треневская правая жила активной и плодотворной жизнью, методично взламывала защиту, долбила лицо, вышибала слезы.
   И вдруг, Юрку закрутило невиданной силы смерчем, он ослеп и оглох на несколько секунд, но устоял. Придя же в себя, ощутил висящую на нем тушу Тренева, вялую и расслабленную. Капа Юрки валялась на полу. Но вот соперник легко скользнул назад, с видом художника осмотрел Юрку, а приметив часто моргающие глаза и мелкое покручивание головы, моментально предпринял вторую, добивающую атаку - смерч снова ожил. Юрка совсем уже по-борцовски обхватил его за корпус и не отпускал, пока не настоял судья. И снова смерч, и снова одно спасение только в клинче...
   То, что раньше Юрка ощущал в схватках показалось ему игрой в бокс, не более того. От ударов Тренева трещали ребра, едва не выскакивали из суставных сумок руки, шея еле удерживала отскакивающую назад голову. Вездесущие перчатки стали казаться ему жесткими безжалостными ядрами, не помогала даже глухая защита, так как удары грозили переломать даже кости запястий. Во рту стало солоно от разбитых губ, веки залило опухолью и стало тяжело моргать. Господи! мысленно взмолился Юрка, да когда же наконец закончится этот раунд, ему уже казалось, что треневские кулаки свистят по-снарядному, едва не обрывая уши. Судья то и дело разводил их, показывая ему на лоб и пояс, Юрка тупо кивал, и снова головой вперед лез в клинч. Юрка чувствовал себя приговоренным и с мига на миг ожидал катастрофы, контролировать действия соперника он уже не мог.
   Неожиданно для себя он ощутил вдруг прилив безрассудной ярости, ударил что было сил, почувствовал, что попал и добавил еще и еще... Немногочисленные зрители взвыли одобрительно. Но успех был краток. Секунд десять спустя Юрке показалось, что справа ему в голову въехали бойком кувалды - затрещали зубы, мутная картинка окружающего мира кувыркнулась, и к лицу скакнул пол. Встав с четверенек, он попытался догнать уходящего соперника, но что-то упруго толкало его в грудь и ноги - он за канатами! - попытался пролезть меж ними, но зацепился и упал, встал, но за руки уже держали судья и Женя, что-то успокоительно ему говорящий, поглаживающий по спине. Все случившееся ему стало казаться какой-то пьяной неразберихой, он перестал понимать, где находится. Очухался по-настоящему лишь спустя часа полтора.
   Вечером, когда на город стали наступать сумерки, Женя уговорил его пойти прогуляться.
   - Ну как , воин, не пропала еще охота блистать на ринге?- усмехнулся он.
   - Неужели против такой гориллы кто-то может устоять?- удрученно покрутил головой Юрка. - У него же резкость и силища какие-то нечеловеческие, он ведь зашибет кого-нибудь ненароком.
   - Э-ээ, этот пока в начинающих ходит, боев-то всего двадцать, одиннадцать, кстати, досрочно... саморо-одок явный...
   - Ты прав, Жень, рано мне еще против таких друзей выскакивать.
   - Так что, не испугался?
   - Не успел, - улыбнулся Юрка, морщась от боли в разбитых губах, - да, можно не сомневаться, Тренев тут будет первым.
   - А ты - молодец, ошеломил его порядком, будь удар поточнее, мог бы даже положить, а то он уж совсем было решил, что ты раскис.
   - А ты город-то знаешь, Женя? А то я уж и забыл, откуда мы вышли.
   - Знаю, бывал здесь не раз. Эх, вышли мы поздновато, надо бы в кино сходить, отвлечься, у меня же бой завтра.
   - Конечно, с моей мордой только и в кино.
   - Ничего, синяки - украшение мужчины, отдыхай, набирайся сил, здесь же курортная зона...
   Они погуляли еще с часок, и у Юрки стал пропадать стыд за столь явное поражение, наваливалась усталость. Стало совсем темно. Возвращались они из парка более коротким путем и поэтому какой-то отрезок шли по совсем темной улице. Вдруг, Женя прислушался и приблизил к нему смутно белеющее лицо.
   - Слышал?- спросил он шопотом. - Как вскрикнул кто-то...- Перебежав к недостроенному дому, приник к стене и прокрался до угла. Встав на четвереньки, осторожно, на высоте колена, выглянул во двор, Юрка, опираясь на его спину, тоже. Метрах в десяти от них тихо переговаривались трое мужчин.
   - Да не трясись ты, - внушал один, и голос показался Юрке почему-то знакомым, - жив-здоров будешь, если умничкой себя поведешь.
   - Только не бейте, ребята, только не бейте, забирайте все, что надо, только не бейте, ради бога, я человек здоровьем совсем слабый...
   У Жени не возникло даже секундных сомнений относительно их дальнейших действий, подняв обломок кирпича, он заранее замахнулся и, резко шагнув из-за укрытия, швырнул в самого ближнего, того, что внушал. Мужчина на шорох обернулся, вскрикнул, и, зажав лицо ладонями, осел, другой молча скакнул в темень и затихающие звуки уведомили, что погоня дело зряшное. Как Женя умудрился попасть в такой темноте ему и самому потом не было понятно. Просто, по его словам, попасть хотелось очень-очень.
   - Пу-ушка!- выудил Юрка пистолет из кармана поверженного мужика и протянул его Жене. - Представляешь, что было бы, если ты промахнулся?
   - Сколько раз зарекался встревать в такие делишки, - зябко передернул тот плечами.
   - Ум-мм!- простонал незнакомец, приходя в себя, рука его скользнула в карман, где лежало оружие. - Ум-мм!- простонал он уже разочарованно и злобно.
   - Так, - голос Жени был деловит и спокоен, - мужик, бегом звонить в милицию.
   - Н-не могу, ребята, руками-ногами не владаю.
   - Ладно, побудьте здесь, я сбегаю, - согласился Женя, - носят же вас черти по закоулкам в такое время.
   - Да они меня сюда с проспекта Ленина привели.
   - Этого пса надо связать на всякий случай, - Женя выдернул из его брюк ремень, покряхтывая, накрепко стянул ему за спиной руки, из оставшегося конца сделал петлю и затянул на заведенной назад ноге. Мужчина постанывал, но молчал, хотя было видно, как поблескивают его широко распахнутые глаза.
  - Не вздумай бежать, - предупредил его Женя, - а то вот этот малыш черепушку до конца расколет... Ну я скоренько вернусь, бдите, - махнул рукой Женя и убежал.
   - Что они у вас успели взять?- поинтересовался Юрка у потерпевшего.
   - Я зубной техник, молодой человек, - начал взволнованное объяснение тот, - и поэтому предпочитаю иметь настоящие вещи. Только одни часы и перстень, унесенные его быстроногим коллегой, потянут за тысячу, да в бумажнике рублей триста...
   - Сычара, - позвал лежащий, - Юрчик!.. вот и довелось свидеться, мой мальчик, ох уж мне эта теория вероятностей. Выруби поскорее этого слесаря гнилых зубов, да развяжи меня...
   Да, это был Амарантов! Всемогущий и неуязвимый Вольдемар! нынче его одолевала случайность, одолевала, но еще не одолела, судьба расщедрилась на спасительный шанс.
   - Конечно, я виноват перед тобой, Юрчик, но сейчас не время сюсюкать, поверь, я тогда сделал все правильно, отвел от тебя удар. Да быстрее же ты!..- выкрикнул он, пришепетывая - кирпичом ему обкололо несколько зубов. И ошеломленный Юрка уже послушно кряхтел над неподатливым узлом, он еще не осознал толком с кем встретился, но давняя привычка рефлекторно двигала его руками, он без слов исполнял команду вчерашнего шефа. - Помоги мне подняться, так тебе будет легче развязывать, - раздраженно командовал Вольдемар, - ну что ты за рохля право! Да выруби, тебе говорят, этого зубника, а то огреет чем-нибудь сзади...
   Юрка отступил от Амарантова на шаг и наконец-то, словно вгляделся в него обновленным взглядом, припомнив все свои вчерашние мечты о такой встрече.
   - Да не стой ты столбом, дурак! - Вольдемар даже притопнул от нетерпения. - Время, время уходит!
   - Козлина! - задохнулся от ярости Юрка. - Ах ты, вонючий козлина! он еще и покрикивает!..- Он ударил, и Вольдемар, оступившись на обломках стройматериалов, упал. Стервенея от проснувшейся ненависти, Юрка стал пинать его.
   - Молодой человек! Молодой человек! - оттаскивал его зубной техник, - так нельзя, вы же убьете его!
   - Отвали! - оттолкнул его Юрка, но пораженный замер - Амарантов негромко смеялся. - Ты чего?- спросил он, несколько струхнув. - Не трекнулся случаем?
   - Ой, Сычара! ну уморил!- продолжил смех Вольдемар, - как ты был глупым мальчишкой, так им и остался, ни черта в твоей башке извилин не добавилось. В мстителя играешь? Ты думаешь, ты меня поймал? Черта два, ты себя поймал...- Юрка подался вперед, но пинать обождал. - Ведь ты,сопляк, лет десять схлопочешь за наши похождения, - Вольдемар извернулся и сел. - Думаешь, я после такой услуги не поделюсь с тобой своей пайкой? Со мной дело ясное - парой грабежей больше, парой меньше, один черт больше пятнадцати не дадут. Мне, вообще-то, там в привычку, а там, глядишь, снова сбегу. Ворочай, малец, требухой в черепушке, каждая секунда промедления тебе может обернуться годом неба в клеточку. Быстрее, Сычара, локти потом изгрызешь, да поздненько будет. Я на тебя не в обиде, что ребра чуток пощекотал, то пустяки по сравнению с тем, что нас ждет впереди. Быстрее, мой мальчик, поспеши...
   Юрка, как во сне, снова стал развязывать узел.
   - Ну вот, так-то оно будет правильнее,- кряхтел Вольдемар, растирая затекшие кисти, - а старца можно и не трогать. Ты ведь грамотный, да, папка, помолчишь, я надеюсь, надо же еще пожить нормально, по великому кодексу строителей коммунизма.
   - Да-да, я все прекрасно понимаю, - лепетал ошеломленный зубник, так ничего и не понявший, - я буду молчать, как рыба...
   - Ну и досталось мне нынче,- покрутил головой Вольдемар, - аж не соображу в какую сторону рвать когти...- пьяно покачиваясь, он побрел туда же, куда исчез его помощник.
   Вот и все, обреченно подумал Юрка, он никогда теперь не выпустит меня из своих лап, он взял верх, даже когда был связан и повержен.
   Амарантов остановился и сказал на прощанье нравоучительно:
   - Если ты шестерка, Юрчик, лучше не пыжиться в туза, себе лучше выйдет. Прощевай, спасибо за все хорошее, я в долгу не останусь...
   Вот так, горько заключил Юрка, едва сдерживая слезы, все пошло по новому кругу, гадай теперь, когда он объявится, чтобы утянуть, шантажируя прошлыми грешками, на новые подвиги, а может, просто заложит, когда попадется, или же приткнет в темном углу за сегодняшнее избиение, ведь пообещал же в должниках не ходить. Действительно, шестерка он, Юрка, первостатейная, шестерка, слякоть и трус!..
   - Вольдемар!.. подожди! - окликнул он почти уже скрывшегося учителя.
   - Ну чего тебе? побыстрее, не жуй сопли...
   Юрка с ходу, вкладывая всю ненависть, умение и силу, ударил...
   Да-а, это был просчет Амарантова, так безоглядно передоверившегося магии собственного воздействия - шестерка-то все же метила в тузы всамделишного человека, независимого и честного. Вконец ошарашенный зубник помог связать Вольдемара, пребывающего в глубоком нокауте.
   Цепочка воспоминаний вновь привела в настоящее. Юрка перестал расхаживать по камере и сел, прижавшись спиной к холодной стене. Скоро суд, говорят, что во внимание примут Юркино участие в поимке преступника, на которого, оказывается, был объявлен всесоюзный розыск. Говорят также, что не такой уж дурак Амарантов, чтобы из чувства мести к кому бы то ни было угребать на себя новые дела, да еще в групповом разбое. Держали Юрку пока за тяжелые побои задержанному. Хотя от Вольдемара можно было ждать хода совсем нестандартного, утопить Юрку при его досье он мог запросто.
   Неожиданно, сгустком всех этих воспоминаний к нему пришло уже знакомое чувство здоровой злости на самого себя, слабого и ноющего. Ведь он осадил самого Вольдемара и стало быть кое-что значит. Юрка стиснул кулаки и безо всякой романтической рисовки глянул в стылые глаза бывшего наставника, да, он отдавал себе отчет, что схватка с ним, вполне возможно, еще не закончилась. Но все равно, даже это стало уже как бы вторичным, главное, что ушел с души чудовищный гнет духовного рабства.
   Но взлет настроения быстро прошел, и снова навалилась отчаянная безисходность, всплывали сомнения и пронзительное осознание возможной утраты того, что стало в последнее время ему так дорого. Он вновь стал казаться себе ничтожной песчинкой, крохотным зернышком меж могучих и неумолимых жерновов обстоятельств, он враз уподобился малышу, так остро нуждающемуся в утешении и ласке, давясь прущими в горло рыданиями, он повалился на жесткие нары и стал молить бога подарить ему крепкий и долгий сон, чтобы хоть там чуть-чуть отдохнуть, спрятаться от яви, такой грубой и болючей для его ломкого пока духа.
  
   Пашку, неделю спустя, в больнице навестили Истомин и Антон с Вадькой, привезли гостинцы, раньше к нему никого кроме матери не допускали, даже не разрешали вставать с койки. В этом же отделении, почти с таким же диагнозом лежал и Никодим Петрович. Вид Пашки их изрядно удручил - его совсем по-стариковски присушило и съежило, а настроение отличала крайняя шаткость, то нервически расхихикается, то враз помрачнеет и уйдет в себя, начисто забыв об окружающих. Виктор, сочтя это за сильное переживание по утрате близкого человека, отца, стал довольно коряво и неумело утешать его, все, мол, там будем, кто-то раньше, кто-то позже, на что Пашка довольно презрительно усмехался. А вот известие об истинной причине ареста Сыча его обрадовало, он стал горячо убеждать друзей, свидеться с ним как можно скорее.
   Никого из нас не минуют заботы и потрясения, со вздохом заключал Виктор, глядя на друзей-опят, вот и вас уже помаленьку судьба стала встряхивать за грудки, впрочем, есть ли вообще какие-то возрастные границы в этом отношении. Ему так тоже в те деньки небо казалось с овчинку, совсем веселые начались делишки.
  
  Глава 5
  - На дыбе ревности - Отъезд Инны - Мерцалов признается в любви Бутыль Сельповне - Смерть Клуши -
  
   Этих минут перед сном Виктор стал побаиваться, уж как-то совсем обнаженно оставался он тогда один на один с собой, памятью. Домой так стал заглядывать раз в неделю, приспособился ночевать в кабинете, на сдвинутых стульях, никто даже и не подозревал. Можно бы в общежитии, да не хотел лишних пересудов касательно его личной жизни. А личная жизнь его сошла на нет - Инна ушла, уехала в один северный городок, где у нее объявился товарищ, скромный друг, очень чуткий, такой же болезненный и тоже несчастный. Он поможет ей на первых порах с пропиской, трудоустройством, и начнет она там огребать большие, всвязи с коэффициентом, деньжата.
   Твари!.. заметался по кабинету Виктор. Мысленно ухватив товарищей за волосы, он пристукнул их лбами. Почему-то больше всего он представлял их себе на скамейке парка, в том злосчастном доме отдыха от семьи, в полуразворот, застенчиво потупленных, румяных от обоюдно жаркого дыхания. Редкие прохожие, тоже из отдыхающих, умиляются непорочности их общения, но стоит им исчезнуть, как скромный товарищ начинает настырно обминать партнершу до пощелкивания позвонков, чрезмерно дерзко блудить своими шустрыми грабарками, на что она лишь томно и одобрительно покряхтывает. Затем они вперегонки бегут в одну из пустующих комнат, чтобы детальнее обсудить какой из органов у нее и его болит болезненнее. Виктора от таких картинок, как правило, окатывало с затылка на спину потной волной.
   Тварь! дешевка!.. рычал он в бешенстве. Ах, какое у нас огромное, гостеприимное и любящее сердце, прямо приют для обездоленных и все они с пропиской и разовыми талончиками на пользование хозяйкой.
   Он улегся на стулья, сиденья подушкообразные, в общем-то, ложе недурное.
  А дома совсем невмоготу, там все напоминает о ней, квартира так охолодала совершенно, в редкие визиты он перед сном даже умудрялся проглаживать постель утюгом.
   Тогда, в последние дни пребывания Инны в доме отдыха он подразмяк основательно, весточки о себе она ведь так ни разу и не дала. Одно время он даже стал всерьез подумывать об инспектирующем наезде туда, но раздумал, отправил только телеграмму на директора, просил сообщить о без вести пропавшей такой-то или хотя бы координатах места погребения. А потом и вовсе докатился до того, что стал дежурить на вокзале, однако поезда с той стороны с завидным постоянством приходили без нее. Тогда он внушал себе, что просмотрел ее в толпе прибывающих и стремглав мчался домой, но его встречала стабильно пустая кваритра. В такие минуты бульшущим усилием воли он подавлял нехороший нутряной вой на опостылевшие без нее стены.
   Ах, как мы слепы на то, чем обладаем повседненвно, для нас оно почему-то всегда серо, а то и оскоминно, только утрата высвечивает грани сокровища, утрата и следующий за ней гнет недоумения на собственную слепоту.
   Если судьба расщедрилась и подарила вам любовь, то всенепременнейшим довеском всучит и нечто другое, мрачное и громоздкое, сотканное из прожилок душевной хвори, мук и немощи, огня безрассудной ярости, колоссальной силы для сотворения неразумных выходок. Да, это ревность, неразлучная спутница, тень столь ослепляющего подарка, спутница до поры неприметная, но достаточно властная и могучая. Как бы вы внешне не пыжились, отрицая приметы такой зависимости, сладкого рабства, можно смело говорить, что вы лжете, разве только в разной степени искусно. Проснувшаяся ревность неумолимой ржавчиной, в одночасье разъест арматуру души, какой бы крепостью она не обладала, ослабит ее на нет. От ревности не отмахнешься, как от докучливого комара, не убежишь, это неотъемлимый рычажок механизма человека, да и природы вообще, иначе не будет настоящей схватки за избранницу, улучшения породы потомства. Нет ревности, нет любви, в наличии тогда лишь игра в нее, разыграть ревность трудно, да и зазорно. Ревность, по сути, - сладкий яд, в малых дозах подлечивает отношения, в больших - убивает...
   Вот к таким, равно как и ряду подобных заключений приходил тогда Виктор в тягучие часы одиночества, мучительной неопределенности, умолял время поспешить, скакнуть к минутке ее приезда, освободить от мытарств. Да что там, дело доходило до слез в подушку, недоуменных и жгучих, он горько недоумевал тогда силе воздействия на него какой-то там бабы, поражался новизне столь болезненного для него ощущения.
   Но вот она и дома. Спит с дороги. Он притаился в кресле, любуясь ею, а сердце расходилось так, что приплясывала в глазах комната, а нутро уже обволакивали сети нехорошего предчувствия. Проснулась. Его сумбурный, неудержный лепет, сумасшедшие ласки и... и ее набирающее силы отчуждение. Нет-нет, пока не оттолкнула, вахту супружеской обязанности добросовестно отстояла.
   - Ну давай, родная, рожай сногсшибательную новость,- хрипло сказал он, - ошарашивай, пока лежу, чтобы грохота от падения не было. Наверняка, что-то из оперы о чудном мгновеньи...
   Инна трясуче завздыхала, заплакала, подкрашенные тушью слезы зашуршали на подушку.
   - Ладно, понимаю... Может слышала, есть где-то пещера, шепнешь туда, а эхо криком.. Ты явно хочешь подарить мне эхо...
   Несколько успокоившись, она рассказала ему, что, действительно, познакомилась с хорошим человеком, но из этого вовсе пока ничего не следует. Ох, и дура! но бывают же такие дуры! искренне восхитился он. Да понимала ли она толком, с кем откровенничала, к чему этому человеку ее признания! Она, вообще-то, и раньше могла поведать ему о своих поклонниках, первых любовных утехах, на этот счет у нее почему-то была послабшей узда, она говорила ровно и постно, а он едва сдерживался от желания вцепиться в ее горло. Ох и проста! или специально под дурочку работала, для проверки его чувства.
   Не дослушав ее, он вскочил с кровати, оделся и церемонно извинился, что вынудил ее к измене далекому любимому. Но как не хорохорился, состояние было, как после обуха в лоб. Припомнив то свое полуночное пробуждение, вещующий импульс, он сказал с уверенной многозначительностью, что может поведать ей время ее первого падения с точностью до минуты. Сказал и она ошеломленно захлопала ресницами. Но быстро оправилась и рассмеялась, заверив, что она в отличии от него, себе такого до развода никогда не позволит. Поблагодарила за телеграмму, припозорил он ее тогда неплохо. Собрав всю волю в кулак, он стал играть роль безучастного квартиранта, едва удерживаясь от соблазна избить, искалечить ее.
   Да, она по всем швам брала верх и, по всему, это чувствовала, умело пользовалась этим страшным оружием подавления другой души. Верно говорят, думал Виктор, чем красивее баба, тем ядовитее у нее жало. Он стал значительно раньше, чем всегда, приходить с работы, долго прихорашивался, тщательно, словно правил лезвие шашки для мести, утюжил брюки и надолго уходил, а то и уезжал с ночевкой в училище. Она лишь презрительно усмехалась на этот театр, она уже жила отъездом. Близ мусорного ведра он мог уже видеть немало скомканных и брошенных в открытую листков с неизменным началом: “Здравствуй, Вова!..”. Он еще больше изумлялся себе, и что еще могло его удерживать в такие минуты от безрассудного, завершающего броска, изуродовать эту красивую гадину, поставить на ее молочнобелом личике тавро твари, кислотой, чтобы все самцы враз утратили к этому броскому товару тягу. Ему же, честно говоря, она бы сошла до гробовой доски и такая - кривенькая, хроменькая и обезображенная, так было бы надежнее, так ему тогда казалось.
   Но перед самым отъездом он все-таки сорвался, очередной их разговор зашел в тупик, обратился в ссору с изощренными оскорблениями, и она затронула совсем запретную тему, стала хаять его мать, “скупую пьянчужку”, не то что мама Вовы, как расписал он ее сам. Виктор и не упомнил как ударил, но ударил очень сильно, хрустнула переносица, нос ушел вбок, левый глаз залила синеватая опухоль. Что уж совсем невероятно, удар этот и кровь, словно открыли шлюзы ихнему настоящему, но тщательно запрятываемому чувству, они одновременно бросились друг другу в объятия и миловались едва не сутки напролет, торопливо исповедывались друг другу о своих муках отлучки, клялись в вечной любви. А спустя дня три все вернулось на круги своя - вернулось ожесточение, она словно устыдилась этой слабости, стала еще более дерзкой, стало ясно, что удержать ее дома ничто не сможет. С тем и отбыла, со свернутым носом и огромным отцветающим синяком, что в желанном Вове несомненно должно было разбудить еще большее чувство.
   По ее отъезду страдания Виктора не пошли на убыль, но зато ушла неопределенность, томить себя надеждой больше не приходилось. Час терпеть, а век жить, он постановил, что самое главное не смаковать болячку, заслониться многими неотложными делами. И он с небывалой жадностью впрягся в работу, дни замельками спицами в колесе. Только вот перед сном он и позволял себе всплывать в прошлое, позволял, да некуда просто было деваться в этот час от воспоминаний. Так вот немножко и расслаблялся, не прогонял от глаз бередящие душу видения, а попусти эту узду, так и бросишь все к чертям, метнешься вслед за этим существом, так прочно вросшим в сердце, ради того, чтобы хоть мельком изредка увидеть да переброситься парой незначащих слов.
   По правде говоря, и полного-то забвения даже в самой раскипучей буче дня все равно не получалось, она, Инна, всегда была с ним, прочно отвоевав себе частицу его сознания, крохотный, уютный уголок. Там они спорили, миловались, заново переживали кое-какие из эпизодов их шестилетней жизни. Это, разумеется, накладывало отпечаток на его поведение, провоцировало сбои, так как он мог неуместно нахмуриться или презрительно ухмыльнуться, озариться светлой улыбкой, а несколько раз даже окликал ее именем других людей, даже мужчин!..
   Порой, ноги пытались увести его в уединенное место, где можно было сосредоточенно переговорить с ней, совсем-совсем начистоту, поймать какой-то кончик ускользающей в их спорах мысли, после обнародования которой все враз бы встало на свои места, жизнь бы наладилась прежняя, радостная и полнокровная мыслью, что ты любим и любишь. Но, спохватившись, он останавливался на полпути и намеренно хватался за любые дела, одно хлопотнее другого.
   Разное время, разное бремя, ерзал Виктор на стульях, поминутно вздыхая и морщась на онемелость рта от таблетки димедрола - сон тоже стал не таким уж и надежным партнером, может опоздать, а может и вообще прогулять смену. Да, правильно говорят, заключал он, отведаешь сам, поверишь и нам, когда Инна мучалась открытием его измены, он не совсем верил в искренность ее переживаний, подавленности, экая, мол, волна, от такого пустяка...
   Приветик! обрадованно улыбнулся он звездочке, что выкарабкалась из туч, серебрянному паучку на запотевшем стекле, а я уж думал, ты сегодня ко мне не заглянешь, родненькая... стиснул зубы и крепко зажмурился. Ну это уж совсем ни к чему, пробормотал он, вконец расклеился, слезы по каждому пустяку. Звездочка эта частенько к нему наведывалась, в одно и тоже время, где-то сразу после одиннадцати, и он к ней даже немного привык, подружился, ждал ее прихода. Заглянет она, и на сердце чуток легчает, засыпается как-то спокойнее и умиротвореннее. Ну вот, подосадовал он на трясину туч, снова ее поглотившую, распорядились, обкорнали радость.
   Подумалось, что ласковое обращение у людей, вроде “звездочка моя”, рождается неспроста, видно, все-таки человеку нужна прочная ниточка с чем-то основательным, неизменным и очень надежным, вроде звезд, светила, явлений природы, что не ветшает и может именовать одновременно самое сокровенное.
  Взять его, Виктора, пролопотал он гостье “родненькая”, и как-то косвенно, неразрывно подразумел и женушку свою ненаглядную. Кто знает, может и она в эту минуту на его знакомицу глянула и ощутила непонятное волнение, не понимая, что на миг замкнулась цепочка, и к ней в душу пришел слабый отголосок его грусти.
   По жести карниза застукали капли, надсадно отпыхивался ветер, большая работа в природе не знала перекуров, да еще тем более при воздвижении храма весны.
   Спал он этот раз довольно крепко и проснулся, когда совсем уже развиднелось. Проснулся и замер, затаил дыхание, очарованный необычными звуками, диковенной сказочной музыкой - звонили многие крохотные хрустальные колокольцы. Выглянул в окно, и ощущение сказки упрочилось - весь мир и впрямь был закован в тончайший хрусталь, каждая веточка, былинка, провода, столбы и заборы. Свет ликовал многими радужными сполохами непредсказуемо блуждающих лучиков, множился от этого гигантского зеркала, ослеплял. А все вчерашний дождик и легкий морозец. Сказка!.. Малейшее движение воздуха, и кроны деревьев издают такую небесную мелодию, что преисполняешься ликованием души и благодарностью к творцу за одно это, за то что подарил возможность такое увидеть.
   Такое пробуждение неожиданно вселило в Виктора твердую уверенность, что все будет хорошо, непременно будет, пусть даже не так скоро, как хотелось бы, но будет, надо только набраться терпения и ждать, не скулить и не суетиться, ждать, больше не спотыкаючись. И вновь придет сказка, возликует тихо душа, утишатся страсти, больше надуманные и ложные.
  
   - Ита-ак!..- каждый раз Виктор мысленно досадовал на избитый трафарет вступления, но изобрести что-то, найти иное слово-утюг, приглаживающее шероховатости неполной тишины, так и не мог. - Итак, несколько традиционных минут на решение вопросов, не требующих отлагательства...- Он внимательно осмотрел плотную стену учеников, все, как всегда - в первой шеренге некоторое подобие внимания, во второй и третьей оно тает, в четвертой сходит на нет.
  - Ита-ак! как показал анализ многолетней борьбы с курением, она носит очаговый, эпизодический характер с нулевым коэффициентом полезного действия. Конспиративные дальние перебежки приводят к опозданиям, потерям учебного времени, нервотрепке, к тому же подошвы куряк тащат с улицы лишнюю грязь, повышается пожароопасность, так как курите вы в местах самых произвольных. Итак, отныне и до скончания тысячелетия вы будете курить в строго определенных местах - туалет на втором этаже, беседка у запасного входа...
   - Ура-аа!
   - Только не тешьте себя мыслью, что окурки и горелые спички можно швырять, где заблагорассудится, порядок в местах курения будет обеспечиваться дежурными, то есть вашими же силами, спросить с них за беспорядок мы сумеем. А опыт, как расправляться с нарушителями, у нас есть, его мы и берем на вооружение - уличенный будет хоронить окурки, собранные со всей территории, в небольшой, куба на полтора ямке. Есть возражения, уточнения?..
   - Полтора куба многовато.
   - Нанимайте экскаватор, а лучше, не сорите... Второе! - поднял руку Виктор. - Участились драки, ладно бы еще с глазу на глаз, потаенно или во чистом поле, а то ведь схватываетесь даже в салоне автобуса, на автовокзале, в стенах училища. Предлагаю, ежель совсем-совсем невтерпеж, идите в спортзал, там вам дадут боксерские перчатки, и вы стравите азарт, избыточные пары. С физруком и тренером договоренность есть, вам будут даже выделять секундантов. Словом, дуэль, как в добрые старые времена, поединок во всей его красе...
   - Гы-ы, а если у нас групповая помахаловка?
   - Мы вот с Дынькой стреляться надумали, как насчет тира и винтовок?
   - А мы на ножичках, фехтовальный кружок бы...
   - И стрельбы из лука...
   - Ну довольно! - прикрикнул Виктор. - Соблюдайте технику безопасности, не проколите языки своими остротами... Третье, о жеребцах... точнее, о тех кого так тянет к лошадям, верховым скачкам. Оповещаю, ковбои: Павлов, Санжура и Тепляков привлекаются к уголовной ответственности за избиение сторожа и угон совхозных лошадей. Ах, как это романтично, экзотично, а, вернее, сверхболванично, несколько минут удовольствия и годы расплаты...
   - Да никто их не посадит!
   - Увы, сами они в этом совсем не уверены, сейчас им нужна характеристика с училища, такая, чтобы их выручила, создала иллюзию у следователей, что, наоборот, лошади угнали наших невинных ковбоев, когда те мирно жевали овес в своих конюш... пардон, квартирах. Написать несложно, что мы и сделали для Корнева, этот заслужил, и суд, разумеется, без внимания эту положительную характеристику не оставит. А вот этой троице, честно говоря, и помогать неохота, ведут они себя последнее время отвратительно...
   - Да бросьте вы, никакое это не преступление,- глянул исподлобья паренек с жидкими до плеч светлыми волосами, - у нас, на Крепаках коней через день угоняют. Двух, этот раз, так навовсе загубили, накатались, завязали глаза и согнали в овраг. А другую конягу, Серко, к березе привязали, он всю кору обгрыз, да так и подох с голода. И никому, ничего за это не было, хоть и все знают, кто с коньми балует, - в голосе парнишки резанулась горькая обида. - Или свяжут ноги, гады, и набок завалят, чтобы не нашли подольше, прошлогод так одного волки раньше людей сыскали. С города одни и те же жлобы ездят, на такси, с обрезами, попробуй встрянь. Наш управ все пороги в милиции оббил, а толку?!.
   - Ну хватит, хватит, Варов, - остановил его мастер.
   - Да я ничего, - пожал плечами парнишка, - просто хорошо знаю, что никого не посадят, нет у них там какого-то пунктика, вот если бы трактор угнали, тогда другое дело.
   - Но тут больше тянет, пожалуй, избиение сторожа,- прикашлянул Виктор несколько озадаченно. - Как бы там ни было, приятного для училища в этом случае ноль целых, хрен десятых... И последнее, объявляем конкурс заявлений в бригаду полеводов, первоначальные наметки - пятнадцать человек. Бригада хозрасчетная, то есть гарантируется полнейшая самостоятельность. С нами, то есть, администрацией, заключается договор, и мы будем обязаны обеспечить вас землей, техникой, семенами. Вы же нам продадите готовый продукт, оплата с вычетом израсходованного горючего, удобрений, запчастей и так далее. Если урожайность зерновых будет на уровне семнадцати центнеров с гектара, то чистый заработок будет близок к двум сотням в месяц.
   - Гы-ы, да двадцать пять можно выгнать элементарно...
   - Неплохо, к тыщонке стало быть за сезон лезет?
   - Стало быть, - кивнул Виктор, - но отпадают каникулы.
   - Я согласный, где брать аванец?
   - На подходе набор в бригаду животноводов, условия те же, хозрасчет.
   - Не-е, я лучше на каникулы...
   - Хочу аванец...
   - В общем, так, - рубанул ладонью Виктор, - как потопаете, так и полопаете. У меня все. Объявлений нет ни у кого?.. Тогда по занятиям...
  
   - Про животноводство ты опрометчиво сказал,- упрекнул Ментус, - ребята, которые больше других на стройке были заняты, эти места застолбили...
   - Что-то баба Клуша звонок не дала, где она, кстати?- недоуменно осмотрелся Виктор.
   - Слегла, ноги отказали, надо обязать дежурного... Цементом еще разжился, еще одна такая порция и стены фермы будут готовы. Пошли к тебе, есть разговор...
   - Ты, Василий Трифоныч, этой отливкой стен из дармового шлака к нам уже две делегации по обмену опытом примагнитил,- усмехнулся Виктор.
   - Взимай гонорар...- он плотно затворил за собой дверь и понизил голос, - слушай, у нас ведь вконец застопорилось дело с ЛиАЗом, автобус ждет реанимации.
   - Запчастей что-то не могу сыскать, закрутился, забыл.
   - Вижу, что забыл. Ты не в те двери стучался, мой юный друг, в парадные, пытался найти общий язык с людьми облегченными доверием, а надо с черного хода и с работягами. В общем, я уже договорился с водителем точно такого же монстра, он согласен совершить трудовой подвиг во имя училища в свободное от своей работы время. В благодарность за его высокопрофессиональный труд и запчасти ему надо будет заплатить вот столько,- Ментус написал карандашом на календаре цифру, - плюс-минус трамвайная остановка, потому как еще толком неизвестно сколько и какие именно запчасти ему понадобятся.
   - Неслабо!- восхитился Виктор на цифру. - Подведешь ты меня под монастырь, мой старый друг.
   - Обижаешь, все продумано, ни один бумажный червяк не подкопается. Примешь его на полставки на месячишко-другой, да заключишь договор на ремонт, а еще на какую-нибудь из оставшихся развалюшек можно принять временно водителя, какого-нибудь надежного пенсионера.
   - Да-а, ради автобуса хоть на что можно пойти.
   - Хоть на что, не надо - глупо, только шаги по закону... Во,- взял он газету со стола, - “Вечное мгновение”, опять, ох, и любят писаки что-нибудь этакое в заголовок задвинуть, то “Колокол света”, то “Прожектор звука”, то “Штиль вихря”, то “Грохот тишины”, то “Горячий снег”... это все они из гражданской обороны передрали, там сплошь и рядом абсурдные позывные требовали...
   - Нет, я больше не могу?- распахнула дверь мастер группы штукатуров Гурова, плечистая и высокая женщина. - Не могу-уу!.. - она уложила ручищи на высокий бюст и совсем неумело изобразила плаксливое отчаяние. Волноваться она совсем не могла, не умела с детства. - Эта Нюша Почкина, Виктор Васильич, сведет меня с ума, вгонит в гроб, чего я приставлена к ней, что ли, кобелишек от нее отгонять? Изолируйте меня, пожалуйста, от нее. Вчера ее опять обманули, не заплатили, так она надумала пожаловаться в милицию, через закон взыскать. Ой, прогремим мы с ней на весь белый свет, ой, прогремим? И чего только таких держать?- Гурова потерла сухие глаза, и Виктор отметил, что естественнее бы увидеть вслед за этим зевок, а не слезы.
   - Да не переживайте так, Катерина Федоровна, - успокоил он, - вы же знаете, что документы на нее почти оформлены, скоро отправим назад.
   - Ну зачем брать явных дебилов-то? Этот раз у нее что-то заклинило в голове, затвердила, как попка, ребеночка хочу, хочу и все тут, еле-еле на аборт уговорила.
   - Так сколько ей не дали?
   - Пять рублей, по рублю, как всегда, с головы назначила.
   - Если дать, успокоится?
   - Конечно, только откуда у меня, разве я напасусь!
   - Возьмите, - протянул ей пятерку Виктор, - успокойте только...
   Деликатно постучав, зашел Мерцалов.
   - Виктор Васильевич, я касательно своего совместительства, меня уведомили, что со следующего месяца надобность в моих услугах отпадает?
   - Да, это так, наша правоведка досрочно решила прервать отпуск по уходу за ребенком, по материальным соображениям.
   - Разрешите, пожалуйста, ознакомиться с ее заявлением.
   - Она предупредила меня пока устно, но приказ я напишу, конечно же, на основе ее заявления.
   - Ах вот как, тогда извините, извините, - он бесшумно прикрыл за собой дверь.
   Почти тут же пристукала Шорина и сообщила, что Хрюкин подает на нее в суд за оскорбление и клевету. Виктор еле успокоил ее, заверив, что адвокатами станет весь коллектив училища.
   Оставшись один, он подошел к окну. Близ клуба он заметил Мерцалова и Лебедева, о чем-то оживленно беседующих, но вот они поручкались на прощанье и Мерцалов направился в магазин. Говорят, усмехнулся Виктор, взялся он нешутейно Бутыль Сельповну осаждать-сватать, оно и правильно, клин надо вышибать клином, ему тоже бы следовало обзавестись зазнобой. перестать корчиться пескарем на сковородке.
   Да, Мерцалов, и впрямь взял Зиночку в осаду, стал самым частым посетителем магазинчика. Приходил, облокотясь на прилавок, звучно вздыхал и сопел, что приметами, по его разумению, должно было четко обозначить настоящее чувство. Рассуждал витиевато об идеальной ситуации для заключении между ними вечного союза. Зиночка некультурно закатывалась, уверяя, что страшится жуткой мести со стороны ревнивицы-Аннушки. Мерцалов некоторое время отмалчивался, поигрывал желваками, а потом снова напружался и говорил признание, заверения, что Зинаида будет сыром в масле кататься. То есть от сепаратора не отходить, уточняла Зиночка, как Анка, и снова закатывалась пуще прежнего. Закатывалась, но отлупа не давала.
   Ну чего ты, быдло, себе цену набиваешь, потаенно морщился он, корыто студня, бегемотиха тыквоголовая, отожралась хамка на чужом добре и чего-то еще из себя воображает. Ничего, закручу помаленьку винтики, по одной дощечке ходить будешь, не таких обламывают. А вслух, как можно медоточивее, стаскивая набок шрамик губ, что означало признательную улыбочку:
   - Вы, Зинаида, по всему, ощущаете смак от иссушения мужских сердец, вы - вампирша, м-мм... Шахерезада.
   - Конечно с задом... Да будет тебе, Гаврила, мозги-то компостировать. Трепаться вы, мужики, сейчас все горазды, только в башке у всех одно и то же, навроде пятака истертого...
   - Обижаете, Зинаида, - хмурился он, - я к вам, образно говоря, с открытым забралом, с чистым сердцем, а вы - хаханьки. Шагните в мой дом полновластной хозяйкой, царицей, законно, честно, уверуя в мое чистое чувство. А то не осознаете, сколь лестен мне союз с такой еще молодой привлекательной женщиной...
   - Ну и горазд же ты, Гаврила, тюльку гнать! Чистое чувство, а постель от Анки еще не остыла! - снова хохотала Зиночка, но Мерцалов зорко и хладнокровно фиксировал прогресс кокетливого смятения, тени задумчивости, пытливости в ее пристальном взгляде. Товар что надо, мысленно подбадривал он, давай заглатывай поскорее наживку этого лирического бреда, выбора-то у тебя нету. Разве сравнишь его, обеспеченного специалиста, с голоштанными мастерами, норовящих перехватить на халявку стопарик-другой да расплатиться сторожкою в производственных условиях любовишкой. Всучу вот пару презентиков, покатаемся в машине, выскочим дней на пять в какую-нибудь турпоездку и созреешь тыквобашая, никуда не денешься.
   Он глянул на часы и совсем размягченно на Зиночку.
   - Как вы смотрите, Зинаида, на то, чтобы ваш сегодняшний обед прошел в нормальных условиях, не в подсобке. Приглашаю в свои апартаменты.
   - Нет, сегодня никак не могу, Гаврила Станиславович, с минуты на минуту уезжаю на базу.
   - Тогда завтра, о свет очей моих?
   - Посмотрим,- отвечала Зиночка лукаво, отирая мизинчиком уголки ярконакрашенных губ, - будет время, будет и пища.
   - Тщу себя надеждой, - раскланялся Мерцалов.
   По выходу из магазина увидел заходящего в клуб Виктора. Что ж, дружок, ухмыльнулся он, ты выпросил чего просил, со дня на день у тебя начнется развеселая житуха, не удавись только на радостях.
  
   Худрук Виктора радовал, на своем месте оказался парнишка, дела с мертвой точки немного стронулись - появилась неплохая дискотека, игровой зал с биллиардом и теннисом. А на днях даже начнется демонстрация долгожданного фильма об училище, с немалым вкраплением игровых сатирических моментов. Вадька монтировал-вклеивал последние кадры.
   В мастерских, куда Виктор заглянул после клуба, Женя Хорошилов со многими помощниками варганили нечто чудное и неповторное - тренажер. Устройство это вроде многоэтапного лабиринта, протискиваясь сквозь который, можно будет задействовать почти все группы мышц, преодолевая вес груза, вес собственного тела, упругость пружин...
   Забежал он проведать и Клушу. Та, сидя на кровати, как всегда споро вязала, в ногах играл клубком котенок, густо пахло лекарствами.
   - И как тебе только не ай-я-яй, Лукерья Игнатовна, прогульщица, симулянтка ты разэтакая, - начал он с порога.
   - Уж нельзя и на старости лет попробовать с чем это едают, - тепло улыбнулась она ему, - ведь всю жизнь этот квас был не про нас... Да, брысь ты, озорник! - замахнулась она на котенка.
   - Не знала ли ты случаем, баба Луша, в совхозе некоего Илью Дрынина, короля тамошнего склада горючесмазки?
   - Как не знать, скупу-уущий.
   - Во-во, про то и речь. Помер с неделю назад, ткнулись, а у него в сарае новехонькая “Волга”, еще старого выпуска, на спидометре всего шестьсот километров. Двадцать пять лет простояла, все кроил, как продать подороже, не ездил.
   - Меньше во дворе, легче голове, - хмыкнула Клуша, - он из экономии-то и семьей не обзавелся, так и прокуковал бобылем.
   - Ну и как, господарыня, ваше здоровье?
   - Кончилось здоровье, сынок, кончилось, не встану я боле... Помолчи-помолчи, не балаболь допрежь старших. Попросить тебя хочу, докуки придать лишней - положите меня на погосте вот тут, сбочь этого крестика, - она протянула схемку, - он на самом краю, слева, подъезжать и рыть яму там удобно, вынул звено изгороди и рой. Крестик приметный, еще клепаный, с завитушками, таких всего три осталось. Там маманишна моя лежит, Аграфена Петровна. Одежка моя парадная, материя на гроб, все наготовлено, в сундуке. Деньжишки вот тут кой-какие, возьми, Витенька, купи ты этому Манюне пальтецо размера на два больше, к следующей зиме и обувку добротную, а остальное на сласти пусти, ребятне роздайте, пусть помянут. Бабку Кульбиху не забудьте кликнуть, пусть обвоет меня как следует, она - мастерица, я ей уже наказывала...
   Виктор растерянно забормотал было что-то о возможностях современной медицины, но Клуша увела разговор в сторону.
   А через неделю, в пятницу утром она умерла. Уже к вечеру и гроб, и памятничек, и могила были готовы, оказалось, что все исполнители были упреждены и даже авансированы. А в субботу, опять же по ее категорическому наказу, без проволочек, ее похоронили.
   У Виктора вкралось было подозрение, уж не отравилась ли старуха, но вспомнив ее набожность, версию эту забраковал, всю жизнь так пестовать в чистоте душу, чтобы под конец замарать таким смертным грехом, на такое она бы никогда не пошла. Оставалось только предположить, что имела она провидческий дар, да нечеловеческое терпение, если сильную хворь могла перенести без единой жалобы и даже с улыбкой.
   Дня через три пришел взволнованный Мерцалов, расспросил подробности и ушел крайне озадаченный и подавленный - его-то в дни похорон не было дома, отлучался с Зиночкой в этакое небольшое свадебное путешествие. И захандрил с того денька стальной юрист, нешуточно запил, хрустнуло что-то неожиданно в безотказном механизме его рационального духа.
   Виктор же в эти дни скакал и кувыркался зайцем в силке, напасти на него посыпались, как из рога изобилия.
  
  Глава 6
  - Парад напастей - “Воспарение в глубину”-, сказала пресса - “Сажать!”-, сказал ОБХСС - “Напьюсь!”-, сказал Истомин - Директорская опека - Остаю-уусь!..-
  
   На училище обрушился град проверок по тревожным сигналам с места - областное управление, прокуратура, народный контроль, гороно, редакция местной газеты... Осведомленность, чутье на промахи и недостатки у проверяющих были поразительными, проверки были целенаправленными и динамичными, все били в десятку. Виктор только разводил руками и даже не пытался оправдываться - бесполезно, у каждого проверяющего тоже свой кровный интерес, оправдать свой хлеб, высверкнуть плодовитой проверкой, чего можно достигнуть только кропотливым въедливым трудом, большой работой, на что, как известно, у наших бумаготворцев всегда не хватает времени да и профессионализма, а тут доброжелатель попотел, расжевал все и в белы рученьки вложил на блюдечке с золотой каемочкой. Как не взять такой подарок!
   Особенно удручил Виктора визит инспектора ОБХСС, расторопного и любознательного молодого человека с профессионально постным многозначительным голосом, от какого даже у невиновного подследственного покрывается ледовым панцирем кожа. Когда инспектор раз от раза все пронзительнее смотрел на него, то Виктор зримо представлял, как тот мысленно потирал ладошки столь восторженно, что валил дым, ну а зрачки уже властно проецировали строгую графику решетки - дело-то, действительно, лежало, как на блюдечке. Половина нарядов на отмывку налички - липа, много материалов и запчастей неоприходовано, а какая вольница-растащиловка в столовой!.. и так далее и тому подобное, вплоть до обвинения в сокрытии перед органами уголовных преступлений учащимися.
   Такую концовку под уголовным соусом Виктор до этого себе даже не мог представить. Враз навалилось отвращение ко всему, что он так истово делал, разочарование и апатия.
   Вскоре, в местной газете тиснули критическую статью “Воспарение в глубину”, а после ее обсуждения на исполкоме родилось постановление, гласившее, что дальнейшее пребывание на руководящей должности Истомина В.В. нецелесообразно. “Нецелесообразно”, вторили ему народный контроль и облуправление. Инспектор ОБХСС вдохновенно все еще полнил свою шкатулку убийственными крупицами, уже не особо таясь, он давал понять, что дело пахнет керосином, точнее, сроком от двух до пяти. У Виктора опадало нутро от такого откровения, вот это поработал во славу просвещения, вот высверкнул так высверкнул!.. Он проклинал день и час, когда согласился на это чертово заместительство. Чуть досрочно вышел из больницы Лыков.
   - Ох и грамотную вонь подпустил кто-то,- сокрушался он, - да Мерцалов кто же еще, и как мы только подпустили его к себе с этим совместительством, да и у Лепетовой вызнавал что надо...
   - С Лебедевым не разлей-вода.
   - Во-во, да еще ты, Витя, перешел ему дорожку с этим самогоном... Ничего стервец не упустил, каждое пятнышко на простынке, каждую соломинку, и что за мужичок, сам с воробишку, а сердце с кошку, склизкий-то какой, злой... Экий ты испережеванный, - сочувственно вздыхал он, - не переживай, не портя дела в мастера не выйдешь. И правильно, что начхал на все эти инструкции, так и надо здесь, по указке сердца. У меня так давно уж ото всей этой зауми оскомина на ушах, но спротив тебя я труховатее, слишком дисциплинированный, помыкать таким как я одна услада. Да и грамотешки, по правде говоря, не достает, откуда у нашего поколения грамотешка, поставила вот партия, и делаю как могу, по совести. Не переживай...
   Виктор криво усмехался на такие речи, подсластить пилюлю хочет старик, увольнять-то надо, как ни крути. Да что увольнение, как вот теперь отделаешься от этого ухватистого пинкертона, при виде которого его уже охватывал суеверный трепет, а живот и ноги обдавало противной слабостью - в тюрьму ну никак не хотелось. Он проконсультировался у юриста, да, от двух до пяти...
   - Хорошие ты дрожжи подобрал нашему делу, Витя, - говорил Лыков, - из четырех сотен наших оболтусов около полуста приклонилось к тому или иному делу, такого у нас еще не было, а я считаю этот показатель основным - увлечь, заставить работать, думать, отвлечь от разгильдяйства и праздности, иждивенчества... Думаешь, все согласны, что ты злодей, раз часом лих? Как бы не так, мы за тебя пойдем горой. Ну допустил в мое отстуствие кое-какие промашки по неопытности, буквоедам с полным ртом желчи это только в радость, не переживай, я тебе фундаментально говорю, в обиду не дам. Знаешь, как сделаем пока, ход конем, чтобы втереть очки всем этим строгим дядям, я напишу приказ о понижении тебя в должности, не на увольнение, но и потрафляем этому постановлению, должность-то неруководящая. А через полгодика страсти-мордасти утихнут, и ты снова мой первый зам...
   - Утихнут, и обнаружится, что субъекта Истомина нет на воле, что ему надо слать сухари и сало в местечко не столь отдаленное, этот мальчик жует мое горло основательно, он уже взял подписку о невыезде...
   - Да не опускай ты до времени лапки, уж помучься до первой смерти. Послезавтра я иду на прием к первому с обстоятельной докладной запиской, мужик он молодой, ухватистый, зрит в корень, должен помочь.
   - Ой-ли, Никодим Петрович, он ведь член исполкома, что он не в курсе дела, не вник в вопрос? В общем, маховик уже вовсю раскручен, нужен крайний, результат, плод усилий, звон-то на всю губернию. Если поможете ослабить удар, до гроба буду благодарен, но... но не могу теперь здесь работать, как помоями хожу облитый, отпустите, не могу. Я уж и работенку, честно говоря, присмотрел непыльную, механиком в “Зеленстрое”...
   - Да повремени ты, не спеши!
   - Нет-нет, все думано-передумано, вот заявление.
   - Не подпишу пока, с недельку, работай... Распорядились, понимаете, “нецелесообразно”, меня-то хоть бы один спросил, я тут кто, директор или техничка? Мне работать, не вам, мне виднее всех. Ступай, Витя, отдохни, если хочешь денек-другой, развейся...
   А что, хмыкнул Виктор у себя в кабинете, неплохая идейка - напьюсь. Позвонил одному дружку, другому, зацепился в соратники только Полукаров, тот задачу уразумел с полуслова, о встрече они условились через два часа.
   Виктор засел за письмо к матери, два месяца собирался, скот! как всегда бодренько отрапортовал, что все в ажуре, постарался рассмешить парой анекдотов и прибаутками и привычно подписался “Твои Винн и 100 мин”, что она как всегда расшифрует как двуединый привет от сына и невестки, проживающих в мире да согласии.
   Достал электробритву и за бритьем подумал, что этот раз его подраздавило так затем, что он стал чрезмерно самонадеян, слепо уверовал, что жизнь большей частью эстафета добрых дел, расслабился, и потому удар получился врасплох, оттого и столь силен, сногсшибающ. Да еще серия - перелобанило одним сюрпризом, тут же второй, третий, разве тут оклематься успеешь. А нужно уметь постоянно настраивать себя на встречу с чем-то подобным и репетировать свое поведение в таких ситуациях. А врасплох, это еще от хаотичного, заполошенного в последнее время образа жизни, ни присесть, ни осмотреться, ни исповедаться дневничку, разве так можно, никакой гимнастики и гигиены духа.
   Ресторан “Заря” в городе единственный, с классически убогим интерьером, малопригодными к еде блюдами и невысокой гигиеной, с легкой руки руки Ментуса - “Стофилокок”, “100 филонов-коков”, предприятие высокой халтуры.
   - Контратака на мерзогнусь настроения, - пояснил Виктор Полукарову, наливая себе полный фужер водки, - ахну и буду отсиживаться в окопе, пока ты ее, нехорошую, будешь отстреливать этими наперстками, - кивнул на крохотные рюмашки. - Во! соколом пошла родная, ну а остальные вослед запорхнут мелкими пташками, - погладил грудь, прослеживая ход напитка. Они энергично принялись за рассольник и салат. - Разве это еда под водку, так, сквозняк для желудка, кабы для фундамента уложить шмальток сальца грамм на двести, да припорошить картохой в мундире.
   - Размечтался, - хмыкнул Полукаров, - может картошку еще и печеную на костре в центре зала... Ого, - покосился он на широченное обручальное кольцо на пальце официантки, устанавливающей второе, - раза в три шире нормального, никак трех мужей зараз держите?
   - Да, трех, но по очереди, вот и приходится подпаивать после каждого брака.
   - Мама-мия! - воскликнул Виктор. - Так к следующему нашему визиту вы можете оказаться в золотой кольчуге!
   - А вы что, ходите к нам раз в сто лет?..- усмехнулась она. - Вам какой сок принести с мякотью или...
   - Его, его, лохматый, - покивал Виктор, - он полезнее, и нельзя ли убавить магнитофон, а то пляшет посуда на столе, мы же вряд ли соберемся, а вот поговорить нормальными голосами хочется, не перекрикивая вашу технику...
   И они заговорили, заговорили вперебивку все громче и громче, умолкая лишь при отвлечении на выпивку. Пошел вразнос, отметил краешком сознания Виктор, пташки-рюмашки запархивали в горло с легкостью необыкновенной. Он исповедался собутыльнику о личных неурядицах, и тот обрадованно заверил, что следователь, мол, сын его родственника, воздействовать на него можно играючи. Виктор расчувствовался и поцеловал его в колючую щеку. Полукаров вошел в раж и неудержимо сыпал разными небылицами, взялся, к примеру, уверять Виктора и окружающих, что прадед его по материнской линии тот самый Федор Васильев, у кого было восемьдесят пять детей, что он сам также готов повторить подвиг предка кабы не малый оклад , тесная квартира и хворая жена. Виктор поддержал мысль и посоветовал организовать клуб Ф.Васильева, где Полукаров бы осеменял всех желающих...
   Их треп, казалось, коснулся всех мыслимых и немыслимых тем и проблем, для прохождения его во второй круг они, прихватив бутылочку, отправились в гости к Полукарову.
   Возвращался Виктор домой уже довольно поздно. У родного подъезда его тормознули три паренька и вежливо попросили закурить - самый раз бы насторожиться - но он вознамерился прочесть им лекцию о вреде никотина. Не успел он нащупать стержень нравоучения, сказать пары предложений, как в зубы въехал дерзкий кулак, запнувшись пятками о бровку тротуара, он сел, а парнишки, похохатывая, резво ускакали прочь. Удар был не такой уж и сильный, но крайне неудачный - губа напоролась на клык, была гарантирована большая и долговременная болячка.
  
   Вот он удел нашего поколения, размышлял поутру Виктор в ванной, морщась на головную боль и изуродованную губу в зеркале, спеклось нутро до определенной степени, надо оскотиниться, похрюкать, иной отдушины почему-то не сыскать. Сколько его одногодков уже спилось подчистую, пошло по тюрьмам, безвозвратно утратило здоровье и погибло из-за поклонения этому божку. И все же отключка от докучливых дел принесла некоторое облегчение. А оно, в свою очередь, словно разжижило всю муть на душе и породило ростки уверенности - все будет хорошо, непременно будет. Припомнилось то музыкальное утро, когда охрусталенная природа вызванивала сказку и также уверяла - все будет хорошо, Витя, все будет отлично.
   Он решил пару дней не показываться в училище, отлежаться, почитать вволю, да и болячка чуток за это врекмя присохнет. Принял контрастный душ, позвонил Лыкову от соседей и побежал на базарчик, купить гуся, первой зелени и яблок, трехлитровку томатного сока, словом, устроить восстановительную объедаловку.
   Возвращаясь, еле освободил упрессованный за несколько дней почтовый ящик: о-оо, его любимый “Изобретатель и рационализатор”, “Литературка”, куча прочих газет, он возликовал, чтива хватит на весь день. И тут выпало письмо, его окатнуло жаркой волной, в пальцы ударило дрожью - письмо от Инны! Огромными скачками он взлетел на пятый этаж, ворвался в квартиру и, рухнув в кресло, впился взглядом в строчки, написанные ее полудетским, округлым почерком.
   Длинное письмо, сумбурное, упреки, выкрики, она явно растеряна и подавлена. По всему, сделали свое дело разрыв, разлука, чужие края, не исключено, разочарование в Вове - или наоборот - в общем, на окружающий мир она взглянула не так ожесточенно как ранее, размякла, Виктор слышал отголоски всхлипов ее смятенной души, она, его единственная Иннушка, нуждалась в помощи, была беззащитна в той далекой и враждебной ей стороне.
   О женщина! стиснул он зубы, как сильна все-таки ты своею слабостью, не примеряй ты никогда бойцовские мужские латы! И куда вот делось его вчерашнее ожесточение и желание побыстрее обзавестись “клином”, заменой, что так многотрудно родилось в корчах ревности, куда все это делось, когда противник, отбросил оружие и протянул руки - прости, мы с тобою попали в дьявольский лабиринт заблуждений, мы выстрадали право снова быть вместе и с большей чуткостью беречь свое истинное, но очень хрупкое сокровище. Вот она первая весточка и все вымывает паводок жалости и последующего умиления к родному существу. Оставайся женщина слабой и ты любого распластаешь на лопатки! Она вернется, пробормотал Виктор, не сдержав слез, она обязательно вернется его звездочка желанная!..
   Светлое чувство надежды на добрые перемены утвердилось в нем, мысли перестроили свой ход и стали питать его плоть и дух животворными соками. Только так и не иначе, твердил он себе как молитву, суеверно страшась спугнуть в себе это состояние. И оно не ушло это чувство разгорающейся золотой зорьки, не ушло ни на другой день, ни на следующий, когда он отправился на работу.
   Шел на автобус и снисходительно на себя посмеивался - ногами-то как частит, торопится, но куда?.. никак соскучился по чудовищной нервотрепке последних недель?.. В “Кубанце” с удовольствием окунулся в привычную атмосферу шутливых разговоров, новостей, приветливых улыбок, люди отдохнувшие, свежие, настроенные поработать.
   - А слыхали?..- привычно полуобернулась неохватным торсом Васса и округлила глаза, предваряя несомненную жуть грядущего сенсационного сообщения. - Девочка в парке нашел младенца новорожденного, в фанерном ящичке, мертвага-аа!..
   - Недоработки службы “Товары- почтой”,- пояснил ей Моисеич, - они все перепутают, а папе вместо долгожданной посылки может пришел набор “Юному пасечнику”, - но серьезного вида не удержал и воссиял никелированной улыбкой, после чего вернулся к прерванному разговору с Константиновым о хоккее. - Да все решается с простотой яйца Колумба, - сказал он запальчиво, - запретить переходы и баста!..
   Васса, все еще осуждающе смотревшая на охальника, кто смазал весь эффект ее вести, поинтересовалась:
   - Яйцо? Почему один, инвалид, что ли?..
   Весна ощущается все сильнее, щурился на улицу Виктор, неумолимые силы жизни берут свое, уже пустили дурманящий дух самые торопышные изо всех тополиные почки. Надо бы березку из рощи не забыть пересадить Клуше рядом с памятником, вспомнил он свою давнюю наметку, даже парочку, чтобы не скучали.
   - А слыхали?..- снова скручивается назад Васса и рассказывает, как опростоволосились кое-какиек начальнички, расхватав с горторга дешевые, но очень симпатичные импортные костюмы, которые уже через день носки безвозвратно обветшали, прорвались на локтях и коленях, так как предназначались для покойников. Знание английского языка такой промах бы упредило.
   - Эт-то с их высокомордиями случается, - плюхнулся на сиденье рядом с Виктором Ментус, - правда, не так часто как хотелось бы... Ты никак прихворнул эти дни, мой юный друг? О-оо! - уважительно всмотрелся он в болячку, - не надо так азартно кушать вкуснятину, бывает хуже, не только проглатывают языки искусывают губы, но и обгладывают собственные руки до плеч... Смотри-смотри, - подтолкнул он его в бок, - видишь, как заблестели губы вон у того интеллигентного мужчины в драной фуфайке, наверняка, сказал товарищу сальность о прошедшей мимо дивчине... Н-да, выходит, ты несколько выпал из струи событий, что потрясают наш бурситет? Что ни день, то процесс, позавчера судили ученика, ну этого боксера...
   - Корнева? ну и что?
   - Три года впаяли, но с отсрочкой исполнения, оставили шанс... А вчера церемония еще хлеще, Хрюкин обвиняет Шорину! я от волнения - о вредная привычка! - обкусал ногти у соседей.
   - Ну и как?
   - Сегодня продолжение, будем воевать за нашу царевну. Честно говоря, я и до этого был невысокого мнения о моральной начинке спортсмена - вассал он пошлый мнений света - но все же числил за ним достоинство в виде практичности и сметки, а вот вчера он предстал во всей красе... Во! видишь вон того энергичного мужика, интересный тип, каким все его считают, ни с того ни с чего вскрикивает мелодии популярных песен - композитор, творящий даже на ходу?.. Да нет, просто у него самого в животе композитор - постоянный пуччини, то и дело отходят ветры, вот и маскирует их шум... Вот одно интересно,- отрешенно забормотал он, - режем овцу, едим баранину, лошадь - конину, налицо попрание мужчин, так и залезешь в петлю, как Мерцалов...
   - Как?!.- изумился Виктор. - Когда? в какую еще петлю?
   - Веревочную... так еще позавчера, а-аа, тебя же тогда не было. Но спасли, откачали, спасибо Сельповне, она неладное учуяла... А вон и пан спортсмен завиднелся, на электрон... электротрон его воссадить некому, йэ-эх, ну, понимаю, лиса по утробе плутовка, а человек? только по корысти...
  
   В коридоре училища Виктора притерли к стене ребята.
   - Так когда нам нашу мастерскую откроют?- хмуро осведомился Антон. Когда? столь же неласково таращился из-за его плеча сильно похудевший Пашка.
   - Шо такэ, шо за ахинэя?- пританцовывал Смычок, - все же по законности було, никто не воровал больше...
   - П-паразиты, - сказал Иття, - м-мы сорвем эту печать...
   - Т-сс, - приложил палец к губам Виктор и показал глазами, на двух парнишек горячо и громко заспоривших, один уверял, что запросто разделит сгоревшую спичку на четыре части, вдоль!
   - Хоп! - даванул он в ладошках червячок пепла и осторожно разнял, поднес их к лицу скептика. - Две?
   - Две-ее...
   - Хоп! - припечатал ладошки у его щекам. - А теперь четыре!..
   - Да ну их, - махнул рукой Антон, - не увиливайте, кто нам кроме вас даст ответ, дело-то совсем стоит...
   У Виктора предательски защипало в носу, проговорив как можно скорее обещание, к вечеру во всем разобраться, он позорно бежал. Совсем разболтались нервишки, удрученно покрутил он головой, проморгавшись, чуть что и враз слезки на колесках. Эх, пацаны-пацаны, как вот теперь вам соврать потактичнее, оправдать свое отступление, что надорвался, что отбили охотку дяди... Но что это?!. он вдруг уловил какое-то несовершенство, малоубедительность своей вчера еще четкой отповеди...
   Он продолжил уже вошедший в привычку утренний обход училища. Мимолетние разговоры, реплики, шутки, приветствия... Ну ты прямо рыба в воде, вот только блесенку бы из жабер выдернуть. Так-так, время от времени озадаченно потирал он шею, откуда все же потянуло сквознячком сомнений?.. Расторопно, легко и упруго переносили его ноги с места на место, силенок достало бы и вприпрыжку припустить, а водоворот дел ухватывал все надежнее, закручивал в свою воронку. А денек рассиялся, картинка не денек, весна совсем нынче обещала распоясаться. Так-так, приоскалился Виктор в недоброй усмешке, как вы меня, дяди, легонечко-то, походя, полупинночком отсюда - “нецелесообразно!”, да каким полупинночком, просто прицикнули, чуток замахнулись, и я, обезножев от страха, хвостик к брюшку, съежился в молекулу и шмырк в норку, зажмурился и возопил - ой, не надо, дяденьки, ой, не буду больше делать того, что вас так гневает, а мне по невежеству моему так глянулось, ой, не бейте, ой, простите!..
   - Где директор?- спросил Виктор, переводя дух, у секретарши в приемной. Та, настороженно косясь, - никак опять что-то стряслось - объяснила, что в горкоме, на приеме у первого, наказал ему, Виктору, сразу же после линейки ехать к шефам, у них на совещании будут решать вопрос о распределении выпускников и практикантов. Еще сказала, что несколько раз звонил Полукаров, и в последний раз надиктовал вот такую телефонограмму: “Племяш обещал присушить дело”. Непло-охо! признательно прикашлянул Виктор и взял у секретарши ключ от кабинета директора. Зашел и через пару минут вышел.
  
   Приехавший часа через три Лыков обнаружил у себя на столе следы хулиганской выходки - разорванное в клочки заявление Истомина об уходе. Клочки лежали на листке, где размашисто было написано:”Н.П.! Работать мастером согласен.”, и подпись, дата, время с указанием часа и минут. Лыков благодушно настроенный и до этого, совсем довольно ухмыльнулся и принялся неспешно, очень аккуратно резать лезвием сигареты на половинки. Вставив одну из них в громоздкий мудштук со сменным фильтром, закурил и блаженно прижмурился - очередная уловка, без курева никак не получалось, работа такая.
  
   К О Н Е Ц
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"