Аннотация: Будни инспектора ГАИ, рвача, вчера ещё нормального сельского паренька. Но на каждого плута сыскивается плут повыше на три фута, вот и нашего инспектора не минула сия чаша, фиаско он терпит неслыханное и грандиозное...
ПРОМАШКА
ПЕРВЫЕ ШАГИ ИНСПЕКТОРА
Товар полюбится - ум расступится.
Была бы охота - найдём доброхота.
Люд голодный, кус повадный.
Решено - иду в ГАИ!.. Сделав такое заключение, Шибаев изрядно оживился. Но каким всё-таки надо быть болваном, чтобы всего полтора месяца назад отказаться от сверхсрочной службы прапорщиком в Венгрии., горестно размышлял он, отказаться и прилететь сюда, в родной совхоз, эту богом забытую дыру. Ведь подсказывали знающие люди, советовали - не спеши, Семён, поезжай в отпуск, осмотрись, а там видно будет, тоска по гражданке, оскомина от двухлетней службы, штуки по молодости вполне объяснимые, но, как правило, быстротечные. Так оно и случилось, локти вот теперь впору кусать от великой досады на себя, торопыгу безмозглого.
-В милицию подамся, в город,- объявил он родителям за ужином,- хватит воздух пинать-то.
- А что, и правильно, - одобрил отец и поерошил серебристый ёжик, внимательно осмотрел свои навсегда смуглые от смазок-солярок руки, - правильно, глядишь, и в люди выбьешься. главное, чтобы место пришлось по твоему калибру.
- Ты же, сына, на механика примерялся выучиться...- Глаза у матери враз затосковали - куда бежишь-то, Сёмушка? ждали-то тебя как здесь, чего этим не ценишься. - Воску в тебе, сына, много, - вздохнула она, - туда людей кремниевых надо, жёстких, ты не из таких, по своей ли тяге полюшко избираешь? Будешь ведь служить ветром, люди заплатят дымом. Женился бы, огляделся, Любаша-то как по тебе сохнет.
- Ну тогда совсем мёртвый якорь,- хмыкнул Семён, - тогда уж точно придётся здесь прозябать до гробовой доски, умиляться до слёз установке второго фонаря на улицах, да приобретению в клуб третьей балалайки!..
Они пропустили с отцом по стопке, и Семён стал восхищённо рассказывать, как всё-таки умеют т а м люди жить красиво.
Вечерком, уже потемну, Семён понаведал зазнобушку. Любаня его разочаровывала - жирела девка, порода брала неуклонно своё.
Прохладцу она уловила и лишь тягуче вздыхала, молча глотая слёзы, понимала, что банк притягательности прожгла нерасчётливо, слишком поспешно. Заикнулась было, и чем, мол, Сёмушка, связь-то наша прикончится? На что он удачно отшутился, забраковать, мол, её придётся, милая, забраковать.
Вот и нынче, навестив ближнюю рощицу, он сыто нудился и прибрасывал, как бы с милашкой ныне распроститься пораньше и попроще, объяснить помягче об отъезде.
* * *
Милицейская форма Семёну была очень к лицу, многие девчушки теплели на него взглядами. Он то и дело, украдкой, подсматривал за собой в витрины, стёкла и зеркала и тоже радовался на этого статного чернявого парня. Тихое ликование прекрасно дополнялось спорящимися делами, уверенностью в себе и честолюбивым удовлетворением, то, чего люди добивались пудовыми кулаками, дипломами, связями, высоким профессионализмом и мастерством - власти, искреннего уважения, даже подобострастия, к нему пришло в одночасье, как по мановению волшебной палочки.
* * *
- Инспектор ГАИ, сержант Шибаев, - Семён козырнул очередному водителю, глянул документы и стал дотошно осматривать машину. Владелец “Запорожца”, видя такую обстоятельность, стал непроизвольно исполнять рядом с ним лезгинку заискивания.
- Да вы не волнуйтесь, - улыбнулся Семён, - ведь у вас почти всё в порядке... только вот не работает правый поворот, лампочка, скорее всего, перегорела.
- Скорее всего, - прошелестел владелец, часто-часто кивая.
- И что-то нешуточно чадит движок, колечки, наверно, подзалегли.
- Наверно.
- Или что-нибудь с зажиганием, свечами, вы посмотрите, аппарат тянуть ведь лучше будет, как лошадку лишнюю подпрягёте.
- Обязательно, сегодня же!
“Запорожец” стронулся лишь с третьей попытки, газуя так, что скрылся в облаке дыма. И бывают же труханутые, восхитился Семён, мешком напуганные людишки, а чего так трепетать-то?
- ...Э-ээ, дорогой товарищ, так не пойдёт, - нахмурился Семён, обходя донельзя запу-щенный и обшарпанный “Москвич”,- обувка совсем лысая, рулевое разбито, тормоза схватывают лишь с третьего качка... так ведь и до беды недалеко, как вам только отметили техосмотр?
“Дорогой товарищ”, маленький, кругленький казах лет пятидесяти то и дело вздыхал, отирал взмокающий лоб и без конца растёгивал-застёгивал единственную пуговицу на фуфайке. Семён достал компостер и примерился куснуть талон. Казах жалобно заблеял на плохом русском о невозможности достать резину, нехватку времени из-за проклятой чабанской работы, житиём на отшибе.
- Так вы с Толстинской заимки?- разулы-бался Семён. - А у меня рядом, в Плакунах, тётка живёт, мамкина сестра...
Чабан тётку знал хорошо, и они разговорились. Вернув ему нетронутый талон, Семён пообещал содействия в добыче резины. Чабан, в свою очередь, по-охотничьи осмотрелся и сунул ему в карман две пятерки, что Семёна возмутило до пожара в щеках. Сконфуженный на резкую отповедь казах спрятал деньги и заверил страстно, что моя твоя ждёт как брата в гости на заимку и накормит таким бешбармаком - язык проглотишь.
А вот у водителя остановленной “Лады” Семён уловил признаки опьянения. Главный инженер стройуправления, мужчина вальяжный и чванливый, но дело запахло жареным, и растерянно засуетился - сначала тоном заговорщика предложил достать любой стройдефицит, потом захорохорился, уверяя, что член исполкома и такого обращения не потерпит, но быстро скис и, заискивающе улыбаясь, стал совать техпаспорт с четвертной.
Семён на всё это отреагировал сдержанно и достойно, успев за это время заполнить протокол, возвратив же техпаспорт с деньгами, посоветовал не усугублять и без того неважнецкую для него ситуацию.
- Зелен ты ещё, парень, - вздохнул инженер, усаживаясь за руль, - ничего, скоро надоедят бутерброды с маргарином, для язвы удобрение...
Семён обернулся и не без раздражения показал жезлом, что уезжать, освобождать проезжую часть желательно расторопнее. Инженер закивал и порулил в инспекцию, мудро рассудив, что объяснять новичку о проблемах его шефа при стройке коттэджа ни к чему, сам поймёт, из тех был мужичок, кто свято верил - паутина для мушек, не шмеля.
СОЗДАНИЕ СЕМЬИ
Того не доносишь, чего не доплатишь.
Мала причина да грех велик.
Жизнь в общежитии, столовые общепита всё чаще навевали мысли о семейном комфорте. Претенденток хватало, но больше из работяг, “беспорточных”, как и он сам. Но, вскоре, засветило что-то недурственное - технолог из кафе “Лакомка”, миниатюрная, черноглазая Надюха, потомственная торгашка.
-...Сержантику маслица в гарнир не жалейте, девчата,- командовала она, - да супику черпайте со дна пожиже. Калории-витамины ему позарез нужны, молоденький, растёт ещё. Сметанки, сметанки берите, юн-человек, только завезли, оч-чень пользительный продукт!
Раздатчицы прыскали, Семён краснел.
- Ой, заарестуй меня, гвардеец!- заливалась Надюха. - Устрой в карцер по блату, хоть отдохну от духоты маленько!..
“Заарестуй”, вздыхал Семён, это же презентики-цветочки, угощения, а у него всегдашний сквозняк в карманах, опять надо гнать к родичам за подкормкой, ну никак его окладишки на месяц не хватает. Чуть пугливо даже в мыслях он вспоминал о деньгах нарушителей, что совали ему, как они были бы к спеху, но тут же спохватывался и клял себя изощрённо за такие крамольные мысли.
С Надюхой у него дела пошли так пришпоренно, что потом он и сам диву давался - уже через месяц после знакомства они поженились и обосновались в довольно просторном доме, какой ей подарили родители. А вскоре, дом их огласил писк новорождённого, к счастью, недоношенность на первенце ничуть не отразилась, был он крепок и жизнерадостен. А расторопная жёнушка даже время отпуска по уходу за ребёнком даром не потеряла - одолела ещё полтора курса торгового института и по выходу на работу ей, вскоре, доверили руководство кафе.
Старался не отставать от неё и Семён, за это же время он поступил в милицейскую школу, получил первую звёздочку. В отделе он был на хорошем счету, слыл очень исполнительным и добросовестным работником. Работа же Семёну всё больше и больше нравилась, постигая её профессиональные глубины, он открывал и всё большие притягательные стороны, по жизни стал ступать более уверенно и обстоятельно.
Самую малость его тревожила сама Надюха, он ревновал её за извечную смешливую раскованность со всеми подряд, в том числе и мужчинами. Да, он полюбил её, хоть и была она старше на два года, хоть и властна и капризна, хоть и взяла над ним верх с первых дней общения, окрестив снисходительным “мой хутольеро” - намёк на деревенщину - он и не протестовал, ублажать любимую женщину, это ли не удовольствие. Вообще-то, на ревности своей, её сполохах, он особо и не сосредотачивался - хлопот-то полон рот, с упоением он окунулся в хозяйственные дела: обложил дом кирпичом, провёл водопровод и даже тепло от весьма неблизкой котельной школы, сумел пробить разрешение, чем удивил даже Надюху, ибо попытки отца до этого завершались неудачей.
За бесценок, буквально по цене металлолома, он приобрёл в одном из совхозов “Запорожец”, активно поспособствовав для этого его досрочному списанию. Износу в машинёшке почти не было, оживил её он за считанные дни, зато труд, организованный с помощью данного “броневичка”, стал радовать Семёна ещё больше, рысканье по дорогам стало всепогодным и всесезонным, что до этого на вверенном мотоцикле сделать было невозможно.
ПОБОРЫ, ВХОЖДЕНИЕ ВО ВКУС
Вор ворует не для прибыли, а для погибели.
Краденое порося в ушах всю жизнь визжит.
Если оклада в холостячестве ему хронически не хватало на месяц, то с обретением семьи срок усох до недели, приходилось вертеться, соревноваться с шустрой Надюхой, чтобы не стать её иждивентом, чтобы дом их был чем стал - полной чашей. С улыбкой он вспоминал вещие слова того инженера про бутерброд с маргарином, кстати, вскоре, он с ним подружился, с таким человеком никак нельзя было не подружиться, чтобы превратить дом в конфетку. Семён был осмотрителен и осторожен, а потому наработал ряд своих тактических приёмов для приработка. Такой, к примеру, как этот.
Встал он в этот день рано, в пятом часу, на что проворчала что-то со сна потревоженная Надюха. Семён невольно залюбовался ею и поцеловал в золотистые колечки на шее, на что она капризно поёжилась. Залюбовался и на сына - Василёк разметался, скомкал ногами одеяльце. Порывист и шустр бесёнок в мать, а вот мастью рыжеват, голубоглаз, по общему уверению её родни, в деда тёщи.
Нежданно ему перехватило горло, и он едва не расплакался от умиления этим уголком его земного рая, тьфу-тьфу-тьфу, постучал он в деревянный стол, отплюнулся и погасил ночник. Как мало, в сущности, человеку надо, размышлял он, заливая термос чаем и, сооружая бутерброды из полусухой колбаски. Открыл глаза - рядом т в о я красивая женщина, мать т в о е г о ребёнка, умелая хозяйка т в о е г о уютного жилища, в свою очередь, она счастлива тем, что он е ё мужчина, отец е ё крошки, сильный и рукоремеслый хозяин е ё жилища...
Размышляя так и намурлыкивая немудрённый мотивчик, он проехал километров пять по трассе и около трёх извилистой просёлочной дорогой. На одном из поворотов свернул в кустарник и выключил внешние огни, не спеша перекусил. Минут сорок спустя, от реденьких огоньков дальнего посёлка стал подвигаться к нему ныряющий светляк машины, вот они приблизился, раздвоился, вот осталось метров сто, пятьдесят... Семён требовательно поморгал светом и вышел на дорогу.
Вылезший водитель, хлипковатого строения мужичок, при виде казённого человека загрустил до послабления в ногах, присев на подножку своего “зилка”, он то и дело тоскующе перещупывал взглядом бледнеющие звёздочки, совершенно осип и потому, едва не перед каждым словом, прокашливался. Семён скрытно улыбался - сюрприз удался на славу, конечно же, мужичку было доподлинно известно, что бывает за продажу государственного угля машинами, оттого-то, по всему, он и запоминал так жадно напоследок звёздное небо ещё вольного существования.
Но вот, уловив доброжелательные нотки в голосе инспектора, он насторожился, подался вперёд и затем, уже как-то совсем решительно-обречённо сплюнул под ноги и потянул из кармана бумажник. Семён всмотрелся в принятые бумажки и снисходительно хмыкнул, но мужичок моментально сориентировался и, не дав ему вымолвить укоризненного слова, сунул ещё и ещё.
- Ну это... - протянул Семён не совсем уверенно, - ну это ещё куда ни шло...
Мужичок заклекотал что-то совсем маловнятное, он был готов целовать ему руки, и Семён ощутил нарастающую брезгливость.
- Только запомни, дружок, - сказал он строго, - во второй раз такое, - помахал у своего лица бумажками, - не пройдёт ни за что...
Мужичок чуть подумал, как точнее понять, - мало что ли? и заклекотал совсем стонуще:
- Да я, да ни в жизнь! да чтобы я!.. дай вам бог здоровья за вашу доброту! да я...
Мудро, снисходительно усмехаясь, Семён проводил взглядом тающие огоньки габаритов “зилка” и заключил, что иметь хотя бы четыре, не три, как у большинства, извилины уже недурственно, ведь даже небольшой хладнокровный анализ выявляет кругом уйму слабин, не воспользоваться которыми ну просто грешно.
Весьма странно, но в их угольных местах, где копи и шахты на каждом шагу, людям не хватает угля для отапливания жилищ, такой вот левый пятитонник легко идёт за полторы сотни. Он же, обретя сноровку, осаживал до пяти каскадёров в месяц, когда сам, по интуиции, когда после условного звонка, благодарного ему человека. С топливом в их районе тяжело, вздохнул Семён, в их совхозе, разве, самую малость полегче, так как рядом проходит железка, и люди наловчились останавливать товарняки, замыкая цепь запрещающего сигнала. Десятка минут хватало, чтобы набить несколько мешков угольком и постаскивать их в посадки. Однажды, с батей они по невежеству набрали коксу и плиту от избыточного дурного жару повело, перекарёжило.
Перехватив чайку, он отправился пошнырять часика полтора по пригородным тропкам, трансагентство в их городе фикция, а народу свойственно переезжать, перетаски-вать с место на место свой ветхий скарб и прочие тяжести, вот и мотаются по данным тропкам сердобольные шофера, подрабатывают помаленьку, рискуя при этом распро-щаться с правами.
Ско-ооро, не за горами теплынь, прищурился он на малиновую макушку солнышка, во всех уголках, на лоне природы начнутся интимные и деловые встречи, а кто их вершит ноне без горячительного, да ещё браконьеришки со всех щелей повылазят, станут воду фильтровать сетёшками-бреднями, а как спекулянт попрёт с овощем-фруктом!.. Семён хищно потянулся, хватит на его век работёнки. Вот сегодня, примеру, денёчек расписан до последней минутки: в теплицу сгонять - огурчиков ухватить; за досками грузовичок организовать, а то что-то перестилку пола в баньке затягиваю; совхозик “Родина” посетить, продолжить тихую и ненавязчивую осаду касаемо одной железячки - “Москвича”, что ржавеет у них уже второй год на подставках, раскулаченный дальше некуда, списание с последующей реализацией так и напрашивается. Против “броневичка” “Москвич” куда в эксплуатации проще, запчасть доступнее.
А вот и клиентик, ухмыльнулся Семён на “газон”, у кого выше кабины просматривался шифоньер. Выруливая на обочину, пожилой шофёр бормотал что-то соседу с кривой усмешкой, и Семён догадывался что, наверняка, такое ласковое, что даже буквы-соседки в тех словах друг дружку стесняются.
- Левачим помаленьку, - пожурил он, принимая документы, - что же вы так, папаша?.. Ого, три с лишним десятка лет за баранкой, пенсия на подходе и нате...
Сутулый, костистый мужик смотрел на Семёна спокойно и даже как-то сквозь него, калач, конечно, тёртый, за время общения так словечка и не сронил. Семён, увидев червонец в техпаспорте, чуть помялся - несколько смущали свидетель и уверенность дядьки - но потом всё же взял, такие вот мрачные и бывалые, знал он, как раз самые надёжные, сроду не продадут. Можно было, конечно, и по носу щёлкнуть, остудить гонорок, да седин жалко, пусть уж доскрёбывает до пенсии папашка.
ТРЕВОГИ МАТЕРИ
Тошно, горько ли, а день сыты будем.
Раза два в месяц Семён наведывался к родителям. Отец стал сына даже немного стесняться, уж очень тот шикарно смотрелся - дорогой костюм, при галстуке, на пальце массивная печатка, во рту золотая фикса. Надюха, по его разумению, так вообще дворянкой смотрелась. Отчуждение умалялось и сходило на нет с выпивкой. Семён рассказывал о последних происшествиях показывал фотографии.
- Батюшки!- прижимала ладошку к губам мать. - Изломало-то как человека, кровушки-то!..
- Где он так навернулся?- хмурился на снимок отец, подсучивая желваками.
- На восемнадцатом километре трассы, - пояснял сын, - километров под девяносто пёр, с управлением не справился, вот и выкинуло мотоцикл. Там, кстати, не асфальт - стиральная доска, и как раз поворот начинаетсяя, руль выламывает из рук, не приведи боже, не он первый кувыркается, хоть там и знак на знаке. Что интересно, бабу его с задней сидушки на пашню так удачно откинуло, что ни одной царапинки. Вот она, голосит над ним, сердешная...
- Батюшки! сынок, видеть-то тебе что приходится, страдания-то какие!
- Поддатенькие были, - позевнул Семён, - с гулянки какой-то летели... А вот, - он не сдержал смеха, рассматривая другую фотографию - на обочине “восход”, прида-вивший ноги ездоку, тот же, раскинув руки, лежит на спине, а вот голова...
- Ого!- хмыкнул уважительно отец, - ничего себе ранка, ему ведь башку перекрутило вчистую!
- Батюшки!- всплеснула руками мать. - Да спрячьте вы эти картинки, я теперь сна лишусь!
- Да вот он, стоит хоть бы хны, живой-здоровый, - ткнул пальцем Семён в другую фотографию, - просто он по холоду надел куртку задом-наперёд, чтобы грудь не так продувало. Мы, когда подъехали, тоже подумали - труп, сфоткали, промерили всё как положено и давай пробовать ему голову в нормальное положение вернуть, а он как заверещит...
Надюха, листая прихваченный с собою журнал мод, снисходительно посмеивалась на все эти ахи, Василёк возился на полу с игрушками. Она тоже выпивала с ними стопку-другую и от приходящего румянца хорошела ещё больше. Семён поглядывал на неё горделиво, не таясь, любовался.
Мать же, кстати, его восторга не разделяла, обронила как-то мимолетно, не по Ивашке, мол, сыскал рубашку, жуй теперь уж, конечно, что куснул. А вот Любаню так до сих пор боготворила, доченькой называла. У Любани жизнь не заладилась, муж попался дурак, каких мало - буян, пьяница, ревнивец. Мать рассказывала, что стоит Любане иногда минут на десять на работе задержаться, как ворота могут оказаться запертыми, а вещи выброшенными на улицу. Укорял всё за бесплодие. Семён на такое обвинение мысленно усмехался, такой, видно, сам детоизготовитель, ищет крайних деятель, Любаня от него, Семёна, так ещё до армии понесла.
- Ты не слыхал, сынок, дочку Невокшенихи ведь похоронили,- сказала мать.
- Да ну-у? чего она так, молодая ведь?- хмыкнул Семён, обмазывая кусок холодца горчицей.
- Легла под поезд, - пояснил отец, - а до этого под машиниста. Муж и хоронить не пришёл, говорит, ещё легко отделалась, если бы хоть чуть-чуть живая осталась. то, мол, на самые крохотные миллиметры разорвал бы и не сразу, а постепенно, чтоб посмаковать, он такой - строгий. Оно, вообще-то, и правильно, я в газете читал, что в одной азиатской стране за блуд бабёнок сообща, на людном месте каменьями задалбливают...
- Какие вы, товарищи мужчины, гуманные, - неожиданно фыркнула Надюха. - А что с вашим братом за это же самое делать прикажете? вы ведь в этом деле женщинам сто очков вперёд дадите. По мне, так давным-давно пора приспела и вам, сластёнам, дать соответствующее имячко или сделать мужского рода уже известные, звучало бы довольно неплохо: “шлюх”, “проститут”...
- Пляститют, - откликнулся Василёк.
- “Разорвал бы”, “строгий”, - поморщилась Надюха, - мало того, что потаскуны, так ведь пьянь повальная, алкашня, ни работы, ни семьи не надо. А знаете ли вы, о сильная половина человечества, что многие из детей поколения нас чуть постарше, искренне завидовали семьям, где папа на фронте пал смертью храбрых или пропал без вести, этакое почётное отсутствие, что, на их взгляд, неизмеримо выгоднее здравст-вующего и беспробудно пьющего папаньки-орденоносца!..
Для смены щекотливой темы, Семён рассказал, как недавно за помощью к ним обратился мужчина, у которого куражливые хулиганы искусали дога, благо тот был в наморднике. А другой товарищ в знак протеста, что в медвытрезвитель его повязали почти трезвого, проглотил собственные часы, прямо с браслетам, после чего пришлось прибегать к услугам хирурга.
Весь этот праздный трёп, единение с близкими, любящими его людьми, уютное застолье, основательность проистекающей жизни, в который раз умилили и растрогали Семёна едва не до слёз, всё с большей и большей уверенностью он предполагал в себе настоящее счастье.
Зато мать его несказанно удивила. Когда Надюха с Васильком ушли усаживаться в машину, она вдруг схватила его за руку и с блистающими от слёз глазами неожиданно забормотала какую-то чушь о грядущей, неминучей пакости, что все сны, мол, и карты говорят об этом в один голос, что остерегаться ему надо малейшего искусу, что осмотреться надобно срочно, зажить просто и в естестве, большей жалью жить к ближним, а ещё лучше бы исповедаться в церкви, покаяться, примерять на себя ежечасно время, когда сверзился бы в грязь...
Семён как мог успокоил её, пряча улыбку, заверил, что у него всё идёт лучше всех.
А на дворе, ни с того ни с чего - в мае!- повалил крупными хлопьями снег. Это действо в природе он уважал, такая огромная работа и совершенно бесшумно, чарующее безмолвие! Им овладело ещё большее умиление жизнью, всю дорогу он клялся Надюхе в любви, пытался на ходу поцеловать, на что она со смехом уверяла, мол, уж в следующий-то раз она данному порочному хутольеро больше бутылки выпить не разрешит, из соображений безопасности движения.
ЧУДОВИЩНЫЙ КАПКАН
Взяло Фоку и сзади, и сбоку.
Подумаешь - горе, а раздумаешь - власть
господня.
Утвердилось лето. В этот ясный денёк Семён вышел из инспеции с остатками улыбки на губах - только что, в поисках стержня для ручки, он выбросил из ящика на стол скомканные перчатки, и одна из них умудрилась застыть кукишем. Открывая дверцу машины, почувствовал сильные пальцы на руке, удивлённо обернулся на такую бесцеремонность и увидел рыжего детину, который, установив меж ног “дипломат”, подсучивал рукава рубашки, словно готовился к мордобою.
- Атанов, - протянул он ручищу, густо усеянную бледными веснушками, - редакция, - и улыбнулся, скорее, ухмыльнулся, в чём слабо угадалась доверительность, - Степан, дядя Стёпа, вассал он лживых мнений света...
Да-а, мысленно восхитился Семён, орангутанг ещё тот, туша явно за центнер, лапы до колен, челюстина утюгом, глаз под покатым лбом не разглядеть, почему-то Семёну твёрдо подумалось, что людй с таким обличьем в газету работать пускать нельзя. Атанов сообщил, что начальник отдела порекомендовал написать о нём, Шибаеве, хорошую заметку. В душе Семёна распустился цветок тихого ликования, корреспондент враз обрёл человеческие черты.
- Для вживания в материал, - сказал Атанов, - не мешало бы побывать на ваших рабочих местах и маршрутах, а если посчастливится, сделать снимок на пару со всамделишным нарушителем, которого вы безжалостно караете.
- Сделаем, - улыбнулся Семён, досадуя на себя, что так долго не проходит жар со щёк от приятного волнения, - что надо, всё сделаем.
- Вот и ладненько, - закряхтел Атанов протискиваясь в машину, - вы уж не серчайте на брата нашего, борзописца, участь у нас такая, путаться под ногами у занятых людей, бо-ольшим, нужным делом занятых, - поднял он палец назидательно, словно убеждая невидимого скептика.
- Ну что вы, - Семён не без досады уловил в себе чёрточки подобострастия, что ни говори, а до конца так и не вытравилось из него деревенская уничижительность перед хваткими, уверенными в себе горожанами, да и, честно говоря, скудненькое образование давало себя знать, угнетало кое в какой компании.
- Ладно, развеюсь хоть немножко, - заключил Атанов таким тоном, будто время это выкраивал за счёт какого-то другого, более важного дела. - А то сидишь днями напролёт, гонишь строчку до очумления, воздуха вольного глотнуть некогда, а материалы один ответственнее другого - пленарные доклады, сессионные отчёты, взнуздывание буйных инициатив всвязи с очередным почином, фонтаны, нет, вулканы проблем и успехов в необозримом океане блюдечка информации. - Атанов подсучил рукава и по-хозяйски развалился на сиденье, уложив “дипломат” на колени. - Так что суетимся по-синему, ответственность чудовищная, но при таких колоссальных оползнях информации просто-таки неизбежыны огрехи. Во вчерашнем номере очередной ляп, у шефа, нашего мужественного Лепетунько, предыфарктная эйфория - в выступлении третьего стекло-таря горкома, нашего столпа идеологии, вместо “наша вялость” - “наша яловость”, а что возьмёшь с нашего агролидера Лизы Блюдовой, вскормленной рубрикой “Каждому скоту сытую зимовку”, ответственной за этот выпуск, второе-то ей куда привычнее.
Семён на “яловость” восхищённо покрутил головой.
- Такие издержки,- пояснил Атанов, - идут ещё с колыбели печатного дела, ещё в прошлом веке, в первой киевской газете можно было запросто прочесть уверение, что все горожане нисправимые “онанисты”, вместо “оптимисты”...
- Однако, в аппарате, представителе весьма скромной весовой категории, чувствуются неплохие силёшки, - признательно осмотрел салон Атанов, когда Семён заложил лихой стартовый вираж.
С Атановым уже через считанные минуты он был на “ты”, почувствовал себя совсем раскованно и просто. Говорил тот ровно и тихо, с миной отвращения на лице, отчего калейдоскоп его баек, на взгляд Семёна, обретал ещё большую убойную силу.
А денёк еще больше похорошел, безветренный, ласковый, на душе у Семёна стало совсем славно. Он остановил “Волгу”, что явно превысила скорость. Водитель попался наглый, самоуверенный, не препираясь отдал права и, пояснив, что очень спешит, уехал ещё быстрее. Такая осечка вызвала у Семёна немаскируемую досаду.
- Цветёт, как натюрморт. - сказал Атанов, - знаю я шефа этого кучера, начальник треста, ой, не выговоришь какого управления, шишка областного масштаба, тут их филиал недавно обосновался. Ах, с каким удовольствием я б такому натюрморту натёр морду, не перевариваю таких холуёв по-синему, просто аллергия у меня на них, но развелось в наше время это племя совсем неумеренно, племя плебеев с царственной осанкой, - он усмехнулся, как-то странно взглянув на Семёна, - и всё некому или некогда одёрнуть, поставить на своё место, очень уж нынче народ собою занят...
Как он со мной откровенен и доверителен, восхищался Семён, как легко с ним общаться, есть же дар у людей так моментально сходиться.
Когда намеченные дела были сделаны и подошло время прощаться, Атанов, уже распахнув дверцу, чуть помедлил и сказал, словно размышляя вслух:
- Трудовая смена близка к завершению, через пяток тыщ секунд надо со всей суровостью предаться досугу... Н-да, а не спрыснуть ли нам, Сёма, наше знакомство в кабачке, уединиться на часок в “голубом” кабинете? Лично я на такое святое дело часок выкроить в силах. Если же совсем искренне, ты мне пришёлся по душе, у меня появилась задумка сделать не заметку, а обстоятельный очерк, фактический материал на такое уже почти тянет, ну а раскованная атмосфера за чаркой его только обогатит. Ну, так как ты, браток, смотришь на такую авантюру?
Предложение Семёна растрогало, хотя и было у него незыблимое правило - с мало-знакомыми людьми не пить, но Атанов по всем статьям тянул на исключение. А тот уже развивал другую идею, организовать с ним на пару систематический выпуск целевой страницы “Красный, жёлтый, эелёный”, от Семёна, мол, потребуется только предоставление свежих сообщений и протоколов о происшествиях, а уж он, Атанов, станет так их обыгрывать,так расписывать, что все обхохочутся, а нарушителям, само собой, небо с овчинку глянется.
В ресторане Атанов был своим человеком, “голубой” кабинетик им выделили безоговорочно, официант заказ принял с ходу. За стеной, в более просторном “розовом” кабинете разгорался банкет, отметив что песни там пока б е з м а т и в н ы, Атанов охарактеризивал юбиляра, председателя райпросожа, как лодыря-самородка, назначь его акробатом в цирк, сказал он, так бы и там, при исполнении сальто-мортале, этот фрукт умудрился бы вздремнуть.
- Ну что ж, - потёр он руки, лаская взглядом уставленный стол, - организм к развалу готов, начнём помалу установку девятибального штиля в мозжечковой губернии.
Разлил коньяк в фужеры и предупредительно обратил к нему ладонь:
- Сколько примет душа, без насилия, просто, у меня лично крестьянская привычка - пищевод ошпаривать реже, но весомее...- Атанов выпил, покхекал и внимательно осмотрел кильку, уцепленную на вилку, - попа-аалась, гражданка хамсам дрянного посола!..
Семён тоже опустошил фужер, не дрогнув ни единой жилочкой лица, и Атанов признательно крякнул. Стали потягивать пиво с килькой. Хоррошо! заключал Семён, то и дело широко улыбаясь, чего ещё человеку нужно. Разве только чуток опростаться, пошутил он и пошёл в туалет.
Атанов же, прислушавшись к затихающим шагам, быстро достал из “дипломата” пакетик и всыпал в фужер Семёна какой-то белый порошок, перемешал его в коньяке тщательно.
- Ну давай, браток, - поднял он свой фужер по возвращению Семёна, - за нашу дружбу, я искренне, без лживых соплей, рад сегодняшней встрече с тобой, давно мечтал о ней, мне очень повезло в знакомстве с таким колоритным человеком, очерк, будет, уверяю тебя, закачаешься!
Продолжая неторопкую болтовню, они снова стали потягивать пиво, и тут Семён с нарастающим изумлением ощутил в себе какие-то непривычные ощущения, странное удручающее опьянение, и это при весьма и весьма заурядной дозе, отличной закуске и умеренных темпах?!
Как-то враз одеревенел язык, спутались мысли, руки натыкались на посуду, звук волнообразно стихал и усиливался, словно кто-то стал баловаться ручкой громкости, свет тускловатых лампочек люстры теперь резал глаза, каждую из них окружал радужный венчик.
- Ну чего, чего ты, Сёмушка, задумался, помрачнел?- пытливо всматривался ему в лицо Атанов, - радуйся, браток, нужному знакомству, я теперь тебе по блату могу дружескую эпитафию сочинить...
Семён же озирался всё недоумённее и беспомощнее - предметы почему-то утратили чёткие контуры, будто поросли пухом и при этом гнулись и качались, словно начинали плавиться от нестерпимой жары в кабинете, очень теперь сумрачного и тесного, потолок и тот мерно пульсировал, грозя обрушиться и раздавить плитами.
- Не то что-то, рыжий,- косноязычно процедил он и сильно затряс головой, ещё надеясь на чудо отрезвления. - Не то... подмешал ты мне, падла, чего-то, - попытался встать, но как-то спокойно и отстранённо обнаружил, что не чувствует ног, он показался себе крошечным посторонним в своём только что безотказном и сильном теле.
- Сиди, - положил ему на плечо ручищу Атанов, - по-моему, ты дозреваешь для подвига, самое время, пока светоч разума совсем не угас, чуток исповедаться. - Он в упор приблизил лицо и пронзительно всмотрелся в его глаза, смахивая в эту минуту на разгорячённого работой мясника, краснолицего и потного, то и дело подсучивающего рукава, нет, даже не мясника - палача, такой от него дохнуло равнодушной силой и властью короля положения. У Семёна мелькнула мысль, сравнение, что нечто подобное, наверное, испытывает волк в капкане, когда снисходительно улыбаясь на его последние рывки, к нему подходит охотник, вкладывая в разломленные стволы патроны.
- Так ты меня так и не припомнил, инспектор?- совсем по-дружески потрепал его за плечо Атанов. - Какой же ты к чёрту чекист с такой зрительной памятью, впрочем, профессионализм нынче не в моде. Ты обидел меня, походя, как и многих, по-синему обидел, чего я никому никогда не прощаю, такое уж, извините, хобби. Кстати, я тоже милиционер, только бывший, пять лет назад я - капитан угрозыска, покинул органы, а всё моё хобби... Да-а, тебе очень не повезло в тот августовский денёк, когда ты карал моего друга и не внял моим просьбам, ты подписал тогда себе приговор...
Семён воспринимал его слова уже частично, обрывками, они тукали в какой-то скафандр, некоторые отскакивали, некоторые просачивались. Лицо Атанова гнулось и плавало истончающимся блином.
- И небольшой сюрприз на интимной волне, на сладкое... ну что ты валишься, офицер? повремени, я ещё не начал... Так вот, браток, супруга твоя - преизрядная шалунья, как в прошлом, так и в настоящем, это всем, кроме тебя, хутольеро, известно... А Васятка, смею уверить, сынок тебе лишь по документам, выношен нормально, не семимесячный, при желании, при твоих-то чекистких навыках, можно играючи вычислить творца, матрицы и масть, к слову, на редкость идентичны...
- Г-гад!- прохрипел Семён и повел рукой в сторону его лица, хотел резко, кулаком, а получилось вяло и осторожно. Утягивая за собой скатерть с посудой, он повалился с кресла на пол. Сознание стало ускользать, голову закружило бешеной метелицей. Уже совсем посторонне и равнодушно он наблюдал, как Атанов достал из “дипломата” фотоаппарат со вспышкой и раз пять, с разных точек его сфотографировал, Семён ещё запомнил, как после ослепляющего блица, в глазах некоторое время держался
п-образный червячок.
Затем Атанов поднял его и, поднырнув под руку, вывел в коридорчик, прошагав который, они остановились перед дверью, за какой шумел общий зал. Он зачем-то вытянул из-под брюк и растегнул ему рубашку, ширинку, резинку галстука застегнул на голой шее, фуражку нахлобучил задом-наперёд, разорвал до колена штанину и снял один ботинок, после всего этого открыл дверь и вытолкнул в зал, заполненный к тому времени уже доотказа. Побалансировав шагов пять, Семён утвердился на четвереньках. Публика поначалу оторопела, воображение нарисовало многим только что завершившуюся смертельную схватку с рецидивистами, но тут же, раскусив что к чему, восторженно застонала, захохотала, зааплодировала.
Уже отгорающим сознанием, но всё же Семён понял где он, собрав в кулак волю и остатки сил стал подниматься. Снова по глазам хлестнуло фотовспышкой. Опираясь на столы, плечи и головы, он пошёл к эстраде, счёв, что к выходу. Умолкнувшие было музыканыты грянули “Шумел камыш”. Но вот сыскалась пара сердобольных, ухватив под рученьки, они повели его в нужную сторону. Атанов в это время уже накрутил “02” и взволнованно сообщил, что пьяный милиционер с маузером в руке разваливает кабак. Потревожив улицы сиреной и синим маячком, примчалась оперативная группа.
* * *
Мало-мальски оклемался, поднялся с постели Семён лишь на третий день, после обеда, такого чудовищного похмелья до этого он не испытывал никогда. Но что физический недуг, пустяк в сравнении с духовными терзаниями, он обмирал и цепенел, стоило лишь припомнить детали того зловещего дня. Боже! ухватывал он себя за волосы и колотился головой в стену, так врюхаться! напороться на такого артиста, кто выше всякого плута на три фута! такой промашки он себе никогда не простит!
Он поехал в редакцию. Секретарша сказала, что Атанова нет, но будет обязательно, так как он нынче выпускающий. Часа через полтора он быстро прошёл от типографии с
гранками в руках и с ходу, торопливо стал их вычитывать.
- Слушаю вас, - поднял он на Семёна взгляд, строгий и казённый.
- Степан, - сипло сказал Шибаев, нерешительно затоптавшись у двери, - неужели...
- Степан Авдеевич,- подсказал Атанов и глянул на часы, - я могу уделить вам не более пяти минут...
Заглянул какой-то сотрудник и, поправляя очки, застенчиво сказал, что около часу беседует с товарищем Фрай-Бусинским, что капитулирует и просит содействия.
- Понял, - сказал Атанов и, засучивая рукава рубашки, вышел.
- Да как вы смеете?!- запротестовал голос в коридоре. - Что это ещё за аракчеевщина?..
- Цыть, гражданин пиит, спокойнее, спокойнее, - увещал Атанов. В щель двери Семён успел заметить, как он провел за шкирку какого-то упирающегося мужчину, а уже в окно было видно, как тот, клонясь вперёд, просеменил к калитке и попытался открыть её грудью в противоположную сторону. - Придёшь ещё раз со своим рифмобредом, в скворешник засуну, - прогремел ему вслед Атанов.
- Извините, Семён Петрович, - сказал он по возвращению, - издержки нашего производства. Так на чём мы остановились, только коротко и внятно.
- Зачем ты так, Степан?- устало и жалобно спросил Шибаев.
- Вы,- снова подсказал Атанов.
- Зачем?..
- Ну кредо я своё я уже излагал. К чему делать трагедию из того, что вещи названы своими именами? Хотца медоточивой ретуши? Не могу - другое хобби. Вот, кстати, плоды, этого хобби, - двинул он по столу оттиск, - можете, в виде исключения, взять, заглянуть, так сказать, в будущее, ведь все смертные это читать будут только завтра.
- Неужели и... и про жену правда?...- вымученно улыбнулся Семён, свёртывая и укладывая листок в карман. Атанов осмотрел его с головы до ног и поморщился брезгливо.
- Всё?- прихлопнул он ручищей в стол. - Мне некогда, досвидания.
Боже! тоскливо взмолился Семён, потихоньку выруливая к дому, укрепи? дай силёнок отдышаться, я чую, меня всё это может раздавить...
Увалясь на диван, он пусто вытаращился на телеэкран. Вспомнил об оттиске, что дал Атанов. Третья страница газеты, в подвале, на треть её, статья под заголовком... Семён похолодел и тут же вспотел. Заголовок гласил: “Инспектор метит в генералы”, а под ним, в скобочках - “фельетон”. Перескакивая с пятого на десятое, он начал лихорадочное чтение.
“...И махнул тогда властной рукой инспектор, заставляя умолкнуть оркестр и шумный зал - хотелось обожания, преклонения и вселенского разгула. Некоторые посетители стыдливо потупились и тормознули рюмки у губ, более робкие закрывались от испепеляющего взгляда ладошками и салфетками, кое-кто юркнул под стол или выпорхнул в форточку. Шибаев держал речь, но на неведомом всем языке племени чау-чанга, к тому же не держал ослабевший стан и, и для удобства, он присел на пол...”.
- Су-уука!- завыл Семён в голос и заметался по дому. - Застрелю-уу!..- такой концовки работы в органах он не представлял себе даже в кошмарном сне. Около трети фельетона занимала только сцена кабацкого явления, затем, посуше, анализ его созревания для таких вот старорежимных генеральских замашек, поборов. Атанов, оказывается, откопал пару фактов и свидетелей, подтверждающих нечистоплотность инспектора, намекал на массу других.
Семён бросился звонить в редакцию, типографию, но тут же, не дождавшись ответа на вызов, почувствовал приступ чудовищной апатии физической слабости и рухнул, замер на диване, стиснув виски ладонями, продолжив взывания к всевышнему, чтобы дал сил устоять, не наложить на себя руки.
Пришла Надюха. Стала успокаивать, поглаживать по спине.
- Ты чего меня глазами-то высверливаешь? будто я, а не корреспондент, тебя припозорила, - усмехнулась она. - Не раскисай, ты же мужик, чепуха это всё однодневная, скоро всё поправится...
Семён гадливо отодвинулся, встал и подошел к окну. Черное стекло отразило его взъерошенную голову с лихорадочно блестящими глазами, к виску же просочилось, прицелилось узкое лезвие месяца. Ну давай, добивай, покривился он. Выяснять с женой отношения не хотелось, не мог - раскис он, действительно, дальше некуда. Да и что выяснять, развод оставляет его у разбитого корыта, ведь здесь ему, по сути, ничегошеньки не принадлежало, ни она, ни сын, ни дарственный дом, он - квартирант, больше того, ему придется даже платить алименты, всё четко продумано...
МУКИ СОВЕСТИ
dd> Беда приходит пудами,
уходит - золотниками.
Уже на следующий день он уехал устраиваться на работу в родной совхоз, в гараж, где и работал до армии. Оклематься лучше всего именно дома, решил он, хоть и односельчане скидок давать не будут, но в родных местах и тумаки не так болючи. Город его страшил, казалось, даже играющие ребятишки вот-вот расхохочутся и начнут швыряться камнями.
Работа автослесарем Семёну нравилась, технику он любил. Коллектив принял его куда терпимее, чем он предполагал, жить было можно, если бы не друг детства, ехидный и дошлый Никола Пилевин...
В столовую Семён приходил позже всех, но спокойно поесть не удавалось, Никола был тут как тут. Вот и нынче уселся неподалёку со стаканом компота, щурил на него свои кошачьи глаза и говорил громко пожилому соседу, вроде как продолжая разговор:
-...А вот я, Степаныч, слышал другое, по новому указу теперь будут подсчитывать всю сумму взяток, а не последнюю, как ты говоришь, всю!.. На а остальное остаётся по-прежнему - публично, железными рублями, в задницу...- Никола блаженно улыбался, поглаживая светленькие усики.
- Ой, загибаешь, Колька, шибко что-то сурово, да и бумажками сподручнее, - хитро косился Степаныч. И этот хрыч туда же, зло думал Семён, ему-то какой резон подпрягаться.
- Я-аа?!. Загибаю?..- привставал Пилевин. - Да я вам, в компрессию маму, ещё больше тогда скажу, самую что ни на есть государственную тайну. Короче, народ в Верховном Совете проголосовал уже, что рубли вбивать бесхозяйственно, лучше вколачивать пятаками... - Мужики гоготали, а Никола испытующе, чуть приоскалясь, всматривался в Семёна. - Вот, положим, у гражданина С.Шибаева сумма эта наберётся в тыщонку, возьмём по самой нижней шкале, нахапал он за это время в десятки раз больше, но возьмём тыщонку. Пятак тянет пять грамм, рубль - уже сто, тысяча же - центнер...
- Ой, щекотно ведь будет!
- Так ведь и без цветмета останемся!
- Ходить-то как человеку будет неудобно!..
Семён стискивал зубы, подавляя волну бешенства, есть продолжал как можно спокойнее.
Вошёл практикант ПТУ, взял разнос и направился к раздаче.
- Стоп! - скакнул ему наперерез Никола, подтянул к себе за рукав. - Вы почему скорость превышаете в кормоцехе?.. Ваши документы... И поворот левый не показали, когда завернули из коридора, аварийную ситуацию создать хочете? Для кого, в компрессию маму, правила-то писаны?..
Паренёк заморгал было растерянно, но тут же сориентировался, протянул ученический билет и виновато потупился.
- Больше не буду, товарищ начальник, груз очень срочный забирать еду...- И этот сопатый даже знал, кому адресовалась игра. - Я вам перегною на огород привезу две машины, товарищ начальник.
- М-мм, - потер шею Никола.
- Три!.. ну не грабь, начальник!
- Голова, негодница, что-то с утра хворает...
- И бражки три литра!
- Во! лады, это другой коленкор, езжай с богом, но чтобы мне, в компрессию маму, правила соблюдал... и выхлоп ведь, дядя, у тебя не совсем нормальный, ядовитый для природы, и сколько тростить вашему брату, не запивайте вы кислую капусту “Агдамом”!.. Стоп! А ну-ка, дыхни!..- Никола звучно принюхался и поисково повёл носом по сторонам, остановил его в направлении Семёна. - Или от кого другого так прёт свежатинкой? И что за привычки у этих аристократов, с самого утра, с постели...
Не притронувшись к гарниру, Семён наскоро проглотил котлету, выпил компот и вышел. Бросаться с кулаками на Пилевина бесполезно, он только того и ждёт - драчун отменный, да и значительно сильнее. Сволочи, твари, быдло! поскрипывал он зубами, ах, кабы не промашка, кабы вернуть всё на старые места, вы бы у меня запели заздравную!..
В носу сверление, в горле комок, так и разрыдался бы кому в колени, как матери в глубоком детстве, разрыдался бы, выпросил бы порцию оздоровляющей ласки, сострадания, и в душу, наверняка бы, снизошло умиротворение и надежный покой. Но нет таких колен, он взрослый, совершенно самостоятельный человек. Всё же полная самостоятельность, заключал он, не всем по плечу, отдушину на послабление иметь многим просто необходимо, пусть это будет даже умная ложь, но только во спасение мятущейся, вконец заблудшей души...
* * *
- Работай, сынок, работай больше, - твердила мать, - мытарь себя, расколыхивай, уставай насмерть, за работой время летит быстрее, а дальше горя - меньше слёз. Ты ещё молод, побарахтайся мизгирём в тенётах, такая промашка тебе даже на пользу, сам себе в кнут узлов навязал.
- Эк тебя скукожило-то, - морщился отец, - лет на пять, а то и десять постарел, зна-атненько тебя помылили на суху руку, и поделом, не таких ухватистых сажали на лопату да выметывали за хату. Ну ладно, ладно, будет убиваться-то, был грешок да заспан, заложи пока ушки, пусть оттявкаются, кому зудится, брань на вороте не виснет, кулак в боку не киснет...
- Работай, работай, - молила мать. - Самый излом позади, отстоится муть, а там и совсем оздоровеешь. Надо бы ещё днями показать тебя одной старухе, привороженный ты, сынок, по-моему, обговоренный, уж больно ясности в тебе мало, недоумённый ты какой-то, слепушок...
А работа и впрямь оживляла, отвлекала от мерзостных мыслей, забрезжили какие-то наметки, надежды. По совету матери он последнее время в одиночку рыл погреб, к концу дня изматывался так, что еле доносил голову до подушки, засыпал тут же, мёртво, спал почти без снов. На него всё чаще стала накатывать здоровая злость на самого себя, придурка, залезшего в чужие сани, так тебе и надо, злорадствовал он, даже слабенько по носу щёлкнули, можно было ведь и совсем кишки повытеребить, за те же взятки, если платить сполна, небо в клеточку полагается. А ещё его мучал стыд перед людьми, облешими его большим доверием, какое он не оправдал, использовал в лукавство и корысть.
СНОВА ИСКУС
Не помнит свинья полена,
а помнит, где поела.
Не умом грешат, а волей.
День как день, да год не тот.
Всяко дело крепко до искуса.
В этот день, поздним вечером приехала на такси Надюха. На крыльце прильнула к груди и всхлипнула, она - кремень-Надюха!..
- Ты чего же, гад, меня-то мучаешь, за что? Не говоря уж о сыне. Что это за игрушки в молчанку, бойкот? Никак сплетенку какую услышал? Эх ты... да мало ли я про тебя слышала, давай разворошим архивы времён школы, детсада. С такими требованиями тебе жену надо было искать не в миру, а в монашеском скиту! Не знаю, как ты, а я так больше не могу, это какая-то пытка, это не по мне...
Он стал жадно целовать обращенное к нему лицо. Милая! ми-ии-илая!.. заметался в душе ликующий вопль. Да я!.. да я ради тебя!.. Какой он и впрямь дурак - поверить первому же навету!.. Да пусть даже что-то там было, к черту!.. он любит её и готов к любым жертвам и даже унижению, на пару с нею он свернёт горы!.. Он стал носить её на руках по двору, осыпая поцелуями. Только вот ради этой минутки и стоит жить, думал он восторженно, ради одной!.. Они втиснулись в “броневичок” и стали жадно миловаться, ахая порой на холодные прикосновения металла к телу...
- Знаешь, Семён, а я ведь одновременно к тебе и с радостной вестью, - сказала Надюха, оправляя одежду.
- Да ситё ти говолись, - сказал он, подражая Васильку, - разве ты не сама эта самая радость?
- Пока ты ты тут упивался самобичеванием и хандрой, папа поднапрягся и запитал энергией нужные связи, словом, высветился неплохой вариант, можно уехать в другое место, в пригород областного центра, то есть туда, где о тебе нуль информации. Там, кстати, мне предлагают должность директора ресторана, тебе же, мой хутольеро, можно даже вернуться в ГАИ, да-да, всё уже обговорено.
- Как в ГАИ ? - совсем глупо улыбнулся Семён, - это ведь невозможно?
- Всё возможно, - снисходительно сказала Надюха, - в наше-то время... В общем, снимаемся, продаём дом, берём приличную машину, в течении года получим там квартиру. Видишь, что бы не делалось, делается к лучшему...
- Нет, ты... ты действительно всё это?
- О-оо! ну, конечно, конечно же, действительно!.. Разумеется, тебе можно и не идти в ГАИ, если ты возгорел страстью к работе слесарем, я не против, не можешь шить золотом, махай молотом. Кстати, есть возможность достать диплом механика холо-дильного оборудования, с твоими-то умелыми руками ты потянешь возню с этими железками запросто. Кормушка, к слову, ничуть не хуже твоего ГАИ, куда спокойнее и харчистее...
- Я не знаю, ты всё это так сразу, - залепетал он, ощущая нарастающее беспокойство на не совсем ему понятную игру, где ему снова отводится роль какой-то пешки на галерке. - Это ведь надо как следует обмозговать...
- Ну и мозгуй, мозгуй, а мне пора, шеф уже нервничает.
- Я завтра... нет, в субботу приеду и всё скажу... или нет, лучше в воскресенье, с утра...
- Тебе виднее, - пожала она плечиками. Такси резко, до пробуксовки взяло с места, и в калитку плюнуло камушками.
Семён прижался спиной к стене дома и запрокинул лицо к звёздному небу, равнодушному и надменному зрителю земных сует, на чьём лике можно было бы легко домыслить ухмылку - и всем этим вы живы, людишки?.. скукотища-то какая, однообразие удручающее, тщета вековая и бесплодная в обретении надуманных радостей и ложных побед.
Ущербная луна в распатланной тучке-косынке избочилась на него совсем скептически, что ж ты, мол, Сёмушка, никак опять воззуделось на эшафот, откуда еле ноги унёс?
Никуда я не поеду, отвел он от неё глаза, мне и здесь скоро станет совсем хорошо.
Станет-станет, длинно подморгнуло павшей звездой небушко, да сбудется сиё. И еще раз подморгнуло, только не шарахайся, ступай увереннее...