Шерстобитов Анатолий Николаевич : другие произведения.

Про животных (два рассказа: "Не та масть" и "Жизнь собачья")

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    НЕ ТА МАСТЬ - увы, это смех со слезами на глазах, не от жизни хорошей мальчишка, ребёнок-дошкольник, встаёт на тропу войны с чёрным котом, он воюет с ним всеми своими пока так малыми силёнками за мало-мальски нормальную человеческую жизнь. Он побеждает!.. но какой ценой!.. ЖИЗНЬ СОБАЧЬЯ - это, по сути, дневник дворового цепного пса. Но жизнь собачья больше у его хозяев, чья жизнь так резво пошла наперекосяк. Так получилось, но псу пришлось своими зубами выгрызать это зло, так получилось...
  Про животных
  (два рассказа)
  
  ЖИЗНЬ СОБАЧЬЯ
  
   ПРОБЕЖКА. ОБЪЕДАЛОВКА. ЛАСКИ.
  
   Пироги до того доведут, что и краюху
  потом не дадут.
  
  Он растянулся на земле и затаил дыхание. Бревно да и только, разве что лохматое чёрное и с хвостом подрагивающим. Воробьи, что слетелись на корку хлеба, подвоха не заподозрили. Но его прыжок - в который уже раз - оказался безрезультатным. Цепь всё дело портила своим звяканьем. Натянув её в струнку, он заходил от поленницы к сараю - азарт стравливал. Отрыл мосолок и занялся им сосредоточенно.
   Вот у кошки, у той охота удавалась. Хитрая - наловчилась этих бедолажек с кадки отлавливать, когда они пьют да пёрышки подчищают. Только, казалось бы, дремала, но вот вздумала перекусить, с ленцой подошла, сняла одного - и под крылечко. Больше чем нужно не брала, не баловалась.
   На мосолок слетелись мухи, и он досадовал на особо настырных, норовящих сесть на нос.
   Распахнулось окно, и выглянул хозяин.
   - Боб!.. держи! - прилетел кусок колбасы. Вскоре, опять высунулся, серые глаза лучились хитринкой, поводок показал. Пёс стал скакать, повизгивать и перекатываться с боку на бок, - поводок означал пробежку. Хозяин поглаживал короткие, ёжиком, светлые волосы, полные губы растягивались в понятливой усмешке. Вышел, похлопал по загривку ласково, размялся, мол, тогда стартуем.
   Когда-то Боб был Бобиком, крохотным и худеньким щенком, какого подобрала на улице сердобольная старушка. Ей верилось, что породы он мелкой. Но крошка быстро вымахал в огромного, широкогрудого и поджарого пса с волчьей мордой. Старушка сетовала на его прожорливость, но радовалась обильному пуху, вычёсывала его и собирала каждую прядку - в шали подпрядала, носки-варежки вязала. Хороший пух, длинный, от козьего неотличимый, и, говорят, очень полезный.
   Вот так спокойно и однообразно они прожили около двух лет, пока в одну из ночей, ближе к утру, дом не погрузился в такую зловещую тишину, что Боб завыл. Лишь на третий день его тоскливого голодного одиночества пришли незнакомые люди и закрыли его в сарай. В последующие дни кормили просто по-барски, вволю: и жирной лапшой, и куриными костями, и кашей, даже сладкими пирогами - так много вкуснятины зараз он едал впервые.
   А в доме с той поры проживал с красавицей-женой этот вот хозяин.
   Сколько ни бегал с ним Боб, а на улице его всегда властно тянуло сделать метку у столба, ворот или угла забора, принюхаться, что за собратья поблизости обитали. Они же заливались в отдалении - учёные, знали, что у хозяина в руке может быть камень, а бросал он его метко и сильно. Поначалу, так сбегались собачата со всей округи, такой хай поднимали! укусить всё норовили Боба сзади, ну и словила одна, самая усердная, камушек ощеренной пастью - насовсем охота нападать пропала. Попытки же Боба сблизиться с ними для знакомства, как правило, прерывались рывком поводка и окриком.
   В лесопосадках, у железной дороги, хозяин отстегивал поводок. О-о, как всё-таки здорово рвануть в полную силушку вперёд! Воздух враз вытеснил на глаза слезы, зашуршал и тонко засвистал в ушах. Хозяин как всегда безнадежно отставал, орал что-то восторженно и тоже наращивал как мог скорость. Затем остановился и начал делать наклоны, колотить кулаками по веткам, швырять крупные камни, подолгу идти на руках. Запах его пота близ него одолевал тогда все прочие.
   Боб стал кружиться рядом, предлагая знакомую игру - имитировал укус в его икру, хозяин же ловчился подошвой оттолкнуть, сбить с ног. Кое-когда это у него получалось неплохо - Боб отлетал так, что не сразу земля-небо нормальное положение занимали. Поиграв, он метнулся в посадки, шалея от обилия малознакомых запахов. Здесь вот, определял он, пробегал один из его собратьев, там - кошка, а вот след зверька с длинным пушистым хвостом, очень вёрткого, погоня за ним бесполезна, бегал, едва не расшибся о деревья. А вот эти шарики оставили длинноухие зверюшки с куцыми хвостами, вот след их зубов на стволах дичек-яблонек.
   В шерсть набились колючки репейника, стрелки ковыля, и теперь они беспокоили, тянули, покалывали кожу. Порыскав ещё немного, Боб спохватился - рядом ведь нет хозяина, наскоро полакал из лужи и устремился в погоню.
   - Ого-го-гоо! - приветствовал тот его его вздёрнутой рукой. - Наддай, Бобушка!.. на спидометре пятьдесят... пятьдесят пять! Надда-ай!..
   Вытягиваясь в струнку над дорогой, Боб наддавал, и хозяин орал восхищенно:
  - Ну ты даё-ёшь!..
   Назад бежали совсем тихо, рядышком, хоть и без поводка. Горели подушки лап, и Боб изредка валился набок, лизал их, заодно выдирая зубами из шкуры особо досаждавшие колючки. В брёхе собратьев резался оттенок зависти, им человеческого внимания, таких вот прогулок, перепадало куда меньше. Со страшливым восхищением смотрели на Боба мальчишки, интересовались у хозяина, не волк ли?..
   Во дворе тень, холодок и Боб блаженно вытягивался у стены сарайчика. Хозяйка вы-валивала в чашку вкусные объедки: суп, закусанные котлеты, кости. Когда чашка пустела, пополняла её нередко молочком. Хорошо!.. Боб уваливался у стены и начинал дремать. А хозяин ещё дергал гирю, крутился на турнике и колотил мешок. Кряхтя и постанывая, обливался у колодца.
   На сон грядущий, как всегда, он сидел с хозяйкой под яблоней. Боб, насколько позволяла цепь, подползал поближе, признательно помахивал хвостом.
   - Скажи ему, чтобы своим помелом не поднимал пыль, - смеялась хозяйка, морщась, - А волосни-то по двору, и когда только этот пух с него вылезет.
   Хозяин принёс воды, побрызгал на землю, облил Боба. Тот встряхнулся, и хозяйка ахнула испуганно от брызг.
   - Нам хорошо - ему подавно, - ласково улыбнулся хозяин.
   - Страшный. Волчара. Подстриги его, жара ведь.
   - Не надо, он языком потеет.
   - Все равно жа-алко.
   - Глу-упенькая, - он обнял жену, поцеловал и уложил её голову на колени, стал поглаживать роскошные волосы, - вот родишь мне сына, верхом на Бобе скакать будет. - Что-то шепнул ей на ухо, и они рассмеялись, снова поцеловались. - Когда был маленьким, у нас тоже был пес, Пират, большу-ущий... я его в санки запрягал. Как-то раз он меня на доску с гвоздем завёз, под снегом лежала...- он задрал штанину и показал колено, - вот, на всю жизнь метка осталась.
   - Ого! - она чмокнула шрам. - Бедненький...
   Обнявшись, они ушли в дом. Она маленькая, едва доставала ему до плеча головой, или он такой большой. Боб снова стал подрёмывать. С ним хозяин не целуется, хоть и Боб, порой, от избытка чувств тянется чмокнуть его, отворачивается, и правильно, они же мужики. Тишина. Вприщур, привычно он осматривал знакомый до мелочей двор: пара сарайчиков, пара кадушек, козлы для пилки дров... На скамеечку вместо хозяев, мурлыкая, умостилась кошка. Покойно, хорошо. Не так уж и дурна жизнь собачья.
   * * *
   Таким вот неторопкими, размеренными шагами-деньками отсчитало время два месяца. Большую часть суток Боб один. Лежит, лежит да и начнет скакать, взбрехивать, а то и нору рыть примется с ожесточением. То, что перепадет ему за это знатно, в такой момент он всегда почему-то забывал. Выроет, полежит в прохладной норе - надоест и это, тогда лезет на поленницу, высотой она почти вровень с забором. Отсюда хороший обзор улицы, самого же Боба из-за жидкой стенки акаций, что растут рядом, почти не видно.
   Боб не лаял на всех подряд, если уж кто совсем рядом пройдет. Вот как эта бабуся, к примеру. Он негромко, солидно гавкнул едва не в самое её ухо. Старушка шарахнулась так, что из сумки выпала булка хлеба. Бережно растирая грудь, как следует отдышавшись, она пожелала ему угасшим голосом скорой живодерни с подсолкой, поджарки заживо на медленном огне и много чего другого. Обидчивая.
   Раньше Боб забор перескакивал - смотреть удобнее, собаки подходили. Но цепь укоротили и на улице стоять приходилось только навытяжку, на задних лапах. Разок он уже простоял так добрых полдня, за малым не удушился. Послышались шаги хозяина. Боб торопливо спрыгнул с поленницы, а увидав свое творение - шикарную нору, уже совсем испуганно забился в конуру.
   - Ни хи-хи!..- восхитился хозяин, осматривая закиданный землей двор, улетала она из-под лап работящего Боба аж метров за пять.
  - Опять скот за старое взялся, ну что же иди за расчетом...- Вытянул его за цепь и задал трепку сложенной вчетверо скакалкой... Но вот порка позади, подвывая, Боб снова спрятался в конуру. Хозяин зарывал нору, начинял ее битым стеклом, камнями и белым едучим порошком, от которого так сильно чихается.
   - И как отучить тебя только от этой вредной привычки, - ворчал хозяин, - ведь пришибу когда-нибудь вгорячах, - он потряс скакалкой у лаза, и пёс стал стал подвывать старательнее и громче. - Эх, ты, дурошлеп,- протянул руку в конуру и погладил, - не обижайся, но разве можно так... или уж совсем никак нельзя без этого?
   Боб вылез уже без опаски - гроза миновала. Да, виноват, чего там. Но попробовал бы он сам посидеть на цепи день напролёт, неделю, месяц, годы... Так вот и начнёт порой давить глыба однообразия, грозя сумасшествием, тогда и раздается властная команда что-то делать, делать до изнеможения.
   - Не буду я тебя больше трогать, дружище, ей-богу не буду, поверь...ну-у, лизун, - хозяин отстранился, отирая щеку, и отстегнул цепь,
  - побегай по двору, пока я здесь.
   Ага, побегаешь, если сам вывел мотоцикл. Эту вонючую трещотку Боб очень боялся. Как-то ночью двое мужиков проволочным крюком выволокли его на улицу, да так быстро и умело, что и гавкнуть толком не успел, пришел в себя, когда уже трусил на верёвке за мотоциклом. Сначала поспевал, но потом скорость увеличилась, дышать пришлось выхлопными газами, и силы оставили его - веревка потянула волоком, сознание померкло. Оклемался в придорожной канаве, ладно ещё в шкуре.
   Много чего страшится собака, даже столь внушительного облика как Боб. Только ведь трусоватым да мелким существам он кажется грозным и могучим. Но как ему не бояться тех людей, что его тогда похитили, если от них так и веет силой и твердостью. Заходит такой человек во двор, и не имеет смысла изображать злобу, душиться в ошейнике, такой знает - это понарошке. Подойдет молчком и с презрением протянет руку, нет, не погладить - лизнуть разрешает, потереться, пока добрый. А у других суетливые глаза - куда бы зашмыгнуть, в какую норку, если, не приведи боже, цепь не выдержит. Бобу таких пугать нравилось.
   - Пробежимся, Бобушка, вечерком до поездки, - подлизывался хозяин, - да подойди, не бойся, “Явушка” не лягается...
   Работал он машинистом, в любое время суток уходил и приходил. Боб увалился в тень забора, в траву. Запрыгала у носа жаба, тронул лапой, но играть раздумал - неприятное существо. Отыскал и зажевал любимые листики малины.
   - Ну так как, Боб Косматыч, устраивает моё предложение?- подмигнул хозяин. Да Боба почти всё устраивало, лишь бы без цепи.
   Ох уж эта цепь. И кто только ее придумал? Он воевал с нею как только мог. Вначале так попросту рвал - принесли крепкую и массивную. Пятясь, цепь меж ушей, сдергивал ошейник - затянули. Методичными рывками в разные стороны вырывал гвозди, что крепили цепь к стене - появилась скоба. Разгибал карабин - такой отковали! Цепь приноравливалась к Бобу, крепла, брала верх.
   Победы же над нею больше памятны порками. Конечно, мало кого умилят передавленные цыплята, искалеченные куры, утоптанные грядки и клумбы, напуганные люди. Зато свобода успела подарить ему любовь. Мотря!.. такая с виду, вроде, неказистая дворняга из дома напротив. Долго она бегала к нему через дырку в заборе. Но звяканье цепи при его восторженных плясках тревожило сон хозяйки, и ход заделали. Около недели сохраняла ему верность Мотря, подолгу стояла у забора, ждала... Сейчас к ней ходит какой-то плюгавый пёстрый выродок. Ах, если бы не эта цепь!..
  
  БЕДА ХОЗЯИНА.
  
   За добрым делом находишься, худое само навяжется.
  Пошла кулемеса - не от добра, а от беса.
  Добро всегда под рукой, а они худа,
   что клада, ищут.
  
  Прошло ещё с полмесяца и Боб стал досадовать на цепь по новой причине - не пускала на ближнюю помойку, откуда доносились такие аппетитные запахи. Кормить его начали почему-то сухим хлебом, да и того давали в обрез, от случая к случаю. Пробежки прекратились, вечерние посиделки под яблонькой тоже. Больше того, все чаще и чаще хозяева стали беседовать непривычно громкими голосами.
   А однажды хозяин так, вообще, куда-то пропал недели на две, а объявился, надумал пробежаться. Отвыкший Боб рвался с поводка, совершенно ошалел, а когда хозяин остановился с кем-то переговорить, повертелся-повертелся да и помочился прямо ему на ногу. Хозяин за это больно пнул в живот да еще долго долбил кулаком по голове на бегу, бормоча злые ругательства.
   В посадках он отпустил Боба, сев на траву, упер лоб в колени и протянул со стоном: “Не могу-уу!..”. Осмотрелся тоскливо, рассеянно погладил ластящегося пса и оттолкнул несильно, беги, мол, побегай, погоняй зайчишек. Он же принял толчок за начало игры, отскочил, припав на передние лапы и часто закрутил хвостом.
   - Уйди, тебе говорят! - замахнулся хозяин и снова уперся лбом в колени. - Уйди!..
   Уйти так уйти. Бобу уже давно хотелось познакомиться с сородичами, лай которых доносился со стороны путейской казармы. И, действительно, время там провел недурно. Собак там было три, мелкота, но очень подвижные и компанейские, а одна, так прямо очаровашка, рыженькая и лопоухая. Но с питанием у них тоже были трудности.
   Возвращаясь домой, Боб заглянул на помойку, подкрепился наваристой вермишелью, вылизал несколько банок из-под тушёнки и рыбных консервов, прихватил на двор крупную кость.
  
   Как-то раз, глубокими сумерками - хозяин был в поездке - пришел незнакомец.
   - Сдурел! - ахнула в сенцах хозяйка. - Ты меня погубишь!.. - Дальше пошло невнятное бубнение, её всхлипы. Незнакомец приходил ещё раз, угостил Боба вкусными пирожками с мясом. Когда он появился в четвертый раз, пришел и хозяин.
   Незнакомец вышел, сел на скамейку, закурил. Из тех парень, на кого лаять дело пустое. Но сидел неспокойно, передёргивал зябко плечами, потирал руки и шею, прикашливал.
   Хозяин, вскоре, отворил окно, выглянул и задышал глубоко, замахал у лица ладошкой, сетуя на духоту и прямо-таки гнилостную атмосферу в комнате. Сбоку появилась хозяйка, тоже выглянула на незнакомца. Хозяин приобнял её за плечо и сказал громко:
   - Как всё романтично да ладненько-то у нас складывается... да, молодой человек? решено ведь полюбовно - она твоя, навеки...- резко шагнул назад, подхватил жену за талию и перебросил через подоконник во двор. - Бери, пользуй, дорогой, до полного износу...- звучно похлопал ладошками, словно стряхивая грязь и пыль.
   Хозяйка упала неловко, лицом в землю, плашмя и тонко закричала. Незнакомец метнулся было к воротам, но тут же вернулся и стал поднимать её. Она закричала ещё громче:
   - Рука! Рука-а!..
   Хозяин же опёрся на подоконник и почему-то внимательно разглядывал звёздное небо. Боб на всю эту непонятную суету зарычал и попятился. Незнакомец поднял лицо на хозяина и начал цедить было:
   - Ну, мы с тобой...
   - Ещё одно слово, - хозяин сплюнул, всё также не отводя взгляда от небосвода, - ну, всего одно, смелее!..
   - Умоляю!.. молчи! - хозяйка зарыдала, - не связывайся с этим зверем, он нас пере-стреляет!.. скорее в больницу! У меня сломана рука... и нос, кажется...
   - До свадьбы заживет,- напутствовал хозяин.
   Свет кругом погас. Вышедший хозяин отцепил Боба, сел на скамейку и снова запро-кинул лицо к небу. Бегать не хотелось, и пёс подошел к хозяину, встал передними лапами на скамейку, лизнул его в ухо, лоб, щеку. Щека была мокрая и солёная. Хозяин не отстранился, напротив, крепко прижал его голову у груди, и он услышал быстрые удары сердца.
   - Э-ээх!.. жизнь собачья! - вздохнул он. Ухватил в горсть уши и шерсть, всмотрелся в блестящие выкаченные глаза, где уместились все звёзды. - Продажненький, говоришь, манешечко? Ну-ну, на таких хлебах много жиру не нагуляешь, - оттолкнул грубо, - всё, по лежанкам, займемся просмотром цветных, многосерийных снов про счастливую любовь...
  Хозяин стал жить один. Бегать они принялись как никогда часто, через день, далеко и долго, без отстёгивания поводка. И всё молчком, радостные беснования теперь прерывались сильными рывками, а то и пинками. Он подолгу урабатывался с гирей, с остервенением дубасил мешок. Изредка у него прорывался стон, какой-то нутряной и очень болезненный.
   - На! на! на!..- показывал он при этом нередко кукиш на все четыре стороны и скверно ругался непонятно в чей адрес. Потом стал бегать один, а завьюжила зима, бегать прекратил вообще. Начал курить, даже ночью частенько мелькал за окном огонёк сигареты.
   * * *
   Зима Бобу нравилась - легче дышалось, очищался мех, не досаждала мошкара. Холод его не тревожил вообще, он даже спать предпочитал на снегу. Уляжется, умостит нос меж лап, и так крепко спится, так сладко - летом так не уснуть. Он даже в снег подтаявший под ним вмерзать умудрялся - хозяин тогда со смехом выдалбливал его ломиком.
   А как его радовал снегопад! Как он скакал при этом, ползал, елозил на спине и боках, ловил хлопья пастью, притявкивал восторженно. В огороде же разгонялся и впарывался в сугроб, полз под снегом и затем ликующим взрывом вздымался на целине. Но быстро выбивался из сил, так как с мягкого покрова хорошего толчка не сделать, бегалось совсем тяжело.
   На его заигрывания хозяин отвечал хитрыми и разнообразными пинками. Повернется спиной и будто бы начинает движение, казалось бы, самый раз догнать и куснуть за валенок, а он, вместо того, чтобы тянуть ногу следом, наоборот, толкает её назад, лягается и непременно при этом попадает в морду. Или стоит на одной ноге, а другой кружит, Боб за нею, но тут лапу пронзает боль - оказывается наступила та, другая нога. И все делал грубо и резко, не как раньше - жалеючи.
   - А как же ты хотел?- усмехался хозяин, радовался, когда он взвизгивал от боли. - Не нравится?- закуривал и всматривался презрительно. - Воспитание тепличное, некому по носу нащёлкать, букашек-то ты горазд давить, а ты меня одолей... ну! - ловил за ошейник, вздергивал и пыхал дымком в оскаленную морду. Боб хрипел и дергался, в глазах темнело. - Все, что ли?.. прощальная отмашка? У-уу, шестёрки продажные! - крутнув вокруг себя, забрасывал в сугроб. Бобу это даже немного нравилось - никак новая игра, но первый же удар разочаровывал, поскуливая, он прятался в конуру. - А как же ты хочешь?- ухмылялся хозяин, - надо тебе помаленьку спартанскую жизнь организовывать, уроки на выживание, может, будет толк. Бабка говорила, что есть в тебе волчий замес, пошалила, видать, маманька с диким молодцом. Ох, уж мне эти шалунихи всех пород!..
  
  СМЕРТЕЛЬНЫЙ ПОЕДИНОК
  
  Жил бы тихо, да от людей лихо.
  Хоть по горло в грязи, да не брызжи.
  Чем поиграешь. тем и зашибёшься.
  
  Остаток зимы Боб коротал совсем впроголодь. Часто мечтал наесться доотвала, как тогда, когда угасла бабка, полёживал бы себе да только отпыхивался на любом морозе. Дрожь с голодухи до нутра пронимала. Но никто пока не помирал.
   Весной жизнь немного поправилась. В дом пришла новая хозяйка, луноликая, добрая. Появились объедки, разнообразные и вкусные. Луноликая без ласкового слова мимо не пройдет, непременно погладит, пожмет протянутую руку.
   - Дворняга продажная, - кривился хозяин презрительно, и к женщине: - Не пичкай ты этого телка, а то ведь и лаять разучится.
   К запаху курева у него стал все чаще примешиваться и другой, тоже резкий и неприятный запах спиртного, будучи же пьяным он особенно охотно проводил с Бобом обещанные уроки на выживание. Градом тогда сыпались изощрённые удары, пинки, сильнейшие броски. Боб все чаще отступал в конуру, отказываясь от таких жестоких игр. “Слабак!”- определял хозяин. Хорошо ему так говорить, если сам одет в толстую одежду и грубую обувь, да и разве возможно ему, псу, пустить в ход свои зубы по-настоящему. Так, шаловливо когда ущемит за тело, так и то не по нраву - психует.
   А вот за едой он его травить стал совсем зря. Тут бешенство в голову вступает совсем властно, сам не осознаешь, что делаешь. Перегрыз ведь несколько палок и руку разок чуть-чуть не достал, клок из рукава вырвал.
   - Во, это по-моему, - радовался хозяин, - вот такой ты мне и нужен.
   - Зачем выпивши-то к собаке лезешь, - укоряла хозяйка.
   - Моё дело, - хмурился он, - мне собака нужна, не статуэтка на буфете.
  
   * * *
   Сошел снег. Воздух настаивался терпкими запахами молодой листвы и побегов трав. Из-под ворот унесло ручьем заградительную доску, и к Бобу зачастили гости - Мотря и другие подружки. Вволю кормила луноликая, ласкала, часто выпускала побегать в огород, словом, все было бы прекрасно, кабы ещё не грозы.
   Гроза затмевала Бобу все его страхи вместе взятые. Она ему виделась живой и злобной громадой, что колыхала весь мир, слепила и глушила, не оставляла не единого уголка, где можно было бы переждать её беснование. Зарождение и нарастание грозы он чувствовал задолго до людей и начинал безостановочную ходьбу, скулил в надежде, что заметят его волнение и отцепят, спрячут. Но хозяин на такое возбуждение лишь злился, луноликая недоумевала.
   Но вот гроза становилась совсем заметна - чёрное, переспелое огромной силой небо пускало ослепительные трещины, в землю ввёртывались штопора смерчей, затруднялось дыхание. Безысходность у Боба достигала предела, за считанные минуты он совершал подкоп в сарайчик, где было куда тише и темнее.
   Такие чудовищные норы бесили хозяина, и он лупцевал Боба как никогда жестоко. Уложил было вдоль стены сарайчика бетонную плиту - нора появилась и под нею.
   Вообще-то, в последнее время хозяин занялся Бобом совсем вплотную, участил уроки “на выживание”, для чего-то надолго закрывал в сарае, сутками напролет держал в темноте. Неплохое укрытие от грозы, кабы не голод и скука. Он и здесь дважды рыл нору на волю.
   Одна из таких отсидок закончилось обильной трёхдневной кормежкой и прогулкой. Они пришли в незнакомый двор, где на завалинке сидело немало мужиков. Хозяин отстегнул поводок, и Боб начал знакомство с запахами, оставлял свои меты. Стало ясно, что здесь обитает собака. Да вот и она сама - рыжая, короткомордая, почти безухая, с массивным телом и обрубком хвоста. Боб с удивлением смотрел на спешащего к нему собрата, на его губы, вздернутые в злобном полуоскале, да никак он шёл в атаку?!.
   Рыжий скакнул, и зубы щёлкнули у горла Боба. Мужики одобрительно зашумели.
   - Взять его, Боб!- приказал хозяин. - Не тушуйся, разделай на запчасти этого интел-лигентишку.
   Бобу показалось вначале, что это всё-таки игра, несколько необычная, но игра, и он запрыгал вокруг рыжего, приглашая его делать то же самое. Тот потоптался на месте, неуклюже поворачиваясь за противником, и снова скакнул. На этот раз его зубы прихватили кусочек кожи у правой лопатки. Боб взвизгнул и, поджав хвост, отбежал. Что за дурость, вот так, ни с того ни с чего кусаться. Но рыжий опять шёл на сближение. Боб увернулся от выпада и вновь отступил.
   - Сожри его, Цезик! - заорали мужики. - Задави этого колхозника!..
   - Шалава! - ругался хозяин. - Слабак!
   Мех напитался, и кровь зачастила на землю. У рыжего расширились ноздри, оскал стал ещё более зловещим, а движения торопливее. Он атаковал, атаковал прямолинейно и однообразно, он желал смерти Боба и намерения этого не таил, не оставлял даже крохотной надежды на какой-то другой исход поединка.
   Это был враг, смертный враг! Боб понял это, и обескураженность исчезла, он взъярился и враз преобразился - на холке вздыбилась шерсть, уши залегли на затылок, зубы оскалились. Рыжий на такое преображение даже чуть приостановился от удивления.
   Боб скакнул в одну сторону, другую, вперёд и на ходу хватанул рыжего за бок. След, как от ножа. Хозяин хохотнул.
   - Я же говорил - у него волчий прикус. Отлично, Бобушка, снимай с него фрак!..
   Рыжий всё также собранно спешил сблизиться. Игры, “уроки на выживание” с их коварными, порой непредсказуемыми пинками, вообще-то, пошли Бобу на пользу - он немного овладел искусством ложного маневра и внезапного нападения, ну а природной резкости и силы ему было не занимать.
   На этот раз он не стал поджидать рыжего, а сам устремился ему навстречу. Усыпляющий скачок, и зубы оставили на боку рыжего кровавый след. Но Боб не стал далеко отскакивать, закружился вокруг. Рыжий не успевал поворачиваться за противником и дважды получил укусы со спины.
   - Да он же его в бинтики испластает, - хмыкнул кто-то.
   - Так держать, Бобушка, так держать, родненький!..- заклинал хозяин. Боб ещё и ещё раз рванул ненавистную шкуру. Рыжий истекал кровью, он искал тесной лобовой схватки и досадливо гавкал на непонятную пляску. Боб же, нащупав слабину, обрел дерзкую раскованность, несколько укусов едва не достали до горла, он даже позволил себе чуть сбавить темп. И тут же случилось непоправимое - рыжий в отчаянном броске достал его и намертво вцепился в бок.
   - Всё, - перевел дух кто-то, по всему, хозяин рыжего, - отплясался твой цыган.
   Боб попытался утянуть за собой рыжего, оторваться, но от боли и тяжести завалился набок. Рыжий, морда до глаз в меху, поглядывал удовлетворенно, да, мол, отплясался. Боб взвыл и отыскал взглядом хозяина. Тот жадно курил и отплевывался презрительно:
   - Слабак!.. дворняга!..
   - Кабы к передку поближе хватанул, - подосадовал хозяин рыжего, - а так ждать ещё минут десять придётся, пока поджуется к горловине...
   Мужики, тихо переговариваясь, усаживались - интерес к схватке пропадал.
   Но беспомощный стон Боба длился секунды. Зубам ещё нашлась работа, он уже неистово грыз морду рыжего - рвал мышцы и сухожилия, кожу, ухо, прокусил глаз, а потом искромсал лопатку и стал вгрызаться в загривок. Боль за боль, кровь за кровь!
   - Да ведь он его так так и до мослов обгложет, - нервно хихикнул кто-то. - Вот это темперамент!..- Зрители опять повскакивали, прикашливали волнительно, переминались с ноги на ногу, много курили.
   А Боб грыз и грыз безостановочно загривок, в одном месте, в глубину, будто почувствовал, что именно такая нацеленность, торопливость его непременно спасут. Зубы добрались до кости позвонков, щёлкали перегрызаемые хрящи, а он всё грыз, грыз и грыз...
   В уцелевшем глазу рыжего появились сполохи растерянности и непреносимого страдания, но тем не менее, не распуская хватки, он все ближе и ближе подвигался к горлу. Так и лежали они, утробно рыча, упрессовав огромный мир в точку ярости и боли.
   У Боба начало мутиться сознание, грызть холку стало совсем неудобно из-за движения рыжего к горлу, он стал примериваться к другому месту, пониже, но тут рыжий задёргался, попустил когти, глаз закатился за полуопущенное веко, и тело обмякло.
   - Нерв перегрыз волчара, - постановил кто-то, - да-а, вот тебе и колхозник...
   Их облили, и Боб недоуменно, со злобным рычанием осмотрелся, выныривая из тесного мирка схватки. На морду ему набросили воняющую бензином телогрейку, кто-то ножом разомкнул челюсти рыжего, говоря при этом:
   - Ты смотри, на ком споткнулся... да-а, сплошные убытки - шкура и та в клочья... Брось, зачем ты, может отойдет еще!..
   Ахнул выстрел. Боб испуганно забился, но хозяин уже тянул его к себе за поводок, гладил, похлопывал и даже поцеловал в нос.
  
  ПОСЛЕДНЯЯ ГРОЗА ХОЗЯИНА
   Не обижай голыша, у голыша тоже душа.
  Как ручки сделали, так спинка и износила.
  Аль моя плешь наковальня, что всяк в неё толчет.
  
  Недели две Боб жил совсем припеваючи. Ласки самого хозяина, отменная еда, прогулки. А потом всё пошло по-старому. Незаметно, как пришла, так и ушла луноликая. Ладно хоть понемногу стала подкармливать хозяйка Мотри, да прибегал мальчишка с объедками - луноликая присылала. Хозяин же теперь стал исчезать на недели, сильно похудел, прочернел, как всегда чему-то презрительно усмехался.
   Пришел сентябрь, пали первые листья, грозы совсем было забылись. Но лето на прощанье решило еще показать себя - на несколько дней установилась небывалая жара.
   В тот день, после полудня, Боб заволновался - приближалась гроза.
   Вскоре потемнело. Ломаные лезвия стали бесшумно пока полосовать мрачную окраину небосвода. Чуть позже начало долетать и добродушное ворчание грома. Но вот трава и листья сникли - мир застыл в покорном ожидании буйства стихии.
   Боб копнулся под плиту - бесполезно, земля засыпана крупным щебнем и плотно утрамбована. Стал пробовать оборвать цепь, в ответ лишь снисходительное звяканье неразлучницы.
   Ворчание грома переросло в оглушающий треск, возникающий уже одновременно со слепящими разломами над головой. Зашумели листья, зашуршала влекомая ветром газета, стукнули первые капли о жестяную обшивку сарая, какая-то женщина испуганно кричала домой ребенка.
   И тогда Боб ухватил зубами жесть, за отогнутый край листа, потянул что было сил - не поддается. Ещё несколько рывков, тоскливый осмотр неба и временная слепота от вспышки, оглушение треском. Снова рывок и снова!.. И жесть пошла, проскочила шляпку гвоздя, надорвалась. Он утроил усилия, и порыв пошел дальше, полосой обнажилась стена, вертикальные бревешки в полуметре друг от дружки. Там, в сарайчике его ждали уютный мрак и тишина. Хлынул ливень.
   Уже совсем исступленно, не чувствуя боли, он рвал обшивку. Обломил и выдрал застрявший коготь, резал о рваные края лапы и морду, обкалывал зубы. Наконец протис-нулся в сарайчик, моментально выкопал нору и забился туда мордой вперед. Помаленьку затих, потрясаясь от крупной дрожи.
   Хозяин пришел в сумерках. Как снарядом, восхищенно покрутил он головой на изуродованную стену. Бил как никогда усердно. Сломалась палка, взял кусок кабеля. Боб перестал даже визжать, только вскидывался и немо разевал пасть. Когда хозяин поскользнулся и упал, торопливо уполз в конуру. Но он и туда принялся тыкать черенком лопаты. И тогда в голову Боба качнулась волна большой обиды и нарастающей ярости. Негромко зарычав, он ухватил черенок зубами.
   - Вот как даже?!.- изумился хозяин и стал тыкать еще сильнее, а затем стал вытаскивать его за цепь наружу. - Ид-ди сюда, я тебя, шакала, вздрючу нынче по-настоящему!..
   Но Боб уперся в края лаза, и хозяин, поскользнувшись, снова упал. Боб высунулся, зарычал ещё громче, и было в его позе столько отчаянной решимости постоять за себя, что хозяин попятился.
   - Ладно, - он стал выводить мотоцикл, - тебе повезло, Бобик, что дома нет ни одного патрона, но я перезайму, ты не скучай, я быстро обернусь...- Уронил мотоцикл, и упал через него. - Но-но! не балуй, “явушка”...- Он был очень пьян в этот вечер, да еще земля после ливня, как намыленная. Мотоцикл взревел, и звук затих в отдалении.
  
   Боб снова забился в нору. На этот раз головой наружу. Поскуливая, лизал изуродованную лапу, место, где был коготь. Гроза напоминала о себе лишь дальними беззвучными сполохами. Как-то враз, резко похолодало. Боб устал, промок, ослаб от голода, но помалу угрелся и стал подрёмывать, изредка сторожко поводя ушами на посторонние звуки. Но они, в основном, привычные: прошуршала по своей тропе к помойке крыса, громыхал дальний поезд, тукали о жесть редкие капельки, прочавкали чьи-то подошвы, взбрехнула Мотря...
   Ни с того ни с чего в полусне Боб тихонько завыл.
   - Чего вещуешь-то, черный?- бросила через забор кусок хлеба хозяйка Мотри, пробор-мотала еле слышно: - На себя, на себя кличешь...
  
   Хозяин явился глубокой ночью. Без мотоцикла. Боб слышал, как он шёл по улице, долго шёл, медленно, опирался на поскрипывающие заборы, стонал, ругался вполголоса. Грязный, окровавленный, в руках расколотый шлем, в слабом свете дальнего фонаря, что освещал его до пояса, смотрелся он жутковато. Закрыл ворота и упал, сильно ударясь головой о крыльцо. Взял гвоздодер в сарае и потянул за цепь.
   - Ты д-думаешь, я из обещалкиных?.. д-да я тебя и вручную...
   Боб стал задыхаться и резко подался вперед. Хозяин упал, но цепи не отпустил, не вставая, подтянул его ближе и ударил. Бобу стало понятно, что все удары до этого наносились больше для устрашения и были щадящими. Этот же удар, сделанный пьяным, даже вскользь, из неудобного положения, мог стать смертельным - раздробить череп или даже переломить хребет. Боб всё-таки вырвался и забился в сарайчик. Но цепь снова натянулась, цепь властно влекла его к завершающему удару, и тогда он снова зарычал, глухо, яростно и безысходно. Перед ним снова стоял враг, на этот раз в человечьем облике.
   Боб ещё раз резко подался вперёд, вновь приём прошел, хозяин упал и выпустил цепь. Но Боб не убежал, остался на месте, чуть припав на полусогнутые лапы и оскалясь, продолжал вести на одной, невысокой пока, ноте рычание.
  - Вот как даже, - озадаченно сказал хозяин и стал подступать совсем мелкими шажками. Боб был почти неразличим, в его союзниках были чёрная шерсть и темнота, фонарный свет в глаза противнику и его опьянение, хозяин же против белой стены смотрелся четко.
   - Н-на!..- хакнул он, и железо, овеяв ухо, глухо тюкнуло в землю. И тогда Боб скакнул и цапнул его за ногу. Хозяин шарахнулся назад, сухо треснула штанина, и снова упал. Нападение его почему-то развеселило.
   - Хо-хо! бунт на корабле...- Поудобнее вложил в ладонь гвоздодёр, замахнулся и начал подступать совсем осторожно, как по льду, глаза заблистали азартно. Бормоча разную несуразицу, поглощенный подготовкой удара, он не слышал того, что слышал Боб. У ворот остановились двое мужчин, переговаривались тихо.
   - Не уймется, с собакой воюет... и не заметил даже, подлюка, как человека сбил, со столбушком небось попутал...
   - Сам ведь кувыркался-то как... живу-учий...
   - Сейчас проверим... не живучее Сереги...
   Ворота скрипнули, на лице хозяина остановился луч фонарика.
   - Ну чего еще?! Какого...- он закрылся ладонью. Сбоку возник мужчина, вырвал гвоздодёр и сильно ударил им по голове. Хозяин охнул, замычал, зашатался и, зажав место удара, рухнул навзничь рядом с Бобом. Тот было попятился, но не пустила цепь, придавленная телом.
   - Дай-ка добавлю для надёжности, - сказал мужчина с фонариком.
   - Не требуется, у меня рука лёгкая, эвон как ножонками-то засучил...
   - Отходит, курва... железку-то возьми с собой на всякий пожарный.
   - Да не боись, спишут придурка, как потерпевшего аварию, вон и шлём даже раздавленный валяется. Пошли...
  
   Хозяин, вскоре, застонал, заворочался, руки зашарили по земле, пальцы нагребали в горсти щебёнку, ухватили цепь. Затих ненадолго. Потом стиснул цепь, потянул и перекатился набок. Боб заворчал и уперся. Но и другая рука ухватила цепь, тяга усилилась, и лапы заскользили по земле. Не прекращая стона, хозяин перехватился, напрягся и согнул ноги. Боба теперь отделяло от него не более метра. Под запрокинутой головой курилась парком лужица. Лицо искажено не то гримасой, не то всегдашней ухмылкой, глаза закрыты. Выпрямил и снова медленно согнул ноги, подтянул их к самому животу.
  Боб заворчал сильнее, ему не хотелось сближения с хозяином, он, наверняка, что-то задумал и сделает как никогда больно.
   Но сколько же можно?!.
   Цепь натянулась и снова повлекла, совсем укоротилась, осталось немного, ещё одно усилие, и белеющие пальцы ухватят за ошейник, за горло. Пальцы очень сильные и неумолимые. Страх и безысходность вспышкой высветили в памяти - довольная морда рыжего с зубами в его боку... Рано радовался.
   Боб зарычал совсем грозно, подрагивая напряженным телом, зарычал уже свирепо и отчаянно. Но хозяин так и не внял этому предупреждению, честному и последнему. Все также гримасничая и не открывая глаз, он тянул и тянул за цепь, прогибался и запрокидывал голову, мычал стонуще. Прямо не цепь для него была, а последняя ниточка над пропастью.
   Пальцы ухватили ошейник, шерсть, потянули к лицу...
   И тогда Боб подчинился воплю инстинкта - сомкнул зубы на горле и рванул, сомкнул - рванул и рвал до тех пор, пока не разжались пальцы.
   А они еще некоторе время чуть сжимались и разжимались, как при прощании в крохотное оконце, иллюминатор, где умещаются только ладошка да лицо, не больше.
  
   * * *
   Тишина. Спит поселок. Утих ветер, разошлись тучи, и объявились робкие звёздочки. Заспанная луна утиралась ветхими облаками. Боб долго ходил, вслушивался, принюхивался. Совсем нехорошая тишина. Залез на поленницу и завыл.
   Эх, жизнь собачья!.. То тишины от гроз ищешь, то сам её тревожишь. И чего душе надобно, чего стонет?
   Окреп, утвердился стон, понёсся над тихими улочками волнами, то стихая, то нарастая. Поздние прохожие ёжились и крестились. Ежились, скорее всего, от мерзкой погоды, что так круто сменила жару.
   Холодная ночь, совсем осенняя. Вообще-то, все нормально - конец сентября, просто осень чуток припозднилась.
  
  Про животных
  НЕ ТА МАСТЬ
  
  МИНЬКИНЫ ЗАБОТУШКИ
  
  Сколько дней впереди, столько напастей.
  Не всякий прут по заказу гнут.
  Сужено ряжено не объедешь и на кривых оглоблях.
  
  Спать больше не хотелось. В комнате хозяйничало солнышко. Минька зажмурился, и веснушки на его вздернутом носике сбились в плотную стайку. Но и веки пронзало безжалостное ко всем засоням майское утро. Промаргиваясь, он подосадовал на мать - и зачем в такую рань открывать ставни.
   В ногах заворочался Сидор. Ох, и красив был котяра! Крупный, чернущий. Короткая шерсть его не блестела, а прямо-таки потрескивала холодными искрами. Янтарные глазищи приоткрылись, воссияли благодушием и смежились. И давай намурлыкивать, и давай - аж пяткам щекотно стало.
   - Пшёл! - брыкнулся Минька. - Ишь, жеребец, развалился... мало тебя ремнем понужают с постели.
   Сидор позевнул, потянулся - вылитый верблюд - и принялся вылизывать живот. Минька изловчился и всё же спихнул его на пол. Кот недоумённо поглядел на обидчика и, оскорбленно покручивая кончиком хвоста, ушёл. Он и ходил степенно, с долей снисходительного презрения к окружающим, как и все знающие себе цену красавчики. Запрыгнул на сундук, где и продолжил вылизываться да намурлыкивать.
   Кроме сундука в единственной комнате: стол, две койки, буфет с шифоньером да кадка с фикусом, на стуле извечно неисправный телевизор.
   Хоть и мила подружка, пуховая подушка, а, по словам бабуси, стоя растут вдвое. Осенью Миньке в школу - тогда не залежишься. Присел на крылечке и повёл рассеянным взглядом - сарай, банька, обшитая толью, тёмные ворота со столбами на пасынках, скворешня на откренившейся жерди, в углу, за сеткой, попискивали цыплята, на акациях в палисаднике шумно резвились воробьи.
   Раздался призывной посвист. Минька вскочил, осмотрелся, выглянул на улицу - никого. Снова посвист... Скворец! Погрозил ему кулаком. Озорник - то петлей дверной скрипнет, то струйкой забулькает, а то и под жаворонка песню изладит. В ноги холодным носом ткнулся кудлатый толстяк Кудря. Притявкивал на неуловимую руку, что пова-лила его на спину, тормошила грудь, подёргивала за хвост и лапы, а в погоне за Минькой по двору так и вовсе залился звонким счастливым лаем.
   От Кудри отвлек красавец-шмель, от шмеля - бабочка диковенной окраски, черная, с изумрудно-зелёными и оранжевыми пятнышками. Но разве руками их поймаешь, ведь сколько раз просил батю сачок смастерить. Тут он заметил огромного чёрного жука на завалинке. Бык а не жук, еле в спичечный коробок втиснулся. Минька не без опаски подносил коробок к уху - скребся пленник с невероятной силой. Даже Сидор и Кудря боязливо пятились. Не заперев избы и ворот, помчался к другу Николке.
   Мать, отлучась с работы, чтобы позавтракать с сыном, выдать ему кое-какие задания, только и узрела вдалеке его белую головёнку. Улыбнулась удрученно, ну и пострел, кругом бы поспел, закипела работёнка.
   * * *
   Покраснело, распухло у земли солнышко, таким туда и втопилось. Настал вечер - серый мосток в ночь. Ноги у Миньки подкашивались, спотыкался на ровном месте, где уж тут до всегдашнего прискока. Зато довольнёхонек - почти весь день в лесу пробыл. Случайно за старшими ребятами увязался и, как обещал, ни разу не хныкнул. Даже, когда нечаянно запалили поляну и убегали от двух дядек, а на закорки подхватил Боц. Ох, и силушки в нём, коняга не пацан. Потом, катались на гибких березках, “парашютах”, какие плавно склоняли верхушки под тяжестью сорванцов, стреляли также из самопалов, потрошили сорочьи гнезда...
   Мамка, наверняка, припасла ему вкуснятинки. Поначалу, конечно, напустится, но так - без сердца. Он ведь ей столько интересного расскажет. Как зайца видали линялого, дятла, косулю и даже волка, хотя, может быть, и собаку - далеко ведь стоял. Об остальном, разумеется, молчок, Боц строго-настрого наказал, чтоб ни гу-гу.
   Во дворе Минька остановился. Тоскливо поджалось сердечко, из-за дверей громкий беспорядочный говор - опять батя гуляет. Загустевали сумерки. Двор глянулся чужим и неуютным. Зябко передёрнув плечиками, он шагнул на крыльцо.
   - ...Тихий-то, тихий, а скупу-уущий! - незнакомый мужчина тянул себя за волосы, видно, с досады за того, о ком говорил. - Из песка веревки вьёт, горох шилом хлебает...
   - Я до него до него давно хочу добраться, - цедил отец, - тихо ходит, густо месит... О-оо, Миха! - чтобы получше рассмотреть сына замахал рукой на густой дым. Минька не удержался от гримаски - уж очень несло кислятиной пота и перегаром. Отец смотрел-ся трезвее друга. И мрачнее. Чем больше он пил, тем больше мрачнел. Подергивал себя за тёмный ус, потряхивал шапкой волнистых волос, поводил широкими плечами - к схватке готов в любой миг.
   - Петя, я пойду, пожалуй, - привстал было мужик.
   - Сидеть! Я здесь командую парадом. Миха у меня казак привычный,- потрепал за шею царапучей ладонью. А темносиние глаза лаской не светились, мрачные, злые глаза. Злость всегда как бы усиливала левая разваленная шрамом бровь, чуть он её вверх поведёт - она враз шалашиком, и лицо перекашивается совсем злобно. Мужик протянул колбасы с хлебом, припорошенную табаком карамельку из кармана, по голове погладил. Батя покривился презрительно.
   - Давай-ка, Миха, дуй за матерью, пусть принесёт красненькую.
   - Зачем, Петя?! Да и где она её возьмет, в это-то время?
   - Спокойно, - поднял руку отец, - не встревать!
   - Так...
   - Ты... муфло, чего остришь вопрос? чтобы тебя им прикололи?- И к Миньке, глаз под шалашиком уже совершенный буравчик, - чего рот разинул, сопатый, сто раз тебе повторять?- И к собутыльнику.- Мы что, не имеем права отдохнуть? Ведь трудимся на износ, в одном дружном коллективе, семье, локоть к локтю, коленка в коленку... туша в тушу...
   - Грудь в грудь, - поддержал собеседник, - глаз в глаз...
   В темноте сенец Минька заплакал, боялся идти по темной улице - там часто теперь бегает огромная псина, спускаемая с цепи на ночь, она уже гнала его разок до ворот, распустила штанину. Нехотя зажевал колбасу, в уголки рта заворачивали солёные ручейки. Но идти было надо, разве ослушаешься пьяного отца, его он боялся ещё больше.
  
  ОТЕЦ РАЗБУЯНИЛСЯ
  Наш Касьян на что ни взглянет, всё вянет.
  Кому и чудно, а нам чадно.
  Голову сняли, ладно шапку успел вынести.
  
  - Мишутка! Сыночка...- ахнула мать и выпустила из рук тряпку.- Да где же тебя черти носили весь день?! Ох, и отлупцую я тебя когда-нибудь! Волосы подпалены, рубашку прожёг, а грязну-ущий!.. да разве напасёшься на тебя одёжки! - отёрла мокрые руки о подол и притянула к себе. - А плакал чего, не батя обидел?
   - Нет-нет!- вздрогнул Минька и умоляюще глянул снизу в раскрасневшееся от работы лицо, - не говори ему, что я плакал, он мне колбасы дал и... конфетку шоколадную.
   - Конфе-етку? ну ты наговоришь, получка нынче, загуляет...- Мать в этом магазине подрабатывала уборщицей - зарплаты швеи ну никак не хватало. - Сыночка, да ведь ты голодный наверно, как волчонок, уработался ведь за день-то. А я сгущёночки достала, а хлебушко свежий, даже ещё горячий, чайку разогреем... книжку вот тебе взяла интересную...
   Миньке стало совсем хорошо, прямо в облако какое будто погрузился, что всегда вкруг мамки. Облако тёплое, уютное, с запахом не то молока, не то хлеба, самую малость терпким потом, но вкусно, а ещё стираным бельем, утюгом, а волосы земляникой...- только она одна, его мамка, так пахнет во всём белом свете.
   - Велел, мам, красненькую принести.
   - Бегу и падаю, красненькую... итак, уже под турахом, рот нараспашку, язык на плече...
   За едой Минька рассказывал о своих похождениях. Мать непритворно ужасалась. А расхвалившись, он выложил всё, даже запретное.
   - Больше из дому ни на шаг, - заключила она, - а Саньку, Боца твоего, увижу, за уши оттягаю, да отцу всё расскажу. Это надо додуматься, мальца с собой в лес тянуть!..
   - Да никто не тянул, совсем наоборот, я сам... да мы ведь недалеко были, мам!- ошеломленно заморгал Минька, - ведь прибьют пацаны за сиксотство...
   - И правильно сделают.
   Зная, что уговаривать её пока бесполезно, Минька улёгся на сдвинутые стулья и стал листать книжку, поглядывая, как она домывает полы. Ох, и работящая у него мамка - всё бы она чего-то тёрла, мыла да стирала, минуты не усидит без дела.
   Ёж у неё в подоле, говорила бабуся, вор на ярмарке не угонится. Пупков запасных много, определял батя, этот сорвёт, другой прилаживает. А краси-ивая!.. Он в нее: и глазами серыми, и носом, и конопушинками. Добрая примета, если дочь в отца, а сын в мать, говорят, непременно быть им счастливыми... Незаметно Минька уснул.
  
   Проснулся на руках шагающей матери. Обвил покрепче тёплую шею, она чмокнула в нос и сплюнула, рассмеявшись, - сопатенький. Засмотрелся на небо, сказочные звёзд-ные россыпи. Загудел далёкий самолет, а вот и глянулся его мигающий огонек. Ринулась вниз звездочка, погасла нехотя её полоска. Вот бы к нам во двор, размечтался Минька, голимое, говорят, серебро. Денег бы им кучу дали. Купили бы они тогда велосипед, даже мопед, исправный телевизор, удочки, коньки, мамке - шубу и сервант, давни-ишняя её мечта. Кое-какие осколки он спрятал бы в укромное место, для мена, там уже есть кое-что стоящее...
   - Мам,- шепнул он, - ты стели мне уж сразу в сундуке, ладно?
   Она кивнула, снова чмокнула в нос и вздохнула.
  
   - О-оо! М-мои драгоценные явились! - отец стал подниматься с раскинутыми для объятий руками, но качнулся назад и рухнул на жалобно пискнувший стул. Мать распахнула двери и форточки, ополоснула в тазу минькины руки-ноги и соорудила в сундуке гнёздышко из тряпок и подушки.
   Красота - нынче можно спать, не раздеваясь. Сундук большой, здесь ещё Минька может вытягиваться в полный рост. Бывает, отец схватывается с кем-нибудь из неуступчивых друзей - стены тогда ходуном ходят, стулья крошатся, и листья с фикуса опадают, а тут ничего, тут, как в танке, - сроду не подомнут.
   Минька поёрзал, устраиваясь поудобнее. Свинец усталости из ног разлился по всему телу, вступил в голову, и окружающее стало потряхиваться в такт сердцу. Красота - звуки тихие, глуховатые, свет не мешает, теплынь, мягко. Можно бы и сразу уснуть, но Минька пересилил себя и припал глазом к щели - за мать побаивался, как бы отец снова не разбуянился. Он такой, завестись, это ему раз плюнуть. Мать наводила порядок. Отец с отвращением всматривался в стакан, крепко стиснутый в ладони, поскрипывал зубами. Друг спал, схоронясь за батарею пивных бутылок. Выпив, батя нахмурился и, вдруг, грохнул кулаком в стол.
   - Любка! Когда на столе варево будет?!
   - Тише ты! - зашипела мать. - Ребёнка разбудишь.
   - Чем быстрее, тем для тебя лучше! - Сотрясение от кулака снова толкнулось в стенки сундука. Собутыльник очумело повел глазами.
   - Нельзя так, Петя, дети же кругом...
   - Не встревать! могу мослануть!
   Мужик покивал и засобирался, многословно благодаря за гостеприимство.
   - Спасибо кувшину - он развел кручину, - процедил отец, - ты... ты такой редкий гость, а ведь мимо часто ходишь...
   - Хожу, хожу...
   - Так вот, в следующий раз будешь проходить, то...- отец поднял руку, не давая хода новому потоку благодарностей, - то проходи, проходи...
   Прихватив недопитую бутылку со стопкой, вышел провожать его во двор.
  
   - Где тут мой мышонок серенький? - заглянула мать и чмокнула в щёчку. - Сейчас, сей-час все баиньки улягемся, вот только посуду ополосну да пол подотру - свежо-оо спать будет, хорошо. Папка у нас нынче, вроде, смирный.
   - Сплюнь, - посоветовал Минька. Он стал таращиться на спиральку лампочки, инте-ресно, посмотришь пристально, а потом никак не отморгаешься, пока сама не растает. Сон взял свое. Замелькали бессвязные сцены видений.
   ... Вот он летит с березы - сорвался, проносятся у лица ветки, попустело нутро, замерзла от ужаса кожа, и пропал голос. Напрягся в ожидании удара. Но что это?! Вертикаль падения угибается, все также, с нарастающей скоростью его понесло над землей, он перестал кувыркаться, даже приноровился ногами отталкиваться - вроде как побежал огромными скачками, а руками только и успевал отталкивать встречные березы. А пустота ужаса из нутра не ушла - горизонтальное падение да и только. Сопутствующие падению страшливое ликование, восторг, прущий в горло, а краешком сознания, с подмесом толики разочарования - сплю ведь, сплю!
   ... А вот он на закорках Боца влетает в хозяйственный магазин, и пошла потеха - да-вай скакать по прилавкам, топтать кастрюли и тарелки. А продавец верхом на огромном Сидоре следом, печатками мыла швыряется. Вот одна летит в голову, Минька еле уворачивается и начинает падать с Боца, дергается что было сил, пытаясь сохранить равновесие, и просыпается. Но громыханье посуды не стихло. Буянил отец - опрокинул стол и теперь пинал всё подряд.
   - Супишки она на маргарине сварила, сука... сама ты его жри! - он подступал к матери. Та спиной у печи с притиснутыми к груди руками, округлившиеся глаза искрятся слезами.
   - Ма-аамка!- стремительной пружинкой скакнул Минька к ней на руки. Но отец уже успел ударить. - Не надо, папочка!- припал щекой к её холодному бледному лицу, ощутил теплый ручеёк из разбитых губ. - Ну папочка, ну ми-ленький! не на-аадо!
   - Мя-ааса она сыскать не могла кусочек! у-уу, курва!..- Мать снова ойкнула, дёрнувшись.
   - Ну папочка! не на-адо!..
  
   Вновь покачивается бездна неба с искрящейся галькой звезд. Зловещая и холодная бездна. Минька ёжится, напрягается, унимая дрожь. Мать кутает его в полы кофты, поглаживает спину, но и сама не справляется с ознобными волнами, то и дело вздыхает трясуче. Свежи ещё ночи в мае.
  
  У БАБУСИ
   Хорошо вширь да высью, а ну-ка рылом в землю.
  Где чается радостно, там встретится горестно.
  Придёт счастье, и с печи сгонит.
  
   -...Ах, он поганец, опять руки протягивает! нет бы ноги!- ругалась бабуся. - И кто бы ему испёк пирог во весь бок, перевалил с полена на оглоблю. Не сюда тебе, Люба, идти нужно, а прямиком в милицию. Гони ты его в шею, пока не поздно. Не уродина собой - сосватают ещё...
   - И что за характер, тобой хоть полы мой, не-ет, не в меня ты, доченька, я бы сама давно уже этому дураку виски прополола. И-ишь, руками он привык рассуждать. Отсохли бы по корень такие рассуждалки, дал бы бог такой благости... Прости меня, господи, за просьбу неурочную, - пробормотала она вполголоса, крестясь и мельком взглядывая на образа в углу, где Никола-чудотворец со всегдашней готовностью уже благославлял воздетым трехперстием любую из её просьб.
   Кроме иконы в тесной комнатёнке полукомод, стол с койкой да большая русская печь, где сегодня бабусе и спать.
   - Ведь вы ребёнка кончаете, доченька, зазря что ли этот раз у него весь живот сыпью обметало, из-за нервов ведь. Пей молочко, золотце, пей, да медка побольше черпай, сухарик вот этот и погрызи, он зубикам твоим полезный, его мышка точила... За-ради чего живешь, доченька? А ну опять бы не достучалась, я ведь глухая уже, опять чужих людей булгачить. Почти десять лет живёте и всё голь перекатная... Тебе ведь в кошель окромя зуботычин и складывать нечего. У него не в горсти с карманом дырка, а в глотке, такую дырку не заштопаешь. Гони ты его, не мытарься!..
   Минька согрелся, успокоился и увалился на бабусину перину, накрылся с головкой - красота! Сюда батя даже носа не кажет, бабуся - гражданка боевая, так может кочергой понужнуть.
   И что за характер у бати такой дурной? Вон у Боца батя пожарным инспектором работает, в военном ходит, тоже пьёт, да ещё как, под рученьки, бывает, из машины выводят, а семья у него превыше всего, дом - полная чаша. И всегда он с улыбочкойй, с шуточкой - мировой дядька. Вот бы так перелицевать и батю, пусть пил бы сколько влезет, только не буянил. Минька наладился было дремать, как внимание привлекло то, что голоса стали потаёнными. Сделал отдушину, прислушался.
   -...Ты не отмахивайся, не отмахивайся, не мечи в окошко чего немножко. В вино её подольёшь и поднесёшь за ужином. Вот посмотришь - тише воды, ниже травы станет.
   - Да-а, с такой жизнью любой чепухе не хочешь, а поверишь.
   - Чепухе-е... тридцать лет, а ума всё нет. Люди на своих рёбрах всё это испробовали. Много, доченька, разных возможностей есть помочь нескладной семье. Взять вот кошку, ведь каждому двору - своя масть. У нас испокон века только трёхшерстки велись и никакие другие. Сидорка ваш чёрный не ко двору масть, сменить бы надо, зачем судьбу искушать.
   - Ну вот, сыскали крайнего, - рассмеялась мать.
   - Закатилась пустосмешка, с тобой натощак ввек не сговоришься, нет бы старых людей слушать, да на ус мотать, глядишь, ночлегу на стороне не искала бы...
   - Ты бабаньке-то не перечь, мамка, - высунулся Минька. - Вон как губа треснула, ладно не зубы. Мне ещё расти да расти, пока заступаться начну, также подвешивать...
   Мать рассмеялась пуще прежнего и бросилась тискать и чмокать его куда ни попадя.
   - Чадонюшка ты мой ненаглядный, защитничек родненький!- Минька тоже смеялся, но больше от щекотки. И еще немного удивлялся, ну и фокусница - хохочет, а глаза пла-чут. Тоскливые совсем глаза, печальные.
  
  ОЗАРЕНИЕ МИНЬКИ
  
  Счастливому и промеж пальцев вязнет.
  Желанный кус да не мимо уст.
  На ком скрутится, на том и смелется.
  
  Минька сидел в сарае и занимался своим любимым делом - перебирал содержимое потайного ящичка. Рядом посапывал дремлющий Кудря. Чего только не было в этом ящичке: и куски цветного плекса, и внутренности ходиков с кукушкой, и обломок финки с красивой наборной ручкой, и пистолетные гильзы, и пули, и подшипнички. Имелась также баночка с мягким серебристым металлом - натрием, залитым керосином, натрий мялся пластилином, но быстро нагревался на воздухе. Баночку эту красивую, темнокрасного стекла спёрли из школы мальчишки. Выскочили на перемене и торопливо сунули в кусты, а рядом случился незамеченный Минька. Что делать с находкой, пока не знал.
   Основным же сокровищем ящика считался обрезок ствола малокалиберки, примерно на треть основной длины. Его выронил один из друзей отца, когда вздремнул в их дворе под воротами. За ствол Боц предлагал дамский велосипед без переднего колеса и руля или два тома французских сказок, складень о семи лезвиях и бить морду любому из обидчиков в течении месяца. Минька не спешил, ствол мог пригодиться и ему самому. Того же батю нужно ведь как-то перевоспитывать. Через годок-другой Минька сделает пистолет и хорошенько его припугнёт, даже подранит, когда тот разбуянится. Пистолет, наверняка, его образумит, охотка “рассуждать” кулаками враз пропадет.
   А ствол - силища! Этот раз Николка достал патрончик, и они стрельнули, разбив капсюль отверткой. Толстую дверь сарая прошило, как промокашку, на выходе из неё пуля выломила целое бревно и улетела куда-то в сторону площади. Николка за ствол предлагал настольную игру “хоккей”, двухпудовую гирю и приклад от винтовки. Нет уж, дудки, пусть полежит до поры, до времени. Он решил даже прятать его пока отдельно.
   Вспомнив про Николку, он помрачнел. С полчаса наза они с ним цапнулись не на шутку. Минька потрогал царапину на щеке, и что за бабские приемы, ногти в ход пускать. Зато он ему нос расквасил. Заспорили, чей батя мастеровитее. Тут шоферишке до столяра-краснодеревщика вовек не дотянуться. Батя комод запросто делает с разными резными финтюклюшками - мастер. Золотые руки, гордо говорит мать. Ма-астер, кривится бабуся, тропку топтать в кабак. Тут, действительно, перевес у Николкиного бати, этот не пьет уже года три, с поры, как вырезали полжелудка. А то, что прёт домой всё, что плохо лежит, на машине, против отцовских разгулов - совершенное достоинство.
   Минька стал любовно отирать ладошкой и без того блестевший ствол, вздохнул, и непроизвольно вскипели слёзы, вспомнил, как недавно отец нашел у матери припря-танные, скопленные на велосипед деньги. Отобрал, пропил, да еще поддал за утайку. А ведь трезвый, он не такой уж и плохой человек. Минька вспомнил, как однажды отец смастерил удочки, и они пошли рыбачить. На диво окружающим, а самому себе ещё больше, он выдернул огромного окуня, как он приблудился в обмелевшую загаженную речонку, все только удивлялись.
   В другой раз отец смастерил из стальной дуги конных грабель красавец-арбалет, что пускал стрелы в невиданную даль. Пацаны онемели от зависти. Но красавца вскоре пришлось уничтожить, после того, как пришел взволнованный сосед, принёс стрелу и объяснил, что из-под небес она вернулась прямиком к нему в уборную, пробив толевую крышу и, наверняка, пробила бы голову, отнеси её ветерок на десяток сантиметров южнее.
   Вспомнилось и то, как отец купил коробку конфет, она и поныне стоит в буфете за посудой. А в другой раз принес диковенные коньки, с зубцами на носах - фигурные, размеров на пять больше... Припомнить ещё что-нибудь хорошее не удавалось, Минька который раз вздохнул - совершенно нет покоя от бати через его пьянку, помог бы кто поскорее пистолет смастырить.
   В проёме двери возник Сидор. Зашел и против чёрных стен как растаял, одни глази-щи видны жутковатыми светляками. Подошёл ближе, уставился, чем это, мол, ты, такой-сякой, запретным занимаешься? Миньке стало не по себе - ходит привидением, таращится своими сатанинскими гляделками. Кудря и тот даже заерзал как-то заиски-вающе.
   - А ну-ка, пшёл отсюда! - прикрикнул Минька и замахнулся. - Брысь! тебе говорят!..- Кот медленно сморгнул, но с места не стронулся. Пришлось бросить щепкой. - Бах! - сказал Минька, наблюдая в дырку ствола уходящего Сидора.
   Именно в эту секунду и обдало его сквознячком жутковатой идеи. Вспомнилось бабусино - “не та масть”. Точно-точно, стал припоминать он, ведь всё доброе происходило, когда в их доме ещё не было Сидора. И вообще, ведь не зря, наверно, люди так боят-ся черных котов, плюются через плечо трижды, если дорогу перебегает чёрная кошка, а тут под одной крышей, каждодневно под ногами путается.
   Минька живо представил, как Сидор исчезает, и жизнь ихнего семейства в корне меняется. Они ходят в кино, ездят за ягодами и грибами, рыбачат, а с получки отца ходят по магазинам за обновками и игрушками. Мамка будет только гадать, с чего бы это всё свершилось? и радоваться. А он, знай себе помалкивает да посмеивается над нею, недотепой.
   Он проследил, куда отправился кот. Как всегда увалился скотина на травку, в тень, и с ходу задремал. Минька немного подумал и вынес из дому смоченный в супе кусочек хлеба. Кот без особого восторга съел предложенное, для чего пришлось одолеть метра два по направлению к бане. Рядом пританцовывал Кудря, умильно склонив набок мордочку, быстро покручивая хвостиком. Пришлось выделить кусочек и ему. На второй раз Сидору был предложен кусочек мяса, но шагать за ним пришлось аж в баню. Минька с торжеством захлопнул за ним дверь.
  
  НАЧАЛО БОРЬБЫ. ВЗРЫВ. ОТРАВЛЕНИЕ
  
   Надеючись и кобыла в дровни лягает.
  Час придёт и пору приведёт.
  Счастье мать, счастье мачеха, счастье бешеный кобель.
  
  В баньку они не ходят уже давно - прохудился бак. Через несколько дней обжора Сидор протянет ноги от голода. Минька даже поёжился от ворохнувшейся было предательской жалости, представив, как всё-таки нелегко придётся коту. Через оконце было видно - Сидор развалился на полу и уже смежил глазищи. Прохлада его устраивала.
   Остаток дня Минька провёл как на иголках, Рано утром примчался от бабуси на про-верку. Кот - само недоумение - сидел у оконца, а при виде Миньки требовательно мяукнул и направился к двери, полагая, что недоразумению пришёл конец. Но дверь не открылась. Лишь спустя три дня Сидора случайно выпустил отец, который проводил энергичные поиски припрятанных по пьянке денег.
   Тогда и наткнулся на потайной ящичек. Привлекла баночка. Отвинтил пробку, понюхал, слил керосин.
   - Натрий металлический, - прочел он на бумажке, - вот шкет и где только находит...
   От донышка ни в какую не отклеивался серебристый мягкий комочек, тот самый натрий, и он решил размочить его водой. В баньке, примерившись, направил воду из ковша в узкую горловинку. Произошло же совсем необъяснимое явление - в баночке что-то фыркнуло, зашипело, и ахнул мощный взрыв, слепящий и оглушающий. Отец попятился и, сшибая тазы-вёдра, упал и во двор выбрался уже на четвереньках. Из дверей валил густой белый дым. Выскочила мать, через забор тянула шею вездесущая соседка Колобынчиха.
   - Где Мишка?- прохрипел батя, танцующие пальцы никак не могли взять папиросу из пачки, ломали одну за другой спички. Мать пришлёпнула на его рубашке несколько тлеющих дырочек, пожала плечами, играет, мол, где-то, где же ему ещё быть, улыбалась потаённо - смотрелся её Петя совершеннейшим дурачком.
   - Башку отверну гаденышу, - он осторожно потрогал многочисленные волдыри на горле и подбородке, - чуть поднял бы выше баночку, шары точно выхлестнуло...
   За Миньку мать не тревожилась, ребёнка он не трогал - рука очень тяжёлая, зашибить опасался. Дым развеялся, и он с опаской вошёл в баньку. Осколки от баночки торчали даже в потолке.
   Жаба под полом, после некоторых сомнений, всё же решила покинуть обжитое место в столь желанных для неё влажности да прохладе - то кот в надрыв орёт, то взрывы какие-то, беспокойное, словом, место. С тем и удалилась через водосточную трубу под сипловатый матерок отца, осмысливающего явление.
  
   Сидор обновлённым, изумлённым взглядом подолгу задерживался на мальчишке, столь мрачно с ним пошутившим. Минька поёживался, избегал кота, его дьявольских глазищ. Мысленно проклинал отца, и чего суётся, куда не просят, отдаляет от себя же распрекрасную житуху. Прошла неделя выжидания, а там снизошло и новое озарение.
  
   Он припомнил, что мать уже несколько раз строго-настрого предупреждала его не прикасаться к литровой бутыли с кислотой, к разложенному по углам отравленному корму. Действие этого яда он разок видел. Как-то вечером на середину комнаты вышла вялая мышь, заставив вспорхнуть заверещавшую мамку на стул. Оказывается, пришелицу мучала предсмертная жажда, настолько непереносимая, что такие пустяки как люди и кошки ею уже всерьез не воспринимались.
   Крупу из кулёчка Минька перемесил с фаршем и предложил Сидору. После некоторых сомнений котлетка была съедена. С обмирающим сердечком Минька стал следить в окно за дремлющим котом. Прошло пять минут. Десять. Безмятежная поза не подтверждала близость кончины. Миньку покинуло волнение, он уже со злостью смотрел на неуязвимого обжору.
   Но вдруг Сидор насторожился. Встал, затравленно озираясь, коротко мяукнул. Раз, другой. Пошёл к дому - раздумал, к огороду - раздумал, в палисаднике его вырвало. Неторопливо прошел в огород и пропал в зарослях конопли. С этой минуты Минька уже по-настоящему возненавидел кота, так цепко держащегося за жизнь, за их семью. Сомнений больше не было - Сидора питают беды и горести, что переносят они с мамкой. Чем их больше, тем краше ему жизнь.
   А в палисаднике, при дележке вкуснятины, что исторг желудок кота, повздорили соседские куры. До того оно им понравилось, что старательно взрыхлили участок, где лежало лакомство. А еще минут двадцать спустя все четыре с затухающей энергией елозили под акациями, доотказа разевая клювы в немом проклятии тому, кто властной и неумолимой рукой вынимал их души из только что безотказных и радостных здо-ровьем тел.
   Владелица птицы, Колобынчиха, скандал закатила знатный. Мать ничего не понимала, но, на всякий случай, извинялась.
   - Объели вас мои курята?! - колыхала необъятным животом и грудями соседка. - Так заделывайте прорехи в изгороди! Штакетин не на что взять?! Так водку поменьше жрать надо! Листики опавшие у них хохлатки мои поклевали, стручков-червячков, так за это спасибо говорят! - Левой рукой Колобынчиха подбоченилась, правой - дирижировала, помогала убийственности слов.
   Минька прижался к материнской ноге, смотрел исподлобья.
   - Нашли над кем измываться, над старушонкой вдовствующей...
   Она бы много чего ещё сказала на потеху зрителям, да из-за угла вывернул отец. Шел он, сосредоточенно глядя под ноги, осмотрел собрание, и отвлеченность сразу дала себя знать - его резко качнуло в сторону. Для верности сел на лавочку и осведомился насчет причины сборища. Язык его слушался, как и ноги, только при очень тщательном проговоре каждого из слов. Колобынчиха пылко объяснила ситуацию. Покуривая, он рассеянно слушал, но суть уразумел и разулыбался.
   - Такое только Миха мой может, - сказал он гордо,- дотошный растет, прямо Менделеев, - доверительно тронул руку соседки, сронив на её кофту пепел. - Этот раз меня за малым едва на куски не разнесло, чуть бы дозу крупнее и нынче, как раз бы девять дён праздновали, кисель хлебали и вспоминали, какой я распрекрасный был человечек... Через месяц, теть Нюсь, он весь квартал сожгёт, поверьте, за ним не заржавеет. Ох, и башка, и в кого?.. родня - пенек на пеньке... а курей травить, ему раз плюнуть, ладно ещё не нас с вами, царствие вам всем небесное...
   - Я тебе дам царствие, залил шары-то бесстыжие и несёшь околесицу! - зло сплюнула Колобынчиха. - Ты мне давай за курей плати, алкоголик, или таких же несушек возвертай. Сейчас к участковому пойду, пусть через закон взыскивает!
   - Цыц! ты, клушка!.. пшла! - отец досадливо отмахнулся. - Разговори-илась... Скопро... Ском-про-ментировать меня хочешь для ментовки? Подохли с голоду, так подкинула дурачкам, чтоб себе без убытку... Я сам пойду в милицию заявлять, поняла?! Ты видала, как я их травил-давил?! - он встал и шагнул к ней, бровь угрожающим шалашиком. - Чем они отравлены, что показала экспертиза? Сколько им лет? Клички? Адреса?..
   - Чокнутый! - попятилась Колобынчиха.
   - А если это тепловой удар? Групповое самоубийство? Старость, чума, триппер?! - он уже крупно шагал за отступающей соседкой. - А-аа, так зачем тогда, ты, своим тараканьим черепом развиваешь здесь убогие версии, клевещешь, отравляешь самочувствие окружающим гражданам?!. Миха!..- обернулся он и шагнул в сторону для равновесия. Прицелился пальцем в Колобынчиху, затем в её дом. - Завтра взорвать... сравнять с землей!..
   - Чокнутый! - соседка протиснулась в собственный двор, торопливо заперла ворота и только тогда перевела дух.
  
  СДЕЛКА. НАЙМ БОЦА.
  
  Либо в стремя ногой, либо в пень головой.
  Кто мудрён, у того карман ядрён.
  Захочешь добра, посей серебра.
  
  - Да смелее вы там, не закрыто ведь...
   - Ага, а собака?
   - Ой, что там за писк, никак Мишка? Заходи, Ширмач не кусается, он давит... да шучу, не убегай, он же на цепи...
   Минька с завистью оглядел двор - штанга, турник, гири, мячи, спортивный велосипед... Боц не по годам крупен и силён. С ним, третьеклассником, бороться на равных могут лишь кое-кто из пацанов года на три-четыре постарше.
   - Чего хотел, Михаил?.. Почитать никак чего-нибудь спросить?.. Слышал-слышал, только отщёлкиваешь книжки-то... Минька потупился смущенно, буквы он знал, но слов складывал совсем мало, штук пять от силы.
   - Есть у меня одна книженция запретная, “куль на рею” называется, это у банды пароль такой был, ещё у них мода была убитых на части разрезать и съедать, там даже картинок цветных, кровавых много, в обморок-то не грохнешься? Только смотри, никому... чтоб могила, только на вечер даю...
   Вынес из дому и, воровато косясь на окно, перегрузил в Минькину пазуху огромную книгу. Минька аж охнул от тяжести, но как можно непринуждённее выпрямился и тоже скрытно посмотрел на окно. Сквозь стекла смеялась мать Боца, что-то говорила и грозила сыну пальцем.
   - Посиди пока на лавочке, Михаил, я переклюну быстренько...
   Книжка Миньку разочаровала. Там рассказывалось и показывалось, как нужно готовить разную вкуснятину. Его зазвали в дом. Пригласили к столу, но он отказался. Мать Боца учительница, а поэтому интересовалась, что может уже Минька делать перед первым классом, каковы условия для занятий дома, если отец пьяный.
   Он сказал, что можно у бабуси, но ещё лучше в его просторном сундуке, куда только не помешало бы лампочку протянуть или фонарик хороший достать. В сундуке-ее?!. глупо захлопала она ресницами и сразу ушла в другую комнату, откуда подрагивающим голосом разворчалась на неиссякаемое племя “тварей забулдыжных”, на что отец Боца озадаченно царапал затылок и подмигивал Миньке с сыном, и чего, мол, с баб возьмешь.
   - Слушаю вас, молодой чемодан, - уселся на лавочке Боц.
   - Знаешь, Сань...- Минькины зубы часто зацокали на откусываемых заусеницах.
   - Ближе к делу.
   - Знаешь... Помнишь, ты просил ствол... махнуться хотел?
   - Короче!
   - Я согласен с тобой на мах, только ещё одно дело надо бы...- зубы вновь зацокали на заусеницах и ногтях.
   - Да хорош тебе, - отвел Боц его руку ото рта, - давай чего-нибудь одно, или трепыхай языком, или ступай домой и грызи там свои ногти сколько тебе влезет.
   - Кота надо угрохать, блудит шибко, - выпалил Минька и густо до корней волос покрас-нел.
   - Много хочешь, Михаил, за однй железку, давай что-нибудь одно.
   - Да ты что, Сань... мне Николка знаешь чего предлагал...
   - Вот к нему и иди, - позевнул Боц, - так тебе просто, думаешь, животное убить насмерть... да я от переживаний потом могу одних зачахнуть, - он откинулся на забор и стал внимательно следить за полётом голубиной стаи, так смешинок в его глазах было совсем незаметно.
   - Ладно, одного кота, - махнул рукой Минька и отвернулся проморгать подплывшие глаза. - Завтра утром, Сань, ладно?
   - Лады, давай пять.
   Минька тонко вскрикнул и присел, не удержав брызнувших слёз от стального пожатия. Бережно растирал уложенную на колене ладошку, другой, здоровой.
   - Аж посинели, - сказал восхищенно Минька, разглядывая пальцы, отказавшие на некоторое время.
   - Кашу гречневую с воробьиным пометом и кирпичем тертым трескай, - посоветовал Боц, - ещё сильнее меня станешь.
   - Да ну-уу?..
   - Я тебе говорю, только кирпич красный, не белый, смотри не попутай...
  
   На следующий день желанное мероприятие прошло за считанные минуты. Во двор стремительно ворвался Боц. В руках старый и грязный мешок. С ходу засунул туда кота, крепко затянул горловину и с силой ударил в стену дома, ворота, дважды высоко подкинул и не поймал. Сидор не то застонал, не то завыл тоскливо, так тоскливо, что Минька примял ладошкой стайки мурашек на руках и темени.
   На окраине поселка, у железнодорожного полотна они остановились. Мимо, громыхая на стыках, набирал скорость порожний товарняк.
   - На вагон? или под?..- не дожидаясь ответа, Боц уже ловчился уложить мешок на рельс. Тревожно агукнул локомотив. Минька струхнул, живо представив кровавое зрелище.
   - На вагон...- промямлил он еле слышно,
  - на вагон, Саша...
   - Заказ понял, - сказал с долей разочарования Боц, отошёл от полотна и, крякнув от потуги, зашвырнул мешок через борт вагона. - Попрощайся с дяденькой, неуч!..
   - До свидания, - пролепетал Минька. Боц едва не лёг от смеха, на него глядя, - глаза всклень, не проморгаться, улыбка жалкая, съёженный, как старичишка, право же, в этой сценке Минька смотрелся прекомично.
  
  ЖЕЛАННАЯ ЖИТУХА
  
   В плечах не харчист, да мешками плечист.
  Хлеб на стол, так и стол престол.
  Скотины - таракан да жуколица, посуды - крест да пуговица,
  одёжи - мешок да рядно.
  
   Всё получилось, как и предсказывала бабуся, да и предполагал сам Минька - батя с исчезновением кота стал неузнаваем. В этот день они отправились по магазинам - по-лучка, мать же за время их похода грозилась испечь какой-то диковинный пирог.
   Красивый, сильный у меня батя, мыслил Минька, украдкой посматривая на него снизу. Своей ладошки из его ладонищи не убирал, хоть и упрела преизрядно. Отец благодушно покуривал, шагал неторопко, по сторонам рассеянно поглядывал. Денёк солнечный, зелено. Сын то приотставал, то забегал на полшажка вперёд, вертел головой горделиво. Вот только почему-то мало кто выражал изумление на происходящее, хоть и сияющая его мордашка приглашала каждого встречного разделить его нынешнюю радость.
   Зашли за вермишелью и сахаром, взяли и конфет. В столовой батя пропустил кружку пива и разворчался, плевался, пожалился знакомому, что дерьмо, мол, моча кошачья, только и поить таких дураков как они вёдрами да крестить поленом, чтобы голову хоть чуток кругами повело. Зашли в универмаг. Отец поправил воротник вольно распахнутой рубашки, пригладил волосы и слегка облокотился на прилавок.
   - Красавица, - обратился он к хорошенькой продавщице, скучающей у окна, - организуйте нам, пожалуйста, сотню тетрадок в кружочек, пузырька два чернил для второго класса и глобус Казахстана...
   - И все?- лениво повела та взглядом в сторону покупателей.
   - Можно бы ваш бюст, но расхватали, поди?
   - Возьмите пачек сто пластилина, вылепите сами в свободное от болтовни время.
   - Пожалуй, вас лучше высечь...- отец запустил ладонь под рубашку, похлопал по груди, дожидаясь искорки любопытства в ленивых глазах, - и я это с удовольствием сделаю...
   - Вот как даже.
   - Да-да, из кизяка или перегноя, с размерами вот только нужно согласовать да и одеждой, ведь скульптура-то того... по моим намёткам будет называться, “В предбаннике”... Когда начинаете позировать?
   - Так ведь с кизяком напряженка...
   Минька переводил взгляд с отца на продавщицу, и чего он тянет, ведь всё присмотрено заранее. Но отец продолжал плести какие-то малопонятные словесные кружева, продавщица уже совсем доброжелательно посмеивалась, и Минька решил напомнить о своем существовании.
   - А-аа, сей момент, Миха. Расстарайтесь нам, Ириночка, сумочку вон ту заплечную выдать, а туда загрузите краски, карандашики, альбом...
   - Тетрадок и ручку...
   - Ага...
   - И револьвер, - осмелел совсем Минька.
   - Н-да, и оружие, вон то, с кобурой, системы наган, патронов много не сыпьте, десятка два... у Михи лицензия на отстрел всего лишь трех тёщ да воробья с комаром... Давай, Миха, еще вон тот фонарик возьмём, ведь цены ему нет, без батареек, воткнул в розетку на ночь и готово, неделю может пахать без передышки?
   - Давай, - поддержал севшим голоском Минька.
   - А еще вон ту дудку, матери, плясать под неё будем... Ну вот и всё, вроде бы, рюкзак полон, ничего не забыли, а, Миха?
   - Ничего, пап... даже наоборот...
   - Вот и превосходно. Сколько с нас?.. Платить в кассу или вам лично, в ваши расто-ропные и умелые руки, о маяк кооперативной торговли?.. Ты иди, Миха, потихоньку, я догоню, вот только благодарность черкну в жалостную книжечку...
   Минька пошёл, едва удерживаясь от перехода на любимую рысь с прискоком. В широкое окно универмага было видно, как на прилавок склонились отец и продавщица. Он что-то говорил невозмутимо, она, прихлопывая рот ладошкой, заразительно смеялась.
  
   * * *
   Двенадцать дней и ночей продолжалась тихая богатая радостями жизнь в семье Миньки. Отец творил чудеса: поправил заборы и ворота, залатал крышу, вечерами поливал грядки, выложил дорожки из плитняка, дважды ходил с сыном на рыбалку. Через получку твердо решили обзаводиться велосипедом. Красота!..
   Но тут объявился Сидор. Тощий, со сваляной блеклой шерстью, в репьях и комочках присохшей грязи, он лишь весьма отдаленно напоминал былого красавца. Мать с причитаниями отмыла его в тазу со стиральным порошком и теперь только успевала пополнять плошку, то супом, то сметаной, то колбасой и рыбой.
   Отец резонно замечал, а не жирновато ли потчевать кота тем, чем и сами-то не каждый день балуются. Мать раздраженно отмахивалась. Вообще-то, Минька примечал, что она, вроде бы, совсем беспричинно и часто стала покрикивать на отца. Тот лишь вяло огрызался и уходил во двор или на лавочку.
   С возвращением кота накал перепалок стал нарастать. Чаще прочих мать повторяла при наскоках определения: “кобелина”, “потаскун” и почему-то “сластёна”. После очередного наскока матери Минька не выдержал и уко-рил ее:
   - Все тебе чего-то, мамочка, не по нраву... он уж и велик согласный взять, не пьёт, а ты всё придираешься...
   - Несмышленыш ты мой вихрастенький, - крепко прижимала его голову мать, щекотно целовала за ухо и в темечко, - золотаночка ненаглядная...- На затылок Миньки упала тёплая капля. Ну вот, опять мокрое дело.
   - Ну ладно тебе, - хмурился он, - рёва какая, вот посмотришь, он ещё лучше станет, вот только...- вовремя прикусил язык и глянул настороженно. - Мам, ты стели мне в сундуке снова, ладно? я там спать буду для тренировки... в моряки думаю идти, вдруг, на подлодку определят...
   Минька хитрил, прослышал недавно, что самый мстительный зверь - кошка, запросто спящего человека удушить может. В сидоровских глазищах, таких дьявольских и коварных, жажда мести читалась довольно легко. Это был враг, всемогущий враг, уже внушающий ему суеверный страх. Спать же в сундуке или у бабуси пришлось по старой причине - отец нешуточно запил.
  
  УНИЧТОЖЕНИЕ КОТА
   Много докуки, да нечего в руки.
  Горе горюй, а руками воюй.
  Всяк хлопочет, себе добра хочет.
  
  Отец будто наверствывал упущенное. Смертельно напиваясь, изощрялся в издевательствах над матерью, дважды хватался за нож, и только Минькины голосовые связки, грозящие оборваться от напряжения, останавливали его. А на днях он собрал ее белье и платья, измельчил топором и, облив бензином из паяльной лампы, сжёг.
   Миньку снова обдало на животе и горле густой сыпью, какая нестерпимо зуделась и расчёсывалась до крови. О, как проклинал он себя за малодушие, да пусть бы эту чёрную тварь тогда, на рельсах искромсало на мелкие кусочки, истёрло в порошок и развеяло.
   Пришлось снова идти к Боцу, ублажать ручкой финки. Подкараулив, тот уловил Сидора в петлю веревки и стал быстро кружить вокруг себя. Несколько раз сближался с воротами, и кот, нутряно мякнув, врезался в доски. Ах, как судорожно он извивался в попытке достать задними лапами удавку на горле.
   Минька в кровь кусал губы, бессмысленно топтался на одном месте, готовый или убежать, или разреветься, или припадочно расхохотаться. Когда кот перестал дергаться, а быстрота вращения стала предельной, веревка лопнула. Сидор грохнулся в стену дома так, что посыпалась побелка. И почти тут же вскочил, боднулся ещё раз в стену, развернулся, метнулся в ноги Боцу, но тот с нервическим смешком встретил его сильнейшим пинком и тогда направление скачков обезумевшего кота обратилось на Миньку.
   Закричал Минька дурно, запечатав лицо ладошками, отвернулся к забору, съёжился в комочек и кричал, кричал, пока Санька силой не отнял ладошки от мокрого лица, не похлопал-погладил успокаивающе по спине. Минька умолк, зато разрыдался неудержимо.
  - Да чтоб я больше связался с тобой, нюня!- плевался Боц. - Из-за паршивой кошки и так закатываться... да не ной ты, ради бога, припадочный...
  
   Отец же пил как никогда. Он перестал ходить на работу, прочернел, запустил бороду. Пропил полушубок, костюм, два отреза, ведро пшена для цыплят, а потом и самих цыплят. Когда мать унесла то немногое, что можно было ещё пропить, он избил её и попытался поджечь избу.
   Пора стояла сухая, и не на шутку всполошились соседи. До прибытия милиции, связав его, они изрядно натолкали ему по рёбрам. Колобынчиха вручила участковому коллективное заявление, где излагалась просьба оградить семью и общество от хулиганствующего элемента.
   * * *
   Минька решился на отчаянный шаг. К Сидору подкрасться теперь стало не так-то просто, несколько попыток Боца так пока и не увенчались успехом, он стал еще коварнее и осторожнее. Подходил только к матери, кто по-прежнему баловала его разными вкусностями.
   На этот раз мать заполнила его плошку остатками манной каши и молоком. Сидор стал лакать, прижмурившись и поводя усами. Молоко кончилось, но мать добавила ещё. Янтарные глазищи воссияли благодарностью, он перевёл дух и продолжил приятное занятие. Совсем примлел и расслабился.
   Именно в эту минуту и шагнул из-за спины матери Минька, резко шагнул и плеснул ему на морду кислотой из стакана. Концентрированной, серной, аж дымящейся на воздухе от злой едучей силы, что так долго пришлось сдерживать за стенками бутыли.
   Вскрикнул совсем не по-кошачьи Сидор, тонко и пронзительно, заметался по двору, промчался по крыше дома и рухнул в акации, снова промчался стрелой через двор и огород, откуда через сарай и баньку на улицу. Жалобное мяуканье замерло в отдалении.
   К безхозной плошке подкатился Кудря. Зашлась от трескучего хохота, балансируя на
  проводе замызганная сорока. Мать, вгорячах, отстегала сына прутком.
  - Это всё из-за него, мамочка, из-за Сидора!..- кричал он, и его колотила крупная дрожь.
  - Из-за него... и бабуся тебе ведь говорила! из-за Сидора проклятого!..
   - Успокойся, сыночка, успокойся! - она испугалась такого всплеска и что было сил прижимала его к груди, целовала искаженное гримасой личико.
   - Разве папка такой!.. он из-за него такой, из-за него-оо!..
   - Успокойся, из-за него... мы дадим ему, чёрному...
   - Из-за него, мамочка!..
   - Да, кровиночка ты моя! - не сдержала слёз и она, - да тебе-то сызмальства за что ещё такое терпеть приходится!
   - Из-за него!..- захлебывался рыданиями Минька.
   В тот же вечер в сильнейшем жару он слег. Окружающее стало совсем беспорядочным и суетным. То мамка в глаза искательно заглядывает, ладонь холодную на лоб прикладывает, то - бабуся, то полная комната пацанов сделается, орут, балуются, а у него в голове совсем больно отдается, то тётя в белом халате объявится, руку мажет ваткой пахучей.
   Но вот все, вроде, ушли, так Боц с Ширмачом пришел, давай его назюкивать. Он кри-чать, и на подмогу успевает мамка, попить дала, но мало, и чего жадует-то?..
  Потолок колыхался отражением в неспо-койной воде, все предметы разжижились и плавали, батя, видно, накурил так сильно. Тяжело ногам стало, глянул, а там Сидор развалился, глазищи злые немигающие таращит. Минька шмыгнул под одеяло и сжался в совсем маленький-малюсенький комочек. Душно, жарко, пот в три ручья, но разве он вылезет, разве осмелится впитать сияние торжества из этих сатанинских глазищ, увидеть лишний раз эту траурную мету на останках их небольших радостей.
  
   * * *
   Увы, не воссиять больше глазищам Сидора ни благодушием, ни благодарностью, ни мнимым торжеством. Задернут чёрный занавес в день. Мрак. Приговор смертный. Но за что?!. В двух шагах дом с родными запахами и звуками, но туда нельзя - там беспощадный враг. Но почему?!.
  
   * * *
   Минька открыл глаза и вновь зажмурился. Солнышко в гостях. Заломило в глазах, пусто звенело в голове, устала спина, мозжила отлежанная нога. Дурная утомительная толчея видений кончилась. Жизнь эта, её ход, как будто с ходу, резко приостановилась. С крыльца доносился тихий разговор.
   - ...Сразу я тебе говорила, доченька, не выпляшется у вас жизни, порода у них такая, я и отца его знала, как облупленного, та-акже продавал с барышом да ходил нагишом. Чуть попала лишняя копейка в руки, всё, пошла изба по горнице...
   - Эх, мама, кабы на сердце можно было вовремя прикрикнуть.
   - Конечно, чем не любовь... вслух-то говорить скоромно. Ты о сыне подумай. Вот не будет родителя эти три годика и, думаешь, он опечалится да затоскует? Только роздых мальчонка и познает. Разводись, самый момент и приспел. Чтоб жила без оглядки это время. А замириться, это с ним в одной петле давиться...
   - Да-а, это так, конечно...
  
   Минька повёл взглядом по комнате. Ого, обновки - вместо сундука сервант, телевизор новый... опять мамка в кредит залезла. А это?!. да, никак ведь велосипед?! Минька на пару секундочек даже зажмурился. Точно, велик, новехонький, в масляной обертке. Ну мамка, ну дает!..
   В ногах что-то зашевелилось. Минька с усилием поднял голову. Переваливаясь на холмиках одеяла, к нему пробирался крошечный котенок. Беленький-беленький. Только тапочки черненькие, галстучек на грудке да самый кончик хвостика. А глаза голубенькие - небушка лоскутки.
   Минька откинулся на подушку, счастливо улыбнулся и выпростал руку из-под одеяла навстречу пушистому комочку. Котёнок ткнулся влажным носиком в ладошку и давай намурлыкивать, рассказывать что-то. Сны, должно быть. Что он еще видел кроме снов.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"