Шерстобитов Анатолий Николаевич : другие произведения.

Про урода

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вы, без сомнения влюбитесь в нашего рыцаря, невзирая на его физический недостаток - горб, влюбитесь, как бы не обливал его грязью в своих заметках карьерист-красавчик. Наш Вовочка - это уникум, как жаль, что соплеменники помогли нам увековечить лишь малую часть того фонтана изобретательства и хохм, каковой он исторгал денно и нощно;
  ПРО УРОДА И ПРОЧИХ
  (заметки активиста)
  
   ...Но вот Дикона и повязали! Обрел, наконец-то, горбунишка,
   что искал, помогли люди добрые. Не черкнуть про это
  явление просто грех, личность-то презабавная. Я и ранее, вскользь, упоминал
  уже в своих дневниковых записках
  об этом весьма докучливом чуде, теперь же приспела
   пора рассказать о нем более обстоятельно, нельзя
   просто не рассказать о нем и ему подобных
   представителях этой же
   ниши нашего общества
  
  - Рыцарь финки и обреза - Маэстро свалок немтырь Думбейко - Театральный визит Дикона в школу - Слон мечтает хрупнуть Вовой в объятиях - Прочие озорства в школе - Да он лю-юбит!..
  
   Мало кто знал его настоящее имя, Дикон да Дикон, а по метрике он - Во-ва, мой тезка, отрок семнадцати годков в пору нашей активной смычки. Вес у тезки бараний, рост - метр пять в калошах. Проживал он с мамой в крохотной саманной избенке, за два дома от нас. Папа у Вовы сковыр-нулся рано, во цвете лет, будучи навеселе не уступил дорогу поезду. Навеселе он, сердяга, бывал по три раза на дню, вдохновенно хлебал, до сих пор, говорят, от могилки перегаром веет.
   Кончина папы Вову крайне огорчила, так как он сызмальства мечтал укокошить родителя собственноручно, за все радости, что тот ему орга-низовал: здоровьишко никудышное, горбик, что создан по его старанию (колыбель в свое время срикошетила от неловкого маневра), за маму, тоже порядком зашибленную, надежно угасающую через хворь в легких, за нищету беспросветную...
   Но папа словчил, и у Дикона отголоском мечты осталась лишь стра-стишка комплек-товать арсенал из холодного и огнестрельного оружия, обретать сноровку в его упот-реблениии - с ихнего дворика частенько доносились звуки, что сопутствуют истовому метанию ножей, штыков и прочих пик, хлопали выстрелы, приглушаемые стенами сарайчика, по звучности можно было определить, когда из самопала, а когда из обреза.
   Соседей, конечно же, такая полувоенная обстановка не восхищала, равно как и прочие озорства Вовы - рейды по огородам и погребам, банькам, в чьи оконца он любознательно таращился, открывая для себя отличие полов. Соседи даже жалились в органы, но дело дальше поста-новки Вовы на учет как члена неблагополучной семьи не пошло.
   Так вот и выткался тогда вкруг Дикона этакий ореол отважного юноши, могущего запросто покарать любого из обидчиков. В глазах пацанят, са-мо собой, меж таких слепушат и кривой в королях, тех, кто лет на пять моложе Вовы. Того же братца моего, кто мог взахлеб рассказать, как Ди-кон, проезжая мимо милиции на своем “дырчике”, мопеде, слепленном из наворованных запчастей, выронил как-то от тряски обрез из-за пояса, выронил, тормознул, развернулся и, не поведя бровью, подобрал его, словно расческу или носовой платок.
   Подобрал да еще подмигнул при этом двум зардевшимся от застенчи-вости парнишкам-дружинникам, каковые сидели на лавочке в ожидании начала рейда по борьбе с хулиганством. Игры с разными жестокостями, групповые драки, карты, пьянки... болото это властно манило к себе Ди-кона, чувствовал он себя в этой стихии довольно уверенно.
   Дневную школу он бросил, по настоянию участкового посещал вечерку, работать же устроился на автобазу, учеником электрика, он же аккуму-ляторщик. Ремесло неплохое, хлебное, к слову, и я здесь начинал до армии свой трудовой путь. Кой-когда, больше по субботам, Вова наве-дывал дневную школу, родной, покинутый им класс.
   Выход в свет, как правило, предваряло тщательное охорашивание пе-ред зеркалом, мутным-премутным от работящих мух. На дворе еще ба-бье лето, теплынь, а он непременно обует великоватые ему, троекратно подшитые пимы, обмундируется в драную фуфайку, шапчонку без одно-го уха, подкрасит губы, насурьмит брови, глаза же замаскирует очками, где одно стекло красное, другое - зеленое, а на грудь умостит гитару. Красаве-еец! король пампасов!..
   Лицом, к слову, Дикон был недурен - кожа чистая, белая, нос хищнова-тый, зубы один к одному, никем еще не прореженные, приятное, в об-щем, личико. Кабы не аховая осанка, покареженность арматуры корпуса, быть бы ему, на радость девчаткам, недурнячим парнишкой.
   На дворе Вову поджидал Макнамара, рыжая и лохматая дворняга вну-шительных разме-ров, кобель очень даже смышленный, ложился-вставал по команде, эксплуатиро-вался по хознуждам, бидон с водой таскал на тележке, в дурацких же ранцах на боках, доставлял продукты и прочую безделицу из магазинов. Гитару мог таскать в пасти за лямочку специальную. Была одно время у Дикона галка Пелагея, обученная си-деть на плече и произносить досадливо с сильным башкирским акцентом слово “курва”, получалось - “кюрь-ре-ва!”, но кто-то птицу спер, чем из-рядно умалил экзотичность владельца.
   На пути к школе Дикон зачастую встречал соседа, однорукого гиганта Думбейко Федора Исаича - родственничек мой, кстати, какой-то дальний. Вова раскланивался с ним и одалживал махры с пластом газеты, после чего сооружал чудовищную самокрутку. Точнее, не одалживал, а приоб-ретал за пятак, потому как Федор Исаич был сказочно бережлив.
   Подкуривая, Вова интересовался у него насчет обстановки на свалке - продолжает ли народ выбрасывать ненадеванную отечественную обувь и почти неношенные полупальтики, встречаются ли по-прежнему бананы и грейпфрукты, завлекательные торты, какими Федор Исаич по неосмот-рительности едва не отравил свиней и супружницу.
   Сосед отмалчивался, снисходительно улыбаясь в густую до груди боро-дищу. Вову он всерьез не воспринимал, молчал же он всегда, со всеми - чистый немтырь, а был, говорят, словоохотлив когда-то, за что и ввалили десятку. Отсидел, да и умолк. Левую же руку на фронте оставил, куда напросился для скостки срока. Одевался Федор Исаич скромно, пример-но как Вова для визита в школу, только в кирзачах и без косметики.
   Но вот Вова и в школе, где тогда объявилась новенькая учителка, жена офицера, мордашкой броская, не обижена и фигуркой, а вот с имячком пробуксовка - Рая, аграрнее не придумаешь, к такой-то городской паве. Я уж старался в общении чуток поправить дело, кликал “Райя”, ей нрави-лось. Так о Вове, зашел он в тот день на середку ее урока, вежливо по-здоровался и лег на бочок с гитарой у порога, Макнамара присел чуть сзади - стеснительный. Словом, явление солнечного восхода от заката.
   Ученики оживились, возрадовались паузе в подаче увлекательной темы: “Реалистичность конфликтов в пьесах Островского”. Макнамара, вскоре, пасанул, вышел, не вынеся шума и внимания многих глаз. Вова же стал намурлыкивать под струнный перебор, что кирка-лопата ему родные братья, а тачка - верная сестра. Представил, в общем, нечто вроде ви-зитной карточки на законный вопрос педагогини, кто он, мол, таков и не попутал ли учебное заведение с папертью, где мелочишки в шапку ему бы враз, наверняка, набросали.
   Прослушав же фрагмент песни, Райя указала на родовую неточность, кирка и лопата существительные женского рода и, стало быть, братьями быть не могут. Попросила так же уточнить, так кувалда он или лом и со-всем ли исправный. Короче, язычок у литераторши оказался с начинкой из перчинки, да еще под ярость на такое нахальство, так и стала она бы-ло оправляться от первоначального шока, воспарять под дружное обхи-хиканье над Вовой.
   Но она плохо знала Дикона, этого генератора пошлых выдрючек. Вы-щипывая на струнке-пискле “Клен ты мой опавший...”, он спокойно вы-слушал ее, осмотрел со снисходительной укоризной, отложил музинст-румент и подошел на четвереньках, стал обнюхивать ноги, от пяток до чуть выше колена, обнюхал, сильно сморщился и встал в классическую стойку, заимствованную у Макнамары - прицел ногой в потолок, только без косой струйки, такая, мол, милашка, оценка обнюханному.
   Класс признательно застонал, заскрипел мебелью, неумолимо выходя из повино-вения, раненая такой бестактностью Райя поспешила прочь, за подмогой. Вова же сел на ее место и стал декламировать нехорошие стихи, говоря в нужных местах “ля-ля-ля” или “кхе-кхе-кхе”.
   Пришел директор, заглазно “Слон”, что габаритам и проворности его вполне соответствовало. Дикон Слона утомлял несказанно, случись та-кая оказия, что Вову бы унесли в корыте другим накрыто, он бы, навер-няка, совсем-совсем не скорбел, напротив, в глубине души даже возли-ковал бы. Сопровождая Вову к выходу, он укорял его блеклым голосом, осознавая, что уродца пронять ничем невозможно, мысленно благода-рил судьбу, что нынешний визит прошел относительно спокойно, волне-ние не выплеснулось за стены класса.
   На памяти у всех тогда еще было свежо событие, другой визит, когда Вова загляды-вал в кабинеты и гнусаво осведомлялся, каким автобусом ему добраться до созвездия Козерог? У подавляющего большинства при виде этого инопланетянина случалась оторопь - лицо Вова загрунтовал фиолетовыми чернилами, а голову с чьей-то помощью умудрился за-ключить в зыбкий скафандр из надутого презерватива. Когда оцепение спадало, девочки визжали, как от жаб за шиворотом, мальчики топали и хлопали крышками парт, педагоги мякли, отирая со лбов холодный пот, а патриарх заведения географиня Вершинина, в обиходе “Джомолунг-Эверестовна”, брякнулась в обморок.
   В другой раз Вова дремотную тишину занятий потревожил рокотом дыр-чика - лихо промчался по школьным коридорам. Был также случай, когда минут пять спустя после перемены началась нешуточная пальба, под учительскими кафедрами стали рваться капсюли “жевело”, обернутые в тлеющие ватки...
   Слон вздыхал и тоскливо косился на Дикона, явно мечтая заключить это недоразумение природы в объятия, настолько крепчайшие, что орга-низм у Вовы бы необратимо хрупнул и утратил способность переме-щаться в пространстве. Пробовал Слон прибегать к помощи милиции, но её представители при знакомстве с сутью того или иного происшествия чаще всего ударялись в хаханьки, объясняли, что Вова уже и без того вовлечен ими в круг немалой перевоспитательной работы, и что для изоляции его от общества нужно что-нибудь посерьезнее “скафандра-презерватива”, грабеж или, на худой конец, изнасилование.
   Такое пожелание ввергало Слона в бледность, именно этого для полно-го блеска его школе только и не хватало. Вздыхая же ещё безисходнее, он ловил себя на мысли, что однажды его профессиональная выдержка и природная интеллигентность ему всё же изменят, и он-таки обнимет Вову, бережно хрупнет, а потом застрелится.
   - Ну нельзя же так, Владимир, нельзя, - говорил он грустно, - здесь же не арена цирка, и что тебе за услада нервировать ход педагогического процесса, ведь ты же взрослый человек...
   Вова как можно правдоподобнее изображал покаяние и тоже вздыхал, а в пакостной головёнке уже зрели сценарии других, грядущих номеров, какие чуть позже не замедлили успешно воплотиться в жизнь.
   Вот некоторые из них. Пару недель спустя, поздним вечером, в кро-мешном мраке, спустившись с крыши на веревке, он заглянул в окно третьего этажа, раздувая в зубах тлеющую скорлупу грецкого ореха, в классе этом шла репетиция струнного оркестра, впечатлительные де-вочки с визгом ринулись к выходу, затоптав при этом три балалайки и домбру.
   В другой раз он оконфузил самого Слона, когда тот, в назидание про-чим невежам, раздраженно сдернул с его головы шапку в помещении, под шапкой же оказался берет, под беретом - тюбетейка, потом парик, все это Вова снимал сам и бросал себе под ноги, парик так содрал с бо-лезненным воплем, снятие скальпа да и только, содрал и с фальшивым заискиванием протянул директору...
   Слон, скорее всего, и не подозревал, что выдрючки Дикона зиждятся не только на дешевеньком тщеславии, желании как-то блокировать брезгливость у зрителей к его уродству, затмить его дерзкими хохмами, если бы все было только так. Он и не мог предположить, что наш Вова любил, люби-иил! и вся эта клоунада была этаким брачным танцем глу-пеющего до безрассудности от переполняющих его чувств самца.
   Объектом же его, Вовы, вздыханий была бывшая одноклассница, хохо-тушка Верка, весьма и весьма недурнячая собой девчушка, соки она то-гда набрала как-то в одночасье, что естественно привело к усилению мужеского внимания. Что отличало ее от большинства пугливых подру-жек, так это завидная раскованность в обращении с Диконом, горб ее ни-чуть не удручал, вела она себя с ним запросто, как со всеми.
   Ну а Вова все это принял за какой-то аванс и стал приударять за нею, дышать томно, суффиксы ввертывать ласкательные, не “Верка”, как во вчерашний пионерский пери-од, а “Верочка”, “Веруня”, на что она пры-скала, не таясь, но не отшивала, выходки его привечала, так как со скуки шута в своей свите иметь желала.
   А Дикон даже взялся было систематически, потемну, ходить к ее воро-там, курить в ожидании до тошноты на бревешке, исходясь в любовной истоме, а Верка в это время це-елуется себе, тискается на дальней ла-вочке с каким-нибудь кавалером, каких за нею гужом.
   Вова на это принимался одно время даже гневаться, стращал, отшивал кой-кого из кобельков, на что Верка совсем закатывалась, ой, Вовка, раз-гонишь, мол, женихов мне, буду по твоей милости куковать остатнюю жизнь одна-одинешенька, на что Дикон, толстыми намеками, не будешь, мол, зазнобушка, пока есть я на белом свете.
   Верка в смех пуще прежнего, но минуточек десять ему выделит, о под-вигах новых расспрашивая, он только разговорится, примлеет, а она уже домой засобирается, поздно, мол, Вовочка, мама-то за позднюю явку и коромысло ведь на спине разогнуть может, да и уроки не учены.
   Уйдет любимая, и остается юноше лишь поскрыпеть зубенками, повыть на месяц ясный, какой так и раскрошил бы на звездочки с досады, тук-нется пару раз головенкой о бревно и домой, на печку, короннейшее свое место, мечтать, что стало бы на земном шаре, если бы у него вдруг исчез горбик.
  
  - Мечта о шантаже мильёнщика-Думбейко - Дерзкое
  - хищение стеклотары - Вова: ученик Винни на
  - автобазе - Автогибрид, неподвла-стный ГАИ - Как
  - орденоносец себя нечаянно застре-лил - Винни собирается в Японию -
  
   А еще Вова имел симпатию в чужие окошки подглядывать, облизня ло-вить на чужую, красивую, по его разумению, житуху, к той же Верке мог заглянуть в детскую поверх занавесок, взобравшись для этого на тополь. Та, к слову, актриса еще та, перед трюмо могла вертеться часами, до-вольно часто включая в репертуары сценки стриптиза, пребывая в уве-ренности, что никтошеньки ее видеть не может.
   Фигурка же у нее, тело, были, ум-мм! превосходные! так и проглотил бы с требухой, пух в атласе, не тельце, а натрушенное сенце, вот что значит юность! Часте-еенько она практиковала такие кривляшки, осекаю-щие дых у Вовы, частенько, сама сучешка налюбоваться на себя не могла.
   Кой-когда заглядывал Дикон и в окошко к соседу, Федору Исаичу, чья брехливая сучка в такие минуты помалкивала, млея от свиданки с Мак-намарой. Конечно же, просто так наблюдать за Думбейко было бы до тошноты скучно, так как он безостановочно, размеренно работал и рабо-тал. Если же быть точнее, то никто не помнил, чтобы Федор Исаич когда-нибудь, где-то после войны работал, я имею в виду казенные, государст-венные места. Единственное и неизменное место его работы была свал-ка.
   Еще в утренних сумерках он запрягал ишака и отбывал в обход любых его сердцу мест, сделав же туда несколько ходок, после обеда, прини-мался за сортировку доставленного добра по отдельным ларям, а это - тряпки, кости, цветной металл, банки и бутылки, стройматериал, уголок и трубы, дрова, пищевые отходы...
   Наряду с этим он умудрялся еще держать с полсотни овечек, три-четыре свиньи, кур, гусей и корову. Вечером же Федор Исаич готовил пищу, иногда затевал постирушки, что-то писал, читал своей супруге, кто последнее время, года полтора, с постели не поднималась. Кто-то от хвори тает в лучинку, как та же маманька Дикона, эту же раздуло, как двухгодовалого борова. Детей у них не было - перемерли в младенчест-ве.
   Дикон, как и многие в нашем поселке, был убежден, что Думбейко - “мильёнщик”, что есть у него заначка, куда он складирует ассигнации и драгметаллы, этакий потаенный ларец, сокровенный сундучишко, похи-тив который, можно бы остаток жизни прожить припеваючи. Да, Вову чу-тье не подводило, сундучишко такой был, причем стоял на видном мес-те, но больше недельной выручки там никогда не лежало, Федор Исаич был приверженцем сберкнижки.
   Но наш Вова этого не знал и мечтал, упуская слюну до пояса на чужое богатство, вычислял вариант, как можно бы соседа тряхнуть, прошанта-жировать, предваритель-но вооружась порочащими его аргументами.
   С таким досье можно бы смело подойти к нему в один прекрасный денек и сказать постным голосом Штирлица, что, мол, вы, товарищ Думбейко у меня под колпаком, так что, будьте добры, вынесите нынче в полночь на зады огорода столько тыщ, что мне крайне нужно для поправления здо-ровья и осанки, для командировок по знаменитым костоправам и курор-там, не исключено, даже за рубеж, и после такой увертюры, р-раз, и ар-гумент, как обух в лоб.
   Но с аргументом дело не выплясывалось, так как Федор Исаич, даже при перебоях с моршанской махрой, сшибал и досасывал через мудштук чинарики, что к хищениям соцсобственности отнести было можно, но при очень высоком профессионализме органов. К тому же он, гад, мол-чал со всеми издевательски, даже с нами, его родственниками.
   Просили мы у него как-то взаймы тыщонки три, на машинешку тогда размечтались наскрести, так ухмыльнулся немтырь в бородищу и лишь пожал плечами, откуда, мол, люди добрые, у меня, “маэстро помоек и свалок”, такие деньжищи, под дурачка, словом, сработал.
   А еще Дикон имел обыкновение похищать далеко за полночь, что, ох как романтично, бутылки из семенной лаборатории, там их были горы, хранение же символично, так как кособокий амбар с жалкими останками крыши (кулацкое наследие), фанерной дверью и замком “перед употреб-лением встряхивать” складом назывался больше от смелой фантазии. Через забор от лаборатории располагалась аптека, с другой стороны за-брошенный дом, так что риску было небогато.
   Сделает Вова пару ездок на тележке из останков детской коляски, от-моет посуду от присохших внутри зерен, что, честно говоря, преутоми-тельно, отчего бутылки и складировались в горы без перспективы реа-лизации, отмоет, сдаст, глядишь, и загромыхало в кармане, один такой набег мог вытянуть до сорока рубликов.
   Устроившись на работу, он несколько подсократил частоту визитов к этой кормушке, для конспирации это благотворно, но совсем забывать сюда дорогу не думал. Учреждение, к слову, на этот умеренный грабеж не паниковало, хоть и пасся там не один Дикон, никакого учета посуды не существовало, так как привозили-то ее совхознички.
  
   Конечно же, все эти Вовины выдрючки должны были находить соответ-ствующую реакцию у общественности, в коллективе, где он трудился, и находили. По тем же сигналам Слона комсомольская организация авто-базы, а я в ту пору был ее секретарем, устраивала ему проработки, вос-питательные беседы, посвящала ему “колючки” и спецвыпуски “Комсо-мольского прожектора”, но горбунишка был почти неуязвим. “Почти” за-тем, что карикатуры, а рисовал я сносно, были довольно хлестки и ве-есьма спецификой осанки героя узнаваемы, мужики потешались, ржали до вибрации стекол. Вова тогда нервничал и кой-какие удачные шаржи даже срывал.
   Честно говоря, с приходом на работу, он тогда заметно посерьезнел, сказалось, по всему, добыча хлеба насущного собственным горбом, че-стным трудом, он стал больше читать, а в шахматы насобачился играть так, что в автобазе равных ему не сыскивалось.
   Популярностью он обладал и среди мужиков, но больше дешевенькой, на базе тех же разнообразных выдрючек, розыгрышей и хохм, больше того, походя, он мог опошлить даже деяния комсомола, партии. Можно было бы тогда и не воспринимать всерьез этого сопатого, но он совер-шенствовался, жальце его выпадов оттачивалось и ядовитело, так что приходилось кой-когда уделять тезке время и внимание.
   Видит бог, сам выклянчивал все это, сам, винить теперь некого. Я ведь тоже, чего греха-то таить, из таких же дитяток улицы, номера до армии откалывал хлеще Дикона, покатиться мог вниз только так, влипал преиз-рядненько, от судимости еле-еле отвертелся. Какие в то время общест-венные дела, школу ведь болван в начале девятого класса даже бросил. Но сумел всхомянуться, спрямил свою колею, вступил перед призывом в комсомол, выправили мне по блату отличную характеристику, а демоби-лизовался я уже кандидатом в члены партии, там, в армии, это провер-нуть было, раз плюнуть, только захотеть. И стала мне моя тропка совсем ясна, высветил я себе нужный маяк, цель.
   Опамятоваться же помог в первую очередь батя, благодарен я ему за это преизрядно, принял я его программу частично, как первотолчок, по-тому как примитивности и даже агрессивности в ней было хоть отбавляй. Но в хватке ему не откажешь, держал меня в то время цепко, талдычил истово и неустанно свою стратегию, как стать медведем-стадоводником, свиньей-огородницей, во времена, когда лихо чуть прилегло, а добро не приспело.
   Не чурайся, говорил он, ты, Вовка, этой возни евнухов от жизни, игру-шек в энтузиазм, лезь в самую гущу, я уж стар для таких перелицовок, а ты лезь, тошнит, сцепи зубы и протискивайся, рядись в этого шута, засе-дай, на трибуну лезь, в партию просись и учись. На крайний случай, на-берись терпения и высиди бумажку, что с образованием ты, все это для нужной графы в анкете, а не пойдет дело и купить можно, покупают лю-ди, бумажка во все времена всему голова.
   Поживи, заклинал батя, хоть ты, сынок, по-человечески, а то род, как проклял кто, третьим поколением в страдальцах ходить будем, то раска-зачивание, то раскулачива-ние, то мор и голод, то война... а до “светлого будущего” все дальше и дальше, драли и будут драть, как липок, работяг и кормильцев. Раз не в потребе у нас честный полнокровный труд, так надо тянуться за портфелей, зад в кресло умостить, жить по уставу Ваньки Ражева (легендарный у нас в станице недоумок и ло-дырь,”авангард революции”, сдохший в черном запое под забором).
   Живи по такой колодке, раз велят, только с головой, не жируя совсем явно, если масть пойдет. Ну а если не сможешь себя, свою брезгливость превозмочь, ишачь всю жизнь на казножоров, лукавых и ненасытных. Ко-нечно, параграфом стать для души тоже немалая смута, но это зло все равно меньшее, чем стать дешевой рабсилой. “Пара-графами” батя на-зывал всех чиновников за вопиющее, на его взгляд, сходство с этим зна-ком - выпяченный живот, задранный нос, короткие, сардельками ножки под нависающим брюхом.
   В общем, оклемался я тогда своевременно, отошел потихоньку от де-шевеньких уличных утех с дружками на все готовыми, погодками удалы-ми, поступил сразу же после армии в вечерку, стал читать книги и перио-дику, дневник вести этот, что ве-есьма даже дисциплинирует и провоци-рует на совершенство, о чем уверяют мудрецы, стараюсь вести его че-стно, с прицелом на обозначение и вытравление собственных имеющих-ся недостатков.
   Конечно же, обрести вкус к общественной и комсомольской работе в моих условиях было крайне трудно, это не армия, где на собрания рота приходила строевым и с песней, другое дело автобаза, где члены ВЛКСМ такие вот диконы. Но я понимал трезво, что надо стерпеть, что это даже очень неплохо, отличный штрих для биографии - “труд в низах”, а там вотрешься в аппарат и с грязью этой можно надежно распростить-ся, наблюдать ее через охранный фильтр первичек. И я пахал!
   О нашей первичке стала часто писать районка, областная комсомоль-ская газета, и было за что: разнообразные почины и субботники, вахты мира, профессиональные конкурсы, автопробеги по местам трудовой и боевой славы. Вскоре меня ввели в состав райкома комсомола, близка к завершению была и вечерка, а там техвуз, заочно.
  
   * * *
   Ну так о тезке, его деяниях в автобазе, большей частью палках в коле-са моим стараниям. Запомнилось, как по его сценарию, мужики довели как-то до стрессового состояния нашу новую медичку, активную комсо-молку, мою помощницу, которая сразила всех принципиальностью и не-терпимостью к пьяницам, при ней враз стало невозможно выехать на ли-нию даже “после вчерашнего”.
   Дело с дисциплиной стало вроде поправляться, как они, вся эта вечная пьянь, вдруг, начали шокировать ее дыхом с такой вонью, что немедлен-но мелькала мысль о переполюсовке отверствий, и как только скоты подбирали этот букет запахов, уму непостижи-мо, а может и гольнячком жевали это самое, за этим народцем не захряснет.
   А вскоре, в один день, пошли вереницей, собрали табун под ее дверя-ми, жалуясь на одно и тоже недомогание в области ягодиц, какие охотно обнажали и демонстрировали диковенную печать, кровоподтек необыч-ной формы. Полюшка, так звали мою помощницу, подняла панику - не-ведомое профзаболевание! перелистала горы литературы, замучила коллег в поликлинике распросами, но ответа никак не сыскивалось.
   Лишь спустя неделю я сумел разведать суть и успокоить ее, объяснив, что это заурядная месть за ее принципиальность, хохма под диктовку горбунишки - шлепали, оказывает-ся, сволочи, себя блямбой от элек-тросварки или же высиживали тиснение и шли с тихим ликованием на демонстрацию своих немытых задов, катались влежку от хохота над не-до-умением девчушки. Она же юна и ранима враз надломилась, стала побаиваться этого сброда, глаза на многое закрывать, что им и требова-лось.
   Недурнячая собой девчушкая, покладистая, ежель к ней с лаской, по-человечески. Я как-то разок у нее засиделся, какой-то вопрос на комитет готовили, собрались домой, а дверь заперта, какая-то тварь - конечно же, Дикон - вложила палку в ручку, а комнатушка у ней тупиковая, без окон, так и пришлось куковать едва не до полуночи, пока не откликнулся сторож. Только и утешение, что время коротать так с такой феей еще можно, хоть до утра, кабы силенки не иссякали, ежель бы провиантом подзапастись.
   А в другой раз Дикон додумался позвонить секретарю и передать лжи-вую телефоно-грамму, якобы из райкома комсомола, где излагалась просьба принять участие мне, как члену райкома, в митинге-обсуждении акти-вом станции произведения Л.И.Брежнева “Малая земля”. Приехал я в назначенный час на станцию, а там никто ни слухом ни духом, все оза-бочены нашествием цыган, кто делали как раз здесь пересадку при по-ездке в южные края. На митинг это столпотворение смахивало, но про-блемы смуглая крикливая публика обсуждала другие, не “Малую землю”. Перевоспитать Вову становилось все труднее и труднее, учителей у него и помимо меня хватало.
   Взять, к примеру, того же дядю Ваню, кто его в таинства ремесла по-свящал. Он и меня до армии посвящал, очень даже можно было воору-житься теорийками, но пронесло, слава богу, на другой рупор ухо наво-стрил. А наш Вова так прямо-таки присосался к дяде Ване, единоверца в нем учуял, да и внешне учитель был, по сути, уродцем - крайне мал рос-том, весьма неказист и кругл, откуда не глянешь круглый, лицо тоже круглое, туповатое и, на мой взгляд, от осознания собственного идио-тизма, всегда застенчивое.
   “Дядя Винни”, кликали его на автобазе, на мультигероя он был похож здорово, только без пропеллера, но звали так за глаза, а напрямик - Иван Мефодьевич, уважительно, потому как он доскональнейше знал свое дело, наощупь, с закрытыми глазами мог работать. Старого леса кочерга, определяли мужики, не козырист, да мастист, мастера в нем признавали. Учеников у дяди Вани за тридцать с гаком лет работы пере-бывало много и всем он, в который круг, травил одни и те же байки.
   - Исключительно прекрасная у тебя будет специальность, Вовка,- со-общал он слаща-вым голосом радиосказочника, вправляя в мудштук очередную сигарету, каких иссасывал по две пачки на дню. - Ведь почти все отказы в организмах машин через электричество. Конечно, вотова-етова, и колеса отпадают, мосты, подвески ерундят, но все это наруж-ность, механика грубая и простая, любой изладить сможет, если захочет, а вот с нашим делом чуть что и тупик, косяками идут с поклоном. Лени-вый пошел народец на пытливость, много развелось вялых чистоплюев, а ведь любую сложную механику можно легко уразуметь через дробле-ние на простые звенышки...
   В кандейке у дяди Вани бардак невообразимый: стартера, генераторы, приборы, пуки разноцветной проволоки... в общем, хлам разнообраз-нейший, пройти невозможно, что смущало лишь посторонних, не дядю Ваню.
   - Машин развелось уйма, - говорил он, - без нашего ремесла никак нельзя, на станциях же обслуживания все дорого, да и делают там тяп-ляп, абы с рук сбагрить, мно-огие же личники кроме руля-педалек ни черта не знают, а ежель нет дошлости, ежель руки-крюки, выкладывай кровные без писку. Да и заводы даже у нас, Вовка, вроде как в союзнич-ках ходят - механизмы-то клепают ненадежные, рассыпушки, то есть, во-това-етова, нам подзаработать способствуют, за что им поклон и огро-мадное спасибо...
   Есть у дяди Вани “Москвич”, даже специалист не определит, какой он модели, передок, вроде как, самой первой, а хвост - третьей, словом, гибрид, карикатура под стать хозяину. Кузов у машинешки помят, обод-ран, всегда заляпан грязью, задние колеса больших размеров. Увидит кто незнающий это чудо-юдо на стоянке, то в движении сможет его пред-ставить лишь в центре стаи энергичных октябрят, влекущих его к горе металлолома.
   Купил дядя Ваня эту железку рублей за двести без номеров и паспорта, раскула-ченную дальше некуда, перебрал-переделал, и обрела эта об-разина здоровое нутро, стала расторопно и безропотно, всепогодно и всесезонно транспортировать хозяина по окраинным улочкам. Случа-лось, дядю Ваню тормозил какой-нибудь дотошный гаишник, чаще нови-чок или посторонний областного уровня, по незнанию. Хозяин машины тут же, без проволочек, признавался, что прав и прочих техпаспортов не имеет, что номер от списанного бульдозера, для шика, закончив же ис-поведь, уходил, споро и не оборачиваясь на оклики, благодарил вслух всемогущего за посланное желанное освобождение от вконец его измо-тавшего чудища.
   Новому рулевому чудище, этот примус на арбе, подчиняться не жела-ло, всегда, стопроцентно - начисто умирал движок, не удавалась даже буксировка, ибо руль утрачивал власть над колесами, машинешка начи-нала довольно произвольно рыскать по дороге из стороны в сторону. Вскоре, страж порядка в находке разочаровывался, а вспомнив иные не-отложные дела, с легким сердцем бросал аппарат на произвол судьбы.
   Тут же возникал дядя Ваня, трогал какие-то потаенные рычажки, и чу-дище оживало, преданно урча, неторопко и надежно кралось в нужные координаты. Местных инспекторов это только потешало, сами они давно дядю Ваню не останавливали, к нему же то и дело обращались за помо-щью.
   В кандейке у него всегда было включено радио, с ним он частенько за-водил беседы, оспаривая кое-какие из позиций. “Кое-какие”! да огульно гад все охаивал. Хлебнуть, правда, довелось ему сызмальства по самые ноздри - на строительстве Магнитки умерли от голода его мать и дед с бабкой, куда их сослали как раскулаченных, они же с отцом сумели убе-жать, но отца вскоре взяли и надежно, навсегда упрятали, ну а дядя Ва-ня пошел по детдомам.
   Уже после войны он пытался найти место, хотя бы приблизительно, где захоронили в общей могиле мать и стариков, но на него прицикнули, ку-да, мол, рыло суешь, кулацкий выкормыш. В тех же местах давно вырос новый микрорайон, местные жители говорят, что при рытье котлованов костей здесь и по сей день выгребают уйму.
   Понятно какого уклона воспитание получал Дикон от такого учителя. Дядя Ваня был к тому же фантазер несусветный, рационализатор, то он загорится идеей создания совершенно нового парашюта, в виде теле-скопически складываемого пропеллера, да с инерционным аккумулято-ром, долетел до земли, спланировал, а там еще километров двадцать путешествуй на бреющем полете, расстреливай сверху ошеломленного врага.
   А то начнет проявлять заботу об организации труда бюрократа - теле-фон с водяным охлаждением примется рекомендовать, пишущую ма-шинку в виде боксерской подуш-ки на стене, где клавиши надо колотить кулаками-ногами, тогда, мол, никакие гемор-рои не взяли бы это срос-шееся со стулом существо.
   А то размечтается про абсолютно экологически чистый автомобиль, для чего он рекомендовал бы вживлять вместо ног у лошади ходовую того же “жигуленка”, свести в одну точку усилия всех мышц для вращения карда-на, ну а голову можно бы вывести прямо в салон, пусть себе хрумкает сенцо, озирая окрестности, слушая, при перегазовках, когда вежливые, а когда не совсем, обращения водителя, и никаких тебе вредных выхло-пов, одна желанная для земледельцев органика. Такая вот ахинея, но дядя Ваня оптимист, он уверял всех нас, что любая из нынешних истин тоже когда-то хаживала в одежках бреда.
   Но большей частью он исторгал свои оскоминные воспитательные формулы. Вот одна из наиболее мне памятных.
   - Интересно все-таки получается, Вовка, - вещал он Дикону из облака сигаретного дыма, руки же его вели самостоятельную жизнь, привычную работу, вроде как отдельно от их владельца-оратора, - исключительно интересно, вотова-етова, ведь, оказывается, что завидовать кому-нибудь, как я давно подметил, вроде как вредно, опасно для самого же себя. Вот присмотрись и увидишь, что завидущие всегда довольствуются малым, изживают своей век за холщовый мех, по-моему, зависть больше от слабости, ее признак. Не веришь?.. тогда попытаюсь расжевать.
   - Жизнь, как я разумею, Вовка, всем нам выдается как одинаковая заго-товка, получил и обтесывай по своему хотению. Подтесал, вошел с со-бой в согласие и поживай себе на здоровье, радуйся, а еще, что очень важно, не спеши захряснуть во взрослого. А я вот, помню, вотова-етова, взялся было завидовать одному еще на фронте, по младости лет. Па-рень же тот был, скажу я тебе, всем парням парень - картинка, здорову-щий, наружностью завлекательный, балагур, бабник, ну все у него в но-женьки устилалось, все получалось с полоборота, любимчик, удача, так та прямо-таки к нему тогда липла. Ну а я, что я за предмет тогда был?.. так, Винни-Пух. Меня тогда уже два раза ковырнуло изрядно, да все в какие-нибудь несуразности влипал, а у него, любимчика-то, уже два ор-дена, да еще один наклевывался, а это уже полный бант Славы.
   - Роняет как-то наш начфин Хрумкель нечаянно в очко золотые карман-ные часы. Кого определяют выручать из дерьма трофейную ценность, орденоносца?.. конечно же, кроме левофлангового Ванятки туда лезть некому. Правда майор насулил отпуск и медаль “За отвагу”, если сыщу и достану вещицу, а то я не знал его, брехуна, да все знали, потому и от-крестились, выставили меня на посмешище. Ладно хоть часы эти потом мы с дружком пропили.
   - Так вот и пристрастился я тогда через подобные обиды завидовать моему боевому товарищу. Эх, думаю, мать честная, эх, поме-няться бы с тобой местами, счастливчик, уж бы я тогда, уж я бы, вотова-етова, ух!.. хоть чуток бы, капельку, отведал жизнешки всамделишной, рафинадной, а там хоть света конец. Бросают нас вскоре в тыл к немцам - партизан обучать разным диверсионным делишкам, да неудачно так вывалили, как упредил кто, на засаду напоролись, полвзвода перебили, мне руку тогда левую кончали, но ничего, сумели оторваться. Почти всем доста-лось, только ему, орденоносцу нашему хоть бы что, ни царапушечки. Ос-тановились, отпыхиваемся, болячки зализываем. Он пить пошел. Слы-шим:”Тук”, - выстрел. Подбегаем - готовый. Пуля вошла аккурат под за-тылок, наповал. Своя пуля! Как?.. Да склонился, оказывается, к роднич-ку, а ППШа у него на спине, снять поленился, и так получилось, что за-твор за хлястик телогрейки зацепился, а потом и сорвался. А затвор-то тяжелый, полхода хватило для капсюля. И все, вроде как на себя руки наложил, от жизни-то такой сахарной. Вот и меняйся с такими местами...
   - Или еще случай, после какого я еще сильнее укреп в мыслях, что за-видовать кому бы то ни было негоже, что грех великий судьбу клясть, пусть даже торчилом меж людей, пусть. Ей, судьбинушке, всегда только радоваться надо, невзирая ни на какие лягания. Был у меня в то время дружок, тоже Ванька, тезка, не сказать, что очень близкий, но знались кой-когда, выпивали, он из третьего взвода был, мне под стать - “три-дцать три несчастья”, у того жизнь шла совсем хуже спротив моей, не жизнь, а служба козлом на конюшне. Ребятам же цацкаться с такими как мы недосуг, ребята подтравливали его на каждом шагу. Чай пить начнет и то упреждают - не обварись, не захлебнись. Не кимарь на ходу, зап-нешься да и расшибешься насмерть, спишут под дезертира, за что не только медальки посмертно не полагается, но и в похоронке “смертью храбрых” не черкнут. Переживал он сильно, сплошная мука с телом душе его выходила, кое-кто поговаривал даже с опаской, как бы руки на себя не наложил сердешный в одно из прозрений на свою немыслимую убо-гость. Так вот и ходил тогда тезка, как оглушенный, ждал покорно с часу на час свой последний номерок в этой лотерее.
   - И вот, казалось, приспел этот час - командируют ихний взвод на под-могу какому-то насовсем обреченному батальону, в котел, на погибель вернейшую повезли ребят, все знали, а молодь ведь, двадцать и то ма-ло кому сравнялось, зашворкали даже кое-кто носами, глазами заворо-чали напоследок по небушку родному. Но сказано, о н а не спрашивает к кому когда прийти, сама, по своему графику заявляется. Только подня-лись они, нате, из-за тучек вывалились исусики разненаглядные с кре-стами на крылышках, подожгли гады с ходу нашего сокола звездного, по-сыпались ребята, а их показательно, как в тире, давай резать из пулеме-тов. Только один парашют не раскрыл, мы сначала подумали - затяжной, сообразил кто-то, ан-нет, так и впаялся бедолага в земельку, словил, видно, пульку свою и в таком виде.
   - Отужинали мы, помянули товарищей своих боевых да и спать ували-лись, шибко переживать к той поре разучились, свыклись, да и некогда было страдать-то в этой карусели. А середь ночи к ребятам в соседнюю землянку пришел мой тезка, живой и невредимый, один из взвода. У всех власа дыбом, кто-то попросил даже, чтобы сгинул, не тревожил покой их, пока еще живых и здравых. Упал, оказывается, Ваня на склон оврага, в глубокий сугроб, а парашют не раскрыл от испуга, в обморочь впал, руки-ноги парализовало. Вот так-то, вотова-етова, разберись тут, кому же лучше завидовать. Тезка после войны протянул недолго, нервы-то со-рвал вчистую, а какое без нервов здоровье, да пить приутямился по-крупному. Мы пару раз даже открытки другу присылали, он все звал к се-бе в гости, в Казахстан, тут ехать недалеко, но я как-то не собрался...
   - Вот у тебя зубы разваливаются, что ни день на стенку лезешь от та-кой щекотки, а у другого они без малюсенькой червоточинки, знать не знает человек этой радости, боли зубовной. Только позавидуешь ему в четвертинку сердца, этак рикошетом, глянь, а он уже ходит трясучей листа осинового, опал телом со страху, оказывается, вотова-етова, рак в легком нашли, а чуть позже и вовсе, глядишь, несут родимого в сосно-вом мундире, со здоровыми-то зубами... Не завидуй никому, Вовка, все мы калеки да уроды, существа с червоточинками, все, и неважно чьих рук это дело. У всех радость, горе и прочие ощущения абсолютно одина-ковы по составу и дозе, что вчера, что завтра. Мне, по моему скудоумию, так видится, что все мы, живые существа, лишь на время замыкаем свои клеммы на общий аккумулятор, запитал свой объем - отключка. А дозы штука условная, больше надуманная, лучшего барометра чем ты сам на их отклонения нету, все ведь знают, что те же удовольствия - яд, прини-мать их надо крохами, уметь смаковать, все знают, но идут на пережор. Напруга волнительности у радого человека имеет одну кромку, что у го-лодного куску хлеба, что у царя завоеванию чужого полцарства. Везде сплошная условность, даже привычные удовольствия и то большей ча-стью временный гипноз, ведь тот же мед мы почитаем за полезное ла-комство, а это, как ни крути, блевотина насекомого, и где гарантия, что назавтра не признают еще лакомее то, что нам будут приносить в желуд-ках прирученные птицы, а за щекой суслики. И что есть красота? если это какой-то ГОСТ, то людей как раз притягивает отклонение от нормы. Не завидуй никому, Вовка, - наказывал дядя Ваня, - не тщись облизать заушины, верь, что у тебя все равно лучше, чем у других, все получится, только, повторяю, войди с собой в согласие, имей, самое главное, свою линию, хучь какую, но свою, кровную линию, будь для других хоть ма-ленькой, но загадкой, ведь сердце без тайны, как говорится, пустая гра-мота.
   - Хуже всего, Вовка, спохватываться. Жить-жить по чужому букварю, потом, хоп, не то! Мы вот после фронта возрадовались, что живехоньки домой возвернулись и давай обмывать это дело, и так год за годом. До-обмывались, сковыриваться стали через пьянку еще хлеще чем от пули, пьян-то себе чуж. Я как-то умудрился спохватиться, устранился от этой утехи, а ведь есть годки до сих пор не очухались, но таких совсем мало осталось, просто через здоровье живы недюжье. Вымираем на радость казне, пенсии-то заработанные получать некому, льгот фронтовикам можно сулить с каждым годом больше. А ведь глупость сплошная эта пьянка, вотова-етова, без пьянки куда замечательнее живется. Курить вот тоже сплошная глупость!..- Дядя Ваня в который раз с негодованием отшвыривал сигарету и пару минут спустя, увлекаясь разговором, ввер-тывал в мудштук новую. - Я вот, Вовка, - продолжал он, - после этого бедствия в себе пристрастился странствовать, гоняю каждогодно в по-следнее время за рубеж, а до этого всю Россию-матушку, вдоль и попе-рек объездил, в соцстранах всех побывал, в Швеции был, в Японию со-бираюсь, в Индию. Бабе своей говорю, что в дом отдыха, баба глупее пробки - верит, да еще разворчится на немалые траты, раззор семье че-рез мои излишества, ведь я у нее на законных основаниях изымаю до сотни. Ну а с тыщонку-другую при нашем-то ремесле, Вовка, не нащел-кать в заначку за год, просто грех, сплошная глупость... А еще, Вовка,- заклинал дядя Ваня, - не допускай бабе проращиваться к себе в душу, это конец всем твоим наметкам, швах настоящему делу...
   Такой вот педагог нашего Вовы. Конечно же, многие из советов тезке бы бесспорно пригодились, и он зажил бы припеваючи, без осложнений, валял себе потихоньку дурачка, ну к чему эти бесплодные судороги вы-сверкнуть, сразить, шокировать, вознестись надо всеми, ему-то, уроду?
   Но такие ориентиры, судя по всему, удовлетворяли запросы Дикона лишь частично, поры его мировоззрения впитывали больше грязь, вы-дрючки следовали одна за другой, он все назойливее путался у меня под ногами.
  
  - Совращение ПедоБогини - Гримировка Вовы
  - пинками в монголоида - Как сикающих в
  - неположенном месте едва током не поубивало
  - - Гибель идиота "На-Гаргалыгу" - Как Вова
  - уподобился плугу и чуть-чуть не задох-ся -
  -
   Сумел тезка как-то подслушать на переменке в вечерке, как я заключал пари с троицей неверующих друзей... Словом, была у нас учителка, не-приступная из себя, как и химия, что она нам преподавала, помолвлен-ная в то время с одним плешивым юношей. Сама она ве-есьма и весьма среднего магнетизма, что гонору ее было совсем не равнозначно. Судь-ба же нас как-то до этого столкнула на пикничке, после актива, и в под-питии она оказалась ну совсем-совсем иной, какой-то даже радостно и жадно податливой, оно, вообще-то, и понятно, ей тогда уже было два-дцать шесть, а принцы все стороной, а принципы такая сухомятка. За-контачил пару раз я с нею и после актива, но вскоре отвалил, потому как увидел, что она лепит нечто серьезное и возвышенное, чуть ли не про-иски на вечный союз. (Во дает старушка, нет бы про усыновление бор-мотать, а она совсем до неуправляемости обджульетилась)...
   Ну а мы в тот день заспорили с корешами на очень высокодуховном уровне о цельности чувств, верности и прочих ветхих заветах, во что я, само собой, никогда не верил и не собираюсь. Да простится мне эта по-шлость, но, на мой взгляд, отношения с бабой должны быть одной глу-бины, какая диктуется ее анатомией.
   Ну а мои оппоненты договорились в пылу спора до того, что объявили мою бывшую подружку эталоном женственности и постоянства. Тут, ско-рее всего, на них воздействовал гипноз ее положения, этакая авансиро-ванная святость педагогигини (Богини!) в глазах ее посредственных уче-ников. В общем, ударили по рукам, на литр коньяка.
   После занятий мы прогулялись с нею по школьному стадиончику и при-сели в условленном месте, откуда зрители все могли видеть и слышать, притаились они тогда в траншее тира, за жидкой стенкой акаций. Химич-ка же, вся обрадованная этой реанимации отношений, возбудилась до озноба и была готова на любую глупость, в том числе и на любовное озорство прямо на лавочке, на морозце. Ну промассировал я ее как по-ложено, лопоча на ушко разную чушь, с изрядной потугой, но возбудил себя до нужной кондиции, и тут, в самый ответст-венный момент - дикий хохот и завывания, ругательства в адрес педоБогини, что дура, мол, ка-ких свет не видывал, что слепошарая и так далее и тому подобное. Ди-кон!..
   Й-эх, человек божий, обшитый кожей, но тут же смолк, только что-то по-екало, повозилось, поплюхало - это кореша, оказывается, уронили его с досады на сорванное зрелище и немного поносили на пинках. А химичка-Танечка - о сучье бабье племя! - чуть оправилась от испуга и давай тя-нуть меня в другое местечко, поукромнее, докушать поскорее сладень-кое, разгневанно суля выколоть моргала этому дошлому горбунишке при первой же встрече. Сладенькое мы докушали в угольном складе коче-гарки, что очам жюри было недоступно, однако коньяк они выставили без ропота.
   Истоки же поступка тезки с претензией на благородство вполне объяс-нимы, он попрос-ту не вник в суть спора, не проникся его запалом, под-слушав лишь деловую концовку. К тому же, химичка была близка ему по соцпроисхождению, она - детдомовка, бытие вела скромное, если не убогое, затворничала, много мечтала. Комнату у одной бабульки снима-ла неподалеку от нас с Вовой, тот хаживал к ней даже чаи гонять, меч-тать коллективно. Вот и выступил охранным ангелом, решил волевым усилием лишить взрослого человека удовольствия, подозревал его в не-разумности.
   Зря он так со мной, не по хребту ношу взваливал. В тот раз я не стал усугублять наказания, ребятки и без того расстарались - с неделю ходил монголоидом, очи в строчку, а вот в следующий раз, я готов был убить его за сотворенную подлянку, но чудом удержался, после чего даже за-уважал себя, сдержанного. И впрямь, ну ссуди ему я полновесную опле-уху при его-то хрупкости, ссуди, а головенка с позвоночником возьмет да и вывернется из тулова шурупиком, изломаешь эту никчемную побря-кушку, а ответ держать как за всамделишного человека. Ну а дело в этот раз было так.
   Уже давным-давно дядя Ваня стонал - уберите, бога ради, перенесите уборную поближе к конторе и гаражу, потому как мужичье, заворачивая за угол, до данного объекта, как правило, никогда не доходили, малую нужду справляли под окно его кандейки. Зимой это явление еще терпи-мо, а вот летом начиналась такая парфюмерия, не то что форточку при-открыть для прохлады, щелки приходилось законопачивать. На все это и ворчал дядя Ваня, подавал голос даже на многих собраниях, но дальше хаханек дело не пошло.
   Тут-то и приспел со своей рацухой тезка, действие ее я испытал одним из первых, сильное, ошарашивающее действие - через струйку, вдруг, меня так шваркнуло током, что я пал на колени, решив, что какой-то ар-кан вырвал у меня с корнем это самое. Оцепенел и не могу ни черта по-нять. Тут в окошке мелькнула любознательная улыбчивая рожа Вовы, настороженная дяди Вани, и я чуток сообразил, откуда могла изойти па-кость, вгорячах хотел бежать, подкормить тезку апперкотом, да слышу, рогочут из-за забора мужики, кто тоже только-только вкусили этой при-вивки.
   Я присоединился к ним и уже минут через пять слег под забор от хохо-та, увидев ужимки и прыжки Дристон-Поносыча, механика с ворот. Этого мы привели в себя с немалыми усилиями, организм его как никогда был обессилен очередным жидкостульем, и ударило его, судя по всему, враз через две струи. Из мрачных шуточка, на грани фола, попадись человек со слабым сердцем - строгай гробовые доски. Рацуха же состояла в том, что была соединена с аккумулятором железка на стене, в месте, какое мы всегда так щедро уливали.
   В общем, опарафинил меня тогда тезка просто-таки здорово, выставил на посмешище, что, конечно же, пошло ему в зачет, добавило граммов в камушек на его шеешке. Он же в слепом вдохновении, с завидной произ-водительностью граммы эти множил и множил.
   Возьмет и устелит коридор, тропку к моему кабинету, газетами с порт-ретами Л.И.Брежнева в четверть листа по случаю его очередного награ-ждения, и следы грязных подошв прямо по его лицу! не приведи Боже, случился бы какой-нибудь ответственный товарищ, это же какие выво-ды!.. Я все больше и больше опасался не сдержаться, отношения наши с тезкой накалялись, причем, у него антипатии нарастали даже с большей скоростью.
   Я понимал его, я был для него антиподом - высокий и красивый, неглу-пый и пробивной, бабник и спортсмен, все это было для него за семью печатями, недоступно, я угнетал его только тем, что был, да еще по воле судьбы мелькал перед его глазами чаще чем прочие. Все мне тогда ус-тилалось в ноженьки, это ли не причина для чернехонькой зависти и не-нависти для ущербного честолюбца. Не замедлила прийти и открытая стычка, выпад с его стороны, что совсем переполнило мою чашу терпе-ния и приблизило старт конкретных ответных действий.
   Предшествовал этой вспышке следующий заурядный эпизод, когда в орбиту вписались еще пара уродцев.
   Дело в том, что за комсомольскую работу, как и большинству секрета-рей первичек, мне платили как “подснежнику”, то есть платили за другую работу, в моем случае, я числился экспедитором, полуставочным худож-ником-фотографом, на мне висела вся стенная печать. В довесок ко всему этому изыскал мне шеф еще и доплату с замысловатой формули-ровкой - “поощрение рационализации охраны труда”, за что я был обя-зан, походя, вести и пропаганду безопасного труда, клеймить его во-пиющие нарушения.
   Вот на этой почве и произошла у нас стычка с Вовой и Винни, потому как я систе-матически прогонял с их кандейки, с автобазы, постороннего, местного дурачка по прозвищу “На-гаргалыгу”. Было ему лет тридцать, мастью чернявый и даже чем-то он был симпатичный, кабы не приоткры-тый всегда рот и деревянные глаза . Прокрадется он, бывало, замрет столбушком у какого-нибудь из рабочих мест и очарованно следит за примитивной работой тех же слесарей на яме, с огромной охотой откли-кается на просьбы, что-нибудь поддержать-принести. Настоящего имени его никто не знал, только прозвище, самое внятное из всего что он мог произносить, выкрикивать, когда мимо проходила женщина.
   Обучил его этому искусству сожитель сестры, кто явно обладал даром терпеливого дрессировщика, эпизодический, к слову, сожитель, потому как отлучался в тюрьму - “перышком баловался”, нет-нет, не инакомыс-лящий писака, - бандюга, сограждан систематически резал. Он же из тяги к искусству густо испещрил подопечного тутаировками, но профессиона-лизма невысокого, на уровне выставки детского рисунка. Он же, порой, выбривал у него бороду и голову в виде вопросительного и восклица-тельного знаков, что, как ни странно, придавало божьему человечку ос-мысленность, вводило окружающих в заблуждение, что это нормальный, только экстравагантный человек. На все эти упражнения На-гаргалыгу не обращал внимания, в зеркало он не смотрелся.
   Так вот, уцепил я в тот день этого малого под локоток и повлек из кан-дейки, выговаривая на ходу, что ходить сюда строго-настрого запреще-но. Отчего-то, чего ранее не наблюдалось, возмухнулся Винни, пусть, мол, сидит, он нам не мешает. Я ему выговорил, что легко, мол, дядя Ваня, отпускать советы, благославлять поступки, за какие не несешь от-ветственности, ведь в любой же момент парня может зацепить, примять и изувечить, опекать-то его никто не опекает. Тут встрял Дикон, пусть, мол, сидит, не лезь в наши дела.
   В какие-такие ваши, твои дела, выразил я недоумение, полнить отряд уродов новобранцами. Стали было обмениваться колкостями, но Дикон данное изящное фехтование отверг и на последний мой совет, не лезть в те дырки, куда его ГОСТ протиснуться не позволяет, затрясся в своей шизодной манере челюстью, выкатил шаренки и метнул в меня мензурку с кислотой. О приду-уурок! целил-то прямо в лицо, глаза!.. Лишь каким-то чудом я сдержался от соблазна броситься в драку, ушел, за что себя до сей поры только уважаю, откликаться в моем положении на эту провока-цию было бы сверхглупостью.
   А с На-гаргалыгу беда случиться не замедлила, сбылось вскоре мое предсказание, с крюка кран-балки сорвался ящик со стружкой металла, прямехонько на голову ущербному. Списать парня сумели, посадить ни-кого не посадили, но потаскали изрядно. Ну а наш Вова с поры той стыч-ки стал помаленьку получать радости и сюрпризы, не в его, конечно, ло-бовой зоологической манере, а изящные и разящие, по его же заявке, официантом я оказался на этот счет расторопным, эхо сумел организо-вать на пару децибел больше.
   Так подогнал я, вскоре, свой грузовой “Москвич” дяде Ване - проводку что-то всю замкнуло, ни одна лампочка не горела, не смог сам тогда совладать с неполадкой. Поставили мы его на улице, на скос эстакады. Ручник не работал, воткнули скорость, а для пущей надежности еще и кирпич под колесо - нарушения техники безопасности с их стороны во-пиющие. Принялись они с Вовой за дело, а я ушел. Дядя Ваня ворчал на ветхие провода и гнилой кузов, так как это затрудняло поиск места замы-кания. Но вот он пошел готовить скрутку из новых проводов, а Вова стал удалять старые, вертелся у машины так и эдак, проклиная малопри-быльную работенку.
   Полез он было под задок, поерзал, качнул несколько раз машину, а она возьми да покатись, на него пошла, но проехала немного, всего с пол-метра и остановилась - Вовой заклинило, бампер уперся ему в грудь, глаза тезки полезли на лоб, горбик плугом в землю, ни вздохнуть тебе, ни шепнуть клич о подмоге, посучил он ножонками, поцарапал ноготка-ми щебенку и отрубился.
   На его счастье вышел что-то подмерить дядя Ваня, да я как раз подбе-жал узнать, как делишки идут, словом, извлекли тезку своевременно. Вскоре, он оклемался, и я стал укорять его, что же ты, Владимир, мол, так неосмотрительно поступаешь, в твои-то годы, тебе ведь же еще жить и жить, сквозь годы мчась. Никак, рационализатор, горбульку хотел разо-гнуть таким макаром, так зря, куда надежнее в кузне, под пневмомоло-том.
   Ну самый бы раз человечку задуматься, подбить знаменатель, заклю-чить, что кое с кем надо вести себя тактичнее, осмотрительнее. Так нет, он, как и ранее зубенки приоскалил и посулил, за ребрышки придержи-ваясь, куда кашель больно резонировал, что, мол, разберется еще со мной, вот только отлежится чуток, восстановит мощь былую. Ну что ж, заказ я понял, на нерасторопность мою дале Вове жалиться не дове-лось.
  - На арене схватки батыры: Дикон и Феська - Вова одергивает жлоба-чухонца - Засада Феськи
  - - Секс-ликбез Вовы с дамой в проти-вогазе - Эта странная Ксенюшка - Вова бракует советское
  - просвещение -
  -
   Пару неделек спустя пошел Вова на базар - мама за луком команди-ровала. Потолкаться в толпе, это ему хлебом не корми, да и надежду пи-тал давнюю - а ну какой-нибудь раззява обронит кошель, натрамбован-ный сотенными банкнотами. Я тогда его приметил еще в мясном ряду, он с Федором Исаичем о чем-то калякал, тот, барыга, здесь завсегдатай, все что-то толкает, то мясо-сало-яйца, то шерсть и шкуры. Верочку, гос-пожу Вовиного сердца тогда увидел - сапожки импортные искала, ой хо-рошела, расцветала не по дням, а по часам девчушка, явно приспевала пора запускать ее в эксплуатацию.
   Приметил я тогда еще и лучшего друга Вовы Феську-одностандартника, тоже горбу-нишку, наружностью, правда, тезке совсем в проигрыше - гнилозубый и рыжий, Вова наш против него чистый Мастрояни. Феська с другого района нашего городка, “Копейского”, с каким мы, “станичники”, всегда смертно враждовали, цокались частенько на уровне взводов за речкой во чистом поле.
   Так вот, одно время, уже без меня, как рассказывал мне братик, сподо-бились боевые дружины, как в летописях, выставлять перед битвой на поединок своих лучших представителей, самых что ни на есть батыров, и выбор почему-то падал на Дикона и Феську. Говорят, в такие минуты обе стороны превращались в зрителей-единомышленников, потешались до упаду, что по спортивным меркам очень даже мудро - приходило раскре-пощение, и последующая операция массового расплющивания носов и губ проходила с полной выкладкой сил и мастерства каждого из участни-ков.
   Но потом, когда зализывали раны, все же больше вспоминали тот, предварительный поединок, вот где был, по общему уверению, цирк так цирк!.. Два паука, как они сплетутся, как начнут кататься на земле, виз-жать и царапаться, кусаться и рвать на себе одежонку!.. Нет, такую кло-унаду надо было только видеть, закатывался братик при рассказе, об-сказать же просто невозможно. Но потом, вдруг, Дикон от поединков стал наотрез отказываться, раскусил, по всему, что посмешище, что драка-то и на драку не была похожа, так одна пародия. Но он вел в счете, и пото-му Феська давно искал случая сквитаться.
   Ну а Вова в тот день подкупил лучку, загрузил его в дурацкие ранцы Макнамары, сняв пробы у мешочниц, набил карманы семечками и наво-стрился было домой, как увидел столпотворение на автостоянке - спек-такль. Какой-то колхозник, красномордый жлобина, матерился на всю ок-ругу, явно поддатый, безуспешно топтал заводной рычаг безмолвного “ижака”. Когда нога у него уставала, он энергично долбил кулаком, что чуть меньше среднего глобуса, по темени супругу, сидевшую в коляске. Голова у той сильно моталась вниз, и зрители спорили, что сначала - расколется шлем, или оборвется шея.
   Баба даже не защищалась, только негромко блажила и уговаривала своего Коленьку бить ее еще старательнее. Оказывается, потеряла ду-реха деньги, какие наторговала на гусях, а может и слямзил кто, рублей двести. Коленька к ее уговорам прислушивался, а от досады на ее стой-кость ткнул разок помимо шлема, в лицо, и баба умолкла - отключилась.
   Спектакль стал неумолимо вянуть, разочарованные зрители намери-лись было расходиться по своим очередям, но тут на арену выскочил Дикон!.. Рыцарь, гладиатор, гамлет! Где-то же рядом госпожа сердца, есть шанс высверкнуть. С ходу он заехал колхознику в ухо, сделав это буквально в прыжке, из-за роста, зашипел по-змеиному, сунув руку в карман, что, мол, истыкает в сито шилом, если тот не уймется, не пере-станет увечить бабенку.
   Жлоб от такой аномалии уронил на грудь челюсть. Струхнул, заозирал-ся, словно ища подсказки, на всякий случай заизвинялся перед народом, супругу беспамятную стал бережно теребить за ворот, скажи, мол, Маня, им всю правду, что все по закону. Та очнулась и закивала, подтирая ро-зовые сопли, да-да, мол, все - полнейший ажур, и стала снова умолять Коленьку убить ее на месте. Коленька несколько воспрянул от такой поддержки и несколько сурово насупился на Дикона, не лезь, мол, в наш интим.
   Я же, винюсь, не удержался и посоветовал, не трухай, мол, тезка, не пасуй, обрывай уши чухонцу, пока есть возможность, пока действительна справка с психлечебницы. Тут завиднелся милиционер, и жлоб совсем размяк, стал торопливо утирать глобусиком лицо Мане, клясться окру-жающим и Вове лично, что не позволит себе более некорректности к да-ме на людях.
   А тезку после геройского поступка, метров за двести от базара ждал сюрприз - засада Феськи с телохранителями. Порезвились они тогда знатно, могли бы знатнее, да вмешался Макнамара, поднял хай на всю округу, один из телохранителей ахнул в него с самопала, но промахнул-ся, после чего, естественно, они убежали.
  
   * * *
   Вот так со взаимными любезностями мы тогда и жили. Невзирая на мо-литвы и старания Вовы с его помощниками работа у меня спорилась. Видя же мои старания и плоды труда, меня вскоре ввели в состав бюро райкома, по итогам смотра боевитости наша комсомольская организация стала аж второй в области по своей группе. А сам Дикон, неожиданно, как всегда в своей экстремисткой манере, ударился в учебу, объявил, что закончит вечерку на год раньше, экстерном, и поступит в универси-тет, на юрфак. Вот так, мол, знайте наших, сегодня по банькам и погре-бам, а завтра - адвокат!
   Почвой же для такой вспышки, судя по всему, послужила пробуксовка в отношениях Вовы с Верочкой, ибо та, в одну из последних встреч, объя-вила, что он - подлец, каких мало, это надо же, мол, додуматься, распус-тить сплетню, что она с ним совсем накоротке, то есть позволяет ну все-все-все, любит, словом, его, отважного юношу, и в скором будущем они должны поспешить в ЗАГС. Конечно же, серьезно этот бред восприняли далеко не все, но, тем не менее, на каждый роток ведь не накинешь пла-ток, в общем, говоря классическим слогом, тезке с того дня в приеме бы-ло отказано.
   Укоряя же Вову в столь подлой клевете, Верочка адресовала его расхо-дывать пыл своего жаркого сердца на другую, еще более неотразимую даму, Ксенюшку, о связи с которой ей так живописали доброжелатели. Но если Верочка сумела сдержаться от рукоприкладства, хоть ей это и зуделось сделать, то педоБогиня при встрече до этого дала-таки ему пощечину, посоветовав не делать больше попыток вторгнуться в ее жизнь, сколь неприглядной бы она ему не показалась.
   Так коротенько о Ксенюшке. Ей чуть за тридцать, безмужняя. Общаться с этой бабенкой Вова старался в темноте, ощупкой, если же партнерша по забывчивости или нечаянно свет включала, то Вова сильно гневался, смак общения враз сходил не нет. Дело в том, что личико у Ксенюшки было, ой-е-ей! каких мало, съеженная какая-то рожа, малю-ююсенькая с коричневыми разводами по краям и щедро конопатое, носик у Ксенюшки пуговкой, волосенки реденькие, мочалистые, ушищи же большие отто-пырен-ные, как паруса от ветра в затылок, а еще у нее был большу-уущий, по-рыбьи безгубый рот и в нем штук полста мелких зубов, на-столько мелких, что при улыбке они пропа-дали, затмевались деснами. Бр-рр!..
   А вот глаза у Ксенюшки были неплохие, жидкоголубые, правда, порой, при жестком свете казались даже белыми, будто у сорожки, подсматри-вающей из ухи, неглупые глаза, печальные, скорее, от осознания малой привлекательности. Зато фигурка у нее была просто отменная, загляде-нье не фигурка - крепкая, ладная, со стройными ножками, конфетка! це-ны бабенке не было бы, нарасхват пошла бы наверняка, кабы на личико ей маску какую организовать щадящую, замаскировать хоть маленько под нормальное лицо. Ох и рожа!.. Вот тут и разберись, так что же все-таки лучше - писаная красавица с туловищем от бегемота, или эта “кон-фетка”, кому на люди желательно выходить только в противогазе.
   На окраину нашего поселка, в хатенку Ксенюшки, наш Вова прокрады-вался ближе к полуночи, чаще после односторонних свиданок с Вероч-кой, иззябнув до хруста кишок на тополе у ее окошка, мудро заключая, что духовное общение самостоятельно от физического, а пресытясь на стороне плотью, умаляешь жар неразделенного чувства. Ксенюшка охотно привечала его, как и многих ребятишек, кто до армии проходил здесь ликбез, чем и хозяйка для себя восполняла в какой-то мере дефи-цит на всамделишного постоянного мужчину.
   Вообще-то, однажды, случился у нее один с претензией на серьезную связь, он как-то даже выпульнулся с нею на божий свет под ручку, но да-же тогда, будучи в стельку, тут же застеснялся, ужаснулся своей дерзо-сти, сказал, что занемог животом и не совсем прямолинейно, но провор-но, затрусил назад, в укрытие. Вскоре он куда-то сгинул, а Ксенюшка об-завелась дочкой Натахой, в пору визитов Дикона ей уже шел пятый го-док, симпатичный и крупный ребенок, в соавтора, а вот глазенки у Ната-хи были всегда сонные, спала на ходу, говорить к этой поре она так и не научилась.
   Это еще плод потешек с односторонней алкогольной атакой, а по сло-вам одной моей знакомой медсестры из роддома, нередко объявлялись младенцы, кого мама произво-дила на свет будучи пьяной в дым, таких новорожденных не могли расшевелить ни массаж, ни гормоны, но стоило поводить у их носика ваткой в спирту, как они оживали, оказывается, уже с похмелюги недужили. Надо ли предполагать, каких высот достигнет та-кой человечек в жизни, если, разумеется, удастся преодолеть младенче-ство.
   Так о нашей Ксенюшке, уж кто-кто, а она гостеприимством славилась. Придет тот же Дикон, в момент она натаскает на стол разной вкусняти-ны, чекушок выставит, чтоб ему совсем расковаться в общении, света подпустит из окошка, от луны, и присядет в сторонке, сторожа в чем гос-тю потребность, все угодить лишний раз старалась. Готовила она пре-восходно, вкусно и изобретательно, да и вообще, женщина она была на редкость работящей, привыкшей надеяться только на себя.
   Трудилась она на ремзаводе, сверловщицей, где умудрялась тоже гнать по две нормы, в газетке про нее, ударницу, частенько упоминали и даже разок, помнится, сфотографировали, но тактично, очень издалека, в рост, близ родного станка, что и занял три четверти снимка. Ну а наш Дикон покушает плотненько, вотрет стопочку и отмякнет, расшалится, давай блудить ручешками, в горницу хозяйку повлекет, на что та со все-гдашней радостью, на безрыбье-то и хек за карася.
   Вернутся они за стол, Вова мрачный от осознания, что обладал не Ве-рочкой, а Ксенюшка пуще прежнего обиходить дружочка силится - кон-фет достанет к чаю, варенья. Суетясь у стола, разговорится, о работе своей начнет сообщать, как и за счет чего соцобязательства перекрыва-ет, о трудовом соперничестве с подругами, о премии очередной за рачи-тельное отношение к доверенному инструменту и материалам. Завод свой, этот гнилой сарай с дореволюционным оборудованием она вполне искренне любила.
   Да она, чокнутая, всех любила, всем угодить старалась, при такой-то роже да жизни нищенской самый бы раз на всех окостыжиться, а она любила, только как-то своеоб-разно, по-своему, издали и ненавязчиво. Странная бабенка, странная, если, конечно, совсем нормальная. Была в ней какая-то изюминка, была, ведь ни у кого из нас, сопатых, не возника-ло к ней отвращения, пренебрежения, даже в весьма раскованных разго-ворах грязно о ней никто не говорил, обходил эту тему, было в ней что-то, было, уходили мы от нее всегда с каким-то рассолоделым нутром.
   А вот у женщин, кто узнавал ненароком о такой непритязательной кон-курентке, эмоции были куда круче, та же Верочка, к примеру, высказа-лась весьма однозначно, что, мол, ее полнит гадливость, когда близ та-ких образов, как она и Вова, всвязи с ними, упоминается слово “любовь”, пусть даже в простом, анатомическом понятии, все равно, слово это враз будто бы покрывается какими-то лишая-ми и струпьями.
  
   Ну а наш тщеславный герой, даже после столь категорического отлупа, не оставил мысли о завоевании сердца любимой, равно как и покорении остального окружающего мира. Ну посудите сами, куда им, нам, пока еще пребывающим в неведении, деться спустя этак лет пяток, когда он, Вова, достигнув вершин наук, заглянет к нам, в эту богом забытую дыру на сверкающем лимузине и средь стаи оголтелых поклонниц благо-склонно выделит ее, Верочку, сообщит скупо и прочувственно, что прие-хал за ней, что движитель всех его побед только она одна, его большое к ней чувство.
   Пока же Верка со свойственными ей безалаберностью и невежеством продолжала менять кавалеров, примитивно мысля, как можно беспроиг-рышнее пустить в оборот пока еще ходкий товар юности и привлека-тельности, то есть выскочить побыстрее и удачнее замуж. В маму, те-тушка Анюта тоже, говорят, была из скороспелок, замужней стала в сем-надцать, аккурат в канун войны, вскоре, друзья черкнули муженьку, что Анюту нешуточно понесло вразнос, тот прислал гневное письмо, предла-гая развод, но за письмом приспела похоронка. Остепенилась она не сразу, но сколько бы раз не сходилась с партнерами, фамилию первого мужа не меняла, по сей день ходит в неутешных вдовах, пользуясь соот-ветствующими льготами.
   Так что хватку Верочке наследовать было от кого, ну а куколка она и впрямь стала расписная, но кукла, не более того, и потому занятию с ней я уделил времени совсем немного, больше она, кстати, и сама не требо-вала. Сошлись мы с нею в считанные минуты, подкатив к ней после ки-ношки, я строго осведомился насчет ее Ф.И.О. и совсем уже прокурор-ским тоном объявил, что мне предписано облздравом сделать ей овуля-цию...
   Реакция на этот пошловатый закидон всегда все ставила на свои места, если негодование - особь чрезмерна умна и требовательна, это мне и на нюх не надо, если же невежественный смех, то игра стоит свеч - вторая категория, кукла-кокотка, нести можно любую околесицу, мозгам лишь приятный отдых, шансы же потешить плоть незамедлительно почти сто-процентные. Верочка оказалась эталоном второго сорта.
  
   А наш Вова в этот период все сильнее укреплялся в мысли ошеломить в скором будущем человечество и потому за учебу впрягся совсем нешу-точно, но опять-таки по-своему, с выкрутасами. Так доброй половины предметов он решил вообще не касаться, в их числе: математика, не-мецкий, астрономия...
   Зато стал шокировать кой-когда основательными сверхпрограмными по-знаниями историчку, литераторшу... И все чаще заводил речи об экстер-нате. Ход, в сущности, безотказный, тройки по неуважаемым Вовой предметам в вечерке всем нам были гарантированы лишь за один под-виг появления в школе. Но если объявились бы и всамделишные пятер-ки, это уже для данного заведения стало бы событием из ряда вон.
   Так что тезка с педагогами, ему потакающими, стал вести себя совсем накоротке, речи даже заводил с умной рожей о негодности отечественно-го просвещения, его громоздкости и неспособности раскрывать и песто-вать талантливые индивидуальности (вроде его самого?).
   Я бы, изрекал Вова, даже учебники до пятого класса делал совсем по-другому, так, чтобы они как сказки или детективы читались, взахлеб, но так, чтобы нужная информация, начинка, за привлекательной оберткой, исподволь, но надежно в мозгах отлагалась. Расписал бы, мол, к приме-ру, похождения таракана, с красочными картинками, прочли бы все это малыши и познакомились с кучей новых растений, знали бы их пользу и вред, узнавали потом в жизни, также как и разнообразных букашек, предметы с четким знанием их назначения, чего, как ни печально, и мно-гие-то старики не знают, кто из-за ленности ума, кто по нехватке време-ни.
   Или, говорил еще Вова, взамен уроков я бы организовывал театраль-ные спектакли, где изучение и репетиция роли есть очень даже активное познание. Вот такие, равно как и многие другие подобные идеи толкал в то время наш Вова, желая прослыть смелым новатором, жаль, конечно, что министерство, даже ретрограды из районо и школы, остались глухи к данным озарениям, пеньки, невежи, недоумки, кому до Вовы еще было расти и расти.
   А еще тезка в ту пору, на кой-каких уроках, по его оценке, скучных, вроде той же части истории, где изучалось становление и мужание на-шей партии, извлекал общую тетрадь и начинал истово строчить, фикси-ровать разнообразные мысли касательно совершенствования вселен-ной, мысли эти в его черепушке тогда хороводились безостановочно.
   Я как-то из любопытства полистал эту клинопись и порядком изумился его честолюбивому бреду. Так, в частности, я уловил одну мысль, стер-жень одной из его теорий, что быть уродом даже полезно, ведь недаром, мол, говорят в народе, что своя печаль должна быть дороже чужой ра-дости. Полезность же данной печали, по Вове, в том, что происходит ес-тественное отпочкование его, урода, от серой, одноликой, мыслящей штампами массы, что у него прямо-таки падает с глаз повязка и начина-ет до болезненности обостренно восприниматься истина, ее разбросан-ные крохи, как никому осознается удача возникновения в этом хаосе его! материальной мыслящей точки! человека!..
   Мысль эту Вова развивал до такой степени, что даже в запале начинал благодарить судьбу за горбик, как некую отметину свыше, что без со-мнения позволит ему добиться покорения небывалых вершин, до чего прочим, негорбатым, никогда не докарабкаться. Молодец, ловко обер-нул, оставалось только размножить эту теорию и остальное бездефект-ное человечество зарыдает от обиды, потому как налицо ущемление прав, несправедливость в распределении подарков судьбы. Ну а там, глядишь, и полшага до организации фирмы по искусственному созданию таких подарков, установки спецстанков и поточных линий, где искусно бы надламывался хребет, здесь и сопутствующие дефициту блат, очереди, неблаговидные сделки.
   Такая вот теорийка, воистину - слепому много видится, глухому много слышится.
  
  - Как спящего Винни крошками в вине до запоя
  - довели - Безалкогольный вечер, об-ратившийся
  - в попойку - Конспиративное омове-ние Дикона
  - - Хищение его одежды -
  -
   Дядя Ваня горячо одобрял устремления ученика на грамоту, только чу-ток оспаривал задумку идти в гуманитарии, что, на его взгляд, отвлече-ние от жизни, не гарантирует сытных хлебов, куда, мол, надежнее по-знать ремесло зубного техника.
   - Самый огромный смак для души, Вовка, - вещал он по такому случаю, - это труд, исполняемый руками, особенно, если ты мало-мальский мас-тер, а бездумно махать кайлом или просиживать без действа за отстра-ненными мыслями - две крайности против естества человека, ведь в этих случаях, он, человек, задействован лишь частично, с перекосом. Жизнь, вотова-етова, всегда держалась мастерами, их ремесла и тайны тот же фольклор производства, то есть требует к себе бережности. Ежель оторвать людей от их ремесел, страна быстро останется без шта-нов, а народ будет истачивать порча, затоскует тогда народ, вызверятся люди друг на дружку, а это самое распоследнее дело. Отсутствие мас-терства рождает у неумех испуг - вот-вот их выявят! - отсюда их рвение поскорее спрятаться за должности, поучать других, но разве так будет дело толком красно?.. никогда! В России давно получила укреп эпоха со-бак на сене, обезличка, отлучка мастеров от их ремесел. Но ведь та же природа, вотова-етова, голосует против обезлички, даже снежинки-дождинки в любой кутерьме остаются единственными и неповторимыми, не слепляются в один безликий ком. Все мы рождаемся богачами воз-можностей, кончаем вот только больше нищими. Учись, сынок, приспе-вает твоя пора познавать сторону-мачеху, покидать край, где пупок ре-зан. Учись, надо когда-то и лаптю в сапоги метить...
   К слову говоря, при кажущейся покладистости и доброжелательности дядя Ваня был человечком весьма и весьма злопамятным. Так, к приме-ру, который год он не мог простить мне одной шутки, какую я (если бы один я!) проделал с ним еще до армии. Помнится, в тот день, он, как все-гда, наскоро проглотил свой обеденный тормозок и умостился на лавке погонять храпуна, с полчасика, что делал систематически. Спал он, при-открыв рот, мертво, никакие шумы не смущали. Мы же с дружками в тот день, забыл уж по какому случаю, пустили по кругу бутылочку “силосухи” оборотов на восемнадцать, по ярлыку же - портвейн. Опорожнили одну емкость, приступили к другой. Тут-то и пришло в мои подогретые мозги озарение, какое все поддержали охотно. И стал я после такого благо-славления складировать в приоткрытый рот дяди Вани хлебные крошки, смоченные винцом, каковые он рефлекторно, без пробудки обминал языком и заглатывал. Проснулся он тогда значительно позже нормы, ка-кой-то шалый и недоуменный, работа не шла, хотелось праздного трепу. Так получилось, но подкормили его таким макаром мы и на следующий обед, а назавтра он не вышел на работу - запил. Вся загвоздка же была в том, что к той поре минуло года четыре, как он не брал в рот ни капли, чем гордился, не маскируясь, так как до этого, как вам уже известно, ква-сил фундаментально.
   Но вот он оклемался от запоя, кто-то подсказал ему причину срыва, и он не на шутку обиделся. Подскочил даже вгорячах, губы трясутся, паль-цем грозит немо, а потом выдал: “Т-ты, В-вовка, н-нехороший человек, вот!..”. Ругаться он совершенно не умел, полезшим в драку его и подавно не представишь, а вот злобу умел затаивать надолго. Ну не скоты ли продажные коллеги мои тогдашние! сами ухахатывались, а крайним ока-зался я один, самый молодой, заступиться так никто и не удумал, как и остановить в минутку, когда шутка еще созревала. Алкашня!.. Сброд!..
   Не так давно был случай, определение это подтверждающий исчерпы-вающе. Комитет комсомола, да я один, по сути, совместно с парткомом и профкомом организовали чевствование юбиляров и посвящение в рабо-чие, концерт с вечером отдыха. Мероприятие было задумано без спирт-ного. Сначала многие возмутились, а потом притихли, мы поняли - за-мышляется противодействие, и потому предприняли самые тщательные охранные меры, потому как на образцовом вечере пожелала присутство-вать секретарь райкома партии по идеологоии. Я, честно говоря, тогда по этой причине здорово разволновался и в своем выступлении под смешок диконов, дважды опечатался - прочитал “эпоха вырождения”, вместо - “возрождения”, и при упоминании о таком благе, как снижение налога на малосемейных граждан, выдал “малосеменных”.
   К середине вечера стало ясно, что неподдельное веселье участников, их бешеный темперамент в танцах и надрывное горлодрательство в песнях стимулированы не только лимонадом и чаем. Но поиски родников вдохновения заходили в тупик. Когда же вконец окривел инженер по соц-соревнованию, что легко вычислилось по застегнутой поле рубашки на пуговицу ширинки, мы отвели его в укромное место и энергично вытряс-ли секрет.
   Но его - о конфу-уз! - совсем нечаянно уже обнаружила секретарь рай-кома. От шумного веселья у нее разболелась голова, и она, глотнув таб-летку, решила запить ее водой из бачка, стоящего, ну абсолютно у всех на виду и рядом. После пары глотков глаза ее полезли из орбит, она по-перхнулась и нешуточно раскашлялась - в бачке был самогон, градусов под пятьдесят. Надо ли говорить какой втык назавтра получил шеф, чем, в свою очередь, щедро поделился с нами. Скот, на себя бы сначала обернулся, ведь все уже тогда давно знали, что пьет он систематически и в одиночку, не выходя из кабинета, на скапливаемые же бутылки, изо-бретатель приноровился наклеивать этикетки с минералки, каких у него в сейфе было несколько пачек.
   Я мало удивился, когда узнал позже основного автора срыва антиалко-гольного вечера, конечно же, это был Дикон с некоторыми приспешника-ми. Дешевенькую популярность Вова на работе заслужил без особого труда, мужики такой стиль ценили, лишь бы не было скучно, лишь бы уподобить госпредприятие ежедневному цирку, только бы смену скоро-тать, а там трава не расти. Ну а нашему уродцу такое одобрение кани-фолью на смычок. Боже! и куда может прийти общество при таком оби-лии уродов и дебилов! они ведь неумолимо уподобляют себе окружаю-щую среду, ведь и она стала уже уродлива и больна, готовая в любой момент свершить агонизирующую судорогу в виде вселенского смерча, потопа или разлома тверди, и все затем, что озарения разума воплоща-ются в жизнь тупыми исполнителями, кто расходует свой скудный умиш-ко на паразитические уловки и агрессивность.
   Ну а Дикон цвел и пах в столь родной для него среде, блаженствовал червем в навозе, номера-выдрючки следовали с завидной неиссякаемо-стью. Чего стоит, к примеру, лишь одно из последних его пари. А поспо-рил он, что на работу он будет прибывать более разнообразными спосо-бами нежели его оппоненты, и превзошел их с изрядным запасом, вы-спорил что-то около полусотни. Приезжал он тогда на работу и в тележ-ке, влекомой Макнамарой, и, как падишах, на носилках, и задом-наперед на своем дырчике, приходил он на ходулях, третьим в пирамиде на шее у друга, ползком, верхом на ишаке Федора Исаича, на крыше гибрида-”москвичонка” учителя...
   При всем при этом тезка был до болезненности ревностен к чужим но-мерам, также потешающим мужиков. Так изредка, я разыгрывал роль этакого сердечного поверенного между ним и Катериной Мызгиной, ба-бой, что запилась и опустилась до легендарности, ей тогда было чуть за сорок, но остались от нее лишь жалкие останки еще ходячего человека. Я же, будто бы по ее просьбе, заклинал не бросать ее, возобновить от-ношения, потому как понесла от него и угрожает лечь на рельсы, если он откажется от грядущей крошки.
   В довесок я зачитывал фрагменты из якобы посланного ею письма с душераздирающими признаними и ласкательными обращениями, вроде: “тополек ты мой стройный в кепулечке”, “зоренька моя желанная” и так далее. Вову такая раскладка сил - он мишень дружеских шуток - нерви-ровала, дело, как правило, кончалось тем, что он хватался за железки, я же с дурашливыми воплями убегал, проклиная судьбу связного. Но что железки - детская шалость, если опрометчиво забыть, что дело имеешь с законченным шизиком, я забыл однажды и едва-едва за это сурово не поплатился.
  
   * * *
   Дело было весной, где-то в мае, пришла ранняя жара, буйство зелени и цветенье вселяли похотливую истому, рассеянными ногами парочки уб-редали в ближние рощи, где вводили в заблуждение наивную природу, делая вид, что хотят размножаться. Наш Вова же пристрастился тогда гонять на Карасевку, озерцо километров за пять от города, принимать там водные процедуры. Макнамара отставал, не справлялся со скоро-стями дырчика, потому как движок был форсирован с помощью дяди Ва-ни - на поршеньке стояло дополнительное кольцо, заполованы края впу-скного окна, моторная звездочка уменьшилась на пару зубцов, словом, с учетом бараньего веса седока, аппарат стал куда проворнее, обходил лихо многие мотоциклы, чем здорово ранил самолюбие владельцев.
   А на Карасевке царила благодать - чистейший воздух, зелено-нетоптано, у воды березовая рощица, чуть подальше густая полоса же-лезнодорожных лесопосадок. Озерко неглубокое, вода теплая, а самое главное, почти не бывает посторонних глаз - далеко, все отдавали пред-почтение более близкому водоему на кирпичном карьере. Для тезки фак-тор немаловажный, наиглавнейший, ведь самокритично он осознавал, что обнаженным смотрится неважнецки - ножонки прутиками, ребра на-ружу, кожа синевато белая, на тонкой шеенке, будто из груди растущая огромадная голова, а меж лопаток самое главное украшение. Бр-рр! упырь, только и пугать детишек неслухменных, да и то осторожно, не на ночь, да чтобы снимок был не совсем четкий.
   Была у меня такая фотография в интерьере Карасевки, кому не пока-зывал, плечами гадливо передергивали, и бывают же, мол, ухмылки в природе. Как тут не помянешь добрым словом пращуров, кто изобрел одежду, маскирующую от нас кое-какие достоинства соплеменников. Но и в заблуждение можно легко впасть, купиться, начнешь растелешивать кой-какую мадамочку, освобождать ее от шлеи и прочих чрезседельни-ков, а она расползается в такую безобразную квашню, что желание и прочие эрекции безвозвратно чахнут.
   Я вот одно всвязи с этим недопонимаю, ну ладно, Дикон наш рихтовке уже не подлежит, но сколько рядом людей жирных, беззубых, неряшли-вых до безобразия, омрачающих только одним своим видом настроение нормальных собратьев, могущих, но нежелающих привести себя в поря-док, то есть уроды самостийные, но почему нельзя таких одернуть стро-кой закона, штрафовать, все же на благо обществу, для косметики его лица.
   Так о Диконе. В тот благославенный денек он уже привычно поспешил после работы на озерко, поднять тонус перед вечеркой. Вот он блаженно приступил к омовению, потом разыгрался - стал нырять, плескаться, пробовал плавать и лежать на спине, но получалось неважно, топор то-пором. Порезвился так с полчасика, изредка пугливо и настороженно озираясь по сторонам, чуть озяб и вылез, поспешил к мопеду, поскорее одеться, дабы не осквернять продолжительно тамошнюю красоту и гар-монию.
   Подбежал и разулыбался оторопело - одежки-то, ку-ку! не было! вот так фокус... Постоял с приоткрытым ртом, покусал ногти в сильной задумчи-вости и стал щупать на всякий случай землю, может глазыньки подводят, утомились ведь за день-то глазыньки на производстве. Нет, не подводят, сандалеты с кепкой лежали, а вот рубашка с брюками - ку-ку! Метнулся было на поиски, обежал рощицу, с полгектара посадок - бесполезно. Сел под кусток, отжал трусики и чуть всплакнул с подвывом. Во второй круг промялся в поисках, нет, не сыскивалась амуниция. Энергичность в дви-жениях Владимиру стали диктовать также комарики, здесь они под вечер внушительными эскадрильями поднимались на крыло и нешуточно сви-репствовали в поисках лакомого провианта, кровушки.
   Надумал тезка вернуться к дырчику, а оттуда голоса оживленные, па-рочка подъехала на грузовом “Москвиче” и давай озоровать очень сме-ло, в надежде, что свидетелей до шестнадцати тут не предвидится. Схо-ронился Вова за кустик, поскрыпел зубенками и снова всплакнул, но уже без подвыва, для конспирации. А протер слезки, навел как следует рез-кость и ахнул, ба! да ведь это его Верочка, Веруня, Вероненочек, а шшу-пает-мнет ее так бессовестно товарищ по работе, так милый его сердцу, сосед, тезка!..
   Но вот он, сосед-тезка, отвлекается от обнаженной грудки его любимой и случайно обнаруживает дырчик, признает его обрадованно, что техни-ка его коллеги, члена их комсомольской организации, по поручению - по-литинформатор в цехе эксплуатации, предполагает, что, скорее всего, Владимир где-то рядом, возможно, ищет дикий лук, в нем так много ви-таминов роста. Верочка поправила обе части своего пляжного гардеро-ба, я извинился за внеплановый антракт, и мы стали в два голоса кли-кать его ласково, аукать, а потом решили поискать его и напугать неожи-данным появлением. По шороху травы и листвы можно было легко опре-делить, что после этого тезка проворнее ящерки отполз и резво умчался в дальний непролазный кустарник, где, возможно, с досады погрыз не только прутки, а даже земельку. А чего грызть-то, все ведь по собствен-ной заявке.
   Вернулся он тогда домой, по рассказу его маманьки, глубокой ночью, по-индейски обмундированный в лопухи, морда шире плеч - комарики не упустили случая, попировали. Долго шагал Владимир еще затем, что бензина в бачке не оказалось, дырчик пришлось толкать. Уже в родных стенах он утратил собранность, подразмяк, и его даванула истерика, се-анс комаротерапии довершил укольчик “скорой”.
   Истерика? вот-те раз! а ведь по его же формуле, заметкам, что я уже частично цитировал, он был сторонником воспитания очень жесткими (в довесок к “подарку судьбы”) обстоятельствами, все эти закалочные про-цедуры таким как он, мол, только во благо. Если же их нет, а наша пре-сная жизнь так скупа на эстремальные ситуации, то их, эти ситуации, на-до создавать искусственно, самостоятельно, только тогда, мол, произой-дет желанный укреп воли и тела, только тогда дальнейшие трудности будут легкоодолимы и нежелательных сбоев в ходе неизбежного блиста-тельного воспарения надо всеми серыми не произойдет.
   У Вовы в заметках на этот счет даже приводился жизненный пример, насколько, мол, все это благотворно. Так одному американцу дали по-жизненный срок за убийство, но он не опустил рук и стал пристально на-блюдать сквозь решетку за птичками, настолько пристально, что стал ав-торитетнейшим ученым орнитологи, теперь на его имя со всего света идут письма, где авторы умоляют дать им ту или иную консультацию. А кем бы он стал, не укокошив человека, оставшись на воле? да никем, се-ренькой заурядностью.
   Так что, по Вове, очевидна полезность и тюрьмы, не обязательно по-жизненной, а так, лет на пяток встряхнуться, раз в обыденной жизни эк-вивалента подобным ощущениям не сыскать. Судьба, к слову, выполни-ла и эту его заявку, но об этом чуть позже. Такие вот внушительные на-метки, но маленький пустяк, и уже надо кликать “скорую”.
  
  - Дикон - судия, прокурор, палач - Лишь чудо отводит
  - прицельный выстрел из обреза - За-мирение из
  - тактических соображений - Велико-лепная четверка - Фиаско микроше-фа-Гены -
  
  На следующий день, после обеда, я увалился на травку за котельную со свежим “Советским спортом”, каюсь - недосыпал, слабел от игрищ с той же Верунькой и прочими, кому так недостает мужеского внимания и лас-ки. Только наладился я подремывать, как услышал чье-то сопение, ото-двинул газету с лица - Дикон!.. стоит падла метрах в трех и целит мне в голову из двухствольного обреза!
   Боже, какая дикость! в нашем-то цивилизованном мире и такие пещер-ные страсти-мордасти!.. Ну что может почувствовать в такой момент нормальный человек?!. Я оцепенел, оледенел нутром, с секунды на се-кунду может произойти непоправимое! Страх и волна слабости сыграли со мной коварную штуку - джинсы мои в паху потемнели от влаги. Как ни парадоксально, но именно это меня и спасло - Дикон осклабился и чуть опустил обрез, намереваясь, по всему, отпустить издевательский ком-ментарий.
   Тут уж не упустил шанса я, вытаращился за его спину и попросил умо-ляюще:”Ну дядя Ваня, ну скажи ты ему!..”. Дикон резко обернулся, и я, крупно скакнув, нырнул за угол котельной. Выстрел за спиной все же прозвучал, бил сука навскидку, и одна из дробин прошила мне мочку правого уха. Мама! десяток сантиметров левее и в затылок! за что?! ох и приду-уурок! вот уж урод так урод, всем уродам уродина! Да разве таких можно держать на воле? их место в клетке! Он было погнался за мной, но второй раз так и не выстрелил, не попасть - бежал я согнувшись и зиг-загами, помогла армейская выучка.
   В милицию я заявлять не стал, бесполезно, обыски ничего не дали бы, тайники у Дикона надежные. Но испугал меня козлина здорово, месяца два у меня почему-то немел мизинец на левой руке, мертвел буквально, но потом, помаленьку, эта оказия прошла. Но я лишний раз убедился, уверился, что с такими придурками нельзя пользоваться их же метода-ми, отмахиваться от дубины дубиной, в этих случаях помощник лишь один - интеллект, вооруженный тонким анализом, холодной головой и опытом.
   К вечеру я тезку огорошил - подошел и попросил прощения за шутку на Карасевке, предложил навсегда замириться. Упыренок глупо захлопал ресницами, но тут же приосанился, насколько ему это позволил “подарок судьбы”, и снисходительно протянул свою лапку. О-оо, как мне хотелось в этот момент утешиться парой настоящих ударов, растереть в порошок эту образину за столь чудовищное для меня унижение!
   Но я сумел-таки подавить в себе этого примитива. Какая все же это ве-ликая штука держать себя в руках, всегда иметь ясную голову. Ну чего бы я добился, размазав до затылка его нос-губы? только кляксу на био-графию. Несколько предпочтительнее был ход приловить тезку на грузо-вом парке станции, у цистерны со спиртом или вином, так как он нередко пересекал парк, сокращая полуночный путь от Ксенюшки, с оперативни-ками из военизированной охраны и кой-какими ребятами из милиции я был дружен, ход соблазнительный и все же многими действующими ли-цами малореален.
   И я решил набраться терпения, взять в союзники время, ждать. А бук-вально через пару недель я уже вопил гимны всевышнему, кто наделил меня такой сдержанностью, - меня взяли в аппарат райкома комсомола, инструктором орготдела, все шло, как по нотам, черновая возня с вырод-ками осталась позади. Тропки наши с тезкой круто разошлись, что вовсе не означало, будто последнее слово осталось за ним, отнюдь, не того напал, уродишко, не на того, должки я всегда возвращаю с процентами...
  
   * * *
   Работа в райкоме ухватила властным смерчем и вовлекла совсем в новую жизнь, порой сумбурную, но всегда динамичную, престижную и очень ответственную, уж тут-то каждый шаг нужно было выверять и вы-верять. А еще месяца полтора спустя я получил аттестат и поступил за-очно в техвуз, на доменщика мартенов, вуз этот у нас под боком, недо-бор туда хронический. Получил, кстати, аттестат и тезка, молодец, одо-лел-таки экстернат, молодец, этого уж ни убавить, ни прибавить. Но на юрфак университета не выгреб, перекинул документы в педвуз, тоже на заочный факультет. Словом, графа в моей анкете скоро должна была получить желанное “н. высшее” (неначатое высшее, шутили коллеги в райкоме), а это уже полновесность кандидатуры на любое из мест, хоть в правительстве.
   Незапланированная же вакансия в райкоме образовалась оттого, что ушел заворг. Странный парень, с какой-то придурью, проработал всего-навсего года полтора, стали готовить его на первого - ну все тебе в но-женьки устилается! - а он, чистоплюй, вдруг объявил, что в комсомоле работать боле не хочет. Как ни с ним не бились, каких только пакостей не сулили - бесполезно, ушел фотографом в быткомбинат. Странный. Я взялся как-то перебирать после него ящики стола и нашел один блокно-тик, где он в тягучие часы хода бюро рисовал и упражнялся в стишатах. Ой-е-ей! почитаешь их и весь комсомол предстает в жутком пародийном свете, сплошное сборище рвачей, никакого проблеску, сплошные изде-вательские хаханьки, полнейшее безверие в наш строй. Где он рос? Ладно хоть еще не задействует жало в открытую, но ведь доведись слу-читься какой-нибудь перетруске-заварушке, он же первый хрипы нам рвать будет, раздавит, не дрогнув. А сколько таких молчунов, себе на уме, косящихся злобно с обочины, ждущих своего часа, вечно всем не-довольных. Да тот же Дикон из этой же гвардии. И ведь довольно благо-образный вид у пачкуна, этого Анатолия, - не пьет сильно, начитанный и башковитый, искусствами интересуется. Это ведь надо решиться, инже-неру податься в фотографы, в лакеи, карточки он правда делал доброт-ные, выставку даже как-то раз в клубе организовал, но больше какие-то рощи, рожи младенцев, стариков. Мелькнула у меня мыслешка, а не по-казать ли этот блокнотик нужным людям, чтобы четче обозначить нашего потенциального врага, но пожалел, отдал владельцу, на что он и не осо-бо возрадовался, странный, неужели даже не опасается вскрыть свою сущность? наглец! или так уверен в себе, чувствует силенки? да разда-вят ведь, как таракана, играючи и походя...
  
   В кабинете нас тогда было трое: я, Зинуля, толстенная незамужняя де-ваха лет двадцати пяти, секретарь по учащейся молодежи, и Гена, за-ворг, мой микрошеф. Гена был неутомимее секундной стрелки, сидеть он совершенно не мог, весь день мельтешил перед глазами, бестолково метался, искуривая до двух пачек дорогих сигарет с фильтром. Совался Гена во все дела, свои же кисли и уже в ранге сверхсрочных перекоче-вывали на мой стол.
   Три телефона на одном проводе, но при звонке я всегда кликал из ко-ридора Гену, и тот, отшвыривая в урну только что подкуренную сигарету, бросался к трубке, сообщал без тени разочарования или обиды, что спрашивают меня или Зинулю. Он носил темные очки - один глаз был подернут бельмом - всегда был в безупречном костюме и галстучке, бла-гоухал сигаретами и приятным одеколоном. За плечами у Гены педвуз, в наличии стойкое отвращение к школе.
   В довесок к неорганизованности на работе он имел совсем губительную для его карьеры черты - был невосдержан и нестоек к спиртному. Я пом-ню, как изумило меня в первый раз его скоротечное опьянение, в общем-то, после заурядной трехсотграммовой дозы водки. Гена тогда что-то маловнятно залопотал, завращал из-за ушедших на кончик носа очков бельмом, а потом, вдруг, решительно пошел прочь, все глубже и глубже припадая на правую ногу, прошел так с десяток шагов и рухнул лицом вниз.
   Я было бросился его поднимать, но Первый, Виктор Пионов, велел не трогать его, сказал, что Гене желательна вылежка, стравление отработок через рот и прочие шлюзы. Посетовал при этом на свой последний не-досмотр, когда Гену транспортировали, не вложив как всегда в ОЗК (об-щевойсковой защитный комплект, непромокаем), отчего до сих пор не выветрилось от мочи сиденье.
   Пионову я, судя по всему, с ходу пришелся по душе, и он зачислил ме-ня в “великолепную четверку”, в какой помимо нас с ним были председа-тель райкома профсоюзов работников сельского хозяйства и молодой военком, все при конях, все вольные казаки, в любое время суток могли десантироваться в нужную точку и чуток развеяться от бесконечных дел.
   Встряску эту нередко мы начинали прямо в кабинете у Виктора, в рабо-чее время, он и банковал, был у него спаренный ящичек под замком, где всегда сыскивалось необходимое - водка, сухая колбаска, минералка... Исполнялось все при открытых дверях, весьма ловко и артистично, ни-кому даже в голову не приходило, что заняты мы чем-то иным, а не де-ловыми вопросами. Пропустив грамм по двести, мы созванивались с кем нужно и благополучно отбывали на природу.
   Останавливать и проверять наши машины никому из гаишников никогда не приходило в голову. К уязвимым недостаткам Виктора можно было отнести слабость к слабому полу, был он на этот счет гораздо слабее меня, алчен просто-таки, порой, на какую-нибудь свежатинку до неос-мотрительности, что весьма рисково, загорит ведь синим пламенем, ежель кто откроет на него глаза пошире, и ведь растил озорник двух до-черей, супругу имел образованную.
   Но все эти встряски, разумеется, были краткими эпизодами без ущерба основному делу, а дел было невпроворот, чего только стоил начавшийся обмен документов, да еще нашему райкому была предоставлена высо-кая честь начать его первыми в области. Без ложных прикрас, работал я тогда добросовестно, изо всех сил, но чувствовал, что так меня хватит ненадолго, тащить работу и за Гену становилось невмоготу. А ведь орг-отдел, по моему тогдашнему разумению, для общей же пользы, должен был состоять из энергичного парня, контачащего с секретарями первичек и девчушки-бумаговодителя, грамотной чистописаки, такую учителку я тогда уже присмотрел. Вскоре терпение мое лопнуло.
   Попросил я как-то в обед у Пионова машину - шофер был в отгуле - и вдвоем с Геной мы помчались в ближний совхоз по делам обмена. На обратном пути надумали искупнуться и завернули на один из плесов. Как-то нечаянно у меня обнаружились четыре бутылочки пивка, микро-шеф благосклонно принял угощение, после пивка сыкалась и водка...
   Ранним утром я уже был у Гены и якобы испуганно распрашивал его, не помнит ли он, где мы вчера еще были, где расстались и не натворили ли чего непотребного? Тот мертво, надежно ни черта не помнил. Жена Гены блекло оповестила нас, что идет нынче в райком партии, поделится со-ображениями, как понадежнее разогнать нашу богадельню. Гена обнял ее худые коленки и заверил клятвенно, что это в последний раз.
   В райком же партии ему идти пришлось и без ее наводки, три дня спус-тя, где Сам с учтивостью палача попросил разъяснить ему сюжет одной фотокартинки, где в лесном пейзаже просматривался Гена в безукориз-ненном костюмчике и сверкающих штиблетах. Уютно свернувшись в ка-лачик, он спал у подножия холма окаменевших минеральных удобрений, на лицо его, измазанное слабоусвоенным “Завтраком туриста”, присела радостная ватага навозных мух. Были у Самого и другие снимки под стать этому, была и сопроводительная записка анонимного фотолюби-теля, оповещающая, что данный фотоочерк посылается в “Правду”, на конкурс “По стране Советов”. Через два дня Гена стал замдиректора по учебно-воспитательной работе в одном из слабейших ПТУ города, куда слезно, уже в течении полугода, зазывала объявлениями газетка, обольщая квартирой, солидным окладом и премиальными.
   Нет, до сих пор я не считаю свой поступок подлым, таких ген, компро-метирующих наше дело, нельзя и за версту подпускать к райкому, надо выжигать этот гнилой генофонд каленым железом. Он ведь вреднее того же Анатолия, кто честно подал в отставку, но это сейчас немодно, на-дежно забыто, Гена из тех, кто не подал бы в отставку никогда. Да и что говорить об этом человечишке, так ведь себе, пустяков беремя, все рав-но он кончил бы чем-нибудь в этом роде, если не хлеще. Это урод, тот же Дикон, урод, не признающий честных зеркал, отображающих его не-достатки, больше того, эти тщеславные шизики создают вкруг себя сило-вое поле неудобств для людей, желающих производительно работать.
  
  - Хищение заветного сундучка у Думбейко - Федор Исаич отваливает на детдом 70 тысяч!.. - Как мы с кураторшей во храме идеологическом едва сиамскими близне-цами не стали - Блистательный финиш урода -
  
  Дикон же тем временем набирал высоту. “Головастый”, уважительно оп-ределяли мужики, “настырный”. Но этот настырный, к сожалению, оста-вался прежним Вовой, натурой, тяготеющей к пошлым выдрючкам, не-чистоплотным поступкам. Пусть реже, но все также, он шастал по бань-кам, дежурил на тополе под окном Верки, изымал стеклотару у семенной лаборатории, когда нечем было гасить картежные долги, охотно ввязы-вался в стычки...
   Спустя с месяц после того злосчастного выстрела из обреза, неожи-данно всех соседей по кварталу на ноги поднял Думбейко, он заговорил, прямо-таки затараторил этот немтырь, распрашивая и умоляя встреч-ных-поперечных помочь ему сыскать заветный, исчезнувший у него сун-дучок. Нет-нет, он не просил даже находящихся там денег, что-то около трех сотен, он только просил вернуть ему стопку тетрадок и писем, так несказанно ему дорогих. В тетрадках, оказывается, Федор Исаич мудро излагал теорию, рекомендации, как в условиях развитого социализма пустить в дело так щедрые в отечестве свалки-помойки. Ну а в письмах на фронт и лагерь слащавенькое хрюканье супруги о здоровье родни до седьмого колена, видах на урожай, печали от разлуки.
   Но вот Федор Исаич, по чьему-то намеку, вышел на след, ворвался не-утешный во дворик к Дикону и выдернул из самого низу поленницы не-сколько дощечек, останков его сундучка, по всему, расколотого тезкой из рачительного отношения к топливу. Окружающие единодушно сочли, что пошел отсчет последних мгновений существования Владимира, но вели-кан Думбейко оказался мужичком не без причуд, он чему-то сильно за-думался и лишь потрепал успокоительно за вихор ошарашенного Вову, не утопил его головенку в грудную клетку досадливым шлепком, потре-пал молча и ушел, после чего розыск прекратил, снова умолк.
   А спустя пару недель городишко парализовало, в газетке пропечатали, что Федор Исаич с женой отвалили государству на строительство дет-ского дома семьдесят тысяч рублей, семьдесят! и кто? - Думбейко, тот оборванец, что проживает в тесной покосившейся хижине, кто гардероб, по общему мнению, комплектует на той же свалке, кто от скупости ростит свой самосад, а моршанскую махру смолит по праздникам, и вот этот нищий калека, социальный урод, отваливает для сироток семьдесят ты-сяч! Думаете, сочли за нормального? восхитились и заплакали от уми-ления, бросились в сберкассы разгружать вклады и дополнять сумму, чуть недостающую для строительства типового двухэтажного здания?..
   Как бы не так, да почти все, кого я знал, крутили палец у виска, да и я крутил, если откровенно, и вовсе не от зависти, а от регистрации факта, что дурачок он от жизни оторванный, ну кто в наше-то время, эпоху ве-ликой растащиловки, делает такие подарки, глупость все это величай-шая! Если уж так непереносимо захотелось ему сделать добро деткам, то выбрал бы голов тридцать конкретных ребятишек да и перевел им денежки на их счета, осуществляя целенаправленные расходы на каждо-го, вот тогда бы возможность утечек сошла бы почти на нет, а так - пшик, пропьют половину в одночасье, надежно уйдет в распыл немалая часть, не такие фонды общипывают, грамотных захребетников ныне полчища, а кушать они стараются изыскано, с деликатесами.
   Да не о людях Федор Исаич пекся, не о сиротках, а о себе, памятник норовил соорудить прижизненный, а пуще всего хотелось ему плюнуть в лицо обществу, нашему строю - вот, мол, вы меня мордовали, со света изжить все тужились, а я наперекор вам выжил и в вас ни на кроху не нуждаюсь, сам выжил, да еще вам, дармоедам, подачку брошу, с ваших-то свалок, хозяйчики. Вызов ведь и очень даже дерзкий, если хоть чуток раскинуть мозгами. Если бы он уж так пекся о людях, своих близких, раз-ве зажилил бы в долг пару тыщонок родственникам? А то получается ка-кое-то выборное бескорыстие, вычисленное, так жалко, а так нет.
  
   * * *
   Интенсивное же бытие райкома почти не оставляло времени сосредо-точиться на всех этих думбейках-диконах. Хотя, если честно, самолюбие мое изрядно кровоточило, стоило только узреть ухмыляющуюся рожу Вовы, так все, саднит, как подсоленное, так и читаю, как же, мол, помню-помню, как вы, о рыцарь, прощения вымаливали, подсушив обоссанные штанишки, молодец, ведете себя правильно, помалкиваете, не рыпае-тесь, иначе себе дороже и выйдет.
   Вот так, узрею и в глазах темнеет от ненависти к этому ублюдку, беси-ла его неуязвимость, ничем-то его не проймешь, все, как с гуся вода, всегда хвост пистолетом, всегда свой в доску средь мужичья и пацанвы, легенда ходячая да и только. Но, повторяю, вплотную тогда заняться Ди-коном не хватало времени, да и верил я, что шанс при таком раскован-ном образе жизни тезки должен мне подвернуться, и, хвала всемогуще-му! что не подсуетился, тормознул спешку, чутье меня не подвело, все пришло самотеком к закономерному концу, усилий моих почти не потре-бовалось.
   А занятость моя тогда была чудовищна - шел обмен, борьба с непла-тельщиками взносов, чья рать неумолимо росла, а как тяжко давался нам рост рядов... Но я не ныл, пахал и пахал, закладывал по кирпичику в свою взлетную полосу. Старался тщательно выверять каждый из шагов, но изредка, по молодости, совершал-таки неосмотрительные ходы, один из которых едва-едва не свел все на нет.
   Снюхался я тогда дурачок с инструкторшей из райкома партии, она ку-рировала работу комсомола, была членом нашего бюро. Фигурка у нее была клад, одна на город, кандидат в мастера по художественной гимна-стике в недавнем прошлом, ликом сносная, только вот на четыре годка постарше. Муженек у нее оголтелый турист - то он на байдарках куда-то завеется, то по скалам карабкается, то пещеры исследует, дома, словом, бывал наскоком. Кураторша же, по оголодалости, до утех оказалась жаднючей, на шею мне бросилась, аж зубами клацая. По ее-то инициа-тиве и дерзкому характеру мы тогда расшалились прямо-таки совсем-совсем неумеренно, стали миловаться, даже не выходя из стен нашего идеологического храма. Припозднимся, якобы за работой, а потом, после уборщиц, шмыг в кабинет Виктора и за дело. Кабинет этот подошел луч-ше прочих за тем, что дверь имел с тамбуром, звуконепроницаемую, а также обольстились мы еще огромным, “двухспальным” столом, доброт-ным спартанским ложем, не издававшим ни малейшего писка. За столом этим мы всегда восседали всем составом бюро, принимая ребятишек в комсомол, разбирая персональные дела нерадивых.
   Сподобились мы также с кураторшей, уже по моей инициативе, органи-зовывать под ее коньячок превосходную дармовую объедаловку - обжа-ренные голуби в сметане. Голубей я собирал с фонариком на чердаке райкома. Аппетит у нас с нею, как легко догадаться, был зверский. Вот так помаленьку мы совсем раскрепостились и, что вполне закономерно, едва не влипли.
   В день ее дежурства, в выходной - тогда шла уборка - в райком не-жданно ворвался глубоким вечером какой-то шалый чухонец, как по за-казу, в самый что ни на есть захватывающий момент. О как испугал нас этот болван! А ведь это чревато... да сколько на моей памяти случаев, когда вспугнутую парочку приходилось выводить из самых неожиданных мест под простынкой, как сиамских близнецов. Как представлю, как нас бы тогда выводили, враз инеем покрываюсь. А тот придурок ворвался и давай шуметь, что у них в совхозе запили командированные шофера, что гибнет урожай, осыпается колос, вот потому он и здесь, в последней всемогущей инстанции...
   С того дня игрища эти с ненасытной кураторшой я стал неуклонно свер-тывать. Она в ропот. Чуть помозговала и объявила, что надумала от ме-ня рожать, я аж в голос заблеял от такого ее заскока. Но она опять по-мозговала и успокоила, что это, мол, нужно для укрепления ихней семьи с туристом, детей-то у них нет, у того, дескать, механизм размножения что-то пробуксовывал, по всему, не хватало катализатора, того же пан-токрина из собственных рогов. И родила ведь сучка пацана к неописуе-мому восторгу скалолаза, кто в честь такого события покорил какой-то высоченный пик, вспорхнул прямо-таки туда, не касаясь земли стопами. А вскоре, они, к моему ликованию, уехали.
  
   Ну а с Диконом, между делом, все подошло тогда к закономерному кон-цу, уже к концу лета он блистательно финишировал, получил-таки то, что так упрямо искал, получил и почти без моей помощи.
   В тот день я дежурил на райкомовском “газике” в милиции. Время бли-зилось к полуночи, весьма заурядное дежурство подходило к концу, по-катались мы тогда по городу совсем немного - драка на танцах, семей-ный бунт с рубкой мебели, ликвидация очага самогоноварения по сигна-лу бдительных соседей. Я уже примерялся отъезжать домой, как посту-пил сигнал от вневедомственной охраны - подчистили аптеку. Сработано было чисто и быстро, груз-то компактный - наркотики да шестьдесят лит-ров спирта, три канистры. Сыщик, мой хороший знакомый, откровенно махнул рукой, дело из безнадежных, почерк залетных умельцев. Обходя с ним забор, я приметил тележку из детской коляски, что так органично вписывалась в утильный облик двора семенной инспекции, дыхание мое осеклось - транспорт Дикона. Сыщик моей подсказке сильно обрадовал-ся.
   Вова от собственности наотрез отказался, но подвела мама, ее святая простодырость и неосведомленность - транспорт она опознала. И тогда тезка пронзительно истерично заверещал, явно близкий к припадку, что, мол, да, его тележка! да, он был там только что, но совсем с другой це-лью, за бутылками в амбар лаборатории, что готов нести за это ответ, но только за это, хотя нынче он не взял ни бутылки, его как раз спугнули те, кто полез в аптеку, три парня на красной “Ниве”!.. Сыщик на этот лепет благосклонно кивал, незаметно мне подмигивая, ну, разумеется, мол, Владимир, мы верим в твою честность, ну разве ты предрасположен к чему-нибудь этакому, ну конечно, из двух видов товара, что плохо лежит, ты всегда предпочтешь самый дешевый и громоздкий... Подергался тез-ка, подергался и стих, понял, что утопшему пить просить бесполезно. Словом, Дикона повязали.
   Помощников он не выдал, и дали ему всего три года, едва даже не от-делался условным сроком, потому как дядя Ваня на автобазе развернул нешуточное движение по спасению свет-Владимира, организовал фонд помощи, каким предполагалось погасить материальный ущерб аптеке, приходил он и в райком, клянчил у меня хорошую характеристику Вове, предлагал разрисовать его так, чтобы у него из “подарка судьбы” про-клюнулись крылышки, но я пойти на такую сделку с собственной сове-стью наотрез отказался. И тогда Винни, этот жирный, воняющий потом карлик, заикаясь от волнения, выдал, что ты, мол, Вовка, урод, каких свет не видывал. Я едва не свалился со стула от хохота. Отвергнутые же органами деньги “фонда” - взнос сделал даже “мильёнщик” Думбейко - Винни отдал маманьке Владимира, для покупок сытного харча на пере-дачи. Маманьку же, к слову, последняя шалость сыночка добила, гаснуть она стала совсем ускоренно, не отсидел Вова и полугода, как ее схоро-нили, и ведь до последних дней сердешная уламывалась на полторы ставки санитаркой в больнице, дома шалешки строчила, все тщилась безбедное будущее крошечке своему обеспечить.
  
  ...Исчез с той поры мой сосед, не вернулся он домой и после тюрьмы. В городишке его еще помнят, слухи о дальнейшей судьбе гуляют самые противоречивые: кто говорит, что успокоился - выкинули с поезда; кто уверяет, что сидит уже в который раз и уже “вор в законе”; кто-то же рас-сказывал, что не раз видел земелю на разных вокзалах, что фестивалит он по родной стране, христарадничает; есть даже версия, что он стал классным слесарем по зубам, жирует; а самый свежий слух, будто отму-чал он пединститут и учит уму-разуму ребятишек в какой-то деревеньке... Все может быть, это же непредсказуемый Дикон.
   Землянка их саманная утопла в бурьяне, чернеет вышибленными окна-ми, выпала из живого ряда жилых строений, надгробие на очередной судьбе представителя нашего поколения, судьбе, что изначально могла сложиться куда успешнее, могла, но не сложилась. Могла... А может еще и сложится? чем черт не шутит, бывали ведь времена, когда был спрос и на уродов. Поживем - увидим.
  
   * * *
  P.S. ...”Заметки активиста”, точнее, стопка тетрадок, откуда я выбрал на-блюдения автора за Диконом и прочими уродами, попали мне в руки лет пять назад, то есть спустя почти двадцать лет от описанных событий. Каюсь, выборку “заметок” я сделал пристрастно, так как хорошо знал и любил Дикона, личность колоритную, цельную и весьма-весьма своеоб-разную. Как, впрочем, и многие из тех, кто его знал. Да, Володя стал пас-тырем детских душ, великолепным учителем.
   Также хорошо знал я и его тезку-антипода, как мне тогда казалось, за-конченного нравственного урода. Но прочтя эти тетрадки целиком, я не без удивления открыл для себя вселенную еще одного маятного душой, ищущего совершенства человека. Оказы-вается, он не простил себе свои подлости в молодости, долго казнился, а потом, в зените карьеры, устранился от мирских дел, стал рядовым церковным служителем в ка-ком-то крохотном захолустном храме.
  То, что решение это было взвешенным и обстоятельным, подтверждают его дневни-ковые самокопания в течении почти пятнадцати лет, каковые он, по собственному при-знанию, назвал бы: “В обнимку с бесом”. Если получится, то, придав в какой-то мере стройность и законченность ос-тальным заметкам, я вынесу их на ваш строгий суд, многоуважаемый Читатель. Автор благословил как эти заметки, так и возможное их про-должение на благо алчущей истины пастве.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"