Шерстобитов Анатолий Николаевич : другие произведения.

Прогрессия

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Жил-был студент, мечтатель и неумеха, никого не касался, в норку мечтаний своих розовых старательно забивался. Но оказалось, что пассивность и малая любознательность могут сами по себе вывезти на такую колею неурядиц, причинить такое горе близким, что с досады впору луну обтявкивать...
  ПРОГРЕССИЯ
   Но как, как же это все началось? Как и когда пролегла эта зловещая граница, категоричный отчерк его бесхлопотной и умиротворяющей жизни от жизни сегодняшней, маятной и так болезно тревожной?..
   Вилен снова заходил по комнате, в который раз перебирая в памяти недавние события. Так когда и как?..
   Ну конечно же, первый шаг к данной границе он совершил благодаря стараниям мамочки, как тут не восславишь её рвение создать сыну комфорт даже в столь прозаичном деле как производственная практика студента сельхозвуза. Все правильно, именно по её инициативе он поехал не в учхоз, как все смертные студенты, а в деревеньку к тетушке, чем, по её словам, избегал удовольствий “вшиветь” в общаге и “язвить” желудок в тамошних столовых.
  Ему припомнились те деньки, когда родилась эта идея, ожило затем и время практики, позорнейшее время.
  
  УСПЕШНЫЙ ПРОВАЛ СЕССИИ
  
  Сытое брюхо к учению глухо.
  Добро того бить, кто плачет, а учить, кто слушает.
  Вольно тому шалить, кто смолоду не бит.
  Досужество дороже досуга.
  Доке честь, доке слава, дока денежку берёт.
  
  Завершилась сессия. Но не для него, кому неодолимым барьером стали “сохи”, ППМ, “Почвообрабатывающие и посевные машины”. Дважды он уже срезался, предстояла третья, решающая попытка, по существующим правилам - последняя.
   Шёл предпоследний день нудежа, вялого впитывания ценной информации из чужого конспекта и учебника. Вполглаза он косился в телевизор, дремал, отвлекали и житейские дела - приходил сантехник, точнее, его сынишка лет тринадцати, кто расторопно сменил прокладку в кране и прочистил забившуюся трубу, потом был другой специалист уже совсем ветхого возраста, вызванный из быткомбината, этот вырезал и вставил стекло в форточку.
   Затем около часа Вилен потратил на привычные кривляшки перед зеркалом. Навыки отработаны что надо, немного фантазии, артистизма и, пожалуйста, общайся с кем пожелаешь. Тогда он, помнится, пожурил, пристыдил за черствость доцента-экзаменатора, подавил старикашку саркастическими уколами, аргументами о полной никчемности для него, Вилена, этих долбанных “сох”.
   Был Вилен пареньком довольно высоким, но тонковатым, волос темнокаштановый, густой и прямой, глаза синие, а вот нос его удручал, на вздёрнутом носишке к тому же у него стайка неуместных для мужчины конопушинок, деталь, что заставляла чувствовать себя ущербным, сторониться девчонок, да что там девчонок, он и ребят-то во дворе сторонился, предпочитая мечтательное уединение.
   Один из вождей их микрорайона - Кляч, давно приметил его робость, безответность и совершенно не давал проходу, кликая только “Оглоблей”, отвешивая нередко пинки, изымая мелочишку. Он и в тот день отпустил в его адрес реплику, что-то о Нобелевской премии, какая со дня на день будет вручена Вилену за изобретенный им навозотранспортер с лазерно-спутниковым управлением. В качестве же гонорара за приятную весточку Кляч потребовал и получил монеты на пару кружек пива для устранения пожара в нутре после вчерашнего.
   Чтобы избежать домашнего расслабления Вилен ушел в публичку. Там он для начала решил сделать запись в дневнике перед решающим штурмом неодолимой дисциплины. Листая же странички, мельком прочитал кое-какие предшествующие обрывки:
   “...Идеальные условия для первого шага к моржеванию вкупе с атлетизмом, достал прекрасные книжицы - методику Тэнно, Богдасарова, через пару лет можно стать таким Голиафом!
   ...Начал бегать, ощущения отличнейшие! Гилмор прав, только бег может заставить так радоваться плоть и дух. Если всё пойдет как намечено, через год бегу марафон.
   ...Записался в секцию вольной борьбы, тренер титулованнейший, мастеров готовит десятками...”.
   Вилен поморщился - шахматы по переписке, велосипед, йога и аутотренинг, фотография, аккордеон и гитара... Судороги, безвольные и бесплодные судороги, никакой самодисциплины, щепка в потоке жизни. Уж чему он, Вилен, был предан и верен так это только родному дивану и телевизору.
   В довесок ко всем этим многочисленным попыткам он пока малоуспешно, исподволь готовил себя к работе журналистом. После школы он на такой факультет поступал, но волею судеб оказался совсем в другом месте, где был недобор, а не конкурс семь человек на место. Тогда-то и было решено, заполучить “поплавок”, поработать года три в провинции, в районке, куда сотрудников всегда нехватка, стать там членом творческого союза, что в глубинке совершен-ный пустяк, и в отступ, в родной город. Такой безотказный обходной маневр подтвердил и дядька, кто вёл у них литкружок. Ну а если в журналистике будут пробуксовки, решил Вилен, то есть запасные варианты общест-венной работы или в науке.
   На следующий день “сохи” он блистательно завалил. Вот тогда-то, вечером, перемывая скопленную за день посуду, мать и предложила ехать в деревеньку к тетушке, её родной сестре. В деканате такому предложению не воспротивились, очередная пересдача разрешена была, но уже отодвинулась в учебный год, стипендия, само собой, пшикнула.
   Замдекана выдал рекомендательное письмо, памятку для написания его производст-венной характеристики, временное удостоверение механизатора и сказал удрчённо, что, мол, у него, Вилена, просто-таки вопиющая прогрессия отвращения к будущей профессии, что ему самый раз бы уйти, не портить себе судьбу, словом, бил на сознательность.
  
  ПРИБЫТИЕ НА ПРАКТИКУ.КОНФУЗ ЗА КОНФУЗОМ.
  
  Кто к чему родится, тот к тому и пригодится.
  Не нужен учёный, а нужен смышлёный.
  Гнёт - не парит, переломит - не тужит.
  Работничек: хомут с хвоста надевает, кашу в лапти обувает.
  Ох и ловок, кабы вот ещё локти не цеплялись.
  
   Некрасовка, деревушка, где проживала семья тетушки, состояла из пары улочек да горстки саманных избенок на отшибе - типичное отделение типичного совхоза. Но располагалась красиво - в долине, в окружении красавца-бора.
   Поезд, тряский и пропыленный автобус изрядно утомили Вилена. Вся эта затея с дальней поездкой с тётке ему уже тогда показалась никчемной и необдуманной, учхоз, с его расположением в пригороде, был куда предпочтительнее, в любой момент можно было слинять и оправдаться медсправками.
   Ну и захолустье, восхищенно присвистнул Вилен сойдя с автобуса, на улице ни человека, посёлок словно вымер, и без того неважнецкое настроение совсем пошло под откос.
   А вот и первая живая душа - внушительный боров, что поднялся из канавы. Приветливый, пофыркивая, обнюхал джинсы и пошел дале поисковой, рыскающей походкой. Подобрал мосолок, нет, не расжевать, выронил и впоролся в стаю гусей, дремлющих в тени забора, те базарно заголосили, заплескали крылами негодующе, старшой даже было имитировал таран, стелясь шеей по земле и злобно шипя, но боров по рассеянности угрозы не заметил.
   Вилен же, озираясь по сторонам, нечаянно ступил в нечто такое, что поскользнулся и едва не упал. Желтый вельветовый туфель почти целиком окрасился в ядовитую вонючую зелень, брезгливо держа ногу на отлете, он поковылял к забору. Щепка при чистке сломалась, и замарались пальцы. Гуси злорадно гоготали. Развесёленький пейзажик, плевался Вилен, бежать надо отсюда пока не поздно, поторчать дня три и в отступ. Ссылка, гетто, дыра зловонная!..
  
   - Да бат-тюшки-то, Вилен ведь! а вырос-то как!..- обрадовалась тетя Рая расцеловала и засуетилась, собирая на стол. - Жени-их! в нашу породу-то как удался, в мать, сама-то она там как с отцом, живы-здоровы?.. Ну и слава богу. Только сердита на них, что носа сюда не кажут, лишь сулятся, на курорты, видать, больше расходуют отпуск. Ах ты, еще гостей ждать, - подобрала она упавшую вилку.
   На мать тётушка походила просто-таки здорово. И большими серыми глазами, и небольшим прямым носом, и полными губами. Была она на восемь лет старше и смотрелась куда проигрышнее своей, теперь уже городской, сестрицы - у матери всегда красивая прическа, в ходу косметика, фигура так просто загляденье, одевалась она всегда разнообразно и со вкусом. А у тетушки русоволосые косицы, стянутые на темени, обветренное лицо со многими морщинками, сутуловата. Она как-то своеобразно, очень медленно моргала, умудрялась даже разговаривать с опущенными на пару секунд, подрагивающими веками, словно недоставало сил поднять их сразу.
   Кто-то тронул за ногу и, решив, что это кошка, Вилен нагнулся погладить, но испуганно вскочил - на него умными глазами смотрела огромная черная крыса с умильно склоненной головой и сложенными на груди человеческими ручонками - нутрия.
   - Марфа, - укорила тетушка, отсмеявшись,
  - я же тебя только что накормила, чего попрошайничаешь?
   Та недовольно повела в её сторону мордой и завозила по полу голым хвостищем, чего, мол, вмешиваешься не своё дело. По совету тетки Вилен дал ей половинку яблока. Марфа повертела перед носом лакомство, примериваясь, хватанула оранжевыми зубищами кусочек и зажевала, блаженно прижмурившись.
   - Все Колька, холера, развел в прошлом году, эта что-то прихворнула в младенчестве, а пока лечили, прижилась. Ох, и умная тварь, слова понимает, а чистюля! кошке куда до нее! правда кончала один стул в крошку, теперь не шалит, больше на поленьях упражняется... Да ты ешь, ешь, племянничек,- спохватилась она, пододвигая Вилену холодную курятину, вазочки с вареньем и медом. - Мне теперь целую бригаду кормить придется, трёх трактористов да счетовода. Коленька ведь тоже на практике, зимой СПТУ заканчивает, а весной в армию; ему тоже, как и Володе “Беларусь” дали. А дядя Костя на току да на ферме, урожаи-привесы учитывает... болеет наш отец - силикоз, вида не кажет, но не жилец...- она засморкалась в передник. - Ешь, сынок, вечером уж всем гуртом свидитесь...
  
   - О-оо, инженером стало быть вскорости будешь, - густо басил управляющий, - Лаптов стало быть, Вилен сын Льва, ну-ну...- знакомился он с бумагами. В конторе прохладно и сыро, несло плесенью и прокисшими окурками из таза под питьевым бачком. Рядом с управом сидел еще один мужчина, строения тщедушного, возраста неопределенногго, так как на брови надвинута кепочка, три четверти лица в рыжей бороде, остальная часть притемненные очки в крупной оправе из лица лишь крохотный востренький носик, красноватый и шелушащийся.
  - Полезно до инженерства, полезно трактористом-то... Экая стропилина, - оглядел уважительно управ практиканта, - никак с меня будешь... Дракин Матвей Вакулович, - протянул он широченную ладонь. - А это бригадир животноводства, Хорьков Геннадий... э-ээ, Павлович, - представил он собеседника, с каким, как показалось тогда Вилену, до его прихода, они говорили о чём-то потаённом, так как умолкли сразу и даже чуть смутились.
   Большая тёмная бородавка чуть ниже губ Дракина делала в профиль его лицо лукавым, словно он кончик языка прикусил проказливо, еле сдерживаясь от смеха.
   - Стало быть Раизе Соколовой будешь племянник, это замечательно! К спеху ты, Вилен Львович, очень даже к спеху, трактористов у нас нехватка. Подходи через часок к кузне, Николу Синькова подменишь, зябь, Вилен Львович, пахать будешь...
   Вилен оторопел, шёл-то он сюда с намётками отпроситься, договориться как-нибудь, чтобы управ командировку отметил да и дело с концом, магарыч посулить роскошный, даже взятку, чтобы и характеристику подмахнул, какую он бы тут же на коленке состряпал. Но этот мужлан путал ему все карты, так возрадовался лишнему работнику, что заводить пока такую речь не имело смысла.
   - А это, Вилен Львович, твой звеньевой, - представил на пересменке Дракин небольшого очень юркого мужичонку,
  - Ерохин Василий Иванович...
   - Вава, - обронил шедший мимо мужик,- расторопный, ужасть! паяльной лампой весну могёт досрочно заделать, ежель в соцобязательствах такой пунктик будет...
   - Зато от тебя делу подмога, как зябкому телу снег, - покривился звеньевой ему вслед. “Ваву”, по всему, ему впаяли не только из-за сокращения имени-отчества, отчего-то, с лица его, маленького и щедро веснушчатого, не сходила болезненная гримаса.
   - А это, - приобнял Дракин Вилена, - это, Василий Иваныч, может начальник наш в скором будущем, без пяти минут инженер...
   Вилен поморщился в сторону на этот телячий восторг, лицо его так и не покидала растерянная улыбка, он ни разу не пахал и сидел за рычагами гусеничного трактора всего два раза, мастерски уклонившись от уроков вождения.
   - Ты это...- сказал Вава, обдирая лохмотки кожи с ушей, обгоревших на солнце, но не договорил и засеменил прочь, видно вспомнив что-то неотложное.
   - Матвей Вакулович, - смущенно затоптался Вилен, ероша волосы, - я так понял, что работать нужно сразу, самостоятельно? С корабля, так сказать, на бал?
   - А как же ещё иначе, все документы у тебя выправлены правильно?
   - А нельзя ли, это, конечно, сугубо моя, личная точка зрения, нельзя ли постажиро-ваться пару деньков?
   - Пожа-алуйста, разве я запрещаю, рядом с тобой такой наставник, дока из док, хоть что обскажет и покажет, Василий Иваныч на этом деле два комлекта зубов съел...
   Вава, не слыша издали, что о нём сказали, но видя, что о нём, покивал, кисло улыб-нулся, блеснув никелем, да, мол, было дело.
   - Ты не смотри, что он в плечах лба поуже, угнаться за ним остальным резьба в пупах слабовата. А пассажиром в такие дни кататься роскошь, - помрачнел Дракин, - ну давай, вживайся, - он ушел в контору.
   - Ты это...- семенил Вава, скособочась, с полосой железа к сварочному столу, - Синь-кова обспроси, как приедет, а то тракторец-то у него, от и до...- он изготовился с щитком в руке, всматриваясь в место стыка, шикнул на Вилена строго: - Глаза! - Сухо и чадно затрещала сварка. - Да лемехов возьми поболе, сегодня “штаны” пахать начнём, камней там прорва... - Он нырнул в кузницу, покряхтывая, выволок беремя лемехов, стал перебирать, придирчиво разглядывая и причитая. - Ну, не варвары ли! ну, не анчихристы! носок-то как тончите, Васенька, тёзка, ну сколько разов тебе говорить, - обратился Вава к кузнецу, голубоглазому, руки в брюки дубку, привалившемуся к притолоке дверей. - Ну, не вражина ли ты, Вася?!. Глаза - плошки, да не видят ни крошки, ведь который год их оттягиваешь и всё не уразумеешь моих наказов!
   - Давай, транда гнусавая, я тебе зубы оттяну как надо, - пыхнул папироской кузнец, - любую кость тогда перегрызешь.
   - Мои-то лемеха пашут от и до, - ухмыльнулся Вава, - давай я тебе для пробы нос пожую.
   У тезки прогулялась во рту папироска.
   - Жесткова-то, хрящ, не расшатались бы, - прищурился он от дымка, - надо бы что помягче, - осмотрелся и кивнул на горку конских желто-зелёных пончиков, - а хоть бы их...
   Покачивая хвостами плугов, подъехали остальные трактора, запудренные пылью, поблескивали только гусеницы, да отвалы с лемехами.
   - Сменщик твой, Никола! - прокричал Вава на ухо трактористу, кто высунулся из кабины.
  - От и до парнишка, с института...
   Тот враждебно оглядел Вилена и пробурчал, обходя трактор, что, мол, судя по рылу, гость явно не из простых свиней.
   - Напашем, - яростно тёр он руки тряпкой,
  - практиканту поиграться, а у меня семья, нахватаю теперь шилом киселя, издеваются, что ли, сволочи!..
   - Ты здорово-то не ерепенься, Синьков, - подошел управ, - а то мы ещё посмотрим, кому давать новый трактор. Ты где сегодня ночевал вместе с техникой?.. Молчишь, морда бесстыжая, до такой степени нажираться! Борзеешь ты на левых огородах, Коля, мерку теряешь! Три гектара за две смены?! - потряс он кулачищем у носа Синькова. - Ты чего думаешь, один такой грамотный?
   - Я-аа? огороды?!
   - Цыц! Я тоже не левой ногой сморкаюсь, повезу сейчас на Хаврошки, мордой натыкаю да еще удержу с полсотни...
   - Лом бери, - сказал Вилену Синьков раздраженно, - поддержишь, навеска-то совсем разваливается, ты наработаешь на этой технике, ещё и должен останешься. Напуга-аало пень топорище, - косился он вслед управу, - мордой он натыкает...
   Подремонтировали навеску, поменяли лемеха, Вилен угодливо и расторопно подавал всё, что требовалось.
   - Ну давай, скачи, - благословил Синьков, протирая и бросая в ведро ключи, - за пальцами на гусеницах следи в оба - вылетают заразы, разуешься неровен час, особенно два слева. Тэ-экс, маслица мы в гидравлику долили, часа через два дольёшь ещё, бежит спасу нет, сальник, видать, продавило, в общем, как начнет в транспортном плохо держать - долей. За корпусами следи, больше за первым, подтягивай чаще, пахота на “штанах” тяжелая...
   Синьков говорил ещё что-то об особенностях работы его дряхлого трактора, но Вилен даже перестал переспрашивать, всё равно память больше ничего не удерживала, волнение же сделало его каким-то отстранённым от действительности, он напряженно ожидал минуты неминуемого позора.
   Оставшись один, перещупал взглядом кажущееся несметным множество рычагов, приборов и педалей, обрадовался, как спасительной шпаргалке, схемке скоростей. Мимо, один за другим, плавно покачиваясь, прошли трактора, из последнего призывно помахал Вава.
   - Сейчас, сейчас, ментор мой краснорожий, - буркнул Вилен и тронул какой-то рычажок, трактор вздрогнул и чуть задрал нос. Обернувшись, узрел вставший торчком плуг - гидравлика! И опять везение, рядом сохранилась табличка положений: “Подъем, транспортное...”- прочитал он истертые буквы.
  - Ну, с богом,- он с хрустом задвинул скорость и, как можно плавнее, подрагивающей ногой отпустил сцепление.
  - Трогай, Росинантишка!..
   За поселком трактор стал вести себя не совсем нормально, двигатель так и норовил заглохнуть, Вилен переключился на пониженную передачу, помогло, но ненадолго. Переключился ещё ниже, ещё... Да чтоб тебя! Даже на первой передаче трактор еле полз, словно пёр непосильную тяжесть. Ну что это может быть? бился в голове вопрос. Что?!. Руки бестолково метались, покрываясь ссадинами от многочислепнных углов и выступов кабины. Вилен загнанно оглянулся и вскрикнул, с полсотни метров дороги перестало существовать, вместо неё жирно чернела его первая борозда. Ноги испуганно удавили тормоза, трактор дернулся и заглох.
   Рукой нечаянно задел за чуткий рычажок гидравлики, вот плуг и заглубился, вяло сообразил он. Как заводить трактор не знал. Ткнул кулаком в челюсть, пристукнулся головой в кабину и тихонькор завыл, вот это вли-ип! он окунул лицо в грязные ладони, чтобы хоть чуть-чуть спрятаться от этого издевательского мира.
   Рядом остановился комбайн.
   - Курсант СПТУ?- улыбнулся сочувственно мужик. - Не переживай, все мы так начинали - и гусеницу подкачивать собирались, и ведро с компрессией искали, и лом разводной спрашивали. Не дрейфь, самое главное, научишься, - говоря всё это, он быстро завел двигатель и подарил заводной шнурок.
   Трактора впереди остановились, подождали и снова тронулись дальше.
   Делов-то куча, откинулся Вилен на сиденье, главное не суетиться, ДэТэшка почти не требовал управления, можно было думать о чём угодно, мечтать, любоваться пейзажем за бортом. Красиво, отметил он, если смотреть только в сторону, на волны колосьев, то даже укачивать начинает. Хороший бы снимок можно заделать.
   Вскоре снова стало вселять беспокойство поведение плуга, он чиркал дорогу, оставляя четыре извилистые параллельные черты. Вилен несколько раз поднимал его вверх до упора, ставил рычажок в “транспортное”, но минуты через три операцию приходилось повторять, затем через две минуты, одну... Не понимаю, пожимал плечами и царапал затылок Вилен, чего тебе ещё надобно, старче? После некоторых раздумий он поставил рычажок на положение “подъем” и больше не трогал, плуг опускаться перестал.
   Изрядно оторвавшиеся от него трактора свернули под прямым углом вправо. Вот тут-то я вас и настигну, возликовал Вилен, сумма двух катетов всегда почему-то больше гипотенузы, не мешало бы знать основы геометрии, кухаркины дети, в таком-то возрасте. Трактор врубился в плотную стену пшеницы, наперерез звену. Дизель работал ровно, плуг вел себя нормально, снова наладились светлые и беззаботные мысли.
   Приехали видно, он взял чуть правее остановившихся тракторов, принюхался, вроде как потянуло дымом, откуда-то снизу, вроде как маслом горелым. Чего это они? подивился он на бегущих краем поля, отчаянно жестикулирующих мужиков. Похолодев, обернулся, но ничего подозрительного не заметил, только вот этот дым... Трактор выбрался на целину. Подбежал задыхающийся Вава.
   - Г-гад! Что ты делаешь, гад?! - он ткнул пальцем в темный след гусениц на золотом лике поля. - Тебя же за потраву эту сажать можно! - от негодования он неимоверно покраснел, даже веснушки стали малозаметны.
   - Так же короче, - удивился Вилен недогадливости звеньевого.
   - Ты это... серьезно, что ли?- отступил на шаг Вава. Вилен пожал плечами, какие, мол, шутки могут быть в рабочее время.
   - Чего это там дымит?- всполошился Вава, сунул нос туда, сюда, принюхиваясь, приложил ладошку к масляному насосу и тонко закричал, быстро-быстро тряся кистью. Кто-то заглушил дизель, плевок с насоса сбежал фыркающим шариком.
   - Сука ты, студент, - заключил Вава, осматривая волдыри на ладони, - как же я теперь рычаг тягать буду, ладно хоть левая.
   - Извините, - потупился Вилен, - я нечаянно, то есть, честно говоря, не знал... а почему он такой горячий?
   - Да кто же, дурья твоя башка, запирает гидравлику так надолго, ты, наверняка, запорол золотник.
   - Так плуг опускался.
   - Масло где-то течёт, долить надо было. Идите, идите, - отправил Вава к тракторам мужиков, так охочих до зубоскальства. - Эх ты, недотёпа, под носом-то взошло, а в голове не засеяно, нашкодил ты, конечно, от и до... Не деревенский?.. Оно и видно, хлеб только в калачах пользовал, разве его можно топтать...
   Вилену стало непреносимо тоскливо, захотелось сгинуть из этих мест, стать неви-димкой. Его растерянность и беспомощность немного тронули Ваву.
   - Ты же это... поле ведь мог запалить запросто, - удрученно покрутил он головой, представляя последствия. - Ну да ладно, пусть пока твой тракторец постоит, остынет, а ты со мной покатайся, присмотрись к работе...
   Вава своим артистизмом в работе сначала подавил, а потом вселил уверенность, что и у него, Вилена, тоже всё получится как надо.
   Свою борозду, вскоре, он повел довольно спокойно. И ничего особенного, убеждал он себя, только вправо ощутимо стягивало от влекомого плуга и поэтому управление сводилось к удержанию трактора в прямолинейном движении. Вилен только успевал утирать изнанкой кепки заливаемое потом лицо да поводить лопатками, отлепляя прилипающую рубашку.
   Кончился длинный, едва не с километр, гон, по курсу, метрах в двадцати завлекающей тенью лесок, но нужно было разворачиваться. Вилен придавил правый тормоз и потянул на себя доотказа фрикцион - тщетно, машина шла прямо, еще одна попытка - бесполезно.
   - С-скотина!..- сипел он от натуги, до леска оставалось пять метров, три, два... пришлось останавливать трактор. - Ты чего, ишачина?- пристукнул он кулаком в приборную доску.
  - А-аа,- припомнил он норов из перечня, что выдал ему Синьков, надо ведь крутые повороты делать только через левую сторону. Вилен прибавил газу и лихо вертанулся на месте, за спиной что-то звучно щёлкнуло, трактор тряхнуло, оказалось - сосенку толщиной в его шею перебило плугом, срезало как свечку. Вдребезги разлетелся четвертый отвал, повело стойку.
   Но пакости дня этим не исчерпались, спустя часа полтора трактор все же “разулся”, так как один из вылетающих пальцев Вилен всё же просмотрел, не подбил вовремя. Он надевал гусеницу и подвывал от безысходности, время тогда, похоже, остановилось, чтобы как следует посмаковать его позор и страдания.
  
  ВСТРЕЧА С КОЛЬКОЙ
   Его и в ступе пестиком не устрелишь, не утолчешь.
  Из одного дерева икона и лопата.
  Дураку по горло, а умный сух пройдёт.
  Золото не в золото, не побывав под молотом.
  Знай сметку, умирай скорчась.
  
  На следующий день Вилен поднялся только к обеду, непроизвольно покряхтывал и морщился от боли во всем теле. Со всеми родичами он был относительно знаком, раза три семья у них гостила, а вот Кольку он словно увидел впервые, так тот вырос. Чуть пониже его был парень, но куда крепче, кости широкой, усадистый, зеленоглазый, волос редкий и пушистый, как у ребёнка, а в остальном... Вилен всмотрелся вниматель-нее и ахнул - лоб, губы, разрез глаз и овал лица, всё его. Признали основательное сходство и остальные.
   Дядя Костя с извечной лукавинкой на одутловатом лице заключил, что сивку их горки укатали вчера изрядно. Колька восхитился качеством вспаханной дороги, а также сообщил, что все мужики берут на вооружение его способ валки леса, переделка плуга в огромный топор совершенный пустяк. Володя отмалчивался, посмеивался, он в отца, помельче, ему уже тридцать, но пока был холост.
   А минут через десять они с Колькой уже мчались на мотоцикле к пруду - искупнуться. Мчались, сказано слабо, - летели сломя голову. Вилен окаменел в напряжении, едва различая сквозь слезы дорогу, мысленно умоляя всевышнего закончить эту гонку поскорее и благополучно. Неожиданно “ижак” резко затормозил, и Колька повернул к нему бледное лицо.
   - Ну чего ты сидишь, как мешок с мякиной, - подосадовал он, - чуть в овраг ведь не утащило на повороте. Хоть немного-то помогай корпусом...
   Вилен недоуменно приподнял плечи, как это ещё?
   Брат в ответ только сплюнул, дальше они поехали куда тише.
   - Соколёнок!..- брызнули из-под колёс загоравшие девчата. - Дурак! - Кто засверлил пальцем у виска, кто показал язык, одна бросила щепкой.
   - У-уу, кобылиц-цы! - косился на них Колька, приоскалясь, укрывая колеса от солнца одеждой. - Сейчас перетоплю половину... Ты как насчёт баб, Вилешка?..- и не дожидаясь ответа, заорал: - А я так с требухой жрал бы штуки по две на дню! - Всбрыкиваясь и рогоча, он побежал загонять их в воду.
   Ох, и здоровый, чертяка, уважительно посмотрел Вилен на его загорелую мускулистую фигуру и поморщился на мучную белизну, худобу своего тела. Осторожно пошел к воде, в чуткие стопы так и норовили вонзиться колючки, камушки, ракушки.
   - Ляпа! Ляпа! - закричали ему купальщики.
   - Нет-нет, - торопливо отказался он, поёживаясь, так как плавал совсем неважнецки.
   - Я за него! - гаркнул Колька непререкаемо, выпрыгнул из воды по пояс, грозно осмот-релся и на добрую минуту исчез, ни всплесков тебе, ни пузырьков, указывающих на его движение. Все притихли, настороженно покручивая головами. Наконец, отчаянно заверещала, буруня воду ударами, одна из девчонок. Медленно, очень медленно всплыла Колькина голова, приоткрылся один глаз, на темя жертвы легла его пятерня, ойкнув, девчонка скрылась под водой.
   - Ну не чокнутый ли! - отплёвывалась она, метнулась было в погоню, только куда там, обидчик снова исчез.
   Дикари, поморщился Вилен на визг и волны, проплывая сторонкой.
   - К островку вон тому близко не подплывай, - предупредил вынырнувший рядом Колька и боязливо всмотрелся в указанном направлении.
   - А чего там?- заволновался Вилен. - Родники, водовороты?
   - Щуку с яиц спугнёшь, - захохотал Колька,- освирепеет да и загрызет...
   Вылез он последним, просеменил на четвереньках к девчатам и, отфыркиваясь, по-собачьи встряхнулся всем телом. Те уже угрелись и потому хором охнули, а одна звучно прилепила ему ладонь меж лопаток, заворчал довольно неприветливо и какой-то паренек.
   - Но-но, ты, рожа - брюква, глаза - луковки, - угрожающе привстал брат, - никак оголодал, может подкормить оплеухами?..
   Паренек, по всему, в искренность обещания поверил, потому как смолчал. Колька же прилег рядом с той, кто его шлепнула, обнял, она отпрянула от холодной руки и улыбнулась удрученно:
   - Ну не дурачок ли, вломился пестик в ложки...
   - Да ты что, жёнушка, сердитая ноне какая, - погладил её по спине брат, - разлюблю ведь... о-оо, сколько у тебя родинок на спине, счастливой будешь, замуж за хорошего человека выйдешь... А у тебя, Настен, муж алкаш будет, - отвлекся он на другую, только что одевшуюся девчонку, - примета такая, если у бабы подол мокрый да грязный, быть её мужику пьяницей. - Эй, Феклунья, - бросил он камушком, - завязывай толстеть, тебя без одышки итак уже не обойдешь...
   Колька перебрался к Вилену.
   - Понравилась хоть какая-нибудь?- моргал он часто. - Кадри с ходу, тут сейчас этого добра полно, каникулы... А вон та нравится?- кивнул он на “женушку”. Вилен смутился, именно эта девчонка ему из всех и глянулась. - Верка! - уже махал рукой Колька. - Ползи к нам, с тобой братан хочет познакомиться, влюбился, говорит, насмерть.
   - Да ты что, Коль, - вконец растерялся Вилен.
   - Айда, не бойся...
   - Ой, как жу-утко, - хохотнула та, уже укладываясь рядом.
   - Ляпота-аа!- потянулся брат и громко рыгнул. - Во, и душа богу про тоже...- Снова полез обниматься, Вера лениво отстранялась. У Вилена расходилось сердце, девчонка была и впрямь очень хороша, да еще этот пляжный гардероб.
   - Чего покраснел-то?- хмыкнул Колька недоумённо. - На щеках хоть пимы суши...
   - А вы очень похожи, - пытливо, в упор всматривалась она в обоих, - разве только у Вилена на пяток конопушинок побольше.
   - Конопу-ушинки, чего бы ты понимала, утинька, это золото души наружу просачивается, - ухмыльнулся брат.
   “Утинька”, не сразу сообразил Вилен, ах, это он на чуть-чуть раздвоенный кончик носа намекает, что, к слову, её ничуть не портило. Глазищи у Веры были зеленоватые, как и у Кольки, губки полные, резко очерченные, вишенки не губки, того и гляди брызнут вкусным соком из-под тонюсенькой кожицы. Утинька же в ответ глянула на брата так неожиданно ласково, самую малость с грустинкой, так тепло, что Вилен изумился и ощутил в груди ворошение завистливого, даже ревнивого живчика. Она же добила его совершенно, заботливо пригладив Колькин вихор и убрав со лба ниточку водоросли - так общаться могли только очень близкие люди, влюбленные. Вера повела взглядом на Вилена, и ласковая поволока медленно растаяла.
   - Козяп! Козя-аап! - вдруг вскочил Колька и побежал, призывно махая рукой завидневшемуся всаднику. Вера снова задумчиво и ласково засмотрелась на брата, тот уже расседлывал, готовя к купанию, коня. Вилен скосил глаза, и внось сердце усилило толчки, чуть пошла кругом голова - извернувшись вслед за проскакавшим к воде Колькой, она полностью приоткрыла взгляду грудь.
   Подошел Козяп, молоденький круглолицый казах. Ракушечный дух песка перебили запахи едкого конского пота, кожи седла и кнута, одежда же дохнула пьянящим настоем лугового разнотравья.
   - Пасёшь?- улыбнулась приветливо Вера, и он едва заметно, с достоинством кивнул, черные глаза равнодушно скользнули по незнакомцу, пляжу, оживились горделивой искринкой, лишь остановясь на коне и друге.
  - Искупнись, - предложила она, и он снова едва заметно пожал плечами, зачем, мол, мне и так хорошо. В сапогах-то кирзовых да плотной темной одежде, усомнился Вилен, елозя в песке, подгребая его под грудь и бока, содрогнулся брезгливо, так как рука выдвинула не совсем сухой коровий ковях, многочисленные следы копыт подтверждали, что сюда гоняют на водопой стадо. Все в одной луже, поморщился он, и люди, и коровы, и лошади.
   Как-то враз снова навалилась тоска, непереносимый стыд за вчерашний дебют. Он уже совсем недоброжелательно оглядел выгоревшую траву, серебрянный рукав реки, пропадающий в лесу, прибрежные заросли камыша и осоки, какие бархатисто меняли под ветерком тона зелени. Колька с конем против солнышка смотрелся графично черным силуэтом, брызги радужно высверкивали, и Вилен отметил, что мог бы получиться знатный снимочек.
   - Давай байгу, - предложил Козяпу Колька.
  - Мы с Вилешкой на мотцике, а ты на Султане, замерим, сколько он может выжать.
   “Вилешка”, неприязненно отметил Вилен, ну и обращеньице.
   - Куда, Коль, торопишься-то, - упрекнула Вера, уразумев, что они уезжают.
   - Так на работу, сударушка, поспешать, надобно, - дотронулся он на ходу до её плеча, - оставил бы братана на подмену, так и ему нынче во вторую. Не скучай, даст бог, вечером встренемся...
  
   И снова эта проклятая гонка. Но теперь Вилен уже интуитивно осознал, что значит помогать водителю креном корпуса, за дорогой он теперь следил не так бездумно. А воображение красочно рисовало ему последствия возможного падения на этой ненадежной проселочной дороге. Только бы не попала под колеса коварная кочка или впадина, умолял всемогущего Вилен. Сбоку гудела земля от сдвоенных глухих ударов - Султан стелился в карьере. Пригнувшись к гриве, Козяп посучивал уздечкой, удилами и охаживал круп сложенным кнутом. Щекотка нервов для первобытных, плевался Вилен. Мотоцикл резко затормозил перед вымоиной, в глаза полетела земля из-под копыт, задок потащило влево-вправо, Вилен с ужасом напрягся, ожидая неминучего падения, но брат вырулил. Озираясь через плечо, разинув рот в торжествующем крике, всё дальше и дальше отрывался Козяп. Колька насупился, “ижак” зазнобило от предельных оборотов, Вилена ощутимо откренило назад. Медленно, но верно, они стали доставать всадника.
   - Шестьдесят пять, Султанчик! - заорал Колька, торжествующе воздевая левую руку.
  - Ого-го-гоо!..- и накинул газу, Козяп пропал в густом шлейфе дыма и пыли. - Беру на буксир! Ого-го-гоо!..
   Вилен чертыхался и проклинал лихача, стрелка спидометра перевалила “девяносто”.
  
  В ПОЛУШАГЕ ОТ БЕДЫ...
  Ни постлать, ни в головы подмостить.
  Хорошо плавает, лишь пузыри прядают.
  Умеючи и заклятый клад вынимают.
  И медведь - костоправ, да самоучка.
  Умельцы робили: корову разрубили, зад доили, перед во щах варили.
  
  Помаленьку Вилен приспособился к норовам трактора. Вторая смена прихватывала часа три ночи, но в темноте пахать ему даже понравилось больше - не чувствовал никакого соглядатайства на все ещё случающиеся промахи. А как здорово при этом мечталось, дерзко, пришпоренно и одновременно чётко и трезво, намётки казались исполнимыми без особого труда.
   Оглушающий шум, духота, тряска отодвигались, пропадали. порой, монотонность работы его усыпляла, но ненадолго, на миг, сознание тут же озаряла зарница испуга, он взмётывался и поправлял стянутый в борозду трактор. Тогда он принимался орать песни, только вот звук завязал у губ, к ушам протискивались жалкие крохи.
   В этот день они вспахали очередное небольшое поле и наметили перебираться на другое. Вилен поднял плуг и пустил трактор на полную скорость по пахоте к призывно помигавшему Ваве. Световой коридорчик от фар в черноте зяби совсем вянет, отчего сбоку тьма совсем непроглядна, сверху же на ее бархате драгоценные россыпи звезд. Машина мягко ныряет, шум заметно стихает, приходит ощущение жутковатого полета, полного одиночества в необозримом даже разумом пространстве. Вилен изредка убирал свет вообще, и ощущение это многократно возрастало, обретало оттенок мистического восторга, бестелесности, растворения в природе, вселенной.
   - Чего это светом-то балуешься, - выговорил ему Вава, закуривая, притоптывая ногами и покручивая туловищем. - Ты это... как зайдешь сейчас ко мне в хвост, так не отставай ни на шаг, а то не доедешь ни до поля, ни до дома - ям и оврагов тут от и до, запросто сверзишься. Так понял?.. Иди вплотную, в самый затылок...
   Поля эти дни шли маленькие, так что звено пришлось разбить на пары, чтобы не тратить время на лишние перегоны.
   На целине стало нещадно трясти и пришлось сбросить газ, приотстать от Вавы, он стал держаться следа гусениц, заметно приминавших ковыль. Снова снизошло то желанное состояние, когда так замечательно мечталось и трезво мыслилось. Видимо, основным катализатором в этом вареве размышлений, заключал Вилен, являлось движение, власть над мощной машиной, что и сообщало его существу взволнованную силу и уверенность в себе. Он снова отдался всецело мыслям, контроль же за передвижением осуществлял какой-то второстепенный, дежурный участок сознания.
   Неожиданно, почти под прямым углом, Вава повернул налево. Стал виден качающийся сноп света и подсвеченный полускелет плуга. Вилен, сам того не замечая, непроизвольно, сразу тоже принял влево. Вава чуть проехал и остановился, видно, решив подождать его. Фары высвечивали самые незначительные бугорки и ямки, ложно преувеличивая их размеры.
   Вот двигатель заворчал потужливо, преодолевая небольшой вал. Вилен насторожился, свет канул в бездну неба, движение пошло вслепую. Но вот световой конус, словно делая отмашку, стал опускаться, занял горизонтальное положение, повалился ещё ниже, ниже!.. но земли всё так же не обнаруживалось, всё та же прорва мрака! Нутро Вилена овеяло стылой пустотой животного страха, что было сил он ударил ногами по тормозам...
   Тишина звенящей глухотой навалилась на перепонки, густая, просто-таки осязаемая тьма втекала в зрачки. Уперевшись спиной в сиденье, а раскинутыми руками в кабину, Вилен давил и давил на педали, заперев дыхание. Да на скорости же трактор стоит, наконец сообразил он, покатиться не должен. Осторожно, с мутящейся от нехватки воздуха головой, он снял ступни с тормозов и начал вылазить. Трактор качнулся вперед, но он в долю секунды протиснулся наружу и выпал на землю, рядом с гусеницей. Черный силуэт плуга на фоне более светлого неба немного покачался и успокоился. Едва не половина трактора зависла над отвесной стеной оврага. Утвердясь на вершинке вала, он практически находился в состоянии равновесия, от кувырка вперед спас лишь противовес плуга. Вилен поежился, привыкшие к темноте глаза прикинули глубину, где-то метра четыре, как раз приземление на кабину, в ноги ударило противной слабостью и дрожью, к горлу катнула тошнотная волна.
   Выскочил подъехавший Вава. Белея пятном обескровленного лица, побегал, оценивая обстановку, зацепил плуг тросом, натянул, Вилен переключил скорость на нейтралку, и трактор мягко откатился назад.
   - Ну, Вилешка! Ох, ты и Вилешка!..- Вава не курил, а прямо-таки пил сигарету, осунувшись в длинной со всхлипами затяжке, в малень-ком зареве огонька была приметна бившая его пальцы дрожь. - Экая бестолочь, стервец ты каких мало, ты же меня это... седым до срока сделаешь своими номерами, ведь по-русски сказал, за мной, впритирку, так нет... Тут и не такие ухари хин ломали, от и до мужики, ведь чуть зазевайся и все - хана. Рассеянный ты какой-то, студент, посторонний в нашем деле, чистоплюй, тут так нельзя, разве это игрушки, да и людям ведь на смех. Самому-то каково?.. То-то. Нет-нет, так нельзя...
  
  Вилен очнулся от безрадостных воспоминаний и заметался по квартире, покусывая стиснутые кулаки. Вот когда бы самый раз ему уехать, пасануть, судьба еще щадила его, отдаляла от сюрприза,
  такого сюрприза!..
   Он стиснул голову, застонал и повалился на диван. Да-да, Василий Иванович, труженик ты мой безоглядный, так нельзя и не только из-за того что людям на смех, ах, если бы только так, на беду им, на беду!..
   Ну что его тогда там удерживало, что? Зачем, стискивая зубы, терпел насмешки? Взыграло честолюбие? Ха-ха-ха! У него, честолюбие! Да самый момент был уехать, самый момент, но он его упустил и вот теперь пожинает чудовищные плоды этой оплошности...
  
  НАРАСТАЮЩАЯ ЗАВИСТЬ К КОЛЬКЕ
  
  Уметь можно всё, да надо ли делать?
  Тупо сковано - не наточишь, глупо рожено - не научишь.
  Люди неграмотные, пряники едим неписаные.
  Меток стрелок, даже пьяный в овин головой не промахнётся.
  Кабы мне тот разум наперёд что приходит опосля.
  
  Следующую неделю их звено стало работать в первую смену. Навыки к Вилену помаленьку приходили, но очень уж помаленьку, качество его пахоты злило и Ваву, и управа, а больше всего мужиков. Не было у него собранности, нацеленности и слуха на технику. Каменистая почва частенько карежила тот или иной лемех, он же, как правило, еле слышный удар, секундную потужливость движка, погруженный в свои грёзы, оставлял без внимания, не воспринимал на глаз и бездействие одного из корпусов в дальнейшем, так как этот продольный островок чуть присыпался соседними отвалами.
   Дважды, после проверки агрономом, звено было вынуждено по этой причине поля перепахивать. Мужики матерились и просили убрать от них Вилена, пусть, мол, в одиночку свой пай промышляет. Управ предупредил его, дело, мол, идёт к тому, что время практики ему будет лучше отработать на току лопатой, ответственности там поменьше, ещё одно замечание и туда.
   - Да не переживай ты так, - успокаивала его тётушка за ужином, - эка невидаль - пере-пашка, все так по первости работают, и на доброго коня даже спотычка бывает... Да не утирайтесь вы одним полотенцем сразу - поссоритесь, - прикрикнула она на сыновей и снова к Вилену с недоверчивым интересом.
  - Так что, неужели все эти три года учёбы вас от работы всамделишной отлучали? Что это за учёба такая, лесом ходить - дров не видать?
   - Представьте себе, голимая теория,- кивал с искусным удручением на лице Вилен. На некоторе время все молча соредоточились на еде, очень вкусной и обильно мясной, в один подход опустела неизменная к ужину бутылка водки, нередко, в охотку, приканчи-вали и вторую. Дядя Костя опрокидывал стакан, это его норма, лекарство от силикоза по собственному рецепту - стакан утром, стакан вечером, вслед же рюмка барсучьего сала. Как это ни странно, но помогало, говорят, по прогнозу врачей, умереть он должен был еще три года назад.
   - А я бы вашего брата сначала пробовал на прочность именно в деле ,- сказал дядя Костя, - сколотил бригаду, выделил землицы, технику, семена и всё, живите от посев-ной до уборки. А вот когда собрали урожай, тогда выводы, вот тогда, по-моему, и были бы сто рук в добрую голову.
   Ещё больше раскипятился Колька, заявил, что, вообще, мол, вся эта учеба - муть голубая, что в школе, что в “бурсе”, что в ихнем институте. Ученых молодцов сейчас, мосты ими можно мостить, а толку? Лично он, Колька, мол, не чувствует себя ущербным, бросив школу еще в начале восьмого класса, хоть и свидетельство ему всё-таки всучили. Сколько в их совхозе разных специалистов, целая двухэтажная контора, в районе ещё больше, только урожайность выше пятнадцати центнеров с гектара так и не поднимется, надои аж до восьми литров с головы. Так какую грамоту нужно иметь, чтобы холить и сытно кормить животное, как следует обрабатывать землю, посадив то, что лучше растёт.
   Да наделили бы меня правом, сделали управом, восклицал Колька, я бы тут такое наворочал. Разогнал бы перво-наперво эту кодлу нахлебников, одного учетчика бы хватило, половину дохляков из дойного стада на мясокомбинат, породу освежать надо, из зерновых сеял бы только рожь озимую. Комбайны упразднил, обмолот только на току, не спеша. Построил бы мельницу, коптильный, молочный и колбасный цеха, людям бы строили такие домики с благоустройством, что городские слюной от зависти давились, всё бы сами заработали, только руки развяжите, не грабьте!..
   Не дал бог рога корове бодливой, усмехалась мать.
   Вилен с изумлением вслушивался в запальчивые слова брата, поразили его злость, страдание и бессилие на очевидную глупость, он даже представить не мог, что пэтэушник Колька, этот семнадцатилетний мальчишка с грубыми, тёмными руками может такое исторгнуть, с сердцем, со знанием дела, искренней болью. И впрямь, какая ему ещё нужна грамота, ему, органичной частице этого организма, он родился и вырос здесь, впитал всё что нужно, какая грамота нужна нашей почке или печени, хотя и выполняют они непростые функции. Самое полезное что можно бы делать тем, кого кормили и будут кормить эти кольки, так это не путаться у них под ногами.
   - А-аа,- махнул рукой он. - И чего воздух языком месю, кому нужна моя душа нагишом, просто земле нужен хозяин, а не кодла квартирантов, - он лихо разлил остатки бутылки, - вот чем всерьёз нам разрешено заниматься, до рыгачки, все условия созданы... Эй, душа, поберегись, ошпарю! - замахнул в один глоток свою стопку. - Скоро Вилен Львович одипломится, приедет да подучит нас, как работать...
   - Колька! - прикрикнула тетка. - И что за холера злоязычная!
   - Любишь смородинку, люби и оскоминку, - буркнул Колька.
   - Я не собираюсь работать инженером, - покраснел Вилен, - я в газету хочу пойти работать.
   - Во-от как даже?! - приподнял брови дядька. - Во вральманы? Ну тогда другое дело, тогда всё в порядке, на каждый час ума напасать не надо.
   - В газе-ету? - брезгливая тень мелькнула на лице Кольки. - За ради этого такую ремеслуху запродавать? Ну-ну, махнет глухой баян у слепого на трюмо, эх ты, руки-крюки, морда-ящик, ноги-сковородники...
   Вилен всё чаще и чаще ловил себя на мысли, что Колька его безоговорочно подавляет своей неуемной энергией, жадной житейской пытливостью и такой же мудростью, всё чаще он, двадцатилетний, чувствовал себя моложе его. Вилен пробовал уклоняться от контактов с вездесущим братцем, уединяясь в укромных местах, только куда там, вихрь его темперамента властно ухватывал, увлекал за собой, и Вилен шёл за ним со страшливым любопытством, шёл, как привязанный. Особенно много времени они провели, когда Вилен работал в первую смену.
   - Ну, кровя вскипели, - потирал ладошки Колька, вставая из-за стола, - теперь можно седлать штаны, надевать коня и в клуб, крутнём киношку, потрясемся...- прижмурился, вороша спичкой в ухе, - никак дождик собирается, со-овсем не к спеху, молотить-то ещё больше трети...
  
   Кино крутил почти всегда Колька, безо всякой доплаты, для души, штатный киномеханик уже и забыл, когда крутил последний фильм. Когда начались танцы, он взял кий и объявил, что в распоряжение дамочек поступит после первой же высадки. Но высадить его не мог ни один тутошний маэстро бильярда. Вилен тоже не танцевал, следил за игрой, играл он совсем слабо. Колька же кием орудовал уверенно и мощно, шары то и дело с треском впарывались в изрядно подразбитые лузы.
   Один из спорных шаров вызвал неожиданное озлобление у соперника, брата бригадира Хорькова, кто жил, кстати, по соседству с домом Соколовых. Брат не пример тщедушному родственничку был довольно крепок, полгода как с армии, самоуверен и снисходителен к окружающим. Вот и нынче он громко, язвительно ухмыляясь, сказал, что, мол, сопатому, вполне вероятно, тонкости игры ещё до конца неведомы. Колька стиснул кий, чуть побледнел и вполголоса предложил обидчику выйти, на что тот охотно согласился. Вилен со прочими зрителями вышел следом, но ничего в темноте не разглядел, лишь услышал хрусткие удары, тяжелое сопение, снова удары и неожиданно сиплый, придушенный голос Хорькова.
   - Хорош! Отойди, Соколёнок... хорош, - он сидел на земле и очумело тряс головой.
   - За боталом следи в другой раз, десантник, - посоветовал Колька, - а то расколю лобешник-то, - говорил он, загнанно дыша, часто отплёвываясь и очень косноязычно - лопнувшие губы у него неимоверно раздуло. Выскочила испуганная Вера, но тут же успокоилась, так как Колька сам, посмеиваясь, недоуменно осведомился у неё насчёт причины паники. Десантник, не появляясь на свет, ушел домой.
   Вилен же, наверняка, разволновался больше самих подравшихся, у него постукивали зубы, и пришла послабляющая вибрация в коленки. Ну и житуха первобытная, сетовал он мысленно, ну и дикари, орангутанги, австралопитеки. Ему очень-очень захотелось домой, на родной диван, в привычную, тихую и комфортную, обкатанную годами обстановку. Здесь же она была удручающе чужда, убога. Мерзость запустения, власть тьмы да и только... Он почувствовал некоторое облегчение от длинного ряда уничижительных сравнений.
   Колька тоже решил не заходить в клуб, чтобы не шокировать публику разбитым лицом, они решили втроем прогуляться. Веруня, именно так теперь звал её в мыслях Вилен, стала нравиться ему ещё больше. Оказывается, она училась у них в городе, в педучилище. В тот вечер он удачно острил, смеялся, Колька же, ввиду косноязычности, отмалчивался. А спустя минут двадцать он шепнул ему на ухо такое, что Вилен едва устоял, а шепнул он, что, мол, сводит, пожалуй, подружку к “двадцатой” сосне, что появилось у него такое нынче настроение, так что ему лучше его не ждать, а идти спатеньки.
   К “двадцатой” сосне, ужасался Вилен, такую девчушку, он еле сдержал слёзы досады и зависти, да что там зависти - ревности, чёрной-пречёрной. Глядя вслед тесно сблизившейся парочке, он нешуточно клял брата, такого низменного и наглого ловеласа, агрессивного и пошлого счастливца.
   Ну ещё понятно, водят к пресловутой сосне жёнушку Хорькова, все водили кроме мужа, как уверял Колька, но Веруню!.. Света же Хорькова, повариха столовой, бабенка, конечно, весьма своеобразная, от неё постоянно исходили какие-то похотливые волны, от всей её фигурки, что у неё просто загляденье. Вилену уже довелось разок испытать на себе в какой-то мере действие этих самых волн.
   На лужайке, куда она привезла в тот день обед, он задержался дольше остальных, ел Вилен всегда очень медленно. Он уже примеривался к компоту и тут, ещё не поняв отчего, разволновался, ощутил нарастающее беспокойство. Света же, чуть приметно усмехаясь, не поднимая рук, потягивалась, позёвывала, не размыкая зубов, отчего сладострастно трепетали ноздри, ситцевое платьишко, казалось, вот-вот разойдется по швам, затрещит от избыточной силушки её ладного крепкого тела, а в нагловатых серых глазах зыбилось такое откровение, что несколько секунд оторопевший Вилен просидел с глупо приоткрытым ртом. У него враз подурнело в голове, и заходили ходуном руки.
   Света подошла, медленно склонилась за посудой и чиркнула его по щеке и уху тугой, тяжелой грудью. В лицо ему хлынул нестерпимый жар, пот залил и щипал глаза, горло пересохло, даже допить компот он не мог, так ляскали о кружку зубы. Тело её дохнуло свежим хлебом и парным молоком, земляникой и самую малость потом, но тоже вкусно, терпко и дразняще. Она села напротив и голодными глазами уставилась на его пересохшие губы, он лизнул и покусал их, чувствуя, что теряет контроль над собой, начал неумолимый крен в ее сторону. Глаза её подёрнулись туманом набирающей силы страсти, губы приоткрылись...
   И тут его пронзила молния догадки - он вспомнил многозначительные переглядыва-ния только что отошедших мужиков, дизеля же их тракторов до сих пор постукивали ровно, вхолостую, за ними, наверняка, подглядывали! Он резко вскочил и, едва не срываясь на бег, поспешил к тракторам, сокрытым за леском. О, как зауважал он себя, столь осмотрительного и вовремя оклемавшегося от гипноза инстинкта. Но и, честно говоря, он одновременно немного проклинал обстоятельства, что поставили препятствия его первой близости с женщиной. До сих пор у него осекало дых при воспоминании о минутке этого бесовского искуса - аппетитна, притягательна была тогда Светка до умопомрачения. Так и поймешь по-человечески мужа, осознающего, что данного вкусного пирога вкушает он не один, не нашедшего пока сил от неё откачнуться, изрядно опустившегося и досрочно постаревшего от систематической пьянки и иссушающей ревности.
   Так что Светка и “двадцатая” сосна - это понятно, но Веруня, этот доверчивый стебелёк, так безоглядно льнущий к этому австралопитеку. Вилену очень понравилась уничижительность данного определения - именно безграмотный австралопитек, живущий инстинктами, не прочитавшимй ни одной приличной книги. Проблески данной ревнивой неприязни Вилен очень тщательно маскировал, да и, если уж совсем честно, она была почти беспочвенна, Колька к нему относился со скуповатой, но искренней симпатией, запросто, старался развлечь его, угодить, а что язвителен и резок в высказываниях, так он со всеми такой, не с одним Виленом. Уж что твердо знал Вилен, в душе, скрытно, к нему Колька ничего плохого не питал.
  
  БРАКОНЬЕРСТВО
   Голова-то прикована, а уму воля дана.
  Складно думает, да подслеповато рожает.
  Умному попу лишь кукиш покажи, а уже знает, какой грех.
  В учении не мног, да в разуме твёрд.
  Лободырый осудит, а умный рассудит.
  
  А на следующий вечер Колька объявил ему, что они едут на промысел, разрешать продовольственную программу. Он прикрепил коляску к мотоциклу, напихал туда кучу свертков. Ехали долго, около часа. На одном из плесов он поставил сети. Вилен с изумлением смотрел, как споро в его руках коляска мотоцикла превратилась в лодку, а затем снова в коляску. Еще минут десять езды по бездорожью и просекам бора и они остановились.
   Колька кратко объяснил задачу - прохаживаться по просеке, напевать песенки и поко-лачивать палкой по стволам. Оказывается, здесь он присмотрел семейку косуль. Достал винтовку-мелкашку и пропал в чаще. Наказал также, чужих дядь не бояться, говорить, что ищет грибы, если же будут шибко дотошными, станут его, Кольку, дожидаться, насвистывать песенку “Городские цветы”.
   Вилен струхнул - браконьерство, нет, братец так и хочет подвести его под монастырь, а то он не читал в газетах, что за это бывает, уж с института-то вышвырнут с треском, в этом можно не сомневаться. Но и от восхищенного покручивания головой не удержался, ну и парнишка, дитя природы да и только, как он по-свойски вёл себя в лесу, Вилен так представления не имел, в какую из сторон они заехали.
   Минут через двадцать из леса вынырнул Колька, огляделся настороженно и поманил его за собой. Совсем неподалеку, в молоднячке ельника лежала крупная косуля. Выстрела Вилен даже и не услышал. Самец, пояснил брат и попросил пособить, пере-тащить и вывесить добычу на толстый сук. За считанные минуты, действуя убогим перочинным ножичком, он сдернул шкуру, какую вместе с потрохами и головой они закопали.
   Загустевали сумерки, лес становился мрачным и зловещим, но с Колькой Вилен чувствовал себя уверенно и надёжно. Уже в темноте, при свете луны и звёзд брат снял сети. Рыбы набралось ведра два: караси, лини и три крупных щуки, одна, совсем огромная, по его словам, ушла из-под носа, да так вдарила при этом хвостом, что испугала, обрызгала, по всему, ячея сети для неё оказалась мелковатой.
   Часа два они посидели у костерка, Колька заделал шашлык из свежатинки, сварил ушицу, достал чекушок с водкой. Он был в своей стихии, Вилен не успевал выполнять его приказы, так как уже смертельно устал. Брат ворчал незлобиво, и что, мол, за мужик-неумеха, ни в сноп, ни в горсть, ни вон, ни в избу. Когда наелись, его совсем разморило, неодолимо подступал сон, но всё-таки, всё это время Вилена точил страшливый червячок - сети, винтовка, косуля, костёр так, по его разумению, было совсем уж нера-зумно, так и гляди заявится кто-нибудь на огонёк. Осмысливая всё это в который круг, он вздыхал и озирался.
   - Ты чего ёрзаешь-то?- уловил брат сполохи его тревоги. - Не трухай, здесь в это время никто не бывает, а если кто и встренется, так одной руки пальцы. И, в крайнем случае, если уж придется удирать, так никто за мной здесь не угонится, я тут каждую кочку знаю, с завязанными глазами могу ездить. Запомни, хоть и держат нас вроде как за шестерок, но я здесь хозяин, туз мастистый, и не затем, что всё мое и всё могу сожрать, наоборот, только я тут всё сохраню и приумножу, как бы эта кодла захребетников не обжиралась. Подумаешь, одного козла взяли да рыбки немножко. Начальнички тут лосей хлыщут десятками, и всё чинно-благородно, по лицензиям, рыбу так даже динамитом глушат. Им всё можно, этим блатным пенкоснимателям. Приедет сюда такой охотничек, подвезут его на номер, под белы рученьки ссадят, покажут, откуда коровка выйдет, карабин десятизарядный в ладошки вложат. А потом махан заварят, устроят обжираловку да рыгаловку. Один такой дворянин областного пошиба так со своими поварами приезжал, раскладной мебелью и красивой посудой, стрелял со стульчика, не вставая... Мелкашку-то тогда я у него спёр...
   Ну эти ещё вроде как по закону, а сколько их круглый год шныряет. Шакалье! Они даже весной бьют козочек и лосих, им всё можно, перед ними и егерь на цырлах ходит. Оно даже ладно бы, если хоть бы помалкивали, так нет, приедет домой и на трубуну, в газетку заметку тиснет с воззваниями-поучениями. Иуды! - Колька сплюнул в костер со злостью. - Не могу мимо таких проходить спокойно, то колеса попротыкаю, то сахарцу ввалю в бензинчик. Случись какая хоть малюсенькая заварушка, первый буду кишки на вилы наматывать, грабли через задницу протаскивать, они все у нас обозначены и приговорены.
   Шёл этот раз по весне от одной бабёнки, припозднился, за полночь дело уж было, глянь, около управа белый новенький “уазик”, понаведал кто-то в загуле, водка кончилась. В багажнике две козы брюхатых. Короче, угнал я этот “уазик” и спустил с разгону в овраг, а из клуба позвонил в район, в милицию, так, мол, и так, авария, помогите, люди расшиблись. Прилетели ребята с мигалкой, только этим всё дело и кончилось, машина-то исполкомовской оказалась...
  
  
   Ранним утром Колька приколол барана и увёз обе туши на базар, по его уверению, отличить их было невозможно, практиковал он такой торг нередко - на “жигуль” подкап-ливал.
  
  ДРАКА
  
  Умный поп тебя крестил, да напрасно не утопил.
  Голова, как у вола, а всё кажется мала.
  Умён мужик, да мир дурак.
  Не дурак, а родом так.
  Ум найдёт, да пора пройдёт.
  
  А несколько дней спустя он признался ему, что не знает, как потактичнее отделаться от Верки, лепит она, мол, вообще что-то несусветное, про женитьбу, а тут приехала новая фельдшерица, надо эту обрабатывать. Предложил Вилену принять огонь её неуемной страсти на себя, инсценировать с ней шуры-муры, а он, вроде, как нечаянно, их застукает, подорвёт её алиби и законно отвалит. Вилен струхнул и отверг этот пошлый вариант, о чём тут же начал жалеть и всячески самобичеваться. Но и в этих условиях Колька начал осаду фельдшерицы, девчонки, надо сказать, раскрасавицы.
   В отместку же, как показалось Вилену, за его отказ Колька над ним довольно жестоко подшутил. Обольстил, скотина, прогулкой верхом, неторопливой, по условию Вилена, только шагом, так как навыков у него было нуль. Так они с километр и проехали. А потом, незаметно, перешли на трясучую рысь, да такую трясучую, что ехать приходилось со стиснутыми зубами и напряженным прессом, иначе прыгала челюсть и перебалтывались внутренности, к тому же неоседланная спина его клячи больно шпыняла острыми позвонками в зад, ни на какие “тпру”, “стоять” животное почему-то не реагировало, трусило за Колькиным конем, как на привязи.
   Но вот перешли на галоп, тряска почти прекратилась, но ужас неминуемого падения сковал Вилена, утвердиться на холке он никак не мог, его тащило то влево, то вправо, а на первом же незначительном повороте он свалился. Кляча проволокла его метров десять за уздечку, умудрясь ставить копыта весьма корректно, где-то близ ушей и под мышками. На несколько секунд он утратил способность соображать, склонившийся же над ним Колька как не разыгрывал участливость, смех из него так и пёр. Вилен ободрал колени, локти и скулу, основательно зашиб бедро и с неделю хромал.
  
   Колька всё больше и больше его удручал и раздражал, утомлял одной своей неустанной суетой, ненасытной жадностью к разнообразнейшим делам: то он столярничает, то ремонтирует какой-нибудь пылесос или сепаратор, то убегает объезжать лошадей, то возьмётся за кулинарные опыты и, к слову, просто бесподобно готовил своё фирменное блюдо - бешбармак. Даже с соседкой, Светкой Хорьковой, он управлялся как-то походя, на бегу. Перемигнулся через забор, и через несколько минут она матерым лазутчиком прокралась через огород в его балаган, где Колька обитал все лето. Время было полуденное, дремотное, незамеченный Вилен валялся с газетами на раскладушке под яблонькой в малом огородике, где росли огурцы, помидоры, морковка. Через минут пятнадцать будоражащей кровь соглядатая возни Светка ящеркой выскользнула назад, а Колька впал в крепкий сон, сотрясая стенки балагана звучным храпом.
   Позже, когда Вилен намекнул ему о риске такой связи, Колька недоуменно пожал плечами, я-то, мол, здесь при чём, ведь, по сути, взрослая баба его, малолетку совращает и насилует. Чуть посерьезнев, добавил, что муженёк её, Гена, давно всё знает и подмечает, только молчал и будет молчать надёжнее немого, потому как они с управом у него давно на крючке - с мясом, сволочи, такие афёры проворачивают!.. Но он вник, механика оказалась проще пареной репы - выписывают лукавые мясо по дешёвке, по совхозным ценам, в основном, через подставных лиц, якобы на свадьбы, похороны, проводы и на базар, куда-нибудь в другую область. Чтобы грузовичок загрузить под завязку, не брезгуют в общую кучу добавлять и падеж молодняка, тех же телят-легочников, коих всегда изобилие. Хорькову пришлось дать знать о своем открытии, на что тот оторопел до предела, а сказать пришлось всё из-за той же Светки-конфетки, угрожать стал жадина, странный, хмыкнул Колька, что с неё убудет.
  
   * * *
   Пару дней спустя, поздним вечером, Колька мрачно объявил ему, что надо навестить одного друга с воспитательной целью. Его, Вилена, дело, стоять у двери и только грозно насупливаться. Оказывается, как он прослышал, у брата Володи норовят отбить девушку, Акулину, её небезуспешно обхаживает командировочный скреперист Чифик. Драка! ужаснулся Вилен, и у него враз замокрели ладони, участился пульс, ускользнуть от неё явно не представлялось возможным. О, как он изощрённо клял себя тогда, что так и не насмелился до сих пор уехать из этой первобытной дыры, обреченно уже сознавая, что какой-нибудь мерзопакостной истории ему не минуть.
   Для раскованности в обращении с воспитанником они распили в балагане бутылочку вина. Конкурент сидел на казенной, панцирной койке, мелко раскачиваясь, безмятежно напевал под гитару частушки-нескладушки.
  - Сидит заяц на березе в алюминевых трусах,
   И кому какое дело куда брызги полетят...
   Он мельком глянул на вошедших и продолжил свой вокальный примитив. Ему было лет тридцать, строением коренаст, плешив, глубоко декольтированная старая тельняшка приоткрывала часть густой непонятной наколки, что-то вроде куполов церквей, на босых ступнях заботливые слова - “они устали”, сквозь истлевшее трико на ногах кустиками курчавый волос.
   - Купи мне, мама, барабан, - запел Чифик несколько прочувственнее, закачался на сетке посильнее, - я не поеду во Вьетнам!..
   - Ты, жмур, - шагнул от двери Колька, подаваясь вперед левым плечом, в правом рукаве у него был кусок толстого кабеля, какой он начал потихоньку выпускать. Вилен прислонился к притолоке и насупился, как велено. - Козел занюханный, - подбирал Колька подходящее обращение, - артист с погорелого театра...
   - Купи мне, мама, саксофон, пускай рыдает, плачет он! - в совершенном экстазе выкрикнул конкурент, и далее содеялось нечто стихийное и непредсказуемое - сетка швырнула его, в миг прыжка же он успел откинуть гитару и сорвать спинку у койки, сверкнуло полукружье удара, и Колька лишь успел убрать голову, хрустнула ключица, и он повалился вперед, бережно зажимая место удара.
   А Вилен уже ослеп от кулака в висок, но устоял, град остальных ударов был послабее, и, тесно сплетясь, они стали кататься по полу. Чифик оказался неимоверно силен, панцирь из мышц, а не тело, но Вилен отчаянно извивался и не давал себя ущемить, распластать для удобного нанесения ударов.
   Схватку прервали управ с участковым, встреча прямо по заказу, приятнее вовек не придумать. Дракин посматривал на Вилена, на его обезбраженное лицо так неприяз-ненно, что довольно легко можно было просчитать, какими интонациями будет напитана грядущая производственная характеристика.
   Колька стоял на четвереньках, упершись лбом и локтями в пол, шипел сквозь стиснутые зубы, боль ему вообще не позволяла шевельнуться. Конкурент молча переоделся - тельняшка в клочья - сел на койку и продолжил вокальные упражнения, тихо и ненавязчиво.
   Ещё тогда у Вилена мелькнула мысль, что они стали марионетками в организованном спектакле, уж очень отрепетированы были у Чифика движения, и своевременна явка верховных жрецов. Позднее эти предположения подтвердились.
  
   - Ой, Колька, ой, разканалья, - причитала мать, - найдешь ты беду на свою голову...
   - Ничего,- щурился отец, - будут почаще угощать таким сладеньким, не будет соваться во все щели.
   - Чего парня-то за собой везде тащишь?- упрекала тётушка, - чего я сестре скажу, Катерине, когда приедет домой сын такой ободранный да с фонарём под глазом? Так ведь и до смертоубийства один шаг, сынок, разве так можно?! Ох, вещует мне сердце нехорошее, ох, вещует...
  
  А ВОТ И БЕДА! ЖУТКАЯ И НЕПОПРАВИМАЯ...
  
  Рад пирог, что у дурака рот велик.
  Чужую бороду драть - своей не жалеть.
  Не принять горького, не видать и сладкого.
  Свою шлею да на чужую шею.
  Ни праведнику венца, ни грешнику конца.
  
  Три дня спустя Дракин перевёл Вилена рабочим на ток. Решение больше эмоциональное, несправедливое. В тот день зарядил дождик, пахать стало невозможно. Мужики быстро организовали выпивку, принесли шестилитровый бидончик браги. Вилен ушёл и завалился в Колькин балаган, под шорох дождика крепко уснул. До пересменки оставалось еще часа четыре. Часа через два разбудила встревоженная тётка - срочно приказал явиться к себе Дракин.
   Шепотком заговорщика управ спросил, и где же, Вилен Львович, мол, твой трактор? Поманил за собой и показал где. Трактор, протаранив стену, половиной корпуса находился в складе запчастей, пристрое к мастерской. Изумленный Вилен заверил, что заглушенный трактор он оставил в другом месте. Но Дракина почему-то детали дела интересовали мало, он твердил одно, кабы человек был бы на своем рабочем месте, занимаясь тем же техуходом или мелким ремонтом, чего данный тракторец всегда просто жаждет, ничего бы подобного не произошло. Подытожив ранее содеянное, он с горечью заключил, что толк-то в нём есть, да не втолкан весь, о чем он и постарается оповестить товарищей из института. Само собой, ремонт трактора и склада за его счёт, а пока на ток, рабочим.
   Таран же совершил Синьков, естественно, в стельку пьяный. Стало обидно человеку за простаивающую технику, ну и решил командироваться на Хаврошки, в гости к кумовьям. Завел дизель, причастился на дорожку из бидончика как следует и, тускнея сознанием, пополз в кабину... Мужики его не выдали, перенесли отсыпаться в укромное место, попытались отогнать и трактор, но завести не успели - завиднелся Дракин.
   Признался Вилену сам Синьков, хоть и не совсем чётко помнил собственный подвиг, умолял, не губить его и семью, так как на подходе новый трактор. Расходы по ремонту посулил внести сам, до копейки. Вилен обреченно махнул рукой, установка истины мало что меняла.
  
   Уж вот тогда-то, при переводе на ток, сама судьба давала шанс уехать, упросить Дракина отпустить его домой, любой нормальный человек пресытился бы теми унижениями, какие он сам себе здесь организовал, нормальный человек, не мягкотелый и инертный. Он же, привычно философствуя, потворствуя собственному безволию, пришел к заключению, что работа на току во вторую смену даже предпочтительнее - спать можно вволю, прогулки в лесу, уединение и дневник, до которого руки там и не доходили. Тем более в то время не отвлекал, не будоражил Колька, так как его определили в больницу. Словом, он, Вилен, сделал ещё один, последний шаг к тому страшному, уже неотвратимому дню, опрокинувшего ему жизнь, сам, без чьей-либо помощи.
  
   Вспомнилось одно утро, уютное утро, покойное, но уже с тончайшим, мистическим отголоском грядущей беды. В комнате было полутемно, закрытые ставни пронзали в щелки солнечные спицы, тело их кишело пылинками. С кухни доносился разговор тётушки с какой-то Маней. Он снова прикрыл глаза, отдаваясь сладкой неге полусна, одновременно пытаясь осмыслить причину легкого беспокойства в душе, никак плохой сон глянулся.
   - Обещали ноне муку привезти, - говорила, позвякивая чашкой о блюдце, Маня, - надо идти очередь занять, а то не достанется как в тот раз...
   - Да уйди ты, Марфа, и что за ненажора! - прикрикнула тетушка на нутрию. - Домовой что-то, Мань, стал меня тревожить, и вот вздыхает, вот как вздыхает, а в этот раз, вроде как, даже по лицу погладил, холодная рука, голая... я так и обмерла, знамение даже сил не нашла сотворить. А под утро, со двора в окошко кто-то постучал, и собака ни гу-гу, не слышит, второй раз уже стучат и всё под утро. Как бы с Колькой или Вовкой чего не стряслось. Давай еще чашечку, Мань...
   - Заварка у тебя, Рай, всегда хорошая, щедрая. Третьего дня выбросили чай, так опять не успела взять - расхватали. - Возьми у меня пачку... Ох, тяжело у меня что-то на сердце, Маня, предчувствие нехорошее. Вчера полезла в ларь - мышь через рукав в пазуху вскочила, бр-рр!.. А нынче куры ночью с насеста послетали, приметы-то какие плохие.
   - Да ладно тебе, Рай, не бери в голову, лихо, оно придет без спросу, чего лишний раз его кликать. Ну подрались, молодёжь ведь, не переживай, обойдется всё...
  
   Колька домой заявился через пять дней - отпросился досрочно у врача, объяснил, что едва крыша не поехала с нудежа в тех стенах. Сел на трактор, договорился с управом, что его выработку на время больничного станут писать на Володю. Дракин согласился - людей не хватало, трактора простаивали. С работой же брат управлялся играючи, почти не подключал больную левую руку.
  
   В тот день он перехватил Вилена на пути к лесу, ещё бы минутка и разминулись, жизнь бы выстелила под их ноженьки иные тропки, но рожденный утонуть повешенным не будет. Колька высадил Хорькова Геннадия, с кото-рым по работе разъезжал довольно часто, и Вилен втиснулся в кабину.
   - Глянь-ка,- хвастливо показал Колька плоскую бутылку коньяка, - “Плиска”, Геночка угостил, одну уже придавили, а эту подарил, от чистого сердца, - он расхохотался, - кого-то угощают, чтобы соловьем залился, а кого, чтобы сычом помалкивал.
   Бутылку они осушили в три приема. Пошел бестолковый, оживленный разговор, за которым сделали три ходки с поля на откормочную площадку, где с кормораздатчика прямо на землю выгружали коровам зелёную массу.
   Приехали они сюда и в четвёртый раз, последний перед обедом. Колька привычно включил пониженную передачу, кормораздатчик, и трактор медленно пополз, оставляя за собой зеленую ленту. Проходили, оглядывапся на кормораздатчик Вилен, устройство довольно примитивно - два транспортера, один почти во весь кузов, другой перпендикулярно ему, не шире метра и разделены они гребенчатыми валами, что и регулируют подачу массы. Молодец, похвалил он себя, дело знаешь туго.
   Колька нередко останавливался, отключал раздатчик и лез в кузов, подпиннывал массу к валам и поправлял спадающую цепь привода - причину остановок. Увидев что-то ненормальное в работе, полез он из кабины, морщась от боли, и в этот раз. С минутку спустя Вилен тоже вознамерился вылезть, чуток размяться. Когда привставал, правая рука, какой он опирался на край сиденья, сорвалась и ткнула в черную головку какого-то рычажка, после чего двигатель сразу начал глохнуть, Вилен торопливо придавил педальку газа, чтобы выровнять обороты. За спиной раздался леденящий душу вопль, подгазовывая, он обернулся, но Кольки в кузове почему-то не увидел, сначала не увидел, а спустя пару секунд увидел - сбоку, из окна выдачи кормов появилось его окровавленное, изуродованное лицо с разинутым ртом, потом выехали плечи, грудь, после чего он выпал на землю и весь, его выдал транспортер р а б о т а ю щ е г о ! транспортера, работающего кормораздатчика! что включил нечаянно тем рычажком Вилен!..
   Колька вскочил и, как-то тупо ступая, побежал прочь от трактора, пробежал шагов десять и упал. В несколько прыжков Вилен очутился рядом, и волосы его встали дыбом - на Кольке не было живого места, бросились в глаза разорваная щека и выкрошенные зубы, выломанные ребра и часть вырванного легкого, сизоватобелого, хлюпающего порванными краями под его окоровавленными, перепачканными в жирной земле пальцами.
   - Ко-оолька!- заорал Вилен, приподнимая его за плечи.
   - М-мм, больно-то как, - прошептал он, - не трогай меня, мамка, я сейчас улежусь, и всё пройдет, не трогай...- Прижмурил тоскующие невидящие глаза и замер, как затаился. А спустя с полминуты обмяк, потерял сознание. Вилен попятился, рядом ни человека, только коровы, блаженно прижмурясь, мерно жевали привезённую зелень. Спотыкаясь, побежал к видневшемуся вдалеке вагончику - никого. Стал кричать, и наконец откликнулись две женщины-доярки, заметил, что к Кольке уже подбежал кто-то.
   - Т-там, там...- только и смог пробормотать он, показывая рукой, побежал назад, слыша учащенное дыхание сзади. Около Кольки столь же бестолково суетился Геннадий Хорьков.
   - Вы только, бога ради, не подумайте чего плохого!- вскричал он, умоляюще сложив на груди руки. - Он сам!.. сам!..
   Вилен испуганно почувствовал, как нервы выдали коварную шутку - помимо его воли стало прорываться какое-то идиотское хихиканье, но никто, к счастью, в этом переполохе не обратил на это внимания. Лишь с полчаса спустя они поймали грузовик, около часа тряслись в кузове до райбольницы, после же трехчасовой операции, не приходя в сознание, Колька в этот же день умер.
   - Если бы часком раньше привезли, - посетовал хирург, - организм был на редкость здоровущий, выжил бы парень наверняка. Ох, уж мне эта богом забытая деревня...
  
   * * *
   С мига, когда рука Вилена ткнула тот злосчастный рычажок, назначение какового он, технарь, даже не знал, действительность для него обрела какой-то бредовый, нереальный оттенок. Казалось, что с минуты на минуту все разулыбаются снисходительно и дикий розыгрыш прекратится, жизнь возобносится прежняя и в том же составе, с Колькой, с жизнелюбом-Соколёнком. Вилену очень-очень хотелось в зрители, на галёрку, в свидетели, и судьба вняла его мольбам - никому пока даже в голову не приходило, что он мог нечаянно включить эту мясорубку, всё больше крепло мнение, что это несчастный случай, хотя не исключено и сведение счётов тем же Хорьковым.
   Тетушка Рая же восприняла поначалу весть о гибели сына на удивление всем спокойно, только забормотала что-то несуразное, что, мол, давно всё знала, ждала из года в год такой новости, её, дескать, ещё в роддоме предупредила одна женщина, не жилец, мол, глаза пустые, вырастишь и всё, только и утехи. Зато день спустя с ней приключилась сильнейшая истерика, глубокий обморок, после чего она от гроба не отходила. Дядя Костя же как-то враз, не сгибаясь, осел, одутловатые щёки опали, скулы заострились, в нём словно кончился завод жизненной пружины, со своею болезнью с этого дня он бороться перестал, сдался, через два с небольшим месяца похоронили и его.
   Комиссия по расследованию несчастного случая из района в ужасе хваталась за голову - за рулем был практикант СПТУ, находящийся на больничном, пьяный, в одноместной кабине постоянно пассажиры и чаще других бригадир, кормораздатчик неисправный, кардан вала отбора мощности не огражден, инструктажи не велись... нарушение на нарушении, да несчастный случай в таких условиях просто был обязан произойти.
   Следователя угрозыска очень заинтересо-вала версия сведения счетов на почве ревности, копнув же чуть глубже, он ухватил и другую ниточку - лишний свидетель в афёрах с мясом. Хорьков совершенно скукожился и потускнел, съёжился и управ. У тёти же Раи сомнений касательно мести не было, в окологробный вой она щедро вплетала страшные проклятия на голову того, кто сгубил её кровиночку.
   Очень пристрастное внимание к деталям несчастья проявил один из родственников, некто Михаил Симаев, личность в их родне легендарная двадцатилетним тюремным стажем. Глубоко посаженные пепельные глаза этого лысого и горбоносого мужчины струили стылую мудрость утомленного работой палача. Допрашивал он Вилена и Чифика в его комнатушке общаги, тогда-то и было открыто, что недавняя стычка была инсценирована Хорьковым. Чифик рухнул в ноги к легендарному родственнику и обещал отмыть пятно на мундире.
   Большую часть этих траурных дней Вилен провел, забившись в Колькин балаган, всё более и более страшась смотреть в глаза близким покойного, часто и охотно выпивал с Володей, молил время ускорить свой бег, прокрутить как можно быстрее эти столь мучительные для него часы, вырваться из тисков жестоких обстоятельств.
  
   Душной ночью перед днём похорон он выбрался из балагана размяться. Приоткрытая дверь дома скупо освещала алеющую крышку гроба у стены, из дома доносился еле слышный, ведомый на одной ноте душевного стона голос тетушки, изредка вкраплялись укоры на молчание её безответного Коленьки. Вилен торопливо вышел на улицу, но и здесь услышал приглушенные всхлипы с лавочки напротив - Веруня!..
   Присев рядом, молчал, не зная, как в таких случаях людей успокаивают, тем более женщин. Продолжая всхлипы, она забормотала, что, мол, на октябрьские праздники Колька обещал ей расписаться, узаконить их отношения. Оба непроизвольно приковались взглядами к тускло пламенеющей во дворе крышке гроба. Она попросила проводить ее домой.
   Осторожно ступая в темноте по неровной дороге, она крепко взяла его под руку и прижалась грудью к локтю - в лицо ему враз дохнуло жаром, непроизвольные глубокие вдохи он стал отцеживать как можно бесшумнее и равномернее, проклиная себя за неуместное волнение. У калитки же своего дома она не отпустила его руки, о чем-то задумалась, полуобернув к нему слабо светлеющее лицо, вроде как всматривалась и что-то прикидывала.
   Вилен ощутил ещё большую неловкость, по его разумению, он стоял куда дольше, чем того требовали приличия. Далее же случилось нечто совсем непредсказуемое и ввергшее его в нешуточную оторопь - Веруня бросилась ему на грудь, изо всех сил обняла, прижалась все телом жадно и бесстыдно, потянулась к губам, бормоча лихорадочно:
   - Ко-ооленька!.. Соколенок мой ненаглядный... люби-имый!..
   Чокнулась, мелькнуло у него в голове, или пьяная, и он невольно чуть отстранился.
   - Ко-олька!..- она впилась поцелуем в его губы, и по телу заходили сладострастные конвульсии. Вилена бросило в дрожь - чай не каменный.
   - Муженек мой, свет в окошке!.. молчи, молчи! Как мне жить-то теперь вдове невенчаной?!.- из глаз её хлынули слезы, но ласк своих смелых она не прекратила. Вилен тоже как-то непроизвольно и вполне естественно ответил раз, другой, а потом, плюнув мысленно на все условные приличия, отдался ласкам сполна, безоглядно, в конце концов, это хоть и запоздало, а по желанию покойного братца.
   А Веруня схватила его за руку и властно повлекла за собой, таинственно прикладывая к губам палец. Они зашли в какой-то недостроенный дом, где она довольно уверенно провела его в какой-то закуток и потянула на топчан...
   А потом они ходили по лесу, и она всё также не давала вымолвить ему и слова, умоляюще прикладывая свою ладошку к его губам, и ластилась, ластилась неустанно, ошарашивая Вилена бесстыдством и опытом. Это была какая-то истерика любви, гонка, она сама валила его на мягкую, колючую от хвоинок землю и бешено ласкала, любила торопливо и ненасытно, словно счёт шел на секунды.
   Лишь под утро он догадался, что они прошли по местам ей памятным и дорогим, там, где они ходили и любили с Колькой. Своим именем Вилена она так и ни разу не назвала. В душе его шевельнулся ревнивый протест и раздражение. И всё, признаки близящихся притязаний она уловила сразу, сиюминутно почужела, отстранилась, довольно сухо объяснив, что выходка её, да-да, выходка, содеяна намеренно, благодаря его сходству с Колькой. Да, загипнотизировала себя, что он, что в последний раз, пока он еще не т а м, что последнее свидание с дружком ненаглядным. И надо сказать, она довольно жестко и язвительно рассмеялась, благодаря твоей молчаливой старательности всё прошло на пятерку, мистика, спиритическимй сеанс да и только. И всё, запомни, сказала она твёрдо, никто, никому, ничем не обязан. Мужика в тебе мало, вздохнула она уже через калитку, пробирочный ты какой-то, очень правильный и дистиллированный, такие бабам больше постылы.
  
   Но вот он и дома, на родном диване. Около недели его полнила радость беглеца, кто так удачно оторвался от погони. Около недели...
   Но вот все его умозаключения о своей косвенности во всей этой чудовищной нелепице как-то враз осели и растаяли, в упор глянула его погоня - совесть, глянула кротко, застенчиво и чуть брезгливо, так смотрят очень сильные люди, огорошенные циничным лукавством, огорчённые, что необходимо применять их силу. Нарастающим гнётом стиснуло сердце, и оно заныло тоскливо и обреченно - подле--ец!.. подлец-то какой!.. И враз всё-всё опостылело, теперь все его вчерашние важнейшие из наметок показались на удивление мотыльковыми и праздными, потужливо четолюбивыми и оторванными от жизни.
   Мать приехала позже, она оставалась на девять дней, привезла весточку - кто-то, искусно заметя следы, посадил Хорькова на задницу, обрекая его тем самым на скорую, но мучительную смерть. Подле-еец!.. утвердился на одной ноте вопль-стон в его душе, тру-уус!.. пога-аанка!..
   Им стали овладевать приступы дикого озлобления на себя и всех окружающих, какая-то дерзость, желание, чтобы кто-то причинил ему боль, унизил, вот тогда бы он дал выход скопленному бешенству. В одну из таких минут его во дворе по привычке тормознул Кляч и потребовал рублевку на погребение любимицы общества, бродячей кошки Виолеты. Не дав закончить издевательскую тираду, Вилен заехал ему в зубы, и Кляч, запнувшись о низкий заборчик, закопался в куст сирени, оторопелый взгляд его враз напитался уважением.
  - Не треснул лобешник-то?- поинтересовался Вилен, презрительно отплевываясь. - А то подкормлю ещё, для полной сытости...- И ушел, удивляясь себе, как он только раньше дозволял этой моське её тявканье.
  
   Учеба зашла в тупик, добрую половину занятий он пропускал, предпочитая им бесцельные прогулки по городу. Мать истово хлопотала об академическом отпуске. Наконец, он твёрдо решил обо всем признаться в прокуратуре, груз скрытой вины грозил раздавить его. Предварительно зашёл в юридическую консультацию, но справка его сильно разочаровала - при установлении непреднамеренности его действий от силы три года строек народного хозяйства или такой же условный срок. Вот как, больше шума чем наказания, зато вековая обида тётушки, так уж лучше эти стройки народного хозяйства, самостоятельный труд подальше от дома, организовать себе самому.
  
   Ну довольно этого бесконечного самокопательства и нудежа, встал с дивана Вилен, через два часа его поезд. Ухватив объемистую сумку, он положил ненужные ему теперь ключи на столик трюмо, на записку, какая гласила:
  “Мама, отец! Я завербовался на северную стройку. Так надо. Устроюсь, напишу подробнее. Не волнуйтесь, все будет хорошо.
   Ваш дистиллированный Вилен”.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"