Он был моим соседом по лестничной площадке. Все в подъезде знали, что Фёдор Александрович Соколовский из восемнадцатой квартиры - поэт. Мне запомнился случай, когда я еще мальчишкой бегал возле дома, а Соколовский стоял возле мужиков, игравших в домино, и читал какие-то стихи. Он размахивал руками, страстно выкрикивая слова. Две последние строки врезались мне в память:
Где же вы, где - поэты,
Боли и гнева глас!
Правда, роль патриота ему быстро наскучивала и "глас боли и гнева" садился с мужиками забивать козла. Матом он ругался с такой же страстью, с какой минуту назад читал стихи.
О его творчестве я знаю не много. Публиковался иногда в местных газетенках, лет тридцать назад издал маленький сборник стихов. Федор Александрович мне его как-то показывал. Больше всего он гордился фотографией на первой странице. Был он на ней молод, красив, с еще густой, пышной шевелюрой и живыми черными глазами. Стихи о любви, да о страсти - обычные для провинциального поэта. Хотя сам автор утверждал, что не пошел далеко только из-за того, что в застойный период ценили патриотические стихи, а его всегда обвиняли в излишнем эротизме.
Соколовский жил один. Говорили, что с женой он развелся еще в молодости. От нее был сын - алкоголик, который изредка наведывался просить денег у отца. Их встречи всегда заканчивались скандалами.
А вообще жители нашего подъезда Федора Александровича не любили. Но не из-за странностей, связанных с литературными пристрастиями. Дело в том, что его частыми гостьями были малолетние шлюхи и дешевые проститутки. Я иногда заходил к Санычу (так его все называли)на огонек, если мне наскучивали книги и телевизор. Дверь мне, обычно, открывала какая-нибудь девица в трусиках и в засаленной клетчатой рубахе Саныча. Потом в дверях спальни показывался сам хозяин с голым волосатым торсом, очень гордый тем, что его застали в такой пикантной ситуации. Он дорожил каждым доказательством того, что он еще "мужчина". Был он мал ростом, полноват и лыс, и единственное, привлекало в его облике - это глаза. Блестящие, цепкие они придавали хищному лицу с орлиным носом моложавость и лукавство.
Ко мне в этой квартире давно привыкли, поэтому не обращали внимания. Я проходил в зал, садился в кресло и забавлялся тем, что наблюдал за жизнью, пульсирующей в маленьком уродливом мирке.
Своих посетительниц Федор Алексанрович называл "друзьями", и время от времени, вспоминая о моем присутствии, подсаживался и рассказывал об очередном "друге"
-Ты не поверишь, Юра, - говорил он с чувством - Верочка ангел. Это волею судьбы она стала тем, кем стала. У нее больная мать и отец алкоголик, да еще и сестренка - школьница, никто не работает... Верочка должна жертвовать собой ради спасения семьи.
Пока "ангел" курил на кухне, Соколовский продолжал:
-Это кристальная душа. А как она любит поэзию...Я читаю стихи, а у нее слезы на глазах блестят. Тебе не показалось, что она похожа на Екатерину Вторую? Та же грация, порода, гордый взгляд? Ты знаешь, у меня много друзей. Они приходят ко мне после грязной работы и просят почитать стихи, а некоторые и сами пишут, причем довольно неплохо. Мы сидим на кухне, пьем вино и разговариваем... Я всегда им говорю - "мой дом - ваш дом". А они называют мою квартиру Храмом искусства. Это так трогательно.
А я задумывался, что влекло этих молодых блудниц к шестидесятилетнему полунищему горе-поэту? Неужели действительно любовь к поэзии? Но все было намного прозаичнее. Он их кормил, покупал на свою жалкую пенсию вино, кофе, сигареты, и эти полуголодные, заброшенные существа приходили к нему на огонек перекусить, выпить, покурить, получить немного ласки и внимания. Того, чего с детства были лишены.
А на ласки Федор Александрович был щедр. Он целовал им руки, обнимал колени, называл "чистыми ангелами", "кристальными душами", превозносил и боготворил, посвящал им стихи. Хотя это не мешало ему нагло и бесцеремонно пользоваться их порочными телами.
И вот с этим человеком я познакомил Полину. Что я могу сказать о Полине? Что может сказать мужчина об объекте своей страсти?
Она была красива. Высокая, стройная, одевалась со вкусом. Имела редкое сочетание светлых волос и карих глаз. Но красота ее была не только в правильности черт и отточенности профиля, очаровывала какая-то притягательная сила, шедшая изнутри и дающая о себе знать необычным выражением лица и мерцанием в глубине темных зрачков.
Было ей чуть больше двадцати пяти, но в ее отношении к жизни угадывалось спокойное равнодушие видавшего виды человека. В общении Полина была резка, прохладна и несколько цинична. Но в минуты, когда она сидела, задумчиво глядя перед собой, можно было прочесть в ее взгляде страстность и доброту. И мне всегда казалось, что весь ее холодный цинизм лишь панцирь, скрывающий мягкую, тонкую душу, а спокойное равнодушие - это спокойствие задремавшего на время вулкана.
Работали мы с ней в одном коллективе. Не буду описывать коллег, они не имеют отношения к моей истории. Скажу только, что многие Полину не любили. Ее считали тщеславной и надменной. Мужчины - потому что она резко и обидно отвечала на ухаживания и заигрывания и никогда не кокетничала. А женщины завидовали красоте, молодости, успеху у сильного пола и были озадачены тем, что она не болтала по полчаса в курилке, не любила сплетничать, и не пыталась снискать расположение самых видных, "центральных" дам завода. Да и вообще, держалась как-то особняком.
О Полине говорили, что она какое-то время была любовницей директора нашего завода, но связь эта быстро закончилась. На этот счёт строили разные предположения, хотя я полагал, что все они далеки от истины.
Я был влюблен в Полину, но о чувствах своих никогда не говорил, даже вида не подавал. Слишком недосягаемой она мне казалась.
Нас сблизила любовь к литературе. Мы обменивались книгами и впечатлениями, часто вместе возвращались с работы - нам было по пути. Полина была со мной добра и приветлива, как ни с кем. Но мне казалось, что это лишь хорошее расположение к другу и единомышленнику. Как мужчина я не представлял для нее никакого интереса.
Однажды я рассказал ей о Соколовском, о его притоне, о шлюхах, увлекающихся поэзией, о сборищах в "храме искусства". Сначала Полина слушала рассеянно, потом заинтересовалась, и я увидел, как в ее глазах засветился озорной огонек.
-Познакомь меня с ними, - сказала она.
-Зачем тебе это?
-Я тоже пишу стихи, пусть Соколовский оценит мое творчество.
-Если Саныч и оценит, то другие грани твоей сущности, - я окинул взглядом ее сексуальную фигурку.
-Юрочка, ты же мне друг, познакомь меня с этими людьми - ласково сказала она и посмотрела на меня взглядом, который мгновенно обезоружил меня.
Я нехотя согласился, представляя Полину в убогой квартире Саныча в компании малолетних проституток.
-Можно пойти сегодня, если у тебя есть время.
-Вот и замечательно! - оживленно откликнулась она. Ровно в семь я у тебя.
Федор Петрович в мятой клетчатой рубахе открыл дверь.
-Заходи, Юра, - равнодушно сказал он, пропуская меня. Но когда увидел Полину, проскользнувшую за мной, глаза его загорелись. - Ты не один?
-Это Полина, моя коллега по работе, - я представил их друг другу. - Она пишет стихи, и хочет, чтобы вы их оценили.
-Проходите, я сейчас чайку заварю - сказал он, оживленно потирая руки.
Нужно сказать, что "храм искусства" выглядел неряшливо. Хозяин, видимо, был слишком занят вопросами духовными и мало занимался бытовыми. Квартира не видела ремонта со времени заселения, и потемневшие обои, давно потерявшие свой цвет, местами были оборваны и свисали со стен, как гирлянды. Полы не мылись и были усеяны обертками, окурками и прочим мусором. И вся обстановка- диван, кресла, шторы, ковры походили на хозяина. Такие же старые, затёртые и облезлые. Я сел на диван, а Полина, какое-то время, постояв в нерешительности, аккуратно, словно боясь испачкать светлую юбку, села в кресло напротив. Федор Александрович, управившись на кухне, вернулся и уставился на Полину. Его взгляд блуждал по грациозной женской фигуре в обтягивающей блузе.
-Красавица, - наконец проговорил он, - красавица, еще и поэтесса. Я, как только бросил на вас первый взгляд, сразу понял: одаренная личность. Поверьте мне, я хоть и посредственный поэт, но у меня нюх на талантливых людей. Вы - уникальная женщина, об этом можно догадаться по глазам. Не могут быть пустыми глаза, льющие такой необыкновенный внутренний свет.
-Я принесла вам тетрадь со стихами, - сказала она, искривив губы в своей обычной полуулыбке.
-Сейчас я читать их не буду, для этого нужно остаться одному. Прочту ночью, а завтра мы о них поговорим. Хотя я уверен, что стихи ваши так же прекрасны, как и вы.
Послышался свист и Саныч побежал на кухню заваривать чай. Полина сидела закинув ногу за ногу и внимательно, словно что-то обдумывая и взвешивая, изучала обстановку. Вскоре её взгляд остановился на мне:
-Ты придёшь сюда со мной завтра? Интересно, что скажет этот болван.
-Приду, но я уже жалею об этой затее.
-Ну, почему же? На мой взгляд, это находка, - сказала она, кивнув головой в сторону кухни, где гремел чашками Соколовский.
Она хотела ещё что-то сказать, но тут в дверях показался Саныч с дымящимся подносом. Мы взяли чашки и, чтобы не обидеть хозяина, стали пить сладкий, дешёвый чай. Полина сидела в той же позе и пристально рассматривала Соколовского. Но это не был взгляд заинтересовавшегося человека или увлечённой женщины. Так смотрит учёный - зоолог, увидевшего редкий экземпляр животного. Мне даже стало немного страшно, глядя, как она холодно и оценивающе ловила каждый взгляд, каждый жест, каждую интонацию старого плута, словно хотела вывернуть наизнанку содержимое его жалкой душонки.
А Фёдор Алексанрович, заметив пристальное внимание Полины, подпрыгнул на месте и с жаром проговорил:
-О, Полина, когда я вижу такую женщину, как вы, моя душа обретает крылья и начинает петь высоким голосом поэзии:
А мы с Полиной с улыбкой переглянулись, узнав в этом "экспромте" строки из восточной поэзии. Допив чай, стали прощаться.
-Вы завтра придёте вместе? - спросил Саныч уже в дверях.
-Да, вместе, - усмехнулся я, зная, что мой ответ огорчит несчастного Дон Жуана.
-Я проведу тебя домой, - сказал я Полине, когда Соколовский закрыл за нами дверь.
-Буду очень рада, - весело ответила она. - А почему сегодня не было подружек Саныча?
-Ещё рано. Обычно они сходятся после девяти вечера, вот тогда начинается веселье - шум, гам, песни, стихи.
-Интересно на них посмотреть, - Полина взяла меня под руку.
-Что на них смотреть-шлюхи, как шлюхи.
Утомлённый город находился между сном и бодрствованием, в том странном, обволакивающем состоянии, которое навевает чувство покоя и отрешённости.
-Почитай мне свои стихи.
Полина начала читать, а я, слушая мелодичные строки, наслаждаясь её тихим, нежным голосом, любуясь точёным профилем, вдруг оказался в гипнотической власти сонного города. Мощные здания, агрессивно играющие огнями реклам, машины, воинственно проносящиеся мимо, показались мне фантастическими чудовищами. А Полина, прижимающаяся к моей руке, представилась хрупким, неземным существом, которое нужно опекать и защищать.
-Ну вот, мы и пришли,- вернула меня к реальности Полина, остановившись возле подъезда. Нужно было расставаться, но мучительно не хотелось. Видимо, она почувствовала что-то похожее и предложила:
-Может выпьем кофе?
-С удовольствием, - ответил я и мы поднялись на второй этаж.
Через несколько минут я откинулся на спинку дивана, довольный тем, что никого не оказалось дома.
-А где родители?
-Я живу одна. Мама сошлась с мужчиной и живёту него, а квартиру оставила мне.
-А отец?
-Он не живёт с нами уже двенадцать лет. Это наша последняя фотография, - Полина кивнула на фото , стоявшее на книжной полке.
- Ты похожа на отца.
- Да, в детстве я светилась от радости, когда мне говорили об этом.
-Ты его очень любила?
- Я и сейчас его люблю. Когда они с мамой разводились, очень переживала, часто плакала по ночам, всё не могла поверить, что это случилось.
-А мама?
-Она и сама тяжело переносила развод. Сначала болела, лечила нервы, а потом, чтобы не думать о боли, с головой ушла в работу. Она медик, и вот стала она, забыв о себе и обо мне, помогать больным и одиноким. Несчастных утешала, за брошенными стариками присматривала, да и подрабатывать нужно было... Вот только жаль, не замечала она, что самое больное, самое несчастное, заброшенное существо находится рядом с ней. Представь себе молодую, здоровую, полную сил собаку, которую жестоко избивают неизвестно за что. Она искалечена, изломана, истекает кровью, и нет никого рядом, кто исцелил бы, помог костям правильно срастись. Она лежит где-нибудь в углу , совершенно одна и зализывает раны. Время идёт, и вот наступает момент, когда вроде-бы и раны не кровоточат, и боль утихла, и кости срослись,но всё же, что-то не так. Движения уже не те, кости-то срослись неправильно. И вот, молодая, здоровая, полная сил собака превращается в несчастную уродицу. Так вот, эта несчастная уродица - моя душа.
По дороге домой и долго перед сном я вспоминал рассказ Полины. Раньше она со мной не откровенничала, а теперь, когда мне приоткрылась её душа, я почувствовал, как дорога она мне стала. Раньше она волновала меня, как женщина, вызывала уважение, как личность, но новое чувство было совсем не похоже на прежнее. Это была нежность, мягкая, отеческая нежность. Мне, вдруг, захотелось, чтобы Полина стала маленькой девочкой, села ко мне на колени и рассказала о своих горестях. А я обнял бы её за плечи, утешал, говорил ласковые слова и гладил рукой её мягкие, светлые волосы.
На следующий день, на работе Полина вела себя, как обычно: так же холодно шутила, так же пренебрежительно отвечала на заигрывания коллег-мужчин. Со мной была, как и прежде, приветлива и прохладно-вежлива. Меня это немного огорчило, мне казалось,что последний разговор сделал нас ближе друг другу.
Ровно в семь мы звонили в дверь Фёдора Алексанровича. Полина была великолепна: чёрный элегантный костюм делал фигуру ещё стройнее, волосы гладко зачёсаны назад и стянуты в узел, огромные глаза горели огнём нетерпения. По всему было видно, что история со старым поэтом и его притоном имеет для неё какое-то тайное значение.
-О, вот она, моя гениальная находка, - театрально воскликнул Фёдор Алексанрович.
-Начало впечатляющее, - иронично ответила Полина, проходя в зал, - неужели мои стихи произвели на вас такое впечатление?
-Они великолепны, хотя есть некоторые замечания, - говорил он, семеня за ней и поглядывая снизу вверх (Полина была на пол головы выше Петровича), - но о них мы поговорим позже.
-Юрочка, - обратился он ко мне, - пройди, пожалуйста, на кухню и попроси моего друга Галину приготовить нам чай.
Я покинул их недовольный тем, что этот бабник ищет любой повод отделаться от меня. На кухне некрасивая, худощавая особа лет тридцати, чистила картошку.
-Саныч просил вас приготовить чай, - сказал я брезгливо озираясь вокруг.
Плита, стол, подоконник были покрыты слоем грязи. По горе немытой посуды ползали жирные тараканы, пол застлан ковром из окурков, фантиков и хлебных крошек. Услышав мою просьбу женщина улыбнулась, обнажив ряд тёмных, кривых зубов и поставила чайник на плиту.
-Он сегодня сам не свой, - сказала она, - всё бегал в окна выглядывал, ждал вас, даже печенья пачку купил. Она кивнула головой на пачку печенья "Привет" , лежащую на столе.
Когда я вернулся , Соколовский читал :
Гляжу восторг скрывая еле-еле,
В таких глазах и каменный утонет.
Движение лишь кисти Рафаэля,
И превратится девушка в Мадонну.
Хотя, к чему ей это превращенье?
Порой в мадоннах чопорности много.
Останься неподдельным восхищеньем,
Далёким, как манящая дорога.
А сердце пусть колотится и млеет,
Ему восторги эти не впервые.
Нет, Соколовский никогда не постареет,
Пока живут мадонны вот такие!
Страстно сказав последнее "вот такие" он вскочил , протянул руки к Полине, рухнул перед ней на колени и начал целовать её ладони, пальцы, кисти рук. Он, со своим крючковатым носом, маленькими, блестящими глазами и цепкими, волосатыми пальцами, вдруг, показался мне хищной птицей, клюющей свою жертву. Но больше всего меня поразила Полина. Она не стала отталкивать его, ставить на место, наоборот, принимала и даже поощряла его игру своими улыбочками и кокетливыми ужимками. Меня они словно не замечали.
-Чай скоро будет готов, - напомнил я о себе.
-Ах, Юра, - воскликнул Фёдор Александрович, умилённо глядя на Полину, - она просто чудо! Тебе не кажется, что она похожа на Екатерину Вторую? Та же грация, порода, гордый взгляд.
Соколовский не мог, находясь рядом с женщиной, обойтись без любовной игры. Сросшись за много лет с ролью обольстителя, он театральничал не ради выгоды, не ради победы или какой-нибудь другой цели, а ради самого процесса. Он прекрасно понимал, какая пропасть разделяет его и Полину, но остановиться было не в его силах. Но она? Почему она приняла его игру? Неужели ей не ясна вся фальшь этих преувеличенных любовных экстазов. Зачем ей нужен этот глупый, уродливый старик?
Соколовский присел и заговорил, глядя на Полину сверкающими глазами:
-Поверь мне, из тебя получится настоящая звезда, мы поработаем над стихами, ты поступишь в литературный институт, и перед тобой откроются все дороги.
-Я буду приходить к вам два раза в неделю, по вторникам и четвергам,- сказала Полина, томно глядя на Петровича долгим, многообещающим взглядом.
-Богиня!- снова бросился он в омут театральных страстей,- Храм Искусства обрёл свою богиню!
Она заискивающе улыбалась и пожирала его глазами, но в глубине её тёмных глаз светился холодный огонь.
В тот вечер я снова провожал Полину домой. Выйдя из подъезда, она взяла меня под руку и холодно шутила по поводу ухаживаний Соколовского.
-Полина, зачем тебе всё это нужно?-спросил я.
-О чём ты?
-Ты прекрасно понимаешь, о чём.
-Хочу стать великой поэтессой, - манерно ответила она и рассмеялась.
Мне нравилась эта необыкновенная девушка, нравился её громкий смех, проницательный взгляд, ироничная усмешка и, подойдя к её подъезду, я посмотрел на неё с такой нежностью и любовью, как не позволял себе раньше. Она заметила это и подалась ко мне , будто кто -то легко толкнул её сзади. Она смотрела на меня, и мне казалось, что взгляд её тоже полон нежности и теплоты. Я порывисто обнял её, прижал к себе и прикоснулся к мягким, тёплым губам. Её приятный запах, податливое тело, страстный поцелуй вскружили мне голову. Но она вдруг резко оттолкнула меня и, не попрощавшись, исчезла в темноте подъезда.
На следующий день Полина вела себя так, словно никакого поцелуя не было. Мне даже показалось, что она старалась избегать меня, отводила глаза, когда я пытливо смотрел на неё. В четверг она должна была идти к Соколовскому "работать над стихами". С этого момента начались мои мучения. Я любил и страдал. Два раза в неделю Полина приходила к моему соседу и проводила там два-три часа. А я, зная, что она рядом, такая близкая и недоступная, сидел, как на иголках, пытался предположить, что же там всё-таки происходит. Иногда выходил на лестничную площадку, к двери Соколовского, в надежде услышать что-нибудь, что могло бы разрешить мои терзания. Случалось, слышался хриплый, прокуренный смех подруг Саныча, сквозь который, как мне казалось, пробивался знакомый и до боли близкий смех Полины. Несколько раз звучала гитара и надрывное пение пьяных девиц. Но чаще за дверью и за стеной стояла тягостная тишина, которая каменной плитой ложилась на мою душу. Неизвестность изводила меня по ночам, и несколько раз мне снился один и тот же сон. Я видел огромную, хищную птицу, которая несла в своих мощных лапах безжизненное тело Полины. А когда я присматривался получше, оказывалось, что вместо птичьей у этой твари лысая голова Соколовского. И она сладострастно склоняется над беспомощным телом жертвы.
На работе Полина продолжала вести себя , словно ничего не происходит. Когда я пытался завести разговор о Соколовском, она обрывала меня, давая понять, что не хочет говорить об этом. Мы, как и прежде, общались, но чувствовалась между нами натянутость и отчуждённость. Она была, как всегда, с иголочки одета, безукоризненно причёсана, и я всякий раз удивлялся, что общего может быть у неё с Санычем, его грязными подругами, недоумевал, представляя красивую, умную женщину в компании опустившихся шлюх. Мои мучения продолжались четвёртую неделю. Я любил и не находил смелости признаться в этом. Бесконечное число раз говорил себе: "Будь мужчиной, скажи ей всё", и всякий раз в нерешительности откладывал своё признание. Я был почти уверен, что Полина не ответит мне взаимностью, но, когда я вспоминал тот единственный поцелуй, в мою душу возвращалась надежда.
Наконец, я решился. Был вечер, я слышал звуки гитары за стеной и думал, что Полина находится там. Я вышел на лестничную площадку и позвонил в дверь. Открыла какая-то взлохмаченная малолетка.
-Полина здесь?
-Саныч, какую-то Полину спрашивают, - крикнула она в глубь квартиры и тут же пьяным, сладким голосом добавила, - какая ещё Полина, я ревную.
Появился Соколовский в длинных трусах, мятой футболке и со стаканом вина в руке,
-Мне нужна Полина, - бросил я ему.
-Мне тоже. Но, к сожалению, моя гениальная находка превратилась в гениальную потерю. Птичка упорхнула из отцовского гнезда...- он намерен был продолжать свой монолог, но я уже не слушал его, я летел по ступенькам вниз, моля бога о том, чтобы Полина оказалась дома.
Полина в уютном холате открыла дверь и удивлённо посмотрела на меня:
-Юра?...Что случилось?
Я бессвязно заговорил:
-Полина, я не решался тебе сказать, я не могу без тебя, хочу быть только с тобой...не знаю, может это любовь...только не молчи, ответь, хочешь ли ты быть со мной?
Она спокойно взяла меня за руку, отвела в комнату и усадила на диван:
-Я догадывалась о твоих чувствах, и знала, что рано или поздно ты заговоришь о них. Ты спрашиваешь, хочу ли я быть с тобой...Сейчас я расскажу о себе, и если после этого, повторишь свои слова, отвечу на твой вопрос.
Первое - я была любовницей Тоцкого, нашего директора. Причём сама предложила ему себя. Это был странный, страшный, и вместе с тем прекрасный период в моей жизни. Наверное, я находилась на грани безумия, но мне вдруг стало казаться, даже была уверена, что рождена для какой-то особой миссии. Мне казалось, что внутри меня скрыта огромная сила, что могу стать личностью, способной оставить след в истории. Будь сейчас семнадцатый год - стала бы революционеркой, сорок первый - бесстрашной разведчицей. Я решила развивать и усовершенствовать себя, воспитывать силу характера, учиться владеть чувствами, осваивать приёмы психологического влияния и искусства обольщения. Чувствовала себя гигантом среди лиллипутов, с презрением смотрела на людишек, окружающих меня, и упивалась чувством собственного превосходства. Казалось, мир могу перевернуть . И тут мне пришла в голову идея проверить свою силу, помнишь, как у Достоевского: "Тварь дрожащая, или право имею?" Это должен быть эксперимент над собой, я решила соблазнить, свести с ума и подчинить себе сильного, влиятельного мужчину, а затем, не обращая внимания ни на свои чувства, ни на его, равнодушно порвать отношения. Влюбиться не боялась, даже хотела этого, чтобы научиться быть жестокой не только к нему, но и к себе. Объектом выбрала Тоцкого, он влиятелен, не стар, богат и хорош собой. Охота началась. Приходя к нему в кабинет подписывать документы, я просто смотрела ему в глаза. Сначала он не обращал внимания, потом заметил, но отводил взгляд, а через какое-то время стал подолгу и с интересом смотреть на меня. Вот тогда прямо и без церемоний назначила ему свидание. Он был удивлён моей прямотой, но на встречу согласился. Так начались наши отношения, я была дерзкой и самоуверенной, и даже не пыталась скрывать нашу связь. Что мне сплетни и презрение этих мелких людишек , я надменно взирала на них с поднебесья собственного величия. И тут начались разочарования. Человек, казавшийся мне воплощением силы и власти, оказался слабым, манипулируемым человеком, безоговорочно подчиняющимся указаниям сверху. Теперь он клялся мне в любви и поговаривал о разводе с женой. Мой интерес к нему стал угасать. Затем случилось нечто, ускорившее наш разрыв. Как-то я проходила по коридору мимо двух охранников, дежуривших у входа. Один из них посмотрел на меня и сказал- "Посмотри, какая красивая девушка!" А другой, пытаясь говорить тише, ответил- "Это же подстилка директора."
"Подстилка директора!"- эти слова словно окатили меня ледяной водой. Меня, переполненную идеями и амбициями, желающую оставить след в истории, развивающую свой дух и интеллект, поставили в один ряд с теми пустоголовыми идиотками, которых начальники возят по саунам и кабакам. В один миг я слетела с заоблачных высей в грязь, в дерьмо. Надменный гигант превратился в маленькую букашку, каторой хотелось забиться в самую дальнюю щель подальше от людских глаз. На работу ходила, опустив глаза, и ненавидела себя. Мне хотелось упасть на колени и кричать:"Люди, простите меня, я дрянь!"
Но, спустя время, я подняла глаза и посмотрела на тех, кому хотела в ноги упасть. Это обыватели, коротающие вечера перед телевизором, слабаки, не способные на поступок, тупицы, не прочитавшие ни одной книги, карьеристы, не брезгующие подлостью ради положения и денег, слепцы, вешающие ярлыки и ставящие штампы сообразно своему убогому, поверхностному представлению о человеке. Я не лучше этих людей, но и не хуже. И когда я поняла это, мне стало спокойно. Теперь я страдала с наслаждением, не бежала от мук, а всецело отдавалась им, знала, что мучаясь и страдая, очищаю душу от грязи, от тех нечистот, в которых оказалась из-за собственного тщеславия.
С Тоцким я порвала, хотя он ещё долго донимал меня звонками и заверениями в любви. Но для меня этот человек уже не существовал, и все его страдания были нытьём избалованного мальчика, потерявшего красивую игрушку. Существуют великие художники и обычные мазилы, гениальные поэты и нудные рифмоплёты. Так же и в любви, есть люди способные на глубокую, пылкую, возвышенную любовь, но их мало. Остальные подобны провинциальным мазилам и неудачникам- рифмоплётам. Их чувства мелки, ничтожны и безлики. Так вот Тоцкий из категории тех самых "остальных". Он быстро утешился бы, попадись на его пути какая-нибудь смазливенькая мордашка.
Полина замолчала и посмотрела на меня. А я вдруг понял, что моя душа давно уже знала и понимала то, что внезапно открылось моему сознанию. В её глазах, в её жестах, улыбке всегда читались очертания того, что увидел сейчас, без помех рассматривая её обнажённую душу.
-А теперь второе, - снова заговорила она, - я позволила Соколовскому соблазнять меня.
-О, боже!
-Я сказала "соблазнять", а не "соблазнить", - спокойно продолжала она, - Когда я впервые пришла к нему, это была просто забава. Но понаблюдав какое-то время за ним и его подругами, почувствовала, как что-то шевельнулось внутри. Я, вдруг ощутила острую, такую острую, что стало больно, потребность описать всё это. Мне захотелось написать повесть о человеческом дне, о несостоявшемся поэте, о его беспорядочных связях и нелепом абсурдном романе с красивой, раскошной девушкой, случайно попавшей в его притон. Мысль не давала мне покоя ни днём, ни ночью. Я снова ощутила прилив сил, почувствовала, что огонь, разгорающийся во мне, либо вырвется наружу, либо испепелит меня изнутри. Я приходила на занятия к Соколовскому и наблюдала его жесты, мимику, ужимки. Разговаривала с его потаскушками, пытаясь понять, почему они так живут. А дома описывала свои наблюдения, стараясь делать это, как можно, более правдиво. Моя повесть о молодой, интересной, простодушной девушке, случайно попавшей в притон старого поэта. Внешне она очень отличается от его обычных посетительниц, но внутри... Она так же одинока, так же глубоко несчастна, имеет такую же неудовлетворённую потребность быть любимой. Она росла без отца, мать постоянно была занята на работе, и девочка с детства чувствовала себя заброшенной. Когда она повзрослела, то наивно полагала, что пришло время быть кому-то нужной, любимой, желанной. Но обстоятельства, к сожалению, складывались иначе. Её обманули, наплевали в душу, растоптали всё хорошее,что было в ней. И вот она разочарованная, одинокая и глубоко несчастная попадает в лапы старого обольстителя. Он ухаживает за ней с отеческой любовью, окружает её лаской, заботой, вниманием, и однажды ему удаётся её соблазнить. Придя после этого домой, она понимает, что её снова обманули, что весь его восторг, любовь и внимание были лишь игрой старого ловеласа. Она осознаёт весь ужас и позор случившегося и вскрывает себе вены. Так вот, дойдя до интимной сцены старика с молодой девушкой, я не могла себе ясно представить, как повёл бы себя Соколовский в этой ситуации. А мне хотелось точно, правдиво, без прикрас описать сцену близости красавицы и чудовища, описать так, как не описывал ещё никто. И вот я решила разыграть эту сценку. Однажды я дала Санычу повод думать, что могу ему отдаться. Наблюдала за ним, когда он ласкал меня, раздевал, целовал. Улавливала каждое микродвижение глаз, лица, тела, рук. И когда картина стала мне ясна я расхохоталась (так смешон он был в своём наигранном исступлении), оделась и ушла, оставив его в полном недоумении. После этого к нему не приходила. Ну вот, ты всё знаешь...
Полина замолчала и пристально посмотрела на меня. У неё было странное выражение лица в этот момент, такой я её никогда не видел. Она словно впивалась своим острым взглядом в мои зрачки, так пронзительно, что я почувствовал боль на дне своих глаз. Но я молчал; не потому, что чувства мои уменьшились, я всё так же любил и желал её. Но, видимо, судьба решила сыграть со мной злую шутку. Мне хотелось повторить своё признание, но в голове мелькали картинки: Полина в кабинете у Тоцкого, Соколовский, ласкающий её молодое, стройное тело. Я хотел сказать о своей любви, но мой язык застыл, словно парализованный. А она усмехнулась и сказала:
-Ты молчишь...Я так и знала, вам всем чистеньких подавай...Всё, Юра, уже поздно, уходи.
Полину я больше не видел. На работу она не вышла, а вместо неё пришла мать и принесла заявление об увольнении. На наши расспросы о дочери она ответила, что Полина уехала и просила никому не говорить куда и зачем.
Я часто думаю о ней, увижу ли её когда-нибудь? Что даст ей этот новый поворот в судьбе? Что ждёт её: триумф, неудача, яркая жизнь или тихое существование? Но в одном уверен точно - я всё ещё люблю её. А ночами меня продолжает мучать всё тот же сон. Вижу огромную, хищную птицу, которая несёт безжизненное тело Полины. Я бегу вслед за ней, кричу, машу руками , падаю, но птица продолжает неумолимо и равнодушно отдаляться от меня. Она всё дальше и дальше, она превращается в точку и исчезает в бескрайности неба. И я понимаю, что навсегда...