Аннотация: Как глупо порою выглядят люди, когда, в погоне за несбыточным не видят счастья рядом с собой!
--
Какая хорошенькая-то, господи. Давно таких не было. Баб Маш! Отказницу-то новенькую видела?
Дородная, высокая нянька склонилась над пластмассовой люлькой, более напоминавшей корыто, в каких советские ударницы стирали панталоны. Услышав обращение, уборщица баба Маша оперла швабру о стену и подошла ближе, припадая на левую ногу.
--
Гляди, какая, а? - умилялась пухлая нянька.
--
Сколько ей? - пробасила уборщица.
--
Десять дней вроде. Вчера привезли.
--
Что за дрянь бросила?
--
Сказали - малолетка вроде. Девке пятнадцать, из богатой семьи... родители не разрешили забрать, наверное. А, да бес их знает! Но какая девка-то, красавица будет. Гляди: бровки, реснички - как нарисованные. Я так о дочке мечтала. Была бы у меня Лидочка! Так нет. Три лба. Сладу ну никакого! Всю душу уже вымотали...
Баба Маша молча покачивала головой, слушая няньку и не отрывая взгляда от свертка, заключавшего в себе маленькое человеческое существо.
Девочка действительно сильно отличалась от большинства грудных детей с их еще не оформившимися чертами и рассеянным, бесцветным взглядом. Пухлые губки розовели на бледноватой сатиновой коже аккуратного личика. Редковатые бровки и реснички уже имели замечательный черный цвет. Довольно большие, темные глаза, казалось, абсолютно осознанно смотрели на двух теток.
--
Глаза-то, поди, фиалковые будут, как у Софи Лорен, - продолжала умиляться нянька.
Лицо бабы Маши вдруг как-то злобно исказилось, и морщины на грубой смуглой коже будто углубились.
--
Сучара, - прорычала уборщица. - Стерилизовать бы ее, дрянь такую, и засунуть все вырезанное в жопу, чтоб там и сгнило!
Грубыми движениями бабка затолкала рыжевато-седые космы под платок, резко повернулась и заковыляла к своему орудию труда.
--
Главное - верить, Елена Вячеславовна. На этот раз у нас все получится.
Молодой, гладко причесанный врач старательно натягивал улыбку на кости широких, угловатых челюстей. Тонким наманикюренным палецем он нежно поглаживал поверхность стола, выполненного под мрамор. Его собеседница, женщина лет тридцати пяти, устроилась в мягком кожаном кресле. Отсутствующе глядя в большое окно за спиной мужчины в белом халате, она машинально теребила мочку правого уха, чуть оттянутую книзу массивной серьгой из белого золота.
--
Перед двумя предыдущими попытками вы мне то же самое говорили, - резко произнесла женщина и со злостью посмотрела в лицо врача. - И, смею напомнить, процедура эта у вас не бесплатная. Вы думаете, мы с мужем их рисуем? Я не говорю уже о том, насколько психологически трудно переживать каждую неудачу...
--
Я все понимаю, Елена Вячеславовна, - печально заговорил мужчина и улыбка его стала еще более искусственной. - На этот раз мы сделаем для вас значительную скидку.
--
Обязательно побываем на вашей распродаже, - насмешливо кинула Елена, встала и вышла из кабинета.
Уже два месяца по улицам города бродила осень и занудно ныла мелким дождем. Даже молодой сентябрь, всегда носивший бархатный фрак, в этом году напялил грязно-серый кафтан, по фактуре напоминающий мешковину.
Елена никогда не чувствовала себя несчастнее, чем сегодня. Дело в том, что утром ее организм, в который раз, как часы предоставил неопровержимое доказательство того, что четвертая попытка искусственного оплодотворения оказалась тщетной.
Даже не расчесав волосы, Лена глубоко натянула норковую шапку, накинула дубленку и выбежала из дома. Муж еще спал.
В ее жизни было все: огромная, шикарно обставленная квартира, собственная иномарка, дача на южном берегу Крыма. С мужем, крупным бизнесменом, Елена жила уже десять лет, их отношения, начавшиеся с искренней влюбленности, давно перешли в довольно крепкую привязанность и взаимное уважение. Кроме того, союз их довольно основательно подкреплялся значительной долей отцовского капитала, вложенного Еленой в семейный бизнес. Было все, кроме одного: уже семь лет Лена не могла забеременеть.
Дорогие сапоги на низком ходу мерзко чвякали в полных грязи, осенних лужах. Она старалась изо всех сил прогнать от себя слова, от которых кожа становилась гусиной и жизнь теряла смысл. Но упрямое сознание снова и снова твердило: у тебя никогда не будет детей.
Лена вспомнила, что на прошлой неделе, проходя мимо магазина детской одежды, она увидела на витрине замечательную бархатную пайту красного цвета. Тогда она не удержалась и купила чудесную вещь. Целый вечер Лена сидела в своей комнате, поглаживая мягкие рукава кофточки и представляя, как, через пару лет они будут облегать маленькие нежные локоточки. Это воспоминание больно кольнуло женщину. И без того мокрый парковый пейзаж пополз и стал размытым, как на картине импрессиониста. Стерлись грани темных деревьев, фонарей с разбитыми плафонами, скамеек, облезлого дома малютки, вглядывающегося в сумерки парка светящимися окнами. Внезапно Лена выпрямилась и кончиками безымянных пальцев смахнула выступившие слезы.
--
Хватит себя мучить, - произнесла она вслух, - в конце концов можно найти другую клинику. И в следующий раз все получится.
С этими словами женщина обернулась и твердыми шагами пошла вдоль парковой аллеи.
В игровой комнате третьего дома малютки ярко горел свет. Группа малышей в возрасте примерно двух лет возилась на потертом ковре. В стороне от всех под слегка приоткрытым окном, стояла девочка. Ростом она едва доставала до верха темно-синего радиатора, висящего на ржавых крюках под подоконником. Запрокинув маленькую головку с замечательно черными кудрявыми волосами, девочка внимательно смотрела на колышущиеся за окном ветки. Огромные фиалковые глаза, обрамленные темными ресницами, горели по-детски искренним интересом. Время от времени девочка откусывала кусочек сухого галетного печенья и мелкие крошки сыпались на застиранную, побитую молью шерстяную безрукавку.