Шевляков Михаил Васильевич : другие произведения.

13 лет или Сибирская пастораль - конкурсный вариант

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    СССР потерпел поражение в войне с Германией. Бывший его "осколок" - Сибирская республика, пройдя через войну с Японией, стоит перед лицом новой войны. А люди просто живут. Живут, любят, умирают. Сокращенная версия повести, специально для конкурса АИ-писателей

Тринадцать лет

или Сибирская пастораль.

  

В железной тишине...

Алексей Сурков

Будь спокойна, моя ясноглазая...

Александр Вертинский

  
   Если спускаться с четвертого этажа во двор по черной лестнице, то нужно пройти семьдесят одну ступеньку. На площадке между третьим и вторым этажами можно поставить ящик с инструментами на подоконник и немного постоять у открытого окна, передохнуть. Передохнуть - потому что Тула, Ишим и Благовещенск дают о себе знать, но передохнуть так, чтобы никто не заметил, потому что тебе всего тридцать лет.
   Но сейчас постоять у окна не получилось - чуть ниже по лестнице, там, где на стене видны две замазанные синей краской пулевые отметины - следы еще с января сорок третьего - на ступеньках сидела Ксеничка, подперев подбородок сжатыми кулачками.
   - Ксеничка, если вы не подвинетесь, я могу случайно стукнуть вас своим ящиком. А зип - он тяжелый.
   - Ну и стукайте...
   Он поставил ящик на ступеньки, поправил норовившие вывалиться пассатижи и уселся рядом с Ксеничкой. Похлопал по карманам старенькой гимнастерки, достал папиросы. Первая попалась высыпавшаяся, но вторая - вполне ничего, обмяв ее, он долго чиркал зажигалкой.
   - Я буду в сторонку курить, а то ваша мама будет ругаться.
   Ксеничка молчала.
   - А что, кстати, делает сейчас ваша мама?
   - Дядь Мить, - Ксеничка повернулась к нему, глаза были красные и подпухшие, - ну почему так бывает, что кому-то все и сразу, а кому-то ничего?
   Он хмыкнул.
   - А кто этот кто-то, которому все? И что все-таки делает ваша мама?
   - Мама и Клавдия Сергеевна обсуждают новую маску для лица и цены на сметану на рынке.
   - А этот "кто-то" - это, наверное, тот мальчик, которого папа на прошлой неделе подвозил к нашему дому на эмке, а ты выбегала его встречать?
   - Нет, - она вздохнула, - это вовсе не Джеку, это Татке Гуреевой - все и сразу.
   - А почему он Джек?
   - Ну, вообще-то он Женя, но он с родителями год жил в Америке и теперь он зовется только Джек.
   - Надо же - всего год, и уже Джек.
   - Да, его только в классном журнале пишут Евгений, и учителя так зовут, а он такой американский! Они столько всего привезли - и радиолу, и пластинки американские - там такой фокстрот!
   - А что же эта Татка Гуреева?
   - Да ну ее... А можно мне к вам в гости?
   - Ну я, Ксеничка, на самом деле шел во двор - собирался немного покопаться в мотоцикле...
   - Ну пожалуйста!
   - Ладно, будем считать, что я тебя пригласил пить чай. Все равно с тобой я зажигание толком не налажу. Пошли уж наверх...
   И они пошли наверх - она - то и дело перепрыгивая через ступеньку, а он - стараясь не показать, что хоть и тридцать лет, а и Тула, и Ишим, и Благовещенск...
   Придя домой, он в который раз подумал, что главное удобство его комнаты - это то, что она находится сразу у двери черного хода - соседка, Ангелина Львовна, не успела выглянуть в свою вечно приоткрытую дверь - а значит, кухонное Информбюро работать не будет и Ксеничкина мама будет спать спокойно.
   Когда он с чайником пришел с кухни, где Ангелина Львовна вилась вокруг него, сгорая от любопытства - почему он так быстро вернулся, Ксеничка уже залезла коленками на стул и уткнулась носом в оконное стекло.
   - Ну что, Ксеничка, будем заваривать чай. Чай у меня хороший, хоть и пайковый, а вот сахара, извиняюсь, нет, - он насыпал по щепоти чая из жестяной банки в стакан и невесть откуда попавшую в его хозяйство чайную чашку с розами.
   - А хотите, я домой сбегаю?
   - Да ладно тебе. Посмотри там, на полочке есть банка, а в ней подушечки. Будешь с подушечками?
   - Буду, спасибо, дядь Мить.
   Он сел на кровать, ужасно хотелось снять сапоги - но чаепитие есть чаепитие. Когда чай заварился, а Ксеничка успела обжечь им язык и съесть четыре подушечки, он спросил:
   - Ну, так что там эта Татка Гуреева?
   - Ну ее... Она дура и у нее прыщи...
   - Хорошо. А этот Джек?
   - Ой, знаете, дядя Митя, у него столько журналов американских! Правда, мы ведь в школе немецкий учим - но там такие картинки! Представляете, в Америке все живут в отдельных домах и в каждом доме есть ванна и гараж для машины! Как я хотела бы, чтобы такой дом, и ванна, и машина!
   - А что это Джек увлекается ваннами?
   - Да нет, это папа Джека, Степан Иванович, он инженер, строитель, это его журналы.
   - Понятно, значит это был Джек Степанович на папиной эмке... И что же он еще рассказывал об Америке, кроме фокстрота и ванн? - он чуть усмехнулся. - Ты про чай не забывай...
   Ксеничка быстро отхлебнула чаю, подперла щеку рукой и стала рассказывать:
   - Ну, Джек, он вообще очень сильно увлекается музыкой, мы слушали радио, и он сказал, что в Америке полно таких радиостанций, что только музыку передают. Он сказал, что если бы у него были деньги, то он и здесь такое радио устроил бы, чтобы только музыка американская и чтобы все слушали.
   - А где же он собирается взять деньги?
   - Ну, он об этом еще не думал. Но мы в понедельник после школы ходили на бульвар, он купил мороженое, и так все это рассказывал - чтобы на доме, где будет радиостудия, лампочки на крыше светились всю ночь и мигали - "Джек Ив Радио". Представляете - как это - всю ночь лампочками надпись светится?!
   - Наверное, здорово. А что значит "Ив"?
   - "Ив" - это сокращенно от Иванченко. Его так в Америке звали - Джек Ив.
   - Понятно, - он отпил уже совсем остывший чай из стакана. - А это из-за того мороженого ты кашляла и мама не пускала тебя в школу?
   - Угу, - она сразу погрустнела, - а за три дня Татка сразу устроила вечеринку, и Джек приносил свои пластинки... И теперь они вместе ходят после школы, и в кино вчера ходили, и Светка мне сказала, что видела, как они сразу после вечеринки целовались,- она шмыгнула носом и отвернулась к окну.
   - Не возражаешь, если я покурю?
   - Курите, конечно! А... мне можно?
   - А ты разве куришь?
   - Да я уже сто раз курила! У нас в классе и Светка курила, и Татка, и Наташка, и даже Наташка-вторая. А Джек говорит, что в Америке все киноактрисы курят, специальные сигареты с длинными мундштуками. Я и сама в кино видела. Давайте, я покажу как, пересядьте сюда, а я туда, - они поменялись местами, она плюхнулась на кровать, сделала смешное выражение лица - видимо, оно должно было быть романтическим - отставила в сторону левую руку, сложив два пальца под воображаемую сигарету. Он с трудом удержался, чтобы не рассмеяться.
   - Правда, красиво, дядь Мить? А длинный мундштук можно из бумаги плотной накрутить.
   - Красиво. Только, Ксеничка, я не знаю, как там дальше с красотой, от табака зубы желтыми становятся. У меня товарищ до войны на врача учился.
   Ксеничка задумалась, а потом сказала:
   - Нет, дядь Мить, если специальные американские сигареты курить, то, наверное, желтеть не будут. У актрис же не желтеют.
   - Ну, американских специальных у меня нет, а свои папиросы я тебе, пожалуй, не дам, - он затушил окурок и вновь взял стакан с чаем. - Да и вообще, на Америке свет клином не сошелся, да и на Джеке тоже.
   Она вновь погрустнела:
   - А на ком же?
   - Ну, я помню, был такой мальчик Юра...
   - А, Юра... Юра это не то! Вы знаете, какая у него фамилия? Своротных! Ну вы представляете - как это будет звучать - Ксения Своротных!
   - Так вы поэтому поссорились? А вот Людмила Георгиевна Серебрянская...
   - Это та, крашеная, которая к вам вчера приходила?
   - Что?! - он поперхнулся остатком чая. - Да нет, Людмила Георгиевна Серебрянская - жена хозяина магазина на углу Народной и бульвара, у них трое детей. Да, а в замужестве она - Кобыляко. Людмила Георгиевна Кобыляко.
   Ксеничка недоверчиво посмотрела на него:
   - Да ну, это вы выдумываете!
   - Не хочешь - не верь, могу вас познакомить - он с сожалением посмотрел в пустой стакан, на разбухшую заварку, - А я и не знал, что ты за моими знакомыми наблюдаешь. Еще чайник нагреть?
   - Не, мне уже не хочется. Можно, я просто еще подушечек поем?
   - Можно конечно, ешь хоть все.
   Ксеничка перетащила банку с подушечками на кровать.
   - А я, правда, не наблюдаю. Ну просто она, ну такая... А вам другая нужна...
   Он высоко вскинул брови:
   - Это какая же?
   - Ну... - она покраснела, потом резко села на кровать и сказала, - Это очень хорошая комната, все под рукой как-то...
   - Еще бы не под рукой - меньше шести метров.
   - Да. А... а эти три одеяла на стенку набиты, чтобы соседи не слышали, когда... ну когда приходят?
   - Э... - он достал папиросу и зачиркал зажигалкой, - Ну, скажем так, стенка действительно тонкая.
   Ксеничка хотела еще что-то сказать, но тут через форточку со двора донесся спасительный голос Ксеничкиной мамы - Ксения, ты где? Иди домой немедленно! - и он сказал - Похоже, Клавдия Сергеевна уже ушла. Значит, будем прорываться через линию фронта.
   - Это как?
   - Это так. Я выхожу с чайником в коридор и под шумок открываю дверь на лестницу. Дверь в комнату я оставлю открытой, так что с эн-пэ Ангелины Львовны дверь на лестницу будет не видна. Твоя задача - быстро выскочить на лестницу и прикрыть, но не захлопнуть дверь. Приказ понятен?
   Она хихикнула и козырнула:
   - Приказ понятен, разрешите выполнять?
   - Ну давай...
   Вернувшись с чайником с кухни в комнату и беззвучно закрыв на ходу щеколду двери черного хода, он подошел к окну. Посреди двора Ксеничка уверяла маму, что ходила смотреть новые афиши в кинотеатре. Банка с тремя слипшимися подушечками так и лежала на кровати...
  
   Этот день пришелся на пятницу, у него как раз закончилось суточное дежурство и они с майором выпили по маленькой за упокой души, а потом еще по маленькой и еще раз... Имеем право, думал он, поднимаясь по лестнице, имеем право...
   На кухне из черной тарелки "Рекорда" пел марш. Их марш, марш с которого все начиналось тогда, пять лет назад. Достав папиросы и прикурив от соседкиной керосинки, он постоял у окна, выпуская дым в форточку. Не спеша, покачиваясь, и нет-нет, да и придерживаясь за стенку, вернулся в комнату, не раздеваясь лег на кровать. Ничего не хотелось делать, даже сапоги снимать было лень. Привычной жестянки-пепельницы под рукой не оказалось, он нашарил под кроватью газету, оторвал кусок листа и, свернув фунтик, стал сбрасывать пепел в него - как-то не хотелось совсем уж свинячить...
   Репродуктор заговорил громче, видно, Ангелина Львовна добавила звук. Но марш уже закончился и молодой диктор с бархатным голосом вновь проклинал и призывал почтить память. Голос у него, конечно, был хорош, но ой как далеко было ему до Левитана, Левитана пропавшего без вести посреди Омска ноябрьской ночью сорок третьего года. Брюзжишь, - сказал он себе, - стареешь...
   А пусть даже и брюзжу - но этому радиодиктору никогда не прочесть сводку так, как это было в те двадцать месяцев - проклятые полтора года - почти ровно шестьсот дней. Тех дней, когда "московское направление" было на Воробьевых горах, куда летали мы на штурмовку. Зимних дней надежды. И вновь - летних - отчаяния и стыда... На Волге и за Волгой - аж до Ишима...
  
   Задачник по математике казался ей сегодня просто отвратительным. Все цифры и буквы в домашнем задании смешались в сплошную абракадабру, настроение совсем пропало, и хорошо хоть мама не видела, что она с самого утра натянула свое любимое крепдешиновое платье. Скучая, она выглянула во двор через окошко кухни, у которого устроилась с книжкой и тетрадкой.
   Он стоял возле сарайчика, где пылился в ожидании новых талонов на бензин его мотоцикл, и о чем-то разговаривал с дворничихой Стешей. На нем была не привычная старенькая гимнастерка, а новенькая кожанка, из тех, что попали в город с американскими грузовиками и были мечтой мальчишек в ее школе. Стеша пошла вглубь двора, а он еще раз подергал замок на сарайчике, критически осмотрел свои сапоги и поправил фуражку. По всему было видно, что он собирался куда-то идти - и уж точно не в булочную и не за папиросами.
   Быстро захлопнув ненавистную математику, она черкнула размашисто на листке "Я к Светке" и выскочила в прихожую. Мельком взглянула в зеркало, набросила на плечи пыльник и, пританцовывая на одной ноге, натянула непослушную туфлю. Берет она одела совсем уже на бегу, дробно стуча каблучками вниз по лестнице и чуть не поскользнувшись на площадке - да и то еле успела - он уже почти вышел через калитку ворот на улицу.
   - Дядь Мить, - сбившийся от быстрого бега ее голос гулко раскатился под аркой, - Дядь Мить, подождите меня!
   - А, здравствуй, Ксеничка! - весело откликнулся он, - Куда это ты так бежишь?
   - К подружке хотела забежать, - неловко соврала она и почувствовала, как у нее загорелись шея и уши. Чтобы как-то скрыть свое смущение, она стала заталкивать выбившуюся прядь волос обратно под фетровый берет. - А вы... вы куда-то тоже идете, да?
   - Да вот в гости собрался по поводу воскресного дня.
   - Да? А куда, если, конечно не секрет? - она наконец справилась с прядью и отдышалась.
   - Не секрет, - он усмехнулся, - помнишь, я тебе две недели тому о своих знакомых говорил? Серебрянская, которая Кобыляко? Если бы не к подружке спешить - как раз бы и познакомилась с нею.
   - Да ну ее... Я с вами лучше пошла бы - но если можно.
   - Конечно можно, они люди такие, что гостям всегда рады. А подружка твоя как же?
   - Да ну ее, - повторила она и снова почувствовала, что краснеет...
   До бульвара было идти совсем недалеко, пока они дошли до угла, она пару раз оглянулась на свои окна. Он спросил, не будут ли за нее волноваться дома, и она с облегчением сказала - нет, - подумав, как здорово, что она успела черкнуть записку. Сходя с тротуара, она неловко подвернула ногу, и он крепко взял ее под локоть. Было бы здорово, если бы сейчас ее увидел кто-нибудь из одноклассниц - снова покраснев, подумала она - и все-таки жаль, что он не видел ее в прошлое воскресение, когда они с Наташкой сделали себе шикарные прически валиком. Да, а потом мама ругалась и заставила ее стереть помаду - вспомнив об этом она нахмурилась.
   - Что приуныла?
   - Да так, пустяки, - она прижалась к нему и усмехнулась. Его черная куртка нагрелась от майского солнца и от нее остро пахло кожей...
   Магазин на углу Народной и бульвара она знала, а вот то, что хозяева его живут прямо над магазином - нет. Они прошли во двор и поднялись по скрипучей деревянной лестнице, дверь им открыла хозяйка - Людмила Георгиевна - в фартуке, только от плиты. С порога он познакомил их между собой, Ксеничке тут же было велено не смущаться и чувствовать себя как дома. Ксеничка подумала, что ее, как всегда, отправят к детям, но Людмила Георгиевна попросила называть ее просто Милой, безо всяких отчеств и церемоний, и, воскликнув - ой, подгорает! - всплеснула руками и убежала к готовке.
   - Ого, Дмитро, с какими красавицами ты козакуешь! - снизу, из магазина, отдуваясь на ходу и вытирая шею огромным платком, поднялся наконец-то хозяин дома - маленький и лысоватый Кобыляко, особенно маленький рядом с высокой худощавой женой. У него было смешное имя-отчество - он представился как Петро Прокопович и говорил с теплым и таким же округлым, как и он сам, украинским выговором, мгновенно перекрестив ее из Ксенички в Оксану. - Ну-ка к столу, к столу! Что там моя Милочка сегодня на праздник приготовила! - и пошел в комнату первым. Что-то было странное в его походке, но эта мысль только промелькнула и пропала.
   - Дядя Митя, - шепотом спросила она, - а какой сегодня праздник?
   - Сегодня Петро с Милой годовщину свадьбы отмечают. Седьмой год, с мая тридцать девятого.
   - Ой, а как же, я же не знала... Подарок же какой-то нужно, да?
   - Не волнуйся, есть, есть подарки, - он улыбнулся. - Давай-ка мы твое пальто аккуратно сюда, на вешалку пристроим.
   Поминутно краснея от смущения, от того, как ухаживал за нею - как за взрослой - дядя Митя, помогая управиться в тесной прихожей с пыльником, от того, что не знала, как называть при Петре Прокоповиче и Людмиле Георгиевне дядю Митю, - и чувствуя щеками и шеей, что краснеет, Ксеничка прошла следом за ним в комнату. Он тоже оставил на вешалке свою куртку и оказался в новом, ни разу не виденном ею кителе, и от этого кителя, успев мельком подумать, как здорово, что надела с самого утра любимое платье, она почему-то смутилась еще больше...
   - Минуточку, минуточку! - Людмила Георгиевна вбежала к ним с тарелками, - Уже почти все готово, вот только принесу. Ну-ка найдите местечко на столе!
   - Ксеничка тебе поможет управиться - потирая руки и подходя к столу сказал дядя Митя, - правда, Ксеничка?
   - Ага, - еле слышно выговорила она, совсем растерявшись, - А... а что делать?
   - Ой, да что вы, сама управлюсь! - Людмила махнула на них полотенцем, - Надо же, привел в гости и работать заставляет!
   - Нет, нет, я помогу, - вновь покраснев, она пошла следом за Людмилой на кухню.
   Именно эта просторная кухня - пожалуй, даже и попросторнее, чем та комната, в которой накрыт был скатертью праздничный стол - именно кухня, где мгновенно нашелся для нее еще один фартук, незаметно для самой Ксенички сделала так, что она перестала, наконец, смущаться и почувствовала себя легко. И Людмила Георгиевна стала для нее действительно Милой, когда она пискнув - Ой, Милочка! - чуть не выронила из мокрых рук миску с огурчиками, а потом они, глядя друг на друга дружно рассмеялись, и даже дядя Митя почти без запинки стал для нее просто Митей в ответе на какой-то пустячный Милин вопрос...
   Наконец, после очередного ворчливого вопроса хозяина - скоро ли Мила успокоится и присядет вместе с Ксеничкой за стол - они действительно побросали фартуки и, абсолютно одинаково заглянув в зеркало в коридоре, уселись за столом.
   Под постукивание вилкой по налитой рюмочке, и веселое Милино - тихо, тихо! - дядя Митя поднялся и, прокашлявшись, сказал:
   - Дорогой Петро, дорогая Милочка, сегодня семь лет, как вы вместе - несмотря ни на что. Семь лет назад мы сидели не в таком уютном доме, а под натянутым брезентом на волейбольной площадке нашего военного городка. Тогда я был совсем еще зеленым лейтенантом, и, скажу честно, страшно завидовал вам - такие красивые вы были. И сегодня я вижу, как, несмотря на все то, что было, вы остались все такими же красивыми - и я вновь вам по-хорошему завидую. И сколько бы времени не прошло - пусть для вас это будет только счастливое время, - он расстегнул карман кителя и вынул оттуда маленькие дамские часики. - Вот, Милочка, пускай они отмеривают тебе только хорошее время.
   - Ото сказав, ото сказав, - Петр Прокопович хохотнул, - а я б покороче - ну-ка выпьем!
   - Извини, Петро, чуть не забыл! - дядя Митя быстро вышел в прихожую и тут же вернулся с плоской флягой в руках - видно, она лежала все это время у него во внутреннем кармане куртки, - Вот это тебе персонально. И она уже не пустая! - он хитро подмигнул.
   - Ну, давай-ка! - Петр Прокопович поднял рюмку, - Нам беленького, дамам сладенького!
   Ксеничка на секунду замешкалась - она сразу и не поняла, что пока они с Милой хлопотали на кухне, хозяин налил и ей тоже - но потом решительно подняла свою рюмку, чокнулась и, зажмурив глаза, выпила залпом - и тут же закашлялась. Мила похлопала ее ладонью по спине и придвинула тарелку:
   - Кушай, Ксеничка... Вот салат попробуй.
   Стараясь не думать, что будет, если мама услышит от нее запах вина, Ксеничка решительно взяла вилку. Ей казалось так хорошо и уютно, как будто она знала их всех давным-давно...
   Отдуваясь, Петр Прокопович, отодвинулся вместе со стулом от стола.
   - Ну вот всегда так, как усадит она меня есть, - он расстегнул ворот рубахи, - так я потом и встать не могу. Ты бы Оксаночка видела, как она меня после ранения мучила. Пользовалась, что я убежать не мог - и он усмехнулся.
   - Да ладно тебе, - Мила махнула на мужа рукой и снова посмотрела на свои новые часики, поднесла к уху послушать их тиканье. - Митенька, ну где ты такую прелесть нашел?
   - Ну, - он отчего-то погрустнел, - там... За горами, за морями...
   Ксеничке очень захотелось спросить, где же это - там, но тут Петр Прокопович решительно подошел к патефону и поставил пластинку.
   - Ну что, молодежь, потанцуете? Я-то помню, какой Дмитро мастер танцевать.
   - А вы, Петр Прокопович, можно с вами? - она как-то не решалась танцевать с дядей Митей.
   - Да знаешь, - он почесал затылок, - я свое оттанцевал в сорок втором - он похлопал себя по ноге и только сейчас Ксеничка мгновенно поняла, что бодрый хозяин застолья все это время крутился по дому на протезе, поэтому и смущала ее все время его странная, чуть подпрыгивающая походка.
   Залившись краской, она прошептала - Простите, пожалуйста... - но Петр Прокопович, видно, смутился не меньше, чем она.
   - Да что ты, доцю... То ж ничого... - он сел на край диванчика, достал папиросы и закурил, - То ж ничого...
   Не зная, куда деться от стыда, она тихонько попятилась и прижалась спиной к стене - ей казалось, что даже спина у нее вся покраснела, но в этот момент Мила, решительно отодвинула стулья и взяла дядю Митю за руку
   - Ну, если все танцевать боятся, то давай-ка мы с тобой потанцуем. Небось, меня Петенька за это сегодня ругать не будет.
   - Ой, и поругаю, и дубця дам! Ты ж меня знаешь, я ревнючий, - в глазах Петро Прокоповича загорелись веселые живчики, - От, Оксаночка, как вона чоловикам голову дурыть. А як молода була... - но уже было видно, что он шутит, и повисшая неловкость куда-то ушла.
   Мила танцевала очень красиво, она не отворачивала голову в сторону, как это делали на вечеринках в их классе, и Ксеничка подумала, что хорошо бы и ей научиться так танцевать. Когда "Амурские волны" закончилась и пластинка зашипела, Мила вдруг быстро подвела дядю Митю к ней и, сказав - что-то я устала уже, - села рядом с мужем, а дядя Митя, взяв Ксеничку за руку, повел под похрипывающую "Разбитую жизнь". Она взволновано оглянулась на Милу, и та, прильнув к мужниному плечу, по-доброму улыбнулась ей.
   Роста немного не хватало, рука соскользнула на жесткий бело-зеленый шеврон, но так хотелось, чтобы музыка не заканчивалась.
   Подняв к нему лицо, она тихонько спросила:
   - Ми... ой, дядя Митя, а где же их дети?
   - У соседки под присмотром... - также негромко ответил он, - так что Мила с Петром отдохнут сегодня - в кои-то веки... - он усмехнулся, - Называй уж, называй меня Митей, я не обижусь...
   Домой они ушли, когда было еще совсем светло - ему еще было нужно на дежурство, а ее на кухонном столе все также ждал задачник по математике...
  
   Первый урок был такой скукотищей - география... До конца четверти оставались считанные дни - и так хотелось прямо через раскрытые окна класса сбежать на бульвар. Хорошо, что старенький Верблюд совсем не обращал на них внимания и что-то рассказывал об Австралии. А здесь, на камчатке, было много интереснее - и, вытянув шею, Ксеничка перегнулась через проход на соседний ряд. Наташка приволокла в школу материн журнал - только что оттуда! - сказала она с восторгом и заговорщическим блеском в глазах. Они со Светкой уже пол-урока листали его, то и дело стукаясь головами и восторженно шепча волшебные слова: гипюр... кокилье... найлон... как она такое носит... и более простые - смотри какие рукавчики... а я парашютный шелк на рынке видела... Черную крышку парты они откинули, чтобы никто не видел, что же они там листают, но все девчоночьи головы то и дело с завистью поворачивались от доски к манящей их задней парте, и только близорукий Верблюд, ничего не замечая, бубнил, но что им был его Новый Южный Уэльс...
   Хорошо хоть, она успела договориться с Наташкой, что после перемены они сядут вместе. Можно было бы и не вытягивать сейчас шею, но так хотелось посмотреть хотя бы одним глазком... Да и вторым уроком должен был быть немецкий, а эта зловредная харбинка Тамара Павловна - "дер-ди-дас" - уж точно не даст им ни минуты покоя...
  
   Двухсвечовая лампа тускло освещала сарайчик. По большому счету, конечно, не освещала, а так, разгоняла сумрак, света было маловато, чтобы копаться в карбюраторе, но если идти со всем этим в дом - он представил себе нытье соседки - нет, лучше уж здесь, на верстаке, на чистой тряпочке...
   Дверь сарая была открыта, и он увидел, как Ксеничка медленно вышла из подъезда во двор, как-то сразу было видно, что она очень устала. Он помахал ей рукой, она тоже махнула в ответ, тут же спрятала руки за спину, и медленно подошла к сарайчику. Пока Ксеничка подходила, он вновь успел склониться над верстаком, а когда распрямил спину, то поразился - всегда опрятная, она была мало похожа сегодня на себя - прямо посредине лба явно виден был след засохшей земли, и на щеке тоже. Бровь его сама собой вскинулась - но он улыбнулся и, обтерев руку о тряпку, протянул ей. Какое-то мгновенное колебание промелькнуло на усталом ксеничкином лице, но она все же протянула ему руку, а вторая так и осталась спрятанная за спину. Догадываясь, он легонько взял ее ладонь - и увидел, как она поморщилась, а на глазах блеснули слезы.
   - Ну-ка, ну-ка... - он бережно перевернул ее ладошку и, увидев свежие кровавые волдыри, вздохнул и спросил, - И что это было? - всякие следы его напускной веселости тут же пропали.
   - Мы копали, дядь Мить.
   - Вот как. И что же вы копали? И так много?
   - У нас сегодня в школе уроков не было. Мы учились копать щели-убежища.
   - А о санитарах они не подумали?
   - Сказали, что на санитарок будут учить завтра, перевязки делать. Тоже уроков не будет...
   - Да нет, ты не поняла... - он отпустил ее руку - Вам что, руки перевязывать не думали в школе?
   - Я не знаю. Сказали, домой когда придете - перевяжете.
   - Так что ж ты не перевязала?
   - Я не умею... у меня не получается... - она шмыгнула носом, - а у мамы с папой гости... Я к Светке собралась, у нее мама в больнице работает, она умеет.
   - Я тебя проведу, пойдем, где там эта Светка с мамой живет?
   - На Северной, дядь Мить...
   Он присвистнул:
   - Нет, в такую даль я тебя волочь не стану. Руки перевязать я тебе и сам смогу. Только... посмотри дома вазелин какой-нибудь или глицерин... у твоей мамы должны быть, для рук. Давай, я сейчас сарайчик закрою и пойду к себе - дверь оставлю открытой, заходи сразу.
   Ксеничка посмотрела на него недоверчиво:
   - А... а вы умеете, дядь Мить?
   - Не бойся, все сделаем в лучшем виде. Уж поверь мне, я знаю, что такое перевязки...
   Он услышал, как Ксеничка постучала в дверь комнаты, тут же раздалось тихое ойканье - видно опять сорвала подсохшую корочку.
   - Давай заходи, - он открыл ей, - я же сказал, что будет незаперто. Я теплую воду уже сделал, сейчас мы всю оставшуюся грязь аккуратно смоем...
   - Я мамин вазелин принесла... душистый... - она протянула ему баночку, - вот...
   Дядя Митя улыбнулся, доставая из шкафа рулончик бинта:
   - Душистый - это хорошо, будешь и здоровая, и благоухающая... Да не стой в дверях, проходи, садись...
   Ксеничка присела на стул, прямо перед ней на столе стояла миска с теплой водой. Ей было немного страшно, она всегда боялась докторов и уколов, но сейчас она еще больше боялась показать, что ей страшно.
   - Давай свои ладошки, - он положил бинт на стол и улыбнулся, - да не бойся, не бойся...
   - А я и не боюсь, - она решительно вздохнула и опустила правую ладонь в миску с водой, было и впрямь совсем не больно.
   - А вторая? Давай и вторую туда же, места хватит, миска большая...
   Она опустила в воду и левую ладонь, вода выплеснулась через край, но она не успела даже ойкнуть, как он быстро сказал:
   - Не волнуйся, держи ладошки в воде... Платье не намокло?
   - Нет... кажется... Я не хотела, честное слово...
   - Да не обращай внимания... Вот видишь, я уже все вытер... - он встряхнул полотенцем, - ты даже лучше руками побултыхай, пусть у тебя вся земля смоется... Да не спеши ладони тереть, больно же будет...
   - Уже... - она шмыгнула носом и, незаметно для самой себя, улыбнулась- уже потерла...
   - Отмокай, отмокай... А кто это вас учил землю копать?
   - А на первом еще уроке к нам пришел офицер, сказали, что он этот... есаул, кажется. Нас всех вывели во двор, и он сказал, э-э-э... - Ксеничка наморщила лоб, вспоминая, - что именно сейчас каждый должен понимать значение противовоздушной обороны... Как его... По... Про... Нет не, помню фамилию...
   - Сам он, конечно, лопату в руки не брал...
   - Дядь Мить, да вы что! Он же в парадном мундире был... Он по двору ходил и палочкой такой показывал, где копать. Нам там два казака помогали, они целую телегу лопат привезли...
   - Ну конечно... Младших-то хоть не гоняли на рытье? Покажи-ка свои ладошки...
   - Нет, младшие классы домой сразу отправили... - она опасливо дала ему свои руки, но он удивительно осторожно взял их в свои ладони, промокнул воду полотенцем.
   - Отлично, всю грязь ты уже смыла... как тут эта баночка открывается?.. так, есть... действительно, душистый... Я постараюсь аккуратно, давай правую...
   - Я боюсь, дядь Мить...
   - Хорошо, попробуй сама... Да смелее, смелее...
   - Ага, я ж маме не говорила, что баночку беру, она увидит, что вазелина мало и ругаться будет...
   - Не будет... мажь, мажь... вот так нормально... а теперь я их перевяжу...
   Он стал осторожно бинтовать ксеничкины ладони, но, видно, в какой-то момент придавил их, и Ксеничка вскрикнула, совсем по-детски - Ой, мама!
   Он сразу же быстро сказал - Тихо, тихо, тихо... - и легонько подул ей на руки, - все уже, все, сейчас я сделаю красивый бантик... и на этой руке тоже... вот и все... и можно вытереть глазки. Ну-ка, где твой платок?
   - Я... я не знаю... кажется я потеряла его сегодня в школе, когда мы копали...
   - Ну да это ничего... обойдемся без платка, мы их вот так, полотенцем... Ну вот ты и опять красавица... - он подмигнул ей, и Ксеничка улыбнулась...
   В честь героического лечения они решили выпить чаю. Пока дядя Митя носил чайник на кухню, пока он закипал, пока заваривался крепкий чай - и даже с сахаром - Ксеничка все рассматривала свои руки и даже украдкой понюхала, как пахнут они маминым вазелином и каким-то еще тонким острым запахом - видно от бинта. Держать чашку забинтованными руками было неудобно, но потом она приловчилась. Дядя Митя достал с полочки торбочку со ржаными сухарями, которые казались Ксеничке сейчас вкуснее любого печенья или даже пирожного...
   Когда чайник закипал во второй раз, а он убирал со стола в шкаф бинт, то, видно, слишком сильно захлопнул дверцу, и с вбитого в шкаф гвоздя вдруг сорвалась портупея. Она словно в первый раз увидела ее - хотя нет, конечно же, столько раз она видела дядю Митю в форме и с оружием - но именно сейчас, сегодня, ей стало грустно и страшно.
   - Дядь Мить... А правда что опять война будет?
   Он посмотрел на нее, враз погрустневшую и глядящую исподлобья, кашлянул и ответил:
   - Ну что тебе сказать...
   - Да, будет, я теперь знаю... Прилетят и всех нас разбомбят... - Ксеничка наклонила голову и закрыла лицо руками, - всех разбомбят... Мама думает, что я была маленькая и ничего не запомнила, а я помню, помню! Дядь Мить, мы ведь раньше в Москве жили... мы летом уехали... сначала в Саратов, а потом сюда... папа машину прислал, чтобы вещи на вокзал везти... я стояла рядом с машиной и смотрела - соседнего дома нет, и вытаскивают оттуда людей... я подумала, что это мешки, а потом поняла... - плечи ее задрожали, и она всхлипнула.
   Встав за спинкой ее стула, он обнял ее за плечи и погладил по волосам - тихо, тихо... - и Ксеничка прижалась щекой к его руке и, не скрывая слез, прошептала - Митенька... - он замер, и вновь провел ладонью по ее волосам, она прижалась затылком к пряжке ремня и посмотрела на него снизу вверх - только не бросай меня, Митенька...
   За окном совсем уже стемнело. Стекло окна казалось лаково-черным, как будто за ним заканчивался весь мир... все было хрупким, Ксеничка доверчиво прижималась к нему, будто только он один мог прикрыть ее руками от страхов, не дать разбиться всему миру на осколки...
  
   Он шел вдоль длинной очереди. Очередь поворачивала за угол, и он тоже. Многие в очереди, устав от долгого ожидания стояли, привалившись к дощатому забору, голова очереди ныряла в узкие двери карточного продмага. Внезапно от самых дверей раздался истошный женский визг, и щуплый пацаненок рванулся от очереди прямо на него. Машинально он подсек его, и мальчишка покатился кубарем по мостовой. Подбежавшая женщина с плачем стала бить сжавшегося на земле мальчишку кошелкой, в которой что-то глухо брякало при каждом ударе, а потом села рядом на землю и, повторяя - Ирод, ирод, ирод! - стала дергать его за кургузый обтерханный пиджачок. Все было понятно - кража карточек на рывок - никто в очереди, кроме обокраденной женщины, не покинул своего места, чтобы не потерять его и лишь только разговоры - Поймали? - Поймали - Бьют? - Да нет уже... - пошли туда, за угол, к тем, кто не видел сам.
   Наклонившись, он выскреб из пацанячьего кулака карточки и ткнул их женщине. Она жадно схватила их и стала заталкивать за пазуху, судорожно обрывая пуговицы, а потом снова молча ударила мальчишку по дрожащим плечам.
   Он вдруг вспомнил себя - четырнадцатилетнего в Харькове, Конский базар, рывком поднял пацаненка на ноги и, ни слова не говоря, повел вперед, в проулок. Оставшаяся сидеть на земле женщина еще раз попыталась ударить кошелкой, но промахнулась. В проулке, вне глаз очереди, он еще раз встряхнул мальчишку за ворот пиджака - ощущение было как от тряпичной куклы - и, отпустив леща, толкнул в спину - Вали отсюда, быстро! - и тот побежал по проулку, молча, не оглядываясь.
   Остро хотелось закурить, но папиросы он забыл дома, а посмотрев на часы понял, что еще и опаздывает. Выйдя из проулка и прибавив шаг, он вспомнил вчерашний вечер, Ксеничку, плакавшую и прижимавшуюся губами к его руке. Потом она надолго замолчала, он сделал ей еще чаю, а потом ее вдруг затрясло, и зубы стучали о край чашки, стискиваемой только-только перебинтованными руками, он набросил ей на плечи шинель и крепко обнял, а Ксеничка срывающимся шепотом рассказала ему, как прошлой зимой у них в школе девочка потеряла карточки на продукты и пыталась отравиться, у них не было денег на коммерческий - и смотрела на него снизу вверх полными слез глазами, так, будто он мог защитить ее от бомб, от всего... Он гладил ее волосы, а она схватила его ладонь и прижалась к ней губами...
   Он будто снова почувствовал кожей ее слезы и услышал сбивчивый шепот... Нога разболелась, но, сам того не замечая, он еще прибавил шагу...
  
   Экзамены в школе неожиданно отменили. Еще вчера весь класс трясся, не зная, как сдавать немецкий или геометрию - а сегодня вдруг оказалось, что до самой осени они совершенно свободны.
   Может, мама просто устала - но чудо случилось и Ксеничке все-таки удалось выпросить у нее жакет, пошитый в прошлом году модисткой, жакет, который она хотела поносить уже давно и который мама с прошлой осени еще совсем не надевала. Когда мама, ворча, что ей в этом доме никогда не бывает и минуты покоя, отдала его, Ксеничка едва сдержалась, чтобы не запрыгать от радости. От жакета пахло нафталином, бархат на локтях был уже потерт, но не это было главное. Главное - это был теперь ее собственный модный бархатный жакет, жакет шикарного темно-вишневого цвета. Ну очень, очень похожий был на женщине, выходившей вчера вечером из ресторана "Гардения" на бульваре. Ксеничка представила себя тоже выходящей из этого ресторана, где только что - иначе быть не может - все смотрели только на нее, и для полного счастья не хватало только шикарной-шикарной маленькой сумочки, которую она видела тогда в руках у той женщины.
   Не в силах удержаться, она быстренько одела обновку и подбежала к зеркалу. Да, это было действительно чудо - и это чудо было ее. Позади словно зажглись невиданные огни в люстре ресторанного зала, под высоченным потолком, невиданные, неслыханные - не такие, как она видела через двери на вокзале, даже не такие, как в не виданном никогда, но обожаемом зале "Гардении", а огни самые лучшие, самые прекрасные. Она даже на мгновение закрыла глаза, представив все это...
   Жакет был ну почти, ну практически совсем впору. Ксеничка покрутилась перед зеркалом, вытягивая шею и кося через плечо, чтобы даже на спину заглянуть - нет, это действительно было чудо - ее, сейчас, сегодня... Похвастаться хотелось неимоверно, и она побежала к Машке из параллельного - вот она оценит. Дверь еще захлопывалась, когда она уже стучала каблучками вниз по лестнице...
   С Машкой они устроились посплетничать на самом удобном месте - на крышке тяжелого сундука, обитого железом с морозными узорами. Крышка была широченная, на сундуке спал пятилетний Машкин младший брат. Им почему-то очень нравился именно этот сундук, они набросили на него лоскутное одеяло и устроились, скрестив ноги по-турецки. Этой зимой они устраивались так, когда Машка болела - а болела она тогда часто - тогда сразу после уроков Ксеничка заходила к ней в гости, они болтали дотемна, пока не приходили Машкины родители, и она не спохватывалась, что нужно бегом бежать домой и мама теперь, наверное, устроит ей головомойку. Машкин брат, к счастью, был в детском саду при заводе, и никто не дергал их каждые пять минут и не мешал. Машка еще у порога показала свое восхищенное обалдение от жакета, и теперь он висел на спинке стула посредине комнаты.
   - Ксенька, нет, ну просто шикарная, шикарнейшая вещь! Я даже не знаю, что сделала бы, чтобы и у меня такой был - Машка посмотрела на нее искательно. - Ну можно, я померяю? А? Ну разочек?
   - Ну, только аккуратно... Там слева подкладка чуть отпорота внизу, ее подшить надо...
   Машка мгновенно соскочила с сундука и, замерев на мгновение с жакетом в руках, быстро-быстро стала надевать его.
   - Да осторожней ты! Там же подкладка!
   - Где? - Машка на секундочку перестала застегивать пуговички и, вывернув полу, протараторила - Это что ли? Да это мелочь, с этим за минуту управиться можно.
   - Да ну, скажешь тоже - за минуту. Там же аккуратно надо, чтобы видно не было...
   - Меня мама научила, я умею. Сегодня прямо зашить могу - она пристроила на подоконник зеркало и, повернувшись боком, одернула жакет сзади.
   - Да я и сама умею. Дашь нитки?
   - Ладно тебе, у меня ж мама шьет, я лучше умею... сейчас, подожди только, я еще посмотрю, как он сидит, - Машка стала поправлять жакет на груди, попробовала запахнуть полы посильнее, и, чуть приуныв, сказала - Жалко-то как, мне свободно, даже если пуговицы переставить... он на тебе тоже слегка свободно сидит, но не так. Это разве только перешивать, если б это мой жакет был...
   - Не, ну тогда наверно, а мне-то он почти совсем впору.
   - У тебя фигура такая, ты крупнее меня просто. А если б я его носила, я б его тогда перешила бы. Эх, ну как всегда - школа закончилась как раз, когда есть такая вещь! Ладно, давай я подкладку зашью, что ли... - Машка с неохотой сняла жакет и, положив его на стол, достала коробку с нитками.
   Ксеничка все порывалась зашить сама, но Машка не дала и стала внимательно рассматривать подпоротую подкладку.
   - Ой, Ксенька, слушай, тут внутрь такой припуск завели! Сантиметра на два, не меньше!
   - Ну и что?
   - Как что? - Машка сделала большие глаза - Это же целых два сантиметра бархата, понимаешь?
   - Ну так и что? Куда эти два сантиметра сгодятся?
   - Ксенька! А бархотка? - волшебное слово было сказано, и у Ксенички тоже сразу загорелись глаза.
   - А получится? Это ж надо все подпороть.
   - Ну и что? Ну и подпорем! Знаешь, Ксенька, это ж можно целых две бархотки сделать - мне и тебе. Ну давай, а? - Машка повернулась на стуле, взгляд ее стал таким просящим.
   - А правда получится?
   - Да конечно! Давай, ну давай сделаем, а?..
   Где-то через час все уже было сделано, и даже подкладку они зашили, и теперь любовались, как выглядят - с бархатными ленточками на шеях.
   - Машка, ты молодец, просто здорово получилось...
   - Ага, прямо как в фильме, помнишь - "Мелани, я страшно устала", - она делано вздохнула.
   - Нет, у нее там такого не было.
   - Ну и что? Все равно, как в кино.
   - Точно... "А мне все равно!"
   Они дружно рассмеялись, а потом сказали одновременно - А ты?.. - и снова рассмеялись. - Ты говори... - нет, ты говори... - хихикая, они стали толкаться, спихивая друг друга с сундука.
   - Ой, держи меня! Дура ты, Машка, я чуть на пол не свалилась! Говори давай, что сказать хотела, а то я сама сейчас тебя так пихну!
   - Ладно, ладно, скажу, только не толкайся! И не щекотись! Мы завтра в кино собирались идти, пойдешь с нами?
   - А билеты откуда?
   - Витька из углового билет достанет, а потом в начале фильма запасной выход откроет, чтоб мы вошли.
   - А у него получится?
   - Да он это уже сто раз делал. Ну как, пойдем? И бархотки наденем!
   Они снова дружно посмотрели в зеркало и снова весело рассмеялись...
  
   Все было в принципе в порядке, но как там со связью он все же решил еще раз проверить сам. Когда он наконец-то нашел Степаныча, тот безмятежно похрапывал, подложив английскую шинельку, когда-то желто-зеленую, а теперь просто буро-грязную. Соня он был страшный, но спец по связи - точно от Бога, если разбудить, конечно...
   Но на этот раз побудка оказалась на удивление легкой. После того, как он пару раз потряс Степаныча за плечо, тот открыл глаза и проворчал - да я и не спал вовсе, только прилег.
   - Как связь?
   - Полный порядок, не подведет. Я ж там половину поменял, после прошлого-то раза. Там же в блоки можно было за здорово живешь кулак просунуть. А теперь будете музыку слушать всю дорогу, не заскучаете.
   - Да нам и так скучать некогда, а за связь спасибо. Давай, досыпай.
   - Ладно, ладно... - Степаныч поправил шинель, - Ни пуха...
   - К черту, к черту! - он сплюнул и постучал.
   Времени оставалось уже мало и ребята, наверное, уже нетерпеливо ждали его...
   Дюраль борта мелко вибрировал и от этого ли, оттого ли что теперь не нужно было уже волноваться - что будет, то и будет - немного клонило в сон. Что ж, еще полчаса относительного покоя гарантировано... Но вздремнуть не удалось - минут через десять Володя потряс его за плечо. Вот он каждый раз в работе становился эдаким живчиком, все время напевал "Дорогой длинною". Когда их прижимали, он забывал все слова и повторял, как заведенный, лишь припев. Само собой, что сейчас уснуть он не мог, и другим не давал - не со зла - а по свойству натуры.
   - Что скажешь, Дмитрий Иванович? - попытался он перекричать шум моторов и широко улыбнулся.
   - А что тут говорить? Вот я спать собирался, а ты, Володя, меня будишь... А ведь мог бы и до первой точки не будить...
   - Ладно-ладно, Дмитрий Иванович, я все понял, я как всегда не прав, а лев, - Володя снова широко улыбнулся, - про поспать я быстро понимаю... Я про другое не пойму...
   Видно было, что это не шутка, и пришлось отогнать сон.
   - Ясно, отдохнуть ты мне не дашь... теперь бы узнать, по какой такой причине...
   - Дмитрий Иванович, а вопрос простой. Что мы здесь делаем?
   - Как что? - он даже удивился - Идем, смотрим, думаем. Или ты задание не смотрел? Так оно то же, что и третьего дня.
   - Задание я смотрел, - Володя отмахнулся, - я не об этом. Что мы здесь, на юге, делаем? Ведь и ребенку понятно, что самое нам место сейчас на Урале!
   - Ребенку? Ребенку - это верно... Только вот такая штука - два года назад ведь не все за речкой работали. Тогда как раз на Урале меня так же спрашивали - что мы здесь делаем...
   - Ну так и что?
   - А все то же... Идем, смотрим, думаем...
   Улыбка совсем пропала с Володиного лица, видно было, что он даже обиделся на такое увиливание от ответа. А что поделать? И в штабе не все понимали, что именно сейчас нужно ходить и слушать именно здесь.
   - Ладно, Дмитрий Иванович, я понимаю - даже вы и даже мне не имеете права. Но вот если мы идем на максимальном радиусе и даже краем-краем море видим - мы что, не могли с тем же успехом от Читы ходить? Или даже от Владика?
   - Ну, а вот это совсем просто. Вот ты, когда к девушке со строгой мамой идешь - ты что, в двери постучишься? Нет, ты через забор полезешь... А то ведь будущая теща и вальком встретить может...
   Володя снова заулыбался - видно представив, а то и вспомнив - но потом вновь погрустнел.
   - Эх, Дмитрий Иванович, у нас такая теща, что и в начале улицы встретить может... - и совсем уж грустно добавил, - Вчера в столовой кто-то сказал, что вы нефартовый. Два раза ходили - и два раза возвращались с копотью.
   - Возвращались, Володя, возвращались. А что с копотью - так это побочное явление, как врачи говорят... Ладно, раз уж ты меня разбудил, займусь я аппаратурой. Работать уже скоро...
   Володя хотел что-то еще сказать, но видно передумал и пошел на свое место. Райтовские моторы мерно гудели, навевая спокойствие и уверенность, но заплаты в борту то и дело попадались на глаза...
  
   За окном уже начинало смеркаться, когда в двери квартиры несколько раз позвонили, а потом даже забарабанили, и папа недовольно выглянул из-за газеты, а мама громко крикнула из комнаты - Ну, кто-нибудь откроет дверь или нет? - и ясно было, что придется Ксеничке закрыть-таки книжку и идти открывать.
   За дверью, к огромному Ксеничкиному удивлению, стояла Наташка, вид у нее был совершенно запыхавшийся.
   - Ксенька, твои родители дома? - спросила она громким заговорщическим шепотом.
   - Д-дома... - Ксеничка даже опешила, - а что?
   - Тут такое дело... - начала чуть отдышавшаяся Наташка, но ее перебил громкий вопрос Ксеничкиной мамы - Ксения, кто там пришел? - и Наташка застыла на полуслове, а Ксеничка быстро сказала - Это ко мне, я во двор выйду! - и, прикрыв дверь, зашептала, сгорая от любопытства, и так же заговорщически - Что случилось? Рассказывай давай!
   - Сейчас, погоди только - ответила Наташка - я так бежала, думала сердце выскочит, ф-фу-у-ух...
   - Да ладно, не тяни... рассказывай!
   - Ф-фу-у-ух... Слушай, Ксенька... у Джека день рождения послезавтра...
   - Да? И что? Я это когда еще знала...
   - Я тоже знала... А вот другое ты точно не знаешь! - голос у Наташки стал восторженным, как всегда, когда она первая узнавала какой-то особый секрет.
   - Что, что? Ну, рассказывай скорей!
   - Ф-фу-х... - уже лишь притворяясь запыханной выдохнула она, - А ты не перебивай... Вот, слушай, он на дачу едет, и Татка сказала, что он туда приглашает отмечать день рожденья с ночевкой и вечеринку там устроить...
   - Как с ночевкой?
   - Как-как... обыкновенно... Ну ты слушай: папа его, ну Джека, и мама, они отправляют туда шофера с Джека папы работы, чтобы вещи привезти, и домработницу - ну чтобы там прибрать - они ж на той даче не были никогда, им ее только недавно выделили, а сами только на второй день приедут...
   - Ну и? Ну не тяни! - Ксеничка просто лопалась от любопытства.
   - А я и не тяну!.. Джек тоже едет, и еще два его друга какие-то, я их не знаю, а из наших - Татка и я...
   - Ну, так а я что? Меня ж не отпустят...
   - Да ты что - не отпустят? Ксенька, меня ж мама тоже тогда не пустит! Я ж ей сказала, что ты уже едешь, а то она меня отпускать не хотела!
   - Ну ты даешь! И что теперь делать?
   - Как что? Надо маму твою уговаривать!
   - Да... наверное, не получится... Мою маму уговорить, это, знаешь...
   - Ну, Ксенька, ну давай попробуем! Ну ведь очень хочется!
   - Ну... ну я не знаю...
   - Ксенька!.. - Наташка смотрела умоляюще, и хотела еще что-то добавить, но тут дверь открылась и на площадку выглянула Ксеничкина мама - Ксения, что это ты тут на лестнице стоишь... Здравствуй, Наташа, что это тебя Ксеничка в дом не пускает?
   - Ой, здрасьте, здрасьте! - быстро затараторила Наташка - А это у вас халат красивый такой... ой, и идет вам так... А я у вас хотела одну штуку спросить, за Ксеню...
   - Так заходите в дом, а то что же - так на лестнице и разговаривать будем?..
   Уговаривать Ксеничкину маму пришлось очень, очень долго, поначалу она и слышать не хотела ни о каких поездках на дачу, тем более с ночевкой, и заговорщицам показалось даже, что все пропало, и остается только последнее средство - расплакаться - да и тогда их вряд ли отпустили бы - но помощь пришла оттуда, откуда совсем не ждали. Ксеничкин папа, уставший ждать ужин, пришел к ним в комнату и, после того как ему, уже со слезами в голосе, рассказали о расчудесном дне рождения, и как всем можно, а одной только Ксеничке нельзя - после всего этого сбивчивого рассказа Ксеничкин папа, не спеша сложив свою газету, сказал - А что же? Я думаю - пусть поедут... - и мама, широко раскрыв глаза сказала - Да ты что? Да ведь... - но папа сказал Ксеничке с Наташей - Пойдите-ка, чай, что ли организуйте, а то я вижу, что ужина мне не видать... - и плотно прикрыл дверь в комнату...
   Они сидели на кухне тихо, как мышки, уже и чай был давно готов, а они все ждали, унылые- но тут из комнаты вышла наконец-то мама и строго сказала:
   - Вообще-то, о таких вещах нужно говорить заранее... Вот я совершенно не представляю, что ты, Ксения, собираешься на эту дачу одевать... - и они бросились ей на шею с радостным визгом, а потом повисли на Ксеничкином папе, и он, делано сердясь, проворчал - Ну-ка, не пищите, а то передумаем - и они тут же отскочили обратно к столу, сделав самый наискромнейший вид...
  
   Машину она выглядывала, выбегая во двор и под арку, с самого утра, но все равно прозевала, когда они подъехали, и Наташка снова нетерпеливо позвонила ей в двери, и снова барабанила - чуть ли не ногой... Пожилой шофер подсаживал их в кузов, а один из Джековых друзей - долговязый, в очках - подавал им руку и тоже помогал забираться.
   По дороге Джек представил им своих товарищей - очкарик оказался Валерой, а второй, что был пониже и покоренастее - Игорем, или, как тут же уточнил Джек - "можно просто - Вэл и Джо"...
   Вернулись они на следующий день, веселые, счастливые, и мама даже не ругалась, что она потеряла платок и на локте у нее была ссадина от борта грузовика...
  
   Она проснулась посреди ночи оттого, что папа с мамой опять громко говорили за стенкой. Папин шепот звучал, как в бочку - бу-бу-бу - этот разговор сначала казался ей продолжением сна. Ксеничка не подслушивала, просто сразу уже не засыпалось. Папа был сильно не в духе, он говорил о каком-то Матвее Семеновиче, которого называл иногда просто Мотей, и все ругался на какой-то склад и железнодорожников. Потом голоса начали вновь сливаться в убаюкивающее гудение. Уже сквозь новый сон, в полудреме, Ксеничке в память врезалась странная папина фраза - "Мотю с братом взяли за их шашни с маньчжурским барахлом, хорошо если контрабанда, а то ведь могут и политику приплести". Мама что-то тоже отвечала, но что - было сквозь сон совсем уже неясно... А утром Ксеничка уже и сама не могла понять - было ли это на самом деле или только приснилось. Родителей уже не было дома, кухня была самая обыкновенная, и на столе как всегда стоял ее завтрак...
  
   Мама пришла со двора и, немного сердясь, сказала - Ксения, к тебе гости.
   За ее спиной, на площадке, смущаясь, стоял Валера.
   - Здравствуй... те... Ксения. Можно с тобой поговорить?
   - Да, конечно - Ксеничка быстро выскочила мимо мамы на лестницу.
   Не прошло и минуты, как она влетела обратно в квартиру и, подбежав к маме, обняла ее за шею - Мам, ну мам, ну пожалуйста, ну на полчасика только - и не успела мама кивнуть, как она побежала переодеваться. Она уже выбегала на лестницу, когда мама крикнула ей вслед - Смотри, на полчаса, чтобы к пяти была! - хотя сейчас было только начало третьего.
   Пошли они, естественно, на бульвар. Мороженщик был другой, и мороженое казалось не таким вкусным, как обычно - но Валера взял две порции, и они устроились на скамейке.
   Она почти уже доедала свою порцию под Валеркин рассказ о том, что будут формироваться какие-то вспомогательные части, но туда берут только с шестнадцати, а у Валерки не хватает больше года, но вроде бы, только начнется война, как начнут брать всех, что Джека родители отправляют к каким-то родственникам чуть ли не в Охотск, и что Джеков папа жалеет, что не продлил командировку. Валерка как раз стал красочно описывать, как они с Игорем-Джо ходили еще и к харбинцам, но тут она заметила буквально в двух шагах от себя двоих - один из них был Витька, тот самый, с которым ее познакомила Машка, и который так ловко пропустил их в кинотеатр. Тем вечером, когда Витька провожал их обратно, он, не прячась, курил прямо на улице и все норовил обнять ее за талию, и видно было, что Машка сердится.
   Они были словно в форме - Витька и тот второй парень - в тельняшках под пиджаками, с шарфиками-кашне на шеях. Но второй, незнакомый, был постарше и весь какой-то белесый, смазанный. В пальцах он непрерывно что-то вертел, и она никак не могла понять - что, кажется, это была какая-то монета.
   Витька приподнял свою кепочку и сказал - Мое почтение! - присматриваясь больше к Валере, который, в свою очередь, поднялся со скамейки и пристально посмотрел на незнакомцев, он хотел что-то сказать, но Ксеничка со словами - Здравствуй, Витя, - быстро потянула Валеру обратно на скамейку. Витька еще раз приподнял кепочку, и пошел с товарищем дальше и тот, белесый - он ей сразу не понравился - еще обернулся назад каким-то нехорошим взглядом, видно было, что он что-то спрашивает у Витьки.
   - Это кто были? - как бы совсем без интереса спросил Валера, и она стала рассказывать ему, что Витька - знакомый ее школьной подруги, потом начала пересказывать фильм с Хэмфри Богартом, который они тогда смотрели - оказалось, что Валера его еще не видел, потом как-то разговор перешел на музыку и танцы, а она, болтая о пустяках, вдруг подумала - а что, если бы Валерка или Витька увидели ее, идущую под руку с Митей, дядей Митей, и что она сказала бы тогда...
  
   Они уже были почти дома, где-то над Тальцами, когда он вывалился откуда-то из-за облака и сразу же пошел в атаку, первая очередь прошла мимо, но во втором заходе он влепил им по плоскости. Это был свой - но видно какой-то старательный молокосос - не замечающий бело-зеленые шевроны и делавший заход за заходом. Должно быть, он сдуру принял их за уже напавших немцев. Володя пытался увернуться, прерывая "... да с той старинною..." коротким "М-м-мать!" каждый раз, когда выпущенная почти в упор очередь барабанила по дюралю.
   Делать надо было хоть что-то - расшпилив взятый с собой на случай вынужденной "дегтярь" и уперев его на обрез люка, он стал огрызаться. Новая очередь прошла чуть правее и сзади, за спиной гулко хлопнула аппаратура, резко потянуло горелой резиной и эбонитом. Диск быстро опустел, он бросился перезаряжать, и в этот момент очередь прошила сразу несколько блоков их бесценной аппаратуры, и осколки ламп брызнули прямо в лицо - он едва успел прикрыть глаза. Утираться было некогда, и он продолжал стрелять сквозь розовую пелену, в лоб, не жалея, пока новый диск тоже не опустел, и только тогда тот чертов истребитель, пытавшийся их завалить, отвернул в сторону, оставляя за собой дымный след.
   Но они тоже горели, пламя из-под юбки чихающего левого мотора лизало плоскость. До дома они уже не тянули, сбивая пламя, ребята резко бросили машину вниз и стали выворачивать на пятачок какого-то поля. Левая стойка не выходила, и сколько могли, они бежали на правой, вытягивая до последнего и надеясь, что не попадется рытвины. Пламя вроде пропало, но, когда они коснулись законцовкой земли и резко крутанулись влево, калеча машину и загибая лопасти винта, оно снова полыхнуло - мгновенно охватывая все крыло. Как он не пытался удержаться, но его бросило вперед, прямо на углы блоков аппаратуры. Распахнув дверь, он стал срывать и выбрасывать их наружу, надеясь, что все же хоть часть записей уцелеет, что не зря они ходили, бросая подальше, туда, где их хватали Володя, припадавший на ногу, и Андрей, лицо которого тоже было в крови. Они все кричали ему, чтобы он выбирался наружу, но блоки выдирались туго, с мясом, а пламя билось у самой двери. Когда полыхнуло, толкая его, успевшего, горячей волной в спину, он упал лицом вниз, и ребята поволокли его от жаркого бензинового костра...
  
   Как-то так получилось, что весь год они так ждали, когда же кончится учеба, а теперь, когда не нужно было ходить в школу, вдруг оказалось, что чуть не половину Ксеничкиных одноклассников их родители отослали кто куда. По городу упорно шли слухи о новой войне с немцами, которая вот-вот должна начаться, и детей старались отправить к родне по деревням. Папа все чаще говорил вечером маме, что в газетах нет никакой определенности, а начальство попросту врет, и тогда мама старалась быстро отправить Ксеничку спать, будто она маленькая - но она-то совсем не дурочка...
   Сегодня она решила зайти в гости к Наташке-второй, но оказалось, что и ее отправили куда-то из города. Тогда, хоть это было и далеко, она решила пойти к Светке.
   Ей открыл сын Светкиной соседки, мальчик посмотрел на Ксеничку и, сопя носом, сказал:
   - А Светки дома нету. Она у мамки на работе.
   От такой новости Ксеничка даже расстроилась - получалось, что нужно снова идти чуть не через полгорода, и потом, она немножко боялась больниц...
   У самого входа в больницу она совершенно неожиданно для себя столкнулась с дядей Митей. Голова у него была обмотана бинтом, и он говорил с маленькой, худенькой медсестрой - ростом та была не выше Ксенички и по виду ненамного старше. Он явно обрадовался ее появлению, улыбнувшись и сказав - Вот кто меня до дома проведет - и, разумеется, ни о какой Светке речь уже идти не могла. Одна половина лица у дяди Мити была словно обсыпана маленькими подсохшими ранками, он по-настоящему - не понарошку - оперся на Ксеничкину руку, и она нерешительно спросила:
   - Дядь Мить, а что случилось?
   - Да так, пустяки, ножку подломили - и она почему-то с испугом посмотрела на дядимитины ноги, не понимая, шутка это или нет, но ноги были вроде целы - только дядя Митя прихрамывал сильнее обычного.
   Совершенно машинально Ксеничка оглянулась. Медсестра сняла свою белую косынку и смотрела им вслед.
   - А... а кто это такая?
   - Это Ника, медсестра, старая моя знакомая.
   - Чудное имя.
   - Почему же чудное? Ника - богиня победы у древних греков. Но вообще-то это просто сокращение от "Вероника". У нее сестра есть - Лика, как и ты, тоже в школе учится, скоро заканчивать будет.
   - А откуда вы их знаете?
   - У них был еще брат Сережа, мы с ним вместе служили.
   - Был?
   - Да... - он замолчал, и улыбка мгновенно погасла - он сгорел в сорок четвертом под Иманом. Вот... а Ника с медсанбатом не сегодня-завтра поедет на Ишим...
  
   Они решили пойти с Машкой в церковь. Ксеничка не знала, можно ли ей туда идти - она была некрещеная. Но Машка сказала, что это ничего не значит, и что нужно обязательно пойти и поставить свечки за здравие - потому что их пап заберут на войну. Ксеничка спросила - а можно за двух людей две свечки поставить? - и Машка быстро ответила - конечно, можно. Они немного помолчали, и Машка спросила - а за кого вторую? - и после смущенного Ксеничкиного - один... ну, знакомый... - сказала, совсем даже не смеясь, - я тоже две поставлю, а то вдруг и его заберут или еще что...
   В церкви на площади было не очень светло, людей было много, и почти все это были женщины. Машка, наморщив лоб, зажгла свои свечи, и, поставив их, перекрестилась. Ксеничка сделала все как она и, не зная, можно ли ей перекреститься или нет, неловко перекрестилась тоже. Рядом с Ксеничкой и Машкой стояла какая-то молодая женщина со спящим грудным ребенком, она беззвучно шевелила губами, и Ксеничка поняла, что она молится - но сама не знала ни одной молитвы и стала просто просить - беззвучно, про себя - чтобы не убило ни папу, ни Митю, никого-никого... Если бы только у нее было с собой больше денег, она поставила бы десять свечек или даже сто - только бы все были живые...
  
   Он чистил свежесваренную картошку в мундирах, подстелив на газету и дуя на пальцы. Чесались синяки и ссадины на ребрах - после посадки "с копотью" - и он чесал их тыльной стороной ладони, чтобы не вымазать майку картошкой. На языке крутилось подхваченное сегодня в штабе у телефонисток "... что вы плачете здесь, одинокая бедная девочка...", а из распахнутого настежь окна слышно было, как где-то играют в футбол. Руки делали все сами, а в голове шла совсем другая работа - он перебирал частоты, позывные, активность станций и видел сейчас вместо окна, и темнеющего прямоугольника неба в нем, карту Манчжурии и Монголии, и треугольники флажков на ней - вскрытые штабы дивизий, полков, батальонов, отрядов...
   Там, за речкой, солдаты прятались в кишащие комарами камыши, сидели до ночи без воды - но он видел их, видел их всех в тоненьком писке их запеленгованных раций, и знал, о чем сейчас думают их командиры...
  
   Мама послала ее в магазин, идти было недалеко, но дорогу ей преградила военная колонна. Вообще-то это были еще не солдаты, это были мобилизованные - они шли на вокзал. Те, что постарше, были в старых гимнастерках и пилотках - с прошлой войны...
   Она стояла и смотрела на них - как они шли, молодые и старые, один за другим. У них были такие лица... они все были такие, что стыдно было за всех, кто не идет рядом с ними в строю. Рядом с колонной шла какая-то молодая женщина, и по лицу у нее катились крупные слезы, она все смотрела на кого-то в колонне, и шла, и плакала. Ксеничка вспомнила, как уходили колонны два года назад, когда напали японцы, и ей стало стыдно, потому что - вот они уходят, туда, на запад, а она, здесь со всякими глупостями в голове...
   И сейчас, вспомнив все это, и еще ту медсестру - Нику, она даже разозлилась на себя, на всех - за все глупости, за платья и выщипанные брови.
   А последним в колонне шел папа Юрки Своротных, он увидел Ксеничку на краю мостовой и махнул ей рукой - и она изо всех сил замахала ему в ответ и побежала следом, не чувствуя, что плачет...
  
   Она остановилась на лестнице вытряхнуть туфлю - и так и замерла с туфлей в руке - потому что сверху спускался он, в форме, с вещмешком за спиной.
   - На войну, да? - спросила она, и была уже в ее голосе такая слеза, такая дрожь...
   - Ну что ты, Ксеничка, - попробовал отшутиться дядя Митя, - какая война, так, обычная командировка - но у него ничего не получилось. Она бросилась ему на шею и, порывисто обняв, прошептала прямо в ухо:
   - Только не умирайте там, ну пожалуйста! Я вас ждать буду! - и, залившись краской до корней волос, побежала к себе в квартиру.
   Оставшись стоять, он молча поправил фуражку и закурил. Покурив, он оглянулся на Ксеничкину дверь и, подхватив с полу чемоданчик, стал быстро спускаться...
  
   Светка прибежала к ней с такими глазами, что видно было сразу - она узнала что-то ну совершенно разэтакое.
   - Ксенька, они точно в городе! Я сама их только что видела!
   - Кто? - слегка ошалело спросила Ксеничка.
   - Да ты что? Как это кто - американцы, конечно. Летчики. Мой сосед - ну дядя Петя - он же на заводе работает, он еще вчера на кухне говорил, что они приехали... то есть прилетели... - она перевела дух - А сегодня, представляешь, я прохожу через площадь, а они там заходят. И представляешь - глаза ее стали совсем уж огромные - у них водитель весь черный...
   - Врешь!.. - выдохнула восторженно и с завистью Ксеничка.
   - Ничего не вру! А не веришь - пойди сама и посмотри на них...
   И они пошли смотреть - на площадь, где возле штаба действительно стоял новенький автомобиль - а в нем действительно сидел водитель-негр. Черный - "ну совершенно" - как восторженно прошептала Светка - водитель сидел невозмутимо и, казалось, даже дремал. Но видно он их заметил, потому что вдруг подмигнул и улыбнулся. Они, смутившись и испугавшись, убежали за угол - чтобы смотреть уже оттуда. Какая-то старушка, внезапно разглядевшая водителя, попятилась назад и стала креститься, громко шепча: "Свят-свят-свят"... Ксеничка со Светкой громко захихикали. Остальные прохожие тоже невольно оборачивались на необычного водителя. Где-то через полчаса еще три американца - самых обыкновенных, отличимых от наших только формой - вышли и, усевшись в машину, поехали. Жалея, что так мало увидели, Ксеничка со Светкой стали спорить - кому теперь из подруг рассказать такую новость...
   Пойти они решили сначала к Машке, и по дороге Светка восторженно сказала:
   - А знаешь, какие у них самолеты? Они, наверное, не то что до Москвы, они до Берлина долетят и все там разобьют! - а Ксеничке вдруг стало страшно, она вспомнила, как немцы бомбили Москву - когда она была еще маленькой, когда ей было восемь лет. "Здесь же нет метро, - подумала она, - куда мы будем прятаться..."
  
   Собственно, в Петропавловске его командировка и закончилась. Молнированные новости перехватили его в штабе фронта, и он даже не понял какое чувство испытал, прочтя и перечтя их - облегчение? радость? Наверное, все-таки больше всего - усталость...
   "Завтра - успел подумать он, прежде чем голова коснулась какого-то штабного дивана, и мгновенно навалился сон, - уже завтра все начнется сначала - хотя и мир..."
   Сон пришел - такой же, как и во все эти недели - еще не мирный. Ему снилось, что остался только он и дюралевое брюхо "дугласа", что мир исчез, оставив от себя только слепок в эфире - позывные, частоты, пеленги. И бесконечным полем разворачивались перед ним утыканные флажками карты Монголии, Манчжурии, Урала и каких-то неведомых, еще необстрелянных земель, где только предстоит развернуться чьим-то дивизиям и влиться в слепок мира первым выходом штабной рации в эфир...
  
   Она сидела в углу кухни, а мама с полотенцем и поварешкой в руках куховарила у плиты. Мама как всегда говорила что-то о дороговизне и как "ничего не достанешь", но Ксеничка не слушала - она-то знала, что деньги в доме были, а покупает мама все и так почти только на рынке. Мама заметила это, и ворчливо начала:
   - Я смотрю, ты меня слушать совсем не хочешь. И вообще... - но закончить не успела, потому что хлопнула входная дверь, и папа не вошел, а, скорее, вбежал и, бросив на стол газету, обнял ее и маму. У него было такое лицо, что мама испуганно прижала к груди руку, а у Ксенички замерло сердце - а вдруг и ее папа тоже уходит на войну, как Юркин папа и Наташкин брат - но папа радостно сказал - Все, все, войны не будет!
   Огромными буквами на первой странице было написано: "Переговоры в Томске!". Мама обняла папу, а Ксеничка тоненьким голоском закричала - Ура! Папку не убьют! - и мама, вытерев глаза, сказала - Ну что ты, как дурочка... - и папа снова обнял их обеих...
  
   Из окна она увидела, как дядя Митя выкатил свой мотоцикл из сарайчика и стал протирать его тряпочкой. Стараясь не шуметь, Ксеничка выбежала во двор.
   - Дядь Мить, а вы куда собираетесь ехать?
   - Да, в общем-то, никуда - вот, проветрю свою лошадку, - и он похлопал мотоцикл по баку.
   - А меня ну хоть разочек покатаете на мотоцикле? - она посмотрела на него искательно.
   - Так почему бы и нет? Давай садись!
   На всякий случай оглянувшись - не смотрит ли кто на них - Ксеничка вскарабкалась на заднее сиденье, смущенно не зная как пристроить задравшийся выше колен подол платья.
   Дядя Митя резко дернул с места, так, что она едва не свалилась, и он, повернув голову, быстро сказал - хватайся крепче! - и Ксеничка обняла его обеими руками, прижимаясь. Листья поднялись за ними шлейфом, и они вылетели под арку и на улицу.
   Они выехали на набережную и, переехав по мосту на левый берег, остановились у излучины, за озером. Дядя Митя заглушил мотор и они уселись на берегу. Ксеничка зябко повела плечами, и он накинул ей на плечи свою кожанку. Говорить ни о чем не хотелось, и они просто сидели рядом, молча, и смотрели на воду.
   Наверное, надо было о чем-то говорить, в книжках в таких местах обязательно говорили о чем-то таком... - она даже чуточку смутилась и посмотрела на дядю Митю - но он молча курил, пуская дым в сторону и придерживая одной рукой куртку у нее на плечах. Тихонько, как бы невзначай, а может и впрямь не замечая этого сама, она прижалась к его плечу.
   Когда он спросил - ну что не замерзла? - она замотала головой - хотя, конечно, жарко ей вовсе не было. Видно, он понял это, потому что сказал - нет, поедем, все-таки - и пришлось с сожалением вставать...
   Когда они выехали к мосту, дядя Митя вдруг остановился и, повернув голову, сказал:
   - Давай заедем на Народную к Пете с Милой.
   Это было неожиданно, и чуть опешив, Ксеничка спросила:
   - А у них сегодня никакого праздника нету? А то я опять не готова буду...
   Он усмехнулся.
   - Да какой там праздник - обыкновенное воскресенье. Чего ты боишься?
   - Я не боюсь, просто...
   - Ну раз просто - поехали.
   Петр Прокопович сидел на низеньком стульчике возле крылечка и чинил парусиновые туфли. Увидев их он обрадовался и громко позвал жену, откладывая в сторону инструмент:
   - Милочко, выходь, до нас молодята у гости!
   Что такое "молодята", Ксеничка не знала, но догадалась и чуточку покраснела. На крыльцо вышла Мила, из-за ее юбки, сверкая глазами, выглядывала девочка лет трех, похожая на маму.
   Людмила радостно пошла им навстречу, вытирая на ходу руки, девочка смешно потопала за ней, все так же прячась за юбку - но потом подошла к Ксеничке и, подергав ее за подол, доверчиво сказала:
   - Тетя, а у нас котятки народились. Хотите покажу?..
  
   Занятия начались только в середине сентября, с самого начала Ксеничка катилась на четверках и троечках, но дома ее не ругали. Папа был весь занят проблемами у себя в снабжении, и по вечерам они с мамой чаще о чем-то напряженно разговаривали на кухне, чем интересовались Ксеничкиными успехами в школе. В классе разговоры были теперь только об американцах - оказалось, что это не "настоящие" летчики, а "аэродромная обслуга", как заявил Сережка. Джек, хоть он и просидел летом на даче, говорил теперь, что собирается переходить в кадетский корпус, который собирались открыть в городе харбинцы. Никто пока толком не знал, что это такое, но Джек важно добавлял - "а потом в военное, на летчика". Зная английский, он сразу после школы отправлялся к клубу авиаторов - да и, в общем-то, половина класса делала то же самое. А Наташка на перемене рассказывала, как таскала за косы ее соседка свою дочь возле клуба.
   А на бульваре вечером она встретила Машку с Витькой. На Машке была юбка по новой моде - но это было еще полдела. На Витьке, вместо пиджачка поверх тельняшки, была американская летчицкая куртка, за скатку засученного рукава была, как бы небрежно, заткнута пачка сигарет - тоже, наверное, американских, с большим красным кругом на пачке. Даже прическа у него была теперь точь-в-точь, как у американских летчиков.
   Наверное, в глазах у Ксенички был немой вопрос, и Машка сказала:
   - Американцы тоже есть-пить хотят - а Витька с деланной ленцой достал свои сигареты и, закурив, довольно добавил:
   - А то!..
   Витьку Ксеничка тоже часто видела возле клуба авиаторов, но, по словам Машки самая золотая жила была прямо возле казарм, и там было Витькино "законное место работы"...
  
   Те новости, которые сообщили ему сегодня из Омска, были не просто отличные - они были ошеломительные. Жаль только, что теперь, похоже, дело шло к тому, что придется менять насиженное место, а за полтора? - да, полтора года он уже успел пустить здесь корни. Он вышел на улицу и стал на ходу раскуривать сигарету. Глубоко затянувшись и оглядевшись по сторонам, он только теперь заметил, что идет дождь, и спрятался под козырек у входа в соседнее здание.
   Повернув голову, он внезапно увидел Ксеничку, она шла прямо на него, совершенно не замечая, очень грустная, промокшая, и это было не дело. Он махнул ей рукой и окликнул, и она, наконец-то увидела и улыбнулась, и быстро подбежала к нему под козырек. Стараясь не подавать виду, он стал расспрашивать ее о каких-то пустяках, и она отвечала - часто невпопад, и было видно, что что-то ее не отпускает...
   Было так здорово, что она его увидела, но она совсем не знала, как сказать то, что хотелось. Может быть, он заметил, а может, догадался - потому что вдруг серьезно сказал - Ну-ка, признавайся... И она, как на духу, рассказала ему о своем дне рождения, который не состоится, потому что папе нужно ехать во Владивосток, и он увозит туда и маму, и ее - как раз именно сейчас. Хотелось еще рассказать о том, что мама с папой все чаще ругаются, и что ей так грустно от всего этого... Но вместо этого, совершенно неожиданно для себя, она вдруг сказала - а давайте вы сегодня ко мне в гости придете? Ну, как бы на день рождения?.. - и он длинно затянулся сигаретой и, чуть помолчав, спросил - А твои мама с папой против не будут?
   Ксеничка искательно посмотрела на него снизу вверх и быстро сказала, что мама пошла к подруге до вечера не вернется, а поздно вечером - точно не придет, и будет только с утра, а папа тоже придет со своей работы неизвестно когда, и... - она еще хотела сказать, что ей страшно вечером одной в квартире, и что можно будет взять мамины любимые чашки, и, если Митя захочет выпить - папин графинчик и самые красивые рюмочки с золотым ободком - но она замерла и просто посмотрела на него - снизу вверх...
   Она так смотрела на него - совсем еще по-детски наивно, и говорить "нет" было нельзя, а сказать "да" нельзя было тем более...
   - Знаешь, - он щелчком отбросил окурок, - у меня есть другой вариант... - молча и с надеждой она смотрела на него - может быть нам посидеть с тобой где-нибудь?
   - Правда? - она доверчиво глянула на него снизу вверх, распахнув глаза.
   - Конечно правда. Куда ты только захочешь. Извини, я не приготовил подарка, но...
   - А... а в "Гардению" можно? - прошептала она чуть слышно и заливаясь краской до ушей.
   - Ну конечно! - он чуть усмехнулся - только давай зайдем домой, а то я в затрапезе.
   - Пойдемте тогда скорее! Видите, дождь уже перестает! - и она ухватилась за его руку, а дождь на самом деле и не думал заканчиваться, и они пошли к дому...
   Уговор был, что они переоденутся, и он зайдет за ней через час. Хотя он и прибавил еще минут двадцать к запланированному часу - но все равно поспешил, и когда, спустившись, позвонил - то услышал из-за двери топот босых ног и спешное Ксеничкино "Сейчас, сейчас!" Усмехнувшись, он спустился чуть ниже и закурил. Сигарета как раз заканчивалась, когда наверху хлопнула дверь, и раздался ее негромкий голос - Я готова, пойдем?..
   Да, такой он ее никак не ожидал увидеть. На ней было новое пальто - он знал такие, их шили из верблюжьих английских одеял - и новая шапочка, которая очень ей шла. Она подкрасила губы и стала казаться совсем взрослой - и какой-то немного незнакомой, а Ксеничка подумала, что хорошо бы успеть вернуть мамину сумочку на место, да и помаду тоже.
   Волнуясь - он и сам даже не ожидал от себя этого - он взял ее под руку и они вышли на вечернюю улицу...
   Она совершенно не знала, как вести себя в ресторане, тем более - в "Гардении", казавшейся ей каким-то чудом света, и от этого совсем растерялась. А дядя Митя чувствовал себя совершенно спокойно. Как у себя дома, он провел ее к столику, чуть придерживая за локоть - она чувствовала жесткую кожу его ладони и то, что краснеет от этого ощущения, и видела, как из-за соседнего столика молодая женщина в черном платье посмотрела на них - на Митю - и вдруг почему-то подумала - услышит ли он запах маминых духов, пробкой которых она мазнула себе шею - и покраснела еще сильнее...
  
   Критическим взглядом он осмотрел свою опустевшую комнату, где он бывал за последнюю неделю только изредка, а теперь вот и вовсе выходило с нею окончательно прощаться. После того, как в обед он отправил большую часть своего нехитрого скарба на станцию, осталось упаковать только самую малость из вещей. Жалко было мотоцикла, который с собой было никак не увезти. Как всегда, когда все сборы делались загодя, получилось, что осталась уйма времени, и вот теперь он сидел на кровати, понимая, что осталось только закрыть полностью собранный чемодан и увязать новенький овчинный полушубок - и все. Он посмотрел на часы и прикинул, сколько еще до отправления эшелона и что же ему лучше сделать - выспаться прямо сейчас за всю эту неделю или оставить сон на дорогу и остаток вечера гульнуть. Но принять решение он не успел - из-за двери донеслись какие-то непонятные звуки, будто кто-то чуть слышно постучался и, кажется, всхлипнул.
   Рывком поднявшись, он открыл дверь и замер на пороге - в коридоре стояла Ксеничка.
   Она, наверное, как раз собиралась еще раз постучать, потому что так и замерла с поднятой рукой. Видно было, что с ней что-то стряслось - что-то страшное, пальто было в саже и ржавчине, и на лице тоже была сажа, и на ней дорожки от слез.
   - Дядя Митя... - чуть слышно прошептала она - Митенька... впустите меня, пожалуйста...
   Не говоря ни слова, он втянул ее в комнату и усадил на стул.
   Она молча сидела, тихонько он взял ее за руку - она дернулась - и, присев перед ней на корточки, негромко сказал - Рассказывай... - а она заплакала, громко, не сдерживаясь, вздрагивая всем телом, уткнувшись лицом в его плечо. Пару раз она пыталась начать говорить, но никак не могла и только изо всех сил вцеплялась в его руки.
   - Ну-ну-ну... тихо-тихо... - только и повторял он, а она все плакала и все никак не могла выплакаться, но, наконец, ее плач стал совсем тихим, и она только дрожала, прижимаясь к нему. Высвободив одну руку, он погладил ее по волосам и еще раз негромко попросил - Рассказывай...
   И она начала говорить, рассказывая ему о том, как на станции Мозгон в их купе вошли трое, в шинелях, с пистолетами, и сказали папе - вы арестованы. У папы вдруг мелко-мелко задрожали руки, а мама побелела лицом и словно окаменела, и ей сказали - вы тоже... Их вывели на перрон и завели в какой-то дом, там, на станции, а потом прибежали еще двое солдат и стали вытаскивать из вагона их вещи... Она никак не могла понять, что происходит, ей казалось, что это какой-то страшный, страшный сон, но вернувшийся солдат приказал и ей одеться и выходить. Ей велели сесть под стеной, рядом с вещами... Их поезд тронулся и поехал без них, вагоны, гремя на стыках, все быстрее пролетали мимо - а она сидела под стеной станции на мамином чемодане и хотела только одного - проснуться. В какой-то момент она вдруг увидела, что рядом никого и пошла, бежать она не могла, очень хотела - но не могла, она, наверное, обошла всю станцию кругом, потому что вновь вышла к рельсам, но уже у какой-то маленькой будочки. Какой-то товарный поезд медленно проходил мимо - и она смогла зацепиться и влезть на пустую площадку вагона, она чуть не сорвалась и больно ударилась о ступеньки и поручни, но как-то удержалась - сама не зная как. Было все равно, куда увозит ее этот поезд - хотелось просто уехать, убежать подальше от этой страшной станции. Чудом оказалось, что этот поезд шел обратно, домой. Здесь, в городе, поезд все никак не хотел останавливаться, и ей стало казаться, что он вообще никогда не остановится, но он все же остановился где-то совсем далеко от вокзала, она не знала, как оттуда выбраться, кругом были сцепленные между собой вагоны, и нужно было лезть под ними, и где-то лаяли собаки и гудел паровоз...
   Он молчал, сказать ему было нечего, но она посмотрела на него с такой надеждой и мольбой...
   Он еще раз погладил ее волосы и плечи, и негромко сказал - просто чтобы хоть что-то сказать:
   - А давай-ка я тебе лицо вытру...
   Она замерла не шевелясь, а он ладонью стал стирать копоть и ржавчину, а потом достал из чемодана полотенце и снова стал вытирать ей лоб и щеки, и шею. Выговорившись, она вновь молчала, и только губы ее дрожали, а на шее билась тоненькая жилка, и он вдруг по-иному увидел ее и понял - со всей определенностью - что же он должен сделать.
   Он снял с нее, безучастной, пальто и надел ей в рукава свой полушубок. Ксеничка безвольно подчинялась ему, руки ее полностью утонули в длинных рукавах, и он подвернул их ей:
   - Ну, вот так и носи... с обновкой тебя...
   - Спасибо - машинально ответила она, не выходя из оцепенения и не поднимая головы, а он продолжал:
   - Я завтра еду в Омск в семь ноль-ноль... - она испуганно посмотрела на него, и он скороговоркой добавил, - и ты едешь со мной.
   - А как же... - она вздрогнула и прикрыла ладонью рот.
   - Никаких "а как же" не будет... Я знаю, что мы сделаем...
  
   Из-за высоких заборов лаяли собаки, обходя подернутые ледком лужи, они подошли к неприметному дому, и дядя Митя постучал в ставню, на их стук из дверей вышла старуха. Видимо, она признала дядю Митю, потому что сразу же открыла калитку, впустила их во двор и в дом. Постучав в низенькие двери комнаты, она молча показала на гостей выглянувшему из дверей невысокому благообразному старичку в вязаном жилете. Видно было, что он удивлен таким гостям, но старается не подать виду.
   - А, Дмитрий Иванович, Дмитрий Иванович! Не забываешь-таки старика! И не один пожаловал, а с барышней! - улыбаясь золотозубой улыбкой, он пошел им навстречу. - Что же? По делам?
   - По делам, Мокей Ильич, по вашей профессии...
   - Вот оно как... - улыбка не пропала, но в голосе появилась настороженность - ну пойдемте в мои хоромы, милости прошу... голову, Дмитрий Иванович, осторожненько, не расшибите... у меня здесь низенько, ну так и я невелик...
   Он пропустил их в комнату и вошел следом, плотно прикрыв дверь, по-хозяйски уселся за стол и, потирая руки, посмотрел чуть искоса на гостей. Ксеничке было очень страшно, хотелось сесть поближе к Мите, но для этого нужно было привстать - а она боялась даже просто пошевелиться. Между тем хозяин снова улыбнулся и, как бы непринужденно, спросил:
   - Что же за дело у вас ко мне, любезный Дмитрий Иванович?
   - Мокей Ильич, нужно быстро сделать временное удостоверение личности этой девочке, - ответил дядя Митя спокойным ровным голосом. От этих слов улыбка старика вдруг перестала отдавать фальшью, стала настоящей:
   - Хорошо, Дмитрий Иванович. Завтра с утра на работе все сделаю честь по чести...
   - Нет, это нужно уже сегодня, и... - на скуле Мити дернулся желвак, - частным порядком...
   Высоко подняв седую бровь, Мокей Ильич посмотрел на Митю, а потом на Ксеничку:
   - Дмитрий Иванович... впрочем... вам виднее... если так нужно...
   - Я знал, что вы меня поймете... Мне это действительно нужно.
   Мокей Ильич смешно пошевелил бровями и кожей, и его очки в круглой железной оправе сами съехали со лба на нос, одновременно он достал из ящика стола желтоватый листок бумаги и карандаш.
   - Я весь внимание, Дмитрий Иванович, весь внимание... сейчас набросаем метрику... Как же теперь будут звать вашу красавицу?
   - Круглова Ксения Викторовна.
   - Круглова?.. однако же это ваша фамилия, мон шер Дмитрий Иванович?..
   - Вот именно, Мокей Ильич... Вы пишите, пишите... Круглова Ксения Викторовна, тридцатого года рождения, октября двадцать третьего, русская, уроженка Москвы... замужем за Кругловым Дмитрием Ивановичем...
   Ксеничка испуганно взглянула на него снизу вверх, но он сжал ее руку, которую все это время удерживал своей, и продолжил:
   - Замужем за Кругловым Дмитрием Ивановичем, брак оформлен в городе Иркутске, сего, сорок шестого, октября двадцать шестого...
   Мокей Ильич машинально взглянул поверх очков на висящий на стене календарь, почесал карандашом за ухом и, чуть усмехнувшись, сказал:
   - Ну-с, пока я буду заниматься своим скучным и неинтересным делом, вы пока на кухне почаевничайте... Вам, Дмитрий Иванович, конечно, все и так ведомо, но, знаете ли, не люблю, когда во время работы сидят над душой...
   Ксеничка, оцепенев, вышла следом за Митей на кухню, держа его за руку, он сел за стол, и Ксеничка тоже робко примостилась - но не рядом, а на самом краю лавки. Молчаливая старуха поставила на стол начищенный медный чайник, чашки и сахар и вышла из кухни. Спокойно, будто дома, дядя Митя налил чаю и пододвинул ей одну из чашек. Ксеничка взяла ее обеими руками и тихонько отпила, даже не замечая, что забыла положить сахар.
   Дядя Митя первым нарушил молчание, похлопав рядом с собой по лавке:
   - Придвигайся ближе... теперь все уже должно быть хорошо...
   - Ми... - она пододвинулась и посмотрела на него - Митя... а кто этот Мокей Ильич?
   - Человек хороший... Главное, что ты с документами теперь будешь... Ты пей чай, отогревайся... время у нас есть передохнуть... а времени болеть и простужаться - нету совсем...
   Ксеничка вздрогнула и, хоть в доме и было жарко натоплено, сильнее запахнула тулупчик. Чаевничать им пришлось долго, часа через два только Мокей Ильич позвал Ксеничку, чтобы сделать фотокарточку, молчаливая старуха дала ей щербатый гребень, чтобы поправить спутанные волосы, и чудовищного размера пудреницу, а потом еще пару часов они ждали, когда наконец-то будет готов документ...
   Собаки громко лаяли им вслед, но это уже не имело совсем никакого значения. Держа его за руку, она спросила:
   - А Мокей Ильич - он кто?
   - Мокей Ильич - он посмотрел на нее - он бывший фальшивомонетчик... а теперь он работает... впрочем, это неважно... Он мне был обязан, а теперь уже нет...
   - А он...
   - Он человек хороший, - он чуть усмехнулся, непонятно было только - искренне или невесело, - человек хороший...
  
   Они тихо проскользнули с черной лестницы в комнату. Дядя Митя достал из стоявшего на столе чемоданчика бутылку, хлеб и колбасу, оглянулся по сторонам, поискал взглядом, и достал стакан и чашку, почему-то стоявшие на шкафу. Остановившаяся посреди комнаты Ксеничка не знала, что ей делать, но он сказал - присаживайся, присаживайся, в ногах правды нет - и она послушно опустилась на кровать, только теперь заметив, что сетка прикрыта одним только тощим голым матрасом.
   Нарезав хлеба и колбасы, дядя Митя налил себе и ей и протянул чашку:
   - Вот... осторожно, это коньяк... С днем свадьбы тебя...
   Ксеничка залпом проглотила коньяк и тут же закашлялась до слез. Он сел рядом, похлопал ее по спине, обнял.
   - Знаешь, не думал, что так получится... но ты со мной, и тебе больше бояться нечего... - он замолчал и посмотрел в черное окно, в котором отражалась желтая лампочка. Ксеничка дотронулась до его плеча и тихо сказала:
   - Поцелуйте... поцелуй меня, пожалуйста...
   Он помедлил, и она, закрыв глаза, сама потянулась к нему губами...
  
   Когда он вернулся, она еще не просыпалась, все в ней, спящей, было совсем еще детским. Тулупчик, которым он укрыл ее, уходя, почти сполз на пол. Он поставил принесенный с собою чемодан на стол, легонько потормошил ее за плечо, и она тут же проснулась и села на кровати, прижавшись спиной к стене.
   - Тихо, тихо... все хорошо, это я... Вот посмотри, здесь вещи в чемодане... подбери, в чем поедешь.
   - А... а откуда все это?
   - Помнишь, в госпитале - Ника и Лика? Я сходил к Лике, пока ты спала, разбудил ее. Это Лика собрала тебе вещи из своих и сестры...
   Ксеничка нерешительно посмотрела на чемодан, и Митя поторопил ее:
   - У нас маловато времени... лучше будет, если нас увидит как можно меньше народу. Ты переоденься, а я пока на кухне покурю...
   Когда минут через двадцать он вернулся, Ксеничка как раз заканчивала застегивать блузку.
   - Как приедем на место - обошьем тебя по размеру, - сказал он, и Ксеничка с благодарностью улыбнулась. Она начала было сворачивать косу в привычную "ракушку" на затылке, стала искать на столе шпильки, но потом, спохватившись, что их нет, так и замерла, видно было, как задрожала ее рука.
   - А это все куда? - спросила она негромко и показала на оставшиеся в чемодане вещи - Это же нужно вернуть...
   - Это все уже твое... собирайся и пойдем...
   Когда они спускались по лестнице, Ксеничка замерла у двери своей квартиры и сжала Митину руку.
   - Ну-ну, пойдем, пойдем... нам нужно спешить... И не нужно плакать - он вытер ей глаза и прижал к себе, обняв за хрупкие плечи, - пойдем же... - он вновь подхватил чемоданы. Ускоряя шаг, они пошли, пошли от двери, двери ее дома, двери, за которой уже никто и никогда не будет ждать ее из школы, двери, за которой уже никогда не прозвучит столь нелюбимое - ну где же тебя носит? - и любимое мамино - доброе утро!..
   Идти им было далеко, на левый берег, на вторую станцию. Холодный ветер на мосту силился сбить с ног, но Митя шагал, широко ступая, чуть впереди, прикрывая ее от порывов ветра, а она шла следом и все глядела на спину его перетянутой ремнями шинели. Она шла следом и не замечала даже, что по щекам ее катятся слезы - то ли от ветра, то ли от всего того, что оставалось сейчас позади...
  

октябрь 2005

  

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"