Манфиш Алекс : другие произведения.

Поэма о Боге, надежде и доме

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  ПОЭМА О БОГЕ, НАДЕЖДЕ И ДОМЕ
  
  
  В этой поэме, очень большой по объёму и тематически сложной, несколько раз звучат достаточно специфические термины. Кроме того, упоминаются исторические обстоятельства - в том числе далеко не всем известные в деталях, - в связи с которыми выражена эмоционально и идеологически значимая позиция. Поэтому я даю примечания к тексту.
  
  
   1
  
  И спросили: зовя затишье,
  Славя жизнь, в коей скорби нет, -
  Ты в душе своей всё же чтишь ли
  Тот, библейский святой Завет?
  Чту ли? Некуда мне податься.
  Жуть про космос пустой - изыдь!
  Быть ли? Быть, королевич датский,
  Слушай Сашу. Конечно, быть!
  Если ж быть, то куда ж без Бога?
  Я, чуть больно, вопил на Него,
  Но - пусть неженка, недотрога, -
  Понимал, что от тьмы колдовство,
  Что мерцанье кумирен мертво,
  Что бездонно безлика йога.
  Понимал, что иных божеств
  Нет - хоть с матом к ним, хоть с мольбою...
  Бог живой, Бог преданья и боя,
  Ты - един... То не льстивый жест:
  Я - пусть нытик, - не льстец и не лжец,
  Я ругаюсь чуть что с Тобою...
  Зла разверзнут и хищен зев;
  Боже... Отче, не умягчивший
  Стёжку жизни, - как долго молчишь Ты!
  Иль в молчаньи том - скрытый напев?
  Я когда-то не верил мальчишкой;
  Нынче - верю ли, повзрослев?
  Верю ль, Боже? Не обессудь,
  Я корыстен, точь-в-точь на торге,
  Я мечусь, словно в столбике ртуть:
  Коль удача - склоняюсь в восторге;
  Если ж стоны обида исторгнет -
  Мщу, пытаясь свечу задуть...
  Робок, слаб, уязвим, завистлив,
  Лёгкой жизни прошу... и кричу,
  Что нагрузка не по плечу;
  Но, о вечном однажды помыслив,
  Мне ль - устал ли, вконец раскис ли, -
  Вновь к тому ж не припасть ключу?
  Нет - прельстившись чужою далью,
  Я не брошусь в шальной полёт.
  Есть земля у меня и преданье,
  Есть обитель, и есть народ.
  
   2
  
  Мой народ! Вседержитель, давно ли
  С утлых губ моих этим словам
  Ты чуть слышно слетать позволил?..
  Твой он! Ты этот град основал
  И цепями Завета сковал
  В той пустынной, в той скудной юдоли.
  Ты провидишь пути... Ну, а я -
  В потаённых путях бытия
  Много ль смыслит пострел из ШКИДа?
  Но, коль власть над народом - Твоя,
  То моя - за него обида.
  Да, Создатель, не обессудь
  И за это! Не тьму ль столетий
  Мы взываем к Тебе об ответе -
  В чём награда? Доколе путь?
  Тех я правнук, чью душу и волю
  Ты цепями Завета сковал,
  Чтоб Твоим лишь внимали словам,
  Лишь Твоим - и в победе, и в боли.
  Тех, познавших бездомье и страх -
  Словно брошенные в солдаты
  Барской прихотью... В диких песках,
  У подножья томясь когда-то,
  Им ли было в грядущих веках
  Зреть событья, провидеть даты?
  Ты ж - и им, и потомкам судьбу
  Предрешал - стать истории осью.
  Так не сеющий ли - колосья
  Обрекает на молотьбу?..
  Вот он, Боже, и образ колосьев
  В снах тех царских, чей смысл отыскав,
  Звал родных, звал семью Иосиф
  В край, где внукам - быть в рабских тисках...
  Так замыслил Ты, души их бросив
  В тигль, чьё имя - ярмо и тоска...
  Да, народ зародился единый
  В той земле; и свершились потом
  Чудеса - не слыхал о таком
  Край ни благостный, ни пустынный.
  Пред варягом ни пред одним,
  Вздыбясь, море не расступалось;
  Но зачем? Ведь не гнались за ним,
  И, волнам подмигнув, как родным,
  Воздымал он победный парус.
  Не вкусившим ни стрел, ни пут,
  Тем, чьих враг не тревожил пашен, -
  Нужно ль им, чтоб, велик и страшен,
  Сверхземной Твоей мощи сосуд
  Разверзался? Они не бегут,
  Не спасаются! Не погашен
  Свет в их доме; и быт их, и труд
  Чудом мира и счастья украшен!
  Но для путников сих не сбылось
  Чудо радости безмятежной;
  Им - чудес Твоих грозных гроздь,
  И - пред участью неизбежной
  Тёмный ужас, что жёг насквозь...
  Им - призванья печать и повинность,
  Тягость ноши и скорбь в очах.
  Им - велел Ты навек покинуть
  Пусть нерадостный, но очаг.
  Ты их вызволил, Боже, из плена,
  Но затем - изнурил в пустыне.
  Ты хотел, чтоб усталое племя
  Не искало иной твердыни.
  К горизонту катясь, пески
  Их неистово обжигали...
  Ты их вёл, и они не знали -
  Чья пожива? Кому близки?
  Ты по душам - по струнам тонким, -
  Бил...Они ж Твою власть созерцали,
  Страх пред ней завладел их сердцами
  И от них перешёл к потомкам.
  Ты их вёл за жезлом Своим огненным,
  Дав им, правда, надежды щепоть.
  Вёл в скитанья... а к тем, кто дрогнет,
  Беспощаден Ты был, Господь...
  Бремя избранности воздето
  Было там. Был Завет проречён.
  Молвил Ты: коль исполните это -
  Бить благам неоскудным ключом.
  Был особым и избранным назван
  Твой народ - отступленья нет.
  И сказал Ты - быть ранам и язвам,
  Коль нарушится Твой Завет.
  Но, Господь, и о неге покоя,
  И о чёрном терновом венце
  Ты взывал к ним - в одном лице,
  Словно некто один пред Тобою.
  Так взывал Ты, и тем предрешил
  Неизбежность невзгод грядущих,
  Ибо ношу на них возложил,
  Непосильную для живущих.
  Для народа - невыполним
  Был Завет, ибо люди несхожи.
  Иль не так? Что доступно одним,
  Для иных неподъёмно, Боже!
  Наделив же избранья венцом
  Столько душ из земли, где отцом
  Львинолапого сфинкса звали, -
  Ждал ли Ты, чтоб никто пред тельцом
  Не сплясал и не пал? Едва ли!
  Знал Ты их - сколь слабы, сколь грешны.
  Ну, а им, что уже казнены, -
  Разве были у той вышины,
  Что, гремя и дымясь, светилась,
  Им ключи постиженья даны,
  Чтобы - въяве иль пусть через сны, -
  Осознать коллективной вины
  И страданий неотвратимость?
  И осмыслить ту псевдо-вину
  Как звено во вселенском плане,
  И взглянуть сквозь времён пелену
  На потомков, что брошены в пламя,
  Ибо славили Шехину(1),
  Всех империй и курий упрямей...
  И на тех, чьи пути ограждал
  Ты от прочих племён в сём мире,
  Чей - и в рубище, и в порфире -
  Образ зависть и злость порождал,
  К чьим сынам - тешься, коготь упырий, -
  Мутной пеной вскипала вражда.
  И на тех, кому, Боже, не Ты ли
  Повелел к косякам прибивать
  Свитки строк, что священны были(2);
  Чьи гестаповец без усилий
  Мог квартиры опознавать.
  И на тех, на чьей плоти хрупкой -
  Вечной, скорбно-священной зарубкой
  Знак почил... и нельзя, чтоб исчез;
  И куражились всей эйнзацгруппой,
  Всею стаей шакальей, трупной
  Псы цепные в мундирах эсэс...
  Нет, Создатель! Скитальцам тем ранним
  Ты - у огненной той горы, -
  Не открыл, сколь зубцы остры
  У венца, что зовётся избраньем...
  Кличам коршуньим, черно-враньим -
  Ждать-дождаться иной поры...
  
   3
  
  Ну, а если б грядущего лик
  Приоткрыл Ты им в той юдоли,
  И, открыв, - выбирать позволил?
  Может, молвили б напрямик
  И юнец, и вдова, и старик:
  "Мы страшимся особой доли.
  Нас отметив святым перстом,
  В пыльно-жгучие кинув дали, -
  Не казни нас за рабский наш стон!
  Мы устали... мы так устали!
  Не казни нас за то, что слабы,
  Что боимся песчаного ада...
  Не хотим мы особой судьбы,
  И потомкам её не надо...
  Мы боимся меча и бича,
  Мы трепещем огня испытаний.
  Ты нам Родину обещал -
  Не пожизненный крест скитаний.
  Мы измучены, даль далека.
  Боже, стань, наконец, добрее!
  Дай нам мёда и молока -
  Не на хрупкие плечи бремя.
  Дай вкушать от даров земли,
  Дай прохлады, покоя, уюта,
  Чтобы ветер не жёг - баюкал,
  Чтоб улыбки на лицах цвели.
  Дай нам мира - не гибельной смуты,
  Дай нам дом - не судьбины цепи!
  Не хотим превращаться в пепел,
  Чтобы стать искупленьем кому-то.
  Если ж чёрные когти войны
  К нам протянутся, - встанем насмерть,
  Как другие... но нам не нужны
  Ни бездомье, ни волчий паспорт,
  Ни кошмар всенародной вины.
  Быть хотим меж народов народом,
  Мир, и сладость вкушать, и почёт...
  Боже воинств! Пусть млеком и мёдом
  Жизнь под властью Твоей потечёт!
  Если ж будешь жезлом Своим огненным
  Нам грозить, то... пойми и прости -
  Мы не выдержим, Боже... мы дрогнем:
  Очень тягостно нам в пути".
  
   4
  
  Может, молвили б так - кто знает, -
  Но не спрашивал Ты... Ибо там
  Зачинался истории храм
  И, дымясь, словно рана сквозная,
  Отворялся навстречу векам.
  И, птенцов без гнезда уязвимей,
  Понимали они, что несут
  Ношу страшную... что пред ними
  Не щадящий за слабость суд...
  Иль не так? Разве слёзы спасут
  Тех, кто избран прославить Имя?..
  Что ж... мы знаем - остались они
  В тех песках. Их тоска о доме,
  Стон, что тягостно жить на изломе,
  Крики - в край, что покинут, верни, -
  Смолкли там навсегда... В Девтрономе(3)
  Так написано - извини.
  Их сынам даровал Ты обитель;
  Был скитальческий меч их жесток,
  Но бросать да не смеет упрёк
  Тихих стран благодушный житель,
  Чей так весело резал и жёг
  Ради золота прародитель.
  Дал Ты детям погибших отцов
  Землю, имя же ей - межземелье:
  Иго ль то, благодати знаменье ль, -
  Но пути и купцов, и венцов
  Не скрестились ли здесь? И не медлил
  Враг, бросая к захвату зов.
  Здесь лишь тот, кто духовно могуч,
  Разглядит благодати оттиск:
  Ведь и воздух в краях сих праотчих,
  Словно огнь поядающий, жгуч.
  И текут лишь духовные здесь
  Мёд и млеко - в земле, ей же имя
  Межземелье... ступай за иными
  В град иной и иную весь...
  Что ж... окончен был путь небывалый,
  И развязан был скудный скарб;
  Жизнь, не милуя, к битвам помчала
  С паствой молохов и астарт,
  И к бесславью, и к блеску царств,
  Что текуч, словно иней талый...
  И не молвить ли здесь без прикрас,
  Что, и схваток хлебнув, и лишений,
  Уклонялся народ Твой не раз
  В злую бездну чужих служений...
  Да... но, путь по шипам не устлав,
  Не смягчив его, - можно ль было
  Ждать, чтоб веры и храбрости сплав
  Бремя тягот не подточило?
  Мир жесток, а живущий слаб,
  Он кричит - пощади, помилуй!
  Ну, а Ты, их связав на века
  Всеединым - за всё, - ответом,
  Часто ль, Боже, спасающим светом
  Обволакивал облака?
  Часто ль мчалась Твоя рука,
  На подмогу рукам их воздетым?
  Было, было Тебе от чего
  Их спасать - и в священном граде,
  И когда погибали в распаде,
  И в преддверьи стези кочевой.
  Но не счесть упований и слёз,
  Чей без отклика пламень канул...
  Вот и стала их тщетность - капканом
  Тем, кто слаб, кто боится гроз.
  Иль сжинаемый колос пшеницы
  Разбирает - пред чем склониться,
  Лишь бы острый не взрезал серп?..
  Жесточь жизни сжимала капканом -
  И склонялись пред истуканом,
  Разуверясь, что Ты милосерд...
  Слаб живущий, а мир жесток;
  Благ житейских столь тягостна бренность,
  Столь обилен кручин поток,
  Вот и рушится веры росток...
  Но не время ли, молвив про древность,
  Бросить взгляд на иной виток?..
  
   5
  
  И велели века, чей не скор,
  Но священен напев-приговор:
  Где ржавело - сиять позолоте.
  И из душ, чей несходен узор -
  Та храбра, ту от дрожи колотит,
  Та печальна, - соткался ковёр,
  Всех не краше ль на свете полотен.
  Несказанная выткалась ткань,
  Ей же имя - народ Твой, Боже!
  Так любуйся же, не устань;
  Иль на ниточках душ тех несхожих
  Строки вечные отчекань.
  Впрочем, надо ль? Тех строчек финифть
  Уж впечаталась в каждую нить,
  Словно соль океана - в берег.
  Будет их в подсознаньи хранить
  Даже тот, кто кричит "не верю!"
  Да, созрел и сложился народ -
  Плод посева на лоне песчаном;
  И, взыскуя ль духовных высот,
  Вспоминая ль про млеко и мёд,
  Что так пламенно Ты обещал нам, -
  Он во Имя Твоё живёт.
  Внукам тех, кто простёртой мышцей
  Схвачен был, чьим слезам не смыться
  Со скрижалей и троп бытия,
  Достояньем, и сутью, и смыслом
  Стала, Господи, вера в Тебя.
  Непосильный Завет Твой стал
  И отважным сердцам, и ранимым -
  Кладом, ревностней злата хранимым
  От ублюдков, чей злобен оскал...
  Ибо алчет убожества тьма,
  Алчет истово, словно запоя,
  Нашей крови, давясь злобОю -
  И за то, что уютны дома,
  И за гордую древность письма,
  И за вечность Завета с Тобою.
  И учёным в нас тычут перстом
  Хмуро, лживо и неустанно:
  То за спившихся люмпенов стон,
  То... самим, чай, в тупом и пустом
  Опьяненьи самообмана,
  Не расчухать - за крестные ль раны
  Иль за павшего пред крестом
  Лжеисконного истукана...
  На печальных дорогах земных -
  Глянь, - не поздноживущие ль внуки
  Тех, с чьей скорби я начал свой стих,
  Всенародной верны поруке,
  Ненавидимы в дым и в дых,
  Принимали за веру муки.
  Ибо знаменем стала она
  Стала гордостью, смыслом, почвой...
  О, конечно, не всем дана
  Твёрдость - чашу испить до дна,
  И порой разрывалась цепочка;
  Взвесь же - это ли, Боже, вина?
  Ибо Имя превечное славить
  Поколеньям не всем довелось
  В блеске - друг восхищайся и гость,
  В грозной мощи - постылая зависть
  Да источит врага насквозь...
  Нет, событий земных теченье
  В явь иную бросало подчас -
  В ту, в которой костров свеченье
  И клинков разъярённых пляс...
  Что же... тех ли осудишь, кто спас
  Жизни близких, избрав отреченье?
  Тот подсуден ли, чья на ножах
  Виснет жизнь... чью вот-вот обнажат
  Дочь, жену... чей, от бешенства пенясь,
  Враг рычит - отрекись, отщепенец,
  Или будет курок нажат!..
  Струн духовных старинный строй
  Пред кошмаром земным в летаргию,
  Обмирая, впадал порой.
  Кто осудит? И вместит ли мой
  Робкий разум, что были другие -
  Чей сквозь муки свершался бой.
  Что не гнулись под сабельным свистом,
  Что шагали, сердца свои стиснув,
  На костёр, под топор, под копьё...
  Те, чьей жизни и светом, и смыслом
  Было - Имя святить Твоё.
  И, недвижнее каменных стел,
  Не застыну ль пред тайною таин -
  Мукой тех, кто взрасти не успел,
  Чей решался отцами удел
  В час, когда - отрекись, иль святая
  Рухнет плоть твоя в груду тел
  На посмех озверелым стаям...
  Перед мукою жертв, чья вина -
  Лишь рожденье! Из них ни одна -
  "Где же агнец?" - отца не спросила;
  Их закланья не заместила
  Длань небесная - кровью овна...
  Память тех не возросших птенцов, -
  К ликам лики, - да не погаснет...
  И не знаю я, что ужасней -
  Доля их или - всё же - отцов.
  Тех, кто в жертву себя и родных
  Обрекал, избирая святость...
  Нет, не жди тут суждений моих.
  Мне - судить ли о выборе их?
  Мне - лишь губы, что шепчут сей стих,
  До земли поклонившись, спрятать...
  Их, душой трепеща, помяну.
  Что за вера сердца их сжимала -
  И в изгнании, и в плену!
  Так ужели их верности мало;
  И не снимет ли след её алый
  С плеч народа любую вину?
  Страшной чаши, её же испить
  Довелось им - её ль, бездонной,
  Не достанет, чтоб потрясённо
  Весь народ, словно Храм, освятить?
  Да, и слабых, кто с воинством тем
  Не помыслил бы стать бок о бок,
  Озаряет Кидуш hа-Шем(4);
  А иначе, изнежен и робок,
  Я - взыскуя земных похлёбок, -
  Не творил бы о вечном поэм...
  Ну, а я - пусть слаба моя стать,
  Пусть способен я лишь трепетать
  Перед жертвенной чашей этой, -
  Их творю! И не Ты ль их создать
  Мне внушил? Надо ж дело сыскать
  И для взбалмошного поэта...
  Кто-то ж должен вопросы задать,
  На которые нет ответа...
  
   6
  
  Что же молвлю я, что спрошу
  О моём... о Твоём народе?
  Я о древнем писал Исходе,
  Что ж... о новом теперь пишу.
  Вот и снова слетелся народ -
  Глянь, - на Храма и Града руины.
  Что ж нашёл он? Журчанье ли вод,
  Плеск ли трав, молоко ли и мёд?
  Нет! Клочками из лапищ судьбины
  Рви унылость песков и болот;
  А вокруг - сколько слух достаёт, -
  Вражий шип бесновато-змеиный.
  И, бесцветна - точь-в-точь водород, -
  Твердь небес духотою мучит...
  Боже, сколько же можно дорог,
  Словно огнь поядающий, жгучих?
  Боже! Где ж золотой наш ключик
  В кладовую земных даров?
  В жизнь, где пыль не помчит суховей
  В очи юношей-сыновей
  На пылающем бастионе;
  В жизнь, где будет свежей и светлей
  Песнь о древнем Твоём Сионе
  Безмятежных озёр и полей
  Земляничной страны Суоми.
  В жизнь, чья счастьем расшита канва,
  Чья дорога - стезя торжества,
  Враг беснуйся ли, вран ли каркай;
  Где, как медные жернова,
  Архаизмами станут слова -
  Больно, страшно, обидно, жарко...
  Спросят - сам это молвить решусь:
  Коль душою не в силах вмещать я
  Жертв, о коих помыслить страшусь, -
  Ими ль, словно священной печатью,
  Добывать для себя не стыжусь
  Пропуск в царство земного счастья?..
  Я на этот вопрос не смогу
  Дать ответ. Я плохой ответчик.
  Мы пред ними в безмерном долгу,
  Неоплатном и скорбно-вечном.
  Я не знаю ответа. Скудна
  Чаша знаний - прости мне, Боже;
  Но уж раз коллективна вина,
  То заслуга - наверно, тоже...
  Рядом с жертвенностию той -
  Мощь победная и покой
  Поколений иных и весей.
  Меж живущими - чьею рукой
  Можно было б расклад непростой
  Благ и тягот уравновесить?
  Кто-то пал, ну а кто-то жив;
  И его ли судить, его ли,
  Коль, виновно висок обнажив
  Перед павших печальной долей,
  Всё ж затем полетит на призыв
  Нег земных и мирских застолий?..
  Может, спросят: "Твоя ли рука,
  Битв не зная, о павших пишет?"
  Да, моя. Ни курка, ни клинка
  Не сжимал я, но голос мне слышен
  Тех скитальцев в объятьях песка...
  Боже, как же мне боль их близка!
  И не ею ль весь стих мой вышит?..
  Через бездну веков - на неё ль
  Не откликнусь? Пусть жив я... пусть зажил
  Мой рубец, - как близка мне их боль,
  Тех, кто был в край иной пересажен.
  Ибо с плеч и моих ниспадал
  Первый цвет не в краю, где угасну.
  Потому что я тоже страдал
  О земле, где читал по складам,
  Где звучала и скорбно, и властно
  Песнь, как будет юна-молода
  В семью выдана несогласну...
  О земле, где под плеск тополей
  Колыбельную пела мама,
  С чьею речью - сколь прядь ни седей, -
  Неразлучнее Волги с Камой,
  Ибо всех она в мире родней
  Из наречий сынов Адама...
  Был и я - пусть не в жертву, но всё ж
  Не в стихию ль Исхода брошен?
  И, коль всё, что свершалось, сочтёшь, -
  Средь подъятых живущими нош
  И моя да зачтётся ноша...
  
   7
  
  Что ж оставил я? С чем разлучил
  Путь Исхода? С заветной песнью
  Или с жесточью жгучих кручин,
  Не моих... Но народа не есмь ли
  Ветвь? От боли народной ключи
  Мне, поэту, доверь и вручи,
  Словно лётчику - поднебесье.
  Где ж земной мой исток бытия?
  Звуков-образов мёдом поя,
  Имена не тревожа иные,
  Память тех, кем рождён, - и моя, -
  Молвит имя одно: Россия.
  Ну, а раньше? А век назад?
  Не про то ль - мальчуган бойкоглазый, -
  Близ небьющейся пёстрой вазы
  Иль под чайник, что, чинно пузат,
  Пел-свистел музыкальные фразы,
  Я - мечтателен, юн, непредвзят, -
  Слушал бабушек двух рассказы...
  В них всё той же канвой бытия
  То же имя - Россия, - звучало.
  Не венцу ли и стягу ея
  Подлежали и те края,
  Где - сколь память родных вмещала, -
  Век за веком жила семья.
  Где - на сгибе времён, - словно в Риме,
  Кровь Рахили и Лии лилась;
  И вины в том преданье не снимет
  Со страны, чьи венец и власть
  Над окрестными... ей же имя -
  Третий Рим... иль не так звалась(5)?
  И вскрывалась старинной кубышкой
  Память бабушки - мамы отца, -
  Взором детским из-под чепца
  В Орше глянувшей - не забывшей,
  Как, беснуясь, невежества мгла
  Камни, колья вздымала и вилы
  На жида... и на всё, что постыло -
  Ибо чище их, - сонмищам зла...
  Не волною ль то судорог било
  Умирающего орла,
  Чьи для битв иссякали силы?..
  Чьи уж вскоре и жезл, и венец
  Пали в прах... над чьим стоном, что таял,
  На поживу рванувшимся стаям
  Было весело стервенеть
  И, над прахом державы летая,
  Лишь распад в своём клюве несть.
  И, что коготь добудет, глодать,
  Словно лютые метастазы
  Гложут плоть... Я об этих годах
  Слышал маминой мамы рассказы.
  И о граде, что славил в былом
  Венценосную Екатерину
  В крае скорбном... добавить ли - злом?
  Нет... судейским взмахну ли жезлом?...
  Но в кошмар гайдамацкий, звериный
  Там - дробимым о камни стеклом, -
  Был народ мой стократ низринут.
  В крае, в коем - изваян, - взметнул
  Булаву тот, чей лютый разгул
  Ни грудных не щадил, ни хворых;
  Чрез века он потомкам мигнул,
  И опять - лютования гул,
  И опять им народ мой - ворог...
  Краю каждому - свой ответ,
  И вины в гайдаматчине нет
  На стране моего исхода.
  Ведь венец её не был воздет -
  Был повержен в те злые годы.
  Власть была - не на царском челе,
  А у тех, кто с клинком да в седле,
  Да чьи кличи в полях носились...
  Нет, вина в гайдамацком зле -
  На иных... не на той той земле,
  Где глаза мои в срок открылись.
  На иной, к чьим не льну я душой
  Чернозёмам, что столь неприветны;
  Но в тот бабушкин град не дошёл
  Ни Петлюра, ни Струк, ни Серветнык(6).
  Нет, не взвившие вольностей стяг
  На народа-скитальца костях
  Ей предстали сквозь клубы дыма, -
  Вспоминать ей полвека спустя
  Довелось, как затворы хрустят
  В дланях воинов Неделимой.
  Цепь секунд, как библейский стих,
  На душевных осталась скрижалях:
  Пять деникинских дул нарезных
  Пред глазами её и родных,
  Что от страха к стене прижались...
  Кровь не брызнула, Боже! Ты спас,
  Сталь курков не была нажата...
  И раздался не выстрел - приказ:
  "Собирай, жидовьё, деньжата!"
  Ты от тех добровольческих пуль
  Спас семью мою - славься, Боже!..
  Но бывало страшней! Умолчу ль,
  Что и эти - орёл им надёжа,
  Совесть решка, прохожий куркуль, -
  Убивали порою тоже!
  Знаю, крови на их сапогах
  Много меньше; но память - строга,
  Словно истовый крест двуперстный, -
  Список жизней, чей факел погас,
  Да вчеканит в венец имперский.
  Был не только степной гайдамак
  Лют до крови и чужд епитимий.
  Эти - крестик, что совести чтимей,
  Не сымая в сожжённых домах,
  Сквозь стрельбу, да проклятья, да мат
  Поминали России имя.(7)
  И пребудет на имени том -
  Что тут сделаешь, - чёрным клеймом,
  Вместе с призвуком слова "погром",
  Под чьи скрежеты век рождался,
  След свершённых под чёрным орлом
  Убиений в огне Гражданской...
  Было-выпало: саблям - свистать,
  Бить нагайкам, подковам - цокать,
  Полудетскому сердцу - ёкать,
  А над чьим-то - лишь травам рыдать...
  И кощунство - вздохнув, лепетать:
  "От отчаянья та жестокость..."
  Ливший кровь - да не будет прощён;
  Тот простит, кто, как шлюха, дёшев;
  Мне ж - что молвить? Та кровь и тот стон -
  На душе той земли, где рождён,
  Чьи баюкали первый мой сон
  В рукавах золотых ладоши.
  Детства свет, что вишнёв и кленов,
  В сказ и лик совмещу ль единый
  С варнаком, что народ мой клянёт,
  С тем, как рубит казачий клинок
  По косынкам и по сединам?..
  И погромы - гнуснее, чем гной,
  Слова этого отзвук срамной, -
  В сказ и образ один сложу ли
  С колыбельной старинною той,
  Где про дождик, про брата с сестрой,
  И где люшеньки, и где люли?..
  Скажут: "Что ж... и у этой страны,
  Меж иных, чьи туманны дали,
  Стран, что тоже народ твой знали,
  С ним - груз-бремя взаимной вины
  На весах, что и кровь впитали.
  И теперь - что уж тяжбу тянуть,
  Кто пред взором веков повинней...
  Кликни боль, что легка на помине,
  Расторгай ли траву добудь,
  Но пора тебе взгляд отвернуть,
  Молвив - мир ей, чужой отныне...
  Ну, а если сквозь дымчат опал
  Зим ушедших любить не устал
  Лик её, и убрус её ал,
  Боль и нежность, венец и скипетр, -
  Не взыщи! Ибо сердцем припал
  Ты к обители той, чей причал
  Столько раз твой народ покидал...
  Ей же имя в веках - Египет!"
  Скажут: "Это Исхода закон -
  Дому плена прощальный поклон,
  Плач по жертвам и боль разрыва".
  Но отвечу я: словом "полон"
  То ль мне звать, с чем с младенческих дён
  Связан цельно, светло и живо?..
  Лился, словно рябиновый сок,
  Свет рубиново-звёздных башен;
  Не орлом, а звездою украшен,
  Вновь венец предержанья высок
  Над Россией... и, юный Саша,
  Сердцем знал я: у этих весов
  Быть должна и иная чаша.
  
   8
  
  Есть она. Иль в былом не горит
  Отблеск дел и утрат безмерных?
  Нет там сказочных Сцилл и Харибд -
  Там гестапо, эсэс и вермахт.
  Память павших, как древний виссон,
  Светит трепетным златом льдистым;
  А живым - да простится диспут,
  Кем кто выдан и кто спасён.
  Что ж... Без этого, Боже, скажи,
  Можно ль знать, где Содом, где Китеж?..
  Счесть желает иной... Сочтите ж!
  Но лишь тот, кто привержен лжи,
  Не вспомянет про те рубежи,
  Что открылись для сотен тысяч...
  Тем, бежавшим от чёрных крестов,
  От германской грозы с заката,
  Не дала ли Империя кров,
  Защитивший от супостата?..
  Не с доверием путь этот им
  Был открыт... и на долю иным
  Выпал в ссылку указ скор-нещаден,
  И суров был теплушечный дым...
  Ну, а кто-то, судьбой не храним,
  Был в войну скошен градом стальным
  Иль замучен в когтях исчадий...
  Но беспамятства будет грехом
  Третий Рим, что слезам не верит,
  Клясть, забыв про добро... Это дом,
  Чьи в грозу отворились двери(8).
  Сколько спасшихся? Скольких уста
  Смолкли?.. Тягостна чисел тщета
  И темна, как закон стихии;
  Но да светится истина та,
  Что просящим защиты - врата,
  В страшный час высока и чиста,
  Распахнула моя Россия.
  Не её ль и венец, и звезда,
  Как двуглавый орёл над Оршей,
  Были в час, что Гражданской горше,
  Над краями, на чьи города,
  Настигая бежавших туда,
  Вскоре свастичный прянул коршун...
  
   9
  
  Нет, узнал не от бабушек я
  Эту повесть. На карту глядя,
  Различаю их детства края;
  Но, забыв о дорожной клади,
  Все родные, чьё имя семья,
  В час тот жили в имперском граде.
  И в семейном преданьи моём -
  Ленинградского фронта дзоты,
  Там и Пулковские высоты,
  И тот самый укрепрайон,
  Где отец - санинструктор роты.
  Там и бабушка - мама его,
  Там и дедушка - в музбригаде;
  И в наземном дозорном отряде
  Мамин папа, боец ПВО,
  И меж ними до срока родство
  Не по свадьбе, а по блокаде.
  Там люфтваффе из-под хвостов
  Мечет бомбы на лёд и мрамор.
  Там - успевший уйти на восток
  Эшелон с моей юной мамой...
  Не во всё я, конечно, вникал,
  Да и нет ничьего дневника -
  Лишь медали да снимков горстка;
  Но иссох бы поток родника,
  Если б c лоном земли расторгся.
  И пускай я пред смертью взгляну
  Не на те уж цветы и травы,
  Но лишь вверясь безумному сну,
  Я чужою нарёк бы страну,
  Где слагались их жизни главы...
  
   10
  
  И о том я услышал, юн-млад,
  Как жесток отторжения хлад,
  Как безродностью кают-корят -
  Пусть на смерть в чёрный час не выдав;
  И что вспыхнул не верящий взгляд
  На Москве - ждавшей лиха стократ, -
  На народ мой, на щит Давидов...
  Жгуч-тревожен, пытлив-прикровен,
  Взор-укор, что томит и точит,
  На потомка библейских колен
  Устремили России очи...
  Нет, не дан ей доверья талан:
  Скоро-трепетно чает обман,
  И, как грудь свою сокол Финист,
  Взрежет душу о нож-ятаган,
  Кто посмотрит на цвет её ран,
  О невзгодах её кручинясь...
  В срок-черёд я об этом узнал;
  Но, и в юности пламенный лал
  Упоённо глядясь, и взрослый, -
  Всё ж любил и любить не устал
  Лик её, и убрус её ал,
  И видений, и песен россыпь...
  Скажут мне: "То ль к добру, то ли нет,
  Что взрастал ты, ничем не задет,
  В лоне той тишины жемчужной,
  Не спытав, сколь жесток суд-навет,
  Да как словно на вынутый след
  Смотрит-косится добрый сосед
  И растерянно шепчет - чуждый...
  Не предатель, не полицай
  То шипит, грохоча прикладом.
  Нет! В войну - против вражьих стай
  Он с отцом твоим бился рядом.
  Но, услышав, что яд у жида,
  Верит - мрачно, темно, тревожно!
  Ты, ещё не родившись тогда,
  Не вкусил жгуче-колкого льда
  Отчужденья, что, словно звезда, -
  Нет, не алая... жёлтая, да, -
  Неизбывно и непреложно.
  Ледяного того пития
  Не черпнул ты. Пронзал не тебя
  Тяжкий взор, чая зла-невзгоды;
  Если ж сам бы ту чашу испил,
  То, быть может, в душе бы взрастил
  Не боязнь расторженья, а пыл,
  Жажду, замысл и песнь Исхода".
  Так мне скажут... Что молвить о том?
  Да... Не мечен той скорби рубцом,
  Лишь рассказанной - не постигшей, -
  Я вбирал, юным сердцем влеком,
  Мир и нежность земли затихшей.
  Что вспомянется? Знал я, юнец,
  Повесть ту, что ценнее клада,
  Про войну... про немецкий свинец
  Над спасаемым ликом града.
  Слышал звучное слово "салют",
  Знать не зная ещё о латыни;
  Знал, что звёздами планки сверкнут,
  Но не жёлтыми - золотыми.
  Знал ли, чаял ли, в сказке ль прочёл -
  Что спасён будет нА море чёлн,
  А на ворога - скорой стреле быть,
  Что с красою юн-смел обручён,
  А лют коршун не сгубит лебедь...
  Что вспомянется? Уханьем сов
  Доносился из тёмных углов
  Звук охальных, бесстыжих слов
  О сынах моего народа.
  Но казались те отзвуки мне
  Сыпью-рябью на чистой волне
  Моря, чьи непорочны воды...
  Я не знал про пылающий куст,
  В чьём свечении Вечность дышит, -
  Знал я ёлки, что в Доме Искусств,
  Да тот сахарно-тающий вкус
  Ленинградских, что с пудрой, пышек.
  Спросят: "Что же... зачем же, коль так,
  Ты оставил тот первый очаг
  Ради края, чьих троп не ведал?
  Чьей-то волей влекомый под стяг?
  Иль сверкнул тебе пламенный знак,
  Что сквозь странствия звал к победам?"
  Нет - отвечу - мне знак не сверкнул,
  И заставить никто б не дерзнул -
  Ни под чьею я не был властью.
  Кожу ль в пламя, как в сказке, метнул,
  Долг ли некий, быть может, вернул, -
  В путь тот позван, решенье черпнул
  Я из сердца... и дал согласье.
  "А жалеешь ли?" - спросят-шепнут;
  Нет! Я дома. И плод мой, и труд
  Здесь нужны, чтобы Храм воздвигся.
  Здесь нашёл я любовь и уют.
  Мой Исход - сколь ни сложен, ни крут, -
  Завершён. Так сложилось. Dixi(9).
  Се, Господь, моя повесть... Ну что ж -
  Не оставь, и от скорби постылой
  Защити нас, и счастье умножь,
  И - Тебе лишь то в мире под силу, -
  Благ и тягот, что жизнь отпустила,
  Счёт, сокрытый от нас, подытожь.
  
   11
  
  Се, Господь, моя повесть и весть.
  Что ж... избавь от пустых метаний,
  И мечтам не позволь отцвесть.
  И путей моих ниточки взвесь
  На всезнающе чуткой длани.
  Алый сбитень кленовых ветвей
  Утопал в молоке топлёном
  Детства, чьих не забыть мне путей,
  Сколь мотаюсь под небосклоном.
  Но разлуки сургучным лоном
  Был я принят по воле Твоей.
  Сгинуть в море не дал Ты челну,
  Не пропал я в туманах сизых;
  Но Тебе ли не знать, почему
  Вновь из древности образ черпну
  Тех, усопших в песчаных ризах.
  Слов "я дома" из них не сказал
  Ни один; и пред их кручиной
  Я - в уютной своей гостиной, -
  Низко, словно к реке чернотал,
  Не склонюсь ли? Мне в душу запал
  Их удел... но я тоже страдал,
  В срок из чаши хлебнув полынной.
  Нет, не знал я ни язв, ни вериг.
  В облака свой закутавши лик,
  Молчаливо открыл материк
  Путь к Исходу и восхожденью.
  Но пред мир разделившей межой
  Я забился о боли - душой,
  Не способной к перерожденью.
  Слов "я дома" так сладостен звук!
  Но к нему сквозь тоску и испуг
  Шёл я - павших скитальцев тех внук, -
  Сквозь года, без клубка и перстня.
  И Исхода завещанный путь
  Стал казаться - не обессудь, -
  Вскрытой веной тысячеверстной.
  Нет, не скоро, залётная гроздь,
  Стал своим я в стране, где не рос;
  И немало - уж так довелось, -
  И метался, и клял, и плакал.
  Здесь мой дом... Но чтоб стать здесь своим,
  Веси, Боже, сочти, Элоhим(10),
  Меньше ль вёсен я отдал и зим,
  Чем служил за Рахиль Иаков...
  Нет, ни жажда меня, ни нужда
  Не коснулись; но одиноким
  Я себя ощущал иногда,
  Как с подбитого танка звезда
  Иль снежинка на солнцепёке.
  Нет, ни грузов не знал я, ни битв,
  И, немецкой пальбы пригубив,
  Не поил я очей росою,
  Но тоску и в душе, и в устах
  Я носил - и пронзающий страх
  Пред ничейною полосою...
  Сгинуть в море не дал Ты челну;
  И душой, словно встарь шеломом,
  Я водицы живой зачерпнул,
  Той, в чьём плеске - слова "ты дома".
  Страх и чуждость остались в былом, -
  А о том, как достигнуто это,
  Будет песня иная пропета...
  Что ж осталось мне? Сдёрнуть шелом.
  Свежий ветер да взвеет крылом
  Непутёвую прядь поэта.
  Но и я свою боль претерпел,
  Пусть щадящую, славься, Боже,
  И - коль вновь о народе теперь, -
  Пусть зачтётся и это тоже.
  Бросил толику скорби и я
  В чашу ту, через чьи края -
  И без крошечной той крупицы, -
  На ладони Твои, Судия,
  Изобильный поток струится.
  
   12
  
  Отче, глянь на ту чашу! Её
  Нёс народ мой во Имя Твоё
  Сквозь эпохи, века и эры.
  И щепоть моя - есть она там;
  И, пусть слаб, избалован, упрям,
  Я по праву вопрос свой задам:
  "Не исполнена ль, Боже, мера?"
  Мой народ - не сполна ль отпахал,
  Отскорбел, отстрелял, отплакал?
  Не довольно ль прорывов сквозь шквал
  Да всхождений по выступам скал -
  То за звёздами, то на плаху?..
  Не довольно ль жестоких дорог,
  Словно огнь поядающий, жгучих?
  В кладовую земных даров
  Не пора ль даровать нам ключик?
  Дать нам отчей и царской рукой
  Мир, прохладу, обилье, покой
  На холмах Иерусалима -
  Чтоб вовек уж невзгодой-тоской
  Нам судьба, словно пеной морской,
  Мёд и млеко не посолила.
  Дать прохладу, обилье и мир -
  Без исчадий, по кровь ползущих,
  Без жары - чтобы неба сапфир
  Плоть не взрезывал, острозубчат.
  Пусть же снова свершится Исход:
  Не за семь островов и широт -
  Нет, на этих библейских нивах
  Должен, должен открыться нам путь
  В жизнь, в которую язвы и жуть
  Не вкрадутся; чьей злу не задуть
  Восьмерицы свечей счастливых(11).
  Тот Исход - не за тридевять царств;
  Пару варежек лишь да шарф
  Ты, подруга моя, свяжи мне -
  Чтоб на тёмной канве нитяной
  Долго-долго цвели белизной,
  Опускаясь на них, снежинки.
  Верю ль? Чту ли Завет? По мечте ль
  Созидаю миры? И кто я -
  Сорванец? В облаках журавель,
  Из чьих крыльев - от дроби капель?..
  Но из рук узелка с мечтою
  Да не вырвет смятенья метель.
  И да будет святым святое.
  Пусть земные сияют плоды,
  Не отъемля о вечном песен;
  Пусть даруется - быть молодым,
  Быть меж теми, кто здрав и весел...
  А в душе, как жгуч факел в горсти,
  Образ тех, кому жить и цвести
  Не судилось... и им - не всем ли, -
  Вечен долг наш... Их память, прости!
  Но, её ни на миг не отъемля,
  Пусть щадят нас земные пути!
  Пусть в глазах будет зрелости свет
  Без гусиных под ними лапок...
  Пусть колышется ветер тих-свеж
  Там, где бабушки... там, где папа...
  Ну, а сердце пускай отдохнёт -
  Уж не юное, - от метаний!
  Есть земля у меня, и народ,
  И победная мощь преданий.
  
   13
  
  Верю ль? - вдумчиво спросят опять...
  Что ответить мне, Боже? Сколь бы
  Слов Твоих ни любил благодать, -
  Не решусь это верой назвать:
  Вера - сталь, а не ртутный столбик.
  Ну, а я... эх, Тебе ли не знать,
  Что безумно боюсь я страдать,
  Что Тебя отвергал я в скорби...
  Но душе, чей, увы, занялся
  Уж не первых цветений пламень,
  Без Тебя, сколь ни бейся, нельзя,
  И к Твоим жмусь-тянусь я дланям.
  Верю ль? Вера должна быть иной -
  Безраздельной! На стёжке земной
  От неё ни в кручину, ни в зной
  Не отломится ни осколок.
  Безраздельной... Не призрак ли плах
  В слове сём - коль заблещет в устах, -
  Не ножа ль Авраамова взмах
  И не жертвенно ль грозный всполох?..
  Безраздельности дам ли обет?
  Если веры той жертвенной нет,
  Будет он похвальбой беспутной...
  Я не веры взрастил купину -
  Нет, не к ней, а к надежде я льну,
  Ублажающей и уютной.
  Я под сердцем надежду ношу,
  Что продолжу - сколь жив, сколь дышу,
  И теперь, и при третьем Храме, -
  Бить ракеткой, баранку крутить,
  Так же круто солить и сластить
  И всё так же цветы приносить -
  В марте, - дочке с женой и маме.
  Что, не падая в сети судьбин,
  Дочь-малышка и юный сын
  Будут жить... что наставишь, умножишь,
  Что продлишь, и спасёшь от кручин,
  И поможешь - всегда поможешь!
  Что ни скорби пучин, ни чужбин
  Мой народ не узнает больше;
  Что о счастьи пред ликом Божьим
  Быть Завету средь этих долин;
  С кем?.. Ах, с кем, коль не вновь с Тобой же,
  С Тем, Который навек един...
  
   14
  
  И ещё я надеюсь - и мне ль
  То не молвить в бел лик тумана,-
  Что спасёшь Ты мою колыбель,
  Дашь ей счастия, дашь талана.
  Её, пытливой и мнительной той,
  Звёздно-песенной той и нежной,
  За неё же не выпало в бой
  Мне идти по равнине снежной...
  Ей же имя Ты знаешь... с ней же
  Разлучён я Твоей рукой...
  Так сбылось. Но, пускай разлучён,
  Всё ж, любым вопреки утратам, -
  Знаю, - в кладезях вех и времён
  Ты частицу былого спрятал.
  Там на детской ушанке звезда,
  Там ни мамина прядь не седа,
  Ни моя... и печально, и точно
  Знаю - весточек-писем туда
  Не доставит авиапочта.
  Под косой красно-синей каймой
  Не пропишется отправитель...
  Но туда - это тоже домой,
  Это - тоже моя обитель.
  И спадает ушедших декад,
  Дат и далей заиндевелость,
  И выводит рука - "Ленинград",
  Пусть латинскими, что поделать...
  Раньше всех на земле поэм
  Было узнано это имя...
  Ну, а дальше - уже родными:
  Ул. Введенская, номер семь.
  
  
  
  Примечания
  
  
  (1) Шехина (Шхина) - одно из проявлений сущности Бога, содержащее, в том числе - по мнению ряда толкователей, - такие аспекты всемирной духовной целостности, как Живое Присутствие, Вечная Женственность и Премудрость.
  (2) Это мезуза - свиток, содержащий фрагмент священнейшей молитвы ("Шма"), помещаемый, согласно предписывающей заповеди, в футляре или чехле, на косяк двери.
  (3) Deuteronomium (лат.) - Второзаконие, пятая из книг Пятикнижия Моисеева (Торы) и священного Писания в целом. Об участи вышедших из Египта - например, Втор. 1, 35-39.
  (4) Кидуш hа-Шем - освящение Имени. Оно, в широком смысле, совершается любым, кто соблюдает заповеди, но в смысле более специфичном, узком и священно-героическом - теми, кто жертвовал всем, включая жизнь, дабы не отречься от первой из десяти заповедей ("Я Господь, Бог твой... да не будет у тебя других богов пред лицем Моим" - Исх. 20, 2-3). "Шем" - имя, "hа-Шем" - "Имярек" ("hа" - артикль). В википедии - "Кидуш Ашем".
  
  (5)Еврейские погромы начала 20-го столетия и 80-ых годов 19-го - страшная и позорная страница русской и именно русской истории, сколько бы ни пытались иные публицисты представить дело в ином свете, ссылаясь на то, что эти погромы происходили в основном в черте оседлости, т. е. не в России, а на украинских, белорусских, молдавских землях. Во-первых, не только. Ещё в 1884-ом году именно в Нижнем Новгороде произошёл самый кровопролитный (девять жертв!) погром "первой волны", в целом намного менее жестокой, ибо тогда больше грабили, убийства же были в единичных случаях. "Вторая волна" (в основном 1903-1907гг.) унесла около тысячи жертв (это если только убитых посчитать). Далее, самые кровавые погромы происходили именно в городах (Одесса, Кишинёв и т. д.), где преобладало русское или, по меньшей мере, русскоязычное население. В украинских сёлах бывали беспорядки, но там дело и в эту волну обычно ограничивалось грабежами, убивали же очень редко... И возмутительно - крайне непорядочно, если ещё выражаться "интеллигентно", - возлагать пусть даже не вину в целом, а часть вины, на еврейскую самооборону, которая, дескать (встречаются такие заявления), обзаводилась огнестрельным оружием. Да, обзаводилась, готовясь дать отпор бешеным стаям, и совершенно правильно делала, и в Екатеринославе, например, погибло больше погромщиков, чем евреев, и туда им дорога, и жаль, что не всех варнаков перебили! Ибо, если не придерживаться дурацких штампов типа "не важно, кто начал", - вина за кровавые разборки, во всей её полноте, лежит на зачинщиках. "Кровь их на них", как говорится в Библии. Ну, и кто бы поверил, что евреи могли в тех условиях, будучи меньшинством, явиться инициаторами вооружённых конфликтов?.. И столь же возмутительны вышеупомянутые попытки "откреститься" от национальной ответственности за погромы. Вот, скажем, умнейший социолог и политолог Сергей Кара-Мурза ("Манипуляция сознанием", гл. 24, параграф 1) пишет:
  "...Почему кишиневский погром должен вспоминать "со стыдом и ужасом" именно русский народ, если в погроме участвовали исключительно молдаване, а предводителем был представитель знатного молдавского рода Паволаки Крушеван?.."
  Паволаки, значит? Но ведь Крушеван был РУССКИМ писателем, публицистом, общественным деятелем, и он возглавлял кишинёвское отделение "Союза РУССКОГО народа"! Интересно было бы спросить: ладненько, а кремлёвские соборы и башни, спроектированные Аристотелем Фиораванти, Алевизом Фрязином, Антонио Солари, - это русская архитектура? По этой логике, вероятно, итальянская. Ну, и Зимний дворец, и Петропавловская крепость (Растрелли, Трезини), и т. д. Я потому цитирую Кара-Мурзу, что он очень умный человек, и логика у него отменная, а вот надо же, не сработала. И откуда это взято, что погромщиками были "исключительно молдаване"? И потом, независимо от национального состава мерзостных толпищ в каждом конкретном случае, погромное движение охватывало практически все те земли империи, где проживало сколько-нибудь значительное количество евреев. Иными словами - это было "всеимперское" явление, а империя-то была - Российская. И основные причины произошедшего - крайне недоброжелательное отношение к евреям тех слоёв российского общества, которые стояли в те времена у "идеологического руля". Я лично не верю, что погромы "инспирировались властями" сознательно (есть и такая точка зрения), но настроения и властей предержащих, и значительной части мыслящей элиты - влияли, и очень существенно.
  В истории любого народа имеются свои страшные и позорные пятна. Достойнее признать их наличие и повиниться в содеянном, чем прибегать к замалчиванию или скидывать вину на "окрестных". К чести русского народа надо отметить, что и в те годы, и много позже очень многие русские люди выражали раскаяние и ужас в связи с погромами.
  На эту тему очень много материала, в том числе и в интернете. Я не даю здесь академических ссылок, поскольку пишу примечания не к научному труду, а к поэме.
  Что касается национального раскаяния, слова "народ не виноват" - с моей точки зрения, ещё один дурацкий штамп. Людей, лично не делавших зла, никто, разумеется, не "судит", но в той мере, в коей человек считает себя принадлежащим к своему народу, он в духовно-эмоциональном плане причастен ко всем аспектам жизни этого народа. И, имея право гордиться национальной культурой и национальными подвигами, - соответственно, обречён стыдиться и ужасаться национальных преступлений.
  (6)Серветнык (или Серветник) - настоящая фамилия т. н. "атамана Григорьева" - одного из самых свирепых бандитов, гулявших в Гражданскую войну по Украине. Надо отметить, что его отряды убивали достаточно систематически, наряду с евреями, также и русских ("москалей").
  Касаясь здесь украинской темы, я имею в виду ужасающую историю хмельничины, гайдамачины (в 18-ом веке) и событий 1918-19 гг. Чтобы уяснить истинный нравственный облик, например, Хмельницкого и тех, кого он возглавлял, вовсе не обязательно читать еврейские или польские источники: достаточно будет внимательно прочесть "Тараса Бульбу". Там всё изображено ярко и объёмно. И утопление ни в чём не повинных, безоружных, доверившихся им (ибо поселились вблизи) людей, их же снабжавших вожделенной "горилкой". И - поход на Польшу, вместо того, чтобы, по крайней мере, уж сначала-то пойти и защитить своих единоверцев и соплеменников от произвола тех самых "арендаторов", за оскорбительное и разнузданное поведение которых "отомстили" невинным (но "лыцарям" не до защиты народа, им не терпится жечь, резать и грабить!) И "избитые младенцы, обрезанные груди у женщин, содранная кожа с ног по колена у выпущенных на свободу", и воздымающиеся из пламени белоснежные руки польских панянок, и бросаемые "к ним же в пламя" младенцы их...
  Не мне указывать украинскому народу, кого ему избирать в свои национальные герои и кому ставить памятники. Но то, что я пишу, продиктовано не предубеждением, а знакомством с фактами.
  (7)В Гражданскую войну и русские части (в основном деникинская "Добровольческая армия") проливали подчас кровь невинных и беззащитных людей - евреев и не только. Надо, правда, отметить, что это, при всей кошмарности и неискупимости своей, всё же носило характер скорее эпизодического разбоя, а не массового уничтожения, и потому едва ли сопоставимо с тем, что обобщённо именуется "петлюровщиной".
  (8)Когда в 1939-ом году Красная Армия заняла восточные районы Польши, туда из западных польских областей, оккупированных немцами, устремилось множество еврейских беженцев. И границы открылись. В течение считанных месяцев более двухсот пятидесяти тысяч человек - в несколько раз больше, чем приняли США, не говоря уже об остальных странах, - оказались на спасительной для них территории СССР. Впустили их, конечно, не без колебаний (ранее принимать не хотели, но и катастрофичность ситуации, в которой находилось еврейское население, ещё не была столь ясна ни самим евреям, ни тем, кто решал - принять или нет), и впустили, надо отметить, вопреки крайней (присущей российским властям со средневековья и унаследованной советскими структурами) недоверчивости ко всему чужому, зарубежному, иному по менталитету и укладу...
  Эти люди оказались в условиях жёстких и непривычных, в условиях той советской действительности предвоенных времён, которую мы - и по воспоминаниям родных, и по книгам, - очень хорошо можем себе представить. Некоторым из них было настолько тяжело адаптироваться, что они попросились назад в германскую зону. Довольно многие отказались принять советское гражданство, опасаясь того, что потом невозможно будет покинуть СССР. Почти всем было в той или иной мере трудно приспособиться к системе, вписаться, вжиться. Государство, со своей стороны, тоже оказалось не в состоянии "естественно впитать" такое количество инокультурных, иносистемных людей, внушавших к тому же, в качестве иностранных граждан, подозрение в возможной нелояльности. Как бы то ни было, десятки тысяч евреев-беженцев - в основном отказавшиеся от советских паспортов, - были принудительно вывезены в качестве "спецпереселенцев" во множество населённых пунктов, по большей части на Урале и в Сибири, где их, опять же в командно-административном порядке, распределяли на жильё и работу.
  Коснулись беженцев, конечно, и необоснованные репрессии, которые тоже были частью реальности тех времён. Наряду с беженцами, в Советском Союзе оказалось тогда практически всё население восточной Польши. Репрессированных было немало. Если говорить конкретно о евреях, то есть потрясающая автобиографическая книга Юлия Марголина "Путешествие в страну зэка". Марголин не был беженцем, он попал в СССР по стечению обстоятельств и пробыл, абсолютно без вины, несколько лет в лагерях. Да, это очень страшно... И некоторых попросивших убежище постигла такая же участь.
  Но эти удручающие факты не оправдывают всё же злостного и клеветнического - под стать антисемитизму, - "антирусского мифа", который, к сожалению, очень часто вплетается в исторические труды о тех временах. Этот миф порождает "императив предвзятости" и приводит к тому, что сделанное добро тенденциозно дискредитируется, а также к попыткам - крайне, на мой взгляд, несправедливым и возмутительным, - тем или иным образом припутать Россию если не к соучастию, то к косвенной виновности в Холокосте.
  Во-первых, в иных статейках можно прочесть, что некоторых беженцев СССР якобы "выдавал гестапо" (кроме тех, кто возвращался, допустим, в немецкую зону по своему желанию). Но нет ни одного документа, который подтверждал бы это, и ни одного конкретного имени "выданного" таким образом человека. И можно ли, рассуждая здраво, не считать это мифом? Во-вторых, принудительные выселения на Урал и в Сибирь часто именуются "депортациями", и это - совершенно неоправданно, по ассоциативной цепочке, - создаёт подлый эффект "сближения" с депортациями в гитлеровские лагеря из стран, реально сотрудничавших с нацистским режимом. На деле же эти выселения - политико-административная мера, целью которой - безотносительно того, насколько она была сама по себе правильна, - было не только отдалить иностранных граждан от западных границ (в силу подозрений), но и как-то абсорбировать этих людей в стране. В-третьих, то обстоятельство, что некоторое количество беженцев подверглось необоснованным репрессиям, подаётся как зло пусть меньшее, чем геноцид, но "параллельное" ему. А между тем, ведь это - циничная подмена самого предмета обсуждения! Достоинства и недостатки советской системы - отдельный и совершенно иной вопрос. Беженцы эти попали в страну, в которой действительно имели место репрессии, и оказались в той же ситуации, в коей пребывали и советские граждане. Включая - для каждого отдельного человека, - более высокий, чем в западных странах, риск быть безвинно репрессированным. Это очевидный порок системы, но этим совершенно не аннулируется и не уменьшается то добро, которое сделала Российская Советская империя, впустив в свои пределы, без отборов и квот, сотни тысяч просивших убежища и тем самым защитив их, подданных иной страны (советские евреи - защищали себя сами бок о бок со своими согражданами).
  Обстоятельства сложились так, что войну пережили в основном не те, кто принял советское гражданство (они остались - почти все, - на украинских и белорусских территориях и в большинстве своём были убиты стремительно наступавшими немцами), а те самые вывезенные в принудительном порядке. Кто-то скажет - "игра случая", но можно и усматривать за этим перст Божий, благословивший сделанное великое добро и не давший ему сгинуть втуне. Так или иначе, это многие десятки тысяч спасённых жизней. Спасённых в результате того, что людям дали убежище.
  Далее, в рамках культивирования того самого "антирусского мифа", делаются попытки "высосать из пальца" - иначе не назовёшь, - тезис о том, что СССР пассивно причастен к гибели миллионов евреев. Пишут, что власти не информировали (получается, что как бы направленно старались не информировать) еврейское население об опасности, которая его ожидает в случае немецкой оккупации. Опять-таки ерунда! Если бы не хотели притока информации из-за рубежа, то беженцев бы не пускали, да ещё в таком колоссальном количестве. Пишут о том, что очень мало было на территории СССР, включая РСФСР, людей, укрывавших у себя евреев, пытавшихся их спасти. Но ведь почти всё активное и способное, помимо прочего, на рискованные поступки население страны было тогда либо на фронте, либо в эвакуации. И сопоставление в этом плане оккупированных территорий СССР с западными странами - приём крайне некорректный. Это не Голландия, в которой под оккупацией был весь народ, в том числе сильные и деятельные люди, и в которой действительно было немало примеров оказания помощи преследуемым; но там и полиция местная сотрудничала с немцами вовсю, и выжило там меньше трети евреев из ста сорока тысяч. И не Франция, из которой депортации в лагеря смерти осуществлялась тоже местной полицией.
  К тому же, как бы ни хотелось мифотворцам, русский народ, в отличие от достаточно многих других - и в СССР, и за его пределами, - нельзя упрекнуть в сколько-нибудь коллективном содействии геноциду. Не было русских, по преобладающему национальному составу, батальонов или эйнзацгрупп, целевой деятельностью которых являлось бы уничтожение евреев, цыган, коммунистов или комсомольцев. Власовская армия и - шире, - все "титульно русские" соединения под германскими знамёнами были частью действующей армии. Это - предатели Родины, но к Холокосту они имеют не больше отношения, чем, скажем, итальянские или финские солдаты, воевавшие на стороне Гитлера.
  Разумеется были среди русских полицаи, каратели, включая тех, кто попадал в зондеркоманды, формируемые в основном из военнопленных. Например, действовавшая в южной России - Ростове, Таганроге, Краснодаре и ряде других городов, - зондеркоманда СС 10-a, процесс по делу которой описан Л. В. Гинзбургом ("Бездна", изд-во "Советский писатель", 1967). Да, среди любого народа имеются свои подонки и просто нравственно неустойчивые люди, которые могут, в критической ситуации, стать палачами, лишь бы не оказаться жертвами... и иные из них в этой роли расчеловечиваются, превращаясь в садистов... Такие, повторяю, найдутся в любом народе, и существовала же, как бы ни было прискорбно и стыдно, даже "еврейская полиция"... Но в России данное явление носило "точечный" характер и ни в коем случае не приближалось к масштабам, которые позволяли бы ставить вопрос о национальной ответственности за это.
  Наконец, в российских архивах была обнаружена записка Е. М. Чекменёва, начальника переселенческого управления Совнаркома, адресованная Молотову (от 9-го февраля 1940 г.). Вот её текст:
  
  "Переселенческим Управлением при СНК СССР получены два письма от Берлинского и Венского переселенческих бюро по вопросу организации переселения еврейского населения из Германии в СССР - конкретно в Биробиджан и западную Украину.
  По соглашению Правительства СССР с Германией об эвакуации населения, на территорию СССР эвакуируются лишь украинцы, белорусы, русины и русские.
  Считаем, что предложения указанных переселенческих бюро не могут быть приняты.
  Прошу указаний
  Приложение на 6-и листах".
  
  Вот и всё. Не были найдены ни те самые письма от германского и австрийского переселенческих бюро, ни упомянутое приложение, ни документы, в которых содержалась бы реакция Молотова или Сталина на эту записку. К тому же, хотя СССР действительно декларировал, что одной из целей присоединения восточных польских земель является защита интересов живущих там белорусов и украинцев, но нет, насколько мне известно, ни одного советского документа, избирательно регламентирующего национальность подлежащих эвакуации (не касаясь даже странности использования в те годы термина "русины"). Да и сама действительность показывает, что этого избирательного подхода не было: к тому моменту в страну уже были впущены сотни тысяч евреев...
  Допустим записка эта - подлинная. Можно ли создавать только на её основе глобальные концепции? Я лично не рискнул бы. Однако есть работа "Недостающее звено в предыстории Холокоста" (Павел Полян), в которой выстраивается целая цепочка умозаключений. Во-первых, письмо от немецкого бюро должно было быть подписано Эйхманом. Во-вторых, речь в нём была о возможности переселения в СССР двух с лишним миллионов евреев (видимо, включая жителей западной Польши). В-третьих, советские власти ответили отказом, что иллюстрирует, опять же, их безразличие к тому, что может, вероятно, постигнуть этих людей, если они останутся на немецкой территории. В-четвёртых - что и требовалось доказать: Российская Советская империя - пассивная соучастница геноцида евреев.
  Но где логика? Если об этом "плане переселения" нет больше НИ ОДНОГО документа, мог ли он разрабатываться на сколько-нибудь серьёзном уровне? Однозначно - нет. Планы выселения "Ниско-Люблин" и "Мадагаскар" широко известны и основательно документированы, а тут - одна записка. От человека пусть занимавшего номенклатурную должность, но чьё мнение решающим ни в коем случае не было. И почему под любой немецкой бумажкой на его имя должен был подписываться глава ведомства? И откуда следует, что речь была обо ВСЕХ евреях третьего Рейха и аннексированных им земель, а не о некоей небольшой группе людей? И откуда известно, что ответили Чекменёву Молотов и Сталин? И ведь имеются и протоколы Нюрнбергского процесса, и дело Эйхмана, схваченного израильской разведкой в Аргентине. Никто из нацистов, включая этого последнего, о данном плане ни словом не обмолвился. А ведь Эйхману, который был в ходе допросов очень словоохотлив, ещё как бы стоило упомянуть этот проект в качестве ещё одного "смягчающего обстоятельства" (дескать, выслать хотели, а не убивать, вот ведь и насчёт Биробиджана пытались...)
  Элементарная логика диктует вывод: это "оставление властями СССР двух миллионов евреев на произвол нацистов" - очередной основанный на предубеждении домысел,
  Кстати, желающие могут прочесть и о том, что "Сталин привёл Гитлера к власти". Как же, спрашивается? А очень просто: не разрешил немецким коммунистам сблокироваться на парламентских выборах (в 1933г.) с социал-демократами, вот нацистская партия и набрала больше всего голосов, а вместе они опередили бы её... И ничего, что на самом-то деле нацисты набрали около 44-х % голосов, а социал-демократы и коммунисты вместе взятые - чуть больше 30-ти %. А сблокировавшись, получили бы ещё меньше, поскольку каждая из этих фракций, пойдя на идеологический "компромисс" дискредитировала бы себя тем самым в глазах части своих потенциальных избирателей...
  Я и здесь не утруждаю себя скрупулёзными ссылками, это не научная работа, но на интернете можно, набрав ключевые слова, ознакомиться с тем, что я упоминаю.
  Как бы то ни было, предвзятость - антиеврейская, антирусская и любая иная, - порочна в принципе. И, сколько бы злых мифов ни творили на тему Второй Мировой войны, Россия перед страшным ликом той эпохи - почти повторю сказанное в поэме, - доблестна, высока и чиста.
  (9)Dixi (лат.) - "я сказал". Старинная торжественная формула окончания речи.
  (10)Элоhим (евр.) - "Бог". Это обычное в библейских текстах именование. Грамматически оно во множественном числе, которое носит условно-величальный смысл.
  (11)Восемь свечей зажигают в последний - восьмой, - день праздника Ханука. Ставится "ханукия" - девятисвечник. Одна свеча - служебная, ею зажигаются остальные. В первый день - одна, во второй - две, и т. д. Ханука празднуется в память о чуде, произошедшем после военной победы, во время освящения отбитого у захватчиков Иерусалимского Храма: небольшого количества масла хватило для того, чтобы светильник (Менора) горел целых восемь дней. Само слово "ханука"" означает "освящение", а также, на современном языке, "новоселье" ("ханукат баит").
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"