Мои сборы и прощание с Дельконой не заняли много времени - уже через два дня я была в дороге. Свой путь в Мэлдин мне предстояло совершить в одиночестве - я не захотела ни прибиваться к путешествующим между храмами богомольцам, ни искать себе место среди идущих по тракту купеческих обозов, хотя их было немало. Как только между Амэном и Крейгом установилось очередное перемирие, купцы поспешили возобновить свои старые связи, и начали торговать с утроенным рвением - барыши им были нужны уже сейчас, а сколько продлится очередной мир, не взялись бы гадать даже храмовые оракулы. Я бы, во всяком случае, точно не стала загадывать сроки.
Матерь Вероника, узнав о моём решении, попеняла мне за излишнюю самонадеянность, но, поняв, что я не уступлю, махнула рукой, так что теперь я не торопясь ехала по Винному тракту - свое название он получил именно из-за того, что по нему в Крейг и попадало амэнское вино - сколько бы мои соотечественники не накопили обид к южанам, отказаться от даров их виноградных лоз они не могли.
Поскольку весь путь мне предстояло проделать верхом, я вновь была в привычной мне мужской одежде, но мою принадлежность к служению Малике выдавал дорожный плащ - плотный, серый, с чёрной рунической вышивкой по краям. Это же подтверждал и освящённый Матерью Вероникой знак Младшей Жрицы - она вручила его мне перед самым отбытием вместе с письмами Матери мэлдинского святилища, пояснив свое решение тем, что я его вполне заслужила хотя бы за своё знание трав и навыки лечения. Кроме этого, такой знак откроет мне доступ к сокровенным знаниям Мэлдина, которые вряд ли станут доступны обычной послушнице, да и моё путешествие в статусе жрицы будет более безопасным.
Беспокойство Матери о моей безопасности стало причиной еще и того, что к моим скромным пожиткам травницы прибавился солидный запас дорогих и очень сильных зелий, а в перемётных сумах у меня хранился необходимый для долгого путешествия скарб. Большую часть данных мне в дорогу вещей я, отделив, оставила в храме, невзирая на укоризненный взгляд Старшей. Так же я поступила и с вручёнными мне монетами - привыкнув довольствоваться малым, я не собиралась изменять этой привычке.
Уведённый мною у амэнцев вороной красавец-конь тоже остался в храмовой конюшне. После недолгих колебаний я сменила его на молодую кобылу гнедой масти - выносливую и не норовистую. Хотя встреча с настоящим хозяином жеребца представлялась мне маловероятной, я уже давно убедилась в том, что Седобродый, являясь хозяином наших жизненных путей, любит сталкивать людей на узкой тропке, и решила не испытывать судьбу.
Отрезок пути до границы с Амэном прошёл тихо - на дворе как раз стояла чуть прохладная, но ясная погода, а на дорогах всё было спокойно. Небольшие задержки были у меня лишь пару раз - на одном из постоялых дворов приняла неожиданно начавшиеся роды у купеческой жены, да в одной из деревенек провела несколько дней возле сильно простудившейся малышки. Вышивка на моём плаще не только защищала, но и обязывала, впрочем, эти обязанности были мне не в тягость. Разве что у постели девчушки, чем-то неуловимо напоминающей Мали мне взгрустнулось - оглаживая пушистые волосы малышки, я осознала, что где-то в глубине моей души всё ещё теплилась потребность оберегать и лелеять, вслушиваться в тихий лепет ребёнка и отвечать на его улыбку своей, да только что теперь об этом было говорить!.. Мали я потеряла, а для того, чтобы взять под опеку сироту, следовало хотя бы найти себе постоянное пристанище, а не временное убежище.
Эти мысли привлекли за собою и другие - мне вновь вспомнились слова Матери Вероники о Ставгаре и мой разговор со Славрадом. Видно зря я не отдала Владетелю до сих пор хранящуюся у меня печатку - Славрад настаивал на том, что у Бжестрова должна была оставаться надежда на встречу со мной, но не сыграет ли в моё отсутствие на этой надежде Матерь Вероника?.. И чего хозяйка Дельконы на самом деле желала добиться от Ставгара?.. Что собиралась ему пообещать?..
Чем больше я думала о Бжестрове и связанных с ним разговоров в Дельконе, тем больше мною овладевала тревога за него - смутное беспокойство через несколько дней переросло в предчувствие чего-то недоброго, и я уже, будучи неподалёку от амэнской границы, заночевав на небольшом постоялом дворе, решилась на гадание. В полночь, запалив свечу и налив в широкую глиняную миску набранной из колодца воды, я бросила на дно посуды несколько способствующих прорицанию сухих веточек омелы и вербены. Потом опустила туда же печатку Бжестрова, и, шепча наговор, стала неотрывно смотреть в середину кольца. Вначале ничего не происходило, но после того, как я в седьмой раз прошептала "на миг покажись, будущим обернись", середина кольца словно бы затуманилась, и в ней начали проступать неясные тени. С каждым мгновением они уплотнялись, обретая форму, и вскоре я увидела силуэт стоящего на коленях человека - он словно бы молился, и я смогла рассмотреть его чёткий, решительный профиль - то был Ставгар!.. Как только я мысленно назвала его имя, увиденный мною в кольце образ мгновенно распался, вновь закрутившись белой дымкой, в которой всё быстрей и быстрей стали двигаться новые тени. Теперь перед моими глазами кипел бой: вздыбленные кони, заносящие оружие всадники... Вот два воина сошлись между собою в яростном поединке - мне даже показалось, что я слышу конский хрип и звон оружия.
Конь одного из поединщиков встал на дыбы, а сам всадник занёс руку с мечом для последнего удара, но второй воин пришпорил коня, и поднырнул под занесённое над ним оружие... А ещё через миг из кольца точно кровь брызнула!.. Красный туман закрыл собою сражающихся, его кровавые нити потянулись из центра кольца к краям миски, и вот уже из алой пелены выступил очередной силуэт. Высокий воин в куртке цвета крови, одно плечо выше другого...
- Нет! - этот протест сорвался с моих губ сам собою, а призрак из кольца обернулся ко мне, точно бы услышав, и я, встретившись с ним взглядом, похолодела... Между тем густые ресницы кривоплечего дрогнули, чёрные глаза прищурились - он точно пытался рассмотреть меня сквозь воду, но что-то мешало амэнцу, и он вытянул руку вперёд, словно бы намереваясь раздвинуть невидимую преграду... В этот же миг я, стряхнув с себя неожиданное оцепенение, выкрикнула:
- Сгинь! Пропади! - и накрыла миску заранее приготовленной тканью. Гадание завершилось, но ясного ответа на свой вопрос я так и не получила.
Уняв сотрясающую меня дрожь, я, сняв нагар со свечи, решилась повторить свой вопрос и высыпала на стол руны. Их расклад был не менее тревожен, чем гадание, и лишь одно меня утешало. Хотя над Ставгаром висел меч, сулящих смерть рун не было видно, а в дальнюю дорогу Бжестрова направляло некое таинственное обещание...
Я еще раз посмотрела на выпавший расклад и, устало подперев голову рукою, задумалась. Указанное рунами обещание совпадало с увиденной мною молитвой Бжестрова - именно оно должно было побудить его отправиться навстречу опасности и столкнуться с Амэнским Коршуном. Но кому Бжестров мог дать подобную клятву?.. Я, было, нахмурилась, размышляя, но тут же попеняла себя за недогадливось. Матерь Вероника ненавидела Амэн всем сердцем и вполне могла подбить Ставгара, нарушив перемирие, направиться к амэнской границе. Взамен же Матерь скорее всего пообещала бы ему мое расположение - недаром она так выпытывала меня о том, что я чувствую к Бжестрову...
От таких мыслей мне стало горько - из моих, едва зародившихся чувств, уже сделали силки. Моим расположением, пусть и в угоду высшим целям, готовы были торговать... Похоже, именно об этом и пытался предупредить меня Славрад, и теперь я решила последовать его совету. Подарив Ставгару надежду на встречу, я лишу Матерь влияния на Бжестрова и тем самым хоть как-то смогу уберечь его от необдуманных поступков.
Спрятав руны в кожаный мешочек я, выискав в дорожной сумке чернила, перья и пару листов пергамента, вновь вернулась к столу, намереваясь заняться письмами как к Славраду, так и к Ставгару. Хотя намерения отправляющей меня в Мэлдин Матери Вероники были не совсем честными, саму поездку это не отменяло - увиденный мною образ амэнца мог предназначаться не только Ставгару, но и мне. Я же слишком хорошо помнила силу Олдера и осозновала, что если судьба вновь решит столкнуть меня с кривоплечим военачальником лицом к лицу, помочь мне смогут, лишь знания и навыки, которых у меня пока не было.
Письмо к Славраду далось мне легко, и я решила, что с весточкой для Ставгара управлюсь так-же быстро, но нужные слова никак не желали находиться, и когда я поставила подпись под своим посланием, за окошком моей комнаты уже брезжил рассвет.
Из-за бессонной ночи мои глаза стали сухими, веки отяжелели - мне давно уже следовало дать себе хотя бы небольшой отдых, но я вместо того чтобы отправиться в постель, вновь перечитала лежащее передо мною письмо.
"Добрых дней Ставгару Бжестрову.
Когда ты получишь это письмо, Высокий, я буду уже далеко от давшей мне приют Дельконы. Я здорова и благополучна, но Матерь Вероника сочла необходимым продолжить мое обучение в другом храме.
Я проведу в нем несколько месяцев и вряд ли смогу подать оттуда весточку, но каждый день буду вспоминать тебя в своих молитвах к Малике.
Мне очень тревожно за тебя, Высокий, да и проведенное гадание указало, что над тобою сгущаются тучи, поэтому молю тебя всем, что тебе дорого: не верь всему, что слышишь, и не давай поспешных обещаний ни людям, ни богам.
Пусть Лучница поможет тебе отделить правду ото лжи и недоговорок!
На этом прощаюсь с тобою, но обещаю, что когда мое обучение будет окончено, ты, Высокий, узнаешь об этом первым. Думаю, к тому времени я смогу ответить на все твои вопросы.
Энейра Ирташ"
Всего несколько строк, но как трудно они мне дались!.. Смирившись с тем, что лучше, чем сейчас, я вряд ли смогу написать, я, сложив письмо, запечатала его и вложила в предназначавшееся Славраду послание - в нем, изложив некоторые подробности своего гадания, я просила Владетеля уберечь Ставгара от необдуманных поступков и передать ему мое письмо.
Дождавшись, когда печати застынут я, прихватив письмо, спустилась вниз - из доносившихся до меня вчера обрывков разговора я запомнила, что на этом постоялом дворе ночует направляющийся в Ильйо купец. Быстро найдя его среди завтракающих постояльцев, я попросила его захватить с собою мое послание, и торговец не отказал мне.
Теперь оставалось лишь надеяться на то, что если не мои слова, то хотя бы Владетель отведут от Бжестрова беду.
Бессонная ночь привела к тому, что в тот день я собралась в дорогу с сильным опозданием. Несмотря на это, к вечеру я всё же достигла границы с Амэном, и тут меня ждала ещё одна неприятность.
Дорога, вынырнув из подлеска, сделала резкий поворот - из-за этого застава амэнцев выросла передо мною точно из-под земли, а я оказалась неготовой к такому зрелищу. Увидев воина в нагруднике "Карающих" я, что было силы, натянула лошадиную узду раньше, чем осознала свои действия. Лошадь возмущенно заржала, заплясала, и я с трудом её успокоила. Эта неожиданная заминка привела к тому, что когда я приблизилась к посту, на меня глазели уже пятеро "Карающих".
Седобородый был милостив ко мне - ни один из этих ратников не был мне знаком, но страх застыл у меня под сердцем куском льда.
- Куда держит путь жрица Милостивой? - Спокойно спросил самый старший из воинов.
- В Мэлдин, с письмами для Старшей Храма от её сестры - Матери Вероники из Дельконы, - занятия в сосредоточении не прошли даром. Мне быстро удалось взять себя в руки, так что голос прозвучал ровно и спокойно.
Я показала знак Младшей жрицы, и письма, на которые амэнец почти что, и не глянул. Куда больше его занимала моя мужская одежда - взгляд воина изучающе скользнул по тёплой, с высоким воротом, куртке. По широкому кожаному поясу с кошелем и спрятанным в ножны травническим ножом. На какой-то миг взгляд воина задержался на моих, обтянутых плотной тканью штанов, бёдрах, но уже в следующее мгновение амэнец поспешно отвёл глаза и произнес.
- Почему госпожа путешествует одна, а не с одним из обозов? Любой торговец с радостью найдет место для служительницы Малики.
Вполне справедливый вопрос, но и ответ на него у меня уже был готов.
- Путешествие с обозом займет больше времени, а я - травница. С благословления Малики, лечила людей по деревням. Мне привычно путешествовать одной.
Услышав мои слова, воин ещё раз взглянул на мой нож, и задумчиво кивнув головой, сказал:
- Я должен был сразу узнать этот нож, ведь сталь и травы служительниц Милостивой уже спасали мне жизнь. Здесь глухие места, но дальше по дороге - чуть в сторону от тракта - есть деревушка. В ней можно остановиться на ночлег.
Я согласно кивнула головой и уже собиралась тронуть лошадь, но амэнец предупреждающе поднял руку.
- Погодите, госпожа. Рэдлин поедет с вами, как сопровождающий.
Я покрепче сжала повод - сама мысль о таком попутчике была мне неприятна, и я попыталась возразить.
- Не стоит беспокоиться. Я не плутала раньше, не заблужусь и впредь...
Но воин, услышав меня, покачал головой.
- Мы ещё не повывели в окрестных лесах всякий сброд. У этих недоносков нет ничего святого, так что меч и щит Рэдлина не будут лишними. Он хороший воин, хоть и молод.
На это мне было уже нечего возразить, и я, произнеся на прощание:
- Милостивая вас не оставит, - тронула лошадь. Рэдлин, уже успевший надеть шлем и вскочить на гнедого жеребца, тут же последовал за мной.
Соседство навязанного в попутчики "Карающего" тревожило меня больше, чем затаившиеся в окрестных чащобах разбойники. Я отвернулась от Рэдлина и украдкой вздохнула - в тишине Дельконы мне мнилось, что мой страх перед "Карающими" остался в таком далеком теперь прошлом, но первая же встреча с амэнцами показала всю ошибочность таких мыслей.
И не является ли этот, неожиданно открывшийся мне изъян, ещё одной причиной, по которой Матерь Вероника отправила меня именно в Мэлдин? Сталкиваясь лицом к лицу с амэнцами каждый день, мне не только придётся осознать свой страх, но и побороть его... Была и ещё одна мысль: кроме всего прочего, гостевание в Мэлдине могло вновь разжечь тлеющую в моей душе ненависть к южанам. Возможно, это и есть истинная причина действий Матери: она не только хотела управлять Ставгаром, но и обратить меня в свою веру. Сделать так, чтоб я разделила все её устремления, стала ревностной исполнительницей её воли.
Такие игры не могли прийтись мне по вкусу, но и осуждать настоятельницу Дельконы я не могла. Матерь Вероника положила немало сил для того, чтобы Делькона, сохраняя все связи и положение, не стала зависимой от воли Владык. Кроме того из рассказов Старших жриц я узнала, что когда-то давно, ещё до принятия послушничества Малике, Вероника Чарная потеряла в войне с Амэном отца. Позже, в поднятом против захватчиков восстании, погиб и её муж. За нежелание признать над собою нового Владыку, тогдашний князь Амэна отнял у молодой вдовы все земли и распределил их между своими военачальниками: это было сделано в назидание другим знатным крейговским семействам, оказавшимся теперь под рукою амэнцев...
Одному из получивших земли тысячников приглянулась молодая и ослепительно-красивая женщина, и он попросил у Амэнского князя дозволения жениться на вдове бунтовщика. Князю такой оборот дела показался забавным: он дал разрешение на свадьбу, сопроводив его замечанием, что порою легче захватить десять крепостей, чем привести к покорности одну строптивую женщину. Тем не менее, Владыка не сомневался, что его военачальник сделает из крейговской гордячки покорную жену и верную подданную.
Лишившейся всего женщине удалось сбежать прямо со свадьбы. Оказавшись в Крейге, она бросилась в ноги к отцу Лезмета, ища защиты. Поскольку её род состоял с правителями Крейга в далёком родстве, князь не только принял её под опеку, но и пожаловал несколько богатых имений. Вот только молодая женщина, вернув себе положение, не осталась в Ильйо, а удалилась в Делькону. Через три месяца она, переписав земли на храм, приняла послушничество Малике.
С тех пор прошли десятилетия - послушница стала настоятельницей, время иссушило её красоту и силу, но в сердце теперь уже Матери Вероники продолжала жить ненависть к Амэну. Годы не смогли унять этот огонь, но жизнь самой настоятельницы клонилась к закату, а меня Матерь сочла подходящим сосудом для того пламени, которое жило в ней - смерть отца, гибель брата и сестры, безумие матери...
Вот только прабабка, видно, догадалась о намерениях Вероники, и предпочла жить вне храмовых стен. Нарсия Ирташ не стала взваливать на мои плечи непосильный груз: я ничего не забыла, но ненависть и безысходность не иссушили мне сердце. Благодаря её решению, в моей жизни были Ирко и Мали, а чем бы я жила, если б воспитывалась в Дельконе?
Мне было над чем поразмыслить, но навязанный попутчик истолковал наше затянувшееся молчание по-своему, и стал донимать меня расспросами. Где я была, что видела, впервые ли оказалась в Амэне? Я вкратце рассказала о Райгро, упомянула Ильйо и, конечно же, Делькону. Рэдлин же, услышав, что на земли Амэна я попала в первый раз, сказал:
- Если вы, госпожа, задержитесь в Мэлдине, то вам стоит увидеть Милест. На праздник Свечей многие служители Семёрки из дальних вотчин собираются в столице. Думаю, жрицы из Мэлдина не останутся в стороне. Таких храмов, как в Милесте, в северных княжествах не сыщешь, а ещё вы сможете увидеть море...
Храмы Милеста, так же, как и море, были мне совершенно безразличны, но я согласно кивнула головой. Во мне ещё теплилась слабая надежда, что говорливость амэнца на этом иссякнет, но он вновь начал задавать мне вопросы. На этот раз его интересовало, не слишком ли строги внутренние правила храмов Малики и то, как живется послушницам Милостивой. Эти вопросы показались мне, по меньшей мере, странными, и я напрямик спросила, зачем ему это надо. Амэнец смутился, но потом, всё же произнёс:
- Моя невеста стала послушницей в храме неподалёку от Римлона. Это старое святилище: древнее вашей Дельконы, но совсем небольшое - служительниц наберется от силы десятка два. Уже три месяца она там, а я должен здесь всякое отребье на дорогах гонять.
Это замечание показалось мне интересным, и я искоса взглянула на мгновенно помрачневшего амэнца:
- И что же заставило твою невесту сделать такой шаг - родительская воля, или какой-то, данный ею, обет Милостивой?
Вместо ответа Рэдлин наградил меня внимательным взглядом, но, заметив на моём лице лишь лёгкую заинтересованность, сказал.
- Все дело во снах. Из-за них Радуша и отправилась в Римлон.
Вот теперь амэнец меня действительно удивил, и дело тут было не только во снах:
- Радуша? Она - крейговка?
"Карающий" на моё изумление ответил понимающей улыбкой:
- Крейговка... Мой отец получил надел по последнему месту службы - в землях, которые стали принадлежать Амэну после очередной стычки с Крейгом. Наши с Радушой семьи оказались ближайшими соседями. Не скажу, что их это сильно радовало, но тесное соседство, так или иначе приводило к общению, а детям оказалось проще сдружиться, чем взрослым.
Я знаю свою невесту с малолетства, а когда, понял, что люблю Радушу не как сестру, отправился к её родителям просить руки своей подруги.
Не скажу, что они этому сильно обрадовались, но и не огорчились - они, похоже, это предвидели. Мои же и вовсе отнеслись к такому обороту спокойно - Владыка не препятствует подобным бракам, да и отец считал, что невесту лучше выбирать в тех семьях, которые хорошо знаешь.
Казалось бы, всё сложилось, как нельзя лучше, но вскоре Радушу стали донимать сны - ей снилась моя смерть, и она каждое утро просыпалась в слезах. Приглашённая к ней жрица сказала, что виной всему пророческий дар Радуши - хотя он и слаб, она не может совладать с ним. Отсюда и терзающие её дурные видения. Жрица предложила помощь храма, и измученная снами Радуша решилась отправиться в Римлон.
Выслушав рассказ Рэдлина, я задумалась - пророческий дар, суля своему обладателю возможные несчастья, может легко превратиться в проклятье. Если же Радуша поддалась своим страхам, то легко могла принять морок за предсказание...
Я вновь взглянула на амэнца, ища на его челе знак скорой смерти, который мог бы подтвердить опасения его невесты, и, скорее угадав, чем увидев, движение за спиной Рэдлина, шепнула ему.
- Сбоку!
Воинская жизнь уже приучила амэнца не задавать лишних вопросов: услышав предупреждение, он мгновенно повернулся, поднимая щит. В тот же миг раздался короткий свист и глухой стук. Я заметила, как дрогнули придорожные кусты, а когда перевела взгляд на Редлина, то увидела, что он смотрит туда же, куда и я, а в его щите торчат две, выкрашенные в чёрно-алый цвет, стрелы.
Поймав мой взгляд, Амэнец зло и презрительно фыркнул.
- Второй раз эти ублюдки не нападут - смелости у них хватает лишь на то, чтобы бить исподтишка.
Я подумала совсем иное, но не стала перечить амэнцу. Лишь уточнила:
- А что означает окраска стрел?
Рэдлин поморщился так, точно у него зуб заныл:
- Ни много, ни мало - смерть "Карающим". Чёрный цвет, по мнению лесных недоносков, означает цвет наших сердец и крови, а красный намекает на цвет курток.
Я вновь посмотрела на размалёванные древки:
- А если этим стрелкам попадутся воины другого отряда... Те же "Доблестные"?
Амэнец недовольно передёрнул плечами:
- "Доблестные", госпожа, в Милесте покой Владыки охраняют, а такие, как я, по дорогам да заставам торчат. Наш глава в округе немало разбойничьих гнёзд повывел, вот ублюдки и мстят нам так. Запугать пытаются, недоумки...
По той злости, что прозвучала в последних словах Рэдлина, я поняла, что разбойники если и не запугали воинов на заставе, то довели их до белого каления.
Рэдлин же, еще раз обложив ругательствами лесных стрелков, оборотился ко мне:
- Давайте оставим расспросы на потом, госпожа, и поторопимся. Скоро стемнеет.
Я не стала перечить амэнцу, ибо и сама хотела оказаться, как можно дальше от этого места. Знака смерти я на "Карающем" не заметила, но это не значило, что нам с ним ничего не грозило. Размышляя, я невольно запнулась на слове "нам", и невесело улыбнулась. Сейчас мне и Рэдлину грозила одинаковая опасность - глупо было бы думать, что разбойники, убив "карающего", решат пощадить меня. Плащ жрицы далеко не всесилен...
Мои опасения и недобрые предчувствия очень скоро воплотились в жизнь: всего через два поворота лесную дорогу нам с Рэдлином перегородило срубленное дерево. Мой попутчик тихо ругнулся, и только было собрался поворотить коня, как из придорожных кустов, преграждая нам путь, высыпали люди.
Ненавистники "карающих" сильно разнились между собой как внешностью, так и вооружением. Несмотря на бороды, я легко рассмотрела среди них обладателей как крейговских, так и амэнских черт, а их оружием были как рогатины с дубьем, так и мечи. Одежда же разбойников отличалась редкой пестротой: зачастую, пару латанным-перелатанным штанам составляла богатая, украшенная шитьем куртка или добротные сапоги. А вот слой грязи был одинаков и на обносках, и на снятом с чужого плеча великолепии...
Пока эти наблюдения вихрем пронеслись в моей голове, разбойники времени не теряли. Один из них, напяливший поверх засаленной бархатной куртки нагрудник "карающих", выступил вперед и заявил:
- Госпоже не следует нас бояться - в нашем лагере она будет дорогой гостьей, а вот тебе, "карающий", стоит вспомнить отходную молитву. Она, кстати, короткая.
Рэдлин промолчал, и я, покосившись на него, заметила, что амэнец то и дело посматривает на придорожные кусты. Сообразив, что ратник пытался просчитать, сколько лучников осталось в засаде, я вновь посмотрела на заговорившего с нами душегуба. Слово "дорогой" он произнёс с такой откровенной насмешкой, что о намерениях сгрудившихся вокруг нас разбойников догадаться было легче лёгкого. Когда речь шла о жизни служителей, храмы предпочитали дать откуп, и лишь потом - воевать. Разбойники рассчитывали получить плату за мою кровь, да только я с их решением не была согласна...
Между тем разбойник, не видя сопротивления, совсем осмелел: сделав ко мне еще один шаг, он попытался ухватить мою кобылу за повод. Медлить дальше не имело смысла, и я, заставив свою смирную лошадку встать на дыбы, уже через миг послала её вперед.
Столкновение с конской грудью стало для душегуба полной неожиданностью - он лишь успел взмахнуть руками и повалиться прямо под лошадиные копыта, но прорваться сквозь разбойников мне не удалось: один из них, вцепившись в мой плащ, попытался сдёрнуть меня с кобылы. Стараясь удержаться в седле, я крепче сжала ногами лошадиные бока, но тут второй нападавший вцепился мне в левую ногу. От его прикосновения меня передёрнуло, а травнический нож, будто бы ожив, казалось, сам прыгнул мне в руку. Я, не глядя, полоснула держащего моё стремя разбойника по пальцам. Остро отточенное лезвие разрезало людскую плоть не хуже, чем стебли растений - из образовавшихся ран тут же хлынула кровь, и нападавший, с криком:
- Сука! - отскочил в сторону.
В тот же миг я почувствовала, что и за плащ меня больше не держат. Обернувшись, я увидела подле себя Рэдлина - ударив одного из нападавших мечом по голове, ратник обернулся ко мне. Оскалился весело и хищно:
- Смелее, жрица... Я прикрою!
Волчья усмешка "карающего" подхлестнула меня лучше всякого кнута - ударив пятками по бокам изрядно напуганной происходящим лошади, я послала её в образовавшийся просвет между разбойниками. Рэдлин, разделавшись с ещё одним из нападавших, немедля последовал за мной. Выбравшись на дорогу, мы пустили лошадей вскачь, а вслед нам, пусть и с опозданием, засвистели стрелы. Одна... Другая...
Неожиданно Рэдлин поворотил своего коня и направил его прямо в лес, а мне ничего не осталось, как последовать за ним. Низко пригнувшись в седле, "карающий" уверенно направлял своего рысака вглубь чащи по едва различимой тропе: его конь летел вперёд, точно птица, и я начала отставать. Моя кобыла могла потягаться с конём Рэдлина в выносливости, но отнюдь не в быстроте бега.
Стараясь не потерять из виду мелькающую меж стволов спину "карающего", я упустила тот миг, когда моя лошадь внезапно запнулась. Громко заржав, она встала на дыбы и тут же начала заваливаться набок. Чудом, успев освободить ноги из стремян, я выскользнула из седла. Упала, правда, неудачно: хотя прошлогодняя листва чуть смягчила удар, я несколько мгновений лежала, не в силах даже пошевелиться. Потом приподнялась на локтях, тряхнула головой...
Моя лошадь, хрипя, всё ещё билась на земле, а из шеи у неё торчала красно-чёрная стрела: разбойники не собирались упускать свою добычу. Моя рука невольно коснулась пересекающего грудь ремня старой кожаной сумки - той самой, что была со мною во время побега из сруба, и в которой теперь, кроме тетрадей, пары зелий да печатки Бжестрова, хранились ещё и письма в Мэлдин... Убедившись, что самое главное осталось при мне, я хотела затаиться в зарослях подлеска - сейчас мне следовало запутать следы, чтобы не попасться в руки к душегубам... Едва я подумала об этом, как рядом со мною раздался конский топот. Вздрогнув, я подняла голову, всё ещё не веря...
- Не ушиблась?.. Держись! - с трудом сдерживая разгоряченного бегом жеребца, Рэдлин подал мне руку и помог вскарабкаться в седло. Усадил впереди себя и успокаивающе провёл рукой по плечу. - Не отчаивайся, госпожа. Мы ещё не проиграли...
Я согласно кивнула головой и, чувствуя, что предательский жар заливает мне щёки, поспешно отвернулась. Мне было стыдно, но не из-за того, что я оказалась прижатой к нагруднику "карающего", а его рука гладила меня по плечу и растрепавшейся косе... Я стыдилась того, что, оказавшись на несколько мгновений одна, тут же решила, что меня бросили. Спасая свою шкуру, оставили на расправу разбойникам...
Между тем Рэдлин продолжал направлять коня в чащу: тропа, до того и так едва заметная, исчезла - теперь ее заменял ручей, по каменистому дну которого мы и ехали. Брызги летели из под копыт коня в разные стороны, пробивающиеся сквозь листву косые солнечные лучи то и дело ярко вспыхивали в водяных каплях... Совсем скоро солнце сядет, и лес погрузится во тьму... Поможет ли нам сумрак? Или, наоборот, придётся на руку разбойникам?..
Я покосилась на, молча правившего конем "карающего" - несмотря на нависшую над нами опасность, он казался сосредоточенным и спокойным - точно не было ни недавнего боя, ни погони...
Я собиралась, уже было спросить, что задумал мой попутчик, как новый поворот ручья вывел нас к небольшой запруде. Рэдлин остановил коня, и, спрыгнув, подал мне руку.
- Уже почти прибыли, госпожа. Но дальше надо топать на своих двоих...
Я соскочила на землю, поправила плащ и сумку:
- Разве мы не возвращаемся к заставе?
Рэдлин покачал головой:
- Именно этого от нас и ждут, так что пробиваться к своим смысла нет... Только там, где нам не пройти, Гром себе дорогу проложит... Правда, косматый?
"Карающий" ласково похлопал коня по шее, провёл рукою по густой гриве. Жеребец тихо заржал и ткнулся головою прямо в плечо Рэдлина, а тот, достав нож, обрезал поводья и шлёпнул ладонью по конской холке:
- Домой, Гром, в стойло!
Конь сделал несколько послушных шагов, но почти сразу же встал и обернулся к "Карающему". Взгляд тёмно-карих глаз коня казался недоумевающим, но Рэдлин похлопал его по крупу и вновь приказал: "в стойло". В этот раз жеребец не нарушил хозяйского приказа и потрусил в лесную чащу.
Я же смотрела вслед удаляющемуся коню со смешанными чувствами - лишаться своего единственного преимущества перед погоней было неловко и странно...
- Наш глава, если я припозднюсь, заподозрит неладное, а появление Грома сразу пояснит, что нужна помощь. - бросив один-единственный взгляд вслед удаляющемуся коню, "карающий", уверенно зашагав в противоположную от Грома сторону, начал пояснять свою задумку. - Да и в укрытии, к которому идём, места только на нас и хватит...
- И что же это за убежище? - я старалась не отставать от Рэдлина, но из-за разницы в росте на один его шаг, мне приходилось делать два. - Охотничий сруб? Землянка?..
- Не угадали, госпожа! - Рэдлин, повернувшись ко мне, лукаво улыбнулся, и я, с опозданием сообразив, что левый рукав его куртки потемнел совсем не от пота, подивилась тому, что он находит в себе силы шутить.
- Может, попробуете угадать ещё раз? - прищур воина стал совсем лукавым, и я, решив поддержать игру, сказала:
- Тогда, может, пещера?
Вместо ответа Рэдлин только головой покачал, и я выдвинула совсем уж сказочное предположение:
- Тысячелетний дуб, а в нём - дупло?..
- И снова нет... Вот... - выйдя на очередную поляну, Рэдлин тут же сделал шаг в сторону, и я увидела, наконец, то, что должно было стать нашим укрытием...
Действительно - лучшее убежище вряд ли можно было найти... Худшее, впрочем, тоже...
В тени старых осин стоял сплошь заросший мхом кромлех. Четыре огромные, грубо отёсанные плиты составляли его стены. Пятая, накрывая их сверху, служила крышей. Выдолбленный в камне лаз больше напоминал мышиный ход - такой же круглый, он был такого размера, что я забралась бы в него легко, а вот плечистому и рослому Рэдлину пришлось бы потрудиться...
Приблизившись к кромлеху, я осторожно соскребла с камней часть мха и скользнула пальцами по едва видимым рунам, старого написания, которые немедля подтвердили мою догадку. Передо мною было заброшенное капище Седобородого - покинутое, но по-прежнему полное грозной силой. Я ясно ощущала её сквозь холод камня и могла лишь гадать, чем обернётся для нас ночь внутри кромлеха. Седобородый - суровое божество, и разбойники могли опасаться этого места отнюдь не из-за пустого суеверия.
- Разбойники будут искать нас здесь в последнюю очередь - они боятся этого места, так что время мы выиграем... - Рэдлин присел около узкого лаза, вгляделся в царящий внутрь кромлеха полумрак. - Змей там быть не должно, но на всякий случай я проверю.
Я опасалась совсем не змей, но перечить "карающему" не стала - он с трудом протиснулся сквозь узкий лаз, втащил оружие, пошуршал внутри, то ли каменным крошевом, то ли листвой, и, решив, что опасности нет, позвал меня.
Внутри кромлех оказался даже более тесен, чем это можно было бы представить - если бы Рэдлин раскинул руки в стороны, он бы коснулся пальцами противоположных стен, а стоять он мог, только низко опустив голову... Сумрак оказался обманчивым - сквозь невидимые снаружи отверстия солнечный свет проникал внутрь кромлеха, выхватывая из полумглы узор на стенах - хитро закрученные спирали, просто волнистые линии, руны... На первый взгляд в этих грубых и диковатых сплетениях не было никакого порядка, но, коснувшись резьбы, я ощутила покалывание в пальцах и уловила медленную, тяжёлую пульсацию.
У Седобородого никогда не было таких храмов, как у других божеств Семёрки, и этот кромлех не был местом поклонения - судя по рунам, призывающим раскрыть Пути, он служил либо для посвящения, либо для попыток заглянуть в будущее, а о посвящении Хозяину Троп ходило немало мрачных легенд. По одной из них, тот, кто готов был посвятить свою жизнь служению Седобородому, должен был провести в таком вот кромлехе три ночи подряд и пережить всевозможные ужасы - так Хозяин Троп проверял крепость его духа... Но мы-то с Рэдлином пришли сюда не для посвящения!..
Прижавшись лбом к холодному камню, я тихо прошептала: "убежища и защиты", но ответ уловить так и не успела - меня отвлекла возня Рэдлина. Сняв тяжёлый нагрудник и куртку с рубахой, он пытался осмотреть руку и бок, и я, глядя на него, остро ощутила новый укол совести - как лекарке и жрице, мне следовало не поддаваться безотчётным страхам, а немедля озаботиться ранами своего спутника.
Шагнув к нему, я присела рядом на корточки и занялась осмотром - порез на боку хоть и достаточно сильно кровил, оказался поверхностным, а вот руку Рэдлину надо было не только промыть и перевязать, но и зашить. Подходящая к такому случаю настойка у меня была в сумке, воткнутая ушком вверх игла около ворота куртки защищала меня от слишком любопытных глаз, а вот с полотном и нитками дело обстояло хуже. Они, вместе с основными припасами, остались в одной из седельных сумок на убитой разбойниками лошади.
Я неуверенно посмотрела на шерстяную рубаху Рэдлина, сшитую из грубой, с многочисленными узлами ткани, и, решившись, скинула плащ и куртку. Моя верхняя сорочка тоже была шерстяной, а вот нижняя - из льна хорошей выделки - гораздо лучше подходила для намеченных целей.
Рэдлин, увидев, что я делаю, попытался было возразить, но я только отрицательно качнула головой. Быстро стянув с себя нижнюю сорочку, я поспешно оделась и застегнула куртку до самого горла.
- У меня во фляге вино есть, - невзначай обронил пристально наблюдающий за мною Рэдлин, но я покачала головой.
- Если хочешь, то пей. Мне без надобности...
"Карающий", молча, сделал пару глотков, а я, раздирая сорочку на полосы, не удержалась от мысленного смешка. Если бы мне сегодня утром кто-нибудь сказал, что я ради амэнского воина сниму с себя последнюю рубашку, я бы посчитала такого пророка сумасшедшим, а теперь спокойно занимаюсь немыслимым для меня делом. Собираюсь промывать и зашивать раны тому, кто носит нагрудник с замахивающимся плёткой всадником, и, следовательно, является врагом для любого крейговца!.. От таких мыслей смеяться мне сразу расхотелось, да и пальцы вдруг стали точно чужими, но я немедля попыталась совладать с собой.
Этот амэнец, несмотря на то, что являлся "карающим", оказался надёжным попутчиком - он не бросил меня, хотя в одиночку у него было больше шансов спастись, и теперь, выказав равнодушие к его бедам, я ответила бы ему чёрной неблагодарностью...
Я ещё раз взглянула на устроившегося на корточках Рэдлина, и меня поразила ещё одна мысль - если бы в наш дом в Рэймете пришёл не Лемейр со своей стаей, а такие воины, как Рэдлин или Антар, всё могло бы сложиться по-другому. Они, без сомнений, ранили бы встретившего их с оружием в руках Мику, но никогда бы не стали издеваться над ним или глумиться над матерью и сестрой...
Я глубоко вздохнула, отгоняя ненужные сейчас мысли - у меня ещё будет много времени, чтобы поразмыслить об этом... Если, конечно, нам с Рэдлином, удастся пережить сегодняшнюю ночь, а для этого нам нужны будут все силы - как телесные, так и душевные!..
- Передвинься ближе ко входу - мне нужно чуть больше света. - попросила я Рэдлина и принялась за работу...
Солнце село как раз тогда, когда я заканчивала перевязку, и в кромлехе сразу же стало темно. "Карающий", одевшись уже наощупь, устроился около входа, и устало произнёс:
- Устраивайтесь рядом, госпожа. Так теплее будет.
Я ощутила царящий внутри кромлеха холод ещё тогда, когда снимала с себя сорочку, а потому не стала возражать. Гордо мёрзнуть в углу было бы нелепо и глупо. Я перебралась поближе к "карающему" и он, почувствовав, что я рядом, накрыл меня своим плащом:
- Поговорим, что ли. Спать здесь всё равно нельзя...
Стараясь сберечь тепло, я подтянула ноги к груди и обхватила руками колени.
- Вряд ли у меня получится уснуть. Разбойники ведь скоро догадаются, где нас искать.
Рэдлин ответил мне тихим хмыканьем:
- Возможно, что уже догадались, но выцарапать нас отсюда не так-то просто. Вход здесь охранять легче лёгкого.
- Думаю, что они и сами это понимают... - я запнулась, пытаясь поймать тревожащую меня мысль, а потом тихо произнесла. - Скорее всего, они попытаются удушить нас дымом. Разожгут у входа костёр.
- Я надеюсь, что подмога поспеет сюда раньше, чем лесная братия начнёт с огнём баловать, - рука Рэдлина успокаивающе коснулась моего плеча. - Наш глава - не дурак. Он должен догадаться, где нас следует искать, тем более что из-за этого кромлеха у нас совсем недавно целая история вышла.
"Карающий" ненадолго умолк, но, поняв, что я готова его выслушать, принялся за свой рассказ.
- Десятник наш, Вэрдлик, был жестоким командиром, склочным человеком и страстным охотником. Настолько страстным, что даже угнездившиеся в окрестностях разбойники его не останавливали. Не реже, чем раз в три дня он уходил в лес - всегда в одиночку, и удача была ему неизменным спутником. Вэрдлик никогда не возвращался на заставу с пустыми руками, а его охотничьи тропы ни разу не пересекались с разбойничьими.
Главе такие отлучки десятника были не по вкусу, так же, как и сам Вэрдлик, но старший наш рассудил, что пусть лучше десятник спускает накопившуюся желчь на охоте, а не выплёскивает её на подчинённых. Ну, а ежели, рано или поздно, вылазки Вэрдлика не закончатся добром, то винить в этом десятнику будет некого, кроме себя самого. Так оно и вышло. Только конец и охотам, и службе Вэрдлика положила не разбойничья стрела, а вот этот самый кромлех.
Месяц назад десятник, погнавшись за добычей, заплутал, и не успел вернуться на заставу до сумерек, а тут еще над лесом разразилась гроза. Вэрдлик решил не мокнуть под дождём, возвращаясь на заставу впотьмах, а переждать непогоду в этом заброшенном капище Седобородого.
Гроза стихла вскоре после полуночи, а потому, когда поутру Вэрдлик так и не объявился, глава отправил нас на его писки. К полудню мы лес едва ли не вверх тормашками перевернули, чуть ли не под каждый камешек заглянули, и лишь потом сообразили, что не мешало бы ещё и кромлеху наведаться. Догадка наша оказалась верной - Вэрдлик по-прежнему сидел в этом каменном мешке и, казалось, совсем обезумел, так как первым, что он у нас спросил, было: "не караулит ли его на поляне старший брат". Битый час мы доказывали Вэрдлику, что кроме нас, около кромлеха нет ни одной живой души, а когда убедили-таки десятника выбраться наружу, окончательно уверились, что он не в себе.
За одну ночь Вэрдлик постарел лет на десять, руки у него мелко дрожали, а глаза были мутными и красными от бессонницы. Кое-как отпоив десятника вином, мы привезли его на заставу. О том, что с ним произошло, Вэрдлик отказался говорить наотрез даже главе и убрался к себе в комнату. Из своего угла десятник не казал носа до самого вечера - раньше за ним такого не водилось, и когда Вэрдлик не появился даже к ужину, глава велел посмотреть, что с ним. Дверь десятника оказалась заперта изнутри, на стук и вопросы Вэрдлик не отвечал. Недолго думая, глава приказал выбить дверь, и когда мы, вынеся её из петель, вошли в комнату десятника, то увидели, что Вэрдлик, перекинув через балку ремень, удавился на нём.
О причине этого поступка нам рассказало найденное на кровати самоубийцы письмо. В нём Вэрдлик каялся, что, обуреваемый жаждой наживы, написал на старшего брата донос, в котором приписывал ему дерзкие речи против князя Арвигена. Навету поверили: брат Вэрдлика навсегда сгинул в княжеских застенках вместе с женою и малолетним сыном. Десятник, унаследовав добро брата, совестью не мучился и жил себе спокойно ровно до тех пор, пока в кромлехе к нему не явился оклеветанный родственник. Мертвый, в рубище, со следами страшных пыток на теле и истерзанным детским телом на руках. Ребёнок непрерывно плакал, а мертвец до утра упрекал Вэрдлика за его поступок и жаловался на постигшую его семью участь, а перед зарёй сказал, что теперь никогда не оставит вероломного брата в одиночестве и часто будет являться к нему для таких вот бесед.
Вэрдлик целый день молил Семёрку о заступничестве, но, поняв, что боги от него отвернулись, решил наложить на себя руки, так как второго визита брата ему не вынести...
Утомлённый долгим и страшным рассказом, Рэдлин вновь замолчал, а я, даже сквозь два плаща чувствуя воцарившийся в кромлехе леденящий холод, прошептала:
- Нечистая совесть - страшный палач, но я всё равно не понимаю, почему твой глава решит искать нас здесь...
Рэдлин вздохнул:
- Так ведь я ещё не всё рассказал тебе, госпожа... Когда наш глава прочёл предсмертное письмо Вэрдлика, то приказал нам обыскать всю комнату самоубийцы. Эта его предосторожность оказалась не напрасной: под одной из половиц мы нашли ещё одно письмо десятника. В нём он обвинял главу в том, что он якобы пренебрегает своими обязанностями и говорит при остальных воинах, что князь Арвиген не слишком щедро платит своим ратникам и не ценит проливаемую за него кровь.
Глава приказал сжечь найденную бумагу, а предсмертную записку Вэрдлика сохранил, прибавив её к своему письму, в котором рассказывал о случае на заставе. Поскольку хранить тело самоубийцы у нас не было ни возможности, ни желания, мы похоронили его уже на следующий день, привалив, как следует, камнями. Что же до кромлеха, то глава сам оставил возле него щедрое подношение Седобородому, сказав, что если б не вмешательство Хозяина Троп, нашему отряду из-за клеветы Вэрдлика пришлось бы худо, и каждый из нас был полностью с ним согласен...
В общем, глава легко поймёт, где я буду искать убежища...
Когда голос Рэдлина затих, в кромлехе воцарилась тишина: возобновлять угасшую беседу не хотелось ни "карающему", ни мне, и я, глядя в темноту и слушая мерное дыхание Рэдлина, незаметно уснула.
Мне снились храмовые переходы - такие же запутанные и полутемные, как в Дельконе, но при этом - богато украшенные. Свет факелов то и дело выхватывал из полумрака то пышную позолоченную резьбу, то кусок яркой фрески... Если строгую соразмерность Дельконы я понимала и принимала, то эта нарочитая пышность вызвала у меня стойкое отвращение. Мне нестерпимо захотелось выбраться из паутины коридоров к свету, но вместо этого я продолжала следовать за ведущей меня по коридорам жрицей.
За время нашего путешествия моя провожатая ни разу не обернулась и не произнесла ни единого слова, но я почему-то была уверена, что у жрицы смуглая кожа южанки и красивое, надменное лицо... Она словно воплощала в себе дух этого места, я же с каждым мгновением чувствовала себя здесь все более чуждо...
Наконец, наше путешествие закончилось около комнаты Матери, и я вошла в освещенные предзакатными лучами солнца покои хозяйки Мэлдина. Яркий блеск позолоченных светильников и статуэток Малики во всех её обличиях на мгновение почти ослепил меня, а Хозяйка Мэлдина, встав из кресла, подошла ко мне, протягивая полные, холеные руки. Её речь была плавной, как река и сладкой, точно мёд. Я почти утонула в этом обволакивающем, грудном голосе, как тут по моей ноге что-то скользнуло. Я опустила глаза вниз и увидела, как невероятно толстый гадючий хвост исчезает под подолом длинного одеяния Матери.
Моё сердце замерло - я вновь взглянула в лицо хозяйки Мэлдина. Она ответила мне ласковой улыбкой и протянула руку, норовя взять меня под локоть, но я шарахнулась от неё, точно от огня...
В тот же миг все пропало - я очутилась средь кромешной мглы, а вдалеке передо мною маячило светлое пятно. Я пошла к нему навстречу, с трудом переставляя ноги в густой, вязкой мгле, но чем больше я желала приблизиться к странному отсвету, тем быстрее он от меня удалялся - точно дразнил. Тем не менее, я продолжала упорно следовать за отсветом, и даже, вроде бы, стала его нагонять.
Неожиданно в окружающую меня мглу словно бы проник луч света: он ярко осветил то, что я с таким упорством преследовала, и я поняла, что вижу Мали. Моя кровиночка стояла предо мною - в белой, расшитой мною рубашке, с распущенными косами, в венке из бессмертников.
- Мали... - в эти мгновения я позабыла о том, что моей дочери нет в живых, но сердце защемило от боли. Упав на колени перед малышкой, я обняла её, шепча что-то бездумно ласковое.
Мали, вздрогнув, прижалась ко мне, ответив на расточаемые ей ласки, а я, подняв голову, чтобы еще раз взглянуть в лицо своей кровиночки, увидела, что обнимаю чужого, совершенно незнакомого мне ребенка!
Ощущение невосполнимой потери едва не придавило меня к земле - горечь затопила душу. Я почувствовала себя подло и жестоко обманутой. От разочарования и боли хотелось кричать, но темноволосый хрупкий мальчик лет восьми смотрел на меня такими, полными тревоги и надежды глазами, что я просто не смогла оттолкнуть его от себя.
Так мы с ним и стояли: я - на коленях, и он - тесно прижавшийся к моему плечу, а вокруг нас перекатывались маслянисто - чёрные волны тьмы...
Проснулась я неожиданно и резко - меня точно под бок толкнули. Несколько мгновений я со страхом всматривалась в окружающую мглу, и лишь потом сообразила, что по-прежнему нахожусь в кромлехе и страшно замёрзла, а дыхание сидящего около меня Рэдлина изменилось. "Карающий" больше не спал.
Почувствовав, что я зашевелилась, Рэдлин наклонился ко мне и едва слышно прошептал:
- Молчи и слушай...
Я вместо ответа нащупала в темноте его ладонь и слегка сжала огрубевшие, мозолистые пальцы "Карающего" - после ночных мороков душа сама тянулась к человеческому теплу, от кого бы оно не исходило. Рэдлин, видно, понял это, ответив на мое слабое пожатие своим, и тут откуда-то снаружи раздался грубый, громкий голос.
- Ты ведь схоронился вместе со жрицей в этом каменном мешке, "Карающий"?.. Можешь не отвечать - я знаю...
Говоривший замолчал, и в тоже мгновение до нас донёсся сердитый ропот многочисленных голосов и громкие, злые выклики - разбойники всё же сообразили, в каком укрытии нас следует искать...
Я в отчаянии прикусила губу - мое вечернее предположение о том, что душегубы попытаются выкурить нас из кромлеха, точно лис из норы, вот-вот должно было воплотиться в жизнь!
Ропот же голосов на поляне, достигнув всей своей мощи, постепенно стих и первый разбойник вновь взял слово:
- Ты слышал "Карающий" - нас здесь много! Мои ребята могут раздавить тебя, как мокрицу, да возиться с тобою нам неохота, а потому у меня к тебе есть предложение.
Отдай нам жрицу, "Карающий", и мы тебя не тронем. Если хочешь, можешь сидеть в этом кромлехе до тех пор, пока сам Седобородый к тебе не явится!
Я не лгу. Ты неплохо потрепал засаду, но с твоей шкуры навар все одно невелик, а кровь мы тебе сможем пустить и в следующий раз. Жрица же - иное дело. По содержимому сумок с её лошади я понял, что она травница, а лекарка нам очень даже нужна... Да и выкуп за неё храм даст неплохой...
Подумай о том, что я тебе сказал!..
Разбойник умолк, а Рэдлин вновь с силой сжал мою руку и громко произнёс:
- Коли тебе, боров лесной, так нужна служительница Малики, попытайся взять её сам!
Его ответ породил новую волну разгневанного ропота и криков, но главарь, успокоив своих людей, заговорил снова:
- Я не такой дурак, чтобы лезть прямиком под твой меч. Проще будет подкоптить вас там немного. Едкий дым, порою, действеннее любых посулов!..
Главарь снова умолк - видно, давал нам время на осознание грозящей участи, но вскоре вновь заговорил - с нарочитой глумливостью.
- Раз уж этот олух в красной куртке решил подохнуть, то обращусь к тебе, жрица. Ты нам к своим травам живой нужна, так что никакого убытка тебе от гостевания в лесу не будет. Накормим, обогреем и приголубим, как следует!.. На последних словах он резко хохотнул и добавил. - Можешь считать, что ты нас так благословлять будешь от имени богини. Сама подумай - когда тебе ещё подол задерут!
Его последние слова потонули в хохоте остальных разбойников - они были свято уверены, что загнали жертв, и теперь добыча никуда не денется. Предложение главаря являлось откровенной насмешкой - было бы глупо рассчитывать на милосердие с его стороны... Готовясь дать достойный ответ, я коснулась висящей на шее ладанки, но Рэдлин меня опередил.
- Коли тебе так хочется бабы, что аж свербит, поди и отымей какое-нибудь древесное дупло, а уж после этого с людьми разговаривай!
Это было, конечно, не совсем то, что я собиралась сказать разбойнику, но суть моего несостоявшегося ответа слова Рэдлина отразили настолько метко, что я невольно хмыкнула. "Карающий", уже в который раз за ночь, ободряюще сжал мне руку, а стоящий снаружи главарь разразился смачной бранью.
Пока разбойник поминал всех предков "Карающего" до седьмого колена, тот повернулся ко мне и прошептал:
- Наш глава успеет - я верю...
У меня такой уверенности не было, но моё отчаяние или слёзы вряд ли бы сослужили сейчас добрую службу, поэтому я не стала посвящать Рэдлина в свои сомнения и страхи. Лишь посмотрела в сторону смутно белеющих во мгле остатков своей сорочки и прошептала.
- Мокрая ткань немного защитит от дыма.
Рэдлин ответил мне одобрительным хмыканьем.
- Хорошо, что ты об этом вспомнила, госпожа. Тем более что и вина у меня ещё вдоволь...
Между тем главарь разбойников, закончив браниться, велел своей ватаге стаскивать к кромлеху хворост. Часть душегубов встретила его слова одобрительным гулом, но двое или трое заметили, что подобное самоуправство может прийтись не по вкусу Седобородому.
Упоминание Хозяина Троп несколько сбавило разбойничий пыл, но главарь немедля заметил, что именно мы, укрывшись в кромлехе, потревожили Седобородого, а, значит, с них все взятки гладки. Это умозаключение успокоило разбойников, и они начали подносить сучья к входу в кромлех.
Вслушиваясь в их шаги и хруст подволакиваемых к кромлеху веток, я продолжала хранить молчание, хотя на душе у меня было холодно и пусто. Смерть от удушья тяжела, но та участь, которая ожидала нас с Рэдлином, если мы просто потеряем сознание в дыму, и разбойники доберутся до нас - беспомощных и беззащитных, была еще горше. Мне предстояло стать многодневной забавой для разозленных преследованием и непокорством добычи душегубов, а "карающий" будет медленно умирать от пыток.
Пока я боролась с заполняющим душу отчаянием, Рэдлин тоже не произнес ни слова, но потом он вдруг вздохнул, и тихо, так, чтобы нас не расслышали снаружи, произнёс:
- Видно, я и вправду сглупил... Прости, госпожа - поступи я по-другому...
Так и не договорив до конца, Рэдлин снова вздохнул, и тут над поляной разнеслось громкое, сердитое карканье. Странно, но оно точно бы вселило в меня угасшую было надежду, тем более, что у разбойников работа сразу же встала - по крайней мере, я больше не слышала их шагов, а потом кто-то произнёс.
- Седобородый гневается - вестника послал...
- Да какой это вестник - просто глупая птица решила поорать некстати!.. - главарь старался говорить уверено и смело, но я всё же смогла уловить в его голосе затаённый страх. Другие его тоже почувствовали - во всяком случае, после слов главаря никто не взялся, за брошенную было работу, и он, чувствуя, что его не слушают, накинулся на птицу.
- А ну, улетай отсюда, зараза чёрная! Сгинь и пропади!
Но ворон на эти угрозы лишь разразился очередным: "Карррр", в котором чувствовалась почти что человеческая насмешка, и главарь, совсем потеряв голову от злости, крикнул:
- Не хочешь, по-хорошему - швырну в тебя камнем! Убирайся прочь!
В этот раз насмешливое карканье почти слилось с разнёсшимся над поляной кличем "карающих". Рэдлин всё рассчитал верно!
Мой попутчик, услышав своих, не смог сдержать радостного возгласа, а вот для собравшихся на поляне разбойников появление воинского отряда стало громом среди ясного неба. Кто-то из них, судя по всему, схватился за оружие. Кто-то просто постарался удрать со злополучной поляны, но "карающие", окружив разбойников, ринулись на ватагу, точно коршуны на цыплят. Конское ржание смешалось со звоном оружия и людскими выкликами.
Я с тревогой вслушивалась в доносящиеся до меня звуки резни, так как вряд ли происходящую возле кромлеха круговерть можно было назвать боем. Эта ватага изрядно озлила отряд Рэдлина, и теперь разбойничьи мольбы о пощаде перекрывало неизменное: "Пленных не брать!"
"Карающие", вырезая разбойников под корень, были в своем праве, да и к душегубам я жалости не испытывала, но, тем не менее, от слишком резких звуков вздрагивала. Мне даже казалось, что я чувствую запах пролитой на поляне крови...
Рэдлин не замечал того, что со мной творится - как только началась резня, он, пытаясь рассмотреть то, что происходит на поляне, приник к входному лазу и теперь то и дело рассказывал мне то, что ему удалось различить. Я чувствовала, что душою Рэдлин рвался на поляну - к своим соратникам по оружию, в самую гущу боя, и лишь одно его удерживало. Узкий лаз делал его слишком уязвимым: если на Рэдлина нападет один из разбойников в те мгновения, когда "карающий" будет выбираться из кромлеха, Рэдлин не сможет даже толком защититься. А подставлять голову из-за пустой жажды боя было бы глупо.
К счастью, резня продолжалась недолго - уже вскоре возле кромлеха стихли и крики, и звон оружия, а упавшую было на поляну тишину развеял спокойный уверенный голос:
- Рэдлин, как вы там? Целы?
- Все хорошо, глава! - ответив старшему, Рэдлин, не мешкая более, протиснулся наружу. Я последовала за ним: ненадолго выглянувшая из-за туч луна ярко освещала поляну и изрубленные тела разбойников - в серебристом, призрачном свете залившая землю кровь казалась чёрной. "Карающие" уже сгрудились вокруг Рэдлина - он, вытянувшись перед своим главой, рассказывал ему о том, что с нами произошло.
Стоять среди трупов мне претило - я медленно подошла к "карающим", да так и застыла. Глава слушал отчет Рэдлина, держа за волосы отрубленную голову одного из разбойников. Глаза мертвеца были выпучены, рот раскрыт, щёку уродовало клеймо каторжника, из обрубка шеи все еще стекала кровь, пятная собою плащ "карающего".
Глава отряда, словно бы почувствовав мой взгляд, обернулся. Посмотрел на меня, на голову, что сжимал в руке:
- Вышек Хромой - трижды приговаривался к работе в каменоломнях за грабеж и разбой, трижды бежал. За изнасилование служительницы Малики был оскоплён, но, к сожалению, выжил... В последний раз смертный приговор был ему вынесен заочно, так что теперь голову Вышека засмолят и выставят на пересечении нескольких торговых трактов. Пусть еще уцелевшие разбойники видят, что рано или поздно ждёт каждого из них!..
Мне не было нужды сомневаться в словах Старшего, но кровь разбойника на руках "карающих" невольно служила напоминанием о другой... Тем не менее, к концу речи главы, я смогла совладать с охватившими меня чувствами и спокойно произнесла:
- Рэдлин, защищая меня, был ранен. Я сделала все, что следует, но пусть лекарь осмотрит его еще раз.
"Карающий" согласно кивнул:
- Так и будет, хотя я не сомневаюсь в мастерстве служительниц Малики.
А потом он обернулся к своему отряду и приказал:
- Уходим...
Поскольку лишней лошади у "карающих" не было, я снова ехала в седле Рэдлина. Воины вокруг нас тихо переговаривались, мы же с Рэдлином хранили молчание - сон в кромлехе не придал сил ни мне, ни ему, и теперь усталость навалилась нам на плечи тяжким грузом... Неожиданно начавший было клевать носом Рэдлин вздрогнул, и, оглядевшись по сторонам, тихо спросил:
- Скажите, госпожа, вам что-нибудь приснилось в кромлехе?
Этот вопрос неожиданно заставил меня призадуматься. Оказалось, что необычайно яркое и живое сновидение уже изгладилось в моей памяти больше, чем наполовину. Если извивающийся змеиный хвост Хозяйки Мэлдина до сих пор стоял у меня перед глазами, то лицо подменившего Мали ребенка я не могла вспомнить - оно, словно покрылось легкой дымкой...
Рэдлин по-прежнему терпеливо ожидал моего ответа, и я, еще раз перебрав оставшиеся в памяти обрывки сновидения, призналась.
- Я получила предупреждение на будущее и свиделась с умершей дочерью... Но почему ты меня спросил об этом?
Лицо Рэдлина из-за этого вопроса стало каким-то виноватым:
- Я надеялся, что не мне одному такая муть привиделась... Не поверите, госпожа, но из своего сна я лишь одно помню. Огромный ворон сидит передо мною и отчитывает голосом нашего главы за незнание устава. Долго так отчитывает, со смаком... А потом как тюкнет клювом по лбу, да как заорет: "Нечего спать в карауле, растяпа!"
Интонации "карающего" были столь выразительны, что я, не сдержавшись, фыркнула.
- Пусть невыученный устав будет в твоей жизни самой страшной вещью, Рэдлин!
"Карающий" же слабо усмехнулся мне в ответ:
- И то верно... А в дозоре я никогда не сплю - только в этот раз сморило.
- В этом не было твоей вины - такова сила этого места, - мои слова вновь заставили Рэдлина призадуматься, и остаток пути мы проделали в полном молчании.
По прибытии на заставу, глава уступил мне на ночь свою комнату. К тому времени я слишком устала для того, чтобы возражать - сил хватило лишь на благодарственный кивок. На узкой и жёсткой кровати мне, к счастью, ничего не привиделось, так что проснулась я вполне отдохнувшей. К этому времени жизнь на заставе уже кипела в полную силу. До меня доносились голоса, плеск воды у колодца, стук молота из кузни...
Найдя в комнате таз и кувшин с водой, я умылась, переплела косу и привела одежду в порядок. Самое время было спускаться вниз, но я, сев на уже застеленную постель, достала из сумки письма в Мэлдин и призадумалась. Ночное видение сильно походило на предупреждение, но стоило ли из-за него поворачивать обратно? В храм я ехала не из пустого любопытства - мне нужны были знания, что же до возможного коварства сестёр из Мэлдина...
Власть над душами и умами - тяжкое бремя, и далеко не все могут нести его достойно. Я уже успела убедиться в том, что Матери храмов часто ведут сложную игру за влияние - было бы странно, если б Хозяйка Мэлдина стала бы исключением из этого правила... Что ж, письма матери Вероники станут для меня не только пропуском к секретам Мэлдина, но и щитом. Я же, оказавшись в храме, постараюсь читать то, что написано между строк, и не буду верить тому, что выставлено напоказ... К тому же, я могу покинуть Мэлдин в любое время...
Успокоив себя такими мыслями, я вновь спрятала письма в сумку и спустилась вниз. Крутая лестница привела меня прямиком в обеденную, и хотя я вошла тихо, стараясь не привлечь к себе лишнего внимания, все, находящиеся в зале "карающие" немедля повернулись ко мне. От их любопытных, слишком уж пристальных взглядов мне стало не по себе, и я поспешила выйти на улицу, где меня ждало то же самое - собравшиеся во внутреннем дворе воины, глядя мне в след, едва не сворачивали себе шеи.
На счастье, слишком долго гадать над таким поведением "Карающих" мне не пришлось. Очень скоро выяснилось, что Рэдлин уже успел рассказать о нашем приключении всему отряду в самых ярких красках. Причем, оставив за собою скромное второе место, главной героиней он вывел меня, не забыв упомянуть ни о том, как я направила коня на одного из разбойников, ни про то, как лечила его в кромлехе...
После того, как я узнала, из-за чего ратники на заставе едят меня глазами, я пожалела о том, что зашивая Рэдлину руку, заодно не зашила ему и рот - менее всего я желала прославиться среди "карающих"... Слухи расходятся широко и причудливо - мне даже думать не хотелось о том, до кого, в конечном итоге, мог дойти рассказ Рэдлина... Искаженный, не раз переиначенный на новый лад по многу раз, но тот, кто ищет, сможет уловить истину...
Впрочем, столь кровожадные мысли касательно Рэдлина занимали меня совсем недолго - после завтрака оказалось, что разбойники не успели полностью разворошить мои, потерянные вместе с лошадью, сумки, и большая часть трав и припасов уцелела.