- Тише. - Тысячник немедля притянул меня к себе и начал гладить по голове, точно малого ребёнка. - Всё уже закончилось, и больше не вернётся.
- Дело не в этом, - я с трудом удержала уже рвущийся наружу всхлип, но амэнец всё одно что-то почуял, потому как прижал меня к себе ещё крепче.
- Грань часто смеётся над людьми, Энри. Она действительно помогает найти скрытое, вот только плату за это берёт непомерно высокую. А ещё любит вытаскивать на свет все человеческие страхи и слабости, превращая их в кошмары и пороки. Так что не верь всему, что там увидела. А ещё лучше - забудь.
- Забыть? - я всё же нашла в себе силы поднять голову и посмотреть тысячнику в глаза. - Ты предлагаешь забыть мне о том, что я позволила себя околдовать и подставила под удар Дари?
- Ты не могла противиться магии Ловчего с ограничителем на шее, так что первопричиной всему стал именно мой просчёт. - Амэнец даже не думал отводить взгляд своих тёмных, действительно колдовских глаз. - А вот что действительно важно, так это то, что поодиночке мы бы из нашей последней передряги не выбрались.
- Не пойму, к чему ты клонишь, - я всё же отвела глаза от лица тысячника - последние события изменили что-то в наших душах, но вот к добру или к худу оказались эти перемены, понять было ещё трудно.
- Грань заставила нас пройти Реймет ещё раз. Это ни в коем разе не изменит то, что случилось, но... - Остен замолк, подбирая подходящие слова. - Давай раз и навсегда закроем вопрос о том, кто кому и чем обязан. Все свои обещания я выполню - они мне не в тягость, но ты в свою очередь перестань ждать от меня подвоха по любому поводу. Договорились?
- Договорились, - я согласна кивнула головой, хотя думала совершенно не о том, о чём толковал тысячник. Почему то казалось, что в своих воспоминаниях о Грани я упускаю нечто важное, но понять, в чём оно заключалось, никак не удавалось.
...Следующие за этим дни тянулись медленно и однообразно. Я много спала, почти не ела и через силу пила приготовленные Антаром отвары. Дари навещал меня с завидной регулярностью, что же до тысячника, то он предпочитал приходить с сыном, но при этом редко вступал в разговор - большей частью он, устроившись на лавке и вытянув ноги к жаровне, просто читал захваченную с собою книгу. А то и вовсе дремал. Ну, а если начинал говорить, то лишь на самые отвлечённые темы. Рассказывал какие-то потешные истории из своего детства, и то, как отмечает праздники амэнское простонародье. Расспрашивал меня о прочитанных ранее книгах, развлекал Дари сказками, которые, казалось, выдумывал на ходу... И старательно избегал любых вопросов касательно себя и своего здоровья, так что о том, что происходит с самим Остеном, я могла судить лишь по следам усталости на его лице и тому, как заживает оставленный Гранью ожог на его запястье.
Согласно этим признакам, дела у неугомонного тысячника потихоньку шли на лад. А вот я ничем похожим похвастаться не могла. Но потом покой, тепло и целебные отвары всё же обратили мой, едва тлеющий под сердцем огонёк во вполне сносное пламя, и ко мне стали понемногу возвращаться силы.
Первое, что я сделала поле того, как обнаружила, что могу вполне твёрдо держаться на ногах, это остригла себе волосы. Не так коротко, как когда-то это сделал Стемба, но итог всё одно вышел удручающим. Когда я срезала все посёкшиеся или превратившиеся в паклю за время болезни пряди, от моей косы осталась меньше половины, и собрать из этих остатков мало-мальски приличный узел или иную причёску было невозможно.
Мысленно представив недовольно поджатые губы престарелых наставников Дари, я, тем не менее, не стала убирать остриженные пряди под покрывало, а лишь немного подобрала распущенные волосы у ушей. Это, конечно, было наглым попранием всех традиций, но и пакля вместо волос не значилась ни в одном уставе обителей Малики. А сухие и жёсткие пряди теперь даже расчёсывались с трудом, так что я простилась с ними без всякого сожаления и угрызений совести.
А вот что мне было по настоящему жалко, так это подаренный амэнцем браслет - отдав вложенную в них колдовскую силу, и без того хрупкие ракушки стали ломкими, почти прозрачными и готовы были рассыпаться в прах от малейшего прикосновения. Пришлось аккуратно снять их с нити и пересыпать в шкатулку, которую, специально для этой цели нашёл Дари. По-хорошему ракушки стоило отдать проточной воде, но для этого стоило дождаться весны, вот только теперь, глядя на засыпанный снегом сад, я всё чаще думала о том, что ледяные оковы зимы в этот раз будет разбить не так уж и просто.
Да и то сказать - голые деревья и низкое, серое небо не только нагоняли тоску, но и наводили на мрачные мысли, для которых у меня, конечно, было немало поводов. Спасало лишь осознание того, что поддаваться такому настроению нельзя - оно лишь вновь меня ослабит. Вот только от засевшей под сердцем тревоги было никак не избавиться, и я поспешила найти себе занятие, способное отвлечь меня и от непонятной тоски, и от грустных мыслей. Поскольку сил у меня было ещё мало, таким занятием я избрала вышивание. Собрала целую корзину ниток и засела за работу.
В самом начале, правда, когда я только взялась за иглу, начинать вышивку было немного страшно - перед глазами вновь вставала та трижды проклятая канва, которую упрямо подсовывала мне Грань, да только поддаться своим чувствам теперь, когда всё самое страшное позади, было бы и вовсе глупо. А потому за вышивание я всё же взялась. Вначале дело шло небыстро - и стежки получались не такими красивыми, как прежде, и глаза быстро уставали, но по мере того, как дни текли своим чередом, а на ткани распускались всё новые и новые цветы чертополоха, воспоминания о Грани потихоньку отступали.
В этот раз колючего упрямца-бурьяна на моей вышивке оказалось действительно много - именно он должен был обрамлять центральную часть полотна, заменив собою обычные в таких случаях розы, лилии, сосновые или дубовые ветви. Но хотя чертополох в этот раз удался особенно хорошо, самая сложная работа была ещё впереди. Мне хотелось вышить коня, но не такого, какого обычно вышивают на гербах, а дикого и свободного. Он должен был воплощать в себе биение жизни и кипучую силу в противовес так приевшемуся мне мертвенному зимнему покою. Вот только воплотить эту жизнь было непросто, и я вкладывала всё своё умение в то, чтобы передать в вышивке и игру мышц под лоснящейся шкурой жеребца, и шелковистость его длинной гривы, и лукавый, точно зовущий за собою взгляд лиловых глаз.
Вот только, как назло, именно взгляд и выражение конской морды мне никак не давались - распаров почти готовый кусок работы в третий раз, я решила немного отвлечься, направив усилия на что-нибудь другое. И, сама не зная почему, стала вышивать над конём силуэт птицы, в которой с каждым стежком всё больше угадывался беркут. Его не было в моём изначальном замысле, но я всё же продолжала работу, точно заговорённая, и лишь потом, в очередной раз втыкая иглу в ткань, неожиданно поняла, что же я так упорно забывала всё это время. Хотя и не должна была.
Помолвка Мики и сестры Бжестрова прошла мимо меня, но теперь, после того, как Грань о ней с такой настойчивостью напомнила, об этом событии действительно стоило поразмыслить. Союзы благородных, конечно, и без того непростая вещь - и помолвки разрываются, и вчерашние друзья становятся врагами, вот только если один из договаривающихся обладает хотя бы небольшой искрой дара в крови, последствия таких ссор или невыполненных обещаний могут порою обретать самые причудливые очертания. Здесь же помолвка сорвалась из-за смерти моего брата, а значит... Значит со Ставгаром я столкнулась вовсе не случайно, и даже его чувства ко мне могут иметь не вполне естественную природу.
Точно подтверждая нечаянную догадку, игла внезапно переломилась, оцарапав мне палец, и на полотно упало несколько капель крови. Это был уж совсем нехороший знак, и сердце заныло, словно суля очередную беду. Я же в оцепенении смотрела на свою неоконченную вышивку, но видела не её, а то, как где то в междумирье нити разных судеб сплетаются между собой в тугой и некрасивый узел. Раньше я этого не осознавала, но теперь с моих глаз точно спала пелена.
Ставгар был связан со мною через помолвку своей сестры, Остен - через данное моему отцу слово. Гибель Реймета, смерти и кровь близких укрепили эту связь, вновь и вновь сталкивая нас между собою, а, значит, этот узел просто так не развязать. Не об этом ли толковал пришедший в ту страшную ночь за жизнью Морида Ловчий? 'Перекрёсток. Не сейчас, но очень скоро. Две судьбы, две жизни - не ошибись, ' - так он, кажется, тогда сказал...
Об одном лишь умолчал - выбор этот не приведёт ни к чему хорошему, да только и стянутые в узел жизни не распутаешь ни разговорами, ни хитрыми заклятьями, ни колдовством. А к чему приведёт очередное столкновение, было страшно даже подумать...
Вздохнув, я грустно посмотрела на абрис птицы, а потом вновь принялась распарывать свою работу. Решено. На этой вышивке не будет ни беркутов, ни воронов, ни коршунов - зато над конской головой станет парить ласточка. Юркая птица, сулящая добрые вести и приход теплых дней. Отмеченная самим солнцем. Несущая надежду на добрый исход даже тогда, когда надежды почти нет.
... Приняв такое решение, я вновь взялась за работу, и просидела над ней до тех пор, пока не пришло время зажигать свечи. Но, собрав нитки и иголки, я отправилась совсем не на отдых. Чародейство, способное помочь в таком деле, было мне неведомо, но зато я могла простить долги крови и воззвать к милосердию Семерки и самого Седобородого для тех, с кем свели меня его извилистые тропы. Молить о том, чтобы узел наших судеб развязался, чтобы чувства Ставгара не стали для него наваждением, чтобы Дари не страшился потерять отца, да и сам Остен стал свободен от данного когда-то обещания. Пусть у амэнского коршуна и крейговского беркута появится выбор, ведь они его заслужили.
Когда дом погрузился в сон, я, собрав всё необходимое и укутавшись в тёплый плащ, незаметно выскользнула в засыпанный снегом сад. Ветер, разогнав укрывшие небо тучи, и сам отправился на покой, так что царившая вокруг тишина в первый миг показалась мне оглушительной, а скрип снега под подошвами непозволительно громким.
Замерев среди кустов, я некоторое время просто смотрела на мерцающие звёзды, а потом тихо двинулась по полузасыпанной дорожке дальше - к крошечной полянке, окружённой крыжовником и настоящими зарослями малины.
Не лучшее место для задуманного, но всё же лучше, чем домашнее святилище Остена. Там бы я каждое мгновение опасалась появления тысячника и того, что он может услышать слова моей молитвы, а потому не смогла бы полностью сосредоточиться на своей просьбе. Здесь же мне ничто не мешало, даже напротив - глядя на нетронутый, чистый снег я и сама успокаивалась, настраиваясь на нужный лад. Сейчас дело было даже не в чародейских силах, а в ясном разуме и полной сосредоточенности.
В небольшой корзине под плащом я принесла всё, что было нужно - чистое полотно, хлеб, соль, сушёные ягоды, полотенце и три свечи. Воткнув свечи в снег, расстелила полотно, разложила на нём нехитрое приношение. Высекла огонь. А потом сняла с пояса травнический нож и окропила подношение своей кровью.
Огоньки свечей тут же затрещали, а потом дружно потянулись вверх. А я, глядя на пламя, представляла себе лица Остена, Ставгара и, как ни странно, Морида. Страх, оставшийся после визита Ловчего, уже прошёл, и теперь я, кажется, лучше понимала и его, и то, что произошло.