Шик Эдуард Григорьевич : другие произведения.

Дневник лабуха длиною в жизнь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 7.61*5  Ваша оценка:
  Аннотация
  
  Есть в английском языке короткое, но очень объемное слово - FUN. Это - смех, потеха и курьез. Это веселая шутка и жизнь, доставляющая радость. Дело, которое любишь, тебе в FUN. Хорошая книга. И, конечно, большой FUN заниматься любовью. Все мы знаем, что жизнь (иногда раньше, иногда позже), заставляет платить за этот FUN, и мир становится серым и скучным. Но без горя человеку не выжить - оно закаляет, мы становимся мудрее. Время придет, подует сильный ветер, разгонит темные облака, выглянет солнышко - и опять придет радость и веселье; на горизонте появится FUN, без которого жизнь становится просто существованием. И все-таки есть простой рецепт, как быстрее уйти от существования - немного пофигизма и хоть чуточку оптимизма, и будет еще FUN!
  
  От автора
  
  То время, когда пещерный человек проковырял в палке дырки, дунул в нее и услышал звук, а другой пещерный человек ударил палкой о палку и также услышал звук, можно считать временем рождения музыкантов.
  Музыканты "лабухи" в силу особенностей своей профессии несколько отличаются от музыкантов нотников. Лабух - это уничижительно-иронически обобщающее прозвище музыканта. Иногда это так называемый "слухач", который может сыграть что угодно без всяких там нот, что частенько вызывает зависть у так называемых оркестровых или нотников.
  В своих мемуарах "Дневник лабуха длиною в жизнь" я рассказываю о двух поколениях советских лабухов. Это как бы взгляд изнутри.
  Действие первой книги происходит в период с 1944 по 1979 год в жемчужине Украины - красивом и уютным городе Львове. К сожалению, лабухов с каждым годом становится все меньше и меньше. Уходят в мир иной последние "динозавры". В связи с техническим прогрессом, когда дешевле взять одного-двух лабухов с синтезатором, их становится еще меньше.
  Музыкой я стал заниматься в семилетнем возрасте и с тех пор всю свою жизнь играл.
  В моей жизни движение "амурных" страстей часто вступало в конфликт с моим разумом. Все еще пытаюсь разобраться в том, что же это было? Ну, а если пишешь мемуары, выворачиваешь свою душу наизнанку - еще глубже заглядываешь в свое уже давно успокоившееся сердце. Но память уносит в прекрасные годы молодые! Улыбка озаряет лицо, и в этот момент тело получает живительную, теплую, здоровую, добрую, вселенскую (абсолютно бесплатную) энергию. Вот так уже четыре года и хожу - с приклеенной улыбкой. Соседи уже оглядываются.
  "Огня" мне хватало, и это - здорово! Один человек сказал: "Дело не в том, чтобы в жизни было больше дней, а в том, чтобы в днях было больше жизни".
  Моя вторая книга будет называться "Америка". Я пишу о периоде с 1979 года по сегодняшний день.
  
  ДНЕВНИК ЛАБУХА ДЛИНОЮ В ЖИЗНЬ
  
  Книга первая
  
  В начале было слово - слово "звук", и музыканты - слуги его.
  На прошлом лучше не зацикливаться: сделал выводы - живи дальше, разве что соберешься писать мемуары.
  
  Нью-Йорк. Бруклин. Год 1997. Август. Жарища. Духотища и влажность. По улице, на которой приютился мой небольшой ресторанчик "Уютная таверна", сновал мокрый, потный, уставший люд: итальянцы, мексиканцы, китайцы, русскоговорящие евреи, религиозные евреи, ирландцы, поляки, и прочие, и прочие - все, как и полагается в столице мира. Дело шло к вечеру, и вся эта уличная суета, распаренная и мокрая, постепенно замедляла свой ход. Из какого-то окна Майкл Джексон пел "Триллер".
   Я стоял в костюме при галстучке, подпирая дверь своей "Таверны", и немного отрешенным взглядом смотрел на скользящих мимо меня людей. Жарко мне не было. Кондиционер в "Таверне" работал отлично.
  Вот уже вторую неделю ко мне никто не приходит, кроме федералов и полицейских. Дело в том, что у дверей моего заведения десять дней тому назад ночью убили полицейского. В Нью-Йорке, бывает, постреливают полицейских, но это было явно умышленное убийство. Его ждали. В него всадили семь пуль. Такого вот спланированного убийства полицейского не было за последние двадцать семь лет. И началась катавасия.
  А в это время я в своем уютном домике на Лонг-Айленде досматривал первые сны. Ночные телефонные звонки, как правило, ничего хорошего не сулят. В августе бизнеса нет, и экономии ради я решил "закрыться" по понедельникам. Звонил мой официант Элик, он же менеджер, и звонил он из "Таверны", которая должна была быть закрытой и в которой он находился с женщиной, благо алкоголя и закуски им там хватало.
  - Эдик, тут такое случилось, такое случилось! - залепетал Элик.
  Себя он называл татом (разновидность азербайджанских евреев). Из Азербайджана эмигрировал в Израиль. Там жил, служил, женился, родилась дочь, и когда она подросла - развелся и уехал в Америку, попав ко мне на работу.
  Через десять минут я гнал в Бруклин. Ночь была теплой. По радио играл Колтрейн. Дорога заняла около часа. За это время в мою "Таверну" заехал наш мэр Джулиани. Заскочил, пожал Элику руку, пописал (не уверен в очередности действия) и быстро рeтировался. К моему приезду как раз подоспел военизированный полицейский отряд. Потыкали штыками в баранину, свинину, мирно "отдыхавших" в морозильниках, и быстро уехали.
  На следующий день окна моего заведения обклеили портретами убиенного. Оказывается, жил он в доме напротив моей кафешки. Молодой полицейский был женат, имел маленького ребенка. Предыдущего мужа его супруги, итальянца, тоже убили. Средства массовой информации сообщили, что моя "Cozy Tavern" - это одно из мест встреч русских мафиозников! Под окнами толпились люди с камерами, желавшие взять у меня интервью. Особо настырную журналистку канала "FOX" пригласил войти.
  Первый же ее вопрос был такой:
  - Что вы думаете о русской мафии?
  Я ответил, что немного организовавшиеся бандюги - это еще не мафия, и предложил сыграть для них что-нибудь на клавишном синтезаторе и спеть песенку. Они сказали, что с удовольствием послушают. Пока играл и пел "Осенние листья", оператор снимал. Не знаю, получили ли они удовольствие, но в новостях показали, как я играю восемь тактов, а все остальное время говорил все о той же пресловутой мафии. Зашел ко мне журналист русскоязычной прессы, кажется, это был Mr. Grant. Посидели, выпили по чашечке кофе. Я рассказал ему то, что знал, и он быстренько исчез. На следующий день написали, что ночью у входа в "Cozy Tavern" в припаркованном автомобиле семью выстрелами был убит полицейский, у которого, как оказалось, остался без отца грудной ребенок. И о том, что у полиции подозреваемых пока нет.
  Моя "Таверна" на пару дней стала известна всей стране. Говорят, плохая реклама - тоже реклама. К сожалению, такое паблисити мне никаких дивидендов не принесло - как раз наоборот. В течение этих двух недель ко мне по нескольку раз в день заходят детективы и полицейские. Несколько федералов постоянно дежурят на улице.
  За два дня до убийства полицейского у меня ужинали лимузинщики. Кондиционер выдавал приятную прохладу, что способствовало продаже алкоголя. Один из них, крепко поддатый, вышел на улицу и решил пострелять в воздух из пистолета. Будущий покойник наблюдал за этим из своего окна. Не прошло и нескольких минут, как зашли четверо полицейских. Я играл на синтезаторе. Кроме лимузинщиков, в "Таверне" было еще с дюжину посетителей. Стражи закона внимательно осмотрели зал и направились прямиком к стрелку. Взяли его "под белы рученьки" и повезли в участок. Видимо, полицейский неплохо описал придурка. Через сутки его отпустили. Сразу же после убийства он был первый, кого взяли, но у него было железное алиби, и его освободили.
   На следующий день после убийства меня, мою дочь, которая подрабатывала в моей "Таверне" официанткой, и Элика пригласили в полицейский участок. Я и Алюшка никакой полезной информации дать не могли. Полицейских интересовало, почему я в этот день закрыл "Таверну" и почему, если заведение закрыто, в нем тем не менее находился Элик. И поскольку он там находился, не видел ли или не слышал ли он что-либо? Я объяснил, что, мол, август, что многие поразъехались, что бизнес "не очень", вот и решил по понедельникам закрываться.
  Меня и Алюшку отпустили, а Элика стали допрашивать с пристрастием. Он твердил свое:
  - Ничего не видел и не слышал!
  Дали пару раз по печени.
  - Ничего не видел и не слышал! - продолжал он.
  Его оставили на ночь в участке. Полицейские были уверены, что он, находясь в таверне, если и ничего не видел, то уж определенно слышал стрельбу. Он просто должен был услышать, так как сидел за моим столиком у окна, рядом с которым в припаркованном автомобиле сидела будущая жертва. Элик талдычил свое:
  - Не видел не слышал, не видел не слышал!
  Может быть, он знал что-то, чего я не знал?
  Вскоре выяснили, что в Америке Элик находится нелегально. Полицейские ведь очень злы, когда убивают их собрата. Элика помяли еще немного. Он стоял на своем. Через два дня его выпустили. Через пару дней он улетел в Израиль.
  Ко мне никогда не заходил хозяин мусороуборочной компании, итальянец, обслуживающий мою "Таверну". Я его не знал и не видел. Отправлял исправно чеки. На второй день после убийства он зашел, представился, поинтересовался, доволен ли я обслуживанием и как у меня дела. Я спросил у него, видел ли он портреты полицейского на моих окнах. И сам же ответил:
   - Такие вот мои дела.
  Он сочувственно закивал головой и быстренько вышел.
  В этот же день, ближе к вечеру, когда августовская духота наконец уступила место вечерней прохладе, я медленно попивал уже третью чашку крепкого кофе. Распечатал уже вторую пачку сигарет. Никого не было. По радио тихо играл джаз. Я тупо смотрел в кофейную чашку. Дверь бесшумно открылась, и в зал вошел человек. Это был смугловатый мужчина, лет шестидесяти, он мог бы сойти за южноамериканца или итальянца. В руке вошедший держал одну гвоздику, завернутую в бумагу. Он внимательно посмотрел по сторонам, потом на меня. Я приглашающе указал ему на стул. Он сел. Руку, державшую гвоздику, согнутую в локте, поставил на стол. Вторая рука была где-то под столом. Посмотрев еще раз на одну-единственную гвоздичку, я обратил внимание на то, что в руке под бумагой он держит что-то твердое, и из от этого твердого торчит прямой, длинный "стебелек". Я понял, это была стальная заточка - видел такие в юные годы. Посетитель, видимо, прихватил на всякий случай.
  - Я продаю персидские ковры, вам нужно? - приятным баском прогудел гость.
  - Нет, спасибо не нужно, - приятным баритоном ответил я.
  - Ну а как дела вообще?
  Я второй раз за день кивнул на окна с портретами:
  - Вы, когда заходили, видели это?
  Последовал легкий кивок головой. На морщинистом лице визитера мелькнуло что-то напоминающее соболезнование.
  - Когда это случилось? - мужчина поднялся со стула. - Вы что-нибудь об этом знаете? - продолжал гудеть он.
  Я закурил.
  - Да нет, я в это время был дома.
  Он не спеша пошел вдоль стен, бросая быстрые взгляды на репродукции художников-импрессионистов, развешанные на стенах "Таверны". Я молча курил. Гость подошел ко мне, все еще с гвоздикой в руке.
  - Значит, ковры не нужны?
  - Сами видите... посетителей нет... денег нет... ковры не нужны.
  Мы посмотрели друг на друга.
   - Ок, пока, - прогудел он и тихо выскользнул из зала.
  Эти двое явно хотели что-то выяснить. Я сел за свой остывший кофе. В голове звучала музыка из "Крестного отца".
  На следующий день пришла Алюшка. Мы сидели вдвоем за столиком. Зазвонил телефон. Дочь взяла трубку. У нее спросили, есть ли у нас страховка на жизнь, а если нет, посоветовали купить... и отключились. Мы с тоской уставились в окно. На противоположной стороне улицы потели полицейские в гражданском.
  Вот уже прошел год с тех пор, как открылась "Уютная таверна". Самый тяжелый первый год наращивания клиентуры. Для открытия бизнеса мне пришлось одолжить в банке деньги, заложить как гарантию свой дом. Вечерами играл на клавишном синтезаторе и пел, веселя гостей. Наконец-то на сентябрь, октябрь и даже на ноябрь зал был уже заказан для двух свадеб, двух корпоративных вечеринок и двух дней рождения. Появлялся свет в конце тоннеля, и теперь вот эта напасть! Пошли звонки от хозяев вечеринок. Под разными предлогами отказались все до единого. Никто не заходил больше ни пообедать, ни поужинать. Да и кто же пойдет в ресторан, в котором постоянно крутятся агенты из FBR и полицейские?
  Деньги кончились. Платить нечем. Приехали!
  С того времени, как я открыл "Таверну", мы с Наташей общались в основном по телефону. Она работала в большой корпорации, вот уже пятнадцать лет и была нашим семейным финансовым прикрытием.
  - Главное в Америке - пристроить жену, - шутил я.
  Я выходил из дому после того, как она уже давно уехала на работу. Дорога в Манхэттен отнимала у нее три часа в день. Возвращался - она уже крепко спала. Партнеров у меня не было, и мне приходилось вкалывать семь дней в неделю, кроме этого пресловутого августа, когда закрывался по понедельникам. За этот год я купил хорошую новую плиту (повар уболтал), построил гардероб, одолжил еще денег у друзей и родственников (благо у меня их немало), заказал приятное мягкое освещение, софиты для крошечной сцены, с которой развлекал людей, развесил симпатичные картинки (даже в туалете!), поставил свечи на столики, покрытые скатертями цвета бордо. Мой повар был хоть и знатоком своего дела, но к тому же пьяницей и вором - канальей, в общем. Помогал ему мексиканец, научившийся понимать русские слова, необходимые для работы, и конечно же, много русского мата.
  В "Cozy Tavern" стало в самом деле уютно. Я планировал создать теплый семейный ресторанчик. Количество посетителей не позволяло еще приносить денежку домой - в тумбочку. Пока что из тумбочки забрал последнюю копеечку. Лето было почти на исходе, и я возлагал надежды на осень, зиму... Но не тут-то было. Случилось то, что случилось!
  С самого начала жена была против этой затеи, но я приводил доводы, что имею большой опыт работы в ресторанах там (в Совке) и здесь. Она в ответ, что, мол, мое дело было - только играть.
   - Надоело работать на хозяев, хочу работать на себя и делать все так, как я считаю уместным.
  Долго спорили. В итоге я ее убедил.
  Те, кто мне продал это место, тоже называли себя татами. Мы договорились о дне и времени, когда привезу деньги.
  Осень в Нью-Йорке самое приятное время года. В тот день светило солнышко. Наташа поехала вместе со мной. Приехали. Припарковались. Оба были, конечно, взволнованы.
   - Эдик, пока деньги у нас, поехали домой, - тихо, спокойным голосом попросила Наташа, глянув с надеждой на меня.
  - Наташенька, ведь я уже договорился. Люди ждут меня. Как это будет выглядеть, если я вот так просто возьму и не приду? - возразил я.
  - Да вот так, просто не придешь, и деньги останутся у нас, и мы не попадем! - постепенно повышая голос, запричитала супруга.
  - Натуля, милая, увидишь, все будет хорошо, - заглянул я в ее бездонные глаза, сглотнув комок в горле.
  Она поняла, что я уже все решил.
  - Пошли, - с несвойственной ей кротостью совсем на нее не похожим голоском пролепетала она.
  
  Я стоял в костюме, при галстучке, подпирая дверь своей "Таверны" и отрешенным взглядом смотрел на скользящих мимо людей. Зашел внутрь. Полумрак. Тихо играла музыка. Зашел на кухню. Повар, когда-то в России работавший врачом анестезиологом (понятно, почему пьянь), просматривал русскоязычную прессу. Его помощник, потомок инков, задумчиво сидел в углу на ящике в роденовской позе (думку думал). Я отпустил их домой. Через минуту их уже не было. Стало еще тише. Уличный шум почти не проникал в "Таверну". Слепил себе большой, вкусный бутерброд (всегда ем больше, когда нервничаю или волнуюсь). Сварил себе самый вкусный в мире кофе. Перевернул на двери табличку с "ОТКРЫТО" на "ЗАКРЫТО". Прикрыл жалюзи на окнах.
  Позвонила жена.
  - Ну, что происходит?
  - Все то же.
  - Чего тебе там сидеть, закрывай и поезжай домой.
  - Хорошо, - послушно ответил я.
  Разделался с бутербродом. Допил кофе.
   - Ну что ж?! - сказал сам себе, закрутив "ракету" (большая закрутка с травкой). - Подумать бы надо.
  Сделал пару затяжек.
  - Ну что ж? - сказал себе еще раз. - Придется продавать наш домик, который мы очень полюбили.
  Прожили мы в своем ранчо с большим садом девять лет. Вдоль забора росли кусты малины. В саду - яблонька, шелковица, слива, черешня, елочки и одна березка. В дальнем углу сада развесил банки-склянки - мой тир. Люблю пострелять из воздушной винтовки.
  Как-то вышел в сад с винтовкой и увидел на верхушке самого высокого дерева скворца. Не думал, что попаду. Попал! За всем этим через кухонное окно наблюдали дочь и жена. Досталось мне от них!
  - Убил птичку?! Теперь возьми и съешь, а если не хочешь, нечего убивать живое существо! - отчитала жена.
  Дочь заставила похоронить пташку. Вырыл небольшую ямку. Положил трупик. Засыпал.
  - Ну что, Алюшка, будем крестик ставить или магендовед?
  - Папа! - надулась дочь и убежала в дом.
  Они были правы. Больше в птичек я не стрелял.
  Иногда, чаще всего это было летом, собирались у нас друзья, моя огромная родня с детьми разных возрастов. Жарили мясо, пили водку, курили травку. Я доставал баян, и первая песня в нашем репертуаре была "Шумел камыш". Англоязычные соседи вполне дружелюбно говорили:
  - Russians are coming.
  И хлопали. Все были веселы и счастливы.
  Сварил еще один кофе. Сварганил еще один бутерброд. Поменял джазовую музыку на классическую. На улице уже давно стемнело. Свет из витрин небольших магазинчиков, занявших все первые этажи, мерцал на тротуарах мертвецким отблеском. В "Таверне" - тишина. Я долго смотрел на свечу. Добил чинарик. И... понесла меня моя персональная машина времени, заправленная травкой, в старинный и очень симпатичный город Львов.
  
  Часть I
  
  ...Память, мой злой властелин,
  Все будит минувшее вновь.
  (Романс)
  
  Начало
  
  До войны родители жили в Витебске. Расписались они на пятый день войны. Город бомбили. Утром 27 июня забежали в загс. Пожилая сотрудница заведения держала в руках ворох бумаг. Бумаги валялись повсюду. Выла сирена. Женщина собралась бежать, прятаться. Увидев перед собой двух молодых людей, крепко державшихся за руки, тяжело дыша прохрипела:
  - Вы чего?!
  - Распишите нас быстро, пожалуйста! - громко попросила мама.
  - Какое тут распишите! Бомбы летят - бегите, прячьтесь!
  - Распишите сейчас же! Он отправляется на фронт через три минуты! - властно скомандовала моя будущая мама.
  Через минуту они стали семьей.
  Военные и их семьи лихорадочно грузились в вагоны. И тут на битком набитой повозке, запряженной старой, ошалевшей от взрывов клячей, появляются молодожены с пятью братьями и сестрами, с тещей и тестем. Отец, музыкант военного оркестра, показал капитану, командовавшему загрузкой состава, брачное свидетельство. Офицер глянул коротко на бумажку, на телегу с трясущимися от страха детьми. Замотал головой:
  - Нет, нет, нет, только непосредственная семья!
  Отец взмолился:
  - Товарищ капитан, это же родные братья и сестры жены, ее папа и мама!
  - Я сказал - нет, бери жену и быстро в вагон!
  Мама побежала прощаться. Все громко плакали. Капитан посмотрел еще раз на плачущую ораву. Бомбы падали все ближе.
   - Грузитесь, да побыстрей! - хрипло рявкнул он.
  Так немолодой, уставший русский офицер спас всю семью мамы! Большинство витебских евреев пеплом устлали освенцимский плац.
  Брат отца погиб в первые дни войны при осаде Брестской крепости. В грузовик со снарядами, который он вел, прямым попаданием угодила бомба. Осталась пыль! Как-то отец, находясь в составе полкового оркестра, попал под бомбежку. Взрывная волна подбросила его и шмякнула бедром о железнодорожный рельс. Прихрамывал до конца своих дней.
  Семья мамы попала в Ярославль. Папа играл в военном ансамбле под управлением Дмитрия Покрасса в Москве. Из-за сильных болей в бедре его отпустили на три дня - встретить 1944 год с женой, с которой он не виделся к тому времени уже три года. В новогоднюю ночь меня зачали, и через девять месяцев в роддоме на берегу Волги появился я.
  Мамин отец был человеком строгим, молчаливым и болезненно честным. В 1918 году во времена экспроприации экспроприаторов был командиром отряда по раскулачиванию где-то в Белоруссии. Как-то его обвинили в утаивании награбленного. Он так возмутился, что положил свой партийный билет на стол и сказал, что если партия ему не верит, то ему и не нужна такая партия. Удивительно, как это ему сошло с рук? Он стал сапожником и оставался им до конца своей жизни. Был туговат на оба уха.
  В Ярославле наша большая семья, состоящая к тому времени из бабушки, дедушки, шестерых детей и двух внуков, жила в небольшой хатке с одной комнатой и сенями. У нас с Аркадием, моим двоюродным братом, родившимся на два месяца позже, была одна коляска на двоих. Аркашку бабушка, когда наши матери уходили на работу, укладывала на меня сверху. Я был на два месяца старше и, видимо, оттого, что он давил на меня, вырос более высоким. Наши мамы работали в разные смены на заводе и поочередно кормили нас грудью. Бабушка разжевывала хлеб, заворачивала в марлю и вставляла нам с Аркашкой во рты. Наверное, было вкусно.
  Дед сапожничал. Как-то в очень холодный январь я заболел, орал и не давал деду и всем остальным спать.
  - Забери его куда-нибудь! Мне утром на работу! - раздраженно ворчал дед.
  Дальше сеней идти было некуда, и мама, запеленав меня во все теплое, что смогла найти в доме, вышла в сени, в сердцах проворчав себе под нос;
  - Глухая зараза!
  И надо же было такому случиться - дед услышал. Как был в кальсонах, вскочил с кровати, догнал уже в сенях маму.
  - Это я глухая зараза?!
  И закатил маме оплеуху. Я выпал из ее рук на пол. Ничего со мной не случилось, я был тепло укутан, но думаю, что это падение повлияло на дальнейший выбор профессии. Через две недели, мы с мамой уехали к папе в Москву. Девятого мая 1945 года на Красной площади в день Победы сидел у папы на плечах и тыкал пальчиком в небо на самолеты и салют.
  Где-то далеко, с мавзолея Лысого Бога усмехался в густые усы Усатый Бог.
  
  Львов
  
  Наш дедушка по отцовской линии получил официальное извещение, что его сын пропал без вести. Сразу после войны он занялся поисками сына. В 1946 году дедушка Шик с военной типографией, в которой работал наборщиком, попал во Львов. В том же году он получил письмо о том, что его сын жив-живехонек и живет в Москве. Дедушка написал сыну письмо, предложив собрать свою семью и ехать к нему на далекую Западную Украину в красивый город Львов, где работы для музыкантов навалом. Папу комиссовали. Мы поехали во Львов. Спустя короткое время к нам переехала вся мамина большая семья.
  За свою почти восьмисотлетнюю историю Львов не раз лихорадило. Куда его только не бросало! Кто здесь только не хозяйничал! Кого только не было!
  Город был основан в XIII веке князем Даниилом Галицким и до середины XIV века был в составе Галицко-Волынского княжества. С XIV века входил в состав Речи Посполитой. В конце XVIII века находился под властью Габсбургов и с 1919 по 1939 год - опять входил в состав Польши. В XVII веке поселились армяне и евреи. 22 сентября 1939 года было подписано соглашение "О передаче города Львова войскам Советского Союза". Началась советизация об руку с русификацией.
  Несмотря ни на что, Львов остался гостеприимным, веселым городом. Это город красивейших парков, огромного количества церквей, монастырей, костелов и театров. В архитектуре наблюдается смесь ренессанса и барокко. Есть армянская церковь. Были синагоги.
  За прошедшие столетия в городе сформировался свой, ни на что не похожий мирок. Поляки различали типичный львовский говорок. Был и сугубо свой музыкальный фольклор.
  Дедушка Шик оказался прав: работы для музыкантов - только успевай. Вскоре отец познакомился с польским музыкантом, барабанщиком Юзеком. Поначалу они ходили на вокзал встречать поезда. Не все еще с войны вернулись. Чаще всего играли песню "Друзья, купите папиросы". Папа сразу стал неплохо зарабатывать. Чуть позже они нашли хорошего клавишника, будущего известного украинского композитора Кос-Анатольского, и стали зарабатывать намного больше, играя на свадьбах, в кнайпах (кафешках) и ресторанах. С тех пор наша семья ни в чем не нуждалась.
  С трех лет деда Шик стал брать меня к себе на работу в типографию. Там он сажал меня на высокий стул рядом со своим верстальным станком и давал играться использованными свинцовыми буковками. Дед набирал тексты на русском, польском, английском, немецком и успевал разговаривать со мной. Под его виртуозными руками, летающими над столом с буквами, быстро появлялась свинцовая страничка. В перерывах мы болтали и ели вареную картошку с луком и хлебом с маслом. Я любил дедушку.
  В 1948 году у меня появился братишка Лёня. Жили мы в центре города, в общей квартире на три семьи. Позже одна семья съехала, и родители перестроили квартиру на две отдельные. Нашими соседями была русская семья - дядя Гоша, тетя Тоня и их послушная отличница девочка Света, старше меня на год. Наши семьи сдружились в 1941 году в эвакуации и с той поры не разлучались.
  Наша семья занимала комнату тридцать квадратных метров, с большим окном. Со двора имелся выход на площадь Домбровского и примыкающую к ней улицу Чайковского. Такие дворы называли "проходнушками". Площадь Домбровского имела форму квадрата, на ней рос большой дуб и много каштанов. На всех четырех углах стояли газовые фонари. Каждый день, когда темнело, фонарщик зажигал их. Под утро тушил. Посреди площади был большой бетонированный, непонятно для чего предназначенный бассейн без воды, по которому зимой детвора каталась на санках, коньках-снегирях, а летом после дождя пускала в больших лужах кораблики. Площадь просто называли "Бассейном".
  Я и Лёня должны были стать музыкантами. Так должно было быть.
  В доме царил полнейший матриархат. Папа - добрый, спокойный, немного флегматичный, безынициативный, с хорошим чувством юмора, симпатичный, небольшого роста человек. Полутораметровая энергичная, подвижная, говорливая, заботливая мама постоянно крутилась по дому, что-то напевая. Родители почти никогда не ссорились. Отец просто беспрекословно подчинялся. Все, что зарабатывал, - отдавал "в дом". Себе оставлял только на сигареты. Проработав в ресторане "Первомайский" более тридцати лет, имея возможность кирнуть "на шару" шесть раз в неделю, он пил редко и немного. Его никто и никогда не видел пьяным. Я всегда знал, что родители счастливы в браке. Папа любил маму больше, чем она его.
  Отец рано лишился матери - она умерла, когда ему было два года, а его старшему брату семь лет. Дед отдал его в шестилетнем возрасте в воспитанники при военном духовом оркестре. Там он жил и учился на военного музыканта - кларнетиста. Со временем отец освоил саксофон. Это в те времена, когда саксофон пытались запретить как инструмент капиталистов и порою били о тротуар. Советская "культурная революция" с годами поутихла, и батя до самой пенсии играл на кларнете и саксофоне.
  Мне было семь, когда родители купили скрипку и отдали меня в музыкальную школу. Поначалу мне нравилось, но скрипка - самый сложный в мире инструмент. Заниматься нужно часто и много, да и педагог, наверное, не сумел привить мне любви к инструменту: он то хвалил и говорил: "Какой талант!", то кричал: "Ленивый засранец!" и больно бил меня по пальцам. Учитель по сольфеджио часто уже в начале урока ставил меня в угол, так сказать, превентивно, чтоб не мешал другим. Хотя именно по этому предмету у меня были только пятерки. Сольфеджио давалось легко. Я часто играл, по дороге в школу, в сольфеджио, напевая в уме различные мелодии нотами в разных тональностях (до сих пор это делаю). Диктанты писал быстрее всех в классе. Смычками фехтовал в школе, ломал их регулярно. Две скрипки разбил. Шалопай был еще тот!
  Мама била меня постоянно - то рукой, то половником, то ложкой. Иногда с утра просто так, опять-таки превентивно могла хлестануть полотенцем. Больно не била, да и я чаще всего вывертывался. Обувь разбивал, как и многие мальчишки, гоняющие мяч на улице. Был живчиком и непоседой - мамина генетика.
  Курить начал в первом классе. Вместе с Аркашкой бегали на трамвайную остановку, что у главного почтамта, и собирали "бычки". Бежали на "Цитадель", лесопарк в самом центре города, формой напоминающий небольшой вулканчик с венчающей его полуразвалившейся старинной крепостью; там высыпали табак на газетные кусочки и крутили "козьи ножки". В кустах можно было спокойно и важно покурить. Загнать меня домой было сложно. В трех кварталах от дома околачивался у гостиницы "Интурист", охотясь за жвачками. Два раза в год на парадах стреляли по шарикам из рогаток (резинка, надетая на два пальца).
  Была еще одна не безобидная забава. В кусочек газеты насыпалась марганцовка, в кармане - маленькая бутылочка с глицерином. Поравнявшись с жертвой, как правило - женщиной, тащившей сумки с базара, или кем-нибудь с оттопыренными карманами, мы быстренько капали пару капель глицерина на марганцовку, сворачивали газетку и... опускали жертве в сумку или карман. Через пару секунд в сумке или кармане горел небольшой костерчик. Жестокий народец - дети.
  Бабушка Гутя с дедушкой Беней были у нас дома, когда "матюгальник" (радиоточка) объявил, что умер Сталин. Не знала бабушка, что этот Вурдалак уничтожил миллионы людей своего народа, не знала, что приготовил товарняки для перевозки евреев на Дальний Восток, с расчетом, что по дороге многие помрут. Искренне плакала.
  - Что с нами будет?! - горевала она, имея в виду весь советский народ.
  Ну да ладно. Умер, шмумер, бумер, сдох! Ритм для вальса подходит, а если медленно и тяжело, то и для похоронного марша.
  В этот же год умер наш хороший и добрый дедушка Хаим Шик. Очень любил нас с Лёней и часто рассказывал нам сказки. Дедушка Хаим Шик после смерти жены женился, и со второй женой они родили дочку Лилю. Тетя Лиля вышла замуж поздно. Муж ее, Лёлик, отсидел семнадцать лет, Тетя снимала квартиру у его матери. Лёлику, как и тете, было тридцать шесть. Сел он в молодые годы за хулиганство на небольшой срок, но ему добавляли то за побег, то еще за что-то, так и набежало семнадцать лет. Много лет провел в красноярских лагерях. В тридцать шесть лет тетя Лиля родила дочь Марину
  Первый мой сексуальный опыт я получил с моей тетей Раей, младшей сестрой мамы, с которой вместе ходили в детский сад. Мне было девять, ей одиннадцать, Лёне пять. Родители пошли в гости. Тетя Рая по маминой просьбе осталась у нас на ночь приглядеть за мной и Лёней. За большим платяным шкафом в углу комнаты стояли моя и брата кровати. Рая легла в комнате.
  - Кто хочет полежать на мне? - предложила тетя.
  - Я хочу! - заспешил братишка.
  - Нет, сиди тут! Я пойду! - скомандовал я, придержав его рукой, и подошел к Рае.
   - Сними трусы! - велела тетя.
  Я послушно снял.
   - Ложись на меня... теперь попрыгай.
  Я попрыгал, животом о живот, десять секунд.
  - Все, слезай! Иди спать! - приказала тетя.
  Послушно слез. Позже, когда стал постарше Рая учила меня танцевать вальс и твист.
  В пионеры меня приняли самым последним в школе, а исключили самым первым. Мы с пацаном боролись на переменке, и он упал с лестницы, подвернув ногу.
  Маму вызвали в школу. В кабинете директора я, смиренно опустив голову, уставился в пол. Директор, закончив перечисление моих преступлений, вынес приговор:
   - Исключить!
  Тут же получаю громкую затрещину.
  - Мамаша! Не здесь, пожалуйста!
  - Извините, извините, - мама схватила меня крепко за шиворот и поволокла домой.
  Папа где-то раздобыл старенький небольшой венский рояльчик с изъеденными, древесными червями ножками. Стоял рояльчик весьма неустойчиво, и отец сказал, чтобы на него ничего не ставили. Мама очень осторожно протирала его от пыли. Посреди комнаты стоял большой и крепкий дубовый стол, вокруг которого обычно проходили гонки за мной. Перед гонками мама кричала:
   - Ах, чтоб ты околел! Чтоб ты опух! Скуля тебе в горло!
  Мне всегда было интересно, что такое скуля? Такие пожелания детям можно услышать только в еврейских семьях. Но все равно я всегда знал, что мама меня любит. Все эти проклятия ровным счетом ничего не значили и никак на меня не действовали, просто от меня отскакивали.
  - А ты чего стоишь, отец ты или нет?! - науськивала папу мать.
  Папа хватал свою бамбуковую палку, на которую иногда опирался, когда бедро побаливало, и... начинались гонки. Иногда он попадал! Папа угнаться за мной не мог, и тут в гонку включалась мама с метлой. У меня не оставалось выхода, и я, как драный кот, удирал под рояль. Там был в безопасности.
  - Чтоб ты сдох, паразит, ну и сиди там! - крикнет бывала маманя.
  В тот день я долго просидел под роялем. Все вышли на кухню. Было тихо. Из-под рояля я видел, как в окне билась в предсмертных судорогах муха. Пришел брат, принес воды. Я тихонько подошел к окну и... Лёня, поспешив на кухню, тут же заложил меня:
  - А Эдик сейчас через окно убежит.
  Мама всплеснула руками:
  - Ах, негодяй! Придет домой - убью!
  Мы жили на первом этаже. Окна в старых австро-венгерско-польских домах находились высоко над землей, что для меня не было проблемой. Я удрал. Пришел домой поздно. Я знал, что делаю. Когда поздно и все спят, мать скандалить не будет и на улице ночевать не оставит. За ночь страсти поутихнут, утром получу удар чем-нибудь по башке, но у меня уже есть опыт. Из школы на неделю исключили. Раздолье!
  Мой брат Лёня... Много ему доставалось от меня. Как-то, когда Лёне было меньше года, он сидел на столе. Мама, придерживая его одной рукой, свободной убирая со стола оставшиеся после обеда тарелки, попросила меня подержать его. Сама же выскочила на кухню. Братишка тут же заорал: "Мама!" Я, чтоб он успокоился, схватил с тарелки хвост от селедки и сунул ему в открытый рот. Он тут же начал его сосать. Хвост скользнул ему в горло, и Лёня стал давиться. На счастье, мама быстро вернулась и вытащила из горла хвост. Лёня была спасен, а я получил по башке.
  Однажды, когда Лёне было около двух лет, мы решили проверить, попаду ли я длинной школьной ручкой с пером ему в глаз. Он должен был лечь на пол и руками пошире открыть глаз, что он и сделал. И опять, на счастье, в комнату вошла мать. Получил я сполна.
  Братишка рос ябедой, сдавал меня постоянно, за что получал подзатыльники и подсрачники. Заветной мечтой его было вырасти большим и убить меня. С Лёней у родителей проблем не было. Учился хорошо, был прилежным мальчиком. Доставалось ему иногда за то, что читал с фонариком под одеялом. Мы с ним придумали слово "ошкрибки", означавшее отшкребывание ложками пригоревшего молока со стенок солдатского котелка, в котором мама его кипятила. Помню, Лёня - маленький, худенький, большеголовый, с ярко-голубыми глазками - ходит по квартире с манной кашей за щекой вот уже полдня.
  Мамин голос:
  - Да сколько можно эту чертову кашу за щекой держать?! Чтоб ты околел! Уже полдня ходит, паразит, и не хочет проглотить!
  Шлепок по заднице, и братишкино "а-а-а-а-а" повторялось довольно долго.
  Особо запомнился мне случай, когда мама била всегда послушного тихоню Лёньку так, что даже мне стало его жаль. Ему было три с половиной.
  В начале пятидесятых отец в составе оркестра летними месяцами играл для отдыхающих в курортах Трускавец и Моршин. Мы всегда ездили с ним. Снимали комнату у частников. Рядом с нами снимала комнату женщина с двухлетней девочкой Люлей. Лёня с Люлей игрались во дворе. Люля прибежала к своей маме вся в слезах:
  - Лёня дал мне горькую конфетку, а-а-а!
  Разгневанная мама девочки ринулась к нашей маме, и тут выяснилось, что братишка, пообещав Люле конфетку, сказал ей, чтоб она открыла рот, сам же вытащил свою пипетку, вставил ей в ротик... и пописал. Я стал гоготать, за что тут же получил по шее. Экзекуция над Лёнькой длилась довольно долго.
  Мы оба учились в двух школах: в музыкальной и в общеобразовательной. В обеих школах братишка учился хорошо, был примерным пионером, а его стишок даже попал на полосу "Пионерской правды". С хулиганами Лёня не дружил. Моторикой я пошел в мать, был более подвижный, Лёня перемещался в пространстве медленнее - в папу. В шесть лет братишка чуть не умер. У него заболел живот, и ему вырезали аппендицит. Оказалось, что зря вырезали. С каждым днем Лёне становилось все хуже. Мама вспомнила, как недавно к нам в дом пришел один из родственников, который рассказывал, что недавно еле выжил после брюшного тифа. Мама настояла о переводе брата в инфекционную больницу - это был брюшной тиф! Через пару дней к Лёне в палату подселили нашего младшего дядю Иосифа, тоже с брюшным тифом. Он бредил и пугал Лёню.
  Болезнь что-то нарушила в организме брата, и из худенького мальчика с большой головой на тонкой шее, никогда не хотевшего есть, получился мальчик, который что-то постоянно жевал, постепенно превращаясь в пухленького.
  
  Ойстрах. Цирк. Милиция
  
   Во Львов с двумя концертами приехал Давид Ойстрах. Билетов не было. Отец достал две контрамарки на галерку. Даже я притих, когда ВЕЛИКИЙ начал играть. Xлопал со всеми и кричал: "Бис!" После концерта папа спросил:
  - Понял?
  Я закивал головой.
  Мне было лет восемь, когда папу пригласили на летний сезон поработать в цирковом оркестре. Мама, прихватив с собой Лёню, поехала на месяц в Трускавец лечить желчный пузырь. Отец, дабы я не слонялся по улицам, брал меня с собой и всегда покупал мне мороженое. Я находил свободное кресло и кайфовал. По воскресеньям давали три представления - кайфовал трижды. Цирк я полюбил навсегда.
  Папа не был многословен, но иногда, когда мы оставались вдвоем, мог что-нибудь рассказать. В молодые годы ему пришлось какое-то время играть на кларнете в военным духовым оркестре верхом на лошади. Он объяснил мне, что кларнетист, оседлавший лошадь, не может смотреть вперед, так как если лошадка махнет головкой и попадет в кларнет, то полкларнета может выйти через затылок. Было смешно.
  Как-то, проверяя трости к саксофону, отец сказал:
   - Послушай американскую мелодию.
  Отец заиграл "Ночной Гарлем". Я слушал в тихом восхищении.
  Заниматься на скрипке мне совсем не хотелось. Я продолжал ломать скрипки, смычки, рвать обувь. Мне было двенадцать, когда мама взяла меня крепко за руку и привела в местное отделение милиции. Что-то шепнула милиционеру огромного роста. Тот подошел ко мне, сунул под нос увесистый, пахнущий никотином кулак и сказал:
  - Не слушаешь мать?! Я тебя сейчас посажу в камеру к бандитам и насильникам, то-то ты у меня запоешь!
  Мама подыгрывала милиционеру:
  - Все, Эдик, я иду домой, а ты остаешься!
   - Нет, нет, нет! - заорал я. - Буду слушаться, буду заниматься!
  Поворачиваясь к двери, всем своим видом показывая, что уходит, мама бросила через плечо:
   - Все это я слышала неоднократно!
  Я в слезы:
  - Мама! Мама!
  Забрала, конечно же, домой. Хватило меня на два дня.
  
  Жид
  
  За углом нашего дома стояло большое трехэтажное разрушенное здание. Называли это место "Развалка", и мы с пацанами бегали туда курить.
  Однажды в солнечный майский день я возвращался из музыкальной школы с болтающимся в руке футляром со скрипкой. Перед школой успел стибрить у папы две сигареты "Аврора" и аккуратно уложил их в футляр к скрипке. Приближаясь к Развалке, увидел одноклассника Сашку Долю и с ним соседа Васыля, старше нас с Сашкой на несколько лет. Поравнявшись с ними, я предложил:
   - Ну шо, пофаем?
   - А шо? Маешь? - встрепенулся Васыль.
   - Маю, маю, - ответил я, поглаживая футляр, и кивнул головой в сторону Развалки: - Пишлы!
  Забрались на второй этаж. Я раскрыл футляр, в нем еще был маленький отдел для канифоли, где я и пристроил сигареты. Васыль властным жестом вытащил из футляра сигарету и тут же прикурил. Мы с Сашкой курили одну на двоих. Я курил и смотрел на Васыля. Видимо, ему не нравился мой взгляд.
  - Шо? - проговорил он, выпуская дым через нос.
  - Да ничего, - ответил я и повернулся к Сашке: - Пойдем полазим?
  - Пошли.
  Я взял под мышку скрипку, и мы полезли вверх. Васыль остался сидеть. На третьем этаже, в том месте, где когда-то была комната, лежала железная балка, по которой можно было пройти к бывшей лестничной клетке. Под балкой было пусто до первого этажа. Мы уже не раз ходили по ней. Прижав покрепче футляр, я медленно перешел на другую сторону. Сашка дошел до середины и стал вымахиваться: то постоит на одной ноге, то на другой - он уже год как ходил на гимнастику. И довымахивался - упал на груду кирпичей. Васыль подумал, что упал я, и снизу крикнул:
  - На одного жида меньше будет!
  Наверху показался я и, положив руку, прижимавшую скрипку, на вторую руку, крикнул ему:
  - Вот тебе х...!
  Васыль, глянув на меня, досадно сплюнул:
  - А жаль!
  Сашка стонал на кирпичах. Из головы текла кровь. Одна рука висела плетью. Вызвали "скорую". Сашку увезли в больницу. Все обошлось - Сашка отделался сломанными рукой и ключицей. Однако это не помешало ему в дальнейшем стать кандидатом в мастера спорта.
  "Жид пархатый" впервые услышал в свой адрес от какого-то мальчишки в лет семь. Спросил у мамы. Она сказала, чтобы я не обращал на дураков внимания. Слушая разговоры взрослых понял: я еврей, и так оскорбляют только моих соплеменников! С тех пор, услышав это слово, я всегда приходил в ярость. Тогда еще я не знал и не понимал, что такое антисемитизм. Не понимал, чем же я не такой, как все? Мое отражение в зеркале, говорило мне, что я такой же, как и все, и вполне даже симпатичный.
  
  Моя война
  
  Был поздний вечер теплого летнего дня. Мама читала при настольной лампе. Я ковырялся в носу. Лёня, с фонариком под одеялом, тоже читал. Папа был на работе. Вдруг что-то влетело в окно и шмякнулось на пол. Нас подкинуло от неожиданности. Я быстренько включил свет и... На полу лежала дохлая, вся в червях, кошка. Маму стошнило, я зажал нос рукой, к горлу подступила тошнота. Мы выскочили на кухню. Мама выпила воды, села на стул и, задыхаясь, пролепетала:
  - Эдик! Что происходит?
  - Мама! Да ты что? Откуда я могу это знать? - вполне искренне ответил я.
  Но где-то далеко в моей бедной головушке мелькнула догадка, что косвенно я могу все же быть причастным к этому. Осторожно ступая, мы вернулись в комнату. Черви расползались по полу. Не буду рассказывать подробности... нам пришлось все это убрать. На следующий день я начал расследование.
  Моими самыми близкими друзьями были Дзюнька и Вовка Борчанов. С Дзюнькой мы ходили в детский сад. Вместе играли, вместе росли. Отец его сгинул в лагерях - он воевал за Бандеру. Дзюнька был крепко сбитым парнишкой, с большой копной светлых, курчавых волос и всегда в хорошем настроении. Мы были не разлей вода. С Вовкой жили в одном подъезде, и учились в одном классе. Часто у себя дома угощал меня черным хлебом, натертым чесноком, с кусочком сала. Вкуснятина! Высокий, сухопарый блондин Вовка был прирожденным уличным бойцом и капитаном нашей дворовой футбольной команды. Учился он неплохо. Его боялись все. Отец его, одноногий алкоголик на костылях, носил один и тот же пиджак с приколотым орденом Красной Звезды и часто поколачивал жену до тех пор, пока Вовка не подрос.
  На соседней улице жили два брата: Орка, мой одногодок, и Мирон, на два-три года его старше. У них обоих были какие-то злые, вороватые глаза. Отец их погиб, сражаясь за Степана Бандеру. Они не были моими близкими друзьями. Изредка мы вместе играли в футбол. За несколько дней до истории с кошкой я боролся на улице с Оркой. Мы не дрались, просто боролись. Вышло так, что оба упали, причем я упал на Орку. У него подвернулась и сломалась рука. Орке наложили гипс. Все видели, что я это сделал не намеренно, просто случайность. У Орки и Мирона было свое мнение о случившемся, и они твердо решили мне отомстить.
  Через пару дней после того, как нам в окно зашвырнули кошку, Вовка, Дзюнька и я (о кошке они уже знали, о моих подозрениях тоже) курили в браме (подъезде) на Бассейне и увидели братьев. Один с рукой в гипсе, второй с руками в карманах направлялись к нам. Мы вышли из подъезда. Братья подошли, и только я собрался спросить не знают ли они что-нибудь про кошку, как Мирон с наглой улыбочкой бросил:
  - Ну как тебе кошечка?
  Я ринулся на него, но между нами бросился Дзюнька:
  - На улице не надо. Пошли в браму!
  Вся ватага зашла в браму. Вовка судил. Орку я вывел из строя в первую очередь, сильно схватив и резко потянув его за больную руку. Он заорал и присел на корточки, прижав к телу руку. В этот же момент я получил сильный удар в нос от Мирона. Брызнула кровь. Я рассвирепел, замахал руками, ногами и разбил ему нос. Еще несколько минут мы колотили друг друга, валяясь по подъезду. Вмешались Вовка с Дзюнькой и разняли нас. В этот день пока что на этом все закончилось.
  Прошла неделя. На Бассейне братья не появлялись. Как-то вечером, когда на улице стемнело, я возвращался домой. Открыв дверь в подъезд, я увидел, как от стены оторвалась тень и бросилась ко мне. У тени в руке что-то блеснуло. Я почувствовал, как что-то липкое и теплое залило мне лицо. Тень быстро вскользнула из подъезда, но я заметил - это был Орка. Позже я узнал, что он грозился:
   - За мою одну руку я его оставлю без одного глаза.
  Слава богу, не вышло у него ничего из этой затеи. Однако в этот раз он рассек мне опасной бритвой бровь. Крови было много. Зажав рукою рану, я вошел в квартиру. Тарелка выскочила у мамы из рук, разлетевшись вдребезги.
   - О-о-ой! Что с тобо-ой! - рифмой закричала она.
  Я сказал, что упал. Рана оказалась глубокой. Мать бросилась обмывать мне лицо мокрым полотенцем, отец побежал на улицу к телефонному автомату вызывать "скорую". Мне наложили швы. К счастью, ничего важного не было задето. В последующие дни я ломал голову, обдумывая способы мести, но так и не мог ни до чего додуматься.
  Однако случай представился довольно скоро. Мы с ребятами сидели на корточках в песочнице, играя в ножички. Игра заключалась в том, чтобы в определенном порядке сбрасывать ножичек с разных частей тела. Причем он должен был обязательно воткнуться в песок. У меня был симпатичный маленький ножичек с красной рукояткой. В конце улицы показался Орка, направляющийся уверенным шагом к нам. Одна рука в гипсе, другая в кармане. Остановился возле меня. Я все еще ходил с повязкой на голове.
  - Ну шо? Повезло тебе с глазом, жид! - навис надо мной Орка.
  Сплюнул под ноги и повернулся уходить. Не успел он сделать и шагу, как я из сидячего положения полоснул его своим ножичком по заднице.
  Через дырку в брюках ручьем потекла кровь. Все пацаны вскочили на ноги. Они ведь знали, что меня порезал Орка.
  - А-а-а! Сука! - заорал он, схватившись за задницу, злобно осматривая всех нас.
  Дзюнька и Вовка молча стояли рядом со мной.
  - Это еще не все! - зашипел гаденыш и поковылял в направлении своего дома.
  - Правильно сделал! - поддержал Дзюнька.
  - Молодец! - добавил Вовка. - Я всегда тебе говорил - бей первый.
  На следующий день Вовка объявил, что завтра состоится тренировка по футболу. Тренера у нас не было - Вовка был тренером и капитаном нашей дворовой команды. Играли мы на большом пустыре в двух кварталах от площади.
  Собралась вся команда. Пришли и Орка с Мироном. Вовка громко объявил:
  - Слушайте, что я скажу! Война Эдьки с Оркой и Мироном закончена! У нас скоро игра, нам нужно тренироваться, и мы должны выиграть. Поняли?! - Он подошел в плотную к братьям. - Поняли?!
  Они угрюмо кивнули. Война закончилась. Через пару лет Орка, а за ним и Мирон попали в колонию для малолетних преступников. Судьба обоим была уготована одинаковая: большей частью они сидели, в дальнейшем их убили - Мирона свои же урки в тюрьме, а Орку где-то в Сибири пристрелили во время побега.
  А мой самый близкий друг Дзюнька погиб спустя два года после той злополучной истории с кошкой: в дождливую погоду он влез на крышу трехэтажного дома, поскользнулся и упал - прямо под двери своей квартиры. На следующий день умер. Это была моя самая первая большая потеря в жизни.
   Пятый класс. Учительница математики забрала у меня маленький желтенький водяной пистолетик, из которого во время урока я расстреливал одноклассников. Такого пистолетика не было ни у кого, и потому я, сильно расстроившись, нахамил учительнице, за что она выгнала меня из класса. В конце года получил по математике переэкзаменовку. Летом, конечно же, не занимался: кто же будет корпеть над книжками, когда есть столько интересных игр - "пуговички", "фантики", "перышки", "цок", "касса", "об стеночку", а когда немножко подросли, пошли "ножички", "чижик", "кис-кис", "бутылочка". Переэкзаменовку я не сдал, и меня оставили на второй год.
  Родителям трудно было бороться с моей врожденной ленью. Мама постоянно заставляла отца заниматься со мной музыкой. Это происходило следующим образом: отец садился на стул, я стоял рядом со скрипкой в руках, и начиналось.
  - Ты что, не видишь? Здесь фа-диез! А здесь восьмая с точкой. Руку не опускай! Перестань смотреть в окно! Дина, я так больше не могу, он смотрит в книгу и видит фигу!
  За окном на площади друзья гоняли мяч. Заниматься не было никаких сил.
  - Применяй другие методы! - стоя в дверях, подбоченясь, науськивала мать.
  Папа по своей инициативе бить меня не мог.
  В музыкальной школе я сыграл свой последний сольный концерт со школьным оркестром. Когда пришли домой, я положил скрипку на стол и твердо произнес, оглядываясь на мать, стоявшую рядом с полотенцем в руках:
  - Все! Я больше играть на скрипке не буду! Я ее ненавижу! Купите мне баян!
  В музыкальной школе было два педагога по скрипке. Один - еврей, второй - украинец. У моего еврейского учителя не было среди выпускников такого количества хороших скрипачей, как у его украинского коллеги. У того же один из учеников, Олег Криса, стал впоследствии знаменитым скрипачом. И такое бывает.
  
  Баян
  
  Я не раз родителям говорил, что мне нравится баян. В левой руке - басы с аккордами, правая - для сольной игры. Целый оркестр, не то что моя пиликалка. К тому же за стеной соседский мальчик Толик все эти шесть лет, пока я издевался над скрипкой, усердно занимался на баяне. Слышимость была прекрасная. У нас был слышен только баян Толика. Соседям приходилось хуже - на протяжении шести лет они слушали, как я мучил скрипку. Брат был более трудолюбив и много занимался на рояле, его соседи, безусловно, тоже слышали. Иногда отец разминался на кларнете и саксофоне.
  Мама была из тех людей о которых говорят, что у них в попе моторчик. Она неутомимо летала по квартире и очень любила петь. Слухом, чувством ритма и памятью обделена она не была. Репертуар у мамы был обширный: она знала очень много песен, к тому же помнила слова всех куплетов, пела много отрывков из оперетт. Ее колоратурное сопрано слышно было за несколько кварталов, когда она летом через окно звала меня домой. Все это выслушивали не только соседи за стенкой, но и жильцы всего дома. Это им еще повезло, что я не захотел стать барабанщиком!
  Вскоре мне купили баян. Родители не хотели, чтобы шесть лет занятий музыкой "ушли коту под хвост".
   - Смотри у меня! - строго пригрозила мне пальчиком мама и вышла с папой на кухню, оставив меня с инструментом наедине.
  Я взял зеленый баян и начал его щупать. Через пятнадцать - двадцать минут тихонько приоткрылась дверь, и две головы заглянули в комнату. Родители увидели, как я двумя руками играю "Я встретил девушку", обменялись довольными взглядами, и папа произнес:
   - Все будет хорошо!
  Мне взяли хорошего учителя, преподавателя консерватории, и через несколько месяцев я поступил в музыкальную школу. Там у меня был другой педагог - хороший баянист, по иронии судьбы носивший фамилию Бухалов. Пил он с утра - перед уроком посылал меня за чекушкой. Кирнет, бывало, дядя Бухалов, достанет соленый огурчик, неизвестно откуда берущийся, возьмет баян и скажет:
  - А теперь слушай, как надо играть!
  И так каждый урок. Я с удовольствием слушал, как играет учитель Бухалов.
  
  Тюлька и "апачи"
  
  Я оканчивал восьмой класс общеобразовательной школы - по всем предметам были двойки и тройка за поведение. Я практически не ходил в школу. В одном классе со мной учился парнишка Тюленев, по прозвищу Тюлька, успевший уже побывать в колонии. Часто мы вместе убегали с уроков в лесопарк Погулянка. Строили шалаш, пекли картошку. Тюлька сидел три года в шестом классе и уже второй раз в восьмом. Я же второгодничал только в пятом.
  Как-то пошли в парк имени Богдана Хмельницкого, взяли билеты в кино. До начала сеанса оставался час. У Тюльки была с собой бутылка вина. Забравшись в кусты, мы его выпили.
  - Слышь, дело есть, - начал Тюлька.
  - Какое?
  - Есть одна фабричка, на которую сегодня должны привезти зарплату.
  - Ну и что?
  - А то, что я знаю, как пробраться к сейфу, и уже приготовил весь нужный инструмент... Ты мне нужен, - проговорил он заговорщицки.
  - А я тебе зачем? - не понимал я.
  - Мне нужно, чтоб ты постоял на стреме, бабок там куча. Поделим все пополам, - произнес Тюлька, положив мне по-дружески руку на плечо.
  - Да?.. - я задумался.
  Вино уже делало свое дело, и я подумал - а почему бы и нет?
  - Ну чего меньжуешься? Дело верное, я все продумал, - перешел на шепот Тюлька, хотя вокруг никого не было.
   - Хорошо! Когда идем?
   - Сегодня в два часа буду у твоей брамы, - вполголоса ответил он.
  - Ночи?
  - Нет, дня! Чтобы все видели! Конечно, ночи!
  - Хорошо! Пойдем!
  Допили вино. Закурили, вышли из кустов.
  Неожиданно мы увидели и услышали ватагу ребят, несущихся на нас с горки и улюлюкающих криком апачей. Они прижали нас к забору, в течение минуты колотили и с тем же улюлюканьем умчались. Нам обоим разбили носы. Мне оторвали рукав от рубашки, Тюльке разорвали рубашку на спине. Хлопцы просто слегка покуражились. До начала сеанса оставалось время. Мы пошли в туалет при кинотеатре привести себя в порядок. Когда зашли в зал, фильм уже начался. Нос распух, глаз саднило. Тюльке разбили нос и губы. К концу фильма я уже почувствовал благодарность к "апачам" за то, что выбили дурь из моей головы, и при выходе из кинотеатра сказал:
  - Тюлька, я не пойду!
  - Да ты че забздел? - стал горячиться он.
  - Нет! Просто я не готов сидеть!
  - С чего ты взял, что посадят? Там верняк, и не будет никаких проблем!
  - Я сказал, что не пойду! Понял?! - твердо заявил я и, развернувшись, пошел домой.
  Наверное, во мне отсутствовал криминальный ген (или "апачи" помогли). Тюльку я больше никогда не видел.
  
  Первый опыт вождения
  
  Отец Сашки Доли преподавал философию в университете, мама там же работала доцентом. У Сашки уже был первый разряд по гимнастике. Имелся у них "Москвич-403", которым почти никогда не пользовались. Сашка втихаря брал его из гаража и уже немного ездил. Как-то раз предложил прокатиться с ним.
  Мы поехали за город, в небольшой поселок Брюховичи, там остановились у лесочка пописать. Я уговорил Сашку дать мне "ну хоть чуть-чуть" проехать. Сели в машину, он показал мне педаль тормоза, помог тронуться с места, сам закурил. На первой скорости я медленно повел машину. Впереди был поворот, сразу за которым - автобусная остановка. Автобус только высадил пассажиров. Увидев такое количество народу, разбредшихся по всей дороге, я растерялся и вместо тормоза нажал на газ. Перепуганные люди стали разбегаться в разные стороны. Автобус продолжал стоять, и я врезался в него в районе бензобака. Москвич от удара отскочил. Я продолжал крутить руль и... мы съехали, перевернувшись на крышу, в небольшой кювет, по дну которого протекал маленький ручеек. Машина лежала колесами вверх. Ручеек весело затекал в машину и, вытекая, продолжал свой путь. Сашка все еще держал дымящую сигарету. Затянувшись, он почему-то спокойным, ковбойским голосом произнес:
   - Ну, что будем делать?
  Машину окружили люди, теперь уже больше волновавшиеся за нас, молокососов. Немного покричали, пошумели, помогли вытащить машину из кювета и поставить ее на колеса. Фара была разбита, передние крылья загнулись. Хлопцы помогли разогнуть крылья, чтобы не цеплялись за колеса. Мотор завелся, мы медленно отъехали. Хороша была наша отечественная машина! Нам еще повезло, что не было милиции, а то досталось бы. Благополучно добравшись до гаража, разошлись по домам. Сашка сказал родителям, что, наверное, кто-то угнал машину, разбил ее и поставил обратно в гараж. Не уверен, что они ему поверили.
  
  Не все так просто!
  
  Когда родители спросили меня, чего я хочу больше: пойти еще раз в восьмой класс или попробовать поступить в училище, я выбрал, конечно же, училище.
  В тот год был первый набор в Культурно-просветительное училище. Впервые набирали на четырехгодичное обучение, так как до этого там всегда учились два года на библиотекарей. Открыли отделы народных инструментов (с обязательным баяном), хореографический, хоровой и режиссерский.
  С точными науками у меня всегда были большие проблемы. Для того чтобы поступить в училище, нужно было сдать четыре экзамена: баян, диктант по сольфеджио, сочинение на украинском языке и почему-то математику. За баян и сольфеджио я не волновался. Сочинение на украинском тоже не очень пугало - в кармане обойма шпаргалок, как минимум на тройку мог рассчитывать. А вот математика...
  И тут случилось первое в моей жизни чудо. Впрочем, может быть, и не первое. Почти все мои прежние дружки пошли по тюрьмам. Меня Бoг и мама уберегли.
  Я не перестал заниматься музыкой. Баян мне нравился, и я уже мог похвастаться неплохими успехами. После семи лет игры на скрипке баян осваивал довольно быстро.
  Математика была последним экзаменом. Я сдал баян на пятерку, сольфеджио на пятерку, сочинение на украинском на тройку. Мне нужна была по математике как минимум четверка. До экзамена оставалось два дня. Мама нашла учительницу по математике, Марию Ивановну, гладко причесанную женщину средних лет, и сказала, сначала спокойно, затем постепенно усиливая количество децибелов:
  - Сыночек, я знаю, что математика тебе не дается. Вот - Мария Ивановна, очень хорошая учительница. И если ты очень постараешься, она тебе поможет, и вообще - это твой последний шанс!
  Последние два слова прозвучали на октаву выше.
  Мария Ивановна вдалбливала в меня математику два полных дня. Непостижимым образом эта учительница смогла держать меня в сконцентрированном состоянии в течение двух дней! У нее это получилось!
  Было теплое утро, летний день обещал быть солнечным. Птички подбадривали радостным щебетанием. Я уверенно шагал на экзамен по математике. В аудитории на первом этаже, где проходил экзамен, окна были открыты нараспашку. С улицы было видно, как абитуриенты что-то пишут на доске. Зашел. Взял билет. Сел за парту. Глянул в него... и понял, что знаю ответы на все три вопроса! Отец с улицы видел, как я вышел к доске и быстро, уверенно писал. Он не мог поверить своим глазам! Я получил пятерку! Конечно же, на следующий день, забыл все что учил.
  Два дня ездил на велосипеде, доставшемся мне в наследство от своего младшего дяди Иосифа, в училище, посмотреть, не вывесили ли списки поступивших. На третий день вывесили на доске во дворе. У доски толпилась молодежь. Ребят было много, с разных областей Украины. Кто-то смеялся, кто-то плакал. Уверенным шагом я подошел к доске и почти сразу увидел свою короткую фамилию. Поступил!
  Как угорелый несся на велике домой. Родители ожидали на крылечке. Когда я появился во дворе со счастливой улыбкой до ушей, мама заверещала:
   - Эдинька! Сыночек! Ты поступил? Он поступил! Он поступил!! Мой Эдик поступил!!!
  Соседи повысовывали головы из окон, вышли на балконы (ничего не поделаешь, колоратурное сопрано). Тетя Тоня потрепала меня по голове:
   - Молодец, молодец!
  Тетя Юня, мама баяниста Толика сказала:
  - Ну и слава богу, может, дашь матери передышку.
  Схватив велосипед, я покатил к друзьям. Мама послала отца в магазин, купить конфеты для Марии Ивановны.
  Через два дня я понял, что не все так просто в моей, казалось бы, ясной и понятной жизни. Пришло письмо из училища, в котором сообщалось, что произошла ошибка, и меня не приняли. Мама - в слезы. Я был в растерянности. Папа сидел на стуле и все время пожимал плечами. Мать успокоилась и тихо, с горечью промолвила:
  - Я все поняла, надо забашлять.
  Папа, еще раз пожав плечами:
  - Значит, надо забашлять.
  - И башли понесешь ты! - строго посмотрев на отца, добавила мама.
  Отец весь съежился:
  - Почему я?
  - Хоть раз в жизни сделаешь полезное дело.
  - Дина, но ведь у тебя лучше получится.
  - Я сказала, ты пойдешь!
  Отец знал - сопротивление бесполезно.
  На следующий день папа понес конверт.
  Директор училища Петренко, высоченного роста мужик с перекошенным набок от контузии ртом, из которого всегда несло алкогольным перегаром, узрел нестандартную фамилию и вычеркнул меня из списка, решив срубить немного деньжат. Отец постоял в коридоре, выждал пока тот остался один, глубоко вздохнул и зашел в кабинет. Подойдя уверенным шагом к столу, он положил конверт и на хорошем украинском произнес.
  - Мий сын Едуард Шик мусы вчытысь!
  Директор приоткрыл мизинцем конверт, коротко глянул на содержимое и смахнул его в ящик стола.
  - Идить. Буде вчытысь!
  Итак, я стал студентом отдела народных инструментов. С того времени, как стал учиться, мама до конца своих дней ни разу больше не произнесла ни одного проклятия в мой адрес. Я всегда знал, что все это только для связки слов, и что она - самая лучшая мама.
  Будучи женщиной любознательной, мама много читала. Книжки родители читали в кровати, вдвоем. Вернее, мама читала, а папа был публикой. Сегодня, после отхода ко сну, родители смеялись особенно громко. Утром я спросил их:
  - Что читали?
  - Шолом Алейхема.
  Папа был аккуратистом - всегда в выглаженном мамой костюмчике, при галстучке, с добрым, улыбчивым, чисто выбритым лицом. Часто он и по магазинным очередям ходил в таком вот виде.
  С пятнадцати лет отец стал брать меня на халтуры, и играть мне надо было все на слух. Много халтур проходило на квартирах, и часто мы играли вдвоем. Иногда с нами играл барабанщик. Мне нравилось играть с отцом: во-первых, он знал много необходимой для этой работы музыки, во-вторых, был веселым и общительным человеком, особенно если не было контроля со стороны, и в-третьих, каждый раз мне выдавалось пять рублей, что для меня было целым состоянием.
  Новый, 1961 год встречали у нас дома. Были бабушка и дедушка, мамина сестра Паша с сыновьями Аркадием и двухлетним Сашей, которого она родила от второго мужа, дяди Наума. Были и молодожены - моя младшая тетя Рая с мужем Володей. Перед этим папа настоялся в очередях за майонезом, зеленым горошком, докторской колбасой. На столе были салат оливье, картошка с селедкой. Кое-что мама испекла.
  Сегодня было о чем поговорить. В эти дни в городе шел громкий судебный процесс союзного значения - так называемое "Трикотажное дело". Восемь человек получили расстрел. Абе Рыжему, знакомому отца, тоже грозил расстрел. Аба был богат. Эдита Пьеха приезжала петь на его день рождения. Однажды во львовском аэропорту его встречал ансамбль "Березка". Папа рассказал, что во время суда судья спросил у жены Абы: "Где вы спрятали деньги?", на что она ему ответила: "Спросите у его любовниц!" Абе заменили расстрел на пятнадцать лет. Видимо, сыграла роль мужская солидарность.
  
  Наталка
  
  Моим учителем по баяну стал заведующий народным отделом К. Н. Бурындин. Хороший педагог, тоже любивший выпить, но только после работы. Кроме баяна, нас учили играть на домбре, балалайке, бандуре. Тех, кто хотел дополнительно играть на парадах в духовом оркестре, учили на духовых. Я выбрал трубу.
  По субботам в общежитии давали танцы под патефон. Там я и познакомился с Наталкой, студенткой хорового отдела. Симпатичная, среднего роста блондинка, с приятными формами, к тому же веселушка. После второй нашей встречи вышли на улицу и за углом общежития поцеловались. Стали встречаться почти каждый день. Вечерами мы ходили в парк имени Богдана Хмельницкого и там, спрятавшись под большой сценой летнего театра, целовались до умопомрачения. Я не мог оторваться от ее пышных грудей. На большее не решался, да и не знал, что к чему.
  Как-то я принес на танцы пластинку на рентгеновской пленке. Пришел я в брюках клеш, сшитых мамой, и принес пластинку "Rock Around the clock", под который и выплясывал с Наталкой. Ближайший номер училищной газеты вышел с карикатурой на нас. Мне нарисовали большой кок, широченные брюки, Наталке - большие красные губы и коротенькую юбчонку. Написали, что выплясываем под музыку загнивающего капитализма.
  Месяца через четыре мне доложили, что Наталка спит с одним из молодых преподавателей по баяну. Я сильно расстроился, но выяснять отношений не стал. Вечером пришел к сокурсникам в общежитие, у которых часто бывал - играли на баянах, пили самогон. В комнате жило четверо ребят постарше, отслуживших в армии. Все знали, что я встречаюсь с Наталкой. После второй порции самогона рассказал, что сильно расстроен из-за ее измены. Хлопцы сказали, что все бабы бляди, и налили мне еще. Минут через пять стало себя жаль: сидел, втянув голову в плечи, чуть не плача. Добавили самогону, и еще через пять минут я заснул на чьей-то кровати. Дав немного поспать, ребята растормошили меня и отправили домой. Доплевшись домой, тихо лег. Мама ничего не заметила. Проснувшись и вспомнив вчерашний вечер, я твердо решил: "Черт с ней, с Наталкой. Раз она такая - не нужна мне больше!" В училище на переменах я перестал к ней подходить и через короткое время перестал обращать на нее внимания. Она тоже не подходила, что меня вполне устраивало. Все прошло!
  
  Белая кепка
  
   Сегодня, двенадцатого апреля, знаменательный день: в космосе первый человек - Юрий Гагарин! Здорово!
  Этот день я запомнил надолго еще по одной причине. Вечером мы с однокурсником Женей смотрели в кинотеатре "Украина" "Великолепную семерку", классный американский вестерн - я, например, смотрел его в третий раз. Из кинотеатра мы выходили в хорошем настроении. При выходе на улицу встретили двух сокурсниц и отправились провожать их до общежития, находившееся в пяти минутах ходьбы. Я был в новых брюках, в светлой рубашке с короткими рукавами и в недавно купленной модной белой кепке в серую кашку. Не спеша, вспоминая эпизоды из фильма, мы шли к общежитию.
  Внезапно раздались быстро приближающиеся шаги. Оглянувшись, мы увидели группу ребят из ремесленного училища, решительно и явно не с добрыми намерениями направляющихся к нам. Шестеро пацанов в формах чернильного цвета подпоясанных солдатскими ремнями поравнялись с нами и... неожиданно я получаю сильный удар в челюсть и тут же - сзади по голове.
  Девчата стали громко кричать:
  - Помогите! На помощь!
  Меня ударили еще пару раз. Я сел на корточки, упершись спиной о стену дома, и накрыл руками голову, в которой вспыхивали вопросы: "За что?! Почему?!" Мне добавили пару раз ногами. Девочки продолжали звать на помощь. Женя, увидев неравные силы, дал чеса. Прекратили бить так же неожиданно, как и начали, и я услышал топот удаляющихся ног.
  Медленно, с трудом встал на ноги. Девочки с испугом и состраданием смотрели на мое окровавленное лицо. Стал искать свою кепку. Ее не очень вежливо забрали! Неужто все это только из-за нее?!
  - Вот гады... ммм, - попытался сказать я, но получалось только мычание.
  Девчата предложили проводить меня домой, но я отрицательно качнул головой. Немного поохав, девушки ушли. Я медленно поплелся домой. "Если они хотели мою кепку, могли просто сдернуть ее или забрать. В такой ситуации отдал бы. Но чтоб за кепку бить с такой жестокостью?!.." - бродило в голове.
  Лёня спал как всегда на кухне, на раскладушке. Мама в комнате смотрела телевизор. Отец еще не вернулся с работы. По-быстрому разделся, спрятал брюки, рубашку и нырнул в кровать. Лицо болело.
  Утром отец подошел будить в училище. Я повернул голову... и он увидел за ночь распухшее, окровавленное лицо. Два нижних зуба торчали через пробитую губу, один глаз был полностью закрыт, нос стал пошире. Папа побледнел и закричал:
  - Дина!
  Прибежала перепуганная мать. Увидев меня и окровавленную за ночь кровать, она громко запричитала:
   - Ой, майн гот! Эдик, что случилось?! Где ты был?
  Я по-дурацки пожимал плечами, поскольку ответить не мог - рот не открывался. Подошел к зеркалу: с такой рожей я сошел бы за родного брата Квазимодо. Мама схватила кастрюлю, развела в ней марганцовку и стала обмывать мое лицо. Потом осторожно, продолжая причитать, приподняла мне нижнюю губу и сняла ее с зубов.
  Неделю я не ходил в училище. Тот раз, когда нас с Тюлькой отметелили в парке, мне пошел на пользу: я не пошел грабить фабричную кассу. В этот же раз было бессмысленное избиение: ведь ремесленники носили форменные фуражки, и им не нужна моя белая кепка - разве что продать и купить бутылку водки!
  
  Первый опыт
  
  Прошел год. В начале учебного года студентов послали на месяц в Кировоградскую область собирать кукурузу. Это было в то время, когда Хрущев посадил страну на кукурузную диету, и в магазинах не стало хлеба - кроме кукурузного. Нас расселили по хатам колхозников. Шесть раз в неделю забирали в 5:30 утра около клуба. Рассаживаясь в грузовики и горланя украинские песни, мы отправлялись в бескрайние кукурузные поля. У кого не было сапог - выдавали. Нас расставляли у уходящих за горизонт рядов кукурузы, вручали по мешку с веревкой для шеи, и - вперед.
  Кочан надо было отрывать от стебля, очистить и - в мешок. За нами следом полз грузовик, в который мы ссыпали наполненные мешки. И так целый день. С погодой повезло, сентябрьское солнце ласково грело. В двенадцать часов приезжала полевая кухня. Кормили самым вкусным борщом, самой вкусной картошкой со свининой и компотом. Пахло сеном, мятой и коровами. Два раза в неделю давали кино. В остальные дни - танцы под баян. Веселое время! У меня уже был довольно обширный репертуар, и я играл дольше всех. Танцевальная площадка располагалась под открытым небом, играть на ней - одно удовольствие. Мне нравилось, что вокруг меня вилось много девчонок. К моему большому удивлению, Наталка не отходила от меня, сидела все время рядом, ни с кем не танцевала. Видимо, решила после полугодичного перерыва заявить на меня права. Иногда играл другой баянист, она тут же хватала меня за руку и тащила танцевать. Я был, вообще-то, не против, так как зла на нее уже не таил. В танце я чувствовал, как приятно шевелятся ее большие груди.
  Наступил мой семнадцатый день рождения. В этот вечер мы с ребятами выпили немного самогону. После танцев Наталка спросила, могу ли я провести ее домой. По дороге она сообщила, что девочки, которая живет с ней в одной комнате, не будет - она, мол, ушла на всю ночь. Я понял, что сегодня будет то, чего у меня еще никогда не было.
  Полная луна подглядывала из-за тучек. Звучал хор лягушек и жуков. Откуда-то издали им аккомпанировали собаки. Я подрагивал от накатившего приятного возбуждения. Наконец мы пришли. Наталка приложила пальчик к губкам и прошептала:
  - Тихо, не разбуди хозяев.
  Я волновался. В домике были сени и две комнатки - одна хозяйская, другая для квартирантов. В сени я уже не входил - левитировал!
  Посреди комнатушки стоял маленький столик. У стены кровать подруги. Рядом - русская печь, на противоположной стене - небольшого размера иконка. Под окном Наталкина широкая, удобная лежанка. Сели, поцеловались. Она взяла мою руку и положила себе на пышущую жаром грудь. У меня закружилась голова, и по всему телу пробежали мурашки.
  - Сними сапоги и ложись, - шепнула Наталка.
  Пока я снимал сапоги, она быстро разделась. Блик луны устроился на ее больших, каждая в две моих ладони, грудях. Я быстренько выпрыгнул из брюк и лег на нее. Бесстыжая луна освещала мою задницу. Повалялись с полчаса, и я попросил Наталку походить по комнате, хотелось посмотреть, как заманчиво играют ее красивые, большие "дыни". Ушел я часа в три ночи с улыбкой обожравшегося сметаной кота. Вот это день рождения! Мне семнадцать!
  Нам оставалась еще одна неделя поработать на благо Страны Советов. Всю эту неделю в каждый обеденный перерыв, по-быстрому проглотив борщ, свинину и компот, мы с Наталкой убегали в заросли кукурузы. Вечером после танцев уединялись где-нибудь на лоне природы.
  Через неделю студенты катили во Львов в общем вагоне. Ехать - чуть больше ночи. По дороге втихаря пили самогон, ели яйца с помидорами и огурцами, пели песни. Наконец все успокоились, устроились на ночлег. Мы с Наталкой ворковали на нижней полке.
  - Давай тихонько ляжем, - предложил я.
  - Ой, что ты! Я боюсь!
  - Не бойся, все уже спят.
  Мы легли. Сапоги на всякий случай не снял, что оказалось большой ошибкой. Буквально через несколько минут наш завуч, гроза студентов - высокий, седовласый, строгий мужчина, проходил мимо, то ли проверяя вагон, то ли направляясь в туалет. Увидел мои шевелящиеся сапоги.
  - Що це таке?! - раздался на весь вагон его громовой голос. - Я бы с жинкою соби таке не дозволыв! Молокососы!
  Я сел. Наталка накрыла подушкой голову.
  - Як фамилия? - указывая пальцем на Наталку, гремел завуч.
  Я молчал. Вагон проснулся. Смех и шум стоял неимоверный.
  - Ну ничого! Прыидэмо - разберемось, а ты, Шик, швыдко ступай на свое мисце! - приказал завуч.
  В первый день занятий на доске объявлений висело две бумажки. На одной - сообщение о том, что Эдуарду Шику объявляется выговор за аморальное поведение с занесением в личное дело. Рядом на другой - список тех, кому объявляется благодарность за хорошую работу, и я в этом списке.
  Никакие чувства к Наталке не вспыхнули, мне просто само действо как-то сразу понравилось! Приехав домой, еще немного повстречались, и спустя некоторое время она закрутила с молодым преподавателем. Мне уже было безразлично.
  
  Поймал судьбу
  
  Любовь - как дерево; она вырастает сама собой, пускает глубоко корни во все наше существо и нередко продолжает зеленеть и цвести даже на развалинах нашего сердца.
   (Гюго В.)
  
  Октябрь был, как всегда, дождливым. Дни становились все прохладнее. В плаще, с баяном за плечом я торопился на урок к Бурындину, в общежитие, где находились небольшие классы для занятий.
  Сначала я услышал, потом увидел ее - громко верещавшую, оседлавшую отполированные временем вившиеся спиралью деревянные перила. Девчонка неслась с четвертого этажа, расставив руки для равновесия. Небольшого росточка, черноволосая, курчавая маленькая бестия. Я находился на первом этаже. Встал на некотором расстоянии от перил, быстро поставил на пол баян и, расставив руки, поймал судьбу свою! Придержал. Она оттолкнула с игривым негодованием, кокетливо блеснув карими глазками:
   - Ты чего? - и убежала, громко смеясь. Ей было пятнадцать.
  Влюбился я с первого взгляда, с первого прикосновения. Следующим утром меня в училище будить не надо было. Быстро одевшись и на ходу глотая завтрак, я помчался в училище. На первой же перемене увидев ее, я подошел. Она узнала меня и улыбнулась.
   - Ну ты даешь! Здорово у тебя получилось! - с восхищением произнес я. - Научи меня.
   - Сам научишься, - девчонка бросила озорной взгляд, кокетливо улыбнулась и убежала.
  На каждой переменке я подходил к ней, пытался разговорить, рассказывал что-нибудь смешное и чувствовал, что ей становится интересно. Как-то встал так, чтобы меня не видела, наблюдая за стайкой девчат, с которыми она о чем-то щебетала. Я хотел увидеть, будет ли она глазами искать меня. Сердце радостно забилось - она искала!
  Я стал провожать ее после занятий. Мы болтали и много смеялись. Я смотрел на ее карие глаза, на красивые, с приятным изгибом чувственные и в то же время по-детски пухленькие губы. Влюблен по уши!
  Жила Ира в общежитии. Приехала из небольшого поселка Ходорив, в двух часах езды поездом от Львова. Там она танцевала в кружке народного танца и, соответственно, поступила на хореографический факультет училища.
  Каждый день я провожал Иру до общежития. Настал конец декабря. До нового, 1962 года оставалась всего пара дней. Мы еще не целовались и за руки не держались. Нам было хорошо и весело. Мама не понимала, что это со мной происходит. На занятия будить не надо. Я с нетерпением ждал каждого утра. За два дня до Нового года Ира спросила, хотел бы я встречать праздник с ней, у друзей на квартире. Еще бы!
  Последний день уходящего года выдался холодным, но не ветреным. Пушистый снежок весело поблескивал, припудрив дороги. Компания собралась большая. Сели провожать старый год. Ирин однокурсник Алик, уже отслуживший в армии, налил нам по полной пузатой рюмке водки.
  К алкоголю я был и есть в силу нашей семейной генетики равнодушен, но рюмку выпил. Ира свою рюмашку осушила одним глотком. В двенадцать часов под бой курантов я выпил еще одну, Ира махнула еще одну пузатую. Чуть позже еще две. Немного потанцевали под радиолу и спустились вниз в подъезд. Я был в брюках и белой рубахе. Она в ситцевом розовом коротеньком платьице. Я обнял ее и поцеловал.
  - Я люблю тебя! - сказал я страстно.
  - И я тебя, - шепнула тихонько Ира.
  Постояли немного. Оба дрожали от возбуждения и от холода. Потом поднялись в квартиру. Весь оставшийся вечер мы никого не замечали.
  С этого дня все возможное время проводили вместе. Я провожал ее до общежития, бежал домой немного позаниматься и вновь бежал к ней. Мы вдвоем облазили все парки города, благо их во Львове много. Всегда можно найти укромные скамеечки и целоваться до одури. В одиннадцать двери общежития закрывались, и мы вынуждены были возвращаться. С нетерпением я ждал завтра.
  Как-то она не пришла на занятия. Девчонки сказали, что ночью ее забрала "скорая помощь", и ей сделали операцию - удалили аппендицит. Мама каждый день давала мне двадцать копеек на обед. Чаще всего я не ел, а собирал денежку на кино, мороженое и сигареты. У меня были в кармане уже два рубля, и мне хватило на коробку конфет, с которой и объявился у нее в больнице. Ира вышла в домашнем халатике, держась за бок. Увидев меня, улыбнулась. Я протянул коробку. Взяла, поблагодарила тихим голосом и, наклонив голову, тепло заглянула мне в глаза.
   Характером любовь моя удалась не простым, скорее сложным. В ней переплелись доброта, стыдливость и скандальность, гнев, грубость и смелость, ревность и безразличие. Бесстрашие и веселость могли вдруг обернуться слезами, и через минуту опять смех. Весь набор, чтобы жизнь не превратилась в рутину и скуку. На ее хорошеньком личике блестели кокетливые карие глаза.
  Скучно нам не было никогда. Однако ссориться начали довольно рано. Прошли пять месяцев с тех пор, как мы начали встречаться. Как-то, расставшись на несколько часов, я вернулся к ней в общежитие. Иры не было. Девочки доложили, что она с подругой Оксаной пошла в клуб "Сарай" на танцы. "Могла бы мне сказать, - подумалось, - тоже поплясал бы, и вообще - почему она так поступила?!" Я пошел в "Сарай". Танцевальные площадки города всегда были заполнены. Львовяне - народ веселый, потанцевать любят. У клуба толпились люди. Много дружинников - драки были нормальным явлением. В этот вечер было особенно многолюдно. Оказалось, что недавно на Высоком замке повесили чернокожего студента медицинского института. В последний раз его видели на танцах в этом клубе. Говорили, что студент в пылу спора с девушкой по причине отказа танцевать с ним затушил окурок об ее лоб. Львовянам не нравится, когда их девчатам тушат окурки о лоб, и студента повесили. На каждом углу маячили дружинники. После недолгого наблюдения у меня созрел интересный план. Подошел к дружиннику постарше.
  - Послушай, тут к вам прошли две четырнадцатилетние девчонки, могут быть неприятности от милиции. Одна из них моя сестра.
  - Где? Какие девчонки?! - к моему удовольствию всполошился дружинник.
  - Пошли покажу.
  Мы подошли к большому окну. Посреди зала среди танцующих пар выплясывали веселые Ира с Оксаной. Я указал на них. Дружинник, что-то проворчав, поспешил в зал. Через окно наблюдал, как девчата возмущались, когда их выводили. Я, чувствуя свою правоту, стоял улыбаясь, держа руки в карманах, не скрываясь, недалеко от входа. Заметив меня и все поняв, девчонки подскочили ближе:
  - Ага, так это ты подстроил! - и сердито, с презрением быстро зашагали прочь.
  Два дня мы не разговаривали. На третий день я сказал, что без нее на танцы не пошел бы. Она промолчала. Мы помирились.
  Девушки, делившие с ней комнату, часто по воскресеньям ездили к себе домой. Все они жили в двух-трех часах езды от города. Ира часто домой не ездила, говорила, что из-за отца. Он пил и иногда поколачивал маму. Она его не любила. Мама была доброй, заботливой и часто приезжала к ней. Привозила котлеты, вареники и разную другую снедь.
  Как-то раз, когда девчонки разъехались и приезд Ириной мамы не ожидался, я остался у нее на ночь. Дома сказал, что останусь ночевать у ребят в общежитии.
  Я был на седьмом небе. Мечтал, что наконец-то у нас будет то, что у меня было с Наталкой. Я не раз грезил об этом по ночам. Еще я знал, что с Ирой все будет иначе, ведь я люблю!
  Но не тут-то было. Она разрешила мне снять только обувь. В брюках и рубашке провел с ней всю ночь. Утром возвращался домой как матрос, широко расставляя ноги, с припухшими от поцелуев губами.
  Учебный год подошел к концу, и Ира уехала домой. Папу пригласили поиграть на два месяца в ресторане в Ялту, и, как всегда, он прихватил свою семью. Отдыхать, плавать, загорать, конечно, было здорово, но все же я торопил время. С нами отдыхала вместе со своей мамой одна дальняя родственница. Симпатичная, белявенькая, веселая Лена, младше меня на год. Мы плавали на катере в Воронцовский дворец, вечерами катались на качелях. Пили кумыс на набережной. С ней было весело, хорошо, но чувства мои были сугубо дружеские, и с самого начала я рассказал об Ире. Закончилось лето, и мы вернулись домой за неделю до начала учебного года.
  
  Вовка-боец
  
  Вовка Борчанов сообщил мне, что договорился с Сашкой Долей погулять компанией в Сашкиной квартире. Родители Доли уехали - как же было не использовать такой момент.
  Вовка сказал, что хочет взять с собой свою девушку Зойку, которая живет недалеко от Высокого замка. Мы пошли за ней. По дороге он встретил своего знакомого Афоню, и тот пошел с нами. Афоня был хорошо поддатый и медленно плелся за нами. Вовка договорился встретиться в скверике напротив кинотеатра "Богдан Хмельницкий".
  Мы пришли. Зойка стояла с группой ребят в скверике, о чем-то беседуя. Вовка помахал ей рукой, она махнула в ответ и собралась идти к нам. Один из них взял ее за руку и стал, как бы шутя, не пускать. Она что-то ему говорила, но он крепко держал, уже не шутя, поглядывая в нашу сторону. Вовка направился к ним, я следом. Афоня, пошатываясь, тоже. Мы подошли, нас тотчас окружили, я понял, что добром не кончится.
  Вовка взял Зойку за руку:
  - Идем!
  - Никуда она не пойдет! - сказал тот, что держал ее за вторую руку.
  - Генерал, пожалуйста, не надо! - взмолилась Зойка.
  - Надо! - с наглой ухмылкой сказал парень по кличке Генерал.
  Тут и Афоня подошел. Хлопцы, улыбаясь, расступились, пропуская его в середину круга.
  - Что происходит? - спросил он, хлопая пьяными глазами.
  Я слышал о Генерале, грозе района, и понял - будет жарко. Среднего роста, коренастый, с наглой рожей, он не отпускал Зойку.
  И тут... Вовка молниеносным, сильнейшим ударом в челюсть сбивает его с ног.
   - Гони! - крикнул он.
  Мы ринулись из круга, опрокинули двоих и помчались. Афоню настигли почти сразу. Он упал. Его стали бить ногами. За нами гналось человек пять. Мы с Вовкой немного оторвались от преследователей.
  Бежал я как минимум со скоростью перворазрядника по бегу. Вовка, останавливаясь, отбивался и сбил с ног еще двоих. К нам приближался побагровевший от злости Генерал. Между мной и Вовкой просвистел нож. Я припустил еще быстрее, уже на мастера. Все это происходило средь бела дня! Послышались милицейские свистульки. Преследователей осталось трое. Первым бежал Генерал. Вовка отстал от меня, и я обернулся. Он остановился и ждал. Я знал, что он никогда не носит ножи. Ему не было в них надобности. Высокий, симпатичный, жилистый блондин, лучший уличный боец, он стоял улыбаясь и ждал Генерала. Бежавшая за Генералом Зойка кричала:
  - Генерал, не надо!
  Жаль, что не было возможности запечатлеть эту драку на пленке. Сначала Вовка расправился с теми двумя, что бежали с Генералом. Тот вытащил нож. Вовка не любил этого и злобно оскалился. Генерал был ниже ростом. Выставив перед собой нож, бросился на Вовку, но тот ловко увернулся и тут же с разворота своей длинной ногой попадает Генералу в лицо. Нож выпал из его рук, и Вовка тремя быстрыми ударами добил противника, поднял нож и швырнул далеко в сторону. Генерал лежал поверженный, с окровавленным лицом и не мог подняться. Теперь уже не спеша мы пошли прочь.
  Зойка видела эту красивую драку и, догнав нас, взяла с гордым видом Вовку под руку. Милиционеры остановились у лежащего на тротуаре окровавленного Афони. Его забрала "скорая". Позже мы узнали, что ему проломили голову и сломали пару ребер. Говорили, что Афоня после этого стал слегка офонаревший.
  Вовка сказал, что он им этого так просто не подарит, и предложил собрать центровых и вернуться "поговорить". У нас заняло около часа пройти от Оперного театра до кинотеатра "Щорс". Набралось около тридцати желающих приключений парней. Вся эта ватага пришла в скверик. К сожалению или к счастью, мы никого там не застали.
  Намеченная вечеринка у Сашки Доли все-таки состоялась. В квартире было пианино. Мы пели Окуджаву "По Смоленской дороге", я играл буги-вуги, пели "Дунай, Дунай".
  Через год Вовку призовут в армию, и он поедет служить куда-то на Урал.
  Приехала Ира, и мы все свободное время проводили вместе. Все уютные скамеечки всех парков города были наши. Тем не менее мы как-то ухитрялись неплохо учиться.
  
  Опасный трюк
  
  Прошла дождливая осень. Декабрь резко прихватил город холодом. Как-то вечером я зашел за Ирой в общежитие, и мы пошли прогуляться на Высокий замок - большую гору в центре города, покрытую лесопарком, с укромными скамеечками и одноименным рестораном. Много веков тому назад на горе был замок основателя города князя Даниилы Галицкого. Замка давно уже нет, но зато достаточно мест, где можно было уединиться. Мы болтали, смеялись. Пока шли, снег повалил огромными хлопьями и громко заскрипел под ногами. Из-за какой-то не стоящей внимания ерунды мы стали спорить. Слово за слово. Страсти накалились. Она стала кричать:
  - Уходи к черту! Не хочу тебя видеть!
  - Ира, пожалуйста, не кричи на меня!
  - Уходи-и-и! Видеть тебя не хочу!
  - Ну пожалуйста!
  Чем больше я успокаивал, тем громче она кричала. Снега уже нападало выше щиколотки. Становилось холоднее.
  - Уходи, уходи, уходи-и-и! - завелась она.
  Не мог же я оставить ее одну.
  - Ира, ну хорошо, идем, я тебя проведу в общежитие и уйду.
  - Пошел во-он, ты мне не нужен!
  Надо сказать, что эта часть города была не из благополучных. Как-то в пятом классе к нам пришла поучить нас английскому красивая практикантка из университета. Через три недели ее нашли изнасилованной и убитой на Замке.
  На улице стало совсем темно и повалил густой снег. Это уже была истерика, и я не знал, что делать.
  - Говорю тебе в последний раз - пошли! Проведу тебя и сразу уйду! - заводился и я.
  - Уходи-и-и! - кричала она.
  - Хорошо! Я ухожу!
  И ушел. Стало еще холоднее. Шел медленно, не зная, что предпринять. Ушел уже довольно далеко - развернулся и побежал назад. Иры нигде не было. Стал бегать в разные стороны, звать ее. В парке было темно, почти ничего не видно. Сердце колотилось по-сумасшедшему. Я уже совсем отчаялся. Мой взгляд упал на небольшое возвышение у подножья развесистого дуба, покрытое снегом. Подбежав ближе, увидел Иру, свернувшуюся калачиком, почти полностью засыпанную снегом. Она замерзала и засыпала. Я стал быстро разгребать снег.
  - Не надо, не надо, - бормотала Ира.
  Пытался поставить ее на ноги, но она не могла стоять. Что же делать? До общежития идти минут двадцать. Выхода нет - я должен нести ее. Хоть и была она небольшого роста, но минут через десять я порядком устал. Ира молча лежала у меня на руках. Я остановился у стены дома, поставил ее на ноги, придерживая, чтоб не упала. Нужно было передохнуть. Немного отдышавшись, присел, попросил ее сесть мне на спину и держаться за мою шею. Она села, обхватив шею ледяными пальцами. Поддерживая ее за ноги, пошел. Снег прекратился. До общежития осталось идти еще минут десять.
  Полночь. Холодно. Редкие прохожие оборачивались в нашу сторону, спеша к теплу. На спине нести мою дорогую поклажу было гораздо легче. Шел и думал: "Что мы будем делать, когда придем? Общежитие закрылось в одиннадцать вечера. Мы, конечно, можем постучать в дверь, но тогда будут неприятности". И тут мне пришла в голову идея.
  В этом городе облазил все центровые дворы и помнил, что двор общежития и двор смежного дома были разделены каменным забором с примыкающим со стороны смежного дома гаражом. Мне нужно было проверить, что к чему. В подъезде ветра не было и казалось чуточку теплее. В коротеньком не по сезону сереньком пальтишке, в маленьком беретике Ира была похожа на замерзающего воробышка. Сердце сжалось, когда я поглядел на нее.
  - Ира, мы ведь не можем стучать в двери?! - вопросительно-утвердительно сказал я.
  Мелко дрожа, она безучастно кивнула. Усадив ее на ступеньку, я пошел на разведку. Так и есть, гараж примыкает к забору, за ним двор общежития. Возле гаража валялся всякий хлам, и я приметил большой деревянный ящик. Подтащив его к гаражу, вернулся за воробышком. Она лежала на ступеньке, прижав коленки к подбородку, продолжая мелко дрожать и стучать зубами.
  - Ира, я тут кое-что придумал... Ты должна будешь мне помочь... Попробуй стать на ноги... нам нужно совсем немного пройти.
  Я хотел, чтобы она ну хоть малость размяла негнущиеся ноги. Кое-как мы дошкандыбали до гаража.
  - Ира, за этим забором двор общежития... Нам нужно залезть на крышу гаража... А там... спустимся во двор. Ты меня поняла?
  Она приоткрыла глаза, глянула на крышу гаража и мышкой пискнула:
  - Я не смогу.
  - Не бойся, я помогу, - четко проговорил, подбадривая ее и себя.
  Я все еще не отдышался, устал, но холодно мне не было. После того как я помог ей встать на ящик, она руками могла уже достать до крыши. Я тоже забрался на ящик и помог ей вскарабкаться на засыпанную снегом, слава богу, не пологую, а ровную крышу. То, что мы вытворили потом, смахивало на цирковой номер.
  В том месте, где забор соприкасался с домом, проходила водосточная труба, спускавшаяся во двор к подвалу, к которому спускалось пять ступенек. Высота была приличная, упадем - вспотеем кувыркаться. Я подошел к трубе и присел:
   - Садись ко мне на плечи и держись крепко за мою шею!
  Она еще не видела, куда идет труба, да и не очень понимала, что происходит. Послушно забравшись ко мне на плечи, руками обхватила шею.
  - Не смотри вниз!
  Обхватив холодную трубу ледяными руками и осторожно перебирая руками и ногами, с сидящей на шее моею любовью, пополз вниз к подвалу. Парнишкой я был крепеньким - у нас получилось!
  Дверь со стороны двора не запиралась. Через нее выносили мусор. Мы тихонько зашли. Общежитие спало. Было тепло и пахло жареной картошкой. Поддерживая Иру, я медленно поднялся с ней на третий этаж к ее комнате. Она взялась за ручку двери. Молча постояли с минуту. Ира посмотрела на меня осмысленным взглядом:
  - Пока.
  - Пока.
  Она скрылась за дверью. Я еще посидел на лестнице минут пять и потопал домой. На проходной дежурная спросила:
  - Чого так пизно?
  - Уроки делали.
  Как ни странно, ни я, ни она не заболели. Это была наша первая серьезная ссора. Пару дней мы не подходили друг к другу. Через несколько дней я зашел во двор общежития посмотреть, при дневном свете на место нашего маленького приключения. Водосточная труба была старой и проржавевшей.
  Не выдержав, я зашел к ней в общежитие. Вызвал в коридор поговорить.
  - Что хочешь? - Ира, насупив брови, сложила руки на груди.
  - Хочу спросить, как тебе понравился наш цирковой номер на старой водосточной трубе?
  - Два идиота!
  - Тут я с тобой согласен, - улыбнулся и обнял ее.
  Она не сопротивлялась. Мы помирились.
  
  Моя!
  
  Второй наш Новый год встречали в компании студентов в общежитии. Без десяти двенадцать мы опять поссорились. Ира выбежала из комнаты, я - за ней. Она - вниз на первый этаж. Я - за ней. Заскочила в женский туалет - я туда же. Куранты известили о наступившем 1963 годе. До нас доносились радостные крики студентов. Постояли мы, посмотрели друг на друга, рассмеявшись, обнялись и поцеловались. Я не мог долго на нее обижаться, всегда первый шел на примирение, и вскоре мы оба забывали о происшедшем. Смеялись, шутили, дурачились, как дети, да мы, безусловно, ими и были.
  Ну вот и середина мая. Львов подставлял свои дубы и каштаны проливным дождям. В воздухе витал любимый запах сирени. Девочки, с которыми Ира делила комнату, почти на каждые выходные уезжали по домам. Для нас - раздолье. Комната оставалась в нашем распоряжении на целых полтора дня.
  В этот день я пришел к ней утром, и мы пошли на Галицкий рынок, где выходцы из Кавказа продавали красивые, аппетитные первые помидоры по десять рублей за килограмм. За несколько дней до этого мы с отцом отыграли свадьбу, и у меня было целых пятнадцать рублей. Нам как раз хватило на кулек помидоров и еще оставалось на кино и мороженое. Посмотрели "День счастья" с А. Баталовым в главной роли и пошли в общежитие. Майские дожди умыли город. Все сияло. Счастливые, мы шли, держась за руки.
  В окнах уже садилось весеннее солнце, когда мы наконец зашли в комнату. Обнявшись, с жаром поцеловались. Легли, губами губ касаясь, оба дрожим... В этот день ушла ее невинность. Счастью моему не было предела. Она моя! Огонь любви разгорался. Провалялись в постели до вечера. Мне нужно было уходить. В любой момент могли вернуться девочки. Ира подарила мне свою фотографию, с которой я уже дома сладко заснул.
  
  Судьбоносное решение
  
  Я не верю в судьбу, но если все же есть - каждый лепит свою сам. Сам делает все, чтобы она была такой, как она есть.
  В конце мая мы любили друг друга еще раз и в последний раз предались любви перед каникулами, а именно - 16 июня. В этот день в космос запустили первую женщину - Валентину Терешкову! Через несколько дней я проводил Иру на поезд в Ходорив. Она уехала на все лето. Я с семьей провел месяц в Евпатории.
  Тридцать первое августа. Приехала Ира, и с этого момента закрутилась, завертелась и помчалась наша жизнь с космической скоростью. Уже при встрече я уловил какую-то озабоченность в ее глазах. Она сказала, что нам нужно поговорить. Пошли прогуляться по центру. Молча шли, держась за руки. Я не торопил. Наконец она остановилась, посмотрела на меня и тихо произнесла:
  - Я не знаю, что делать?
  - О чем ты?
  Глубоко вздохнув, она выдохнула:
  - Я беременна!
  - Что?! - не совсем понимая, спросил я.
  Презерватив, предохранение, беременность - мы не знали, что это.
  - Откуда ты знаешь?
  - Девочки сказали.
  - А как они узнали?
  - Я им сказала.
  - Что сказала?
  - У меня уже два месяца кровь не идет.
  - Почему у тебя должна идти кровь?
  - Почему, почему - так должно быть каждый месяц, - объяснила она.
  - Что делать будем? - спросил я, совсем растерявшись.
  - Не знаю, - тихо сказала Ира, и глаза ее увлажнились.
  Присели на лавочку. Закурили. Подумать было о чем: "У Иры начинается третий год занятий. Ей шестнадцать, мне восемнадцать, и учиться мне еще год, если в армию не заберут. Так как я был на последнем курсе, мне, наверное, дадут отсрочку на год. Семью заводить мы никак не можем. Жить нам негде, да и на какие средства? Как все это рассказать родителям и что мы будем делать с ребенком?" - неслись вихрем мысли. Я обнял Иру за плечи. Она прижалась ко мне и, подняв на меня глаза, из которых пролилось несколько слезинок, спросила:
  - Что же нам делать?
  Я молчал. Я не знал.
  - Знаешь что? Пошли в кино.
  - Пошли, - сразу согласилась она.
  В эту ночь я почти не спал. В висках стучало: "Что делать? Как сказать родителям?"
  Первое сентября выпало на воскресенье. Мы целый день шлялись по городу. Опять посмотрели какой-то фильм. Пообнимались на лавочке в Стрийском парке.
  Второе сентября. Начались занятия. На первой же перемене Ира отвела меня в сторону и прошептала:
  - Есть выход.
  - Какой?
  - Надо избавиться от ребенка.
  - Как это?
  - Очень просто. Сделать аборт.
  - Аборт? - заволновался я.
  - Девочки сказали, это будет стоить двадцать пять рублей.
  - Это, наверное, больно?
  - Наверное, но я не вижу другого выхода, - испуганно проговорила Ира дрожащими губами.
  - Хорошо, я найду деньги, - все еще как-то туго соображая, сказал я, - а ты еще подумай. - Взял ее за обе руки, посмотрел в глаза: - Ты не спеши с решением. Что бы ты ни решила - я с тобой.
  - Я уже решила, будем делать аборт и побыстрее, пока живот не заметен, - проговорила она более уверенно.
  Третье сентября. Я начал сбор средств. Одалживал у кого рубль, у кого два, кто-то дал пять. Необходимую сумму набрал за один день.
  Четвертое сентября. Знакомые помогли найти врача. Дали адрес.
  Пятое сентября. Мы поехали делать аборт. Врачиха жила за чертой города. Ехали на троллейбусе до последней остановки. Всю дорогу сидели, крепко прижавшись друг к другу. Пришли к одиноко стоявшему на окраине маленькому домику. Вышла женщина и попросила подождать немного на скамеечке возле дома. Примерно через полчаса из дома вышел кавказской наружности мужчина, бережно под локоток поддерживающий бледную женщину. Нас пригласили войти. Пахло алкоголем и закуской, видимо, отмечали нерождение ребенка. Мы сели. Врачиха глянула на нас. Всплеснула руками:
  - Ой, да какие же вы еще дети!
  Ира в свои шестнадцать выглядела на четырнадцать, а я в свои почти девятнадцать мог сойти за шестнадцатилетнего подростка.
  - Что мне с вами делать?
  - Ну вы же знаете, - промямлил я.
  - Я-то знаю! - устраиваясь поудобнее за столом, закуривая, сказала врач, глянув внимательно на нас. - Послушайте, ребятки, что я вам скажу. Как я понимаю, это первый аборт, а после первого аборта могут быть осложнения.
  - Какие?! - вскинулась Ира.
  - А такие, что ты, милая, не сможешь больше иметь детей.
  Ира под столом сжала мне руку.
  - Вы оба такие молоденькие, такие хорошенькие, - продолжала врачиха, - у вас будет прекрасный ребеночек. Женитесь.
  - Мы не можем, - проговорили мы в унисон.
  - Ну да, понимаю. Боитесь родителей, негде жить, нет денег...
  Оба закивали.
  - Вы любите друг друга? - выпуская в потолок струю дыма, спросила врачиха.
  Мы опять закивали.
  - Так вот что я вам скажу. Я могу сделать то, зачем вы пришли, но мой совет вам - женитесь, рожайте хорошенького ребеночка и ничего не бойтесь, со временем все наладится, все утрясется - вот увидите.
  Мы сидели в полной растерянности, не зная, что сказать, что делать?
  Врачиха разглядывала нас, оперевшись подбородком на руку, и курила.
  - Я вижу, вы не можете решиться. Ну, тогда иди в ту комнату, разденься и ложись на стол! Я помою руки и приду, - решительно произнесла она.
  Мы встали, держась за руки.
  - Эдик, я боюсь! - пролепетала Ира.
  Я представил себе, что ей сейчас будет очень больно, и неизвестно какие могут быть последствия.
  - Ира, мы не должны это делать!
  Она посмотрела на меня. Я, набрав в легкие побольше воздуха... выдохнул:
  - Давай поженимся!
  - Как поженимся?!
  - Очень просто. Возьмем да поженимся!
  - И что будет?
  - Я пока не знаю, но думаю, что все как-то образуется.
  - Ты думаешь?
  - Да! - ответил уже более уверенно.
  - Ай да молодцы, правильное решение! Смотри, какой он у тебя хороший, - затараторила докторша. - Надо отметить рождение молодой семьи, - продолжила она, торопливо доставая из шкафчика бутылку с остатками коньяка.
  - Раз такое дело, отмечать так отмечать, где тут у вас ближайший магазин? - воспрянул я.
  - Совсем не далеко, милый. Проедешь две остановки троллейбусом, а там есть большой гастроном.
  Ира села, положила руки на стол, заглянула мне в улыбающиеся глаза.
  - Ты серьезно?
  - Вполне. Ты посиди здесь. Я мигом!
  Чуть позже подошли соседи. Все нас поздравляли и пили за нарождающуюся семью, за будущего ребенка, за гостеприимную врачиху и за всех присутствующих. Я еще раз съездил в гастроном. Ушли затемно. Погуляли на славу. Деньги, одолженные на аборт, потратили на празднования.
  Мы договорились с Ирой на следующий день пойти в загс подать заявление.
  Сентябрь, шестое. Денек выдался солнечный и теплый. Накануне мама улетела в Ессентуки лечить желчный пузырь. Папа приготовил завтрак, позвал меня и Лёню к столу. Настроение у отца прекрасное. Свобода и безнадзорность окрылили его. Он вдруг стал проворно передвигаться по кухне, гремел посудой, что-то мурлыкал себе под нос и улыбался. Братишка поел и убежал на улицу. Я никак не мог приступить к разговору. То, что он остался один с двумя детьми, никоим образом не омрачало его настроения. Папа по природе своей уравновешенный, спокойный и немного пофигист. Но то, что я собирался ему сообщить, сильно испортит ему настроение, и я никак не мог собраться с духом.
  Отец стоял спиной ко мне и мыл посуду.
  - Папа, - тихо начал я.
  Он продолжал споро тереть тарелки.
  - Папа, я собираюсь жениться.
  Он перешел с тарелкой на ritenuto и втянул голову, как черепаха.
  - Скажи еще раз - я не понял?
  - Я собираюсь сегодня или завтра жениться.
  - Как жениться?! На ком жениться?! Что ты плетешь?!
  - Я хочу жениться на девушке Ире, с которой уже более года встречаюсь, и она беременна! - выпалил я быстро.
  Папа сел на стул. Закурил. Закурил и я. Бедный отец, у него дрожали руки.
  - Но почему сегодня или завтра? А как же мама?
  - А что мама?
  - Она меня убьет, ты что, не можешь подождать?! Она ведь только уехала!
  - Не могу!
  - Почему?
  - Я ведь сказал тебе - она беременна, и мы не хотим, чтобы в училище об этом знали, а если мы поженимся, то это будет совсем другое дело.
  - Тебе еще год учиться и тебя могут забрать в армию! - пытался вразумить отец.
  Аргументы были веские и бесполезные.
  - Мы уже все решили! - твердо сказал я.
  Отец вдруг резко встал и вышел в комнату. Я сидел. Курил.
  Его не было несколько минут. Когда вернулся, чуть не плачущим голосом проговорил:
  - Я пошел!
  - Куда?
  - Не твое дело!
  Позже я узнал, что он побежал на почту давать маме, только распаковавшей чемоданы, телеграмму: "Срочно приезжай. Эдик женится".
  Посидев еще с минуту, я пошел в комнату за паспортом. Паспорта на его обычном месте не оказалось. Мне стало все понятно. Отец или забрал его с собой, или спрятал. Я начал обыск и минут через пятнадцать нашел его в диване под подушками.
  Через час мы были в загсе. Попросили анкету. Клерк глянула на нас и сказала, чтобы мы пришли с родителями. Я возмутился и ответил, что мне уже почти девятнадцать, а Ире шестнадцать с половиной, и протянул паспорта. Женщина внимательно изучила оба паспорта, глянула на нас.
   - Заявление приму, но без родителей все равно не распишу!
   - Что значит не распишете! - начал кипятиться я. - Вы что же, хотите разбить молодую советскую семью?! - И не дав служащей открыть рот, быстро добавил: - Она беременна!
  - Беременна? - медленно повторила клерк, разглядывая Иру. - Это правда? - обратилась она к ней.
  - Да, - глядя в пол, тихо ответила Ира.
  - Мы должны расписаться сегодня! - настаивал я.
  Женщина глянула на меня, на Иру.
  - Я сейчас вернусь.
  Вернулась довольно быстро в сопровождении дородной тети, которая оказалась директоршей. Та подошла, рассмотрела нас.
  - Почему вы не хотите привести родителей? - как-то мягко и дружелюбно произнесла она.
  Я люблю, когда со мной так разговаривают.
  - Понимаете, - начал я, - моя мама уехала. Ирины родители не живут во Львове. Никто не знает, что она беременна. У нас только начались занятия, и мы не хотим делать аборт. Ира уже три месяца как беременна, и мы должны пожениться как можно быстрее! - кратко обрисовал я ситуацию.
  Отчаянная и бесстрашная Ира стояла молча с зардевшимися щеками, смущенная и робкая.
  - Ты его любишь? - неожиданно спросила директорша у Иры.
  - Да, - тихо ответила.
  - Он-то тебя любит, это я вижу. Приходите завтра и найдите двух свидетелей, мужчину и женщину. Взрослых. Понятно?!
  "Хорошая женщина".
  - Да, да, конечно. Спасибо вам большое, мы завтра будем!
  Через дорогу от дворца бракосочетания удобно расположился небольшой парк имени Костюшко. Туда и побежали, нашли укромную скамью.
  - Что будем делать? Где найдем свидетелей? - взволнованно спросила Ира.
  Я задумался.
  - Есть у меня одни на примете.
  - Кто?
  - Иван Сова. Он женат. Их сыну три года. Иван старше меня на четыре года. Недавно отсидел. Мы с ним давно знакомы, я думаю, он не откажет.
  - А больше никого не знаешь?
  - Нет. Идем быстрей.
  У меня было пять рублей. Купил бутылку "Московской" и десять горячих вкусных пирожков с мясом по четыре копейки.
  Сова жил в центре. Частенько он малого своего, хорошенького мальчонку, сажал на улице, клал рядом шапку, и "Гаврош" довольно быстро собирал на бутылку водки с закуской.
  Дверь открыла молодая, симпатичная женщина со слегка припухшим от алкоголя лицом.
  - Ой, Эдька, привет, давно не видела. А это кто?
  - Привет, Клава, познакомься - это Ира.
  - Здравствуйте.
  - Привет, ну че стоите, проходите, Ванька дома.
  Обстановка в комнате убогая. Посреди комнаты - колченогий стол с двумя стульями и табуреткой, в углу кровать с набросанными несвежими одеялами на которых игрался курчавенький мальчуган. В ногах большой кровати стояла детская кроватка. Обшарпанный старый шифоньер с двумя тарелками в нем, и в углу сундук. На столе стояла початая бутылка водки, рядом с ней шпроты, пара соленых огурцов и полбуханки черного хлеба. Сова сидел за столом в брюках, босой и в майке.
  - Опа-на, кто к нам пожаловал? Композитор!
  Он был из тех людей от которых пахло опасностью. С ним старались не связываться. У меня с ним проблем не было.
  - Познакомься, это Ира.
  - Привет, Ира, - не вставая, протянул ей руку, здороваясь, Иван.
  - Здравствуйте, - протянула руку Ира.
  - Дело есть, Сова, - начал я, доставая бутылку.
  Ира положила на стол кулек с пирожками.
  - Похоже, дело серьезное.
  - Да, Сова, для нас очень серьезное.
  - Ну если такое серьезное, Клавка, давай еще два стакана.
  Сова разлил водку. Выпили. Съели по пирожку.
  - Давай, выкладывай, - сказал он, ковыряясь мизинцем в ухе.
  Я по-быстрому рассказал о нашей проблеме.
   - Молодцы ребята, просто необходимо выпить за это! - оживилась Клава и разлила еще по одной.
  Мне пить совсем не хотелось. Ира была не против, и я отказываться не стал. Посидев немного, мы договорились встретиться завтра у загса в десять утра.
  Вышли на улицу. Посреди проспекта имени Шевченко (он же - вулыця Академична) тянулась красивая алея, засаженная с обеих сторон тополями и лавочками перед деревьями. Погода была прекрасная. Давно не было дождей, что было большой редкостью. Мы взяли по эскимо на палочке, нашли свободную скамью. Алкоголь, видимо, из-за треволнений, не очень подействовал на меня.
  - Эдик.
  - Что?
  - А колечки у нас будут?
  - Какие колечки?
  - Какие, какие - обручальные!
  - Ира.
  - Что?
  - Я вспомнил один эпизод из фильма "Великолепная семерка".
  - Чего вдруг?
  - Там есть момент, когда староста селения спрашивает у одного из семерых ковбоев, защищающих местных жителей от большой банды: "Ну и как идут дела?", на что тот отвечает: "Дела идут, как у того парня, выпавшего из окна семнадцатого этажа, пролетающего мимо десятого и думающего - пока все идет хорошо!"
  - Угу, - улыбнулась Ира.
  - И дальше этот староста спрашивает: "Зачем вы ввязались в это, ведь вознаграждение плевое?", на что ковбой отвечает: "Я знал еще одного парня, который голой задницей прыгнул в заросли кактуса и на мой вопрос: "Зачем ты это сделал?" - ответил, что эта идея показалась ему заманчивой". Ира, - продолжил я, - а ты помнишь, какое событие произошло в тот день, когда ты забеременела?
   - Да! - тут же нашлась будущая жена. - Терешкова залетела... нет, полетела.
  Мы рассмеялись
  Бронзовые колечки по тридцать шесть копеек мы купили в галантерейном магазине. Итак, свидетели есть, колечки есть. Завтра мы станем мужем и женой. Где будем жить? На что будем жить? Через шесть месяцев появится ребенок. Что с ним делать? Вопросов много. Ответов нет. Мы сосредоточились на ближайшем будущем - завтра. В этот вечер расстались раньше обычного, я хотел попасть домой до прихода отца, сделать вид, что сплю. Отец пришел поздно. Меня не будил.
  Седьмое сентября. Встал я рано. Надел белую рубашку, свой темно-кофейный костюм, который мне купила бабушка, и бесшумно выскользнул за двери. Утренняя прохлада приятно взбодрила. До встречи с Ирой оставалось два часа, и я направил свои стопы на ту же аллейку на Академической. Сел, закурил. Потом лег, уставился в небо. В голове просольфеджировал: "Дывлюсь я на небо та й думку гадаю".
  Мысли о том где жить, на что жить, и что через шесть месяцев появится ребенок, пока отошли на второй план. Надо подумать о встрече с мамой. В том, что она уже летит во Львов, я ни минуты не сомневался. Волновался за Иру. Моя будущая теща приедет через неделю, подкормить доченьку, которая ее не очень обрадует новостью. Будущая теща вернется в Ходорив и должна будет довести эту новость до Ириного отца (то есть будущего тестя). Ей придется рассказать все: о том, что доченька уже три месяца как беременна, о том, что уже неделю как вышла замуж, и что его зять - жид. Ира говорила мне, что боится за мать. Она знала, маме не избежать побоев. Отец ведь напьется. И напьется сильно.
  В том, что мой отец получит от мамы по полной программе, я не сомневался.
  В девять уже стоял у общежития. Солнышко по-летнему грело. День обещал быть хорошим. Без пяти минут невеста вышла в розовом платьице, слегка прикрывавшем коленки, на беленьких носочках светленькие туфельки на маленьком каблучке, вьющиеся черные волосы ниспадали на плечи - куколка! Света и Оксана вышли следом за ней, и мы направились в загс.
  В десять Совы и Клавы еще не было. Минут через пятнадцать мы начали волноваться. Они пришли в пол-одиннадцатого, и мы побежали внутрь, заполнили необходимые бумаги стали ждать своего вызова. Перед нами расписывалась пара примерно тридцати с хвостиком лет. С ними было много людей. Жених посмотрел на нас и, тыкая пальцем в нашу сторону, произнес:
   - Посмотрите на этих пионеров!
  Сова было рванулся в их сторону:
   - Я тебе щас дам пионеры, сука!
  Я успел поймать его за руку.
  - Иван, пожалуйста, дай нам спокойно расписаться, х... с ним!
  - Ваня, пожалуйста не надо! - поддержала Клава.
  Церемония была быстрой. Мы повторили за женщиной все, что надлежало повторить, надели друг другу наши обручальные колечки, поздравили друг друга, пожали руки, скромненько поцеловались. Света и Оксана вручили нам букетик гвоздик и поспешно убежали. В этот же день, но позже, мы узнали, к чему у них была такая спешка.
  - Ну, муж, - хлопнул меня по спине Сова, не обращая никакого внимания на Иру, - бувай!
  - Будьте счастливы, ребятки, - расцеловала нас Клава и поспешила за мужем.
  - У нас есть последний рубль, что будем делать? - неуверенно проговорил я.
   - В кино и мороженое! - одновременно выпалили мы и, взявшись за руки, побежали через парк в центр. Купив билеты на "Оптимистическую трагедию", по эскимо на палочке, мы сели на последний ряд и целовались весь фильм - благо на дневном сеансе было не много народу.
  
  Свадьбы
  
  После фильма мы отправились гулять по центру до Оперного театра и обратно. Пошли по второму разу и тут увидели Свету и Оксану, бегущих к нам навстречу.
  - Где вы шляетесь? Мы вам делаем комсомольскую свадьбу и сбились с ног искать вас! - затараторили в один голос девчата.
  - Какую свадьбу? - оторопело уставились мы на них.
  - Какую, какую! Комсомольскую! Ребята поехали по домам привезти еду и выпивку, мы договорились с дирекцией, и она разрешила устроить свадьбу в нашей столовой! - с сияющими глазами, скороговоркой сообщили девчата совершенно неожиданную новость. Мы с Ирой, счастливые, смотрели друг на друга.
  - В общем так. Чтобы в восемь часов вы были в столовой. Пока. Увидимся. Мы побежали!
  Мы не могли прийти в себя, были очень растроганы. Невероятно! У нас будет свадьба! Хоть что-то как у всех нормальных людей! Оставалось два часа. Мы были сильно возбуждены и на проспекте присели на скамью. Говорить о том, что будет, оба не хотели - толку мало. Понятия не имели, где будем сегодня спать. Хотелось бы вместе, все-таки первая законная ночь! Еще хотелось подольше оставаться в сейчас, в настоящем! Неизвестность пугала.
  К восьми пришли в столовую. Студентов собралось не меньше, чем пол-училища. Мы зашли в зал. Все бросились к нам с поздравлениями. Столы уже ломились от винегретов, кровяной колбасы, сала, селедки, картошки и бутылок с самогоном. Не верилось, что все это ради нас!
  Первый тост произнес учитель по физкультуре Теодор Михайлович. Ему поручили смотреть за порядком. Самогона много, молодежь разгорячилась. К счастью, кроме разбитого контрабаса, свадьба получилась веселой и без эксцессов. В разгар веселья к нам подошла Оксана и сказала, что на улице стоят две женщины и парнишка, смотрят на окна, и одна женщина плачет, говорит, что она Эдика мама. Мы с Ирой выбежали на улицу. Мама плакала, соседка тетя Юня тоже. Лёня стоял молча.
  - Мама, ты уже приехала? - глупо спросил я.
  - Здравствуйте, - промямлила Ира.
  Мама глянула на нас, заплакала еще пуще и повернулась уходить, бросив мне:
  - Домой можешь прийти, но для меня ты не женат!
  Лёня остался.
  - Поздравляю. Ну что будешь делать?
  - Не знаю.
  К четырем утра все разошлись. Мы пришли в общежитие. Сегодня всех пускали в любое время ночи. Нам разрешили одну ночь переспать в общежитии. Ребята с моего курса приготовили для нас брачное ложе - в углу мужской комнаты занавесили кровать простыней. Измученные, уставшие, мы тут же уснули.
  На следующий день я пришел домой. Мама лежала с компрессом на голове, папа хлопотал возле нее.
   - Вот видишь, до чего ты ее доводишь! - ворчал расстроенный отец.
   Пока что приходил спать домой, жена - в общежитии. Следующее наше испытание будет через неделю, когда приедет Ирина мама.
  Она приехала, и Ира попросила меня зайти позже. Я пришел. Обе сидели зареванные. Мама внимательно меня рассмотрела, подошла, обняла.
  - Що ж вы наробыли, дитоньки?
  Я молча присел.
  - Донечко, що я скажу татови? Що мени робыты?
  Немного посидели и договорились, что я приеду в Ходорив через неделю. Когда уходил, теща все еще причитала, покачиваясь на стуле:
  - Ой, що я буду робыты? Що скажу татови?
  
  За женой
  
  Ира уехала в Ходорив, подробно рассказав мне, как найти их дом.
  С Ирой на одном курсе учился неплохой паренек Лёва Ферцак. Был тоже из Ходорива. Вместе с Ирой они учились танцевать в местном доме культуры и оба поступили в училище. За два дня до моего отъезда за женой он отозвал меня на перемене в сторону:
  - Эдик, я должен тебе кое-что сказать.
  - Что?
  - Я вчера вернулся из Ходорива. Все уже знают про тебя и Иру и знают, когда ты приедешь.
  - Ну и что?
  - А то, что пара наших хлопцев недовольны и собираются встретить тебя на вокзале. Я им сказал, что ты хороший хлопец, но они ответили, что хотят посмотреть на живого жида, который хочет забрать нашу дивчину, - рассказал Лёвка и виновато улыбнулся.
  - Ничего, Лёвка, была ваша станет наша! - этак бравадисто произнес я вслух, а про себя подумал: "Ко всем моим проблемам только этого мне не хватало!"
  Нужно было подготовиться, и я опять пошел к Сове. Рассказал ему о ситуации и спросил, есть ли у него что-нибудь для меня. Он полез в сундук, достал небольшую финку с черной рукояткой и кусок резинового шланга размером в полруки со свинцом внутри. Серьезная штука.
  - Смотри, чтоб вернул.
  - Приеду - верну.
  Настроен я был решительно, в конце концов - еду забирать жену. В день отъезда мама умоляла не ехать:
  - Не надо ехать, пожалуйста, тебя там убьют!
  - Мама, сейчас не те времена. Никто меня не тронет, я обещал приехать, и вообще, Ира - моя жена!
  Вагон был полупустой. Заморосил мелкий дождь. Ехать нужно два часа. Настроения не было. Пока ехал, пытался переосмыслить все то, что происходит с нами: "Мне через три недели девятнадцать. В феврале я стану папой". Почему-то я был уверен, что мама заберет нас домой и отдаст нам проходной коридор, в котором стоит мой диван, и это будет наше ложе. "Осенью закончится годовая отсрочка, и меня заберут на три года в армию. Ире еще год учиться, а это означает, что мама будет нянчиться с ребенком. В какую часть безразмерного Советского Союза попаду?" Думал о том, что никак не смогу влиять на ситуацию в доме. В том, что будут конфликты, не сомневался - слишком уж эмоциональны что мама, что жена.
  Невидящим взглядом смотрел в окно. Бренность бытия неуклонно опускалась на мои плечи. "Что, если в самом деле меня будут ждать хлопцы на станции? Что буду делать, если полезут ко мне?" Совсем не хотелось бы сегодня ввязываться в драку, я же знал, если начнут обзывать - отвечу. С моим грозным оружием могут быть нехорошие последствия.
  Подъезжаю. Показалось солнышко. Немного воспрянул духом. Вагоновожатый объявил - Ходорив. Я вышел из вагона. Закурил. Состав постоял минуты две и уехал.
   Позади меня поле, впереди, у небольшого вокзальчика, стояли трое ребят. Альтернативы не было, я медленно двинулся в их сторону. Было страшновато. В голове зазвучала тема "Монтекки и Капулетти" Прокофьева, постепенно переходящая в музыку к "Великолепной семерке". Одной рукой нащупал финак в кармане, другой проверил то место, где под ремнем, заправленный в брюки, притаился шланг.
  В десяти шагах от парней я остановился. Они стали плечом к плечу, загородив мне дорогу. Я сделал два шага к ним. Стоят трое симпатичных украинских хлопцев, разглядывают меня, нагло улыбаются и не отходят. Я так это круто сплюнул в сторону, ленивым движением вытащил финку, второй рукой достал из-под ремня шланг. Птичкой затрепыхалось сердце, и нервная дрожь прошла по телу. Набычившись, стремительно двинулся на них. Не ожидая такого поворота, парни быстро отошли в сторону. Сделав несколько шагов мимо них, я обернулся: стоят и больше не улыбаются. Продолжая идти, я спрятал оружие. Обернулся еще раз - идут поодаль. Шли недолго, отстали и ушли. Может, хотели просто попугать. Ну да черт с ними, мне предстоит встреча с моей новой родней, и я думал о том, как это все пройдет.
  Ира ждала меня на улице, у подъезда. Жили они на первом этаже в длинном блочном двухэтажном доме на восемь квартир. Я попросил ее спрятать оружие.
  - Зачем тебе это? - испуганно воскликнула Ира, пряча его в хлам под лестницей.
  - Позже расскажу. Кто дома?
  - Все.
  - Кто все?
  - Мама, ее три брата с женами, папа и его брат, бабушка и дедушка, пошли - нас ждут.
  Зашли в квартиру.
  - Добрый день! - поздоровался я.
  Тишина. За столом сидят крепко сбитые мужики с женами. Разглядывают меня. Я оглядел всех по очереди. Подошла теща - с фингалом под глазом:
  - Сидай, сынку.
  Стало приятно что теща назвала меня сынку. Я сел, как оказалось, рядом с тестем. Папа выглядел боксером полутяжелого веса. Среднего роста, с кулаками-кувалдами, веселыми голубыми глазами и симпатичным лицом. В свое время отсидел восемь лет за то, что воевал за Бандеру. Там, в лагерях, потерял ногу и ходил с протезом.
  У него была белая кобыла и фира (телега), на которой он развозил колбасу и мясо по местным магазинчикам. В мясе и колбасе семья не нуждалась. Мама работала на "Цукровне" (сахарный завод). Вся ее одежда, в которой она ходила на завод, была обшита бездонными карманами, в которых выносился сахар, а так как отец дома гнал самогон для собственных нужд, то было это большим подспорьем.
   - Ну шо, синку, сидай, сидай, - с напускной строгостью сказал тесть, - будем пити за тебе з Иркою.
  - Тато, вин дуже нэ пье! - пытаясь мне помочь, сказала Ира.
  - А тебе нихто не пытае! - отрезал он.
  Дочь окинула его дерзким взглядом, она его не боялась. Тут вмешался старший мамин брат, тоже огромный детина:
   - Ну то добре, шо не москаль, давайте выпьемo за... как тебя зовут?
  - Эдик.
  - Ну то давайте выпьем за молодых, Эдика тай Ирку! - И опрокинул в горло стакан с самогоном.
  Все быстренько последовали его примеру, и я тоже. На третьем заходе сказал:
  - Зараз пыты не буду, може, пизнише.
  Алкоголь на меня всегда действовал как снотворное. Я просто не хотел выпасть из тусовки, тем более из такой, как сегодня. Отец внимательно посмотрел на меня:
  - Ну а мы тильки зачынаем.
  После четвертого или пятого захода кто-то сбегал в клуб и притащил баян. Я играл и пел с ними украинские песни, которые они пели громко, но чисто. К концу нашей второй, неожиданной свадьбы я был уже своим хлопцем. Мамины братья приглашали приезжать на рыбалку.
  Мы с Ирой спали в одной и единственной комнате, вместе с родителями. Ночью отец на одной ноге попрыгал к чулану, где стояло ведро. Было слышно, как он писает и пукает.
  Через неделю в мой день рождения мама сказала:
  - Ну что мне с вами делать? - И заплакала: - Веди свою жену!
  Мой диван стал нашим, хоть и было в этом и одно неудобство. Как только мы с Ирой ложились, все начинали шастать мимо нас. То мама, то папа, то Лёня, то в туалет, то воды попить. Оставалось ждать, пока все уснут.
  На мой день рождения пришла родня. Надо сказать, что родня у меня большая: три тети, три дяди, их дети и, конечно, мой самый любимый человек - моя бабушка Гутя. Дедушка болел и остался дома.
  Бабуля Гутя родилась в Витебске в 1901 году. Там же вышла замуж, родила семерых детей. Мама была старшей, я был первенец. В тот пятый день войны, когда семья бежала благодаря папе Шику из горящего города, с ними было пятеро детей. Старший - Фима, второй после мамы, на третий день войны ушел добровольцем на фронт. Прошел войну на Дальнем Востоке и, к счастью, остался жив. Маминой семье повезло - никто не погиб. Бабушка была моей единственной защитницей. Много ударов, предназначенных мне от мамы, досталось ее рукам, которыми она меня прикрывала. И эти же проклятия, которыми поливала меня мама, лились в ее адрес от бабушки. Впрочем, без последствий, как и у меня. На второй день после женитьбы мы с Ирой пришли к ней в гости. Я поведал бабушке нашу историю. Она внимательно выслушала, заглянула в наши счастливые глаза и спросила:
  - Вы любите друг друга?
  - Да-а-а!
  - Ну тогда правильно сделали и никого не слушайте. Даст Бoг - все будет хорошо. - Она крепко прижала и расцеловала нас обоих. - Вот вам на кино и мороженое, - и дала нам десятку.
  Бабушка знала, что больше всего на свете я люблю кино и мороженое. Ира и бабушка понравились друг другу с первой же встречи.
  - Хорошая у тебя бабушка.
  - Да, она у меня лучше всех!
  Так и вышла у нас третья свадьба. Пили за наше здоровье и за здоровье будущего ребенка. Может, все как-то образуется?..
  Осень обильно поливала львовян дождями, видимо, отыгрывалась за хорошее, сухое и теплое лето. Ира все больше округлялась. Но даже будучи беременной на девятом месяце, она легко садилась на шпагат. Мы все еще дурачились, как дети малые. Как-то мама зашла в комнату и увидела громко взвизгивающую, оседлавшую меня жену. Я катал ее, бегая вокруг стола.
  - Вы только посмотрите на этих мужа с женой! - всплеснула руками мама. - Скоро родителями станут, смотрите, что вытворяют! Дети! - и вышла на кухню.
  Мы, конечно, продолжали учиться, как ни странно - неплохо. Каждые полгода надо было играть на экзамене новую программу. В теперешней моей программе был не очень известный этюд из трех частей. За столом, покрытым красной скатертью, сидело четверо педагогов по баяну во главе с Бурындиным. Во время игры первой части этюда меня прошиб холодный пот: я понял, что начисто забыл вторую часть. Закончив первую часть, я продолжал играть что-то в духе этого этюда, потом вспомнил текст и благополучно доиграл. Мне порядком повезло - учителя не знали этого этюда и ничего не заметили. После экзамена Бурындин вышел в коридор, подошел ко мне и треснул по затылку.
  - Это тебе за то, что не выучил как следует! - Потом улыбнулся и добавил: - Но ты молодец!
  Через полгода ждал заключительный, выпускной экзамен.
  Наступил високосный 1964 год. Умер дедушка Беня. В течение многих лет, до самой своей смерти он не ходил к нам в гости. Случилась такая история. В те годы у нас часто на маленькие деньги играли в карты: дедушка, сосед наш дядя Гоша и мамин двоюродный брат Миша. В свой выходной отец с удовольствием составлял им компанию. В один из зимних вечеров они, как обычно, шумно играли. Маме вдруг все это надоело, как позже сказал дедушка - вожжа под хвост попала - она подошла к столу, собрала карты и бросила их в огонь нашей большой белой кафельной печи. Дедушка Беня медленно встал со стула и, не говоря ни слова, ушел. Дома больше в карты не играли.
  У Иры уже был большой живот. На кладбище к ней подходили и говорили, что кто-то умирает, а кто-то скоро даст жизнь новому человечку, и желали легких родов.
  
  Сын!
  
  29 февраля у нас появился сынок. Жена родила легко и быстро. Забирать Иру из родильного дома папа пошел со мной. Акушерка вынесла ребенка и направилась к отцу.
  - Нет, нет это он отец! - указывал папа на меня большим пальцем руки.
  Женщина глянула на меня и, пожав плечами, сказала:
  - Получай сына, отец! Смотри, неси осторожно!
  Сына нарекли Виталиком. Мама учила Иру, как купать, пеленать. Не обходилось и без ссор. Обе ведь строптивые! Я как мог сглаживал острые углы. Бывало, Ира выбегала из дому, сильно хлопая дверьми. Я бежал за ней, успокаивал, потом возвращался домой, просил маму быть более сдержанной и снова мчался к Ире, просил не хлопать сильно дверьми и обещал, что мама больше не будет кричать.
  
  Отучился
  
  Подходило время оканчивать училище, и дирекция решила организовать концертную бригаду, чтобы заработать денег на фотоальбомы и выпускной вечер. Мне поручили собрать небольшой эстрадный состав из студентов училища. Я собрал квартет: саксофон, контрабас, ударные и я - на баяне. Первой в моей жизни аранжировкой стала песня A. Пахмутовой "Куба - любовь моя". В бригаде участвовали студенты всех курсов, и получилась неплохая концертная программа. Последние две недели перед выпускным экзаменом я занимался больше чем обычно. Программа была довольно интересной и сложной.
  Пришло время последнего экзамена по баяну. Я играл три произведения, последним - "Цыганские напевы" Сарасате, во время исполнения которого краем глаза заметил, что наш завуч - тот, что устроил мне разнoс, поймав нас с Наталкой за неприличным занятием, - достал носовой платок и промокает слезы. Пробежала мысль: "Или я так плохо играю, или он чем-то расстроен?" Мне казалось, что играю я неплохо. После того как все отыграли, завуч вышел в коридор, подошел ко мне, хлопнул дружелюбно по плечу и произнес.
  - Дуже добре!
  Алкогольное амбре поплыло за ним. За экзамен я получил "отлично".
  Прошли четыре хороших, веселых, судьбоносных года. Я стал мужем и отцом. Отправлялся в свободное плавание до октября, после чего конец свободе - армия!
  Через неделю после выпускного вечера меня пригласили в филармонию в женский вокальный ансамбль "Львовянки" в качестве баяниста-контрабасиста в оркестр, состоящий из четырех бандуристок, двух скрипачек, альта, виолончели, сопилки (маленькой деревянной дудочки), флейты, цимбал и контрабас-баяна. Плюс шесть девушек, поющих вместе и по отдельности. Я никогда не слышал такой классной игры на такой крохотной дудочке - сопилке. Разъезжали мы по всей по Западной Украине. Покатался с ними до октября и уволился в связи с предстоящим скорым уходом в армию. Хотелось побыть с женой и сынишкой.
  
  Армия
  
  Не так давно в Советском Союзе поменялся правитель. Н. Хрущева убрали, и коммунистическим царем стал Л. Брежнев. Разницы особой не было. Папа как стоял в очередях за продуктами - так и продолжал стоять. Ну, а мне - в армию!
  Забирали девятого ноября. Ждут меня, скорее всего, нелегкие, сроком на три года испытания. Выдержит ли моя семья все это? За себя был спокоен, знал - ради Иры и Виталика все выдержу! В том, что Ира меня любит, был уверен. Сомневался только в том, что во время моего трехгодичного отсутствия дома будет все гладко.
  Как ни странно, мама хотела, чтобы я пошел служить, несмотря на то, что оставалась с маленьким ребенком и невесткой - и все это надолго. Армия была ее последней надеждой сделать из меня человека. Когда подойдет время служить брату, мама его отмажет. Сделает она это очень просто и очень дешево: найдет лаборантку, которая занимается медицинскими анализами будущих солдат, купит коробку конфет и попросит ее сделать Лёне больную печень. "Больную" печень сделают - Лёню в армию не возьмут.
  Мой уход в армию мы с Ирой отметили походом в кино, конечно - с мороженым. Ира всплакнула, да и у меня в душе мутороть. Пришли домой поздно. Все уже спали. Мы легли. Ира уткнулась носом мне в плечо. Говорить уже было не о чем. Ира молча плакала. Плечо стало мокрым от слез. Я целовал ее в макушку.
  День выдался прохладным. Время от времени моросил дождь. Вдоль мостовых ветер гнал мокрые листья. Ира, прихватив Виталика, захотела проводить меня до призывного пункта. Я просил ее остаться дома, но она хотела побыть со мной еще немного.
  На сборном пункте собралась пара сотен призывников. Вид у всех был не ахти какой - гуляли как минимум дня два подряд, Седьмое ноября плюс проводы в армию. Одежда на всех была самая старая, все равно выбросят. У каждого котомки. Никто не знал, куда поедет.
  И все-таки мне повезло! Кто-то из папиных знакомых был знаком с капитаном по фамилии Сокол, который был ответственным за культурно-массовую работу полка конвойных войск. Полк стоял во Львове. Капитан Сокол обещал быть утром на сборном пункте. Я не знал капитана Сокола. Пока что ко мне никто не подходил. Объявили десятиминутную готовность к построению. Перед тем как за мной закрылись ворота, еще раз обнял продрогших Иру и Виталика.
  Капитана нет. Нас построили, и несколько офицеров из различных родов войск - "покупатели" - начали обход призывников, выясняя, кто какой специальности. Я увидел идущего в мою сторону капитана. Сразу понял - это мой Сокол ясный. Он подошел ко мне быстрым шагом:
  - Ты Шик?
  - Да.
  От него разило.
  - Не называй никакой специальности, а то заберут неизвестно куда!
  - Но я ведь могу сказать, что я музыкант?
  - Нет! Могут забрать!
  - Что же мне сказать?
  - Придумай чего-нибудь!
  Покупатели подходили все ближе, а я никак не мог придумать. По рядам пробегало: "Шофер... Слесарь... Тракторист... нет профессии..."
  Ко мне подошел старший лейтенант со списками. От него тоже разило. И тут меня осенило.
  - Фамилия?!
  - Шик.
  - Специальность?!
  - Администратор.
  - Какой такой администратор?!
  - Администратор в филармонии.
  - Какой такой филармонии?!
  - Львовской.
  Офицер осмотрел меня от макушки до старых туфель, что-то черкнул в своем списке и пошел продолжать задавать вопросы. Капитан Сокол стоял недалеко и все слышал. Я глянул на него и увидел одобрительный кивок. Появилась надежда. Вскоре надежда воплотилась в реальность: я остался во Львове - меня взяли в конвойные войска.
  Армия стала для меня тяжелейшим испытанием не потому, что беспрекословное подчинение приносило мне почти физическую боль (к этому со временем привык), а еще и потому, что служил я в трех трамвайных остановках от дома. Именно это окажется самым тяжелым.
  Для начала сняли мою а-ля Элвис Пресли прическу. Сводили в баню, выдали форму. Шестинедельный курс молодого бойца мы проходили на территории другой воинской части, которая находилась за чертой города, в конце улицы Стрийской.
  Ира раз в неделю приезжала с ребенком ко мне. Виталик уже был довольно тяжелым бутузом, и ей приходилось большое расстояние от конечной остановки троллейбуса и обратно тащить его на руках, так как коляска была большая и с ней в троллейбус не пускали. Меня выпускали за ворота на десять минут. Десять минут счастья, слез и прощаний. Ира рассказывала, что дома обстановка не из приятных, что целый день она на занятиях, приходит домой вечером, и что совсем не хочется находиться дома из-за натянутых отношений. Позже мама говорила, что от Иры постоянно пахло алкоголем, и что она одна растит ребенка, а Ире наплевать на сына. Я целовал плачущую жену и как мог успокаивал. Просил немного потерпеть, всего три года. Успокаивал, что ей осталось учиться полтора года, которые быстро пролетят, а там видно будет. Она уходила... Я смотрел, как удалялась миниатюрная девушка с тяжелой ношей на руках.
  
  Младший лейтенант Нестеренко
  
  День выдался снежный. Плац, на котором нас муштровали, с большим каменным Ф. Дзержинским в центре, которому мы, проходя мимо, обязаны были отдавать честь, успели очистить от снега. Только футбольное поле лежало под белоснежным саваном. Со мной в одном взводе оказался мой хороший товарищ Игорь Драник, с которым вместе гоняли мяч в дворовой футбольной команде и вместе занимались в секции вольной борьбы. Позанимался я тогда с полгода и после поступления в училище прекратил. Игорь же продолжал заниматься. Ниже среднего роста, белые волосы барашком, с поросячим носом и ломанными ушами, он был к этому времени уже мастером спорта.
  Этот день был обычным днем молодого бойца. С утра - кросс, зарядка, стрельба, уборка казарм и все, что положено делать рядовому бойцу. После отбоя засыпали, не успев коснуться головой подушки. Наши с Игорем двухъярусные кровати стояли рядом. Мы заняли верхние этажи. Но в этот день мне не спалось. Голова трещала от мыслей: "Что делать? Как влиять на ситуацию в доме? Через неделю заканчивается учебка, потом - присяга на верность Отчизне. Что будет дальше?" Игорь был в радостном возбуждении. Ему сегодня сообщили, что сразу после окончания курса молодого бойца его заберут на спортивные сборы - он должен будет готовиться к соревнованиям и даже будет спать дома. Я вкратце рассказал ему о своей ситуации. И тут меня осенило!
  - Игорь, ты бы смог мне помочь?
  - Смотря чем.
  - Ведь ты будешь в городе.
  - Да.
  - Смог бы ты помочь жене снять какой-то угол?
  - Могу попробовать, но я ведь ее не знаю.
  - В конце недели она должна подойти, и я тебя с ней познакомлю.
  Обо всем этом тихонько переговаривались, и вдруг рядом с нами раздался громкий, противно высокий голос:
  - Разговорчики после отбоя?! - И еще громче: - Всем подъем! Подъем! Подъем!
  Уставшие, только что заснувшие ребята повскакивали с кроватей, непонимающими глазами очумело таращились по сторонам, наматывая портянки. Младший лейтенант Нестеренко, наш командир взвода, только недавно окончивший офицерские курсы и которого ненавидели солдаты за то, что раздавал налево и направо наряды вне очереди, продолжал орать своим высоким тенором:
  - Быстрее! Бегом на плац! Всем взять противогазы!
  Чуть выше среднего роста, стройный, светловолосый со вздернутым носиком, под которым примостилась полоска тоненьких усиков, в аккуратно подогнанной офицерской форме, он чем-то смахивал на киношного немца, орущего на пленных бойцов. Жила на его шее вздулась. Построив взвод на плацу, он скомандовал:
  - Рядовой Шик и рядовой Драник - пять шагов вперед!
  Мы вышли.
  - На месте кру-угом!
  Развернулись лицом кo взводу. Лейтенантик стоял рядом, заложив руки за спину.
  - Так вот! Вы здесь, на плацу, из-за этих двух, потому что им хотелось поболтать после отбоя, а вы могли бы спать!
  Взвод недовольно зашуршал.
  - Рядовой Шик и рядовой Драник, на месте кру-угом!
  Мы развернулись лицом к футбольному полю.
   - Надеть противогазы!
  Мы с Игорем посмотрели друг на друга, вздохнули и стали натягивать противогазы.
  - Подойти к полю!
  Сделали несколько шагов вперед.
   - Ло-ожись!
  Оба посмотрели на него.
  - Приказ! Ло-oжись!
  Нехотя легли на снег.
  - Я тут вчера на поле потерял иголку. Ползком - найти ее! - выкрикнул резко Нестеренко.
  Мы поползли. Взвод угрюмо молчал. Через десять метров наши противогазы забило снегом, дышать стало трудно. Это же издевательство! Накатилась злость. Прополз еще пару метров, встал, снял противогаз и направился в казарму.
  - Рядовой Шик! Куда?! Назад!
  Игорь, видя, что я ухожу, пошел следом за мной.
  - Я приказываю назад! - орал младший лейтенант.
  За спиной сопел Игорь.
  - Стоять! Я сказал - стоять! - дискантом надрывался возмущенный лейтенантик.
  Повернув голову в его сторону, я рявкнул:
  - Пошел на х...!
  Лейтенант оторопел.
  - Ну ты за это получишь! - зашипел он.
  Я продолжал идти. Я знал, что последствия не должны быть очень серьезные, так как присягу еще не принял. Получил пять нарядов на кухню, Игорь - три. Наряд был не из легких - мыть полы в столовой, в кухне, драить казаны, мыть посуду, чистить картошку на целый полк. Мне было все равно, зато меньше буду видеть рожу этого лейтенантика, и, когда очень занят, нет времени отдаваться своим мыслям.
  Сегодня Ира пришла одна. Мы уже дали присягу и до конца дня были свободны. Подошел Игорь. Я их познакомил. Рассказал Ире о своей идее. Она с радостью согласилась, но... с кем останется ребенок? Ведь ей нужно ходить на занятия. Как будем платить за комнату? Решили пока что детали не обговаривать.
  
  Колония
  
  Местом службы стала колония строго режима. Во Львове было две колонии - сорок восьмая и "тридцатка", обе строгого режима. Чего-чего, а колоний в стране хватало. На следующий день после присяги меня вывел какой-то сержант за ворота и сказал.
  - Пройдешь по этой дороге километра два и увидишь колонию номер сорок восемь, придешь доложишь, что прибыл для прохождения службы. Понял?
  - Да.
  - Не да, а так точно!
  - Так точно.
  - Все, пошел!
  Отдали друг другу честь, и я пошел.
  Так я стал "попкой" (охранником).
  Охранял колонию один взвод во главе с лейтенантом Точильным. В первый день службы младший сержант взял меня и еще двух салаг осмотреть зону.
  - Посмотрите, как они живут и кого будете охранять.
  Была середина декабря. Лежалый снег грязной ватой окружал зону. В огромном холодном цеху зеки собирали какие-то агрегаты на колесах для сельского хозяйства. Мы прошлись по баракам. Люди как люди, только рецидивисты. Все в телогрейках и не очень чистые. Позже сержант провел со мной инструктаж, как будет проходить моя служба. Четыре часа на вышке, четыре спать или отдыхать в караулке. На следующий день - политзанятия, уборка казармы, иногда стрельбы и всякая такая дребедень. Я спросил:
  - Что делать, если на моем участке кто-то захочет убежать через забор?
  - Завтра с вышки и увидишь. Это невозможно!
  - А если все же? - допытывался я.
  - Ну а если все же... - продолжая улыбаться, ковыряясь грязным мизинцем в носу, сбрасывая, предварительно рассмотрев, "козу" под стол, сержант учил: - Стреляй на поражение, но только если он уже на заборе... и знай: если он упадет назад в зону - у тебя будут неприятности.
  - А если он упадет туда, куда надо?
  - Тогда получишь отпуск или благодарность - хлопнул меня по спине сержант.
  Вышка оказалась не таким уж плохим делом. Никто не достает. Есть время побыть наедине со своими мыслями. Возвышалась вышка высоко над забором с колючей проволокой. Перед вышкой со стороны зоны - три ряда колючей проволоки. Между забором и первым рядом бегали овчарки. С обратной стороны забора - еще два ряда колючей проволоки. Если учесть, что мы, "попки", маячим на вышках - убежать из этой колонии представлялось невозможным. Курить на посту не разрешалось, но все курили. На вышке была рама с проволочной сеткой, которая, будучи открытой, упиралась в палку. Если какому-нибудь зеку захочется покуражиться и чем-нибудь запустить в часового, нужно было ударить по палке, рама с сеткой падала, и - "попка" в безопасности.
  Мой первый день пришелся на двадцать третье декабря. Скоро Новый год. Где Ира будет его встречать?
  
  Десять дней счастья
  
  Тридцатого декабря я понял, что не зря учился музыке. К нам во взвод приехал капитан Сокол. Зашел к лейтенанту Точильному в комнату. Свободные от караула солдаты разбирали и собирали автоматы. Минут через десять меня позвали. Я по уставу доложил о прибытии и встал "руки по швам".
  - Вольно! - скомандовал лейтенант. - Повезло тебе, что ты музыкант, рядовой Шик. Значит, так, вот тут капитан Сокол просит отпустить тебя до десятого января.
  Я хлопаю глазами и не могу понять, что происходит.
   - Ты знаешь Дмитрия Ольшанского? - вмешался капитан.
  Ольшанский когда-то был танцором, а потом и балетмейстером Прикарпатского ансамбля песни и пляски. Выйдя на пенсию, Ольшанский руководил самодеятельным танцевальным ансамблем "Дружба" при клубе госторговли. Будучи на четвертом курсе, я подрабатывал у него аккомпаниатором, и у нас сложились хорошие отношения.
  - Знаю.
  - Дима мой старинный приятель, и он очень просил меня... в общем, он хочет, чтобы ты с ним отработал новогодние утренники для детей военнослужащих при доме офицеров. Хочешь? - спросил капитан.
  Не веря ушам своим, я живо выпалил:
  - Да, да, конечно, хочу!
  - Завтра пойдешь домой переночуешь, а утром первого в гражданском, с баяном, в десять утра, чтобы был в Доме офицеров. Понял?!
  - Так точно! - отчеканил я с улыбкой до ушей.
  - Все остальные дни ночевать будешь при штабе полка, в роте обеспечения на улице Пушкинской. Знаешь где это?
  - Да! То есть так точно, товарищ капитан!
  Я был счастлив, как тот поросенок, которого в последний момент решили не резать, давая возможность превратиться в большую свинью. Неужели я завтра буду встречать Новый год с семьей и буду с Ирой десять дней подряд?! На радостях раздал ребятам свои запасы сигарет. Посыпались вопросы:
  - Ты что, бросил курить? Чего вдруг? Чего лыбишься, как придурок?
  - Завтра, ребята... - начал я медленно и тут же заорал: - Буду встречать Новый год с семьей! Дома!
  - Псих какой-то.
  В общем, быстро и коротко рассказал ситуацию, что я, мол, музыкант, и меня просят поиграть детские утренники, что живу во Львове и завтра иду домой.
  - Ну тогда одними сигаретами не отделаешься!
  Обещал чего-нибудь притащить.
  Последний день уходящего 1964 года был прохладным и бесснежным. После подъема, пробежки и зарядки лейтенант подозвал меня.
  - Иди приведи себя в порядок и вали к жене! - с доброй улыбкой приказал он.
  - Есть валить к жене! - козырнул я и умчался на троллейбусную остановку.
  Всю ту пару километров езды с лица не сходила придурковатая улыбка. Все это было так неожиданно и так здорово! Некоторые улыбались солдатику, кто-то смотрел с подозрением. Видимо, и впрямь выражение на моем лице было, как у "человека, который смеется". Дома меня не ждали. Ира знала, что я должен заступить на вахту с тридцать первого на первое, и, грустная, занималась ребенком. Мама открыла дверь.
   - Ой! Эдинька! - ахнула она.
  Отец с Лёней завтракали на кухне. Я их не видел два месяца, но как же за ними соскучился!
  - Где Ира?
  - Там, - кивнул папа в сторону комнаты.
  Ира слышала мамин возглас и уже шла на кухню, за ее руку держался и топал ножками десятимесячный Виталька. Я рассказал им о ситуации, об утренниках на десять дней.
  - Тебе идет военная форма, - сказала мама, окинув меня любящим взглядом.
  - Хорошо тебе, - вставил Лёня, которому было уже шестнадцать.
  Мы с Ирой заскочили в комнату, там наконец обнялись и поцеловались. Мама успела поставить на стол тарелки с яйцами, докторской колбаской, белый хлеб с маслом, что и было проглочено мной молниеносно и запито сладким какао.
  - А я смогу с тобой ходить на утренники? - спросила жена.
  - Уверен, что сможешь, почему же нет?
  - Давай сейчас пойдем прогуляемся.
  - Конечно, я тоже хочу куда-нибудь пойти, ведь у нас с тобой целый день впереди. Если б ты знала, как я хочу надеть свою одежду!
  Ира бросилась к шкафу за своей. Через две минуты я стоял в гражданке. Мы вышли на кухню.
  - Тебе так тоже хорошо, - сказал Лёнчик.
  Ему много лет приходилось донашивать за мной одежду, конечно, если от нее что-то оставалось.
  - Мама, можешь дать три рубля?
  - Уже собрались куда-то? Конечно, мама, папа и ребенок вам не нужны!
  Мама вышла из кухни и тут же вернулась с тремя рублями в руке.
  - Держи! Когда вернетесь? Надеюсь, Новый год будем встречать вместе?!
  - Обязательно! - я обнял и поцеловал ее. Впереди целый день счастья.
  Новый, 1965 год встречали всей семьей.
  К десяти утра следующего дня пришли в Дом офицеров. Оказалось, что Ольшанский будет Дедом Морозом, а та девушка, которая должна была быть Снегурочкой, заболела. Ольшанский Иру знал и тут же спросил ее, согласна ли она поработать Снегурочкой, причем за каждый утренник будут платить пять рублей, а баянисту семь.
  - Конечно! С удовольствием! - обрадовалась жена.
  Двенадцать рублей были дополнительным сюрпризом. Будем вместе и к тому же неплохо заработаем.
  Первые пять дней проводили по пять утренников в день, а в последующие дни - по три и два. Те, кто были ответственны за утренники, выдавали Деду Морозу множество разных игрушек, которыми он награждал детей за стишок, песенку или танец. Перед началом утренника я делал "инспекцию" мешка с игрушками. Мой сын был с тех пор обеспечен ими до самой школы. На одном из утренников смеялись особенно весело. Дед Мороз поставил на стульчик трехлетнего мальчонку, который собирался рассказать стишок. Малыш начал:
  - Высел миська на кильцо
  Поцисать свое яце,
  Цюхал-цюхал, не насел,
  Пюнул на х... - (четко), - и посел.
  Зал взревел. Дед Мороз высоко поднял мальчонку.
  - Чей ребенок?! Чей ребенок?!
  Долго никто не объявлялся, наконец появился папа, старший лейтенант, и с виноватым видом забрал сынишку с самым лучшим подарком от Деда Мороза.
  В общей сложности за девять дней работы мы заработали четыреста восемьдесят рублей - таких денег никогда и не видели! Оставили себе сто рублей, остальное отдали маме. После утренников у нас еще оставалась пара часов, потом я мчался в часть, в роту обеспечения.
  В один из вечеров, гуляя с Ирой по центру, встретили моего школьного товарища Валерку Бро по кличке Комар, которого не видел уже пару лет. Надо сказать, в классе, думаю, что и в школе, никто не имел столько денег, сколько он. Отец его, попавший во Львов после войны, долгие годы был в должности начальника мукомольных комбинатов области. Хлеб города и области был в его руках. Домой часто приходил, а то и приводили, пьяным. Папаня засыпал, Валерка запускал руку в его карман, вытаскивая, что схватит. Жил Комар за углом на улице Руднева. Чуть подрос и попал в колонию для малолетних преступников, после чего мы виделись нечасто. В отличие от Вовки Борчанова он никогда не дрался - жалил ножом, заслужив репутацию опасного.
  - Привет, Комар! Давно не видел! - окликнул я его.
  - О, привет, Эдька, а это кто? - указывая головой на Иру, держащую меня за руку, спросил Комар.
  - Это моя жена Ира.
  - Жена? - удивился Комар. - Привет, Ира, - протянул он ей руку, - когда ты успел?
  - Успел, пока ты на "курорте" отсиживался.
  - Ну да, вот только два дня как откинулся, а что у тебя?
  - У меня, как у всех семейных - растет сынок, а я пока что служу, стою "попкой" в сорок восьмой колонии и охраняю таких, как ты!
  - Что?! - вскричал он. - "Попкой" в сорок восьмой?! Да я же сидел в ней! Оттуда и откинулся!
  - Ну да?! - изумленно воскликнул я.
  - Вот бл...! Извини, Ира, - кинул он взгляд на Иру, - знал бы, ты бы мне на чифир подбрасывал!
  Я выразительно пожал плечами. Худощавый Комар всегда был хорошо и аккуратно одет, носил прическу с выбритым широким пробором и старался быть вежливым с девушками. Мы поболтали еще немного и разошлись.
  - Хорошо, что он не знал, - сказала Ира.
  - Не знаю, - пожал я плечами.
  - Хорошо, хорошо! - уверенно произнесла жена.
  В следующий раз увижу Комара уже не скоро. Через полгода он сядет в третий раз.
  
  Любовь и свинья
  
  Закончились десять счастливых дней, и девятого января я прибыл на службу. За эти десять дней мама нашла момент и поведала мне, что Ира приходит поздно с занятий, и что от нее постоянно разит алкоголем. Я как мог защищал Иру, ее же просил не пить часто.
  - Успела нажаловаться! - раздраженно бросила жена перед моим уходом.
  С тяжелым сердцем я вернулся на службу. Утром следующего дня заступил на вахту. Мама приготовила для ребят вафельный торт и всякие коржики. Я припрятал бутылку водки и литровую банку салата оливье для солдат. Бутылку коньяка вручил лейтенанту Точильному.
  Прошло недели три. Снежку поднасыпало. Зона грязной шлюхой разлеглась на белоснежной постели поля. До ближайшего жилья километра полтора. Я стоял на вышке. Одиннадцать вечера. Морозно. Мне в овчинном теплом полушубке тепло. Оставалось час до смены караула, как вдруг услышал свое имя. Подумал, что показалось. Слышу опять:
  - Э-э-эдик!
  Явно Ирин голос. Повернулся на звук - и впрямь Ира. Стоит по щиколотки в снегу за вторым рядом колючей проволоки и машет мне рукой.
  - Ира-а, - крикнул ей, - что случилось, почему ты здесь так по-оздно?!
  - Мама выгнала из дому!
  - Ка-ак выгнала?
  - Про-осто выгнала!
  Я оцепенел. "Что же могло такое произойти, чтобы мама на ночь глядя выгнала Иру? Что же мне делать? Ведь в моей ситуации я ничем не могу помочь!"
  - Ира-а!
  - Что-о?
  - Я через час освобожусь!
  - Хорошо-о, я подожду-у!
  Где же она будет ждать, в такой холод, в своем маленьком пальтишке?
  - Ира-а!
  - Что-о?
  - Пойди к нам в казарму. Я думаю, что лейтенант пустит тебя. Там подожде-ешь!
  - Хорошо-о!
  Лейтенант Точильный пустил ее в красный уголок. Там было тепло.
  Через час меня сменили.
  - Я так понимаю, у вас там дома не все в порядке, - с сочувствием, понимающе произнес лейтенант. - Можешь здесь поговорить с женой.
  - Спасибо большое, товарищ лейтенант!
  Лейтенант вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Солдаты спали.
  Ира рассказала мне о том, что она пришла с занятий и решила принять ванну. Ванной комнаты как таковой у нас не было. В проходной комнатке, где стоял наш с Ирой диван, года три тому поставили ванну и газовую колонку, которая пыхтела, как паровозная топка. Загородили ванну фанерной складывающейся дверью. Ира налила воду, легла, расслабилась и... уснула, забыв закрутить кран. Родители смотрели у себя телевизор. Мама увидела, как из-под двери в ее комнату течет вода, стала стучать Ире в перегородку. Ира со сна не поняла, что происходит, и вместо того, чтобы попытаться успокоить мать, стала огрызаться. Кончилось это тем, что мама сказала eй: "Пошла вон!" Ира ушла, сильно хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка.
  - Я же не хотела этого... так получилось, - всхлипывала она у меня на груди.
  - Конечно, ты не хотела, - гладил я ее успокаивая, - просто тебе не надо было спорить.
  - Но она так кричала, как будто начался всемирный потоп.
  Я заглянул ей в глаза и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ, и мы рассмеялись.
  - Встречалась ли ты с Драником?
  - Да... Мы виделись пару раз... Смотрели одну комнату... Пока ничего.
  - Что делать будем?
  - Не знаю, - пискнула у меня на груди согревшаяся мышка.
  - Ты должна вернуться домой и извиниться.
  Ира молчала, притих и я. В дверь тихонько постучали, и вошел лейтенант.
  - Я тут вот что подумал. У тебя есть еще пару часов, и если вы хотите побыть вдвоем, есть такая возможность.
  Мы во все глаза смотрели на него.
  - В общем, так, - обращаясь ко мне, переминаясь с ноги на ногу, - ты видел там недалеко от забора сарайчик? Так это свинарник. При нем находится рядовой Степан. Дашь ему пачку сигарет, и он уйдет на час-полтора. Условия не из лучших, но...
  - Да, конечно, спасибо вам большое! - оживленно поблагодарил я. - Пойдем? - посмотрел на Иру.
  Она молча кивнула.
  - Скажешь Степану, что я разрешил.
  - Спасибо, товарищ лейтенант.
  - Ладно, идите.
  Мы быстро вышли.
  - Классный у нас лейтенант, правда?
  - Да.
  Сарайчик был разделен небольшими перегородками на три части. В одной должны были быть мама свинья с поросятами, в другой хрюкал басом огромного размера папа пацюк (хряк). Жены его и детей не было - их на праздники съело полковое начальство. Третья часть сарайчика была для Степана. Степан был рад пачке сигарет, сказал только, чтоб я свистнул, когда буду уходить.
  В сарайчике было тепло. В углу топилась маленькая "буржуйка". На нарах лежало несколько старых бушлатов, поверх я положил свою овчину. Нам было хорошо и совсем не холодно. Свинтус время от времени своими глазками-угольками бесстыже посматривал на нас - по-моему, он хитро улыбался.
  Через полтора часа я свистнул Степану. Проводив Иру до дороги, я долго смотрел ей вслед. Она обещала извиниться перед мамой. Была поздняя звездная зимняя ночь. Ей еще идти почти два километра до троллейбуса и минут тридцать ехать. Все - скрылась за поворотом. Мне заступать на вышку.
  Вот уже три недели Ира не приходила. Я не обижался, понимая, что ей нелегко дома, да и тащиться ко мне в такую даль... Скоро конец февраля. Сынишке будет годик. В службу я уже, в общем-то, втянулся. Ребята показали, как можно на вышке присесть, отдохнуть от стояния. Ракетницу, из которой обязан стрельнуть вверх в случае побега, нужно было примостить на "магазин", а автомат поставить на приклад. Получался стульчик - можно было сесть, не теряя обзора. У меня был небольшой приемничек "Selga", который я прятал под полушубок и ночами на вышке кайфовал. Польша часто передавала джаз. Главное, вовремя крикнуть смене караула: "Стой! Кто идет?! Пароль!"
  Настроения не было. Как-то в свободный от вышки день лейтенант спросил, чего это я хожу с постной рожей. Я ответил, что думаю о ситуации в доме, и что через несколько дней сынишке исполнится годик.
  - Не вешай нос, все будет хорошо! - подбодрил лейтенант.
  В ближайшее воскресенье сидел в красном уголке, уставившись невидящим взглядом в книгу. Зашел лейтенант Точильный:
  - Рядовой Шик, зайди ко мне!
  - Есть зайти!
  Явился к Точильному, козырнул, доложил.
  - Значит, так, говорит лейтенант. - Даю тебе увольнительную, сходи домой и чтоб вернулся к отбою!
  Это было так неожиданно и так кстати.
  - Есть вернуться к отбою! - воскликнул я. - Спасибо вам большое, товарищ лейтенант!
  Хорошим мужиком был наш лейтенант! Преисполненный благодарностью, сделал бы для него все, чего бы он ни попросил.
  
  Неотправленное письмо
  
  Жизнь моя могла бы сложиться иначе, если бы в этот день лейтенант не отпустил домой... Снег весело звенел под сапогами. Троллейбус подъезжал к конечной остановке. Легко одолев последние пятьсот метров, вскочил в него, сел на пустое заднее сиденье и уставился в окно. Постоянная тревога из-за непредсказуемой ситуации дома сосала под ложечкой и не давала покоя. Я не знал, радоваться мне, что служу в городе, в котором живу, или было бы лучше, если бы я служил за несколько тысяч километров от дома.
  Пришел вовремя. Мама жарила мои любимые котлеты.
  - Ой, Эдинька! - обрадовалась она.
  - Меня отпустили на целый день, чтобы мог с вами отпраздновать Виталика день рождения, - доложил я.
  Всех облобызав, я переоделся в гражданское. Папа разложил на столе разобранный на много частей саксофон для смазки и мелкого ремонта. Лёня занимался на рояле. Виталька на полу играл с игрушками. Ира молча стояла у окна. Она была какой-то непонятно спокойной. Я спросил, все ли хорошо. Она серьезным, уравновешенным голосом ответила:
  - Да, все хорошо.
  Я же почуял, что не все хорошо.
  - Гриша! - раздалось мамино сопрано. - Быстренько убирай все со стола и иди ко мне!
  Папа быстро убрал саксофон.
  - Уже иду.
  Я сел с Лёней за рояль, и мы в четыре руки побрынькали какие-то песенки. Ира танцевала с сынишкой. Отец носил котлеты, картошку, селедку, открыл банку помидоров домашнего засола. Стол получился на славу. Зашла мама, как всегда, опрятная, с подкрашенными губами.
  - Гриша, по-моему, у нас должна быть бутылка вина?
  - Есть, уже достаю!
  Отец разлил по рюмочкам вино.
  - Давайте выпьем за Виталеньку! Чтобы он был здоровенький и приносил нам много радости! И чтобы я дожила до его свадьбы! - произнесла тост мама.
  Посидели. Поговорили. Ира участия в разговоре не принимала. Я видел - с Ирой что-то происходит. Она встала из-за стола, вышла в туалет и вскоре вернулась. Я заметил бледность в лице и какую-то растерянность в глазах.
  Мне тоже захотелось в туалет, и я зашел сразу после нее.
  В унитазе плавало разорванное на мелкие кусочки письмо. Ира забыла спустить воду... Вода была чистая. Ира, будучи не в себе, просто забыла об этом. С минуту я смотрел в унитаз... затем выудил клочочки, вытащил из висевшей тут же сумки кусок газеты, завернул в него обрывки письма и сунул в карман.
  Мама поставила чай с печеньем.
  - Мама, мы пойдем пройдемся. Хорошо?
  - Идите, - не очень дружелюбно бросила мать.
  В этот день мы не пошли в кино. Гуляли по центру. Было прохладно и сыро. Из-под колес машин талый, грязный снег летел на тротуары, под ноги. Наконец я спросил Иру, виделась ли она с Игорем и как продвигаются поиски квартиры.
  - Не виделись давно и с квартирой тоже - ничего! - раздраженно ответила Ира.
  Мой улов из унитаза жег карман. Я должен был знать, что в письме и от кого оно. Вскоре мы вернулись домой, мне хотелось поиграть с Виталиком. Пока играл с сынишкой, улучил момент и спер мамин пинцет для выщипывания бровей. Начал собираться на службу я немного раньше, чем нужно было. Взял баян и схватил первые попавшие в руки ноты - я уже знал, для какой цели. Ира проводила меня до троллейбусной остановки. Шли в неуютном молчании. Прощальный поцелуй на остановке был каким-то не таким, как обычно. Ира все время была задумчивой и отводила глаза в сторону.
  - Ира, скажи мне, что произошло? - спросил я тихо.
  - Ничего нового. Все то же. Иди, не успеешь.
  Мы еще раз обнялись, и я заскочил в троллейбус.
  Интуиция не обещала ничего хорошего. Увидев меня с баяном, лейтенант обрадовался:
  - Молодец, рядовой Шик, что привез баян!
  - Так-так! - добавил сержант. - Будемо спиваты!
  - Для этого и привез, сам соскучился, - ответил я.
  - Ты знаешь, что тебе заступать в шесть?! - спросил лейтенант.
  - Знаю.
  - Можешь идти спать сейчас.
  - Спасибо, товарищ лейтенант. У вас есть канцелярский клей?
  - Есть, зачем тебе?
  - Ноты слегка порвались, хотел бы заклеить.
  - Идем, дам.
  - Товарищ лейтенант, могу я в каптерке склеивать ноты - там есть маленький столик, и мне будет удобно разложить их на нем.
  - Нет проблем.
  - Спасибо большое!
  
  Измена!
  
  В небольшой каптерке без окна находилось все необходимое для поддержания чистоты в казарме. На длинном шнуре над маленьким столиком висела лампа. С внутренней стороны дверь закрывалась на маленький крючок. Достав из кармана сверток, я разложил на столике разорванное на мелкие кусочки письмо. Положил рядом мамин пинцетик, спички. Достал ноты, прихваченные из дому, на которых собирался раскладывать головоломку. Это были "Цыганские напевы".
  "Письмо! От кого оно? Почему Ира расправилась с ним?"
  Тупо уставился на клочки. В сердце закрался неприятный холодок. Тряхнув головой, я вышел из оцепенения, глаза сфокусировались на клочочках письма. Предстоит нелегкая задачка - собрать эту загадку, этот секрет и узнать приговор! Окуная спички в клей, я смазывал те кусочки, что уже сложились в предложения. Увлекся работой, руки не дрожали. Хорошо, что письмо написано на одном листке и не очень длинное. В казарме тихо. Иногда во сне покашливали солдаты. Я вспотел от напряжения и от нехватки воздуха в каптерке. Пять утра - в шесть на вышку.
  Письмо было адресовано не ей - это она писала Игорю Дранику! Решила не посылать и порвала. Если бы лейтенант не отпустил домой, то кто-нибудь спустил бы воду и все пошло бы по-другому!
  Жена писала, что он стал к ней равнодушен, стал реже ее видеть, ей скучно без него и плохо.
  Меня пробила дрожь. Начали подрагивать руки. Сердце сжалось. "Не может быть! Ира, моя Ира была с другим?! Они наверняка целовались! Он ее ласкал! Она его ласкала и отдалась ему - этому уроду! Нет, нет, не может быть! Не может! А ведь он мой хороший товарищ! Что делать?! Как жить?!"
  Сержант заорал:
  - Подъе-е-ем!
  Глубоко вздохнув, я быстро все спрятал в чехол баяна. В шесть заступил на пост. Закурил. Потом вторую, за ней третью. Меня подташнивало, то ли от усталости, то ли от сигарет, а может, и нервишки разыгрались. Соорудил себе стульчик из автомата. Сел. Внезапно накатила глухая тоска и стало познабливать.
  Я обвел взглядом серую, несчастную, грязную зону. Дышать стало тяжело. Стал ходить по вышке. Восемь шагов. По два шага у каждой из сторон. Походил минут десять, делая глубокие вдохи и выдохи. Как будто полегчало. Воображение подкидывало картины их объятий, поцелуев и всего остального. Разболелась голова. Мне еще три часа стоять - быстрей бы обнять подушку! Нужно успокоиться. Опять сел на автомат. "Как же мне теперь жить? Я так не могу, не хочу! Мне так больно! Как она могла?! Моя Ира, как ты могла?! Я не хочу жить!" Я встал и внимательно, как будто видел впервые, посмотрел на автомат.
  Ну что же, это выход! Будет быстро и не больно. Приоткрыл рот. Вставил дуло. Холодный метал коснулся зубов. В мозгу прокручивалась картина моих похорон. Ира идет за гробом, громко плачет и кричит: "Я во всем виновата! Я! Я!" Идет вдоль выстроенных в шеренгу моих и ее родственников, друзей и знакомых. Каждый карающим перстом тычет в нее... Она медленно растворяется в белом мареве...
  Мокрый туман застлал глаза. Капнуло на дуло автомата. И вдруг где-то глубоко во мне шевельнулась и стала постепенно разрастаться ярость: "Почему я должен убивать себя?! Убью их! Обоих! Убью, отсижу, а их не будет! Визуально, что такое зона, уже имею понятие. Надо обдумать варианты отмщения".
  Вытащил дуло изо рта. Закурил. В груди давило. Сделав несколько глубоких вздохов, я достал из штанины припрятанную "Selga". Пробежали четыре несчастных часа. В караульной ребята укладывались поспать на три часа и пятьдесят пять минут. Я бросил свой полушубок на кровать, рядом поставил автомат и стал разуваться.
  - Эй ты, салага! Да, да, ты! - указывая указательным пальцем в моем направлении, рявкнул "старик" родом из Восточной Украины.
  - Ты это мне?! - я поднялся, понимая, к чему это.
  Недавно один молодой "принимал присягу". Били его по голой заднице длинной железной лопаткой для переворачивания котлет. До крови.
   - Да, салага! Ты! Снимай штаны! - с угрозой двинулся ко мне солдат.
  Не самый удачный момент для принятия мною присяги.
  Сделав шаг к автомату, я с угрюмым предупреждением произнес:
  - Если ты, сука, е... твой рот, подойдешь! Убью!
  Боюсь, что в эту ночь - убил бы. К счастью, кто-то из ребят сказал:
  - Да х... с ним! Оставь его, дай поспать!
  Внутренняя дрожь не давала заснуть. Слушал разговоры солдат.
  - Слыхали, ребята, один зек прибил свой х... большим гвоздем к табуретке? - сказал кто-то.
  - Шо он, дурной?!
  - Да не-е, хочет попасть в больницу отдохнуть.
  - Тут один, - начал кто-то, - по этой же причине полгода тому сожрал кровать!
  - Да шо ты гонишь, - раздался голос, - как можно сожрать кровать?
  - Очень просто. Он разобрал сетку, на которой лежит матрас, на мелкие части и проглотил.
  - Шо кровать, - подхватил следующий, - тут один отрезал от бушлата железные пуговицы и пришил их себе на голую грудь, в два ряда.
  Под эти разговоры я забылся сном.
  Весь март я не ходил домой. Ира тоже не приходила. Иногда вечерами играл на баяне. Ребята пели. Особенно старался Иван, огромный детина под два метра ростом. Не Иван, а полтора Ивана. Служил он помощником поварихи. Небольшой пристройкой к казарме прилепилась кухня и столовая. Там он и находился целый день. Поговаривали, что спит с поварихой, женщиной лет этак под пятьдесят пять, а то и больше. Вылитая Баба Яга. Добродушный, флегматичный, как, впрочем, многие крупные люди, Иван усаживался рядом.
  - Ну шо, Эдуард, давай "Ничь яка мисячна".
  Орал он громко, нечисто и был очень доволен собой.
  Я обдумывал варианты мести: "Игорь будет первый. Подожду его у брамы и засажу нож в бочину". Прокрутился черно-белый фильмец с этим эпизодом. От эпизода стало жутковато. Не мог я первым кому-либо причинить физическую боль, хоть и поучал Вовка Борчанов: "Всегда бей первый, а то шанса может не быть". А тут засадить нож, да еще в бочину! "С Ирой будет гораздо сложней. Нам нужно объясниться, я должен услышать ее слова. Конечно же, будут слезы. Что мне делать с ней? Зарезать - не могу! Устроить отелловский номер - не хочу!" Подавленные эмоции продолжали истязать душу, ввергая в уныние. Самоистязания вконец извели меня. Я стал раздражителен, что не свойственно мне. "Спрошу у нее, что мне с ней делать?"
  Служба шла своим чередом: сутки на вышке, сутки различных занятий, стрельба, иногда рытье окопов, обязательный политчас.
  Апрель. Теплело. Там и сям вокруг зоны между холмиками грязного снега черными нотами копошились вороны. Лейтенант объявил, что мы завтра идем на поле учиться рыть окопы из позиции лежа. Утром сержант уложил нас по полю, каждого с саперной лопатой, и скомандовал:
  - Начинай!
  Рядом со мной лежал сельский паренек Петро - копал, как крот. Стало моросить. Я ковырял мокрую землю. По лицу текло. Сержант с лейтенантом курили поодаль.
  - Петро! - позвал я тихо.
  - Чого?
  - Слухай! Я дам тоби пачку "Авроры", а ты лягай на мое мисце и копай дали. Ну шо?
  Петро долго не думал:
  - Давай! Повзы на мое мисце!
  Быстренько переползли. Можно расслабиться и закурить. Многим еще копать да копать, я пока подумаю.
  
  Военный оркестр
  
  Через несколько дней к нам приехал капитан Сокол и сообщил, что дальнейшее прохождение службы я буду проходить при полковом оркестре. Меня перевели на улицу Пушкинскую в духовой оркестр, находившийся в одном здании со штабом полка. Там же была рота обеспечения и взвод связистов. В мои обязанности входило играть на альте и заодно заниматься художественной самодеятельностью полка. Три трамвайных остановки от дома! Мечта!
  Оркестром, состоящим из сверхсрочников, руководил майор Глазунов. В мои внемузыкальные обязанности входило мытье полов в оркестровой, в коридоре, в кабинете майора и натирание их мастикой. В оркестровой стояла двухъярусная кровать. Внизу спал бесквартирный сверхсрочник по фамилии Ших, он играл на большом барабане.
  Мне бы радоваться, что больше на вышке не стоять, окопы не рыть, до дома близко - да в сердце грусть затаилась. Сцена их объятий не раз прокручивалась перед моим внутренним взором.
  Предстоял первомайский концерт, надо было поработать. Служил со мной еще один мой хороший товарищ Игорь Жыхович, все его знали как Марата, и, как многие мои украинские друзья, рос он без отца. Марат не играл с нами в футбол, а серьезно занимался в кружке народного танца, и из него вышел хороший танцор. Был у него очень впечатляющий сольный выход "присядка" (на Украине "ползунец"). В положении "приседание" он поочередно в быстром темпе выкидывал перед собой ноги. Во время исполнения номера ему ставили на голову стакан с водой, и Марат умудрялся не пролить ни грамма! С этим номером он всегда снимал аплодисменты. Хор, пара певцов, инструментальный квартет, Марат подготовил сольный танец - концерт удался.
  Довольный капитан Сокол попросил майора Глазунова отпустить меня на пару часов к семье. Майор дал увольнительную до отбоя, напомнил, чтоб не забыл помыть и натереть полы.
  
  Объяснение
  
  Был светлый, теплый майский день. На улицах - следы первомайского парада. Там и сям мелькали люди с нарушенной координацией. Из окон доносилось хоровое пение. Праздник шлялся по городу.
  Я не знал, как мне с Ирой говорить. Убивать ее давно уже расхотелось. Этого козла, конечно же, проучу, но что мне делать, когда приду домой?
  Дойдя до дома... прошел мимо. Медленно плелся по центру в направлении Оперного театра. Тоскливым, горячечным взглядом смотрел я на веселых людей. Зашел в гастроном, купил бутылку вина. В ближайшем подъезде откупорил и всю выпил! Не прошло и трех секунд, как "Портвейн Таврический" извергся. Успел согнуться и робу солдатскую не испачкал. Стало плохо во всех отношениях. Решил посидеть в подъезде. В голове сольфеджировал: "Смейтесь, паяцы, над разбитой любовью".
  Когда засыпаешь с ее фотографией под подушкой, а просыпаясь, первые мысли о ней - состояние, о котором один известный писатель говорил: "Это или причина твоего счастья, или причина твоей боли".
  Не помню, сколько прошло времени. Когда стало темнеть, пошел домой. Дверь открыла Ира, бросилась на шею, прижалась... Я размяк. "А может, всего этого не было? А как же письмо?"
  Все были дома. Виталька прыгнул ко мне на руки, и тут нахлынули на меня отцовские чувства - сына воспринимал скорее как младшего братика. Ему уже был год и два месяца, он хорошо бегал и что-то лепетал на своем языке. Мама раздавала команды:
  - Лёня, выбрось мусор! Гриша, нарежь колбасу! Эдик, снимай портянки, постираю! Ира, начисти картошку!
  Пока все были заняты, я поиграл с сынишкой. Реактивная мама довольно быстро накрыла стол. С большим удовольствием съел свое любимое блюдо - жаренную картошку с (любой) колбасой. Ира молчала, нервно теребя скатерть, что не скрылось от моего взгляда.
  - Мама, мы пойдем пройдемся.
  - Идите, идите только смотри, не опоздай в часть!
  Мы вышли на улицу в теплый, ласковый вечер.
  - Пойдем в Стрийский парк? - тихо предложил я.
  - Хорошо, - покорно ответила Ира.
  "Может, вину свою чувствует?" Мы молча шли, не держась за руки. В парке я купил по эскимо. Здесь мы провели немало счастливых часов. В окруженном плакучими ивами пруде жили два лебедя - черный и белый. Постояли у пруда. К сожалению, гуляющих все еще было много, но мы нашли более или менее уединенную скамью.
  Подрагивая легкой дрожью, я нежно приподнял лицо Иры за подбородок и повернул к себе:
  - Ира! Я хочу, чтобы ты мне все честно рассказала!
  - Ты о чем? - встрепенулась она, округлив свои карие невинные глазята.
  Продолжая держать за подбородок, глядя в упор, сжав зубы, я произнес:
  - У тебя еще есть возможность рассказать мне о том, что произошло!
  - Ничего не произошло! Ты о чем?! - дернула она головой.
  - Ну хорошо! Тогда слушай!
  Закурив, я повернул к ней голову и начал пересказ ее неотправленного письма, которое помнил, как дьякон "Отче наш". Она молча слушала, смотрела перед собой, все больше вжимаясь в скамью.
  - Ты забыла воду спустить... Скучаешь... Равнодушен к тебе?!
  Повернувшись к ней, одной рукой я обнял за плечики, другой нежно взял за горло, и тут... Из ее глаз фонтаном брызнули слезы.
  - Ничего у нас не было! Просто один раз я... мы... мы были у его друзей дома, - размазывая кулачком слезы громко всхлипывала она. - И там мы пили... и он... поцеловал меня, а... я ему сказала, чтобы он не делал этого... Просто мне не хотелось идти домой... Твоя мама меня ненавидит, а он... он ходил со мной искать квартиру и... и ходили к его друзьям. Я люблю только тебя! - остановилась она и преданно посмотрела мне в глаза.
  Все еще не убирая руку с ее горла, я прохрипел:
  - Это все правда?
  И уже знал, что верю, хочу верить! Трудно было бороться с ее слезами и с самим собой.
  - Да все, все правда! Я тебя люблю! - и она потянулась к моим губам.
  Целовались долго... Давно уж стемнело. Людей стало мало.
  - Пошли! - мягко сказал я, взяв ее за руку и кивнув в сторону густо растущих деревьев.
  Нашли место на молодой траве, но оно было слегка пологим, и, чтобы не сползать, мне пришлось одной рукой держаться за маленькую березку. Похожи мы были на двух маленьких сцепившихся в траве паучков. Время увольнительной давно закончилось. Обнявшись, молча сидели.
  - Эдик, как ты в часть попадешь, будут проблемы?
  - Не волнуйся, я знаю место в заборе.
  Дома никто не спал. Мама подняла переполох:
  - Где вы шлялись?! Тебя же посадят!
  Я быстро переоделся.
  - На, возьми! Я тут спекла немного, - сунула мне мама пакетик.
  Все закончилось благополучно. В нужном месте перемахнул через забор и через две минуты был в оркестровой. Пакетик с печеным я отдал Шиху, чтоб не заложил.
  
  Дядя Фима
  
  В этот вечер в самоволку я не убежал, репетировал в клубе с самодеятельностью. Забежал солдатик и сообщил, что у контрольно-пропускного пункта стоит моя жена, очень расстроенная и хочет меня видеть. Я поспешил к КПП. Дежурный разрешил пообщаться с женой в трех шагах от двери.
  - Что случилось? - взволнованно спросил я у собирающейся заплакать жены.
  - Вчера... вчера, - стала всхлипывать Ира.
  - Ира, постарайся успокоиться и спокойно расскажи, что произошло?
  - Вчера поздно вечером, - начала она, глубоко дыша, - я уже легла спать... к нам зашел дядя Фима... - она сделала паузу.
  - И?..
  - И он сел у моей кровати... - она опять остановилась.
  - И?!..
  - Ну что ты "и" да "и", и он стал гладить меня там! - она показала глазами вниз.
  - А мама?!
  - Мама все ходила мимо, то на кухню, то обратно. Я очень испугалась и просила не трогать меня, но он продолжал это делать.
  Я сжал кулаки, почувствовал, как заиграли на лице желваки. Кровь ударила в лицо.
  - И дальше? - хрипло спросил я.
  - Мама, проходя мимо в четвертый раз, твердо произнесла: "Фима!" Через пару минут он ушел, - закончила со вздохом Ира.
  Младше мамы на два года, дядя Фима был второй раз женат. Первую жену он не любил, нажил с ней сына Феликса. На второй жене Полине женился на спор. Как-то в зоне (сидел за экономическое преступление) один из заключенных стал расхваливать свою жену, мол, она и красивая, и верная, и ждет его. Симпатичный, подтянутый дядя Фима освобождался на год раньше. Он сказал заключенному, что женится на его жене. Они поспорили. Дядя Фима выиграл. Взял его жену с двумя детьми, и она родила ему еще двух близнецов. Дядя Фима был очень даже не равнодушен к противоположному полу.
  В следующее свое увольнение, как был в форме, первым делом поехал трамваем к дяде Фиме домой.
  Он только зашел в дом и садился за стол к трапезе.
  - Эдик? - удивился дядя.
  Я редко бывал у него в доме, а тут вдруг... в военной форме? Поздоровавшись с тетей Полиной, резко бросил дяде:
  - Мне нужно с вами поговорить... наедине!
  В его взгляде заметил изумление, злость, страх и понимание причины моего прихода. Мне было плевать, что подумают его жена и теща, жившая с ними. Пусть выкручивается!
  - Иди сюда, - нахмурился он.
  Мы зашли в пустую комнату, дядя плотно прикрыл за собой дверь.
  - Да, Эдик? - произнес спокойным голосом, удобно располагаясь в большом кожаном кресле, деланно изумленно уставившись на меня.
  - Кто вам дал право трогать мою жену?! - резко произнес я.
  - Эдик, о чем это ты?
  - Вы прекрасно знаете, о чем! - испепеляя его взглядом, отчеканил я. - Мне Ира все рассказала.
  - Да что ты, Эдик? - вскинул плечи дядя Фима. - Я делал это ради тебя, просто хотел проверить ее, и...
  - Заткнись! - резко перебил его я и сделал два шага к креслу.
  Дядя с вызовом смотрел на меня.
  - Говно ты, дядя Фима, скажи спасибо, что я тебе не говорю этого при всей твоей семье!
  Развернувшись, я вышел в гостиную. Вокруг стола в ожидании собралась встревоженная семья. Холодно попрощавшись с ними, я оставил квартиру.
  С годами нехорошее к дяде чувство поутихнет. В спорах мамы со своими тремя сестрами дядя всегда держал мамину сторону. Помогал деньгами, давая на поездку в Ессентуки, на воды.
  
  Театр "Марии Заньковецкой"
  
  "Поверить ли ей? А иначе как же нам жить? Неужели любовь - это постоянная борьба? Моя заключается в том, что должен убедить себя в ее правдивости? Однако бороться с собой так тяжело!"
  Окончив училище, Ира получила свободный диплом, и через пару месяцев ее пригласили в театр имени Марии Заньковецкой в танцевальную группу. Она здорово танцевала народные танцы, особенно цыганские. Глаза светились задором, лихостью и страстью. Я всегда любовался танцующей Ирой. Ее сольные партии хорошо принимались. Со временем она станет солисткой и помощницей балетмейстера.
  Наступило лето, и она повезла Виталика к родителям. Дед Владек и баба Тася с нетерпением ждали обожаемого внучонка. Долго находиться под одной крышей с отцом Ира не хотела и через неделю, оставив малого, вернулась. Конец августа стал началом работы в театре.
  
  "Weltmeister"
  
  Оркестр, в котором я служил, имел постоянную халтуру в клубе милиции. По субботам и воскресеньям мы играли танцы. Состав - три трубы, три саксофона, тромбон, ударные, контрабас и штатский пианист. Как-то я аранжировал песенку для певицы Ольги Комиссаровой, лет десять певшей с их оркестром. Майору Глазунову понравилось, и он захотел, чтобы я с ними играл на баяне и писал аранжировки. Я, конечно, тут же согласился. Складывалось совсем неплохо. Оркестр играл танцы в гражданском, и мне будет разрешено в эти дни носить гражданку, а также с субботы на воскресенье ночевать дома. Просто здорово!
  Как-то, прогуливаясь с Ирой, зашли в комиссионный магазин. Там стоял красивый, большой, с регистрами и крупными кнопками пятирядный баян "Weltmeister". Дома, перед уходом на танцы в клуб, рассказал, ни на что не надеясь, о баяне. Цена была приличной - четыреста рублей! Родители послушали. Покивали головами. Папа выразительно пожал плечами, что означало - было бы хорошо, но дорого. Бабушка как раз была у нас. Она часто делала обход всех своих семерых детей.
  - Эдинька, - спросила бабушка, - баян хороший, тебе нравится?
  - Да, очень!
  "Не может быть?!" - подумалось.
  Бабушка не была богатой. Подрабатывала где придется, складывая копеечку с копеечкой. Так у меня появился большой и красивый баян "Weltmeister"!
  
  Майор Глазунов.
  
  Майору Глазунову давно уж пора была пойти на пенсию, но каким-то образом он задержался и продолжал командовать оркестром. Статный, выше среднего роста - его можно было бы назвать симпатичным мужчиной, если бы не постоянно влажный рот, огромный мясистый, с красными прожилками нос и какие-то бесцветные, мутные глаза тухлого окуня. К тому же был он весьма посредственным тромбонистом. Ходил он важным индюком, выпятив грудь с таким апломбом, как будто бы он как минимум дирижер Светланов. Часто в конце дня, когда все расходились по домам, Глазунов звал меня к себе в кабинет, где стояло пианино, и доставал свой тромбон. Я аккомпанировал ему разные песенки и усиленно его хвалил. Иногда, когда он был особенно доволен собой, давал мне увольнительную на пару часов. Однажды, натирая пол у него в кабинете, я заметил пачку незаполненных увольнительных и экспроприировал немного, чтобы выписывать их на себя. Когда пачка кончилась, лез через забор. Дома бывал довольно часто. В те дни, когда был в расположении части, после помывки и натирания полов качался невесть откуда взявшейся штангой с двумя "блинами", лежавшей под кроватью в оркестровой. Иногда играл на теноре, баритоне и тубе. Интересно, и есть чем занять мозги.
  
  "Спартак"
  
  После очередного нашего совместного музицирования Глазунов произнес:
  - Эдуард! - (по имени обращался ко мне только у себя в кабинете и на танцах). - Есть возможность завтра пойти в оперный театр на генеральную репетицию балета "Спартак" Хачатуряна, имеешь желание?
  Кто ж от такого откажется?
  - У меня в театре есть человек, который достал несколько пропусков, - продолжил майор, - так что, пойдешь?
  - Обязательно!
  В десять утра мы втроем поехали на трамвае в оперный театр. Третьим был Дорик Кицис, сверхсрочник, игравший на малом барабане, а на танцах - на ударной установке. У нас установились дружеские отношения. Он взял себе за неплохое правило подкармливать меня "тормозками" (бутербродами, которые ему на работу готовила жена - для него и для меня). По пути Дорик возбужденно рассказывал, что слышал по радио отрывки из балета, и там много соло для ударных, и он очень рад услышать вживую!
  В зале было не более пятидесяти человек. Мы сели во второй ряд от оркестровой ямы, аккурат за спиной дирижера. Вышел дирижер. Рядом с ним у дирижерского пульта встал среднего роста, плотный кавказец. По залу пробежало: "Хачатурян! Хачатурян!"
  Да, это был сам Хачатурян, приехавший на премьеру своего балета! Было здорово - сидеть в двух метрах от человека, значащего для музыкального мира больше, чем гора Арарат вместе с Ноевым ковчегом. Оркестр старался, и балетный состав выкладывался. Незабываемый день!
  
  Наши шутки
  
   Я постоянно искал удобного момента для самоволки. Мысль "как бы смыться домой" занимала меня больше всего. Частенько бывал дома по три-четыре раза в неделю.
  Как-то пришел домой во второй половине дня. Дома никого не было. Мама гуляла с внуком. Папа стоял в гастрономе в очереди за колбасой. Не так давно соседка со двора, маленькая, худенькая женщина, померла самой что ни есть советской смертью - стоя в очереди! С ней случился инфаркт, и в этой плотной массе измученных стоянием злобных людей никто этого не заметил! Так очередь и таскала ее за собой.
  Дома - тишина. "Геббельс" (радиоточка) выключен. Ира прикорнула на диване. Мне захотелось над ней подшутить. Шутка вышла, пожалуй, немного жестокой. Я вспомнил, что под диваном видел старую, с облезшей краской маску. Осторожно засунул руку под диван, на котором спала Ира, и, вытащив пыльную, страшную маску клоуна, поставив перед ее носом... нежно постучал по плечу. Ира открыла глаза, дико заорала, соскочила на пол и тут же набросилась на меня с кулаками. Я крепко обнял ее, не давая махать ручонками, и целовал в шею.
  - Ну подожди, подожди! - кипятилась она. - Я тебе еще отомщу!
  Месть не заставила себя долго ждать. Получилось у нее быстрее и лучше, чем она ожидала.
  Ровно через неделю в это же время пришел из части домой. Ира увидела меня, идущего по двору, в окно и быстро спряталась в платяной шкаф. Я вошел. Тихо... Дома никого. Мама гуляла с Виталиком. Папа пошел сдавать бутылки. Мне нужно было переодеться и, подойдя к шкафу, я быстрым движением открыл дверцу. На меня выскочила визжащая, размахивающая руками жена. О да! Отомстила! Душа в пятки ушла!
  
  Патруль
  
  Лето было на исходе, Ира поехала за Виталиком к родителям в Ходорив. Я примерно знал, когда они приедут, и в этот день после ухода сверхсрочников по-быстрому разделавшись с уборкой, выписав себе увольнительную, в хорошем настроении, шагая уже по своей улице Чайковского домой, заметил патруль. Лейтенант летных войск с двумя солдатами шли мне навстречу. Мелькнуло: "Может, побежать, а может, пронесет?" Решил - может, пронесет. Поравнявшись с ними отдал честь, но не тут-то было. Меня остановили, попросили увольнительную. Протянул свою "левую" увольнительную. Лейтенант, окинув меня быстрым взглядом, спросил:
   - Почему шинель не подрезана?
  Внимательно стал разглядывать увольнительную. Не знаю, что он там заметил. Еще раз окинув меня взглядом, приказал:
  - Пойдешь с нами!
  Я понял, что ничего хорошего меня не ждет. Решение пришло молниеносно. Выхватив из рук лейтенанта увольнительную, рванул в сторону дома. На секунду опешившие патрульные кинулись в погоню. Пробегая мимо подъезда детского садика, в который ходил когда-то и в который сейчас ходит мой Виталик, забежал во двор, оборудованный песочницей, деревянными домиками и качелями. В спину сопели преследователи. Я бегал между домиками, они пытались поймать меня. Я упал. Патрульные навалились на меня вместе с подоспевшим лейтенантом, пытались заломить руки за спину. И тут... пришло мое спасение! Во двор забежал мой брат Лёнчик со своим другом Вовкой, высоким крепким парнем. Шли они по Чайковского и увидели эту погоню. Подбежав к нам и напустив на себя грозный вид, помогли мне вырваться из цепких рук патруля. Лейтенант стал возмущаться. Брат и его друг, скорчив еще более свирепые рожи, прорычали ему, что если они сейчас свистнут, то прибегут еще ребята и их отметелят. Все это было сдобрено богатым русским матом - это сработало! Сопротивление было сломлено! Меня отпустили! Я выскочил из подъезда и через две минуты был в своей квартире. Из своего окна через занавеску я видел, как патрульные ходят по улице, вертя головами в разные стороны. Я был спасен. Все-таки фартовый! Иногда риск является единственным путем к спасению.
  
  Мама привыкает
  
  Дома стало поспокойнее. Мама не то чтобы смирилась с жизненной ситуацией, в которую я ее втяпал, но как-то пообвыклась. Ее сестра Паша иногда подначивала маму: ты, мол, говорила, что у тебя сыновья "в подоле не принесут", ну и что ты сейчас имеешь? Не знаю, что бы было с нами, если бы мама повела себя по-другому. Она могла накричать, поскандалить (как правило - за дело), не была очень ласковой, но при этом была самой преданной в мире матерью, готовой на любые жертвы. Она была довольно мнительной - могла, говоря о своих болезнях, сгустить краски до того, что ей даже становилось плохо. Мы с Лёней подозревали, что она при этом немного играла. На семейных вечеринках, а их при наличии шестерых братьев и сестер, а также чертовой дюжины внуков было предостаточно, мама была главной запевалой и своей колоратурой вела за собой весь семейный хор. У нее был свой, написанный ее рукою "талмуд" (так львовские музыканты называли писанные от руки сборники песен). Что касается юмора, то мама была полной противоположностью папе. Отец не нуждался в разъяснениях - догонял с полуслова. Мама же - открытая, прямая, доверчивая женщина, часто после того, как папа, Лёня и я отсмеемся, могла сказать: "Ну, и что вы тут нашли смешного?" Мы с Лёней смеялись еще пуще. Папа молчал, загипнотизированный маминым строгим взглядом. С ним проблем не было. Спокойный, покладистый, с прекрасным чувством юмора и немножко пофигист, он знал одно: принести домой денежку, оставить себе на сигареты четырнадцать копеек, и чтобы Дина была довольна и не нервничала.
  
  Месть
  
  Прошел год. Драника в полку не было, он практически всю службу проводил на спортивных сборах и соревнованиях. Первоначальная злость на него уходила, и я все реже задумывался о мести.
  Стояли синеватые, пасмурные дни. Был конец октября. Ветер охапками бросал под ноги листья. Я только сошел с трамвая. Серая погода настроения не портила. Сегодня ведь суббота, буду играть танцы и впереди у меня - ночь с женушкой! До дома всего семь минут хода.
  Узнал его не сразу. Поначалу увидел его белобрысую, в барашек голову. Он шел мне навстречу по противоположной стороне улицы с перекинутой через плечо спортивной сумкой. Кровь бросилась мне в лицо. Я двинулся наискосок через дорогу к нему.
  - Привет, Драник!
  - О, привет, как дела? - ответил он, округлив свои поросячьи глазки.
  - Дела в порядке, нам надо поговорить!
  - Говори!
  - Мы можем пойти сюда? - кивнул я на вход в парк "Цитадель", возле которого мы остановились.
  - Почему туда? Говори, что хочешь сказать, здесь! - совсем недружелюбно отрезал он.
  - Ты что, бздишь? - глянул я на него с недоброй улыбкой.
  Он окинул меня взглядом:
  - Пошли!
  Шли молча. Он был на полголовы ниже, но все-таки мастер спорта. Я слабаком тоже не был. За пять месяцев качания со штангой окреп. Проблема была в том, что не мог ударить человека первым, как учил Вовка Борчанов. Для этого мне нужно сначала озвереть! Озверел быстро, представив Иру в его объятьях.
  Пройдя десять - пятнадцать шагов, поравнявшись с большим, развесистым каштаном, я резко схватил его за кадык и всей тяжестью тела быстро прижал к стволу большого дерева. Кулак второй руки смотрел ему в нос. Мой нос почти упирался в его. Наверное, взгляд мой был ненормальным. Сжав покрепче кадык, я еще крепче придавил его к стволу и прохрипел:
  - Сука! Что у тебя с ней было? Говори!
  Ответить он не мог, так как я крепко сжимал его горло, да и не нужны мне были его объяснения. Он хрипел:
  - Не-е-е...
  Я не верил, что у них ничего не было. И тут сделал ему то, чего не думал, что смогу, - "колокол". Борчанов так называл удар головой в переносицу противника. Кровь его брызнула мне на шинель. Он обмяк. Этого он не ожидал - я тоже!
  - Подойдешь к ней, падаль... Убью! - прорычал я и отпустил его.
  Схватившись за нос, медленно сползая спиной по стволу, он сел на корточки. Спортивная сумка валялась у его ног. Я ушел, оставив поверженного врага, и должен был бы быть удовлетворенным, но, как часто бывает после свершившейся мести, в душе стало пусто и холодно. Никогда больше наши пути с ним не пересеклись.
  
  Любовь и слезы
  
  Приближались ноябрьские праздники, надо лепить концерт. Попросил Иру станцевать в концерте два танца с Маратом. Они поставили цыганский и украинский танцы. Концерт получился на славу. Сам командир полка поблагодарил Глазунова за хороший концерт. Марат и я получили по увольнительной и вместе поехали домой.
  Все-таки я сомневался в правдивости Ириного рассказа, что дело кончилось только поцелуем. Маленький червячок недоверия сверлил мозги. "Почему она не дала ему по морде, если она этого не хотела?" Я все искал смягчающие для нее обстоятельства. И конечно же, их было предостаточно. "Ей всего восемнадцать, у нее маленький ребенок, которого воспринимала скорее как братика. Живет в доме, где ей не рады... Хотя думаю, что, если бы она не выпивала, приходила вовремя с занятий, больше времени отдавала ребенку, вполне могло бы быть иначе. Если бы, если бы!.. Ко всему этому мужа не будет дома три года. На ее маленьких плечиках лежала тяжелая ноша. И тут... появляется парень, товарищ мужа, с которым она ходит в кино, ест мороженое, бывает в компании его друзей, где дружат с алкоголем. Ей веселее и домой совсем не хочется. И этот товарищ-ублюдок решил воспользоваться ситуацией". Сомнения грызли сердце, изводили душу, которая никак не могла стряхнуть с себя необъяснимое влияние неизвестно откуда исходящего давления какой-то неведомой силы... Разум не мог совладать с сердцем. Сомнения - вечные спутники обманутых.
  Как-то в одну из суббот, когда до танцев оставалась пару часов, прогуливаясь по центру, мы встретили моего знакомого - Алика Мозалева, с которым познакомились в Ялте. Учился он во Львовском музыкально-педагогическом училище, и тоже по классу баяна. Красавец, высокий блондин, на пляже он с трудом отмахивался от оседавших его девчонок. Я познакомил их. Ира, зардевшись, подала руку. Алик внимательно посмотрел на нее. Вдруг... возникла у меня сумасшедшая идея: попросить Алика при случае проверить Иру на верность!
  Совершенно случайно мимо проходили Ирины две подружки Оксана и Света. Ира подбежала к ним поболтать, и у меня появилась возможность поговорить с Аликом наедине. Алик разглядывал трех красивых девчат томным, кошачьим взглядом. Я легонько потянул его за рукав:
  - Давай отойдем.
  - Чего?
  - Поговорить надо.
  Отошли на три-четыре шага. Закурили. Я встал спиной к девушкам, он с тем же кошачье-томным взглядом с высоты своего роста разглядывал девиц.
  - Алик, слушай что я тебе скажу и не меняй своей улыбки, продолжай смотреть на девочек!
  Он быстро скосил глаза в мою сторону и вернул их в прежнюю позицию. Сделав глубокий вздох, я выдохнул.
  - Алик... мне нужно проверить свою жену на верность, и ты подходишь на эту роль. Встреться с ней и соблазни, только трогать ее нельзя будет. Она работает в театре Заньковецкой. Понял?
  Он опять скосил глаза на меня, на этот раз с немного поднятыми бровями.
  - Сделаешь?
  Он поглядел на Иру:
  - Почему нет, для товарища сделаю!
  - Учти! Не вздумай трогать! - предупредил я еще раз.
  - Да ты чего, Эдик? Конечно, не буду! - уверил меня Алик.
  Вместе мы подошли к девчатам, поболтали с минуту, и, попрощавшись со всеми, мы с Ирой ушли. Алик остался стоять с девочками.
  У нас с певцом, солистом нашей солдатской самодеятельности Валерием Дусанюком сложились приятельские отношения. Интеллигентный, начитанный парень, он тяжело переносил солдатскую службу и даже как-то пытался отравиться. Еще до армии он встречался с девушкой Олей, которая в это время жила одна в своей маленькой квартирке. Зная от меня, что отношения у моей жены с моей матерью не складываются, пообещал поговорить с Олей, чтобы хоть какое-то время Ира пожила у нее. Валера помог, и в скором времени Ира перебралась к ней. Виталик, естественно, остался с моими. Я сказал маме, что это ненадолго.
  - Хоть никто нервы портить не будет! - фыркнула мама.
  Середина декабря. Холодно. Небольшой снежок приятно звенел под сапогами. Закончив по-быстрому с мытьем и натиранием полов, выписав себе левую увольнительную, в приподнятом настроении, в ожидании сладкой ночи я шагал домой. О своем разговоре с Аликом старался не думать, надеялся, что тот забудет о нем. Вот уже неделя, как Ира живет у Оли. Полный надежд на ближайшее будущее, я направлялся домой. "Приду, переоденусь в свою одежду, будем сегодня спать с женой - впервые за нашу совместную жизнь в отдельной квартире". Хозяйка квартиры, Оля, часто ночевала у своей старшей сестры.
  Недалеко от дома встречаю брата.
  - Эдик! - взволнованно заговорил Лёня. - Только что, вон по той улице, шла Ира с каким-то высоким парнем.
  Ничего не сказав, как был в шинели, я ринулся за ними. Они шли в направлении квартиры. Алик рассказывал что-то смешное, Ира заливалась веселым смехом. Я шел поодаль. Чем ближе приближались к квартире, тем сильнее давило на сердце. Не мог же я подбежать и остановить! Ведь сам просил проверить!
  Квартирка находилась на улице Зеленой, напротив кинотеатра "Зирка", в полуподвальном помещении. Они зашли! Быстро темнело. Я встал в подъезде напротив квартиры. Закурил. Они зажгли свет. Сомнений нет - она наверняка спала с Драником! Муки Отелло - ничто в сравнении с тем, что я испытывал в эти минуты! Смотрел отрешенным, умирающим взглядом на занавешенное окно. Свет погас! Зажглась маленькая настольная лампа. Подошла точка кипения. Больше ждать я был не в силах! Не мог допустить их соития! Быстрым шагом я направился в подъезд, подошел к двери. Остановился. Прислушался. Радио играло "Смерть Озе".
  Все! Со всей силой, всем, что накопилось, разъяренным быком я бросился на дверь. Со страшным грохотом дверь, вырванная из петель, ввалилась в комнату, аккурат напротив кровати, на которой рядышком возлежали, ужасно перепуганные, он - в трусах, она - в трусиках и лифчике, говнюк и блядь!
  По прошествии многих лет при воспоминании этого эпизода у меня всегда поднимается давление. Эпизод, после которого у меня начался новый отсчет времени, новое восприятие реальности. Начитавшись сказок, плавно перешедших в научную фантастику, вернулся в сейчас, в эту реальность, в эту минуту. Любовь - всего лишь мечта! Непостижима, как вселенная!
  - Ну что? Лежите? - опасно прохрипел я и сел на табурет у кровати.
  Алик, изрядно напуганный, заблеял:
  - Ммы вот... хотели... жжурнал посмотреть...
  - Да! - пискнула Ирка. - Хотели...
  - Почитать собрались?! - произнес я с кривой улыбкой.
  - Эдик, я же обещал! - промямлил Алик.
  Затравленным взглядом перебегая глазами с его лица на мое, Ира пропищала:
  - Что обещал?
  - Ты не прошла испытание! - произнес я утробным голосом.
  - Какое испытание? - широко открыв глаза, полные вот-вот прольющихся слез, вжавшись в спинку кровати, начиная понимать, что произошло, прошептала она.
  Я встал с табурета, взял его одежду, висевшую рядом на стуле, вышвырнул в дверной проем, рявкнув:
  - Пошел на х...!
  - Дай мне одеться, - дискантом пропел Алик.
  - Пошел вон!
  Он вскочил с кровати, бочком протиснулся мимо меня, захватив с пола туфли, выскочил в коридор, подхватил с пола одежду и был таков. Нет ничего страшнее разъяренного рогоносца! Я поднял дверь. Прикрыл дверной проем. Жена сидела на кровати обняв колени, подтянутые к подбородку. Маленький, несчастный воробышек. Но не было жалости в моем сердце! Я осмотрелся. В комнате стоял шкаф, за которым стояла двухконфорка. От шкафа к крюку, рядом с дверью, натянута бельевая веревка. Я оборвал ее и... начал вязать петлю... Ира, наблюдавшая за мной исподлобья, приподняла голову. В глазах появился страх. С маниакальным спокойствием я старался сделать красивую петлю. Петля получилась красивая. Еще раз осмотрев комнату, нашел подходящую трубу, уходившую в стену, и... деловито начал вязать конец веревки к ней...
  - Эдик, что ты делаешь? - прошептала Ира, сглотнув слюну.
  Закончив приготовления, я медленно подошел к кровати.
  - Я сейчас выйду покурить, - тихо, чужим голосом проговорил я, - когда вернусь... ты должна будешь висеть в этой петле!
  - Эдик! Ты что? В самом деле? Нет, нет, не надо!
  - Да! Когда вернусь, ты должна висеть! Поняла?!
  Ира прижала кулачки ко рту и мелко задрожала. Я вышел на улицу. Удивительно, но на этот грохот не появился ни один из соседей. Дом был двухэтажным, может быть, на верхнем этаже никого и не было.
  Когда я вернулся, она сидела в той же позе с кулачками у рта, слезы струились маленькими ручейками. Я присел на кровать. Слегка отодвинувшись, испуганно-влажными глазками Ира смотрела на меня. "Как же я ее любил! Почти поверил, что у нее с Драником ничего не было. Не надо было мне устраивать эту дурацкую проверку. Как же жить теперь?"
  - Эдик! Я люблю тебя! Это правда! Правда! - торопливо заговорила Ира. - Ты не думай... у нас бы ничего не было... Просто я легла в кровать... думала, что он скоро уйдет, а он... разделся и лег... И тут ты ворвался.
  Я молча смотрел сквозь нее. Ведь, когда стоял на вышке с дулом во рту, было желание убить. Потом поверил! Понял! Простил! Молча я встал, подошел к маленькому шкафчику, взял столовый нож... и сел вплотную к ней... Нож был тупой. Медленно приставил к ее животу.
  - Эдик, не надо! Что ты делаешь?! Пожалуйста, не надо!
  Как ни странно, рука не дрожала, хоть внутри клокотало. Я легонько надавил. Она не отталкивала меня, а все сильнее вжималась в кровать.
  - Эдик, пожалуйста, пожалуйста, я правду говорю, у нас бы ничего не было!
  Я надавил еще немного.
   - Я правда-правда люблю тебя! Люблю! Люблю! Эди-и-ик! Не надо! - и она громко разрыдалась.
  - Это правда?! Ты говоришь правду?! - отбросив нож, с глазами, полными слез, бормотал я.
  - Да, да, я люблю только тебя! Люблю! Люблю! - Ира бросилась мне на шею.
  Я не мог жить без нее, я должен был поверить ради себя самого, чтобы не рехнуться. Бешеная страсть накатила на меня. В ее глазах испуг, благодарность и - страсть. Всю ночь мы неистово любили друг друга, плакали и целовали друг друга в мокрые глаза. В пять утра ушел в часть. И опять хотелось верить, но бороться с собой становилось все тяжелее.
  С Драником почти поверил и простил. С Аликом почти поверил и почти простил. Прощать - одно из качеств любви, и, видимо, мне суждено было учиться этому.
  
  "Верность - дело совести. Измена - дело времени".
  (Неизвестный автор)
  
  Капитан Сокол предложил организовать маленькую концертную бригаду, давать концерты для солдат, охраняющих зоны по всей Западной Украине. Как раз в моей части появился новый солдат Виталий Блинов, способный парень: читал стихи, чисто пел и хорошо танцевал. Втроем - Марат, Виталий и я - слепили на час времени концерт. Пели песни дуэтом и трио, Марат танцевал. Я играл соло. Блинов с Маратом поставили смешную сценку с переодеванием в женскую одежду под музыку из "Сильвы". Один номер танцевали втроем.
  За неделю до праздника нас послали с концертом для солдат, охранников колонии, куда-то в Ровенскую область. Ехали в предназначенном для перевозки зеков вагоне. Везли женщин. Охраняли их старлей и двое солдат. Для нас нашлось отдельное купе. Старлея бабоньки побаивались - стоило ему появиться, как прекращался любой шум. Марат и Виталий тут же улеглись спать. Я уставился в окно.
  Вечером следующего дня давали концерт в казарме. Солдаты сдвинули кровати, освободив для нас место. Пришли девицы из ближайшего села. После концерта танцы - гвоздь сегодняшнего вечера. Играли я и патефон. Солдатики попросили меня играть побольше медленных песен. Пока играл, обратил внимание на одну из девчонок, бросавшую на меня улыбчивые, многообещающие взгляды. Я попросил Блинова покрутить патефон, сам пригласил взывающую бабу на танец. К концу танца договорился с ней выйти вместе покурить. Завистливыми взглядами провожали нас служивые. Хорошо быть музыкантом!
  Мы вышли на мороз. В темноту уходило заснеженное поле. Под крышей казармы болталась желтая лампа. Мы отошли три-четыре шага в темноту и сразу обнялись. Девчонка симпатичная, приятная на ощупь. Я поцеловал ее. Она страстно ответила влажными губами, прижалась ко мне всем телом, обхватила мою голову двумя руками. Мои руки скользнули по стройной спине и остановились на упругой, круглой попе. Шинель, накинутая ей на плечи, упала на снег. Не отрывая губ, медленно опустились. Полы шинели разошлись, она, не обращая на это ни малейшего внимания, ерзала попой по снегу. Нам холодно не было. За все это время не проронили ни слова. Совокупление произошло за три-четыре минуты. Она вернулась в казарму. Я остался покурить.
  Вечером следующего дня нас отправили во Львов. На этот раз везли мужчин. Марат и Блинов о чем-то тихо разговаривали со старлеем Кругловым, ответственным за заключенных. По возрасту он должен бы быть как минимум майором. Оказался очень приятным, душевным человеком, невзирая на многолетнее общение с заключенными. Я сидел у окна и невидящим взглядом смотрел в черноту. Желтыми огоньками моргали проносившиеся мимо избушки. Вагонные колеса выбивали монотонную чечетку. В душе было пусто.
  "Что произошло? Почему я захотел ее? Даже имени не спросил. И она вот так сразу? А как же Ира? Ведь рассказывать ей об этом не буду. Обман уже давно с нами!" Старлей, пошарив под полкой, вытащил бутылку "Московской", приличный кусок сала в газетке, полбуханки хлеба и луковицу.
   - Ну чего сидишь, в окно уставился, давай присаживайся, - обратился он ко мне.
  Марат с Блиновым, распустив слюни, смотрели на все это яство. Минут через десять прикончили бутылку и закуску.
  - Ну что, Эдуард? Давай, доставай баян, сыграй для души, - развалившись, как нажравшийся котяра, нежно поглаживая живот, промурчал Блинов.
  Я достал баян. Красивая русская песня "Ноченька" полилась по вагону. Положив голову на баян и прикрыв глаза, играл я проникновенно, с грустью. Отзвучала последняя нота, и вдруг... раздались аплодисменты. Хлопали заключенные.
  - Давай еще! - крикнул кто-то.
  Я глянул на старшего лейтенанта. Он одобрительно кивнул. Крякнул. Глубоко вздохнул. Пошарил под полкой... и появилась еще одна бутылка "Московской". Хлеб и луковица были. Мне хорошо шло. Заиграл "По диким степям Забайкалья". Вагон пел с нами. Играл, наверное, с час. Последнюю солдатскую песню спели втроем - Блинов, Марат и я:
  - Сколько за три года яблонь отцветет,
  Сколько будет песен перепето.
  Если очень любишь - значит, подождешь
  Эти три зимы и три лета.
  Заключенные хлопали. Благодарная была публика. Я успел поспать только пару часов - приехали. Тепло попрощались со старлеем Кругловым.
  
  Сомнения
  
  Завтра - первый день 1966 года. Тридцать первого декабря наше концертное трио отвезли на противоположный конец города, в "тридцатку", еще одну колонию строгого режима. Там надо было дать концерт и остаться на ночь.
  Сразу после концерта мы с Маратом стали готовиться к побегу в самоволку. Блинов не захотел. Рассчитывали мы на то, что нас никто здесь не знает и не хватится. Солдатик показал нам место, где надлежало махнуть через забор. Ира жила у Оли недолго, так как к Оле приехала еще одна сестра, и Ире пришлось вернуться домой. Новый год встречал с семьей. Нам с Маратом повезло, никто нас не искал. К пяти утра оба вернулись. Проскочило!
  После праздников стал опять играть танцы и почаще бывать дома. Служить оставалось двадцать два месяца. Ира работала в театре и дома стала бывать все реже. Днем - репетиции, вечером - спектакли. Часто после спектаклей задерживалась допоздна: то премьера спектакля, то у кого-то личная премьера. Алкоголь мама чуяла за версту.
  На дворе стоял грязный, зябкий февральский вечер. Дворники широкими лопатами сбрасывали снег в открытые люки, в черноту, где, словно "Стикс", несла свои мрачные воды Полтва, когда-то свободная, а теперь замурованная под землю река. Я провожал жену в театр, после чего собирался идти играть танцы. Шли не спеша, держались за руки. Ира с непокрытой головой, в коротком до колен черном пальтишке, в небольших сапожках на маленьких каблучках, разрумянившаяся, весело и озорно смотрела по сторонам.
  - Ира, не пей так часто, - произнес я спокойно и даже ласково.
  - Не могу быть в отрыве от коллектива, - вызывающим тоном ответила она.
  Сдержавшись, я все еще спокойно продолжал:
  - Я не прошу тебя отрываться от коллектива, прошу только не пить так часто.
  - Я не могу не пить, когда все пьют! - бросила жена, высвободив свою руку.
  - Тебе же не обязательно пить всю рюмку до дна, ты ведь можешь пригубить или сделать вид, что пьешь, - увещевал я.
  - Знаешь что, не надо мне читать мораль! - Ира возвысила голос и прибавила шаг.
  Прибавил шаг и я, положил уверенно руку ей на плечо. Она остановилась, резко повернулась ко мне.
  - Что ты от меня хочешь?!
  - Все, что я хочу, это чтобы ты не пила, а то опять появится какой-нибудь Драник или Алик!
  Прохожие оглядывались на нас.
  - Знаешь что, твоя мама все преувеличивает! - распалилась она. - Я не пью так часто и домой пьяная не прихожу!
  - Этого еще не хватало!
  - Иди ты к черту! - крикнула она и, оттолкнув меня, быстро зашагала прочь.
  Я остался стоять.
  Мама выговаривала мне:
  - Твоей жены никогда нет дома, а если и появится, то поиграет с ребенком десять минут и опять исчезает. С работы приходит поздно и алкоголем несет от нее, как от сапожника.
  Я как мог выгораживал: работа, мол, такая - театр, премьеры.
   - Что ты мне рассказываешь? Работа такая! Пьяница эта ссыкуха и шалава! Муж в армии, а жена его вон что вытворяет!
  Тяжело было защищать ее.
  - Мама! - все, что я мог сказать.
   Сомнения - второе я, и часто с ним мы ведем диалог. Не всегда соглашаемся, часто спорим и если рядом никого нет, то и изредка вслух. Сомнению на помощь приходит интуиция, а это сильный союзник. Если научился заглядывать в себя, вовнутрь, прислушаться - есть шанс, что интуиция выручит. Сердце говорило - она тебя любит, и я это чувствовал. Она в нелегкой ситуации - и это я тоже понимал. Но сомнения орлом Прометеевым клевали мой мозг. Интуиция совсем не помогала, скорее наоборот - подогревала мои сомнения. Днем в оркестровой комнате, в то время как духовики разминались, я становился в уголок со своим альтом и делал вид, что занимаюсь. Уставившись в одну точку невидящим взглядом, тихо страдал. "Думы мойи, думы мойи, лыхо мени з вамы". Иногда от жалости к себе глаза увлажнялись. Упрекал себя, что не должен был быть "с той" на снегу. Но получилось все как-то уж очень скоропалительно. Как жить со всем этим? Решение не приходило.
  
  Дурдом
  
  Капитан Сокол посылал нашу маленькую бригаду с концертами не только по зонам. Однажды мы выступали в городской тюрьме, и контрабасист заболел. Надо было срочно что-то предпринять, и я попросил брата выручить.
  - Ты что! Я же никогда не держал контрабас в руках. И более того - даже никогда до него не дотрагивался! - испугался Лёня.
  Тогда я мелом на грифе нарисовал три черточки и сказал, чтобы он ориентировался на них, главное, чтобы дергал на сильную долю такта. Переодели его в солдатскую форму. У брата эта была первое и последнее в жизни выступление с контрабасом.
  А еще хорошо запомнился наш концерт в сумасшедшем доме. Давали его в небольшом больничном зале с высокой сценой. Номер "Сильва" всегда вызывал много смеха. На этот раз слишком уж громко и как-то по сумасшедшему ржали, стучали ногами. У многих текли слезы. Нам, конечно же, такая бурная реакция публики была приятна, смущало только немного, что это все-таки дурдом. Концерт давали для персонала, но, видимо, впустили какое-то количество не очень буйных пациентов. После концерта к нам подошел врач и рассказал, почему так бурно реагировала публика. После того как Марат надевал парик и платье с большими грудями, он подтягивал под платьем штанины белых солдатских кальсон и выходил на сцену. По ходу номера садился на стул. На этот раз, так как сцена была высокой, публика увидела его белые кальсоны, но это было еще не все... Солдатские кальсоны не имеют пуговиц на ширинке, и она была широко открыта. Все его хозяйство было видно, как на ладони. Было весело!
  
  Крыша поехала
  
  Пришел май. Воздух насытился любимым запахом сирени. В этот день я шел не спеша из части домой, наслаждаясь весенним солнышком. Отыграли первомайский концерт. Сегодня вечером мне идти играть танцы. Ира не менялась, разве что Виталику стала уделять немного больше времени. Мальчонка рос хорошеньким, смышленым. Мои отцовские чувства к этому времени уже полностью проснулись.
  Я все чаще бывал грустен, видимо, нарушилось мое равновесие духа. Папина наследственность - легкий пофигизм - выручал, заставляя не зацикливаться на грустных мыслях. Иногда это срабатывало. Чтобы отвлечься - фантазировал. Видел себя вместе с героями книг любимых писателей фантастов летающим по галактикам. Иногда дирижировал симфоническим оркестром с хором или сольфеджировал в голове разные мелодии. Все это помогало, и какое-то время камешек на сердце не так сильно давил.
  А еще я вспоминал жаркий августовский день в Ходориве, куда мы приехали с Ирой и Виталиком. Дед Владек и баба Тася с большим удовольствием возились с внучонком. В местечке было большое, очень популярное у рыбаков озеро. Вуйко (дядя) Рома дал нам с Ирой лодку, и мы погребли в камыши, устлали им дно лодки, а дальше было все как в песне: "Заберемся в камыши, насладимся от души". В Ходориве я разговаривал на местном украинском наречии. Если бы не знали, что жид - сошел бы за своего.
  Иру дома не застал, раньше ушла в театр. У нее сегодня персональная премьера. Ей дали роль мальчика-подростка, и она ушла готовиться. С этого дня по совместительству она стала травести. Еще у нее здорово получалось говорить голосами мультяшных героев. Мы с Виталькой хохотали и просили еще.
  Время от времени Ирины родители брали внучонка к себе на неделю, а то и дольше. В этот раз они забрали ребенка на все лето. Я только пришел из части и успел переодеться в гражданское, как в двери появилась теща вся в слезах, из последних сил держащая на руках громко плачущего Виталика. Мы были в панике. Теща рассказала, что у ребенка резко заболел низ живота, и он зашелся плачем. Она стала давать ему какие-то отвары, но ничего не помогало, ребенок продолжал громко плакать, и она решила первым же поездом ехать во Львов - там больницы все-таки получше. Два часа в поезде Виталик кричал. Потом она добиралась трамваем до нас и от трамвая до дому несла его на руках. Виталик не переставал кричать. Я побежал за угол к телефону-автомату, чтобы вызвать "скорую помощь". Через десять минут мы уже ехали в больницу. Врач определил сразу: ущемление паховой грыжи. Ребенка незамедлительно повезли на операцию. Я остался с плачущей тещей в коридоре. Через полчаса приехала мама, теперь уже плакали две женщины. Через какое-то время из операционной вывезли спящего сынишку с привязанными к кровати ручками. Врач сказал, что операция прошла успешно, а ручки привязаны, чтобы он не трогал то место, где ему резали. Нам разрешили провести ночь в палате с ребенком. После спектакля прибежала Ира, и мы всю ночь провели с ребенком.
  Играть танцы я не пошел. Такой большой оркестр мог вполне обойтись без баяна, да и когда мы ездили с концертами, они ведь прекрасно обходились без меня. К восьми утра приехал в оркестр. Был уверен, что майор поймет причину, по которой я не пришел на танцы, и даст мне увольнительную, чтобы пойти к сыну в больницу. Однако все вышло совсем не так, как я ожидал. Похоже, что в этот день майор Глазунов был в не очень хорошем расположении духа. Может, не выспался, или жена не дала, или черт его знает что, но после моего доклада о происшедшем он при всем оркестре довольно громко заявил:
  - Рядовой Шик! Вам увольнительная дается для того, чтобы вы в первую очередь играли с оркестром, и только во вторую - чтобы могли навещать семью. Этой возможности нет ни у одного солдата полка.
  - Товарищ майор, ведь не все играют танцы, - попытался я вставить слово.
  - Молчать! - пустил петуха Глазунов.
  Лицо его побагровело, и он уткнулся своими бесцветными глазами мне в лицо. Оркестранты с интересом наблюдали за происходящим.
  - Собирай, - перешел на ты майор, - свои личные вещи и отправляйся в роту обеспечения! Доложишь, что прибыл для прохождения дальнейшей службы! Из оркестра я тебя выгоняю! Кругом! Марш!
  Я стоял оцепеневший.
  - Кругом! Марш! - сделав еще шаг в мою сторону, брызнул слюной Глазунов.
  Медленно повернувшись к нему спиной, пошел в оркестровую, собрал свой вещмешок и в полной прострации побрел в роту обеспечения. Солдаты чистили оружие. Я доложил лейтенанту о прибытии в его распоряжение.
  - О! Как раз мне нужен человек помыть пол в комнате со знаменем полка. Возьми ведро, тряпки и шуруй мыть пол. Понял?
  - Да, - вяло ответил я.
  - Не да, а так точно! Забыл там, у себя в оркестре, как правильно отвечать? Кругом! Выполнять!
  С ведром и тряпками поплелся к знамени. Оно сиротливо стояло на небольшом возвышении на фоне портретов Ленина и Дзержинского. В комнате никого не было. Я присел на пол под знаменем. И тут... нахлынуло. Откуда-то из низа живота вверх, начала подниматься злоба. Кровь бросилась в лицо. Я сглотнул. Стало тяжело дышать. В голове шумело. За секунду пронеслось: свадьбы, Виталик, вышка, Драник, Алик, ночь у кровати сына и бесцветные глаза Глазунова. Я вскочил и помчался в роту. Солдаты все еще чистили автоматы. Схватив свой автомат, хранившийся в роте, с криком "Убью!" побежал в оркестр.
  - Куда?! Стоять! Назад! - очумело заорал лейтенант.
  Перепрыгивая через несколько ступенек, я вмиг выбежал из здания, продолжая орать:
  - Убью, сука!
  Кто-то из сверхсрочников в окно увидел меня, бегущего с автоматом, и доложил по-быстрому Глазунову. Тот поспешил закрыться в кабинете. На всякий случай к нему проскользнул старшина.
  Когда я забежал в оркестр, музыканты сгруппировались в уголочке. Они ведь не могли знать, что у этого сумасшедшего в башке. Бросив на них затравленный взгляд, я рванулся к двери, за которой укрылся майор, и стал колотить прикладом:
  - Убью! Убью!
  Пока бежал, до меня дошло, что у меня нет ни магазина, ни патронов, но останавливаться было уже поздно.
  Пока ломал дверь, я начал соображать, что веду себя как минимум неадекватно. Удары становились все реже и слабее, и тут на меня накинулись сразу три сверхсрочника. Подоспел и лейтенант с четырьмя солдатами. Мне заломили назад руки и связали. Я не сопротивлялся, тихо лежал на полу, тяжело дыша. Кто-то произнес:
  - Это дисбат!
  Меня отвели в подвал. Закрыли. Было темно и тихо. Сел на ящик, все еще тяжело дыша. Через несколько минут дыхание успокоилось, в голове стало проясняться, и я понял, что попал в беду - замаячил дисциплинарный батальон, про который был наслышан, что он похлеще зоны. Я сидел в прострации, смотрел на мешки с картошкой.
  Мне уже было все равно. Прошло пару часов. За мной пришли два солдата с автоматами.
  - Куда идем?
  - К замполиту в политотдел.
  Страшное слово "политотдел" ассоциировалось как минимум с колючей проволокой. Солдаты держали меня с двух сторон под руки. Замполит майор Ашман сидел за столом.
  - Идите, - не отрываясь от бумаг, отпустил он солдат. - Садись.
  Сел, незрячими глазами уставился в угол. Майор что-то писал. Через минуту, оторвав голову от бумаг, снял очки и внимательно оглядел меня.
  - Ну, рассказывай, - как-то неожиданно мягко сказал он.
  Пока я говорил, он, подперев голову рукой, смотрел с любопытством. Мне показалось даже, что заметил в его глазах какое-то сочувствие. Во время рассказа мое дыхание сильно участилось.
  - Ты успокойся, на, выпей воды.
  Замполит налил мне из графинчика полстакана воды. Рассказал я ему о том, что дома у меня сложная семейная ситуация, жена не ладит с матерью, а идти ей некуда, и теперь вот ребенок вчера чуть не умер. Говорил о том, что очень сожалею о содеянном и никого не собирался убивать, видимо, повлияло на мое поведение напряженное состояние моей нервной системы. Пока говорил, разглядел майора Ашмана: среднего роста, с приятным лицом и мягким взглядом. Видел я его раньше, на праздничных концертах в клубе, но никогда не обращал особого внимания. Внимательно выслушав мою исповедь, Ашман еще с минуту молча смотрел на меня. Я смотрел в пол.
  - Ребенок в больнице? - спокойно спросил замполит.
  - Да, - тихо ответил я.
  Майор что-то черкнул на бумажке, протянул мне.
  - Возьми увольнительную, иди в больницу к ребенку и чтоб к отбою вернулся. Потом решим, что делать с тобой.
  Такого я не ожидал.
  - Спасибо! Спасибо большое, товарищ майор! - едва не задохнулся я от радости. - Разрешите идти, товарищ майор?
  - Иди! - махнул рукой майор.
  Я отдал честь. Развернулся на месте и был таков.
  Меня не посадили. Замполит майор Ашман спас меня! Попади я в дисбат, жизнь моя, вполне вероятно, пошла бы по наклонной. Ничего хорошего меня бы не ждало! В те годы еще не размышлял о Боге, об ангелах-хранителях. Все это придет, когда должно будет прийти. Похоже, ангел вмешался!
  
  Рота обеспечения
  
  Из оркестра меня выгнали, и я продолжил службу в роте обеспечения. Командиром роты был капитан Тумаш. Небольшого роста, поджарый, лет сорока пяти мужичок. Называли его Железный Командир. Был строг, но справедлив. Время от времени устраивал боевую тревогу. Так было и в этот раз. В два часа ночи сержант завопил:
  - Боевая тревога-а-а! Подъе-е-ем!
  Сонные солдаты, тихо матерясь, быстро одевались. В дверях стоял, сложив руки за спину, капитан Тумаш в безупречно сидевшей на нем форме, гладко выбритый, и наблюдал за всем. Сержант быстро ходил между кроватями.
  - Портянки мотайте хорошо! Далеко бежим!
  Тумаш погнал нас в Глинна Наварию: приблизительно десять километров в одну сторону. Сам бежал рядом. В какой-то момент крикнул:
   - Газы!
  Мы на ходу натянули противогазы. Долго он нас не мучил и через пять минут дал команду:
  - Отставить газы!
  Рота змеей растянулась метров на сто. Капитан разворачивал всю роту назад, к последнему бегущему, и снова вперед. Ребята злились на отстававших. Я бежал не в самом конце, за мной было еще человек десять. Бежать становилось все труднее. Меня подстегивала накопившаяся злость: за то, что выгнали из оркестра, за то, что крыша поехала, за то, что происходило дома, и вообще за все! Наконец Глинна Навария. Капитан дал десять минут на отдых. Все повалились на землю. Десять минут пролетели, и рота побежала назад. Я опять бежал почти в конце, но, видимо, пришло второе дыхание, и я держал свою позицию, только автомат бил по спине да скатка по шее. Змея бегущих растянулась уже метров на двести, но Тумаш больше роту не заворачивал. До финиша оставалось километра два, как Васылько, маленького роста, тщедушный парнишка, бежавший за мной, начал отставать.
  - Я бильше не можу, бильше не можу! - почти плакал он.
  - Васылько, трошки зосталось.
  Я уже знал, что добегу.
  - Ни, не можу, не можу!
  Он стал отставать. Слезы, смешавшись с соплями, размазались по лицу.
  Жаль стало Васыля.
  - Давай мне свой автомат!
  - Правда?
  - Давай, давай!
  Я надел его автомат на себя. Капитан оглянулся, но промолчал. Оставалось еще с километр, когда Васыль, бежавший теперь рядом со мной, опять начал отставать.
  - Все, не можу бильше! Не можу! Я зараз лягу.
  - Васыль, мало зосталось. Ще трошки!
  Не знаю почему, но мне очень захотелось, чтобы он добежал. Я снял свой ремень. Зацепил пряжку за крючок. Получилось большое кольцо.
  - Трымайся!
  Протянул ему кольцо, и так - я тянул его за собой - мы медленно, самыми последними - добежали! Тумаш все видел и снова промолчал.
  Воскресенье. Лето. Тепло. Обнажившись по пояс, гоняем в футбол. К службе в роте я пообвык. Одно было не очень приятно: часто после похода в солдатскую баню подхватывал лапчатую вошь (мандавошек). Раз в неделю по субботам тем, кто не провинился, капитан Тумаш давал увольнительную до десяти вечера, что было очень кстати. Ира брила мне причинное место и мазала серо-ртутной мазью.
  Служил с нами старший сержант, молдаванин Думитру. Солдаты не любили его - он лепил наряды вне очереди. Как-то ребята решили его проучить. В роте всегда можно было найти несколько ребят, носителей этих отвратительных насекомых. Каждый, у кого они были, наковырял в бумажку сколько мог, после чего ссыпали все на один кусок бумаги. Тот, кто вызвался привести приговор в исполнение, после отбоя, выждав, когда сержант заснет, приподнимал одеяло... и высыпал содержимое бумажки на него. Надо добавить, Думитру был очень волосат. Через два дня бедняга неистово чесался - солдатам в кайф!
  У меня с ним проблем не было. Он играл на аккордеоне пальцами-сардельками много румынской музыки, и довольно неплохо. Нот не знал, но ему и не надо было, так как больше он ничего не играл и не хотел играть. На праздничных концертах мы с ним играли дуэтом молдавскую и румынскую музыку.
  
  Железный Командир
  
  Была пятница. Конец рабочего дня. Капитан Тумаш задержался в своем маленьком кабинете. До тех пор, пока он не покидал пределы части, вся рота чувствовала себя неуютно. Наконец, когда уже появились первые звезды, он вышел с портфелем под мышкой. Зашел в красный уголок, где мы с Думитру музицировали. Подошел ко мне и, кивнув в сторону дверей, бросил:
  - Иди за мной!
  Я пошел за ним. Он - в сторону проходной. Я за ним. Подошли к проходной - я остановился.
  - Чего стал? - оглянулся Тумаш. - Следуй за мной! - Бросил караульному: - Он со мной.
  Вышли на улицу. Идем рядом. Не могу понять, что происходит?
  - Слышал я, ты парень горячий, - начал капитан.
  Я понял, о чем он.
  - Не следовало мне это делать... Но сынишка был в тяжелом состоянии... да и поднакопилось... Крыша и поехала.
  Идем, молчим.
  - Ты где живешь? - спросил капитан.
  Сказал где.
  - Идем, провожу!
  Я обрадовался. Возможности убегать в самоволку, как при оркестре, в роте обеспечения не было, я и не мечтал о том, что сегодня попаду домой. Мы не сели на трамвай - пошли пешком. Капитан молча нес свой портфель.
  - А ты молодец! - произнес, слегка усмехнувшись, Тумаш.
  "Неужели все-таки о том, что крыша поехала?"
  Не хотелось бы мне возвращаться к тому тяжелому для меня моменту - моменту, когда мне вдруг стало все равно, что будет со мной. К моменту безрассудной ярости. Случилось это не так давно и было еще свежо.
  Прошли еще немного.
  - Я думал, музыкант... не добежит... А ты вон каков оказался... Товарищу помог... оба добежали, - произнес капитан, кинув на меня взгляд.
  Я молчал. Вспоминал, что были моменты, когда хотелось упасть на траву вместе с Васылькой, и будь что будет. Знал бы он, сколько злости и нерва было во мне в тот день. Злость, помогавшая не упасть и даже поддержать другого. Вспомнил, как на обратном пути открылось второе дыхание, и захотел, и помог Васыльку. Горд был собой. Приятное потом было чувство.
  Продолжаем шагать. Вот уже Главпочта и "Цитадель".
  - Зайдем сюда, - показал капитан на вход в "Цитадель", тот же вход, куда я с Драником заходил и где отомстил за свою боль.
  Дойдя до ближайших кустов, он остановился, достал из портфеля бутылку "Московской", дал мне подержать портфель, откупорил бутылку и, сделав несколько крупных глотков, передал бутылку мне. Я слегка стушевался: неужели всегда такой строгий, подтянутый наш капитан, Железный Командир, от которого никто никогда не слышал запах спиртного, так вот - с горла... и мне предлагает? Отказываться не стал и, пригубив, вернул бутылку. Пошарив в сумке, он вытащил две маленькие сушки. Молча грызем.
  - Хочешь курить? - предложил Тумаш. - Кури, я не курящий.
  - Знаю.
  Постояли у кустов еще с полчаса. За это время еще два раза прикладывались к бутылке.
  Я пил немного, маленькими глотками. Капитан пил большими глотками и помногу, был какой-то нервный. Поставив портфель у ног, он засунул руки в карманы и уставился пустыми глазами в даль. Что-то мне подсказывало, что у капитана не все хорошо в семье.
  - Как дома у тебя, как сынишка? - вдруг спросил он.
  - Сынишка в порядке, бегает, растет, - ответил я и, секунду помолчав, прибавил: - Дома не очень.
  Видимо, алкоголь располагает к откровенности.
  - Чего так?
  - Мать с женой не ладят.
  - Ну это сплошь и рядом, а как жена? Что делает?
  - Танцует в театре.
  - Танцует?
  - Ну да, она танцовщица.
  - Как она - хорошая, верная, ждет?
  Неожиданный вопрос застал меня врасплох. Закурил сигарету. Помолчал немного. Тихо ответил:
   - Не знаю...
  И уставился в то же никуда, куда смотрел капитан. Молчим. Каждый смотрит в свое никуда.
   - Знаешь, - начал капитан, - за годы моей службы сколько дураков, болванов застрелилось из-за баб? Много! - отвечая самому себе, нахмурившись, проговорил командир роты.
  Вытащил "Московскую" и, не предлагая мне, допил. Бутылку положил в портфель. Давно стемнело. Похолодало. Начало моросить.
   - Ну что, пошли, а то намокнем, - сказал Тумаш, нагибаясь взять портфель, и упал в мокрую траву.
  Он был пьян. Я помог подняться и придержал его за руку.
   - Не надо! - выдернул он руку. - Я сам... пошли!
  Двинулись в сторону дома. Капитан шатался. Дождь продолжал моросить. Он споткнулся, я еле успел поймать его за руку. Больше не вырывался. До дому оставалось десять минут ходу. Я решил разрядить обстановку:
  - Товарищ капитан, можно я расскажу вам анекдот?
  - Валяй, - безразлично произнес капитан.
  - Значит, так... - начал я медленно.
  Анекдот был не короткий. Я старался рассчитать так, чтобы закончить при подходе к дому.
  - В какой-то Н-ской части старшина роты приказал солдатам в свободный час сделать какие-нибудь поделки. Кто нарисует, кто лобзиком попилит, кто с пластилином пофантазирует. Через некоторое время солдаты сдали старшине свои работы. Рядовой Рабинович протягивает старшине небольшой, чистый кусочек дощечки.
  "Что это?" - спросил старшина.
  "Как что? Это глюкало".
  "Какое такое глюкало, ты что, издеваешься?!"
  "Товарищ старшина, и вправду глюкало", - отвечал Рабинович.
  "Три наряда вне очереди! - гаркнул старшина и понес показать командиру роты солдатские поделки. - Вот, товарищ капитан, все солдаты как люди, а этот Рабинович..." - и протянул дощечку.
  "О! Глюкало!" - радостно воскликнул командир роты.
  Старшина опешил: "Какое глюкало?"
  "Ну что вы, старшина, разве не знаете?"
  Старшина, разинув рот: "Не-е!.."
  "Это когда вы собираетесь принять ванну, заполняете ее водой и кладете на воду глюкало, а оно качается на воде и делает глюк, глюк, глюк!"
  Капитан скосил на меня глаз, удивленно пожав плечами. Подошли к площади. В моем окне горел свет. И вдруг неожиданно Тумаш с надрывом закричал:
  - Сука, как она могла?! Что мне теперь с ней делать?!
  Я таращил на него глаза:
  - Кто она?
  - Кто! Кто! - громко продолжал он. - Дочка моя, сука, забеременела, а этот говнюк и не собирается жениться, и что теперь будет?! У нее уже пузо надувается!
  Я молчал, не зная, что сказать. Теперь понял причину, по которой он взял меня с собой. Не хотел пить в одиночку, необходимо было выговориться, облегчить душу. Льстило, что взял меня.
  Дождь разогнал людей. Мы были мокрые. Капитан сунул руку в портфель и вытащил пустую бутылку. Подержал ее в руках, посмотрел на нее и... вдруг размахнувшись запустил в стену дома.
  - Сука! Сука! - надрывался бедный капитан.
  Бутылка, ударившись о стену, со звоном разлетелась на мелкие кусочки. К счастью, никому в окно не попала. Все-таки как алкоголь вкупе с горем, а иногда и без, меняет человека!
  - Товарищ капитан, пожалуйста, успокойтесь, сядьте вот на скамеечку! - кинулся я его успокаивать.
  - Посиди со мной, - попросил Тумаш.
  Сели на мокрую скамью.
  - Вон мое окно, - показав рукой, сказал я.
  Сдвинув брови к переносице, командир роты хмуро молчал, опустив голову. За шиворот капала вода. С нас лилось. Посидев с пару минут, он медленно поднялся.
  - Ты иди к семье. Придешь завтра к отбою, - уже спокойно произнес.
  - Спасибо, товарищ капитан, может, я вас проведу до дому?
  - Нет, не надо! Я дойду!
  Медленно, уже не качаясь, промокший, с опущенными плечами, побрел несчастный отец-капитан. Я смотрел вслед. Хорошо, что у меня сын, не дочь, хотя кто знает? Мама говорила - сын в подоле не принесет. Я принес: ребенка и жену в придачу!
  Подоспел сентябрь. Город время от времени омывало дождями. Ира уже год работает в театре. Ее любили за веселый нрав и особенно за организацию вечеринок. Она сдружилась с актрисой Наташей Миносян, делившей с ней гримерную.
  Дома та же песня: "Ира поздно приходит и пахнет алкоголем!" Я отмалчиваюсь и стараюсь поменять тему. Не всегда получается. Обида каждый день давила на мозжечок. Боль притаилась в сердце. Память время от времени подбрасывала эпизод, с той безымянной на снегу.
  
  Преждевременный дембель
  
  В тот солнечный сентябрьский воскресный день мы с ребятами, раздетые по пояс, в сапогах, играли в футбол. В борьбе за мяч я получил сильнейший удар ногой в колено. Упав, схватившись за колено, катался по земле, корчась от боли. Через несколько минут боль отпустила, но продолжать игру я уже не смог. На следующий день в большом солдатском туалете, присев, почувствовал, как больно стрельнуло в колене. Встать не мог. Колено не разгибалось. Сидел долго над "очком", не зная, что делать. Выхода не было - резко разогнул колено. Что-то сильно хрустнуло, в глазах потемнело от боли. Отдышавшись, я побрел в санузел. Медсестра попросила меня присесть. Я сказал, что мне будет очень больно, причем два раза - когда присяду и когда буду вставать. Сестра настаивала, ей надо было видеть. Сделав пару глубоких вздохов, присел. В колене стрельнуло, в глазах помутилось. Сестра сказала:
  - Все понятно, мениск разорван.
  - И что теперь? - спросил я с пола.
  - Операцию надо делать, а пока что дам тебе анальгин.
  Еще раз собравшись с духом, разогнул колено.
  На следующий день с утра отвезли меня в военный госпиталь. Операцию делали за день до моего дня рождения. Перед операцией пришлось еще два раза приседать перед врачами. Через пару часов после операции ко мне прорвалась мама. Она гладила меня по голове и слушала мой послеоперационный бред. На следующий день пришла Ира. Сидела скучная, неразговорчивая, да и мне не очень хотелось говорить.
  - Что будет с ногой? - спросила она.
  - Доктор сказал - поправлюсь.
  Разговор не клеился. Побыв с час, Ира ушла, забыв поздравить с днем рождения. Стало тоскливо. Чувство вины за ту безымянную улетучивалось. Пробыл я в госпитале неделю. На пятый день, когда уже понемногу с костылями передвигался, уболтал симпатичную медсестру пойти со мной в опрятный, размером с небольшой парк двор госпиталя. Медсестры помогали больным ходить, и мы незаметно проскользнули в парк.
  Смеркалось. В парке никого. Нашли скамью. Я пристроил свою толстую от бинтов ногу на костыль, сел, положив одну руку ей на плечи, другой же рукой стал шарить у нее за пазухой. Она улыбалась и без особого сопротивления пыталась убрать мою руку с грудей. Поцеловав, предложил ей лечь на скамейку. Медсестра немного помялась, сказала, что с такой ногой у нас вряд ли что-то получится.
  - Получится, ложись, сними трусики, попробуем, у меня есть идея.
  Она пожала плечами, глянула по сторонам, быстро сняла трусики и легла. Медленно встав, положил костыль одним концом на скамью, с большой осторожностью пристроил на него свою забинтованную ногу. Вторую ногу коленом поставил на скамью и медленно, постепенно, нацелившись в нужное мне место, стал снижаться. Нога соскальзывает с костыля, я падаю на медсестру, пребольно ударяюсь коленом о скамью. Перепуганная медсестра, выскользнув из-под меня, испуганно озираясь, бережно усадила ойкающего, побледневшего пациента. Посидев пару минут, мы по одному вернулись в госпиталь. Именами не обменялись. "Что в имени тебе моем?"
  Через два дня меня привезли в часть и еще через неделю комиссовали. Свобода! Свобода! Радость беспредельная! Вместо трех лет отслужил на год меньше! Старший сержант Думитру подарил мне сборник "Румынские мелодии". Я зашел попрощаться с капитаном Тумашем. Глаза у него были грустные. Попрощался с капитаном Соколом. Неплохой, в общем, был мужик.
  Через месяц я отбросил костыли и еще немного походил с папиной палочкой.
  
  Дзвинка
  
  Все женщины ведут в туманы.
  (Цветаева М. И.)
  
  Нашел я одну работенку - руководить художественной самодеятельностью на "Збойсках", в местном клубе. Район находился у черта на куличках, далеко от центра, на окраине и был не из очень благополучных. Делили его между собой украинцы и цыгане.
  Первого мая в местном клубе дали подготовленный мною концерт, и после концерта большой компанией пошли праздновать к певице Дзвинке домой. Она жила с мужем в небольшой хатке недалеко от клуба. Набралось человек двадцать. Не знаю, чего было больше на столах - закуски или алкоголя? Я выпил две рюмки водки, а дальше, чтобы никому ничего не доказывать, умудрялся выливать содержимое рюмок под стол. Через час-полтора пришлось расчехлить баян, и пошел украинско-цыганский репертуар. Поорали с часок, потом начался какой-то между кем-то спор. Потом пили за перемирие, и так несколько раз.
  Подвыпившая хозяйка дома Дзвинка села рядом со мной. Мы тихо болтали. На нас никто не обращал внимания. Черноволосая, стройная, симпатичная женщина, на лет пять старше меня, своими кокетливыми (где-то я уже встречал такие) глазами просто внаглую "снимала" меня. И... вдруг под столом положила мне свою руку чуть выше колена. "Да, - подумалось, - пьяная баба, муж рядом, а она такое вытворяет!" Вслух сказал:
  - Дзвинка, я потихоньку пойду домой.
  - Подожди! - как-то вдруг страстно, глядя мне прямо в глаза, прошептала она... и подвинула руку ближе к ширинке.
  Гости громко продолжали спорить и пить. Хозяйка дома, придвинувшись еще ближе, горячо в ухо зашептала:
   - Я сейчас выйду... а ты через минуту выйди следом за мной!
  Задела пальчиком ширинку, встала, взяла тарелки и вышла. У меня была минута на размышления. В первою очередь подумал: "На всякий случай надо зачехлить инструмент". Во вторую: "Что, если хозяин дома, зная свою жену, украдкой наблюдает за нами?.. Мне только не хватало разгневанного, пьяного мужа с топором..."
  Я встал и эдак лениво, медленно вышел. Гости орали. Дзвинка ждала меня в сенях. Схватила за руку, приложила к своим губам палец и увлекла в сарай. Там, глядя мне в глаза, не отпуская моей руки, опустилась на сено, потянув меня на себя. Я встал на колено рядом. Хозяйка притянула меня к себе. Обхватив руками за шею, прильнула к губам. Что ж мне было делать?! Отдался на волю плотского желания. Сарайное счастье продолжалась не более трех-четырех минут. В момент экстаза нога дернулась, и я опрокинул какой-то горшок. Зазвенело, зашумело. Мы оба испугались, но дело уже было сделано. По одному вернулись к столу. Гости гуляли. Взяв баян, я незаметно вышел и поплелся по ночному майскому городу. Цвела сирень.
  Сегодня я тоже приду домой поздно, пахнущий алкоголем. Пока шел, было время подумать: "Как же я мог, вот так сразу, и уже в третий раз? Но ведь Ира первая начала, и теперь я тоже могу, да и женщины тоже хороши - вот так сразу ноги расставлять! Сама тащила на себя! Я не виноват. У этой было имя". Подкрадывалась мысль, что таких женщин, должно быть, немало. "Но Ира все-таки не такая. Не может она быть такой, и все!"
  В тот клуб я больше не ходил.
  
  "Дружба"
  
  Намедни встретил Дмитрия Ольшанского. Он сообщил, что через два месяца его танцевальный ансамбль "Дружба" поедет в Киев на очень важный концерт. Ольшанский предложил мне собрать небольшой оркестрик и подготовить с ним танцевальную программу для аккомпанемента его ансамблю. Ансамбль был при клубе госторговли в пяти минутах ходьбы от моего дома. Я собрал состав из шести человек: контрабас, ударные, баян и три дудки (кларнет, труба, тромбон). Мне надлежало написать три аранжировки и подготовить с оркестром танцы - украинский, русский и венгерский. Духовики, которых я нашел, были военными музыкантами на пенсии, опытные нотники, но одна была с ними проблема - пьянчужки. Были очень довольны халтурой на целых два месяца. Через две недели им дали аванс - двое из них сразу же пропустили репетицию. Ольшанский очень разозлился, попросил найти других музыкантов. Я уговорил оставить этих, поручившись за них.
  Пока что положил глаз на красивую, аппетитную танцовщицу Иру Бузину. Она любила танцевать, училась в Политехническом институте. Брюнетка с сочными, слегка подкрашенными губами и большими карими глазами, ростом чуть выше моей Иры, поплотнее, с несколько крупным для танцовщицы бюстом. Эта Ира вызывала в мужчинах звериное чувство - обладать. Подобраться к ней было нелегко - вокруг нее пчелами вертелись ребята. Я ее хочу! Нет, чувств никаких не возникло, так сказать - бесчувственное желание, но во время разговоров с ней ясно ощущал - во внутреннем кино прокручиваются цветные эротические видения! В паху что-то щекочет.
  К концерту мы готовились серьезно - два раза в неделю с оркестром и еще один раз в неделю под баян. Наконец я нашел удобный момент и спросил у Иры разрешения проводить ее до трамвая.
   - Нет, Эдик, извини, я сегодня очень спешу! Может быть, в другой раз?
  - Я могу надеяться? - спросил я мягким, медовым баритоном.
  (И откуда это во мне? Кот Базилио!)
  - Вполне, - улыбнулась она, бросила на меня внимательный взгляд и побежала.
  Улыбаясь какой-то хищно-похотливой улыбкой, я смотрел ей вслед.
  "Что это со мной? Да ничего! Это моя жена во всем виновата! Если бы она не была такой, то и я бы от рук не отбивался!"
  В Киев приехали поздним июньским вечером. На следующий день - выступление в концертном зале "Украина". В девять часов утра - получасовая репетиция, а вечером - концерт. До вечера оставалось еще много времени. Я все время находился с музыкантами. Контрабасист и ударник не пили, за духовыми надо было посматривать (все мне в отцы годились), да и обещал Ольшанскому, что все будет хорошо. Прошлись по Крещатику, посмотрели на полноводный, широкий Днепр и... духовики мои захотели в гостиницу, отдохнуть... Понял - хотят оторваться. Сказал, что пойду отдохну тоже. По дороге они взяли по бутылке пива. Хотел было возразить, но они меня заверили - пиво для них, что для меня компот. Гостиница была какая-то третьеразрядная, у нас была одна комната на четверых. У кларнетиста оказались карты, и мы сели играть в "Тысячу". Каждый раз сидящий на прикупе выходил в туалет. Игра подходила к концу, когда я заметил, что дяди "под газом". Мне надо было убедиться в правильности моих подозрений, и я пошел в туалет. Обнаружить бутылку водки не составило труда. Как только показался в дверях с бутылкой они в один голос стали уверять меня в том, что, мол, они все отлабают как надо, и чтобы я не беспокоился, и эта бутылка водки для них троих - как слону дробинка. До выхода из гостиницы оставалось два часа, и я настоял, чтобы они поспали час - полтора. Мне хотелось пойти поискать Бузину, поболтать с ней, но я боялся оставлять их одних.
  На концерте оркестр сидел на сцене сбоку. Музыканты не подвели - отыграли как надо! Ольшанский сиял. Ансамбль приняли очень хорошо! После концерта зашла за сцену пара музыкантов симфонического оркестра. Нам было приятно, когда они похвалили звучание нашего оркестра, думая, что музыкантов было больше.
  Первым делом после концерта нашел Иру и предложил ей пойти куда-нибудь вместе поужинать. Но она отказалась, сказав, что идет в гостиницу забрать вещи и затем быстренько на вокзал, на поезд во Львов - у нее завтра зачет в институте. Ансамбль оставался в Киеве еще на одну ночь. Я предложил проводить на вокзал, на что она согласилась. Быстрым шагом поспешили на станцию метро. Пока шли, разговорились, и она по ошибке села в состав, идущий в противоположную от вокзала сторону. Я заметил, что мы едем не в ту сторону, но молчал в надежде, что она опоздает на поезд и мы вернемся в гостиницу, а там кто знает... Проехали уже большую часть пути. Я все это время заливался соловьем. И тут Ира начала понимать, что мы едем не в ту сторону. Спросила кого-то, ей подтвердили ее опасения. На первой же остановке мы быстро выскочили из вагона и почти сразу же сели в поезд, ехавший на вокзал. Она успела.
  
  Средняя Азия
  
  Через две недели меня пригласили в качестве контрабасиста и баяниста во вновь организованную концертную бригаду под именем "Мы с Украины" при Львовской филармонии. Контрабас принадлежал филармонии. Гастроли были запланированы на два с половиной месяца по Средней Азии. У Иры был небольшой отпуск, который она провела с сынишкой в Ходориве, а затем она уехала с театром на месяц в Полтаву.
  Приземлились мы в Ташкенте. Прошел год со дня страшного землетрясения. Город уже более или менее пришел в себя. Концерт в Ташкенте не был запланирован, и в этот же день мы вылетели в Самарканд. Нам предстояло более двух месяцев колесить по Узбекистану, Туркменистану, Таджикистану. Было очень жарко, но интересно - Восток, другие люди, другие языки. Интересная музыка. Другие женщины. Слышал, что прав у них меньше, чем у мужчин, и они не так легкомысленны, как славянки.
  
  Самарканд
  
   В Самарканде наш ансамбль находился четыре дня. Жили мы в приличной гостинице. У каждого из нас был свой номер. Утром после завтрака в гостиничном буфете нам подсказали, что интересного можно было в городе посмотреть. Мы втроем - я и еще два музыканта - вышли из гостиницы.
  Часы показывали всего одиннадцать утра, но уже было очень жарко. В городе с двухтысячелетней историей наверняка немало интересных мест. Мы решили посмотреть обсерваторию Улугбека, построенную в 1420 году правителем и ученым, что само по себе является редчайшим сочетанием. Затем направили мы свои стопы в сторону мечети Биби-Ханум, посмотрели мавзолей Гур-Эмира, но на большее у нас уже не хватило сил. Размякшие от жары, мы поплелись в гостиницу готовиться к вечернему концерту.
  В гостинице было ужасно душно. К счастью, все залы, в которых мы работали, находились под открытым небом. Сегодня состоится наш первый концерт. Все было хорошо отрепетировано, в составе ансамбля - все профессионалы, играть было интересно. Хоть контрабас и не был моим основным инструментом, но освоение каждого нового инструмента давалось мне довольно легко. К тому же я уже раньше играл на контрабасе в ансамбле "Львовянки".
  В перерыве между отделениями вышли покурить. Народ спешил в буфет. Вдруг к нам подошла какая-то блондинка с голубыми глазами и заявила:
  - А я розумию по-украински.
  Немного покалякав с ней, быстро договорился, чтобы она подождала меня после концерта. После окончания концерта мы с блондинкой сразу пошли ко мне в номер. Линда оказалась киевлянкой. Раньше она занималась балетом, но неудачно упала и повредила ногу - с балетом пришлось распрощаться. Врачи посоветовали ей пожить в зоне сухого климата. Вот уже год, как она живет у своей бабушки в Самарканде. Девушка оказалась ласковой и нежной. Заснули под утро.
  На следующий день поехали куда-то в "тырловку". Линда обещала, что придет к гостинице к моему приезду. Вернулись мы к часу ночи. Она ждала. Завтра ожидался свободный день, послезавтра - еще один концерт в Самарканде, следующая - Бухара. Впереди ночь и почти целый день. Мне было хорошо и легко с Линдой, ей, видимо, тоже. После измен жены мне иногда приходило в голову, что, может быть, я в постели что-то не так делаю, и то, что у меня происходит с другими женщинами, это попытка доказать самому себе, что со мной все в порядке. Но с каждым разом я все более убеждался в том, что Ира пошла на измену не из-за неудовлетворенности, а в силу особенностей характера.
   В час дня мы вышли из гостиницы, и Линда привела меня в место, где готовят хороший лагман. Лагман действительно оказался очень вкусным. Но к нему мы добавили хорошо приготовленный бараний шашлык, отяжелели и ходить по солнцепеку не хотелось, и Линда повела меня в какой-то парк под сень деревьев. Там в парке я увидел то, чего больше никогда в жизни не видел.
  Нашли укромную, в тени раскидистого дерева скамейку. Рядом со скамейкой стоял ослик и жевал траву. Мы с Линдой целовались. Ослик ушами отгонял насекомых, жевал и поглядывал в нашу сторону. И вдруг... у него начал медленно расти детородный орган... и в конце концов он уперся в землю, приподнялся и стал, как выдвижная указка, выдвигаться дальше! Мы округлившимися глазами смотрели на это чудо природы. То, что вылезло, шло вдоль всего его тела и опустилось на сено перед его мордой. Осел спокойно жевал и смотрел на нас.
  - Ого-го, ничего себе! - воскликнула Линда.
  - Да-а!..
  - А он симпатичный, - улыбнулась моя спутница.
  - А как тебе эта оглобля? - шутливо подтолкнул я ее локтем.
  - Ну, немного великовата. Смотри - он, по-моему, улыбается.
  - Давай пойдем, а то я чувствую себя как-то неуютно.
  - Тебе-то бояться нечего, он же улыбается мне.
  - Я за тебя боюсь, вдруг захочешь его купить? - пошутил я.
  - Я бы купила ему симпатичную ослиху. Ха-ха-ха! Ослик, сколько ты стоишь? - рассмеялась Линда.
  У нас еще было часа два времени. Ослик подзадорил нас, и мы заспешили в гостиницу. Сегодня - наша последняя ночь. Утром уедем в Бухару. На этот раз я оставил ключ от номера Линде и после концерта в номере меня ждала "обнаженная маха". Я начинал понимать, что и без любви может быть хорошо. Нет, не настолько хорошо, как с Ирой. Так хорошо мне не будет ни с кем! Ничего не может быть лучше, чем любить любимую!
  Утром Линда рассказала, что ее отец - австрийский военный атташе на Украине, а мать - главный хирург какой-то киевской больницы. Родители обещали ей подарить машину и квартиру, когда она выйдет замуж. Собрав чемодан, я присел на кровать.
  - Это что, предложение? - улыбаясь, спросил я.
  - А почему бы и нет? - усаживаясь ко мне на колени, ответила Линда. - Я через полгода возвращаюсь домой, нога заживает, может, приедешь?
  Линда мне понравилась. Девчонка неплохая, но чувств у меня к ней не было. Не хотелось ее обнадеживать, и я сказал, что мне с ней было очень хорошо и что она хорошая девушка, но... я все еще люблю свою жену. Смутившись, Линда протянула мне заранее приготовленную бумажку с номером ее киевского телефона - мол, возьми. Я обнял ее. С минуту молча постояли. Нагрузившись контрабасом, баяном и чемоданом - ушел. Чуть позже, высунув руку в окно автобуса, я отпустил бумажку.
  
  Лабиринт
  
  В Бухаре ансамбль остановился на два дня. На этот раз мы жили по два человека в номере. Со мной поселили ударника Колю Мидного. Вечер. Душно. Было поздно, и мы решили с дороги отдохнуть. Концерт должен быть только завтра в семь вечера.
  В городе, которому больше двух с половиной тысяч лет, было что посмотреть. Мы, хорошо отдохнувшие, в девять утра уже шагали по улицам Бухары. Осмотрели архитектурный ансамбль Пои-Калян, посидели у водоема на очень красивой площади Ляби-Хауз. Отведали хорошего лагмана и, разомлевшие от жары, не спеша пошли в гостиницу.
  Вечером во время антракта я курил у выхода. Мимо меня медленно прогуливалась молодая, хорошо сложенная женщина.
  - Добрый вечер, - мягким грудным голосом поздоровалась она, вильнув заманчиво округлым бедром, всколыхнув во мне эротический интерес.
  - Добрый вечер, - улыбнулся я ей.
  Постояли. Поболтали. После концерта она меня ждала. Как все это легко и просто! Новая знакомая - Регина - повела меня к себе, так как я в номере был не один. Шли мы довольно долго - в старую Бухару. Ширина улиц здесь такова, что руки, расставленные в стороны, упирались в глиняные домики. Темень. "Ночь хоть выколи глаза". Я сбился считать повороты.
  Регина, держа меня за руку, вела за собой уверенно. Полукровка - отец узбек, мать русская - Регина была замужем два года, муж пил и иногда бил, год назад они развелись. Все это она рассказала мне по дороге.
  Жила она в маленьком глиняном однокомнатном домике. В коридорчике - отхожее ведро. Свет она не включила, зажгла свечу и сразу стала раздеваться. "Да что же вы, женщины, все такие голодные? Или это мне такие попадаются?"
  Легла на кровать, протянув ко мне руку, улыбаясь, пальчиком поманила. Я все еще сидел одетый. Наверное, все это, должно было бы быть романтично - восточная ночь, древний город, свеча - если бы не отдавало легкой пошлостью. Ну что ж, меня зовут. Окно было нараспашку, и стоны Регины летели над спящей, древней Бухарой. Я просил ее не стонать так громко. Вдруг она стала дергаться и громко, кошкой заорала! Ночью, с открытым окном?! Я оторопел. Люди же спят! Она ведь живет здесь! По-быстрому собравшись, кинул:
  - Пока, мне надо идти!
  Регина приподняла руку и махнула лениво кистью в сторону двери:
  - Иди!
  Стало неприятно, я почувствовал себя использованным.
  Вышел в черноту. Куда идти? В какую сторону? Может, попросить ее проводить меня? Нет! Даже видеть не могу! Бляди они все! Расставив руки в сторону, медленно пошел вперед. Сделав несколько шагов, уткнулся в глиняную стену. Стал шарить по стене в поисках угла дома. Нашел. Пошел. Уткнулся в какую-то дверь. Осторожно убрав руки, продолжал шарить по стенам. Спички, хоть немного помогавшие, закончились. Осталась последняя. Прошло уже минут двадцать, а то и больше. В этом лабиринте и днем-то можно потеряться, а тут кромешная тьма! "Где ты, моя Ариадна?" Я был взмокшим и злым. Сел под стенку, закурил. Посветил спичкой, нет ли скорпионов. Посмотрел с надеждой в небо. Небольшие тучки то закрывали, то открывали бесстыжую задницу луны, удобно устроившуюся на ярком звездном покрывале. Красота заворожила, успокоила. Посидел немного. Мысленно сравнил себя с использованным презервативом, потом подумал, что ведь и у меня априори было к ней такое же отношение. Злился не на Регину - скорее на себя самого. Расхлебываюсь за пять минут удовольствия. Мелькнула мысль дождаться рассвета, но, еще раз подумав о скорпионах, я осторожно продолжил ощупывать чьи-то домики. Похоже, что Ариадна все-таки решила помочь. Луна скинула покрывала и показалась во всей красе. Яркие звезды помогли, и минут через десять в грязном концертном костюме я вышел на нормальную улицу и увидел людей на автобусной остановке!
  "Как же так получается? - укорял я себя. - Вот так легко иду со всем, что мне попадается? Ведь я все равно люблю Иру, и все они для меня ничего не значат. Но если они мне безразличны, то почему я все-таки к ним иду? Может быть, мои подозрения, что все женщины такие, крепчают? И подозрения эти отпускают тормоза моих понятий о морали? А может, все дело во мне, и это просто-напросто плотские желания, с которыми становится все труднее совладать?"
  И все-таки я продолжал винить Иру - это она подтолкнула меня! Ведь я хотел любви на всю жизнь!
  
  Гуля
  
  Следующая остановка - Термез, город на самой границе с Афганистаном. Нас поселили в вагоне, прицепили к составу, и мы поехали. По дороге должны будем остановиться на одну ночь с концертом в каком-то небольшом городке.
  Когда открыли занавес, я увидел ее. На нее нельзя было не обратить внимание - узбечка, лет девятнадцати, она сидела в первом ряду. Платьице в разноцветную полоску, на лебединой шее - красивая, вся в маленьких косичках голова. Все это дополняли слегка раскосые глаза газели. Девочка смело могла бы украсить обложку журнала "Узбекистан". Я играл и любовался ею. Она заметила мое к ней внимание, улыбнулась, обнажив белоснежные зубки и стала чаще бросать взгляды в мою сторону.
  В антракте увидел ее, стоящую в сторонке. Подошел. Ее звали Гуля, работала она воспитательницей в детском саду. Гуля сказала, что живет в небольшом селении и приехала специально на концерт, а в этом городишке у нее живет тетя, у которой она и остановилась. Поболтав пару минут, мы договорились встретиться после концерта у вокзала.
  Наш вагон стоял на путях рядом с вокзалом. Автобус забрал нас с концертной площадки и привез к вагону. Я быстро загрузил инструменты в вагон, сказал Коле Медному, что иду встретиться с девочкой.
  - Ты же не можешь привести ее в вагон?
  - Не могу, но я могу с ней просто погулять.
  - Ты что, осмурел?! На ночь глядя, в городке, где нет русских, идти гулять с их девчонкой. Да тебя прибьют!
  - Не прибьют, да и темно сейчас. Я знаю, у тебя есть разные отвертки, дай одну, так на всякий случай.
  - Смур! - сказал Коля и дал мне длинную отвертку.
  Гуля не обманула и ждала меня у вокзала. Мы пошли рядом. Было довольно душно. Редкие фонари бросали на дорогу расплывчатые пятна света. Пришли к какому-то парку, нашли уединенную скамейку и... через несколько минут целовались. Руки распускать Гуля не давала, мы целовались и болтали. Через пару часов спросила, не хочу ли я зайти вместе с ней к ее тете.
  Тетя жила одна в маленьком глиняном домике. Несмотря на позднее время, тетя встретила нас радушно. Видимо, она любила свою племянницу. Мы сели на ковер со множеством подушек. Хозяйка поставила перед нами тарелку с начищенными яйцами, примерно штук тридцать, много зеленого лука, лепешку и кувшинчик с каким-то вонючим спиртным. Я съел штук пять яиц, выпил рюмку. Гуля с тетей о чем-то поговорила. Тетя постелила для нас на полу рядом со своей кроватью и потушила свет.
  Раздевшись до трусов, я забрался под одеяло. Гуля, не снимая платья, легла рядом. Я понимал, что у нас с ней ничего не будет. Пару раз пытался под одеялом своей рукой достать до вожделенного места, но каждый раз Гуля решительно останавливала мои поползновения.
  Скоро рассвет. В десять утра отправляемся в Термез. Боясь проспать, я засобирался уходить. Гуля вышла со мной и объяснила, как дойти до вокзала. Мы поцеловались.
  - Можно я приду проводить тебя? - спросила она.
  - Зачем? - удивился я.
  - Я очень хочу. Пожалуйста.
  - Приходи, если хочешь, - пожал я плечами.
  До вокзала оказалось недалеко. Отвертка, к счастью, не понадобилась.
  Гуля появилась за полчаса до отправления. Мы стояли у вагона. Вдруг она произнесла:
  - Ты бы хотел жениться на мне?
  Глянул на нее, подняв в удивлении брови:
  - Жениться? Я бы... в принципе, мог... Ты очень хорошая девушка... Но дело в том, что я уже женат.
  Гуля с минуту помолчала, потупив взор, затем посмотрела на меня:
  - Я бы могла стать твоей второй женой.
  "В зобу дыханье сперло!"
  - Я бы с удовольствием, но боюсь, что моя жена будет против. У нас, к сожалению, нет такого хорошего обычая.
  Разглядывая стройную, красивую узбекскую газель, представлял себе, как я бы привел ее к себе в дом и спросил Иру - не будет ли она против, если Гуля станет моей второй женой?
  Паровоз дал гудок на посадку.
  - Я тут написала свой адрес. Напиши мне. Пожалуйста.
  Бумажку я взял. Поцеловал девушку. Поезд тронулся. Гуля махала рукой. Я выставил руку в окно и... расткрыв ладонь, выпустил бумажку на свободу.
  
  Мне совсем не смешно
  
  Бывает, попадает человек в ситуацию, когда, например, молоток падает на ногу, или кастрюля валится на голову, или он поскальзывается и, задрав ноги, валится наземь. Ему больно, он корчится от боли. А тот, кто смотрит со стороны, - смеется. И вправду может быть смешно.
  Термез, город с древней историей, как и почти все города в Средней Азии, расположился на правой стороне реки Амударьи. В городе немало русских, и даже есть храм Александра Невского. Нас поселили в небольшой гостинице, по двое в номере. Сегодня мы с Мидным не могли себе позволить первым делом ресторан - суточные закончились. Нам надлежало по два рубля и шестьдесят копеек в сутки. Бригадир выдавал башли на неделю, которые у всех заканчивались гораздо раньше. У меня осталось пятнадцать копеек.
  Мы решили посмотреть на Афганистан. До реки недалеко, и минут через десять мы пришли к речному вокзалу. На левом берегу виднелось небольшое афганское селение. Речной прохладой дышалось с наслаждением. Времени до концерта оставалось немного, надо было бы перекусить. Остановив молодую женщину, с виду русскую, мы спросили, ее где базар и не смогла ли бы она проводить нас туда. Женщина показала нам рукой направление, сказала, что тут рукой подать, и поспешила по своим делам.
  Ни с чем не сравним восточный базар: здесь можно увидеть и старика Хотабыча, и Али-Бабу со всеми его разбойниками, багдадских воришек и джинов. Все они продавали, покупали и громко галдели.
  Многие экзотические фрукты и овощи я увидел здесь впервые, поэтому купил то, что мне знакомо - помидоры и бутылку молока. Как раз в пятнадцать копеек и уложился. Коля купил себе что-то другое. Пришли в номер, я съел свой обед. У нас было еще полчаса времени до концерта, и я развалился на кровати.
  Концерт давали в летнем театре. Сразу за концертной площадкой протекал арык. Настроив контрабас, я вышел покурить. До первого звонка оставалось десять минут. И тут началось! Помидоры не сдружились с молоком. В животе забурлило, закрутило. Я смотрел по сторонам с тоскливой надеждой найти туалет, но ничего подобного не увидел. Мне становилось совсем уж невтерпеж. Спазмы крутили кишки. Дали первый звонок. Люди поспешили в зал. Я стоял с мучительной гримасой и боялся оторвать ногу от земли. Мимо проходил аксакал. Я спросил, не подскажет ли он, где тут туалет. Дедушка показал вдаль рукой и сказал, что там, за деревьями, увижу. Какие там деревья, я и шагу не мог ступить! Боль становилась невыносимой. Дали второй звонок. Все! Я больше не могу! Расслабился и отпустил! Когда прозвучал последний, третий звонок - стоял в своих концертных туфлях посреди говняного островка. Мне стало так хорошо! Боль ушла! Стоя в островке, понял, что такое верзовое счастье! Радость была недолгой, надо идти играть. Но как? Решение пришло быстро. Я почавкал к арыку и... как был в концертном костюме, уселся в арык. Подрыгал ногами. Вышел. Встряхнулся, как пес, и поплелся на сцену.
   - Где ты был?! - налетели на меня. - Ты что, не слышал звонков?! Почему ты весь мокрый?!
   - Почему, почему. Шел по мостику, нога подвернулась, и я упал в арык. Чуть не утонул!
  - Быстренько на сцену! Начинаем! - крикнул бригадир.
  Я спрятался как мог за контрабас. Вода маленькими ручейками предательски стекала на сцену. Был обычный среднеазиатский, душный вечер, и минут через пять я подсох. Брюки затвердели, как мокрое белье на морозе, и вонь начала медленно распространяться, начиная со сцены. Музыканты вертели головами, ища источник вони. Я играл и делал вид, что меня это не касается. Вонь дошла до первых рядов. Публика закрутила носами. Люди вопросительно поглядывали друг на друга. С невозмутимым видом я продолжал играть. Коля, сидя за своей ударной установкой рядом со мной, посмотрел на мои топорщащиеся брюки и все понял.
   - Шик усрался! Шик усрался! - громко зашептал он и стал смеяться. Музыканты смотрели на меня и тоже смеялись. Солист пел и бросал взгляды в мою сторону. Первые ряды внимательно смотрели на сцену.
  Я шипел:
  - Не смотрите на меня!
  Было очень стыдно и как-то обидно. На этот раз я в антракте покурить не выходил. Стоически выдержал (и не только я) второе отделение. Летний театр, к счастью, был в десяти минутах ходьбы от гостиницы. В номере была ванна, и это все, что мне сегодня было нужно.
  
  Бэгюль
  
  Несмотря на неприятность в Термезе, гастролировать мне нравились. Не каждому удается за два месяца посмотреть такое количество городов. Смена декораций пришлась по вкусу. Новые места, новые действующие лица проносились калейдоскопом. Возил нас большой львовский автобус, и покатили мы в Туркменистан, в ничем ни запомнившийся город Чарджоу. Дали концерт и рано утром выехали в Мары. Переезды были не маленькими. В этом городе провел свои детские годы поэт, которого обожала советская молодежь, - Эдуард Асадов.
  Мне запомнились Мары по причинам более прозаическим. Времени перед концертом оставалось немного. Я прошелся по центральной улице, перекусил и вернулся в номер. Начался концерт, я разглядывал публику. Встретился глазами с женщиной лет тридцати, сидевшей в седьмом или восьмом ряду. Она улыбнулась. В течение всего первого отделения мы бросали друг другу взгляды-призывы. В антракте я вышел покурить. Незнакомка первой проявила инициативу и подошла. Увидев ее вблизи, я сразу расхотел флиртовать. Выглядела она лет на сорок, впрочем, с хорошей фигурой. Шатенка, с собранными в пучок на затылке волосами, в розовой мохеровой кофточке, в туфельках на каблучках - она была весьма элегантна. Но даже для сорока лет у нее было уж слишком морщинистое лицо. Мне ведь было только двадцать три, да и не голодный я. Поболтали немного, и она сказала, что будет ждать меня после концерта. Я не хотел ее, но согласился. Чуть позже все же передумал.
  Концерт закончился. Я раньше всех загрузился в автобус, трусливо спрятался на заднем сиденье и украдкой наблюдал, как она, высматривая меня, крутит головой во все стороны. Наконец все разместились, и автобус тронулся к гостинице. Облегченно вздохнув, я уселся нормально.
  У гитариста был день рождения, и музыканты собрались у него в номере отметить. Вскорости в дверь постучалась горничная:
  - Кто из вас Эдуард Шик?
  - Я! А что?
  - Вас к телефону.
  Кто меня может спрашивать в этом небольшом туркменском городке? В голову не могло прийти, что это та, от которой я улизнул. Я даже имени ее не запомнил. Однако это была она и стала распекать меня - сказала, что я поступил с ней не по-мужски, и она, как девчонка, ждала меня, и что так нельзя! Я пытался оправдываться.
  - Что вы делаете завтра? - неожиданно спросила она.
  - Ну... у нас вечером концерт... - заговорил я, растягивая слова.
  - Значит, так! Завтра в двенадцать дня буду ждать вас у гостиницы! И пожалуйста, не ведите себя, как ребенок! Договорились?!
  - Ну да.
  Какой напор, какая настойчивость!
  В половине двенадцатого я еще валялся в постели. Идти к ней никак не хотелось. Хотелось пройтись по городку, где-нибудь перекусить. Среднеазиатская еда пришлась мне по нраву. Может, попадется кто-то помоложе? "Кажется, я начинаю входить во вкус?!" Но мне надобно выйти из гостиницы, а там... расставлены сети! И в то же время (видимо, последствия воспитания) не хотелось обижать женщину.
  Я вышел. Меня ждала элегантная женщина в возрасте, при солнечном свете выглядевшая еще старше, чем вчера вечером. Мы поздоровались. Звали ее Бэгюль. Я предложил позавтракать. Она сообщила, что живет недалеко и что дома уже накрыт стол. Возражать я не стал. Пока шли, Бэгюль рассказала, что работает детским хирургом в местной больнице, живет одна, давно в разводе, детей нет. Я понял, ей нужен был мужчина, которого в городе не знают. Бэгюль спросила, женат ли я и есть ли дети. На оба вопроса я ответил утвердительно.
  Домик оказался очень симпатичным, с небольшим ухоженным садиком, в котором росли яркие, сочные цветы. Стол был накрыт, как для эмира, весь уставлен яствами, которые во Львове можно достать только по большому блату. Еды хватило бы на весь оркестр. Я был приятно удивлен и принялся за угощение. Бэгюль предложила коньяк, но я отказался. Дама похвалила меня, сказав, что, мол, молодец, сама же выпила рюмочку. Плотно подкрепившись, я закурил. Бэгюль сидела напротив и улыбалась.
   - Пошли! - неожиданно сказала она.
   - Куда? - вздрогнул я.
   - Идем в ванну, я помою тебя! - протянула она мне руку.
  Я повиновался. Бэгюль помыла меня, обтерла полотенцем. Я как будто в детство попал. Женщина взяла меня за руку, повела в спальню - на сладкое заклание.
  Окна были зашторены, в доме царила приятная прохлада. Бэгюль оказалась горячей, страстной, пахла приятными духами, и минут через пять все закончилось. Она продолжала нежно ласкать меня, и через короткое время плоть была готова к продолжению. На этот раз было дольше. Я закурил. Бэгюль лежала на спине, блаженно прикрыв глаза. Мной овладела приятная истома. Сейчас бы поспать. Но не тут-то было. Совсем немного времени прошло, и... опять ее рука поползла к межножью. Не знаю, что эти волшебные руки хирурга делали, но я, к моему собственному великому удивлению, стал готов и в третий раз. На этот раз кувыркались еще дольше. Я чувствовал, что мне просто необходимо было отдохнуть.
  - Отдохни, милый, - проворковала женщина, - я принесу тебе фрукты.
  Принесла на подносе арбуз, вкуснейшую дыню, персики, виноград. Я сидел на большой кровати, скрестив ноги, и уплетал угощения. Она сказала, что покажет мне кое-что, и достала журнал "Хирургия". На открытой ею странице я увидел парнишку лет восемнадцати, сфотографированного в профиль, - с двумя детородными органами?! Один как у всех, другой же торчал из затылка. Бэгюль сказала, что оба органа вырабатывают сперму. На втором фото у парнишки на затылке был послеоперационный шрам - подарка от природы больше не было. Я развеселил ее, изображая, как можно было бы быть одновременно с двумя женщинами.
  - А хочешь? - загадочно улыбнувшись, произнесла Бэгюль.
  - Что?!
  Бэгюль встала с кровати:
  - Лежи, отдыхай, я сейчас. - И вышла, прикрыв двери.
  Ее не было минут десять. Меня потянуло на сон. Сквозь дрему я думал, что все же не зря пришел - с ней было хорошо. Небольшую неловкость я все же чувствовал: я не целовал ее - большое несоответствие было между молодым, довольно упругим телом и морщинистым лицом. Видимо, она и не претендовала на мои поцелуи.
  Я уже стал клевать носом, как вдруг из другой комнаты поплыл волшебный звук дудука и зазвучала медленная восточная музыка. Дверь открылась, и из нее выплыла Бэгюль. Вокруг бедер она повязала прозрачную голубую накидку, шею украсила крупными красными бусами, в ушах поблескивали сережки в виде двух полумесяцев. Завершал ансамбль красный цветок в волосах цвета вороньего крыла. Глаза мои слегка округлились, челюсть приоткрылась, как будто я собирался сказать "а-а-а". Бэгюль медленно исполняла танец живота. Это было так неожиданно и так здорово! Я почувствовал себя шахом с шиком!
  Бэгюль медленно приблизилась к кровати, легла у моих ног. Стала ласкать ноги, постепенно подбираясь руками к плоти. И через минуту-две плоть стала реагировать. Бэгюль легла поперек кровати и нежно потянула меня на себя. На этот раз было долго. Наконец, обессиленные, мы упали на подушки. Оба тяжело дышали. "Неужели устала? Хоть она и в хорошей физической форме, все-таки пожилая женщина, за сорок!" Уже почти пять часов, как мы занимаемся любовью.
  Мне пора было уходить. Я сказал, что мне понравилась розовая кофточка, в которой видел ее на концерте, и что хотел бы купить жене такую же. Она, не сказав ни слова, встала с кровати, подошла к телефону. Пока она балакала на туркменском, я разглядывал ее наготу. Жаль - такое несоответствие с лицом. Бэгюль закончила разговор:
  - Минут через пятнадцать принесут, - сообщила она.
  - Как, вот так сразу? - искренне удивился я.
  - Меня все знают и уважают, - улыбнулась приятной улыбкой женщина. - Пока принесут, сварю тебе крепкий кофе?
   - О да, конечно! - не переставал я удивляться. - Очень кстати!
  Давно пора было уходить, а я все еще балдел, как Шахрияр из "Тысячи и одной ночи". Пока мы пили кофе, принесли пакет. Я спросил:
  - Сколько с меня?
  Нам дали зарплату.
  - Ни в коем случае! - запротестовала Бэгюль. - Мне очень хочется сделать подарок твоей жене, и, пожалуйста, спрячь деньги!
  - Извини, Бэгюль, я бы хотел заплатить! Скажи, сколько?
   - Эдик, пожалуйста, мне это ничего не стоит, я буду рада, если ты позволишь сделать этот маленький подарок твоей жене и передай ей, - добавила лукаво, - что что у нее очень хороший муж.
  - Обязательно передам, - улыбнулся я.
  Я был тронут, нежно обнял ее и произнес:
  - Я не знал, что такие женщины существуют. Мне было очень хорошо. Вероятно, мы больше никогда не увидимся, но я навсегда запомню эту сказку! - и нежно поцеловал Бэгюль в губы.
  
  Пустыня Кара-Кум
  
  Мы летели на "кукурузнике" давать концерт строителям Каракумского канала. Пока загружались, я поболтал с летчиком и штурманом, они оказались хорошими ребятами - положили дощечку между своими сиденьями и разрешили мне сесть на нее.
  Самолет летел на сравнительно небольшой высоте. Барханы убегали за горизонт. Иногда неизвестно куда ползли караваны верблюдов. Фюзеляж самолета нагрелся, но в кабине у пилотов жарко не было. Они даже разрешили закурить. Закурили и сами. Приоткрыв дверь, я глянул на свою бригаду. В салоне было очень душно и неприятно пахло. Многих рвало. Быстренько захлопнул дверь.
  Из-за горизонта выплыл Каракумский канал. Неожиданно поднялся сильный ветер, и самолет стало ощутимо болтать. Ветер вздымал песок, видимость ухудшалась. Я глянул тихонько на пилота, тот - спокоен.
  - Не волнуйся! Успеем сесть, - заметив мой взгляд, улыбнулся он.
  Показался оазис - селение строителей. Минут через пять пошли на снижение. Ветер усиливался. Потемнело. Успели приземлиться и стали быстро разгружаться. Из самолета вываливалась концертная бригада с зелеными лицами, матерившаяся похлеще одесских биндюжников. Я вынес контрабас и вернулся за баяном и чемоданом. Схватив оба, посмотрел в сторону, где должен был находиться инструмент. Метрах в пяти от земли кружился мой контрабас. Небольшой такой, совсем маленький смерчик прошелся рядом с самолетом, поднял мой инструмент и ушел в сторону. Контрабас, как огромный лист с дерева, покрутившись, упал наземь. Я подозревал - контрабасу каюк! Подняв чехол, понял, что мой инструмент превратился в большое количество щепок.
  Ветер, подняв тонны песка, дул с такой силой, что те сто метров, которые мы должны были пройти до ближайшего здания, пришлось преодолевать, крепко вцепившись друг в друга. Ничего не было видно, а ведь это был только час дня. Глаза и рот боялись приоткрыть - песком забивало. Летчики вели за собой вереницу еле живых людей. Мне повезло, я летел в кабине и хотя бы зеленым не был.
  Здание оказалось большой столовой. Ввалившись в комнату, зелено-желтые человечки попадали на пол. Немного отдышавшись и стряхнув песок, я открыл чехол контрабаса. Гриф не сломало, но все остальное - щепки. Сев в стороне, я разложил кусочки на полу и с тоской уставился на них. Подошли музыканты, покачали головами.
  Тут дверь открылась, и зашел симпатичный мужчина высокого роста, весь в песке. Это оказался сам начальник канала, лауреат Ленинской премии.
  - Ну что, артисты, никого не унесло? - весело спросил он.
  - Да уж, - забормотали мы.
  К нему подошли две наши певицы.
  - Что нам делать, нам ведь помыться надо.
  - Все уладим. Через час-другой ветер спадет. Мы пока вам выделим две комнаты - для мужчин и для женщин. Обе с душем. Накормим, ну а вечером - концерт. - Тут он заметил меня, сидящего на полу, и подошел. - Что это? - кивнув на щепки.
  - Это был контрабас.
  - Что случилось?
  Я рассказал.
  - Чем могу помочь?
  - Я вот думаю, что, если попробовать все это склеить хорошим клеем? И было бы хорошо, если бы за это взялся специалист по дереву.
  - Будет тебе клей и специалист по дереву! - тут же живо пообещал начальник.
  Как и предсказал лауреат, ветер стихал. Через полчаса пришел специалист по дереву с маленьким чемоданчиком, и через два часа собрали и склеили этот ребус.
   - Теперь надо больного забинтовать, - сказал специалист и достал из чемоданчика парусиновые ленты.
  Контрабас стал похож на раненую женщину с тонкой шеей и большой попой.
  - Получай свою бабу! - улыбнулся мастер. - Поиграй сегодня на ней одетой. Завтра сможешь раздеть.
  Вместе посмеялись. Настроение поднялось, треволнения улеглись.
  Поселок строителей разрастался вместе с оазисом, в котором расположился, и так как каждому поселку в Советском Союзе полагалось иметь свой клуб - был он и здесь, и довольно вместительный.
  К трем часам дня все успокоилось. Солнце нещадно грело, как будто бури и в помине не было. На концерт все пришли чистые, отдохнувшие. Контрабас, конечно, звучал неважно. Самое главное, что было слышно, это - бум, бум.
  После концерта к нам подошел Ленинский лауреат, поблагодарил за хороший концерт и отозвал в сторонку нашу певицу Тину. Улыбаясь, он что-то говорил ей. Тине явно было приятно его внимание - видимо, понравилась. Оба подошли к нам.
  - Вот тут Тина мне сказала, что у вас завтра свободный день, - обратился к нам начальник, - я приглашаю всех завтра ко мне домой, к часу, на обед.
  Бригада одобрительно загалдела:
  - Да, конечно, придем, придем!
  Рано утром мы с гитаристом, заядлым рыбаком, пошли порыбачить на канал. Клева не было. Солнце нещадно палило, и было приятно окунуться в прохладный канал имени Ленина. Сидя в воде, мы наблюдали за снующими корабликами - канал на протяжении четырехсот километров был судоходен.
  К часу дня все собрались в доме у начальника канала. Большой каменный дом укрылся в большом саду, в тени деревьев. Нас усадили на ковер с множеством пестрых подушек. Все сняли обувь. Привлек внимание необычный запах, мы украдкой поглядывали друг на друга, но через короткое время привыкли и больше не замечали запах. Хозяйка дома сновала между кухней и гостиной. Еды было очень много. Те же деликатесы, которые были у Бэгюль, только на всю ораву, уплетавшую всю эту снедь за обе щеки. В довершение ко всему хозяйка вынесла вкуснейший плов. Жаль, что желудок не резиновый. Ребята хорошо приложились к коньяку. За все время обеда хозяйка дома ни разу не присела к нам - обслуживала.
  Хозяин сидел рядом с Тиной и что-то ей на ушко ворковал. Она внимательно, с благосклонной улыбкой слушала и кивала головой. Обед закончился, и лауреат, продолжая впечатлять Тину, пригласил желающих прокатиться по каналу на его большом катере. Покатались на славу. Все были в приподнятом настроении. День удался.
  Вечером мы все наблюдали за солнцем, садившимся в песок, давая всему живому передышку до утра. Тины и начальника с нами не было.
  Утром вылетали в Ашхабад. Бригада с большой неохотой грузились в самолет. Я опять занял место между пилотами. В салоне еще не успел выветриться запах от предыдущего полета, как почти все стали вновь блевать. Благо было чем. Через два с половиной часа, выползли в Ашхабаде. К вечернему концерту пришли в себя и отработали нормально. Город запомнился широкими и просторными проспектами, большим красивым фонтаном. У меня ничего нового не произошло. Просто не хотелось пока никаких связей. Съездили на два выездных концерта. Следующий - Таджикистан.
  
  Душанбе
  
  В Таджикистан летели на самолете вместимостью человек на пятьдесят. Душанбе расположен на высоте тысячи метров над уровнем моря. Заснеженные вершины гор видны из любой точки города. Через город бежит река Душанбинка.
  Поселили нас в большой современной гостинице по двое. Разложившись и освежившись, мы пошли с Колей в город. Обоим нравилось пошляться по восточным цветастым базарам. Молоко с помидорами я больше не покупал.
  Здесь, в Душанбе, мы ели самый вкусный лагман, и еще на рубль давали пять небольших палочек бараньего шашлыка. Я брал на два рубля, шел к себе в номер, набирал холодной воды в ванную, рядом ставил шашлыки и кайфовал.
  После концерта я поспешил к себе. В номере был телефон, и я решил этим удобством воспользоваться - знал, что Ира сейчас должна быть в Полтаве на гастролях, и решил попробовать до нее дозвониться. Удалось связаться в час ночи. Поговорили о том о сем, уже прощаясь я вдруг услышал, как кто-то громко чихнул.
  - Ты не одна?
  - Это Наташа, мы живем в одном номере, - быстро ответила жена.
  - Я явно слышал мужской чих.
  - Эдик, пожалуйста, не начинай!
  Казалось бы, сам давно пошел "по рукам" и не должен был бы так ревновать, но чих этот засел в мозгах. Знакомиться ни с кем не хотелось. Настроение испортилось, и до конца гастролей я больше ни с кем не был.
  Следующий город - Нурек. Концерт был для строителей огромной Нурекской ГЭС. Ехали через горы в автобусе с открытой из-за жары задней дверью. Я опять что-то не то съел, и водителю пришлось несколько раз из-за меня останавливать автобус. Я быстро выскакивал, прятался за большие камни и, сделав свое дело, заскакивал обратно. Бригадир ворчал, мол, из-за меня опоздаем на концерт. Водитель еще раз остановился, чтобы подобрать голосующего аксакала с длинной седой бородой и мохнатыми бровями. Старик уселся на заднем сиденье у открытой двери. Мне снова приспичило. Бригада дремлет, и, чтоб не останавливать автобус, я решил сделать свое дело на ходу, из задней двери. Попросил Колю подстраховать меня - держать за ремень. Присев на нижней ступеньке и ухватившись за поручни, выставил задницу, наблюдая, чтоб не снесло каким-нибудь большим валуном. Дед, подняв кустистые брови, сверху с удивлением смотрел на меня бормоча:
  - У, шайтан!
  Я улыбался в ответ.
  Поколесив по маленьким городишкам, вернулись в Душанбе и - домой во Львов. Я решил привезти гостинец - дыни. Мне хотелось, чтобы мои родные тоже попробовали их - ведь им не доводилось угощаться такими вкусными, душистыми дынями, как в Средней Азии, да и мне не довелось больше их есть никогда. В последний момент купил у гостиницы для Виталика черепаху. Раздобыл для нее коробку. Пришлось купить сумку для вещей - весь мой чемодан заняли две большие продолговатые дыни.
  Семья была в восторге от этих сладких как мед, душистых дынь. Виталик катался верхом на черепахе. Ира озвучивала черепаху мультяшным голоском:
  - Это куда же я попала? И кто это на меня забрался?
  На гастроли больше не хотелось. Найду что-нибудь во Львове.
  
  Наша квартира
  
  Дома все то же. Папа играл в ресторане. Лёня усердно занимался на рояле. Работал он и над сонатой Шопена, третья часть которой - "Похоронный марш". Марш, который обязательно играют духовые оркестры на похоронах, получивший в народе название "Марш из-за угла". Мама умоляла Лёню не играть его, но ему необходимо было заниматься, и мама убегала на улицу. Виталик с удовольствием слушал. Папе было "до лампочки".
  В один из дней, прогуливаясь с Лёней по центру, я решил купить презерватив. Мне никогда не приходилось ими пользоваться, и я никогда их не покупал. Лёня спросил:
  - Зачем тебе это нужно?
  Я авторитетно ответил:
  - Может случиться такая ситуация, что пригодится, пошли!
  Зашли в старинную, красивую аптеку и встали у застекленного прилавка. И тут я стушевался. Подошла продавщица, и я, неуверенно тыкая пальцем в прилавок, тихо произнес.
  - Дайте мне это, за четыре копейки.
  Она завернула в бумажку и дала мне, почему-то улыбаясь. Вышли на улицу, я развернул бумажку. Продавщица дала мне липучку для мух, которая лежала рядом с презервативом и стоила столько же. Я понял, почему она улыбалась. На этот раз я более решительно зашел в аптеку и сказал, что она дала мне не то. Продавщица развернула бумажку, глянула на меня и, продолжая улыбаться, вручила мне презерватив.
  В этот период своей жизни я играл с разными составами халтуры, в основном свадьбы - украинские, русские, еврейские, польские, бессарабские, цыганские.
  В ноябре произошло очень значимое событие в нашей с Ирой жизни: у нас появилась отдельная квартира - в центре города, на улице Радяньской. Квартиру эту занимала моя тетя Соня со своей дочерью Флорой. Тетя Соня нашла квартиру получше, а за эту бабушка Гутя уплатила управдому пятьсот рублей, и мы с Ирой и Виталиком вселились.
  Квартира не была ахти какая. Первый этаж, сразу же за входной дверью, в маленьком коридорчике метра на три, стояла двухконфорка, за ней за занавеской - унитаз, и если сесть на него, голова упиралась в раковину. Продолговатая комната метров пятнадцати. В углу у двери высокая кафельная коричневая печь. Солнечный свет в квартиру не попадал. Вход был со двора. Но зато эта была наша квартира! В центре города!
  Мы сразу купили большую кровать, кресло-кровать для Виталика, маленький складной столик. Папа отдал большое, на ножках, радио "Балтика" с проигрывателем. Через месяц мы приобрели телевизор "Электрон" и шкаф для одежды. Также купили подержанный холодильник "Днепр" и магнитофон "Юпитер". На полу была постелена ковровая дорожка. Было тепло, уютно и наше.
  Виталику в феврале исполнилось четыре года. Ночевал он то у родителей, то с нами, ходил в тот же детский сад, что и я когда-то, к той же Валентине Андреевне, что воспитывала меня. В общем, рос на два дома, и мы часто ходили с ним туда-сюда, имея возможность поболтать. Как только я брал его за руку, первое, что он просил: "Давай поговорим?" Он называл тему, и мы болтали. Похож сын был и на меня, и на Иру - нас с ней иногда принимали за брата и сестру. Жена часто брала сынишку в театр, где он игрался бутафорным оружием.
  Теперь, когда мы стали жить отдельно, жена на работе не задерживалась и, похоже, не пила. Я немного воспрянул духом: может, все наладится? Все эти женщины ничего для меня не значили. Мне хотелось обо всем забыть: о том, что у Иры было или могло бы быть, и выкинуть из памяти тех, кто был у меня. Наш диван в проходной комнате остался в прошлом. Мы предавались любви в тишине своей квартиры и были счастливы.
  Мне предложили руководить кружком художественной самодеятельности кожгалантерейной фабрики. Деньги небольшие, но за одну репетицию в неделю сойдет, плюс халтуры и Ирина зарплата. Жить можно.
  Декабрь. Скоро Новый год. Ира предложила отпраздновать праздник в Доме актеров. Я согласился, тем более знал, что Робик Миносян тоже будет. Жена его Наташа, как и Ира, была компанейской и веселой. Мне импонировал Робик: он был старше меня на семь лет, выше среднего роста, интеллигентный, симпатичный, с умными и немного насмешливыми темными армянскими глазами. Работал Робик на каком-то секретном предприятии инженером. Вырос он с русской матерью - отец оставил их, когда Робику было четыре года. Еще он был охотником - в квартире висели большие оленьи рога. Приятным, мягким баритоном Робик пел романсы. В дополнение ко всему он неплохо рисовал природу и начал пробовать портреты. С мягкими манерами, он всегда с тактом и немного преувеличенным вниманием относился к женщинам. Алкоголем не брезговал, но не напивался. Женщины любили быть в его обществе, да и мужчины тоже. У нас как-то сразу, так же, как и у Иры с Наташей, сложились хорошие дружеские отношения. Робик с Наташей не ссорились, жили дружно. Была у них просторная четырехкомнатная квартира. С ними жила мама Наташи, учительница украинского языка и литературы. Мама Робика - врач психиатр в клинике для душевнобольных - жила неподалеку. Виталик подружился с их сынишкой Максимом - тот был на год младше Виталика, смышленый симпатяга. Вдвоем они с автоматами гоняли по театру. Наташа, невысокая, темноволосая и радушная женщина приятной наружности, вместе с Робиком часто принимали нас у себя. Вместе с Робиком мы по вечерам заходили в театр за своими женами.
   В театральном кафе "Комарик" можно было купить кофе, коньяк, бутерброды с колбасой, иногда полакомиться пирожным. Роберт брал кофе с коньячком, я кофе с пирожным, и мы ждали окончания спектакля, после которого к нам присоединялись жены. "Комарик" заполняли актеры: Юра Брилинский, Витя Коваленко, Богдан Козак, Богдан Ступка, несколько актрис (все красивые), толпились в маленьком баре. Всегда было шумно и весело. Лицедеи - народ веселый.
  
  Дом актера
  
  Тридцать первое декабря. В последние дни насыпало немного снега, и сегодня, в последний день года, похолодало. Не первой свежести снег покрылся корочкой, и стало скользко. Ира - с непокрытой головой, в темном, чуть ниже колен пальтишке, в туфельках на маленьком каблучке, руки в длинных лайковых перчатках (подарок от кожгалантерейной фабрики) - крепко держала меня под руку. Шли встречать новый, 1968 год в Дом актера, в двух шагах от театра. Народу должно быть немало. Придут актеры из других театров. По пути мы остановились у большой красивой городской елки. Настроение, как и полагается под Новый год, волнующе-приподнятое. Банкет организовали в складчину - каждый обеспечивал свой стол закуской и выпивкой. В свободной руке я нес сумку с тем, что подготовила Ира.
  Дом актеров был заполнен "под завязку". В одиннадцать выпили за старый год. В двенадцать какой-то пожилой актер произнес тост. В каждой компании пошли свои тосты. Ира не пропускала ни одного. Я, как всегда, делал вид, что пью. Робик знал, что я почти не пью, и никогда не настаивал. К часу ночи жена уже была в довольно праздничном настроении: ходила по залу, общалась, чокалась со многими и, пожалуй, слишком весело щебетала. Глазки блестели, и слышен был ее задорный смех. Пошли танцы под радиолу. Ира в третий раз подряд танцевала с одним и тем же неизвестным мне парнем и вовсю флиртовала. Настроение мое портились.
  Мы вышли с Робертом на улицу покурить, но было холодно, и мы быстро вернулись. Народ веселился. Иры не было. "Наверное, вышла в туалет", - подумалось мне. За нашим столом было весело. Все наперебой рассказывали анекдоты. Я поглядывал на часы - Иры уже не было с полчаса. Наконец пришла и тут же стала всем разливать. Где и с кем была? Робик все видел и все понимал.
  - Не злись, старик, ей просто весело, ведь Новый год, - пытался он меня успокоить.
  Я молчал. Тут Ира встала и села на колени к Роберту. Посмеялась, пощебетала и уселась на колени к Юре Брилинскому. Посидела немного и уселась к Боде Ступке. Кроме нее, никто ни к кому на колени не прыгал. Мое улыбающееся лицо не соответствовало той буре, которая бушевала в моей груди. Сейчас я ее ненавидел. Она вела себя так, как будто меня рядом не было. Я сказал Роберту, что сейчас уйду один, без нее. Он посоветовал не усугублять:
  - Придете домой - разберетесь.
  В груди клокотало. Решил выйти на улицу покурить и "проветрить мозги". Когда я вернулся, Ира выплясывала с кем-то посреди зала.
  - Хочешь, зайдем в театр? - предложил Робик.
  - Зачем?
  - Увидишь!
  - Идем, мне все равно.
  Наклонившись к Наташе, Робик что-то ей шепнул и взял со стола бутылку вина. Она улыбнулась, одобрительно кивнула.
  До театра две минуты хода. Подошли к служебному входу. Робик постучал, и через пару минут показался заспанный вахтер:
   - Чого треба?
   - Привет, Иван. Мы хотим зайти ненадолго в оркестровую яму, - сказал Робик, вручая вахтеру бутылку вина. - З Новым роком!
  Тот глянул на бутылку, на нас.
  - Идить, но не на довго.
  Мы пробрались в полутьме в оркестровую яму.
  - Вот! - показал Робик на инструмент.
  Это была фисгармония с двумя ножными педалями для подачи воздуха. Я никогда не играл на таком. Сел, попробовал. Было интересно. В большом ночном и пустом зале зазвучал орган.
  - Знаешь "Гори, гори моя звезда"? - спросил Робик.
  - Конечно! Поехали!
  Он запел приятным лирическим баритоном. Потом спел "Ямщик, не гони лошадей". Я поиграл сам. Он спел еще пару песен.
  В оркестровой яме мы пробыли более часа. Я был признателен Робику за то, что он притащил меня сюда.
  Когда мы вернулись, было уже четыре часа утра. Многие ушли. Ира сидела с Наташей, заложив ногу за ногу, и курила. Увидела меня, спокойно посмотрела, ничего не спросила и продолжала курить. Я почувствовал себя каким-то ненужным. В пять утра пошли домой. Спать легли, отвернувшись каждый в свою сторону.
  Утром проснулись в одиннадцать.
  - Сварить кофе? - буднично спросила Ира.
  Я молчал.
  - Ты что, со мной не разговариваешь?
  Молчу.
  - Ну и не надо! А мне надо! - повела жена плечом и пошла варить кофе.
  Кофе выпили, пошли к маме за Виталиком. К часу должны быть в театре на утреннике для детей сотрудников. Сынок спел "Ой, дубочки-дубки" и получил подарок от Деда Мороза. Дома у родителей я положил под елку большой железный конструктор. К трем часам мама ожидала нас к праздничному обеду. Как всегда, было очень вкусно. Посидели, с удовольствием, поели салат оливье, распили бутылку шампанского. Виталька, развесив бульдожьи щечки, усердно пыхтел над конструктором.
  Лёне скоро должно было стукнуть двадцать. Он учился на втором курсе музыкального училища. Поступал два года подряд, занимался усердно. В первый раз не взяли. Пришлось маме, как и за меня, забашлять. На этот раз мама пошла к начальнику городского отдела культуры Витошинскому. Когда она положила конверт на стол, начальник привстал со стула:
  - Вы это что?! Взятку даете?!
  На что мама спокойно ответила:
  - В этом кабинете вы, я и этот портрет Ленина.
  Начальник медленно сел. Улыбнулся маме:
  - Идите!
  Конверт остался на столе.
  Лёню приняли. Хорошо, что папа играл в ресторане, плюс мамина экономия - было чем забашлять.
  Папа рассказал смешной случай. Как-то он играл еврейскую свадьбу. Дело шло к концу, и музыканты могли наконец передохнуть. Квартира была многокомнатной. Папа пошел искать туалет и случайно открыл дверь в комнату, в которой на столах стояли торты. В комнате полумрак, никого нет. Папа приблизился к столу и осторожно взял кусочек торта с кремом. Только открыл рот, как дверь открылась и вошла хозяйка. Растерявшись, папа успел спрятать кусок торта под пиджак, под мышку.
   - Извините, извините, - залепетал он, - я искал туалет и... вот... не туда попал.
  Бочком, с прижатой к туловищу рукой, с раздавленным тортом, пошел в туалет приводить себя в порядок.
  Все посмеялись, включая и Иру. Все это время она отмалчивалась. Друг с другом мы не разговаривали. Попив чаю, мы собрались идти к себе домой.
  Сынок захотел остаться у бабушки. Нельзя было оторвать от конструктора. Похоже, технарем будет?
  На улицах скользко. Снег не убирали. Ира крепко держалась за меня, даже немного крепче, чем полагалось бы. Мне казалось, что она не против помириться. Я упорно молчал.
  Дома я уселся в кресло и тупо уставился в книгу. Ира устроилась на кровати, включила телевизор. Пришло время спать. Я отвернулся к стене. И тут... жена применяет маневр, которым в дальнейшем не раз будет пользоваться. Как бы заснула и во сне ненароком положила мне руку на бедро. Пальчик ее лег мне на кончик и слегка, в сонной судороге, подергивался. Против природы не попрешь! Мы помирились.
  
  Богдан Ступка
  
  Начало мая. Город не просыхал от дождей. И сегодня небо мокрит. Закончив работу, я довольно быстро поймал такси и через десять минут был дома. В гостях у нас всегда желанные Робик с Наташей и Бодя Ступка. Было тепло, уютно и накурено. На столике стояли две бутылки коньяка "Плиска", одна из которых была еще не распечатана. Ира подскочила ко мне, обняла и чмокнула в щеку. Так, на всякий случай. Наташа встала и тоже чмокнула.
  - Что у нас сегодня? - спросил я, усаживаясь на кровать возле Иры и Робика.
  - Нет, никакое событие не отмечаем, - заговорила Наташа, - просто хотим выпить за нашего талантливого коллегу Богдана Ступку, которому уже пора дать нормальную роль, а то он заскучал.
  - Бодя, ты скучаешь? - спросил я.
  - Да так, чуток, - улыбнулся он в ответ.
  Богдан мне нравился. С небольшой хитрецой-смешинкой в умных глазах, всегда в хорошем настроении, способный актер. Там, где был он - всегда было весело. Мы оба знали большое количество анекдотов и иногда рассказывали их на заданную тему.
  Прошло немного времени, и Робик, откинувшись спиной на кровать, заснул. Наташа с Ирой, сидя рядом с ним, тихо беседовали. Богдан и я сидели за столом и тоже тихо разговаривали.
  - Бодя, совсем недавно видел тебя в небольшой, но интересной роли Спинозы.
  - Какой там недавно, более года тому, и меня это гнетет, я ведь трудоголик, мне просто необходимо быть занятым.
  Посидели, помолчали. Богдан произнес:
  - Умный народ евреи.
  - Спасибо, - сказал я.
  Снова помолчали.
  - И с нелегкой судьбой, - добавил Богдан.
  - Да, - молвил я, - отвертеться от судьбы сложно, но за пять тысяч лет научились выкручиваться - так и живем!
  Ступка утвердительно кивнул головой.
  - Анекдот рассказать, в тему?
  - Давай, - махнул рукой Бодя.
  - Прибыли на прием к Богу украинец, русский и еврей. Бог пообещал выполнить по одному желанию для каждого. Спрашивает украинца чего бы он желал? "Боженька, - просит тот, - сделай так, чтоб на свете не было больше москалей". Обещал - сделаю! Спрашивает русского, чего бы он хотел? Русский просит: "Если этот хохол хочет, чтоб нас не было, то сделай так, чтобы и их не стало". Обещал - сделаю! Спрашивает еврея чего хотел бы? "Боженька, - отвечает тот, - сделай то, что просили украинец и русский, а мне потом - дашь чашечку кофе".
   - Да-а, - протянул Ступка и тут же, разливая по рюмкам оставшийся коньяк произнес: - Давайте выпьем за дружбу народов!
  Проснулся Робик, и Богдан задал ему вопрос:
  - Робик, говорят, что армяно-еврейские браки бывают редко, это правда?
  - Правда. Зачем армянам еврейские цуресы (беды), у них своих хватает!
  
  Опасная Ира!
  
  Через короткое время Ольшанский предложил мне работу аккомпаниатора все в том же ансамбле "Дружба". Снова мы встретились с Ирой Бузиной, и иногда после репетиций я провожал ее домой. Как-то был у нас концерт в театре юного зрителя имени М. Горького. После концерта я предложил Ире проводить ее. Она согласилась.
  Был конец февраля. Снег растаял. Тротуары подсохли. Прохладно. Ира - в теплой шубке, в сапожках на высоком каблучке, на голове меховая шапочка. Большие карие глаза весело реагировали на мои шутки-прибаутки. За пухленькими губами прятались белоснежные зубки. Бузина взяла меня под руку, шли весело болтая. И вдруг перед нами, загородив путь, встала моя Ира! Мы остановились.
  - Гуляете?! - опасно процедила жена.
  Крылья ее носа пошевеливались, как у лошадки. Схватив Бузину за шубу, моя Ира стала толкать и дергать ее.
  - Что вы делаете?! Кто вы такая?! - закричала Ира Бузина.
  - Жена моя, - пробормотал я.
  - Чего вцепилась в него! - возвысила голос Ира и схватила мою спутницу за рукав шубки, норовя его оторвать.
  - Прекратите! - отбивалась несчастная.
  Взяв свою Иру за обе руки, я прижал к стене дома:
  - Перестань! Что ты вытворяешь?! Она взяла меня под руку, чтобы не упасть!
  Ира вырывалась и била меня по ногам. Прохожие останавливались. Прижав посильнее, я пытался ее успокоить:
  - Пожалуйста, Ира, прекрати - смотри, толпа собирается, идем домой. Пожалуйста! Перестань!
  Пока я держал жену, Ира Бузина исчезла. Моя Ира вырвалась и побежала. Догонять ее я не стал. Толпа таяла. Медленно побрел домой.
  Когда зашел, жена лежала на кровати, и прежде, чем я успел молвить слово, что-то засвистело и больно ударило меня в лоб! Это был кухонный нож с деревянной ручкой. Именно эта ручка попала мне в лоб, точно в то место, на котором индийцы рисуют большую красную точку. У меня было не много шансов, что нож попадет именно этим концом. Такой реакции я не ожидал. Ирин взрывной характер не дал ей ни секунды подумать о том, что это все-таки нож!
  - Ты что, очумела?!
  Она сидела на кровати, поджав ноги и молчала. Из глубины комнаты блестели два глаза, как два буравчика, - ну точно рысь в засаде. Я не мог понять: ей, видите ли, позволено, а мне нет?! С другой стороны, был рад, что чувства ее ко мне так сильны, и даже почувствовал свою вину. После некоторой паузы я предложил ей бутерброд с чаем. Она отказалась. Сделав себе, я включил телевизор. Рассказывали о награждении крейсера "Аврора" орденом Октябрьской революции. Выключил. Разделся и лег. Ира лежала на боку, смотрела в стенку. Медленно, осторожно обнял ее. Не шевелится. Придвинулся ближе, нежно прижал, вдохнул ее запах. Через минуту-две почувствовал, как попа ее прижимается ко мне - мы помирились.
  Ревность - чистейший эгоизм.
  
  Слезы
  
  Спустя две недели ансамбль "Дружба" снова давал концерт. После концерта Ира Бузина пригласила небольшую компанию к себе домой. Квартира находилась рядом с кукольным театром. Мама Иры была в командировке, отец с ними не жил. Распили бутылку шампанского. Все уже давно знали, что я "положил глаз" на Иру, и, долго не засиживаясь, ушли. Я сел к Ире на кровать и поцеловал ее. Она ответила. Легли, продолжая целоваться. Я попросил снять платье. Поначалу она не хотела, но уступила моей ласковой настойчивости. Может быть, бокал шампанского помог, или мои появляющиеся навыки обхождения с противоположным полом подействовали. Осталась в лифчике и маленьких белых трусиках. Быстро, стыдливо-кокетливо, блеснув своими большими красивыми глазками, нырнула под одеяло. Я, не снимая трусов, последовал за ней. Как же она была приятна на ощупь! Воспрянул я! Взобрался на нее и стал нежно-настойчиво стягивать трусики.
  И вдруг... слезы! Этого я никак не ожидал.
  - Ира, что случилось?
  Она лежала подо мной и тихонько всхлипывала.
  - Ира, я чем-то обидел тебя?
  - Нет, не обидел.
  Она посмотрела мне внимательно в глаза своими мокрыми большими очами. Красивые, розовые, припухшие от поцелуев губы произнесли:
  - Я еще девственница, у меня не было мужчин.
  Почему-то я не ожидал этого.
  - Правда?! - изумленно спросил я.
  - Конечно же, правда! - тихо, осуждающе ответила Ира.
  Я медленно сполз. Понимал: захоти я сейчас ей обладать, все, что мне нужно было - это немного настойчивости. Сказать ей "люблю" не мог. Не было к ней никаких чувств, кроме плотского желания и страсти. Лег на спину, она положила голову мне на грудь и уже не плакала. Мы лежали молча. Я поцеловал ее, встал с кровати и стал одеваться. Она внимательно смотрела на меня.
  - Ира, ты помнишь ту встречу у театра Горького?
  - О да, конечно! Она мне чуть шубу не порвала, наверное, сильно любит? - усмехнулась Бузина.
  - Наверное, - пожал я плечами. - Она ведь тоже Ира, и я, наверное, ее тоже люблю... Ты очень красивая и хорошая девушка, и мне совсем не хочется причинить тебе боль.
  Она села, откинувшись на подушки.
  - Может быть, когда-нибудь мы еще встретимся, - произнес я, - и все будет по-другому.
  Она молчала.
  - Я пошел. Пока.
  - Пока, - прошептала Ира.
   Середина марта. Поздний вечер. Ни тепло, ни холодно. Но и не мокро. Я не спеша шел домой. После полета ножа мы с Ирой ссорились реже. "Может, она в самом деле любит? Мне бы прекратить мои гулянки, и кто знает? Ведь я люблю ее, и если у нас наладится... Мне никто не нужен, кроме нее", - уже не впервые уговаривал я себя. Сомнения подбрасывали: "Дурный думкою богатие".
  Дома ждала идиллия. Ира с Виталиком только вернулись из театра, сидели за нашим маленьким складным столиком и жевали бутерброды, запивая чаем. Алкоголем не пахло. Сынок расправился с бутербродом, я достал пластинку, и все вместе послушали музыкальную сказку "Чиполлино". Ира постелила ему на кресле-кровати. Сами вышли во двор покурить. Вернулись - Виталик спал. Мы легли и сразу же крепко обнялись, прижались, шептали друг другу слова любви. Я был рад, что Ира Бузина оказалась девственницей. Был доволен собой и тем, что не поддался искушению и не тронул невинную.
  Мы женаты уже четыре с половиной года. Ира с каждым годом проявляла все большую страсть в любви. (Может, это не только моя заслуга?) Мне всегда с ней было хорошо. Стоило дотронуться до нее... и я готов!
  Прошло несколько дней. Сын ночевал у родителей, Ира пришла поздно, и от нее пахло алкоголем. Идиллией, к сожалению, не пахло.
  - Не долго музыка играла, не долго фраер танцевал, - спел я тихонько.
  - Ты чего? - глянула родная на меня.
  - Да так.
  
  Другая музыка
  
  Мама уже год работала при столе заказов в центральном пошивочном ателье. Папа дул в ресторане. Лёня учился в музыкальном училище. В погожий апрельский день я как-то проходил мимо клуба милиции, в котором все еще играл танцы все тот же армейский оркестр Глазунова. Воспоминание не из приятных.
  - Рядовой Шик! - услышал я и остановился как вкопанный.
  Посмотрел на мужчину, стоявшего у входа в клуб.
  - Что, не узнаешь?
  Посмотрев пристальней узнал. Это был майор Иванов - физрук полка.
  - Товарищ майор! Здравствуйте! - улыбнувшись, подошел я к нему.
  Он протянул мне руку. Мы поздоровались. Иванов был выше среднего роста, с крупным носом и маленькими плутоватыми глазками.
  - Ты себе не представляешь, но я уже несколько раз думал о тебе!
  - С чего бы?
  - Ты не против зайти в клуб, дело есть?
  Пришли в его просторный кабинет.
  - Дело у меня такое, - начал Иванов, - я вышел на пенсию и уже год как работаю директором клуба милиции. Знаю, что ты играл одно время танцы с нашим оркестром. Видел, как ты хорошо организовывал и подготавливал полковые концерты, и пришла мне в голову такая мысль. Не поменять ли моих старперов на меньший и более современный оркестр? Вспомнил тебя, а ты тут как тут! Надо же! Что скажешь?
  - Товарищ майор, - начал я, а у самого быстро прокручивалась картинка, как выгоняют Глазунова и говорят ему, что играть будет Шик со своим оркестром. Вслух произнес: - Как-то неожиданно. А что будет с этим оркестром?
  - Да ничего не будет. Пусть дуют в свои трубы в полку, а здесь пусть уступают дорогу молодым! Уволю! - по-солдафонски отрезал Иванов.
  - Как-то неудобно, - солгал я.
  - Удобно, удобно. Ты мне лучше скажи, сможешь организовать современный оркестр?
  - Мне нужно немного времени, чтобы подобрать музыкантов.
  - Сколько времени?
  - Дайте неделю.
  - Вот тебе номер моего телефона, - протянул мне майор бумажку, - собирай оркестр и держи меня в курсе дела.
  - Товарищ майор...
  - Эдуард, называй меня Афанасий Петрович, - улыбнулся Иванов.
  - Хорошо, Афанасий Петрович, на сколько человек можно рассчитывать?
  - Сколько ты считаешь, что нужно?
  - Шесть музыкантов и два вокалиста, - быстро и уверенно ответил я.
  - А у меня играют десять. Вот уже две зарплаты сэкономил. Давай, собирай.
  - Хорошо, - сказал я и протянул ему руку попрощаться.
  - Подожди. - Афанасий Петрович открыл ящик в столе, вытащил бутылку коньяка и две рюмки. - Ну, чтоб все получилось!
  Отказываться попросту не имел права.
  Музыкантов и певца нашел в три дня. Нужно было поговорить с Ивановым. При первой встрече на радостях забыл спросить о зарплате. Директор клуба встретил приветливой улыбкой.
   - Садись, - указал он на стул, - рассказывай, как дела продвигаются?
  - Дела идут прекрасно! Нашел музыкантов и певца. Певицу тоже найду.
  - Хорошо, хорошо, молодец!
  - Афанасий Петрович, - начал я, - у меня два вопроса.
  - Слушаю.
  - Первый, важный вопрос - какая будет у нас зарплата?
  - Значит, так - играете три раза в неделю, ребятам по семьдесят, тебе девяносто, и еще вы обязаны дать три, а может, четыре концерта за год. Первомайский, ноябрьский и, конечно же, на День милиции.
  - Подходит! И второй вопрос: мне нужно купить электроорган, но в продаже их нет, мне нужна ваша помощь.
  - Какой ты хочешь?
  - Наш отечественный - "Юность".
  - Думаю, наша милиция нам поможет, - подмигнул Афанасий Петрович, - будет тебе орган!
  "Юность" была куплена через неделю, и в середине апреля начались репетиции. С Ивановым договорились, что майский концерт даст военный оркестр, а мы пока будем репетировать и где-то в середине мая - начнем.
  Музыкантов подобрал хороших. Саксофонист - Рома Хабаль, с которым играл в училище. До училища он, как и я, окончил музыкальную школу по классу скрипки. На трубе играл Женя Миловидов, перешедший на трубу после музыкальной школы по баяну. Гитарист - Миша Лещ, бывший скрипач. Бас-гитара - Игорь Гунько, бывший скрипач, сейчас студент третьего курса консерватории по классу контрабаса. Я был не единственный, кто не выдержал испытания скрипкой. Ударником был Вова Боярский, единственный, кто не учился музыке. С отличием окончивший Львовский политехнический институт и уже поигравший в нескольких оркестрах, он днем заведовал лабораторией при полиграфическом институте. На долгие годы он станет моим близким другом.
  О себе без ложной скромности скажу, что с электроорганом подружился и с каждым месяцем играл все лучше. Пел Валерий Дусанюк, тот же, который был солистом нашей полковой самодеятельности, и тот же, кто выручил меня, когда уговорил свою подружку Олю пустить на время пожить Иру в квартиру, в которой я вешал, резал, любил и плакал. Приятный в общении, эрудированный и симпатичный парень, пел неплохо. У сцены собиралось много поедающих его глазами девчонок, но никто никогда не видел его с девочками. Они его не интересовали. Тогда еще мы не могли этого понять. А ведь когда-то встречался с Олей...
  Это было время "The Beatles", и их песни составляли большую часть нашего репертуара. Советы довольно снисходительно относились к "битлам". Играли "The Rolling Stones" и другой рок. Это уже была другая музыка, и я получал неизмеримое удовольствие. Нравилось мне не так руководить оркестром, как слышать звучание своих аранжировок. К тому же, списывая с записей музыку, учился. Все это мы разбавляли советской песней.
  Мы стали вокально-инструментальным ансамблем "Сирена". Успех пришел сразу. Спустя две недели у входа, уже собиралась большая толпа желающих попасть на танцы. Афанасий Петрович был доволен.
  Раз в неделю я ходил на кожгалантерейную фирму. Мне предложили еще одну работу - на мясокомбинате, тоже на один раз в неделю. От халтур не отказывался. Появились денежки. Ире купили каракулевое пальтишко. Мама подсобила, и лучший закройщик ателье пошил мне тяжелое серое ратиновое пальто.
  На репетиции в мясокомбинат приходил я с пустым портфелем. После репетиции ответственная за культурно-массовую работу, очень приятная женщина в летах, выносила мне за проходную мой портфель, заполненный мясом и колбасой. Перед репетицией я уплетал горячие пирожки, принесенные к ней в кабинет из цеха. Участницы самодеятельности, пять-шесть женщин пожилого и среднего возраста, на репетицию приходили в фартуках, запачканных коровьей кровью. Садились в кружок, и мы пели украинские песни.
  Ансамбль "Дружба" я оставил.
  Готовить жена не любила, могла изредка сварить суп. В еде я не очень привередлив, и по этому поводу проблем не было - их хватало и без того. Теща довольно часто приезжала, привозила большую миску котлет и вареников.
  Дома было все по-прежнему. Ссорились - мирились - ссорились - мирились. Пришло лето. Театр собирался на двухмесячные гастроли. Теща приехала забрать на все лето Виталика. Ира уехала на два месяца. Два месяца каждый будет жить своей жизнью.
  "Сирена" сыгрывалась. Играли уже неплохо. Взяли певицу Валю Маркову. Приятным голоском она пела советские лирические песни.
  Афанасий Петрович как-то попросил зайти.
  - Эдуард, - сразу с порога начал директор, - нам нужно заработать!
  - Каким образом?
  - Каким образом? Играть будете! Концерты. Ты пойми, Эдуард, клуб ведь на хозрасчете, и надо покрывать расходы.
  - Понял! И как часто вы хотите, чтобы мы давали концерты? И будем ли мы за эту деятельность что-то получать?
  - Вот видишь, ты как?! Сразу о деньгах беспокоишься! А сделать полезное для клуба, в котором работаете, не можете?! - раздражено проговорил Иванов.
  - Афанасий Петрович, - спокойно ответил, - мы профессиональные музыканты, и этим кормим свои семьи. Если вам надо, чтобы мы где-то сыграли - конечно же, мы сыграем, но играть концерты часто и бесплатно мы не сможем.
  - Ишь как заговорил! Профессионалы! - раздраженно буркнул Афанасий Петрович, доставая из ящичка бутылку коньяка и одну рюмку.
  Хлопнул рюмку, вернул бутылку в ящичек. Поднял хитрые глаза на меня, внимательно посмотрел:
  - Значит, так! На большие деньги не рассчитывай! Все будет зависеть от количества зрителей, я буду вам подбрасывать.
  Я понял, что задавать вопросы - излишне. Еще тот прохиндей!
  - Хорошо, попробуем, - согласился я, собираясь выйти.
  - Погоди идти, я еще не все сказал! - остановил начальник. - Ты знаешь, - продолжал он, - Олю Комисарову и Катю Образцову. Так ты их включи в программу, они будут петь на концертах без денег.
  Оля Комиссарова, рослая, крепкая женщина лет на десять старше меня, пела на танцах бесплатно с оркестром Глазунова. Репертуар Кати, бывшей примерно тех же лет и той же комплекции, состоял из русских народных песен. Как правило, перед выходом на сцену она опустошала с горла чекушку. Обе уже много лет пели в самодеятельности при клубе.
  - И еще, вам нужен кто-нибудь, чтобы вести концерт и забавлять разговорными номерами публику... ну этот... как его?
   - Конферансье, - подсказал я и добавил: - Найду.
  Решил я спросить Марата - Игоря Жыховича - не хочет ли он вместе с Блиновым иногда поучаствовать в концертах. Но у Марата проявились тяга и способности к торговле - он устроился в магазин, торгующий холодильниками. На таком месте можно было неплохо заработать. Люди годами стояли в очередях за холодильниками. Марат отказался. Вечером на работе рассказал ребятам о ситуации с концертами и спросил, не знает ли кто-нибудь, кого-то, кто мог бы быть ведущим концерта. Боярский сказал, что знает двух способных ребят, участников Сатирического театра эстрадных миниатюр Политехнического института (СТЭМ) - Марика Срибного и Сашу Тросмана. Они после окончания политеха, будучи инженерами, все еще участвовали в спектаклях. Привел ребят. Они согласились.
  
  Друзья
  
  Комфортно и удобно может быть со многими людьми. Друг - это нечто большее. Только с другом можно мыслить вслух. Близких друзей ищут долго. Марик, так же как Боярский и Робик, стал моим другом.
  Небольшого роста и немного тучный, умный весельчак - он был душой любой компании. И даже снялся в украинском комедийном фильме "Женихи". Сын Марика Саша, сын Боярского Гена и наш Виталик стали хорошими друзьями. В концертах Марик и Тросман играли тот же номер "Сильва", который в армии играли Марат и Блинов. После выхода на сцену в женской одежде совсем не худого Марика никто ничего не слушал - зал смеялся.
  В семье у него не все было ладно. Ребенку не было и двух лет, как жена Марика Полина, красивая фактурная женщина, возобновила встречи с парнем, с которым встречалась несколько лет до того, как вышла замуж за Марика. За внешней веселостью друга скрывались глубокие переживания. Вскоре они разошлись, жена вернулась к тому, с кем встречалась раньше. Марик стал жить один, и я довольно часто бывал у него.
  Толпа желающих попасть в клуб милиции с каждой неделей увеличивалась. Мы становились популярными.
   В августе один из знакомых музыкантов попросил меня выручить его и поиграть временно, по будням, в ресторане, находившемся за чертой города. Большая ресторанная терраса выходила на Киевское шоссе. Дело было ранним вечером двадцатого августа, солнце еще приятно грело. Мы вышли покурить, и увидели танковую колонну, военные машины с солдатами, грозно ползущие по шоссе. В ресторане сидело четыре человека, и администратор сказал нам, что мы можем пока-что не играть. Он наблюдал с нами. Вот уже полчаса, как эта пугающая военная змея вьется по дороге и конца-края ей не видно. Колонна шла уже два часа. Мы успели поиграть и вышли опять. Было темно, колонна все ползла. Через несколько дней весь мир узнал, что Советам не понравились реформы Дубчека, и они решили изнасиловать Чехословакию. Туда и ползла эта "гремучая змея". Позже узнал, что одним из соратников Дубчека был мой однофамилец Ота Шик.
  
  Конец иллюзиям
  
  Женщина получает больше удовольствия от измены, чем мужчина: для него это не бог весть какое событие, для нее же измена всегда означает месть, или страсть, или грех.
  (Этьен Рей)
  
  Лето на исходе, скоро приедет Ира. Вдвоем с Робиком с букетами цветов мы встречали жен. Ира была рада цветам, но все же я заметил какое-то беспокойство в ее глазах, но списал его на дорожную усталость. Дома, не успев разложить чемоданы, я набросился на нее. Она с жаром ответила.
  В этот день у меня была репетиция. Ира сказала, что ей нужно ненадолго зайти в театр. Мы договорились встретиться у мамы.
  Я пришел раньше нее. Сразу за мной вернулась с работы мама. Папа и Лёня были дома. Через некоторое время зашла Ира. Она была очень бледна и сразу села на стул.
  - Ира, что с тобой, ты очень бледная, может, заболела? - спросил я ее участливо.
  - Да нет, ничего, просто голова немного закружилась.
  Все смотрели на нее. Она встала.
  - Я пойду домой.
  - Ой! - вскрикнула мама. - Ира, у тебя все ноги в крови!
  Все уставились на Ирины ноги. Из-под платья по ногам обильно стекала кровь.
  - Ира! Что случилось, ты что, поранилась? - забеспокоился я.
  - Да какой там поранилась! Аборт она сделала! - выкрикнула мать, оперлась рукой о стол, другой рукой взявшись за сердце.
  - Ира, какой аборт?! - промямлил медленно я.
  - Какой, какой - обыкновенный аборт, ты что, не понимаешь?! - громко, молотом по голове, кричала мама.
  Папа с Лёней подняли глаза на Иру. Она брызнула слезами.
  - Я пойду.
  - Никуда ты не пойдешь, ты что, сдохнуть хочешь?! Говори, где делала аборт! - требовала мать.
  Ира стоять не могла. Села. Молчит.
  - Говори, где делала?! - наступала мать.
  Что-то очень больно обрывалось в сердце.
  - Я не могу, - всхлипнула Ира, растирая слезы по щекам.
  - Тебя не дочистили! Ты или сдохнешь, или скажешь адрес! Твой муж поедет и привезет ту, которая тебе делала - а если ты не скажешь, придется вызывать "скорую", и ты обязана будешь сказать, кто и где! И ее посадят!
  Ира еще пуще разрыдалась.
  - Хорошо, - произнесла она тихо.
  - Давай адрес! - командовала мать.
  Ира еле слышно назвала адрес.
  - А ты чего в стенку уставился?! - вывела меня из прострации мать. - Бери такси и привези горе-докторшу! И побыстрее!
  Я быстро встал и вышел. Такси ловил недолго и через двадцать минут привез перепуганную, благодарную докторшу. Мама накрыла кухонный стол простыней, поставила миску с кипяченой водой. Мы все вышли.
  Я подошел к окну - уставился в ступоре на улицу. Сердце сжималось так, что казалось - вот-вот разорвется. Все тихо сидели за столом. Мама молчала. Иногда она знала, когда нужно помолчать. Голову клонило книзу. Видимо, давила тяжесть роскошных рогов. Никто не проронил ни слова.
  Наконец врачиха позвала нас. Ира сидела очень бледная. Докторша уже собрала свой инструмент и свернула окровавленную простыню. Уже в дверях обернулась ко мне и сказала:
  - У вас была двойня, а тебе, - бросила взгляд на Иру, - нужно лечь!
  Жена легла на наше с ней бывшее ложе. Мы снова вышли в комнату и сели за стол. Говорить было не о чем. Лёня смотрел на меня. В его глазах блестели слезы. Мама пошла поставить воду на чай. Через пятнадцать минут Ира встала и сказала, что пойдет домой.
  - Полежи еще, - посоветовала моя мама.
  - Нет. Пойду, - уверенно ответила Ира.
  - Иди! Держать не буду! - отрезала свекровь.
  Я пошел проводить. Оставлять одну дома не хотел и всю ночь проспал на кресле-кровати. Утром собрал чемодан и ушел к маме. Ира тихо плакала.
  Прожил я неделю у родителей... и вернулся в свою квартиру. Я должен был знать, кто был с ней и как это все получилось. Я не мог смириться с тем, что теряю ее навсегда. "Навсегда" - пугало. Я не мог себе представить, что Виталик будет расти где-то без меня. А может, это была просто отговорка? Может быть, я просто искал причину, чтобы вернуться и опять простить?! За всю неделю мать только один раз обратилась ко мне:
  - Сынок, ты не можешь с ней жить. Ты должен развестись! Она никогда не будет нормальной женой, еще и с такой работой!
  Я молчал. Нет ничего больнее окончательно разбитых иллюзий.
  Пришел днем, надеясь застать ее перед работой. Ира лежала. Сел рядом. Она молча смотрела на меня.
  - Ира, - начал я, - ты можешь рассказать, что произошло? Если ты не хочешь, настаивать не буду и уйду...
  - Не уходи, - тихо попросила Ира.
  И такой у нее был несчастный вид!
  - Тогда расскажи, что было?
  Немного помолчав, она заговорила.
  - Ты мне, наверное, не поверишь, но это правда, - глянула на меня честным взором жена.
  - Рассказывай.
  Ира встала с кровати, подошла к окну. Закурила. (Не курила долго и сигарет не покупала.)
  - У Алки (подружка, актриса) был день рождения, и мы собрались в гостинице в ее номере, чтобы отметить.
  Я уже понял концовку. Она напьется и... Жена замолчала и собравшись с духом выпалила:
  - Я много выпила...
  - И выпила так много, что не очень соображала и ничего не помнишь, - закончил я за нее.
  - Да... откуда ты знаешь? - бросила Ира на меня удивленный взгляд.
  - Мелькнуло в голове.
  - Я чувствую, что ты мне не веришь, - надула губы жена, - но это, наверное, было алкогольное отравление!
  - Надо же было так напиться, чтобы не помнить, кто на тебя залез?! - презрительно произнес я.
  - Я знала, ты не поверишь! - увлажнились карие глаза.
  - В том, что на тебя кто-то залез, вся моя семья убедилась! - произнес я с презрением.
  - Я так и знала! - раздражаясь, повысила Ира голос. - Я в самом деле слишком много выпила и ничего не помню!
  - Получается, что тебя изнасиловали? Да?! - раздражался и я.
  - Я не знаю, не знаю, не знаю! - закричала жена, упала на кровать и громко зарыдала в подушку.
  "Что делать? А вдруг она говорит правду?" Я встал с кровати. Закурил. Уставился в окно. Тихо шевелились рога. Рыдания стихли. Доносились всхлипывания. Мне всегда тяжело было переносить ее слезы, и она умело этим пользовалась.
  - Эдик, пожалуйста, я говорю правду, - глянула она преданным взглядом.
  - В правде твоей тоже мало хорошего! - проговорил я скорее для себя.
  Она придвинулась ко мне, взяла мою ладонь и положила на нее свою щеку.
  - Пожалуйста... поверь... я люблю тебя! - с мольбою, горячо прошептала Ира.
  Руку я не забирал. Щека высохла. Театральные слезы сохнут быстро. Я остался, но спать лег отдельно. "Что со мной происходит? Не могу без нее!"
  Когда на следующий день зашел к родителям забрать свои манатки, все смотрели на меня, как будто со мной не все в порядке. И это было, пожалуй, близко к правде. Когда я уходил, мать бросила вдогонку:
  - Тряпка!
  Однажды я наблюдал такую картину. Теплым летним днем мама присела на скамеечку на нашей площади подышать свежим воздухом. К ней подсел пожилой мужчина, внучка которого игралась рядом в песочнице. Я шел в дом к родителям и увидел маму, увлеченно беседующую о чем-то с каким-то незнакомым мужчиной. Тихо подкравшись, я стал за их спинами. Мама рассказывала постороннему человеку о том, какая она несчастная, потому что сыну изменяет жена, а он живет с ней, и все мучаются! Я незаметно отошел, зашел в дом. Пришла мать. Встав в позу, я сурово спросил:
  - Мама! Зачем ты рассказываешь постороннему человеку о том, что происходит в моей семье?
  Мама замешкалась на секунду и тут же выпалила:
  - Кому болит - тот кричит! - и быстро вышла из комнаты.
  Мне оставалось только пожать плечами.
  Лето закончилось, и теща привезла Виталика. Мальчонка загорел, окреп и хорошо балакал по-украински. Дома он рассказывал: "Диду мае вдома аппарат, нaсипле туды цукру и налие воду. Потим сидае, поставыть стакан, и чекае. А воно кап, кап, кап, и набереться пивстакану. Диду выпие тай знову чекае".
  - Хорошие у меня махетунем (родители невестки), ничего не скажешь, - язвила мать.
  Сынок, играясь во дворе с детишками, говорил:
  - А моя мама блядь.
  
  Слезы, слезы
  
   Смешливую пухленькую девчушку Эллу, младше меня на пять лет, я знал давно. Наши родители не то чтобы дружили, но изредка общались.
  Начало сентября. Солнце приятно грело. Неожиданно быстро набежали тучи, и с неба резко хлынуло. Я заскочил в билетные кассы кинотеатра "Киев". Следом за мной забежала девушка.
  - О! Привет! - заметила она меня. - В кино идешь или от дождя убежал?
  Глянув на нее, я узнал Эллу, дочь знакомых семьи, ту маленькую пухленькую девочку, которую видел в последний раз лет пять назад. Между тем она оформилась в симпатичную молодую пухленькую девушку.
  - Привет, Эллочка! Ты так изменилась! - сладким баритоном пропел я.
  - В какую сторону? - улыбнулась она.
  - В самую хорошую! - я откинул в сторону голову, как бы оценивая ее со стороны.
  - Ты тоже. Возмужал! - произнесла Эллочка, отвечая мне таким же взглядом.
  - Спешишь куда-то?
  - Нет, не спешу.
  - Раз уж волею судеб мы встретились в кинотеатре, пойдем посмотрим фильм, - предложил я ей.
  - А что идет?
  - "Золотой теленок", должен быть хороший фильм.
  - Я не против.
  Купил билеты, по мороженому, и мы уселись в последнем ряду. Сеанс был дневной, два последних ряда были пусты. Минут через десять я осторожно положил руку ей на плечи. Она молчала. Придвинул голову поближе, нежно поцеловал в щечку, рядом с губками. Она молча улыбнулась. Осмелевший, поцеловал в губы - она ответила. Целовались до конца фильма. (Придется посмотреть еще раз.) Я проводил ее до дому, договорились встретиться на следующий день.
  Следующий день был, к счастью, теплым и солнечным. Зашли в кафе-мороженое и съели по большой порции мороженого. Вышли на улицу и, болтая, медленно шли в направлении Погулянки (большой лесопарк). До парка оставалось минут пять ходьбы, Элла, глянув по сторонам и заволновавшись, спросила:
  - Куда мы идем?
  - На Погулянку, там много симпатичных мест, где можно спокойно посидеть, но если ты не хочешь, то мы туда не пойдем.
  Она остановилась, внимательно глянула в мои глаза и тихо проговорила:
   - Я тебе доверяю! Пошли.
  Я взял ее за руку, и мы продолжили путь. Нашли большой раскидистый куст, расположились под ним на травке. Целоваться ей нравилось. Ее большой сочный рот был создан для поцелуев. От ее пухленького, но не полного тела с большими упругими грудями невозможно было оторваться. Я лег на нее, продолжая целовать, постепенно запуская руку под ее платье. Она остановила мою попытку, взяв меня за руку:
   - Пожалуйста, не надо.
  Вытащив руку из-под платья, я через минуту сделал вторую попытку. На этот раз она молчала. Зацепив пальцем трусики, стал потихоньку их стягивать. Элла снова положила свою руку на мою и в поцелуе отрицательно качала головой. Но трусики уже были спущены, и я стал расстегивать ширинку. Она стала плакать.
  - Что случились?
  - Я боюсь!
  - Чего боишься?
  - Я еще никогда не была с мужчиной, - тихо ответила она.
  Я притих. Полежав на ней с полминуты, сел рядом, застегнул ширинку.
  Чувств к ней не было. Я знаю ее с детских лет. Наши родители знакомы. Нет, не могу и уже не хочу.
  - Идем, провожу домой, - произнес я решительно, но с сожалением.
  Она покорно встала, и мы медленно зашагали к ее дому. Возле дома Элла посмотрела на меня благодарным взглядом, чмокнула в щеку и, улыбнувшись, убежала.
  Кожгалантерейная фирма послала как-то в Киев меня и певца из моего ансамбля. Мой певец должен был спеть две песни в сборном концерте для участников съезда работников легкой промышленности. Мама дала деньги для покупки хорошей меховой шапки для отца и кожаных перчаток для Лёни. За день до вылета я встретил Дорика, того самого армейского барабанщика, жена которого подкармливала меня "тормозками". Узнав от меня, что я завтра буду в Киеве, он стал слезно просить меня заехать к одному его знакомому и купить у него пластик для малого барабана. Я пообещал выполнить просьбу, после чего он дал мне адрес и деньги на покупку.
  Нас поселили в большой современной гостинице "Россия". Каждому дали по отдельному номеру. Первым делом я вышел на улицу и, вручив таксисту адрес, поехал покупать Дорику пластик. Пластик купил и тут же пошел на Крещатик искать папе шапку. Подходящей шапки нигде не было, перчаток тоже, и я вернулся в гостиницу, из которой чуть погодя певца и меня забрало такси и отвезло к в концертному залу. Певец мой спел свои две песни, из-за которых мы прилетели в Киев, и я зашел в зал дослушать концерт до конца. Ведущий объявил:
  - Сейчас Галина Гуляйветер споет для вас две украинские народные песни.
  Вышла статная, с длинной черной косой, улыбаясь белоснежной улыбкой, Гуляйветер! В красивом национальном костюме, с пышной грудью и приятными формами - смотрелась она просто потрясающе! Громче всех ей хлопали мужчины.
  Участники концерта оставили верхнюю одежду в общем гардеробе, и по окончании концерта в очереди за своим пальто я оказался как раз за Гуляйветер. От женщины приятно пахло. Пока мы стояли - познакомились, разговорились, и я предложил ей пойти куда-нибудь посидеть, поужинать. К моему большому удовольствию, она сразу согласилась. Остановилась Галинка в той же гостинице "Россия". Мы решили пройтись по улице, а по дороге решить, куда пойти. Подошли к гостинице, и тут Гуляйветер произносит:
  - Слушай, а что, если мы пойдем в мой или твой номер и из ресторана закажем все, что мы хотим?
  - Очень хорошая идея! - радостно поддержал ее я.
  Договорились встретиться в моем номере через полчаса, и когда она уже повернулась идти, я спросил, что она будет пить.
  - Коньяк! - бросила Галина через плечо, улыбнувшись очаровательной улыбкой.
  Возбуждение бурлило! Не верилось, что все идет так легко. Потрясающая женщина! Я позвонил в ресторан и заказал бутылку коньяка, черную икру, рыбку, салаты - как раз на все деньги, что у меня были. Почему бы не пошиковать с такой женщиной, фамилия обязывает. Пришла Галинка, пышущая духами, и в ожидании заказа мы присели за журнальный столик. Галинке было лет тридцать, приехала она из Харькова, есть муж, ребенок, любит петь. Наконец в дверь постучали, и официант занес поднос с яствами.
  Глянув на поднос, Галя подняла брови и произнесла:
  - О-о-о?!
  Я налил в бокал немного коньяка.
  - Налей чуть больше, - улыбнулась женщина.
  Я долил. Одним большим глотком Гуляйветер хлобыстнула содержимое бокала. Пришла моя очередь поднять брови. Себе налил двадцать грамм. Минут через пять Галя попросила повторить и опустошила второй бокал. Прошло совсем немного времени, и с бутылкой было покончено. Баба опьянела. Неожиданно уселась ко мне на колени и стала меня целовать. Красивую женщину даже пьяную приятно целовать. Я взял ее на руки (была она не из легких) и дотащил до кровати. Взгромоздился на нее и, целуя, проверенным трафаретом стал задирать платье. Но в тот момент, когда я уже нащупал трусики, Галинка вдруг затараторила.
  - Нет, нет, не надо, не надо!
  Я продолжал шурудить под платьем. Она продолжала свое:
  - Нет, нет, нет! - и вдруг в слезы!
  Такой реакции я не ожидал.
  - Галя! Что случились? Тебе нельзя? Почему ты плачешь? - изумленно спрашивал я.
  Она снова стала меня целовать. Я опять руку под платье. Гуляйветер сжала ноги продолжая свое:
  - Нет, нет!
  Вся эта борьба мне надоела. Я сел за журнальный столик, намазал икры на хлеб. Гуляйветер лежала, уткнувшись в подушку. Съел бутерброд. Закурил.
  - Галя, что происходит? Почему нет?
  - Я не могу, не могу!
  - Почему? Я тебя обидел?
  - Нет, нет, ты хороший, просто я не могу и все!
  Я терялся в догадках: "Может быть, она верная жена и впервые хотела изменить мужу, но в последний момент передумала? Или..."
  - Галя, может, у тебя дела пришли?
  - Нет! Я просто не могу!
  Мне подумалось: "Может быть, у нее какая-то венерическая болезнь, и она не хочет подарить ее мне?" - но задавать вопрос на эту тему не хотелось. Я встал.
  - Иди-ка ты... Галя... в свой номер и отоспись!
  Медленно поднявшись, пошатываясь, она подошла к зеркалу. Поправила прическу, одернула платье.
  - Эдик! Пожалуйста, не обижайся! Может, как-нибудь в другой раз?
  - Ну да, конечно!
  Она ушла. Похоже, что характер ее вполне соответствовал фамилии Гуляйветер. Непостижимо племя женщин. Папа остался без шапки, Лёня без перчаток.
  
  Колония
  
  Конец октября. Время дождей. Ансамбль "Сирена" стал очень популярен. У клуба перед началом танцев, невзирая на погоду, всегда стояла очередь за билетами. Мы уже дали два концерта, Иванов обещал рассчитаться позже. У нас с Ирой все было по-прежнему, разве что пару недель она пила через день. "Может, и не виновата она, сказывается отцовская генетика?"
  Как-то я зашел к Срибниму. Он был сильно выпивши, на столе стояли еще две нетронутые бутылки водки. В тот день воочию убедился, сколько алкоголя человек может выпить и при этом остаться в живых. Через два часа водка закончилась. Марик попросил меня пойти в магазин и купить еще. Растолковал ему, что уже поздно и магазины закрыты. С большим трудом уговорил его лечь спать.
  Через неделю-другую во время репетиции меня позвал к себе Иванов. В кабинете сидела женщина лет сорока, небольшого роста, с усами. Протянула мне руку.
  - Майя Михайловна.
  - Эдик, - поздоровался я, пожав протянутую мне руку.
  - Я к вам обращаюсь, так как Афанасий Петрович рекомендует вас.
  - Мы с Майей Михайловной старые знакомые. У нее есть к тебе предложение, - подхватил Иванов.
  - Хорошо, - кивнул я и сел.
  - Нам нужен, - продолжила Майя Михайловна, - руководитель художественной самодеятельности в колонию.
  При слове "колония" я непроизвольно вздрогнул.
  - Это не совсем обычная колония, - продолжала она, окинув меня быстрым, цепким оценивающим взглядом, - это колония для несовершеннолетних проституток.
  - Еще раз, пожалуйста, какая колония? - круглыми глазами переводя недоверчивый взгляд с ухмыляющегося лица Иванова на Майю Михайловну, переспросил я.
  - Колония для девочек легкого поведения, которых собрали на улицах, вокзалах, разных "малинах" и в других местах. Все девочки сидят до восемнадцатилетия, и, если они не натворят каких-либо дел, их автоматически выпускают. Я понятно объяснила?
  - Более чем, - улыбнулся я в ответ.
  - Одно меня немного беспокоит, - внимательно осматривая меня, проговорила она.
  Я старался скрыть охватившее меня от всего услышанного волнение. То, что недалеко от Высокого замка находится женская колония, я знал, но не знал, что там сидят несовершеннолетние проститутки.
  - Эдуард. Ты молодой симпатичный парень, - секунду помолчав, продолжила Майя Михайловна, - справишься ли?
  - В каком смысле?
  - Дело в том, - ответила она, не обратив на мой вопрос внимания, - что у нас работали уже двое мужчин, гораздо старше тебя... и оба не выдержали.
  - Что именно не выдержали?
  - Эдуард! Девочки у нас не из легких, хоть и молодые, но уже много пережившие и много чего повидавшие. Но есть у нас хорошие, а главное - способные девочки, которые очень хотят участвовать в самодеятельности, - и, выдержав паузу, Майя Михайловна продолжила: - С ними надо уметь разговаривать. Те, кто до сих пор руководил - очень нервничали и не смогли или не хотели. Афанасий Петрович рекомендовал мне вас как хорошего профессионала, но тут, как видите, подопечные будут не совсем обычные, - снова помолчав, женщина окинула меня взглядом: - Ну как возьмешься?
  (Перешла на ты.)
  Я задумался: "Нужно ли мне это? Но это так необычно и интересно и, в конце концов, всегда смогу уйти. Надо попробовать".
  - Ты не должен давать ответ сейчас. Придешь, посмотришь, и, если решишь взяться, мы оговорим твою зарплату, и - начинай. Подходит?
  - Вполне!
  - Так, одну минуточку! - поднимаясь из большого резного кресла и одновременно открывая ящик стола быстрыми, уверенными движениями рук Иванов за секунду поставил на стол три рюмки, наполненные коньяком.
  - Ну что, - подмигнул он мне, - выпьем за положительный ответ?
  - Пока не знаю, схожу посмотрю...
  - Уверен, что ты справишься, ну будьте! - и Афанасий Петрович опрокинул в горло маленькую пузатую рюмку.
  (Мне казалось, что он ее проглотит.)
  Договорились о встрече. Халтуру на кожгалантерейной фирме пришлось оставить из-за недостаточного количества участников самодеятельности.
  Вот уже две недели, как Ира спит с Виталиком на кровати, а я - на кресле-кровати. Почти не общаемся. Сегодня и завтра сын будет ночевать у родителей. Домой с Ирой пришли в одно время. Алкоголем от нее не пахло. За окном - холодный, ветреный ноябрьский вечер. Похоже, что вскоре пойдет снег. Дома тепло и уютно.
  - Хочешь яичницу с колбасой? - вдруг предложила жена.
  Отказаться от любимого блюда не смог.
  - Тебе ведь неудобно спать в кресле, мы ведь можем просто рядом спать? - произнесла Ира.
  "Все понятно". Легли рядом.
  - Ира, - начал я.
  - Что?
  - Мне предложили необычную халтуру.
  - Какую?
  - Ты знаешь, что по пути на Высокий замок находится женская колония?
  - Да, слышала.
  - Это не совсем обычная колония, это колония для несовершеннолетних проституток, и мне предложили заняться их самодеятельностью.
  - Ты что, в самом деле? - села в кровати жена.
  - Да, и я сегодня был там ...
  - И?..
  - И согласился.
  - Да-а?
  - Там вообще спокойно. У них большой клуб и много желающих заниматься. Мне будут платить семьдесят рублей в месяц и назначать репетиции буду на те дни, когда мне будет удобно. Главное, чтобы к праздникам подготовить с ними концерт, ну как на всех таких халтурах.
  - А ты не боишься, это все-таки колония, а вдруг они на тебя набросятся? - воскликнула с притворным испугом жена.
  - Не набросятся, на репетициях всегда будут присутствовать надзиратели.
  Разделся, лег на кровать, отвернулся к стене. Жена слегка пожала плечом и легла рядом. Спать не хотелось. Через некоторое время Ира повернулась, и я затылком почувствовал ее мерное дыхание. Прошло не так много времени после аборта, а память уже незаметно сглаживает и успокаивает боль. Память коротка.
  Накатила дрема, и тут я ощутил, как ее рука испытанным, проверенным способом легла мне на бедро, слегка касаясь пальцами... Мы помирились.
  Вера? Ее почти не осталось. Надежда? Тает Снегурочкой. Любовь? Странная.
  
  Отбор
  
  В мой первый приход в колонию Майя Михайловна показала мне довольно большой, на четыреста мест клуб. Группа девочек подметала и убирала большой двор. Кто-то крикнул:
  - Эй, красавчик, покажи х... - два года не видела!
  - Молчи и продолжай идти! - скомандовала Майя.
  Сама же она остановилась и уставилась на девчонок, которые, не обращая на нее никакого внимания, продолжали, скаля зубы, подметать.
  Пианино было расстроенным, и мы договорились, что я приведу к ним настройщика, а колония заплатит за настройку. Майя Михайловна сказала, что, мол, надо бы организовать танцевальный кружок, и знаю ли я кого-нибудь, кто мог бы взяться за это. Мелькнула, но тут же улетела мысль, что Ира, вообще-то, смогла бы. Я ответил, что есть на примете человек.
  Зашел к Марату.
  - Есть халтура, - сразу начал я.
  - Ты же знаешь, мне халтуры не нужны, сам понимаешь... холодильники.
  - Как насчет большого искусства? - улыбнулся я. - Ты же хороший танцор.
  - Нет, - ответил уверенно с улыбкой Марат, - деньги важнее.
  - Там будут платить зарплату.
  - Я думаю, что на одном холодильнике заработаю больше.
  - Может, тебе интересно узнать, что за халтура?
  - Даже не интересно, но можешь сказать, - снисходительно промолвил он.
  - Ну хорошо. Ты будешь учить танцам несовершеннолетних проституток.
  - Что?! Кого?! - громко вскрикнул, вскакивая со стула, Марат.
  Его мама, тихо что-то готовя на кухне, встрепенулась:
  - Сынку, шо сталось?
  - Ничого, мамо, всэ добрэ, - и с поднятыми бровями обратился ко мне: - Можешь еще раз медленно, по слогам, повторить?
  - Будешь ставить танцы несовершеннолетним про-сти-тут-кам!
  - Согласен! Беру! Когда репетиция? - задорно рассмеялся Марат.
  В следующий приход в колонию я набирал желающих участвовать в самодеятельности. Пришло человек двести. Галдеж стоял неимоверный. В зале - две охранницы. Мы находились в небольшой комнатушке за сценой. Я слегка нервничал и курил. Майя Михайловна прихорашивалась у небольшого висящего на стене зеркальца. Набрав воздуха в легкие, она выдохнула:
  - Ну что, начнем?
  Одет я был с иголочки: костюм цвета кофе с молоком, сшитый мастером в мамином ателье, новые туфли, белая рубашка, плюс прическа а-ля Элвис. Мы вместе вышли на сцену. Зал притих на секунду и тут же еще громче загалдел:
  - Эй ты! Костюмчик сними!
  - Да-да, снимай костюмчик. Покажись во всей красе! Давай-давай!!
  Тут же вмешались охранницы и вывели двоих. Мы с Майей, держа список участниц в руках, молча ждем. "Никогда не видел такого количества блядей, собранных в одном месте! Неужели это все мне?!"
  - Ну что?! - перебила Майя ход моих фантазий. - Сколько девушек тебе нужно?
  - Можно всех? - спросил я, представив себя лисой в курятнике.
  Майя, игнорируя шутку, улыбнулась своим усатым ртом и в то же время серьезным взглядом посмотрела на меня.
  - Для хора потребуются человек тридцать плюс солистки. Вы, Майя Михайловна, - захлопотал я, - зачитывайте фамилии и отмечайте тех, кого оставлю.
  Майя согласно кивнула.
  - Хочешь что-нибудь сказать? - улыбнулась она.
  - Девушки! - обратился к молодым жрицам любви, так это расслабленно, с рукой в кармане.
  Стало тише.
  - Я понимаю, вы пришли поучаствовать в художественной самодеятельности. К сожалению, нам столько человек не надо. Для начала попрошу поднять руки тех, кто играет на каком-либо инструменте.
  Человек пятьдесят подняли руки. Этого я не ожидал.
  - Вы что, все умеете играть? - удивился я.
  - Да-а! - заорали девочки со смехом. - Все играть умеем! Мы тебе сыграем...
  - Понятно! - пробормотал я. - Майя Михайловна сейчас будет вызывать по фамилии, и все, что вам будет нужно - это встать и сразу сесть! Поняли?
  - Поняли, поняли!
  Подняв руку и призывая к спокойствию, вступила Майя:
  - Так! Всем тихо! - зычным боцманским голосом рявкнула она.
  Как ни странно, но сразу же стало тише. Она называла фамилии. Девчонки вставали и садились. Теперь, когда я мог увидеть их в полный рост, я говорил Майе:
  - Да! Нет! Да! Нет!
  Набралось сорок человек. На первых же репетициях при ближнем рассмотрении отсею человек десять. Тридцать - хватит. Пара девочек действительно когда-то училась игре на фортепьяно. Когда все покинули клуб, Майя, улыбаясь, посмотрела на меня:
  - Я поняла твою систему отбора девочек. Ты выбирал тех, которые нравились тебе, не так ли?
   - Вы абсолютно правы, Майя Михайловна, эстетика подсказывает. На сцене должны быть красивые девушки, не так ли? - хитро улыбнулся я в ответ.
  На следующий день после моего отбора набирал Марат. Мы договорились репетировать в разные дни, а перед концертом сделать сводную репетицию. Концерт должен был состояться первого мая - время есть.
  
  Влюбилась
  
  До нового, 1969 года оставалась одна неделя. Свежевыпавший снежок по щиколотку покрыл тротуары и успокаивающе хрустел под ногами. Сегодня я пришел домой раньше, чем Ира. Теща недавно привезла свои фирменные блюда. Зная, что жена должна скоро появиться, решил к ее приходу подогреть еду. Поставил сковороду с котлетами на малый огонь и включил телевизор. Показывали запуск двухступенчатой одноразовой ракеты-носителя космического назначения. Каждый месяц что-то запускают. Уже привыкли. Ужин согрелся. Жены пока нет. Поел сам. Выключил телевизор, нашел музыку, стал ждать. Жена объявилась в час ночи.
  - Чего не спишь? - равнодушно спросила она.
  - Вот, беспокоюсь, где жена? - сдерживаясь, ответил я.
  Молчит. Сняла шубку. Пошла чистить зубы.
  - Что случилось, почему так поздно? - спокойно продолжаю я.
  Молчит. Я жду. Разделась, нырнула под одеяло, повернувшись лицом к стене. Разделся и я, лег рядом.
  - Ну что, так и будешь молчать? - спросил ее спину.
  И тут... я услышал тихий плач с легким поскуливанием и подрагиванием плеч.
  - Ира, что произошло, почему ты плачешь?
  - Я, кажется, влюби-и-илась! - зарыдала жена.
  Оторопев, с минуту молча полежал, потом резко встал с кровати и, не говоря ни слова, начал вот уже во второй раз собирать свои вещи. Я не хотел знать, кто он, как зовут. Какая разница! Она, не поворачиваясь, продолжала плакать. Не проронив ни слова, я ушел. Лицо намокло от крупных снежинок, таявших на лице. Я шел к родителям. Было поздно, и все спали. Мать переполошилась:
  - Что случилось?!
  - Я ушел.
  - Как ушел?
  - Просто взял и ушел, хочу спать, - угрюмо кинул я, не имея желания сейчас все объяснять.
  
  Вернулся
  
  Много раз под Новый год в моей какой-то сумбурной жизни случалось что-нибудь нехорошее, за исключением десяти дней счастья в 1965 году. Наступивший год не был исключением. Встречали у Марика Срибного дома. Компания состояла из меня, его и двух бутылок водки. Марк обильно заливал свою грусть алкоголем. Составив ему компанию, выпил сто грамм и я. Через полчаса уснул.
  Прошел месяц. Я грустил, мама старалась не приставать. О том, что моя жена влюбилась, я ей не рассказал. Иногда ловил печальный взгляд матери - я видел, что и ей больно.
  В солнечный зимний понедельник мы завтракали всей семьей, и тут я объявил, что сейчас пойду в адвокатскую контору... и подам заявление на развод! От неожиданности мама присела на стул, заглядывая с недоверием мне в глаза. Лёня с отцом молча уставились на меня. Мама встала со стула. В ее глазах отражалась целая гамма противоположных чувств: радость, недоверие и надежда на то, что наконец-то этот никому не нужный брак закончится, и боль, как и у каждой матери за своего ребенка. Папа тоже встал. Лёня молча смотрел на меня своими большими голубыми глазами.
  За месяц моих ежесекундных размышлений я пришел к выводу, что так, наверное, лучше будет, а то у нас с ней, учитывая наши горячие головы могут получиться неприятные последствия. Стал приучать себя к мысли, что Ира любит другого! В конце концов - я ведь тоже не ангел. Утешением, как всегда, служило то, что не я начал - она меня к этому подтолкнула. И все-таки все мое существо говорило мне, что это еще не конец нашей любви - будет продолжение.
  - Ну я пошел!
  Зимнее солнце не грело. Было холодно. Дороги и тротуары очищены от снега. Я шел по проспекту Шевченко. Идти было не далеко. Адвокатская контора находилась напротив нашего любимого с Ирой кинотеатра "Щорс". Шел не спеша, глядя себе под ноги, и вдруг... пришлось резко остановиться. Передо мной стояла Ира.
  - Куда это ты такой красивый собрался?! - приветливо, как будто ничего не произошло, воскликнула она.
  - Иду в адвокатскую контору, - буднично ответил я.
  - Зачем? - удивленно подняла она брови.
  - Подавать на развод.
  - В самом деле?! - с неожиданным беспокойством произнесла жена.
  - Ты ожидала чего-то другого?
  - Но... так быстро?!
  - Зачем откладывать этот неприятный момент - развяжем нам обоим руки, может быть, ты замуж захочешь, ты же влюбилась, - произнес я с напускным равнодушием, - может, и я найду в кого влюбиться!
  - Не собираюсь я замуж! - отвернула она на секунду от меня голову и тут же посмотрела полными слез глазами.
   Скоро четыре года как она работает в театре, мастерство вызывать у себя слезы явно улучшилось. Заплакать было ей плевым делом. И тут же - веселый, заливистый и немного сумасшедший смех.
  - А как же любовь? - лениво спросил я.
  - Какая любовь?! Нет никакой любви! - с горечью произнесла Ира. - Это я... наверное... - тихо продолжила она и еще тише, - ...такая романтичная...
  - А?! Так ты романтичная?! - возмутился я. - Раньше это называлось по-другому! - и я слегка рукой отодвинул ее в сторону, порываясь идти.
  - Эдик! - дернула она меня за рукав.
  Остановился, смотрю вопросительно. Умоляющим взглядом, с уже проливающимися слезами она глянула на меня:
  - Я люблю только тебя! - и с всхлипыванием уткнулась в мое плечо.
  Мы, притихшие, стояли у края тротуара. У нее чуть подрагивали плечи, кулаком она размазывала по лицу тушь. Поднялся ветер, стало холоднее, у жены вовсю текли сопли.
  - Ира, пойдем в кафе, ты замерзнешь!
  - Пойдем!
  Кафе "Подолянка" было в трех минутах ходьбы. Я заказал пельмени и кофе. Ира, смотрясь в маленькое зеркальце, приводила себя в порядок. Принесли пельмени, с которыми я быстро разделался. Жена меланхолично ковырялась вилкой в тарелке. Я ждал.
  - Ира! - начал я. - Чего ты хочешь?
  Немного помолчав, быстро два раза вздохнув, как человек после долгих слез, она шепнула:
   - Я не могу без тебя! - и еще раз глубоко вздохнув, добавила: - Хочу быть вместе.
   Я молча смотрел на нее. "Две недели тому назад сказала, что влюбилась. А тут - на тебе, не может без меня. Что же мне делать? Ведь и мне плохо без нее".
  - А как же тот? - мотнул я головой куда-то в сторону.
  - Никто, кроме тебя, мне не нужен, - проговорила она быстро, преданно заглянув мне в глаза.
  - Что, бросил он тебя?
  - Никто меня не бросал! - сердито ответила Ира, тут же окинув меня уже примирительным взглядом. - Ты лучше всех! Никто мне не нужен!
  - Но если ты такая романтичная, то вполне сможешь снова влюбиться, а мне остается только ждать, пока ты удостоверишься, что любишь только меня?! - беспощадно, с кривой ухмылкой возмущался я.
  - Эдик, пожалуйста, не надо так.
  - Как так?
  - Ты знаешь, - и тут же просящим умоляющим голосом попросила: - Пойдем домой?
  Кофе не пили, взявшись за руки, поспешили прочь. Дома, едва раздевшись, кинулись в объятья. Любили друг друга неистово и яростно. Я был рад, что мы опять вместе, но пустота, видимо, уже навсегда вселилась в мое сердце.
  
  Пьяный
  
  Танцы шли полным ходом. Приятно было пробиваться через толпу, осаждавшую билетную кассу. После работы я почти всегда уходил с какой-нибудь девушкой. Была одна извечная проблема - есть с кем, да негде. И если уж совсем негде - в ход шли подвалы и чердаки. А ведь еще колония, в которой сидит полторы тысячи молодых проституток, до которых пока не добрался в связи с постоянным присутствием Майи Михайловны на репетициях. Совсем распоясался.
  С Афанасием Петровичем начались проблемы. Мы уже дали три внеплановых концерта, за которые он не заплатил. Ребята сказали, что больше "на шару" играть не хотят. Я попытался еще раз поговорить с Ивановым. Он назвал нас шкуродерами и сказал, что если нам не нравится, то можем уходить к чертовой бабушке! Нам совсем не хотелось терять эту работу, да и такой коллектив терять не хотелось. Ребята решили:
  - Черт с ним! Тебе надо пойти к нему в третий раз и попытаться все уладить, а мы пока будем искать другое место, куда свалить!
  Ради общего дела - пошел.
  - Зачем нам ссориться? Пойдемте в "Шесть столбов" и цивилизованно все обсудим, - начал я, зайдя к нему в кабинет.
  Он тут же согласился. Видимо, не хотел нас терять. Мы отправились в кафе "Шесть столбов" недалеко от клуба, где можно было выпить и закусить. Я набрался первый раз в жизни. Бутылка закончилась, начальник взял еще одну. Хорошо, что заказали много закуски. Уже не очень соображая, я пытался слабо протестовать, но Афанасий Петрович не унимался.
  Кафе я покидал на полусогнутых. Иванов поддерживал меня под руку. Он вывел меня на улицу, прислонил к стеночке, попрощался и ушел. Я не мог оторваться от стены. Не помню, сколько времени я так простоял, но каким-то образом в грязном пальто доплелся до дому! Хорошо, что сын был у мамы. Ира собиралась в театр. Увидев меня в таком состоянии, она не знала, плакать ей или смеяться. Как был в пальто, упал на кровать и тут же дал "стружку": из меня вышла вся закуска "Шести столбов". Жена стащила с меня пальто и принялась убирать с пола. Через минуту я спал. Оркестр был спасен!
  
  Робик
  
  Отношения с Ирой вошли в привычное русло. Стоило мне, как всегда, дотронуться до нее... и - готов к усладам любви, в которых она мне никогда не отказывала.
  Мы с Робиком (он чаще, чем я) заходили в театр за женами. В один из дней Робик не пришел. Через несколько дней я опять пришел в театр. Робик не появился. Спросил Наташу:
  - Где Робик?
  Она коротко бросила:
  - Ушел!
  Вечером дома я спросил Иру, знает ли она, что произошло у Робика с Наташей. Она ответила, что знает, и рассказала, что в театр приняли несколько новых молодых актеров, и Наташе понравился один из них. И тут же поспешила добавить, что между ними ничего не было.
  Вечер танцев подходил к концу, как вдруг показался Робик. Он редко заходил ко мне в клуб. Работа закончилась, и, спустившись со сцены, я подошел к нему.
  - Привет.
  - Привет.
  - Эдуард! - произнес Робик. - Мне нужно поговорить! - и глянул на меня грустными глазами.
  В этот момент к нам подбежала белявенькая девчонка лет двадцати с приятными формами.
  - Здравствуйте, добрый вечер! - бодренько поздоровалась она.
  - Добрый вечер, - степенно, с обворожительной улыбкой проговорил друг.
  - Робик, разреши тебе представить эту... как вас зовут?
  - Лена.
  - Девушку Лену.
  Робик приложился к протянутой ручке. Я извинился перед девочкой, с которой договорился после танцев пойти вместе, и мы с ней условились встретиться на следующий день.
  Робик, слегка прицокнув языком и глядя ей вслед, отметил:
  - Какая интересная тазобедренная композиция!
  - Может, возьмем, нарисуешь?
  - Не сегодня, - с сожалением сказал он, и мы пошли.
  - Куда идем? - спросил я.
  - Ко мне.
  - Куда к тебе?
  - Увидишь.
  По дороге Роберт стал рассказывать.
  - Я никогда не говорил тебе, да и никому другому... - начал Робик. - Моя жена - фригидная женщина, и это - большая беда в моей жизни. Это что-то сродни болезни, и помочь невозможно. Похоже на послеродовое осложнение. Мы ведь когда встречались, то все было в порядке. Помню, отдыхали с ней у моря, так мы там из палатки не вылезали! Потом родила Максима, и все... как подменили... Совершенно не хочет, я делаю все, что могу... бесполезно!
  Молча идем. Я закурил. Робик был некурящим.
  - И ты знаешь, что самое больное? Это то, что я люблю и уважаю Наташу! И это первая часть. Вторая же... Она недавно мне призналась, что влюбилась!
  Сказав это, он остановился и выразительно посмотрел на меня. Остановился и я, поняв этот взгляд.
  - Так и сказала? Влюбилась?
  - Да, в какого-то молодого актеришку, к тому же женатого!
  - И ты тоже ушел! - грустно констатировал я.
  - Да!
  Он пожал плечами - бедный инженер, охотник, художник, певец, прекрасный отец и просто отличный парень Робик Миносян.
  "Неужели бывает платоническая измена? Ведь ей не нужен секс?"
  Робик жил в маленькой комнатушке в двухэтажном доме у подножья Высокого замка, на первом этаже, с туалетом в холодном коридорчике, с окном, выходившим аккурат на тот скверик, где мы с Вовкой Борчановым и Афоней шесть лет назад попали в переделку. Комнатка принадлежала какому-то родственнику, уехавшему добывать свое счастье на Север.
  Робик включил свет. На стенах висели его картины, над топчаном красовались большие, ветвистые рога.
  - Все свое ношу с собой, - произнес он в ответ на мою улыбку и, указывая на бутылку коньяка, ожидавшую на столе, пригласил: - Прошу!
  Я выпил два раза по пятьдесят, закусив шоколадкой, которую Робик купил для меня. Остальное за разговорами прикончил он.
  Наташа была старше Иры на шесть лет и заслуживала мое уважение. Работая много лет в театре, она не пила каждый день, после спектаклей спешила домой, никогда не позволяла себе фривольностей, к тому же имела прекрасное чувство юмора, да и вообще была хорошей, доброй женщиной. Их семья была дружной, оба с пониманием и уважением относились друг к другу. Свар за ними я не замечал. Сложившейся ситуацией я был удручен: "Если такая порядочная, уравновешенная, к тому же фригидная женщина могла влюбиться в женатого мужчину, то что же говорить об Ире - горячей, страстной и часто совсем не уравновешенной?"
  Домой пришел в четыре утра.
  - Где был?
  - У Робика.
  Ира что-то пробормотала и отвернулась к стене.
  
  Майя Михайловна
  
   Начальству колонии понравился наш первомайский концерт. Были хор, сольное пение, игра на пианино и танцы. Майя Михайловна сияла. На первой репетиции я отобрал для хора - двадцать девчонок из сорока пришедших, для сольного пения - четырех девочек и еще двоих - играющих на пианино. Трех самых авторитетных назначил для помощи в поддержании дисциплины, да и Майя цербером за всеми поглядывала.
  - Эдуард, - обратилась ко мне Майя, когда зал после концерта опустел, - концерт прошел хорошо, пойдем где-нибудь посидим? Праздник все-таки! Как ты на это смотришь?
  В глазах увидел: "Бери меня! Я твоя!" Я не раз ловил на себе ее хищный взгляд, делая вид, что не замечаю. Прежде чем открыть рот, дабы отвертеться, мелькнула идейка, и я ответил:
  - Конечно, с удовольствием!
  И тут же добавил, на этот раз правду, что договорился встретиться с другом, и если она не против, то мы будем рады отметить праздник вместе с ней. Она с радостью согласилась.
  Робик ожидал меня после концерта.
  - О! Какая приятная неожиданность! - принялся он расшаркиваться, облобызав Майе ручку. - Пожалуйста, присаживайтесь, составьте компанию нашему скромному пиршеству! - зашевелился "гусар".
  На небольшом журнальном столике стояли бутылка армянского коньяка "Ахтамар", колбаска, сыр, хлеб и конфеты. Баба щебетала без остановки. Выпили по первой. Вторую я пропустил. Наконец она вышла в туалет. Я ждал удобного момента - нужно было Робику рассказать о своем плане. План был прост. Мне надобно бы совокупиться с Майей, чтобы смог назначать репетиции в те дни и часы, когда мне будет удобно, и чтобы в эти дни она не присутствовала. К тому же баба так хочет, что ей аж зубы свело и ей все равно с кем, поэтому не мог бы он выручить меня, сделав это вместо меня?
  - Да, это очень важный аргумент, - согласился Робик, - но так как плодами этой сделки будешь пользоваться ты, то ты и дерзай! К тому же у нее плоская попа и большие усы, так что не взыщи, друг!
  - Друг называется, - пробурчал я.
  Майя вернулась, и вскоре с коньяком было покончено. Из мебели в комнате были средних размеров топчан, журнальный столик и один стул. В углу Робик пристроил мольберт.
  Мы улеглись втроем, с Майей посередке. Робик отвернулся к стене, она тут же запустила руку в мое хозяйство. Ну что же тут делать? Любишь кататься...
  Майя крепко держала меня за локти, попискивая: "И, и, и!" Дружок потихоньку хихикал в стену.
  До следующего, ноябрьского концерта было еще далеко, спешить некуда. Майя Михайловна стала реже приходить на репетиции, попросила меня быть осторожным. Я пообещал. Вокруг себя собрал небольшой кружок путан. На репетиции я ходил с портфельчиком, в котором ранее на мясокомбинате мне выносили мясо и колбасу. На этот раз в нем были бутылка водки, шоколадка и мятные конфетки от запаха изо рта.
  Девчата ходили в школу при колонии и несколько часов в день шили фуфайки для заключенных. Глотком свободы для них было вырваться хоть иногда на несколько часов в клуб на репетицию. А тут еще и бухнуть можно и...
  После репетиции, отпустив всех, оставался "разучивать сольные песни и дуэты"... Действо наше проходило на авансцене, освещенной софитами, на стуле, на фоне большой, тяжелой темно-рыжей занавеси, с которой прищуренными глазами улыбался дедушка Ленин. Если учесть, что мне еще полагалась зарплата и до моего дома было десять минут ходьбы - совсем неплохая халтура!
  Как-то Робик пошутил (время от времени подначивали друг друга на армяно-еврейскую тему):
  - Хорошо евреи устраиваются!
  - Как именно?
  - Ты пользуешься услугами молодых симпатичных проституток, и стоит тебе это бутылки водки и шоколадки, ко всему этому тебе еще и платят зарплату!
  - Да, действительно! - произнес я, глядя вдаль. - Такой работы нет ни у кого в Советском Союзе!
  С Маратом мы встречались на генеральных репетициях, у него был свой кружок "жриц".
  
  Свадебная ваза
  
  Я решил поступать в консерваторию на факультет хорового дирижирования - в этот раз я сам захотел учиться. Лёня помог подобрать фортепианную программу и позанимался со мной. В скором времени предстояли экзамены.
  В этот день легкий ветерок играл молодыми листьями дубов, каштанов и яворов. Светило солнышко. В иностранной рубашке, в полиэстеровых кофейного цвета брюках, в хороших туфельках (во Львове можно было достать все) я важно дефилировал по центру города. К этому времени уже был знаком со многими музыкантами, певцами и, конечно, певицами. Шел не спеша в хорошем расположении духа.
  - Эдик, - услышал я неожиданно позади себя девичий голосок.
  Какая-то незнакомка берет меня под руку и спрашивает:
  - Как дела?
  Глянул внимательнее. Не знаю такую. Не вспомнить, но девушка симпатичная. Продолжаем с ней медленно прогуливаться. Жена с утра ушла на репетицию и по пути домой зашла в фотосалон недалеко от оперного театра. Очень любила фотографироваться. Фотограф пригласил Иру посмотреть на ее большой портрет, который выставил в витрине ателье. Она, как и я, в хорошем настроении направлялась домой. Я заметил ее, идущую в моем направлении, но было уже поздно. Ира подошла к нам. Незнакомка продолжала держать меня под руку.
   - Ну что? Гуляем?! - подбоченясь, произнесла жена, окинув презрительным взглядом нас обоих.
  - Вот, встретил девушку, и мы... - попытался я объяснить.
   - Ну-ну. Гуляйте! - опасно проговорила жена и быстро зашагала прочь.
  Как выяснилось, девушка видела меня на танцах и решила познакомиться поближе.
  - Ох, уж извините, - произнесла девица и двинулась в другую сторону.
  Домой возвращался я с неохотой - знал, что будет война. И не ошибся! Не спеша приоткрыл дверь, что оказалось весьма правильным. В мою сторону летела большая хрустальная ваза, которую одна из родственниц подарила нам на свадьбу. Реакция сработала, и я поймал вазу обеими руками. И пошло-поехало! Я ору на нее, она - в ответ, и, конечно же, опять поругались. Лег спать отдельно. Досадно: "Ведь не виноват. Незнакомая девушка взяла меня под руку! Не вырываться же".
  В консерваторию с первой попытки не поступил. Сдав хорошо музыкальные предметы, получив тройку по украинскому сочинению - завалил историю КПСС. Экзамены позади. Можно расслабиться. Попытаюсь на следующий год.
  Отрепетировали пару новых вещей из репертуара Герба Алперта, где играли в две трубы вместе с Женей Миловидовым. Оркестр зазвучал лучше после того, как Боярский переделал магнитофон "Нота" на ревербератор. Он был первым в городе, кто начал делать ревербераторы. Да и в дальнейшем для нашего оркестра была немаловажной способность Боярского быстро устранять любую электронную неисправность.
  За два года "Сирена" неплохо сыгралась. Обросли репертуаром. Нам предложили работу в популярном клубе города - ГАС (клуб строителей). Мы с радостью согласились, так как рады были уйти от непредсказуемого Афанасия Петровича. Начать должны были в начале сентября, что было еще лучше - можно было успеть съездить на море отдохнуть.
  Робик все еще жил один. Марик тоже. Театр уехал на гастроли. Я один. Мясокомбинат пришлось оставить по той же причине, что и кожгалантерейную фабрику - недостаточное количество участников.
  Раз в неделю репетировал в колонии. Почти всегда, если терял какую-то постоянную халтуру, в короткое время находилось что-нибудь взамен. На этот раз мне предложили руководить оркестром торгово-экономического института. Начинать - тоже в сентябре.
  Театральные гастроли закончились, и я отправился с цветами на вокзал - встречать жену. Робик свою не встречал.
  
  "Ярославские ребята"
  
  Ира, Виталик и я "дикарями" поехали на три недели в Ялту. Комнатку сняли быстро и побежали на пляж. Одну неделю с нами отдыхал мамин младший брат Иосиф, старше меня на пять лет. Худощавый, красивый, спортивный и отличный парень, кандидат в мастера по фехтованию, веселый и компанейский. Когда мне было лет десять, давал покурить папиросы "Беломорканал". Приехал Йося со своей женой Светой и сыном Сашей, старше Виталика на год. Были они из редкой породы счастливых семей. Отдыхать стало веселее. Две недели пролетели, и все шло вроде бы хорошо, но у меня же долго хорошо быть не может!
  Утром уехал Иосиф с семьей. У нас осталось еще четыре дня отдыха. Вечером после ужина купил по мороженому, и мы пошли посидеть у воды. Ни ветерка. Море еле слышно плескалось. Ярко светили звезды. Сынок строил домик из ракушек и гальки. Я лежал на спине, разглядывая на полной луне Море Спокойствия. А ведь пару недель тому там ходил человек!
  - Эдик, - опустила меня на землю Ира, - мне нужно уйти на полчаса, я скоро вернусь... Тут с концертами выступают "Ярославские ребята"... Я с ними встречалась на гастролях... Пойду поздороваюсь и скоро вернусь... Если задержусь - идите домой, я приду.
  От неожиданности такого монолога, произнесенного быстро и решительно, умиротворенность быстренько улетела к звездам. Я воскликнул, садясь:
  - Ира, ты куда?!
  - Я же сказала, скоро вернусь! - бросила она и быстро ушла.
  Мы с Виталиком посмотрели друг на друга, потом ей вслед.
  - Папа, куда мама ушла?
  - Сказала, что скоро придет, - спокойно ответил я, чтобы ребенок не нервничал.
  Прождали почти два часа и пошли к себе в квартиру. Виталик каждые десять минут спрашивал, где мама. Я как мог успокаивал его.
  Ира пришла поздно и "под газом". Ребенок уснул. Я сидел возле дома на скамье. Курил.
  - Не обижайся! - подошла она. - Ребята попросили посидеть с ними... И мы выпили по пятьдесят грамм за встречу...
  Много чего не очень приятного хотелось сказать, но сдержался, не хотелось, да и надоело скандалить. Люди спят.
  Остаток отпуска почти не разговаривали.
  
  Дед Владек, или Ирония судьбы
  
  Дома нас встречала баба Тася - у нее был ключ от квартиры. Поели. Сидим. Молчим. Чтоб как-то разрядить обстановку, задаю теще вопрос:
  - Мамо, а скажить мени, коли Ира народилась, вы якось казали, шо тата вже вдома не було. А де вин був?
  - Ой, синку, ище у лиси був. То пизнише його забрали, а тоди як був у лиси, ну то я брала Ирку на плечи, шось поисти для хлопцив и шибко в лис. Там на мене чекалы. Дуже боялась щоб Ирка не зачала плакаты, бо москали ховались по кущах: могли застрелыть.
  Вполне возможно, что дед Владек где-то в лесу москалю говорил: "Прошу пана до гиляки!" ("Прошу господина на веточку".) Я понимал отношение западных украинцев к москалям: пришли в тридцать девятом, навязали свои советские порядки. Люди прилично жили, а тут стали частью всей огромной, бесправной, безмолвной, серой советской массы. Кому понравится? Ну а если где-то рядом на свое еврейское счастье оказался жид, то, быстрее всего, будет висеть на гиляке рядом. Но это уже совсем другая пьеса.
  Баба с дедом всегда с нетерпением ждали лета, когда к ним привезут Виталика. Они души в нем не чаяли. Дед баловал и все разрешал. Как-то они поехали в село на свадьбу. Там началась драка, в которой дед отдубасил несколько гостей. Виталик рассказал, что он успел спрятаться под стол, и из упавших бутылок на него лился самогон.
  Был жаркий летний день. Шестилетний внучонок играл во дворе. Дед Владек, разомлевший от жары и порции самогона, отстегнув протез, сидел в кальсонах на стуле и считал мух на окне. В кальсонах ходил он круглый год, на них было удобнее надевать протез. Баба Тася возилась на кухне.
  В квартиру забежал обиженный Виталик.
  - Диду! Там, на вулици, Ромка обизвав мене жидом! - пожаловался внучек.
  - Хто казав жид?! - подскочив на стуле, взревел дед Владек.
  - Та Ромка, сусид наш.
  - Ах ты сука така! Убью!
  Как был на одной ноге, прыгнул дед к чулану, схватил топор и с развевающейся пустой фиолетовой кальсониной запрыгал на одной ноге во двор. Перепуганная баба Тася за ним. Виталик следом за ней.
  - Хто казав на мого Витальку жид! - ревел дед.
  - А о там вин стоить, - указал пальцем внучек.
  В большом дворе на лавочке сидели две женщины. Вокруг носились дети разных возрастов. Дед запрыгал к десятилетнему парнишке, на которого указал внук.
  - Убью! - рычал дед, размахивая топором.
  Испугавшись, мальчишка отскочил в сторону. Дед за ним. Тот легко отбежал в сторону и стал бегать вокруг деда, показывая ему язык.
  Рассвирепевший дед не унимался.
  - Мий внук жид?!
  Перепуганные соседки и теща кричали:
  - Владек, шо ти робиш?! Шо ти робиш?!
  На шум прибежали соседи и с большим трудом утихомирили бедного деда Владека.
  
  ГАС
  
  В клубе строителей ГАС (Городская ассоциация строителей) нам понравилось наличие двух сцен - летней и зимней. Сентябрь был теплый, и мы начали сезон на летней. Местное телевидение предложило нам подготовить три песни, но с оговоркой - никакой иностранщины! Мы с радостью согласились.
  Я аранжировал украинскую народную шуточную песню для Валеры Дусанюка, сам я играл на трубе вместе с Женей. Во второй песне, которую пела Валя Маркова, я и Миша Лещ играли на скрипках, плюс виолончель, на которой играл парнишка, постоянно возле нас крутившийся и помогавший таскать аппаратуру, некогда учившийся на виолончели. Третью симпатичную песенку "Маршрут номер двенадцать" написал наш саксофонист Рома Хабаль. Двенадцатый маршрут - номер трамвайного вагончика, ходившего на Высокий замок. Валера пел, мы подпевали. После телевидения в клубе народу стало еще больше.
  
  Испугался
  
  Обычно я на работу приходил заблаговременно - нужно было успеть расставить орган и аппаратуру. Сцена возвышалась над залом на пару ступеней, рядом с ней находился большой чулан, в котором хранилось наше оркестровое хозяйство. Места хватило и для старого, видавшего виды диванчика. На сцене у двери стоял стол, на который в этот день взгромоздился неизвестно откуда взявшийся парень лет двадцати с нахлобученной меховой шапке. От него несло алкогольным перегаром. Упершись руками в стол, он болтал ногами, мешая носить инструменты, к тому же смотрел на меня вызывающе и нагло.
  - Парень, - сдержанно обратился я к нему, - пойди посиди где-нибудь в другом месте, ты мне мешаешь!
  - Мне и тут хорошо! - вякнул он.
  Подошел к нему, начиная злиться:
  - Может, тебе и хорошо, но ты мешаешь! Уходи, не мешай, понял? - возвысил я голос.
  - Да пошел ты! - бросил он и полез за сигаретами в карман.
  Схватив за грудки, я сдернул его со стола. Шапка упала на пол, и я отфутболил в коридор. Вытолкнув туда же парня, я ринулся за ним.
  Он упал, схватил шапку, довольно резво поднялся и замахнулся для удара. Не хотелось мне драться с пьяным пацаном. Увернувшись, толкнул его на ступени, ведущие на балкон второго этажа. Заскочив на третью ступеньку, он сверху замахнулся ногой. Поймав его за ногу, я с силой дернул... парень полетел головой вниз. Раздался гулкий удар головой о кафельный пол... и он затих.
  Аккурат во время его полета вошел Вовка Боярский.
  - Что такое?! Что тут происходит?! - испуганно подскочив, вскричал он.
  Я нагнулся к лежавшему парню. Тот не подавал никаких признаков жизни. По моему хребту пробежал морозец. Стало страшно, засосало под ложечкой. "Неужели убил?! Но я ведь не хотел!" В голове вихрем проносились картины: зона, вышки, собаки! Присев на корточки, я стал его тормошить:
  - Парень, ты чего?! Вставай. Вставай, пожалуйста! Я же не хотел!
  Крови вроде не видно, но глаза закатились. Стараясь привести его в чувство, я стал легонько шлепать его по щекам, продолжая повторять:
  - Вставай, я не хотел, извини, я не хотел!
  - Что случилось?! Что происходит?! - повторял Боярский.
  К моему огромному счастью, глазные яблоки под веками задвигались, и парень открыл глаза.
  - Уфф! - выдохнул я облегченно.
  Вдвоем с Вовкой усадили парня на пол спиной к стене. Он тупо смотрел по сторонам. Наконец взгляд его стал более осмысленным. Я помог ему встать, нахлобучил шапку на его голову, взял под руку помочь, но он оттолкнул меня:
  - Уйди! - и медленно пошел на второй этаж, на балкон, опоясывающий зал. Оттуда, с первого ряда, все первое отделение, пристально смотрел на меня. После перерыва исчез. Напугал меня этот парень!
  
  Доказательство любви
  
  В этот раз я решил выдержать долгую фермату над паузой раздора, мириться не хотел. Как-то незаметно проскочила наша с Ирой годовщина. Прошло шесть лет, а я все пытался понять причину - почему она стала такой? Злился на нее за пустоту, что обволокла мою душу! За секунды с дулом автомата во рту! За камень, лежащий на сердце! За то, что не могу без нее! Думаю, что первопричина того, что она такая, как есть, лежит на поверхности: генетическая предрасположенность к алкоголю, в содружестве с которым жизненные обстоятельства сотворили ту Иру, которая теперь есть. Да и я еще тот гусь - ринулся во все тяжкие! В свои двадцать пять лет не помню даже имен тех, с кем был. Самое интересное - мне это все больше и больше нравится! Когда брился, замечал появившийся огонек флирта в глазах. Интересно, это от жизненных обстоятельств или генетика? В том, что родители верны друг другу, сомнений у меня не было. Вспоминались моменты, когда мы с братом закрывали головы подушками от смущения, когда мама, занимаясь любовью с отцом, выдавала свои колоратурные фиоритуры. Может, темпераментом я пошел в маму? Если ко всему этому добавить, что наша с женой обоюдная сумасшедшая друг к другу страсть не уменьшалась, то это было, пожалуй, последним аргументом в нашу с ней пользу. Венцом моих рассуждений стал вывод: "Живи с Ирой, ни в чем себе не отказывай! Как-то все образуется!" Но то, что вскорости произошло, оказалось для меня сильнейшим потрясением.
  Уже три недели, как мы с Ирой почти не общались. Я был у родителей, Ира обычно в такие дни туда не заходила. Я сидел на кухне, уплетая бутерброд с "Докторской" колбасой. Мама была на работе, папа, как обычно, толкался в очередях. Лёни не было. Сын гостил в Ходориве. "Геббельс" передавал: "В Германии победила социал-демократическая партия во главе с Вилли Брандтом".
  Пришла жена:
  - Привет!
  - Привет!
  - Как дела в клубе?
  - Все нормально.
  Я видел, что Ира ищет повод помириться, и сам понимал, что все равно помиримся, но "держал фасон", решив проучить. Вдруг пришла идея, проверить насколько сильно она меня любит. Идея была вообще-то глупой, чистое мальчишество.
  - Ира! - серьезно начал я.
  - Не надо, - перебила она, - давай не будем сейчас ругаться!
  - Я не собираюсь выяснять отношения, мне необходимо кое-что тебе сказать, - проговорил я, понизив голос.
  - Говори.
  Выждав небольшую паузу, я сказал:
  - Ира, я, кажется, влюбился!
  Она присела на стул.
  - И кто же она? - спросила, теребя сумочку на коленях.
  - Студентка торгового института, - тихо произнес я.
  К этому времени я в торгово-экономическом институте уже провел две репетиции. В этот момент кто-то постучал в деверь. Зашел Арик, мой двоюродный брат. Бросив на нас взгляд, он понял - что-то происходит. Сел молча на стул.
  - Я пошла! - бросила, резко поднявшись, Ира и вышла на крыльцо.
  Арик в недоумении смотрел то на меня, то ей вслед. Через минуту мы услышали, как скрипнула и затем тихонько хлопнула дверь в подвал, где три семьи держали на зиму картошку. Вход в подвал был под кухонным окном. Во дворе никого не было - это могла быть только Ира! Мы с Ариком переглянулись. Прошло несколько минут. Вскочив со стула, я ринулся в подвал, Арик - за мной.
  Ира висела на электрическом проводе, привязанном к трубе, под потолком, и дрыгала ногами. Я не мог поверить в происходящее.
   - Приподними ее за ноги! - заорал я.
  Арик приподнял Иру, я старался высвободить ее голову из петли. Наконец мы ее сняли, быстро занесли в дом и положили на диван. Она лежала, смотря остекленевшим взглядом в потолок. На шее - красно-лиловый след от шнура. Я хлопотал возле нее, накрыл ноги одеялом. Арик принес стакан с водой. Она выпила глоток. Взяв ее бледную, бескровную руку в свои, со слезами на глазах я тихо и горячо шептал:
  - Прости меня, Ира, пожалуйста! Прости, я все это выдумал, никого у меня нет, я люблю только тебя! Прости, пожалуйста!
  Она лежала бледная и молчала. Я страстно покрывал ее руку поцелуями. Не думал я, что она может такое вытворить. Наконец ее щеки порозовели, она повернула голову ко мне и прошептала:
  - Это правда?
  - Правда, правда, я люблю только тебя! - живо лепетал я, продолжая осыпать поцелуями ее руку.
  Она приподнялась, присела.
   - Ты сможешь идти? - спросил я ее заботливо.
  Отец мог вернуться в любой момент, и мне не хотелось, чтобы родители узнали о случившемся.
  Медленно, поддерживая ее под руку, я отвел ее домой. Дома, уложив ее в кровать, я приготовил чай и сел рядом с ней К счастью в этот день в театре был выходной. Арик, я знал - не сдаст.
  Как ни странно, я был счастлив от всего происшедшего. Она доказала мне, что любит, и я ей все простил! Вновь блеснула надежда. Позже, вечером, мы неистово любили друг друга и уснули обнявшись.
  Доказательство любви еще несколько дней держалось на ее шее. Все! Больше никаких девочек! Всю неделю жена не пила и на работе не задерживалась. Каждый день мы занимались любовью. Я был на седьмом небе - неужели моя Ира ко мне вернулась?!
  Неделю спустя Ира начала опять потихоньку выпивать... и все вернулось на круги своя! Существование мое отравляло понимание и знание того, что жена будет изменять и что я тем не менее буду жить с ней! Ира не знала о моих проделках, но все равно не верила мне - видимо, догадывалась. Мы оба стали привыкать к такому сосуществованию и разбегаться не хотели. Витальке должно было скоро исполниться шесть лет. Все чаще он ночевал с нами. Пластинки со сказками и различные конструкторы - все, что ему было нужно. Он лепил себе бутерброды и съедал все конфеты, которые мы от него прятали. За него мы были относительно спокойны, когда оставляли одного дома - Виталик был не по возрасту самостоятелен.
  
  Друзья
  
  Несколько лет назад Марику Срибному, когда он работал на заводе "Автопогрузчик" инженером, отказали в секретном допуске. Он очень расстроился. На этом заводе он когда-то еще шестнадцатилетним пацаном был учеником слесаря. Окончив Политехнический, он остался инженером на заводе. Был башковитым. Директор завода назначил Марика на должность заместителя директора по хозяйственной части, с окладом, превышающим зарплату инженера в три раза, и огромными личными возможностями, которые он почти не использовал. В приемной его кабинета ожидали председатели колхозов, военные высокого чина и все те, кому необходимы были запчасти для всякого рода техники. Все знали - Срибный взяток не берет, а отблагодарить хочется, ну и благодарили. Как-то в подвал его матери какой-то председатель колхоза притащил более двадцати живых кур. Марик матерился: "Что мне теперь с ними делать?!" А однажды загрузили ее подвал целой сотней арбузов.
  В то время Срибный попивал и очень скучал по своему сынишке. Я часто бывал у Марика. Много чего рассказывал о себе, но сильно не нагружал, понимая, что ему и самому хватает. Свободного времени у меня было достаточно, все самодеятельности были дневными халтурами. Танцы играли три раза в неделю, работа у жены вечерняя, Виталика практически растили родители. Четыре свободных вечера в неделю - совсем неплохо.
  Робик Миносян, после окончания института работавший в каком-то "секретном ящике", уже был начальником проекта. После того как он ушел из дому, он стал чаще прикладываться к бутылочке. Выглядел он неважно, похудел и осунулся. Как-то сидели у него, я рассматривал рога на стене. Выпив остатки коньяка, Робик многозначительно посмотрел на рога и угрюмо промолвил:
  - С твоими и моими рогами мы уже можем открывать небольшой пантокриновый заводик!
  Оба криво улыбнулись. У Наташи уже месяц как закончилась ее новая любовь, и она хотела бы начать с Робиком все сначала, но тот был неумолим. Вмешалась его мама психиатр. Робик всегда немного побаивался маманю, но очень ее уважал: одна, без мужа, вырастила его и всячески помогала, но бывала к нему и чересчур требовательной. Мама желала возвращения сына в семью - к жене, ребенку, и уже не убеждала - требовала вернуться. На возражения Робика, что не он был инициатором разрыва, мать говорила, что каждый человек имеет право на ошибку, и если человек искренне сожалеет о содеянном, раскаивается и просит простить - надо дать шанс. Особенно если это нужно для сохранения семьи! Робик дал себя уговорить. Я был рад увидеть его через некоторое время в добром здравии и как всегда элегантным и любезным.
  Белла, жена Вовы Боярского, постоянно приходила к нам на танцы, не для того, чтобы потанцевать, а просто всегда хотела быть рядом - так, на всякий случай. Заодно она знала, что в этом лабушском котле варится - кто с кем встречается, кто кому изменяет, а кто нет. Вовка молчал, видимо, ему это не мешало - Белла была верна, он пока что тоже.
  
  Папин оркестр
  
  Как-то вечером отец вернулся их магазина (стояние в очередях стало его второй профессией).
  - О, сынок! - с порога начал папа. - Рад, что я тебя застал!
  - Что-то случилось?
  - Ты должен нас выручить!
  - Кого нас?
  - Наш оркестр в ресторане! - заволновался отец. - Ты понимаешь, вчера из всего состава я один на саксофоне заканчивал работу! - возмущенно проговорил он.
   - Что значит один? - уставился я на него.
  - Один значит один! - горячился папа, наливая себе воды в стакан. - Первым выбыл из строя басист, который уснул на стуле, вытянув свои длинные ноги. За ним последовал органист, он вообще играл на выключенном инструменте, осталось два саксофона и барабан! - он отхлебнул воды и продолжил: - Ромка Казак (саксофон-тенор), сходил вроде бы в верзошник (туалет), а когда вернулся - играть уже не мог! Это еще не все, - заводился обычно сдержанный папа, - Юзек (барабанщик, с которым отец подружился по приезду во Львов), державшийся дольше всех, к концу вечера тоже сломался, и я заканчивал один! - возмущался отец. - И ты знаешь, - вдруг улыбнулся он, - двое танцевали!
  - Где же был администратор?!
  - Где, где! Спал, закирянный, у себя в кабинете!
  - Папа ты хочешь, чтобы я сегодня поиграл с вами?
  - Да, сынок. Яшка Финкельштейн (органист), скорее всего, на работу не выйдет, возьмет больничный, а с тобой мы всегда справимся, даже если они все напьются. Ну что? Выручишь? - с надеждой посмотрел он на меня.
  - Да, конечно! Я могу сегодня и завтра, если надо будет.
  - Хорошо, хорошо, сынок, я рад, что ты придешь!
  Лабухи частенько пьют, но чтобы так?! Бедный папа!
  Мне нравилось играть с отцом. Хороший музыкант, у него всегда можно было подхватить что-нибудь новенькое. Поиграл с ними два вечера.
  
  И снова Дом актера
  
  На улице из-за сильного ветра было холодно, но сухо. Люди с авоськами, кутаясь в одежды, спешат по домам. Сегодня последний вечер уходящего года. Мы идем встречать 1970 год - снова в Дом актера. Не было у меня большого желания видеть свою флиртующую и выпившую жену, но поддался на уговоры Робика. Он сказал, что будет скучно без меня, и если человек настроен на веселье, то в первую очередь он должен веселить себя сам. А ведь он прав! И я настроился хорошо провести время.
  За нашим большим столом собралась обычная компания: Юра Брилинский, Витя Коваленко с женой, два Богдана - Ступка и Козак, новый актер с женой и костюмерша Стася. Я выпил свою обычную порцию - две рюмки. Жена молодец, веселила себя сама и не забывала о других. Робик сидел рядом со Стасей, симпатичной, лет тридцати женщиной, и рассыпал комплименты вперемешку с шутками, демонстрируя духовное богатство и чувство юмора.
  Я рассматривал молодого актера за нашим столом - причина, по которой Робик уходил из дому. "Знает ли жена этого молодого актера ту, что любила ее мужа? Отразилась ли как-то фригидность Наташи в ее отношениях к молодому любовнику?"
  В этот праздничный вечер я почти не обращал внимания на то, с кем жена танцует, да и вообще где она. Робик танцевал только со Стасей. Раньше он не флиртовал бы так открыто. Стася жеманничала, смеялась заливистым писклявым голоском. Умная Наташа, понимая, что темпераментный Робик не может получить от нее необходимую ласку, спокойно относилась к его флиртам.
  Зазвучала песня "Белым снегом замело, запуршило, занесло...", и я вот уже в третий раз пригласил танцевать симпатичную, примерно моих лет, жену того молодого актера - Орысю, стройную шатенку с короткой прической, с томным взглядом карих очей и влажными ладонями. Прижимая ее к себе в медленном танце чуть плотнее, чем прижимают незнакомую женщину, я почувствовал, что последующее зависит от меня. Договорились встретиться с ней через два дня.
  Я присоединился к компании актеров-мужчин, в которой раздавался веселый смех. Ступка и Коваленко хорошо, по-актерски, рассказывали анекдоты. Подошел Робик и, наклонившись ко мне, предложил:
  - Пойдем споем?
  - С удовольствием! - живо ответил я, и мы пошли в ночной театр.
  Стася увязалась с нами. Робик вручил бутылку вахтеру, и мы спустились в оркестровую яму. Я поставил ноги на педали фисгармонии и начал расширенное вступление к романсу "Гори, гори, моя звезда". Стася примостилась рядом на стуле. Большой, пустой, ночной театр, звук фисгармонии проникает во все уголки зала, и когда вступил Робик, будто обволакивая все это большое, пустое помещение своим теплым баритоном, в душе возникли странные, но приятные чувства. Стася смотрела влюбленными глазами на Робика, долго и громко хлопала в ладошки, приговаривая высоким голоском:
  - Ой, Робик, ты такой... ты такой!..
  И опять расширенное вступление к романсу "Ямщик, не гони лошадей". Стася прорыдала почти весь романс.
  - Робик, - слегка задыхаясь, произнесла она, - таких мужчин, как ты, больше нет!
  Для Робика это оказалось сигналом к действию. Галантно взяв Стасю под руку, кинул мне через плечо:
  - Мы скоро вернемся!
  Я нажал на педали фисгармонии. Где-то далеко, за кулисами, постанывала женщина. (Да простит их Мария Заньковецкая!) Когда мы вернулись в Дом актера, ползала уже разошлось. Ира танцевала на столе цыганочку, остальные дружно хлопали.
  С Орысей я был один-единственный раз - холодна как рыба. Позже Робику сообщил, что "отомстил за него".
  
  Педагогическая деятельность
  
  Зашел как-то к папе давний знакомый, высокий, подтянутый, всегда веселый красавец-поляк Миша Оседач - аккордеонист. Он работал в разных филармониях Союза с сольным номером. Родители говорили, что очень Миша неравнодушен был к женскому полу. Иначе и быть не могло - при таких данных и с такой работой! Хороший музыкант и не менее хороший делец, он продавал все, что можно было продать. Принес аккордеон и попросил отца оставить его на какое-то время, у нас дома. Я поинтересовался, можно ли посмотреть на инструмент. Оседач разрешил, сказав, что могу даже его пощупать.
  Это был "Sсandalli Super VI", один из лучших аккордеонов в мире - большой и тяжелый, звучал он просто здорово! Знал меня Миша с семилетнего возраста и, зная, что я баянист, попросил сыграть на баяне, что знаю. Я немного стушевался. На баяне играл редко. Играть для такого музыканта?
  - Играй, не бойся, - доброй улыбкой подбодрил Миша.
  Я сыграл довольно техничный французский вальс.
  - А теперь послушай, как его надо играть, - с гонором произнес он и взял аккордеон.
  Сыграл он, конечно, легко и блестяще. Папа бросил взгляд на меня:
  - Понял?
  Я закивал головой.
  - Я вот что подумал, - начал Оседач, - скоро еду жить в Москву, - и подмигнул папе, - чувиху там клевую нашел. У меня есть четыре ученика, - продолжил он, глядя на меня, - двое на аккордеоне и двое на баяне. Хочешь, передам их тебе?
  Никогда прежде я не задумывался о преподавательской деятельности. Мне нравилось играть в оркестре. И все же - почему не попробовать? После недолгого раздумья я согласился.
  Начал учить. Удобно было то, что жили все мои ученики в одном районе, и я успевал обойти их за четыре часа. Через два месяца троих бросил - ленивые и неспособные. Оставил баяниста Андрюшу, способного, трудолюбивого парнишку, да и мама у него была красивая. Нет-нет, у нас ничего не было, просто было приятно лишний раз увидеть красивую и милую женщину. Чуть позже обстоятельства изменились, и я с сожалением оставил Андрюшу. С педагогической деятельностью было покончено.
  
  Урал
  
  Работа в клубе шла своим чередом. Играли все самое модное и современное. Молодежь атаковала билетные кассы. Наши с Ирой отношения стали поспокойней. Конечно, когда она заводилась, ее было сложно успокоить, раздражался и я. Но я очень не любил ругаться при Виталике, уговаривал - не надо при ребенке! Не всегда получалось. И все-таки отношения стали уравновешеннее. Взрослели, наверное?
  В начале апреля ко мне в ГАС зашел знакомый музыкант Богдан Кудла, руководивший при филармонии похожим ансамблем. Ему предстояла сессия в консерватории, но на это же время были запланированы гастроли ансамбля по Уралу. Он предложил мне обменяться на месяц ансамблями... и я поехал на Урал. Мне нужно было слегка развеяться.
  Свердловск встретил нас холодным дождем. Апрель в этих краях похолоднее, чем во Львове. В Свердловске остановились на неделю - два концерта в городе, остальные на выезде. Поселились в центральной гостинице "Урал" грязно-зеленого цвета. Будучи руководителем ансамбля, я получил привилегию в виде отдельного номера.
  Первым делом мы с саксофонистом Юрой Денегой спустились в ресторан. Меню было убогим: щи, шницель с пюре, кислая капуста и компот - это в ресторане! Во Львове любая забегаловка имела больший выбор. Официанток симпатичных не было, и мы отправились знакомиться с городом.
  Дождь перестал, и на улицах появились какие-то серые, мрачные, неулыбчивые люди. Может быть, под влиянием погоды? Рядом с гостиницей - солидного размера концертный зал, в котором завтра предстояло играть. В центре города высился большой памятник Якову Свердлову, соратнику того лысого картавого, с которым они заварили в семнадцатом году страшную кашу, после чего огромная страна вот уже много лет была мрачной и неулыбчивой.
  Прошлись по магазинам. Пусто! Ничего, кроме селедки, черного хлеба и "Любительской" колбасы, которую люди тут же разбирали, не было. Кроме того, в продаже была "Московская" водка и какое-то дешевое вино. Никогда раньше я не видел такого количества пьяных женщин, валявшихся на тротуарах!
  
  Тиона
  
  На третий день пребывания в городе в гостиницу вселилась грузинская баскетбольная женская команда "Динамо". Встретились мы с ними в гостиничном ресторане. Высоченные, поджарые каланчи не вызывали у меня сексуального интереса.
  - Эдик, - вполголоса обратился Денега, - там, за левым столом, - показал глазами влево, - чувиха мотрает на тебя, - и добавил, улыбаясь: - Баскетболистка.
  Не отрываясь от шницеля, скосив глаза, я пробурчал:
  - Нет! Был бы "дядей Степой" - может, рискнул бы. Мои метр семьдесят восемь будут как раз у нее под сурдинами.
  Все же в конце трапезы любопытство заставило меня посмотреть более внимательно. Она улыбнулась приятной улыбкой. Я снова уставился на компот. Денега спросил:
  - Ну что?
  Слегка пожав плечами, ответил ему, что рядом с ней буду выглядеть гномом.
  - Тебе что, с ней гулять надо? Подниметесь к тебе в номер, и все дела!
  Я глянул еще раз в ее сторону, она улыбнулась мне той женской улыбкой, которая обещает: "Подойди! Все будет хорошо!"
  Я подозвал официантку рассчитаться, и тотчас же она позвала свою. Мы одновременно встали из-за стола и направились к выходу. Я учтиво открыл дверь, и мы вышли в коридор. Закурил.
  - Это вредно, - улыбнулась возвышающаяся надо мной девушка.
  - Знаю, - улыбнулся снизу я ей в ответ.
  - Тиона, - протянула она мне свою лапищу.
  - Эдик, - протянул я свою небольшую по сравнению с ее руку.
  Пара ничего не значащих фраз, и мы поднялись ко мне в номер. Улыбаясь и глядя на меня, Тиона стала раздеваться. Слегка растерявшись, я стал медленно стягивать с себя одежду - никогда еще не был с такой решительной великаншей. Когда вскарабкался на нее, как на елку, макушка моя, как и предполагал, оказалась на уровне ее совсем небольших грудей. Баскетболистка оказалась на удивление нежной, и минут через десять все было кончено. Уходя, она поцеловала в щеку:
  - Пока, милый!
  - Пока, дорогая!
  
  Дом Ипатьева
  
  На следующий день после завтрака мы с Денегой вышли из гостиницы погреться на появившемся солнышке. К нам подошел невзрачный мужичок:
  - Ну что, ребята, рубь дадите - покажу дом Ипатьева, где царскую семью порешили.
  - Ну да?! - в один голос воскликнули мы. - Пошли!
  Пришли минут через десять. Дом как дом. Зашли в обшарпанный двор. Мужичок кивнул на дверь, ведущую в подвал:
  - Вон там и было, рубь давайте!
  Забрав свой "рубь", он тут же ушел. Мы постояли еще пару минут, разглядывая дверь подвала, в котором Ленин, продолжая дело своего старшего брата, свел окончательный счет с царской семьей - расстреляв ее всю.
  Для нас, советских школьников, Николай Второй был "Кровавый царь". Из окна второго этажа доносился шум - бранились муж с женой.
  
  Старый друг
  
  Приняв душ, я сунул кипятильник в кружку для чая. В дверь постучали. Передо мной стоял высокий русоволосый, голубоглазый, с улыбкой от уха до уха мужчина - Вовка Борчанов! Друг со школьной скамьи, с одного двора, капитан нашей дворовой футбольной команды, уличный боец, великодушный задира (лежачего не бил)! Это было так неожиданно и здорово! Обнялись. Зашли. До выезда было четыре часа и было достаточно времени погутарить.
  На мой первый вопрос, как он оказался у меня в номере, Вовка ответил, что шел по городу, увидел афиши: "Мы с Украины. Ансамбль из Львова, музыкальный руководитель Эдуард Шик".
  - Вот я и здесь!
  Служил Вовка где-то на Урале. По окончанию службы остался жить в каком-то маленьком городке, где работал шофером. Года два назад женился. Жена была беременна на девятом месяце. Вовка спросил, как сложились отношения с Ирой, которую он помнил.
  - Хорошо сложились, мы уже скоро семь лет как женаты, и у нас сынишка.
  Пролетел час, мы пошли в ресторан подкрепиться, где, составив ему компанию, я выпил пятьдесят грамм водки. Он рассказал о своей жене Кате, с которой в драках с другими становились спиной к спине.
  - Отбивается не хуже меня! - улыбнулся Вовка.
  Рассказал, что приехал на сутки в Свердловск за запчастями для предприятия, в котором работает шофером. Мы решили, что он поедет с нами на концерт, а после концерта еще посидим вместе.
  В автобусе для него нашлось место. Вернулись мы к полуночи.
  - Эдька! - сказал Вовка. - Эта ваша певица, как ее... Вита, так все время мне улыбалась... Мне показалось... что она не против трахнуться.
  - Я уверен, что ты не ошибся. - Выдержав небольшую паузу, я спросил: - Ты бы хотел?
  - А что, можно? - оживился Борчанов.
  - Да! Я организую, если хочешь?
  Вовка встал со стула:
  - Хочу! - коротко ответил.
  Певица, наша Вита, хотела всегда, но была у нее одна существенная проблема: хоть и была она приятна лицом, с неплохой фигурой, но тело ее было покрыто длинными белесыми волосами. Ей дали кличку Мохеровая. Большинство наших ребят с ней не совокуплялось. Она умела ублажить по-другому.
  Вита сразу согласилась, и я привел ее на случку. Оставив их, сказал, что вернусь через час, ибо уверен был, что часа вполне хватит. Сам пошел посидеть к ребятам. Когда вернулся, Вовка лежал с довольной рожей на моей кровати, закинув руки за голову. Вита ушла к себе в номер. Мы поболтали еще, и, так как в номере было две койки, он остался у меня спать. Утром Борчанов встал раньше меня, мы попрощались, и он побежал за своими запчастями.
  История эта получит продолжение через два года.
  Мы колесили по уральским городкам. Как-то водитель автобуса объявил, что сейчас будем проезжать границу между Европой и Азией, и спросил нас, хотим ли мы остановиться. Мы захотели. Остановились. Подошли к большой каменной плите с чертой посередине, разделяющей Европу с Азией. Людей рядом с ней не было. Мальчики пописали в обе стороны. Девочки участие не приняли, и мы поехали дальше.
  Город Нижний Тагил запомнился стройными, длинноногими, белокурыми красавицами, одетыми в какую-то нелепую темно-серую одежду - под стать городу. Но красоту не спрячешь!
  
  Галчонок
  
  Последним городом в гастролях был Киров (бывшая Вятка). В город приехали с двумя концертами, после них - домой, во Львов. Я дал себе зарок в эти два дня воздержаться от знакомств - скоро к жене!
  Наутро после приезда мы с Денегой решили пройтись.
  Город заложили в двенадцатом веке, и с тех пор люди от радости обмывают это событие. Полдень, а мы уже видели несколько пьяных мужиков и двух пьяных в дрыбодань женщин! Видеть пьяного мужика как-то привычнее, чем смотреть на валяющуюся мокрую, грязную женщину!
  Постояли у реки Вятки.
  Вечером в антракте концерта ко мне подошла девчушка лет девятнадцати и первая завязала со мной разговор:
  - Мне так понравился ваш концерт! Можно я подожду вас после концерта? - так вот, с лету, проговорила она.
  В таких случаях смотришь на девушку с опаской, тут вполне может быть что-то венерическое. Но нутро подсказывало - она не такая. Небольшого ростика, аккуратненькая, симпатичная шатенка. В ней чувствовалась девичья наивность и простота. "Но ведь я обещал себе воздержаться!" Обижать девушку как-то не хотелось, и мы договорились встретиться у главного входа. Но все-таки позже я передумал и на встречу с ней не пошел. В восемь утра - автобус в аэропорт. И как три года назад убежал от Бэгюль, так и сейчас Колобок улизнул и от девчушки.
  Но номер опять не прохилял. Ко мне постучал Юра Кастро, наш ударник, и сказал, что внизу у гостиницы стоит симпатичная, расстроенная девушка и говорит, что договорилась со мной, а меня нет. Мне стало стыдно, и я спустился к входу в гостиницу. Увидев ее через стеклянную дверь, рассмотрел получше. Точеная фигурка! Через платье вверху и внизу пробиваются две упругие выпуклости. В туфельках на маленьких каблучках, в белых носочках, аккуратненькая - не верилось, что она живет в городе, где валяется столько пьяных женщин. Хорошенькая!
  - Вы знаете, - начал я, - у меня закрутило в желудке, и я вынужден был быстро уйти... Вы уж извините, пожалуйста...
  Девчушка глянула на меня и улыбнулась такой теплой и приятной улыбкой, что мне захотелось просто обнять ее.
  - Галя, - подала она мне руку.
  - Эдик, - взял мягко ее руку в свою и придержал.
  - Вы бы не хотели пройтись? - предложила Галя.
  - Я думаю, что уже поздновато для прогулок, а вот если вы не против, мы можем зайти ко мне в номер... посидеть...
  - К вам? - склонив головку, она заглянула мне в глаза и после небольшого колебания тихо согласилась: - Я не против.
  Гостей я не ждал, утром улетать, все, что у меня в номере было - это полпачки печенья "Мария". Заварил чай. Мы грызли печенье, смотрели друг на друга и болтали ни о чем. Мне уже стало понятно, что зарок свой не сдержу. Предо мной сидела хорошенькая, молоденькая, славная девчушка, которая вот сейчас будет моей. И я заранее знал - будет очень хорошо.
  Так все и вышло. Мы легли и слились в долгом поцелуе, лежа помогали друг другу снимать одежду. Ласковая, нежная, Галя беспрестанно ласкала меня руками, покрывая все тело поцелуями. Мой небольшой опыт уже позволял продлевать любовные утехи, и мы без устали любили друг друга до рассвета. Она рассказала, что до меня у нее был один парень, с которым она встречалась. Я не хотел прекращения ласк, поцелуев, хотел, чтобы ночь не заканчивалась. Чувство было необыкновенное. Вдоволь насытившись друг другом, мы забылись с первыми лучами солнца.
  Проснулся от громкого стука в дверь. Стучал Кастро:
  - Эй, чувак! Все уже давно в автобусе ждут тебя!
  Было 8:15 утра, и я должен был быть в автобусе. Открыв дверь, я произнес, не веря своим словам:
  - Скажи бригадиру, чтоб не ждали. Я остаюсь!
  - Ты шо?! Как остаюсь?!
  - Вот так! Просто остаюсь! Прилечу сам! - отрезал я.
  Кастро увидел Галю, выходившую из ванной комнаты, и посмотрел на меня:
  - Чувак! Ты осмурел! - и побежал в автобус.
  Через пару минут прибежал наш бригадир Дима, хороший мужик, с которым я встретился на гастролях уже в третий раз. Крепкий цимбалист, он играл сольный номер с оркестром. Он был старше меня лет на пятнадцать. Дима вывел меня в коридор и тихим, спокойным голосом стал вразумлять. Я слушал уговоры краем уха и удивлялся сам себе: чаще всего, получив свое, я быстро гас, а тут на тебе - хочу остаться! Пока Дима говорил, разум охлаждал движения чувств.
  - Хорошо, - произнес я наконец, - сейчас спущусь.
  - Пожалуйста, - с облегчением сказал бригадир и пошел к автобусу.
  Галя стояла у окна с влажными глазками.
  - Ты уезжаешь... я понимаю, - произнесла она еле слышно.
  - Да, Галчонок мой, - я крепко прижал ее к себе, - я должен.
  Обнявшись, постояли.
  - А можно я напишу тебе? - она посмотрела мне в глаза.
  - Конечно! - воскликнул я. - Обязательно... напиши!
  Написав на клочке бумаги адрес, я еще раз обнял ее и побежал к автобусу.
  Чем ближе были мы к дому, тем дальше отлетало мое возбуждение от ночи любви. Женщины все более становились предметом минутного удовольствия, но ни разу ни к одной из них не возникло даже подобие того, что воспламенялось от одного прикосновения к Ире! С Галчонком было просто очень хорошо!
  Через год, однако, мне еще аукнется эта история.
  
  Лариса
  
  Богдан Кудла прекрасно справился с "Сиреной", и я опять приступил к своим обязанностям. Через три дня после моего возвращения жена уехала с театром на полтора месяца. Мне надо было позаниматься - буду во второй раз поступать в консерваторию. Братишка тоже решил поступать. Лёнчик уже пару лет встречается с однокурсницей, пианисткой Зиной, обладательницей широкого таза, но теперь с ней было покончено. Оказалось, этот зад она подставляла не только ему. Лёня переживал.
  Пришло теплое, полное нежности письмо от Галчонка. Я положил его во внутренний карман пиджака.
  В один из вечеров ребята рассказали, что на танцы приходит девочка Лариса и просит лишить ее невинности.
  - Что значит просит? - удивился я.
  - Вот так, прямым текстом просит. Миша и Богдан пробовали, ничего не выходит. Ей больно, и она вырывается! Может, попробуешь?
  - Нет-нет, чуваки, мне надо отдохнуть, и вообще - я невинных не трогаю. Кроме того, мне надо готовиться к экзаменам, так что продолжайте экспериментировать, - решительно отказался я.
  Ближе к концу вечера к нам за сцену зашла Лариса - среднего роста, симпатичная, не полная, но с приятными округлостями, курносая, с лукавыми глазами, розовощекая девица лет шестнадцати. На ней было платье в белый горошек, выше колен, на ногах туфельки в греческом стиле - с обвитыми вокруг лодыжек тонкими полосками кожи.
  Танцы окончились, я собирал инструмент. Ко мне, мило улыбаясь, подошла Лариса.
  - Здрасте, меня зовут Лариса, а вас Эдик, - заложив руки за спину, проворковала она, покачиваясь на носочках.
  - Привет, Лариса, - ответил, улыбнувшись, я, продолжая складывать инструмент.
  - Вы недавно приехали с гастролей?
  - Да.
  - А где вы были?
  - На Урале.
  - Ой как интересно! А... могли бы вы... рассказать мне, как там было?
  - Вам это интересно? - я закончил складывать инструмент и посмотрел на нее в упор.
  - Да, очень! - ответила Лариса, не отводя глаз.
  - Ну хорошо, как-нибудь расскажу.
  - Зачем откладывать? Можете рассказать сегодня, - сказала она, положив свою руку на мою, смотря мне в глаза бесстыжим взглядом.
  - Лариса, тебе в самом деле хочется потерять девственность?
  Слегка смутившись от вопроса, немного помедлив, она ответила:
  - Да, я хочу!
  - И ты хочешь, чтобы это сделал я?
   - Да, хочу! - уверенно ответила Лариса и мягко сжала мою руку.
  - Богдан пробовал? - продолжал допрашивать я.
  - Да! - уже не смущаясь, ответила Лариса.
  - Миша пробовал?
  - Да!
  - И?..
  - И ничего не вышло, мне больно! - повела плечом Лариса.
  Я впервые видел невинную блядь. Такую еще не встречал.
  Жена уехала, я один.
  - Пошли!
  Она потопала рядом. По дороге рассказала мне, почему у них не получалось:
  - Они сразу на меня наваливались и... мне было больно! - надувала пухлые губки Лариса.
  Симпатичная, чуть старше Лолиты, вполне оформившаяся девчонка, жаждущая стать женщиной, и ей все равно с кем?!
  Дома я стал медленно разматывать с ее сандалий кожаные полоски. Помог снять платье и трусики. Поцеловал в розовые губки и положил на кровать. Встал на колени, приготовившись к миссионерской позе, и руками медленно поднял ей ноги. Лариса молча смотрела на меня круглыми глазками, в которых были любопытство, страх и страсть.
  Учтя ошибки пробовавших до меня, заболтал ей мозги и... Кровь потекла на простынь. Полежал на ней еще с минуту, лег на спину. Хотел, чтобы у нее успокоилось, и, выдержав пару минут, лег на нее. И... о боже... она стала помогать. Это было чудо! Она стала постанывать! Невероятно! Девушка, минуту назад с болью, потерявшая невинность, помогала и стонала, получая удовольствие! Не Лариса, а чудо!
  В четыре утра она сказала мне, что ей пора уходить и что ее папа - милиционер и что он убьет ее! Договорившись встретиться завтра, я поймал такси и отправил ее домой.
  Лариса стала приходить на танцы, где в нашем чуланчике во время перерыва мы быстро, на несколько минут, сплетались в экстазе. Иногда Белла, жена Боярского, стучала в дверь каморки - пугала:
  - Эдик, Ира идет!
  Днем я готовился в консерваторию, на этот раз усиленно. Особенно штудировал историю КПСС. В колонии первомайский концерт без меня прошел нормально. Перед отъездом на Урал я нашел музыканта на замену, провел две репетиции с ним и с девчонками.
  Настали экзамены. Как и в прошлый раз, сдал все музыкальные предметы на отлично, историю КПСС - опять завалил. Ну да! Терпеть не мог этот предмет, но все-таки читал учебник. Я не претендовал на хорошую оценку, все что мне нужно было - это "удовлетворительно", и я стал бы студентом консерватории! Оба раза экзаменатором был преподаватель истории Сиренко. Видимо, не нравилась ему моя фамилия. Обидно было. Ну что поделаешь? Все равно буду поступать, пока не примут! Лёню тоже не взяли - провалил историю КПСС.
  Вернулась Ира, и после шести недель разлуки - она лучше всех!
  В это время в городе объявили конкурс на лучший оркестр и лучшую песню. Валера Дусанюк написал слова, я - музыку. Нашим главным конкурентом был оркестр Юры Варума. Жюри после долгих дебатов решило дать две первые премии - Варуму и мне. За лучший оркестр и лучшую песню. Обоим дали в награду по портативной киносъемочной камере.
  На конкурс пришел поболеть за нас Срибный. Пришла и Лариса, которую я подсадил к нему. Он уже успел разменять квартиру в самом центре города на две разные далеко от центра - для жены и для себя.
  После конкурса мы втроем поехали "обмывать" квартиру. Собираясь домой, я предложил Ларисе остаться у Марика. Она слабо запротестовала:
  - Я ведь с тобой?!
  Пришлось объяснить, что быть с моим другом - это все равно, что быть со мной. Уговаривать долго не пришлось, и я ушел. Марик остался доволен.
  
  Лариса и Кабан
  
  Теплым сентябрьским днем мы с Колей Кабановым, лучшим саксофонистом города и просто хорошим парнем, с которым отыграли пару халтур, медленно прогуливались по центру. Кабан был уже под кайфом и рассказывал мне о своей жене - певице, с которой недавно разошелся.
  - Эдик! - неожиданно окликнул меня женский голос.
  К нам с улыбкой направлялась Лариса.
   - Привет, давно не виделись, - оживленно заговорила она, - как дела?
  - Все хорошо, а у тебя?
  - Да вот, хожу скучаю, - посмотрела она мне в глаза, хитро улыбнувшись своей плотоядной улыбкой.
  - Познакомься, мой товарищ Коля.
  - Привет, Коля, - протянула руку Лариса, не меняя выражения лица.
  - Как ты смотришь на то, чтобы пойти к Коле домой, раздавить с нами бутылочку? - спросил я ее без долгого рассусоливания.
  - Конечно! С тобой всегда! Ты все-таки мой первый, и друг у тебя симпатичный! - бросила Лариса лукавый взгляд на Колю.
  - Да-да, поехали ко мне! - оживленно поддержал возбуждающийся Кабан.
  После развода он жил один в маленькой отдельной квартирке недалеко от привокзального базара.
  - Постойте, я мигом, - и Коля побежал в ближайший гастроном за бутылкой.
  Желания быть с Ларисой сегодня у меня не было, и я уговорил ее поехать к Кабану без меня.
  Далее - пересказ со слов участников.
  В городе о размере детородного органа Кабана ходили легенды. Кабан снял трусы, и у Ларисы округлились глаза.
  - Ой, что это?! - вскрикнула она, глядя на огромное дышло, торчащее у него между ногами.
  Не сводя с него глаз, стала завороженно раздеваться. Он лег на спину, держа двумя руками свою оглоблю Приапа. Лариса медленно разделась, не отрывая глаз от этого чуда, встала над ним и посмотрела вниз.
  - Ой, я боюсь! - сказала она испуганно.
  - Давай-давай, Лариска, садись, не бойся, - подбадривал ее уже хорошо захмелевший Кабан.
  Через короткое время Лариса стала стонать все громче и громче. Через минуту она уже стала кричать:
  - Ой, мама, ой, мама, ой, ма-а-ама!
  Кабан Мудищев подбадривал:
  - Давай! Давай!
  Она стала кричать еще громче, мотала неистово головой. "Бабенка начала кричать и всех святых на помощь звать".
  - Ой, ей-ей! Ой, ей-е-ей!
  Кто-то с верхнего этажа крикнул:
  - Кого там режут?!
  Подошла кульминация, и оба... затрепыхавшись, стихли.
  Трепыхнувшись еще раз, тяжело дыша, Лариса выдохнула:
  - Такого у меня никогда еще не было!
  Кабан довольно крякнул:
  - Молодец Лариска!
  Она стала гулять напропалую. Чуть позже уехала куда-то на Кавказ, став проституткой, любящей свою работу.
  
  Баба Гутя
  
   Давно не видел бабушку Гутю. Зашел проведать. Через несколько лет после смерти деда бабулька нашла себе другого дедульку и перешла жить к нему. Мы вспомнили с ней Одессу, в которой две недели вместе пробыли у ее знакомых. Бабушка взяла меня, тогда еще десятилетнего, с собой и свою младшую двенадцатилетнюю дочь Раю. Каждый день бабушка покупала нам на завтрак мороженое и булочку. Была еще у бабушки одна черта: если все ее дети говорили "нет", то она обязательно говорила "да", и наоборот.
  Последнюю львовскую синагогу закрыли в 1963 году - говорили, что евреи там золотом торговали. У бабушки собирались пожилые люди - помолиться. Ее несколько раз предупреждал КГБ, чтобы она не устраивала в квартире синагогу. Дети умоляли не связываться с мелихой (властями). Она ходила к ним в контору и каждый раз кивала головой, мол, согласна. Шла домой, и все продолжалась, как было до того. В конце концов ее оставили в покое.
  В квартире собрались для молитвы верующие. Бабушка дала мне кипу и попросила постоять десятым на молитве. Тогда я узнал, что такое миньян. Для совместной молитвы необходимо как минимум десять мужчин (миньян). В тот день одного не хватало - я вовремя зашел. Постоял. Послушал. Было интересно! Вместе со всеми бубнил: "О-мэин!" В этот день баба Гутя научила меня новому слову - "а мицве", что означает "делать добро". Сказала, что сегодня я сделал а мицве. Она хотела дать мне деньги на кино и мороженое, но я сказал, что уже большой мальчик, у меня есть деньги, расцеловал ее и ушел.
  Всю жизнь я видел и чувствовал, как она была рада меня видеть. Она чувствовала взаимность. Мы всегда улыбались друг другу. Любимый человек - моя баба Гутя.
  
  Алушта
  
  В августе, в наш отпуск, нам предложили поиграть танцы в доме отдыха для студентов Львовского политехнического института в Алуште. В жаркий, душный день загрузились в поезд на Симферополь. Отдышавшись, мокрые, потные и веселые, ехали на месяц - поиграть и заодно отдыхать! В такой ситуации музыканты, как правило, обязательно должны кирнуть. Но у нас был редкий вариант - все не пили!
  В Симферополе нас ждал автобус, и через три часа мы разгрузились в Алуште. Когда мы все расставили и проверили, все ли работает, настала уже поздняя ночь, и нас разместили по комнатам.
  Моя жена должна была приехать через неделю, сразу после окончания гастролей.
  Уставшие, мы все-таки решили пойти к морю. Было одно небольшое неудобство. Лагерь расположился в горах, и до моря вниз - минут двадцать ходу. Но ничто не остановит львовянина, хотящего побежать к морю. Все, что есть во Львове из возможностей поплескаться и поплавать - это три маленьких озерца за городом.
  Нет ничего лучше ночного, парного, августовского Черного моря! Накупавшись вдоволь и смыв дорожную пыль, мы улеглись на мелкой гальке. Тишина. У ног дышит море. Все лежат, уставившись в необыкновенное, волшебное небо, на серебристый свет звезд. Эмоциональное восприятие таинственного звездного неба взывает к размышлению о вечном. Что мы и наша суета?!
  - По небу спутник пролетел, - прозвучал спокойный голос Игоря Гунько, нашего бас-гитариста.
  Все молча стали искать глазами спутник.
  - Свершилось много революций, - продолжал Игорь.
  Все повернули головы в его сторону.
  - Как много в мире женских тел.
  Все внимательно слушают.
  - А я страдаю от поллюций, - закончил Гунько.
  С нами поехал мой брат, которого я пристроил играть на бубне и маракасах. Взял камеру, которой меня наградили, и мы сняли маленький фильмец. Боярский был шпионом, выныривающим из воды. Я - пограничник. Игорь - собака. Я кричал ему:
  - Фас!
  Он на четвереньках догонял шпиона. Брат был оператором.
  Приехала Ира, и мы вместе провели еще одну чудесную неделю. Но, к сожалению, все неожиданно закончилось: из Одессы в Крым поползла холера! Лагерь спешно эвакуировали. В Симферополе пришлось провести целые сутки. Все поезда были битком забиты. В конце концов нас посадили в один из составов. Возвращались мы уже с другим настроением.
  Пока мы были в Алуште, с папой произошла маленькая история. Душным августовским днем, пока мама была на работе, он лег на диван прикорнуть. Проснулся от того, что кто-то трогал его за плечо. Открыв глаза, он страшно перепугался. Над ним стояли милиционер и один человек в штатском.
  - Шик Эдуард - это ваш сын? - строго спросил милиционер.
  Папа быстро сел.
  - Да, мой! Что случилось?
  - Где он сейчас?
  - В Алуште.
  - Как давно?
  - Уже скоро две недели.
  Милиционер и гражданский переглянулись.
  - Скажите, что случилось? - спросил перепуганный отец.
  - Ваш сын работает в колонии для девушек, - произнес гражданский, - вчера сбежали две девчонки, и мы их ищем. Одна из них пела в самодеятельности, которой руководит ваш сын.
  Он помолчал, что-то обдумывая.
   - Так как ваш сын уже давно уехал, то он явно к этому не причастен. Вы можете отдыхать дальше! - сказали и вышли.
  "Наверное, дверь забыл закрыть", - подумал папа и лег досыпать
  
  Опасный брак
  
  Легче жить со страстной женщиной, чем со скучной. Правда, их иногда душат, но редко бросают.
  (Бернард Шоу)
  
  В этот сентябрьский день после репетиции я сначала зашел к маме побыть с сынишкой и сейчас направлялся к себе домой. Несколько дней с неба лило, но сегодня уже все подсохло, и было приятно дышать вечерним чистым воздухом. Пахло листьями каштана. Думалось о разном: "На Луну ступил первый человек, умер великий Джими Хендрикс... Я привык к нашей ненормальной жизни, и я не могу понять, почему мне плохо без нее?!"
  Мне нравилась наша маленькая уютная квартирка. Недавно я купил подержанное пианино, взял у папы ключ для настройки и, провозившись целый день, - настроил. Было пол-одиннадцатого, и я знал, что в лучшем случае жена придет не раньше, чем через час. Заварил чай. Перекусил и сел за "Конец вечности" А. Азимова. Марик дал на пару дней (используя свои связи, он собрал себе неплохую библиотечку) и предупредил, что убьет, если с книгой что-нибудь случится. Прошло два часа. С "Концом вечности" расправился. "Неужели моя жена будет вечно поздно приходить?" Лег спать.
  Через полчаса, когда уже был в теплой дреме и только проскользнул в капсулу машины времени к технику Харлану, раздался громкий стук в дверь, и в комнату ввалилась шумная, галдящая компания. Я насчитал десять человек, плюс мы с Ирой.
  Такого количества людей наша квартирка еще не видела. Пришел и Робик с Наташей. Ступка с порога закричал:
  - Эдик! Вставай! Будем продолжать обмывать премьеру!
  - Хватит спать, - подхватил Брилинский, - завтра доспишь!
  - Вставай, Эдик! - присела ко мне на кровать актриса Доброва, красивая, классическая блондинка с голубыми глазами и пышными грудями. - Поддержи компанию! - лукаво улыбнулась она.
  Сидя в кровати, еще одной ногой в капсуле, я пытался осмыслить происходящее.
  - Давай, старик, просыпайся! - поддержал всех Робик. - У них сегодня премьера "Вей, ветерок", и очень хорошо приняли!
  Подскочила Ира, чмокнула в щеку.
  - Не обижайся, пожалуйста, давай я прикрою тебя одеялом, и ты оденешься, - дыхнула алкоголем жена.
  Гуляли долго и шумно. Сидячих мест на всех не хватило - кто стоял, кто сидел на полу. Алкоголь и закуску притащили с собой. Мы с Ирой достали всю домашнюю посуду. К нам приходили уже не впервые (правда, не в таком количестве), и у нас уже было около тридцати кофейных тарелочек, много стаканов, чашек и рюмок. Все это стояло по всей квартире, включая мое пианино. Ступка рассказывал что-то смешное. Мы с Робиком большую часть вечера проводили рядом с Добровой, рассыпая ей комплименты. Потом все пели песни из спектакля. Я попросил, чтобы пели не очень громко.
  Разошлись к четырем утра. Осоловевшая Доброва залезла в нашу кровать и уснула. На Виталика месте разлегся "в умат" пьяный режиссер театра Сергей Данченко. Доброва улеглась у стенки, и я быстренько занял место в середине постели. Ира тихо легла рядом. Я лежал на спине между женой и чужой женщиной. Обе поддатые. Перед тем как повернуться к жене, осторожно попробовал на ощупь упругость попы Добровой. Добра була попа! Обнял жену и тут же уснул.
  В десять утра Доброва и Данченко ушли. В двенадцать Ира сварила кофе и приготовила бутерброды. Стоя у окна, я жевал. Она сидела за столом. В квартире было тихо. Я еще не знал, что через пару минут в квартире будут двое ненормальных.
  - Ты думаешь, что я не почувствовала, как твоя рука трогала Доброву? - вполголоса проговорила жена.
  Равнодушно произнес:
  - Тебе показалось.
  - И вообще, не строй из себя невинную овечку! Ты думаешь, я не знаю, что ты уже полгорода перетрахал! - постепенно усиливала громкость жена.
  - Ничего ты не знаешь - это твои догадки.
  - Ты считаешь нормальным, лежа с женой, приставать к другой женщине?! Кто ты после этого такой?! - распалялась жена.
  Я никак не мог понять, чего это она с утра так завелась. Может, где-то с кем-то роман не получился? Ира подошла вплотную ко мне. Крылья носа раздувались. Глаза прищурены.
  - Я тебе скажу кто ты, - и громко выкрикнула мне в лицо: - Ты блядь!
  Это было уже чересчур! День солнечный, окно нараспашку. В наш двор выходила дверь склада мебельного магазина. Небольшие грузовики заезжали для загрузки. Под окном стали собираться люди.
  - Похоже, что память у тебя коротка! - закипал я. - Так я тебе напомню! Начнем с Драника... Второй был Алик... И кого это у мамы на кухонном столе доскребывали?! - распалялся я. - И это только то, что я знаю!
  На подоконнике стояли две стопки кофейных тарелочек, которые жена успела помыть перед сном. Схватив одну из них, она треснула ею об пол. Я взял вторую и тоже треснул. Она разбила еще одну. Я за ней. На полу росло количество осколков, а под окном - желающих послушать "концерт". Стоя друг перед другом с перекошенными от злости лицами, мы разбили все тридцать тарелок. Осколки разлетелись по всей комнате. После того, как я разбил последнюю, она вдруг дико заорала и бросилась на меня, нацелившись ногтями мне в глаза. Я поймал ее за шею и старался удержать на расстоянии. Она своими ногами пару раз больно попала по моим. Знала - не ударю. Но ведь и знала, что могу дел натворить. Думаю, что она помнила про петлю и про нож. Но остановить ее уже было невозможно. Это была уже не истерика, а сумасшествие!
  Не отпуская руку с ее горла, я потащил ее к кровати. Она брыкалась. Я бросил ее на кровать, схватил подушку и, положив ей на лицо, придавил сверху коленом - стал душить! Вырывались наружу подавленные за годы эмоции. Демон подбрасывал весь негатив нашей жизни. Она трепыхалась. Давил вполсилы. Видимо, в борьбе с демоном побеждал разум, и всем весом я не налегал. Я громко кричал... Потом замолчал, стоя коленом на подушке. Стало тихо. Подо мной дергалась жена...
  В приличной уже толпе какая-то женщина крикнула:
  - Надо спасать! Мужики! Ломайте дверь!
  Чтобы попасть к нам в квартиру, достаточно было чуть сильнее дернуть дверь. Мужики оторвали меня от жены и придавили к полу. Кто-то крикнул: "Вызывайте милицию!" Какая-то женщина принесла Ире воду. Я не сопротивлялся, и мне разрешили сесть. Ира сидела на кровати, держа в руке кружку с водой. Наши взгляды встретились. Оба тяжело дышали. В ее глазах я увидел страх, растерянность, но злости не было. В комнате набилось столько люду, что двум милиционерам пришлось пробираться к нам. Увидев, что все живы и здоровы, и записав данные троих свидетелей, стражи порядка сказали нам, чтобы мы привели себя в порядок перед поездкой в участок. "Воронок" ждал уже у дверей. Я вышел первым, за мной Ира в очках от солнца. Толпа заурчала. Нас повезли.
  Пожилой капитан внимательно рассматривал нас. Мы, понурив головы, стояли у стола.
   - Ну что? - обратился он к Ире. - Давай рассказывай, протокол будем составлять!
  Жена молчала.
  - Что молчишь? - посмотрел на нее капитан. - Говори, составим протокол, накажем его!
  - А как? - подняла Ира на него глаза.
  - Как, как - срок получит!
  - Нет, - мотнула она головой, - не надо!
  - Не хочешь, ты уверена? - смотрел внимательно капитан.
  Я чувствовал, что не хочет он меня сажать.
  - Ты хорошо подумала?
  - Да, - пробурчала Ира.
  - Тогда можешь идти, - и обратился ко мне: - А ты останься!
  Капитан сказал, что в жизни всякое бывает, но руки распускать нельзя. Я согласился.
  - И еще, - продолжил капитан, - придешь ко мне через неделю и расскажешь, как у вас дела. Понял?!
  - Да.
  Ира меня не ждала. Я пошел в центр города, вечером поехал к Марику. Пробыл у него три дня, на четвертый - вернулся. Ира была дома. В квартире чисто, осколки убраны. Она сидела на кровати, долгим взглядом смотрела на меня.
  - Извини, я слишком сильно завелся, - произнес я примирительным тоном.
  - Я тоже не знаю, что на меня нашло? - сказала, пожав плечами, жена.
  Сел рядом с ней, обнял. Мы помирились.
  В милицию пришел с Виталиком. Капитан спросил:
  - Сын?
  - Да!
  - Иди... и держи себя в руках!
  - Попробую.
  Почему мы не можем друг без друга, что нас держит? Не то чтобы я так переживал, как в былые времена, но все же... То, что было огромно и чисто, растворилось еще в армейские времена. Появлявшееся раньше чувство вины уже не навещало. Или это все-таки судьба? Скорей всего - совокупность учиненных нами глупостей. А может быть, мне нравится эта опасная игра, и именно это - моя психофизическая природа? Понимал, что во мне бурлит конфликт духовного и плотского начал. У меня все чаще торжествует плотское. Мы сами себе создали мир, сотканный из любви, глупости и эгоизма и мечемся, не зная, как жить с этим!
  На какое-то время мы оба притихли. Жена стала вовремя возвращаться с работы и не всегда "под газом".
  Предстояли праздники. Надо было готовиться к концертам в торгово-экономическом институте и в колонии.
  
  Съемки
  
  Из Молдавии во Львов приехала съемочная группа в количестве трех человек. Им заказали рекламный ролик для мопедов львовского производства. Не знаю, как они вышли на Иру. Ее пригласили сняться вместе с Виталиком. По сценарию она должна была ехать на мопеде, а сын - догонять ее на трехколесном велосипеде.
  Зная, что сегодня после съемок Ира приведет Виталика к маме, я вечером после репетиции зашел к родителям. Сынок возбужденно рассказывал, как дяди снимали его и маму в кино и как он догонял ее на велосипеде. Мама сообщила, что Ира привела его с полчаса тому назад и сказала ей, что пошла в театр. Посидев немного, я решил прогуляться и зайти за женой в театр.
  При подходе к театру я увидел Иру, о чем-то увлеченно беседующую с высоким черноволосым, кучерявым мужчиной. Они направлялись в сторону от театра. Не мог я не пойти за ними. Минут через десять они зашли в какую-то квартиру. Я закурил сигарету и, постояв минут пять, пошел домой.
  Она пришла через два часа. Сказала, что была в театре. Я промолчал, лег спать и, как ни странно, заснул.
  Утром жена сварила кофе. Хлеба для бутербродов не было, и она попросила меня сходить в магазин. Я вышел... и вернулся через неделю. Все это время жил у Марика один. Он уехал в Москву и прилетел за день до моего ухода. Вечером сварили спагетти, которые он привез из столицы.
  Марик многое обо мне знал. По характеру довольно колючий, он и со мной не церемонился.
  - Чувак, - сказал он, - я не могу понять, как ты все еще можешь с ней жить?
  - Тебе не дано понять, - съязвил я.
  - Ну да, мне не дано, маме твоей не дано, не зря она назвала тебя тряпкой!
  - Знаешь что? - сердито произнес я. - Ешь свои спагетти и жуй хорошо!
  Надолго мы друг на друга не обижались. Утром я поехал домой.
  Ира была дома.
  - О, появился! - удивилась жена. - А где хлеб?
  Я криво улыбнулся.
  - Что случилось, почему ты ушел? - спросила невинно жена.
  - Ты меня обманула!
  - Когда это я успела тебя обмануть?! - нагло встала она в позу.
  - Расслабься! В тот вечер, когда ты мне сказала, что была в театре, я видел тебя с высоким черноволосым мужичком!
  - Ну и что? - тут же среагировала Ира. - Это наш оператор, я ему показывала город.
  - Мне показалось, что ты ему или он тебе... показывали чью-то квартиру?
  - Мы зашли... потому что... ему нужно было что-то взять, - не растерялась жена.
  - Мне нужно переодеться. У меня репетиция!
  Спорить не хотелось. Жена вышла на кухню. Выходя из квартиры, кинул ей в сердцах:
  - Вот так и живем с тобой - во лжи!
  В тот вечер мы в одно время вернулись с работы. Молча легли спать. Во сне Ира положила мне руку на бедро... мы помирились.
  В театр приехали из киевской киностудии имени Довженко подобрать на небольшую роль актрису для фильма. Ира прошла пробу, и ей предложили сняться. Я сказал ей, что если она хочет разбить семью, то пусть едет. Она дулась пару дней, но не поехала.
  В колонии готовились к ноябрьскому концерту. Майя Михайловна присутствовала на репетициях. Водка и шоколадки на время прекратились. Девочки знали, что это временно, и не роптали, обещали постараться и не подвели. Сразу после концерта соврал Майе Михайловне, что мол, бегу к жене.
  В торговом институте была пара прилично играющих музыкантов и двое вокалистов. Секретарь профсоюзной организации подкинул немного денег, и я пригласил Марика с Сашей дать пару игровых номеров. Все прошло хорошо. До майского концерта можно было приходить только за зарплатой.
  
  Жену уронили
  
  С Ирой произошел довольно неприятный случай. В спектакле была сцена в гареме, в которой Ира с ее партнером танцевала сольный танец. Постоянный партнер заболел, и по-быстрому ввели другого танцора. Им был Владимир Бероев Бек-Султанович - отличный парень, четыре года проучившийся с Ирой на одном курсе в училище, сейчас он вместе с ней работал в театре. Папа его, какой-то знатный осетин, покинул его и его украинскую маму, когда Вове было два года, оставив в наследство звучную фамилию.
  Партнершу следовало пронести на поднятой руке через всю сцену. Постоянный партнер, парнишка крепенький, с этим заданием справлялся. Вова был чуть помельче и, видимо, слабее физически. Ира должна была сесть за сценой на его руку. Зазвучала музыка, и Владимир, красиво выставив в сторону левую руку, на правой понес ее. Ровно посередине сцены, его рука с сидящей на ней Ирой пошла назад. Удержать ее он уже не смог... и она с высоты его руки падает и ударяется головой об пол! Спектакль остановили, занавес закрыли. "Скорая" отвезла Иру домой, врач дал ей анальгин. Ей повезло - она ничего не сломала и не вывихнула. Немного болела голова.
  Домой пришел часов в одиннадцать. Ира сидела на кровати. Рядом - Наташа Миносян и Владимир Бероев Бек-Султанович. Они рассказали мне о том, что произошло, посидели еще немного и ушли. Присел к жене на кровать, нежно обнял и поцеловал в макушку. Но притом заметил, что ее глаза как-то взволнованно бегают по сторонам. Уложив Иру на подушку, я пошел к умывальнику и, не успев взять зубную щетку, услышал ее крик:
  - Эдик! Иди быстрей сюда! Он на меня смотрит!
  Заскочил в комнату. Ира, поджав ноги, сидит на кровати и глазами полными ужаса смотрит в сторону печи. Наша высокая, почти до потолка, шоколадного цвета кафельная печь молча стояла и никого на ней не было.
  - Ира! Что с тобой?! Там никого нет!
  - Ты что, не видишь?! Он смотрит на нас! Он смотрит! - кричала она.
  - Ира, да там никого нет! Перестань! - не на шутку разволновался я.
  - Вот он! Вот он! Смотрит! - прижав руку ко рту и указывая указательным пальцем другой руки на печь, она с ужасом в глазах продолжала кричать.
  Тут уж и я испугался. "Неужели от удара глюки пошли?! Что мне делать? Бежать на улицу к телефону-автомату вызывать "скорую"? Оставить ее одну? Как же оставить ее в таком состоянии?!"
  Я побежал к телефону. "Скорая" приехала быстро. Объяснил происшедшее. При них Ира уже не кричала, только дико озиралась. Ей сделали успокоительный укол и заверили меня в том, что если ее не тошнит - значит, сотрясения мозга нет. Все, мол, будет хорошо. Ира вскоре заснула.
  Утром проснулась и - как будто ничего не было. Я спросил ее, помнит ли, как кричала вчера. Она ответила, что нет. Помнила только то, что приезжала "скорая". Я рассказал ей о том, что было. Она смотрела на меня с недоверием. Шишка на ее голове еще пару дней болела. Позже я спросил ее, не будет ли она против того, чтобы показаться психиатру. Думал, откажется, ан нет - согласилась.
  Робик попросил маму посмотреть Иру, но она договорилась с известным психиатром, и тот побеседовал с моей женой. На мой вопрос, что сказал врач, Ира ответила, что ничего страшного и что все в порядке.
  Когда встретился с Робиком, тот, усмехнувшись, сказал:
  - Знаешь, что сказал профессор?
  Я уставился на него.
  - Все, что этой женщине нужно - это дать ей палкой по заднице!
  Что-то в этом роде я и подозревал.
  Декабрь выдался холодным и ветреным. Часто собирались с музыкантами в теплых квартирах послушать вместе джаз. Как-то днем договорился с Игорем Гунько встретиться с ним у моих родителей. Он обещал принести хорошие джазовые записи. К этому времени Игорь, бросив консерваторию, учился в медицинском институте. В этот день к нам зашла баба Гутя, мы с ней сидели, беседовали.
  В дверь постучали. Вошел Игорь и с ним его товарищ, студент того же института - негр. Бабушка вскрикнула:
  - Ой вэй! - и прижала руки к груди.
  Она никогда еще не видела черных людей. Парень заметил бабушкину реакцию и улыбнулся - видимо, в такой ситуации был не впервой. Будущий врач, он приторговывал сигаретами и разными разностями. Я купил у него блок американских сигарет "Кент" и пластинку моего любимого джазового органиста Джимми Смита. Отец попросил его достать ему мундштук для саксофона.
  Когда чернокожий друг Игоря уходил, бабушка с поднятыми бровями смотрела ему вслед.
  
  ...Чтоб на ромашках погадать в малиновый рассвет...
  (Песня)
  
   1971 год мы решили для разнообразия встретить в узком кругу. Робик с Наташей пригласили к себе меня с Ирой и Виталиком и еще одну актрису - Аллу - со своим парнем. Кроме того, с нами была тетя Мария, Наташина мама. И, конечно, друг Виталика - Максим. Праздник прошел спокойно и достойно. Никто не напился. Ира не танцевала на столе, и к трем часам ночи мы вернулись домой.
  В последние мартовские дни солнце решило после долгих холодов согреть львовян. Возле центрального Галицкого базара бабушки продавали подснежники. Купив один букетик, я направился домой. Вот уже три месяца как мы живем, почти не ругаясь. Драматизма поубавилось. В хорошем расположении духа, с самыми лучшими намерениями я шагал домой. Держа перед собой букетик, зашел в комнату и тут же... получаю сильнейшую пощечину! Если бы эту силу удара эта малая пигалица вложила в кулак, вполне могла бы отправить меня в нокаут. Букетик с подснежниками улетел в конец комнаты. У меня чуть было не сработала ответная реакция, но тут я заметил лежащее на столе письмо. В долю секунды понял, за что получил. Оказалось, что жена решила почистить мой пиджак и во внутреннем кармане нашла письмо от Галчонка, о котором я начисто забыл и в котором она вспоминала нашу сладкую ночь во всех подробностях. Щека горела. Я стал придумывать какую-то глупую историю о том, что письмо адресовано нашему барабанщику и что Эдиком она его называет по причине конспирации. Номер, конечно, не прошел, и жена, со злостью хлопнув дверью, ушла. Посидев чуток, пошел к Марику Брауну послушать с ребятами джаз. Вернулся домой чуть раньше жены.
  Пришла. Помылась. Молчит. Взяла невесть откуда взявшийся ржавый топор и зашла в комнату.
  - Со мной не ложись! Спи на кресле и знай, сегодня ночью я тебя зарублю (папина генетика)!
  От нее исходила решимость, и совсем не пахло алкоголем, что было еще страшнее! Легла на кровать, положив рядом с собой топор. Не проронив ни слова, лег в кресло. Она выключила свет. Кресло стояло напротив окна. В окнах дома напротив серебряными отблесками порхала луна. Я изучал облупленную стену. "Зарубит? Не зарубит! Зарубит? Не зарубит! Мне бы ромашку сейчас. Только бы не заснуть!"
  Послышался скрежет трамвая на повороте... Я открыл глаза. Светало. Не зарубила! Тихо подошел к кровати. Жена сладко спала рядом с топором. Осторожно взял это оружие мести и спрятал его, сам же аккуратненько занял место топора. Утром ни ей, ни мне, на работу не надо было идти. Помирились.
  
  Конец "Сирене"
  
   В апреле Боярский сообщил мне очень неприятную новость: он уезжает в Кисловодск, чтобы играть там в ресторане - там, мол, музыканты хорошо зарабатывают. Естественно, он забирает всю свою аппаратуру. В результате мы остаемся без работы, так как купить новую аппаратуру не можем. "Сирены" больше нет.
  Мне не раз предлагали работу в ресторанах, где и я мог бы зарабатывать гораздо больше, чем играя танцы. Я отказывался. Хотелось играть то, что нравится, а не то, что закажут. Тем временем поигрывал на свадьбах и выпускных вечерах с определившимся составом: Кабан (саксофон, кларнет), Лещ (бас-гитара), Кастро (ударные) и я.
   С нами пел хорошим тенором Натан - чуть ниже среднего роста, курчавый, розовощекий красавчик, к тому же мастер спорта по классической борьбе. Весельчак - с ним не соскучишься.
  
  На параде
  
  Сегодня праздник весны - Первое мая. Знакомый музыкант - Сеня-тубист, руководивший духовым оркестром при клубе связи, - попросил меня поиграть в его оркестре на параде на духовом теноре. Деньги были плевыми, но мне эта идея показалась заманчивой. Я знал, что будет весело.
  За оркестром выстроилась колонна связистов с флагами, транспарантами и прочей бутафорией. У каждого музыканта оказалась взятая с собой бутылка водки. Появились стаканчики, и все по-быстрому выпили. Я тоже поддержал компанию. Оркестр заиграл "Все выше", и колонна тронулась за нами. Каждые десять минут оркестранты прикладывались к бутылке. Через полчаса кларнетист начал часто киксовать. Еще через пятнадцать минут весь оркестр (кроме меня и Сени) был уже в хорошей кондиции. Игравший на тарелках хлопал ими невпопад. Второй трубач играл мимо, но первый еще держался. Наша колонна подходила все ближе к трибунам. Из динамиков летят над площадью лозунги: "Да здравствуют медицинские работники! Ура-а-а!.. Да здравствуют работники торгового фронта! Ура-а-а!.." Мы уже совсем близко. Сеня-тубист, высокий мужик под два метра ростом, крикнул:
  - Чуваки, еще немного... держитесь... мы уже у цели! - повернулся ко мне и добавил: - Мотрай, что будет!
  На трибунах стояло городское начальство, почти все в надетых на головы серых каракулевых шапках. Все улыбались и махали руками. Некоторых при взмахе руки заносило. Сеня тоже замахал кому-то на трибуне (видимо, знакомому) своей длинной рукой. Знакомый подошел к тому, кто орет лозунги, и что-то ему на ухо сказал. Над площадью понеслось:
  - Да здравствуют советские лабухи! Ура-а-а!
  Трибуны остались позади, и музыканты допили все, что осталось. Минут через десять я наблюдал такую картину: первый трубач, играя одной рукой, плечом поддерживал второго трубача, чтобы не упал, свободной же рукой он держал сзади за брюки пузатого коротышку, игравшего на большом барабане, норовившего вот-вот упасть на барабан. Вконец осоловевшего кларнетиста, еле передвигавшего ноги, поддерживал Сеня. Тарелочник вдруг заорал:
  - Да здравствует Коммунистическая партия! Уря-я-я!
  Сеня наклонился ко мне:
  - Анекдот хочешь?
  - Давай.
  - Знаешь, почему ОНИ все носят каракулевые шапки?
  - Почему?
  - Уж больно на мозги похожи.
  Как я и ожидал - было весело.
  
  Значок
  
   В СССР приехал на гастроли Дюк Эллингтон со своим оркестром. Он давал концерты в пяти городах, в том числе в Киеве, куда мы с Кабаном и поехали.
  Большой зал был полон людей. В первых рядах сидела номенклатура. Во втором отделении многие из них ушли. Видимо, капиталистический джаз оказался им не по нутру. Второе отделение мы с Колей слушали сидя в первом ряду. После концерта мы побежали к служебному выходу - говорили, что музыканты оркестра будут раздавать сувениры.
  У артистического выхода собралась внушительная толпа. Вышли оркестранты. Один из них - высокий чернокожий симпатичный музыкант - обнажив белые зубы, стал горстями бросать в толпу крупные пластиковые значки, на которых были изображены ноты, диезы, бемоли, USA и автограф Дюка Эллингтона. Несколько значков упали наземь, и Кабан "Матросовым" упал на них, закрыв их своим телом. Ему оттоптали руки, но он мужественно лежал на значках и отбил для нас три штуки.
  В это время с группой музыкантов вышел Дюк Эллингтон и стал раздавать жураналы "Down Beat", посвященный джазу. Прорвавшись сквозь толпу, я с довольной улыбкой вышел с крепко зажатым в руке журналом, хоть и в порванной рубашке. Журнал был красочным, на отличной бумаге, с крупными фотографиями известных джазовых музыкантов. Кабан дал мне один значок.
   В нашем городе было много больших залов для общественных мероприятий. Одним из них был современный клуб имени Ю. Гагарина. Сегодня его заняли комсомольские активисты города, в честь которых давался сборный концерт, в котором моя самодеятельность торгового института играла два номера. Пока играли другие коллективы, я вышел в фойе покурить.
  Мимо прохаживался молодой мужчина в хорошо сидевшем костюме, держа руки за спиной. За ним следовали два дружинника. Глянув в мою сторону, он направился ко мне. Подойдя ко мне вплотную, "костюм" кивнул на значок, красовавшийся у меня на пиджаке:
  - Сними!
  - Зачем?
  - Сними, сказал! - в этот раз чуть громче.
  - Не буду снимать! - возмутившись, напыжился я, начиная понимать, что все это из-за трех букв USA. - Этот значок я получил от музыканта оркестра Дюка Эллингтона, дававшего концерты в Советском Союзе, и я не буду его снимать! - заявил я твердо.
  Продолжая держать руки за спиной, "костюм" резко рявкнул:
  - Снять с него! - точно собакам дал команду.
  Два "пса" ринулись на меня. Я схватил значок рукой, сдернул его и зажал в кулаке. "Псы" стали выворачивать мне руки. Крупная игла значка впилась мне в ладонь, и от боли рука разжалась, значок упал на пол. Один из дружинников быстро подобрал его и отдал "костюму", который, как оказалось, был первым секретарем горкома комсомола Ленинского района города.
  - Вам это так не пройдет! - зло процедил я и, развернувшись, пошел за сцену готовиться к выступлению.
  На следующий день в десять утра я стоял у кабинета секретаря комсомола. Постучал.
  - Входите.
  В большой комнате за большим столом восседал комсомольский вожак. Выглядел он так, как и должно было выглядеть комсомольскому вожаку: в темном, по нему сшитом костюме, с аккуратной прической и запахом одеколона "Шипр". В углу на высокой, красного дерева подставке, красовался бюст В. Ленина.
  - Я пришел забрать свой значок! - с ходу начал я.
  Секретарь откинулся на стуле. Внимательно посмотрел на меня и после короткой паузы сдержанно произнес:
  - С какой это стати я буду тебе его отдавать?!
  - А с такой, - взволнованно заговорил я, - что Дюк Эллингтон был приглашен с концертами в Советский Союз. Его оркестранты привезли с собой сувениры для советских людей, один из которых, к счастью, достался мне. Вы, применив силу, забираете дорогой для меня сувенир! И если не отдадите - я напишу в "Комсомольскую правду"! На дворе не тридцать седьмой год! - гневно закончил я.
  Комсомольский вожак молчал. Я буквально видел, как вертятся колесики в его башке: "Вот пришел засранец и требует то, что хотел оставить себе. И, видно, настырный засранец. А вдруг и впрямь напишет? И кто знает, во что мне может обойтись этот значок?"
  - Ладно, - произнес он (я был прав), открывая ящик стола и доставая значок, - отдаю тебе сувенир твой. Вижу, он тебе дорог, но ты ведь можешь держать его дома - надежнее будет, - чуть потеплевшим голосом посоветовал он.
  Я взял значок.
  - Значок для того и значок, чтобы его носить.
  Воткнув в лацкан пиджака, довольный, я вышел.
  
  Папа хохмит
  
  - Вчера, когда мы уже закончили работу и зал был почти пустым, складывая саксофон, я заметил направляющегося в мою сторону с трудом оторвавшегося от стола и еле переставляющего ноги клиента, - начал папа, бросив на нас быстрый взгляд. - Я подозревал, что он вот-вот упадет и не дойдет до оркестра, но он таки дошел и пытался что-то мне сказать. Ни одного слова понять я не мог, но думаю, что он хотел заказать песню. Играть мы уже не имели права, и я хотел поскорее уйти домой. Клиент бубнил: "Хочу, чу, чу... чу... чу..."
  Одной рукой я придерживал его за плечо, чтобы он не грохнулся на сцену, где куча шнуров, подставок под микрофоны...
  В общем, я решил поразвлечься, - хихикнул папа, - наша сцена на две ступеньки выше танцевальной площадки, на которой он стоял, так что моя голова была вровень с его. Большой палец моей свободной руки я положил ему на нос и стал медленно массажировать его толстый красный рубильник. Тот, не понимая, что происходит, пытается отвести голову в сторону и продолжает: "Чу-чу..." Я придвинул свое лицо к его, и делал вид, что пытаюсь понять. В глазах его была беспросветная муть, - озорно улыбался отец. - Клиент, вцепившись одной рукой в меня, чтобы не упасть, второй пытался скинуть со своего носа, как назойливую муху, мой палец. Из музыкантов остался только Юзек, у которого от смеха трясся его большой живот, и он платком вытирал слезы.
  - Чем закончилось? - спросил я.
  - Я осторожно за плечи развернул его в сторону стола, за которым сидели две женщины, из которых одна положила голову на тарелку с остатками еды. "Иди во-он туда, - направил его, слегка подтолкнув пальцем в спину, - завтра обязательно сыграем". "Чу-чу..." - удалялся, шатаясь, чувак, все еще не падая.
  Папа заулыбался широкой, добродушной улыбкой.
  Мы с Лёней посмеялись от души. Мама воскликнула:
   - Гриша! Я себе даже не представляла, что ты так можешь издеваться над беспомощным человеком!
  Папа улыбался и пожимал плечами.
  
  Ресторан "Высокий замок"
  
  Спустя некоторое время мне предложили работу в красивом большом ресторане "Высокий замок" - играть с хорошими музыкантами. Я согласился. Мой электроорган уже устарел, и мне нужен был более современный. Я пошел к "Аппендициту" - место, где каждый день собирались львовские музыканты, своего рода биржа музыкантов, где можно было узнать много разной и полезной информации. Толпились в маленьком, с высокими столиками кафе и рядом с ним на улице. Пятьдесят грамм коньяка с чашечкой кофе стоили сорок две копейки. Лабухи могли себе позволить многократные подходы. Здесь можно было услышать музыкальный жаргон в действии, примерно такого содержания: "Вчера лабали халтуру. С басистом нам не похиляло. Весло было какое-то верзовое. Просил его не выбарываться и в ритмах на умца-умца, лабать хлеб-соль, но он кочумал и лабал свое. Потом чувак накирялся и начал бегать в верзошник - то посурлять, то поверзать. Я пока что умотрал бароху с клевыми сурдинами и хорошей верзохой. Только бемоль был великоват. Тут же представил себе ее в басовом ключе. Оказалась флейтисткой, в общем - флейтанутая, но я укарнал ее. С халтуры леганул кир, берлеж, и мы похиляли на хату. Все было бы клево, если б я не перекирял. Никак не мог прийти к коде".
  Познакомился с саксофонистом Додиком Рубинчиком. Он собирался ехать в Тернополь покупать у кого-то аппаратуру для своего оркестра и сказал, что там же продают орган "Weltmaister". Просят тысячу сто рублей, что было довольно внушительной суммой.
  И как всегда, баба Гутя подсобила - сказала, чтобы каждый месяц отдавал ей сколько смогу. После двух месяцев возвращения долга бабушка простила мне весь остаток:
  - Я вижу - ты молодец. Больше ты мне ничего не должен.
  Жизнь заставила ее быть экономной и, собирая понемногу, она отдавала собранное мне и младшей дочери Рае. Баба Гутя обняла и сказала: "Майнэ таерэ зунэлэ". Я знал, что это означает - "мое дорогое дитя".
  Такого органа в городе еще ни у кого не было. Меня взяли на "Высокий замок" заменить хорошего музыканта Вову Таперичкина, которого на год призвали в армию. Две вещи мне сразу понравились. Во-первых - я стал играть с хорошими музыкантами. Особенно приятно было играть с Войтеком - прекрасным басистом, гитаристом, трубачом и очень хорошим парнем. И второе, не менее важное - это то, что каждый день уходя с работы я в кармане уносил "свежую копеечку".
  Я стал профессиональным лабухом. Две мои дневные халтуры, плюс ресторан, давали возможность покупать в комиссионных магазинах хорошие и дорогие вещи. Мы с Ирой приоделись. Время от времени я экспериментировал со своей внешностью, отпуская и сбривая усы. Иногда ходил с бородой. Удачно прошли и мои первомайские концерты в торговом институте и колонии. К счастью, Майя Михайловна нашла себе мужчину и не предложила мне отпраздновать удачный концерт.
  Пришло время экзаменов в консерваторию: у меня - в третий раз, у Лёни - во второй. По всем музыкальным дисциплинам я получил "отлично". На устном экзамене по украинскому женщина-экзаменатор спросила знаю ли я, хоть одно стихотворение на украинском языке? Я знал одно. Она спросила:
  - Какое?
  - "Contra spem spero" Леси Украинки ("Без надежды надеюсь").
  Улыбнувшись мне, она попросила меня его рассказать. Я рассказал и получил четверку. Как и в два предыдущих раза, меня бы вполне устроила тройка по истории КПСС. Кроме того, что готовился, я еще и обложился шпаргалками. Сел за стол все к тому же Сиренко, стал отвечать на билет. Он слушал, повернув в сторону голову, ухмыляясь своей отвратительной улыбкой. Перебив меня, стал задавать вопросы, на которые я не смог ответить. Историю не сдал!
  Тут мама сказала: "Мой сын должен учиться!" Понесла деньги, уже во второй раз (первый раз за Лёню в училище. За меня в училище носил папа), главе Львовского отдела культуры Витошинскому.
  - Что привело вас ко мне в этот раз? - приветливо улыбнувшись, спросил глава отдела культуры.
  - Мой старший сын хороший музыкант. Он в третий раз из-за истории КПСС не поступил в консерваторию! - твердо, с возмущением произнесла мама.
  Когда наша полутораметровая мама говорила твердо и с возмущением, то она выглядела намного выше.
  - Присядьте, - Витошинский кивнул головой в сторону стула. Набрал чей-то телефон. Поговорив с минуту, произнес в трубку: - Нехай вчиться!
  Повернувшись к матери, Витошинский сказал, что говорил с ректором консерватории Дашаком. Тот рассказал ему, что за Эдуарда Шика уже приходил просить сам глава дирижерского отдела - профессор Колесса.
  - Он говорил, что сын ваш - способный парень, который должен учиться, но ректор сказал ему и мне, что ваш сын политически неграмотен и не может выучить историю КПСС, - тут Витошинский добавил: - Вы слышали, что я ему сказал? Нехай вчиться!
  Мама поднялась со стула и положила на его стол конверт. Меня взяли. Лёня не поступил, во второй раз. Провалил историю у того же Сиренко. И ведь брат мой способный и не такой ленивый, как я. Далась же этому хмырю фамилия Шик!
  
  Вроцлав
  
  Сестра тещи, живущая в Польше, пригласила нас приехать погостить у нее во Вроцлаве. Поехать в Польшу было большим делом. Мы подали документы, и, к нашему удивлению, нам быстро разрешили. Мы с Ирой стали готовиться. Я каждый день зарабатывал в ресторане в среднем по двадцать рублей. Моя зарплата плюс приход за мои самодеятельности дали нам возможность прикупить несколько золотых колечек, которые, как говорили сведущие люди, хорошо "идут" в Польше. Возле "Аппендицита" купил двадцать долларов.
  За несколько дней до отъезда мы поехали к сынишке в Ходорив. Тесть с тещей всегда радушно меня принимали. Мы выпивали с тестем по сто грамм самогонки. Он уже знал мою дозу. Вуйко (дядя) Ромка давал нам свою лодку, и мы с Виталькой ловили рыбу.
  Тесть ездил на подводе, запряженной пожилой пегой кобылой, на мясокомбинат. Там он брал мясо и колбасы и развозил этот товар по местным точкам. Я попросил тестя поехать с ним и дать поуправлять лошадью.
  - Хорошо! Поехали, дам! - чисто по-русски сказал дед Владек.
  За восемь лет лагерей освоил язык. Сели на козлы. Тесть спросил:
  - Ты знаешь, ким я працюю?
  - Знаю. Вы развозите мясо та й ковбасу по магазинам.
  - Ни, я знаешь хто?
  - Хто?
  Подняв палец вверх произнес:
  - Я экспедитор!
  Кобылой управлять не было надобности - она останавливалась там, где надо было, затем сама трогалась с места. Тесть дал мне вожжи, кнут и я, довольный, сказал кобыле:
  - Пошла!
  Пегая, повернув голову, бросила на меня косой взгляд. Мясокомбинат находился в двух километрах от дома. Я гордо сидел на козлах. Лошадь еле ползла. Слегка дав ей по заднице кнутом, прикрикнул:
  - Пошла быстрей!
  Кобыла, не обращая на мою команду никакого внимания, продолжала тащиться.
  - Она швидше не пиде, - улыбнулся тесть.
  При подъезде к комбинату тесть сказал:
  - Бачиш ти ворота? Нам туда. Будем подъезжать, притрымай лошадь. Нам треба, шоб лошадь прошла, а фира встала не весы.
  - Понял! - уверенно ответил я.
  Перед большой каменной аркой натянул поводья. Кобыла медленно заходила в ворота, и тут тесть гаркнул:
  - Трымай вливо!
  От неожиданности хлопнул лошадь кнутом, та дернулась, и фира правым боком уперлась в арку.
   - Стой! Стой! - кричал дед Владек, выхватывая из моих рук поводья.
  Поменялись местами, и тесть благополучно заехал на весы. Мы сошли с подводы. Ее взвесили, и мы тронулись к цеху за товаром.
  - Зараз тоби покажу як треба работать, - произнес дед Владек.
  Только заехали на территорию, дед Владек вытащил из подводы два припрятанных кирпича и положил их под какую-то стену. "Свой человек" позже вывозил их с мусором. Он знал, сколько весят кирпичи, и опять же от "своего человека" на этот вес тесть соответственно получал мясо и колбасу. Мясо и колбаса были, сахар на самогон был. Можно жить!
  К Вроцлаву мы хорошо подготовились. Во Львов в те времена приезжало много поляков гандлювать. Продавали вещи, покупали золотишко. Комиссионные магазины были полны хорошим товаром. Во Львове всегда красиво одевались. Пару лишних колечек и двадцать долларов надо бы сховать от пограничников. Колечки Ира припрятала на себе. Двадцать долларов я спрятал в трусики подарочной кукле, одетой в украинский национальный костюм. В Перемышле в поезд зашли польские пограничники. Проверили документы. К кукле в трусики не заглянули. Пронесло! За двадцать долларов могли тогда и посадить.
  К тетушке приехали к вечеру. Встречал нас ее сын Лешек - архитектор, на маленькой машинке "Трабант". Вроцлав встретил нас духотой. Дома и тротуары отдавали дневное тепло. Лешек сказал, что сегодня было тридцать шесть градусов. Тетушка Мария жила во Вроцлаве с довоенных времен и никогда не видела Иру. На столе ждал обильный ужин, и мы, проголодавшись, с удовольствием подкрепились. Ира помогла убрать со стола, и все сели пить чай с печеньем.
  Говорили на польско-украинском (львовянам не привыкать). Лешек ушел к себе домой, обещал завтра после работы заехать за нами. Посидев еще немного со старушкой, мы пошли спать.
  Утром отправились смотреть город. Старинный красавец Вроцлав раскинулся на больших островах, омываемых рекой Одер и ее двумя рукавами. Более ста пятидесяти мостов связывает реки. Центральная площадь очень напоминала львовскую площадь Рынок, чуть побольше, с тем же названием.
  День был очень жарким, солнце плавило камни. Побродив часа три-четыре, распаренные и уставшие, мы купили по второй порции мороженого и зашли отдышаться в прохладу готической ратуши. Отдохнув с полчаса, вышли обратно в пекло и через десять минут опять покрылись потом.
  И тут из-за какой-то ерунды мы поссорились! Может быть, жара так на нас повлияла. Ира резко повернулась... и ушла. Я не знал ни названия улицы, ни номера дома, в котором мы остановились. К счастью, еще в Перемышле, где у нас была пересадка, мы продали перекупщикам пару колец, и поэтому злотые у меня были. Жена ушла без денег.
  От тетушкиного дома мы удалились довольно далеко. Я не имел ни малейшего представления, где нахожусь и в какую сторону идти. Глаз радовали витрины маленьких киосков, в которых красовались американские сигареты и жвачки. Купил себе две пачки "Кента", жвачки, бутылку воды и пошел бродить. Из больших городов Львов был крайним на Западе Союза. Но хотя мы отъехали на Запад от него совсем недалеко, взгляду открылась совсем иная картина: продуктов навалом, очередей нет, можно спокойно зайти в валютный магазин, и никто не спросит, откуда доллары!
  Нещадно палило солнце. Безрезультатно прошлялся два часа. Везет же мне - то в ночной Бухаре попал в лабиринт, то днем потерялся во Вроцлаве!
  Приближались сумерки. Уставший, потный, я продолжал накручивать круги. Стемнело. Зажглись фонари и витрины. Обессиленный, я присел отдохнуть. "Нашла ли эта сумасшедшая дом. Ведь у нее нет денег даже на воду!" Посидел с полчаса и продолжил поиски. Вышел на небольшую улочку, засаженную тополями. Сердце екнуло - похоже, что это та улочка! Нашел браму и, поднявшись на второй этаж... пришел! Было одиннадцать вечера. Тетя Мария как-то странно посмотрела на меня и сказала, что Ира только что пришла и что она сейчас в ванной. Тетушка накормила нас вкусной тушеной капустой с колбасой. Лешек нас не дождался, придет завтра. Легли спать и "по-быстрому" помирились.
  Ночью была гроза. Город освежился. Дышать стало легче, и солнце не так палило. Утром за нами заехал Лешек с женой Терезой. Тереза рассказывала: это Вроцлавский собор, это университет, это наша Опера, а сейчас мы едем по Грюнвальдскому мосту.
  Ближе к вечеру мы зашли в небольшой ресторанчик. Лешек купил оставшиеся у нас золотые колечки, и на следующий день мы решили немного закупиться. Утром, перед тем как выйти из дому, я написал на двух бумажках адрес. Одну отдал Ире. Она улыбнулась и взяла на всякий случай.
  В этот день мы купили почти все, что хотели. Мне - демисезонное рыжеватое, в клеточку пальто, светлый, в кашку пиджак. Жене - сумочку, косметику. В валютном магазине за двадцать долларов купили Ире красивую кофточку и еще хватило на большой платок в цветочках - для бабы Гути. К концу дня уставшие, довольные, на такси приехали домой.
  Следующий день был субботой, и Лешек с Терезой пригласили нас к себе в гости. Кроме нас, у них в гостях была еще пара - муж с женой. Через час мы с Ирой уже общались со всеми на беглом польском. Тереза наготовила еды. Поляки, как и другие славяне, гостеприимны и не прочь выпить. Я сказал, что много пить не могу, мне предложили попробовать ликер "Адвокат" - сладкое спиртное на яичном желтке. Мне он гладко пошел, и я, приложившись к бутылочке, не заметил, как захмелел. Потянуло на сон. Так как искать подушку в чужом доме неудобно, я попросил сварить крепкий кофе.
  Компания подобралась веселая. Кто-то предложил поехать посмотреть стриптиз. Ира пожала плечами, а я согласился.
  Ресторан был полон, но нам удалось найти столик. Оркестр играл неплохо. Ребята заказали водочки. Мне принесли пирожное и кофе. Объявили стриптиз. Вышла женщина лет сорока и в танце, постепенно, сбрасывала с себя лишнюю одежду. Глазам открылась широкая заросль густых черных волос от самого низа до пупка - впечатление не из лучших!
  В оставшиеся три дня мы бродили вдвоем по городу. В огромном кинотеатре посмотрели исторический фильм "Пан Володиевский" о борьбе поляков с турками. Накупили сувениров для друзей и родных. Пора возвращаться. Лешек с Терезой отвезли нас на вокзал. Мы тепло распрощались и пригласили их во Львов.
  Я стал студентом первого курса консерватории. Сынок пошел в первый класс. Спросил у сына, не хочет ли он заняться спортом. Музыке решил не учить, да и он не очень-то хотел. Лёня как-то пытался позаниматься с ним на пианино. Виталик не хотел, ему больше нравилось возиться с конструкторами - похоже, что все-таки технарь будет. Спортом заниматься он захотел, отвел его в спорткомбинат на водное поло. Одна беда была у сынишки, и беда большая: в трехлетнем возрасте у него обнаружили с каждым годом все больше разраставшийся псориаз!
  Впервые к нам вместе с тещей приехал тесть. Зашли к моим родителям на обед. Мама угостила фаршированной рыбой. Тестю понравилось. Раздавили бутылочку.
  
  Уральское эхо
  
  Октябрь, как всегда, поливал город обильными дождями. Вечера стали сырыми и холодными, дни серыми. В колонии начали подготовку к ноябрьскому концерту.
  Вернувшись домой после репетиции, я застал Иру сидящей за столом, подпирающей голову рукой и молча, но выразительно смотрящей на меня.
  - Ты чего?
  - Ты знаешь кто только-что вышел от нас?
  - Кто?
  - Вовки Борчанова жена.
  - Что ты говоришь? - искренне удивился. - И как она нашла нас?
  - Как она нашла, не знаю, но могу тебе кое-что сообщить.
  - Что именно?
  - Она приехала одна, с сынишкой, показать его Вовкиной маме.
  - Я очень рад тому, что у них есть ребенок.
  - Она приходила без ребенка, хотела повидать тебя, - сказала жена, как-то странно посмотрев на меня.
  - Я ведь с ней не был знаком, но был бы рад познакомиться.
  - Не думаю, что ты будешь рад, если узнаешь причину.
  - Да о чем ты, и что это за загадочный взгляд?
  - Сейчас узнаешь, - промолвила жена, положив руки на стол.
  - Ладно, кончай тянуть резину! В чем дело?
  - Ты, когда был в Свердловске, видел Вовку?
  - Да, и был рад его видеть после стольких лет.
  - Ты его с кем-то знакомил?
  Тут я растерялся! Это было так неожиданно. Я не знал, что ответить. "Поскольку Вовкина жена приходила - это неспроста, и она скорее всего что-то знает."
  - Да, знакомил... с нашей певицей, - ответил я после некоторого колебания.
  - Так вот, твоя певица... наградила его триппером... а он наградил им свою жену... которая была на девятом месяце беременности! - возмущенно проговорила Ира.
  Я присел на стул. "Вот это удружил другу!"
  - Я спросила у нее, зачем она мне это рассказывает, - продолжила жена, - она сказала, что хотела сказать это тебе, но, на твое счастье, не застала дома.
  - Да-а, ну и дела! - проблеял я, и это было все, что я мог сказать.
  
  Ресторан "Турист"
  
  На улице все еще зябко и сыро. Середина ноября. Вот уже несколько дней не показывалось солнце. Кабан, Войтек и я стояли за столиком в "Аппендиците". Они потягивали кофе с коньяком, я - кофе. В кафе было тепло, и все столики были заняты.
  - Ну что, - обратился Войтек к Кабану, - слабаем "Take five"?
  - Конечно, - ответил Кабан и пошел за пятой дозой коньяка.
  Зашел Славик Дымонт, молодой парнишка лет девятнадцати, ходивший в свое время на танцы в ГАС. Иногда я давал ему поиграть на гитаре одну-две вещи с нашим оркестром. Дымонт сказал, что ему нужно со мной поговорить. Мы отошли вдвоем с сторону. Славик сообщил мне, что в новом, открывающемся к новому году большом ресторане "Турист" при одноименной гостинице, в который многие музыканты хотели бы попасть, директором будет его дядя, доверивший ему набрать оркестр. Славик предложил это сделать мне, но при условии, что гитаристом будет он. Гитаристом был он не особо сильным, нот не знал, но слух был хороший. "Натаскаю", - подумал я и тут же, за столиком, предложил Кабану и Войтеку войти в состав ансамбля. Но Кабан как раз собирался на гастроли, а Войтек шел работать в оркестр к Софии Ротару. Кабан предложил мне написать оркестровую пьеску для его ансамбля. Я написал блюз. Им понравилось, и они взяли его в свой репертуар.
  В течение двух дней набрал состав. Трубачом взял Володю Кота, саксофонистом Степана, оба они окончили Львовский медицинский институт и днем работали в какой-то лаборатории. При институте был джазовый ансамбль "Медикус", в котором они оба играли. Пригласил барабанщика и басиста - ребят постарше, опытных музыкантов, а также певицу Беллу, женщину лет сорока, знавшую свое дело. Можно начинать работать.
  Просторный ресторан "Турист" открылся встречей нового, 1972 года. Мы стали зарабатывать сразу и неплохо. С колонией пришлось распрощаться: кто-то из девчонок где-то кому-то сказал лишнее, и у меня могли быть неприятности, во избежание которых я решил ретироваться. Марат на всякий случай тоже уволился. У меня еще остался торговый институт, и мне этого вполне хватало. Зарплата жены размером в восемьдесят рублей тратилась на шмотки. Я был не против. У Иры уже набрался приличный гардероб. Сам же я дефилировал по центру в своем польском пальто ржавого цвета в крупную клетку и дорогой ковбойской шляпе.
  Двадцатого февраля мы с Ирой и Виталиком зашли поздравить с восьмилетием Марину, дочь тети Лили, папиной сестры, и Лёлика. Лёлик был к этому времени вот уже девять лет на свободе. За это время, через год после появления на свет дочери, они родили сына Игоря. В этом, високосном году Виталику исполнялось восемь лет. Двадцать девятого Лиля и Лёлик придут к нам поздравить именинника.
  Как-то в "Аппендиците" я встретился с одним из своих многочисленных знакомых - Мишей Цимерманом, медбратом "скорой помощи". Зарплата его была небольшой, и поэтому он постоянно был в поисках дополнительного заработка. Миша предложил мне халтуру в колхозе.
  - В колхозе? Я не ослышался?
  - Ты сначала послушай, что я тебе скажу, и, пожалуйста, не перебивай! - попросил Миша.
  - Говори!
  - У меня есть концы в одном колхозе-миллионере, час езды от города, и не спрашивай, как я их заимел!
  - Я ведь молчу!
  - Так вот, председатель этого колхоза, родной брат председателя горисполкома Львова товарища Телишевского, хочет колхозных ребят научить играть на разных инструментах, чтобы иметь свой колхозный эстрадный оркестр, - сказал Цимерман и, набрав воздух в легкие, продолжил: - Он согласился взять пятерых музыкантов с окладом сто пятьдесят рублей каждому и руководителю - двести в месяц. Кроме обучения ребят, музыканты будут обязаны отыграть два праздничных концерта в год. И что еще немаловажно, - продолжал Миша, - в колхозном клубе уже стоит классная заграничная аппаратура, а также имеется новый саксофон, труба, флейта, гитара и ударная установка. Что конкретно надо было купить и где взять, подсказал Телишевскому я. Все, что тебе надо - это найти ребят, причем одного из них - с машиной. И что очень важно знать - приезжать можно только раз в неделю! - закончил с гордостью он.
  - Согласен!
  - Согласен что?
  - Согласен взять работу и найти музыканта с машиной.
  Музыкантов я набрал быстро. У одного был горбатый "Запорожец", в который мы втискивались впятером. Из пяти музыкантов, плюс Миша Цимерман, четверо были евреями. Такого нашествия евреев колхоз-миллионер еще не видал.
  Директором колхозного клуба был Степан, мужичок небольшого росточка, с маленькими плутоватыми глазами. В дальнейшем, когда он начнет строить себе каменный домик, мы станем давать ему шестьдесят рублей в месяц и приезжать будем еще реже. Халтура - лучше не придумаешь!
  
  Обокрали
  
  Окончив первый курс консерватории, после последнего экзамена находясь в хорошем настроении, я стоял с Войтеком и Кастро в жаркий, душный летний день у "Аппендицита", собираясь по этому случаю угостить ребят кофе с коньяком. К нам подошел вернувшийся из гастролей Коля Мидный, и я пригласил его присоединиться к нам.
  - Ну что, - сказал Войтек, глядя с улыбкой в потолок, - театр имени Марии Заньковецкой уехал на гастроли.
  - Да-а... - подняв глаза к потолку, протянул я.
  - Да, да, да, - подхватил Кастро, - давайте выпьем за то, что ему осталось учиться всего четыре года!
  - За это и я сегодня выпью! - живо ответил я и опрокинул в горло рюмку (хорошо, что не поперхнулся). - Завтра поеду на сутки в Ходорив к сыну, рыбку половим, - проговорил я мечтательно.
   - О, чувак, - встрепенулся Коля Мидный, - пусти передрушлять на одну ночь, а то у меня лажа негде друшлять - знакомые пустили на пару дней, и уже надо схиливать.
  Мидный был детдомовским. Во Львове жилья у него не было и непонятно было, кто и где пускает его переспать. Он старался чаще ездить на гастроли, чтобы не искать себе ночлег. Сейчас он временно заменял ударника в каком-то ресторане.
  - А дальше где будешь друшлять?
  - Я уже докарнался с людьми, и мне нужно всего на одну ночь... Пусти, чувак, а? - жалобно посмотрел на меня Мидный.
  - Хорошо, - согласился я, - на одну ночь.
  - Раз такое дело, - оживленно вступил Войтек, глядя на Мидного, - ты только приехал с гастролей, так что выставляй за ночлег.
  - Что, всем? - пробормотал Мидный.
  - Всем! - убедительно произнес Войтек.
  Мидный потоптался с ноги на ногу и пошел к прилавку. Он был известен своей прижимистостью, и Войтек решил немного раскрутить его.
  На следующий день, отдав Мидному ключ от квартиры, я уехал в Ходорив. Привез Виталику конфеты, тестю для разнообразия - коньяк. Поплавали в озере. Сынок уже неплохо плавал. Половили рыбку, и я вернулся домой.
  Зашел в квартиру. Мидный сидел за столом, уткнувшись лбом в руки, плетьми лежащими на столе, и ныл.
  - Коля, что случилось? - взволнованно спросил я его.
  - Ой, чувак! Лажа! - произнес Коля, не поднимая головы.
  - Да говори уже что произошло!
  - Ты понимаешь, - начал Мидный, - я пошел на работу и оставил ее дома ждать меня.
  - Кого оставил?!
  - Да бабу. Я снял ее на вокзале, пошел на работу, а ее оставил дома! Какой я мудак! Что я наделал?! - запричитал он.
  Тут до меня дошло, и я быстро подошел к шкафу. Распахнув двери... увидел пустые полки! Вся Ирина одежда исчезла. Исчезли две большие кожаные сумки, в которые наверняка всю одежду и запаковали. Я медленно присел на кровать. Мидный продолжал причитать.
   - Да заткнись ты! - вспылил я. - Долбо...б ты сраный! Как ты мог вокзальную курву оставить одну дома?!
  Распаляясь, выдал дозу площадной брани. Он сидел, втянув голову, и покачивался, как китайский болванчик.
  - Значит, так, Мидный! Вернешь мне всю сумму, потраченную на вещи, а вещи дорогие. Понял?!
  - А сколько это будет? - хрипло спросил Мидный.
  - Еще не знаю, придется связаться с женой, посоветоваться. Завтра в час у "Аппендицита" услышишь приговор. Пока!
  На следующий день назвал ему сумму в тысячу пятьсот рублей. Думаю, что это было близко к истине.
  - Чувак! - вскричал Мидный. - У меня нет таких денег!
  - Меня это не интересует, одолжи у кого-нибудь!
  - Мне никто не даст такую сумму, - слезно промямлил Мидный, - а можно я буду давать тебе каждый месяц по сто рублей? - глядел он на меня с мольбой.
  Я понял - это все, что он может обещать.
   - Хорошо. И попробуй только не отдавать! - прибавил я грозно. - А сейчас свали с глаз моих!
  Ох и достанется мне от жены! Он дал мне один раз сто рублей и уехал с какой-то бригадой на гастроли. Больше я никогда его не видел.
  
  Лёня поступил
  
  Так же как и я, Лёня в третий раз поступал в консерваторию, и так же, как и меня, его тот же Сиренко завалил на истории КПСС.
  Далась же этому жидоеду наша фамилия! Дорожка к Витошинскому уже была протоптана, и мама понесла конверт. Лабух папа мог себе позволить вот уже в третий раз помочь детям получить образование.
  Глава Львовского отдела культуры приветливо, как старую знакомую, встретил маму. (Еще бы!)
  Разговор был короток.
  - Кто на этот раз? - улыбаясь, спросил Витошинский.
  - На этот раз, - начала мама с возмущением, - мой младший сын прекрасный пианист. Вот уже в третий раз, как и мой старший, не может сдать историю КПСС.
  - Что это они у вас такие политически необразованные? - проговорил начальник.
  - Мои сыновья хорошие музыканты, - сказала мама, подошла к столу и положила конверт.
  Витошинский долгим взглядом посмотрел на маму:
  - Идите, все будет хорошо, - пообещал он.
  Лёню взяли.
  
  Неплохая халтурка
  
  Как-то во время сессии я встретил в консерватории главного дирижера Львовского симфонического оркестра Исаака Паина, знавшего меня по филармонии, где он был художественным руководителем.
  - Хочешь заработать? - спросил Паин.
  - Всегда готов! - улыбнулся я, салютнув по-пионерски.
  - Мы собираем бригаду для гастролей, нужно сделать аранжировки всей программы.
  - Какой состав?
  - Малый.
  - Беру. На когда нужно?
  - Как можно скорее.
  - Когда смогу встретиться с бригадой?
  - Приходи послезавтра в одиннадцать.
  - Буду в одиннадцать.
  Халтурка подвалила кстати. Купим новые вещи для жены. Через неделю принес Паину готовые партитуры. Он пролистал пару песен.
  - Что репризы не пишем? - спросил он, бросив хитроватый взгляд на меня.
  - Так ведь удобней читать будет, - ответил я и посмотрел в окно.
  За один такт платили по тридцать копеек, а без реприз партитура была почти в два раза больше.
  - Ну ладно, Эдуард, - усмехнулся Паин, возвращая мне партитуры, - иди в бухгалтерию.
  Я заработал триста шестьдесят рублей.
  Ира вернулась с гастролей. Рассказав ей грустную историю о пропаже всех ее вещей, получив нагоняй, я тут же предложил пойти в комиссионку прикупить что-нибудь для нее.
  В сентябре в оркестре произошла замена барабанщиков. Ударник решил пойти работать со своими старыми друзьями в другой ресторан. Я нашел ударника на временную работу, а в конце осени вернулся из Кисловодска Боярский, и мы опять стали работать вместе. В Кисловодске ему пришлось играть много армянской музыки, и там же благодаря своим способностям к языкам он научился неплохо говорить по-армянски и петь армянские песни. Все складывалось как нельзя лучше. Ушел с директорского поста дядя Славика Дымонта, и директором стал армянин Армен.
  Армяне, так же как и евреи, с давних времен поселились во Львове. Рядом с моим домом была старинная красивая армянская церковь. К нам стали ходить армяне, что существенно отразилось на наших заработках. Армен давал возможность играть попозже.
  С гастролей вернулся Кабан. Мы оба хотели работать вместе. Пришлось попросить Степу, впрочем, неплохого парня, который играл только по нотам, что в ресторане недопустимо, уступить место Кабану. Степа уставал за целый день в своей лаборатории и частенько во время работы кемарил на стуле. С приходом Кабана - крепкого кларнетиста, саксофониста и флейтиста, два года назад окончившего консерваторию, - играть стало гораздо интереснее. Хорошо играть вместе с музыкантами, с которыми можешь творчески расти.
   Наши с Ирой отношения вошли в фазу умеренного выяснения отношений. Не было больше сумасшедших криков, ножей, вешаний и удушений. Она не так часто по ночам приводила домой актеров. Я старался не приходить под утро. Мы с Робиком всегда встречали с гастролей жен с большими букетами цветов. Виталик чаще ночевал с нами. Каждый август мы все вместе ездили на море. Почти идиллия.
  Я склеил свой разбитый идеал и зализал соединения, чтобы обманывать самого себя.
  
  Все, что делается, делается к лучшему
  
  Все места в ресторане для встречи нового, 1973 года были закуплены задолго до праздника. Мы хорошо потрудились и заработали по шестьдесят рублей (зарплата дворника за месяц). Боярский, проработав до марта, прихватил бас-гитариста с певицей (мужа с женой) и снова поехал в Кисловодск - зарабатывать больше. Поначалу я было расстроился - все-таки друг, да и надо теперь искать двух музыкантов и певицу. Но вышло так, что я пригласил на работу самого лучшего в городе ударника - Вацека, сына Юзека-барабанщика, работавшего уже много лет с моим отцом. На бас-гитару - Юру Шарифова, окончившего два факультета консерватории. У Юры была страсть - аппаратура и хорошие гитары. Он выделял жене самую необходимую сумму на покупки продуктов питания, а все остальное шло на аппаратуру, микрофоны и гитары.
  Итак - у нас появилась самая лучшая в городе аппаратура плюс два крепких музыканта. Оркестр зазвучал намного лучше. В репертуаре стало больше современной музыки. Наши лучшие клиенты - цеховики, проститутки и воры - стали приходить чаще. Ко всему еще добавилась одна немаловажная деталь, а именно - из шести музыкантов был всего только один пьющий - Кабан, и даже тот во время работы много не пил.
  Взяли певицу Лену Евтушенко - симпатичную блондинку с хорошим, добрым характером, да и пела она неплохо. Но было одно "но": Лена была ярко выраженной нимфоманкой, за что и получила прозвище Скорая Помощь. Если у кого-либо "не было с кем", то она по доброте душевной и с кайфом всегда была рада прийти человеку на помощь. Были моменты, когда ей надо было петь, она же в это время ублажала в подвале на мешках с картошкой повара Юру.
  Скорая Помощь была замужем за музыкантом. На ее свадьбе друзья-музыканты, напоив мужа, поимели невесту и ее маму. Хорошо, что не было бабушки, а то была бы вся домовая книга. Лена была репертуарна и пела все, что было нужно для работы, к тому же всегда была в хорошем настроении.
  Наш оркестр стал очень популярен, и для того, чтобы вечером попасть в "Турист", клиенты башляли за стол десять рублей администраторше Иде. Мы были единственным многонациональным оркестром в городе: труба - Володя Кот (украинец), саксофон - Коля Кабанов (русский), гитара - Славик Дымонт (армянин), бас-гитара - Юра Шарифов (азербайджанец), ударник - Вацек (поляк), и еврей - я. Мы никогда не говорили клиенту, что не можем что-либо сыграть. Отказов не было. Все понемногу пели: Вацек пел польские песни, Славик - песни на английском, Шарифов - свои песни. Я пел баритоном душевные, медленные песни - а-ля Бернес.
  Иногда у Скорой Помощи появлялся мужичок, задержавшийся с ней более, чем на час. Он, конечно же, приходил к нам и платил за удовольствие слушать любимую. Лена не была проституткой - она была "группи". Говорила, что чем больше видит голых мужчин, тем больше заводится. Поговаривали о том, что у ее мужа саксофониста был внушительных размеров детородный орган, но так как она была многостаночницей, то нуждалась в количестве.
  
  Конкурс
  
  Во Львове было решено провести конкурс эстрадных оркестров высших учебных заведений, и мне надлежало подготовить оркестр торгово-экономического института. Проблема была, однако, в том, что те, кто играли в оркестре, уже окончили институт, остался лишь один студент гитарист. Услышав от меня, что в этом году мы не сможем участвовать в конкурсе, председатель институтского профсоюза Дмитро пришел в ужас:
  - Ты должен что-то придумать, мы не можем не участвовать, - горячился он, - я получу нагоняй от ректора!
  - У меня есть одна мысль, но для этого профсоюзу придется раскошелиться.
  - Конкретней, пожалуйста.
  - Все очень просто, ты дашь денег, а я найду музыкантов - и все будет как по нотам!
  - Но это же будет подстава! - волновался председатель профсоюза.
  - Да, подстава! У тебя есть другие предложения?
  Дмитро задумался. Я ждал, рассматривая портрет Карла Маркса.
  - Хорошо, деньги я найду, - ответил после долгой паузы Дмитро, - но выступить должны хорошо, понял?!
  - Понял! Выступим что надо!
  Я решил выступить себе "в кайф". Привел самых лучших музыкантов города и двух певцов. Деньги были небольшими, но я заинтересовал музыкантов репертуаром. Набрал шесть духовиков, двух барабанщиков, два студента института играли на бубне и маракасах, две гитары и клавишные. Снял с записи аранжировку из репертуара известной американской группы "Blood, sweat and tears" и две пьесы из репертуара оркестра Квинси Джонса. Я понимал, что члены комиссии увидят на сцене всех известных в городе музыкантов и с институтом будет покончено, но очень уж мне хотелось послушать как прозвучат мои аранжировки в таком составе. Ну и тщеславие немного тешило то, что такую музыку во Львове еще никто не играл.
  Конкурс проходил в Зеленом театре на огромной сцене в парке имени Богдана Хмельницкого. Зал заполнили студенты. Пришли и Робик с Мариком. Погода стояла чудесная. Ласково грело июньское солнышко. Председателем жюри был Богдан Янивский, местный композитор неинтересных песен, иногда писавший для театра Заньковецкой, с которым не раз тусовались на театральных вечеринках.
  Программу отыграли с воодушевлением, на большом подъеме. Студенчество приняло нас не то чтобы овациями, но все же активно хлопало. Во время выхода на сцену я заметил усевшегося за спинами жюри Дмитро. Закончив, я снова посмотрел в его сторону. Тот сидел, обхватив голову руками. Как и ожидалось, жюри просто констатировало факт:
   - Этот оркестр, состоящий из музыкантов ресторанов и филармонии, не имеет никакого отношения к торгово-экономическому институту.
  Марик и Робик спросили у меня, понимаю ли я, что эту халтуру я определенно потерял.
  - Не смертельно, - ответил я, - у меня есть колхоз-миллионер, к тому же мы все получили кайф!
  На этом с институтом было покончено.
  
  Тромбон
  
  Еще до того, как с институтом было покончено, один из музыкантов сказал, что видел в чулане подвала института помповый тромбон. Заинтересовавшись этой информацией, я спустился в подвал, нашел чулан... и в нем на полке, в открытом футляре, давно облюбованном мышами, тоскливо лежавший среди швабр и щеток, покрытый толстым слоем пыли, никому не нужный помповый тромбон-тенор. Конечно же, я его экспроприировал. Отнес в мастерскую и через три дня вынес из нее сияющий, радостный инструмент. Начал заниматься. Через три недели принес тромбон в ресторан и, играя с крепкими духовиками Котом и Кабаном шесть раз в неделю, делал ощутимый прогресс.
  Миша Цимерман предложил мне еще одну халтуру - за семьдесят рублей в месяц на станции "скорой помощи", где он работал, вести самодеятельность, которая состояла из двух желающих петь женщин. Как было не взять?
   Еще через короткое время Натан позвал меня руководить оркестром в таксомоторном парке, куда он устроился таксистом. Натан был парнем работящим, не гнушающимся никакой работой, несмотря на то, что был очень востребован как певец. Пел в он получасовых концертах, перед сеансами, в кинотеатре "Украина", пел на свадьбах, шил дома меховые шапки и к тому же подрабатывал таксистом. В компании с ним не соскучишься - был остер на язык. С женой Мариной, красивой ухоженной женщиной, растили вместе дочь. Имел, как и многие из нас, большую слабость к противоположному полу:
  - Самое главное, - говорил он, - чтоб она весила больше тридцати килограмм.
  В таксопарке мне платили восемьдесят рублей. В этот раз все до единого участника самодеятельности работали в самом деле в таксопарке.
  Как-то играл я вместе с Натаном свадьбу. Закончили мы играть на полтора часа раньше. Дело было в том, что в процессе свадьбы началась драка - жениху разбили нос, невесте порвали платье, гости разошлись. Нам сказали: "Можете собирать инструменты". Натан подошел к маме невесты за деньгами. Та дала меньше оговоренной суммы, мотивируя тем, что мы раньше закончили играть. Натан стал спорить, мол, не наша же это вина. Хозяйка стояла на своем.
  - Вы играли меньше... получите меньше... все. Разговор окончен! - отрезала хозяйка.
  Мы стали грузить инструменты в автобус, который должен был по договоренности отвезти нас домой. В этом же автобусе ехали молодые с родителями и родственниками. Натан опять зацепил хозяйку. Та что-то крикнула ему в ответ, и тут Натан выдает:
  - Музыканты играют не только свадьбы, но и похороны!
  - Что ты сказал?! - раздался голос со стороны родственников.
  - Ты что, осмурел?! - зацыкали мы на Натана.
  Слава богу, обошлось без драки.
  Прошла неделя. К "Аппендициту" подошел Натан.
  - Знаете, чуваки, что я только что узнал? - с сияющими глазами проговорил он. - Ту чувиху, которая недоплатила нам, вчера сосед по квартире убил ударом молотка по голове. А?..
  - Ну и черный же у тебя глаз! Тебя бояться надо! - сказал Кабан.
  - Да, да, надо бояться и не обижать меня! - произнес Натан, дико вращая глазами.
  С деньгами проблем у меня не было, и мне нравилось их тратить. Во Львове все лабухи, кто больше, кто меньше, зарабатывали неплохо. Ресторанов и кафе - много, и в каждом - оркестр. К часу дня музыканты подтягивались к "Аппендициту". Часто это заканчивалось поездкой с противоположным полом в загородные ресторанчики.
  Все мы в разной степени эгоисты. Мой же эгоизм заключался в том, что, тратя деньги на женщин, я в первую очередь делал приятное самому себе. Женщина, которая меня выбрала (ведь выбирают в основном они), проводя приятное время со мной, отдавалась с большим удовольствием, вследствие чего и я получал больше удовольствия. Если женщина вам нравится - обязательно приносите ей цветы. Цветы - как дрова для огня: жара будет больше, и обоим будет теплее! Секс приносит победу, если можешь освободиться от его нравственных императивов. Говорят, "левак укрепляет брак". Однако если бы это было так, то наш с Ирой брак стоял бы в сторонке неприступной гранитной скалой.
  Я все еще хочу ее больше всех! Любовь с ней - всегда с огнем и "на нерве"!
  
  Небольшой водевильчик
  
  В самом центре города у роскошного памятника польскому поэту А. Мицкеву находился центральный парикмахерский салон, в который захаживала на маникюр моя жена. Женским мастером работала Ася, жена Додика Рубинчика. Они с Ирой были знакомы. Маникюр делала Галя, девушка одного из музыкантов. Их кресла стояли рядом.
  Однажды в салон зашла веселая, приветливая и болтливая Скорая Помощь, на прическу. Усевшись к Асе, с ходу стала рассказывать о том, как она вчера провела вечер. Ира и Лена Скорая Помощь не были знакомы.
  - Ты знаешь, мы так клево вчера погуляли! - начала Лена.
  - Я рада за тебя, - безразлично сказала уставшая за день Ася.
  - Знаешь, с кем я была?
  - С кем? - зевнула Ася.
  - С тремя мужчинами! - гордо ответила Лена.
  - С тремя одновременно? - испуганно воскликнула Ася.
  - И одновременно, и по-разному, - продолжала болтливая баба. - И знаешь, кто они?
  - И кто же? - оживившись и уже не так равнодушно спросила Ася.
  - Эдик Шик, Марик Срибный и Войтек, - выпалила Лена.
  Ася замерла с раскрытым ртом. Сидевшая рядом Ира, повернув голову в сторону Ленки и Аси, внимательно, с любопытством слушала.
  Ася позже рассказывала:
   - Я застыла и не знала, что мне делать в такой, скажем, неординарной ситуации! Покосилась на Галю - та сидит, внимательно рассматривая Ирины ногти, а эта бесстыжая дура стала расписывать в подробностях все сцены совокуплений, и все это с хиханьками да с хаханьками. Бесстыжая, грязная, развратная тварь! - возмущалась Ася. - И ведь ничего не могла сказать, - рассказывала дальше она. - Ира, уставившись во все глаза на Ленку, слушала все это... И я видела, как у нее сузились глаза. У меня аж мурашки по коже пошли! - поежилась Ася. - Галя закончила маникюр, и Ира быстро ушла.
  В тот день я шел домой переодеться перед работой. Распахнув дверь вошел в квартиру... И опять моя реакция спасла мою головушку! В воздухе просвистел будильник, возмущенно звякнувший о дверной косяк в сантиметрах от моего уха и разлетевшийся на винтики и колесики!
  Не дав опомниться, Ира подскочила вплотную ко мне - маленькая, черноволосая, хорошенькая фурия с горящими глазами.
  - Ну что, рассказывай, как вчера провел вечер с Мариком и Войтеком, - выпалила жена, в негодовании раздувая ноздри.
  Внутри меня похолодело: "Как такое может быть? Что она знает? Какую правдоподобную чушь придумать? Да и топор где-то дома!"
  - Так получилось, - неуверенно начал я, - вчера виделся с...
  - Только не надо врать, - подбоченившись резко перебила Ира, - я все знаю, к тому же в мельчайших подробностях, и не вздумай выкручиваться!
  - Ира... - ласково начал я, положив ей на плечи руки.
  - Не трогай меня! - резко скинула она их с себя.
  Я нес какую-то околесицу о том, что все напились, включая меня, что лег спать и ничего не знаю, и что Ленка была сильно пьяна, и что она сама не помнит, что с ней было. В общем, "лапша", которую мы с ней время от времени друг другу вешали на уши. Молча, быстро собравшись, жена, хлопнув дверью, ушла. Помирились через неделю.
  
  О музыкантах вообще и лабухах в частности
  
  Все профессии - это заговор специалистов против профанов.
   (Джордж Бернард Шоу)
  
   Музыканты - отдельная нация. Всех объединяет одно - желание развлекать народ, независимо от вида музыки, которую они играют. Любят то, что делают. Играть или учить можно до седых волос. Бывает, что аплодисменты не менее важны денег за работу. Большинство музыкантов - космополиты в воззрениях. Музыкант всегда на виду, даже если он в оркестровой яме. Ну а если он играет на сцене, то его можно и рассмотреть.
  Лабух чаще всего играет там, где народ веселится, за исключением похорон. Ресторанный музыкант должен знать множество песен и огромное количество мелодий. Не просто их знать, а уметь сыграть их без подготовки, даже если их раньше никогда не играл. Редкое веселье обходится без алкоголя. Приходится общаться с подвыпившими мужчинами и женщинами. Сами же лабухи часто имеют возможность кирнуть "на шару". Непьющий лабух - редкое явление.
  И есть еще одна весьма важная деталь - всегда в кармане "свежая копейка". Работа лабухов засасывает. Зарабатывают они намного больше нотников. Мой отец обеспечивал семью получше любого музыканта симфонического оркестра, зарабатывая раза в три больше его. Ресторан - могила лабухов. Для имеющих слабость к противоположному полу - возможности неограниченные. Ресторан - место, где количество выпитого алкоголя прямо пропорционально количеству женщин, готовых для любви. Ресторанные же певицы почти всегда спят с кем-то из музыкантов оркестра и часто живут с ними вместе.
  
  Трудно бороться с обстоятельствами!
  
  Противоположный пол все больше становился для меня своего рода дичью, и я, соответственно, становился охотником на краткосрочные удовольствия. Если поначалу сомнения в Ириной неверности служили для меня неким фактором сдерживания, то теперь, давно сняв с себя запрет, я гулял напропалую. Ни к одной из них никогда не начинал загораться хоть какой-нибудь маленький огонек. Никому никогда ничего я не обещал, видел в женщинах только временного партнера для приятного времяпровождения.
  В моем восприятии действительности уже давно появился налет цинизма. Отношение к женщинам менялось не в лучшую сторону. Все чаще я приходил к выводу, что женщины - это "вариации на одну тему", и Ира - одна из них. Обыкновенные маленькие жизненные метаморфозы.
  Трудно бороться с обстоятельствами! В конце концов, условия среды подталкивают к определенному образу жизни, поведению. Если взять конкретно лабуха - то пьянство и распущенность идут вместе рука об руку. Ну а в моей семье музыкантов папа и брат - не пьющие и не распущенные, я не пьющий, но... знаете ведь, как в семье бывает...
  С отдавшихся сладким порокам судьба не взимает горьких оброков. Все эти часто беспорядочные встречи не оставляли ни малейшего следа в душе и, слава богу, в теле (тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!) От женской распущенности хоть какая-то польза - хороша для демографии. Однако одно я усвоил: жены близких мне людей - для меня табу, и всегда отпускал девственниц (Лариса не в счет) - пугался невинности.
  А потом еще одна немаловажная деталь местного значения: красавец Львов знаменит своими миловидными девчатами. В город студентов приезжали учиться из Прикарпатья гуцулы, бойки, лемки. Через год-два чернобровые девчонки хорошели на глазах, да и наши городские украинские, русские и еврейские девчата ни в чем им не уступали. Бери - не хочу. Весело плыть по бескрайнему морю жизни.
  Ну а театр - свое особое болото, своя игра, тут сложно понять кто с кем.
  Как-то встретил у "Аппендицита" Рубинчика. Он сообщил, что одолжил у музыканта С., вернувшегося из Финляндии, игравшего в цирковом оркестре, порнографический фильм. Пообещал достать проектный аппарат. На следующий день он пришел ко мне с аппаратом. Развесили простынь. Включили. На простыне появилась голова женщины, делающей минет.
  Немой фильм длился десять минут. Нам, до того времени ничего подобного не видавшим, фильм показался захватывающим, жаль было, что одна серия. Девушкам, приходившим в гости, фильм служил хорошим наглядным пособием. Плохо было то, что пленка постоянно рвалась, и приходилось ее часто склеивать. К приезду Иры фильмец вернул.
  
  Марат-книголюб
  
  Намедни встретил Марата. Он как-то незаметно женился и уже растил мальчонку. Холодильниками больше не занимался, стал ювелиром в центральной ювелирной мастерской на Театральной улице. Год назад он приобрел неплохую квартирку в центре города, с раздельными кухнями и туалетами с общей прихожей на две семьи.
  Марат был мрачен.
  - Что случилось, чем расстроен?
  - Ой, не спрашивай! Такая недавно получилась неприятность!
  - Дома? На работе?
  - Дома, с женой!
  - Давай, выкладывай! - сказал, чувствуя его желание поделиться.
  - Анекдотичная, глупая ситуация, - начал он, - ты ведь знаешь, что у нас общий коридор с еще одной семьей?
  Утвердительно кивнул головой. Как-то заходили с Ирой поздравить Олю и его с новорожденным.
  - Сосед мой, подполковник, живет с девятнадцатилетней дочерью... без жены... и часто не ночует дома, - начал Марат.
  Я улыбнулся. Он тоже - несчастной улыбкой.
  - Так вот, - глубоко вздохнув продолжал он, - Оля проснулась ночью... лап-лап рукой по тому месту, где должен был лежать я, а меня нет!.. Она подождала немного, думая, что я в туалете. Ждала-ждала, потом встала и пошла проверить, где же я. В туалете и на кухне меня не было... цепочка на двери закрыта... подполковник сегодня дома не ночует... Где я? - посмотрел он на меня.
  - Где ты?
  - Вот именно... Оля постучала к соседке... та молчит... Она стучит, на этот раз громче, и требует открыть дверь! - Марат замолчал.
  - ?
  - И... она впустила жену! - снова умолк Марат, переживая момент. - В комнате две кровати с тумбочками, стол со стульями и большой одежный шкаф. Оля, не раздумывая, открывает шкаф... а в нем я... стою в трусах... с книжкой в руках, которую успел схватить!
  - Ты ведь пришел одолжить книжку, правда?
  - А что еще я мог сказать? - удрученно проговорил бедняга.
  - Чем кончилось? - полюбопытствовал я.
  - Кончилось тем, что на следующий день жена записалась в секцию стрельбы из лука!
  - Берегись теперь! Тренируйся бегать зигзагами! Пойдем кофе выпьем. Кстати, не помнишь ли название книжки?
  Лёня окончил первый курс консерватории, стал встречаться с однокурсницей - пианисткой Бебой. Как и у его первой - с немаленьким тазом. Видимо, нравятся ему рубенсовские девушки.
  Мама стала важным человеком в ателье. От нее зависело, какой портной будет шить заказчику костюм, или пальто. Ей приносили конфеты, цветочки.
  Папа нашел себе дневную халтуру - играть на тарелках в оркестре при "жмур-бюро" (похоронная контора).
   - Первое время, - рассказывал отец, - когда на кладбище громко плакали, я тоже начинал плакать. Теперь уже привык, стоим с музыкантами в сторонке, едим бутерброды и травим анекдоты, - виновато улыбнулся он, - расскажу один из последних. "Господа, сколько раз я просил, если играете на похоронах, то хотя бы лица делайте грустные. Лев Моисеевич, это касается вас в первую очередь! Да, и почему вы в ладоши хлопали?" - "Так я же тарелки дома забыл!"
  - Ну и что тут смешного? - отозвалась мама. - Человек забыл тарелки.
  
  Ужгород
  
  Иру скоро ожидали гастроли. Виталик гостил в Ходориве. Я один... совсем один... совсем один!
  Сегодня у нашего шеф-повара Юры день рождения. Он пригласил всех работников ресторана остаться после работы, отметить. Завтра оркестр был выходной, можно посидеть. Рядом села Оля, помощница повара, молодая замужняя женщина. Коньяк сегодня хорошо пошел, и через час я уже дремал за столом.
  Проснулся от того, что на мне на заднем сиденье машины, которая куда-то едет, лежит женщина с разбросанными по моему лицу волосами. Раздвинув волосы, я узнал Олю. Машину вел именинник. Рядом с ним сидела Катя - посудомойка.
  - Юра, куда едем? - спросил я его, не очень соображая.
  - В Ужгород, - глупо засмеялся повар.
  - Ладно, серьезно, куда едем?
  - В Ужгород, в Ужгород, - пролепетал заплетающимся голосом водитель.
  Приподняв Олю, я сел. Мы ехали по ночному шоссе далеко за городом.
  - Юра, туда далеко ехать, и ты бухой, - слабо возразил я.
  - Не бзди, доедем! - засмеялся дурацким смехом повар.
  - В Ужгород так в Ужгород, - пробормотал я и улегся досыпать.
  Худощавая Оля пристроилась на мне. Ехать было нам далеко. Часа четыре, если не больше. Юра оказался молодцом. Уже светало, когда мы приехали на перевал. Сняли два номера в местной гостинице, и я тут же завалился досыпать.
  Когда проснулся солнце было уже в зените. На соседней кровати проснулась Оля.
  - Иди ко мне, - позвал я ее без всяких предисловий.
  Она, улыбаясь, послушно легла рядом. Все было бы хорошо, если бы она не была такой костлявой. Повалявшись немного и получив пару синяков, приняв душ, мы вышли на балкон, с которого открывался сказочный вид на покрытые хвойным лесом горы. Сели, закурили. Оля загрустила.
  - Оля, думаю, что догадываюсь, о чем ты думаешь.
  Она молча посмотрела на меня.
  - Ты думаешь, что сказать мужу, - высказал я свою догадку.
  Она утвердительно качнула головой.
  - Если хочешь, подумаем вместе, у меня в этом деле есть кое-какой опыт.
  - Спасибо, - улыбнулась Оля, - я что-нибудь придумаю.
  В дверь постучали, зашли Юра с Катей, оба не в настроении.
  - Чего кислые такие?
  - Да ну! - махнул безнадежным жестом в сторону гор Юра.
  Я взглянул на Катю, та, сложив руки на груди, молча уставилась в ту сторону, в которую махнул Юра. Все молчали.
  - Да не могу я, нельзя сегодня мне! - раздался обиженный голос Кати.
  - Да ладно! - опять взмахнул рукой расстроенный Юра. - Нельзя, нельзя...
  Был он маленького роста с большим животом и смахивал на Винни-Пуха. Катя, наверное, мультик не смотрела и не знала о том, какой Винни-Пух хороший. Все были расстроены, кроме меня. Выждав небольшую паузу, я бодренько воскликнул:
  - Так что? Едем в Ужгород, или будете сидеть с постными лицами?
  - Едем, едем, - угрюмо промолвил Юра, поднимаясь со стула и, ни на кого не глядя, направился к двери.
  Мы вышли из гостиницы. Солнце ярко светило. В горах жарко не было.
  - Пойдем поедим! - холодно скомандовал Юра направляясь к ресторанчику, находящемуся рядом с гостиницей.
  Сытно и вкусно подкрепившись, мы поехали в Ужгород. Ехать было чуть меньше часа.
  Население города составляли украинцы, русские, а также венгры, словаки и немножечко евреев. Симпатичный, аккуратный город перерезала на две части река Уж. Лениво побродив, решили провести вечер в популярном ресторане "Скала".
  В ресторане - два зала с двумя оркестрами. Один - современный состав, а второй - венгерско-цыганский. Я хотел послушать венгерско-цыганскую музыку. Все были не против.
  Красивую, иногда душераздирающую, часто зажигательную музыку играли хорошие музыканты. Выпив немного коньяка и захмелев, я стал заказывать музыку. За день до поездки получил зарплату и, ни в чем себе не отказывая, тратил на музыку. Пожилой цыган-скрипач прилип к нашему столу. Скрипкой душу мял.
  Вечер подошел к концу, а с ним и моя зарплата. Мы решили, нигде больше не останавливаясь, возвращаться домой. Больше мы с Олей никогда вместе не были.
  
  Кабан
  
  Кабан любил бухнуть, но никогда не приходил к началу работы "под газом". В тот памятный день он пришел. Шел, шатаясь, к сцене, держа в руках футляр с саксофоном и натыкаясь на столы. Администраторша Ида, подняв брови, бросала возмущенные взгляды то на него, то на меня. Мы во все глаза смотрели на Кабана. С трудом взобравшись на сцену, он стал молча расчехлять свой инструмент.
  - Коля, - начал спокойно я, - не раскладывай саксофон, ты очень кирной. Иди, пожалуйста, домой и отдрушляйся. Мы справимся без тебя!
  - Ты чего, - завозмущался Кабан, - думаешь, все, что надо, не отлабаю?!
  - Иди домой, - настойчивее повторил я, - ты сильно пьян.
  Не обращая на мои увещевания внимания, Кабан достал саксофон и облизал раз десять трость.
  - Ну... что играем? Давай счет! - промямлил он.
  В первом отделении мы часто играли в три дудки в унисон быстрый техничный блюз. За трезвым Кабаном нам с Котом было нелегко поспеть. Но сегодня!.. Он сам должен будет понять, насколько он кирной! Я повернулся к ребятам и сказал им, какой блюз мы играем. Кабан уставился на меня мутными глазами:
  - Что?! Другого ничего у нас нет?!
  Но я уже дал счет, и... Кабан с первых же тактов начал нести такую лажу, что даже посетители стали обращать на это внимание. Ида стояла у дверей и махала мне рукой, чтобы он ушел. Повернувшись к нему, я грубо так, чтобы он обиделся и ушел, произнес:
  - Кабан! Иди, на х..., домой и отоспись. Не подставляй нас всех! Свали!
  Он глянул исподлобья на меня, на ребят:
  - Ну и х... с вами. Ты мне больше не друг!
  Медленно собрав саксофон, Коля спустился в зал и, шатаясь от столика к столику, искал возможность, где бы добавить. Тут уже не выдержала Ида и, быстро подойдя к нему, громко зашипела брызгая слюной:
   - Уходи, к черту, домой, пьяница. Если сейчас же не уйдешь, будешь уволен. Уходи! Сейчас же!
  Кабан, шатаясь, молча постоял, окинул зал бычьим взглядом и двинулся к выходу.
  На следующий день он пришел на работу раньше всех. Чисто выбрит, благоухающий "Красной Москвой". Извинился перед Идой. Протянул мне с виноватой улыбкой руку:
  - Извини, чувак! Обещаю - так больше никогда не будет!
  Я в ответ молча улыбнулся. И действительно, такого больше не было.
   В мире произошло знаменательное событие: Никсон приехал на чай к Брежневу. В результате чего всем стало лучше. Началась передышка. Америка и СССР стали хоть на время меньше бояться друг друга. Подписали какие-то бумажки. Авось заодно и колбасы в магазинах станет больше. Но больше всего, как всегда, повезло кому? Конечно же, евреям! Собратья за океаном ходят по улицам и талдычат: "Отпусти народ мой! Отпусти народ мой!" Вот Лёня Брежнев и подумал: "Почему бы на евреях не заработать, а мне за это наши американские партнеры помогут с колбаской да с курочкой". Подписали кой-какие бумажки, и вот чуть-чуть, со скрипом приподнялся неподъемный железный занавес... И конечно же - они были первыми! А почему? Все очень просто и понятно. Не хочется им быть людьми второго сорта в стране, в которой они родились и выросли! И потек под этот занавес маленький ручеек фартовых евреев. А за ними стали потихоньку собирать манатки в дорогу и другие евреи. Ну да им не привыкать!
  В дорогу стала собираться жена Марика, родившая сына от нового мужа. Сашу собралась забрать с собой. Марик разрешения на выезд не давал, да и сам Саша хотел остаться с отцом. Началась нервотрепка. Ни один из родителей не уступал.
  
  Теща
  
  Две недели минуло c тех пор, как Ира с Наташей уехали на гастроли. Ко мне на работу в ресторан зашел Робик. Заказал бутылку коньяка и легкую закуску. Через два стола от него сидели две симпатичные женщины лет по тридцать - тридцать пять. Робик потанцевал с каждой из них. В перерыве я подсел к нему за столик, и мы пригласили женщин составить нам компанию. Поболтав немного, договорились, что проведем их сегодня домой.
  Было полдвенадцатого. Мы не взяли такси. Теплая июльская ночь располагала к пешей прогулке. Пока шли, договорились пойти ко мне домой. Подошли к моей двери.
  В квартире горела настольная лампа. Дело в том, что у тещи были свои ключи. Раз в месяц она привозила Виталика на один день, а заодно и котлеты с варениками. Приложив палец к губам, я мотнул головой в сторону выхода со двора. Мне пришлось извиниться, и, оставив Робику двух женщин, я пошел домой. Мое уважение к теще возросло. Она знала, что у нас с Ирой не все в порядке. Имея возможность поймать меня с поличным, все же не сделала этого, оставив гореть лампу. А ведь могла бы иметь меня на крючке, на всякий случай! Не знаю, как бы поступили еврейские, китайские или эфиопские тещи, но моя украинская оказалась на высоте!
  Родители знали, что я погуливаю. Папа многое слышал от музыкантов. Однако осуждающих взглядов с их стороны я не замечал. По-моему, мама была этому даже рада, несмотря на то, что Ира всегда приносила ей на день рождения цветы.
  С гастролей вернулась жена, и мы вместе с Виталиком поехали в Сочи.
  
  Люда
  
   Начало ноября. Слегка моросит дождь. Мокрые листья облепили скамейки. Дубы и каштаны лениво шевелят голыми ветвями. Через неделю ноябрьские концерты. Самое беспокойное для меня время - первомайские и ноябрьские праздники. Я был обязан обеспечить концертами все свои три кружка самодеятельности, и тут надо было хорошо покрутиться.
  Самым легким был концерт на "скорой помощи". В красном уголке собралось человек десять. Мои певицы Слава и Люда спели по три песни соло и еще две песни дуэтом, после чего было выпито полбутылки водки. Люда - симпатичная, фактурная женщина лет тридцати пяти и почему-то в парике - изъявила желание поехать со мной на работу в ресторан.
  Праздничный вечер. Ресторан полон. Наша администраторша Ида с трудом нашла для нее место. Я спросил Люду, что будет пить.
  - Начала с водки и ею же продолжу! - весло ответила она.
  Я попросил Иду обеспечить даму всем необходимым. К середине вечера дама была уже пьяна. Ее приглашали танцевать такие же подвыпившие мужчины. Она громко смеялась и неприлично плясала, высоко задирая ноги. В какой-то момент сдернула с головы парик и, размахивая им, как флагом, с визгами прыгала посреди зала. Ко мне подскочила Ида.
  - Эдик, кого ты привел, иди успокой ее! - злилась администраторша.
  Я чувствовал себя очень неловко. С трудом уговорил Людмилу немного посидеть. Славик Дымонт и Кабан сказали мне, что если я думаю, что буду с ней один, то глубоко ошибаюсь. Они составят мне компанию. Уговаривать не было необходимости. Марик Срибный в Москве, у меня ключи.
  Людмила стояла на коленях на кровати, уткнувшись головой в подушку, и приговаривала.
   - О, этот худой... а этот поплотнее... о-о-о, а этот такой большо-o-oй!
  После Кабана она упала на живот и заснула мертвецким сном. Сделав свое гнусное дело, Кабан и Славка тут же ушли, оставив ее мне. Хорошо, что у Марика было две кровати.
  Проснулся я от того, что она теребила меня за плечо. Светало.
  - Эдик, вставай, пожалуйста, мне надо домой! Что я скажу мужу? - волновалась женщина.
  Дома у Люды росли мальчики близнецы.
  - Пожалуйста, вставай, отвези меня домой... Ой, что я ему скажу? - нервничала протрезвевшая баба.
  Вышли с ней на улицу, поймали такси, и я, отвезя ее домой на этом же такси поехал к себе. Надо бы и мне придумать историю.
  Музыкант с "Запорожцем" уехал с какой-то бригадой на гастроли, и его заменил Додик Рубинчик, купивший к этому времени "Волгу 21". Ездить в колхоз стало гораздо удобней. На гастроли уехала и наша Ленка Скорая Помощь. Мы взяли Наташу Долматову - женщину лет тридцати пяти-шести, она работала солисткой в разных филармонических бригадах. К этому времени она преподавала физику в Политехническом институте. Неплохо пела джаз.
  
  Расхилялись
  
  Вот уже третий Новый год мы работаем в "Туристе". Оркестр хороший и ребята неплохие. Играть - одно удовольствие. Последние несколько лет мы с Ирой не встречали Новый год вместе. Она в театре, я в ресторане. Вообще быть женой лабуха - совсем не просто! Вечерами не дома, все праздники играет. Уйма соблазнов. Не каждой жене по плечу такой расклад. Легче быть женой летчика-испытателя. Раз грохнулся - и нету, а тут вот так и живи с этим. Ну а семья лабух и актриса-танцовщица - это случай особый.
  Витальке уже десять. Мы с ним не пропускаем ни одного нового циркового представления. Летом ходим на стадион смотреть гонки на мотоциклах по гаревой дорожке. Кино с мороженым - любимое времяпровождение. В Ходориве купаемся в озере, ловим рыбу. Много разговариваем. Крепок стал сынок физически, благодаря водному поло его грудная клетка раздалась.
  В конце января - начале февраля во Львов прилетают холодные метели. Дворники не справляются с навалившим снегом.
  Понедельник, у нас с Ирой был выходной день. Я возвращался от родителей к себе домой. Виталика оставил у них - не хотелось брать его с собой в такой мороз. На мне - теплая меховая куртка, шарф, высокие сапоги и теплая меховая шапка. Дул пронизывающий ветер со снегом, и, несмотря на мою теплую одежду, было зябко. Горожане, втянув головы в плечи, спешили укрыться от ветра. Сдав последний экзамен и закрыв зимнюю сессию, я направлялся домой.
  Сумерки. Темнело быстро. Подойдя к дому, я удивился, что в квартире темно. Подумал, что Ира спит. Отряхнувшись в коридорчике от снега, зашел. Ира не спала. Молча лежала в темной комнате. Из глубины кровати блестели два глаза.
  - Чего в темноте лежишь? - спросил я, раздеваясь.
  Включил свет. Ира молча смотрит на меня непонятным взглядом. "Не в духе, наверное". Не задавая больше вопросов, поставил вскипятить воду на чай. Вернулся в комнату, протянул руку к телевизору.
  - Эдик, не включай, пожалуйста! - тихо попросила жена.
  - Голова болит?
  - Нет, - ответила она тихо, но с явным волнением. - Сядь сюда, - положив руку на кровать, все так же взволнованно, тихо молвила она.
  Что-то нехорошее шевельнулось в желудке.
  - Нам нужно поговорить, - продолжала Ира.
  "Похоже, что опять влюбилась?" Присел рядом.
  - Эдик, я встречаюсь с мужчиной, - подрагивающими губами прошептала жена.
  Я поднял на нее глаза.
  - В этот раз это серьезно! Ты не думай! - чуть не задыхаясь, залепетала она. - Он новый актер и женат... но он будет разводиться... и мы поженимся, - выпалила мне свою новость жена.
  Я молча смотрел на нее и чувствовал, как холодом наполняется нутро.
  - Ты серьезно? - выдохнул пересохшим горлом.
  - Да.
  Не помню, как долго я смотрел в окно. Снаружи все еще мело. Мы оба молчали. "Неужели это все? Сейчас уйду, и мы расстаемся навсегда?!"
  В наших сложных, сумасшедших отношениях рано или поздно должно было что-то подобное произойти. И все равно к такой развязке я как-то не был готов.
  Встав с кровати, подошел к окну. Метель разыгралась, метет да метет. Повернувшись, произнес вполголоса:
  - Ты уже как-то влюблялась, помнишь?
  - Эдик, это серьезно. И как только он разведется - мы поженимся! - торопливо заверила Ира.
  Постояв еще с минуту, я достал чемодан, стал укладывать свои манатки.
  - Ты не должен в такую погоду уходить, пожалуйста, подожди до завтра, - проговорила она тихо.
  - Все-таки пойду, - угрюмо произнес я.
  Собрал чемодан, оделся. Остановился у дверей посмотреть на нее. Она сидела на кровати обняв колени с застывшими в глазах слезами и грустно смотрела на меня.
  - Пока, Ира! Будь счастлива! - произнес я хрипло и вышел в метель.
  Машин почти не было. Стоял я долго. Тщетно пытался прикурить на ветру сигарету. Наконец остановил частника, подъехал к "Детскому миру", где у дворника ночью всегда можно было купить бутылку водки, и поехал к Марику.
  
  У Марика, у родителей
  
  Жил я больше у Срибного, иногда ночевал у родителей. Марик постоянно уезжал в командировки. Завод подсобил, и он получил двухкомнатную квартиру. Саша чаще ночевал у него. К маме идти не хотел.
  Как-то мы с Виталиком приехали к Марику.
  - Папа, - задал Саша вопрос Марику, - кто Виталик по национальности?
  - Укрей, - тут же ответил он.
  - Евраинец, - подхватил я.
  Дома своим сказал, что разошлись, не объясняя причин. Мама безнадежно махнула рукой. Папа и Лёня промолчали.
  Цвела сирень. Пришел теплый май, а с ним и праздничные концерты. Колхозные ребята уже могли играть на концертах. Председатель был этому весьма рад. Мы тоже. В оркестре таксопарка играли все бывшие профессионалы. Пели Натан и диспетчер Люся.
  На "скорой помощи" было легче всего. Как всегда, в красном уголке Слава и Люда спели по отдельности и вместе. Люда делала вид, что не помнит похода в ресторан. Я тоже "ничего не помнил".
  "Турист" гудел! В моем песенном репертуаре было две песни, которые помогали, скажем так, знакомиться с женщинами: "Мужская верность" и "Жена чужая". Кабан со Славиком, переглядываясь, говорили: Эдик кого-то "замораживает". Оба они тем не менее любили эту охоту не менее меня. Вацек, Кот и Шарифов были верными, непьющими, моногамными мужьями.
   После того как жена собралась выйти замуж, я совсем озверел. Удавом смотрел на всех приглянувшихся мне женщин. Ласковым неандертальцем бросался на тех, кто мне понравился. Тело - все, что нужно было! Чаще всего был с каждой из женщин не больше чем один раз. С приятной в общении мог встретиться два, а то и три раза. Если после оргазма хочется и есть о чем с женщиной поговорить - это любовь! И все-таки так как женщины все разные, то и познавая их - познаешь себя. И чем лучше хочешь понять себя, тем большее их количество. Есть разочарованные мужчины, ищущие свой невозможный идеал. Я лишь искал забаву, плотских утех, забыться и не думать о той. Кроме того, я вывел для себя закономерность: чем легкомысленней женщина, тем веселее с ней.
  Раз в неделю Кабан, Натан, Кастро и я покупали копченую скумбрию, "Львовское пиво" и уходили на полдня в сауну париться. Иногда ездили вместе на рыбалку. Славик Дымонт - холостой, молодой, красивый и неглупый парень, моложе меня на десять лет. Пару лет назад после первого опыта он набирал скорость семимильными шагами. Рядом с ним всегда крутились хорошенькие девчата. У Кабана-Приапа женщины иногда падали на колени и неистово кричали: "Хочу быть твоей рабыней!"
  Сегодня встречаюсь с молодой и веселой чужой женой Томой. Мое отношение к себе как к холостому с каждым днем все больше и больше приводило меня в приятный трепет. Ведь почти с пеленок женат был!
  
  Байки лабухов
  
   Погода располагала. Прифрантившись, надев свою любимую шляпу, я шагал к "Аппендициту". Навстречу шел профессор Львовской консерватории Н. Колесса, приподнявший в приветствии шляпу, я ответил тем же. Львовская интеллигенция.
  Лабухи подтягивались к часу дня. Конец мая. Тусуясь группками, мы грелись в лучах солнышка у дверей в кафе. Кто-то предложил выпить за упокой души лабуха Н., недавно похороненного. Они вместе со своей любовницей задохнулись, заснув в гараже в "Москвиче", оставив работающим мотор. Помянули. Выпив по коньячку, тут же кто-то выдал анекдот про любовников.
  - Слышали, недавно где-то на Филиппинах сдался последний солдат японской императорской армии. И это после двадцати девяти лет после окончания войны! - сообщил один из лабухов.
  - А шо там япошки, - подхватил следующий, - вот совсем недавно мне рассказывал один мой родич, который живет в Закарпатье. Поздно вечером к председателю колхоза, работавшему в своем кабинете при свете настольной лампы, постучали в дверь. "Заходите", - сказал председатель. В кабинет зашел заросший, бородатый, грязный мужик ростом под потолок, увешанный гранатами, со "Шмайсером" за плечом, и сказал: "Я прыйшов здаватысь!" Председатель, конечно, чуть не обверзался! - Окинув нас победным взглядом, рассказчик продолжил: - Это был старый бандеровец, которого все эти годы прятал брат в погребе под домом. Брат помер, кормить некому, и мужик пришел сдаваться! - гордо закончил он.
  Поступило предложение: "За это можно выпить". Я не понял за что: за то, что сдался, или за то, что просидел почти тридцать лет в погребе?
  - А знаете, что вчера было? - вступил Рубинчик. - Жорка В. так укирялся, что своими руками разбил свой саксофон о тротуар!
  - Так как он играл, то мог бы сделать это уже давно, - вставил подошедший Натан.
  Показался Яшка Финькельштейн - органист, алкаш, в данное время работавший с Рубинчиком, а до того многие годы игравший в оркестре с моим отцом. В Яшке было метр пятьдесят один роста, но именно в этом заключалась его "невезуха". Дело было в том, что в армию же не брали только до метра пятидесяти. Так что пришлось ему отслужить все три года. Там он вступил в Коммунистическую партию.
  Рубинчик набросился на него:
  - Ах ты, сука, гном долбаный, ты чего вчера так набрался?! - И, повернувшись к нам, поведал: - Я вчера отключил ему орган, так он продолжал играть на выключенном инструменте как ни в чем не бывало. Да я тебя давно уже должен бы выгнать! - распалялся Рубинчик.
  - Хер ты меня выгонишь! - подскочил к нему наглый Яшка, суя тому под нос руку с дулей. - Я партийный.
  - Да я е... тебя с твоей партией! - повысил голос Рубинчик.
  - Так ты осторожней с партией, - вмешался Натан, - и вообще, Додик, не говори так громко это слово.
  - Пойду-ка я начну день, - сказал Яшка и зашел в кафе на кофе с коньячком.
  - Эльф сраный, - кинул ему вдогонку Додик.
  Музыкантом Яшка был неплохим.
  Тут и я решил вставить словечко, рассказав о своем дальнем родственнике - Пете Б., первой трубе Львовского симфонического оркестра:
  - Демьян Пелехатый был вторым дирижером оркестра. Петя о чем-то с ним поспорил и был на Пелехатого зол. Во время концертного исполнения симфонии Бетховена подошел тот момент, когда труба должна была сыграть важное вступление. Дирижер взмахнул трубе начинать... но вместо своего соло Петя показал дирижеру дулю.
  Степенно подплыл мой брат и с ходу стал рассказывать анекдот.
   - Киевская газета извинилась перед читателями за опечатку. Вместо "будет играть сионист Пердюк" следует читать "будет играть пианист Сердюк".
  - Ой, смотрите, что идет! - вдруг воскликнул Натан, указывая глазами на проходившую мимо симпатичную женщину на высоких каблуках, груженую двумя полными авоськами. - Вы посмотрите на этот вишневый ротик, на эти сурдинки, обратите внимание на эту попульку...
  - Заканчивай с инвентаризацией, - вставил Кабан, - и захлопни рот, слюни текут!
  - Нет, вы посмотрите, - продолжал Натан, ни на кого не обращая внимания и глядя сумасшедшим, похотливым взглядом вслед удаляющейся женщине, - я должен помочь ей нести сумки! Душа, тело просит, - сказал он самому себе и с плотоядной ухмылкой быстро зашагал за ней.
  Заговорили о возрастном цензе посетителей некоторых львовских ресторанов и кафе. Рубинчик раньше работал в кафе "Ватра", который он называл кафе "Зрелость", так как в нем тусовалась молодежь в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет. Сейчас он работал в ресторане "Первомайский", в котором было два оркестра, в одном из них вот уже многие годы играл мой отец. Средний возраст посетителей "Первомайского" был от сорока и выше. Там же крутились "сталинские" проститутки. Любимым рестораном военных был ресторан "Москва". Эти же проститутки крутились и тут. Возраст клиентов ресторана "Турист" колебался от двадцати пяти до сорока лет - люди, уже обосновавшихся в жизни и неплохо зарабатывающие. Соответственно, и проститутки здесь крутились подороже.
  - А у нас, - опять начал я, - уволили директора ресторана, армянина Армена, и назначили поляка Адама.
  - За что уволили? - раздалось сразу несколько голосов.
  - В наш ресторан пришел ревизор. Что-то ему, видимо, не понравилось. Разговор между Арменом и ревизором постепенно перешел в ругань. Наш директор, сорвав с головы ревизора шляпу... плюнул в нее и нахлобучил ее тому на голову.
  - Во дает!
  - Через пару дней нашего Армена сняли и водрузили на должность директора большого гастронома.
  - Ну да, - подхватил Войтек, - номенклатурная единица, предлагаю за это выпить!
  - И можете "Турист" поздравить, - продолжал говорить я, - к нашему несчастью, нас отдали в ЛОМА (Львовская организация музыкальных ансамблей).
  Все оркестры ресторанов и кафе города отдали в их подчинение. Лабухи стали работниками ЛОМА. Там же все они получали зарплату. Без ведома ЛОМА музыканта не утверждали на работу. Руководители оркестров один раз в месяц обязаны были приносить на утверждение репертуар и т. д. и т. п. В общем, организация нахлебников на шее государства. Таких нахлебников была тогда тьма-тьмущая! Наш оркестр забрали последним. Армен на протяжении двух лет пытался воспрепятствовать этому, но... не вышло.
  - Ну что, чувак, - хлопнул Кабан меня по спине, - будешь теперь бегать к ним с бумажками, программы утверждать.
  - Да будь оно неладно. Выпью пятьдесят грамм с горя!
  - Не может быть, - удивился Кабан. - Составлю компанию.
  Один из лабухов, работавший в ресторане "Вокзал" рассказал:
  - На днях в кабаке у нас сидел хорошо поддатый чувак. Он только вернулся из Магадана и желал слушать песни только про Магадан. Я знал только одну песню. Он дал квинту, и мы ему ее слабали. Чувак попросил повторить и дал еще квинту. Мы повторили. Он захотел еще раз. Чтобы не играть одну и туже песню, я начал выдумывать слова типа "Магадан, мой любимый Магадан..." и стал петь ему всякую хрень. Главное, чтобы было слышно слово "Магадан". Довольный клиент исправно подходил к оркестру с очередной пятерочкой. Я спел ему как минимум десять песен про Магадан.
  - А я вот что вспомнил, - начал Рубинчик. - Как-то у нас один мужичок попросил спеть что-нибудь на английском. По-английски у нас никто не пел, но терять заказ не хотелось, и я спел ему буги-вуги "О ван ду сэй, кормил гусей". Чувак был счастлив и вытанцовывал посреди зала, показывая нам рукой, мол, здорово.
  Тут и я рассказал:
  - К нам в "Туристе" подхилял бухой клиент и попросил сыграть совсем недавно вышедшую в эфир советскую песню, которую никто из нас еще не слышал. Мы ему сказали, что песня совсем новая и что мы ее еще не знаем, и попытались уговорить его на какую-нибудь другую песню, но он хотел только эту и достал из кармана четвертак. Мы посмотрели друг на друга и пожали плечами. Дымонт наклоняется к клиенту и говорит: "Если хотите мы споем вам эту песню по-английски". Я с удивлением смотрю на Дымонта. Как ни странно, но мужик соглашается. Славик берет у него четвертак и говорит мне: "Я слышал ее по радио один раз, но только запомнил небольшой отрывок из припева, не отдавать же четвертак. Я буду изображать английский". И что вы думаете, - закончил я, - номер прохилял - четвертак остался у нас.
  Подбежал запыхавшийся Гриша Воскобойников, способный пианист, руководитель хорошего оркестра ресторана "Львов", и сообщил, что только что расписался и приглашает всех на свадьбу.
  - Всех? - спросил Войтек?
  Гришка окинул бригаду лабухов быстрым взглядом:
  - Да, всех! Кто не сможет к началу свадьбы - приходите после работы в кафе "Веселка".
  До женитьбы Гриша несколько лет встречался с симпатичной украинской девушкой. Все у них было хорошо, но когда он сообщил своей еврейской маме, что хочет на ней жениться, мама заявила:
  - Если ты на ней женишься, то я повешусь на веревке в нашем общественном туалете!
  Гриша послушал маму и через короткое время женился на другой. Мама осталась жива.
  
  Ира Бузина
  
  Как-то во время репетиции меня позвали к телефону.
  - Привет, Эдик!
  Задумавшись на секунду, я ответил:
  - Привет, Ира!
  Прошло шесть лет. Каким-то чудом узнал ее голос!
  - О! Ты узнал меня? - удивилась Ира Бузина.
  - Сам удивляюсь! Очень рад слышать твой голос! Как ты нашла меня?
  - Это было не сложно. Я была с компанией в ресторане и увидела тебя.
  - Как же получилось, что я не увидел тебя?
  - Мы сидели за столом в углу, и я не хотела танцевать.
  - Почему?
  - Мы с мужем разругались, не было настроения.
  Выдержав небольшую паузу, я спросил:
  - Ты бы хотела встретиться?
  Она тихо ответила:
  - Да.
  И вот в уютном ресторанчике за столиком напротив меня сидела все еще красивая, хоть и слегка раздавшаяся после родов, аппетитная Ира Бузина. Все эти годы мы друг о друге ничего не слышали. Было о чем поговорить. Она рассказала, что с мужем пока что живет вместе, у них трехлетняя дочь, но собирается с ним разводиться. Работает инженером-химиком. Я рассказал, что вот уже три месяца не живу с женой.
  - Она у тебя горячая, - намекая на ту сцену на улице улыбнулась Ира.
  - Да уж!
  Марик Браун, друг музыкантов, при моем содействии работавший в "Туристе" официантом, жил в данное время один в своей небольшой двухкомнатной квартирке у оперного театра - он загодя дал мне ключи от квартиры.
  Зашли, поцеловались. Присели на кровать, поцеловались еще раз. Обняв за плечи, медленно, глядя ей в глаза, я уложил ее на кровать.
  - Помнишь, - прошептал я змеем, - я говорил тебе, что мы еще встретимся?
  - Да-а! - зашелестела змейкой Бузина.
  Ну а дальше - все как по нотам. Нежно поцеловал ее в приятно пахнувшую шею. Женщина раздалась после родов, и грудь одной рукой было не объять. Продолжая целовать в шейку, ушко, сделал репризу, вернулся к губам. Второй рукой медленно расстегивая пуговички на беленькой шелковой кофточке, дланью обхватил, насколько смог, большую голую сисю, нашептывая в розовое ушко сладкие слова. И в этот момент это было вполне искренне...
  Красавица Бузина оказалась темпераментной. Было совсем неплохо.
  Во второй раз мы встретились у нее на квартире. Муж на пару дней куда-то уехал, а ребенок был в садике. Ее почему-то возбуждало заниматься со мной любовью на их семейной кровати. Мне почему-то не нравилось.)
  Встречи продолжались месяц. Ира уехала на гастроли, и на это время я вернулся в свою квартиру, где я с другой Ирой занимался любовью на моей, теперь уже бывшей семейной кровати. Кассеты и пластинки я еще не все забрал. Майлс Дейвис был кстати, за ним - Эрол Гарнер и ближе к коде - мой любимый Стэн Гец.
  Близился вечер. Солнце изо всех сил цеплялось за древние крыши. Было тепло. До работы оставалось еще часа полтора, и я предложил Бузиной зайти в кафе "Снежинка" на мороженое и молочный коктейль. Мы шли не спеша. Она молчала и, как мне казалось, была немного нервозна.
  - Ира, ты чем-то взволнована?
  - Да! - вдруг остановилась Бузина. - Мне нужно тебе что-то сказать.
  - Говори, - остановился и я.
  - Я беременна, - слегка, как бы с вызовом, приподняв подбородок, глядя мне прямо в глаза, произнесла она.
  Помолчав пару секунд, я флегматично спросил:
  - И кто же будущий отец?
  - И ты еще спрашиваешь? - негодуя молвила Ирина, сердито надув губы. - Конечно же, ты!
  - А как насчет мужа? - спросил я, заглянув в ее большие красивые глаза.
   - Я с мужем, - возмутилась она в ответ, - вот уже четыре месяца как не сплю!
  Мягко взяв ее под руку, я предложил продолжить путь:
  - То есть ты уверена, что это я?
  Нахмурив брови, Бузина бросила на меня возмущенный взгляд. Пройдя несколько шагов, я опять спросил:
  - Что предлагаешь? Что будем делать?
  Она остановилась и, глядя мне в глаза, с вызовом произнесла:
  - Именно это я хотела бы спросить у тебя!
  - Почему ты мне не сказала, чтобы я был осторожен? - спросил я ее с претензией в голосе.
  - Почему, почему, - проговорила нервно она, - не знаю!
  Мы продолжили идти.
  - Ира, я дам деньги на аборт.
  Она вдруг резко остановилась, сощурила глаза и, глядя на меня, произнесла:
  - Аборт?!
  - У тебя что, есть другие предложения? - спросил я с неподдельным любопытством.
  Видимо, в ее головке те все красивые и ласковые слова, произнесенные мною, трансформировались в слово "люблю". Да, она была красива, аппетитна, ей нравились мои фривольные утехи, маленькие распутства. Но люблю?! Да и предупредить могла бы, не было б последствий!
  - Подлец! - бросила с возмущением Ира Бузина. - Не нужны мне твои деньги!
  Резко развернувшись, она зашагала прочь. Пожав плечами, я молча смотрел вслед удаляющимся округлым бедрам. Ни разу я не сказал ей "люблю" и не ощущал за собой никакой вины. "Люблю" от меня слышала только моя Ира.
  Через пару дней, когда я направлялся на работу, у входа в ресторан ко мне подошел мужчина и с ходу задал вопрос:
  - Вы знаете Иру?
  Внимательно взглянув на него, я ответил:
  - Конечно, моя жена - Ира.
  - Я не о вашей жене, а об Ире, с которой вы недавно виделись - она моя жена, - проговорил он, вызывающе приподняв подбородок.
  - А, вы об этой Ире? Да, мы с ней знакомы по тем временам, когда она танцевала в ансамбле "Дружба", и не виделись шесть лет. Случайно встретились... зашли в кафе поболтать... и расстались, а что?
  - Вы мне правду говорите? - стараясь не выдавать волнения, спросил муж. - У вас с ней ничего не было?
   - Конечно же, ничего, - уверенно солгал я, - Ира хорошая девушка и хорошо танцевала. Нам было интересно вспомнить те года, съели по мороженому и на этом расстались.
  - Вы говорите правду?
  - Мне нечего скрывать, - убедительно заверил я несчастного и добавил: - Мне нужно идти на работу.
  Я видел, ему хочется верить. Это частенько происходит с обманутыми.
  - Извините, - пробормотал он, заглянув мне в глаза, и, ничего там не увидев, развернувшись, ушел восвояси.
  Я сочувствовал!
  Скоро должна была начаться летняя сессия, надобно было б и позаниматься. Все было бы неплохо, если бы не дурацкие, никому не нужные, просто страшные дисциплины: диамат, истмат, научный коммунизм. Кто же это будет учить?! Надо было искать концы для сделки с преподавателями. Было это несложно, студенты подсказали. Диамат - бутылка коньяка. Истмат - тоже. Преподавателю научного коммунизма - на пару часов ключи от моей квартиры.
  
  В Москву на Питерсона
  
  На гастроли в Москву приехал один из великих джазовых пианистов - Оскар Питерсон. Мы с Лёней, конечно, полетели в Москву. У концертного зала собралось много желающих попасть на концерт, но даже у спекулянтов билеты кончились. Лететь в такую даль - и нет билетов?! Расстроенные, мы предлагали сумасшедшие деньги, но никто ни хотел продавать. Пришло время начала концерта, в зал никого не пускали. На улице собралась огромная толпа. Тут вышел какой-то человек и объявил, что концерт не состоится, все могут сдать билеты. О причине отмены концерта он ничего не сказал. У касс выросла большая очередь из сдающих билеты. Брат глубокомысленно произнес:
  - В том, что получилось, есть два интересных момента: первый - плохо, что отменили концерт, и второй - хорошо, что мы не купили дорого билеты!
  Поздним вечером мы улетели домой. Позже узнали, что Питерсона долго никто не встречал, а когда наконец встретили, то поселили в какой-то вшивой, дешевой гостинице. Он и отменил концерт.
  
  Контора
  
  Только что прошел дождь. В небе таяли тучи. Солнышко робко подбиралось к городу. Пахло свежестью. Я сдал последний экзамен за третий курс и в приподнятом настроении направлялся к "Аппендициту". У кафе кучковались лабухи. Увидев Войтека с Таперичкиным, направился к ним. Поведал о том, что разделался с третьим курсом и в честь этого события предложил выпить по коньячку. Мы зашли в кафе и, выпив по пятьдесят грамм, вышли на улицу. К нам присоединилась еще пара человек, и пошли байки. Мимо проходили два мужика в пиджачках, с конторским выражением глаз. Так оно и оказалось. Они остановились, и один из них сказал.
  - Чего столпились, разойдитесь!
  Все развернули головы в их сторону и, сообразив кто перед ними, стали молча, медленно расходиться.
  - С какой стати мы должны разойтись, мы никому не мешаем! - возмутился я.
  - А с такой, - оба сделали шаг в мою сторону, - что мы сказали, быстренько разошлись, понятно? - приказал наглым, хамским тоном один из них.
  - С каких это пор стало больше трех не собираться? - не мог угомониться я.
  - Ты что здесь, самый умный? А ну пошли с нами! - и, как по команде, они взяли меня с двух сторон под руки.
  - Никуда я с вами не пойду! - высвободив руки и держа в одной из них портфель с нотами, возразил я.
  - Еще как пойдешь! - возвысил голос конторский, приблизив свое лицо к моему. - А будешь упираться, поволочем!
  Поодаль стояли ребята, молча наблюдая за происходящим. Поверив, что поволокут, я пошел с ними. Гады! Испортили такое хорошее настроение!
  Меня привели в ближайшее отделение милиции, в то самое, куда меня подростком приводила мама. Завели в какую-то комнату.
  - Так ты самый умный? А ну-ка, что это у тебя в портфеле?!
  Я без слов протянул им портфель. Конторский взяв портфель, раскрыв, высыпал на стол ноты.
  - Музыкант, значит.
  Я молчал.
  - Фамилия, имя, отчество, адрес! - рявкнул конторский.
  Сказал.
  Тот черкнул что-то на бумажке и, подняв голову, сердито произнес:
  - Когда тебе говорят - делать надо, а то разумничался тут. Понял?! - буравя меня глазами, бурчал он.
  - Я могу идти?
  - Собирай свои ноты, музыкант, не умничай больше и вали!
  Собрав со стола ноты, я ушел. К властям, а вместе с ними и к Родине, любви поубавилось.
  Вернулся к "Аппендициту". Погода все еще была хорошая. Музыканты стояли за столиками.
  - Ну что? - повернулось в мою сторону сразу несколько голов.
  - Ничего страшного. Высыпали мои ноты на стол и стали проверять, нет ли каких непозволительных ошибок в гармонии. Спросили, нравится ли мне дважды гармонический минор. Я сказал, что да, и спросил, а это плохо? А они мне так грубо ответили: "Вали на х...!"
  - Вот за нашу доблестную контору можем и выпить! - воскликнул Ромка Казак.
  Все согласились.
  - Скажи спасибо, что по почкам не дали, - добавил Кабан.
  
  Чалая
  
  Ромка Казак в молодые годы отсидел по глупости пару лет. В зоне ему разрешили заниматься на кларнете. После отсидки он тут же поступил в консерваторию. Способный парень, но, к сожалению, алкаш. Уже много лет он играл с моим отцом в два саксофона. Это был единственный ресторан, где играли два саксофона.
  Теплыми летними ночами лабухи, закончив трудовой вечер, собирались в центре у большого фонтана. Домой никто не спешил. Постоять у фонтана теплой ночью, когда водяная, прохладная пыль оседает ласково на лицо, после душных, прокуренных, воняющих алкоголем и потом ресторанов - блаженство!
  Нас стояло человек пять. Подошли отец и Ромка Казак. Папа рассказал, как в 1949 году он шел ночью с халтуры домой, держа под мышкой небольшой футляр с кларнетом. Кларнет был хорошего качества, известной немецкой фирмы. Отец приобрел его в 1945 году в разрушенном Берлине и очень им дорожил.
  - Меня остановили два здоровых жлоба, - рассказывал отец, - почти что у дома и спросили: "Шо это ты держишь под мышкой?" Я ответил: "Кларнет". "А ну дай сюда!" - рявкнул жлоб и, выдернув футляр, стал его открывать. Я протянул к кларнету руки, чтобы не дай бог он не уронил инструмент, а он как гыркнет на меня: "Куда?!" Я быстро убрал руки. "Музыкант, говоришь, мы щас проверим, грай", - приказал он и отдал мне кларнет. Стал я ночью на улице играть.
  - Гриша, и что вы им играли? - спросил, улыбаясь, Казак (лабухи к отцу обращались на вы).
  - Что, что! - пожал плечами папа. - "Мурку", конечно! Не буду же я им "Плачь Израиля" ночью играть. Когда я закончил, кто-то из окна второго этажа похлопал.
  - Гриша, этот кто-то просто свою жену по заднице хлопал, - засмеялся Казак, а за ним и все лабухи.
  Рассказали еще историю, потом еще. Отец ушел домой раньше всех. Он никогда долго не стоял - домой, к маме.
  Через полчаса мы с Казаком остались вдвоем. Домой идти не хотелось. Мы молча стояли, наслаждаясь летней ночью, как вдруг Казак спросил:
   - Бабу хочешь?
  Я встрепенулся.
   - Какую бабу?
   - Нормальную хорошую бабу, хочешь, я сейчас позвоню? Знаком с ней еще по временам, когда сидел. Она, конечно, не Наташа Ростова, покрупнее будет и чуть постарше... Ну что, звонить? - глянул он на меня.
  - Ромка, сейчас три часа ночи! Поздно уже! - равнодушно произнес я.
  - Да ты че, чувак, помотрать же можно, не понравится - схиляешь. Ну что? Звонить? - укарнывал меня Казак.
  - Она сидела?
  - Было пару раз, но тебе ведь не впервой, - и тут же спросил: - У тебя еще есть халтура в колонии для проституток?
  Глядя на его улыбающуюся рожу, я согласился:
  - Звони!
  Мы перешли дорогу и у кинотеатра документальных фильмов "Леся Украинка" зашли в телефонную будку.
  Она ответила быстро.
  - Слышь, Чалая! - начал Козак. - Я тут недалеко от твоего дома с одним грузинякой, с кучей бабок, может, нарисуешься?
  Я во все глаза смотрел на него. Он жестом руки показал - все нормально, не переживай!
  - Ну так оденься, - продолжал он в трубку, - повытаскивай свои мандавошки и вали к нам! - закончил Ромка.
  - Нет-нет, уже не хочу! - торопливо заговорил я. - Поздно, иду домой!
  - Да погоди ты, - схватил меня за рукав рубахи Казак, - помотрай хоть на нее!
  - Я что, мандавошек не видел, да и как ты ее назвал? Чалая?
  - Ну да, ее так зовут.
  - Это имя или кличка?
  - Не знаю, - улыбнулся Ромка, не отпуская рукав.
  - Ромка, мне хватает блядей, не хочу!
  Пока мы пререкались, в конце улицы показалась женщина. Она направлялась к нам. Я вопросительно посмотрел на Казака. Он утвердительно кивнул.
  - Привет, ребята! - поздоровалась Чалая.
  - Привет, привет, - ответил Ромка, - давно не виделись.
  - Да, давненько, - осматривая меня, сказала она.
  - Вот, познакомься, - кивнул на меня Казак.
  Она протянула руку.
  - Чалая.
  Пожав мягкую теплую руку, представился.
  - Ну что, надо б достать чего-нибудь бухнуть! - живо предложил Казак. - Могу сгонять в "Детский мир" к сторожу, - и добавил: - Башли есть?
  Дал ему квинту.
  - Я живо!
  Теперь я понял, почему Ромка так уговаривал меня. Он хотел кирнуть "на шару". Мы с Чалой нагло осматривали друг друга. Среднего роста, средней упитанности женщина лет тридцати пяти, в гладкой летней кофте цвета бордо с короткими рукавами, в пестрой юбке в цветочках, в туфельках на маленьком каблучке, с наспех покрашенным лицом, пахнувшая польскими духами "Быть может" - отличный экземпляр бандерши или проститутки для Тулуз-Лотрека.
  - Ну что, грузиняка, - спросила хриплым прокуренным голосом, улыбаясь, Чалая, - куда пойдем?
  Немного помявшись, я ответил:
  - Не знаю.
  - Вижу, что не грузин, и бабок не полные карманы, - продолжала улыбаться баба.
  - На кир хватает, - улыбнулся и я.
  Постояли еще немного. Чалая курила одну за одной. Казак вернулся с бутылкой водки.
   - Ты не против, - указывая на бутылку, - если я приложусь немного? - спросил он.
  - Прикладывайся!
  Откупорив бутылку, Ромка влил в себя немаленькую дозу и, вручив мне то, что осталось, произнес:
   - Ну я пошел, пора баинькать, - и зашагал прочь.
  Не было у меня никакого желания быть с этой бабой. Я молча протянул ей бутылку. Она сделала пару глотков. В голове крутилось: "Kак бы красиво отвертеться, чтобы не обидеть? С другой стороны, мне же не обязательно с ней спать, и кто знает, а может, у нас получится вполне интересный разговор? Она сидела, я охранял рецидивистов, может, мы найдем точки соприкосновения - в обоих смыслах? Спешить мне некуда. Я свободный человек. Жена замуж выходит".
  - Ну что, так и будешь торчать фонарем с бутылкой? - упершись руками в бедра, улыбаясь и окидывая меня, застывшего с бутылкой водки у рта, сказала Чалая. - Может, глотнешь немного?
  Окинув ее бесцеремонно-оценивающим взглядом, я сделал пару глотков. Спать буду лучше - это несомненно! Чалая глотнула из бутылки, вытерла рот тыльной стороной ладони.
  - Сигареты есть?
  Мы закурили.
  - Есть куда идти? - буднично спросила она.
  - Нет, жена дома! - тут же ответил я.
  Все-таки готов был как-то открутиться. Она молча курила.
  - Ну хорошо, пошли ко мне.
  - К тебе? - спросил я с глупой ухмылкой.
  - Да. Ко мне! Пошли! Здесь рядом! - и, повернувшись, пошла.
  Я покорно зашагал рядом. Не мог обидеть женщину. Жила она в десяти минутах ходьбы от моего дома. С детства зная все ближайшие подъезды, я сказал ей, что мы практически соседи и что я ее никогда не видел. Она ответила, что часто бывала в разъездах, а тут жила ее бабушка.
  Комната была в полуподвале, с одним окном под потолком. Можно было видеть ноги прохожих. Возле небольшого, видавшего виды трюмо висели маленькие образа. В углу - железная кровать с набалдашниками. Мы сели за маленький столик. Чалая поставила на стол два стакана. Я молча прикрыл стакан рукой, отрицательно мотнув головой. Она вылила остаток водки в свой стакан и быстро, по-мужски, опрокинула жидкость в горло, затем промокнула губы лежавшим на столе полотенцем. Губы были довольно красивыми.
  - Ну что сидишь молчишь, иль сказать нечего? - открылись они.
  Над столом висела лампа в маленьком розовом абажуре, и я мог получше ее рассмотреть. Выглядевшая старше своих лет, она все еще была симпатичной.
  - Да говорить не о чем, - начал я и тут же закончил: - Учился, влюбился, женился, разбежались, есть сын.
  Она внимательно, склонив голову набок, посмотрела на меня.
  - Ты же сказал, жена дома?
  Посмотрел ей в глаза и признался:
  - Я обманул. Просто в мои планы на остаток этой ночи женщина не входила.
  - Чего ж пошел?
  - Не знаю, - тихо ответил я.
  Она встала, подошла к трюмо и вытащила бутылку какого-то винища. Налила себе полстакана и тут же опрокинула в горло.
  - Со мной все ясно, а что у тебя? Как жизнь? - спросил я.
  - Да че там! Жизнь прекрасна! - заговорила Чалая. - Папка ушел, когда мне было четыре, через года два мамка спилась. Меня отдали в детский дом. - Прикурила сигарету. - Мне было девять, когда приехала бабка и забрала меня из детдома. Стали мы жить в этой квартире. В пятнадцать попала в колонию для несовершеннолетних правонарушительниц за воровство, ну а потом - пошло-поехало!
  Налила себе еще вина. Выпила и повернувшись на стуле боком ко мне, кивнула головой на висевшую в рамке над кроватью вышитую розу.
  - Я вышивала, когда мне было двенадцать, - грустно улыбнулась Чалая.
  Я внимательно слушал.
  - Через год после колонии села по-серьезному.
  - За что?
  - Грабанули ювелирный магазин. Все пошло не так. Ребята дали сторожу по башке сильнее, чем надо бы. Он стал инвалидом, а мы загремели. Отмотала шесть лет!
  Потом она рассказала, что сидела еще два раза. За разговорами прошел остаток ночи. Раннее утро. Из-за крыш выползало солнце.
  - Надо бы поспать немного, - сказала она и стала раздеваться.
  Я подошел к раскрытому окну и закурил, стоя к ней спиной. Чьи-то ноги прошли за окном. Потом еще чьи-то. С кровати раздался не свойственный ей нежно-просящий голос.
  - Иди ко мне, мой маленький!
  Вздрогнув, повернулся. Она смотрела на меня.
  - Иди! - шепнула.
  Мне совсем не хотелось!
  - Иди, иди, - поманила рукой Чалая.
  Медленно, обреченно, с руками, плетьми висевшими вдоль тела, я шагнул к кровати. В голове промелькнуло - зайчик и удав.
  Все действо заняло не более пяти минут, и я тут же уснул мертвецким сном. Проснулся в полдень. Рядом храпела Чалая. Осторожно, чтобы не разбудить, выполз из кровати и пополз к "Аппендициту".
  
  На "Волге"
  
  Из Кисловодска вернулся Боярский и сразу же купил себе "Жигули"-пикап красного цвета. Мне давно хотелось купить себе машину, но хоть и неплохо зарабатывал, не получалось собрать достаточно денег. Такси меня вполне устраивало. В колхоз возил на "Волге" Рубинчик.
  Как-то уговорил его дать мне поводить. Мы выехали за город и поменялись местами. Навстречу ехал большой грузовик, и я взял слегка вправо. Впереди метрах в ста от нас на обочине стоял "газик". Из-под него торчали ноги мужика, что-то ремонтировавшего. Нет, слава богу, я не переехал его ноги и, проехав чуть дальше, бросил взгляд на Рубинчика. Тот был белого цвета и пару секунд не мог вымолвить ни слова.
  - Что случилось? Чего ты так побледнел? - спросил я, не поворачивая головы.
  - Ты, ты знаешь, что сейчас было?! - заикался Додик.
  - Что? - наивно переспросил я, делая вид, что не понимаю.
  - Ты проехал в сантиметре от его ног! - вдруг закричал он.
  - Ну да? - удивился я. - Но не наехал же!
  - Ты знаешь, что бы было, если бы ты наехал?! - продолжал орать Рубинчик.
  - Ну, наверное, мужику было бы не очень приятно, - пытался отшутиться.
  - Х... с ним, с мужиком, посадили бы меня - не тебя! - разволновался он и стал прикуривать дрожащими руками сигарету.
  Я продолжал ехать еще минут десять, пока Рубинчик не сказал:
  - Остановись! Хватит!
  Я беспрекословно подчинился.
  
  Бардак
  
  С давних времен Львов завоевал популярность культурного центра. Город был одним их первых в Европе, в котором пошли трамваи. Одним из красивейших парков Европы был Стрийский парк. Карузо пел во Львовском оперном театре. Сын Моцарта дирижировал "Реквием" папы. Советские киностудии, снимавшие сцены в Париже, часто "для натуры" использовали Львов. В пятнадцатом веке в городе открыли первый бардак.
  Зашел к Боярскому. Он ел бутерброд с селедкой и запивал чаем. Я предложил ему добавить еще горчицы. Он ответил, что в следующий раз обязательно попробует. У него всегда были странные гастрономические пристрастия.
  Зазвонил телефон. Товарищ Боярского, Фима, с которым он работал в ресторане в Кисловодске, попросил его выйти на улицу. Мы вышли вместе. Вместе с товарищем стоял мужчина в возрасте, кавказской внешности, директор того ресторана в Кисловодске, приехавший по делам во Львов. Мы все вместе направились в центр, показать гостю город. Походили с часок, и тут Фима предложил нам зайти в бардак. Я никогда не пользовался услугами жриц любви (колония не в счет), не было необходимости, да и вообще не знал о существовании такого в городе. Я было отказался от предложения, но Фима с Боярским принялись меня уговаривать, сказав, что, мол, я не обязан быть с проститутками и что, мол, просто зайдем глянуть на то, что такое советский подпольный бардак.
  - Пошли, генацвале, а? - хлопнул меня по плечу директор.
  Заведение находилось на маленькой симпатичной улочке Конопницкой, с круглой цветочной клумбой посередине, совсем рядом с отделением милиции. Видимо, стражи порядка сюда захаживали.
  Дверь открыла симпатичная хозяйка лет пятидесяти, в японском голубом атласном халатике, с хорошей фигурой. Основной работой хозяйки была должность актрисы в Театре Советской армии. В кухне просторной трехкомнатной квартиры пили кофе четыре молодые девчонки. На полу у стола лежала огромная раскормленная сука породы доберман. Хозяйка, Зоя Ивановна, сообщила: цена за услугу - пять рублей. Директор ресторана воскликнул:
   - Вах, всех угощаю! - посмотрел на пухленькую молодуху, что-то жевавшую у стола, и мотнул ей головой: - Пошли!
  Та быстро встала, промокнув губы салфеткой и последовала за ним. Боярский, выбрав самую некрасивую, пошел в другую комнату. Мы с Фимой сели в большие потертые, неопределенного цвета кресла. Я взял с журнального столика журнал "Здоровье" и, открыв журнал на статье, гласившей "Алкоголь - твой худший враг!", согласился с ней, не читая. Фима сидел, широко расставив ноги. Листая журнал, я вдруг услышал громкий голос Фимы:
  - Пошла на х..., сука!
  Выглянув из-за журнала, я увидел Фиму, толкающего ожиревшую псину, сующую свою задницу между его расставленных ног.
  - Пошла вон, сука! - кричал он не отходившей собаке, слегка ударив ее по заднице.
  Сука показала большие клыки.
  - Заберите ее от меня! - заверещал Фима.
  - Пошла вон, Манька! - прикрикнула хозяйка.
  Собака, делая одолжение, медленно, крутя задницей отошла. Умная псина, насмотрелась. Зоя Ивановна затараторила, подойдя ко мне:
   - Возьми меня, я тебе сделаю, как ни одна из моих. Возьми, не пожалеешь!
  Пошел из любопытства. Она разделась и раздела меня. Для женщины таких лет она выглядела совсем неплохо. После небольшой подготовки оседала меня, приговаривая:
  - Ой, какой хорошенький! Торчит, как скипетр.
  Позже ребята, побывавшие в бардаке, рассказывали, что этот текст она говорит всем. Ушел я оттуда с каким-то неприятным чувством - как будто в чем-то испачкался. До сих пор всегда был с теми, кто хотел быть со мной.
  
  Тридцать
  
   Иру я не видел вот уже семь месяцев. Боль почти прошла. Я знал от Робика, что она уже не встречается с тем, за кого собиралась замуж. Еще знал, что через день она возвращается из гастролей, и мне надлежит покинуть свою квартиру.
  Конец сентября. За окном опять моросит. Мы с Мариком сидим на кухне. Я купил бутылку водки, колбасу, сыр, соленые огурцы и конфеты для себя и для Саши. Сегодня выпью. Мне тридцать. За плечами почти одиннадцать лет сумасшедшей семейной жизни.
  С тех пор как у Марика появилась двухкомнатная квартира, у Сашки появилась своя комната. Мать его уехала в Канаду с новой семьей. Марик Сашку не отдал. Сын выбрал отца.
  Я рассказал Марику что на днях меня вызвали в школу по поводу поведения Виталика.
  - Что он натворил?
  - Он сказал мне, что какой-то мальчишка, старше его на два года, заставляет на переменах катать его на спине. "Если ты не хочешь его катать, то не давай ему садиться на себя", - посоветовал я. "Я не хочу, но он лезет драться". - "Сынок, - поучал я, - бить нельзя только девочек, а этому пацану ты можешь дать сдачи". "А что, можно?" - "Да можно и нужно". На следующий день меня вызвали в школу. Оказалось, что сынок таки постоял за себя: схватив пацана за голову и несколько раз ударив того головой о стенку. Парень получил легкое сотрясение мозга. После двух лет занятия водным поло Виталик окреп и, видимо, крепко приложился. Учительнице в школе я сказал, что мой сын всего лишь постоял за себя. "Ничего себе постоял! - возмущалась учительница. - Ребенок получил сотрясение мозга!" "Этот ребенок, - парировал я, - издевался над моим сыном, и я разрешил дать сдачи". "Что за воспитание?!" - продолжала возмущаться училка. "Если тебя обижают, то давай сдачи", - уверенно ответил я, и вместе с сыном покинул школу. "Ну и воспитание!" - услышал я вслед.
  - Макаренко, - произнес Марик и налил по рюмашке. - Я вот что тебе скажу, дружище, - молвил он, - обязательно будь здоров! И еще желаю встретить настоящую любовь! - закивал он своим добрым бульдожьим лицом.
  - Ой, Марко, боюсь, не выдержу два раза!
  Раздался телефонный звонок. Марик поднял трубку и, послушав, сказал:
  - Хорошо, давай! Робик сейчас приедет, - сообщил он.
  - Отлично, будет кому помочь тебе со спиртным.
  - За это особенно не переживай.
  - Ну да, я забыл, с кем имею дело.
  Робик принес бутылку коньяка "Ахтамар", которым его обеспечивала армянская родня, и конфеты для меня.
  - Эдуард, - начал он, приподняв рюмку с коньяком, - в день твоего семнадцатилетия ты потерял свою невинность, - улыбнулся Миносян широкой, открытой улыбкой с хитрецой в глазу, - за прошедшие тринадцать лет ты набрал крейсерскую скорость. Сексуальная революция давно бродит по миру, и я рад за тебя - ты в авангарде!
  - Да уж! - крякнул Срибный.
  - Желаю тебе, дружище, - не сбавляй скорость и главное - береги себя! - И тут же добавил: - Но помни, Бебель как-то сказал: "Чрезмерные половые наслаждения гораздо вреднее, чем недостаток в них". Будь здоров, дружище!
  Я выпил коньячка. Марик тут же налил по второй.
  - По-моему, ты загоняешь?
  - Это по-твоему, а по-моему в самый раз.
  - Ты же знаешь, у меня нет твоего опыта.
  - Ничего, раз в тридцать лет можешь кирнуть!
  Я выпил.
  Через несколько минут в квартире погас свет.
   - Ну конечно, Боярский идет! - сказал Марик и оказался прав.
  Вовка уже не впервые, прежде чем нажать на звонок, выкручивал в коридоре пробки - мы знали, это он!
  - Вспомнил одну хохму: "Мужчина без женщины, как собака без блох - жить можно, но скучно! А женщина без мужчины, как блоха без собаки - жить можно, но кусать некого!" - поздоровался Боярский. - Будь здоров, Эдуард, и зай гизунд (будь здоров)!
  Я влил в себя четвертую рюмку. Раздался телефонный звонок. Марик поднял трубку.
   - Хорошо, давай. Марат едет, - сообщил он.
  Марат привез водку, колбасу, сыр и конфеты. Сашка был доволен больше всех, сидел возле меня и конфет.
  - Эдик, - начал Марат, - мы с тобой росли вместе, вместе служили, знаем друг друга много лет, и я рад, что у меня есть такой друг, как ты. Будь здоров, Эдька!
  Растрогал меня Марат своим тостом, и я опрокинул еще одну рюмку. Хорошо с друзьями!
  - Да все они одинаковые бляди! - вдруг ни с того ни с сего в сердцах воскликнул Марик.
  - Конечно же нет, мой друг, - глубокомысленно молвил Робик, одной рукой разливая по рюмкам коньяк, а второй изображая национальный армянский жест (полуоткрытая ладонь с выставленным указательным пальцем), - каждая женщина - тайна. И тут включается твое воображение, - выпив свою рюмку, продолжал Робик. - Перед тем, как насладиться счастьем секса, перед моментом обоюдной наготы, когда тела обильно выделяют ферменты, первые прикосновения и все, что за этим следует, всегда разное. И самый большой подарок человеку от Бога - это заключительный аккорд, мощная тоника высшего экстаза, оргазм - тоже разный.
  Все с минуту молча смотрели на Робика.
  - Вай ара Миносян! Поэт! Философ! Хочешь, картошечки поджарю? - захлопотал Срибный. - Да, вот вспомнил, - продолжил Марик, - на днях раздается звонок в дверь, открываю, стоит пожилой сосед, живущий подо мной, и спрашивает: "Сосед, у вас деньги есть?" Я думал, бухнуть хочет, и задаю встречный вопрос: "А что?" "А ничего, просто купите своим блядям тапочки, а то громко топают!"
  За разговорами никто не заметил, как я тихо встал, зашел в Сашкину комнату, и прилег отдохнуть. Проснулся уже утром. Марик на работе, Саша - в школе.
  
  Пристроил
  
  Вернувшись с Кавказа, Боярский привез анашу.
  - Попробуй, - сказал Вовка, протягивая мне папиросу.
  - Я не хочу папиросу.
  - Это не простая папироса - это "план".
  - План ГОЭЛРО?
  - Нечто получше, его еще называют гашиш или "план", все продукт изумительного растения индийская конопля и ее производное марихуана, - ответил Боярский, прикурил папиросу, пару раз затянулся и протянул ее мне. - На попробуй.
  Я взял с опаской папиросу и посмотрел на нее.
  - Не бойся, не бойся - покури!
  - И что будет?
  - Хорошо будет, не бойся, - подбадривал он.
  Я сделал пару затяжек. Ничего.
  - Кури, кури!
  Сделал еще несколько. Ничего.
  - Вова, что ты мне дал, я ничего не чувствую, и вообще - что я должен ощущать? - вопрошал я.
  - Совсем ничего? - смотрел на меня улыбающийся Боярский.
  - Совсем!
  - По-моему, надо добавить, - и протянул мне вторую папиросу.
  Добавил. Смотрю на него, он на меня. Подуло ветерком, и у Боярского шевельнулись его большие тараканьи усы... и тут я, расплывшись в улыбке, говорю ему:
   - Чувак, ты похож на барона Мюнхгаузена, летящего на пушечном ядре, с развевающимися на ветру усами.
  - Все в порядке! Взяло! - констатировал факт Владимир.
  Через полчаса мы зашли в кондитерский магазин, я накупил конфет. Вечером я играл с каким-то особым вдохновением. Чувствовал себя прекрасно. Не наблюдал искривленной реальности, что часто происходит с людьми, злоупотребляющими алкоголем. Настроение в меру приподнятое. Чем плохо? Когда ты улыбаешься людям - получаешь в ответ улыбку. Хорошо! Подстегивает творческий потенциал. Тоже неплохо! Со временем узнаю, что, покурив, заниматься любовью - просто бесподобно! Чудесное чудо-растение!
  Стал с Боярским покуривать "план". Пополняли запасы, покупая у кавказцев, продающих на базаре помидоры, цитрусовые и цветы. В общем, пристроил меня Боярский! Была и негативная сторона у "плана". Через некоторое время начинался зверский аппетит, что грозило увеличением размера живота. Придется с этим бороться!
  Как-то, купив свежую порцию, поехали на Вовкиной машине к Срибному.
   - Привет! - пробурчал Марик, открывая дверь. - Будет с кем выпить, хотя я мог бы и сам справиться.
  Боярский обычно составлял ему компанию. Срибный налил Вовке и себе. Я разложил на столе папиросы, вытащил из кармана "план".
  - Что это такое, и что ты собираешься делать? - посмотрел на мои руки Срибный.
  - Вот хочу забить мастырку, - ответил я ему, продолжая заниматься своим делом.
  - Какую мастырку, Вова, что он делает?
  - Сначала давай выпьем, а то водка стынет.
  Марик залпом выпил содержимое. Боярский за ним. Прикурив папиросу и сделав пару затяжек, я передал ее Вовке. (Он мог и то, и это.)
  - И ты тоже?! - проворчал Срибный.
  Вовка затянулся пару раз и молча передал мне.
  - Так, только не в моем доме! - нахмурив брови, произнес Марик.
  - Ты хочешь, чтобы мы вышли на улицу? - спросил я.
  Марик схватил соленый огурец и, молча откусывая, переводил взгляд то на меня, то на Боярского. Мы с Вовкой засмеялись. Марик налил себе водки.
  - Тебе не наливаю, - обращаясь к Вовке, - наркоманище чертово, мне больше останется.
  Прошли полчаса, нам с Вовкой весело.
  - Чего это вы все ржете? А ну-ка дайте попробовать, падлы! - неожиданно рявкнул Срибный.
  Вовка быстро закрутил папироску и подал Марику. Тот повертел ее в пальцах, понюхал, прикурил. Затянувшись несколько раз, хотел вернуть.
  - Кури, кури, - сказал Боярский, нам хватит.
  Покончив с мастыркой, Марик стал бросать вопросительные взгляды на нас, и тут... его большое круглое лицо расплылось в улыбке и стало похоже на луну.
  - А вы знаете... совсем неплохо... неплохо...
  Медленно поднялся со стула,
  - Пойду к зеркалу... загляну себе в глазки... хочу увидеть, остались ли еще проблески ума!
   - Да, да, - улыбался в усы Боярский, - посмотри внимательно и три раза скажи: "Я моряк, красивый сам собою", если не улыбнешься - придется добавить.
  Марик зашел в туалет, оставив дверь открытой.
  - Я моряк, - послышалось из туалета, - я моряк? Да я же вылитая луна!
  - Да, да, да! - закричали мы с Вовкой. - Одно лицо! Ну вот и тебя пристроили!
  Вскоре холодильник опустел!
  
  Зеленые яйца
  
  Иногда к нам в ресторан захаживал Витя, лейтенант КГБ. Имел он слабинку к слабому полу. Как-то в перерыве он заговорил о женщинах:
  - Если хочешь, могу организовать баньку, - предложил он.
  - Спасибо, Витя, но я с друзьями раз в неделю парюсь в центральной бане.
   - Да не такую баню, а баню с девочками, - живо проговорил Витя, - я организую генеральскую баньку, что при стадионе ЦСКА, а ты найдешь девочек, ну что? - вопросительно посмотрел на меня лейтенант.
  Мне не хотелось вдвоем с ним идти на такое мероприятие.
  - Витя, могу я пригласить двух своих друзей?
  - Зависит от того, сколько будет баб, - тут же ответил он.
  - Думаю, две-три найду.
  - Идет.
  - Витя, у меня к тебе вопрос.
  - Да.
  - В вашем ведомстве не найдется пара баб, с которыми можно повеселиться?
  - В нашем ведомстве, - доверительно улыбнулся он, - найдется все, но я хотел бы тех, которые не стучит.
  - Понял.
  Мы договорились встретиться у стадиона во вторник следующей недели. В том, что Марик и Вовка согласятся, я не сомневался.
  Марик и я в алиби не нуждались. Вовка сказал жене, что идет играть со мной халтуру. Я пришел к нему, и мы перетащили аппаратуру и барабаны к нему в машину. Алиби было обеспечено. Девчонки ждали за углом. Хорошо, что у него был пикап, и на нас шестерых вполне хватило места. В назначенное время мы подкатили к стадиону. Витя был на месте.
  Банька действительно была генеральская: просторная прихожая обшита деревом, со стен смотрели головы оленей, на одной из стен было зеркало, напротив - кожаный диван, в углу - большой деревянный низкий, круглый стол, на котором красовался начищенный самовар. Шесть удобных кресел окружали стол. Тут же и буфет с посудой. Рядом холодильник. Портретов Ленина и Дзержинского не было. Выше на три ступеньки - большая парная и рядом - маленький бассейн. С нами приехали ССР - Слава, Света, Рома - проверенные в деле веселые девчата.
  - Еще бы Соню, - сказал лейтенант Витя, - и был бы полный СССР.
  - А давайте в следующий раз соберем девочек из всех пятнадцати республик, - предложил Боярский.
   - Во-первых, такое удовольствие будет дорого стоить, а во-вторых - меня уволят, - улыбнулся Витя.
  - Ну что, девчата, - воскликнул Срибный, - поразвратничаем?!
  - Всегда готовы! - хором отрапортовали ублажительницы и тут же разделись.
  Все последовали их примеру. Подготовились мы основательно - для кого алкоголь, для кого - "план". Закуски хватило бы на взвод солдат. В котельной солдатик топил дровами большую каменную печь. Девчонки расставили на столе посуду, разложили закуску. Вся наша голопузая компания дружно уселась за стол. Я не мог скрыть улыбки, глядя на Срибного и Боярского: один - тучный, небольшого роста, второй - худющий с большими черными, торчащими усами, и где-то между ними я - с уже пробивающимся небольшим брюшком. Сегодня секс для нас был второстепенен. Нам всегда было весело, когда мы были втроем, ну а с девчонками - можно было просто оторваться! Витя, выпив рюмку и наспех закусив, уволок Славу на диван. Марик после первой рюмки дал команду:
  - Забивай!
  Курнули.
  - Вы неплохо смотритесь вдвоем в неглиже, - проговорил я, подцепив кусок колбасы на вилку, - вам бы придумать номер для сцены на двоих, уверен - принимать будут хорошо.
  - Смотрите на этого Аполлона с брюшком, - тут же подхватил Марик, намазывая маслом хлеб и накладывая полкило колбасы с сыром.
  Боярский, улыбаясь в усы, вылавливал из банки селедку. Подкрепившись, мы пошли с Мариком проверить парную, прихватив с собой Рому. Боярский париться не любил и остался со Светой. Парную проверили - хороший был пар! Когда мы вернулись Витя на том же диване драл уже Свету, а Вовка на кресле - Славу.
  В процессе вечера за разговорами, шутками и прибаутками каждый из нас поимел ССР. Через пару часов, опробовав всех троих, Витя, хорошо поддатый, "расстрелявший всю обойму", дрых на диване. Мы пошли поплескаться в бассейне. Там устроили соревнование. Мы с Мариком залезли в воду, Слава и Света ныряли и взяв наши детородные органы в рот, соревновались в том, кто дольше сможет продержаться под водой. Боярский считал.
  Потом Слава села на край бассейна, свесив ноги в воду. Рома, резвясь, столкнула ее в воду, и та оцарапала о край бассейна свои ляжки. Появилась кровь. В прихожей была аптечка, и в ней зеленка. Марик вылил всю бутылочку Славе на ляжки и задницу. Все вернулись к столу и сели в кресла. К каждому из нас на колени сели спиной к нам ССР и, щебеча и слегка подпрыгивая, болтали между собой. Слава сидела у Боярского.
  В забавах пробежало часов пять-шесть. Пора было и домой. Стали одеваться, и никто ни обратил внимание на Боярского, который надел трусы, забыв, что его живот и все, что ниже, были зелеными. Отвезли девчонок и поехали к дому Боярского помочь таскать назад домой аппаратуру и барабаны. Поймав такси, еле живые, но довольные мы поехали к Марику.
  На следующий день зазвонил телефон. Срибный жарил яичницу на восьми яичках и попросил меня поднять трубку. Звонил Боярский.
   - Звоню с улицы, - сообщил он взволнованно, - проснулся в одиннадцать часов и собрался в туалет. Белка посмотрела на меня и спросила: "Вова, почему у тебя зеленые яйца?" Я обомлел, глянул вниз и... начал говорить, - сглотнул слюну Вовка.
  - И что ты ей спел?
  - Я говорил без остановки, наверное, с час, уже и не помню, что гнал. Ладно, чувак, бегу домой! Вот лажа! - закончил он в сердцах и повесил трубку.
  - Ничего страшного, все у них будет хорошо, - сказал я.
  И оказался прав. Есть ведь умные жены! Ножами, вазами не бросаются и все прощают!
  
  
  Часть II
  
  Наташа
  
  Сегодня в ресторан зашел наш хороший клиент Богдан по кличке Мясо. Он, как и мой тесть на подводе в Ходориве, развозил на грузовике мясо и колбасу по торговым точкам города. Товар этот всегда востребован, и поэтому Мясо был хорошо "нафарширован". Веселый крепыш моих лет с добрым круглым лицом, Богдан был женат, растил ребенка. Любил покутить в женском обществе и недостатка в нем не испытывал. В этот день вместе с ним пришли две девушки. Одна совсем молоденькая, другая - постарше. Их столик стоял недалеко от сцены, и я мог рассмотреть ту из них, что помоложе.
  Самая что ни есть стройная русская красавица с точеной фигуркой. Прекрасно бы вписалась в березовую рощицу. На грациозной шее - белокурая головка с ниспадающими до плеч светлыми локонами. С лица взирали два больших, бездонных, карих, умных, на фоне белков, отливающих голубизной глаза. Небольшой, чуть утолщенный русский носик. Под ним превосходный рот обнажал в улыбке белоснежные зубы. На ней был надет облегавший точеную фигурку джинсовый комбинезон, на ногах - туфельки на малом каблучке. Когда она вышла с Богданом танцевать, я углядел приятные глазу округлости как сверху, так и снизу. Обликом она напоминала Одри Хепберн в американском фильме "Война и мир". Не в силах отвести глаз от нее, я с восхищением ею любовался. Она излучала чистоту. До меня доносился ее веселый смех. Я не мог понять, как эта молоденькая, лет семнадцати куколка попала в компанию с Мясо? С ним всегда были не очень-то целомудренные женщины и вдруг увидеть с ним рядом эту чистоту... Тут я заметил, как Славик Дымонт и она обменялись приветственным взмахом рук.
  - Славка, ты ее знаешь?
  - Нет так чтобы хорошо, но виделись в центре пару раз. А что, нравится? - улыбнулся он.
  - О-о-очень!
  У меня возник план. К концу песни, которую мы играли, я нашел контакт с глазами Богдана и, показав взглядом на дверь, попросил оркестр сыграть одну вещь без меня. Вышел с Мясом в фойе.
  - Бодя, где ты нашел эту куколку?
  - А, Наташка? Классная девчонка!
  - У тебя с ней?.. - многозначительно посмотрел я ему в глаза.
  - Да не, ты что! Она просто хорошая девчонка, и мне приятно с ней общаться, люблю, когда она рядом.
  - Всего лишь общаться? - посмотрел я на него недоверчиво.
  - Эдик... тут глухой целяк, - сказал он и тут же спросил: - Тебе это надо?
  - У тебя к ней серьезные намерения? - продолжал я выяснять ситуацию.
  - Да какие намерения?! Мне просто приятно, когда рядом такая невинная, молодая, красивая и к тому же веселая и умная девчонка.
  - Понимаю, - закивал я головой, - с тобой рядом таких еще не встречал.
  Он усмехнулся.
  - Да... не было таких!
  - Богдан... так как она пришла с тобой, должен спросить у тебя... Могу я попытаться назначить ей свидание?
  Он, склонив на бок голову, смотрел, улыбаясь, на меня.
  - Тебе это надо? - повторил он.
  - Если ты не против, то да! - уверенно ответил я и протянул ему руку. - Спасибо, Бодя!
  - Валяй! Я не против, - ответил он на мое рукопожатие.
  Вернувшись на сцену, я обратился к Дымонту:
  - Славка,ты сможешь в перерыве представить нас друг другу? - и добавил: - Богдан не против.
  - Никаких проблем! - ответил Дымонт с готовностью.
  Перерыв наступил раньше обычного. Славка подошел к их столику, и Богдан пригласил его выпить с ними. Дымонт присел. Я ждал в фойе. Через пару минут он вышел ко мне с Наташей. Представив нас друг другу, предложил сегодня после работы пойти к нему на кофе. Ай да Славка! Вечер подошел к концу, и мы с ним подсели к Богдану с девочками за стол.
  - Богдан, - заговорил Дымонт, - я пригласил Эдика, Наташу и Галю к себе на кофе, и ты, если хочешь, можешь составить нам компанию.
  Богдан окинул быстрым взглядом, меня и Наташу.
  - Богдан, - обратилась к нему Наташа, - пошли с нами, посидим.
  - Нет, ребята, я бы с удовольствием, но уже поздно, пойду в семью, - глянув на Наташу и кивнув головой в моем направлении, спросил ее: - Ты не против?
  Слегка пожав плечами, Наташа вопросительно посмотрела на Галю, свою старшую сестру двадцати трех лет.
   - Да, пойдем, конечно, посидим! - с энтузиазмом воскликнула та.
  Наташа согласно кивнула головой:
  - Хорошо, пойдем.
  У меня в груди затрепыхались бабочки!
  - Ну, хорошо, - сказал Богдан, поднимаясь со стула, - мне пора. - По-братски обняв Наташу, произнес: - Хорошая ты, Наташка! - Развернувшись, он ушел.
  Наконец рабочий вечер подошел к концу, и, прихватив бутылку коньяка с шоколадкой, мы пошли к Славику.
  У него была своя комната в родительской квартире. Выпили немного. Славик за столом беседовал с Галей. Мы с Наташей присели на маленький диванчик. Поболтав пару минут, я осторожно положил ей на плечи руку. Улыбнувшись, она сняла мою руку:
  - Не надо, - тихо сказала.
  Пообщавшись еще немного, я сделал вторую попытку, не увенчавшуюся успехом. "Зачем мне это? Чистая, невинная! Я ведь всегда отпускал девственниц, не стоит и начинать! Вон рядом сидит старшая сестричка, метает одну рюмку за другой, думаю, она не будет скидывать руку с плеч. Семнадцатилетняя красавица, умненькая, веселая, нецелованная - нет, это не для меня! Мне нужны бляди! Я никого не хочу, да и уже не могу любить! Любовь давно стала спортом, игрой и приключением". Встретившись глазами со Славкой, я легким кивком головы предложил ему поменяться местами. Он недоуменно пожал плечами, но поменялся. Галя тут же предложила:
  - Наливай!
  Болтая с ней, я понял, что она - вполне доступная молодая женщина. Но оторвать взгляда от ее младшей сестрички я был все же не в силах. Мотнул Дымонту головой, мы снова поменялись местами.
  От Наташи исходила приятная, обволакивающая теплотой энергия. Музыкой звучал ее веселый, высокий, звонкий смех. Удовольствием было сидеть с ней рядом. Таких у меня еще не было! Пришло время уходить, и я решился договориться с Наташей о встрече. Окинув меня быстрым взглядом и слегка пожав плечами, она, к счастью, согласилась.
   Середина октября обычно во Львове дождлива. Мне повезло. Было сухо и не холодно. Я стоял у кинотеатра "Щорс" с букетиком красных гвоздик. Ласковое осеннее солнце отдавало городу свое последнее тепло. Стою вот уже полчаса. Мимо проходил и, увидев меня, остановился поболтать мой хороший приятель, добрый весельчак Сеня Басов. Выше среднего роста, гора мышц, чемпион Вооруженных Сил по классической борьбе в тяжелом весе.
  Мы вспомнили эпизод годичной давности. Здесь же, у кинотеатра "Щорс", год назад мы с встретились, и надо же случиться - у меня вдруг что-то хрустнуло в колене. Прошло семь лет после операции, ничего подобного никогда не было. Я стоял на одной ноге, опираясь на Сенино плечо, и не мог идти. Боль постепенно утихла, но ступить на ногу не мог. Постояли с двадцать минут. Идти не могу!
   - Ну что ж, - сказал Басов, - такова моя еврейская доля, быть мне сегодня мулом, придется нести тебя домой.
  (Сеня с малых лет рос с еврейской мамой без папы Басова.)
  - Похоже, что да, может, осликом будешь?
  - Нет, буду мулом, я ведь не чистокровка!
  Я оседлал Сеню, он по-лошадиному махнул ногой, и мы тронулись в путь. До моего дома было минут двадцать ходу. Он шел спокойным, неторопливым шагом, как будто на спине у него никого не было.
  - Сеня, - гудел я ему в ухо, - был я как-то в Средней Азии и видел у осла огромный член. Скажи мне - у мулов такой же?
  - Ты что хочешь, чтобы я остановился, расстегнул ширинку и вот так, при всех, показал?
  - Нет-нет, не надо, а то не дадут донести до дому!
  Вспомнили, как мы в одно лето на бассейне "Динамо" в плавках прохаживались. Глаза отдыхающих не отрывались от его тела Атланта. Рядом с ним я чувствовал себя пигмеем.
  - Сеня, на кого ты оставил небосвод?
  - Не переживай, Геракл подержит, - живо ответил Сеня.
  Не спеша, с шутками-прибаутками принес меня домой.
  В разговоре прошел уже час. Наташи все нет.
  - Похоже, что девушка не придет, - сказал Сеня.
  - Похоже... Ты иди, я еще постою.
   - Эдуардо, - проговорил Басов, - видно, девчонка уж очень хороша, если ты после часа ожидания хочешь продолжать ждать?
  - Хороша, Сеня, таких еще не встречал, подожду еще немного!
  - Да-а! - покачал головой Сеня и ушел.
  Прошло еще полчаса. Стемнело. Наташа не пришла.
  Я медленно пошел по улице, держа в опущенной руке гвоздики. Навстречу ковыляла, что-то себе под нос бормоча, маленькая хромая местная сумасшедшая пани Каролинка. Я дал ей букетик. Она долго оглядывалась и все повторяла:
   - Это мне? Это мне?
  Видно, не судьба. Все последующие дни я думал о ней. Не знал, где она живет, а то пришел бы. Какая-то она особенная.
  "Не пришла! Забудь! Чего рассуждать!"
   Через неделю она вместе со своей сестрой Галей пришла в "Турист". Я заметил на красивом лице извиняющуюся улыбку, и маленький, радостный ознобчик прошел по телу от макушки до пяток (или наоборот). Протянув мне руку, Наташа произнесла:
  - Эдик, извини, пожалуйста, но я пришла на полтора часа позже. Так получилось.
  - Это совсем не важно! Главное, что я снова вижу тебя! - живо и искренне произнес я.
  Попросил администраторшу Иду посадить их за столик в моем поле зрения и поинтересовался, какой напиток они предпочитают.
  - Водочку, конечно, - живо откликнулась Галя.
  Старшая сестрица - в теле, с такими же красивыми бездонными глазами, была совсем другой. В этот вечер я играл с особым вдохновением. "Мужскую верность" и "Жену чужую" не пел. После окончания работы мы вышли в фойе. Галя пошла в гардероб за одеждой. Через минуту со стороны гардероба послышался шум, переходящий в скандал. Наташа услышала Галин голос, и мы поспешили на помощь. Галина лупила зонтом какого-то мужчину. Пришлось вмешаться, оттащить сестру и извиниться за нее.
  - Галя! - с негодованием воскликнула Наташа. - Что ты вытворяешь?!
   - А чего! Он первый начал! - с залихватской улыбкой кинула драчунья.
  Разбираться не было смысла. Мы вышли на улицу. Моросил дождь. Зонт был поломан. Поймав такси, я отвез их домой. Договорился с Наташей о свидании. Она пообещала намного не опаздывать. Я ответил, что буду ждать ее, пока не придет.
  Она опоздала всего на двадцать минут. Мы зашли в маленькое кафе. Наташа сказала, что не голодна. Я заказал два по пятьдесят коньяка, два кофе и пирожное. Через некоторое время предложил повторить по коньячку. Наташа отказалась (хороший знак!).
  Вышли на улицу. Стемнело. Прохладный и сухой осенний вечер тихо шуршал листьями. Туфельки на небольшом каблучке, брючки и теплая шерстяная, кофейного цвета кофта с пуговками, маленькая косметичка в руке, прямая спинка балерины - Наташа сама элегантность. На такую что ни надень, будет хорошо смотреться. На мне ладно сидел сшитый по заказу у мамы в ателье темно-синий костюм.
  Через дорогу, на пригорке находился институт прикладного искусства. Двери в здание были закрыты, прохожих почти не было. Мы остановились напротив входа у ажурной чугунной ограды. Закурили.
  - Эдик, - спокойно, но твердо спросила Наташа, - ты женат?
  Затянувшись, я медленно выпустил дым.
  - Нет, - и добавил: - Уже восемь месяцев.
  Умолчал, что официально еще не в разводе. Не считал пока что нужным говорить об этом. Сказал, что жизнь с женой не удалась, и что у меня десятилетний сын, и что я рано стал отцом. Наташа рассказала, что после школы она окончила курсы счетоводов, работает в счетном отделе проектного научного института. После часа разговоров она позволила поцеловать себя. Поцелуй получился недолгим. Было приятно от нее слышать, что в данный момент она ни с кем не встречается. Проговорили еще с час, она заторопилась домой. Завтра рано на работу. Попыток поцеловать я больше не делал. Отвез ее на такси домой и договорился о следующем свидании. Мы стали встречаться.
  Не по возрасту рассудительная, умненькая семнадцатилетняя Наташа понимала меня с полуслова. Я познакомил ее с Мариком, у которого проводили много времени наедине. Между ними с самого начала возникла обоюдная симпатия и уважение, чему я был очень рад.
  С каждым поцелуем моей страсти прибавлялось. Я не в силах был оторваться от этой красоты. Под юбку не лез. В глубинах моего потухшего сердца пробивался росток любви Creshcendo любви набирало силы!
  Пролетело два месяца. Марик уехал. Настала середина декабря. Я попросил Наташу остаться со мной на ночь. Она согласилась.
  Холодный ветерок сдувал с деревьев недавно выпавший снег, бисером опускающийся на землю. Мы только что вернулись из кинотеатра, посмотрев фильм-балет "Анна Каренина".
  В доме было тепло и уютно. Мы забрались под теплое одеяло. Наташа осталась в лифчике и трусиках. После получаса моей нежной настойчивости дала раздеть себя. Наташа была превосходна! Со мной со времен моей первой любви такого не было. Я волновался. Не такая, как все те, что были до нее, - чистая, добрая, светлая, умная, молодая. Мог бы добавить эпитетов, но и этого хватало для подрагивания мелкой дрожью. "Что же мне делать? Ведь всегда отпускал невинных. Но ведь ни к одной из них я не чувствовал ничего подобного". Мы зашлись в долгом поцелуе, и... я второй раз в жизни сказал:
  - Люблю!
  - Ты уверен, что любишь?
  - Да, уверен, - тихо шепнул я, прильнув губами к красивому ротику.
  Через минуту-две Наташа легонько вскрикнула. Остаток ночи мы ели, болтали, смеялись и много целовались. Больше я ее не трогал.
  Во дворе веселилась метель.
  До Нового года мы встретились еще три раза, и с каждым разом я все больше и больше хотел ее. То, что происходило у нас с Наташей, застало меня врасплох. С ней я чувствовал, как мало-помалу льдина, лежавшая долгие годы на сердце, медленно таяла. Эта девушка возвращала меня к жизни, и я отдавал ей всю ласку, на которую был способен.
  
  Машина
  
  Год завершается. В Америке - Р. Никсон, во Франции - В. Жискар д"Эстен, у нас - Ильич, в Эфиопии нашли бабу Люси, жившую 3,2 миллиона лет назад. После восьмидесяти четырех дней в космосе вернулась на Землю последняя команда американской космической станции Skylab - а я хочу купить машину! Окончил водительские курсы, сдал на права. С деньгами постоянно получается так - вот они есть, а вот их уже и нет, но чаще - все же есть. Магазинная цена на "Жигули" была пять с половиной тысяч рублей. Если записаться в очередь, то получишь ее, когда станешь дедушкой. Я стал искать варианты. За три дня до Нового года нашел за шесть тысяч двести. Пошел к дяде Фиме. Он держал подпольные цеха по пошиву обуви, бабок - море. Дядя одолжил мне пять тысяч, а Марик Браун еще тысячу, предварительно взяв с меня обещание дать поводить машину. Двести рублей у меня было своих.
  На спидометре моего темно-голубого "жигуля" было всего семнадцать тысяч километров. Машину забирал у мужика, живущего где-то на окраине. Вчера выпало немного снега, и в этот день было довольно скользко. Волнуясь, не спеша, я подкатил под родительское окно. Вышли папа, мама и Лёня. Радостные, сели в машину.
  Отец похлопал по рулю, по дверям, по сиденью.
  - Хорошая машина, сынок. Езди на здоровье!
  Мама добавила:
  - Только не спеши, осторожно!
  Неделю тому назад Гена Гершбург - хороший приятель, музыкальный руководитель Львовского кукольного театра - заказал мне аранжировку музыки, которую он написал для спектакля, и предложил записать с моим оркестром "Туриста" на радио фонограмму этой музыки. За аранжировки получу триста пятьдесят рублей и за фонограмму - по сто каждому музыканту. Вся работа должна была быть сдана к концу января.
   Новый, 1975 год. Наташа и Галя со своими друзьями встречали его в "Туристе". В начале января институт послал Наташу в Киев на десять дней на курсы повышения квалификации. Через два дня после ее отъезда я, договорившись на работе, прилетел к ней в Киев. Наташа была очень рада этому сюрпризу. Гостиничный номер она делила с какой-то женщиной. В Киеве жил Лёня, двоюродный брат Марика Срибного, и мы были знакомы. Он уступил нам на три дня свою однокомнатную квартиру.
  Город засыпало снегом. Ближе к вечеру снегопад прекратился, и мы пошли в ресторан. Наташа была в брючках, в сапожках на маленьких каблучках и кофейного цвета цигейковой шубке, слегка прикрывавшей коленки. На мне - мохнатый полушубок, сапоги и меховая шапка. Деревья осыпали прохожих кучками снега, переливавшегося алмазами в свете уличных фонарей. В этот вечер я от переизбытка радости выпил больше обычного. Наташа выпила две рюмки водки. Мне совсем не хотелось спать. Напротив - я много смеялся и вел себя, как мальчишка. По дороге на квартиру, дурачась, упал в сугроб. Наташа смеялась. Она ведь уже знала, что я малопьющий. Давно уже мне не было так хорошо. Три прекрасных дня пролетели быстро.
  Я вернулся домой, сразу же сел за аранжировки и через два дня отдал Гене готовые партитуры. Договорились через неделю записать на радио фонограмму.
  
  Кульбит
  
  Никогда прежде, за исключением времени пребывания в армии, я не задумывался об ангелах-хранителях. И вообще на эти темы я особо не размышлял. Первый мой опыт вождения с Сашкой Долей мог закончиться весьма плачевно. Несмотря на то, что я ударил "Москвичом" в бензобак автобуса, чуть не задавил людей, на то, что мы упали с машиной в ручеек - мы все же своим ходом уехали с места происшествия. Тогда, в армии, майор Ашман спас меня от дисбата. Вероятно, он и был моим ангелом! В самое время бегства от патруля появился брат с товарищем. В мои юные годы, видимо, ангелы-хранители вмешивались не раз, оберегая меня от колонии.
  Январский вечер был не очень холодным. Снега давно не было. Улицы были чисты. Закончив работу, с Дымонтом и Кабаном подъехали к ресторану "Львов". Стояли, болтали с лабухами. К нам присоединился Богдан Мясо, проводивший время в ресторане. Поинтересовался, встречаюсь ли я с Наташей. Услышав мой положительный ответ, он сказал мне, чтобы я берег ее, и что таких, как она, - немного. Я был полностью с ним согласен. К нам подошли три не очень презентабельного вида девицы, а если точнее - три потасканные, бухие вокзальные курвы. Ребята оживились. Кабан, уже хорошо поддатый, сразу же перешел ближе к делу:
  - Ну что, девочки, поедем погуляем?
  - Конечно! Поехали! - живо отозвалась одна из них.
  Две другие держались друг за дружку, чтобы не упасть.
  - Поехали, поехали, - закивали в унисон головами хорошо "теплые" лабухи.
  - Куда поедем? - спросил один из них.
  - Я сейчас позвоню своему приятелю, он живет один, - предложил пошатывающийся Богдан.
  Телефон-автомат был рядом, и он, с кем-то поговорив, сообщил:
  - Можем ехать!
  Глянув на девушек, я отозвал в сторону Кабана и Славика.
  - Вы что, не видите, что это за чувихи? - попытался я их урезонить.
  - Это же ходячие "Букеты Абхазии", - добавил Дымонт.
   - Какие еще букеты? - спросил осоловевший Кабан.
  - Триппер, сифилис и мандавошки, - разъяснил Славка.
  - Зубов бояться - в рот не давать! - отчеканил Кабан. - Ну кто едет? - обратился он к остальным.
  Согласились все, кроме Дымонта и меня.
  - Нас много, мы не влезем в мою машину, - сказал Мясо и повернулся ко мне: - Может, просто подвезешь?
  Отказать ему я не мог:
  - Просто подвезу.
  - Эй, лабухи, по коням! - крикнул Мясо.
  К нему село четверо. Ко мне, чтобы прокатиться за компанию, сел Дымонт. Сзади устроились три потенциальные переносчицы венерических болезней. На дворе полпервого ночи. Машин мало. Стало подмораживать. Богдан быстро тронул с места. Я старался не отставать, да и адреса не знал.
  Львовские улицы покрыты отполированной временем брусчаткой, которая, когда подмораживает, становиться скользкой, как лед. Мы ехали по улице Городетской, которая вела от центра до окраины города. Только миновали отделение милиции, как Мясо прибавил скорость. Я видел, как его опасно повело, но он сумел выровнять машину.
  Повело и меня. Не сбавляя скорости, я стал туда-сюда крутить рулем. Машина закрутилась волчком, ударилась боком об обочину тротуара, ее подкинуло вверх, потом она кувыркнулась через крышу и, сделав полный оборот в воздухе, с треском приземлилась на все четыре колеса на тротуар, в противоположном направлении. Стекла повылетали, из-под капота повалил дым. Когда кувыркались в воздухе, одна из баб истошно вопила:
  - О-ой! Бля-я-ядь!
  Какое-то мгновение все молча, испуганно озирались по сторонам. Из-под капота валил дым. (Позже, я понял, что это был вылившийся из радиатора антифриз.) Тут Славка заорал:
  - Бляди! Разбегайтесь!
  Но двери заклинило. Перепуганные девахи, вереща пятиэтажным матом, пытались их выбить. Славка и я выбили свои и вывалились из машины. Дымонт быстро отбежал. Лежа у колеса, я с удивлением смотрел на свое ратиновое пальто, лежащее в двух метрах от машины. А ведь я в нем садился в машину! Девчонки продолжали бесноваться на заднем сиденье. Придя в себя, я вскочил и стал дергать задние двери. Дымонт дергал двери с другой стороны машины. Наконец двери открылись, и ошалевшие, перепуганные насмерть "красавицы" повываливались и быстро рванули подальше. Как ни странно, никто ни пострадал. Все были в порядке, кроме Славки, набившего себе шишку.
  - Да, вот это был номер! - проговорил он, хлопая глазами и почесывая ушибленное место.
  Вмиг отрезвевшие бабоньки уселись на холодный тротуар. Одна из них, мелко дрожа, вдруг закричала:
  - Дайте кто-нибудь сигарету! Ой, блядь!
  Дал им по сигарете. Капот перестал дымить, и я неуверенным шагом подошел к груде металла. С крышей, выгнутой вверх, машина стала похожа на палатку. Сердце сжалось. Не прошло и месяца с тех пор, как я стал обладателем авто. Ведь машину-то покупали на всю жизнь! Я уже стал к ней привыкать, да и долг в шесть тысяч висит "дамокловым мечом". Оглядевшись по сторонам, я увидел два столба электропередачи, между которыми произошел наш кульбит. А ведь могли налететь на столб! И ведь все в полном порядке! Хочешь не хочешь, а мысль об ангеле-хранителе вполне может прийти в голову.
  Минут через десять к нам подъехала милиция. Дали подышать в трубку. Я алкоголя не пил. Выяснили, что я не справился с управлением, сказали, чтобы убрал машину, и уехали. Мясо не заметил происшедшего, поехал дальше. Проехав довольно далеко и наконец заметив, что меня нет, остановился. Постояв немного, решил вернуться. Подъехали к нам, заохали, заахали, спросили все ли в порядке, и, прихватив с собой девиц, укатили. Со мной остались Дымонт и Арик Радер, хороший приятель, тоже клавишник, оканчивавший юридический факультет Львовского университета и вечерами игравший в ресторанах на органе. У Славика разболелась голова, поймав попутку, он уехал домой.
  Надо было что-то предпринять с машиной. "Нужен подъемный кран и грузовик, но где же я все это ночью найду? У меня ведь есть Марик Срибный, который сейчас не в командировке".
  - Арик, идем найдем телефон, я позвоню Марику.
  Пришли в милицейский участок, нам дали возможность позвонить. Марк, разбуженный среди ночи, немного почертыхался, спросил, где стоит машина, и отрезал:
   - Жди!
  Позвонил на свой "Автопогрузчик", снял кран с разгрузки товарного поезда и прислал его ко мне. Хорошо, когда друг - начальник! Через час подъехали подъемный кран и грузовик. Машину отвезли к воротам таксопарка, в котором я все еще руководил самодеятельностью.
  Директор парка дал добро на ремонт. Рихтовщик Лемко долго цокал языком, был удивлен тем, что никто не пострадал. Ремонтировал два месяца. Не брался за работу, пока не привезу бутылку, но мастером был классным. К середине марта получил я свое авто назад.
  День был солнечным, и я, с удовольствием прокатившись по центру, не спеша подкатил к "Аппендициту". В то время лишь немногие лабухи имели собственные машины. Холода закончились, у "Аппендицита" толпились. Кабан, Войтек, Кастро и Натан окружили машину.
  - Нормальная получилась машинка, хорошо Лемко сделал, - сказал Натан, у которого уже полгода был "жигуленок".
  - Надо бы отметить, - предложил Войтек.
  - Надо, надо, - закивали остальные.
  Теперь, когда я купил машину, работы у ангела-хранителя прибавилось. Через несколько дней после аварии выяснилось, что все, кто был с девчонками, поймали триппер.
  
  Тофик
  
  Я всегда хотел иметь собаку, но наши родители к собакам, да и вообще к животным были безразличны. Учитывая все мои каждодневные проделки, я на эту тему даже и не заикался. "Может быть, если бы взяли в дом собаку, то я бы немного утихомирился? Хотя навряд ли". Когда мы еще жили в коммуналке на три семьи, жил у нас на кухне огромный черный кот Юрка - хозяин двора. В основном Юрка приходил домой только ночевать. Ему было лет десять от роду, когда его задавила насмерть машина.
  Теплым апрельским днем мы, собираясь ехать на халтуру, загружали инструменты и аппаратуру возле дома Боярского. Мимо нас медленно проходила старушка, выгуливая на поводке собачку.
  - Ой чуваки, посмотрите на эту умору, - раздался голос Натана, - брови как у Брежнева, усы как у мушкетера, размером в полкошки, а какой апломб! И наверное - злой.
  - Нет, совсем он и не злой, хороший песик, - остановилась, вступившись за собачку старушка.
  Смесь терьера с чем-то, маленький черненький песик умным, вопрошающим взглядом смотрел на Натана и действительно был очень потешен.
  - Бабушка, - обратился я к ней, - продай собачку.
  - Ты шо? - поднял на меня глаза Натан.
  - Нет, сынок, - ответила старушка, - это собака внука, я только вышла погулять с ней, - и повернулась уходить.
  - Бабуля, - живо продолжил я, - дам тебе полтинник.
  Остановилась, посмотрела на меня, не шучу ли.
  - В самом деле? Дашь пятьдесят рублей?
  - Дам! - удивился я сам себе.
  Старушка глянула на собачку на меня, вздохнула и сказала:
  - Давай!
  Дал ей полтинник, бабулька передала мне поводок и быстро засеменила прочь.
  - Смотрите на этого поца! - воскликнул Натан. - Уже потратил деньги, которые еще не заработал, и куда ты денешь это чудо природы, нам ведь на халтуру ехать надо?
  - Натан, сильно не кипятись - давление повысится. Сейчас отвезем его к моей маме, - говорил я, не веря сам себе.
  - Ты даже не успел имя волкодава спросить, как старушка намылилась, - не унимался Натан.
  - Действительно, - согласился я, задумавшись.
  - Я уже придумал имя, - заулыбался он, - Тофик.
  - Почему Тофик?
  - Он похож на Тофика.
  - Какого Тофика?
  - Вылитый Тофик, посмотри на него.
  Песик поворачивал головку то в мою, то в Натана сторону.
  - Уговорил, - улыбнулся и я, - Тофик подходит. Ну что, Тофик, поехали к маме.
  Подъехав к дому родителей и взяв на руки собачонку, я быстро заскочил в квартиру, всем своим видом показывая, что очень спешу.
  - Мама, - оживленно начал я, - я сейчас спешу на халтуру и вот на улице нашел потерявшуюся собачку, посмотри, какая она хорошенькая, - и, не давая маме вставить слово, торопливо продолжал: - Мне нужно бежать, я пока что оставлю ее у тебя, а завтра приду заберу. Накорми ее, дай водички, я побежал.
  И, обернувшись, добавил:
  - Кстати, зовут его Тофик.
  - Откуда ты знаешь? - заподозрила что-то мама.
  - Я его так назвал, - кинул я на ходу и убежал.
  К родителям пришел через два дня.
   - Привет, как Тофик? - спросил с порога.
  Виталька с Тофиком бегали по квартире, песик радостно лаял. Неожиданностью было то, что мама сидела на стуле, сложив руки на коленях, и с умилением смотрела на Тофика. Я молча присел на стул. Мама улыбалась, улыбался и папа. Не поворачивая ко мне голову, мама произнесла:
  - Тебе самому негде жить, куда еще собаку? - и, помолчав, закончила: - Пусть живет здесь.
  Тофик стал важным членом семьи. Мама была счастлива, особенно в те минуты, когда он встречал ее с работы. Песик всегда лежал рядом с мамой и рычал на всех подходивших к ней слишком близко. С Тофиком стало в квартире как-то светлее. На него невозможно было смотреть без улыбки! Было очень приятно, что вот так быстро все получилось - и собачку пристроил, и маме хорошо!
  
  Разыграли
  
  Пока мою машину возвращали к жизни, Боярский давал мне пару раз на несколько часов свой пикап. Как-то мы с Мариком решили его разыграть. Одолжили у него на несколько часов машину и, когда пришло время ее возвращать, подъехав к его дому, позвонили ему по телефону.
  - Слушай, чувак, у нас тут небольшая проблема, - начал я.
  - Что? Что случилось?! - заволновался Боярский.
  - В общем, проблема не такая уж и малая, можно даже сказать - довольно сложная, - выдержав паузу, продолжал я, - мы с Мариком взяли с собой чувиху, и... она умерла!
  С Боярским мы дружны уже более шести лет. Два раза вместе работали. Ему было семнадцать, когда умерла его мать. Они стали жить вдвоем с отцом, краснодеревщиком дядей Мишей. Вовка не был проблематичным парнем - круглый отличник. В институте был одним из лучших на курсе. Школу окончил с золотой медалью, институт с отличием. Барабанщик-самоучка, с хорошим чувством юмора и просто толковый парень. Однако разыграть его было не сложно, ну а если Срибный рядом - то и совсем просто.
  - Да ладно, что ты мелешь, хорош гнать! - заволновался Вовка.
  - Вова ...- хотел продолжить я, но Марик вырвал у меня трубку.
  - Слушай, Владимир! - привыкшим тоном большого (и крупного) начальника резко заговорил он. - Мы не можем с тобой сейчас долго рассусоливать, у нас тут труп в машине! Может, баба перепила, или черт ее знает почему! Ты должен достать лопату, поедем в Брюховичи и там ее тихо похороним... Так что быстренько одевайся и с лопатой к машине! Хочу тебе напомнить - машина ведь твоя!
  - Да... да что вы такое говорите?! - заикался Владимир. - Где я возьму лопату?! Нет у меня никакой лопаты! Ну и что, что моя машина, и вообще я не имею к этому никакого отношения! - нервно возвысил он голос.
  - Вова, - взял я трубку, - ты так не переживай, сходи к соседям, может, у кого и есть лопата?
  - Да ты что?! Ты что?!! - вконец струхнул Боярский.
  Марик снова схватил трубку.
  - Вова! - со спокойной твердостью молвил Марко. - Прихвати пару дощечек и один гвоздь. По-моему, она христианка, и мы должны соорудить небольшой крест.
  На другом конце провода Боярский начинал что-то соображать.
  - Ты ведь хорошо учился в школе, - не давал ему опомниться Марик, - с отличием окончил институт, хороший музыкант, можно сказать - совсем неглупый парень... И в то же время ты такой мудак! - подвел итог Срибный и, весело рассмеявшись, добавил: - Успокойся, мы тебе все прогнали!
  - Ах, засранцы! - радостно закричал Боярский. - Белла, слышишь?! Они все придумали! Хе-хе-хе! - как-то не совсем неестественно хохотнул Владимир.
  В течение всей этой мизансцены жена его, Белла, стояла, конечно же, рядом с ним.
   В те времена, работая вместе в "Туристе", часто, возвращаясь домой, мы останавливались поболтать под окнами его квартиры. Белла открывала окно и кричала:
   - Сколько можно болтать? Весь вечер вместе играли, и что? Не наговорились? Домой иди!
  Баб Боярский любил, но как правило - дурнушек. На вопрос "Почему ты все время выбираешь крокодилов?" он уверял, что они в постели намного лучше, чем красивые:
  - Смазливая баба дарит себя как праздничный подарок - имей меня, красивую, и будь доволен. В отличие от нее, некрасивая делает все, чтобы мужчине понравиться, - поучал Боярский.
   В то время, когда машины у него еще не было, как-то поздним летним вечером мы с Мариком и двумя девчонками подъехали на такси к его дому. Зашли в телефонную будку, Марик набрал номер. На улице давно стемнело. Десять вечера. Вовка взял трубку.
  - Слушай, чувак, у нас тут с Эдькой в машине апур клевых телкес (две хорошие девочки), мы едем ко мне, если хочешь - присоединяйся.
  - Подождите секунду, надо подумать, - живо ответил он.
  Думал недолго. С телефонной трубкой в руке крикнул жене, которая была в другой комнате:
  - Белла, я пойду выброшу мусор!
  Белла вышла. Боярский забыл, что в той комнате, где находилась жена, был другой, спаренный телефон. Все, что сказал Марик, она тоже слышала.
  - Вова, чего вдруг тебе захотелось выбрасывать мусор так поздно? Выбросишь завтра, а мы с тобой ляжем пораньше в кровать, - хитрила жена, - я тебе сейчас такое устрою, как никогда! Одежки одену, стриптиз сделаю!
  - Хорошо-хорошо, - заговорил Вовка, - только я не могу, когда почти полное ведро мусора стоит всю ночь дома, я быстро вынесу и вернусь.
   - Вова, - не сдавалась жена, - оно часто стоит всю ночь полное, почему именно сегодня ты решил, что мусор не дождется утра?
  - Беллочка, я не знаю, что на меня сегодня нашло, - не сдавался муж, - но я сегодня не засну, пока мусор в доме. Быстренько спущусь вниз, выброшу и вернусь.
  С этими словами он схватил ведро и как был - в спортивных шароварах и в майке - выскочил за двери. Вернулся домой через два часа.
  Что Вовка говорил жене, знал только он. Верила ли ему Белла или нет - знала только она. Жили они вроде бы неплохо. Она всегда, при любой возможности находилась там, где Вова играл. Знала все и про всех. И вот однажды она ему устроила!
   Бывает, что жены не хотят больше терпеть выходки мужей, и Белла решила проучить своего. Так как она была в курсе того, кто с кем спит, она обзвонила всех его друзей и знакомых, рассказала женам и мужьям, с кем их партнеры им изменяют. К счастью, у меня не было телефона.
  На следующий же день Вовка с трудом избежал побоев. Придя домой, спросил у подруги жизни, почему она это сделала.
   - Я сделала это для того, - заявила Белла, - чтобы на тебя все обиделись и перестали с тобой дружить, а когда тебе не с кем будет дружить - ты будешь дома! Понял?!
  Непостижима логика рассерженных жен! Вовка сильно обиделся и пошел ночевать к отцу. Все, кому Белла позвонила, называли ее бешеной сукой. Боярский не обижался. Через день вернулся и все пошло по-прежнему.
  Поженились они, когда ему был двадцать один год, ей - девятнадцать. Стали жить с родителями Беллы в их трехкомнатной квартире. После первой брачной ночи молодожены должны были предоставить родителям окровавленную простынь, как доказательство невинности невесты. Вовка надрезал себе палец... Родителям показали кровавую простынь. Белка была уже два месяца беременна. Пытаясь прервать беременность, пила какие-то порошки, но плод не хотел выходить, и они решили оставить ребенка. Сына назвали Геной. Может, потому, что Белла пила всякую гадость, Геночка рос нервным мальчиком. Когда он злился, то впивался зубами в тыльную сторону своей руки, и на этом месте образовался большой твердый нарост. Мальчонкой был своеобразным, но смышленым.
  В Кисловодске Гена пошел в первый класс и иногда во время урока вдруг выходил из класса, не спрашивая учительницу. На вопрос учительницы, куда это он собрался, Геночка бросал: "Пошла на х...!"
  Как-то вечером выходного дня, положив Гену спать и дождавшись, пока он уснет, Вова с Беллой пошли на пару часов посидеть в ресторане. Лабухи, часто работая шесть дней в неделю в ресторане, по выходным отдыхать идут в другой ресторан. Геночка проснулся, нашел телефонную книгу и стал названивать по всем ресторанам и кафе, спрашивая, нет ли у них его родителей. В ресторане, к столу, где проводили время Боярские, подошел официант знавший их и доложил:
   - Звонил ваш сын Геннадий и сказал: "Передайте моим родителям, чтобы они быстрее ехали домой. Их сын - усрался".
  
  Друг одобрил
  
  В марте отпраздновали у Марика Наташино восемнадцатилетие. Я подарил ей колечко. За столом были Марат, Сеня Басов, сестра Наташи - Галя и подружка Люда. Хорошо посидели. Все выпили. Я курнул. Гости разошлись. Наташа была в ванной комнате, мы с Мариком вышли на балкон покурить. Теплая мартовская ночь запахами напоминала о приходе весны.
  - Весна пришла, - глубокомысленно произнес я.
  - Да-а, - подтвердил Марик и после минутного молчания добавил: - Я рад за тебя.
  Я молчал.
  - Наташка - классная баба!
  - Я знаю.
  
  Брат
  
  До войны почти одну треть шестисоттысячного населения Львова, составляли евреи. После войны осталось менее десяти процентов. Остальные были истреблены. За прошедшие тридцать лет их число увеличилось. Евреи во Львове обосновались столетия назад, и это был их город тоже.
  Железный занавес все еще не упал, и беспокойное еврейское племя, которое всегда в дороге, покидало город, отправляясь в манящий Израиль, богатую и сильную Америку. Кто-то собирался в далекую Австралию, кто-то в Канаду. Ручеек отъезжающих превращался в реку. "Драли когти", пока власти еще чего-либо не придумали. С бытовым антисемитизмом еще как-то можно было совладать, с государственным же - невозможно! И эта пресловутая двухпроцентная норма действовала на нервы. В общем - евреи сваливали.
  Семья Бебы, с которой Лёня встречался, засобиралась в Америку. Брату был дан ультиматум: если хочет жениться на Бебе - должен ехать с ними. Лёня сказал, что мама вряд ли даст разрешение, в ответ получил: в таком случае Беба уедет без тебя.
  Мы ехать не собирались. Брат Бебу любил, брат пришел к маме.
  - Мама, я хочу жениться на Бебе, - заявил Лёня с порога, заходя на кухню.
  Мама присела на стул.
  - Ее семья уезжает в Америку, и если я не женюсь, Беба уедет с родителями. Ты должна будешь дать мне разрешение на выезд! - отчеканил он.
  Побледневшая мама, взявшись за сердце, молча, пошатываясь, пошла к кровати. Лёня за ней. Мама легла, продолжая держаться за сердце и глубоко дыша.
   - Лёнечка, о чем ты говоришь? Какая Америка? А консерватория? А твоя семья? Ой, мне плохо, не говори мне ничего мне плохо! Дай воды! Ой вэй!
  Лёня сбегал на кухню, подал ей стакан.
  - Мама, ты должна дать мне разрешение! Слышишь?! Должна!
  - Лёнечка, сынок, мне очень плохо, ой, мне плохо!
  Лёня чувствовал, что мама немного играет, и неумолимо продолжал:
  - Ты мне дашь разрешение! Я должен знать сейчас!
  - Лёня, какой ты жестокий, маме так плохо, а ты ее мучаешь!
  - Ты мне дашь разрешение, дашь!
  - Ой готеню, почему он так мучает меня? - причитала мама.
  - Дашь разрешение! - не унимался брат.
  И тут мама, произнесла уже более твердым голосом:
  - Тебе наплевать на маму, на свою семью, женись на своей Бебе и делай что хочешь!
  - Так ты дашь мне разрешение?
   - Дам, дам, дам! - закричала мама. - Хватит мучить меня!
  Быстро развернувшись, брат побежал сообщить Бебе радостную весть. Дома стали готовиться к свадьбе. Заказали у мамы в ателье костюм для жениха. Лёня купил два обручальных кольца.
  Последнее время я часто позволял себе обедать в ресторане "Интурист", что в самом центре города, рядом с "Аппендицитом". В этот день, когда я уже приканчивал цыпленка-табака, в ресторан зашел взволнованный Рубинчик и сообщил, что там, на улице, мой брат устроил скандал, и похоже, что будет драка, уже собирается толпа зевак. Выскочив на улицу, я увидел недалеко от ресторана взъерошенного Лёню и какого-то парня, о чем-то спорящих и толкающих друг друга. Рядом с парнем стоит Беба, умоляя прекратить.
  Разъяренный брат схватил Бебу за руку и тащил ее в сторону. Парень держал ее за другую руку и не отпускал.
  - В чем дело, что тут происходит? - вмешался я.
  Дрожащий от возмущения братишка возмущенно рассказал:
  - Иду по городу и вижу ее с этим... идут, за ручки держатся... Хочу с ней поговорить, а этот не пускает!
  - Никуда она не пойдет! - отрезал тот.
  Подойдя вплотную к парню, я строго проговорил:
   - Они давно встречаются и собираются пожениться, так что ты стой и не рыпайся! - Обратился к брату: - Бери ее и уходите!
  - Никуда не пойду! - заявила Беба.
  - Пойдешь! - уверенно сказал Лёня и, крепко взяв ее за руку, потащил в ближайший подъезд.
  Парень дернулся, пытаясь помешать. Схватив его за грудки, я процедил:
  - Стой и не лезь, дай им разобраться!
  Брат затащил Бебу в подъезд. Я стал на страже. Зеваки расходились.
   Свадьбу отменили, зато у брата появился новый костюм. Беба вышла замуж за того парня и вскоре забеременела. Через несколько месяцев они разошлись, и беременная Беба одна уехала в Америку.
  
  Пан или пропал, или Колобок, не добежавший до лисички
  
  Все больше просыпалось тепло в моей душе. Хотелось видеть Наташу каждую минуту, чувствовать ее рядом. Часто ловил направленные на нее восхищенные взгляды мужчин. Верил ей без оглядки. Она как-то сразу вызывала у людей чувство уважения.
  Иногда мы ездили за город покататься на машине. Сегодня, в мой выходной, мы зашли в ресторан поужинать. Выпили немного коньяка. Теплая погода располагала к поездке за город, где в лесочке, в машине, можно было от души нацеловаться. Показался пост ГАИ, который мы благополучно миновали. Через час-полтора, возвращаясь в город, гаишник остановил нас. Попросил права. Я дал. Повертев в руках, нагнулся и ищейкой стал принюхиваться ко мне. Выровнялся, нагнулся, понюхал еще раз.
  - Выходи с машины! - приказал строго. - Иди за мной! - кинул он и направился вверх по лестнице в будку, возвышавшуюся в трех-четырех метрах от земли.
  Не заглушив мотор, я последовал за ним. На дворе полдвенадцатого ночи.
  - Ну что? - положил мои права на стол гаишник. - Выпил?!
  - Нет, - живо ответил я полуправдой, - я не пьющий.
  - Я думаю, выпил, - не поверил он и стал доставать прибор для проверки на алкоголь. - Дуй! - приказал гаишник, подсовывая трубку к моему рту.
  Я слегка дунул.
  - Так, ты давай не гони дурака, а дуй как следует!
  Дунул еще раз. Он внимательно осмотрел трубку.
  - Все-таки думаю, что пил. Ну ничего, сейчас поедем в участок и там хорошо проверим!
  Ехать в участок совсем не хотелось, был почти уверен, что то малое количество алкоголя, выпитого давно, не обнаружат. Хотя кто знает?
   В мгновение вспомнил армейский побег от патруля. Схватив со стола права, я ринулся со всех ног вниз со ступенек к машине. Вечное мое "пан или пропал!". Как сказал один известный человек: "Отчаяние часто выигрывало сражения". Заскочив в машину крикнул Наташе:
  - Молчи, не задавай вопросы!
  Засвистев колесами, выключив фары, рванул в темень шоссе. К такой наглости милиционер не был готов, и пока он спускался вниз, заводил свой мотоцикл, я уже прилично от него оторвался. Мы мчались по Киевскому шоссе, не так давно заасфальтированному. Гнал я почти в кромешной тьме. Вдали за мной моргал глаз преследующего меня мотоцикла. Наташенька послушно молчала. Я вошел в большой поворот, справа за которым (я это знал) проходила узкая проселочная дорога. Резко свернул и, проехав метров десять, остановился. Через несколько секунд увидел в зеркале заднего вида проскочивший мотоцикл. Подождав с минуту, не включая фар, спасибо луне, медленно проехал немного вперед и, включив фары, продолжил ехать дальше. Через полчаса мы выехали на другое шоссе, и я благополучно привез Наташу домой.
  - Ты представляешь, что было бы, если бы он догнал нас? - произнесла она.
  - Но ведь не догнал... Если рискуешь и все хорошо кончается, значит, правильно сделал, - ответил я сам себе и ей.
  На что она добавила:
  - Ты просто Колобок, не добежавший до лисички.
  
  Валерка Комар
  
  Сегодня, подъехав к дому родителей, я встретил Комара, недавно освободившегося от очередной отсидки. Пока он сидел, у него умерла мама. Когда мы учились в школе, она хотела, чтобы Валерка дружил со мной. Думала - учится музыке, нормальный парень?
  Мы поболтали немного.
  - Слышь, Эдик, выручи.
  - Говори.
  - Можешь со мной подъехать в одно село, там в сарае для меня держат два мешка маковых головок, и мне нужно поскорее их забрать.
  - Смогу, но не сегодня, завтра подходит?
  - Заметано.
  На следующий день мы забрали мешки. По дороге Комар рассказал, что собирается их поварить и затем пить этот отвар как чай.
  - Торчок обалденный, кукнар называется, попробуешь.
  Пока готовилось варево, угостил я его "планом". Пришло время пить кукнар, и после небольшого колебания я выпил. И это было сразу моих два раза - первый и последний.
  Минут через десять после какого-то непонятного торчка с невероятной силой разболелась голова.
  - Ты что, не мог предупредить, что будет болеть голова?! - предъявлял я претензии к Комару.
  - Откуда мне было знать, что у тебя будет болеть голова? - оправдывался он. - У меня же не болит.
  - Ну конечно, ты привык пить всякую дрянь!
  - Сам знаешь, не всегда есть возможность выбирать.
  После смерти матери жил он один в большой трехкомнатной квартире с двумя балконами на улице Руднева. Когда отец был жив, они занимали весь этаж, состоящий из десяти комнат. Со временем власти забрали семь из них для трех семей, оставив семье Комара три. В связи с тем, что большую часть времени он находился в местах не столь отдаленных, а будучи дома, был под милицейским надзором, власти искали повод забрать его хорошую квартиру в обмен на какую-нибудь конуру. Вскоре повод нашелся.
  Через несколько дней, проезжая мимо его подъезда, я увидел его, сидящего на ступеньках с опущенной на руки головой.
  - Привет, Комар, что случилось?
  - Ты представляешь, - подняв голову с усталыми глазами, начал он, - вчера вечером пришел ко мне этот мудак.
  - Какой мудак?
  - Да сидели когда-то вместе.
  Трясущимися руками Комар прикурил сигарету.
  - Попросился переночевать на одну ночь, - продолжил он, волнуясь, - я как чувствовал, не надо было его, в дымину пьяного, пускать. Ты же знаешь, за мной контора все время приглядывает, только и ищут, падлы, повод отмести хату.
  - Знаю.
  - А от этого шныря всегда были одни проблемы, которые мне сейчас на х... не нужны! - заводился Комар, поднимаясь со ступенек.
  - Ну и?..
  - Ну и окочурился он, сука, ночью!
  Я смотрел на него во все глаза.
  - Ты имеешь в виду - умер?!
  - Да, сука! Издох в моей квартире, и что мне теперь делать?! - водил глазами по сторонам вконец расстроенный Комар. - В контору затаскают, хату отметут! - безнадежно махнул он рукой.
  Думаю, он успел приложиться с утра к кукнару. Поговорили еще с минуту, мне нужно было ехать. Жаль беднягу, один он, некому вступиться перед властями. Через некоторое время ушел он мотать срок по четвертому разу.
  
  Натан и Марина
  
  Завтра - Первое Мая. Мы ехали с оркестром таксомоторного парка куда-то за город давать концерт. Натан взял с собой жену Марину, симпатичную блондинку с белоснежной кожей. Со мной была Наташа. Нам выделили большой львовский автобус. Натан всех веселил. Сыпались шутки-прибаутки. С женой Мариной он почти никогда не выходил на люди. Позже я узнал причину этому.
  Благополучно дали концерт, начальство не поскупилось, и нам накрыли приличный стол, на котором стояло четыре бутылки водки. Чуть позже докупили еще две. Наташа выпила две рюмки водки, я курнул. В процессе гулянки я обратил внимание на Марину, довольно часто прикладывающейся к рюмочке, и Натана, что-то зло шипящего ей на ухо. Сам он никогда много не пил.
  Гулянка закончилась. Натан пригласил меня с Наташей переночевать у него. Вместе с Мариной, с шестилетней дочерью и бабушкой жены он жил в большой трехкомнатной квартире. Натану не нравилась ворчливая бабушка. Как-то рассказывал мне и Наташе, что время от времени он в валенок вкладывает утюжок и тихонько бьет бабушку по печени. Наташа возмутилась:
  - Что, в самом деле?!
  - Да нет, Наташа, он шутит - успокоил ее я.
  Бабушка и ребенок спали, нам показали нашу спальню. Когда мы с Наташей уже готовились лечь, вдруг открылась дверь и к нам зашла... в чем мать родила, неуверенно стоящая на ногах Марина. Мы уставились на нее, недоуменно хлопая глазами.
  - Эдик... я тут что-то хотела сказать...
  Не успела она договорить, как заскочил Натан и грубо ее утащил. Послышались глухие удары по телу. Натан "воспитывал" жену. Позже он мне признается, что Марина - алкоголичка и временами к концу вечера падает лицом в салат. По этой причине он старается не ходить с ней на вечеринки.
  
  Сумасшествие
  То, что людьми принято называть судьбою, является, в сущности, лишь совокупностью учиненных ими глупостей.
  (Шопенгауэр)
  
  Выросши в стране, обучающей молодежь научному атеизму, я знал, что Бога нет. Но если все-таки он есть, то дал человеку свободу вершить судьбу свою и поэтому не ответственен за человеческие деяния.
  Первые дни мая. Холодные дни позади. Деревья играют молодой листвой. Жить хочется. С утра отгремел майский ливень, и сразу же за ним выглянуло веселое солнышко, осушив слезы мостовых.
  Я пришел к родителям позаниматься на пианино - скоро сессия. Закончив заниматься, направился к "Аппендициту". Около кафе грелись на солнце лабухи. Заметив Кабана и Денегу, я присоединился к ним.
  - О! - произнес Денега. - Как раз тебя хотел увидеть.
  - Шось трапылось? - спросил я его по-украински.
  (Почти все лабухи города между собой общались по-русски.)
  - Не, ничего не случилось, просто одна чувиха была у вас в ресторане и хочет с тобой познакомиться.
  - Не-е, не хочу! - уверенно ответил я.
  - Чего? - глянул на меня Денега. - Кстати, чувиха симпатичная.
  - Не хочу!
  - Ты что, заболел?
  - Я в порядке.
  - Чего ты пристал к нему, - вмешался Кабан, - у него сейчас клевая чувиха.
  - Ну и шо? - удивился Денега.
  - Пойдем, - обратился к нему Кабан, махнув головой в сторону кафе. - Начнем день.
  Ресторан был полон. Благодаря паре башлевых клиентов мы неплохо заработали. Закончив работу поздним вечером и находясь в хорошем настроении, я ехал к родителям. Сегодня первая теплая ночь. Открыв в машине оба боковых окна, я не спеша, закурив сигарету, ехал к маме. Не знаю, что на меня нашло, но машина поехала не к маме, а к нашей с Ирой квартире. Жизнь моя и до этих пор не была обделена событиями, но с этой ночи...
  Я остановился у подъезда и подошел к своей двери. С тех пор как разбежались, прошло уже более года. Я тихо подошел к окну. Форточки были открыты. Из слегка освещенной комнаты доносился приглушенный мужской басок и время от времени кокетливый Ирин смешок. Я присел на ступеньку у двери. "Как же я по ней соскучился!" Услышал ее голосок - и нахлынули воспоминания.
  "Что со мной происходит? Откуда такое волнение? Ведь у меня сейчас самая лучшая девушка в мире, ведь я уже надеялся, что выздоровел от этой сумасшедшей любви!" Вся юдоль моих страданий медленно испарялась. Я не понимал, что происходит со мной. Поднялся и тихо постучал в дверь! "Что же я делаю?! Сумасшествие какое-то!" Ира подошла к двери.
  - Кто там?
  - Я.
  Пауза.
  - Ты?!
  - Я.
  - Что-то случилось? - вскинулась испуганная Ира.
  - Да.
  - Что?
  - Я соскучился.
  Пауза.
  - Эдик, я не одна, - тихо сказала она.
  - Знаю... Хочу на него посмотреть.
  - Нет, Эдик, уходи, пожалуйста... не надо! - взволнованно зашептала в дверь.
  - Ира, обещаю только посмотреть на него и сразу уйти.
  - Эдик, ты не имеешь права, мы с тобой уже давно разошлись, пожалуйста, уйди, - волновалась за дверью Ира.
  Я уходить не желал, хотелось увидеть не его - ее я хотел видеть! Вдохнуть ее запах! Дотронуться до нее!
  - Ира, я обещаю, только зайду и выйду.
  - Нет, не открою! - испуганно повысила она голос.
   - Ира, - лениво промолвил я, - ты же знаешь, что эту дверь, если захочу, то сниму с петель!
  - Эдик, пожалуйста... не надо... не надо! - металась она за дверью.
  - Открой! - прогудел я.
  - Ты обещаешь сразу уйти?
  - Обещаю.
  Дверь медленно открылась. Она была одета в коротенькое, кофейного цвета платьице, на ногах - домашние тапочки.
  Постояли мгновение, быстро окинув друг друга взглядами. Я зашел в комнату. За нашим маленьким столиком сидел молодой, высокий, черноволосый парень с розовыми не то от волнения, не то от возбуждения щеками. На столе стояли початая бутылка коньяка, две рюмки, на двух тарелочках - конфеты и сыр. Постель была еще (или уже) не мята. Я подошел к нему. Он встал. Выше меня на полголовы. Глянул ему в глаза и, повернувшись сделал два шага к подоконнику, на котором заметил столовый тупой нож, такой же, как когда-то тот, который я приставлял к Ириному животу десять лет назад. Вернувшись в исходное положение, я приставил нож к его животу, задав глупейший вопрос:
  - Ты ее любишь?
  С криком: "Брось свои хулиганские штучки, ты обещал, ты не имеешь права!" - подскочила Ира.
  Парнишка замер и, чуть помешкав, тихо произнес:
  - Да-а.
  Я, протянув руку, остановил ее и задал второй глупый вопрос:
  - Ты на ней женишься?
  Парень молчал. Ира чуть притихла. Чувствуя нутром ее поддержку, я надавил сильнее:
  - Я спросил тебя, ты женишься на ней?!
  Хлопец явно не ожидал таких вопросов и стал мямлить:
  - Я не знаю, еще не думал об этом, мы недавно стали...
  Тут я резко остановил его и, еще чуток принажав, зло процедил:
  - Пошел на х...! Свали!
  - Эдик! Эдик! Не надо! - вскричала Ира и чуть тише: - Не надо, - и совсем тихо: - Не надо...
  Развернувшись, в три больших шага, не прощаясь, парень вышел.
  Мы молча сели за стол. Ира, выпрямив спину и положив руки на стол, разглядывала меня. Разглядывал и я ее. "Не думал, что так соскучился. Встречаясь с Наташей, я все реже думал о ней. Что со мной происходит?" Чем дольше я смотрел на нее, тем больше набирала силу какая-то неодолимая животная страсть. Налил себе коньяка, кивнул на ее рюмку головой, она кивнула, налил и ей. Молча выпили. Съели по конфетке. Закурили. Молчим. Докурили, я встал. Она посмотрела на меня и тоже встала. В ее выразительных глазах собирались и молниями сверкали изумление и злость. Постояв с полминуты, мы медленно, по сантиметру стали приближаться друг к другу... и вдруг разом бросились в объятья. Она впилась в мои губы. Подняв на руки, я положил ее на кровать... Сумасшедшая была ночь!
  Под утро, иссякнувшие и ослабевшие, мы забылись сном. Утром, открыв глаза, я вздрогнул. Почти вплотную к моему лицу на меня уставилась, улыбаясь, рассматривая меня с любопытством и нежностью, Ира.
  - Ты чего? - спросил я, протирая слипшиеся глаза.
  - Смотрю на тебя и думаю... Неужели ты меня так сильно любишь?
  - Ну да... а ты вроде и не знала.
  - Ведь прошло более года, а ты такой же сумасшедший.
  - Это я сумасшедший? - улыбнулся я.
  - Мы оба ненормальные, - улыбнулась она в ответ.
  За чашкой растворимого кофе Ира рассказала, что не вышло с тем, за кого собиралась замуж, что был он женат, и что у него есть ребенок, что работает актером в театре, и что тот, вчерашний, женат и тоже актер того же театра. Воистину театр - одна большая семья! Я встал, тихо произнес:
  - Мне нужно уйти, у меня кой-какие дела.
  Она положила мне руки на грудь.
  - Ты вернешься?
  Я не знал.
  Помолчав немного, честно ответил:
  - Не знаю.
  Прижалась ко мне, подняла голову:
  - Поцелуй меня.
  Мы слились в долгом поцелуе. В висках стучало. "Что происходит?" Оторвавшись от ее губ, поспешно вышел.
  Мне необходимо было побыть одному. Напротив дома, в небольшом парке, засаженном дубами и каштанами, я присел на скамейку. "Что мне делать? Сказать Наташе? Но ведь я и сам не знаю, что теперь будет? Любить двоих невозможно! Я обязан сделать выбор!"
  Решение не приходило. Я сел за руль и поехал к "Аппендициту". Поболтал с лабухами, пошел к родителям, позанимался на пианино. Из школы вернулся Виталик, оканчивавший четвертый класс. Отец продолжал водить его три раза в неделю на водное поло. Сынок поел и умчался на улицу.
  Настроения у меня не было. Мы не планировали с Наташей сегодня увидеться. У меня оставалось еще немного времени перед работой, и я поехал к Наташе. Посигналил под окном. Она спустилась вниз.
  - Что-то случилось?
  - Нет... все в порядке... Просто очень захотелось увидеть тебя.
  - Я рада тебя видеть, - улыбнулась она.
  - Пойдешь со мной на работу? Я посажу тебя за отдельный столик, посидишь, поешь, винца возьму.
  - Спасибо, я не голодна и винца не хочу, но если ты хочешь - поеду.
  - Хочу, хочу!
  - Тогда подожди, я переоденусь.
  Приехали в ресторан. В углу зала я нашел свободный столик и, заказав ей кофе с пирожным, пошел готовиться к работе. Чуть позже подошли знакомые, знавшие нас, и Наташа подсела к ним.
  До конца вечера оставалось совсем немного, когда ко мне подошла администратор Ида и сообщила, что пришла моя жена и желает меня видеть сию же минуту. У меня заурчало в желудке, я растерялся, никак не ожидая такой ситуации. Ира никогда не приходила ко мне в ресторан, и надо же... Наташа здесь. "Я ведь так и не сказал ей, что легального развода еще не было. И эта сумасшедшая ночь! Почему она пришла? И знает ли, что Наташа здесь?" Попросил ребят поиграть без меня, и вышел к Ире.
  - Привет, Ира, что-то случилось? - спросил я ее по-настоящему взволнованным голосом.
  - Да, случилось! И если ты не позовешь сейчас свою девушку, случится еще что-нибудь! - подбоченилась жена.
  Вихрем понеслось в голове: "Как она узнала о Наташе и о том, что она сейчас в ресторане? Кто мог ей это сказать?"
  - Ты вчера позволил себе вломиться в квартиру, не имея на то никакого права. Выгнал, как бандит, человека! - возмущалась с горящими глазами Ира. - Если ты сейчас же не позовешь ее, я зайду в зал, и все, что будет на столе, будет у нее на голове!
  Я знал - это не пустое обещание.
  - Хорошо, Ира... только, пожалуйста, успокойся... я сейчас приведу ее.
  В стороне стояла Ида и делала вид, что не смотрит на нас. "Она, стерва, сказала", - подумал я, бросив в ее сторону нехороший взгляд. Пошел за Наташей. Подошел к ее столику и, нагнувшись, тихо сказал ей на ухо:
  - Там... пришла Ира... и хочет, чтобы ты к ней вышла...
  Подняв на меня изумленные глаза, полные вопроса, Наташа сказала вполголоса:
  - Разбирайся с ней сам, я не пойду!
  - Пожалуйста, Наташа... надо выйти, - попросил я с ударением на слове "надо".
  - Хорошо... если надо... пошли!
  Мы вышли. К нам медленно, разглядывая Наташу, подошла Ира. Окинув Наташу с головы до ног, произнесла:
  - Ничего, - и тут же добавила, лучшего не придумав: - А вы знаете, что забираете отца у ребенка?
  Бедная Наташа стояла растерянная, не зная, что сказать.
  - Ира, перестань! Она все знает!
  - Что все?
  - Все!
  - Все?
  - Да, все!
  - И она знает, что ты сегодня ночевал со мной и выгнал моего гостя?
  - Нет, - медленно произнес я.
  - Теперь знает, - зло бросила Ира.
  Побледневшая Наташа смотрела на меня.
  - Наташа... я потом тебе все расскажу, - попытался я вяло оправдаться, отводя в сторону глаза.
   - Знаете что... разбирайтесь сами! - кинула она и быстро вернулась в зал.
  - Не надо было делать это! - попытался возмутиться я.
  - И тебе не надо было! - произнесла с победным взглядом Ира.
  - Хочешь... отомстить?
  - Нет. Я не знала, что твоя здесь. Хочу, чтобы ты вернулся домой!
  - Ты уверена? - поднял я брови.
  - Да... хочу, чтобы ты вернулся... для этого и пришла.
  - Кто тебе сказал о Наташе?
  - Это уже не важно. - Помолчав с мгновение, она взглянула пристально мне в глаза: - Ты не хочешь?
  Голова кружилась от всего этого.
  "Как быть? Что мне делать вообще и сейчас? Необходимо принять какое-то решение".
  - Мне еще с полчаса работать, - пробормотал я, надеясь, что она уйдет.
  - Ничего, я подожду, - усмехнулась законная жена.
  Я вернулся в зал доработать.
  - Что-то случилось? - спросил Славик.
  - Ира пришла.
  Славка округлил глаза.
  - Так... поехали... что играем? - спросил я.
  - "Money, money", - объявил Кабан в микрофон.
  На столик, за которым сидела Наташа, я даже не смотрел. Стыдно было. Решение не приходило. "Всколыхнула Ирка чувства мои за ночь. А ведь думал, что все прошло! Но ведь Наташа... Таких в мире больше нет - не могу я ее потерять!" Оставшийся вечер доиграл "на автомате". Наконец закончил, подошел к Наташе и отозвал ее в сторону. По ней было видно, что она очень нервничала.
  - Наташа, - взял я ее руку в свою, - пожалуйста, сейчас ничего ни спрашивай, я потом тебе все расскажу.
  Она смотрела на меня всепроникающими глазами и молчала. Мне стало не по себе.
  - Наташа, я сейчас тебя и Иру отвезу домой, она ждет.
  Мы вышли. Ира ждала в вестибюле.
  - Пошли, - сказал я Ире, - отвезу вас по домам.
  Первой отвез Наташу. За все дорогу никто не проронил ни слова. Затем привез Иру и остался.
  На следующий день приехал к Наташе.
  - Я не знал, - пытался я как-то оправдаться, - не ожидал, что на меня нахлынет такое безрассудство, что так поступлю! Ведь мы не виделись больше года. Не понимаю, почему поехал к ней. Я ведь тебя люблю!
  - Эдик, так не бывает, - взволнованно, но твердо проговорила Наташа, - разберись в себе!
  Открыв дверь машины, она ушла.
  Жена прекратила пить, после спектакля сразу шла домой. Мы перестали ругаться, чаще молчали. Мне бы радоваться, но Наташа прочно поселилась в моих мыслях и сердце. Я скучал по ней, и Ира это чувствовала, хотя о ней, к моему удивлению, никогда не говорила.
  Наташа часто ездила к Марику и иногда ночевала у него. Я был уверен, что между ними - только дружба. В дальнейшем так и оказалось, хотя я всегда чувствовал, что Наташа ему очень нравится. Иногда я подъезжал к ее дому и, как та собака на сене, пытался удержать ее. Говорил, что уже почти наверняка знаю, что с Ирой жить не смогу... Наташа отмалчивалась и, выкурив сигарету, выходила из машины.
  Я окончил четвертый курс консерватории. Ира уехала на гастроли. Решил после гастролей расстаться с ней навсегда, о чем и сказал Наташе.
  Многие друзья и знакомые подавали документы на эмиграцию. Все чаще меня и Лёню посещали мысли на эту тему. В сущности, мы уже были к этому готовы. Претворив мысль в действие, я дал данные на себя Иру и Виталика для получения вызова из Израиля. Пусть лежит дома.
  Перед гастролями сказал жене, что подумываю об эмиграции. Был уверен - не поедет, но она согласилась!
  
  Неожиданный поворот
  
  В душный августовский день мы с Робиком встречали на вокзале жен он с цветами, я - без. Дома Ира огорошила меня новостью:
  - Я беременна.
  - Что?! - рявкнул я.
  Изумлению моему не было предела.
  - Это уже бывало. Что, опять не знаешь от кого?!
  - Зачем ты так? От тебя.
  - От меня быть не может - я с тобой на гастролях не был!
  - Я беременна уже три месяца, и произошло это в ту ночь, когда ты выгнал моего гостя, - бросила она.
  Я ошарашенно присел на стул. В голове накапливался хаос. Ира распаковывала чемодан. Я отрешенным взглядом вперился в окно.
  - Кофе сварить? - буднично спросила Ира.
  Я не отвечал, уже не в первой рассматривая в окно обшарпанную стену противоположного дома. Она пошла варить кофе. Когда вернулась, я сидел все в той же позе, слегка раскачиваясь вперед и назад, точь-в-точь старый молящийся еврей. В горле пересохло.
  - Ира, - прохрипел я, - на днях пришел вызов из Израиля.
  Она молча пила кофе.
  - Что делать будем? Так ты поедешь?
  Помолчав, тихо ответила:
  - Поеду.
  - А как же театр?
  - Уйду, - и, вздохнув добавила: - Иначе как же я поеду?
  Я пригубил кофе.
  - Что будем делать с ребенком?
  - Ничего не будем... Больше абортов делать не буду, - уверенно и твердо произнесла она. - Хватит десяти... рожать буду!
  - Не уверен в том, сколько их было от меня! - съязвил я.
  - Эдик, пожалуйста... - вздрогнула жена... и смолкла.
  Какая-то новая Ира!
  Давно стемнело. Выкурили пачку сигарет. Свет не включали. Она сидела напротив окна, в которое попадала толика лунного света. После долгого молчанья я наконец спросил глухим голосом:
  - Так когда у нас с тобой появится ребенок?
  - По моим подсчетам - в конце января.
  - У нас вызов на троих, придется ехать в Киев в посольство, вписать еще одного или одну, - пробормотал я больше для себя.
  - Придется, - спокойно подтвердила Ира, - может, ляжем? Устала я немного с дороги.
  - Да, конечно, я открою дверь проветрить квартиру.
  Мы легли, каждый на спину, и какое-то время оба смотрели в темный потолок. Повернулись друг к другу. Она прильнула губами к моим губам, обвила руками шею и горячо зашептала:
  - Я так соскучилась, так соскучилась!
  Мы предались взволнованно-нервной любви.
  Через пару дней заехал к Наташе. Сели в машину, и я рассказал ей о том, что хочу уехать в Америку, и что Ира согласилась ехать, и что голова идет кругом от всего этого.
  - Да, нашкодил ты, - произнесла бледная Наташа.
  Потупив взор, я молчал.
  - Что будешь делать? - спросила она тихо.
  - Не знаю... Знаю, что не могу без тебя!
  - Теперь, когда у вас будет двое детей... ты должен остаться с ней, - и Наташа ушла.
  Я еще долго сидел в машине. Через три дня, забрав Виталика из Ходорива, мы поехали "дикарями" в Ялту. Отпуск был не из лучших. Разговаривали между собой мало. Я скучал по Наташе. Ира чувствовала это и молча переживала. Наконец отпуск подошел к концу, и мы вернулись домой. Дома находиться я не мог, все искал причины, чтобы улизнуть. Срибный, узнав, что я натворил, обозвал меня мудаком.
  Он иногда ходил вместе с Наташей в гости, но никогда не представлял ее как девушку друга, видимо, надеялся на то, что придет время и он с чистой совестью сможет поведать ей о своих чувствах.
  Любовью мы с Ирой занимались все реже и спокойнее.
  
  Ну и невеста!
  
  Вскоре Лёня стал встречаться с Таней. Все его девушки - Зина, Беба и Таня - были пианистками, учились вместе с ним на одном курсе в училище, а затем и в консерватории.
  Прохладным октябрьским днем мы грузили в мою и Боярского машины инструменты и аппаратуру. Натан, Кабан, Лещ, Боярский и я ехали играть еврейскую свадьбу. Хозяева свадьбы хотели, чтобы свадьбу играл именно этот состав, и по этой причине назначили ее на будний день. Пришло время выхода жениха и невесты. Мы заиграли Мендельсона. В большом и просторном зале открылась дверь. В зал вошли молодые... и у нас отвалились от изумления челюсти. Рядом с высоким, рыжим симпатичным парнем, держа его под руку, плыла улыбаясь, шатенка выше среднего роста с красивейшими резными губами, с карими большими глазами, белоснежными зубами, пышной грудью и великолепной попой. И все это в обрамлении шикарного белого свадебного наряда. Зал восхищенно замер. Кабан дул марш и дико вращал глазами, у Натана забегал кадык, он глотал слюни и не мог вымолвить ни слово. Боюсь, что и у меня слюни капали на клавиши. Лещ и Боярский таращили глаза. Свадьба прошла весело и хорошо.
  По дороге домой рядом со мной сидел Натан.
  - Вот это баба! Вот это невеста! Ну точно Софи Лорен! Повезло же парню отхватить такую! - не закрывался у него рот.
  Я утвердительно покачивал головой.
  
  Страдания
  
  Пришел холодный и дождливый ноябрь. У меня - выходной, но, несмотря на дождь, я пытался что-либо придумать, сорваться куда-нибудь. Ира видела, что я не в себе. "Через два месяца родится ребенок, и надо будет вписать его в вызов, подать документы на эмиграцию. Но я не могу ехать! Не могу оставить навсегда Наташу!" Таяла льдинкой моя любовь к Ире. Она уже давно это почувствовала, и мы оба мучились. Видел боль в ее глазах. Сказать было нечего. "Необходимо что-то менять! Но что и как?"
  Ира лежала на кровати. Я сидел за столом и курил одну за другой, тоскливо уставившись в мокрое окно.
  - Ира, - глухо вымолвил, - нам нужно поговорить.
  Она не отвечала.
  - Ира, ты меня слышишь?
  - Да, - тихо прозвучало с кровати.
  Я подошел, присел рядом. Колебался, не зная, как начать.
   - Ира... не знаю, как тебе сказать... у нас с тобой многое изменилось...
  - Можешь не продолжать, - неожиданно резко перебила она, - я ведь вижу - ты влюбился в Наташу, и не о чем тут рассуждать!
  Уставившись в пол, я молчал. Ира отвернулась к стенке. В безмолвном плаче подрагивали ее плечи. Мои глаза увлажнились, две капли упали на пол. Жалость к обоим комом застряла в горле. Оба беззвучно плакали. За окном вторил ливень.
  - Эдик, - шепнула Ира в стенку, - не уходи сейчас... через два месяца я рожу... дай мне спокойно родить.
  - Хорошо... не уйду, - прошептал я.
   Я приехал к Наташе. Мерзкий холодный дождь не прекращался. В машине было тепло и уютно. Я рассказал ей о создавшейся ситуации, о том, что обещал подождать до родов, что уже не смогу быть отцом второму ребенку, что любовь моя к Ире угасла, и что жить с ней я уже не смогу.
  - И уже твердо знаю, что тебя люблю! - прибавил я тихо.
  Она глянула на меня и проговорила с укоризной, грустно покачивая головой:
  - Что же ты наделал... ведь я тебя тоже люблю.
  Воодушевившись, взял ее ладони в свои руки.
   - Наташенька, пожалуйста, дай мне два месяца, она родит, и я уйду.
  - Тебе решать, я тебе ничего не обещаю, - сказала она и стихла.
  Я молча и понуро покивал головой.
  - Я пошла, - открыв дверь машины, она быстро забежала в свой подъезд.
  Дождь все лил. Я еще долго сидел одиноко в машине, слушая радио. Польша давала джаз.
  Пришел декабрь, а с ним и холода. У нас с Ирой совсем все разладилось. Живот ее был уже большим, и поэтому в спектаклях она больше не участвовала. Помогала хореографу и проводила балетные упражнения у станка. Не пила, не курила. Мы не ругались и почти не общались. Любовью тоже больше не занимались. Оба молча страдали.
  Как-то вечером, не находя себе места, я позвонил Срибному. Наташа была у него. Сказала, что собирается встречать Новый год вместе с ним в какой-то компании. Настроение испортилось вконец.
  Живу в каком-то подвешенном состоянии, не зная, что дальше произойдет. Знал лишь, что с Ирой жить не смогу. Иногда пробегали мысли: "Что, если все-таки не мой ребенок? Что, если Наташа найдет другого?"
  
  Дог
  
  Рубинчик получил разрешение на выезд и собирался к Новому году с женой и дочкой покинуть Союз. Лещ ехал в Чоп проводить двоюродного брата в Израиль, и Рубинчик попросил его привезти ему бланки таможенной декларации.
  К Рубинчику постучали в дверь. Открыв дверь, он увидел Леща.
  - Я не один, - сообщил тот.
  Рубинчик приоткрыв пошире дверь - и замер. Рядом с Лещом стоял огромный, черного цвета дог. Они зашли на кухню, пес улегся, заняв половину кухонного пола. Миша рассказал Рубинчику грустную историю.
  В тот день, когда Лещ был в Чопе, среди толпы выезжающих евреев был часовой мастер с престарелой мамой и догом. Оказалось, что мастер сделал не все прививки, и какой-то одной бумажки не хватало. Таможенник уперся и был глух к мольбам мастера, несмотря на то, что тот поснимал с рук разрешенные к вызову золотые кольца с себя и со своей матери - взамен справки. Таможенник был неумолим. Поезд вот-вот должен был покинуть пределы Советского Союза. Мастер слезно умолял кого-нибудь из провожающих взять собаку, пообещав купить машину тому, кто привезет ее в Израиль. Желающих не нашлось.
  Тогда мастер подошел к Мише Лещу, видимо, заметив в его глазах сочувствие, и плача, с трудом произнес:
   - Пожалуйста, возьмите собаку... не пожалеете... он очень добрый и умный, - и сорвался на рыдания: - Не могу просто вот так оставить его на вокзале, пожалуйста, возьмите!
  Дог смотрел на хозяина и по-человечески плакал крупными слезами. Плакали многие из наблюдавших. Миша со слезами на глазах согласился взять пса. Мастер в последний раз обнял собаку.
  - Прости меня, Кинг... это я виноват... Вот твой новый хозяин, - произнес он, дотронувшись до Миши.
  У собаки дрожала морда и текли слезы. Мастер ушел. Собака смотрела в ту сторону, куда он пошел, и не сходила с места. Миша боялся потянуть за поводок и стоял растерянный рядом с ней. Наконец осмелев, он потянул легонько, пес медленно побрел за ним.
  На кухне у Рубинчика красавец пес лежал на полу, положив голову на лапы, и продолжал плакать. Миша рассказал, что когда он привел собаку к себе в дом, та залезла на его кровать, и, побоявшись ее согнать, он спал на полу. На следующий день Лещ с Кингом зашли ко мне. Пес занял полквартиры. Через пару дней Кинга забрал один из музыкантов, ставший ему хорошим хозяином.
  
  Таня
  
  Я выплатил долг за машину. Ира - на девятом месяце. Лёня серьезно встречался с Таней, дело шло к свадьбе. В новогоднюю ночь 1976-го я работал. Ира не пошла в театр, сидела с Виталиком дома. Наташа где-то гуляла с Мариком в компании.
  На семнадцатое января была назначена Лёни с Таней свадьба. Уберег Бог Лёню от Зинки и Бебы, и досталась ему симпатичная, стройная, умная и просто хорошая девушка Таня, к тому же и хорошая пианистка. Лёне шел двадцать восьмой год, и мама считала, что ему уже давно пора обзавестись женой. Маме хотелось иметь невесткой еврейку. Со старшим сыном не получилось, надеялась, что младший угодит, но Таня оказалась русской по матери и немкой по отцу.
  Таня маме понравилась, и она была не против. Когда-то мама Тани жила где-то в Средней Азии и там вышла замуж за корейца и родила ему четверых детей. Один ребенок умер еще маленьким, затем умер муж. Она вышла замуж за немца Иосифа и родила еще двоих - Таню и Сашу. Иосиф, отсидев срок за службу в немецкой армии, жил на свободном поселении. Перед Второй мировой он жил в немецком поселке под Одессой. Пришли немцы, его забрали в немецкую армию. Через некоторое время он попал в Австрию, где американцы взяли его в плен и отдали Советам, которые отправили его в среднеазиатские лагеря. Там в Коканде он и женился. В настоящее время они жили в Сухуми. Таня поступила во Львовское музыкальное училище и позже в консерваторию. Каким-то образом родители Тани купили ей во Львове однокомнатную квартиру, в которой она с шестнадцати лет жила одна.
  Свадьба проходила в большом, просторном кафе "Веселка". Зал заполнила вся наша большая родня, друзья и знакомые. Со стороны Тани приехали ее родители, полукорейские сестры и полунемецкий брат. Ира не танцевала, ей через две недели предстояло рожать. Папа, выпив больше обычного, осоловевший, пел с оркестром еврейские песни. Я иногда играл на органе.
  В разгар вечера, ко мне подошла мама и сказала:
  - Эдик, я уже давно не вижу папу... Крутилась тут возле него администраторша Нинка... Ее тоже не видно. Пойди найди его и скажи, чтобы сейчас же пришел!
   - Хорошо, иду искать.
  Администраторша Нинка много лет проработала в одном ресторане с отцом. Красивая, статная брюнетка, она была лет на пятнадцать младше отца и на голову выше его. Я знал, искать надо либо в буфете, либо в подвале, где хранили алкоголь. Возле буфета их не было, и я тихо спустился по деревянным ступенькам в подвал. В дальней комнатке под потолком висела лампа, под ней на ящиках сидели папа с Нинкой. Они пили на брудершафт шампанское. Я тихо стоял в темноте, давая им возможность выпить. Выпив, легко и быстро поцеловались. Папа смотрел на нее масляными, осоловевшими глазками.
  - Гришенька, ты такой хороший человек...
  Тут появился я.
  - Папа, если ты сейчас же не вернешься в зал, то у тебя с мамой будут большие неприятности.
  - Да-да, бегу! - встрепенулся папа. - Ниночка, я побежал!
  - Беги, беги, Гришенька и счастья молодоженам! - сказала вслед Нина, улыбнувшись мне.
  По дороге домой папа, уже прилично набравшийся, вдруг завелся и осмелев, стал говорить маме нелицеприятные вещи: ты, мол, такая да сякая, и вообще ты местечковая Хайка.
  Мама, которая никогда от него ничего подобного до тех пор не слыхала, молча шла рядом. Она не разговаривала и не спала с ним три дня. На третий день отец на коленях у кровати взмолился о прощении и великодушно получил его.
  
  Соседка Полина Лазаревна
  
  Мало того, что соседи часто (особенно летом) слышали сопрано нашей мамы, наша соседка с третьего этажа Полина Лазаревна давала частные уроки вокалистам, распевавшим вокализы. Но по-настоящему - она была самым знаменитым педагогом по вокалу, и ее частные уроки посещали все, кто хотел чего-то добиться по профессии. Она окончила киевскую консерваторию по фортепиано и вокалу и работала концертмейстером в консерватории. Меня она невзлюбила с двенадцатилетнего возраста. Как-то, играясь на Бассейне, я кинул небольшую дощечку и случайно попал в шею ее сыну Алику, младше меня на два года. Появилась пара капель крови. С тех пор она навсегда перестала со мной здороваться. Лёню она любила, и он частенько бывал у них дома.
  Лёня рассказал, что вскоре после того, как они с Таней поженились, он обратил внимание на то, что Полина Лазаревна, которая его с детства очень любила, перестала с ним здороваться. В конце концов он ее припер к стенке и спросил:
  - Тетя Поля, что случилось? Почему вы со мной не здороваетесь?
  - Потому что ты женился на немке.
  - Ну и что?
  - Я их ненавижу.
  - Почему?
  И тут она рассказала.
  Она и Матвей Захарович были родом из маленького украинского города Звенигорода Черкасской области. Когда началась война, Матвей Захарович был пилотом самолета-истребителя. В 1943 году был награжден орденом Красной Звезды. Она же с маленьким сыном, которому не было трех лет, осталась в городе. Пришли немцы, и начались расстрелы евреев города. Ее забрали вместе с ребенком. расстрел был неминуем. Но тут к их группе подошел офицер, командующий расстрелом и сообщил, что у него - день рождения и что сегодня каждый десятый останется жить. Заставил их всех встать в один ряд, причем тетя Поля должна была поставить ребенка рядом с собой. Ей выпало жить на один день дольше. Тогда она стала умолять офицера оставить ребенка жить и расстрелять ее. Фашист схватил ребенка за ноги и размозжил ему голову об камни.
  Ночью ей удалось бежать. Она бежала по лесам и полям. В каком-то селе ее спрятала на сеновале украинская женщина. Но муж этой женщины был украинским полицейским, работающим на немцев. Поэтому она тетю Полю прятала и от своего мужа. В конце концов он ее все же обнаружил, но не выдал, а сказал, чтобы она ушла, так как сам боялся, что немцы и его семью арестуют. Тетя Поля бежала дальше. После войны тетя Поля нашла опять эту женщину. Они дружили до тех пор, пока эта женщина не умерла. Тетя Поля помогала ей всем, чем могла.
  
  Роковое вмешательство судьбы
  
  Им бы знать вчера, что будет завтра,
  По-другому все могло бы быть.
  Смерть, как вор, приходит так внезапно,
  Не оставив шанса долюбить.
  (Э. Асадов)
  
  В последние три месяца беременности за Ирой, получая от меня определенную мзду, наблюдал врач-гинеколог по имени Лёня, обещавший принять у нее роды в больнице "Охмадет". Больница находилась напротив большого, старинного Лычаковского кладбища, известного своими красивыми и дорогими памятниками, тысячами склепов, впечатляющими надгробьями - тщеславие, обращенное в камень. Кладбище входило в обязательную программу посещения туристами.
  До встречи с врачом оставалось полчаса, и мы решили прогуляться по кладбищу. День был прохладный, безветренный. Небольшой снежок приятно поскрипывал под ногами. Ира держала меня под руку. По обеим сторонам дорожки стояли шикарные мраморные памятники, один красивее другого. Остановились у великолепного памятника со скульптурой спящей девушки в натуральную величину, с красивыми волосами и грустным лицом.
   - Ира, ты не против, если родится девочка, назвать ее Наташей? - осторожно спросил я.
  Помолчав немного, наклонив голову, Ира спокойно ответила:
  - Не против, имя хорошее.
  В ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое января мне приснился жуткий сон. Снились мне две больничные койки, стоящие рядом, - на одной Ира, на другой - я. Тонкий эластичный шланг воткнут в мою руку, другой конец в Ирину. Я вижу, как моя кровь течет к ней, но ничего не помогает, и она умирает. Тихо, чтобы не разбудить, повернулся к Ире и обнял ее за живот.
  27 января.
  Январь 1976 года выдался на редкость ядреным. Несмотря на пронизывающий холодный ветер, в центре города, как всегда, было полно горожан. У меня предпоследняя сессия. До полудня я находился в консерватории, после чего забегал ненадолго к родителям. Виталик с нетерпением ждал братика или сестричку. В последние дни я машиной не пользовался, консерватория находилась в десяти минутах ходьбы от родителей. В этот день я вернулся домой после обеда. Зайдя в квартиру, я увидел соседку, хлопочущую возле Иры, помогая ей одеться. У нее уже отошли воды.
  - Шляешься где-то, - раздраженно проговорила жена.
  Ничего не ответив, я побежал на улицу к телефону, чтобы вызвать "скорую помощь". Повалил густой снег, вмиг накрывший дороги. "Скорая" приехала быстро. Я на своей машине следовал за ней. Приняли сразу, переодели в короткий бледно-голубой халатик и отдали мне Ирины вещи. Мы подошли к ступенькам, ведущими вверх. Я обнял ее. Она подставила щеку для поцелуя и стала подниматься по ступенькам.
  На третьей ступеньке Ира вдруг обернулась ко мне и произнесла:
  - Ты не переживай... я не вернусь... Освобожу тебя!
  Что-то екнуло под ложечкой, в мозгу мелькнул сон, я покрылся испариной. Посмотрел ей вслед и, прижимая к груди ее вещи, побрел к машине.
  28 января.
  На утро следующего дня я позвонил в больницу. Ира еще не родила, лежала под капельницей. Позвонил днем - все то же. Ближе к вечеру поехал в больницу. Вторые сутки валил снег, ехать было почти невозможно. Добирался долго. Меня к ней не пустили, сказав, что изменений нет, но вот-вот родит. Ждать больше не мог - поехал на работу.
  Такого количества снега на моей памяти еще не было. Город не успевали убирать, дороги покрылись сугробами. Путь до ресторана, обычно занимавший двадцать минут, я с большим трудом преодолел за час. Два раза прохожие помогали мне выталкивать из сугробов машину. Когда зашел в ресторан, оркестр уже играл. Ко мне тут же подошла Ида.
  - Эдик, - взволнованно заговорила она, - ты должен ехать в больницу!
  - Ида, я только из больницы, жена еще не родила.
  - Эдик, мне только что звонили... сказали... тебе надо приехать...
   Я резко спросил:
  - Что случилось?!
  Ноги вдруг стали ватными.
  - Поезжай, - сказала Ида.
  Я в растерянности глянул на большое ресторанное окно - Арктика!
  - Ида, можно я возьму с собой Кабана - боюсь, что сейчас не доеду.
  - Да, конечно, конечно, - поспешно согласилась она и махнула рукой наблюдавшему за нами со сцены Кабану.
  Хорошо, что со мной поехал Кабан. Львов засыпало снегом. На улицах - никого. Несколько раз мы с ним выталкивали застрявшую машину.
  Зашли в больницу. Меня уже ждали. Подошла санитарка и, плача, сообщила:
  - Она умерла.
  - Как умерла?! - громко выкрикнул я и, рыдая, упал Кабану на грудь.
  Он тоже плакал и гладил меня по голове. Несмотря на мои нехорошие предчувствия, к этому я не был готов! Все, что угодно, но только не такой конец! Подошел какой-то врач и мягко сказал, что мне нужно подняться с ним на второй этаж. Неуверенным шагом я поплелся за ним. В комнате ждали трое мужчин. Врача Лёни, наблюдавшего за Ирой, не было - он ушел домой спать.
  Попросили присесть.
  - Мы хотим выразить вам свое соболезнование... и сказать... что мы делали все, что могли... чтобы спасти ваших жену и ребенка, - проговорил, видимо, старший из них.
  Я смотрел на них неосознанным взглядом.
  - Вы понимаете, - продолжал тот, - у нее произошел разрыв шейки матки... последовал болевой шок... ее нужно было сразу подключать к реанимационному аппарату... но у нас в больнице его нет... Мы позвонили в мединститут... И они повезли к нам аппарат... Но болевой шок продолжался десять минут... в такую погоду они ехали дольше обычного... Она не дождалась, - закончил он.
  Я поднял голову, глянул в глаза говорившему и пересохшим горлом спросил:
  - А ребенок?
  - К сожалению, девочка задохнулась уже на выходе, - тихо ответил он.
  Медленно поднявшись со стула, я вышел, не попрощавшись. Спустившись на первый этаж, сел на скамью, стоявшую у стены. Кабан присел рядом.
  - Коля.
  - Что?
  - Что мне делать? - в прострации, медленно, растягивая слова произнес я. - Виталик дома ждет братика или сестричку... Как я смогу ему сказать, что мамы больше нет... Сестрички тоже...
  Кабан вытирал платком слезы. Я не плакал. Черная пустота заполнила все мое нутро.
  Посидев немного, мы поплелись к машине. Снег прекратился, но сугробы остались. Скоро полночь. Мы долго добирались к родителям. Поставили машину.
   - Эдик, я пойду домой, - сказал Коля.
   - Как же ты?..
   - Ничего страшного, - бодро ответил он, - дойду.
  Мы попрощались. Кабан в туфлях зашагал по сугробам домой.
  Я зашел к родителям, и ко мне тут же подскочил Виталик:
   - Папа, кто?
  Я обнял его и заплакал. Он в свои почти двенадцать лет понял, что случилось что-то очень плохое, и тоже заплакал.
  Мама тоже поняла и истошно закричала, заламывая руки:
  - Нет, нет, я этого не хотела, нет, не хотела-a-a!
  Папа тихо плакал.
  - А ребенок? - плача, спросила мать.
  - Девочка тоже, - ответил я.
   - Я не хотела! Нет, нет! - продолжала заламывать руки мать.
  Я сел с Виталиком за стол, и мы плакали все вместе.
  - Я пойду к соседям позвонить Тасе, - сказала мама и вышла за дверь.
  Тася, Ирина мама, ждала от нас звонка. Телефон был у соседей. Несчастные родители, еще не знают, что единственного ребенка не стало.
  Я лег спать с сыном. Мы еще долго вместе всхлипывали.
  Рано утром я проснулся от шума в кухне. Приехали Тася с Владеком с почерневшими от горя лицами. Мама дала ей валерьанку.
  Пришла заплаканная тетя Рая, в последние годы сдружившаяся с Ирой. Она звонила в больницу и уже все знала. Вместе с ней я поехал к себе домой. Рая хотела подобрать одежду, в которой будут хоронить Иру. За ночь центральные улицы немного очистили, и мы доехали без проблем. Я повез Раю в морг.
  Во второй половине дня гроб с телом Иры и маленький гробик Наташи уже стояли в зале Дома актеров. Рая красиво одела Иру. Ирин портрет, провисевший шесть лет в витрине фотосалона, стоял среди свечей позади гроба. До позднего вечера шли люди. Народ всегда любопытен к похоронам. Слышал, как за спиной кто-то шептался: "Ей всего двадцать девять лет, молодая еще".
  Поздний вечер. У гробов остались я, Лёня и дед Владек. Обессилевшую от горя тещу я уговорил поехать к маме поспать. Захватив с собой Виталика, они уехали. К залу, где стояли гробы, примыкала комната с тремя большими креслами. Время от времени я заходил в нее покурить. В одиннадцать ушли мои родители. В час ночи Лёня пошел к себе домой. Мы с тестем молча сидели в креслах и все время курили. Уставший тесть, опустив голову на грудь, уснул. Чуть погодя забылся сном и я.
  Когда я открыл глаза, было уже три часа ночи. Тесть тихо похрапывал. Я пошел к Ире. Мы одни. Много цветов. Пахнет похоронами. Положив руку на две ее сложенные холодные руки, я начал с ней беседовать вслух. Говорил, что всегда ее любил и всегда чувствовал ее любовь, и что несмотря на то, что наша жизнь превратилась в лабиринт обманов, мы оба знали, что не можем жить друг без друга. Попросил прощения за обиды. Ей простил все! Смерть примирила нас - разрубила Гордиев узел.
  Неужели это оно и есть - неизбежность судьбы?
  29 января.
  Везем Иру в Ходорив. Марик организовал машину для гробов и автобус для всех сопровождающих. В маленькой квартирке ее родителей мы поставили гроб на стол и рядом на стул - гробик малышки. Маленькая Наташа личиком походила на Виталика. Хоронить будем завтра из церкви. Приехавших разместили в избушке для охотников. Мои родители с Виталиком спали у соседей. Еще одну ночь мы провели с Ирой. По другую сторону гроба сидели ее родители.
  Сидя в кресле рядом с Ирой, я в дреме иногда проваливался в черный сон. В минуты бодрствования мне вспоминалось все, что у нас с ней произошло за четырнадцать лет, а произошло немало! Думал о том, что если бы в тот вечер не приехал к Ире и не выгнал бы парня, жила бы Ира.
  30 января.
  Сегодня похороны. На дворе лютый мороз. Несмотря на холод, церковь заполнила толпа людей. Весь Ходорив пришел поглазеть. Поп произнес заупокойную молитву, дал поцеловать всем близким, включая меня, крест, и процессия двинулась к кладбищу. Славик Дымонт и Лёня несли гробик с малышкой. Дальше было все, как на всех похоронах - слезы, рыдания, горе.
  
  Опять обокрали
  
  Через день пошел в консерваторию - скоро экзамены. В голове пусто. Сегодня репетиция сборного консерваторского хора в шестьдесят человек. Я пою в басах. Дирижер хора Вахняк раздал партии "Реквиема" Моцарта для читки с листа. Очень в тему.
  Вернувшись из Ходорива, я понял, что в моей квартире кто-то похозяйничал. Наша с Ирой хрустальная ваза, подаренная нам на свадьбу и когда-то летевшая мне в голову, исчезла. Открыл шкаф - весь Ирин гардероб тоже исчез. Вспомнился Коля Мидный, приведший вокзальную проститутку. В квартире явно кто-то был, воспользовавшись ключом. Ключи были у меня и у тещи. Не делая поспешных выводов, я через несколько дней поехал в Ходорив. Рассказал о пропаже вещей. Теща стала плакать.
  - Ой, синку... то мене Ирини товарки намовили дати им ключа... Я не розумила, шо диеться... мени то все не потрибно... пробач, синку, я не розумила, що роблю... пробач мене...
  - Мамо, вы ж знаете мене, я бы и так вам все виддав.
  - Ой, знаю, синку... пробач мене, пробач...
  Жалко несчастную женщину. Я обнял ее. Она заплакала, положив голову мне на грудь.
  - Я би хотив взяти тильки вазу, що нам подарували на весилля, - попросил я.
  - Визьми, синку, визьми, - причитала теща, доставая вазу из большой кожаной сумки.
  Тесть, молча наблюдая, с укоризной смотрел на тещу. Не хотелось расставаться на такой ноте, и на приглашение тестя выпить с ним за упокой души я сразу согласился.
  - Що я наробила... що я наробила... - причитала несчастная женщина, подавая на стол.
  Тесть рявкнул:
  - Цыць вже!
  Выпив немного самогона, с горьким осадком в душе я уехал.
  В свою квартиру мне возвращаться не хотелось. Муторошно себя в ней чувствовал. Продолжал ночевать у родителей и у Марика. С Наташей не виделся уже больше месяца. В начале марта, не в силах больше терпеть, я приехал к ней и предложил посидеть в кафе "Дружба". К счастью, она согласилась. Заказали бутылку белого вина, пирожные и кофе.
  - Наташа, - начал я после того, как мы пригубили вино, - как ты знаешь, жизнь внесла свои поправки в мою судьбу... Мне бы очень хотелось спросить у тебя... остались ли у тебя ко мне какие-нибудь чувства?
  Она молча закурила сигарету, посмотрела мне в глаза и ответила:
  - Да... остались.
  Радостно забилось сердце. Мы снова стали встречаться.
  Не мог я привести Наташу в свою квартиру, что-то сдерживало меня, какая-то необъяснимая боязнь чего-то. Часто вместе с Мариком или без него мы проводили время в его квартире. Со временем печаль отступала. Нам было хорошо, и с каждым днем мы были все счастливее.
  
  Еще одна потеря
  
  Год выдался снежным. Начало февраля. Каждый день шел снег. Вдоль тротуаров кучковались грязные сугробы. Мама решила навестить своего брата Лёню и, взяв с собой Виталика с Тофиком, вышла на улицу. Дело шло к вечеру. Снег прекратился. Тофику сложно было в глубоком снегу найти место, где бы он мог справить свою нужду. Виталик нес его и время от времени ставил в подходящем месте наземь. В какой-то момент ему захотелось перейти на другую сторону улицы и там поставить Тофика. Мама крикнула:
  - Виталик, не иди туда!
  Он не послушал бабушку, перешел улицу, по которой скользили машины, и поставил Тофика. Песик рванул назад к маме и тут же попал под такси. Мама истошно закричала. Подняла на руки мертвого Тофика и вся в слезах пришла к брату Лёне, перепугав его стенаниями:
  - Его убили, его убили!
  Она потеряла своего лучшего дружочка. Хорошая была собачка Тофик.
  
  Новые друзья
  
  Натана пригласили в Минск поработать с известным оркестром Эдди Рознера. Он попросил меня сделать аранжировки двух песен, с которыми собирался начать работать. Мне было интересно написать аранжировки для большого оркестра, и я ему не отказал.
  Познакомился с молодым способным гитаристом Лёней Гринбергом и отыграл с ним халтуру. Гринберг оказался неплохим парнем. Кроме того, я познакомился и заодно познакомил Марика с соседом Боярского Русланом, бывшего младше меня на десять лет. Симпатичный, атлетического телосложения, с веселыми голубыми и плутоватыми глазами, он не пропускал ни одной юбки. Мама его была из донских казачек, папа - еврей. На шее он носил круглый золотой медальон, на одной стороне которого был изображен крест, на другой - звезда Давида. Проходимец первого сорта, но в компании с ним было всегда весело. Ему очень хотелось дружить с нами. У нас с Боярским - машины, всегда при деньгах, у Срибного квартира. От знакомства с Русланом Срибному тоже перепадало. Саша, сын Марика, чаще ночевал у его престарелой матери, которая жила вместе со своей старшей дочерью, принимавшей большое участие в воспитании племянника.
  Тетя Лиля, зайдя как-то к родителям, сообщила, что Лёлик снова в тюрьме, на этот раз в ожидании суда за убийство и бандитизм. Убил он своего знакомого, который пришел с какими-то претензиями к нему домой. Так как его дома не оказалось, этот кореш грубо обошелся с его матерью, пытаясь заставить старушку сказать, где ее сын. С мамой бандита нельзя себя так вести, и Лёлик, крепко поддав, убил его, проткнув длинной заточкой ему горло, после чего ударился в бега. Поймали его через месяц в Одессе. Привезли во Львов и тут выяснилось, что он к тому же был главарем банды, грабивших людей, наживших капитал на обмане государства. Как правило, люди в милицию не сообщали - себе дороже будет.
  Лёлик в форме капитана милиции с дружком, тоже одетым в милицейскую форму, стучали жертве в дверь. Люди отдавали все - жизнь дороже. Ему грозил расстрел, и тут он стал "косить". Перестал разговаривать, вел себя неадекватно, лез головой в парашу - жить-то хочется. И так более года. Лёлик победил - расстрел заменили на пятнадцать лет тюрьмы. Лиля с детьми стала подумывать об эмиграции.
  
  Jam Sassion
  
  (Музыканты, знакомые и не знакомые, без предварительных репетиций импровизируют джаз, на заданную тему.)
  Я давно думал о создании во Львове джазового клуба. Место, где музыканты смогут собираться, чтобы вместе поиграть джаз. В городе было достаточно хороших музыкантов. Переговорив с некоторыми из них и получив полное их одобрение, стал готовиться.
  Для начала решил организовать городской Jam Sassion. Занялся поиском помещения, где можно будет провести мероприятие, и, наконец, договорился с директором клуба "Энерго". Обещал ему, что перед началом скажет вступительное слово кто-нибудь из власть предержащих, то бишь комсомол или партия. Надеялся, что смогу убедить власти о необходимости джазового клуба в нашем городе. Многие города уже имеют таковые, и мы не должны отставать.
  Я зашел в здание горкома компартии и спросил, где кабинет курирующего культуру города. Мне указали на нужную дверь. Секретарша сказала, что сейчас Александр Васильевич как раз один, и я могу зайти. Не думал, что мне так повезет!
  За столом сидел высокий, симпатичный мужчина... Алик Мозалев - тот, которого я когда-то просил проверить на верность мою жену Иру и шмотки которого выбрасывал за дверь. За это время он окончил музыкально-педагогическое училище, позже стал директором этого же училища. Последние годы курирует от компартии культуру. Прошло одиннадцать лет. Он узнал меня, встал из-за стола и, улыбаясь, подал мне руку.
   - Эдик! Сто лет - сто зим, какими судьбами, что привело тебя? - живо заговорил Алик.
  - Да-а... Алик, - протянул я, удивленно улыбаясь, - давненько не виделись.
  - Да, давно, - продолжал он приветливо улыбаться, - так что тебя привело в это здание?
  Давно забыл о существовании Алика, да и, в принципе, виноват он не был. "Молодая, красивая, на первом же свидании сама плывет в руки, ну и что, что Эдик мой знакомый, - подумал небось он, - в конце концов не близкий мне друг, просил проверить - значит, имеет на это основания, а тут такая хорошенькая, веселая".
  - Рад, что увидел тебя, - сказал я правду, - как я понял, в твоих руках - культура Львова?
  - Правильно понял.
  - Тогда дело есть.
  - На сколько?
  - На шару.
  Рассказал ему все, что требовалось, и под конец попросил сказать пару слов в начале вечера. Алик внимательно выслушал и, к моей великой радости, тут же согласился. Говорил, что идея хорошая, что и ему приходили такие мысли в голову, сказал, что обязательно придет и толкнет речь. Когда я выходил из здания, в голове мелькнула мысль, что это Ира, подмигнув, привет передала.
  Итак, место для Jam Sassion есть, Алик обещал прийти, и я с энтузиазмом взялся за организацию того, что задумал. Ребята решили, что в такой вечер должны быть накрыты столы, с алкоголем и закуской. Сошлись на десяти рублях с носа. За десять рублей можно было неплохо вдвоем посидеть в ресторане. Я с деньгами связываться не хотел. Кастро с Кабаном согласились быть казначеями. Попросил Марика Брауна и его дядю сервировать столы. Директор клуба "Энерго" пообещал для порядка привести дружинников. Я пригласил приехать из Черновцов джазовый квинтет во главе с хорошим трубачом Агашкиным.
  Начало - в двенадцать ночи в связи с поздней работой музыкантов. Перед началом Jam Sassion должны будут играть оркестры, подготовившие по две композиции. Таких набралось четыре. Я играл со своим оркестром на органе и с другим на тромбоне. Завершали гости из Черновцов. Все это действо должно будет состояться через три недели, и все стали готовиться.
  В назначенный день к двенадцати ночи зал был полон. Пришли папа и Лёня. На столах - изрядное количество алкоголя, немало еды, включая красную икру. Дружинники пропускали строго по билетам. Алик слово сдержал, пришел и толкнул речь о создании во Львове джаз-клуба. Музыканты бурными аплодисментами поддержали его. Четыре состава отыграли, и я объявил о начале Jam Sassion. Алик встал из-за стола и, помахав мне рукой, ушел. Мы начали с блюза. Играть хотели все. Музыканты все время сменяли друг друга, и поэтому блюз затянулся на четыре часа. К концу блюза большая часть зала была пьяна. В коридорах клуба распространялся запах рвоты. Но все закончилось благополучно. К пяти утра довольные музыканты разошлись по домам.
  Теплым солнечным днем я шагал радостный и довольный сам собой к родителям, чтобы показать им мой диплом об окончании консерватории. Посмотрев в диплом, прослезившись, папа с мамой обняли меня с двух сторон. Все выпускные экзамены я сдал на "отлично".
  
  Мои принципы
  
  Каждая нация насмехается над другой, и все они в одинаковой мере правы.
  (Шопенгауер)
  
  
  Я стал евреем назло антисемитам. Хоть баба Гутя и держала подпольную синагогу, но наши родители не были религиозны. Мне запомнился лишь один праздник Ханука, когда детям давали денежку. С юных лет улица давала понять, что я не такой, как все, и всегда с негативным запашком. Вот и сегодня, только я пришел на работу, как директор ресторана Адам спокойно и по-доброму сообщил мне, что с сегодняшнего дня я должен исключить из репертуара еврейскую музыку. Такого я не ожидал, ведь на дворе 1976 год. Слега оторопевший, я уставился на него.
   - Ну что молчишь, ты меня понял? - все еще беззлобно спросил директор.
  Глубоко вздохнув, я выдохнул:
  - Понял, - и тут же добавил: - Я все равно буду играть еврейскую музыку!
  - Нет, не будешь!
  - Буду!
  Он завелся и повысил голос как минимум на октаву:
  - Только не в моем ресторане!
  - Ресторан не ваш, а государственный, - поднял и я голос, - буду играть украинскую, русскую, молдавскую, армянскую, грузинскую - музыку всех пятнадцати республик, а также еврейскую!
  Появились первые посетители, и мы вышли на кухню, чтобы наш спор до них не доносился.
  - Эдуард, - вдруг спокойно проговорил, понизив голос директор, - пойми меня - это не моя прихоть, так надо.
  - Кому?
  - Ну что ты, как ребенок, ты ведь прекрасно понимаешь кому.
  Кивнув головой в потолок, я спросил:
  - Им?
  Бедный Адам с миной сожаления на лице утвердительно качнул головой. Ему-то было все равно, что мы играем, но ослушаться он не мог.
  - Хорошо, - произнес я, - тогда я завтра пойду к ним.
  - Хорошо, - произнес он, - пойдем вместе.
  Договорились завтра в одиннадцать встретиться у районного отдела компартии. Оба пришли вовремя.
  - Они уже знают, - сообщил Адам вместо приветствия.
  Я утвердительно кивнул. Мы поднялись на третий этаж. Директор осторожно постучал в дверь и услужливо пропустил меня вперед.
  В кабинете было двое мужчин и одна женщина.
  - Что вас привело? - сурово и недружелюбно спросил старший украинский коммуняка.
  - Директор сказал, что мы не можем больше играть еврейскую музыку, - выпалил я.
  Достав из портфеля небольшую книжицу "Еврейская народная музыка", изданную в СССР, положил на стол.
  - У нас что, - продолжил я с возмущением, - поменялась Ленинская национальная политика?!
  Сидевшие за столом обменялись взглядами.
  - Так чего вы хотите?
  - Я бы хотел, чтобы мне не запрещали играть еврейскую музыку и чтобы в моей программе были утверждены две еврейские песни.
  Они снова обменялись выразительными взглядами.
  - Какие конкретно песни вы хотите? - обратилась ко мне женщина.
  - Вот, - сказал, вынимая из портфеля заготовленную программу, - песня "Аидише мама".
  - Что за песня? - спросил главный.
  - Песня о маме.
  - Что еще? - спросила женщина.
  - Вот этот танец фрейлехс.
  - Что за фрейлехс? - отрывисто спросил главный.
  - Это веселый танец, как ваш гопак.
  Коммуняки в третий раз обменялись взглядами, и женщина еле заметно, но утвердительно кивнула им головой.
  - Давай сюда свою программу, - сердито сказал главный и, вытащив печать из ящика стола, хлопнул по двум песням.
  Сказав спасибо, забрав программу, я вышел. Адам, ни проронивший ни слова, последовал за мной. Мы стали единственным в городе оркестром, законно продолжающим играть еврейскую музыку. Возле "Аппендицита" говорили, что, мол, не надо было лезть на рожон, некоторые играют еврейскую музыку, выдавая ее за молдавскую, и что и без еврейских мелодий можно хорошо зарабатывать.
  Бунтарство не предполагает спокойной жизни, но дает спокойствие душевное. И еще я понял - быть принципиальным непрактично, зато приятно.
   За время, отпущенное нам, судьба каждого из нас в той или иной степени влияет на большое количество судеб с нами соприкасающихся. Через три недели ЛОМА сверху дали команду, и наш оркестр уволили за нарушение трудовой дисциплины. Уволили без права работать вместе! Конечно, жаль, что распался хороший коллектив, но я знал, что музыканты все хорошие и без труда найдут работу.
  - Декабрист сраный, - сказал Срибный, - потерять такой оркестр!
  - "Бодался теленок с дубом", - добавил Робик.
  
  Лана
  
  Времени у меня теперь стало достаточно. Играю свадьбы, да и колхоз с таксопарком - большое подспорье. В августе Срибный, Боярский и я собираемся вместе с детьми поехать на Кавказ.
  Срибный договорился в каком-то доме отдыха под Сочи. За неделю до конца июля Лёня с беременной Таней поехали отдохнуть и оставили на меня с Наташей свою квартиру. В моей квартире с Наташей мы все это время не были. Мама знала, что я встречаюсь с молодой, красивой русской девушкой, и как-то спросила.
  - Сынок, разве нет хороших еврейских девушек?
  - Уверен, мама, что есть... мне пока не попадались.
  - На сколько лет она младше тебя?
  - На тринадцать.
  - Вот видишь, - искала изъяны мать, - говорят, к тому же красивая.
  - Да.
  - Что да, да? - не унималась она. - Наставит тебе рога, или тебе не привыкать?! - нехорошо закончила маманя.
  - Так! Говорить не о чем, - резко сказал я и, развернувшись, ушел.
  Нам оставалось жить на этой квартире три дня, на четвертый - уезжаю в Сочи. Мы впервые поругались из-за какой-то ерунды. Наташа показала характер и сказала, что уходит. Я тоже решил проявить характер и не пошел за ней. Спустя час она вернулась, и мы помирились. "Может, у этой девушки есть чувство самокритики?"
  Днем следующего дня я зашел к Боярскому. За неделю до смерти Иры Белла родила девочку. Я стал ее крестным отцом. Вовка ел борщ, завернув кверху, чтобы не намокли, кончики своих черных тараканьих усов.
  - О, - встрепенулась Белла, - как раз подумала о тебе.
  - С чего бы?
  - Ведь ты сейчас один?
  - Не совсем один, - поправил ее я, - встречаюсь с хорошей девушкой.
  - Подумаешь, встречаюсь-шмечаюсь, баба свободная есть, пальчики оближешь, - затараторила она, - меньше года назад вышла замуж и уже развелась, но девка хорошая, порядочная, молодая и очень красивая... Хочешь, дам телефон... Можешь прямо сейчас от нас позвонить, - атаковала Белка, - и ты с Вовкой ее видели.
  Я посмотрел на Боярского. Он поцеловал свои три сложенных пальца и восторженно произнес:
  - Цимес! То, что надо!
  - Можешь ему поверить, он знает, что говорит, - вставила жена.
  - Кто она? - спросил я с любопытством Вовку.
  - Помнишь, Лещ, Кабан, Натан, я и ты играли свадьбу, вышли жених с невестой, и у всего зала отвалились челюсти от ее красоты?
  - Да, помню, конечно, - почему-то заволновался я.
  Белка, заметив мое замешательство, продолжала наступление:
  - Возьми да позвони, не тяни - уведут такую бабу!
  - Белла, ты же знаешь, что послезавтра мы с твоим мужем и ребенком едем в Сочи... времени уже нет... и вообще... я не знаю... нужно ли мне это?..
  Свадьба действительно запомнилась только благодаря красоте невесты. Она действительно была ослепительно красива!
  - Вовка мне говорил, что у тебя красивая, молодая девушка, - не унималась она, - но ты ведь можешь просто встретиться, пойти на кофе, а там видно будет, кстати, живет она одна в своей квартире, с телефоном, в центре города... Еврейка к тому же... Хоть раз в жизни родителям сделаешь приятное... В общем, на тебе ее номер, можешь выйти в ту комнату позвонить, зовут ее Лана.
  Нацарапав на листке бумаги номер телефона, она всунула его мне в руку.
  - Ну что стоишь, рот открыл, давай звони! - скомандовала Белка.
  Я медленно двинулся в другую комнату. Неуверенной рукой набрал номер. Она почти сразу ответила. Я представился, сказал, что от Беллы Боярской, и что недавно играл на ее свадьбе, и что она произвела на меня неизгладимое впечатление, предложил встретиться за чашечкой кофе. Она как-то сразу же согласилась, не зная меня и не помня. Договорились, что приеду к ней через полчаса. Боярский вышел со мной, хотел со мной курнуть в машине. Курнули, посидели минут десять, и я поехал к Лане.
  Она стояла у своего подъезда. Медленно подъезжая, я рассматривал ее. Выше среднего роста, фактурная, заметная молодая женщина. На ней была надета голубая нейлоновая кофточка с короткими рукавами, под которой притаились превосходные груди. В цвет кофточке - темно-голубая юбка и на стройных ножках - туфли в тон на небольшом каблучке. Красивая, эффектная женщина, и, как подметил Натан, действительно смахивающая на Софи Лорен. Остановившись рядом, я вышел из машины и представился.
  - Здгаствуйте. Лана, - мягко прокартавила она, протянув руку.
  Посидели минут десять в машине, поговорили. Она работала в бухгалтерии какой-то конторы, недалеко от дома. Выяснили семейный статус... И я повез ее в Брюховичи, в лесок. Все пошло быстро, и через несколько минут наши с начала осторожные, затем все распаляющиеся поцелуи превратились в яростное сосание губ. Давно стемнело, а мы никак оторваться не могли друг от друга. По радио Польша давала бразильский джаз. Попытался руки распустить, но она мягко сказала: "Сегодня нельзя". Наконец, придя в себя, я сказал, что мне надо раньше домой и что завтра с друзьями и детьми едем в Сочи.
  Отвез ее домой. Договорились, что по приезду позвоню.
  По дороге к Наташе, которая наверняка волнуется, что меня так долго нет, остановился и, выйдя из машины, испачкал руки в грязи. Наташе рассказал байку о спустившем колесе и заклинивших винтах. Чувствовал я за собой вину, но заметно по мне не было.
  Ничто мне не мешало перед разлукой на месяц насладиться Наташей. Я свернул на путь вранья - то, от чего страдал с Ирой. Осознавал порочность своего поступка, но, разбив маяк совести, побрел во лживой мгле.
  Нас поселили в доме отдыха в небольшом поселке недалеко от Сочи. Компания подобралась веселая. С нами отдыхали два племянника Марика с женами и детьми и их друзья - две пары из Москвы. Виталик, Гена и Саша не вылезали из воды. Мы играли в карты, в нарды, а вечерами, когда компания прикладывалась к алкоголю, мы с Боярским и Срибным закручивали мастырку.
   Как-то вечерком рассказал я друзьям о своих метаниях. Марик не стал осуждать, сказал, что правильно мыслю, и одобрил мои отношения с Ланой. Подозревая, что ему нравится Наташа, я никогда не сомневался в его порядочности, но понимал, что если мы расстанемся, то у него появится шанс. Наташа же любила Марика как друга.
  Боярский подогревал:
  - Да, Лана - классная баба!
  После этого разговора я решился и написал Наташе письмо о том, что встретил женщину, что она мне понравилась, что у нас с ней еще ничего не было, что она еврейка и что раз в жизни хочу угодить родителям и прошу простить меня. В общем самое что ни есть дурацкое, глупое, подлое письмо. В минуты, когда дети спали и я оставался наедине с собой, сидя у ласковой воды, рассуждал: "Не нужен я Наташе, не достоин ее, только жизнь поломаю, не смогу уже быть только с одной женщиной, порочным стал, больше не способен на сильные чувства, а тут красивая, своя - мама будет счастлива!"
  Прошел месяц, и, загоревшие, отдохнувшие, мы вернулись домой. Поезд пришел в пять утра. На перроне стояла Лана (узнала от Белки Боярской, когда мы приезжаем). Срибный и Боярский удивлено смотрели. Виталик вертел головой то на меня, то на нее. Она подошла, я чмокнул ее в щеку. Взяли такси и приехали к моим.
  - Мама, - сказал я, заходя в дом, - познакомься - это Лана, мы с ней встречаемся.
  Белка уже на следующий день узнала от Ланы, что мы с ней целовались, и, встретив мою маму на Галицком базаре, рассказала о ней. Мама восхищенно, во все глаза смотрела на Лану. Папа, улыбаясь, наблюдал.
  - Мы пошли, - сказал я.
  - Куда? - почему-то спросила мать.
  - К Лане.
  - Идите, идите, детки, - радостно залопотала она.
  И столько было счастья в ее глазах! Была бы христианкой, перекрестила бы нас вослед.
  Пришли к Лане и сразу легли в кровать. Вечером, хорошо отдохнувшие, пошли в ресторан "Львов" поужинать и отметить знакомство. На следующий день Лана рано ушла на работу. Когда я открыл глаза, то обнаружил у кровати сервировочный столик, на котором стоял еще теплый кофе и два бутерброда с сыром и колбасой, накрытые салфеточкой. "Неплохо для начала - хорошая девушка".
  Повалявшись до полудня в постели, я направился к "Аппендициту", надо бы поискать вечернюю работу, хотелось играть с оркестром. Как оказалось - вовремя подошел. Мне предложили поработать в качестве бас-гитариста в ресторане "Москва".
  Вечером перед сном пошел принять душ. Лана предложила потереть мне спинку, а заодно и помыла меня полностью (со всеми вытекающими последствиями). "Кайф! Хорошая девушка". Остался у нее жить.
  Купил бас-гитару. Ресторан находился в самом центре города и всегда был полон. Парнус был хороший.
   О Наташе старался не думать. Но не получалось. Каждый день, с самого утра я закручивал мастырку, возле "Аппендицита" - еще одну, вечером перед работой добавлял, после работы - продолжал. Жил в тумане. Вроде что-то вижу, что-то понимаю и вроде - нет.
  Лана любила красиво одеваться. За короткое время я купил для нее в комиссионном магазине туфли, красивую сумочку, косметику. Как-то она рассказала мне, что звонил какой-то мужчина и говорил ей, что она делает большую глупость, связываясь со мной, что я гуляка и бабник. Я заверил ее, что все это - неправда и что мне просто завидуют, потому что у меня есть такая красавица. Она успокоилась.
  Конец сентября. Пару дней тому назад перевез к ней пианино и телевизор. Свой день рождения решил отметить у Ланы. Мне тридцать два. Пришли Лёня с Таней, Кабан, Натан, Марик Браун с женой Людой и Женя-саксофонист, с которым я тогда работал.
  Видимо, я перекурил. Встал, попросил внимания и объявил, что мы с Ланой собираемся пожениться. Гости во все глаза уставились на меня. Довольная Лана стала принимать поздравления. Я не предупреждал ее о том, что собираюсь сделать такое объявление, да и сам этого не ожидал! Через месяц совместного проживания, когда спала первоначальная сексуальная эйфория, я обратил внимание на то, что она не отходит от меня ни на минуту. Постоянно рядом - просто прилипала. Не дает никакого свободного пространства. Дышать тяжело. Начинал понимать ее мужа. Как-то Лана решила почитать мне свои стихи. Пока, мягко картавя, она читала свои дурацкие стихи, я смотрел на ее красивые, большие глаза и думал: "Зачем я здесь? Что я здесь делаю?" Она иногда называла меня Мугзиком. Я вздрагивал.
  На днях встретил Руслана. Он предложил провести время с двумя девчонками. Согласился без всякого зазрения совести. Марик был в командировке, у меня были ключи от его квартиры. Девушки оказались студентками консерватории. Одна из них училась на композиторском, другая была альтисткой. Купили бутылку водки, закуску и конфеты. Мы с Русланом курнули. В разгар веселья я взял альт и пытался играть "Семь-сорок", все танцевали голышом.
  Лана каждый день в ее обеденный перерыв прибегала домой. Я, уже обшмаленный, все еще нежился в кровати. Она с порога предлагала:
  - Мугзик, хочешь поиггаться?
  - Давай!
  Она возвращалась на работу, я ехал к "Аппендициту". Спросил ее как-то, хочет ли она поехать со мной в Америку, на что она ответила, что поедет.
  
  Возможно ли познать себя?
  
  Императив, заложенный нам в голову с детских лет, а позже и в школьные годы, "что такое хорошо, а что такое плохо" часто дает плоды уже в зрелом возрасте, что все-таки лучше, чем никогда. Мы ищем любую лазейку, чтобы оправдать свои действия. На ум приходят размышления об обстоятельствах, которые мы сами создали и которые теперь нами правят, о судьбе, в книге которой все уже записано и на которую легче всего валить. Иногда мы размышляем о генетике, от которой никуда ни денешься.
  Я пытался познать себя, и разум подсказывает мне, что обстоятельства, в которых я оказался сейчас - это результат только моих необдуманных, часто импульсивных решений. Но душа тут же подбрасывает мысль о том, что это - судьба моя. Но ведь судьба моя в конце концов оказывает влияние на людей, со мною связанных. Вот уже второй раз заставляю страдать ни в чем неповинную Наташу. В первый раз - моим возвращением к Ире и теперь - моим уходом к Лане. Быстрее всего, и Лане достанется. Муторошно мне было от всего этого. Не видел выхода.
  "В конце концов размышления эти вполне могут привести к положительным результатам", - подсказывал мне мой врожденный оптимизм.
  
  Мишка
  
  К "Аппендициту" подошел Руслан. Он знал, где найти меня. На руках держал щенка кавказской овчарки шести - восьми недель от роду.
  - Где взял? - спросил я его, забирая песика.
  - Где взял, где взял - купи за червончик.
  - Да нет... я бы с удовольствием... но куда мне сейчас собаку?
  - Я думаю, Лана тебя так любит, что не откажет.
  - Не откажет, - отозвался я эхом, поглаживая собачку.
  - Не откажет! - твердо заверил меня Руслан.
  Принес собачку домой, нарек Мишкой. Лана долго не сопротивлялась. Песик стал жить с нами, но у меня появилась одна существенная проблема - собачку-то по утрам надо выводить. Поздно возвращаясь с работы, раньше одиннадцати не мог открыть глаз. Уболтал Лану вставать немного раньше и перед уходом на работу выводить ее погулять. Иногда она не успевала и в дверях кричала:
  - Мугзик, не забудь вывести Мишку!
  Я продолжал спать. Бедный Мишка гадил на пол. Лана убирала.
  
  С друзьями
  
  Сегодня, в свой выходной, я позвонил Лане и сообщил, что проведу вечер с друзьями. Заехал за Робиком, и мы поехали к Срибному.
  - О, вы кстати, - встретил он нас, - моя секретарша налепила пельмени, и я все не съем, - и тут же: - Не съем?..
  - По-моему, ты себя недооцениваешь, - сказал Робик.
  - Или ты понял, что у тебя уже нет выхода, и хотел показаться лучше, чем ты есть, - добавил я.
  - Так... закрой рот... и не открывай, пока не будешь засовывать в него пельмень! Умник! - огрызнулся Марик.
  Робик прихватил бутылку коньяка, хозяин дома поставил на стол бутылку водки. Я закрутил мастырку и рассказал им, что у моего брата Лёни родилась славная девчушка Эстер. Выпили за Лёню, Таню и Эстер. Потом выпили за здоровье присутствовавших. Следующий тост был за секретаршу и пельмени.
  - Я думаю, - начал Робик, - пора уже выпить за нарождающуюся семью Эдик и Лана!
  - Подожди, Миносян... не загоняй! - запротестовал я.
  - Чего так? - глянул он меня хитроватым взглядом.
  - Боюсь, что я уже не очень в этом уверен.
  - Да-а... - протянули в унисон Марик с Робиком и, сделав удивленные лица, выпили еще по одной, без тоста.
  - Ведь мужчина так уж устроен, - глубокомысленно проговорил Робик.
  - Что ты имеешь в виду?
  - Дело все в том, что у мужика вдоль хребта идет длинный нерв, нижний конец которого крепится к тому, что приносит женщинам удовольствие. Противоположный конец прикреплен к маленькому клапану в мозгах. Когда мужчина начинает возбуждаться... то, что приносит женщинам удовольствие, увеличивается в размерах... нерв натягивается, и клапан закрывается. Когда клапан в закрытом состоянии, мозги начинают работать в другом режиме. Мужчина не очень соображает. Как только он удовлетворится, инструмент любви уменьшается, и клапан, соответственно, открывается. Теперь мужик - снова нормальный, и с ним можно поговорить, - выдал Робик.
  - Очень интересная концепция, вот что значит талантливый советский инженер, - оживленно проговорил Срибный, разливая по рюмкам.
  - Дружище, ответь мне на один вопрос, - обратился ко мне Робик, - хотел ли бы ты прожить всю жизнь с одной женщиной?
  - Хотеть и суметь - две большие разницы, - глубокомысленно ответил я, подняв к потолку палец.
  - Понял? - произнес Марик. - Нечего задавать глупые вопросы, и вообще, разговорились тут, давай забивай!
  
  Не отдам!
  
  Сегодня в "Аппендиците" встретил Сеню Г. Он был гитаристом в одном из танцклубов. Будучи инженером, заведовал отделом в научном институте, где под его началом Наташа составляла сметы на счетной машинке "Феликс". Сеня знал, что она встречалась со мной, также знал, что мы разошлись. Мы стояли за столиком. Сеня пил третью порцию коньяка, я - вторую чашку кофе.
  - Ты знаешь, должен сообщить тебе, - заговорил он буднично, - Наташу какой-то фраер все время встречает с работы.
  Внутри меня похолодело, я тяжело задышал. Сеня, наблюдая за мной продолжил:
  - Молодой такой, краснощекий, кучерявый...
  - Да, - выдохнул я наконец, - моя вина... Но что делать? Сам знаешь, как бывает...
  Мы вышли на улицу. Машина стояла рядом с кафе.
  - Можешь подбросить на работу? - попросил Сеня.
  - Садись.
  Высадив его у института, я еще немного посидел в машине. Где-то там, на каком-то этаже, сидит моя... нет, уже не моя Наташа. Я потерял покой. Стал еще больше шмалить, совсем перестал выводить Мишку. На "Мугзик, хочешь поиггаться" отвечал, что устал, не надо. Я вообще как-то сразу перестал ее хотеть.
  Бедная Лана не понимала, что происходит. Ждала меня с работы, ласкала - все бесполезно, я не возбуждался. И ведь во всем этом, нет ее вины, корил я себя. Вдруг стало как когда-то с Ирой - ложился и вставал с мыслями о Наташе. Однако между этими ситуациями была и существенная разница. Наташа не была склонна к флирту. Мне больше не приходилось наблюдать, с кем моя женщина заигрывает, на кого положила глаз. С ней я был спокоен! Верность женщины - клад для мужчины!
  Туман, в котором я существовал на протяжении более трех месяцев, рассеивался. Два дня подряд я подъезжал к институту к пяти часам, становился поодаль и наблюдал, как моя стройная "косуля" идет к трамвайной остановке. На третий день он пришел ее встречать. Молодой, темноволосый, кучерявый, розовощекий парень. В трамвай не сели, пошли пешком. За руки не держались. Я было поехал медленно за ними, но, не в силах больше смотреть, быстро уехал.
  Сегодня Лана с довольной рожицей сообщила сногсшибательную новость о том, что она - беременна. Спросила, рад ли я. Совершенно огорошенный, я ответил, что дети - это хорошо, но сейчас не очень подходящее время.
  - Почему?
  - Ты же знаешь, Лана, мы собираемся скоро ехать в Америку, и с маленьким ребенком все будет гораздо сложнее.
  - Так что же, делать абогт? - надулась она.
  - Боюсь, что у нас нет другого выхода.
  Она бросилась на кровать, зарылась головой в подушку. Я казнил себя за то, что допустил это. "С Ланой все равно не смогу жить, не мой она человек, просто красивая баба, и ничего более. Не хочу больше ее красоту. Нужно ли рожать ребенка, заранее зная, что он будет расти без отца? Она должна сделать аборт! Вот что выходит, когда бросаешься, как в омут головой, в любовную авантюру". Последующие дни я не находил себе места. Мало того, что потерял Наташу - Лана против аборта!
  Мишку совсем перестала выводить. По утрам меня больше не ждал у кровати столик с завтраком. Не купала.
  
  Операция "Кафе Дружба"
  
  Конец октября. За окном "Аппендицита" - холодный дождь. Вечер. Лабухи работают. У меня выходной. Я пил вторую чашку кофе. "Как быть? Как жить? Что делать?" - три вопроса, преследующие меня с момента женитьбы на Ире. Душевное состояние - меланхолически торчащее. И вдруг... ярким зигзагом блеснула в сером веществе идея! Проглотив остатки кофе, я выскочил в дождь и побежал к телефону-автомату. Боярский был дома. Я попросил его выйти через десять минут - есть разговор. Через десять минут мы уже сидели в моей машине.
  - Вова! Я не могу и не хочу жить с Ланой! - живо выпалил я.
  Откинув назад голову, подняв кверху ус и большими глазами уставившись на меня, Боярский вопросительно смотрел.
  - Не хочу я ее вместе с ее красотой, у меня на нее больше не стоит! И, - добавил я, - ко всему этому она беременна и не хочет делать аборт!
  Он еще больше округлил глаза и поднял второй ус.
  - Недавно несколько раз подъезжал к Наташе на работу, чтобы две минуты, издалека, посмотреть на нее, пока она идет к трамваю... Не могу без нее! Она стала встречаться с каким-то парнем и пока еще к нему не привыкла, хочу провернуть одну операцию, - протараторил я на одном дыхании.
  Боярский молча закурил.
  - Чтобы провернуть эту операцию, мне понадобится Третьяк.
  - Зачем? - подал он наконец голос.
  Была у Боярского одна знакомая, тоже Наташа - хорошая, умная девчонка, с прекрасной фигурой и с очень уж неудавшимся личиком. Как-то Натан, увидев ее, воскликнул: "Да у нее ж на лице маска, как у хоккеиста Третьяка!" Так и стала Третьяком. Наташа была с ней знакома, виделись в кампаниях.
  - Ты знаешь, как ее найти?
  - Да.
  - Я дам тебе номер телефона Наташиной работы, - взволнованно продолжил я, - ты дашь его Третьяку и скажешь, что я очень, очень прошу ее позвонить Наташе и сказать, что ей, Третьяку, необходимо встретиться с ней, и Наташа должна прийти одна, что для нее, Третьяка, это очень важно... В общем, пусть сделает все для того, чтобы встретиться с ней в кафе "Дружба", - набросал я быстро план операции.
  - Почему "Дружба"? - пробормотал Боярский.
  - Мы с Наташей довольно часто там бывали.
  - И что дальше? - шевельнул усами Таракан.
  - А вот дальше что... не знаю, чем это закончится... Но хочу испробовать свой шанс и зайти в это время в кафе... А там видно будет. Думаешь, Третьяк справится с заданием?
  - Да, конечно, справится, она умница, - успокоил меня Вова и, усмехнувшись, произнес крутя ус: - Ну и заварил ты кашу!
  Написав Наташин рабочий телефон, вручил ему. Договорились увидеться на следующий день. Уставший после работы, я пришел поздно. Лана не спала. Неожиданно предложила помыть меня. Я отказался.
  - Что с тобой, Мугзик? (Не переставал вздрагивать, слыша это "Мугзик". Как-то Руслану рассказал, что она меня постоянно называет "Мугзик" и что не могу "Мугзик" слышать больше. Руслан предложил подсказать Лане слово "Пегсик".)
  - Ничего, - бурчал в раздражении, - устал, купаться не буду, спать хочу.
  Разделся. Лег. Она, быстро сбросив халат, голая нырнула ко мне под одеяло. Прижавшись к моей спине, руками ласкала меня - ничего не помогало, залезла с головой под одеяло - тоже ничего.
  - Мугзик, ну что с тобой? - вопрошала бедная красивая женщина.
  Мне было жаль ее. К сожалению, от жалости ничего не поднимается.
   Утром выглянул в окно на свою машину - лобового стекла не было... Побежал в магазин. В магазине тоже не было. В городе машины раздевали постоянно. Я позвонил Срибному, он позвонил кому-то и сообщил мне, чтобы ехал на станцию техобслуживания - стекло будет. День начался не очень удачно, но хорошо, что есть Марик. К середине дня стекло поставили. Я позвонил Боярскому.
  - Чувак я же тебе говорил, - с ходу начал он, - Третьяк умничка, уболтала твою Наташку... И сегодня в восемь ты сможешь испробовать свой шанс.
  - Молодец Третьяк! - радостно воскликнул я. - Полдела сделано!
  Договорились встретиться, каждый на своей машине, в полвосьмого на улице, что напротив кафе. Тут же позвонил Лещу и договорился заменить меня сегодня в ресторане.
  Сейчас четыре часа. Куда девать оставшиеся четыре? К родителям идти не хотелось, мать начнет задавать ненужные вопросы. Зашел в Интурист пообедать. Оставалось еще два часа. После короткого раздумья пошел к нашей с Ирой квартире, все это время пустовавшей. Понимал, что нахлынут воспоминания, но ноги сами несли в мою обитель любви и боли. Прошло уже более восьми месяцев с тех пор, как Ира ушла в небытие. Боль прошла - остались воспоминания. Квартира встретила меня могильным холодом и темнотой. Я включил свет, затопил кафельную печь, закурил и лег на кровать. Покрутил радиоприемник. Играли "Песню Сольвейг" Грига.
  "Что мне делать, если Наташа скажет, что поезд ушел и она встречается с другим и вообще меня уже не любит... и... и не нужен я ей в ее жизни. В первый раз вернулся к Ире, теперь - Лана. Кто же такое простит?!"
  В размышлениях пробежало время, и я поехал в кафе "Дружба" на заключительную, решающую часть операции. Все еще не знал, что скажу Наташе. С Боярским подъехали почти в одновременно. Поставили машины рядом. Вова мотнул мне головой, чтобы я сел к нему.
  - Ну что, курнешь для храбрости? - протянул он мне уже прикуренную мастырку.
  - Давай, мне надо!
  Молча покурили.
  - Послушай меня внимательно, чувак, - начал он, - прежде, чем ты пойдешь в кафе...
  - Говори.
  - Так уж получилось в твоей жизни, что ты остался один и, как я понял, Лана уже не в счет? - вопросительно глянул на меня дружок, теребя ус.
  - Правильно понял, по-любому не в счет.
  - Так вот... у тебя есть все, чтобы пожить в свое полное удовольствие: машина, квартира, деньги, тебя знает весь город, кайфуй, гуляй, не иди в кафе! Насладись свободой! Я все сказал! - уставился на меня Вовка.
  Я молча смотрел перед собой. Впереди светились окна кафе.
  - Нет, чувак, - произнес я, не поворачивая головы, - не могу без нее, мне никто другой не нужен, я люблю ее!
   - Да-а... - протянул Боярский. - Я попытался... тебе решать, твоя жизнь!
  - Истину глаголишь, - улыбнулся я, - пойдем глянем в окно, может, уже пришли?
  Прохладно. На улице уже давно стемнело. Мы подошли к окну. Они сидели за столиком, пили кофе с пирожным и беседовали.
  - Пошли! - решительно скомандовал я и открыл дверь.
  На мне была замшевая куртка, под ней темно-голубой джемпер. За три месяца, которые мы не виделись с Наташей, отрастил волосы до плеч и отпустил бороду. Мы зашли. Обе Наташи сразу заметили нас. Моя Наташа, приподняв голову, изумленно смотрела. Повернула голову к Третьяку. Та, опустив глаза, ковырялась в пирожном.
  - Здравствуйте, Наташи! - поздоровался я.
  - Привет, - кивнул им Боярский.
  - Можно присесть? - учтиво спросил я.
  Наташа, все так же приподняв голову, уже с любопытством, рассматривала меня.
  - Наташа, - произнес я пересохшим горлом, - я люблю тебя... и хочу... чтобы мы завтра поженились ... мне нужно лишь одно слово... да!
  Она во все глаза смотрела на меня. Какая же она хорошенькая! Я слышал, как стучит мое сердце. Все молчали. Третьяк в восхищении смотрела то на меня, то на нее. У Боярского поднялись брови и усы.
  И тут... Наташа тихо произнесла:
  - Да.
  Я вскочил со стула.
  - Ты согласна? Согласна?! - залопотал я, не веря своему счастью.
  Соседний стол смотрел на нас. Она, повернув голову, как бы со стороны глянула на меня и повторила:
  - Да.
  Подал ей руку, она встала.
  - Пойдем?
  - Пошли!
  - Да это же натурально кино итальяно! - воскликнул Боярский.
  Третьяк все так же восхищенно-глуповато улыбалась нам вслед.
  Оставив их в кафе, мы поехали за город. Нам было о чем поговорить. В моей жизни замаячило счастье! Но был у меня к Наташе и очень сложный вопрос, связанный с необычной просьбой к женщине, от которой два раза уходил, которую очень любил и которой только что сделал предложение. Нацеловавшись, никак не мог начать важный разговор и, наконец, дабы подчеркнуть важность момента, выключил приемник.
  - Наташа... у меня с Ланой... получилась не очень приятная ситуация, - я помедлил и затем выпалил: - Она беременна... я настаиваю на аборте... она пока не хочет!
  Наташа внимательно посмотрела на меня. Я, как нашкодивший школяр, уставился в пол.
  - Но я уверен, что сумею убедить ее в том, что это необходимо, - глубоко вздохнув, добавил: - Я обязан!
  Реверберацией понеслось в моей бедной головушке - обязан, обязан! Помолчав с минуту, я спросил,
  - Наташа... кто этот парень, с которым ты встречаешься?
  - Какая разница? - нахмурилась она и умолкла.
  - Ты не обязана отвечать.
  - Я могу сказать, но не уверена, что тебе понравится то, что услышишь.
  - Валяй! Кто? - улыбнулся. - Мне все равно кто, все это моя вина.
  Чуть помедлив, Наташа проговорила:
   - Он актер театра Марии Заньковецкой.
  За окнами машины - темный лес. Туда, в темноту, повернув голову, молча смотрела Наташа. Смотрел и я свою темноту. Мистика какая-то, да и злость на самого себя - по моей вине кто-то лапал ее! Легким ознобом пробежала по телу досада. А ведь я еще не все сказал! Глубоко вздохнув, я шумно выдохнул:
  - Наташа, если я сейчас оставлю Лану, она по глупости своей может сделать назло и родить... и поэтому... я еще... какое-то время... должен находиться при ней... чтобы влиять на ситуацию, - и торопливо продолжил: - Я бы хотел, чтобы мы как можно быстрее отнесли заявление в брачную контору... а я... побуду еще немного с Ланой, чтобы помочь ей избежать глупости.
  - Ну да, - тихо сказала Наташа, - куда уж больше?!
  Выждав с минуту, я спросил:
  - Наташа, - сглотнув комок в горле, - ты была с ним?
  - Да! А что? - с вызовом ответила она.
  - Да так, - пожал я грустно плечами и понуро замолчал в темноту.
  Возвращались молча. Завтра ей на работу. Договорились, что послезавтра подъеду за ней и мы поедем в загс.
  
  Папа Ланы и другие неприятности
  
  Лана была на работе. Я уже успел вывести Мишку и пил на кухне кофе. В дверь кто-то властно постучал. Открыв ее, я увидел высокого капитана милиции.
  - Здрасте, вы ко мне?
  - К тебе, к тебе, - бесцеремонно рукой отодвинул меня в сторону капитан.
  Зашел в комнату, бросил брезгливый взгляд на постель, вернулся на кухню, сел за стол и, кивнув мне головой на стоящий напротив стул, приказал.
  - Садись!
  Я сел. Смотрю.
  - Я Ланы отец, - угрюмо представился капитан. - Лана сказала мне, что ты заставляешь ее сделать аборт! - пошел он с места в карьер.
  - Я не заставляю, а пытаюсь предостеречь ее от неправильного решения, - поправил его.
  - Это почему же?
  - Просто я понял, - убежденно заговорил я, - что мы не подходим друг другу... мы не пара... и у нас нет будущего. Зачем рожать ребенка, заранее зная, что он будет расти без отца. Хорошо от этого никому не будет: ни ребенку, ни Лане, ни мне!
  - Да?
  Он молча слушал, шевеля желваками.
  И вдруг заорал, наклонившись ко мне:
  - Тогда зачем ты, сукин сын, взрослый мужик, допустил до беременности?!
  Захотелось на грубость грубостью и ответить, но память подбросила эпизод с капитаном Тумашем с его беременной дочерью, и тихо пытался оправдываться:
  - Так получилось... из-за моей неосмотрительности... Я не хотел этого... Вы уж простите!
  Капитан резко встал, подошел к двери и, обернувшись, зло бросил:
   - Ну погоди! Я тебе еще сделаю!
  Я прикрыл за ним дверь. Мне подумалось, что он может стать моим невольным союзником.
   Поехал к "Аппендициту", мне нужно было найти нового хозяина для Мишки. В сложившейся ситуации не знал, куда его девать. Простояв часа два, нашел! Его взял Толик Шацкий, лучший джазовый барабанщик. Он сказал, что для его парализованной мамы, за которой он один ухаживал с двенадцати лет, собачка будет в радость. Я был доволен тем, что отдал собаку в хорошие руки.
  Пришел с работы, как всегда, поздно. Лана лежала в кровати и смотрела телевизор. Раздевшись, я лег рядом, обнял. Она отодвинулась. Я продолжал поглаживать.
  - Ты думаешь, я не понимаю, почему ты меня гладишь, думаешь, я такая дуга?! - раздался всхлипывающий голос. - Ты пгосто хочешь, чтобы я сделала абогт и бгосишь меня... Я знаю, - всхлипывала бедная женщина, попавшая в вихрь моей сумбурной жизни.
  "Обязан мирно и спокойно убедить ее в необходимости аборта. Срок небольшой, надеюсь, осложнений не будет, и все закончится благополучно для всех - кроме неродившегося ребенка".
  Придвинулся поближе, обнял, зашептал в ушко нежные слова, продолжая поглаживания. В общем, загипнотизировал, ведь когда очень надо - может получиться.
   К сожалению, мирно и спокойно в моей непутевой жизни ничего не получается! Боярский под большим секретом рассказал жене о том, что я опять с Наташей. Женщинам тяжело жить с чужими секретами, и они как можно раньше стараются от них избавиться. Белка позвонила своей двоюродной сестре Элле. Элла - та девственница, которую восемь лет назад на Погулянке я не тронул, жила с мужем и ребенком этажом выше Ланы. Она, не мешкая, спустилась вниз и поведала Лане то, что узнала от Боярской Беллы.
  Вернувшись поздно с работы, я тихо, чтобы не разбудить, открыл входную дверь. При свете настольной лампы за столом сидела Лана.
  - Привет, не спишь? - мяукнул я.
  - Как я могу?! - раздался громкий в ночной тиши голос. - Как я могу спать, если ты меня обманываешь?! Я знаю, ты виделся с Наташей, может, скажешь, что нет?! (Ни одной буквы Р.)
   Со дня встречи в "Дружбе" с Наташей я пребывал в каком-то раздвоенном состоянии. Радость, что не потерял Наташу, и горечь о без вины виноватой Лане. Совесть покалывало. Но я не ожидал такой быстрой передачи информации. Боярский не говорил мне, что рассказал жене о моем возвращении к Наташе. Соображать надо было быстро.
  - Ты правильно сказала - виделся... я случайно встретился... Мы поговорили и разошлись... Между нами все кончено... Я хочу быть с тобой и вместе с тобой уехать в Америку! - солгал я, так сказать, во благо многих.
  Но меня утешала мысль о том, что, по крайней мере, когда отмечали мой день рождения и я сообщал друзьям, что собираюсь жениться на Лане, то не имел намерений причинить ей боль.
  Все последующие дни я вел себя примерно. Лана стала чаще ходить к своим родителям, успокоилась, и мы стали искать врача для аборта. Похоже, я был прав - ее родители не хотели "байстрюка". Она отмалчивалась, но я видел неверие в ее глазах.
  Начало ноября. Дует колючий холодный ветер. Дело идет к дождю. Я везу Лану к врачихе домой на аборт. Через два часа забрал. Врач сказала, что все хорошо. Утром она встала раньше меня, поставила чайник. Я тут же встал и последовал за ней на кухню. Сели за стол.
  - Лана, как ты себя чувствуешь?
  - А как бы ты хотел? - спросила она, повернувшись ко мне боком.
   - Я бы хотел, - ответил я медленно, - чтобы ты чувствовала себя отлично и чтобы всегда была здорова. - Помедлив чуток и понизив голос, я произнес: - Лана... я должен сообщить тебе не очень приятную новость... и хочу заверить тебя, что нет никакой твоей вины в том, что... я ухожу!
  - Я давно это понимала! - вдруг закричала она, да так, что я слега подпрыгнул на стуле.
  - Лана, пожалуйста, не нервничай, тебе не следует волноваться, - попытался я ее успокоить.
  - Я знала, знала, что ты вегнулся к Наташке, думаешь, я такая дуга! - продолжала выкрикивать она.
  - Нет, не такая.
  - Не згя меня пгедупгеждали не связываться с тобой! - кричала женщина. - Дуга я набитая!
  - Ну что ты, Лана?
   - Все делал, чтобы уговогить меня на абогт! - она резко встала и пошла в комнату.
  Я за ней.
  - Лана, я ухожу сегодня, сейчас... Скоро придут ггузчики (не намеренно скартавил) забрать пианино... Телевизор я оставляю тебе.
  - Вот так сгазу... уходишь?! - заплакала она.
  Я не знал, как ее утешить, и мямлил:
   - Лана, не надо, не плачь, пожалуйста... Тебе будет лучше без меня... ты хорошая девушка, но мы очень разные... Я тебе не нужен... Поверь, так будет лучшее для нас обоих.
  Она легла на кровать и отвернулась к стене, продолжая всхлипывать. Я стал укладывать свои пожитки. Через час придут грузчики, с которыми я уже вчера предварительно договорился.
  Час показался вечностью. Наконец они пришли, взяли на ремни пианино и стали тащить его к выходу. Лана встала с кровати, продолжая всхлипывать и внимательно наблюдая за грузчиками. Когда те подошли к дверям, она вдруг совершенно трезво и спокойно произнесла:
  - Смотгите там, не заденьте стенку!
  Я глянул на нее, подняв бровь.
  - Пока, Лана.
  Она не ответила. Я повез пианино назад домой.
  
  Рассорились!
  
  Зашел к родителям. Рассказал им, что расстался с Ланой, и что мы очень разные, и что у меня пропали к ней чувства.
  - И куда же они улетучились? - бросила расстроенная мама.
  - Мама. Они вернулись к той, которую я люблю!
  - К Наташке?
  - Да, мама, к Наташе!
  Мать, взмахнув безнадежно руками, ушла в комнату. Радостью и свободой дышала моя грудь. Я заехал в "Аппендицит". Выпил чашку кофе, прослушал пару баек, надолго не задерживаясь, поехал к Срибному. Сашки дома не было. Марик жарил картошку.
  - Привет, Марко, я свалил от Ланы, - с довольной улыбкой начал я, - и мы с Наташей опять вместе!
  Он продолжал молча ковыряться в сковороде.
  - Ну конечно. Хорошая, нормальная баба тебе не подходит! - вдруг со злостью произнес он.
  Такой реакции я от него не ожидал!
  - Ты хочешь сказать, что Наташа не хорошая и не нормальная?! - разозлился в момент.
  - Знаешь что, х... с тобой, делай что хочешь!
  - Знаешь что, Марик, пошел ты на х...! - возмутился я и, хлопнув дверью, ушел.
  Я понимал причину его негативной реакции. Будучи хорошим другом, Марик никогда ни жестом, ни словом не проявлял по отношению к Наташе никаких чувств, кроме дружеских. Видимо, он все же лелеял надежду. И вдруг Лана! То-то, когда мы отдыхали в Сочи и я поделился с ним мыслями о ней, он тут же живо поддержал мои сумасшедшие намерения. Поскольку я буду с другой, то у него не будет передо мной моральных обязательств, руки развязаны - он может попытаться. У меня не возникло к нему нехороших чувств, я понимал его. Обидно было услышать его грубость по отношению ко мне.
  
  Секрет Наташи
  
  На следующий день Наташа взяла на работе отгул, и мы поехали подавать заявление в загс. Регистрацию брака нам назначили на четвертое декабря. Вечером я отвез ее домой и, отъезжая от нее, увидел Люду, лучшую подружку Наташи. Люда села ко мне в машину, мы закурили. Я рассказал ей о наших с Наташей планах. Она поздравила меня, сказав, что очень рада за нас. Я посетовал на то, что все это случилось по моей вине и что она уже успела быть с другим мужчиной.
  - Эдик, - сказала Люда, - я тебе что-то скажу, но ты пообещай, что никогда не скажешь Наташе, что ты это знаешь!
  - Да, обещаю, а что?
  Помолчав с мгновение, Люда рассказала:
  - Она никогда не имела с ним близости и сказала тебе специально для того, чтобы ты помучался, понял?! И ты это заслужил! Обещай мне, что никогда не признаешься в том, что знаешь!
  - Обещаю! Обещаю! - радостно ответил я.
  У меня как будто камень упал с души. Мне стало хорошо, и я почувствовал себя еще более счастливым. Моя! Только моя! Ну и эгоисты же мы, мужики!
   В эти дни во Львовском оперном театре выступал популярный польский эстрадный певец Чеслав Неман. Я достал билеты, и мы с Наташей пошли на концерт. Во время антракта я вдруг заметил в фойе Лану. Она, перебегая от колонны к колонне и прячась за ними, подглядывала за нами. Делала это так явно, что Наташа спросила меня:
  - Эдик, что это там за девушка, которая все время прячется и смотрит на нас?
  Я, наклонив голову к Наташе, виновато ответил:
  - Лана.
  - А-а, - понимающе произнесла она, покачав головой.
  
  Наталья Шик
  
  Эту последнюю ночь Наташа ночевала у себя дома. К назначенному часу она должна была приехать в загс. Я был подстрижен и без бороды.
  Начало декабря. День выдался солнечным. В этот день мы стали семьей! Ни мои родители, ни брат, ни друзья не были посвящены в мои планы. Я собирался сообщить им post factum. Хотелось хоть как-то отметить это событие, и я пригласил к своей новой теще, накрывшей приличный стол, Марата и Сеню Басова. С Наташиной стороны пришла ее сестра Галя, подружки - Люда и Слава. Моя симпатичная теща Катя, родом из Молдавии, и красивый, подтянутый тесть Кузьма Столповских, родом из Воронежа, попавший во Львов с советскими войсками для борьбы с бандеровцами и оставшийся в нем жить, принимали гостей. После первого тоста Наташа попросила меня съездить за Мариком.
  - А что, если он откажется? - спросил я ее после непродолжительного колебания.
  - Скажи ему, что если он не приедет нас поздравить, то я на него сильно обижусь.
  - Хорошо... попробую.
  Я поехал к Марику. Я знал от Руслана, что тот оставил ему в наследство молодую симпатичную девушку с красивым именем Зирка (Звезда). Постучал. Зирка открыла дверь.
  - Привет, я - Эдик.
  - Привет, я - Зирка, - показала красивые зубки миловидная молодая женщина.
  - Он там? - мотнул я головой в сторону комнаты.
  - Да... проходи, - радушно пригласила Зирка.
  - Марик, - тут же заговорил я, обращаясь к наливающему в две рюмки водку другу, - если сможешь, внимательно выслушай меня.
  Не глядя в мою сторону, Марик выловил из банки двумя пальцами малосольный огурец, после чего, медленно повернув голову в мою сторону, молча вопросительно уставился на меня.
  - Сегодня мы с Наташей расписались.
  Ни один мускул не дрогнул на его круглом лице. Нагнув слегка голову, он продолжал смотреть на меня. Зирка бросилась поздравлять:
  - Сегодня?.. Правда?.. Поздравляю... Молодцы!
  Марик молчал.
  - И еще вот что, - продолжил я, - мы сейчас отмечаем это событие у Наташи дома... Она послала меня за тобой и сказала, чтобы я без тебя не возвращался!
  Он, подняв рюмку со стола, спросил,
  - Я могу допить эту рюмку?
  - Вполне.
  - За вас! - крякнул он и, быстро отправив содержимое рюмки вовнутрь, произнес: - Поехали!
  Привез я Марика с Зиркой. Теща Катя хлопотала у стола. К середине празднования нашей свадьбы осоловевшая Люда задала Наташе вопрос:
   - Наташка, так ты могла поменять такую красивую русскую фамилию Столповских на Шик? Ты теперь Наташка Шик?
  - Чем это тебе не нравится Шик?! - вступилась жена.
  - Не-е, все в порядке... Шик тоже красиво... Давайте выпьем за мою лучшую подружку Наташку Шик!.. И за тебя, Эдик, и вообще уже пора остепениться! - завершила тост подружка.
  Я счастливо и согласно кивал головой. Пришло время, когда празднующие свадьбу опьянели. Все засобирались по домам. Марик напился. Таким я его еще никогда не видел! В четыре утра гости разошлись. Я с помощью Зирки дотащил до машины еле переставляющего ноги друга.
  
  Армения
  
  Наташа перебралась ко мне и привела нашу, теперь уже общую квартирку после долгого запустения в порядок. Стало тепло и уютно.
  Однако наш медовый месяц продолжался недолго. За неделю до этого Боярский уехал в Армению - в Кировакан, куда его пригласили поработать с оркестром в одном из тамошних ресторанов. Я получил от него телеграмму, в которой Вова просил меня пойти в главпочтамт и позвонить по номеру, который он указал.
  На следующий день он рассказал мне, что у них неожиданно уехал органист, через неделю им играть новогодний вечер. Он спросил меня, не мог ли бы я приехать поработать с хорошим басистом и саксофонистом. Все это не больше чем на три месяца. Я напомнил ему, что только недавно женился и сейчас не смогу. Он принялся слезно меня уговаривать, сказал, что, мол, очень хороший заработок, и вскоре они переедут в хороший ресторан в центре Еревана. Там обещают еще лучший заработок. Я обещал поговорить с Наташей и перезвонить. Прошло всего три недели с тех пор, как мы стали семьей. Я каждую минуту хотел быть рядом с ней. Широко открытыми глазами стал смотреть на мир и влюбленными - на мою Наташеньку! Она знала о телеграмме от Боярского и вечером спросила, разговаривал ли я с ним. Я пересказал ей наш разговор.
  - А ты хочешь поехать? - спросила жена.
  - Мне совсем не хочется оставлять тебя на три месяца, - честно ответил я, - и в то же время хорошо заработать и поиграть с отличными музыкантами - тоже хотелось бы.
  Чуть помолчали. Наташа спросила:
  - Когда ты должен ехать?
  "Не жена, а чудо!"
  - Как можно скорее, через пять дней Новый год, и надо бы немного поиграть.
  Сегодня мы в постель легли пораньше. Никогда не думал, что после Иры у меня может быть женщина, которую я, как и Иру, буду желать каждую минуту своей жизни! А ведь они такие разные! С Ирой мы прожили двенадцать лет на вулкане. С Наташей я приобрел наконец спокойное счастье. Верил в нее безоглядно.
  Боярский спутал все мои планы, и теперь наш первый семейный Новый год мы будем встречать в разных частях большого Советского Союза! Ресторан "Москва" я оставил. Хотелось все-таки играть на органе. Через два дня, нагрузившись органом, аппаратурой и чемоданом, я летел в Кировакан.
  Город встретил меня холодом и снегом. Выгрузившись из самолета, ожидал увидеть встречающего Боярского, но... его не было. Прилетевшие разошлись. Самолеты не летают. Стоять на поле, на пронизывающем ветру было невозможно. Мне было необходимо перетащить все свое хозяйство к остановке такси. Грузчиков нет. Все вместе взять не мог, нужно было решить, что брать в первую очередь, так как боялся, что пока я буду нести одно, то могут клисануть другое. Перетащил.
  Боярского все еще нет! На остановке такси никого, кроме меня. Такси тоже нет. Если бы мне в это время попался Боярский, я бы ему оторвал один ус.
  Наконец-то медленно подъехало такси. Шофер помог загрузиться, спросил адрес. Адрес я не знал, помнил только название ресторана, где должен был работать. Шофер привез меня к нему, помог разгрузиться и уехал. Все так же дул холодный с мелким снегом ветер. Скоро полночь.
  Я стоял у дверей закрытого ресторана, на которые падал и исчезал свет болтающейся высоко на столбе на ветру лампочки. На улицах - ни души. Я решил обойти вокруг ресторана, в надежде найти служебный вход. Служебный вход был. Я громко застучал в двери. Минут через пять из двери показалась голова старого армянина, лет этак под восемьдесят. Он никак не понимал какого Боярского-барабанщика я ищу. Поняв, что бесполезно продолжать, я произнес: "Директор - телефон!" Старичок закивал головой, позвал за собой, Он позвонил директору, покалякал что-то по-армянски и, повернувшись ко мне показал рукой - жди! Я побежал на улицу, чтобы перетащить вовнутрь свое добро. Боярский приехал через пятнадцать минут обдолбленный, с какой-то небольшого роста, как раз ему под стать девушкой. Увидев мое недовольное лицо, он сразу затараторил:
  - Извини, чувак, мозги не работают, совсем забыл, что ты приезжаешь сегодня. Вот познакомься - Ляля, наша певица.
  Я успел немного отогреться и долго не злился. Поехали в гостиницу, где он и Ляля занимали вместе номер.
  Вовка рассказал, что бригада, в которой я буду работать, называется "Мы из Риги", и что в начале вечера играем как бы небольшой концертик. Есть танец живота, фокусник и чувак с дрессированной макакой. Еще рассказал, что в Кировакане мы надолго не задержимся и через неделю едем в Ереван. Там - договор на два месяца.
  На следующий день состоялась репетиция. Руководитель рижанин, подобно мне, играл на клавишных, бас-гитаре и тромбоне. В этом ансамбле он играл на бас-гитаре. Саксофонист оказался тоже рижанин, опытный музыкант, знал много песен из армянского репертуара.
  Через два дня наступил новогодний вечер. Из-за ужасной погоды ресторан был наполовину пуст. В зале почти не было женщин, те же немногие, что были, армянками не были. Новогодним настроением и не пахнет. Без пятнадцати двенадцать директор позвал наш ансамбль за свой стол. Все пошли, а я остался сидеть на сцене. Без двух минут двенадцать Боярский крикнул:
   - Ну что ты сидишь, иди, выпьем за Новый год!
  Я поплелся к столу выпить за 1977 год.
  
  Язык мой - враг мой!
  
  Боярскому языки давались с необыкновенной легкостью. Поработав в Кисловодске два раза, он подхватил армянский - сегодня я в этом убедился.
  Он, Ляля и я возвращались с работы в гостиницу. Был уже поздний вечер. Мы зашли в вестибюль. Вовка, сильно обкуренный, громким голосом, подкрепляя свои слова армянскими жестами, пытался что-то втолковать мне и Ляле. Мы с Лялей, оба примерно в такой же кондиции, пытались его понять. Дежурная по гостинице, средних лет женщина, что-то проговорила по-армянски нам вслед. Я услышал нехороший тон. Боярский же все понял и, резко развернувшись к ней, затараторил на их языке. У женщины все больше округлялись глаза, но не от того, что она была так удивлена, а от того, что именно он говорил! Затем глаза ее сузились, она подошла вплотную к Боярскому и, брызгая слюной ему в лицо, стала что-то громко кричать. Тот же, не отступая ни шагу назад, смахнув с лица пену, давал оборотку. С каждым новым предложением у него все быстрее и лучше получалось. Я стал бояться, что бабу схватит удар. Она, резко развернувшись, побежала к телефону, крича на ходу по-русски: "Милиция!" По-армянски что-то истерично прокричала в трубку и, подбежав к нам, схватила Боярского за рукав пальто, чтобы не сбежал.
  Милиция приехала быстро. Надо сказать, что Боярский, с его черными большими усами и носом с горбинкой, сходил за любого жителя Кавказа. Милиционеры, увидев дежурную, висящую у Вовки на руке, принимая его за своего, грубо с ним заговорили. Он им что-то в ответ. Два милиционера схватили его за руку и принялись тащить к выходу. Я схватил его за другую руку.
  - Послушайте! - кричал я милиционерам. - Он ничего плохого не сделал, они просто поругались!
  Мент рыкнул на меня:
  - Не твое дело!
  Заломив Вовке руки, милиционеры утащили его в машину и увезли. Мы с Лялей тупо-растерянно смотрели им вслед.
  - Надо что-то предпринять, - заплакала Ляля.
  - Мы должны узнать номер телефона директора ресторана, - предложил я, - поехали в ресторан, сторож знает.
  Позвонив от сторожа директору, я объяснил ему создавшуюся ситуацию. Тот обещал перезвонить. Мы прождали более получаса. Наконец он позвонил и сказал, что сегодня ничего не выйдет, Вовке хотят приклеить хулиганство в общественном месте, и что завтра он попытается все уладить. Стало понятно, что как минимум сегодня Боярский будет ночевать в камере при милицейском участке.
  На следующий день его отпустили. Директор сказал, что с трудом уладил, и Боярский должен дать пятьсот рублей за отмазку - для начальника милиции.
  - Послушай, Вова, - заговорила Ляля, - знать языки - это, конечно, здорово. Как говорил Карл Маркс: "Каждый язык - еще одна жизнь", но почему тебе не пришло в голову добавить к языку мозги?!
  - Устами женщины... - добавил я.
  - Да-да, - кивал трезвый Таракан.
  Вовка был заводной. Из Кисловодска Боярскому пришлось удирать с женой и ребенком в течение одного дня. Он поссорился с одним из местных армянских авторитетов, и у него не было другого выхода - могла быть беда!
  - Однажды этот авторитет, постоянный клиент ресторана, подошел к органисту, - рассказывал Боярский, - вытащил пистолет и, приставив к голове органиста, приказал: "Играй гамму соль-мажор и смотри, не забудь нажать фа-диез". Видимо когда-то учился в музыкальной школе.
  
  Ереван
  
  Середина января. В Ереване тепло. Моим местом работы на два месяца стал ресторан "Севан" при одноименной гостинице. Моя комната находилась на этаж выше ресторана - до работы недалеко. Боярский с Лялькой - в номере напротив. В комнате был телефон, и первым делом я дозвонился Наташе на работу. Сегодня счастливый день: Наташа спросила, не буду ли я против стать папой во второй раз.
  - Ты точно знаешь? Это правда? Здорово! - возбудился я не на шутку неожиданно для самого себя.
  - Да, я уверена! И рада, что ты рад!
  - Наташа, было бы хорошо, если бы ты договорилась на работе и приехала ко мне. Как ты на это смотришь?
  - Я бы хотела... думаю, что смогу.
  - Да, Наталя, будет здорово!
  На улице светило солнышко.
  Такого парнуса, как в ресторане "Севан", у меня еще никогда не было. Каждый из нас уносил каждодневно по двести пятьдесят - триста рублей. Работали без выходных. Вечер начинали с небольшого концертика, затем короткий перерыв, и за ним - одно большое отделение до конца вечера.
  Хорошими были дни, когда заходил известный комедийный армянский актер кино - Фрунзик Мкртчян. Он забирался к нам на сцену и "раскручивал" зал. Мы долго играли "шолохо". Армяне - щедрый народ, бросали деньги под ноги танцующим, дабы показать кто есть кто. Танец заканчивался, и уборщица метлой в совок подметала деньги, ссыпая их к нам на сцену.
  В дверь постучали, ко мне зашел Самвел. Как-то почти год назад Боярский где-то раздобыл настольную рулетку. Вшестером мы - Боярский, Руслан, Гринберг, Мазай (немножко барабанщик, в основном вор и фарцовщик), Самвел (просто армянский вор), друг Мазая и я - поехали к Срибному, который был, как обычно, в Москве - опробовать игру. Стали играть по-маленькому, но не заметили, как ставки стали расти. Через шесть часов игры мы с Боярским остались при своих, Гринберг, Руслан и Самвел проиграли, Мазай выиграл шестьсот рублей плюс часы и кольцо, которые заложил Самвел, проигравший больше всех. Тот стал просить одолжить шестьдесят рублей на билет, чтобы улететь домой в Ереван. Никто не давал, включая его знакомого Мазая, твердившего, что именно сейчас ему очень нужны деньги и дать их он не может.
  Наверное, в тот день, у меня было хорошее настроение - я дал ему пятьдесят рублей. Он клялся мамой, что отдаст.
  - Отдашь, когда в следующий раз будешь во Львове.
  Я рад был видеть знакомую рожу в Ереване. Он жил с мамой неподалеку от ресторана. В номере было две койки, и он часто оставался у меня ночевать. После работы мы с ним по полночи играли в нарды. По утрам он варил крепкий чай, вставлял мне, сонному, в рот прикуренную забитую папиросу, после чего я медленно ставил ноги на пол, и мы продолжали играть в нарды на лотерейные билеты. Он отыграл свой должок в пятьдесят рублей довольно быстро. Ближе к вечеру я принимал душ и спускался на этаж ниже в ресторан. Самвел тоже шел на "работу" и часто "зарабатывал" больше, чем я.
  В конце февраля приехала Наташа. Первые дни не выходили из номера. Однако была и небольшая проблема - гостиница кишела мышами. Не раз возвращаясь с работы заставал Наташу стоящей в панике на ванной и голосившей: "Там мыши!" Но даже мыши не могли испортить нам приятное времяпровождения в столице Армении.
  Самвел был нашим гидом. Он показал нам замечательное маленькое кафе, где на сковородках подавали жаренную картошку с нарезанными кружочками жаренными сосисками. Все это запивалось прохладным пивом.
  В центре города на огромном гранитном постаменте торчал в полный рост вечно живой В. Ленин, пальцем указывающий путь в светлое будущее. Самвел предложил:
  - Идемте, я покажу вам правильный ракурс.
  Подвел нас к месту, с которого памятник был виден в профиль и этот указывающий перст выглядел торчащим у Ленина членом.
  - Ереванцы всех иногородних ведут к памятнику, - улыбался Самвел.
  Еще он рассказал, что в Армении, единственной из советских республик, нет вытрезвителей.
  В один из тех дней он пригласил Боярского с Лялей и меня с Наташей к своему другу домой на хаш (суп с бараниной). Отдельно стоящий домик находился на ереванской окраине. Я прихватил любимый коньяк моего друга Роберта - "Ахтамар". Радушные хозяева были рады гостям. Хаш еще готовился, и я уселся с хозяином дома за нарды. Наташа беседовала с хозяйкой, помогая ей по кухне. Самвел забивал папиросы. Наваристый, жирный хаш понравился нам сразу. Под него алкоголь приятно, легко и в немаленьких дозах вливается вовнутрь. Даже я выпил три рюмки и еще вдогонку раскурили пару забитых папирос.
  За столом был еще родственник хозяев, директор ереванского зоопарка. Через пару часов он стал уговаривать меня купить по дешевке большого удава. Я было уже решился, но хаш сделал свое дело, и от удава я все же отказался.
  Армянин с евреем не могут не сделать экскурс в 1915 год и Вторую мировую. Так за разговорами прошли несколько часов. Я заметил, что снаружи у окна толпятся детишки, заглядывая в окна. На мой вопрос, почему они заглядывают, хозяин дома, широко улыбаясь ответил: "Они никогда не видели евреев". Я не понял, было ли это шуткой.
  Пришло время прощаться, Самвел вышел ловить такси.
  На следующий день этой же компанией мы поехали в загородный ресторан пообедать. По дороге в ресторан нам показали видневшуюся вдали вершину горы Арарат.
  Пришло время Наташе возвращаться, и, взяв с собой ящик с помидорами, которых во Львове в эту раннюю пору еще не было, она поездом поехала домой. Через некоторое время вернулся и я.
  Хорошо было в нашей квартирке, а стало еще лучше, когда жена на мой вопрос, поедет ли она со мной в Америку, ответила:
  - Куда ты - туда и я!
  На днях отметили ее двадцатилетие. Я подарил ей симпатичное колечко. Впервые, где бы я ни находился, я спешил домой, к жене - каждую свободную минуту я хотел быть с ней рядом.
  В августе Марик, Боярский и я, прихватив детей, поехали на месяц в Алушту. Наташа была не против. В свои кружки самодеятельности я в основном приходил только за зарплатой. Вечерами я был почти всегда дома. Играл халтуры. Животик у Наташи стал большим и кругленьким, шел девятый месяц. Маме Наташа понравилась, но она не показывала виду. Виталик часто ночевал у нас. Вначале он с осторожностью принял Наташу, но после частых ночевок с нами у них сложились дружеские отношения. Наташа была старше Виталика на семь лет. После смерти матери сын стал замкнутым. Благодаря Наташе они подружились.
  
  Родня
  
  В последние годы семейные тусовки переместились из квартиры моих родителей в квартиру тети Паши. Тетя Паша - мамина сестра, младше мамы на четыре года, она же - моя молочная мама. Хлебосольная, она всегда была рада гостям. Будучи женщиной азартной, тетя паша целыми днями играла то в карты, то в лото. Я обучил ее и своих дядек нардам, и когда в семье играли - стоял невообразимый крик: никто из них не умел проигрывать, орали все, к тому же все были темпераментны и голосисты. Впрочем, никогда не ругались всерьез. Семья дружная. Когда ни зайдешь - тетя с кем-то играла. Если никого не было, играла с мужем, дядей Наумом.
  Старший сын тети Паши, Аркадий, работал в железнодорожном управлении инженером, был женат, с женой Леной они растили шестилетнюю дочурку Биану. В Ярославле мы с Ариком, еще будучи детьми, делили одну коляску на двоих. Отец его, майор-артиллерист, во время войны в ярославском госпитале залечивал раны. Где-то пересеклись его и моей тети пути, и появился Аркашка. Правда, задолго до рождения Аркадия его отец вернулся на фронт, и с тех пор тетя Паша его никогда не видела. Никто не знал, где он и что с ним. С Аркашкой мы учились вместе до пятого класса - в пятом я остался на второй год, а он пошел дальше. Аркашка был самым маленьким в классе. Но после того, как однажды на переменке он отметелил главного задиру класса, который был выше его на две головы, проблем больше не было.
  Арику было семь, когда тетя Паша вышла замуж за дядю Наума. Через восемь лет родился Саша. Сейчас ему было восемнадцать. Хороший, смышленый, веселый парнишка, но учился неважно, хулиганил, проблем от него родителям хватало. Но в автодорожное училище его все-таки всунули. Там он с кем-то подрался, нанеся тяжелые телесные повреждения. Его арестовали, хотели судить. Пришлось звонить Срибному, чтобы помог вытащить братишку.
  Срибный все уладил, но надо было забашлять, что Сашкины родители с радостью и сделали.
  
  Сашка-бизнесмен
  
  Иногда вспоминаем Сашину сделку в 1970 году.
  В августе того года в Одессу пришла эпидемия холеры. Срочно создавались карантинные точки, куда согнали массу народа. В этом котле оказалась тетя Паша с Сашей, которому было одиннадцать, и тетя Соня с четырнадцатилетней дочкой Флорой, на свою беду, отдыхавшие все вместе в Одессе. Все были обязаны сдать на анализ кал. Тех, у кого не нашли холерную бациллу, обещали переселить в более комфортабельное место и затем отпустить домой. Остальных ждала неизвестность. Саша умудрился сдать кал одним из первых. Бацилл не было. Никто не знал, сколько времени придется пробыть в карантине, а тетя Соня очень хотела домой.
   - Саша, - слезно обратилась она к довольному племяннику, - ты ведь можешь дать мне немного своего кала... И я сдам его на анализ... как будто мой.
  - Я не хочу сейчас какать, - ответил Сашка.
  - Но ведь захочешь? Правда? - посмотрела на него с надеждой тетя Соня.
  - Может, и захочу, но для этого мне надо хорошо поесть.
  - Сашенька, - обрадовалась Соня, - я отдам тебе всю свою порцию, ешь на здоровье!
  - И компот?
  - И компот, а если захочешь, - бросила взгляд на Флору, - еще отдам и порцию Флоры.
  - Не отдам! - вскричала полненькая Флора.
  Сашок наелся от пуза, и все стали ждать кал. Наконец, пришел этот важный момент. Сашка вышел из туалета и поставил на стол баночку. Соня коршуном бросилась к баночке, но племянник был быстрее и схватил баночку первым:
  - Нет-нет, тетя Соня... За такой кал надо платить! - заявил он.
  - Сашенька, ты что, хочешь тете говно продать?! - воскликнула ошарашенная Соня.
  - Не хочешь, не покупай, - ответил Сашок, - такое говно у меня любой купит.
  - Сашенька, неужели ты за говно будешь с тети деньги брать? - вступилась его мама за тетю Соню.
  - А чего... она же хочет домой, пусть платит!
  - И сколько же ты хочешь, нахаленок маленький? - подбоченилась тетя.
  - Десять рублей, - спокойно ответил племянник.
  - Что?! - вскричала тетя Соня. - За кусок говна десять рублей?! Не дам... дам пять!
  - Дашь десять, - со спокойной уверенностью сказал Сашок, - и за Флору дашь десять, ты же хочешь, чтоб ее тоже отпустили?
  Тетя Паша молча улыбалась.
  - Где это видано, чтоб за говно платили такие деньги?! - кипятилась тетя.
  Сашка стоял, сложив на груди руки, и по его неприступному виду тетя Соня поняла - не уступит.
  Она очень хотела домой. Свой и Флоры кал боялась сдавать - а вдруг?!
  - Ладно, паразит маленький... Дели говно на две порции!
  Саша глянул по сторонам, нашел палочку от мороженого и стал делить.
  - А как же для мамы? - ехидно спросила тетя Соня.
  - За маму не волнуйся... у меня еще будет, - тут же парировал Сашка.
  Тетя Паша громко смеялась. Их всех отпустили одними из первых. К счастью, никто из них холерой не заболел.
  
  Дядя Наум
  
  Сегодня мы были у тети Паши. Сыграли партию в "канасту "(карточная игра на четверых) - тетя в паре с Наташей против меня с Сашкой. Женщины выиграли. Попили чаю с тортом. Наташе предстояло через две недели рожать.
  Муж тети Паши, дядя Наум предложил мне работу.
  В семье дядю Наума - крепенького мужика среднего роста с лысой головой - любили. От его лица веяло доброй и ласковой силой. Родом он был из Харькова, в молодые предвоенные годы отсидел несколько лет. Войну прошел, будучи специалистом по взятию "языка" (выкрасть живого противника). Был награжден медалью за отвагу и другими отличиями. Обошелся без серьезных ранений, хотя на одной руке отстрелило безымянный палец. Приехав во Львов навестить сестру, Наум познакомился с тетей Пашей и остался, взяв ее с Аркашкой. Быстро привязавшись к нему, Арик стал называть его папой. Жили они втроем в маленькой комнатушке над магазином "Детский мир", в самом центре города. В магазине была большая, стеклянная крыша по которой Лёня, Аркашка и я часто бегали. С крыши их дома, мы с Аркашкой, закурив по сигарете, смотрели на парад.
  Но была у них и одна большая проблема. Дядя Наум любил бухнуть, причем довольно-таки часто. В праздники, когда был парад, я и Лёня ночевали у них. В этот день дядя Наум, еле переставляя ноги, вваливался в квартиру. Тетя Паша била его скалкой и все норовила попасть по его лысой голове, колоколом гудевшей от ударов. (Удивляюсь как она его не убила?) Дядя Наум пытался руками прикрыть голову, и все просил:
  - Пашенька, не надо!
  Будучи крепким мужиком, он мог бы убить ее одним ударом кулака, но никогда даже не замахнулся - любил тетю. Мы втроем, забившись в угол, с ужасом наблюдали за избиением.
  Через пару лет его посадили за экономическое преступление - нелегальный цех по пошиву обуви. Сидел он где-то в Сибири, куда тетя ездила к нему на свидания. Отсидев пять лет, Наум вернулся. Они поменяли квартиру на лучшую и в скором времени произвели на свет Сашу.
  Однажды тете надоело пьянство мужа, поэтому она решилась на опасный эксперимент. Какой-то знакомый врач дал ей порошок, который она должна была подсыпать мужу в еду. Врач предупредил, чтобы тетя соблюдала меру и не переборщила. Тетя же на порошок не скупилась. Теперь Наум приползал домой не очень пьяный, но с сильнейшими болями в области сердца. Тетя все выговаривала ему:
  - Я тебя, сволочь, предупреждала, что у тебя больное сердце и тебе нельзя пить! Сдохнуть хочешь?!
  Каждый раз после принятия на грудь дяде становились все хуже и хуже. В конце концов он навсегда бросил пить, так и никогда не узнав о тетиной алхимии. Человек деятельный и работящий, он старался как можно лучше обеспечить свою семью, стал поставщиком всего необходимого для пошива обуви в подпольные цеха, разбросанные по близлежащим селам. Сырье покупал ворованное с обувной фабрики "Прогресс". Через некоторое время они поменяли квартиру на еще лучшую.
  Была у Наума пара доверенных таксистов, развозивших с ним товар по точкам. Но как-то приключилась с ним беда. Подняв тяжелый мешок, дядя поскользнулся и упал, сломав один из позвонков. Его парализовало. Только через полгода ему стало чуть легче, и он очень медленно стал передвигаться. Но и в таком состоянии он продолжал возить товар, обеспечивая семью.
  В общем, предложил мне дядя Наум поработать с ним вместо таксистов, объясняя тем, что хотел бы поработать со своим, и пообещал платить за день работы пятьдесят рублей.
  Наташе вот-вот рожать, денежки пригодятся - и я согласился.
  
  Доченька
  
  У Наташи начались схватки, и я утром отвез ее рожать. К вечеру она еще не родила. Я не находил себе места от нахлынувших переживаний. Было воскресенье. Знал, что сегодня Арик с Леной справляют день рождения своей шестилетней дочурки Бианы. Чтобы не быть одному, пришел к ним и каждые полчаса звонил в больницу, справляясь о ситуации. Одиннадцать вечера. Все разошлись. Наташа еще не разродилась. Я поехал в больницу. Пока ехал - жену забрали рожать. В полдвенадцатого я стал счастливым отцом маленькой дочурки!
  За несколько дней до родов моя мама сказала Наташе, что всегда хотела девочку - Альбину, и спросила, не будет ли та против, если родится девочка, назвать ее Альбиной. Наташе имя понравилось, и она пообещала маме, что так и будет. Мама была счастлива. У нас доченька Альбина - Аля, Алюшка!
  
  Шофер
  
  Я продолжал играть халтуры и стал возить дядю Наума с его товаром. Каждый день пятьдесят рублей - неплохо, но было в этом бизнесе одно "но". На весь этот ворованный товар, который мы с дядей Наумом развозили по цехам, не было ни одной, хоть какой-нибудь бумажки, подтверждающей законность нахождения его в моей машине. На выездах из города стояли будки ГАИ. Гаишники могли остановить кого угодно, когда угодно и за что угодно. Каждый раз, когда мы проезжали с товаром мимо них, становилось немного тревожно на душе.
  В один прекрасный день так и произошло. Гаишник стоял у дороги и жезлом приказал остановиться. Остановился. В желудке заурчало. Машина была полна кожзаменителями. Дядя Наум сказал:
  - Не бзди, подтолкни, - и стал открывать дверь машины.
  Каждый раз, чтобы выйти из машины, он поворачивался на сиденье, ставил ноги наземь, я подталкивал его в спину, чтобы он мог встать на ноги. Гаишник не спеша, вразвалочку направлялся к нам. Дядя, еле переставляя ноги, поковылял ему навстречу. Я наблюдал в зеркало. Они сошлись. Дядя что-то ему рассказывал. Поговорив с две минуты, гаишник пошел к своей будке, дядя Наум поковылял назад к машине.
  - Что было? - с удивлением, чувствуя, как отпускает волнение, спросил я наконец усевшегося дядю.
  - На обратном пути завезем бабки, - ответил он спокойно.
  Продолжая удивляться, я задал ему вопрос:
  - Он что, отпустил вас под честное слово?! У вас не было чем забашлять?!
  - Мало было, - пробурчал дядя себе под нос.
  Что он говорил гаишнику? Как уговорил на то, чтобы тот даже не подошел к машине?! Возвращаясь в город, мы завезли ему деньги. Этот гаишник стал теперь нашим.
  Мне нравилось работать с дядей. Добрый ворчун, не жадный и вообще хороший и мудрый человек, много чего видавший на своем веку. Я любил его.
  В работе нашей не очень приятный нюанс: момент встречи с законом иногда щекотал нервишки. Со временем я познакомился со всеми, даже самыми незаметными проселочными дорогами. Иногда приходилось проезжать впритык между двумя хатами. Зато таким образом можно было лишний раз не ехать мимо того с жезлом.
  За время, проведенное с дядей, я научился кое-какой жизненной мудрости. Иногда мы привозили какому-нибудь цеховику слишком много сырья, которое он не хотел держать у себя. Мало ли, могут нагрянуть с проверкой - будут излишки, грозящие нехорошими последствиями. Нам возвращаться с товаром совсем было несподручно.
  Дядя Наум всегда начинал разговор с клиентом с того, что тому было ближе. Расспрашивал о жене, о детях, о теще, когда у тех дни рождения и многое другое. И только после такой прелюдии начинал разговор о том, что ему было нужно. Как правило, это срабатывало. У нас забирали товар, и мы спокойно возвращались в город. Дядя всегда помнил даты рождения как нужных ему людей, так и их жен, детей и тещ, и не забывал привезти цветы или тортик. Не уверен в том, что он читал Дейла Карнеги.
  Кроме цехов, у дяди были свои люди в селах, за определенную мзду прятавшие его товар в своих сараях и свинарниках... Я видел уважение к нему ото всех, с кем он соприкасался. Будучи человеком общительным, Наум любил поболтать часто и долго. Я подталкивал его в зад, и он медленно уползал из машины к тому, кто пригласил зайти в дом или цех. Я знал, что имею в своем распоряжении как минимум полчаса и более. Откидывал сиденье, закуривал сигаретку и читал "Преступление и наказание". Солдат спит - служба идет.
  Со временем я познакомился со всеми его "точками", и когда он себя неважно чувствовал - ездил без него. Один из тех людей, у которых мы прятали товар, по имени Зеник, сидевший с дядей в одной колонии, пригласив меня в хату, рассказал мне маленькую историю о дяде Науме
  Дело было на лесоповале. Дядя уже был расконвоирован, и его посылали в ближайший поселок за сигаретами, леденцами и всякой всячиной, которую просили купить друзья заключенные. Как-то вернувшись с покупками, раздал всем то, что просили. Один из них обвинил дядю в нечестности. Дядя положил голову на пень и сказал:
  - Раз ты мне не веришь - руби голову!
  Обвиняющий не ожидал такого поворота и на секунду опешил. Дядя тут же вскочил на ноги и произнес:
  - Положи ты голову, сука, - я ждать не буду!
  Все кончилось миром.
  Однажды мы, уже разгрузившиеся, возвращались в город. Нас остановил гаишник. Не спеша, с ленцой он обошел вокруг машины:
  - Почему грязная?
  - Едем мыть.
  Тут он заметил наклейку в углу ветрового стекла:
  - А это что? Сними, не положено!
  Как-то дали мне наклейку от бутылки израильского вина "Мойше Шикер", на которой изображен приплясывающий бородатый мужичок с бутылкой в руке.
  - Товарищ младший лейтенант, это всего лишь маленькая наклейка, которая ничему не мешает.
  - Не положено, сними! - тверже повторил гаишник.
  - Ну что вы, товарищ...
  Дядя Наум толкнул меня локтем в бок, что означало - не заводись, х... с ней, с наклейкой!
  - Я сказал - сними! - не унимался мент.
  Только я открыл рот, собираясь возразить, как он быстро всунул руку в машину и сорвал наклейку. Увидев разорванную наклейку, я послал его на три веселые буквы.
  - Ах ты так?! - брызнул слюной гаишник. - Давай сюда права!
  - С чего это вдруг права?!
  - Кому сказал - давай права! - заорал тот.
  Дядя двинул локтем в бок:
  - Дай ему права!
  Я отдал и тут же поехал в город, чтобы найти своего хорошего знакомого, друга лабухов - старшего лейтенанта ГАИ Гену Блокидова. Он пообещал до завтрашнего дня принести права к "Аппендициту". На следующий день Блокидов вручил мне права и сказал, что мне это будет стоить полтинник. Я рассчитался с ним.
  Дядя сказал:
  - Не заводился бы - не попал бы на полтинник.
  Я ответил:
  - Так приятно же за свои бабки послать мента на хер.
  Дядя махнул рукой:
  - Пойдем пообедаем.
  Наум любил награждать людей кличками. Так, например, тетя Рая, подвижная и неугомонная, была Каблучком, моя мама - Генералом, Боярский стал (как и был) Тараканом, Марик Срибный - Балабуст (начальник, босс), я - Композитор. Об определенном типе женщин он говорил: "Как кусочек хлеба, так они берут двумя пальчиками, отставив в сторону мизинчик, а как х... - так хватают двумя руками".
  
  Райка Колумб
  
  Тетя Рая окончила Политехнический институт на инженера-сантехника лишь для того, чтобы иметь диплом о высшем образовании. Она не работала ни одного дня по специальности, да и не собиралась это делать. С мужем Володей они разошлись пару лет назад, предварительно родив сына Женю. Владимир несколько раз ударил Раю, и она возненавидела его. Прожив вместе еще несколько лет, они развелись. За эти несколько лет Рая поимела пару мужиков. Одним из них был женатый преподаватель института, с которым Рая встречалась довольно долго. Позже я узнал, что Ира давала ей ключи от нашей квартиры. Последний год Рая жила в Ленинграде, где познакомилась с Павликом, работавшим судебным медэкспертом. Небольшого роста, тощий и какой-то нервный парень - наверное, издержки профессии. Тетя мне говорила, что как мужчина он - самый лучший!
  Пришло время, и Рая с Женей первыми поехали открывать для нас Америку. Павлик готовился поехать вслед за ней позже. И, конечно, зашевелилась вся наша большая мишпуха, а это баба Гутя, ее семеро детей и мы - тринадцать двоюродных братьев и сестер, почти все уже со своими детьми.
  В семье Шик разлад. Лёня с Таней едут. Мы с Наташей едем. Папа с мамой не хотят! Когда я собирался подать документы на выезд с Ирой, Виталиком и будущим ребенком, родители как-то не приняли это всерьез. Эта тема тогда в семье не особо обсуждалась. На этот же раз все было уж очень серьезно.
  Наш папа, вообще-то, в основном спокойный и сдержанный человек, кричал:
  - Куда вы нас тащите?! Мне через год на пенсию! У меня прекрасная квартира в центре города, больная жена!
  (Мама всегда была больна, даже если была здорова.)
  Чувствуя молчаливую поддержку мамы, он не на шутку разошелся и не переставал кричать. И тут вступила мама, утирая платочком слезы:
   - Гришенька... успокойся, - взялась она за сердце, - у нас нет выхода... куда дети - туда и мы, - мама присела на стул и выдохнула: - Ой вэй?!
  Папа как-то сразу притих, как будто и не кричал, присел на стул рядом с мамой.
  Я сжег прежний вызов из Израиля, пришедший на меня, Иру и Виталика, и сел заполнять новую анкету.
  
  Другая квартира
  
  Из роддома мы с Наташей и Альбиной поехали к моим родителям, у которых пробыли первые пару недель. Мама учила Наташу, как правильно купать, пеленать. Мама была спецом по уходу за новорожденными, но при этом у нее не хватало педагогического подхода к Наташе, и мы поехали к теще Кате. Пробыв у нее месяц, поехали к себе.
  Нам не очень хотелось с маленькой дочуркой жить в нашей квартире по причине ее сырости. Иногда ночами можно было наступить на улитку, выползшую погулять. Виталик посыпал их солью, и они таяли, как медузы на солнце. Ему сейчас четырнадцать. Прозанимавшись почти пять лет водным поло, он стал заниматься дзюдо и жил, как обычно, с бабушкой и дедушкой. Мы виделись почти каждый день.
  Неожиданно у нас появилась надежда видеться с ним чаще. В доме, в котором жили мои родители и в котором я вырос, жильцы квартиры на третьем этаже, уехав куда-то на несколько лет, сдали нам просторную солнечную квартиру, оснащенную телефоном, балконом и выходившую окнами во внутренний двор. С мамой мы могли общаться с балкона. Гости у нас не переводились. Часто вместе с Лёней и Таней играли в "Монополию".
  Как-то зашли к нам тесть Кузьма с тещей Катей, чтобы выпить за их развод. Теща поймала мужа с бабой и не простила этого ему.
  Наташина сестра Галя все больше превращалась в алкоголичку, хоть и с доброй душой.
  
  1978
  
  Новый, 1978 год мы встречали большой компанией у нас в новой квартире. Это была одна из самых счастливых встреч Нового года. Алюшка - мое чудо! Наташенька - моя прелесть! Виталик - крепенький, симпатичный парень. Занятия борьбой он оставил, пошел на занятия штангой. У нас с ним был одинаковые походки.
  Я продолжал вместе с дядей Наумом неплохо зарабатывать. Играл халтуры. Рубинчик прислал из Америки посылку, предназначенную для малюток. Я гордо показывал соседям погремушку, на которой было написано "It's a girl".
  Боярский подал документы на выезд и решил прикупить на отъезд всякого барахла, для чего собрался поехать на машине в Питер, и предложил мне составить ему компанию. Заявление на выезд я еще не подавал, это было лишь делом времени, да и нам прикупить надо было кой-чего на отъезд - я согласился. Запаслись всем необходимым. Купили на базаре "план", после которого активизируется "пиздильная железа". Питер далеко - наговоримся вдоволь. Хоть время для путешествия было не из лучших, но Боярский должен был вскоре уезжать и не мог ждать.
  Февраль. Под Питером попали в сильнейший снегопад. С трудом добравшись до города, мы попали в такой гололед, что на Невском проспекте машину невозможно было тронуть с места. Несмотря на наши маленькие приключения, а может, и благодаря им, мы удачно и весело съездили.
  Кабан с Натаном поехали работать в Кисловодск. Натан познакомился там с симпатичной богатой женщиной, оказавшейся директором куста столовых и ресторанов. У них сложились хорошие отношения, и он решил на ней жениться. Приехав во Львов, Натан развелся с Мариной, отсудив у нее по причине ее алкоголизма ребенка, и вернулся в Кисловодск.
  Марина довольно быстро "провалилась в тартарары". Более низкого падения женщины мне видеть не приходилось! Без жесткого контроля мужа она стала быстро спиваться. Через совсем небольшой промежуток времени эта красивая, с белоснежным лицом, всегда ухоженная молодая женщина превратилась в нечесаную и грязную бабу. За бутылку вина она отдавалась малолеткам в подъездах. Сегодня у "Аппендицита" мне рассказали, что на днях в ресторане "Интурист" Марина лежала в мужском туалете, и на нее мочился любой желающий! Бедная, несчастная женщина!
  
  Карпаты
  
  Почему-то хорошо долго не бывает. Алюшка заболела коклюшем. Мокрые простыни, развешанные по всей квартире, помогали ребенку дышать. Мои отцовские чувства к Алюшке появились еще до ее рождения. С Наташей я сразу захотел ребенка. С Виталиком все было по-другому: он рос - и я рос, я больше ощущал его своим маленьким братишкой. Отцовство по отношению к нему приходило постепенно. Один-единственный раз, когда он учился в третьем классе, я дал ему по заднице солдатским ремнем. Виталик приносил из школы одни двойки (впрочем, как и его папа) и много раз обещал исправиться. Двойки не прекращались, и, не сумев придумать ничего лучшего, я наказал его физически. Сын не разговаривал со мной всю неделю, но успехи были налицо - оценки стали получше.
  Алюшкин коклюш перешел в воспаление легких, и нам посоветовали поехать с ней в горы. Дядя Наум взял на время своего таксиста, и в середине июня мы поехали в Карпаты. С нами поехал Руслан, прихвативший с собой симпатичную деваху Виту. Он же и нашел место, где остановиться. Какая-то знакомая его семьи, баба Зося, сдавала отдыхающим свой большой дом.
  Два раза в день я брал девятимесячную Алюшку на руки и уходил в лес, где у ручейка садился на камень, стараясь не шевелиться, пока она спала. Вечерами мы жгли костер, играли в карты. Руслан с Виткой большей частью не вылезали из постели. Руслан уже успел жениться на Гражине, девушке из Польши, и та родила ему близнецов - девочку и мальчика, с которыми она в это время находилась в Польше у своих родителей. Дети его родились на два дня позже Альбины.
  Мы пробыли в Карпатах неделю, но у Алюшки не наступало никаких улучшений здоровья ребенка (она так же кашляла и задыхалась), и мы решили вернуться домой. Дочку стали опять колоть антибиотиками, и ей немного полегчало.
  
  Марик - Вита
  
  По приезду Руслан "угостил" Витой Срибного, рассказав мне на следующий день, что они втроем провели время в стиле "L"amour dure trois". К моему удивлению, после всего этого Марик стал встречаться с Витой. Она перешла жить к нему. Веселая, упитанная, кокетливая, грузинско-русского замеса двадцатидвухлетняя женщина успела побывать два раза замужем, и не нужно быть особо опытным мужчиной, чтобы понять - она вполне доступна. Все было бы хорошо, если бы в один прекрасный день Марик не сообщил, что собирается на ней жениться. Я не мог поверить в услышанное! Руслан - тоже.
  - Марик, - начал я, - ведь вы с Русланом вместе ее поимели, а ты на ней собираешься жениться?!
  - Да... ты знаешь, чувак... Она изменилась, - проговорил, слегка замявшись, Марик.
  Я, подняв брови и склонив голову, смотрел на него долгим вопросительным взглядом. ("Что ж ты, милый, смотришь искоса, низко голову наклоня...")
  - Ну чего уставился, говорю тебе - она изменилась! - произнес Марик уже более уверенно.
  Я продолжал молча смотреть на него.
  - Послушай, Марко, - пытался я повлиять на ситуацию, - я понимаю, тебе с ней хорошо, ну и прекрасно! Живите вместе, наслаждайтесь друг другом, но почему сразу жениться, ты что, не видишь, с кем имеешь дело?! - закончил я, с надеждой достучаться до его сознания.
  - Так, хватит, я поехал за ней, - сказал сердито Марик, садясь в недавно приобретенный белый "жигуль".
  Усевшись в машину и приоткрыв окно, бросил:
  - Когда буду расписываться... сообщу... Будешь свидетелем!
  Я долго смотрел ему вслед. Да, удивил меня Срибный! Все больше убеждался в правоте концепции Робика, касающейся клапана в мозгу мужчин.
  На днях зашел к родителям и увидел в окно Лану, толкающую перед собой коляску с маленьким ребенком. Она быстро вышла замуж и так же быстро родила. С трудом ее узнал: прилично раздавшаяся после родов, при ее немаленьком росте она выглядела большой матрешкой. Я искренне был рад тому, что у нее все хорошо сложилось.
  Оставив Сашку на маму, Марик с Виткой покатили на море, но, проехав полдороги, угодили в аварию.
  Марик сломал три ребра и больно ударился головой. "Скорая помощь" отвезла его в больницу. Витка почти не пострадала. Она удивлялась:
  - Как я могла с такой большой жопой вылететь через заднее стекло, отделавшись ссадинами и синяками?!
  Пробыв в местной больнице три дня, они вернулись во Львов вместе с останками машины. Неделю Срибный пролежал дома. Вита с большим усердием обхаживала больного. Тот был очарован. Как только вышел на работу, он позвонил мне и назвал день, место и время, куда надлежало прийти, чтобы стать свидетелем зарождающейся семьи.
  Перед ними расписывались еще две пары. У нас было еще немного времени, и мы с ним вышли на улицу. Я прикурил заготовленную папироску и, выпуская дым, передал ему:
  - Тебе надо.
  - Очень кстати.
  Молча покурили, постояли и... "полетели" женить Срибного.
  Вечером отметили это событие у него дома. Кроме нас с Наташей, Саши и Робика, присутствовал Руслан со своей новой бабой.
  Возвращаясь домой со мной в машине, Руслан произнес:
  - Мой папа рассказывал мне, что он когда-то был в Ханты-Мансийском крае, и что тамошние жители отдают своих жен гостям на ночь в знак уважения. Я Марика очень уважаю и сделал даже более того, подарив ему одну из своих - Наташа, извини! - блядей, которая стала ему женой!
  - Ладно, Руслан, заткнись! - грубо сказала ему моя жена.
  Я промолчал в знак согласия. Руслан уважал и побаивался Наташу.
  
  Нервный день
  
  Боярский уехал в Америку, продав мне свой красный пикап, на котором стало удобнее развозить товар. Уехал и Арик Радер. Я продолжал работать с дядей Наумом и играть халтуры. Лёня получил водительские права и пару раз, замещая меня, ездил с ним.
  Этой ночью необходимо было забрать большое количество листов резины, которую где-то за городом загрузят в мою машину, после чего я должен буду отвезти все это к "своему" человеку в село. В три часа ночи я был в назначенном месте. Поначалу никого из поставщиков не было. Я вышел из машины. Октябрьская ночь, к счастью, была темной и теплой. Вдали показались два огненных глаза, и ко мне подъехал небольшой грузовичок с двумя мужиками.
  - Наум? - спросили они.
  - Наум.
  - Открывай машину.
  Мужики по-быстрому разгрузили, загрузили и быстренько свалили. Под тяжестью груза у пикапа задрался нос. Я поехал в нужное мне село за двадцать километров от того места.
  Ехал по проселочным дорогам не спеша. Тучки разошлись, на небе показались звездочки. Настроение - хорошее. Дядя Наум обещал заплатить за эту работу как за целый рабочий день. Я был рад тому, что проведу больше времени с семьей. Деревья остались позади, и я выехал на более узкую дорогу, виляющую среди полей. И тут моя машина зафыркала, закашляла, запукала... и заглохла! Подождав немного, я попробовал ее снова завести. Ничего не получилось. Подождал и попробовал еще разок. Ничего! Вышел из машины, открыл капот, посветил зажигалкой... и закрыл капот. Ситуация не из приятных. Полная машина ворованного товара, а тут вдруг машина заглохла!
  Я стоял у машины, курил одну сигарету за одной и думал: "Какие вариации могут получиться в этой ситуации?" Рассвело. Откричали петухи. Птички запели. Открыв капот, я истуканом уставился в мотор с уймой проводов. С железом и электричеством у меня всегда были натянутые отношения. Подергал тут, подергал там. Ничего. За все это время мимо меня не проехала ни одна машина. Я не знал, что мне предпринять. Оставить посреди поля машину с товаром и пойти километра два до ближайшего села за помощью - не решался. Сигареты закончились. В который уже раз уставился в мотор - надо продолжать искать проблему.
  И я стал искать - и я ее нашел! Машина завелась. Я наконец-то отвез товар и радостный, с тортиком в руках вернулся домой. Ангел-хранитель вмешался и направил мою руку на нужный проводок!
  
  Лёня лабух
  
  Окончив консерваторию, Лёня и Таня аккомпанировали в балетной школе на полставки каждый, зарабатывая на двоих восемьдесят рублей в месяц. Лёне предложили поработать на органе в кафе. Брат был нотником, отыгравшим за свою жизнь единственную свадьбу, и то со мной и с папой. Органа у него не было. Зато у меня все еще был колхоз, в котором я появлялся один раз в месяц - за зарплатой. Директору клуба Степе дал сто рублей, и он одолжил мне клубный орган в пользование на один год, чего было вполне достаточно.
  Лёня стал работать в кафе "Гвоздика". Брат облысел, и отпустил бороду. (Кто-то назвал это "законом сохранения материи".) Через какое-то время он уже лабал все, что надо было, и даже запел блатные песни. Каждодневный свежий парнус помог ему проявить свой певческий талант. Лёня стал лабухом, зарабатывая более четырехсот рублей в месяц.
  - Вчера в ресторане лабал Баха, - рассказывал Лёня, - подошел поддавший клиент, дал червонец и попросил сыграть первый концерт Баха. Ребята уставились на меня. Я утвердительно кивнул, мол, берите бабки, и сказал им, чтобы следили за моей левой рукой.
  - Что же ты играл? - спросил я.
  - Ну конечно же, первый концерт Баха, - улыбался брат. - Чувак дал еще червонец и попросил слабать ему еще второй концерт Баха, что и было сыграно. Двадцатник остался у нас, - закончил Лёня.
  Как-то Таня радостно воскликнула:
  - Эдик! У нас появились деньги. Мы ожили!
  
  Снова в Питер
  
  Вся семья Шик подала заявление на выезд. Река отъезжающих становилась все более полноводной. Все выезжали по израильским вызовам до Вены, а там - кто куда. Многие неевреи тоже хотели выехать. Становилось все более смешанных браков. Еврей стал средством передвижения.
  Алюшке пошел второй годик. Болезнь немного отпустила, но ребенок продолжал кашлять. Как-то Наташа сказала, заглянув мне в глаза:
  - Эдик, надо что-то делать. Я очень переживаю, что Аля все еще кашляет. Мне сказали, что надо ребенка крестить, и это может помочь. Как ты на это смотришь?
  - Наташенька, я готов попробовать любой шанс, если это сможет помочь, даже если это будет шаманизм.
  Через два дня мы принесли ребенка в небольшую украинскую православную церквушку и крестили. Как ни странно, через недели две дочурка стала меньше кашлять.
  Как-то сестра Галя упросила Наташу дать Альбину погулять. Наташа опасалась доверить сестре ребенка, но та уговорила ее и, усадив ребенка в коляску, обещала вернуться через час. Прошло два с половиной часа - их не было. Мы с Наташей отправились на поиски. Вскоре увидели ее, слегка поддатую, болтающую с какой-то девицей. Рядом в коляске сидела счастливая Алюшка с размазанным по мордашке, рукам и коляске шоколадом. Досталось Галине от сестры!
  Оставив Альбину на мою маму, мы поехали в Ленинград. Второй раз в этом году я ехал в Питер. В этот раз в моей машине - Наташа и Виталик. Марик решил составить нам компанию. Вита, Саша и Мишка Лещ, который, как и я, собирался в дальнюю дорогу, ехали в его в машине. Ехали через Белоруссию и Прибалтику. На обратном пути остановились на ночь в Витебске - родине всей нашей мишпухи. Там жила тетя Люба, первая жена дяди Фимы - приятная, улыбчивая женщина, она приняла нас очень тепло, не позволила остановиться в гостинице, всех разместила у себя. Она всю жизнь любила Фиму, родила от него сына Феликса и так никогда больше и не вышла замуж. К этому времени дядя Фима был уже в третий раз женат, на этот раз - на красивой польке Ане, бывшей младше дяди на двадцать лет и родившей ему сына Виталика.
  В целом поездка понравилась всем.
  
  Летающая машина
  
  На улице Мира на пригорке возвышались украшенные элементами барокко и эпохи Возрождения церковь и монастырь Святой Марии Магдалины. В начале XX века в них находилась колония для несовершеннолетних проституток. Позднее колония переехала в другое место, где я имел удовольствие работать. В советское время превращенная в спортивный зал, позже - в клуб для танцев, в последние десять лет церковь была передана под ЛОМА. В этот день я решил заехать в бухгалтерию и забрать причитающиеся мне сто рублей, которые по разным причинам до тех пор находились у них. Напротив входа вокруг небольшой клумбы проходила брусчатая дорожка. Рядом - небольшая, поросшая травой полянка спускалась к подножию холма, под которым бегали трамваи. Подъезд машинам к зданию был запрещен. Висел "кирпич". Изредка, если ненадолго, мы все же заезжали. Подъехал и я, оставив машину у клумбы. Быстро заскочил внутрь и побежал в бухгалтерию. Через десять минут вышел, став богаче на сто рублей, и в этот момент ко мне подбежал знакомый музыкант и с испугом в глазах спросил:
  - Это у тебя красный пикап?!
  - Да, а что?
  - Беги быстрей на улицу, твой пикап чуть не влетел в трамвай и стоит внизу на трамвайных путях.
  - Как так?! - вскричал я и помчался на улицу.
  Машина стояла на трамвайных рельсах в нескольких сантиметрах перед двухвагонным трамваем. Вожатый, увидев машину, несущуюся с горы прямехонько в окна трамвая, дал по тормозам. Машина упала на рельсы перед трамваем. Я глянул вниз. Уже собиралась толпа людей. Прыгать вниз было высоко и, оббежав вокруг, я устремился к своей машине.
  За это время уже собралась приличная толпа, трамвай был полон. Вожатый, размахивая руками и дико вращая глазами, что-то кричал. Я ничего не слышал. Машина упала на задний фонарь и остановилась на всех четырех колесах. Я заскочил в машину. К моему большому счастью, она с третьего раза завелась! Народ обступил меня. Я стал неистово сигналить, и люди отошли. Тронувшись с места, я свернул в небольшую, тихую боковую улочку, пересекающуюся с улицей с трамвайным движением. Все произошло очень быстро, и милиция еще не успела появиться.
  Заехав в улочку, я нажал на тормоза, но их как будто не было! Машина набирала скорость, мне надо было ее каким-то образом остановить! Хорошо, что в городе есть старые высокие тротуары, которые дали мне возможность прижать к ним колесами машину. Железо терлось о тротуар, и, с визгом разбрасывая снопы искр, мой пикапчик остановился в десяти метрах от перекрестка. Я быстро выскочил из машины и отбежал на другую сторону улицы. Прикурил сигарету. Руки подрагивали. "Как такое могло случиться, что машина сама тронулась с места? Ведь, выходя из машины, я автоматически ставил ручку передач в нужное положение. Возле ЛОМА всегда крутились люди. Может быть, кто-то специально дернул ручку, и машина покатилась на нейтральной передаче с горки? А может, это я такой олух? Что бы случилось, если бы машина влетела в окно трамвая, набитого пассажирами?! Наверняка были бы жертвы! И я вместо Америки поехал бы совсем в другую сторону и очень надолго!"
  - Эдик! - перебив мои размышления, прозвучал чей-то голос. - Что ты тут делаешь?
  Возле меня остановился чудом проезжавший на своей машине по этой маленькой улочке дядя Фима.
  - Вот здорово! - воскликнул я, запрыгивая к нему в машину. - Поехали быстрей!
  - Что случилось?
  - Поехали, потом расскажу!
  По дороге я ему рассказал о происшедшем.
  - Ты представляешь, если бы ... - начал он.
  - Да представляю! - перебил я.
  Он молча довез меня домой. Был бы я христианином - перекрестился бы. Я перемагендовился. Не в первый раз поблагодарив своих ангелов, я впервые поднял глаза к небу.
  Утром следующего дня был у машины. Она тихо стояла там, где я ее оставил, как будто ничего и не произошло. Осторожно, на ручнике, я доехал до мастерской. Вечером рассказал Наташе о случившемся.
  - Ты представляешь, если?..
  - Да представляю, - перебил я и ее, крепко обнял и прижал к себе.
  
  В ожидании
  
  Новый, 1979 год мы встречали дома. Пришли Марик с Виткой и Сашей, Наташина сестра Галя, подружка Люда и Лёня Гринберг со своей девушкой. Наступающий год сулил нам большие перемены. Вот уже два месяца, как мы ждем разрешения на выезд. Недавно уехал мой любимый младший дядя Иосиф, в быту Еська, со своей женой Светой и двумя сыновьями.
  Мне снились небоскребы и джаз.
  - Ты знаешь, Наташа, - начал я как-то, - мы ведь скоро попадем в будущее, как минимум на пятьдесят лет вперед.
  - Да, наверное.
  - А знаешь ли ты, - расфантазировался я, - что в Америке придумали такую стиральную машину, которая стирает, сушит, гладит и выдает уже сложенное белье?!
  - Да ну?
  - А еще знаешь, там есть движущиеся тротуары, - продолжал я, - и это еще не все. Они придумали такую таблетку, что если человеку очень приспичит по большой нужде в туалет, а туалета рядом нет, то он быстренько глотает эту таблетку, и из него выскакивает все... запакованное в кулечек!
  - Ну да, конечно, начитался фантастики, - засмеялась Наташа.
  Засмеялся и я.
  - Я немного переживаю, как оно все будет? - произнесла жена тихо.
  - Не переживай, музыкант нигде не пропадет. Ноты во всем мире одинаковы, а если что будет не так - выйду с баяном в русской рубашке на улицу, захвачу с собой Альбину. Я буду играть, Алюшка будет танцевать, на жратву всегда заработаем, - успокоил я Наташу.
  У себя на работе в институте Наташа была секретарем комсомольской организации. Сегодня пошла рассчитаться с комсомолом.
  - Вы что, не хотите больше быть секретарем? - спросили ее в институте.
  - Я ухожу из комсомола по причине выезда со своим мужем и детьми в Израиль.
  - Так вам что, - грубо спросили ее, - муж дороже, чем Родина?
  - Да! - просто и спокойно ответила моя жена.
  С Наташей я как-то сразу стал другим. Благодаря ей мое цинично-пессимистическое отношение к женщинам таяло. Никто, кроме нее, мне больше не был нужен. С охотой покончено! Кто-то проживает жизнь, так и не узнав счастья любить. Мне же повезло - я люблю во второй раз.
  Долгожданное разрешение на выезд получили в конце марта, и до окончания мая мы были обязаны покинуть Советский Союз. В семействе началась предвыездная лихорадка. Виталика я отвез побыть в Ходориве. Бабушка и дедушка больше его не увидят, ведь уезжаем навсегда.
  Мама, папа и я с семьей собираемся в Америку. Лёня собирается с Таней и ребенком ехать в Германию. Иосиф, Танин отец, умолил Лёню поехать в Германию и прислать ему вызов, надеясь, что Советы отпустят немца к дочери. Лёня согласился ему помочь, рассчитывая после приезда Таниных родителей в Германию приехать к нам. Я продал все свои инструменты, кроме балалайки - вдруг пригодится.
  
  Сколько можно пугать?!
  
  Середина апреля. Я ехал забирать Виталика. Был канун католической Пасхи, и на дороге почти не было автомобилей. С утра моросило. До Ходорива два часа езды - было о чем в дороге подумать. И тут... машину резко тряхануло, закрутило, завертело... И я увидел в зеркале заднего вида оторвавшееся заднее левое колесо, летевшее в сторону от дороги! По одну сторону дороги высились небольшие холмы, с другой, под уклоном - обрыв, уходящий в поля. Впереди был виден конец обрыва, поле подходило к дороге. Машина неслась вперед, крутясь юлой. Я старался удержать ее на дороге и не дать улететь боком в обрыв. Хоть обрыв был и неглубоким, но если полечу боком, кувыркаться буду долго! В том месте, где поле подходило к дороге, она спускалась вниз, и если будет встречная машина, то я ее не увижу. Но даже если увижу, ничего не смогу сделать! Мне удавалось удерживать машину на дороге. В том месте, где дорога сходилась с полем, машина, пролетев в воздухе несколько метров задом, шмякнулась на оставшиеся три колеса в размокшую, мягкую от дождя землю. Мотор продолжал работать. Размахивающие вовсю дворники сходили с ума. Выключив мотор, я открыл дверь и вышел. Туфли засосало в грязь. В коленках - слабость. Опять сел в машину и включил радио. Польша давала джаз. Посидев какое-то время, уставившись в окно, достал из кармана завалявшийся там кусочек анаши, забил и, откинув сиденье, закурил.
  Не помню, как долго я так просидел - время остановилось. Придя в себя, поблагодарил "Бородатого Сверху" за то, что пугает, но не наказывает! За то, что в очередной раз прислал мне ангелов, в которых теперь я воистину поверил. И уже во второй раз за короткое время поднял глаза к небу.
  За все время, что я сидел так, проехали две легковушки. Я ломал голову, как мне выбраться. Но тут ОН решил подсобить еще разок, и на дороге показался военный грузовик с солдатами. Водитель, заметив меня, остановился. Я по глине зачавкал к ним. У водителя имелся трос, и солдатики помогли вытащить машину на дорогу. Отблагодарив солдат, я сходил за колесом и прикатил его к машине. Обследовав диск, я обнаружил срезанные колесом болты. Накануне я заезжал на станцию техобслуживания, чтобы привести машину в порядок перед продажей - похоже, что механик на станции не докрутил винты.
  Дождь прекратился, я стоял у машины. Но вдруг откуда ни возьмись появилось такси! Я махнул таксисту рукой, он остановился. Написав на клочке бумаги, где нахожусь, я вручил его таксисту и попросил заехать к моей жене. Наташа разыскала Арика, и часа через два он приехал ко мне с кучей инструментов. Колесо мы надели, и я благополучно добрался до дому.
  Дома, Наташа, выслушав что произошло, задумчиво произнесла:
  - А может быть, они и есть, эти ангелы.
  
  Все! Чоп!
  
  Ура! Нам дали разрешение на выезд! Проводы отмечали с друзьями в новом ресторане, находившемся недалеко от аэропорта и в котором работал Юра Варум со своим составом. Были Марик с беременной Витой, Марат с Олей, к этому времени уже прилично стрелявшей из лука, Наташина подруга Люда и ее всегда веселая сестра Галя. Робик предупредил, что не сможет прийти - работа в секретной лаборатории не позволяла. Было много пожеланий и напутствий.
  Двадцать девятого мая мы должны были оставить пределы беспредельной страны. За два дня до отъезда мы с Лёней поехали в Чоп занимать места на инспекцию багажа в очереди в таможню. В этот год выезжало большое количество евреев. Уже на подступах к вокзалу столпились отъезжающие, обложенные со всех сторон чемоданами, сумками, авоськами и пластиковыми мешками... Со всех сторон неслись крики. Плакали дети. Время от времени хрипящий репродуктор выплевывал фамилии входящих на дотошно-унизительный, наглый досмотр багажа, из которого ушлые таможенники конфисковывали все, что они хотели.
  После проверки чемоданов и больших сумок каждому выдавалось по мотку проволоки, и все были обязаны обкрутить ею всю свою поклажу. Все это больше смахивало на эвакуацию. У всех в глазах один большой вопрос: "Ой, что же будет?"
   - Вы там смотрите, мотайте как надо, - объявил таможенник, выдававший проволоку, - а то вчера взяли одного вашего, обмотавшего свое барахло платиновой проволокой!
  Люди рассказывали, что проверяющие сейчас особо злые. Мы с Лёней пошли искать место для ночлега. Нашли небольшую гостиницу, оккупированную отъезжающими, взяли две койки в комнате на двенадцать мест. В таких же комнатах ночевали женщины с детьми, чаще не более чем одну-две ночи. Мы обратили внимание на немалое количество женщин со славянскими лицами. Ну что же - не мы одни способствуем ассимиляции.
  По пути к таможне мы остановились на мосту, нависающем над разбухшей от прошедшего ливня рекой Тисой.
  Лёня засунул руку в карман своих брюк и спросил меня:
  - Ты тоже захватил свою связку ключей от квартиры?
  - Да, - ответил я.
  Не сговариваясь, широко размахнувшись, мы швырнули связки ключей в мутную воду реки. Ключи исчезли в ней с легким всплеском, которым мы навсегда попрощались со всей нашей предыдущей жизнью.
  Провожать нас приехали Танин отец Иосиф и Наташи - Кузьма. Нас запустили в зал шмона, в котором стояло много столов, у каждого из них кучковалась очередная семья. У нас не было проблем ни с бриллиантами, ни с платиной - по причине их отсутствия. Золотишко было в разрешенном количестве: обручальные колечки и тоненькие цепочки на шеях мамы, Наташи и Тани. У меня - обручальное кольцо и перстень с эмблемой Львова, который собственноручно изготовил для меня Марат. Еще было у нас пять банок черной икры. Первое, что сделали проверяющие - забрали икру. Наташу завели за ширму, и баба стала ее обыскивать. Заставила снять юбку, кофточку и стала руками проверять бюстгальтер.
  - Я нашла, нашла! - заверещала баба.
  Подошла еще одна из проверяющих (видимо, более опытная) и, осмотрев бюстгальтер, сказала:
  - Ты что, не видишь, это лифчик такой, с пластмассовой вставкой!
  - А я подумала, шо шось сховала... Давай одевайся! - приказала первая таможенница Наташе.
  Униженная жена стала одеваться. У моего стола накалялись страсти. Поначалу таможенник заставил меня разобрать дюралюминиевую колясочку, в которой ребенка возят в сидячем положении.
  - Чем я буду разбирать ее, - возмущался я, - что в ней можно спрятать? Там ничего нет!
  - На тебе отвертку и крути, там посмотрим! - приказал жлоб с наглой рожей.
  Я принялся лихорадочно возиться с коляской. Тот смотрел. Курил. Наконец, отделив некоторые детали, я спросил его:
  - Этого хватит?
  Он глянул на коляску:
  - Собирай! - рявкнул. - Что там у тебя еще осталось?
  - Вот, только этот пластиковый мешочек с едой для двух маленьких детей.
  - Почему не окольцован?! - спросил таможенник.
  - Как же я могу проволокой окольцовывать пластиковый мешочек?! - возмутился я.
  - Так... не хочешь?! - рявкнул жлоб и кинул мешочек в сторону, прокричав: - Следующий!
  За соседним столом стоял мужчина и недоуменно смотрел на свои туфли, у которых оторвали каблуки.
  - Фашисты вы! - выкрикнул я.
  - Шо ты сказал?! - рявкнул жлоб с побагровевшим от злости лицом. - Забирай жену, ребенка и выходи из зала - никуда не поедешь!
  Я со злостью глянул в его поросячьи глаза.
  - Выходи, выходи на выход и поторапливайся! - оскалился тот.
  В сторонке стояли уже проверенные члены моей семьи и не могли поверить происходящему. Аля и Эля громко плакали. Мама выкрикнула в сторону таможенников:
  - Что же вы делаете?!
  Коляски не было, и Наташа, взяв Альбину на руки, направилась к выходу. Мы с Виталиком схватились за огромные чемоданы, сумки и тащили их туда же. Толпившиеся в очереди семьи, приподняв брови смотрели на нас, выходящих из зала. Отцы Тани и Наташи были удивлены не менее. Выйдя из зала мы тут же, у дверей, остановились, дабы быть первыми в следующую смену проверяющих. До отхода поезда оставалось четыре часа. Мы сели на чемоданы. Алюшка притихла.
  - Как же я ненавижу Советскую власть! - воскликнула в сердцах бывший секретарь комсомольской ячейки - моя Наташа.
  Пока ждали, Наташа рассказала, что Марик с Виткой пришли провожать на вокзал. Жалко было бабу Тасю и деда Владека, оба плакали, прижав к себе Виталика.
  Мама, забравшись на какой-то ящик, кричала:
  - Прощайте, товарищи!
  Прошло нервных два часа, и проверяющих сменили. В этот раз проверяла венгерская бригада. Все началось сначала, но с более благоприятным исходом. Эти не были такими злобными и пропустили нас без проблем.
  Подогнали состав. Объявили, чтобы все загружались побыстрее. Мы с Виталиком и еще два мужика стали помогать закидывать в вагон багаж всех, кто будет в нем ехать. Поезд ехал через Чехословакию, где, как нам сказали, все пересядут на другой состав, который поедет в Вену. Там еврейская организация ХИАС через какое-то время отправит нас в Италию, а оттуда в Америку. Наконец мы разместились, и я пошел к проводнику чеху попросить стакан горячей воды, чтобы размочить сладкие сухарики, лежавшие у мамы в сумке, и хоть чем-то накормить детей. Мешочек с детской едой пропал. Проводник сообщил мне, что стакан горячей воды будет стоить десять долларов. Пришлось дать. Только я принес воды, как поезд, прогудев в последний раз, тронулся.
  Все сели и молча посмотрели друг на друга. Сладкие сухарики сделали свое дело, и усталые дети заснули. Мы с Лёней вышли в тамбур покурить. Закурив, уставились в окно, за которым плыли поля. С каждой минутой СССР уплывал от нас все дальше и дальше! Уплывали в прошлое и мои тридцать четыре года. У меня хорошая, счастливая семья! Лучшая в мире жена! Прекрасные детки - и это самое главное! С врожденным оптимизмом я смотрел в будущее. Все будет хорошо! Мы ехали в Новый Свет - в Америку! Надеюсь Ангелы меня не оставят! Я тихонько напевал гимн Советского Союза в стиле диксиленд. Колеса, аккомпанируя, выстукивали ритм.
  
  
  Конец первой книги.
  
Оценка: 7.61*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"