Дождь начал накрапывать еще затемно, когда воздух вокруг еще только медленно серел, да так и не перестал. Не пролился серебряной стеной, после которй рано или поздно становилось сухо - нет, он так и продолжал идти потихоньку, оседая на одежде, лице, волосах, и превращая жизнь в промозглый кошмар.
Выехали рано - с третьими петухами, на рассвете, потому что считалось, что тогда колдовство слабее всего, а значит ее можно будет доставить безопаснее всего.
Ведьма спала на дне простой деревянной клетки, которую кое-как подвесили на жерди и закрепили между четырьмя лошадьми. Впрочем, захудалых сельских тварей и лошадьми назвать-то было трудно - так, едва живая скотина, замученная вечно плохой погодой, вечно плохой едой и вечно плохим отношением. Четыре клячи едва тянули седаков и самодельную клетку с девушкой, хоть она и была совсем худенькой - да еще и заморенной голодом. Что толку кормить ведьму, которую вот-вот сожгут на святом костре?
Под ногами грязь - три шага вперед, два назад - идти не только тяжело, но и скользко. Лошади то и дело оступались, приседали на задние ноги, и мужчины - такие же замызганные и худые, как их скотина - в итоге спешились, лишь придерживая лошадей за уздцы.
Один из них, самый доверенный, местный воевода сельского отряда, который теперь было приказано ввести в каждом мало-мальски серьезном населенном пункте, невероятно гордый от "настоящей работы", оставил лошадь и подошел к клетке, разглядывая ком лохмотьев и волос.
- Ишь ты! - Он смачно сплюнул на землю, - Мы тут горбатимся, а она спит. А ну вставай!
Отломив ветку у чахлого деревца, он с удовольствием ткнул в девушку. Ворох тряпья вздрогнул и приподнялся. Где-то между спутанных длинных прядей открылись глаза и в упор посмотрели на воеводу. Тот замер, не в силах отвести взгляд от полыхнувшим фиолетовым глаз...
- Ты что, рехнулся?! - к нему подскочил мужичок чуть за сорок, с жидкой полуседой бородой. - К ней вот так же голова вчера сунулся! Так у него, говорят, отсохло кой-чего и сморщилось!
- Ну, во-первых, не отсохло, а только болячками покрылось, - послышался мягкий, чуть мурлыкающий голос, и оба мужчины замерли, - а во-вторых, нехрен кобыл ебать по стойлам - тогда и заразу никакую не подцепишь...
Перекрестившись, сельские вояки отшатнулись, бормоча молитвы. Дальше двигались в молчании.
На место встречи с королевским исполнителем прибыли через несколько часов - усталые, злые и еще более мокрые, хотя, казалось, дальше уже просто некуда. Лошадей быстро распрягли, и бедные твари пытались найти хоть какую-то траву среди глинистого подлеска. Мужчины пытались закурить, матеря отсыревший табак, и переговаривались в полголоса, обсуждая, как именно казнят ведьму -
через костер или через повешение - и будут ли проверять на ведьмовство в пруду.
Звука копыт слышно не было, и в первый момент им показалось, что всадник вырос из-под земли. На крупном коне - по сравнению с деревенскими клячами провинциальных охотников на ведьм, просто великане - в плаще и частичном военном облачении, всадник возвышался над ними, подобно олицетворению королевской и церковной высшей святой власти.
Селяне замерли, не сводя глаз с исполнителя, даже не сразу заметив, что в поводу он ведет еще одну довольно крепкую лошадь со странным седлом. Исполнитель, обведя их презрительным взглядом, легко спрыгнул с лошади и уверенным шагом подошел к клетке. Черные волосы острижены коротко, под шлем, аккуратная бородка и мягкие темные глаза. По сути - совсем еще молодой мужчина. Тем удивительнее было, с каким отвращением он смотрел на ведьму, как ненависть преобразила его лицо, лишив всякой мягкости, как сверкали праведным гневом глаза, кривился презрением рот.
- Почему клетка под деревом?!
- Так... - Воевода, вытолкнутый вперед, подобострастно заглядывал в лицо человеку, годящемуся ему в сыновья, - дождь же, милостивый...
- ДОЖДЬ?! - исполнитель взревел, резко развернувшись в сторону воеводы, и делая в его направлении несколько решительных шагов. Тот попятился. - Это - не человек! Это - создание тьмы, продавшее свою душу! Она околдовала ваши семьи, ваших близких, истребила скот, отравила колодцы! Это - сгусток Тьмы, который мы должны истребить, потому что сердце ее черно, и ничто уже не сможет спасти ее! А вы УКРЫВАЕТЕ ЕЕ ОТ ДОЖДЯ?!
Хрупкое тельце меж ивовых прутьев внезапно показалось сосредоточением зла, самым страшным и коварным созданием в целом мире. Мужчины отшатнулись от клетки, невольно копируя презрение исполнителя в гримасах и жестах.
Тот, испепелив воеводу гневным взглядом, вновь обернулся к ведьме. Сделав несколько осторожных шагов, он подошел так близко, что мог бы, при желании просунуть руку меж прутьев.
- Ваше... эээ... милостивый... - не зная, как следует обращаться к королевскому исполнителю, воевода запинался на каждом слове, - вы бы близко так не подходили, а у то у нас у сельского головы, говорят отсох.... рука. Отсохла.
Исполнитель не повернул головы. Его взгляд был прикован к девушке. Не имея возможности подняться в полный рост, она встала на колени, оплетя смуглыми руками прутья клетки, и с легкой улыбкой изучала его лицо. Волосы, спутанные и давно не чесанные, обрамляли ее исхудавшее лицо одной черной шапкой, юбка, когда-то добротная и крепкая, но порванная во многих местах, казалась еще пышнее, чем была, и еще тоньше от этого смотрелось ее тело, с едва прикрытыми плечами и грудью. Она наклонила голову, вглядываясь в глаза исполнителя, и снова улыбнулась.
- Омерзительно... - процедил он, и отвернулся, требовательно протягивая руку, - Документы!
Воевода торопливо достал из-за пазухи кожаный чехол, в котором, за подписью главы села, подробно и нудно описывались все грехи "указанной девицы, коя ведьма есть". Внимательно изучив его, исполнитель снова скривил губы в гримасе отвращения. Тяжело вздохнув, усталым голосом, он проговорил положенную формулировку:
- Королевский исполнитель при святом суде Максвелл означенную девицу, подозреваемую в колдовстве, принял с рук на руки, и подтверждает это следующим документом...
Он потянулся куда-то в складки плаща и вынул небольшой деревянный футляр, который и протянул воеводе. Тот принял его трепетно, как святые мощи. Достав из седельной сумки длинную шелковую ленту ярко-алого цвета, исполнитель крепко связал ведьме руки и только после этого приказал открывать клетку.
- Дальше эта тварь поедет верхом, - со вздохом прокомментировал он, - потому что везти клетку невозможно.
- А лента?... - снова влез воевода.
Максвелл окинул его еще одним презрительным взглядом.
- По этой ленте, даже если ВДРУГ она попробует сбежать, все люди будут знать, что ее обвиняют в колдовстве, и никто не окажет ей помощи. Охотники на ведьм торопливо закивали, как будто услышали что-то само собой разумеющееся.
Рывком выведя девушку из клетки, исполнитель с минуту вглядывался в ее лицо. Ведьма снова попыталась улыбнуться, но мужчина ударил ее по лицу - так неожиданно и резко, что даже селяне вздрогнули. Не удержавшись на ногах - девушка была исполнителю чуть выше плеча - она упала в грязь, безрезультатно пытаясь упереться в мокрую глину связанными руками. Схватив за предплечье,
исполнитель так же рывком поднял ее на ноги.
- Отродье... - прошипел он и пинком направил ведьму ко второй лошади.
Буквально закинув ее в седло, он привязал ленту к измененной луке, и начал так же привязывать ноги к стременам, обвязав щиколотки простой грубой веревкой. Девушка невольно зашипела от боли - веревка грубо врезалась в кожу.
- Не нравится? - усмехнулся исполнитель, - Это тебе за твои грехи и гадости, что добрым христианам наделала!
Ведьма молчала, провожая каждое его движение мрачным взглядом, полным ненависти. Закончив, исполнитель поднял голову.
- Можешь смотреть сколько угодно, - он улыбнулся, обнажая белые, немного хищные зубы, - на меня ваши штучки не действуют.
Наконец, все было закончено, и вскочив в седло, исполнитель обернулся к селянам.
- Король и святая церковь выказывают вам благодарность в поимке отродья Тьмы, дитя Сатаны и проклятой души! Да пребудет с вами свет Господень!
Он размашисто перекрестился, и развернулся. Ведьма качнулась, едва удержавшись в седле (если бы не привязанные ноги - наверняка упала) и оглянулась на мужчин. Им показалось, в ее взгляде сквозила мольба о помощи.
- Сожгут... - тихо проговорил воевода, глядя им вслед.
Всем внезапно стало как-то муторно.
- Какой... молодой... - добавил кто-то.
- ... и какой злой, - вставил другой.
- По домам! - закончил воевода.
Шумно переговариваясь и кое-как раскурив трубки, они отправились в обратный путь.
- Тварь бесовская!
Она молчала, прижимая к груди связанные руки.
- Дитя тьмы! Порождение Сатаны!
Ведьма смотрела вперед, не отрывая взгляда от дороги.
- Продажная шкура! Бездушное животное!
Она продолжала молчать, стараясь держать голову прямо.
- Где тебя носило?! Год! Год!! Ни слуху ни духу!! Тара! Я с тобой разговариваю в конце концов, стерва ты несчастная!
Она повернула голову, гневно вперив в него взгляд абсолютно черных - зрачка не видно - глаз.
- Максвелл, отвали.
- "Отвали"? И это все, что ты мне можешь сказать?! Я тебе, между прочим, жизнь спас! - Максвелл, мало похожий сейчас на того сурового исполнителя, каким казался лишь час назад, закатил глаза, потрясая руками в воздухе, будто не в силах справиться с эмоциями.
- Ну спасибо.
- "Ну"! Как мило!
- Ладно, - Тара вздохнула, и повернулась к нему, раздельно произнося каждое слово, - Спасибо-тебе-Максвелл-что-спас-мне-жизнь.
- Вот так уже лучше... - проворчал тот, хмурясь, но улыбка все-таки проскользнула по его губам и замерла где-то в полуприкрытых глазах.
- Кстати, где настоящий исполнитель?
- Со шлюхой.
- Мило. Да хранит нас святая церковь.
- Во истину. Нас - особенно.
- Может, руки развяжешь?
- Обойдешься.
Так было не всегда.
Маленькая девочка с черными волосами и любопытным личиком лисенка, оглядывается, чтобы помочь матери с вещами, и останавливается, увидев мальчика за забором. Чуть старше ее, взъерошенный и чумазый, он висит на досках, разглядывая новых соседей - после смерти старого хозяина дома сюда, говорят, переехала его внучка-вдова с малолетней дочерью. Они смотрят друг на
друга. Она улыбается. Он ухмыляется и кидает в нее надкушенным яблоком. Она ловит его налету, смачно кусает, впиваясь белыми зубами в сочную мякоть, и вдруг кидает обратно, едва не попадая ему в лоб. Теперь уже улыбается он, а она кривит губы в презрительной усмешке.
- Тара! - мать зовет ее к телеге и дает корзину с вещами. Девочка несет ее к дому, оглядываясь на мальчика, и они почти одновременно хмыкают. Он спрыгивает вниз, исчезая из поля зрения, она заходит в дом помочь матери разобрать вещи.
Он вернется сюда ночью - с медовым пряником, оставшимся с ярмарки, и (что намного важнее) с чистыми ушами и шеей. Он будет возвращаться сюда каждый день год за годом - и она будет его ждать с какой-нибудь новой невероятной идеей, которую они вместе будут обсуждать до самого утра, прячась в сарае. На следующий день кто-нибудь обязательно будет голосить о перекрашенной в
синее курице, о корове с лишними белыми пятнами на боку, или о лошади с привязанными рогами - мало ли идей у двух детей, предоставленных самим себе?
Пройдет несколько лет - и он будет методично выбивать дух из приставшего к ней парня, а она - стоять на страже, пока он встречается с дочкой главы деревни. Они будут делиться мечтами и планами, и не говорить друг другу, что те неосуществимы. Тара-и-Максвелл, Максвелл-и-Тара - это будет одно слово, означающее неприятности, разносящееся по деревне предвестником погони и,
если не повезет, порки. Убегающие от разъяренного обладателя красной козы, они будут вместе перепрыгивать ограды и нестись наперегонки по полю - как два молодых зверька, только вырвавшихся на свободу.
Пока не умрет ее мать, пока не погибнет его отец. Пока не вскроется, что они - их родители - виделись слишком часто. Пока ее не обвинят в колдовстве, а его - в пособничестве. Пока она не увидит ночью факелы, пока он не выбежит защитить ее. Пока она не придет прощаться, а он не пойдет с ней. Пока они не уйдут вместе - в лес, в ночь, вникуда. Пока не повзрослеют оба в чужих краях, учась полагаться только на себя - и еще друг на друга. Пока не научатся уходить во время, предоставив другому свободу. И пока не научатся во время приходить, спасая другому жизнь. Так было не всегда. И не всегда так будет. И они оба это понимают.