Аннотация: Главное ощущение - пришел в больницу здоровый, а ушел больной. И это у них называется исцеление?
Операция.
Главное ощущение - пришел в больницу здоровый, а ушел больной. И это у них называется исцеление? Хотя, что это за болячка - грыжа. Стыдно даже писать. Грыжа у меня была много лет. Я даже один раз пытался ее оперировать. Пришел
в районную поликлинику на прием к хирургу. Он внимательно осмотрел меня, то есть общупал, облапал. И сказал:
- Будем готовить вас к операции.
Сразу надавал направлений мне на различные анализы крови, мочи и прочих выделений из организма. Я даже не знал, что такие есть.
- Есть есть, - засмеялся хирург, невысокий плотный парень лет тридцати.
У такого рука не дрогнет вырезать мне все, что угодно. Особенно в таком месте. И я ушел из поликлиники со смешанным чувством предчувствия опастности и необходимости что-то делать. Нас воспитывали в покорности, в требовательности к себе, и в необходимости выполнять поставленную задачу. А мне хирург поставил задачу - пройти все анализы и с результатами явиться к нему снова на прием.
- И будем вас госпитализировать и оперировать, - сказал он лучезарно улыбаясь улыбкой мясника перед разделкой туши невинного животного.
А еще я воспитывался в среде интеллектульный одесских мальчиков, что, в принципе, в жизни мне всегда потом мешало. То есть слово иога я слыхал. И
даже что-то читал по этому поводу. Не только в плоскости сексуальных упражнений. Тогда пошла мода на лечебные упражнения иоги. и я достал машинописную копию трактата о лечебных упражнениях иоги и засел за его изучение. Машинописная копия была по счету сто сорок востмая. Можете представить, что можно было разглядетть на бумаге? Но это меня не остановило. И после суточного чтения этого шедевра многовековой мысли я таки отыскал там упражение против которого в качестве лечебного эффекта в том числе значилась и моя грыжа. Я не буду сейчас описывать позу, которую требовалось занять для достижения лечебного эффекта в области паховой грыжи. Это не есть цель данного труда. Мы не создаем пособие по лечению грыжи. Наша цель несколько иная не совсем ясная и для нас самих.
Короче говоря, так совпало, что проходить анализы и делать лечебное упражнение я начал одновременно. Я специально останавливаю на этом ваше внимание. Я аккуратно ходил в поликлинику сдавал литрами кровь на все, на что можно и нельзя, сдавал все свои испражнения и выделения вплоть до экскрементов им на анализ. Что они могут определить по продуктам, которые организм уже отработал? Для меня непонятно. Вот поэтому я и не врач. По-моему, что вложишь в организм, то и получишь на выходе. А что хорошего мы вложили в наши организмы за последние лет сорок? И что же они теперь хотят увидеть на выходе? Риторические вопросы. На них существуют риторические ответы. Но вся эта процедура сдачи анализов придает подготовке к операции необходимый шарм и глубину ощущений. Представляете: я с пробиркой теплой свеженькой крови в руке, ее только что нацедили из меня, спускаюсь по тесной здравоохранительной лестнице с третьего этажа на второй. Мне навстречу идут люди по своим больным делам и никому нет дела до того, что у меня в руке. Мне ленивая сестричка сказала:
- Отнесите, пожалуйста, это в двадцатый кабинет на втором этаже.
Она это только что из меня выпила с помощью иглы и шланга. И я несу. Кровь греет мне ладонь, потому что она еще не успела остынуть от моего организма. Что же тогда меня ждет на операции? Не хочу!
Так прошел месяц. Я сдавал анализы и занимался лечебной йогой. Через месяц все анализы были сданы и я пошел на прием к тому молодому хирургу на предмет операции по поводу паховых колец, чтобы выразиться поинтеллигентнее.
Аккуратно отсидел на кривом стуле в коридоре под дверью, дожидаясь своей очереди. Наслушался, конечно, от пенсионеров про их борьбу со своим здоровьем. Вдохновился безмерно. Но к хирургу попал. Выложил ему на стол все свои справки с анализами. Он внимательно их все прочитал. Ничего не могу сказать, прочитал внимательно. Потом посмотрел на меня:
- Раздевайтесь.
Я разделся и доктор начал меня осматривать. Он внимательно ощупал мои паховые кольца, задумался, потом ощупал еще раз. Опять задумался, посмотрел на меня и спросил:
- А зачем вы ко мне пришли, молодой человек?
Правда, классно спросил?
- На операцию, - сказал я.
- На какую операцию? - удивился хирург.
- Грыжи.
- У вас нет грыжи.
- А я ее вылечил, - сказал я.
И рассказал врачу про то, как весь месяц занимался йогой.
- Так не бывает, - сказал врач, - грыжа не лечится. Вася, иди сюда, - позвал - он еще одного хирурга из соседнего кабинета.
Пришел тоже молодой парень, высокого роста, в белом докторском халате.
- Посмотри этого больного, - мой хирург показал ему на меня, - пришел оперироваться по поводу паховой грыжи.
Вася внимательно ощупал мой живот холодными равнодушными пальцами.
- Кольца увеличены, - сказал он, - но грыжи я не нахожу.
- Я тоже, - сказал мой хирург. - Он говорит, что вылечил грыжу йогой.
- Грыжа не лечится, - беапеляционно сказал Вася и пошел в свой кабинет.
- Ладно, - сказал мне доктор после того, как Вася вышел, - иди домой, госпитализировать мы тебя не будем. Но, запомни, ты еще ко мне придешь,
потому что грыжа не лечится.
И я пошел домой. У меня теперь было два пути: всю жизнь делать это упражнение или всю жизнь его не делать. Угадайте с трех раз какой я выбрал путь? Правильно, не делать. Я же и себе и всем доказал действенность йоги и ее лечебные свойства. Зачем мне еще напрягаться? Это же так просто. Не делать же легче, чем делать. И в один прекрасный день я обнаружил, что моя грыжа снова при мне. Так что хирург оказался прав. Но к нему идти опять мне не хотелось, как только я вспомнил про эту процедуру сдачи анализов. Второй раз такое проходить мне не захотелось. И я жил в таком неоперированном виде. Но однажды, когда я уже жил не в этом городе, ко мне на работу пришел врач. Настоящий одессит, он родился в Хмельницком. Но это ему совершенно не мешало. Не помню, что он у меня попросил. Помню только, что я все ему сдклал. А потм мы разговорились и понравились друг другу. приятно было в этой деревне, под названием районный центр, найти хоть одного нормального
человека. Вот на этой почве мы с ним и сошлись. Я не скажу, что очень тесно, но все таки. Приятельские отношения - это тоже много. О чем говорят с врачом? Вот и я о том же. И как-то раз я рассказал Валере свою детективную историю про грыжу. Он долго смеялся и потм говорит:
- А давай мы тебя прооперируем. А что? На раз!
Любят эти врачи оперировать. Им только дай подходящий сырец. Всего изрежут из любопытства. Известный факт. Вот и этот Валера туда же. Я так ему и сказал. А он смеется и говорит:
- Из наших лап не уйдешь.
Посмеялись и разошлись. И я постарался забыть о разговоре. Но Валера оказался тот еще друг! Где-то через неделю он мне звонит на работу и говорит:
- Я все подготовил и обо всем договорился. На следующей неделе в понедельник ты приходишь к нам в больницу. По вторникам у нас операционный день, ребята тебя и прооперируют.
И положил трубку телефона, чтобы я не успел ему ничего возразить. Да, уж если хирург захочет тебя порезать, он порежет. А Валера, на мою беду, был еще хуже, чем хирург. Он был анестезиолог. Кто не знает, что это такое - и слава Богу! Лучше этого не знать. А кто знает, тому лучше забыть.
Лучший друг наркоманов, это сказаи бы сейчас. Тогда мы ни про какие такие глупости не знали. То есть где-то там, на другой планете, в Америке, бродят
по улицам толпами какие-то наркоманы. Но только не у нас!
Безусловно, как я ни старался, понедельник наступил гораздо раньше, чем я рассчитывал, и совсем не тогда, когда я хотел. Был теплый осенний день в начале сентября. Золотая пора у нас на Киевщине, извините за тавтологию. И в такой вот прекрасный теплый осенний денек я совершенно здоровый мужчина, отправился в лапы к этим мясникам совершенно добровольно. А вышел я оттуда через десять дней совершенно больной. Но не будем забегать вперед, все по порядку.
Двухэтажное здание хирургии грязно-зеленого цвета. Это мое пристанище на ближайшее время. Вхожу в него, словно отрекаюсь от старого мира и отряхивая
его прах со своих ног. И этот специфический запах больницы. Назвать больницей место, где возвращают здоорвье могут только у нас. Таким образом, я вошел в этот х[ирургический рай и стал подниматься по лестнице на второй этаж. Длинный коридор, коричневый линолеум на полу. Высокие белые двери в стенах по обе стороны коридора. Палаты. Остановился посередине коридора и думаю: и чего я сюда приперся. Только решил по-тихому ретироваться из этого светоча здоровья, как в дальнем конце коридора показалась огромная фигура Валеры.
- А я уже думал, что ты никогда не придешь. Пошли, уже все готово.
И он повел меня в палату. Большая комната, шесть кровтей вдоль стен. Против двери два окна на волю. Колышатся веточки деревьев, листики на них болтаются совершенно индифферентные к моим несчастьям. Я выбрал койку слева от входа у стены, чтобы было недалеко.
- Устраивайся, - сказал мне Валера и слинял.
А я остался один на один с реалиями больничной жизни. Человек рождается в одиночестве и в одиночестве переносит все свои мучения. Я это хорошо понял в ту минуту, когда за Валерой закрылась дверь палаты.
Простыня казенной стирки, подушка тощая, как порции в их столовой. Правда сетка панцирная, мягкая, только неизвестно, хорошо это или плохо. Вобщем, как смог, так я и устроился. Знакомиться со своими сожителями мне почему-то не хотелось. Да, и они не особенно настаивали. Видимо понимали мое состояние. В прикраватную тумбочку я сложил все то, что мне дала с собой в больницу жена. Перечень стандартный и вызывать у вас интереса не должен. Поэтому и напрягать я вас по этому поводу не буду.
Минут через тридцать пришел Валера. Он посмотрел, как я устроился, улыбнулся и сказал:
- Завтра тебя оперируют. Начало операций в десять утра. Я тебя поставил последним, чтобы ты успел подготовиться морально. С утра ничего не ешь, не положено. И не волнуйся так, я же все время буду рядом.
И ушел. Ему хорошо говорить: не волнуйся, - не его резать будут. А, как минимум, меня. Я хоршо подготовился к лежанию в больнице. В том смысле, что взял книжку почитать. Я даже продумал какую: Достоевского "Бесы". Я Достоевского вообще читать не могу из-за путаности и сложности его литературной манеры. Это не его недостаток, это недостаток мой, моя природная лень и больше ничего. Но я же мальчик из интеллигентной одесской семьи, я же понимаю, что Достоевского надо читать. И где же это делать, как не больнице! Именно то, что доктор прописал. Там сдвинуьа психика, тут сдвинута психика. Все должно сходиться. Тем более "Бесы". По слухам от тех, кто прочитал, это роман в котором Достоевский очень достоверно описал коммунистов и всю коммунистическую идею. А в период третьего этапа общего кризиса капитализма и триумфального шествия по земле социализма очень мне было интересно прочитать о коммунистической идее у Достоевского. А тут такая удача: заперт и читай!
И я достал из сумочки книжку и раскрыл ее на первой странице. Таким образом, мое лечение в больнице началось. Часа через два соседи попалате сказали, что надо идти на обед. Обед подавали в столовой тут же на втором этаже. Не ресторан Интурист, само собой. Да и порция - норма среднего кузнеца, как пошулил кто-то из больных-выздоравливающих. На тарелках не первой свежести и даже не второй подали кашу-шрапнель. Любят ее повара готовить. Наверное она очень кало-рийная. Ровно на столько, на сколько может быть калорийым клейстер. И спитой чай, то есть его уже раз пять пили и он теперь стал такого же цвета, как слабозаваренные листья лука, если я все правильно сказал. Ну, вы же меня поняли. То есть здравоохранение во всей своей красе. И иначе быть и может.
Что меня волновало - укол в живот. Я где-то услыхал, что при такой, как у меня операции для местной анестезии в том месте, где меня собираются резать, делают укол в живот. И мысль о том, как я переживу первое прикосновение иглы шприца к моему животу очень меня беспокоила. Но я приказал себе не думать об этом. А повернулся лицом к стене и заснул. Как правило, когда с воли попадаешь в больницу в первую ночь спится очень хорошо. Вот и я проспал всю ночь без сновидений. То есть, как убитый. А утром меня разбудил Валера. Он тронул меня за плечо, убедился, что я проснулся и сказал:
- Ты не забыл, что сегодня операция? Начало ровно в десять, но я тебя поставил в самый конец, так что пока можешь не волноваться, - и ушел из палаты.
Я посмотрел на часы, было только половина девятого, но на завтрак я уже успел опоздать. Да, мне и не положено в день операции. Чтобы хоть чем-то себя занять я снова стал думать о том, как мне пережить укол в живот. но ничего более или менее практичного придумать не мог. Соседи по палате меня не трогали. Их самих всех сегодня тоже должны были резать. Каждый был занят одной мыслью: выживет или не выживет, зашьет хирург в живот какой-нибудь свой инструмент, или передумает. Нам было о чем подумать.
Без пяти минут десять в палату вошла медсестричка в возрасте Джульетты, или мне это так казалось в виду наступления на меня операции, со шприцом наперевес. Она направилась прямо ко мне и сказала:
- Больной, приготовьтесь сделать укол, - и немого продавила жидкость из иглы.
Я со вздохами приготовил полигон для иглы и получил в этом есто порцию успокоительного лекарства, как мне сказала сестричка. Она вышла из палаты, а
я остался лежать в ожидании, когда начнет действовать успокоительное. Но буквально следом за Джульеттой в палату вошла другая медсестра, судя по возрасту, скорее всего мама Джульетты. Она глазами отыскала меня и произнесла строгим, не терпящим возражений голосом:
- Больной, вставайте, пойдем на операцию.
Я попытался слабо сопротивляться, со словами, что мне только что сделали успокоительный укол и он еще не успел рассосаться по организму. Но на маму Джульетты это не оказало никакого действия.
- Вот и хорошо, - сказала она, - пока дойдете, оно само пройдет. И нечего вам бояться.
Я, правда, не понял до конца, что пройдет само. Если бы оно могло пройти само, я бы не попал в лапы этих мясников. Но покорно пошел за медсестрой в конец коридора налево, где, по слухам, и находилась операционная. Высокие глухие двери, выкрашенные белой краской. За ними святыня - операционная. Медсестра открыла дверь и пропустила меня вперед. Я оказался в большой почти пустой комнате, не операционной. Я это понял сразу, потому что не увидел стола. Мне сказали, что в операционной обязательно должен быть стол. А то куда же меня положат? В этой комнате было очень холодно, гораздо холоднее, чем в палате. И я стал дроажть от холода.
- Почему вы дрожите? - поинтересовалась медсестра.
- Мне холодно, - сказал я.
В этот момент ко мне неизвестно откудав подошел высокий худощавый мужчина в почти белых брюках по щиколотку и в длинной прямой белой почти на выпуск рубашке. Хирург наверное. Он посмотрел на меня и сказал:
- Почему дрожим?
- Холодно.
- Но мне же не холодно, - засмеялся хирург и сказал, - пошли.
Толкнул дверь впереди себя и за руку ввел меня в операционную. Теперь это точно была операционнаяя, потому что в самой середине комнаты громоздился высокий металлический стол накрытый клеенкой. Здесь тоже было холодно. Я дрожал, но молчал. Как им объяснить, что я замерз в этом распрекрасном месте, где они так легко освобождают от нас от лишних частей тела.
Хирург не отпуская моей руки своими хирургическими пальцами, подвел меня к операционному столу и сказал:
- Ложись.
Сбоку у стола стояла небольшая деревянная скамечка вместо приступочки. Потому что сам стол был довольно высок. Меня поразила такая проза жизни на грани смерти: деревянная приступочка. Я наступил ногой на приступочку и сел на холодную клеенку.
- Быстро ложись, - строго сказал хирург.
Я лег. Стол ровный и холодный. Голова без подушки гулко стукнулась о поверхность стола. Мне было очень неудобно. Я приподнялся на локте и капризно сказал:
- Дайте подушку, мне неудобно!
- Неудобно ему, - буркнул хирург.
- Неудобно!
- Дайте ему валик, - скомандовал хирург и улыбнулся.
Та самая медсестра, которая привела меня сюда из палаты, взяла со столика у стены валик и положила туда, где обычно должна лежать подушка. Я лег. валик был трердый и круглый, и лежать на нем было очень неудобно. Но я уже молчал. Чувствовал, наверное, что исчерпал лимит капризов на сегодняшний день. По крайней мере на период операции. Как только я лег, медсестра поставила у стола сбоку справа штатив с поперечной палкой. Палка была на высоте сантиметров шестидесяти от моей груди. На палку она повесила полотенце, и не стало ничего видно. И я не мог теперь следить, что же они там делают с моим организмом, режут, шьют или еще что-то.
Потом они содрали с меня штаны и сделали укол в то самое место,чего я так боялся. Но я ничего не почувствовал и, поэтому, не испугался. Потом пришел Валера, подкатил к операционному столу еще один штатив, и загнал мне руку длинную иглу на резиновом шланге. Сказал медсестре какое-то умное слово, название лекарства. они мне его еще дополнительно решили вбахать в вену. И хирург начал раскладывать свои инструменты у меня на животе.
И по ходу того, как он раскладывал свои орудия пытки, он потихоньку напевал песенку. Ему весело, а мне? Потом, минут через пять в операционную вошел еще один хирург. Я его полохо разглядел из-за занавески, которую они пристроили у меня перед носом.
- Я не опоздал? - спросил воторой.
- Нет, - ответил ему хирург.
И они начали вдвоем харудить инструментом. Потом он взял скальпель и сделал на мне разрез. Как будто рвалась бумага. Потом мне стало больно и я за верещал:
- Больно!
- Все, все, все, - торопливо сказал хирург, а я почувствовал, как теплая жидкость потекла по моим ногам.
И они вдвоем стали во мне ковыряться, постоянно перекладывая инструмент с моего живота на ноги. Я им что верстак? Но возразить не мог, наркоз давал себя знать. Да и лень мне было с ними спорить. Пускай уж поскорее заканчивают свое изуверство. А хирург постоянно приговаривал:
- Сейчас, сейчас, все, все. Уже заканчиваем.
А второй все время рассказывал анекдоты.
- Приходит женщина к зубному врачу и говорит: "доктор, мне легче сделать аборт, чем вырвать зуб". Врач смотрит на нее и отвечает: "женщина, быстренько решаем, как будем ставить кресло".
Правда смешно? Особенно, если ты лежишь на операционном столе. А они вот такие остроумные ребята, я тухну! И хирург постоянно приговаривает:
- Сейчас, сейчас, скоро, скоро, вот, вот.
Начинает надоедать, хотя сначала давало надежду на скорое окончание операции. Но я лежу на столе уже наверное больше получаса, а они, по-моему еще даже и не собираются шить мне живот. И совершенно не понятно, сколько времени еще продлится этот кошмар с разрезанным телом. Сорок пять минут. Об этом я узнал позже. Как и о том, что была очень сложная операция. А что просто в этой жизни, хочу я вас спросить?
Закончили в конце концов, зашили, вроде ничего внутри меня не забыли. К операционному столу подкатили каталку равную ему по высоте, переложили меня со стола на каталку. И повезли в палату. В палате Валера меня переложил с каталки на кровать. И не надорвался.
Вот и свершилось. Ходить нельзя, сидеть нельзя, барахтаться в постели нельзя. То есть никаких резких движений в течение двух суток. И лежишь ты никому не нужный, обездвижимый. И как в этом случае долго тянется день! Это не день, а целая жизнь. Читать? Вы надо мной смеетесь. Не до того. Я выживаю. Легкая операция? Во-первых, наша медицина в состоянии любую лекгую операцию превратить в трудную. И я им благодарен, что они не пошли по такому пути. А во-вторых, я хочу посмотреть на вас после легкой, даже, операции. Когда ты лежишь вот уже семь часов и к тебе не подойдет ни одна медсестричка. И даже некому утку подать. А терпеть нет уже мочи, как поется в одной известной песне, но по другому поводу. А, может быть, и по тому же самому. И ты делаешь не под Маяковского. Тогда любая легкая операция может показаться сложной.
Но не будем о грустном. Спасают обитатели палаты, такие же послоперационные, как и ты. Только те, что более легкие снуют возле более тяжелых. Все относительно в этом мире. Вот они для меня и относят и приносят все, что мне нужно. Потом, когда и я тоже стану ходячим, понесу для других, чтобы как-то рассчитаться с теми, кто носил за мной. Господь наверху все посчитает и сквитует. Я в это твердо верю. Иначе как прожить?
Провалялся я таким образом дня три. Так мне сказали. И наступил тот исторический момент, когда мне было позволено встать. Кем позволено? А я сам себе позволил. Так потянуло на волю, что я потихоньку спустил ноги на пол и неспеша, держась за стену палаты выполз в коридор. Потом по стене коридора продефилировал в направлении санузла. Куда прооперированный идет в первую очередь? Не знаете? Сделайте операцию и узнаете.
Собственно, на этом можно бы и закончить. Потому что описания кошмара тоски и бессонницы по ночам меня не вдохновляют. А вас? Потому что описания ужаса страданий, которые здесь происходят на самом деле меня не прельщают. Потому что процесс выздоравливания у всех одинаков. От полной неподвижности к постепенному все более и более активному образу жизни. И другого пути нет. Пока нет. Иди знай, что могут придумать еще эти умники, когда у них пройдет эйфория на компьютеры и они, наконец, займутся своими привычными делами.
Я вошел в эту больницу совершенно здоровым человеком. Да, у меня была паховая грыжа. Но я мог передвигаться без посторонней помощи. И у меня так не болело, как болит сейчас. И это они называют выздороветь? Тогда я не знаю что же такое болеть. Таков человек. Его волнует только то, что происходит с ним именно в эту самую минуту. А наперед загадывать он не хочет. Так они нас приучили. Как в том старом анекдоте:
- Дедушка почему вы так долго стоите на перкрестке, ведь уже пять раз загорался зеленый свет?
- Я им не верю.
Я им не верю. Поэтому главное впечатление от этой всей истории, которое впечаталось в мою память это то, что пришел я в эту больницу совершенно здоровым человеком, а вышел больным. У них это называется исцеление. Хотя, грыжа - разве это болячка? Тут и говорить не о чем.