Щипанов Сергей Валентинович. Мы искали друг друга

Мы искали друг друга на улицах города,

В переулках ошибок блуждали не раз...

Л.Ошанин "Желтоглазая ночь"

Часть I

МАКСИМ И АЛЕКСАНДРА

Глава 1. Желтоглазая ночь

Максим Шведов был из породы невезучих - все шишки на него. Вот и в тот раз: вывезли их на сельхозработы, собирать хлопок - и на тебе. Со всего курса заразу эту, вирусный гепатит, подцепил один Макс.

Тогда еще не было таких мрачных болезней, как "ласковый убийца" импортный гепатит "Цэ". Люди недужили нормальным гепатитом "А", нашей отечественной болезнью Боткина. В инфекционной больнице, известной в народе под именем "Заразка", студента встретили как родного. Там привыкли: каждый год, по окончании хлопковой компании, некоторое количество студентов неизбежно попадает к ним с болезнью, в просторечии именуемой "желтухой".

Экзотическая внешность Макса, особенно глаза цвета спелого лимона (взглянув на них, прохожие на улице в ужасе шарахались в стороны), здесь никого не удивила. Без долгих разговоров желтоглазика сунули под душ, обрядили в больничное белье и уложили на кровать под капельницу.

Медицинская сестричка приклеила куском пластыря к руке Макса иглу, торчащую из вены, строго наказала не вставать, вышла. Так тоскливо стало Максу - впору завыть. Тоскливо и страшно. Угнетали голые, обшарпанные стены, грубые, как в армейской казарме, железные койки; пугали мертвенно-бледные, подернутые желтизной лица обитателей палаты - лики оживших покойников из фильма ужасов.

- А ничего у тебя видок, - подал голос один из "мертвяков" с соседней койки. - За китайца сойдешь.

Макс сердито покосился на насмешника. Тот улыбался приветливо, без тени издевки, и уже не выглядел монстром - нормальный парень, симпатичный даже, такие, наверное, бабам нравятся.

- Да и ты тоже, желтолицый брат,- отпарировал шутку Макс.

Сосед поднялся с кровати, подошел, протянул руку.

- Рудольф, можно Рудик.

- Максим, можно Макс.

Пожали руки, благо правая у Макса была свободна. Он невольно задержал взгляд на руке нового знакомого, точнее на его мизинце, чуть искривленном и комично оттопыривающимся в сторону. (Наверное, неправильно сросся после перелома).

- А это Рустик и Тоха, представил двух других сокоешников Рудик. Пацаны-таджики, игравшие на койке у окна в "подкидного", кивнули Максу.- Они из политехникума. Я из пединститута. А ты, служивый, откуда будешь?

- Универ, мехмат, - кратко ответил Макс.

Постепенно разговорились. Макса, разумеется, более всего интересовало, чем и как тут лечат, и долго ли придется "загорать" на этой койке. Рудик, на правах ветерана принялся просвещать новичка.

Унылая открылась перспектива: мало того, что Максу, при самом благоприятном стечении обстоятельств, предстояло провести здесь не менее трех недель на строжайшей диете, но и по выздоровлении предписывалось полгода воздерживаться от жареного, жирного, острого и, - боже упаси, - спиртного.

- Кефир, клистир, сортир, - подытожил Рудик. - Ну, а летом, если доживем, водка, лодка, молодка.

Максу сразу же захотелось, чтобы быстрее наступило лето. Не то что бы он был большим любителем выпивки и лодочных прогулок, просто сидеть полгода на кашах и кефире - весьма сомнительное удовольствие. Что же касается пессимистичного "если доживем", то Макс, со свойственной его возрасту самонадеянностью, исключал для себя возможность другого исхода.

Здешняя обстановка давила, особенно на новичков. В коридорах больницы вечно царил полумрак, - должно быть, экономили на электричестве, - и от того гляделись они и вовсе безрадостными. Усиливали тоску развешенные повсюду плакаты "Вирусный гепатит - опасное инфекционное заболевание". Какая, скажите на милость, нужда, напоминать об этом уже заразившимся людям? В туалете Макса охватывал страх при виде собственной мочи, окрасившейся в темно-коричневый цвет. Чувствовал он себя прескверно: беспокоила печень, отсутствовал аппетит, ощущалась разбитость во всем теле.

Зато "ветераны", из числа поступивших ранее, вовсе не производили впечатления несчастных и развлекались всеми доступными средствами: травили день-деньской анекдоты, подкалывали друг друга, перекидывались в картишки, заигрывали с молоденькими медсестрами и желтоглазо-желтолицыми девицами-пациентками: отделение было смешанным. Самым причудливым образом переплелись здесь уныние и праздность.

Палата Макса была четырехместной, но их уплотнили, внесли пятую койку, на которую поместили нового бедолагу - молодожена Вову. С этим парнем, студентом последнего курса химфака, судьба сыграла ту еще шутку: он умудрился попасть в больницу на третий день после свадьбы и теперь проводил здесь медовый месяц.

Каждый день Вову навещала молодая жена. Она жутко краснела под откровенно любопытными взглядами сокоешников мужа - тот вставал, несмотря на протесты супруги, и шел с ней во двор, где они подолгу сидели на лавочке, держась за руки. Вова возвращался в палату хмурым, молчал, не отзывался на непристойные шуточки и советы, сыпавшиеся со всех сторон.

В беседах студентов преобладала "женская тема". О чем бы ни начинался разговор, в итоге он всегда сводился к бабам. Главным экспертом по сексуальным проблемам выступал Рудик. Он был избалован женщинами.

- Нас всего двое мужиков на курсе, - похвалялся Рудик, - и тридцать баб.

Однокурсницы проведывали его, чуть не ежедневно, то по одиночке, то целыми делегациями, но Рудику, видимо, этого было мало - он и в больнице не пропускал ни одной юбки, даже к строгой старшей медсестре Тамаре подбивал клинья. Когда дежурила Тамара, умолкали все любители громко поболтать после отбоя, только в палате Максима позволяли себе продолжать разговоры и смешки. Рудик шутками-прибаутками отводил гнев медсестры - та просила хотя бы не мешать соседям.

А еще у Рудика была мечта. Огромная, как океан. И столь же недоступная. Раз, укладываясь спать, Рудик поведал сокоешникам:

- Знаете, о чем я мечтаю больше всего, мужики? Негритянку трахнуть... Эх! Во сне даже вижу.

И столько неподдельной страстности было в его голосе, что всем обитателям палаты стало ясно: это не блажь пресытившегося донжуана, а настоящая Большая Мечта. У каждого, как известно, свое хобби; иными словами, каждый сходит с ума по-своему.

- Назвать тебя, Рудик сексуальным психопатом - это слишком мягко будет сказано. Ты маньяк, -поставил сокоешнику диагноз Вова.

- Молчи ты, жертва доктора Боткина, молодожен-неудачник. Не зря говорят: ранний брак морально кастрирует мужчину. Ты - смирный домашний ослик. Я - вольный скакун, дикий мустанг!

- Скачи, скачи, жеребчик. Смотри только, как бы не поймать тебе приключений на детородный орган. Будешь в венерической больнице лечиться от какой-нибудь птичьей болезни, типа "три пера"...

Видать "достали" Вову постоянные подколки, вот и решил он пустить в ход против насмешника его же оружие.

Слушая перебранку сокоешников, Макс думал о своем. Ему, как всегда, не везло. Даже Ирина, его пассия не появилась ни разу. Ну, вышла между ними размолвка, и отношениям их, скорее всего, пришел конец - могла б, хоть приличия ради, навестить болящего.

А лечили здесь простыми, но достаточно эффективными средствами: во-первых, само собою, диета: жиденькая кашка утром и вечером, в обед жиденький супчик и паровая котлетка; во-вторых, капельница - по литру глюкозы за один прием; в-третьих, о, только не это! - ежедневная очистительная клизма. Как говориться, чтобы служба медом не казалась.

Был пик разгулявшейся заразы - мест в палатах не хватало, койки ставили прямо в коридорах.

Макс за неделю, проведенную в больнице, пообвыкся, да и чувствовал себя куда как лучше. Клизму, - о, радость! - ему отменили; правда, капельницу оставили.

Самая большая больничная проблема - убить время. Доступные развлечения, книги, карты, анекдоты решают эту задачу лишь отчасти; все равно, времени остается вагон и тележка. А молодая кровь, даже подпорченная инфекцией, бурлит. И желтенькие мордашки соседок по "боткинскому" корпусу не пугают вовсе, а напротив, кажутся очень даже миленькими. А тут еще погода установилась,- хотя по календарю шла последняя декада осени, - на дворе бабье лето. В прозрачной синеве летали белые паутины, сизые дымки поднимались от куч с сжигаемыми листьями. Усидеть в палате уже не было никакой возможности. Пациенты "Заразки" большую часть времени старались проводить во дворе, наслаждаясь нежарким ласковым солнцем. По вечерам на крыльце собиралась теплая компания; тихонько пели про "желтоглазую ночь" под бог знает где раздобытую гитару. Песня Петреките стала здесь настоящим хитом.

В том, что именно в больнице Макс повстречал Александру, ничего удивительного не было. Где бы еще он, безнадежный неудачник, мог познакомиться с такой девушкой? Ее Макс заприметил в первые дни больничного заточения, но тогда было не до знакомств. Какие, к дьяволу, девушки, когда тебя ведут на промывание кишечника! Потом кладут в койку - постельный, блин, режим, и закачивают через капельницу литр глюкозы. Словно мимолетное виденье (это определение Макс сам придумал, причем тут Пушкин), - явилась ему хрупкая, сотканная из лунного света (Макс никогда не писал стихов, но теперь на ум приходили именно такие сравнения) девушка. Серый больничный халат и цыплячья желтизна худенького личика не смогли умалить в глазах студента ее неземной красоты. Эх, молодость, молодость...

Они прогуливались под руку во дворе - две серые мышки, подруги по несчастью. Макс мучительно выдумывал предлог для начала разговора, но на ум ничего не шло, и он стоял, ковыряя носком туфли трещину в асфальте. Выручил Рудик, как нельзя более кстати, оказавшийся поблизости.

- Что, Макс, хочешь к тем красоткам подкатиться?

От его проницательного взора ничего укрыться не могло.

- Давай вместе. Которая твоя, слева? Нет, мне та, что слева, а тебе правая, идет? Пошли!

- Да подожди, ты! - слегка опешил Макс от напористости этого волокиты.

- Чего ждать... Э-э, вижу - толку от тебя... Ладно, стой здесь, я сейчас.

Легкой уверенной походкой направился Рудик к незнакомкам. Через пару минут он уже энергично с ними беседовал и махал рукой Максу - давай, сюда!

- Мой друг, Максим, - представил Рудик сокоешника. - Познакомься Макс - это Таня, а это - Саша. Макс у нас математик и, к тому же, большой специалист по юридическим наукам: на днях получил за курсовую по уголовному праву четверку.

Рудик намекал на выполненную Максом, за Тамариного жениха, юриста-заочника, курсовую работу. Студент отбрыкивался, как мог, - он же на мехмате, а не на юрфаке учится, - но Тамара уговорила. Она принесла программку и кучу книг по уголовному праву - Макс как проклятый корпел над курсовой для балбеса-юриста. Получилось. Тамара рассказала, что жениху за работу поставили четыре балла. Чудеса, да и только!

Новые знакомые были явно озадачены. Таня глянула на Макса лукаво, поинтересовалась:

- Это как? Юрист-математик, что ли?

- По совместительству, - не давая раскрыть приятелю рта, тараторил Рудик. - Он вам все потом объяснит. Девочки, давайте прогуляемся. Погода какая стоит, а! Ташкент! Я вам одно место покажу - райский уголок.

Девушки переглянулись и прыснули - балаболку Рудика невозможно было принимать всерьез, чем, нередко, пользовался коварный соблазнитель, исподволь затягивая в сети потерявшую бдительность жертву.

- Райские сады здесь, в "Заразке"? О-очень любопытно! Давайте посмотрим, - согласилась за обеих Таня. Мнением Макса, похоже, вообще никто не интересовался.

Рудик повел компанию в глубь обширного больничного двора. Рот у него не закрывался: тары-бары, где живем, учимся; какой факультет, курс,.. Рудик ненавязчиво, с обычными своими шуточками, расспросил девушек. Татьяна оказалась студенткой третьего курса иняза, Саша - второго, геофака.

- Будущий геолог? - удивился Рудик.

- А что, не похожа?

Макс тоже был поражен: такая хрупкая девушка, и вдруг - геолог. Не важно, что будущий. В представлении Макса люди этой профессии, все как один, здоровые бородатые мужики.

В "тандеме" девушек Татьяна явно была ведущей. Бойкая, из тех, что за словом в карман не лезут, она и внешне, пожалуй, выигрывала у Саши. По идее Макс должен бы "запасть" на Таню - так ведь сердцу не прикажешь...

"Райский уголок" оказался просто скамейкой, стоящей в стороне от аллеи, за раскидистым карагачем. Здесь и впрямь было красиво, - вокруг кусты шиповника, усеянные подсохшими ярко-оранжевыми ягодами, - даже странно, что место оказалось не занятым.

Рудик, жестом радушного хозяина предложил присаживаться: "Ну, вот, прошу", и уселся сам. Он умолк, видимо выдохся. Сразу же повисла долгая пауза.

- Максим, - сказала, наконец, Таня, - поясните нам, пожалуйста, как это вы совмещаете юриспруденцию с математикой.

- Как ужа с ежом,- ответил Макс, довольный, что и ему дали слово.- Если их скрестить, получится метр колючей проволоки.

Все рассмеялись. Неважно, что шутка не новая, главное к месту.

- Ну, а все-таки, - продолжала допытываться Татьяна, - про четверку за курсовую - это правда?

Пришлось Максу поведать о том, как помог Тамариному милиционеру ликвидировать "хвост". Рассказ произвел впечатление.

- Вот какие дубы, оказывается, на юридическом, ха-ха! - расхохоталась Татьяна. - А мне говорили, там конкурс двадцать человек на место.

- Жених Тамары на заочном. Он в милиции работает, их, наверное, без конкурса берут.

Саша то ли решила подколоть Макса, то ли похвалила:

- Вы прямо Шерлок Холмс. Тот тоже и юрист, и скрипач и химией, кажется, занимался.

- Скорее уж профессор Мориарти, - уточнил всезнайка Рудик, - он у них был математиком, вроде бы. Да, кстати, перестаньте нам "выкать". Переходим на "ты"!

- Выпьем на брудершафт?

Рудик состроил кислую мину:

- Не трави душу, Танечка. Крепче газировки в ближайшие полгода нам ничего не светит. Выдумал товарищ Боткин болезнь на нашу голову.

- Ну, конечно, Боткин им виноват! Так вам и надо - меньше будете бормотухи жрать.

- Нам так и надо, а вам?

Рудику и Татьяне, как видно, доставляло удовольствие пикироваться.

- Меня выпивка не колышет. А вот как я без блинчиков буду! Мне мама по утрам всегда блинчики печет, - капризно протянула Таня.

- С маслицем или со сметанкой предпочитаете? - съехидничал Рудик.- А может, лучше шашлычок, или цыпленка-табака? Под водочку-с.

Стало ясно, что подошло время обеда.

С девушками приятели расстались возле бокса - небольшой, на два места, пристройке с выходом во двор.

- Во, кучеряво живут!- восхитился Рудик. У него явно созрел дерзкий план.- Макс, нам, кажется, повезло! Ты просек? Мы же можем там.... По очереди.

Макс покачал головой.

- Как ты это себе представляешь?

- Не боись. Все продуманно. Один вечер вы с Сашей гуляете во дворе, другой - мы. Ты ведь на Сашу, глаз положил? Но,.. я не настаиваю - бери, если хочешь, Татьяну... Нет, не хочешь?

Макса покоробил столь откровенный цинизм. Он, конечно не ханжа, однако... А вот ловеласу Рудику, похоже, было все равно, где и за кем волочиться. Тот не видел особой разницы между инфекционной больницей и курортным пансионатом, в котором соседи по номеру договариваются о графике любовных свиданий.

- А если зайдет кто?

Макс пытался отговорить приятеля от явной авантюры.

- Если, если.... Что ты заранее усложняешь. Никто вечером туда не заходит. Ну, можно придумать, как дверь запереть... Макс, не желаешь сам - не надо, ты только Сашу вытащи погулять.

После ужина, когда сгущаются романтические сумерки, зажигаются фонари и на окна ложатся дырчатые тени от деревьев с еще не полностью облетевшей листвой, жизнь в корпусах "Заразки" замирает. В это пограничное время пациенты острее переживают разлуку с родным домом, наиболее чувствительные шмыгают носами, отворачиваются к стене или считают на потолке трещины. Разговаривать никто не хочет, читать или резаться в карты тоже. Так проходит час. И... жизнь берет свое: начинается движение, кто-то, в двадцатый раз, вспоминает любимую хохмочку, остальные подхватывают - пошло-поехало!

Рудик чуть не за шиворот вытащил Мака из палаты:

- Проводим разведку боем!

Вздыхая и чувствуя себя вызванным к доске двоечником, Максим покорно поплелся за приятелем.

- Посидим с часик у них, а там по обстановке.... Если все на мази будет, я тебе подам знак - предложишь Саше прогуляться, ну и...

- Они же всегда вместе гуляют, - возразил Макс.

Рудик отмахнулся:

- Ты думаешь, они друг другу не надоели еще? За столько дней.

Максим не нашелся, что ответить. Ему ужасно не хотелось выглядеть недотепой в глазах Рудика, но вот так, сходу...

- Ты решил, что я сразу в койку ее потащу? - Рудик усмехнулся. - Это не тот контингент. Тут время нужно... Думаю, двух дней хватит.

В боксе было уютно. Даже спрессованный запах карболки, которым за долгие годы пропитались здешние стены, в сочетании с ароматом яблок (больничные палаты всегда пахнут карболкой и почему-то яблоками) не портил впечатления. Вероятно, дело тут было не столько в самом помещении, сколько в его обитательницах.

Они сидели тет-а-тет, на своих кроватях: яркая блондинка Татьяна и шатенка Саша - не столь эффектная, но... Да, чего там! В любой женщине есть нечто, а в девятнадцать лет - тем более. У каждой на подушке лежала раскрытая книга, переплетом вверх. Макс машинально отметил, что читают их новые знакомые: "Отель. Аэропорт" Хейли у Тани, "Скажи смерти нет" Кьюсак - у Саши. Название второй книги и фамилия автора Максу ни о чем не говорили.

- Привет, привет! Вы нас не ждали, а мы вот они! - в обычной своей манере тараторил Рудик, по-хозяйски оглядывая помещение. - Грандотель! Макс, почему нас с тобой в сарае держат, а другим - такие хоромы?

- Заходите, присаживайтесь, - пригласила приятелей Татьяна. - Хоромы, конечно, царские. Наверное, мы с Сэнди особенно заразные, вот нас и изолировали. Не боитесь?

- Зараза к заразе не пристанет, - ответил Рудик и плюхнулся рядом с Таней. - Макс, ты чего как не родной! Садись!

- Садитесь, Максим, - сказала Саша, пододвигаясь к краю.

- Мы же договорились, никаких "выканий", - укорил ее Рудик.

За подругу ответила Татьяна:

- Тогда придется выпить на брудершафт.

Она достала из тумбочки двухлитровую банку абрикосового сока:

- Вот!

- О, если не ошибаюсь - это бургонское урожая тысяча восемьсот... дремучего года! - дурашливо воскликнул Рудик.

- Что Вы, сударь! Станем мы предлагать Вашей милости такую дрянь! - сразу же включилась в игру Татьяна.- Как Вы могли о нас так плохо подумать! Это гораздо лучшее вино: бордо одна тысяча... Его подавали еще к столу самого Луи,.. забыла только порядковый номер монарха.

Все дружно расхохотались. Стараниями Рудика и Татьяны в больничной палате воцарилась атмосфера студенческой вечеринки. Сок из граненых стаканов выпили по всем правилам брудершафта. Сначала Таня с Рудиком стоя переплели руки и отхлебнули "королевского вина", скрепив узы дружбы символическим поцелуем. При этом, Татьяна попыталась подставить щечку, но настырный Рудик, все же чмокнул ее в губы.

Поднялись и Максим с Сашей. Макс от волнения едва не расплескал сок. Девушка почти касалась щекой его щеки, он ощутил горячее дыхание на своей шее, а когда она повернулась для поцелуя, неловко, с размаху ткнулся губами в кончик ее носа.

Процедуру повторили, поменявшись партнерами.

Рудик был в ударе: сыпал остротами, над которыми первый и хохотал. Макс старался не отставать. Невероятно, но, не употребив и капли спиртного, студент опьянел. Да и вся компания тоже. Молодые люди, которых инфекция загнала в "чумной барак", не поддались, бросили вызов болезни, издевались над заразой. Она перекрасила их, да, но "играть по ее правилам" - вот уж, фиг!

В самый разгар веселья за дверью, выходящей в коридор (у бокса было две двери), послышалось шарканье швабры и недовольное бормотание "технички".

- Сейчас здесь будут полы мыть, - объявила Татьяна, поднимаясь. - Давайте выметаться.

Оказавшись на дворе, Макс не заметил, как исчезли Рудик и Таня.

Они с Сашей стояли под фонарем, и Макс впервые, наверное, внимательно рассмотрел девушку. В его представлении, хотя студент и был убежденным атеистом, именно так должны выглядеть ангелы: хрупкость, эфемерность, какая-то "нездешность" - она была явно чужой в этом грубом, приземленном мире...

Макс начал опять мыслить поэтическими категориями. Определенно от вынужденного безделья у студента стали мозги набекрень.

- Что, страшная я, да? - спросила Саша, невольно поежившись под пристальным взглядом.

- Нет, нет, - забормотал кавалер-неумеха.- Ты такая...

Он чуть было не брякнул, что ей идет едва заметная желтизна; вовремя спохватился и, неожиданно для себя, выдал:

Наконец-то мы вместе, и вечер обрадован,

И тоска расплелась, и печали - на слом.

Саша сразу даже и не поняла, что Макс цитирует "Желтоглазую ночь"; а он продолжил:

Желтоглазая ночь, ты за мной не подглядывай,

Обними и укрой нас мохнатым крылом.

Они смотрели друг на друга, отчего-то растерянные и смущенные, не понимая еще, что прямо сейчас между ними возник тот, особого рода невидимый и неосязаемый контакт, о котором говорят: заставляет сердца стучать в унисон. Замешательство длилось всего мгновение. Девушка вздохнула и улыбнулась печально.

- Наверное, эту песню про нас сочинили, про желтоглазиков.

Максу опять сделалось ужасно неловко: поведал о своих чувствах чужими стихами. Чтобы побороть смущение решил сменить тему.

- Саша, а что у тебя за книга? Кью...

- Макс, ты называй меня Сэнди, или Алекс, хорошо?.. Так меня друзья зовут. А книга Димфны Кьюсак, австралийки. Тоже про нас. Почти. Молодая девушка болеет туберкулезом; ее парень, он только с войны вернулся, пытается ее спасти, но... Я второй раз перечитываю и реву, честное слово. - Она вдруг нахмурилась. - Надоело! Кругом о болезнях. Не хочу! Меня даже родители не смогли заставить в мединститут поступать.

- Родители?

- Да. Они оба геологи у меня. По горам мотаются. Ну, муля в последние годы не ездит, а пэпс - постоянно.

Увидев непонимающий взгляд Макса, она уточнила:

- Это я так маму с папой называю. Они меня отговаривали на геофак поступать. Заявили: должен быть хоть один нормальный человек в семье. Сестра Галка тоже геолог.

- А ты?

- Ни в какую. Вы меня сами приучили, говорю, каждое лето я с вами в горах, так что теперь не жалуйтесь.

Разговорились. Преодолев дурацкую застенчивость, Макс оживленно болтал, в основном о пустяках, рассказал о несчастном молодожене Вове. Саша пожалела новобрачную, оставшуюся без супруга в медовый месяц.

- Ну, ей проще. Она дома, - возразил Макс.

- Ты думаешь? По-моему, ужасно, когда болеет кто-то из близких. Уж лучше самой... Опять мы про эту заразу, проклятую! Не смей напоминать мне о болезнях.

- Хорошо, не буду, - пообещал студент, а про себя подумал: "А куда от них денешься. Здесь, в "Заразке"".

За разговорами время летело незаметно.

- Макс! Ты представляешь, что будет, если нас кто-нибудь из медперсонала хватится?- взглянув на часы, воскликнула девушка.- Мы же злостно режим нарушаем.

Макс пробовал уговорить Сашу не спешить, но тщетно.

- Я совсем замерзла. Не хватает еще простудиться тут.

Пришлось подчиниться.

В окнах бокса горел яркий свет. Это был условный знак, означающий: "можно", темные окна сигнализировали бы просьбу "не мешать".

Прощаясь, Макс обнял, было, Сашу, но та не позволила, отстранилась.

- Не надо.

А затем сама коснулась губами его губ.

Словно перышком провела.

Утром, выйдя из "умывальной", Макс лоб в лоб столкнулся с Татьяной.

- Привет! - похоже, обрадовалась встрече новая знакомая.

- Здравствуй.

Таня, в сравнение с подругой, излучала здоровье. Кожа лица чистая, белая, без признаков желтухи, только в уголках глаз легкая желтизна. Если Александра почти невесомая, субтильная, то Татьяна, напротив, крепкая, цветущая - олицетворение грубой чувственности.

- Куда вы вчера сбежали? - спросила девушка, придвинувшись, будто ненароком, к Максу вплотную, почти прижав его к стене.

- Мы? - Максим сконфузился, оказавшись в опасной близости от ее груди, полноту и упругость которой не смогло скрыть даже убогое больничное одеяние.

- Да, ты и Сэнди.

Ее явно забавляла растерянность студента. Макс увидел идущую в их сторону по коридору Сашу и совсем стушевался. Он постарался отодвинуться от напиравшей девицы и изобразил подобие улыбки. Саша прошла мимо, сделав вид, что не замечает ухажера, оказавшегося почти в объятиях подруги. Татьяна проводила ее глазами и плотоядно ухмыльнулась.

- Ты не ответил на мой вопрос.

- Никуда мы не сбегали, прогуливались по аллее. А вот куда вы делись?

- Ха! Лично я одна в палате сидела. Рудик тоже испарился куда-то.- Таня наконец-то выпустила свою жертву. - Ладно. Хоть это и свинство, с вашей стороны - оставлять бедную девушку одну...

"Чего на нее нашло,- размышлял студент, направляясь в свою палату.- А Рудик? Куда он-то сбежал?". Накануне, вернувшись с прогулки, Макс застал приятеля уже спящим, чему очень удивился. Утром Рудик на все вопросы отвечал в обычной своей манере, и понять шутит он или нет, не было никакой возможности.

После завтрака в "Заразке" врачебный обход. Врач Людмила Яковлевна прощупывает печени у своих подопечных, смотрит склеры глаз, язык и выслушивает один и тот же вопрос:

- Ну, когда уже выпишите?

- Володя, деточка, ты же знаешь, минимальный срок двадцать один день. Потом все будет от анализов зависеть.

Каждого она называет по имени, для каждого найдется доброе слово, но суть одна: три недели минимум, потом - по обстоятельствам. Редко кому удается выйти, отбыв положенный срок, обычно два - три дня, но добавят.

Закончив с медицинской частью, врач перешла к пункту "разное".

- Шведов и Шехтман, на вас опять жаловались! Почему нарушаете режим? Отбой в десять ноль-ноль, потом хождения не допускаются.

- И в туалет?- прикинулся дурачком Макс.

- Максим, - укоризненно покачала головой Людмила Яковлевна,- ты прекрасно знаешь, что я имею в виду: не разрешается выходить на улицу... и по чужим палатам шастать, тоже.

- Людмила Яковлевна,- попытался оправдаться Рудик, - мы просто подышать свежим воздухом выходили. Душно здесь.

- А, с тобой, Рудольф, особый разговор. На тебя уже из соседних корпусов жалуются. Ты зачем во второй заходил? Там с дизентерией лежат. Тебе мало одной болезни? В общем, смотри - будешь у меня еще месяц валяться!

Устроив нарушителям разнос и выслушав заверения "больше не будем", врач ушла.

После обхода Рудик уселся играть в нарды. Он, похоже, и думать забыл о сердечных делах.

- Ты куда слинял вчера? Татьяна пожаловалась, что оставил ее одну.

Максим решил выпытать у приятеля правду.

- Куда, куда... Техничка-кайфоломщица. Только мы зашли в палату - заглядывает! Ну, все, думаю, теперь пасти будет. Взял и ушел, по-английски... А, да ладно. Все равно меня через два дня должны выписать.

В палату заглянул незнакомый парень в очках.

- Шведов, есть такой? Там к тебе пришли.

"Родители, наверное, - подумал Макс.- Странно, мать вчера была". Он накинул теплый халат, вышел во двор и был, неприятно удивлен - это оказалась Ирина.

- Здравствуй. Все собиралась зайти к тебе, да как-то не получалось.

"Долго же ты собиралась", - раздраженно подумал Макс, а вслух сказал:

- Да чего там. Могла бы и не торопиться, меня уже выпишут скоро.

- Не сердись, Макс. У меня, правда, ни минуты свободной не было.

Видя, что просто так от бывшей подруги ему не отделаться, Макс, скрепя сердце, повел ее по аллее, ведущей к больничным воротам. Больше всего ему не хотелось, чтобы Саша увидела их вместе.

Ирина сразу выложила ворох институтских новостей, затем принялась расспрашивать Макса о здоровье. Он отвечал рассеянно, мечтая выпроводить ее поскорее. Но Ирина, остановившись возле свободной скамейки, попросила:

- Давай посидим немного.

Сидел Макс как на тлеющих углях, поглядывая то в сторону ворот, то на больничный корпус.

Ну, так и есть! Она шла сюда! Саша была не одна, а под руку с какой-то женщиной, видимо, "мулей" - нынче был день сюрпризов и визитов, однозначно. Студенту осталось лишь выругаться про себя, сетуя на обычную невезучесть. Поравнявшись с ними, Саша бросила взор на Макса, затем на Ирину и отвернулась. Ирина моментально перехватила ее взгляд.

- Это твоя знакомая? - спросила она с едва уловимым оттенком досады.

Макс не ответил. Ирина взяла его за руку.

- Перестань сердиться...

- Ты не боишься? Моя болезнь заразная.

- Ну и что. Вон, эти тоже не боятся.

Она показала глазами на лавочку, где сидели, обнявшись, Вова и его молодая супруга.

- Ей положено,- сухо ответил Макс. - Она его жена.

- А-а, - протянула Ирина, - ясно. А мне, значит, не положено. Ладно, Макс, поправляйся. Пойду.

К вечеру резко похолодало. Зашумело, закапало. Потом повалил снег.

В коридоре Максим встретил Татьяну.

- А нас выперли из бокса! В общую палату, - пожаловалась Таня. - Техничка, стерва, настучала, что мы, якобы, чуть ли не бардаки устраиваем, представляешь!

Макс сочувствующе кивнул. Замялся. Попросить, чтобы позвала подругу? Неловко, как-то. Татьяна сама все поняла.

- Хочешь, чтобы Сэнди позвала? Сейчас.

Саша появилась не сразу. Макс весь измаялся, ожидаючи в коридоре.

- Здравствуй, - равнодушно ответила девушка на его приветствие. - Ты что-то хотел?

- Я...так просто...Соскучился.

- Ну, если у тебя ко мне нет ничего, я пойду.

- Подожди, - Макс попытался удержать ее.

- У меня голова болит, Максим. Пойду, лягу.

Прошло три томительных дня. Макс весь извелся.

Дурацкое недоразумение, глупое стечение обстоятельств создало тупиковую ситуацию. Саша его отшила, теперь самолюбие не позволяло Максу навязываться.

Макс сидел в палате затворником, выходил только в столовую; и то сказать - погода не располагала к прогулкам.

Двух пацанов, Тоху и Рустика выписали, их места заняли угрюмые немолодые мужики. Настала очередь Рудика. Переодевшись в цивильное, тот сделался сразу чужим, неуместным в больничной палате. Похлопав приятеля по плечу, сказал:

- Не унывай, Макс. Прорвемся. Кланяйся нашим приятельницам, - и, обращаясь к остальным, - - Пока, болезные! Поправляйтесь.

Макс с тоской глядел в окно на засыпанные снегом кусты.

"Будь, что будет. Поговорю с ней", - решил воздыхатель. Сидеть, занимаясь самокопанием, было уже невмоготу.

Толстая растрепанная тетка из женской палаты переспросила:

- Александра? Это которая, светленькая, что ли? Сейчас позову.

Вместо Саши к нему вышла Татьяна. Похоже, и она пребывала в скверном настроении.

- А, Макс, привет. Саши нет: выписали сегодня.

- Как, - изумился студент, - у нее же...

- Вот так! Анализы у нее в порядке, а мне написали черте что: свертываемость крови пониженная.... Свинство! На неопределенный срок задержали.

Макс стоял, как мешком ушибленный. Такого удара судьбы даже он, хронический неудачник, не мог предвидеть.

- Рудика тоже выписали, - сообщил Макс и вздохнул.

- Давай на улицу выйдем, - предложила Татьяна. - Не замерзнешь?

Они направились в сторону "райского уголка". Садиться не стали - холодно; стояли, переминаясь с ноги на ногу. С веток карагача то и дело осыпался снег, норовил попасть за шиворот, старался прогнать незадачливых гулён: нечего им делать здесь в такую погоду. Они и сами затруднились бы ответить, какая нелегкая принесла их сюда.

- Макс, ты не куришь? - спросила Таня.

- Нет. Бросил, перед больницей. Такое отвращение было к табачному запаху....

- У меня тоже. Сейчас прошло, вроде бы. Попроси сигарету вон у тех мужиков.

Макс принес для нее сигарету. Пока она курила, молчали. Девушка неожиданно всхлипнула - ручьем потекли слезы. Макс совершенно растерялся: вид плачущей женщины для него хуже зубной боли.

-Тань, что случилось... Ну, прошу тебя, не надо... Тебя тоже выпишут. День, два,.. больше они не задерживают.

Девушка достала из кармана платочек, промокнула слезы.

- Извини. Разревелась как дура.- Таня улыбнулась, смущенно. - Не понимаешь ты ничего, Макс. На, держи.

Она сунула ему в руку сложенный тетрадный листок.

- Ее телефон...

Глава 2 Зима

Саша Вершинина, сколько себя помнила, лето проводила в горах. Родителям не с кем было оставлять дочку, вот и приходилось им брать ее с собой.

Маленькой девочке все казалось замечательным: палатки вместо домов, постоянные переезды, костры по вечерам - такое подобие цыганского табора. Еще до школы Саша познакомилась со всеми видами транспорта. Для нее не в диковинку были и грузовик-внедорожник, и вертолет; даже на лошадь садилась (правда, вместе с мамой) без страха. Кроме двух любимых кукол (одну звали Машка, другую, кривоногую растрепу, Чувырла), игрушками Саши были окаменелые раковины и кораллы девонского периода - создания, жившие 400 миллионов лет назад.

В горах столько интересного. Для ребенка попасть из "бетонных джунглей" города в практически не тронутые цивилизацией места - настоящий праздник.

И все бы хорошо, но... там не было сверстников Саши, ее окружали взрослые дяди и тети - ни поиграть с ними, ни секретами поделиться. Впрочем, два сезона подряд папин начальник брал в горы своего сына Вадима, очень серьезного и умного (так, во всяком случае, считала Саша) мальчика.

Для пацана, перешедшего уже в шестой класс, восьмилетняя малявка не самая желанная компания, но выбирать не приходилось. Саша буквально приклеилась к Вадику и бродила за ним хвостом.

Сильнейшее впечатление на Сашу произвели обширные познания ее нового друга. Одной из любимых книжек девочки был "Малый атлас мира" - очень интересно разглядывать карты далеких стран и читать диковинные названия; она всюду таскала томик, даже в поездки брала. Вадик, увидев книгу, сказал, что география его "конек" и предложил Саше устроить "экзамен". Она с удовольствием согласилась.

Начали со столиц. Вадик без запинки называл главные города любой европейской страны. Саша сверялась с атласом - все верно! Перешли к Азии - тот же результат. Саша вошла во вкус.

- - Какая столица Мексики?

= Мехико, - ни секунды не думая, ответил Вадик.

-- А Бразилии?

Он назвал.

- А Перу?

Он назвал!

- Австралии?

Запросто!

Чуть срезался Вадик на некоторых африканских странах, но это же так, мелочь. Не каждый взрослый назовет сходу столицу Сьерра-Леоне или Кот-д, Ивуара, далеко не каждый! Зато вопросы, где находится остров Пасхи, или какая самая высокая гора в Южной Америке, затруднений у Вадика не вызвали. Да чего там, даже вулкан Попокатепетль (выговорить невозможно!) оказался по зубам юному знатоку.

Саша влюбилась. Первый раз в жизни.

Самый умный - это он, Вадик. И самый красивый. И самый добрый, храбрый и сильный - всё он, ее друг!

Девочка, конечно, нафантазировала себе идеальный образ возлюбленного, наделив его чертами Вадика. Не отличался тот особой красотой: невысокий, толстенький, нос картошкой; силой и смелостью тоже. Но это не имело никакого значения, главное - Саша видела в нем свой идеал.

Детская влюбленность тем и хороша, что уходит так же быстро и незаметно, как и приходит.

В пятом или шестом классе за Сашей пытался ухаживать Витька Первухин, известный в школе задирала. Этот обалдуй оказывал "даме сердца" весьма своеобразные знаки внимания: при встрече норовил толкнуть, якобы нечаянно, или наступить на ногу, корчил рожи, ржал лошадью, словом - валял дурака. Хорошо еще, руки не распускал, не пытался "зажать" и сделать непристойное предложение, подкрепляя его характерными телодвижениями: попадались в их школе и такие уроды. Однажды, набравшись смелости (или наглости), Первухин прислал ей записку примерно такого содержания: "Дорогая Александра! Я в тебя влюблен. Я хочу, чтобы ты стала моей женой". Ни дать, ни взять - сюжет для "Ералаша".

Саша демонстративно, на глазах у "поклонника", порвала любовное послание. Больше Первухин не приставал.

Любовь приходит и уходит... Были у Саши-школьницы мимолетные увлечения, как и у любой девочки, да стоит ли о них вспоминать?

Макс... Тут все не просто. Нельзя утверждать будто бы Александра сразу "запала" на, в общем-то, симпатичного парня, который всегда глядел на нее, как... как... (сравнить, даже, не с кем), пожалуй так взирал принц датский Гамлет на тень своего папы-короля - с ужасом и, одновременно с ... любовью? Другое дело его приятель Рудольф. С тем было предельно ясно: Рудик на любую особь женского пола смотрел глазами мартовского гуляки кота. Макс же, когда они остались вдвоем, таращился, словно на редкостного зверя какого: и погладить охота, и страшно - вдруг укусит. Затем "Желтоглазую ночь" вспомнил, и... что-то екнуло у Саши. Не слова поднадоевшего уже шлягера взволновали девушку, а то, как они были сказаны. На мгновенье Саша даже поверила, что это его слова.

Макс едва все не испортил - полез (а ведь она не давала повода) обниматься. Саша оттолкнула его. Пожалуй, резче, чем следовало бы. Тут же пожалела, и сама, неожиданно, поцеловала.

На другое утро, наткнувшись в коридоре на Макса с Татьяной, она ощутила укол ревности. Расстроилась, но не надолго. Все еще было поправимо. До того момента, когда Саша увидела своего воздыхателя в обществе незнакомой девицы. По взгляду, брошенному незнакомкой, она поняла: это девушка Макса. Не просто знакомая, а его девушка!

Все перевернулось в душе у Саши.

Был долгий декабрьский вечер.

Саша, истосковавшаяся в больнице по домашнему уюту, который день отходила, отогревалась в прямом и переносном смыслах. На улице темно, зябко, слякотно, и от того дома, возле горячей батареи, под розовым абажуром торшера еще уютнее; из кухни текут вкусные запахи, и кошка Глаша трется в ногах. Маленьким мещанским счастьем назвал бы теперешнее Сашино настроение университетский комсорг Дятлов, фарисействующий дуболом, лицемер и демагог.

Саша читала, забравшись с ногами на диван, когда в прихожей засвистал, подражая то ли российскому соловью, то ли австралийской птице-пересмешнику, телефон, аппарат венгерского производства, модная игрушка, с электронной свиристелкой вместо нормального звонка.

Девушка соскочила, было, с дивана, но тут же села опять - вдруг это он звонит, Макс.

Телефон продолжал выводить трели.

- Саша, возьми трубку!- крикнула из кухни мама.

- Мулечка, я не могу, - откликнулась дочка.

- Что такое? - обеспокоилась мама, и заглянула к Саше в комнату.- Почему не можешь?

- Ну... Возьми, пожалуйста, сама. Если меня - спроси кто.

Мама проворчала что-то, но подошла к надрывающемуся телефону.

- Алло?.. Здравствуйте... Сашу? А кто спрашивает?- Она прикрыла ладонью микрофон. - Говорит - Максим.

Александра сделала знак рукой: меня нет. Мама покачала, укоризненно, головой.

- Знаете, а Саши нет дома... Может, что передать?.. - Положила трубку.- Приятный голос, вежливый. Он кто, твой однокурсник?

- Нет,.. так, знакомый, - изображая безразличие, ответила Саша.

- Ну, ну...

Мама вернулась на кухню. Саша взяла отложенную книгу.

"...Он поссорился с Гуриным. Пока вся партия занималась шурфовкой, Гурин ходил в маршруты, в своей персональной альпинистской пуховке, с персональной облегченной палаткой типа "гималайка". Гурин был чист, свеж. Все остальные бродили с головы до пяток вымазанными в желтой глине. "Когда партия горит, то, черт возьми, надо быть всем одинаковыми. И работягам, и инженерам", - сказал Жора. "Стадный инстинкт у меня ослаблен", - ответил Гурин..."* Саша скользила глазами по строчкам механически; смысл прочитанного уходил мимо сознания. Почему, ну почему она не взяла трубку!? Надо было хотя бы выслушать, а уж потом принимать решение. Макс, конечно же, понял, что Александра просто не хочет с ним разговаривать, и, само собою, обиделся. Что она наделала... Нет, все правильно. Только так! Отрезать. Сразу. Навсегда. ... Или, все-таки... Ну зачем она вообще встретила этого... юриста-математика. --------------------------------------------------------------------- *) Прим. О.Куваев "Территория". Эта книга имела огромную популярность среди геологов бывшего Союза. Кстати, слово "сокоешник" позаимствовано мною у Куваева (авт.)

Саша уже не знала, радоваться ей или плакать - Максим, похоже, не станет впредь доставать ее звонками. Вот только, хотела ли она этого на самом деле?..

Мы привыкли усложнять себе жизнь надуманными проблемами, искать скрытый смысл там, где его нет, пытаться читать между строк, ловить черных кошек в темной комнате, в которой их отродясь не водилось, а пуще того - делать из мухи слона. И в то же самое время мы, иной раз, готовы открыть душу совершенно незнакомому человеку - лишь бы тот согласился выслушать, верим первому встречному проходимцу, вешающему на уши откровенную лапшу, наивны бываем, что малые дети. Такое вот гегелевское единство противоположностей.

С неделю после того злополучного звонка Саша пребывала, что называется, не в своей тарелке. Мучила мысль о совершенной ею непоправимой (да, именно такой!) глупости: "Боже, какая же я дура". Старалась отвлечься: телик, кино, книги, друзья-подруги, учеба, в конце концов. Именно последнему пункту следовало уделить особое внимание - второй курс геофака, это вам не хухры-мухры. Опять же - сессия на носу (экзамены у геологов начинаются раньше, чем на других факультетах, в декабре), а она месяц, считай, "прогуляла".

- Вершинина, может вам лучше взять академический? Вы пропустили много занятий.

Это Юнус Раджабович, куратор. Студенты, да и некоторые преподаватели, за глаза называли его Саксофоном. Откуда взялось необычное прозвище, - ведь не был тот никогда ни саксофонистом, ни даже любителем джазовой музыки, - загадка. Вероятно, долговязая сухопарая фигура преподавателя и его привычка сутулиться, напомнили кому-то похожий на трубку-"носогрейку" музыкальный инструмент. Как бы там ни было, но кличка приклеилась - не отодрать.

- Я нагоню, Юнус Раджабович.

Александре совсем не импонировало терять целый год.

- Ну, как знаете. Только потом не жалуйтесь, если нахватаете "хвостов".

Саксофон двинулся дальше по коридору, а к Александре подлетела Ленка Куракина.

- Сэнди, чего Саксу понадобилось от тебя?

- Предлагал "академичку" взять.

- А ты?

- Оно мне надо? Отказалась.

Ленка состроила неодобрительную гримасу.

- У-у-у. Ну и зря. Я бы не прочь годик пожить в своё удовольствие. Куда спешить - успеем еще напахаться.

Саша лишь пожала плечами: мол, каждый сам решает, что для него лучше: закончить быстрее надоевшую учебу, или оставаться лишний год студентом.

- Пойдем после лекций в "Ватан" на "Вокзал для двоих", - неожиданно сменила тему подруга, - там Басилашвили с Гурченко.

- Пойдем, - легко согласилась Саша.

Необходимость наверстывать упущенное в учебе - не причина отказывать себе в маленьких удовольствиях, коих она так долго была лишена. Тем более, Олег Басилашвили - её любимый артист (разве можно в него не влюбиться!?). Всем известно, что "от сессии до сессии живут студенты весело".

Занятия на геофаке начинались после обеда и заканчивались поздно вечером. Да еще фильм оказался двухсерийным. Домой Саша заявилась в двенадцатом часу ночи.

Мама с порога напустилась на дочь:

-- Ты где гуляешь!? Мы тут с ума сходим. Знаешь, сколько сейчас времени!?

- Ну, муль, чего ты. Я в кино была.

- А предупредить не могла? Позвонить тебе трудно, мать успокоить?

Присоединился и папа.

- Шурка, ты не забыла: у тебя экзамены на носу.

Александра капризно топнула ногой.

- Что вы со мной, как с маленькой! Я совершеннолетняя!!

- Выйдешь замуж, тогда и делай что хочешь, - закончила воспитательную беседу мама.

"Вот, блин, - мысленно бранилась Саша, укладываясь спать, - им бы только замуж меня сплавить. Делай, тогда, что хочешь... Как же! Сначала родители, потом муж начнет воспитывать: то нельзя, это не разрешается...". Уже засыпая, она размечталась: "Найду себе такого, чтобы на руках носил, пылинки с меня сдувал,.. и в мои дела не лез". Девушка попыталась представить облик ее будущего "принца" - перед мысленным взором тут же возникло лицо Макса. "Исчезни", - приказала Саша.

На столе громко тикали часы. Из спальни родителей, через тонкую стену доносилось двухголосое похрапывание.

- Алло! Танюш, ты? Привет... Да, я. Как живешь? Рассказывай.

Подруге по больнице Саша позвонила дней через десять после выписки. Собиралась раньше - что-то её останавливало; неловкость какую-то ощущала: получалось - вроде навязывается она Татьяне; у той - своя жизнь, свои интересы, свой круг общения.

- Да, рассказывать-то, пока, нечего. Меня через три дня после тебя отпустили. Прописали викасол - чтобы кровь лучше свертывалась... Что еще... Учеба, лекции - скука. Блинчики, мои любимые, не ем, воздерживаюсь. Все больше творог да каша, хе-хе, пища наша...

Особой радости по поводу звонка в голосе Татьяны Саша не услышала. Все верно: с глаз долой - из сердца вон.

А ведь поначалу казалось: сдружились они за три недели больничного заточения, и теперь подруги - не разлей вода; задушевные беседы вели, делились самым сокровенным. Впрочем, если посмотреть свежим взглядом, становилось очевидным, что, в отличие от Саши, Татьяна вовсе не собиралась безоглядно пускать себе в душу новую подругу; раскрывалась ровно настолько, насколько необходимо для поддержания приятельских отношений с человеком, в обществе которого пребываешь двадцать четыре часа в сутки.

Они перебросились еще двумя-тремя ни к чему не обязывающими фразами; всё, разговор можно заканчивать, вежливо попрощаться, сказать напоследок: звони, мол, не забывай...

- Сэнди,.. а Макс не объявлялся? Я дала ему твой телефон, ты уж не сердись...

- Да, он звонил, - прервала подругу Саша. - Я не сержусь, только...

- Что?

- Нет, ничего, это я так... Не обращай внимания. Ладно, звони, Танюш, не забывай. Пока.

- Хорошо. Пока. Не болей, Сашунь.

Попрощалась Татьяна всё тем же равнодушным голосом. Сашуней, почему-то, назвала... Один только раз уловила Саша нотку интереса в ее словах: когда Татьяна спросила про Макса. Неспроста, ох - неспроста.

Опять этот Макс! Привязался.

Саша не хотела сознаться даже себе: позвонила-то она, главным образом, чтобы выведать, нет ли у Татьяны его телефона; однако, стоило подруге обмолвиться о Максе, поторопилась закруглить разговор.

Почему, ну почему она в последнее время делает все назло!? По большей части - назло самой себе.

Зиму Александра не любила. Собственно, здесь это время года и не зима вовсе, а чистой воды недоразумение. Иной раз весь декабрь солнце жарит, хоть загорай. Человек, прибывший сюда откуда-нибудь из Заполярья, запросто может решить: в Австралию угодил встречать Новый год. Разве что моря здесь нет, да и купаться, конечно, при плюс пятнадцати-семнадцати никому не придет в голову.

В этот год декабрь выдался холоднее обычного, и мокрее, ветренее, одним словом - противнее. А тут еще сессия - как снег на голову. Никого не волнует, что праздник: зачетку на стол, выбирай билет, и... да поможет тебе бог (это не вслух, разумеется).

Тридцать первого с утра моросило - осень вернулась, однозначно. Впрочем, оставалась надежда, что к вечеру дождь смениться снегом - будет хоть на Новый год похоже. Саша, встав перед трюмо, подмазюкалась: голубую тень на веки, тушь на ресницы, помаду на губы - порядок; влезла в любимую свою белую куртку-пуховку и югославские (120 рэ!) коричневые сапожки, покатила в университет, сдавать зачет по физколлоидной химии.

Людей на улице пруд пруди, хотя рабочий день еще не закончился: кто в магазин торопится, кто домой, некоторые представительные дамы - в парикмахерскую, успеть прическу сделать, чтобы вечером в гостях выглядеть на все сто. У людей праздник, а тут... Мало того, что на диету посадили, так еще химию приходится сдавать за несколько часов до Нового года (на кой черт вообще нужна геологам физколлоидная химия!?).

Саша издали заприметила пацанов с их группы: те, как обычно, кучковались перед университетскими воротами, покуривали, трепались, должно быть, о чем-то, весьма далеком от химических формул. Справа, из парадного входа Главного корпуса повалил народ: закончились занятия на истфаке (а может, у математиков?). Саша чуть замедлила шаг, ей показалось - в толпе мелькнуло знакомое лицо. Саша остановилась, сделав вид, что обронила какую-то вещь, оглядывалась, "высматривая пропажу".

- Девушка, вы что-то потеряли?- участливо спросил незнакомый парень.

- Нет, нет,.. всё в порядке, пробормотала Саша, оставаясь на месте.

Она не ошиблась. Макс, - это был он, - отделившись от компании друзей, направился в ее сторону. Сердцебиение девушки участилось, она едва справлялась с волнением.

До сих пор Саша видела Максима только в нелепом больничном одеянии, в серовато-зеленых вельветовых штанах мешком и того же унылого материала кургузой курточке. Впрочем, сама Александра выглядела ничуть не лучше. Это было неизбежным злом, и не имело особого значения. А сейчас... Как все-таки меняет человека одежда: сейчас перед Сашей стоял не тот, простецкого вида паренек, вчерашний мальчишка, каким она его запомнила. Теперь это был уверенный в себе (так она определила), модный парень: стально-серое пальто реглан, тонкие кожаные перчатки, черный шарф; он даже стал, как будто выше ростом и в плечах пошире.

- Привет, Сэнди. Что ищешь?

- Здравствуй, Макс. Ничего,.. показалось: зачетку уронила... Нет, вот она, на месте... Показалось.

"Боже, что я несу!"

Макс улыбнулся.

- Ты, часом, не начала уже... праздновать?

"Издеваешься, да?".

- Кефир крепкий попался, - отпарировала девушка.

Повисла пауза. Будто столкнулись на улице старые знакомые, вроде и рады встрече, а говорить не о чем; "привет", "как дела?", и - разбежались.

- Как живешь?- задал "дежурный вопрос" Макс.

- Все путем.

Саша видела: Максиму хочется сказать что-то... важное? Но она своей ершистостью сбивает его, вынуждает говорить банальности. Надо бы сменить тон...

- Ладно, Сэнди, пока. С наступающим тебя.

- Спасибо, и тебя тоже, - машинально ответила Саша.

Добавить она ничего не успела, Макс, чуть не бегом бросился к остановке и заскочил в подошедший автобус.

Химичка, слава богу, не стала мучить ни в чем не повинных студентов-геологов вопросами "чем истинный раствор отличается от коллоидного?" и "что такое осмос? (не путать с космосом)"; собрала зачетки, расписалась и отпустила всех с миром, не забыв поздравить.

Дома Сашу встретила вся семья в сборе: мама, папа, сестра Галка, зять Виктор и Сашин тезка пятиилетний племянник Шурик. Это был сюрприз: в последнее время члены Галкиного семейства здесь появлялись не часто.

Мама постаралась угодить всем: праздничный стол ломился от закусок; отдельно для дочери она приготовила не травмирующие печень разные вкусности. Под бой курантов из телевизора Саше даже налили (чисто символически) шампанского.

А за полчаса до Нового года вдруг повалил крупными, чуть не с ладонь размером, хлопьями, снег, добавивший праздничного настроения.

На самом деле сессия не так страшна, как пугают первокурсников. Откуда-то появляется уйма свободного времени. Нет, к экзаменам готовиться нужно: читать, писать "шпоры" - без этого никак. Но! На лекции не ходишь - это раз; второе - домашние относятся с пониманием, стараются не напрягать родное чадо, освобождают от походов по магазинам, стояния в очередях, уборки, глажки, и прочих малопривлекательных занятий. Как же - у ребенка экзамены! А тут еще: ребенок, переболевший гепатитом.

Да и экзамены, в этот раз - так себе. Ну, математика. Предмет, конечно, серьезный - не забалуешься. Но и преподаватели, - тоже ведь люди, - понимают, что будущим геологам все эти производные с интегралами - пятое колесо телеге. Что там еще? История КПСС? Да, запросто! Главное - не забыть поругать проклятых империалистов и иудушку Троцкого, вкупе с Каменевыми-Зиновьевыми и прочими оппортунистами-ревизионистами. Правда, есть сложность: к экзамену допускают только по предъявлении конспекта "первоисточников" - трудов дедушки Ленина, разных там апрельских тезисов. Но и студенты - народ не промах, умудряются подсунуть конспекты, бог знает какими предшественниками написанные, и передающиеся от одного поколения второкурсников другому.

Саша проснулась в десятом часу, но вставать не торопилась, валялась в свое удовольствие в постели, благо никто не мешает. Дома, кроме нее, не души, даже Глаша где-то гуляет, по подвалам, небось, лазает. Завтра - последний экзамен, впереди еще десяток свободных дней. А сейчас надо бы полистать учебник - на свежую голову.

Однако, совладать с ленью было не так-то просто. Чтобы разогнать навевающую сон тишину Саша, не вылезая из-под одеяла, дотянулось рукой до "Спидолы" на письменном столе. Старенький аппарат в черно-желтом корпусе считался семейной реликвией. Пэпс купил его еще будучи молодым специалистом, после первого полевого сезона, получив неплохие, по тем временам, деньги. Тогда делали на совесть: приемник исправно работал уже четверть века, и, без сомнения, проработает еще не один год.

Под звуки нестареющего вальса из фильма "Мой ласковый и нежный зверь" Саша встала и направилась в ванную - завела привычку принимать по утрам ванну. Напустила воды, подумала, добавила пенной жидкости: захотелось примерить на себя роль киношных героинь (их, если показывают купающимися, то непременно в "облаке" пены).

В ванне Саша провела битый час - едва не заснула в воде. Вспомнив, что "хорошего - понемногу", сделала над собой усилие, вылезла. С удовольствием растерлась банным полотенцем и, как была, голышом, прошлась по квартире; остановилась у трюмо. Из зеркала на нее смотрела в целом неплохо сложенная (так виделось самой Александре) девушка. Все на месте: шея, плечи, грудь... Хм, пожалуй, это громко сказано - грудь; так, сисечки, но ладненькие, аккуратненькие. Живот тоже ничего - ни унции лишнего жира; бедра, ноги - все при ней. Саша повалилась на кровать, раскинув руки. Здорово было валяться совершенно голой. Так и лежала она, пока не начала мерзнуть. Пришлось одеться.

Сидя на кухне со стаканом молока, булкой и раскрытым учебником (дурная привычка, читать во время еды), Саша вспомнила вчерашнюю встречу: по дороге из университета, она наткнулась на ту, знакомую Максима, что приходила в больницу. Девица была не одна, а в обществе смазливого паренька, похоже - ухажера. Да и какая разница, кто он такой, главное - это был не Макс. И значит, она, Александра, просто дура набитая, раз приревновала Максима к этой фифе. Саша в сердцах захлопнула учебник.

В соседней комнате пела по радио Пугачева: "А знаешь, все еще будет...". В окна колотился ветер, швырял тяжелыми каплями.

Лето придет не скоро.

Глава 3. От сессии до сессии

Максим никогда не был отличником. Впрочем, и двоечником тоже. Учеба давалась ему легко, и если б не изрядная ленца, то... Только что толку в сослагательном наклонении - Макс, он такой, как есть, не лучше и не хуже.

Математику Макс не любил (а за что ее любить?), более того, запустил так, что в девятом классе, когда учителя перестали давать поблажки, едва не съехал на безнадежные двойки. Выручала соседка по парте Оля Синицына, щелкавшая уравнения и неравенства что семечки; она успевала делать контрольные и за себя и за Макса. Трудно сказать, были ли у Оли какие-то чувства к нему, скорее нет, просто она, как человек отзывчивый, не умела отказывать, чем Макс беззастенчиво пользовался.

В десятом классе с Максом произошла удивительная метаморфоза. Этому способствовали два обстоятельства. Во-первых, Оля, вместе с родителями уехала в другой город, во-вторых, перед незадачливым учеником встал вопрос: что дальше? В смысле, куда податься после школы? С первым пунктом Макс ничего поделать не мог: замены Оле не нашлось. Чтобы решить вторую проблему, он приобрел в книжном киоске "Справочник для поступающих в вузы". И обнаружил, что практически всюду нужно сдавать математику. А где не нужно - туда Макс не хотел.

Тогда Максим Шведов, не самый прилежный ученик 10 "б" решил взяться за ум. Самостоятельно. Собственноручно, так сказать.

Результат не заставил себя ждать - с математикой у Макса наладилось. То, что прежде казалось ему китайской грамотой, стало простым и понятным. Даже математичка Анна Павловна отметила:

- Шведов наконец-то перестал валять дурака и надеяться на чужие подсказки. Если так пойдет дальше, он, глядишь, осилит вступительные в вуз.

Дальше - больше. Макс решил: математика - его призвание. А что, профессия эта сейчас востребована, идет настоящий математический бум; всюду, куда не глянь, появляются вычислительные центры, математики и программисты - нарасхват. При всем при том, конкурсы на математические отделения вузов остались прежними: народ не очень-то дружит с этой наукой. "Не боги горшки обжигают", - решил Макс и отнес документы на мехмат.

Вот тут-то и сказалась его вечная невезуха. На специальность "оператор ЭВМ" Макса не взяли - не хватило баллов. Однако, по специальности "математика" был недобор, Шведова воткнули туда, туманно пообещав возможный перевод по ходу учебы. Теоретически такая вероятность существовала, вот, практически... Перевестись мечтали все,.. ну, почти все, а сумели лишь самые пронырливые, из тех, что без мыла в ... известное место залезут. Перед Максом замаячила малоинтересная перспектива вернуться в родные школьные стены, теперь уже учителем математики. То-то смеху будет со стороны Анны Павловны! Впрочем, за три года учебы, что оставались впереди, все еще могло перемениться.

Макс, вопреки обстоятельствам, верил в свою счастливую звезду.

Леха Трофимов, однокурсник и приятель Макса решил совершить огромную глупость - собрался жениться. Вдобавок, захотел приурочить свадьбу к Новому году. Это ж надо додуматься! А Леха всегда был... с приветом, вроде "не от мира сего". Стихи писал, бардовские песни; сам же исполнял - с гитарой он был на "ты". Одно время Леха серьезно занимался горным туризмом, поэтому тематика его песен тоже была "горная".

"Кто-то древний сказал: суета всё и тлен,

Не согласен: любовь есть и дружба мужская.

А еще горы есть, и они круче стен,

Ну а мы круче гор, мы ведь их покоряем"

Каково, а? Не Высоцкий, конечно, и не Визбор. Но что-то в Лехиной поэзии было, одержимость какая-то. Да он и сам такой, этот Трофимов - все наперекор делал.

Тридцатого Леха раздал приятелям-однокурсникам пригласительные карточки и объявил, что завтра, к семи, ждет всех в "Согдиане".

Макс сначала не хотел идти. Что за удовольствие торчать трезвому среди выпивающих и закусывающих, - без разбору, жирным ли, жареным, - людей; им-то по барабану, как отразится на печени такое застолье. Лучше уж в новогоднюю ночь перед теликом посидеть в кругу семьи. С другой стороны, Леха может обидеться...

Решение пойти возникло спонтанно. Поводом, как ни странно, явилась случайная встреча с Александрой возле их "альма-матер".

После больницы Макс пребывал в полном душевном раздрыге. Ирина, как и следовало ожидать, быстро подыскала ему замену. Хотя Макс и настраивал себя на положительное восприятие, муторно было - кому понравиться статус брошенного за ненадобностью. И с Александрой, похоже, вышел ему облом: не захотела подойти к телефону. Ведь была дома. Была!

Ну и пусть, решил тогда Макс, значит не судьба. Да только решить - одно, а вот как выполнить? Как выкинуть из головы, не дающие покою мысли?

И тут еще эта встреча. Не похоже, что Саша сильно обрадовалась, увидев Макса. Он не рассчитывал, конечно, что девушка кинется ему на шею, но все же... Наверное, не до него ей было - может, ждала кого-то. Раз так, подумал Макс, то и ему не о чем с ней говорить, и вообще, нужно поторопиться, чтобы не опоздать на Лехину свадьбу - не каждый же день женятся друзья, совершая, конечно, не самый умный поступок.

Кто-то сказал: "Глупые женятся, а умные выходят замуж". Тонко подмечено, интересно, кто автор этого афоризма, мужчина или женщина? Наверное, все же, мужик. (Сильная половина человечества более самокритична, нежели прекрасная его часть).

Только не всегда крылатые фразы согласуются с жизнью, в чем Макс лишний раз убедился, когда впервые увидел Валентину. Лехина невеста была хороша собой. Очень. Похоже, именно она совершила глупость, выбрав Леху - какой из него муж. Такая красотка могла бы подыскать себе более подходящего спутника жизни.

Трофимов лучился счастьем (еще бы), но держался с достоинством, не терял лица. Молодец, он оказался не из тех, кто глупеет, делаясь счастливее. Молодая жена не сводила с него влюбленных глаз, Леха поблескивал толстыми линзами очков, что-то нашептывал Валентине на ушко, та цвела маковым цветом, тихонько хихикала (Леха, похоже, говорил скабрезности).

Свадьба была как свадьба, обычная, средней руки: гостей до полусотни, выпить-закусить, музыка-танцы, речи-тосты, "горько" - все, как положено. Ключей от квартиры или машины молодым никто не дарил, и в воздух не стреляли (такое только на кавказских свадьбах бывает). Сначала родители пожелали новобрачным "совета да любви", затем тамадить взялся Стас Романовский, Лехин и Максов приятель, отменный балагур, душа любой компании. Стасик отлично справлялся. Он вообще умел всюду создать непринужденную обстановку: когда надо - пошутит, выдаст экспромт или "домашнюю заготовку", процитирует Омара Хайяма, речь толкнет торжественную, но без пафоса, словом - прирожденный тамада. Упреждая банальные пожелания, типа "родить футбольную команду", Стас провозгласил тост:

- За "расширенное воспроизводство"! Плодитесь и размножайтесь.

К окончанию застолья, будучи уже изрядно под шафе, Стасик сказал, обращаясь к Лехе:

- Спи спокойно, дорогой товарищ. Мы за тебя отомстим.

Леха устало улыбался. Видать, ему до смерти надоела свадебная канитель, не терпелось остаться вдвоем с молодой женой, возлечь, так сказать, на брачное ложе. Уже все тосты прозвучали, проводили Старый год и встретили Новый; гости, наконец-то, начали потихоньку расползаться.

Макс и рад и не рад был, что пришел на свадьбу. Можно, конечно, веселиться вместе со всеми, будучи абсолютно трезвым в компании подвыпивших. Можно. С другой стороны, Новый год, все-таки, семейный праздник. Мать стол накрыла и теперь они, с отцом вдвоем, скучают возле телевизора... Впрочем, останься Макс дома, ничего не изменилось бы. Праздники у них в семье проходили однообразно скучно, без гостей и шумных застолий. Кроме того, по окончании школы Макс получил от родителей значительную степень свободы: поводок, на котором его держали, стал куда как длиннее. Так что, дома отнеслись с пониманием, когда Максим, придя с лекций, заявил о намерении отправиться на Лехину свадьбу. Мама обеспокоилась лишь, как бы сынуля не нарушил диету, особенно по части спиртного.

- Смотри, не пей там,- повторила мама, помогая сыну завязать галстук.- И не задерживайся долго.

- Как получится, - отмахнулся Макс.

- Что значит, "как получится"!? Новый год ты там собираешься встречать?

- Ну, да, - неуверенно ответил Макс.

Он и сам еще не знал, останется на свадьбе до конца, или смоется пораньше. Думал, сначала, посидеть с часик, и свалить "по-английски", да как-то само собою вышло - подзадержался.

Впрочем, "само собою", это еще, с какой стороны посмотреть. Не долго скучал Макс: уже после первого тоста чокался рюмкой с минералкой (каждому устанешь объяснять, что водки ему нельзя), вместе со всеми кричал "горько", танцевал, флиртовал с подружками невесты (без особого, правда, успеха). На Макса, в свою очередь, "положили глаз". Он заметил, что на него все время поглядывает рыжеволосая женщина, из невестиной, похоже, родни. Пригласил её на танец. Потом еще. Потом они вместе выходили покурить. Там и познакомились.

Антонина на свадьбе одна была, без спутника, да и вообще, оказалась матерью-одиночкой, воспитывала сына семи лет.

- А пацан твой с кем остался? - поинтересовался Макс.

- С бабкой, - ответила Тоня и пояснила.- С моей бабушкой.

"Сколько же лет ее бабульке? Восемьдесят, наверное, не меньше",- мысленно прикинул Макс. Тоня выглядела лет на тридцать. Невысокая, склонная к полноте, но пока еще не проигравшая окончательно битву с лишним весом, не красавица, и не уродина, с крашеными хной и старательно уложенными волосами.

Максим не знал, как вести себя с Тоней. Знакомы пять минут всего, а она... чуть не виснет на нем; не то, чтобы совсем пьяная была, но явно захмелела, "тормоза ослаблены". Макс смущался: впервые ему столь откровенно навязывалась женщина. Да еще и разница в возрасте: у Тони сынишка уже в школу пошел, а Макс сам вчерашний школьник.

- Ты вместе с Алексеем в Университете?- спросила Антонина. - Я тоже училась, на заочном, правда. В Политехническом... Не потянула: контрольные, сессии, а тут Мишка родился...

"Ага, сам собой - ветром надуло", - мысленно прокомментировал Макс. Ох уж это наивно-лукавое "родился", так нашкодившие малыши оправдываются: "Стакан сам разбился". Тоня, отчего-то, показалась Максу большим ребенком, захотелось приголубить ее, но и пожурить по-отечески. Впервые Макс ощутил себя взрослым, умудренным мужиком, словно не Тоня была старше, а он.

Ближе к часу ночи Тоня собралась уходить. Максим тоже решил: пора и честь знать.

- Проводишь меня до дома, ладно, - беря Макса под руку, скорее констатировала, чем попросила, Антонина. - Я тут рядом живу, в двух шагах.

На улице их ждал сюрприз: заходили в ресторан, осень была слякотная, мерзопакостная; вышли - зима, снег под фонарями поблескивает, народ подвыпивший высыпал, все радуются, как дети.

- Ой!- воскликнула Тоня.- Новый год настоящий, а я в туфлях. Как в песне, "по морозу босиком...".

Антонина теснее прижалась к своему кавалеру - Максу пришлось обнять ее одной рукой. В такой неудобной позе они и побрели, переулками.

В любом среднеазиатском городе, стоит свернуть с "парадной" улицы вбок, попадаешь в район стихийной застройки, по здешнему - "киблаи". Это еще не трущобы (хотя и их в городе полным-полно), но уже особый мирок, со своим жизненным укладом, типичное захолустье. Здесь все друг друга знают, но никто никому не навязывается, живут каждый сам по себе.

Антонина с Максом шли вдоль дощатых, в рост человека, заборов. Иногда доносилась приглушенная музыка и людской гомон, большинство же домов мирно спало: их обитатели, люди, преимущественно, пожилые, даже на Новый год не засиживались после полуночи.

- Пришли, - сказала Тоня, толкнув незапертую калитку, не отпуская, при этом, руку провожатого.

- Тонь, я пойду, наверное, - пробормотал Макс, неуверенно. - Там бабуля твоя...

- Да они с Мишкой дрыхнут уже, без задних ног, - оборвала его женщина.- Пойдем.

Макс покорно прошел к дому, где, судя по темным окнам, спали. Тоня открыла дверь ключом.

- Заходи.

Включила свет. Макс вошел и оказался на небольшой застекленной веранде (она же прихожая, она же кухня). Огляделся: мойка, газовая плита, холодильник, кухонный столик, полки с посудой. Все более чем скромно, свободного места ровно столько, чтобы поместиться, не толкаясь, двоим, ну, максимум троим. Даже вешалки для верхней одежды не было, только в углу, на гвозде висел огромных размеров тулуп, и стояли две пары (взрослая и детская) резиновых сапог.

Антонина тотчас же, едва закрыв за собой дверь, заключила гостя в объятия и одарила долгим жарким поцелуем. Макс ощущал себя как на минном поле: одно неосторожное движение и они что-нибудь непременно здесь опрокинут, наделают шуму, переполошат и бабушку с правнуком и всех соседей... Он не готов был к столь бурному проявлению необузданной страсти, но не находил в себе сил (да и желания) противиться.

- Пойдем, - прошептала Тоня.

Не снимая пальто, они прошли через небольшую комнату, где в темноте угадывались очертания дивана, на котором кто-то спал, вошли в комнатку еще меньших размеров. Здесь поместились только платяной шкаф, тумбочка и большая железная кровать, украшенная никелированными чашечками-шишечками. Обстановку Макс разглядел, когда хозяйка включила настольную лампу-ночник; впрочем, гостю было не до того, чтобы глазеть по сторонам.

Наконец-то они освободились от пальто, скинув их на стул. Дверь Тоня заперла на шпингалет. Она буквально пылала, и, обняв Макса, обдала его жаром своего, как видно истосковавшегося по мужской ласке, тела. Они повалились на кровать, заскрипевшую, обиженно, старыми пружинами. Рука Макса запуталась в медно-рыжих волосах ...

В этот момент в дверь постучали.

Антонина заругалась сквозь стиснутые зубы, рывком встала. Вышла, прикрыв за собой дверь. До Макса донеся шум и негромкая перебранка: "чего ты мне жить не даешь...", "... совсем стыд потеряла", "да пошла ты...". Макс торопливо надел пальто. Заниматься сексом в такой обстановке,.. нет уж, увольте; Рудик, его больничный приятель, и тот не рискнул бы.

Тоня пыталась удержать Макса, правда, не слишком настойчиво, поняв, что не судьба им, нынче, заняться любовью...

Новый год по московскому времени Максим встретил дома, в кругу семьи.

Жизнь - это не те дни, что прошли, а те, что запомнились.

Новогоднее приключение Макс пожелал бы забыть, вычеркнуть из жизни. Очень уж незавидна роль юнца, которого соблазнила и собиралась затащить в постель зрелая женщина, и которому ничего не обломилось. Ну, за что такая непруха?

Зацикливаться на неудачах - последнее дело. Подсознательно Макс понимал: заниженная самооценка - верный способ остаться неудачником до конца дней своих. Понимал и старался смотреть на жизнь с оптимизмом. Только не всегда у него получалось.

Зимняя сессия далась Максиму тяжело, можно сказать, еле-еле. Обошлось без "хвостов", и то, слава богу.

В феврале заметно потеплело, зацвел урюк. Зима огрызалась еще редкими холодными дождями, переходящими в снег, но окончательный приход тепла был не за горами.

Вместе с запахом весны в воздухе витала тревога. По городу ползли слухи: готовиться что-то страшное, чуть ли не массовая резня. Участились уличные стычки. Их можно было бы списать на обычные разборки подростковых группировок, если б не бросалась в глаза явная националистическая окраска. Кто-то старательно подогревал антирусские настроения в молодежной среде.

Восток - дело тонкое. А где тонко, там и рвется. Здесь бытовой конфликт, обычная свара между соседями может спровоцировать настоящую бойню.

В то воскресенье все началось с банальной драки у кинотеатра. Показывали индийского "Танцора диско". У касс, разумеется, вавилонское столпотворение - всем известна любовь азиатского населения к индийскому кино, проявляющаяся столь бурно, что на её фоне меркнут киношные страсти. Билеты брались буквально с боем, оторванные пуговицы и рукава никто в расчет не брал. У кого-то сдали нервы: ответил на толчок пинком, а на удар ударом. Ножом.

На мгновенье стих гомон толпы, она расступилась вокруг распластавшегося на асфальте тела, страшась поверить в реальность происходящего. Вид багрового пятна, расплывающегося по белой рубашке, вогнал людей в ступор.

Гнетущая тишина взорвалась криками. От кинотеатра волнами пошли хаос и насилие. Окрестные улицы мгновенно оказались во власти бесчинствующей толпы, избивающей "европейцев", всех, кто только попадался под руку, не разбирая правых и виноватых.

Несколько дней город гудел растревоженным ульем. Постепенно все вернулось на круги своя. Но в людях поселились страх и недоверие.

В целом мире никто не догадывался, что огромная страна уже вступила на путь, который через каких-то семь лет приведет к ее распаду.

В Средней Азии основной строительный материал - глина. Из нее не одно тысячелетие возводились и селения и целые города. Постройки со временем ветшали, рассыпались, возвращаясь к исходному состоянию, к глине, которая, в свою очередь, служила строительным материалом для новых сооружений. Затем все повторялось снова и снова. Среднеазиатские города, таким образом, в буквальном смысле, возникли из праха, дабы в прах обратиться. Даже в самых древних из них, за редким исключением, не сохранилось старинных зданий.

Родной город Максима был относительно молод, построен в советское время и до шестидесятого года именовался Сталинобадом. Тогда это был небольшой уютный городок, перенесенный сюда, казалось, из российской глубинки: точно такие же домики с палисадниками, сидящие на лавочках у ворот старушки ничем не отличались от своих сверстниц откуда-нибудь из Борисоглебска или Старого Оскола. Во дворах двухэтажек русские мужики так же "забивали козла", по пути с работы заскакивали попить пивка или "пропустить соточку" в забегаловку - "американку". Всех и отличий - текущие вдоль дорог арыки (чисто азиатский элемент городской инфраструктуры), да еще высоченные пирамидальные тополя по обочинам.

Город рос. Росли и проблемы. Пресловутый квартирный вопрос испортил не только москвичей. Душанбинцы, "дети понедельника" (душанбе, по-таджикски - понедельник) все чаще стали задумываться: не про них ли написана песенка "Остров невезения"?

Появились чемоданные настроения.

На Главную площадь вышли десятка два пенсионеров из здешних немцев, развернули плакат "Отпустите нас на родину". Сначала на них никто не обратил внимания; прохожие равнодушно читали воззвание, проходили не задерживаясь. Милиция появилась через четверть часа, когда стали собираться зеваки. Демонстрантов оттеснили и препроводили в ближайший участок, где строгого вида "человек в штатском" потребовал предъявить документы. Немцы спокойно достали паспорта, отдали "гебисту". Тот долго и внимательно их изучал, затем сложил аккуратной стопкой на столе; жестко глянул в глаза представительного немца, держащегося уверенней остальных, явно лидера группы.

- Зачем порядок нарушаем, граждане?

- Мы ничего не нарушили. Мы..,- начал, было, немец, но "гебист" перебил:

- Зачем вам, - сделал ударение, - неприятности? Существует порядок выезда на постоянное место жительства в ФРГ, и вам он известен. Со всеми вопросами обращайтесь в Москву, в посольство.

Пенсионеров отпустили по домам, с наказом впредь воздерживаться от публичных акций. В тот же день радио "Немецкая волна" сообщила, что "в Душанбе немцы протестуют против чинимых властями препятствий их выезду на родину".

А уехать хотели многие, и не только немцы. Просто тем было куда ехать. Максу пришло письмо из Ганновера от бывшего соседа и одноклассника Витьки Мюллера. Витька после школы поступал в Политехнический, не прошел по конкурсу; в армию он тоже оказался не годён - белобилетник, и вместе с родителями укатил в Германию. В конверт было вложено несколько красивых цветных фото: Витька в модном джинсовом прикиде на фоне старинного замка, семейство Мюллер на фоне собственного дома, семейство за столом с випивоном-закусоном и огромной вазой, нагруженной бананами, ананасами и еще какими-то неопознанными тропическими диковинами. Знай, мол, наших!

- Жуй ананасы, проклятый буржуй, - шутливо-беззлобно прокомментировал Макс, ни сколько не завидуя Витьке.

Он решил, что со временем тоже уедет. И непременно в Австралию. Почему именно туда? А куда еще - не в Израиль же. В Австралию многие едут (по слухам), страна открыта для иммигрантов, опять-таки природа там необычная, красиво - земной рай.

Пока же надо было закончить учебу, получить диплом, начать жить самостоятельно.

Удобнее всего мечты складывать в будущее. Как бы не била нас жизнь, каким бы местом не поворачивалась к нам судьба, мы продолжаем верить, что "завтра будет лучше, чем вчера". Даже когда убеждаем всех (и себя, в том числе), что не верим в перемены к лучшему, в душе все-таки остаемся оптимистами. Иначе существование наше просто потеряет смысл.

Макс верил в счастливую фортуну, хотя и не желал палец о палец ударить, чтобы привлечь эту капризную даму на свою сторону, плыл по течению - куда вынесет.

В городе безобразничала весна. Погода в марте давно стала притчей во языцех. "Марток оставит без порток" - это про среднеазиатский климат. Уже, бывало, пригреет так, что людям кажется: ну всё, лето пришло, зимнюю одежду - по шкафам, извлекаем оттуда купленные еще осенью босоножки... Как вдруг, бац - снег на голову (в буквальном смысле). Каждый год одна и та же история.

Макс ехал с занятий в переполненном автобусе, страдая от духоты: с утра пальто надел, да зря, как оказалось; к тому же встал он в неудобном месте, в проходе, где самая толкотня.

"Не забываем оплачивать проезд, граждане пассажиры. Пробиваем талончики. У кого не имеется - приобретаем в кабине водителя. Не дожидаемся проверки...", - гудел над головой динамик.

То и дело Макса трогали за плечо, совали "пятнашки" и двугривенные, бубнили: "Передайте". Макс послушно отправлял монеты дальше по цепочке. Когда его тронули в очередной раз, даже не оглянулся, протянул руку за деньгами.

- Привет, - услышал Макс и вздрогнул от неожиданности.

Рядом стояла Татьяна, "боткинская" приятельница (не называть же ее подругой по "Заразке""), еще более похорошевшая за то время, что они не виделись.

- Здравствуй. Долго жить будешь - только что тебя вспоминал.

- Правда? - спросила Таня не без лукавства.

- Да, - не очень уверенно ответил Макс.

Теперь слукавил он: вспоминать-то вспоминал, да только другую; Татьяна присутствовала в его мыслях вроде как с боку припека.

- Ой, ли? - не поверила девушка. - Не парься, Макс. Знаю я о ком ты думал... Но, все равно приятно, что не забыл.

Поговорили о том, о сём, о здоровье, конечно. (Здесь все было в порядке). Пожаловались друг другу, что "диета вот уже где", и повинились, дескать, нарушают ее постоянно...

- А как там наша Александра?- неожиданно спросила Таня.

- Не знаю, - честно ответил Макс. - Давно не видел её... Да мы один раз только и виделись, перед Новым годом еще.

- Чего так?.. А Сэнди мне говорила, что ты звонил ей.

- Как? - опешил Макс. - А, ну да... Звонил.

"Так и знал - дома она была тогда. Не стала разговаривать. Да еще Татьяне натрепалась: достал, мол, этот юрист-математик, названивает... Нет, быть того не может. Наверное "муля" ей передала, что спрашивал Максим какой-то".

Не хотелось Максу верить в Сашино "предательство".

Татьяна не стала выпытывать, что да как - все на лице у Макса написано было; промолчала тактично. Расставаясь, Макс спросил ее телефон. Так, на всякий случай. Татьяна как-то странно хмыкнула, но номер назвала.

Черная кошка, что в свое время пробежала между Максимом и Сашей, продолжала показывать острые коготки.

Глава 4. Позвони, мне позвони

Любому студенту технарю известна поговорка: "Сдал сопромат - можешь жениться". Пресловутое "сопротивление материалов" - это некий рубеж, высота, если хотите, взяв которую, студент с большой долей уверенности может рассчитывать на успешное окончание учебы. У будущих геологов тоже есть такая планка. Называется она минералогией.

Достаточно полистать увесистый томик "Курса минералогии" Бетехтина, чтобы сразу же стало ясно: науку эту нахрапом не одолеть.

У всякого геолога-второкурсника, будь он даже семи пядей во лбу, при мысли о летней сессии начинали дрожать поджилки - минералогию сдавать! О-о, это не для слабонервных.

Нервозную атмосферу подогревали рассказы бывалых, уже изведавших (многие и не по одному разу) на себе, что такое сдавать минералогию. Ходили слухи, практически легенды, о черном мешочке Профессора, последнем, и якобы самом серьезном испытании. Ведь можно зазубрить учебник. Можно. Заучить наизусть названия всех минералов из учебной коллекции. Написать шпоры с химическими формулами минералов и их свойствами: твердостью по шкале Мооса, плотностью, цветом, блеском, спайностью, сингонией кристаллов... Все это, в принципе, можно сделать заранее. Но, когда Профессор достанет свой черный мешочек, этот "ящик Пандоры", и извлечет из него камешек, который видишь впервые, а ты должен будешь сходу определить, что это за минерал, то...

Меж тем сессия надвигалась неумолимо. Как всегда, ее начало было отмечено появлением, без санкции начальства, в университетском вестибюле самодельного плаката со знакомой по учебникам истории фигурой красноармейца, указывающего пальцем. Только, вместо привычного "Ты записался добровольцем?", воин вопрошал: "Ты сдал посуду за прошлый семестр?".

Как обычно, плакат провисел лишь полдня, пока не попался на глаза бдительному комсоргу Дятлову.

Шутки шутками, а минералогию никто не отменял.

Саша отчаянно трусила, готовясь к экзамену. Смотрела в учебник, и чувствовала себя последней тупицей: нет, никогда ей не одолеть сей премудрости. Мыслимое ли дело, запомнить всё это?! Родители вздыхали, глядя, как мучается их чадо.

- Не надрывайся ты так, Шурка. И не бойся - на экзамене все вспомнишь, - попытался успокоить дочку папа.

Саша лишь рукой махнула: уйди, мол, не до тебя.

Удивительно, но папа оказался прав.

К экзамену Саша перегорела, страх ушел куда-то, сменившись полной апатией. С утра пораньше она заглянула, было, в учебник, но тут же отложила книгу. "Перед смертью не надышишься", - сказала Александра сама себе и преспокойно отправилась на экзамен.

Волнение вернулось, едва Саша взялась за ручку двери экзаменационной аудитории. а когда тянула билет, пульс ее подскочил, должно быть, до 200 ударов в минуту, а то и более. Но потом, все встало на свои места: Саша легко вспомнила нужную информацию (а чего не вспомнила - подглядела в шпаргалке). Черный мешочек оказался не таким уж страшным испытанием. Профессор держал там очень хорошие, практически эталонные, образчики минералов, легко узнаваемых по характерным признакам. Вот угольно-черный кристалл с сечением в форме сферического треугольника - ну, конечно, турмалин, друза нежно-голубых кристалликов - целестин, а мутно-белый кубик - да это же просто соль, по-научному - галит. Чтобы убедиться, Саша лизнула камешек - соленый. Профессор укорил, спросив:

- А не облизывая, нельзя разве определить галит?

Еще пара-тройка вопросов, и Александра вольной птицей выпорхнула из аудитории, радостно размахивая зачеткой со свежей записью "минералогия -хор".

- Сэнди, как?! - услышала она, едва только оказалась в коридоре.

Зуля и Ленка Куракина ждали подругу, чтобы поздравить с успехом. Или утешить, в случае провала. Сами-то они уже отмучились: Зуля сдала на "хорошо", а Ленка была безмерно счастлива, что отделалась "трояком". Саша от избытка чувств обняла по очереди обеих.

- Четверка!

- Молодец!- похвалила Куракина.

- С тебя причитается, - добавила Зуля.

- Конечно. С тебя тоже.

Решили: такое событие, как сдача минералогии, не отпраздновать просто грех.

- Поехали ко мне, девчонки, - предложила Ленка. - Суббота, мои на дачу укатили.

Согласились, разумеется. По пути затоварились в гастрономе, взяли колбасного сыра и три бутылки сухого "Душанбе". Зуля осталась недовольной.

- На фига нам эта кислятина, водки надо было взять.

- Ну тебя, Зулька! Мне вообще водки нельзя, - возразила Саша.

- А вино, что, можно?

- Можно. Немного. Диета моя на днях благополучно закончилась.

- Зуля, как ты только ее пьешь, водку. Фу, гадость! - поддержала подругу Куракина.

- Много вы понимаете, - буркнула Зуля. - От водки меньше вреда, чем от всякого го...

Впрочем, настаивать она не стала. Да и напрасно клеветала Зуля на "Душанбинку" - приятное легкое вино, и, что немаловажно, не бьет по карману.

На улице - жарища, а ведь только начало лета, что-то в середине будет! Пока добрались до Ленкиного дома, запарились. Зуля, та вся вымокла - пот с неё в три ручья лил.

- Залезай под душ, - предложила хозяйка.

Уговаривать Зулю не пришлось. Оставив Ленку с Сашей собирать на стол, она скрылась в ванной, откуда тотчас же послышался шум льющейся воды и восторженные Зулины вскрики.

- Лен, у тебя халатик мне найдется? - спросила она, наплескавшись вволю, выйдя из ванной в одних трусиках, с полотенцем на голове.

- У меня они в стирке,.. о-о! - осеклась Ленка, уставившись на Зулин бюст. - Ну, ты, мать!..

Посмотреть было на что: две спелых, аппетитных дыни, пятого, не меньше, размера, увенчанные багровыми вишнями, плавно покачивались, подобно огромным медузам на невысокой волне - даже на девчонок это зрелище произвело впечатление; мужики - те попадали бы на месте. Или истекли бы слюной, однозначно.

- Рубенс отдыхает. - хихикнула Саша, дурашливо прикрывая глаза ладонью.

- Вы чего?- не поняла, сначала, Зуля. - А, это... Завидно, да?

- Да уж. Отпад! - согласилась Ленка. - Под одеждой они у тебя не так эффектно смотрятся. Только как такую тяжесть все время таскать?!

- Чего вы прицепились к моим сисям. Ленка, дай хоть рубашку какую-нибудь, пока обе не поумирали от зависти. Я в своем зажарилась, не могу больше.

Она бросила на спинку стула свое голубое, с множеством украшений в виде рюшечек-воланчиков, платье и внушительных размеров бюстгальтер (назвать такую солидную вещь лифчиком - проявить неуважение). Ленка принесла ей футболку, натянув которую, Зуля не столько спрятала, сколько подчеркнула собственные роскошества.

- Ну что, девчонки, обмоем минералогию, - предложила хозяйка, разлив вино в бокалы.

- И за окончание моей диеты, - добавила Саша, чокаясь с подругами.

Выпили. Зулька картинно поморщилась, осушила бокал одним махом, Ленка смаковала, тянула вино, сложив губы трубочкой, Саша осторожно прихлебывала, словно горячий чай, заново привыкая к забытому вкусу.

- Слава богу, минералогия позади. Отмучились. - Еще раз порадовалась Куракина.- Я, когда билет взяла, глянула - ой, мамочка, думаю, пропала!

- Фи! - небрежно бросила Зуля. - Ты просто не умеешь обращаться с "преподами". Они же, все, кобели. Им бы только на голые коленки поглазеть, да в вырез платья залезть зенками.

- Куда уж нам с тобой тягаться! Ты их наповал убиваешь... Хи-хи, - усмехнулась Ленка. - Как наставишь два своих орудия, они тут же сдаются. Так?

- А-а, фиг! Профессор, старый хрен, пялился на сиськи, пялился, ну, думаю - пять баллов обеспечено... Вот паразит - я ему и ответила всё! А он: Деникаева, я вам не могу поставить "отлично", знания у вас поверхностные. Ну, не гадство?!

Зулька, надо отдать должное, на экзаменах отвечала блестяще, что удивительно - при её-то непутевости. Красивая девка, татарка по отцу, по матери украинка, Земфира Деникаева (так звалась она согласно паспорту) могла, что называется, отмочить номер. Взять, хотя бы, такое её признание: как-то раз попала Зуля в одну веселую компанию, "перебрала" и отрубилась напрочь, а наутро обнаружила, что,... как бы помягче выразиться, лишилась невинности. "И ты на них не заявила?", - удивилась Ленка. "Да, ну... Я же ничего не помнила. Обидно только: самый волнующий в жизни момент пропустила". Зуля так легко и непринужденно поведала о своем "грехопадении", что воспринималось оно досадным казусом, не более.

- Значит, два события отмечаем, - обратилась Зулька к Александре, - минералогию и окончание твоей диеты? Как ты, бедная, выдержала?

- Нормально. Ко всему привыкаешь... А, если честно, нет-нет, да не устоишь: тортика кусочек, картошечки жареной...

- Винца рюмочку, - добавила Зуля.

- Кто о чем, а вшивый о бане, - засмеялась Саша.

Зуля отмахнулась.

- Ну, тебя... А я тоже болела желтухой. Давно, в детстве. Лет пять мне тогда было, или шесть... Только я не в "Заразке" лежала, а в Детской инфекционной,.. знаете, да? Нет? Повезло вам, значит. Помню: нас заставляли постельный режим соблюдать, а кто не слушался - нянечка грозилась трусы отобрать.

- Как это?

- Вот так. Снимут с тебя трусики, и будешь лежать под одеялом, как миленькая. Не станешь же с голой жо... по палате бегать... Ха-ха-ха.

Все трое покатились со смеху. Саша представила себе Зулю, не ту, пятилетнюю, а сегодняшнюю, бегающую нагишом...

- Ну, Зулька! Уморила.

Саша с трудом одолела хохот, вытерла слезы.

- К нам, слава богу, таких мер не применяли.

- Напрасно. На вас, поди, управы не нашлось. Шастали, небось, к мужикам. А? Я заметила, там

имелись симпатичные мальчики.

Зуля, вместе с Куракиной, пару раз навестили подругу в больнице. Деникаева, неугомонная, и в "Заразке" строила глазки мужичкам-пациентам.

Ты, подруга, давай колись: были у тебя там шуры-муры? По глазам вижу - были!

- И как ты догадалась, - не стала отрицать Саша.

Ей, вдруг, мучительно захотелось рассказать девчонкам о Максе - вино, похоже, сделало свое дело, развязало язык. Только, о чем, собственно, рассказывать? Если разобраться, ничего ведь и не было...

Беседа подруг прервалась самым неожиданным образом: хлопнула входная дверь. Девчонки испуганно посмотрели на Ленку: родители?!

- У нас гости?

В комнату вошел высокий парень.

У подруг отлегло от сердца - это же Ленкин брат, Борис.

- Привет, - поздоровался с девушками Боря. - Празднуем? По какому случаю?

- Мы минералогию спихнули, - ответила Ленка. - А ты, почему не на даче? Я думала, вы все уехали...

- Ага, размечталась! - Борис подмигнул Саше и Зульке. - Работы полно, какая нафиг дача... Кузов одному хмырю рихтовали, надо было срочно закончить.

Борис работал на СТО автослесарем, а по выходным, иногда, шабашил. Он был на два года старше Ленки, и уже отслужил в армии. Кроме того, учился на заочном. Самостоятельный человек. И всегда при деньгах.

- Меня возьмете в компанию? - продолжил Борис, подошел к столу, взял в руки бутылку, повертел. - Такую ерунду пьете!

- Я им говорила, - подхватила Зуля.

Борис хотел что-то сказать, но взгляд его остановился, на Зулиной груди, и... слова застряли в горле. Зулька сидела все равно, что голая, футболка не в счет - скорее раздевает, нежели одевает...

- М-м, - промычал Боря нечленораздельно. - Один момент!

Он вышел в прихожую, и тут же вернулся с пакетом, из которого достал бутылку с лейтенантскими звездочками на "погончике".

- О! - оживилась Зулька.- От це, дило, як каже моя мамо.

Саша приуныла. Коньяк, да еще в сочетании с вином, не входил в ее программу. Нельзя так резко нагружать печень. А станешь отказываться, скажут: ломается. Кроме того, единственный, как с неба свалившийся кавалер, будет, ясное дело, на Зульку пялиться, а ей - ноль внимания. В общем, пора смываться. Надо же и честь знать...

Жизнь опять становилась легкой и радостной. Висевшая дамокловым мечом минералогия не отравляла больше существование. Сессия еще не закончилась, но уже можно было дать себе послабление, отдохнуть от зубрежки, переключить мозги с формул на что-нибудь более приятное.

Летом Саша просыпалась рано, вставала, пока еще не жарило сумасшедшее солнце.

Легкий ветерок из распахнутого настежь окна надувал занавески, щебетала и чирикала птичья мелочь, слышалось ритмичное шарканье метлы дворника. Саша сладко потянулась, встала, подошла к окну - наслаждалась утренней прохладой. В сонной тишине двора гулко звучал, доносившийся с улицы, шум редких машин, подвывание троллейбусов - звуки просыпающегося города.

На кухне - было слышно - лилась вода; мама уже встала, набирала чайник, собиралась готовить завтрак. Саша прошла в ванную - умываться.

- Ты чего в такую рань? Не спится? - окликнула ее мама.

- Доброе утро, мулечка,- промурлыкала в ответ дочка.

- Доброе, - подтвердила муля. - Раз уж встала, сходишь за молоком, ладно? Сейчас приедет "корова".

Сине-желтый молоковоз, прозванный "коровой", появлялся каждое утро в восьмом часу, оповещая жильцов оглушительным гудением рожка; тот час же выстраивалась длиннющая очередь с бидонами и трехлитровыми стеклянными банками. Шофер, тучный носатый осетин Гриша в неизменной фуражке-"аэродроме", обслуживал быстро, споро наполнял тару, принимал рубли и трешки, подгонял нерасторопных покупателей:

- Нэ задерживай, прахади!

Успевал переброситься шутками с бойкими бабенками, постоянными клиентками:

- Маруся, как дэла?

- Еще не родила,- с усмешкой отвечала Машка-шалава из первого подъезда.

- Ха-ха. А когда родишь?

- Как только, так сразу. Мужика подходящего найду... Вот ты, Гриша, сколько раз... можешь?

- Восэмь, - не задумываясь, отвечал шофер.

- Ну, да!?- удивлялась Машка, - неужели восемь?

- Туда-сюда, - уточнял Гриша.

Очередь надсаживалась хохотом. И смех и грех. Жильцы привыкли к соленым шуткам веселого молочника; хохмочки давно стали обязательной частью "программы".

Когда-то Александра, в то время школьница, конфузилась, слыша подобные непристойности. Потом приобвыкла. Народ в окрестных домах и общагах обитал сплошь языкастый, и не слишком щепетильный по части грубых выражений: в основном строительные рабочие, а на стройке, известное дело, изящная словесность не в ходу.

Получив с утра заряд "казарменного юмора", Саша вернулась домой. Поставила молоко в холодильник. Там со вчерашнего дня оставалось еще больше половины банки продукта.

- Муль, у нас полно молока! Прокиснет же...

- Ничего, на блины пойдет. Вечером блинов напеку, - отозвалась мама, и продолжила, размышляя вслух. - Масло у нас кончилось, не забыть купить. На рынок еще нужно сходить...

- Давай я схожу, - предложила дочь.

Муля удивилась: ужасно не любила Саша ходить за покупками, толкаться в очередях.

- У тебя же экзамен завтра.

- Послезавтра, - поправила Саша. - Ты не волнуйся, успею подготовиться. Что купить на рынке?

- Картошки на рубль, помидоры,.. - начала перечислять мама, довольная, что ей не придется тащиться после работы на рынок.- Да, купи еще сала килограмм, отец просил - с собой возьмет, для маршрутов.

У папы начинался полевой сезон: готовился со дня на день отбыть на Дарваз.

- Хорошо, куплю.

Все-таки, приятно быть полезной - самооценка повышается. "Почему бы и не прогуляться до базара?, - подумала Саша, - Все лучше, чем дома торчать". Уже потом, выйдя с рынка с битком набитыми сумками, изменила свое мнение. Предстояло еще дотащить всё это до дому. В этакую-то жарищу. Что ж, сама вызвалась...

- Саша!- услышала она со стороны дороги знакомый голос. Из притормозившего у обочины автомобиля ее окликнул Боря Куракин. - Давай, подвезу.

Саша мельком оглядела машину, - таких она здесь еще не видела, - с длинным, остро скошенным передком, без характерного выступа багажника сзади ("зубило", да и только).

- Привет, - поздоровалась Саша, обрадованная и удивленная одновременно.

- Давай сумки, - сказал Боря, выйдя из машины, открывая торцевую дверь.- Садись. Куда везти?

-Это твоя машина?- спросила Саша, удобно устроившись в кресле.

- Ха! Скажешь тоже. Мне такая не по зубам.

- А как она называется?

- "Восьмерка", - ответил Борис, и уточнил. - Ваз двадцать один ноль восемь. Их только-только начали выпускать. У нас в городе таких три-четыре всего. Эта - стеклотарщика одного, Махмуда.

- ?..

- Украл, - ответил Боря на немой вопрос девушки. - Ха-ха. Шучу. Махмуд умудрился ее в первый же день ударить. Ездить-то не умеет - права, наверное, вместе с машиной купил. Сдавал задом, и в столб въехал! Вот мы ему кузов и рихтовали. Он мне доверенность дал, чтобы пригнал ему тачку, когда закончим. Договорились, что через пять дней будет готова, а мы за три управились.

Боря весело трепался, крутя баранку. Доехали моментом, не успели и поболтать толком.

- Саш, хочешь, прокатимся за город?- неожиданно предложил Борис. - Занесем твои сумки...

Александра опять удивилась, но не подала виду. Спросила только:

-А стеклотарщик знает, что ты на его машине катаешься?

- Да, знает, - отмахнулся Боря. - Сам мне сказал: если надо, можешь ездить пока.

- Тогда ладно, - согласилась Саша. Вырваться, хотя бы на час, из душного города - совсем не плохая идея.

Сказано - сделано. Через четверть часа они уже катили по трассе "Север - юг", в сторону Варзобского ущелья. Ветер задувал в открытые окна. Играл приятный музон: салон стеклотарщиковой машины был оборудован японской стереосистемой. Аль Бано и Ромина Пауэр пели про итальянское счастье - феличиту.

- Саш, а чего ты так резко исчезла позавчера? - спросил Борис, имея в виду неожиданный уход Александры с посиделок у Куракиной.

- Я думала, ты не заметил, - усмехнулась девушка, - Зулькой был занят.

- Ха! Ваша Зуля, конечно,.. это что-то! Только она не в моем вкусе.

Последнюю фразу Борис произнес серьезно, и мельком так глянул на Сашу, что та смутилась - неужели у него есть что-то к ней? Саша скосила глаз: Боря смотрел на дорогу, улыбался чему-то, насвистывал мотив "Феличиты". Саша посмотрела на него еще раз - оценивающе. Высокий, плечистый, блондин, лицо простецкое, открытое - хороший парень, и она бы не прочь завязать с ним отношения, вот только... Что "только"? Ох, Саша и сама не знала.

Боря остановился у загородного ресторанчика с открытой террасой. Внизу шумела речка, от которой веяло прохладой, дымился мангал с шашлыком, но все столики были свободны.

- По шашлычку? - предложил Борис.

Саша начала было отнекиваться, но Боря не стал слушать возражения, провел спутницу к столику, заказал две порции. К шашлыку Боря взял еще бутылку болгарского вина для Саши и минералки - себе.

Зачем? - опять попыталась возразить Саша. - Что, я буду пить одна?

- Ничего. Считай, что мы вдвоем выпиваем. К мясу - красное вино. Так классики советуют.

- Ты с ума сошел Боря, я же упьюсь!

- Я не заставляю тебя всю бутылку выпить. Чуточку - для аппетита. А что останется, с собою заберем.

С Борисом трудно было спорить, на все у него ответ имелся. При этом он не навязывался, держался по-джентельменски, не делая ни малейшего намека, что ожидает от Саши чего-то в благодарность за угощение. И все-таки, девушка ощущала неловкость: ведь, как ни крути, а она принимает ухаживание парня, давая ему тем самым повод надеяться на близкие отношения в дальнейшем. И не так он прост, этот Боря. Шмотки у него, - адидасовские кроссовки, светлые брюки из тонкой "плащевки", бежевая рубашка с коротким рукавом, - явно не из магазина; на безымянном пальце массивный перстень-печатка - знак принадлежности к миру "деловых".

Но, как бы там ни было, а на свежем воздухе у Саши разыгрался аппетит, заставив отложить в сторону душевные сомнения. А шашлык в сочетании с красным вином оказался очень даже не плох.

Саша сидела спиной к дороге и не видела, как из подъехавшего микроавтобуса высыпала группа молодых людей, решивших тоже "вдарить по шашлыку".

- Сэнди!, - услышала Александра и обернулась.

- Таня?

Татьяна, - это была она, подруга по больнице, - подошла к столику, поздоровалась.

- Привет, - ответила Саша, опять смутившись, сама не зная почему. Борис сдержанно кивнул.

Татьяна стрельнула глазами на Борю, лукаво улыбнулась подруге: ага, у тебя новый кавалер!

- Как дела Сэнди? Диета, вижу, закончилась.

- Да, вот,..- пробормотала Саша.

- Ну, ладно, не буду вам мешать.

Саша была раздосадована этой встречей. И не потому, что окончательно стало ясно: их дружба, на самом деле, шапочное знакомство, не более. Своим появлением Татьяна заставила Сашу вспомнить о Максе, и одновременно, как бы, укорила.

Садясь в машину, Саша вновь поймала на себе любопытный взгляд бывшей подруги. "Ого! Богатенького отхватила себе ухажера. Кто же он такой?".

Настроение у Саши окончательно испортилось. Борис недоумевал, но с расспросами не лез, на обратном пути тактично молчал, только мурлыкал что-то под нос. Остановив машину у Сашиного дома, он выжидающе посмотрел на девушку; та натянуто улыбнулась, сдержанно поблагодарила, и, попрощавшись, ушла.

Горы были, что называется, рукой подать. С любой точки города, куда ни глянь - горы. Даже из Сашиного окна виден Гиссарский хребет, возвышающийся синевато-серой громадой над грязно-желтыми холмами предгорий.

Здесь, в городе, в разгаре лето: раскаленный асфальт, дрожащий от зноя воздух, душная хмарь. Там, в горах, бушевала весна, качали "лисьими хвостами" огромные, выше человеческого роста, эремурусы, волнами разливался аромат цветущего югана.

Саша упаковывала рюкзак: ботинки-"вибрамы", свитер, две пары шерстяных носков, сменные рубашки, крем для рук, крем для лица, зеркальце, косметичку... Не забыть бы ничего. "В горах любая мелочь важна", - поучал дочку папа - старый геологический волк. В отдельный пакет Саша уложила вкладыши для спального мешка, бельишко, купальник. Ну, кажется всё. Завтра - "прощай любимый город", и - "вперед и вверх". Начинается летняя учебная практика.

Как всегда, волнительно немного и грустно. Саша, несмотря на богатый опыт кочевой жизни, была, в сущности, домашним ребенком. Диван, интересная книга, мамины пироги - это для нее; а подъем ни свет ни заря, отбой в 11-00, ежедневные маршруты - что называется, на любителя. Хотя,.. поднадоел город за зиму, хочется сменить обстановку.

"Так и буду всю жизнь мотаться: город - горы, горы - город. Выбрала профессию... Может, зря не послушалась родителей, не пошла на медицинский? Зубрила бы сейчас анатомию, ни о каких горах не думала бы... Там на лекциях все в белых халатах, провонявшие формалином аудитории... Ужас!".

Саша прилегла на диван, закинув руки за голову, прикрыла глаза. Накатило, вдруг, защемило сердце, захотелось уткнуться в подушку и зареветь. Не оттого, что разлучается с родным домом, это - пустяк. Не на век расстается - на какие-то два месяца, да и не на край света едет. Мучило другое. Где-то глубоко, может быть даже в подсознании, сидело ощущение недоделанности чего-то важного, грозившего невосполнимой потерей; упустишь сейчас - потом не поймаешь.

Из гостиной доносилась музыка. Пели: "Позвони мне, позвони...". По телику показывали "Карнавал" с Ириной Муравьевой. Фильм Саша уже видела раньше - тогда не зацепил; песня тоже. Вот, теперь...

"Позвони, - еще долго крутилось в голове заевшей пластинкой, - позвони мне, ради бога...". Нет, не позвонит он. Теперь точно не позвонит.

Некоторое время Саша лежала, закрыв глаза.

"Наплюй на свою гордыню - звони сама", - приказал внутренний голос. "А номер?". "Попробуй узнать у Татьяны", "Нет. Не стану ей звонить". Саша прервала внутренний диалог, стала вспоминать. Ведь что-то Макс рассказывал о себе...

"...У меня в роду шведы, наверное, были; фамилия - Шведов". Точно, Шведов!

Саша рывком встала, подошла к книжному шкафу, порылась, достала телефонный справочник. Раскрыла на "Ш". Шведовых было трое, и еще одна Шведова. Который из них? Отчества Макса она не знала. Припомнила: он говорил, что живет на "МЖК" . Ага, вот - Шведов Н.А., ул.Маяковского... Подходит.

Саша перенесла телефон из прихожей в свою комнату: длина шнура позволяла таскать аппарат по всей квартире; прикрыла дверь.

Волнуясь, как абитуриентка на первом экзамене, набрала номер. Ответили сразу:

Да

Голос показался Александре знакомым, но решила уточнить:

- Можно Максима?

- Я слушаю.

- Здравствуй.

- Сэнди? Привет!

В голосе Макса слышались и удивление и... радость? Господи, неужели он и вправду рад ее слышать?!

- Откуда у тебя мой номер?

- Сорока принесла. На хвосте, - привычно отшутилась Саша.- Рассказывай, как живешь-можешь?

- Не жалуюсь. А ты?

- Я тоже.

Вот и поговорили... Боже ты мой, ну что она как жвачку жует. Опять ведь расстанутся, не сказав ничего.

- Максим!

-- Саша!

Прозвучало синхронно, и - опять пауза. Молчание первым нарушил Макс:

- Я думал о тебе.

- И я.

- Давай завтра встретимся.

Саша чуть не разревелась - идиотка, ну что бы ей раньше позвонить!

- Я завтра уезжаю, - пролепетала она жалобно,- на практику.

- А-а. - Макс был явно разочарован. - А когда приедешь?

- Не знаю. Постараюсь в этом месяце вырваться на день-два...

- Позвонишь?

- Ага.- Саша вздохнула. - Я скучала по тебе, Макс.

- Правда? И я...

Спать Саша укладывалась счастливая и грустная, одновременно.

Так она и заснула - с печальной улыбкой.

Участок, где располагался университетский лагерь, на геологическом языке именовался Зиддинским грабеном. Несмотря на пугающее название, то была довольно симпатичная местность. Здесь имелись изумрудно-зеленые холмы и скальные обрывы, стремительная речка и тополиная роща над обрывом.

Лагерь: три ряда палаток, столовая под навесом, походная кухня. Вечером, для освещения, заводили движок-электрогенератор, его треск сливался с шумом реки - своеобразная замена сверчку.

Конец июня. Лето добралось и сюда. Днем пекло, камни накалялись - не притронешься, но стоило солнцу зайти, становилось свежо. Под утро и вовсе колотун: с реки сыростью тянуло, вылезать из теплого спальника - и думать не охота, а куда денешься. Вот уже дежурный дурным голосом орет: "Подъем!", молотит по подвешенному рельсу железякой; полусонный народ бредет к речке умываться... Будни. Рутина. Маршрутные дни, камеральные дни...

Чтобы как-то разнообразить бытие, Александра сотоварищи сходили на минеральный источник, нарзанчику попить. Полдня туда шлепали, полдня обратно, ноги посбивали - такой путь отломить, да по крутым склонам... Вот, ведь - охота пуще неволи. Тут главное - уйти от однообразия лагерной жизни. А то, получается как в анекдоте: "Начальник пионерлагеря построил пионеров и говорит:

- Запомните, здесь, прежде всего - лагерь, а уже потом - пионерский".

Монотонное течение дней нарушило необычайное происшествие. С перевала спустилась группа туристов-дикарей: двое мужчин и две женщины, по виду явно не здешние. Оказались - немцы. Один из них, кое-как изъяснявшийся по-русски, вежливо поинтересовался у дежурного, где им можно поставить палатки. Тот показал рукой в сторону обширной поляны за лагерем:

- Да, вон - места много. Ставьте, где захотите.

Немцы разбили бивак не так, чтобы вплотную, но и не слишком далеко, в пределах видимости. Установили палатки, наладили костерок, сварганили что-то на обед, а пока варилось, решили позагорать и поиграть в волейбол. Взорам изумленных геологов предстали худощавые, длинноногие и абсолютно лишенные комплексов (ну, еще бы - заграница!) люди: джентльмены в "костюме Адама", дамы - в "платье Евы", соответственно.

На горном склоне, по-над речкою, притулились три небольших кишлака: Насруд, Пасруд и Намозга . Пожалуй, все их население высыпало посмотреть на необычное представление, устроенное путешественниками-нудистами. Таким образом, зрителями в партере оказались геологи, а на галерке - кишлачные жители.

Для кого развлечение, а кому - головная боль. Лагерное начальство в лице Юнуса Раджабовича (Саксофона), было чрезвычайно шокировано неподобающим поведением иностранцев, забывших, что находятся они не у себя дома, на каком-нибудь диком пляже, а на нашей, советской земле. Саксофон дважды протер очи, прежде чем поверил в реальность увиденного. Стоя на возвышении, откуда великолепно просматривалась поляна, он поднес, было, к глазам восьмикратный бинокль, носимый им постоянно, но тут же опустил, решив: могут неправильно понять. Некоторое время Саксофон пребывал в полной растерянности: что предпринять? Как разговаривать с немцами, когда они в таком... непотребном виде? Иностранные граждане, к тому же... Не наломать бы дров. Саксофон призвал в помощники Тимура Бекназаровича, прозванного Дуче (когда наденет шляпу свою - Муссолини, один в один; точнее - копия экранного образа диктатора из "Освобождения"), имевшего какой-никакой опыт общения с иностранцами. Посовещавшись, оба, - Саксофон впереди, в парадной белой рубашке, но при этом, в брезентовых штанах и геологических сапогах, Дуче за ним, в своем неподражаемом котелке, - отправились на переговоры.

Дуче потом рассказывал в узком кругу, как проходило дипломатическое рандеву. Немцы, увидев столь представительную делегацию, усовестились: трое из них скрылись в палатке, а оставшийся, прежде чем начать разговор, соизволил таки надеть спортивные трусы. Это был долговязый парень, с огненно-рыжей шевелюрой и улыбкой "шесть на девять".

- Здра-вствуй-те, - выговорил по слогам немец.

- Гут морген, - поздоровался глава делегации, хотя правильнее было бы сказать "гутен таг".

Используя все свои познания в немецком, Саксофон попытался изложить суть имеющихся у "советской стороны" претензий:

- Вир хабен... э-э, протест. Зи нарушайт мораль. Вир волен... э-э... Зи мюссен прекращать стриптиз!

Слово "стриптиз" он выговорил с подчеркнутой брезгливостью.

Немец продолжал скалиться, демонстрирую лошадиные зубы.

- Гово-рит-те по-рюски пожа-луй-сто.

Переговоры длились недолго. Иностранцам было предложено на выбор: а) впредь не смущать студентов и местных жителей, появлением в обнаженном виде; б) покинуть окрестности лагеря.

Немцы выбрали второе.

Бессмертной фразе "В нашей стране секса нет" еще только предстояло прозвучать через пяток лет с телемоста "Познер - Донахью". Но и теперь, в советской глубинке, граждане строго блюли мораль, заявляя решительное "нет" всяческим "стриптизам-нудизмам".

Впрочем, те же самые граждане нередко оказывались посетителями подпольных видеосалонов, где за "чирик с рыла" можно было посмотреть отменную "клубничку".

У Саши занозой сидело в голове: удрать в город. В принципе, можно было отпроситься на денек-другой, только веская причина нужна, а ей ничего на ум не приходило, кроме банального "к стоматологу". На зубную боль здесь жаловался каждый второй "сачок", досаждая начальству стереотипными просьбами. Не желая множить число симулянтов, получивших отказ, Саша решила прибегнуть к древнему как мир способу - самоволке. Тут и выдумывать ничего не надо, схема отработана: утром выходишь на трассу, ловишь попутку до города, вечером - обратно. За вычетом времени на дорогу, у "самоходчика" на всё про всё остается пять - шесть часов. Не бог весь что, разумеется, да ничего не попишешь - довольствуйся тем, что имеешь.

И все бы ничего, только никак не получалось у Александры выкроить день для самоволки. То одно мешало, то другое... Текучка. На беду Сашу сделали маленьким начальником - командиром отряда. Собачья должность: привилегий никаких, а мороки... Под началом у нее оказался мужской коллектив, числом шесть душ. Контингент подобрался аховый - те еще работнички. К тому же, все, как один, закоренелые "хвостисты". Им что-то поручить - проще самой сделать. Вот и крутилась Саша "как белка в мясорубке".

Шла вторая половина июля, до конца практики всего десяток дней оставался, когда Саше удалось выбраться на волю. Можно было уже и не торопиться, да разве усидишь - на крыльях любви Саша летела... Ну, про "крылья", скорее для красного словца сказано, но что торопилась - факт. Натерпелось добраться до телефона, набрать врезавшийся в память номер, услышать знакомый голос... Вот тут-то ее ждал, что называется, облом. Дозвониться удалось лишь с третьей или четвертой попытки, когда и времени оставалось всего ничего. Ответила женщина, вероятно мама:

- Максима нет, он уехал... Куда уехал? Со стройотрядом, на эту, как её,.. где электростанцию строят.

Что тут скажешь. Осталось одно - разреветься. Саша не стала сдерживаться.

- Борька о тебе спрашивал, - сказала подруге Куракина.

Они вдвоем пили кофе у Саши на кухне. Практика закончилась, впереди был целый месяц полной свободы.

Ленка, должно быть, ничего не знала о загородном вояже брата и подруги, бесцеремонно воспользовавшихся машиной Махмуда-стеклотарщика. Александра о той поездке словом не обмолвилась, Боря, видимо, тоже не счел нужным делиться с сестрой. Тем более, что оба они поступили... не лучшим образом в отношении Ленки, даже не подумав заехать за ней и предложить составить им компанию.

- Похоже, он неровно к тебе дышит, - продолжила Куракина. - Замучил вопросами: как там Саша? Какие у нее планы на каникулы?..

- А чего он сам мне не позвонит?

- Стесняется, наверное.- Ленка ухмыльнулась.- Стеснительный он у нас. Кстати, ты не решила еще, куда податься? У меня предложение: поехали к нам на дачу. Зульку возьмем. До выходных там никого, купаться будем, загорать...

Предложение выглядело заманчивым: вдали от городского шума, пыли и бензиновой вони, быть полностью предоставленным самим себе - это ли не счастье!?

И все-таки, Саша приняла приглашение не сразу. Что-то ее удерживало. Может, просто боялась опять "разминуться" с Максом? Или упоминание о Борисе, одновременно смутившее девушку, и польстившее ее самолюбию?..

- Ну, так как, едем?

- Давай, - согласилась Саша, уступая нажиму подруги. - У своих только отпрошусь.

- Тогда вечером созвонимся, и прямо завтра, с утра - вперед!..

Дачный поселок встретил подруг безлюдьем и какой-то неестественной, пугающей даже, тишиной. Не по-летнему, наглухо запертые двери и окна дачных домиков - так могло выглядеть поселение, оказавшееся в зоне техногенной катастрофы и спешно оставленное жителями, успевшими забрать лишь самое необходимое. Здешние дачники, в большинстве своем, приезжали только на выходные. На два дня поселок оживал, наполнялся шумом-гамом, дымом от мангалов с шашлыками, застольными песнями подвыпивших хозяев и их гостей, чтобы к вечеру воскресенья вновь опустеть, впасть в спячку до следующей пятницы..

Еще бросалась в глаза незащищенность дач. Здесь не было ни высоких заборов, ни сторожевых псов. Удивительно даже, что домики стояли нетронутыми, до сих пор не подверглись нашествию воров и бродяг.

Впрочем, все было еще впереди.

- Как на кладбище,- проворчала Зулька.- Ты куда нас привела, Ленка? Тут вообще-то есть живые люди?

Подруги, нагруженные сумками, шагали по узкой улочке от автобусной остановки к Куракинской даче.

- Тебе не угодишь,- огрызнулась Ленка.- То слишком шумно, то слишком тихо... Сама не знаешь, чего хочешь. А люди здесь есть, не волнуйся. Это только кажется, что нет никого. Наш сосед, дядя Коля, пенсионер - он тут безвылазно торчит...

- Пенсионер, фи! На что он нам сдался!?

Саша с Ленкой рассмеялись - Зулька, как всегда, в своем репертуаре.

- У тебя одно только на уме.

Зуля отмахнулась:

- Да, ну вас, в баню.

- Во, точно!- воскликнула Куракина.- Можно будет баню истопить, попариться.

До бани дело так и не дошло - лень возиться. Да и духота стояла такая, что и парилка не нужна. К тому же рядом, в двух шагах, располагался карьер с чистой проточной водой - настоящее озерцо. Плавай - не хочу. Куракина и ее гостьи, махнув на баню рукой, отправились купаться.

Потом обедали, чем бог послал, пили любимое сухое. Зулька привычно ворчала: мол, опять кислятина эта, нет чтобы взять чего покрепче...

Потом дурачились, подкалывали друг дружку, хохотали до слез, до колик в боку.

Со стороны, кто посмотрел бы - дурдом. Такое нередко случается в девичьих компаниях: стих на них найдет, гогочут, сами не зная над чем. И не говорите им, что "смех без причины - признак дурачины". Ответят: это мужики скучные выдумали.

Так и день прошел.

К вечеру стало ясно: заняться им, собственно говоря, не чем. Достали карты, уселись играть в "тысячу" (по-другому "ап энд даун"). Так скоротали остаток дня.

Спать легли все втроем в гостиной (если это наименование уместно для дачной комнатки, весьма скромных размеров), постелив прямо на полу.

Саше не спалось: лезли в голову всякие мысли. В тишине ночи слышались, откуда-то издалека доносящиеся музыка, людские голоса. Поселок и впрямь не был таким безлюдным, каким казался на первый взгляд. У Саши разыгралось воображение, стали чудиться подозрительные шорохи и шаги под окнами. Сделалось страшно: а вдруг в дом вломятся грабители какие-нибудь, или насильники. То обстоятельство, что в поселке, кроме них, были еще дачники, не успокаивало, напротив - тревожило. Неизвестно еще, кто эти люди. Может, приехали встряхнуться некие молодые балбесы, "золотая молодежь", напились и теперь их на подвиги потянет. И некому защитить девушек, разве что сосед-пенсионер придет на помощь...

Рядом мирно сопели во сне подруги, где-то трещали цикады, лягушачий хор исполнял одну бесконечно длинную песню. Саша встала, стараясь не шуметь, вышла из комнаты. Подошла к входной двери, убедилась, что она заперта на замок.

Когда-то давно Саша, подобно всем детям, спасалась от ночных страхов, укрываясь с головой одеялом. Хлипкая дверь была, в сущности, столь же эфемерной защитой. Однако, страх отступил, успокоенная девушка легла и моментально заснула.

И все же, тревога ее не исчезла окончательно, а лишь спряталась на время. Поэтому, когда на следующий день нежданно-негаданно прикатил Борис, Саша не столько удивилась, сколько обрадовалась: теперь есть кому заступиться за их "девичник".

Боря приехал на такси. Сапожник без сапог, он каждый день имел дело с машинами чужими, о своей же пока лишь мечтал. Куракин-старший владел "москвичом", но отцовской машиной Борис пользовался редко. Непристижно. Была б машина, а то - утюг на колесах. Такую таратайку Боря и сейчас мог бы взять без особых проблем. А вот "стоящая тачка" и стоила соответственно. Боре такая, как он выражался, была не по зубам. Пока.

- Здорово, дачницы! - шумно поприветствовал девушек Боря, поднимаясь на террасу, где подруги расположились пообедать на свежем воздухе.

- Борька, какими судьбами!?- воскликнула Куракина. - ты же говорил, работы полно.

- Как любит говорить наш начальник, если пьянка мешает работе - бросай нахрен эту работу!

- Так ты все бросил и приехал сюда пьянствовать?

- Ага! - весело ответил Борис и достал из объемистой сумки, которую притащил с собой, бутылку "Камю".

- Боря, ты прелесть! - обрадовалась Зулька. - А то они уже замучили меня своей "душанбинкой".

Вслед за коньяком Борис извлек из сумки бутылку марочного вина, баночку черной икры, еще какие-то банки, затем пакет с фруктами (огромные, похожие на мячики персики, черный виноград "тайфи" с хорошую сливу величиной ягодами), и под конец необъятных размеров дыню. Девчонки только ахали, удивляясь.

- Откуда?

- Завсклада один одарил от щедрот, - пояснил Борис.- Премировал, так сказать, за ударный труд. Крутой ворюга - на "форде" ездит. Пришлось повозиться с его тачкой, теперь как часы работает. А я решил отгул взять: чай не лошадь, без выходных пахать. Захотелось отдохнуть в приятной компании. Если не прогоните, конечно...

Изобилие, нежданно-негаданно свалившееся, вместе с Борей, позволило устроить настоящий праздник. Накрыли шикарный стол. И не беда, что сервировка не отвечала канонам: тарелки на Куракинской даче были разнокалиберными, а пить коньяк, так и вовсе, пришлось из стаканов. Праздника это не испортило.

Обед плавно перетек в ужин с перерывами на танцы под магнитофон. Жаль только, кавалер был один на всех. Зулька, поначалу, разумеется, кокетничала с Борей, крутила перед ним бюстом и другими выдающимися частями тела. Пока не убедилась окончательно, что праздник сей, не в ее честь устроен. А убедившись, не стала расстраиваться, махнула рукой: раз Боря положил глаз на Сашу, то так тому и быть, не станет она мешать подруге, отбивать у нее ухажера. Ленка тоже не имела ничего против желания брата приударить за подругой, независимо от серьезности (или несерьезности) Борькиных намерений. Сама же Александра не стала дичиться и корчить из себя недотрогу, полагая, что сумеет удержать ситуацию под контролем, не позволит их с Борисом отношениям зайти слишком далеко. И, как нередко случается, переоценила свои силы.

"Это же не всерьез. Просто легкая любовная игра", - думала Саша, когда во время танца Боря нашептывал ей на ухо двусмысленные, полные намеков, комплименты. Незаметно для себя она заигралась, переступила незримую границу, попала на пресловутую "точку невозврата". Лишь оказавшись с Борисом наедине в спальне (Лнка с Зулей продолжали в гостиной застолье), Саша поняла, что чересчур далеко они зашли с этой игрой. Но, осознав рассудком, она не нашла в себе сил противиться неизбежному. Неопытная девушка покорно легла в постель, уступив напору мужчины, который страстно хотел ее. В голове у Саши отчаянно билась, подобно птице, попавшей в силки, мысль: "Боже, что я делаю!".

Потом она плакала, уткнувшись в подушку, мысленно проклинала себя, своего соблазнителя и Ленку, которая, по мнению Саши, все это подстроила, будучи в сговоре с братцем. Даже Зульку кляла, хоть та была, вроде бы, не причем,

Только, что сделано, то сделано. Назад не воротишь.

Глава 5. Снимается кино

Стройотряд - дело добровольно-принудительное. Когда университеское начальство говорит: "Надо", с ним не поспоришь.

Макс надеялся, что Саша приедет, позвонит ему, как обещала. Не дождался. Прошел июнь, а в июле он, боец отряда "Пифагор", отбыл на строительство Рогунской ГЭС.

Студенты мехмата, понятно, не чета их "коллегам" с Физкультурного. Но и считать, что все математики поголовно чокнутые очкарики-задохлики - большое заблуждение. Среди "пифагорейцев" были даже два мастера спорта: парашютист и боксер(!). Вот строителями математики оказались никакими. Единственный инструмент, который им смогли доверить, это совковая лопата - бери больше, кидай дальше.

Сооружение ГЭС, строго говоря, еще не началось. Там разные подготовительные работы шли, "нулевой цикл". Стройка велась главным образом в городке Рогуне. Туда и определили студентов. Ставили их, естественно, чернорабочими - строительный мусор убирать, ну и вообще, на подхвате. Пашешь, что твоя лошадь, а заработок - кошкины слезы. Жарища стояла адова, да еще пыль постоянно, вонь от баков с кипящей смолой. Преисподняя, должно быть, именно так и выглядит.

Что же касается "бытовухи", это отдельная песня. Жили студенты в старых прокопченных балках-вагончиках, кишащих тараканами. С рыжими тварями никакого сладу не было - ползали, где и когда хотели; не кусались, и на том спасибо. Вот местные комары, те попили у студентов кровушки, в прямом и переносном смыслах.

Математики ругались ненаучными словами, по вечерам нарушали сухой закон, переставали бриться (еще одно нарушение стройотрядовского кодекса), выражая, таким образом, свой протест. Только дела до этого, похоже, не было никому.

Леха Трофимов, тоскуя по свежему горному воздуху, излил ностальгические настроения в поэтических строках:

Ледники пламенеют кострами на горных вершинах,

Эдельвейсы - будто бы искры от них.

Горных рек водопады ревут,

Этот рев отзывается в жилах.

Мы как черти в аду, так в нас запах костровищ проник.

По стройке прошел слух: тут будут снимать кино. И действительно, на следующий день прикатил "уазик" с надписью "киносъемочная". Из машины вышли трое: женщина в ядовито-желтой футболке и шортах-"бананах", лысоватый толстячок в затрепанных штанах и сандалиях на босу ногу и долговязый тип в ковбойской шляпе "а ля Юл Бриннер".

Местное начальство вышло встречать киношников, организовало им мини-экскурсию по стройке, Точнее, не "им", а "ей" - смотреть отправилась женщина; толстячок и долговязый уселись в тени, о чем-то оживленно говорили. Дама, тем временем, осматривала, расспрашивала, всюду совала востренький свой носик, делала пометки в блокноте. Студенты решили: она у приезжих главная. И ошиблись. Алла, так звали любопытную особу, оказалась помрежем (помощником режиссера). Алик-ковбой был оператором, а неуклюжий толстяк, - коллеги величали его Георгичем, - он-то и являлся главой, а именно - режиссером, причем известным: его фильмы брали призы на всяческих конкурсах (даже международных) документального кино. Георгич был из тех руководителей, которые умеют так организовать процесс, что все само собою крутится-вертится, подчиненные вкалывают, работа кипит, а шеф спокойно взирает сверху, мыслит, творит, не отвлекаясь на мелочи; тут главное - найти толковых помощников. В команде Георгича помреж Алла была той самой рабочей лошадкой, что тянет воз. Хотя, нет. Не с лошадью уместно сравнение деятельной, кипучей, темпераментной Аллы, а с вихрем, штормом, ураганом. Пожалуй, главная заслуга Георгича, как начальника, была в том, что сумел он обуздать стихию, направить энергию помощницы в нужное русло.

Алла оббежала стройку в десять минут. "Гиды" едва поспевали за ней. Закончив осмотр, Алла направилась к "пифагорейцам".

- Привет, мальчики!

Студенты стояли живописной группой, опирались на лопаты - ни дать, ни взять, картина на тему трудовых будней строителей БАМа. Были они черны от загара и копоти, в пропыленных, заляпанных цементом рабочих штанах, по пояс голые, на щеках - пятидневная щетина. "Мальчики" вразнобой ответили на приветствие гостьи, поглядывая с нескрываемым любопытством на киношницу. Алла достала из кармана пачку "Примы" и спички, прикурила по-мужски, прикрывая ладонью пламя от ветра, чем озадачила студентов. По их разумению такой яркой женщине, представляющей здесь "волшебный мир кино", приличествовали сигареты класса не ниже "Мальборо", и уж во всяком случае, не такая дешевая дрянь, что смолила Алла.

- Мы делаем кино о стройотрядах, - начала объяснять помреж, убирая пальцем табачные крошки с губы.

- Художественное? - поинтересовался кто-то из математиков.

- Документальное. Нам вас рекомендовали... - Кто рекомендовал, она не уточнила. - Ваш отряд называется "Пифагор"? Хорошее название, подойдет. Значит, завтра и начнем. С утра. Просьба не наряжаться, и вообще, марафет не наводить. Вы нужны нам именно такие, как сейчас. Понятно?

Помреж обращалась со студентами, как со своими подчиненными. Не удосужилась даже поинтересоваться, желают ли они, собственно говоря, участвовать в затее киношников.

Впрочем, студенты были совсем не против. Сняться в кино? Почему бы нет. Разнообразие, какое-никакое, к тому же, обещали заплатить, а рубль, он никогда лишним не бывает.

Перед съемкой Георгич собрал студентов. Объяснил задачу.

- ... Запомните два главных правила. Первое: не пытаться играть, изображать что-то. Делайте все, как всегда. Второе: не смотреть в камеру. Кто будет таращиться в объектив - получит от Аллочки по лбу.

Помреж сделала страшное лицо: пощады не ждите.

Оказалось, это чертовски трудно, "не замечать" камеру. И не пытаться актерствовать. Несмотря на грозное предупреждение, "пифагорейцы", нет-нет, оглядывались на оператора, делали умные лица, или изображали ненатуральные улыбки, слишком картинно размахивали лопатами. Аллочка подбегала, кричала на нерадивых "актеров", грозила кулаком, ругалась матом:

- Стоп! ...! Куда смотришь!! А ты?! Убери сейчас же с лица улыбку идиотскую. И ты, тоже. Вы что, нарочно, ... мать! Сколько можно повторять: делайте все, как обычною. Нечего, ... клоунов из себя корчить!

Георгич не вмешивался, сидел в тенечке, под зонтиком, насвистывал что-то, барабанил пальцами по колену. Знал старый кинематографический волк: привыкнут - перестанут обращать внимание на оператора с камерой, а пока пусть им Аллочка мозги вправит.

Оператор Алик не торопился пускать камеру, дабы не расходовать понапрасну пленку, примеривался с разных ракурсов, ждал команды Георгича.

Во второй половине дня, когда жара достигла пика, когда все живое благоразумно попряталось от солнца по щелям и норам, когда строители, устроившись под навесом, предавались фиесте (по-восточному - кейфовали, а по-русски - гоняли лодыря), подъехал и разгрузился самосвал с горячим асфальтом. Нашел, гад, время! Пришлось студентам взяться за лопаты и идти туда, где и вовсе сущий ад - и сверху жарит, и снизу. Тут-то им стало не до кино, чем немедленно воспользовался Георгич, дав Алику команду снимать.

Процесс, как любил выражаться новоиспеченный генсек, пошел. Снимали сразу с двух точек: Алик и его помощник знали свое дело. Студенты послушно вкалывали, не за страх - за совесть, матерились только сквозь зубы: сюда бы их, начальников долбанных, в это пекло... Злой оскал придавал лицам "пифагорейцев" дополнительный колорит; кадры получились - то, что надо.

В последующие дни снимали не только работу, но и бытовуху: вагончики, со всем их содержимым, включая тараканов (Алик умел снимать и насекомых). Рыжие бестии позировали охотно: грозно шевелили усами, бегали по столу, набрасывались на специально рассыпанные крошки сладкой булки.

Студенты тоже вошли во вкус: в бытовой сцене сняться - с нашим удовольствием, всегда, пожалуйста. Тем более, что снимали днем, в рабочее время. Георгич объяснил: вечером не получиться из-за недостаточного освещения, но на экране вагончик и обстановка в нем будут смотреться как если бы на улице сумерки уже наступили. А еще режиссер сказал: нужна изюминка; тараканы не в счет, - этим никого не удивишь, - так, вторым планом пойдут.

Георгич прошелся по вагончикам, увидел Лехину гитару.

- Чья?

-- Лехи, - ответил за приятеля Макс, и добавил.- Он у нас бард.

- Да?- заинтересовался Георгич. - Кто Леха?

- Я, - отозвался Трофимов.

- А ну, давай, спой что-нибудь свое.

- Да я, не очень ..., - замялся Леха.

- Давай, давай.

Трофимов спел одну из стареньких. Про горы.

- А еще. Что-нибудь "стройотрядовское" есть?

- Ну, есть, вообще-то... Вот, самая свежая.

Леха запел: "Ледники пламенеют кострами...".

Концовка песни вызвала одобрительную улыбку режиссера.

- Ну-ка, еще раз. Про комаров и начальство.

- Донимает нас гнус: комары и начальство.

Крови жаждут и пьют

Ведь! Но нам наплевать.

Их имеем в виду, целиком и

Отдельно, по части.

Нас послали сюда, и мы тоже их вправе послать.

- Пойдет, - сказал Георгич. - Вставим в фильм, только рифму, кое-где подправим.

- Ну, да, - возразил бард, - а потом декан мне: кого ты собрался послать? И - под зад коленом.

- Не бойся. Обещаю, никто тебя пальцем не тронет. Не те времена сейчас.

По задумке Георгича песня, в основном, будет идти за кадром: Леха поет, остальные сидят, слушают. Камера берет их лица: насмешливые, задумчивые, безразличные,.. в общем, у кого какое получится. Причем, исполнять Леха может что угодно, все равно песню отдельно запишут, в студии.

Когда снимали этот эпизод, все сидели свободно, покуривали, негромко переговаривались, анекдоты рассказывали. На камеру уже не смотрели - успели привыкнуть.

А Макс замечтался, на минуту забыл про съемку, и Леху не слушал, был где-то далеко. Алик подал знак помощнику: возьми этого крупным планом.

О чем думал тогда Макс, бог его знает - он и сам не помнил. Главное - в кадре смотрелся.

- У тебя фотогеничная внешность, - сказала Максу помреж.

Макс не заметил, как сделался центральной фигурой, попал, так сказать, на главную роль. Аллочка, вслед за оператором, выбрала для крупного плана именно его. Режиссер не возражал, более того, предложил Максиму "роль с текстом": что-то вроде интервью. Конечно, волновался Макс ужасно - шутка ли, отвечать на вопросы, когда камера на тебя одного нацелена. Сто потов с него сошло - легче, оказалось, лопатой асфальт разгребать, чем сняться в эпизоде, который, как ему объяснили, займет не более десяти минут экранного времени.

Вопросы ему задавала помреж. Аллочка, прежде чем стать помощником Георгича, оказывается, успела сменить несколько творческих профессий, была даже диктором на радио и вела там музыкальную программу. Дикторские способности помрежа Георгич использовал по максимуму, сделав ее "голосом за кадром".

Темы бесед были самые разные, соответственно и вопросы, тоже. "Почему у вас в отряде нет девушек?", "Довольны ли вы зарплатой?", "Математика - скучное занятие?". Были и откровенно провокационные, вроде, "Насколько добровольным является участие в стройотрядах?". Макс, не желая "подставляться", юлил, отвечал неопределенно, но хитрая Аллочка сумела таки расшевелить собеседника, спровоцировала его на откровенность.

- Добровольно,.. как же! Загнали в дерьмо, так хоть платили бы... У меня знакомый прошлым летом устроился в бригаду - столбы ставить. Под электричество. Они в горном кишлаке пахали - свет проводили. Там сдельщина: копка ямы - семьдесят рублей, установка столба - двести. Хозяева, в чьи дома линию тянут, угощают постоянно: плов, шурпа, фрукты, то, сё... Короче, неслабо он там заработал. А тут... На голый оклад посадили, по второму разряду, платят гроши. Сами прикиньте, пошел бы я сюда добровольно?

На вопрос о сугубо мужском коллективе их отряда Макс ответил, что не мужики, а женская половина их курса откололась - у них свой отряд "Урания" (так звали музу с циркулем в руке). А работают "уранщицы" в городе, как белые люди. В отличие от "пифагорейцев".

Чистого времени интервью заняло минут семь, а с приготовлением и техническими паузами - едва ли не час.

- Ну, как? - спросил Макс, когда помреж отключила микрофон.

- Думаю, пойдет,- не очень уверенно ответила Аллочка.- Если что, допишем потом в студии... Кстати, оставь мне свои координаты.

Максу пришла неожиданная мысль.

- У меня к вам просьба...

Макс замялся. Он не знал отчества женщины, а обращаться к ней "Алла" и тем более "Аллочка" считал неудобным, хотя сама помреж и не возражала вовсе, чтобы ее называли просто по имени. К тому же просьба у Макса была,.. как бы это назвать, весьма щепетильная.

Аллочка курила неизменную свою "Приму", поглядывала на студента, как ему казалось, насмешливо. Макс совсем стушевался.

- Ну, давай, уже. Что за просьба? - поторопила его помреж.

- Понимаете, мне в Душанбе нужно... Вы не могли бы сказать нашему начальнику... ну, что я нужен вам... для съемок в студии, что ли...

Аллочка усмехнулась.

- Девушка ждет?

- Ага,- обрадовался догадливости помрежа Макс.

- Что вы здесь, все затюканные какие-то. Начальства боитесь. Да меня, если б ждал кто, я бы любое начальство послала,.. как Трофимов ваш поет. Только в песнях вы и смелые... Ну, ладно, - сжалилась Аллочка, - это я так. Понимаю,

все начальства боятся, не только вы. Так и быть, попробую тебе помочь. Скажу Георгичу, он поговорит с вашим шефом.

- Спасибо, обрадовался Макс. - А можно,... и Леху Трофимова тоже... Понимаете, у него жена молодая...

- Что за друга просишь, хвалю. Ладно, заберем вас обоих. Всё? Или еще кого-то забыл?..

Вечером Леха и Макс на машине киношников отбыли домой.

Семья Шведовых жила в малогабаритной "хрущевке". Квартира - обычная "двушка", самовольно расширенная за счет веранды (небольшая переделка, и получилась дополнительная комнатка).

Отец Макса, Шведов-старший "пахал" на текстильном комбинате сменным мастером. Мать там же, бухгалтером. Максим был единственным ребенком в семье. В рядовой советской семье, со средним достатком и без особых амбиций. Батя практически не пил, - не позволяла язва, - так, в праздники мог пропустить рюмаху-другую, и к футболу был равнодушен. Батя очень любил читать, но не все подряд, а лишь научно-популярную литературу и мемуары военачальников. Беллетристику он не уважал, как, впрочем, и "серьезные" романы. "Это же все вранье, говорил неисправимый скептик. - Ну, выдумал Достоевский историю, как студент убил старуху. На самом деле этого ведь не было, а если и было, то совсем не так. Чего ж я буду чужое вранье читать?".

Отец хотел бы видеть сына военным или инженером, врачом, на худой конец, но математиком... Выбор Максима удивил его, если не сказать обескуражил. Но возражать он не стал, рассудив так: "В конце концов, все мы несовершенны. А математик, все же лучше, чем клоун, скажем". Батя любил пофилософствовать.

Маме тоже показалось странным решение сына пойти на мехмат. "Математика, это же сплошные цифры. Они мозги сушат". О цифрах мама, в силу своей профессии, знала все. Впрочем, и она не стала отговаривать Максима: выбрал, так выбрал, ему с этим жить.

Родители вообще старались не вмешиваться в дела сына. И лишний раз с расспросами не лезли.

Когда Макс разбудил маму неожиданным появлением, прибыв со стройки в неурочный час, она лишь поинтересовалась:

- Совсем приехал?

- Как получиться, - не стал уточнять Макс.

- А грязи-то притащил... Вы что, там не мылись совсем? Включи водогрейку, и залазь в ванну. Я пока поесть тебе подогрею... Или лучше окрошки?

- Окрошки, конечно. Холодненькой.

С огромным удовольствием лег Макс в теплую воду. Отмокал.

Хорошо дома, все-таки, после вонючего барака. Принять ванну, окрошки холодной похлебать, и - в чистую постель. Саше бы еще позвонить... Нет, поздно уже, все спят давно. Завтра, с утра...

И, как двумя неделями раньше Сашу, Макса ждало разочарование: дома ее не оказалось, уехала на дачу к подруге. Словно нарочно! Непруха, вечная непруха. Зря только со стройки смотался. Чем теперь заняться?

Макс позвонил Лехе. Может, у того какие-нибудь идеи есть, насчет того, чем заполнить внезапно образовавшийся досуг. Но Лехе было явно не до него. Оно и понятно: жена молодая заждалась. Да и сам Трофимов соскучился, поди...

Макс достал из ящика письменного стола записную книжку. Полистал. Ага, вот.

- Привет, Тань. Узнала?

- А то! Привет, Макс.

"Боткинская" знакомая отвечала в обычной своей иронично-задиристой манере.

- Как отдыхается на каникулах?

- Классно! Ездила на Кавказ к дяде. Как Нина из "Кавказкой пленницы". Помнишь такую? Студентка, комсомолка...

- ... красавица. Помню, конечно. Тебя там тоже украли?

- А то! Сунули в мешок и увезли. Но прискакал красавец-блондин на белом коне и вырвал меня из лап злодеев.

- Принц? - Макс охотно подыграл собеседнице.

- Что вы, сударь! Берите выше: директор валютной "Березки".

- Да, ну! Где же он сейчас, этот "березовый" блондин?

- Умер. Почил в бозе. Правда, успел завещать мне все свое состояние.

Некоторое время разговор продолжался в тот же "кавеэновском" ключе.

- А вы где изволили отдыхать, сударь? На Багамах?

- Чуть-чуть не доезжая... Есть такое чудное место - Рагун. Очень много солнца и масса ярких впечатлений.

- Ой, как интересно! Чем же вы там занимались?

- Загорал-с. Принимал солнечные ванны, плюс физические упражнения на свежем воздухе.

- А нельзя ли поподробнее?

- Извольте. Брал совковую лопату и раскидывал асфальт. Он такой черный-черный и горя-а-чий!

Посмеялись.

Татьяне первой надоело ерничанье, и она перешла на нормальный язык.

- А с Александрой ты что, так и не виделся?

- Нет, - честно ответил Макс.

- Понимаю. У нее свой принц.

- В смысле? - не понял Макс.

- А то ты не в курсе. Высокий такой блондин. Не на коне, правда, ездит, а на машине, но тоже ничего. Классная тачка. Дорогущая, наверное. Видать, богатенький Буратино.

- А-а, ну да,- выдавил Макс, стараясь казаться невозмутимым.

Деланное безразличие не обмануло Татьяну.

- Извини, Макс. Огорчила тебя, да? Я не хотела... Ладно, не забывай, звони. Пока.

После этого разговора Макс ощущал себя, как если бы шел он по улице, замечтался, или загляделся на что-то, и тут бац - башкой об фонарный столб. Как же так! Ведь она сама позвонила ему тогда, перед отъездом, говорила: скучает... Непохоже, что Татьяна все выдумала. Нет, видно, это очередной облом. Вечная непруха...

Те, кто накалывает на груди "Нет в жизни счастья", делают это, должно быть, большей частью, надеясь перехитрить судьбу. Вот и Макс, мысленно изображая покорность, подсознательно стремился обмануть злой рок.

Макс решил: ему необходимо объясниться с Сашей. Хотя бы для того, чтобы поставить крест на их несостоявшемся романе. Или наоборот. В общем, или-или.

Больше звонить он не стал. Ждал: может Саша сама объявиться.

Ему позвонили, но совсем из другого места.

- Максим? ... Здравствуй, это Алла с киностудии. Ты можешь придти к нам завтра? Понимаешь, наш звукорежиссер, он сразу в двух картинах занят. Сейчас у него "окно". Решили дописать интервью и песню Трофимова вашего. Лады? ... Что? ... Да, его я уже предупредила. Подходи утром на киностудию. Пропуска я вам заказала...

Фронтон здания киностудии был увенчан обязательной для любого советского учреждения надписью - цитатой из классика. Но не банальный фразой о "важнейшем из искусств", как можно было ожидать, а почему-то горьковским "Человек - это звучит гордо". Директор "Таджикфильма" был большим оригиналом*. ---------------------------------------------------------------------*) Прим. Кстати, именно этот начальник придумал начинающему актеру С.Фердману псевдоним, заявив: "Ваша фамилия не таджикская, мы не можем поставить ее в титры... Как-нибудь решите эту шараду-фараду". Так с легкой руки директора появился актер Семён Фарада (авт.)

О вкусах и предпочтениях киношного начальства можно было судить по подборке цитат, вынесенных на агитационные щиты, что украшали двор киностудии. По такому, скажем, изречению:

"И веет ветра вешнего дыханье,

Мудрец - кто пьет с возлюбленной вино, Разбив о камень чашу покаянья. ...

Омар Хайям"

Сам двор представлял собой мини-парк, с газонами, клумбами, фонтанчиками и массой декоративной растительности. Как видно, начальство не жалело средств, стремясь создать здесь атмосферу этакого райского уголка в восточном вкусе.

И еще тут было на удивление тихо и малолюдно. Ни какой тебе суеты и беготни, ни малейшего намека на бедлам, что царил на описанной Ильфом-Петровым киностудии города Черноморска. Таджикская "фабрика грез" была полной противоположностью "ильфо-петровской".

На проходной вахтер объяснил Максу с Лехой, как найти помрежа Кудимову..

Алла встретила их в наряде не менее ярком и экстравагантном, чем ее давешнее "выездное" одеяние - желтом с красно-черными вставками платье. (Желтый, очевидно, был любимым цветом помрежа).

- Мальчики, привет, - поздоровалась Алла, и, обращаясь к Трофимову. - Как молодая жена? Все в порядке? ... Ну и чудненько. Будем работать.

Она провела приятелей в аппаратную, к звукорежиссеру Игорю Моисеевичу, оказавшемуся завзятым ворчуном и насмешником. Сразу же стал язвить:

- А-а, юные таланты. Милости просим. - Ткнул пальцем в Лехину гитару. - Умеешь? А чего умеешь? "Интернационал" можешь?.. Нет? "Марсельезу"?.. Тоже нет. Ну, "Катюшу", хотя бы... Слабо?

Говорок его сильно отдавал "местечковым" акцентом. К тому же, "эр" звукорежиссер не выговаривал совершенно. Трофимова так и подмывало сказать: "Могу "Семь сорок" сыграть. Специально для вас". Сдержался. Лишь улыбался виновато.

За Леху вступилась Алла:

- Игорь Моисеевич, что вы пристаете к парню. Он играет, как умеет. И что умеет.

- Ладно, поглядим. - проворчал звукорежиссер. - Я оставлю вас на час. Пока интервью делайте...

Он поручил помрежа с Максом своему ассистенту, и удалился.

Алла не долго мучила студента. Прослушали вместе старую запись, кое-что поправили. Алла добавила пару вопросов об "альма-матер" Макса. Закончили как раз к возвращению Игоря Моисеевича.

Звукорежиссер предложил Трофимову спеть любой куплет.

Выслушал, поморщился.

- Да, не Бернес. И даже не Кобзон... Ладно, попробуем слепить из того, что имеем.

Леху усадили перед микрофоном, надели наушники.

-Начали, - отдал команду Моисеевич.

Леха запел.

- Стоп!- Оборвал его "звукореж".- Чего ты бубнишь себе под нос. Пой нормально.

Леха, с перепуга, стал орать так, что звякнули стекла.

- Стоп! Ты чего? Зачем вопишь, как зарезанный!? Давай снова...

Леха начал с начала. Моисеевичу опять не понравилось. Повторили. Потом еще...

Леха рассвирепел, и выдал так, что привереда "звукореж" остался доволен.

- Другое дело... Только вот последний куплет...

Моисеевич повернулся к Алле.

- Думаешь, они, - указал глазами на потолок, - это пропустят?

- Кто знает... Георгич сказал: пусть остается, как есть.

- Ну, начальству виднее.

Моисеевич вышел из своей кабинки, откуда отдавал в микрофон приказы, подошел к Трофимову, стал чего-то объяснять, смешно жестикулируя.

Макс воспользовался паузой, спросил Аллу:

- А когда фильм выйдет?

- Боюсь, никогда...

- Как так?- опешил Макс.

- Цензура, друг мой. Могут завернуть, положить на полку.... Ну, это наши проблемы. У тебя как? Девушка твоя рада, что приехал?

Алла, сама того не ведая, тронула больное место в душе Максима. Он поморщился, буркнул:

- Нет. Теперь она в отъезде.

- Оба на! Не дождалась? Женщины, они такие...

Макс сделался мрачнее тучи. Алла сразу же прониклась к нему сочувствием.

- Что, все так плохо?

Макс кивнул.

- Не переживай, может еще образуется. Скоропалительных решений не принимай. Тут легко дров наломать, а потом рад бы исправить, да поздно - поезд ушел. По собственному опыту знаю.

Макс понимал, что "не он первый, не он последний". Почти с каждым, хоть раз в жизни случается подобная история. Вот и у Аллы, оказывается, была... Только ему от этого не легче. А насчет "наломать дров", верно - не стоит рубить сгоряча...

Благими намерениями дорога в ад вымощена. Макс хотел лишь добиться ясности в отношениях с Александрой. Вечером того же дня он опять позвонил ей. В этот раз ответила Саша. Но сердечного разговора у них не получилось.

Саша вроде и не ждала его звонка, и, похоже, не очень-то обрадовалась. Не до него ей было, судя по всему.

Макс действительно выбрал крайне неудачный момент для разговора, когда Саша была вся на нервах. Она и трубку-то взяла лишь потому, что решила: опять Куракина названивает.

Наутро после той ночи Саша сбежала с Куракинской дачи. Уехала, никому ничего не сказав. Днем заявился Борис, обеспокоенный ее исчезновением. Был тяжелый разговор. Расстались холодно, чтобы дальше идти, каждый своей дорогой. А нынче Ленка позвонила, и они вдрызг разругались. Саша назвала подругу "предательницей", а та ее "психопаткой"...

- Я, наверное, не вовремя, - предположил Макс.

- Да, ты извини, Максим, у меня...

Саша хотела сказать, что сейчас у нее настроение паршивое, и что он вовсе не причем. Но Макс уже не слушал.

- Понимаю, ты другого звонка ждала.

- О чем ты?

- О твоем богатеньком красавце, который на шикарной тачке разъезжает.

- Откуда ты...

- Сорока принесла на хвосте,- повторил Макс Сашину шутку из прошлого их разговора.

- Сорока? Знаю я эту сороку... Татьяна натрепалась?

- Значит, всё правда?

Повисла тягостная пауза.

- Почему ты молчишь?

- Да. Правда! Это ты хотел услышать?

Ну вот, все точки и расставлены. Макс решил: больше им говорить не о чем.

- Спасибо за откровенность. Будь счастлива.

Сказал, как отрубил. И положил трубку.

На другом конце провода Саша слушала тоскливые короткие гудки, давилась слезами.

* * *

Фильм о "пифагорейцах" и в самом деле "положили на полку" до лучших времен. Как в воду Алла глядела.

Объявленные новым генсеком Перестройка и Гласность до кинематографа еще не добрались.

Впрочем, новые времена были уже не за горами.

Часть II

В ПЕРЕУЛКАХ ОШИБОК

Глава 6. Горы и люди

Математический бум прокатился по планете. Докатился и сюда. От Москвы до самых до окраин математика сделалась вдруг модным занятием. Всегда почитавшаяся в народе дисциплиной скучнейшей, "сушащей мозги", и к тому же абстрактной, далекой от повседневных нужд, наука эта начала завоевывать все новые и новые

территории, вторгаясь в такие области человеческой деятельности, куда прежде "не ступала нога"выпускника мехмата.

Может ли быть что-то общее у математики с юриспруденцией? Может, доказал однажды Макс на собственном примере, утверждая, правда, что соединение этих дисциплин равносильно скрещиванию ужа с ежом. А с геологией? Тоже, оказывается, может. Более того, симбиоз точной и естественной наук породил не какой-то нежизнеспособный гибрид (как при попытке скрестить пресмыкающееся с млекопитающим), а воплотился во вполне конкретные производственные структуры, решающие практические (или считающиеся таковыми) задачи.

В математико-геологическую партию Макс попал благодаря Трофимову.

К окончанию учебы перед Максимом Шведовым остро встал вопрос о подыскании места. Даже банальное "учитель математики", оказалось доступным далеко не всем выпускникам. Всюду требовалась протекция. Если, конечно, выпускник желал работать в городе. На селе - пожалуйста, без проблем. Только, кому это надо?

- Швед, есть вариант, - заявил Леха.

Макс (он же Швед) к тому времени совсем отчаялся найти что-либо приемлемое, и уже собрался идти в военкомат, проситься в армию офицером-двухгодичником. Однако, Макс не спешил радоваться: Лехин "вариант" вполне мог оказаться какой-нибудь химерой, что было бы в духе поэта и мечтателя Трофимова.

- У меня знакомый один, геолог - продолжил Леха, - мы с ним вместе в альплагере были. Сейчас он в геологоуправлении вкалывает. Вроде бы, шишка. Им, говорит, математики нужны.

- Зачем?- поразился Макс.

- Там есть партия, занимается матметодами. В общем, они открывают новую тему. Как раз две вакансии имеются.

- А что там надо делать?

- Статобработка данных, прогнозные оценки, ну и все такое... Да, главное: они летом в горы выезжают. Ты как на это смотришь?

- Попробовать можно,- осторожно ответил Макс.

Лехино предложение оказалось как нельзя более кстати. Но возникла трудность: потребовался свободный диплом. Трофимову проще было. Его, как отца семейства, имеющего на руках жену и годовалую дочку, загнать в Тмутаракань какую-нибудь не могли. Отпустили на вольные хлеба. У Макса видимых причин отказываться от почетного звания "сельский учитель" не было. Пришлось искать обходные пути.

Выручила, по старой дружбе, помреж Алла. У нее всюду "завязки" имелись, даже среди университетского начальства. Один телефонный звонок, и проблема успешно разрешилась.

Воистину, не имей сто рублей, а имей сто друзей.

А лучше - сто тысяч рублей и одного влиятельного друга.

Леха Трофимов разрывался между семьей и горами. С одной стороны - Валюша, которую он любил, и маленькая Олюшка, в которой души не чаял, с другой - нечто такое... Это прочувствовать надо, так просто словами не опишешь. И малость сумасшедшим нужно быть, таким как Леха, чтобы, вслед за Высоцким, утверждать: "Лучше гор могут быть только горы".

Пять дней в неделю Леха - примерный семьянин, муж и отец. Но, наступала суббота, и сидящий внутри бес одерживал верх, срывал его с места, тащил в Такоб, на горнолыжную базу. А там: ультрафиолетовое солнце и ослепительный снег, люди с загорелыми до черноты лицами, яркая - глазам больно смотреть - экипировка лыжников (и особенно лыжниц). Праздник души. И еще там: шумные стихийные застолья с обилием вина и минимумом закуски, магнитофон с неизменным Розенбаумом, со слегка поднадоевшими Токаревым и Новиковым (последний, если верить слухам, за свои песни мотал тюремный срок), и непременно с гитарой (тут Трофимов вне конкуренции). И уж если совсем откровенно, там не слишком строгая мораль - где-то на грани свободной любви. Холостятская вольница.

Макс к горам был равнодушен, а если и ездил кататься на лыжах, то лишь от случая к случаю. Не считал он это занятие чем-то таким, из-за чего можно бросить все и сорваться, очертя голову. А горы... Ну, скалы, обрывы, ледники - красиво, да. Но посвящать им все свободное время... Нет, на любителя это. Другое дело, если по работе.

Поскольку молодые специалисты Шведов с Трофимовым сделались наполовину геологами, им вскоре предстояло вкусить прелестей полевой жизни. Леха, тот, можно сказать, возвращался в привычную среду. И теперь он, не прихоти ради, а волею начальства, должен был на время покидать семью, отправляясь в милые его сердцу горы.

Макса, человека вольного, не обремененного заботами, новая стезя не пугала. Тем более, что полевое довольствие, вкупе с "высокогорными", "безводными" и прочими доплатами, полагающимися полевику, существенно увеличивало нищенскую зарплату молодого специалиста.

Но, это все летом. А пока что новички просиживали штаны в конторе, входили, помаленьку, в курс дела, знакомились с коллегами и начальством.

Фамилия шефа была Цай. Виктор Сергеевич. Если его по ошибке называли Цоем, он всегда поправлял:

- Цай. Моя фамилия Цай. Не путайте с Виктором Цоем.

В партии, возглавляемой Виктором Сергеевичем, числилось вместе с вновь прибывшими четырнадцать человек. Занимали две комнаты, плюс отдельный кабинет начальника. В одной комнате шел ремонт, все сотрудники ютились, пока, в другой. Для Шведова с Трофимовым места уже не было. Цай распорядился внести стол к себе.

- Здесь будите работать. Временно. Размещайтесь,- приказал он новичкам.

Пришлось им, словно школьникам, устроиться двоим за одним столом.

Первое задание начальника было несложным, хотя и не совсем обычным.

- Мне надо отлучиться, - сказал Цай. - Если придет Сережа Ли, отдайте ему вот эту сумку.

- А как мы его узнаем? - поинтересовался Трофимов.

- Да очень просто. Он, как и я, кореец. Только в очках и поддатый.

Леха с Максом хихикнули.

- А вдруг, трезвый будет?

- Тогда это не он. Сережа Ли трезвым не бывает.

Что характерно, заявившийся вскоре кореец, полностью соответствовал нарисованному Цаем портрету: носил очки и был явно навеселе.

Начальник зря слов на ветер не бросал. Любил хорошую шутку, острое словцо.

- У Леры, жены моей, - рассказывал Цай, - отец, между прочим, раввин киевской синагоги. Вот, повезла она меня знакомить с папой. Вы бы видели его изумленное лицо! Для него зять-кореец, все равно, что Гитлер, поющий "Хава нагила". В общем, когда сели за стол, первый его тост был "за дружбу народов".

Таким вот не скучным человеком оказался начальник.

Что касается работы, то ее молодым спецам пока не нашлось. Вручили несколько книжек: изучайте; оформили необходимые бумаги, разные допуски-пропуски: возьмете в "Фондах" такие-то и такие-то отчеты, проработайте на предмет выписки нужной информации. В общем, окунули в бумажное море.

Теперь уже трудно сказать, кому принадлежит утверждение, дескать, "степень зрелости любой науки должна определяться по освоенности ею математических методов". Возможно, это был не математик даже, а философ, скажем.

Как бы там ни было, но высказывание подхватили и взяли на вооружение ведущие научные центры Запада, а затем и Союза. Началась повальная математизация. Все уважающие себя министерства, тресты, крупные НИИ спешили обзавестись вычислительными центрами.

Не миновала чаша сия и душанбинских геологов. Согласно веяниям моды, а также следуя указаниям "сверху", при Таджикском геологоуправлении открылся собственный "ВэЦэ", под который выделили специально построенное здание. Его нафаршировали вычислительной техникой - ЭВМ марок ЕС-1022 и ЕС-1035 - чудовищно огромными железными монстрами, для обслуживания которых держали не один десяток спецов.

Здесь же, при ВЦ находилась партия, где с недавнего времени трудились Леха с Максом. "Контора" располагалась на отшибе, в районе новостроек, что обеспечивало ей автономность. Это был плюс. Минус заключался в том, что любую паршивую бумажку на подпись приходилось везти через половину города.

Плюсов, все же, было больше. Удаленность от Высокого Начальства позволяла работникам чувствовать себя вольготно, устраивать посиделки и междусобойчики. Особенно, если имелся повод. Такой, как скажем, День геолога - второй по значимости, после Нового года, праздник.

По такому случаю устраивали настоящий банкет. В основном, стараниями женщин-сотрудниц. Сдвинутые столы накрывали бумагой-миллиметровкой (потом импровизированная скатерть сворачивалась вместе с объедками), ставили блюдо с вареной картошкой, тарелки с морковкой по-корейски, копченой рыбой, салатами, домашними солениями-маринадами; ну и, разумеется, водку, шампанское и торт "Прагу". Святое дело - праздник.

Не все смогли благополучно пройти такое испытание свободой. Случались и эксцессы. Притчей воязыцех сделался Миша Коваль, незадолго до того перешедший в партию Цая из Памирской экспедиции. (Там, кстати, продолжал трудиться его закадычный приятель, Сережа Ли). В Управление на Мишу из медвытрезвителя пришла бумага, в которой сообщалось, что "такого-то числа гражданин Коваль М.Е. был найден в арыке в неопрятном виде".

- Пишут, - язвил Миша, - сами не знают чего. Как будто человек может в арыке быть в опрятном виде!

Коваля вызвали на ковер, прочистили мозги и лишили очередной премии, а Цаю выговорили за то, что распустил сотрудников, не следит за их моральным обликом.

Цай провел воспитательную беседу:

- Мужики, вы, если напиваетесь, так хоть в вытрезвитель не попадайте. Не создавайте мне проблем!

Подчиненные, что малые дети: набедокурят, а начальник - отвечай.

* * *

Максу, нежданно-негаданно, позвонила Алла Кудимова и поделилась радостной новостью: с их фильма сняли запрет, и возможно его в ближайшее время покажут по Центральному телевидению.

Перестройка и Гласность дали свои плоды.

Полностью избежать проблем Цаю не удалось. И причиной тому стали не Миша Коваль и иже с ним, а мало кому понятные бюрократические пертурбации, поломавшие график выезда. Планировалось в июне группой из шести человек отправиться на Памир. Теперь же оказалось: на Памир могут попасть максимум трое, и не раньше середины августа.

Срочно перекроили график. Решили: Цай, еще один геолог, Алик Бочкин и Шведов с Трофимовым поедут в Карамазар. Начальник потом должен был их оставить, и вернуться, чтобы возглавить "памирскую группу".

Леха огорчился страшно: вместо Памира, где он никогда не бывал, но давно мечтал туда попасть, придется ехать черте куда, где и горы не горы, а так, холмы да овраги.

Начальник успокаивал молодого спеца:

- Какие наши годы! Успеем еще везде побывать.

Сам-то Виктор Сергеевич на Памире без малого пятнадцать лет отпахал.

Карамазар оказался именно таким, каким его представлял Трофимов: цепи лысых холмов и скалок, которым высокое звание "горы" подходило не больше, чем "скакун" старой деревенской кляче. Унылые пейзажи. Блеклые цвета: абсолютное преобладание серого в сочетании с палевым и черным. За лето беспощадное солнце выжигало склоны дотла, оставляя лишь голые, покрытые коркой "пустынного загара" камни. Ни тебе заоблачных вершин, ни головокружительных обрывов, ни вечных снегов.

Впрочем, главной целью поездки Цая и его группы в Карамазар были не столько горы, сколько люди - местные геологи.

Как-то так сложилось, что северная часть Таджикистана, имеющая на географической карте вид полуострова и традиционно именуемая геологами Карамазаром, стояла особняком от остальных регионов. Своего рода государство в государстве, Карамазар всегда был на особом положении. Его жители почитали себя элитой. Еще бы - столичное начальство, в том числе геологическое, сплошь их земляки, "северяне".

Поездка группы Цая, в определенном смысле, носила ознакомительный характер. Гостям из Душанбе предстояло познакомиться с геологами "северной" школы" и их наработками. К тому же новичкам совсем не вредно было пообщаться с корифеями металлогении.

Дорога из Душанбе до места была неблизкой, да еще через два перевала с тягомотными подъемами по серпантинам, но шустрый "уазик" преодолел их легко. Спустились в Ферганскую долину и засветло проехали через областной центр. Дальше дорога опять пошла на подъем. Впереди лежал городок Табошар - конечный пункт путешествия.

- Совершен уникальное место, этот городишко, - рассказывал попутчикам Цай. - В смысле архитектуры. Второго такого здесь не найдете. Те, кто бывал в Польше и посещал Освенцим, находят его похожим на Табошар.

"Вот те на! - подумал Макс. - В концлагерь везут".

Действительность оказалась не столь мрачной. Маленький городок, прилепленный к холмам, и в самом деле оказался весьма необычным для Востока: сложенные из дикого камня домики с островерхими башенками, увенчанными флюгерами с прорезанными в них цифрами "1947" - готическая архитектура в самом сердце Азии!

Каким образом оказался здесь кусочек старой Европы? Ответ прост: Табошар построили пленные немцы. По-своему. Говорят, что стройку курировал лично Лаврентий Берия. Сохранилась даже резиденция грозного наркома - здание с помпезными колоннами. Только не сам заштатный поселок, разумеется, оказался удостоенным внимания столь высокого начальства, а находящийся неподалеку рудник, где с сорок седьмого года велась добыча урана.

Однако, и шеф НКВД и стратегическое сырье Табошара - все это осталось в прошлом. Там же осталось и "московское обеспечение" - особый порядок снабжения продуктами и товарами. Теперь табошарцы мясо и колбасу покупали по талонам, а пиво в местном баре, мягко говоря, оставляло желать лучшего.

Табошарская геологическая партия базировалась с краю поселка, в низинке. Все постройки были из того же нетесаного камня, только без башен и флюгеров - "освенцимский стиль".

Душанбинцев посели здесь же. Выделили помещение - комнату, где кроме стен и окон не было ничего. Все удобства, включая водопровод - во дворе. Да они, собственно, и не рассчитывали на номер люкс в гостинице, тем паче, таковой в Табошаре ие имелось. Никто здесь не ждал столичных гостей с распростертыми объятиями. С ними были предельно вежливы, и только. И сразу же дали понять: "Вмешательства в наши дела не допустим. Показать покажем, научим, разъясним, поможем, но командовать и поучать - это где-нибудь в другом месте".

"Северяне" дорожили своей независимостью, на которую, впрочем, никто и не покушался.

Однако, не бывает правил без исключений. Среди гордых и заносчивых "северян" нашлись вполне дружелюбно настроенные люди, не подразделяющие всех на "своих" и "чужих". Старший геолог партии Олег Олегович Лысенкович, любезно согласившийся на роль "гида", был нормальный мужик, веселый и общительный, знал кучу анекдотов и в карман за словом не лез. Приезжие сразу почувствовали к нему расположение, и он ответил им взаимностью.

Лысенкович, как он сам уверял, знал в Карамазаре если не каждый куст, то каждую скалу - точно.

- "Манор" я открыл, понял, да, - рассказывал Лысенкович душанбинйам, ни к кому конкретно не обращаясь. - Возвращался с маршрута, гляжу: охры. Ну и взял, на всякий пожарный, пару проб. Мешочки у меня закончились, достал запасные носки, набрал туда. Ты понял, весовое золото пробы показали. Сейчас уже все забыли, кто первый наткнулся. Каждый гад уверяет, что он. Не слушайте никого!. Запомните: месторождение "Манор" открыл Лысенкович О.О. Точка.

Излишней скромностью старший геолог не страдал.

Лысенкович предложил Цаю поехать, для начала, на Кураминский хребет.

- Знаю удобное место для лагеря.

На том и порешили.

Когда все было готово к отъезду, и ждали только Рому-шофера, - поехал на "уазике" заправляться, - Макс зашел в камеральное здание попить водички: при входе там стоял автомат с бесплатной газировкой.

- Ой, помогите мне, пожалуйста! - услышал Макс, и оглянулся на голос.

На лестнице стояла женщина, нагруженная внушительной стопкой отчетов - толстенных увесистых томов.

Отчего же не помочь. Макс галантно принял у женщины ношу, поднялся за ней на второй этаж. Вошли в небольшую комнатку, уставленную стеллажами.

- Ой, спасибо вам. Давайте...

Женщина стала брать по одному и ставить тома на стеллаж.

- Ай!- Она вдруг отдернула руку. - Гвоздь.

По пальцам дамочки текла кровь. Она беспомощно дула на ранку, и таким несчастным сделалось ее лицо - вот-вот расплачется.

Макс отложил отчеты.

- У вас зеленка есть?

- Там, в шкафчике, - она показала рукой, - йод.

Макс достал из шкафчика пузырек и вату. Помог обработать царапину.

"Какие нежные у нее пальцы", - подумал он, а вслух сказал:

- Может, забинтовать вам?

- Не надо. Пустяки, - отмахнулась женщина. - А ты из Душанбе, да? Ни разу там не была.

- Правда? - удивился Макс. - Я тоже здесь впервые.

- В Табошаре? Ну и немного ты потерял... Такая дыра.

Она лукаво улыбалась, поглядывая на Макса. Он тоже бросал на женщину осторожные взгляды, молча восхищался. Очень милое лицо, серо-голубые глаза, русые волосы,.. да она красавица! Настоящая русская красавица. Легкое светлое платье, что было на женщине очень ей шло. Удивительно, до чего хороша!

- Давай чай пить. Ты не спешишь?

- Нет.

Максу вовсе не хотелось уходить.

Женщина взяла электрический чайник, проверила, достаточно ли в нем воды, долила из графина. Пока чайник грелся, они успели познакомиться. Женщину звали Мариной. За чаем Макс узнал, что Марина замужем, муж ее военный, но не просто , а военный топограф, и что сейчас он в отъезде. Чем-то Марина напоминала Максу Антонину, ту ветреную даму с Лехиной свадьбы. Наверное, лишь тем, что женщины были одного возраста. Никакого другого сходства между Антониной и Мариной не имелось...

Беседу прервал Рома, бесцеремонно заглянувший в комнату.

- Макс, тебя все обыскались! Пошли, ехать надо.

Не извинился даже, чурбан неотесанный, перед женщиной, за то что забирает у нее собеседника.

Макс виновато улыбался, прощаясь. В дверях он обернулся:

- Марина,.. ты на какой улице живешь?

Она не удивилась. Словно ждала этого вопроса.

- Ленина, сорок шесть. Третья квартира.

Место, куда привез Цая и его спутников Лысенкович, оказалось действительно удобным. Там, на пригорке, стояли два заколоченных барака.

- Наши,- пояснил Лысенкович. - Можете занимать.

Здесь же имелся родник, росли деревья. В бараках прохладнее было, чем в палатках, скажем. Кроме того, электропроводку в помещениях удалось подключить к линии. Стали жить, как белые люди, со светом и даже холодильником (немыслимая для геологов роскошь), который им на время одолжил завхоз местного пионерлагеря.

Лчсенковичу предстояло еще многое показать приезжим, а мотаться сюда из Табошара было ему не с руки. Остался, пока что, при лагере, сразу же сделавшись душою компании.

Неутомимый говорун, Лысенкович был нашпигован анекдотами, как покупные пирожки луком. Более всего ему нравились истории "про Штирлица". Рассказывая их, Лысенкович мастерски подражал "голосу за кадром" культового фильма: "Выходя из кабинета Мюллера, Штирлиц машинально сунул руку в карман. И понял: это конец". Тут Лысенкович начинал так заразительно хохотать, что смеялись все слушатели: и те, кто сразу уловил соль анекдота, и до кого не дошло, и даже те, кто слышал его в десятый раз.

Цай с Лысенковичем часто и подолгу говорили на геологические темы. Спорили, горячились - до ругани доходило. Один из них оказался ярым "мобилистом", другой - закоренелым "фиксистом". Максу и Лехе, которым волей-неволей приходилось слушать эти диспуты, профессиональная терминология представлялась полнейшей абракадаброй. Их познания в геотектонике ограничивались почерпнутыми из популярной литературы сведениями о некогда существовавшем едином "праматерике", который раскололся, после чего континенты расползлись в разные стороны. И что это, вроде бы, именуется "мобилизмом". А какое отношение свистопляска континентов может иметь к здешним горам, приятели "не догоняли".

Еще хуже у молодых спецов обстояло дело с полевой геологией. В маршрутах они смогли выполнять только функции подсобных рабочих: выписывать этикетки к пробам, наклеивать куски пласты на образцы да рюкзаки с камнями таскать.

- Ничего, - подбадривал их начальник, - освоитесь. Результаты анализов потом станете обрабатывать, так хоть знать будете, откуда они берутся.

Проб и образцов брали много - для последующей статобработки. Таскай - не перетаскаешь.

Камеральные дни тоже не сахар. Все образцы заверни, подпиши, пробы по мешкам разложи, составь накладную, все упакуй, сложи аккуратно в углу барака. Скучища.

Дней десять Макс терпел. Потом отпросился у Цая смотаться в райцентр: мол, позвонить надо домой.

Цай не возражал.

Хватились Макса только за ужином.

- Он до сих пор не вернулся? - поразился начальник, когда ему сообщили об отсутствии Шведова.

Все, включая Леху Трофимова, пребывали в полном недоумении, куда мог пропасть взрослый парень. До райцентра езды от силы час. Час-полтора там. Назад час. На все про все три с половиной часа - выше крыши. Макс отсутствовал уже семь часов.

Цай провел, пожалуй, худший в жизни вечер. Воображение рисовало ему поездки по моргам и процедуру опознания трупа. Мнились вызовы в прокуратуру и срок "за халатность, повлекшую...". Ночью почти что не спал. Встал ни свет ни заря.

К Цаю подошел Рома-шофер и заявил:

- Я знаю, кажется, где его искать.

Макс, выйдя на шоссе, поймал попутку, но не до райцентра, а совсем в другую сторону. Спустя час он уже шагал по табошарской улице Ленина, высматривая нужный номер.

Было воскресенье, и Марина скучала дома одна. Когда позвонили в дверь, екнуло женское сердце: а вдруг это он. Глянула в глазок - так и есть. От волнения не сразу с замком справилась.

Не стала Марина изображать удивление. Сказала просто:

- Я ждала тебя.

Они начали целоваться прямо тут, в прихожей. И не могли уже остановиться.

Макс не запомнил, в чувственном угаре, как они с Мариной оказались в спальне, и как торопливо раздевались, помогая друг другу.

Брачное ложе покорно приняло красавицу-хозяйку с молодым любовником.

В пароксизме страсти Марина вонзила в спину Макса ногти, и застонала так громко и протяжно, что парень не на шутку перепугался: соседи услышат! Решат еще, что здесь убивают кого-то, милицию, чего доброго, вызовут.

Обошлось. Стены дома немецкой постройки могли попадание артиллерийского снаряда выдержать, а уж по звукоизоляции им равных не было.

Потом Марина шептала на ухо Максу всякие милые глупости, называла "солнышком" и "шалунишкой". А он ее "зайкой" и "ягодкой".

С шифоньера на них смотрела равнодушными стеклянными глазами большая кукла, одетая невестой. На висках у Марины блестели крупные капли пота, в ямочке между ключицами к коже прилип маленький золотой крестик на тонкой "крученой" цепочке.

Потом она кормила его состряпанной на скорую руку глазуньей с колбасой, угощала вишневой наливкой. Максу неловко было: явился на свидание с пустыми руками. Он, разумеется, догадался бы купить шампанское, да куда там. Действовал горбачевский "Указ" и спиртное здесь отпускали строго по талонам.

Квартира блистала чистотой. На стенах свежие, салатного цвета обои, вся мебель новая, каждая веешь на своем месте, но... чего-то не хватало для уюта. Тепла "домашнего очага", должно быть. А может, это холодком строгого воинского порядка веяло?

За любовными утехами Макс совсем забыл про время, а когда вспомнил, и речи быть не могло ехать - ночь на дворе. Да и Марина ни за что не отпустила бы...

В лагере у всех отлегло от сердца, когда увидели Макса живого и невредимого, вылезающего из "уазика". А тот имел вид доставленного в зал суда преступника. По дороге "домой" Цай не проронил ни слова, только сопел угрюмо. По приезду в лагерь сказал кратко:

- Пиши заявление по собственному желанию.

- Правильно, гоняй его, - поддержал Цая Лысенкович.

Макс уныло поплелся к бараку. Глядя ему вслед, Лысенкович сказал, уже другим тоном:

- Витя, ты прости дурака. Молодой, глупый. Не той головой думает.

- Да, знаю, - отмахнулся Цай. - Это я так,.. в целях профилактики. Роман, скажи Шведову: пусть дату пока не ставит.

Когда Макс принес заявление, Цай прочитал, сложил аккуратно и спрятал в полевую сумку.

- Остаешься до первой подобной выходки. Тогда и поставим дату.

Поначалу Цай был очень сердит, буквально взбешен наглой выходкой "молодого спеца".

"Мальчишка, щенок! Самоволку решил устроить. Гормоны, видите ли, играют... Он с бабой будет тешиться, а мне, случись чего, разгребать... Гнать его в три шеи!".

По дороге до лагеря начальник малость остыл.

"Сопляк еще, пацан вчерашний. Бабенка симпатичная подвернулась, вот крышу и снесло. Ух, и до чего хороша, стерва. Но! Мог бы намекнуть, хотя бы дружку своему, куда направляется. Знал ведь, гаденыш, что отсутствие человека по неизвестной причине - всегда ЧП. Приструнить надо, чтобы впредь думал башкой, а не... другим местом".

Долго сердиться Цай не умел. Макс был прощен. Через неделю никто уже и не помнил о его проступке. Никто, кроме самого Макса. Он готов был повторить это еще раз, не остановили бы и самые суровые санкции. Останавливало его только чувство уважения к Цаю. Не хотел подводить начальника, совестно было.

Работа продолжалась. Проб нагребли немеряно. Нужно было везти их в город. К тому же, Цая ждала "памирская" группа.

За начальника остался Алик Бочкин - "правая рука" Цая, парень лет двадцати семи.

Лысенкович тоже отбыл в родные пенаты.

Молодежи поручено было протянуть длинный профиль на предмет геохимического опробования известняковых толщ.

Максу не составило большого труда уговорить Алика отпустить его в Табошар. "Замнач" понимал: Макса не удержать. Хоть на цепь посади - сбежит. Оговорили лишь срок возвращения.

В этот раз Макс прибыл в поселок под вечер, и поджидал Марину на остановке. Он знал, что работников геолпартии всегда подвозит служебный автобус.

Старенький "пазик" подкатил к остановке. С шумом открылись двери, Макс радостно улыбнулся, увидев знакомое милое лицо.

Марина, напротив, нахмурилась, быстро огляделась: не смотрит ли кто из знакомых, подошла к Максу и сказала полушепотом:

- Ты зачем здесь. У меня муж вернулся.

И все. Повернулась, уверенной походкой направилась к дому, ни разу не оглянувшись.

А Макс... Макс, словно побитый пес, побрел в сторону шоссе. Горькие мысли одолевали его.

Брошенный любовник. Опять брошенный. Марина попользовалась им, в отсутствии мужа, да и выкинула, за ненадобностью.

"Весь мир бардак, все люди - бл..и", - любил повторять его приятель Стасик Романовский. Похоже, Стас был прав. А Марина такая же, как все.

Напрасно грешил Макс на человечество, всех под одну гребенку причесывая. Да и Марина, если разобраться, лишь в том была виновата, что не стала противиться их обоюдному желанию близости. Не мог знать Макс всех ее обстоятельств. Не понять ему было тоски молодой красивой женщины в заштатном городишке, где из развлечений один только телевизор. Как ей было объяснить, что муж у нее ни рыба ни мясо, и что вышла за него, только потому, что "время подошло", и даже детей у них никогда не будет, по причине ее бесплодия.

Подсознательно Марина давно была готова к адюльтеру и, увидев в первый раз Макса, сразу подумала: "Какой милый мальчик... Ну, обрати же на меня внимание". Случай свел их, и Марина решила: Максим ее принц. Ее "маленький принц" на одну безумную ночь.

А Макс ничего и не желал знать. Максу достаточно было факта: Марина отмахнулась от него. Стало быть, нужно перевернуть эту страницу. И жить дальше.

* * *

В конце лета произошло долгожданное событие: по ТВ показали фильм с участием Лехи и Макса. К тому же, лента получила специальный приз на всесоюзном конкурсе.

Но славы приятелям это не принесло. На фоне сотрясающих страну политических катаклизмов, стройотрядовские проблемы не выглядели заслуживающими особого внимания.

)

Глава 7. Золотая клетка

Жилища большей частью бывают стандартные, безликие. Но есть дома, куда входишь и с порога понимаешь, что попал не просто в квартиру (частный дом, особняк, коттедж), а в настоящую обитель, или, если хотите, родовое гнездо - там чувствуется Атмосфера. И дело не столько в самом жилище (хотя и это важно), сколько в его хозяевах.

Квартира, где уже год жила Александра, была именно родовым гнездом. И неважно, что Сашина свекровь въехала туда, вместе с мужем, всего-то чуть больше тридцати лет назад. За эти годы жилье впитало в себя атмосферу семьи, дух рода Ярошевских. Поддержание семейного очага и по сей день лежало на плечах Брониславы Вячеславовны, нестареющей и несгибаемой, похоронившей уже мужа и старшего сына.

В гостиной на стене висели два фотопортрета в траурных рамках: седоволосого человека в строгом костюме с институтским ромбиком на лацкане пиджака и медалью лауреата Госпремии, и мужчины лет тридцати пяти в военной форме с майорскими погонами. Ярошевский-старший некогда занимал крупные посты, дорос даже до замминистра. Его сын Владимир закончил медицинскую академию, был военврачом, попал в Афганистан, где получил тяжелое ранение, умер в Ташкентском госпитале. Отец пережил сына всего на три месяца - не вынес утраты, сдало сердце.

Младший сын Николай рос шалопаем, рано начал выпивать, еще раньше - курить; в школе учился неровно: то пятерки, то двойки - середины не признавал. "В семье не без урода, - говаривал отец, - вот и у нас есть свой урод".

Бронислава Вячеславовна не желала иметь сына-урода, вправляла, как могла, ему мозги: учись, без образования ты - ноль. Коля и сам понимал прекрасно: хочешь не хочешь, а диплом нужен - без бумажки ты букашка. Однако, продолжал валять дурака. В университет Коля поступил, понятное дело, не без помощи отца, которому пришлось задействовать "административный ресурс".

Будущую профессию Николай выбирал методом исключения. Пойти в Политехнический, как отец, в свое время, или Медицинский, подобно старшему брату, у Коли не лежала душа. Да и не потянул бы он, при его-то отношении к учебе. Гуманитарные профессии Колю не интересовали в принципе. Такое же отношение было у него и к точным наукам. Коля выбрал геофак.

В те годы профессия геолога в массовом сознании ассоциировалась с романтикой и огромными заработками, что, конечно же, весьма мало соответствовало реалиям. Слово "романтик" вообще не в чести у геологов; в их речи оно носит оттенок издевки. "До сих пор романтика в жо.. играет", - говорят в геологических партиях о каком-нибудь не в меру резвом новичке. Что же касается огромных денег, то это, скорее, из разряда мифов. Получки у геологов средние, не нищенские, как у библиотекарей или у начинающих актеров, но и до заработков продавцов-мясников им, как до луны.

И тех, кто шел в геологию из меркантильных соображений, говоря словами известной песни "ехал за деньгами", и восторженных дурех, отправлявшихся "за туманом и за запахом тайги", ждало разочарование. Такая публика, как правило, быстро отсеивалась, подбирала себе иную сферу деятельности. Зато у тех, кто оставался, были неплохие предпосылки для карьерного роста, имелась, так сказать, возможность самореализоваться.

Николай очень скоро понял: он сделал правильный выбор, профессия геолога - это именно то, что ему нужно. И быстро пошел в рост. Не прошло и десяти лет, а он руководил уже геологической партией. Для дальнейшего продвижения по карьерной лестнице требовалось членство в КПСС. Николай предпочел остаться "при своих". Поперек горла были ему партсобрания, пустопорожние трафаретные речи и тому подобная бодяга. А тут еще подфартило: появилась возможность поработать за границей по линии "Зарубежгеологии". Четыре года Николай оттарабанил в Северной Африке, приехал оттуда полностью "упакованным" (зарплату получал валютой), сразу же пригнал из Горького новенькую "Волгу", что было немыслимой, по тем временам, роскошью.

Все бы хорошо - живи и радуйся, ан нет, боги не любят счастливчиков, норовят ножку подставить. Сначала умерли, один за другим, старший брат и отец. Не успел Николай придти в себя после похорон, Рита, жена, выкинула фортель: заявила, что пора им расстаться.

Брак у них, если честно, давно трещал по швам, и сохранялся лишь усилиями Николая, держался на его ангельском терпении; да еще связывал их, поначалу, сынишка, а потом - четыре трудных года, проведенных в Африке.

Рита рассталась с супругом "по-советски". Ушел он, оставив ей квартиру, машину и все остальное, совместно нажитое.

В родительский дом Николай вернулся, что называется, налегке.

Геология - профессия сугубо мужская. То есть, была таковой в те полулегендарные времена, когда горные инженера (слово "геолог" не было еще в ходу) на балах котировались на одном уровне с гусарами. Такой же оставалась она, когда галантных горняков сменили суровые диктаторы золотых приисков и рудников сталинской эпохи. Те не щадили никого (даже себя), могли пить девяностоградусный спирт и не спать по трое суток, а под подушку всегда клали заряженный наган (наличие оружия было не данью моде, а жизненной необходимостью). Пришло время, и обычаи Дикого Запада канули в лету вместе с конкистадорами от геологии. Профессия стремительно обюрокрачивалась, обрастала бумагами, и столь же быстро феминизировалась.

На момент окончания учебы и получения Вершининой статуса молодого специалиста контингент геологических организаций уже процентов на семьдесят состоял из представительниц слабого пола. Как и повсюду, добрая половина этих милых дам была озабочена поиском спутника жизни; причем шансы их, как правило, не превышали показателя один к трем (по соотношению мужчин и женщин).

Неудивительно, что на Ярошевского, едва он развелся с женой, началась форменная охота. Женихом тот был куда как завидным: не старый, но и не голоштанный молокосос какой-нибудь, а солидный, пусть и потрепанный жизнью, мужик.

Александра, поступив на работу в геолпартию, возглавляемую Ярошевским, сразу же вписалась в коллектив. Метрессы-геологини, из числа соискательниц звания "замужняя дама", не воспринимали Сашу, как возможную соперницу. Да и сама она в мыслях не держала сходу выскочить замуж. Тем более - за своего начальника.

Человек предполагает, а Господь... решает по-своему. "Хочешь рассмешить бога - расскажи ему о своих планах".

Их роман развивался стремительно, разгорался подобно лесному пожару. Не думал, не гадал тертый калач Коля Ярошевский, что сможет вот так, запросто, потерять голову, втюриться в девчонку, годящуюся чуть ли не в дочки. Он хорошо знал ее отца, Володю Вершинина - лет на семь-восемь тот был старше, всего-навсего.

Сначала Николай просто опекал Сашу. По-отечески. Девчонка из геологической семьи, стало быть, почти родня. Хрупкая, субтильная даже, но - с характером. Знания кое-какие имеются, однако до настоящего специалиста ей расти да расти. По большому счету, полагал Николай, бабам не место в геологии. Не из-за физических нагрузок - с ними-то справиться можно. И не из-за склочности отдельных дамочек, способных отравить существование целой полевой партии; в конце концов, и мужики попадаются - поубивал бы. Хуже другое: женщины, по убеждению Николая, думают всегда конкретно, абстрактное мышление (а геологу без него никуда) им практически недоступно. Что же касается пресловутой "женской интуиции" - Николай в нее не верил. Не убеждали его и примеры отдельных коллег-геологинь, с которыми приходилось работать, способных любому мужичку сто очков форы дать - исключение из правила, не более.

"Академика Ферсмана из нее, разумеется, не выйдет, - думал о Саше начальник, - но защитить кандидатскую ей вполне по силам. А со степенью все дороги открыты: хоть в академический институт, хоть преподавателем в Университет, хоть в их контору, главное - не будет нужды каждый год в поле мотаться".

- Через два года у тебя будет стаж, сможешь поступить в заочную аспирантуру. Направление я тебе организую, - говорил Николай своей подопечной.- А пока материал наберешь на диссертацию.

- Николай Антонович, зачем мне это? Аспирантура... Еще четыре года мучиться. Надоело! - возражала Александра.

- Слушай старших! Дядя Коля тебе плохого не посоветует. С кандидатской степенью, особенно женщине, проще сделать карьеру... Не возражай! Ты же не собираешься всю жизнь во второй категории сидеть? А аспирантура,.. это тебе не школа, даже не институт - никаких сессий нет. Сдашь кандидатский минимум - всего-то делов. Три-четыре статейки напишешь, ну и текст диссертации, разумеется...

Так начальник вразумлял молодую специалистку. Николаю нравилось опекать Сашу. Да и сама она была ему симпатична. Если не сказать более.

Каждая из дамочек, желающих заполучить руку и сердце Николая, выбирала свой путь к заветной цели: от простого кокетства до банального секса (забеременеть от босса, и тем самым принудить его к браку - классика "жанра"). Николай держался, как мог, хотя было ясно: капитуляция холостяка лишь вопрос времени.

Саша поначалу тяготилась опекой начальника. Боже ты мой, и здесь воспитывают! Всё за нее решают!! Когда же ее, наконец, оставят в покое...

Впрочем, с Николаем Антоновичем ей было интересно: незаурядный человек, и повидал кое-чего. Узнав, из сплетен женщин-коллег, как обошлась с Ярошевским бывшая супруга, Саша пожалела его и, в тоже время, восхитилась благородством мужчины, не унизившегося до судебных тяжб с бабой.

Дальше - больше. Саша стала ловить на себе взгляды начальника. Уже не покровительственные, нет. Так мог смотреть только мужчина, которому женщина не безразлична. Именно, как женщина, а не просто коллега, подчиненная, с которой хочешь, не хочешь, а приходится общаться, заботиться даже, учить уму-разуму.

Саша испугалась. Не оттого, что будто бы решила: босс намеривается затащить ее в постель, сделать "походно-полевой женой". Хотя, если честно, такие подозрения у нее возникали. Служебные романы не такая уж редкость в геологических партиях (как и повсюду, впрочем). Саша боялась возможных пересудов, сплетен, косых взглядов. Не нужна ей слава вертихвостки, да еще в самом начале карьеры.

Ее опасения оказались не беспочвенными.

Метрессы, ранее привечавшие Александру, начали ехидничать в ее адрес, шутить зло, с издевкой. А Эмма Алексеевна, дама бальзаковского возраста, та вообще зыркала исподлобья, кривила брезгливо лицо. Вроде бы ни к кому конкретно не обращаясь, заявила:

- Некоторые не головой, а другим местом карьеру пытаются сделать.

Саша притворилась, что не обратила внимания на реплику метрессы, но в душе восприняла этот выпад крайне болезненно. Обидно было до невозможности. За что!?

Но долго ходить обиженной Саша не могла и не хотела. А вот ответить на вызов - это в ее правилах. "Ах, так! Плевала я на вас с высокой колокольни! Николай не женатый, я не замужем; какие у нас с ним отношения - не ваше собачье дело!".

Эффект получился обратным тому, которого желали ехидины. Саша окончательно перестала дичиться, начала принимать ухаживания начальника.

По прошествии года Саша Вершинина стала Александрой Владимировной Ярошевской (она и сама толком не поняла, как это произошло), и поселилась в доме, где чувствовалась Атмосфера.

Бронислава Вячеславовна встретила молодую невестку не то, чтобы холодно, но и без особой сердечности. Выбора сына мать не одобрила, более того, считала брак Николая, далеко уже не мальчика, с девчонкой, которой в куклы еще играть, верхом легкомыслия. Как с его, так и с ее стороны. Однако, мудрая женщина не стала вмешиваться в дела сына - сам разберется. С Александрой свекровь всегда была вежливой, по пустякам замечаний не делала, с нравоучениями не лезла.

Саша оценила такт Брониславы Вячеславовны, пыталась, по возможности, угодить, старалась не нарушать сложившегося в доме уклада. Это ей не было в тягость - никаких жестких правил и ограничений в семье Ярошевских не было. Здесь уважалось мнение любого домочадца, хотя последнее слово всегда оставалось за Брониславой Вячеславовной. Она же, надо отдать должное, властью не злоупотребляла. Единственное правило, соблюдающееся неукоснительно: за ужином вся семья должна быть в сборе. Завтракали в доме на скорую руку: кофе, булка с сыром или колбасой, и - на работу. Обедали Николай и Саша в столовой. Даже в выходные завтраки и обеды у Ярошевских проходили, как придется. Но ужин - это святое. Каждый должен быть за столом вовремя. Если задерживаешься, или еще какие дела - будь добр позвони, предупреди.

Ужинали в гостиной, в обстановке напоминающей Александре сцены из фильмов о русской дореволюционной интеллигенции: огромный, покрытый льняной скатертью стол, фаянс и хрусталь, наливка в графинчике, домочадцы чинно восседают, едят неторопливо, ведут светскую беседу. У Саши дома все гораздо проще было, и - душевнее. Приходилось привыкать - чужой монастырь, со своим уставом не сунешься.

Единый стиль, как таковой, в обстановке квартиры Ярошевских отсутствовал. Старинные, антикварные вещи, соседствовали с новыми, модными. Массивный шкаф, чеховских, должно быть, времен, стоял в одной комнате с полированной "стенкой", а настоящий французский гобелен мирно уживался с синтетическими паласами. Такое смешение стилей не выглядело безвкусным, напротив, создавало какую-то неповторимую гармонию.

Один предмет выделялся особо, сразу приковывая взгляд - клетка с попугаем. Вещь была, несомненно, старой работы - с золочеными прутьями и основанием из красного дерева. Птица, сидящая в клетке, отличалась ярким, аляпистым оперением: сочетанием синего и зеленого на спинке и крыльях, с желтыми "штанишками". Саше попугай напомнил сезонного рабочего Давлята, нанимавшегося в их партию два года подряд. Тот одевался столь же вычурно: зеленая рубашка и желтые брюки; и не обращал внимания на постоянные насмешки. Попугая звали Коко, но Саша, про себя, стала именовать его Давлятом.

Попугай Давлят держался гордо и независимо, слова за людьми повторять не желал, а когда те донимали, прищуривал глаз, чесал затылок когтистой лапой, или грыз семечки, сплевывая шелуху, через прутья, прямо на пол. Любому другому домочадцу за такое безобразие крепко влетело бы от Брониславы Вячеславовны, но любимцу хозяйки все сходило с рук (точнее, с лап).

Глядя на попугая, Саша ловила себя на мысли: она тоже пленница золотой клетки. Только ее клетка несколько больше, и называется "Семьей", а точнее - "Домом Ярошевских".

С мужем Александра находилась рядом все 24 часа в сутки: на работу - вдвоем, с работы тоже; в конторе и дома, днем и ночью - вместе. Оно вроде бы и неплохо. Какое-то время. Затем начинает тяготить. А потом... Тут, конечно, возможны варианты: либо привыкаешь, притираешься, либо - горшок об горшок, и - кто дальше.

В конце первого года семейной жизни Саша все чаще стала задумываться: что, собственно говоря, подвигло ее на брак с Николаем? Любовь? Нет, это, пожалуй, сильно сказано, влюбленность - так будет точнее. Да еще досада за прошлые неудачи, а главное - желание утереть нос злопыхательницам. Цели своей она добилась, но... Ужасная глупость - выскочить замуж назло. Не важно кому. Все равно - себе дороже выйдет... А, может, все не так уж плохо? Может, ее сомнения - обычные женские штучки-дрючки? Все через это проходят.

Саша на время успокоилась.

На работе у нее тоже, как будто, наладилось. Соперницы признали свое поражение, перестали ехидничать в Сашин адрес. По крайней мере, в ее присутствии.

Николай в рабочее время никак не выделял супругу среди прочих сотрудников, спрашивал строго, с поправкой, разумеется, на ее неопытность.

Прошла еще одна зима.

По весне в партии стали готовиться к выезду в поле .

Начало полевого сезона - всегда событие.

Привычный размеренный быт круто меняется. Еще вчера каждый существовал сам по себе - восемь часов в обществе коллег, остальное время отдельно; а сегодня все они - единая команда, живущая по писаным и неписаным правилам. Впереди полгода бесконечных переездов, погрузок-разгрузок, сборов-разборов, маршрутов однодневных и "выкидных". А еще впереди дружеские застолья по поводу и без оного, преферанс по полкопейки за вист (весь выигрыш-проигрыш идет на "общий стол" - на выпивку), происшествия смешные и не очень - все то, чем богата жизнь полевого люда.

Каждый год экспедиционное начальство планировало выезд полевых партий на начало-середину мая, стараясь выпроводить их поскорее. Только планы планами, в реале же, выбраться удавалось в первых числах июня, и то - в лучшем случае.

В этот год собирались дольше обычного: текучка заела. Да и торопиться, особо, не имело смысла: весна выдалась на редкость холодной, отчего на основных перевалах до середины лета лежал снег. Не дождавшись открытия Анзобского перевала, решили ехать вкруговую, через Денау и Самарканд.

Выехали тремя машинами: на двух грузовиках, забитых экспедиционным барахлом под завязку, и бортовом "уазике". Путь предстоял неблизкий, да еще неизбежные задержки - к ночи только добрались до Самарканда. В город заезжать не стали, решили подыскать место для ночевки. В кромешной тьме южной ночи свернули с трассы на проселок. Убедились, что вокруг ни строений, ни посадок, - стало быть, никому они не помешают, - сделали привал. При свете фар выгрузили спальные мешки, достали продукты, накрыли стол-дастархан, представленный, собственно, куском расстеленной прямо на земле клеенки.

- За начало полевого сезона! - провозгласил Ярошевский, поднимая железную кружку.

Полевики, расположившиеся вокруг "стола" на ящиках и свернутых спальниках, дружно сдвинули "бокалы". Металлический лязг, - своеобразная замена хрустальному звону, -жизнерадостно прозвучал под яркими самаркандскими звездами.

Сезон можно было считать открытым.

Стрекотали сверчки и цикады, потрескивали сучья в костре. Ветерок, нет-нет, доносил не слишком приятные запахи - на них старались не обращать внимания.

- На нас водилы смотрят, думают, наверное, банда наркоманов каких-то, - весело сказал Алишер-шофер, по прозвищу Али-баба.

По трассе пролетали редкие, в этот поздний час, машины.

- Почему наркоманов?- удивился начальник.

- А кого еще шайтан может сюда, на пустырь, ночью занести?

- Да, мало ли... Может, мы туристы.

- Туристы в таких вонючих местах не останавливаются, - возразил Алишер.

- Больно привередлив ты, Али-баба. Свежий воздух, комаров нет - чего тебе еще надо?

- А-а, да ладно, пойдет. Давайте еще по пятьдесят грамм... Давлят, у меня в кабине, в бардачке, бутылка - неси ее сюда.

Давлят, - это был тот самый, "тезка" попугая Брониславы Вячеславовны, - не стал перечить старшему; с явной неохотой, ворча что-то под нос, направился к машине.

Отсутствовал он минут десять, уже подумали -не заблудился ли; вернулся, держа бутылку на вытянутой руке, словно ядовитую гадину, обернув горлышко бумагой, дабы не оскверниться прикосновением к сосуду с бесовским зельем.

- Эй, ты чего!- воскликнул Алишер, пораженный таким обращением работяги с самой обычной бутылкой, содержащей не нитроглицерин, и не синильную кислоту, а самую обычную водку.

- Грех, - ответил Давлят, морщась, как от изжоги.

Алишер молча покрутил пальцем у виска: карикатурная праведность Давлята представлялась ему не ханжеством даже, - глупостью.

Долго засиживаться не стали - дорога всех вымотала. Разбрелись, выбрав, каждый по вкусу, местечко, чтобы постелить спальник.

Утром стало понятно, откуда воняло: кругом кучи мусора, гниющие отбросы. Незадачливых путешественников угораздило остановиться прямо на городской свалке.

- Где только не приходилось ночевать, - сказал Ярошевский, оглядевшись. - На помойке - впервые.

Саша добродушно подколола мужа:

- Свежий воздух! Ужин на лоне природы, хи-хи. Пикник на обочине.

Николай только развел руками: мол, и на старуху бывает проруха.

Его подчиненные постарались отнестись к случившемуся с ними конфузу с юмором, подшучивали друг над другом, хохотали. Один только Давлят оставался серьезен. Он устроился в сторонке, что-то писал, положив толстую общую тетрадь на колени.

- Глядите - писатель, - указал на Давлята Алишер. - Роман пишет. Называется "Загадочная помойка".

Давлят никак не отреагировал. Достал из той же тетради конверт, вырвал и вложил исписанный лист, запечатал послание.

-- Не успел отъехать от дома, уже письма строчит, мелким почерком, - не унимался весельчак шофер.

Работяга не обиделся. Попросил:

- Али-бобо, когда будем мимо почты ехать, останови.

Давлят не собирался подкалывать Алишера, назвав его дедушкой , считал - так правильнее (имя героя восточной сказки было ему, очевидно, не знакомо). Шофер усмехнулся, сказал незлобиво:

- Давай письмо. Увижу ящик - опущу. Не бойся, не потеряю. Знаю, родня волноваться будет: почему Давлят так долго не пишет? Целых два дня!

Взял письмо, прочитал обратный адрес, опять расхохотался:

- Самарканд, гостиница "Геологическая"! Добавь: третья кучка, слева. Ха-ха-ха.

Путь геологи продолжили в хорошем расположении духа.

Геолога, как и волка, ноги кормят. Некто дал такое определение: геолог - это помесь вьючного животного и человека с высшим образованием. И то верно: шагаешь, груз тащишь и мозги напрягаешь, причем - одновременно.

Маршрутные дни, камеральные дни... Пикетажка (полевой дневник), карандаш - основные орудия труда, да еще молоток и горный компас, ну и, разумеется, ноги и голова. Идешь, стучишь, набираешь в мешочки камней, присядешь - пишешь, снова идешь, опять пишешь... В камеральный день всё та же писанина, да еще камни надо оприходовать, завернуть, упаковать. Работы хватает.

Ходить по горным склонам - удовольствие так себе, на любителя, причем весьма специфического. Что вверх, что вниз - ноги бить, вся и радость. Хорошо еще, если по тропе. К слову сказать, в горах тропок разных - полным-полно. Словно специально их протоптали - облегчить труд геологов.

Маршрутная группа шла по тропе, змеящейся меж огромных, - иные с дом размером, - валунов и колючих зарослей облепихи. Тропка повторяла изгибы неширокой, - при желании перепрыгнуть можно,- речки.

Впереди шагала Саша, за ней Оксана, молодая девчонка, практикантка-харьковчанка, замыкал шествие Давлят. Все трое несли увесистые рюкзаки, среди которых самый тяжелый, ясное дело, у Давлята. Но и девушки нагружены - будь здоров. Устали зверски. Даже житель горного кишлака Давлят еле ноги переставлял, что уж об Оксане говорить, впервые увидевшей горы воочию. Саша, та могла бы шагать еще и шагать без отдыха до самого лагеря, но было жаль практикантку. Требовалось остановку сделать, привал.

Впереди блеснуло зеркало водоема, дохнуло прохладой. Путники вышли на берег небольшого симпатичного озерка.

- Ой! - воскликнула Оксана. - Красота, какая.

Кристально прозрачная вода, бирюзовая у берегов, к середине делалась ярко синей, а на глубине - цвета густого индиго. Все краски неба, окружающих скал и растительности по берегам отражались на зеркальной поверхности. И при этом - девственная чистота не испорченная цивилизацией. Следы от костров и ржавые консервные банки, на которые, нет-нет, да и наткнешься - не в счет.

Маршрутчики сбросили рюкзаки с усталых плеч, уселись в тени, наслаждаясь прохладой после целого дня, проведенного на солнцепеке.

Девушки любовались окружающими красотами, делились впечатлениями. Давлят равнодушно поглядывал на бесполезный, с его точки зрения, водоем. К ним бы в кишлак это озеро, там ему нашлось бы применение, скот, скажем, поить, а тут... кому оно нужно?

Оксана, девушка живая и подвижная, не смогла усидеть, подошла к воде, опустила руку.

- Теплая! Эх, искупаться бы...

Саше тоже чертовски хотелось залезть в воду. Мешало присутствие рабочего.

-Давлят, - приказала Саша, как старшая в группе, - давай, топай в лагерь. Мы здесь еще побудем.

Давлят без лишних вопросов надел рюкзак и зашагал по тропе.

- Ура, купаемся!- воскликнула Оксана, когда работяга скрылся за дальним поворотом. Она моментально разделась донага, бросилась в воду, подняв тучу брызг. Саша последовала ее примеру. Купальника с собой и у нее не было - сверкала белой, нетронутой загаром кожей.

Они плескались, словно две античные нимфы в каком-нибудь укрытом от людских глаз лесном водоеме; потом грелись на солнце, не опасаясь нескромных взглядов. Вокруг лишь дикие скалы, над головой - небесный свод такой густой синевы, какая бывает только в горах.

Не догадывались купальщицы, что хитрец Давлят, прикидывающийся простачком, никуда не ушел. Поняв, зачем его выпроваживают, Давлят, зайдя за поворот, быстро поднялся по козьей тропке на скалу, и теперь сверху любовался обнаженными телами женщин. Подглядывание праведный Давлят грехом не считал. Не знакомый с античной мифологией, работяга не ведал о печальной судьбе своего дальнего предшественника Антиноя, которого боги за подобную шалость наградили ветвистыми рогами (не в том смысле, конечно, что соблазнили его жену, а превратили в настоящего оленя). Дорого обошлось бедолаге Антиною подглядывание за купающимися богинями: он, как известно, был растерзан собственными псами.

Больше часа плескались и загорали новоявленные нимфы. Так не хотелось им влезать обратно в пыльную, потную одежду. Но... не идти же в лагерь голышом, на самом-то деле. Это иностранцы могли позволить себе устроить прилюдно стриптиз. (Саше вспомнились те немцы, что загорали голыми на виду у их студенческого коллектива).

Давлят к тому времени ушел, благоразумно посчитав: задержись он, и женщины поймут, чем тут занимался этот хитрюга.

В лагере маршрутчиц ожидала "теплая" встреча. Начальник при всех сурово отчитал и незадачливую супругу и практикантку. Больше досталось Александре, как старшей.

- Ты уже не первый год в геологии! Ладно, студентка, но ты то... Главное правило для всех маршрутчиков: вместе ушли - вместе пришли! Купаться они, видите ли, захотели! Рабочего, одного, отправили... Безответственность, вот что это такое!

Саша молчала, словно ребенок, получивший взбучку от взрослого; и стыдно было, и обидно. Опять ее носом тычут, как щенка. Сама, конечно, виновата, но... зачем так-то.

На работе Николай был, прежде всего, начальником, а уже потом мужем.

Это Саше пришлось усвоить, и принять как данность.

В полевых партиях практиканты всегда желанные гости. И вовсе не оттого, что геологи очень уж заинтересованы в воспитании молодой смены. На самом деле, студенты помогают решить кадровый вопрос. Не для кого не секрет: желающих наняться сезонными рабочими год от года все меньше - кому охота горбатиться за гроши! А практиканты - народ безотказный, да сметливый к тому же, понимающий, что к чему.

В тот год в партию Ярошевского прибыли две практикантки, две хохлушечки-хохотушечки из славного города Харькова, студентки географического факультета ХГУ. Они и внешне похожи были, Лена и Оксана. Маленькие обе, как девочки-подростки, смешливые, каждая уйму анекдотов знала, прибауток разных. Саше понравился у них новый вариант известной поговорки, отразивший злобу дня: "Не кажи гоп, не переихав Чоп". Она сразу уловила соль шутки. Знала, что Чоп - это пограничная станция, "ворота на Запад", через которые шел основной поток желающих слинять из Союза.

О своей "альма-матер" харьковчанки отзывались с любовью и иронией. Рассказывали байки о студенческой жизни, хохмы-предания.

- Есть легенда, что в 42 году немцы заминировали здание Университета, - рассказывала Лена. - Взрыватель должен был сработать, как только в здание войдет девственница. И до сих пор мина не взорвалась.

Саша улыбалась снисходительно: точно такую же байку рассказывали практиканты из Киева, а еще раньше - из Львова. Видимо, на Украине очень популярной была тема отсутствия студенток-девственниц.

Полевой сезон получился богатым на юморные истории.

Но не обошлось и без происшествия, едва не закончившегося трагически.

Ночью начальника разбудил испуганный голос Лены:

- Николай Антонович! Николай Антонович!!

- Что, - пробормотал спросонья Ярошевский, - что такое?

- Оксану скорпион укусил.

- Где? Какой скорпион?.. Что за черт...

- Николай Антонович, скорее, - жалобно позвала студентка. - Ей плохо.

Начальник встал, чертыхаясь вполголоса, надел штаны. Саша тоже поднялась, накинула на плечи куртку-штормовку, пошла вместе с Николаем в палатку студенток.

При свете фонарика лицо девушки, лежащей на раскладушке поверх спального мешка, выглядело жутковато: смертельно бледное, в глазах читался не просто страх - ужас. Руки у Оксаны мелко дрожали, перекошенный рот судорожно хватал воздух. Саша не на шутку испугалась: на ее памяти скорпионы жалили людей не раз, но никогда она не видела, чтобы укус так действовал на человека.

Начальник нахмурился.

- Куда укусил? - спросил он Лену.

- В локоть, - ответила студентка, тоже насмерть перепуганная.

Николай осторожно взял Оксану за руку, приподнял.

- Ой, больно! - прохрипела несчастная.

Николай нагнулся, вгляделся - на локте едва заметная точка и небольшая припухлость. Повернулся к Лене.

- Где он? Вы его видели, этого скорпиона?

Лена замотала головой.

- Нет.

- Как это получилось? - обратился начальник к укушенной.

- Не знаю, - с трудом произнесла Оксана. - Я спала... Чувствую - боль. Думала иголка воткнулась... Ой, мне плохо.

Девушка наклонилась, ее вырвало.

Николай засопел, озабочено, стал светить фонариком на пол и стенки палатки.

- Осторожно. Ничего здесь не трогайте, - сказал он Саше и Лене. Сунул фонарик в руку жене, вышел. Пошел будить Алишера.

Шофер, поднятый среди ночи, был взъерошен и напуган не меньше Саши и обеих студенток.

Оксану усадили в кабину, туда же сел начальник.

-- Давай, Али-баба, гони.

Жене Николай сказал:

- В райцентр ее отвезем. Ты забери пока студентку в нашу палатку.

- Коля, ты думаешь, это был не скорпион?- спросила Саша, до сих пор не справившаяся с волнением

- Не знаю, - жестко ответил Николай. - Только без паники, пожалуйста.

Грузовик рванул с места.

В ту ночь Саша со студенткой уже не ложились. В палатке им было страшно, мерещились всюду ядовитые гады, подкрадывающиеся в темноте; просидели до утра на открытом месте, негромко разговаривали, успокаивали друг дружку, как могли.

Николай с шофером вернулись ближе к обеду. Весь лагерь ждал их с тревогой.

- Оксану в больницу положили, - сказал начальник. - Я так и думал: каракурт ее укусил. Ей укол сделали - у них там сыворотка антикаракуртная... Вроде бы, лучше ей. Успели вовремя.

Палатку студенток тщательно осмотрели и обнаружили в углу черного паука с большим круглым брюшком.

- Он, гад!- определил паука начальник.

Сам Николай раньше с каракуртами дела не имел, но видел, не раз, на картинках. Чтобы убедиться, паука он аккуратно придавил и поместил в стеклянную банку с крышкой.

- Отвезем, покажем спецам: там, при поликлинике противокаракуртный центр.

Начальник велел проверить досконально палатки, осмотреть вещи, постели.

Всё перетряхнули. Перебили всех, попавшихся на глаза пауков, даже абсолютно безобидных сенокосцев, а заодно и насекомых, не успевших вовремя унести ноги.

Окончательно справиться с поселившимся в них страхом, геологи смогли, только покинув проклятое место.

Саша еще долго засыпала с трудом, вздрагивала от малейшего шороха. Обижалась на мужа, похрапывающего себе, оставив, как ей думалось, жену наедине с ночными страхами. Она нервной стала, дерганой.

Не только несчастье, случившееся с Оксаной, было тому виной - Саша уже несколько недель пребывала в "интересном" положении, проще говоря, забеременела.

Глава 8. Крыша мира

Название "Памир", или, как теперь говорят, бренд, очень популярно в республике. В Душанбе делают холодильники "Памир", местная футбольная команда "Памир" прорвалась в высшую лигу. Есть ресторан "Памир", гостиница и кинотеатр, еще есть сигареты "Памир", а также вино - любимый напиток местных алкашей (и дешево и сердито).

- Никуда он от вас не денется, Памир этот. В будущем сезоне поедем все, - пообещал приятелям Цай.

Не соврал. Второй полевой сезон Шведов с Трофимовым провели на Крыше мира.

Дорога на Памир была втрое длиннее, чем в Карамазар, и выматывала, соответственно, втрое. Сразу за Калайхумбским перевалом начиналась погранзона, то и дело останавливались на постах - проверка документов.

Трасса вилась вдоль Пянджа. На противоположной стороне - афганский берег. Мрачный, какой-то, сразу видно - чужой. Того и гляди из-за скалы выглянет рожа моджахеда и ствол снайперской винтовки. Говорят, такое здесь случалось.

Заграничный берег представлял собой почти сплошную скальную стену - подножье Гиндукуша. С нашей стороны берег более пологий, и симпатичнее: абрикосовые сады, зелень посевов, даже цветочные плантации (цветы шли как фармакологическое сырье).

Хорог, памирская "столица", оказался на удивление приятным городком, с тихими тенистыми улицами, укрытыми от горного солнца пирамидальными тополями и платанами; без обычного азиатского шума-гама, рева репродукторов, суеты и толкотни.

К "уазику", остановившемуся возле универмага, сразу же подошли двое местных мужиков, стали спрашивать водку. Объяснили: здешнее начальство (козлы!) объявило ГБАО (официальное наименование памирского региона) "зоной трезвости", и спиртное теперь можно купить только у шоферов и разного приезжего люда.

- Не, мужики. Откуда!?- отмахнулся от мучеников сухого закона Цай.

Ящик вина имелся у геологов: знали, что едут в "сухую зону". Но не для того везли, чтобы всем подряд раздавать. Что тогда самим останется?

Еще через день добрались до райцентра Мургаба, лежащего посередине Памирского тракта.

Поселок этот вызывал удивление самим фактом существования. Высота - свыше трех с половиной тысяч метров над уровнем моря. Солончаки. Кругом - высокогорная пустыня. Жить в таких условиях просто немыслимо. И, тем не менее, тут жили, играли свадьбы, рожали детей. Здесь имелись: аэродром, кинотеатр и районное начальство. По поселку бродили тощие коровы, подбирающие, за неимением травы, все, мало-мальски смахивающее на органику, не гнушаясь даже бумажными мешками из-под цемента. Озелененной была лишь главная улица поселка. Там росли, специально посаженные в линию кусты терескена, укрытые сеткой-рабицей (от коров).

Военные, кому выпала незавидная доля служить в Мургабском погранотряде, сочинили поговорку: "Есть на свете три матери: Москва-матушка, Одесса-мама, и Мургаб, мать его!".

В Мургабе находилась перевалочная база Памирской экспедиции.

Все дороги на Памире ведут в Мургаб. Или пролегают через него.

Цай был здесь у себя дома. На Памире он начинал молодым специалистом, сделал карьеру - дорос до начальника, прошел, что называется, жизненную школу. Цай застал геологов-старожилов, из тех, что "стирали" на карте Памира белые пятна. В их времена дорог тут еще не было, грузы доставляли караванами. На караваны то и дело нападали басмаческие шайки. Геологи тоже могли в любой момент подвергнуться нападению. От умения обращаться с оружием часто зависела жизнь. А в глазах мирного населения геолог был царь и бог: он имел право самостоятельно нанимать рабочих и рассчитываться с ними живыми деньгами или продуктами. Большой удачей считалось попасть на работу в геологическую партию. Удивительные вещи рассказывали геологи-ветераны. Хоть вестерны снимай по их рассказам.

Еще с одним "осколком прошлого" довелось встретиться на Памире Цаю, с ловцом снежных барсов Чинибаем. О нем в журнале "Вокруг света" писали: мол, пойманных Чинибаем барсов, можно встретить в зоопарках и Старого и Нового света. Глядя на этого потешного кругленького коротышку старичка, невозможно было поверить, что в молодые годы он возглавлял банду, наводящую страх на весь Восточный Памир, совершавшую конные набеги даже на Китай. Из очередного флибустьерского рейда Чинибай привез ценный приз - жену, с которой прожил полвека. Неугомонный старик, не разведясь с первой, взял вторую, молодую, заделался в семьдесят пять лет двоеженцем.

Колоритные личности. Необычные судьбы. Удивительная страна - Памир.

Лагерь поставили в удобном месте, на берегу речки. Когда определили по карте высоту, ахнули - четыре тысячи двести метров над морем.

- Ерунда, акклиматизируемся, - небрежно бросил Цай, уже чувствуя первые признаки горной болезни.

К ночи "горняшка" свалила всех. Расползлись по палаткам, забрались, кто в чем был, в спальные мешки. Тяжелая предстояла ночка.

Макс всерьез сомневался, что доживет до утра, так ему было худо. Как с самого-самого дикого похмелья, когда хочется умереть. Кроме того, его колотил сильнейший озноб - зубами клацал на весь лагерь.

Рядом беспокойно ворочался Трофимов. В дальнем углу стонал во сне Витя Брагин. Кошмарная ночь никак не хотела кончаться.

Утром лагерь напоминал больничный двор. Несчастные жертвы Тутека едва держались на ногах, ходили нетвердой походкой, с изжелта-серыми лицами. Но отлеживаться начальник им не дал: надо было кухонную палатку-десятиместку ставить, все разложить по местам, довести до ума. "Война войной, а обед по расписанию".

Вечером как-то повеселее стало. Начали живее двигаться , аппетит прорезался. Расположились за столом всем дружным коллективом: три женщины, семь мужиков, винца налили. Потом были танцы под магнитофон, Леха на гитаре бацал, хором пели "Эх, дороги" и "Листья желтые". Традицию отмечать начало сезона не нарушили. "Горняшка" отступила.

На Восточном Памире еще не закончилась весна. Имелось подозрение, что она, минуя лето, плавно перейдет в осень. Пока же среди камней пробивалась свежая трава, на склонах лезла кислячка - дикий ревень (из него получался неплохой компот). Эдельвейсы расцветали.

Макс, подобно всем новичкам в горах, хотел увидеть своими глазами легендарный цветок. Всё высматривал, не попадется ли, среди скудной местной флоры, что-нибудь необычное.

- Алик, а здесь вообще-то эдельвейсы есть? - спросил он у Бочкина, уже отчаявшись увидеть этот символ недоступности.

Они перекуривали, сидя на рюкзаках у родничка. Алик усмехнулся:

- Решил любимой девушке подарить? Романтик... Да вот же они, у тебя под носом.

- Где? - удивился Макс. - Эти что ли?

- А ты думал. Он самый и есть, эдельвейс. Это его именем немецкая дивизия называлась . У Высоцкого, помнишь, "он тоже здесь, среди стрелков из "Эдельвейс"...".

Макс разочарованно хмыкнул: цветок-коротышка плохо вязался с туристско-альпинистским фольклором, с рассказами о горных приключениях, о покорении вершин.

А 6 июля (здесь важно обратить внимание на даду), ни с того, ни с сего, выпал снег. С утра все было как обычно: солнце и легкий ветерок. Собрались в маршрут. Пока ехали до места и поднимались на скальный гребень, ветер усилился, небо затянуло, полетела "крупа", затем крупные хлопья. Пришлось срочно спускаться. Обошлось, слава богу, без ЧП. Пейзаж преобразился: из "рериховского" стал "джеклондоновским". Настоящее Белое безмолвие.

"Во, попали, думали новички по дороге в лагерь. - Замерзнем тут. Ни буржуек нет, ни дров, костер разжечь. Палатки под снегом выглядели обескураживающе. С боков - сугробы по пояс.

Решили пока что чаем согреться. Завалились всей гурьбой на кухню. Тары-бары, обмен впечатлениями... Выглянули - мать честная, солнце сияет, снег прямо на глазах исчезает, легким парком курясь. В полчаса все высохло, ветер опять гонял на дороге пыль.

Неожиданный снегопад подарил геологам незапланированный выходной.

По сему случаю решили расписать "пульку". Играть сели в падатке начальника. Поставили посередке вьючный ящик - походный карточный стол; сели вчетвером: Цай - главный преферансист, Бочкин, Миша Коваль и Макс. Играли, как всегда, на "стол", по полкопейки за вист.

Алик с Мишей разжали начальника на казенный спирт. Не устоял Цай, выставил полфляжки ректификата. Выпивка, как известно, преферансу не противопоказана. Договорились: наливать за "десятерную", "девятерик" и мизер, сыгранные и несыгранные.

Всю игру испортил Коваль, не умеющий везти себя в приличном обществе. Ему с самого начала не пошла карта. Миша горячился, торговался, рассчитывая на прикуп, и раз за разом "подсаживался". Ругался матом, а когда на мизере ему всучили взятку, грохнул по ящику кулаком. Цай, видя такое дело, сложил и разорвал листок с "пулей".

- Это не игра, - сказал начальник.

Миша доволен был, что остался при своих. А его партнеры зареклись впредь садиться за карты с таким психом. Не играй - если нервы не в порядке.

А погода продолжала удивлять. Вслед за снегопадом пришло лето. Даже ночи сравнительно теплыми стали. Днем - хоть загорай. К тому же перебазировались, поставили лагерь на слиянии двух рек на отметке три тысячи шестьсот. Одно плохо: комары тут водились дюже злющие.

Жизнь геолога-полевика - не всегда преферанс и выпивка. То праздник был, его сменили будни.

Макс с Лехой уже не были полными профанами в геологии. Как выражался Цай, прошли "геологический ликбез". Это обернулось дополнительными нагрузками. Если раньше приходилось в основном руками да ногами трудиться, то теперь еще и головой, документацию вести, работать горным компасом, с радиометром управляться. От простых маршрутных рабочих приятели поднялись на уровень техников.

- "А после из прораба до министра дорастешь", - цитировал Высоцкого Цай, радуясь успехам своих подопечных.

Что касается служебного положения, то Шведов и Трофимов с самого начала занимали не нижнюю ступень иерархической лестницы, числились инженерами. Хоть маленькие, но начальники.

Их подопечным стал сезонный рабочий москвич Витя Брагин. Странный парень. И это еще слишком мягко сказано.

В Москве Витя трудился в каком-то музее. Тоже рабочим. Здоровый лоб, но рыхлый - тюфяк тюфяком. Волосы он отрастил чуть не до задницы. Любил слушать панк-рок и Гребенщикова, про "Машину времени" заявил, что терпеть не может, а от "Модерн токинг" его якобы стошнило. Еще Витя рассказывал: в школе его исключили из комсомола за то, что в сочинении по литературе разнес в пух и прах "Войну и мир". (Врал, конечно, цену себе набивал, за это не исключают). От армии Витя откосил.

- Как?- поинтересовался Макс.

- Через дурдом,- спокойно ответил Витя. - Диагноз: шизофрения на почве наркомании.

Леха с Максом переглянулись. Ну, дела...

- Так ты наркоман?

- Не то что бы всерьез... Баловался немного: эфир нюхал, "колеса" глотал.

- У вас в Москве все такие... стебанутые?- ехидно спросил Трофимов.

- Ага, - расплылся в улыбке Витя. - Все, кроме меня.

Брагин, в сущности, был большим ребенком, безобидным и где-то даже наивным. А его стремление шокировать окружающих - это возрастное.

Молодые спецы Леха и Макс тоже не далеко ушли. Хохмили, дурачились - солидности никакой. А ведь Трофимов, как-никак, отец семейства. Что касается Шведова... Ну, Макс -холостяк, ему простительно.

Раз возле лагеря появилось стадо яков (кутасов по-местному).

Эти лохматые, хрюкающие быки вид имеют устрашающий. Встретишь такого на тропе, не по себе становиться: а ну как, набросится, да на рога подденет, будет тебе коррида.

Кутасы спокойно травку щипали, помахивали хвостами с роскошными кистями на концах.

- Швед, - сказал Леха, - давай отстрижем пару кисточек с их хвостов.

- На фига?

- Ну, ты и тундра. Из них классные шиньоны получаются! Валюшке подарю. А ты продашь. Парикмахеры, я слышал, без проблем стольник дают за такой хвост.

Макс глянул на ближайшего кутаса, огромного бычару с рогами по полметра каждый.

- Я не подписывался матадором... Насадит на рог, как цыпленка на вертел.

- Не насадит. Я отвлекать буду, а ты потихоньку подойдешь сзади и быстро - чик.

- Да, ну тебя. Вон, Витю возьми.

Брагин стоял тут же, не вмешиваясь. Услышав предложение Трофимова, покачал головой.

- Что я вам, камикадзе?!

Леха махнул на него рукой, продолжил Макса уговаривать.

- Давай ты станешь отвлекать, а я отрежу. Ну, давай, Швед, не трусь...

Макс не устоял. Поддался уговорам и охотничьему азарту.

Витя с ухмылкой наблюдал, как Макс пританцовывает и корчит рожи, отвлекая внимание быка, а Трофимов с ножницами подкрадывается сзади. Бык продолжал жевать траву, поглядывая исподлобья на кривляющегося Макса. Какие мысли возникли в бычьей башке, сказать трудно. Возможно, что-нибудь вроде "чего надо этому придурку?". Трофимов взялся за свисающий до земли хвост, примерился, хватанул ножницами... И тут же получил оплеуху всем роскошным шиньоном. Бык заревел, пригнул голову и двинулся... на Макса. Животное правильно оценило ситуацию, углядев в странном поведении человека, пособничество тому, кто покусился на его хвост.

До сего дня не приходилось Максу бегать так резво. Двух секунд хватило ему домчаться до реки, чтобы залезть в воду по пояс. Рекорд продержался не долго - был побит Лехой. Бык и его не обделил вниманием.

Брагин жизнерадостно гоготал, наблюдая с безлопастного расстояния за импровизированной корридой. Бык теперь нервно прохаживался вдоль берега, стерег незадачливых воришек.

- Витя, - крикнул Трофимов, - кончай ржать. Позови кого-нибудь. Пусть быка прогонят.

- Ага, счас, - съехидничал Брагин. Не видел он кандидатуры на такой подвиг: станешь гнать бычару, все стадо, не ровен час, набросится.

- Ассалом алейкум, - послышалось сзади.

Обернулся: по тропе ехал на низкорослой мохнатой лошадке старичок-киргиз в белой войлочной шляпе.

- Чего случился? Кутас, спугался? - спросил дед, и не дожидаясь ответа, лихо поскакал к быку, издав специфический гортанный крик. Кутасы тут же потрусили в сторону, противоположную лагерю. Бычара, едва не лишившийся половины хвоста, присоединился к стаду.

Витя продолжал хохотать, глядя как "охотники за скальпами", пристыженные и злые, вылезали на берег.

Женщин в полевой группе было три: геолог Уварова, Оля и Света - техники. Все незамужние. Тамара Анатольевна уже лет пять, как разведена, а ее помощницы засиделись в девках.

Говорят: две женщины - базар, а три - ярмарка. Но это, как посмотреть. Дамы из команды Цая умудрялись ладить между собой, разные мелкие недоразумения разбирали без шума и крика. Вот язвами они, теми еще были. Максу с Лехой, после приключения с быком, досталось от женского альянса насмешек и ехидства. Леха воспринимал колкости спокойно, с юмором, первый начинал хохотать над собой, а обидчивый Макс переживал сильно, хоть и старался виду не подавать.

Как нарочно, Макса прикрепили к Уваровой. В качестве маршрутчика-напарника. Проще говоря, молодой специалист стал у геологини "на посылках".

- Мы с Тамарой ходим парой,- кисло шутил Макс.

Сам Макс меньше всего хотел бы в маршруты ходить с Уваровой, да только начальству его согласия не требовалось.

Тамара Анатольевна оказалась женщиной с фантазиями.

- Сегодня идем на Безымянный, - сообщила она Максу, как бы между прочим, словно речь шла о получасовой прогулке перед сном.

"Шутит",- решил Макс.

Пик, обозначенный на карте точкой с отметкой "5802м", торчал, можно сказать, прямо над лагерем. Горка не выглядела слишком уж неприступной, но более чем двухкилометровое превышение - это вам не хухры-мухры.

Собрались, как в обычный маршрут, да он и был, поначалу, таковым. Уварова впереди - тюкала молотком, что-то записывала, Макс сзади с радиометром - делал замеры. Каждый занят своей работой. Вышли на тропу, которая вывела их к площадке-расчистке, вырубленной в скальном уступе.

- Внимание, - сказала Уварова,- сейчас ты удивишься. Ну-ка, померь здесь.

Макс ткнул трубой радиометра в стенку расчистки, включил прибор, и глазам своим не поверил: стрелка, как бешеная, метнулась за край шкалы. Переключил на менее чувствительный диапазон - то же самое. Еще на диапазон - стрелка остановилась посередине. Что за черт! Прибор врет?

Уварова улыбалась, довольная произведенным эффектом.

- Ну как? Удивлен, да? Смотри сюда.

Она указала рукояткой молотка на темную полосу, похожей на спекшийся шлак породы, резко выделяющуюся на фоне светло-серого гранита. Макс нагнулся.

- Видишь желтые иглы, это шрекингерит - урансодержащий минерал.

Молодой спец резко отпрянул. Прибор не соврал: здесь действительно радиация. Да еще какая! Уварова лишь посмеивалась. Будто бы ей все эти гамма- и бета-излучения - не страшнее комариных укусов.

- Ладно, пойдем отсюда, - сжалилась она над перепуганным напарником.- Тебе еще детей надо родить...

Вот ехидина. Чего здесь смешного - у человека нормальная реакция. Чем дальше от радиации, тем лучше.

- Краснохолмцы расчистку сделали, - объяснила Уварова.- Есть такая Краснохолмская экспедиция, ураном занимается.

Маршрут продолжался.

Шли все время вверх. У подножья скальной стены сделали привал. Открыли консервы, нарезали сало - Уварова всегда брала в маршрут солидный шмат этого продукта; еще луковицу добавили, соль и сахар. Фляжка с чаем имелась у каждого.

Долго рассиживаться после обеда Уварова не позволила. Скомандовала:

- Подъем! Выходим на штурм вершины!

Она и не думала шутить, когда сказала, что нынче им предстоит восхождение.

"Чокнутая баба", - ругался Макс. Про себя. Деваться ему было некуда: раз начальство велит, надо делать.

Сбоку от "стены" скала шла уступами, образуя своего рода лестницу. Здесь и стали подниматься горе-альпинисты. Без страховки. Вообще без сякого снаряжения, а главное, не имея ни каких навыков в альпинизме. Уварова поднималась первой, как кошка лезла. Потом сверху Максу подсказывала, за какой выступ цепляться, куда ногу ставить.

Выбрались на относительно пологий гребень, упиравшийся в еще один скальный выступ.

"Наверное, это и есть вершина", - подумал Макс.

Куда там. Все еще только начиналось.

Скалу-"жандарм" обошли понизу. Для этого пришлось спуститься чуть ниже, теряя набранную высоту. За скалой опять шел пологий гребень. И опять думалось: вон она, вершина. Но оказывалось, что за перегибом начинался новый подъем, и так бессчетное число раз.

Уварова шагала бодро. Худая, жилистая, выносливая, что твоя лошадь, она иному альпинисту могла дать фору. Макс держался исключительно на самолюбии. Бесконечный подъем так его вымотал, что будь на месте геологини кто-либо другой, он бы пощады запросил: дескать, оставь меня здесь, или пристрели, только не мучай...

Макс не заметил, как сошел с сухого гребня на заснеженный склон. Он практически отключился, ноги переставлял автоматически, как потерявший управление механизм.

- Уйди со снега! Со снега уйди!- орала Уварова.

Макс пришел в себя. Покорно поднялся опять на гребень. Мыслей не было. Ничего не было. Только желание лечь и лежать, лежать... Но он все шагал и шагал.

Уварова остановилась, сбросила с себя рюкзак, уселась на него.

- Все, пришли, кажется... Садись, Максим.

"Все? Неужели все?". Макс присел, закрыл глаза.

- Эй, смотри, не засни!

Макс разлепил глаза, огляделся. Неужели и правда - вершина. Площадка метров пять на пять, сбоку торчит клыком небольшой выступ. Вот и все.

Ощущения того, что "весь мир под ногами" не было. Ближайшие вершины - на одном с ними уровне, дальних не видно - все облаками затянуто.

"За каким чертом мы сюда залезли?".

Порывами налетал ветер, пробирал до костей. Уварова сидела, съежившись, закрыв голову капюшоном. Она достала полевой дневник, подышала на пальцы, стала что-то писать. Закончив, встала и провозгласила:

- Так как мы покорили этот пик, то имеем право дать ему имя. Отныне он будет называться, ЛГИ - Ленинградский горный институт. В честь моей "альма матер".

Макс только хмыкнул в ответ.

- Что, звучит плохо? Пик Лги... Да, не очень. Как-то иначе надо... ага, вот - Элги. Пик Элги!

Она составила записку для будущих восходителей: мол, пик уже покорен, и обрел имя. Стала рыться в рюкзаке, искать, во что бы вложить послание. Макс пошарил глазами вокруг (привычка цивилизованного человека искать любую неожиданно понадобившуюся вещь у себя под ногами) и сразу же обнаружил некий предмет, выделяющийся цветом и формой среди каменного мусора. Подошел, поднял: так и есть - консервная банка! Отдал находку Уваровой.

"Первопроходчицу" ни сколько не смутило явное доказательство, что кто-то побывал здесь раньше. Уварова спокойно и с достоинством вложила записку в банку, сложила из камней тур, куда и поместила послание. Затем она выбила молотком на каменном уступе надпись "Уварова", и на этом сочла свою миссию законченной.

Осталась самая малость - спуститься с покоренной вершины.

Время поджимало. Чтобы успеть до темноты следовало поторопиться. Спускались не тем путем, что взошли на гору, а по заснеженному склону. Снег был относительно мягкий, съехали по нему, где на ногах, где на заду, как солдаты на картине "Переход Суворова через Альпы". Дальше шла мелкая щебенка, по ней сбежали со скоростью лифта. От перепада высот уши закладывало. Щебнистые осыпи сменялись скальными уступами, а те снегом, и все опять повторялось, пока не вышли на широкую сухую промоину, по которой спускались уже в сумерках.

В лагере Цай то и дело поглядывал на часы. Нервничал. Ночь, а Уваровой и Шведова все нет. Не ЧП еще, но волноваться заставляло. Он знал: маршрутчики направились в сторону Безымянного, но не думал, что Уварова на самую вершину полезет. Какого лешего ей бы там понадобилось? Хотя,.. она, похоже, из тех, у кого до старости романтика в известном месте играет. И Шведов этот... Глаз да глаз за ним нужен.

Они пришли, когда Цай уже не знал, что и думать. И Шведов и Уварова грязнющие были с ног до головы, от усталости еле ноги переставляли. Цай только спросил геологиню:

- На Безымянный ходили?

Он не стал выговаривать Уваровой, ронять ее авторитет в глазах молодого специалиста. Завтра он с ней потолкует по поводу самодеятельных восхождений.

В палатке Макса принялся пытать Трофимов:

- На самую вершину поднялись?

- Ага, - ответил Макс.- Запишите мне два восхождения: первое и последнее.

Памирское лето набрало обороты. Комары совсем осатанели: начали уже днем атаковать. В реке поднялась вода, создав дополнительные трудности. Часть тропы, соединяющей лагерь с "большой землей", - геологи называли этот путь "дорогой жизни", - оказалась затопленной. Ничего фатального в том не было, только теперь, чтобы обойти утес, торчащий над залитым участком, приходилось лезть наверх, затем опять спускаться; или заходить в воду по самое... в общем, почти по пояс.

В этот сезон рыбалка оказалась удачной, как никогда. В заводях осман на крючок дурняком кидался. В качестве наживки использовали хлебный мякиш, смачиваемый корвалолом. Рыба на лекарство перла, что те коты - успевай таскать. Цай ругался: хотел накапать себе снадобья, а из аптечки последний пузырек утащили рыболовы.

Не хотелось Цаю признать, что здоровье не то уже, а пришлось. Сердце принялось шалить, ночами стал просыпаться - задыхался. Понял - это звонок. С горами придется завязать, по крайней мере, с Памиром: высокогорье сердечников не щадит. А пока следовало поберечься.

Цай отдал свое ружьишко, - он не рыбак был, но охотник заядлый, -- Бочкину. Сам на рыбалку переключался. Алик наловчился зайцев стрелять, не хуже начальника. Свежая рыба и зайчатина - неплохая добавка к столу.

Продолжались маршруты. Кроме Макса в помощники Уваровой придали Брагина. В маршруте третий - не лишний.

Макс как-то уже приноровился к темпу Уваровой, во всяком случае, не отставал на подъемах. Брагин, тот плелся всегда позади. Его шумное дыхание слышно было за сотни метров. Уварова подкалывала:

- Это тебе не в Москве, по улице Горького фланировать.

- Улица Горького - не Москва, - хрипло возражал Витя. - По ней приезжие только ходят.

Уварова, по ее утверждению, Москву и москвичей на дух не переносила. Убеждена была, что столичные жители, все как один, скряги и чванливые себялюбцы. Иное дело - ленинградцы. Ах, Питер! Город на Неве - лучший в мире. И не спорьте, даже.

А с ней никто и не спорил. Витя усмехался только, да плечами пожимал. Флегматичность этого добродушного увальня напрочь сбивала полемический пыл Уваровой: глупо утверждать, когда тебе не возражают. Брагина геологиня щадила, чаще делала привалы, давала отдышаться, на подъемах чуть-чуть сбавляла темп.

В тот день возвращались раньше обычного. Маршрут не сложный был, управились быстро. До лагеря всего ничего оставалось, десять минут ходу, не более. Обошли уже затопленный участок. Узкая тропа, выбитая прямо в скале, проходила в полутора метрах над водой.

Макс толком и не понял, что произошло. То ли замечталась Уварова, "ворон считала", то ли просто оступилась и... Макс услышал, как звякнул молоток, скатываясь по гладкой каменной поверхности, и плюхнулся в воду. А следом сверзилась и сама геологиня, тщетно пытаясь зацепиться за отполированный камень. Все случилось в одно мгновение: только что она бодро шагала по тропе, и вдруг - плюх! Ойкнуть не успела.

У Макса времени на раздумья не было. Уварова оказалась в воде по горло, тяжелые ботинки-трикони гирями тянули вниз, течение вот-вот утащит ее в самый омут. Женщина из последних сил держалась за трещинку в "зализанной" скале. Дотянуться до нее с тропы было невозможно, а ниже - гладкая каменная поверхность. Макс моментально сбросил рюкзак, присел, и съехал в реку ногами вперед. Оказалось - вовремя. Уварова не имела больше сил держаться.

Теперь они боролись с течением вдвоем. Витя сверху безуспешно пытался дотянуться до них, сам едва не загремел. Угодил бы прямиком им на головы.

- Веревку давай!- Крикнул Макс.- У меня в рюкзаке. Достань.

Макс по совету Трофимова всегда носил с собой веревку. Как в воду Леха глядел, когда говорил: пригодится.

Витя не сразу, но вытянул Уварову. Макс, как мог, ему помогал. Оба парня совершенно из сил выбились. А ведь женщина худышкой была, весу в ней, как в воробышке. О том, чтобы Вите вытащить тяжеленного Макса, нечего было и думать. Самому пришлось выбираться, применив на практике ильфо-петровский лозунг о спасении утопающих. Прямо над водой, укоренившись в узкой расщелине, рос куст, до которого Макс сумел дотянуться. Посбивав локти и колени, ободрав о колючие ветки лицо, "купальщик поневоле" вылез из воды. Витя помог ему взобраться на тропу.

Уварову колотил озноб, больше, наверное, от стресса, нежели от холода. Состояние Макса было не многим лучше. Им обоим срочно требовалось переодеться в сухое. Не лишней была бы и "наркомовская" доза спирта.

Есть силы, нет ли, а до лагеря следовало добраться не мешкая. Побрели: "три калеки, в два ряда". Геологиню Брагин вел под руку, она так и не вышла из полуобморочного состояния. Макс ковылял самостоятельно.

Первое, что услышали от Уваровой ее спасители, когда пришли, наконец, в лагерь, было жалобное:

- Я молоток утопила.

Для геолога молоток - не просто железяка на палке. Как у ковбоя верный друг "кольт", шпага у матадора, ледоруб у альпиниста, так и у геолога его личный молоток. И все-таки. Горевать о потерянной вещи, едва не лишившись жизни, это, знаете ли...

Короткое памирское лето закончилось так же внезапно, как и началось. Встали утром, а кругом белым-бело. То не снег был - иней. А на реке, вдоль берега - ледышки.

Геологи решили не задерживаться здесь более. Напряглись, и в три дня доделали работу, с тем, чтобы скорее попасть туда, где тепло, где на ночь не нужно класть в спальный мешок, в качестве грелки, фляжку с кипятком, где добрые люди в босоножках и рубашках с коротким рукавом ходят.

Город встретил полевиков зноем, пустыми прилавками магазинов, взбесившимися ценами на базарах, длинными очередями за пивом, всеобщей нервозностью и плохо скрываемым озлоблением.

Горожан уже не шокировали, как раньше, сообщения о вспышках насилия в Нагорном Карабахе, Фергане, Исфаре. Привыкли. Гадали только: минует ли их чаша сия, или... Наиболее дальновидные уезжали. Кто куда.

Корпеть над бумагами, задыхаясь в душной конторе - не самое приятное времяпровождение. Поскольку никакого аврала не предвиделось, всем, у кого подошел срок, Цай дал отпуск. Сам же решил совершить короткий вояж в Фанские горы. Налегке. И в компании двух молодых спецов.

- Собирайтесь, завтра летим, - сказал начальник, заходя в комнату, где маялись от жары и безделья Леха с Максом.- Удачно вертолет подвернулся.

- Ура! - обрадовались приятели.

Куда на машине день трястись, да пыль глотать - туда вертолет в полчаса доставит чистыми и свежими, в немятых рубашках.

- А куда летим?- поинтересовался Трофимов.

- К Коле Ярошевскому в гости. У него лагерь в верховьях Шинга.

Лететь - одно удовольствие. Только поднялись, и вот они, горы, рядом, протяни руку - достанешь. Внизу, вдоль реки, змеилась трасса, по которой ползли (так виделось сверху) букашки-машины. На подлете к Гиссарскому хребту вертолет стал забирать влево. Скалы придвинулись вплотную. Прямо по курсу возвышался массив, увенчанный островерхими вершинами. Было ощущение, что попали в каменную ловушку, и вертолет теперь станет метаться в поисках прохода, подобно мухе, тыкающейся в оконное стекло. Но летуны знали свое дело. Машина заложила крутой вираж, пронеслась над горным цирком, нырнула в ложбину между двумя пиками. Внизу промелькнуло белое пятно глетчера, дальше шла крупная осыпь, за ней - уходящее вниз ущелье. Гиссарский хребет остался позади.

Макс буквально прилип к иллюминатору: открывающиеся виды завораживали его. Сидящий радом Трофимов что-то говорил, показывал рукой, но за шумом мотора ничего не было слышно. А впереди заискрилась, бликуя на солнце, водная поверхность. Вертолет приближался к крупному, вытянутому по ущелью озеру.

Макса тронул за рукав Цай. Прокричал в ухо:

- Азорчашма.

Это было седьмое, самое верхнее озеро из "голубого ожерелья Шинга" - Маргузорских озер.

- Лагерь, - опять прокричал Цай, указывая пальцем.

Макс увидел на берегу водоема ряд белых квадратиков - палатки. Людей он разглядеть не успел. Вертолет, стремительно теряя высоту, пролетел над озером, оставив позади каменный завал - естественную плотину, перегородившую реку. (Все здешние озера - завального происхождения). Ниже завала лежало еще одно большое озеро. Вертолет развернулся над ним, стал заходить на посадку. Машина теперь летела совсем низко. Видно было, как ветер от винта гонит по воде волны. Вертолет завис над землей и, подняв облако пыли и мелкого сора, тяжело опустился. К нему уже спешили полевики.

Пока здешние хозяева разгружали вертолет, Цай и его спутники направились к лагерю. На встречу им вышел представительный мужик в солнцезащитных очках. Шумно поприветствовал Цая:

- Витя, здорово!

- Коля, сколько лет!

Макс догадался, что это и есть начальник партии Ярошевский. Молодым спецам начальник только кивнул. Они с Цаем приотстали, оживленно беседуя, а Макс с Лехой двинулись к навесу - лагерной столовой (и гостиной, по совместительству). Там за столом что-то писала женщина в клетчатой мужского покроя рубашке и шортах, бывших когда-то джинсами. Заслышав шаги, женщина оторвалась от бумаг, подняла голову.

- Здрас...

Саша, это была она, встретилась глазами с Максом, и замерла в растерянности.

Макс примерно так и представлял себе их встречу. В том, что она рано или поздно произойдет, Макс не сомневался. После их размолвки он видел Сашу только мельком, на бегу, как говориться, а вот так, лицом к лицу, тет-а-тет (Леха не в счет), впервые.

Изумление, отразившееся на Сашином лице, не поддается описанию.

- Максим? Как ты... Откуда?

- Здравствуй, Сэнди. Очень рад видеть тебя. Откуда? Да все от туда, из города. Я теперь еще и геолог. Наполовину.

Макс в двух словах объяснил, как они с Лехой умудрились примкнуть к славному племени геологов-полевиков. Саша продолжала удивляться.

Она изменилась. Вместо хрупкой субтильной девчонки - женщина. Молодая красивая женщина. Прелестный бутон раскрылся замечательным цветком. И лишь глаза ее выдавали спрятанный глубоко, в тайниках души, внутренний разлад.

У Саши были грустные глаза.

И она не выглядела счастливой. Хотя старалась.

Но это Макс заметил позже.

Хозяева показали, где поставить палатку. Взяли гостей на довольствие. Договорились о совместных маршрутах. Цай планировал пробыть здесь неделю, потом спуститься к автодороге, на пятое озеро - там их будет ждать "уазик".

Вечером небольшой компанией отметили приезд. По геологическому обычаю угощали прибывшие из города. Цай выставил привезенную водку, а Ярошевский позвал Александру.

- Сашунь, принеси нам баночку с грибами. Сами засолили, - объяснил он.- На грибное место попали.

Макса словно током шибануло - Саша жена Николая! Он вспомнил, как судачили дамочки из их партии, мол, Ярошевского (тогда Макс не знал, кто он такой) окрутила молодая специалистка. Так, вон оно что...

Представляя себе встречу с Сашей, Макс заранее решил, что останется невозмутим. "И ничто души не потревожит...". Ошибся (не Есенин, конечно, а Макс). Еще как потревожило. Старался не попадаться Саше на глаза, но в условиях лагеря это было не реально. Иногда они встречались взглядами, и тогда, как бы не тщился Макс казаться равнодушным, глаза его выдавали. А Саша... Вот она-то выглядела абсолютно спокойной, а если и испытывала какие-то чувства, то никак их не проявляла.

Неделя тянулась и тянулась, причем не только для Макса. Ближе к концу сезона время всегда ползет медленно, как страдающая запором змея.

Хозяева дали лошадей - свезти груз к автодороге. Помогли завьючить: молодые спецы в этом деле были полными профанами.

Пока Цай что-то обговаривал с Ярошевским, к Максу, державшему под уздцы лошадь, подошла Саша. Потрепала кобылку по гриве, дала ей хлеба. Сказала тихо:

- Макс, ты извини меня, за то, что я тогда... Все так нелепо получилось... Не держи зла, хорошо?

Макс кивнул. Он чувствовал: Саша хочет сказать еще что-то, но не решается. Она только улыбнулась своей обычной печальной улыбкой.

- Прощай.

Повернулась, чтобы он не заметил в ее глазах слез. Отошла в сторону.

Лошади мотала головами, нетерпеливо били передними копытами землю - стоять на месте завьюченными им явно не нравилось.

- Ну, пока, мужики, - попрощался с гостями Ярошевский.

Маленький караван тронулся в путь.

* * *

Два месяца спустя нежданно негаданно явилось несчастье. Виктор Сергеевич Цай умер. У себя дома. Обширный инфаркт.

Накануне они с женой принимали гостей. Цай со всеми сидел за столом. Не пил - чувствовал себя неважно. Ночью ему стало плохо. Вызвали скорую.

Врачи приехали быстро.

И, все-таки, опоздали.

Глава 9. Гибельные выси

Нынче радист - вымирающая профессия. По крайней мере, в геологии. В прежние времена настоящий, умеющий выстукивать морзянку специалист был желанной персоной в геологических партиях и находился на особом положении. Он - голос и уши партии. Вести с "большой земли", - хорошие ли, плохие, - все через него. Те, кому случалось ждать важного известия, каждый раз, перед сеансом связи, смотрели на радиста так, словно от того завысило, оправдаются ли их надежды. И если, скажем, где-то далеко, супруга рожала мужу-геологу первенца, то первым об этом радостном событии узнавал радист, а уже потом счастливый отец.

Все изменилось с переходом на голосовую связь. Портативную "Ангару" привести в рабочее положение не многим сложнее, чем включить телевизор. Знай себе, жми на тангенту "прием/передача", вещай: ""Вал", я "Вал сорок семь". Для вас ничего нет. До связи". Проще простого: обезьяну посади - справится.

Радист Михалыч, по прозвищу "колымчанин" был осколком легендарного прошлого. В свое время он бортрадистом летал, сначала на "Ли-2", потом на "Ил-14". Всю необъятную восточную часть России от Омска до Магадана и от Хабаровска до Певека облетел, но укорениться на Севере не смог, да и не захотел. Вылетал пенсию к сорока годам, и подался на Юг. Решил на родине осесть, в Краснодаре, где имелась многочисленная родня. А по пути завернул колымчанин в Душанбе, в гости к армейскому другу.

Тут и приключилась с ним история, вроде рассказанной бичом - персонажем песни Высоцкого "Про речку Вачу".

Встречу отметили крепко, продолжив и на следующий день. Гуляли сначала на квартире у сослуживца, потом нелегкая вытащила их на улицу, а там и растеряли друг друга. Колымчанин обнаружил себя лишь на утро другого дня. Без копейки денег и без документов. В дальнейшем пришлось долго все это восстанавливать: писать объяснительные, слать запросы, проходить через бумажную волокиту. Словом, до Краснодара Михалыч так и не доехал. Прижился в Душанбе. Сошелся с женщиной, устроился на работу в геолпартию.

- Оформим тебя рабочим, - сказал колымчанину Ярошевский. - Так и пенсию будешь получать, и все надбавки.

В партии ко двору пришелся Михалыч. Рукастый мужик. Где чего починить, движок собрать-разобрать, протянуть проводку, новую ручку для молотка выстругать, палатку подлатать - да мало ли - все умел Михалыч, "и швец, и жнец", и радист, само собою. Но был один у него существенный недостаток - слаб на выпивку. Ему только начать стоит, и все - пропал колымчанин на месяц, а то и на два. Закладывал, покуда черти не принимались беспокоить, являться по ночам, а то и средь бела дня. Зная про эту слабость Михалыча, геологи старались его не провоцировать, ограждали, как могли, от соблазна.

По преферансу был большим спецом Михалыч. Но карты в руки брал редко - не тот здесь размах. То ли дело на Севере.

- "Офицера" прошу! - заявил Михалыч.

Решил таки сыграть, вспомнить молодость. Сел четвертым в компанию к начальнику с супругой и геологу Сане Волкову.

- Оставь замашки свои колымские,- возразил Ярошевский,- играй, как все люди.

"Офицер", или "двойная темная" - это для любителей играть по принципу "либо грудь в крестах, либо голова в кустах". Партнеры Михалыча не привыкли к таким экстремальным трюкам. Зачем? Преферансу азарт противопоказан, а для особо пылких существуют другие игры.

- Не надо, Михалыч, - попросила Саша.

Она, как ни странно, больше за радиста переживала, что тот может, с такой игрой, крупно подзалететь.

- Скучно с вами, - скривился Михалыч. - Кто не рискует - шампанского не пьет.

- А зачем нам шампанское, - усмехнулся Ярошевский, - чай, не гусары.

- Да, вижу. Вот у нас, на Севере...

- Знаем: сто верст - не крюк, сто рублей - не деньги, шестьдесят лет - не старуха. Только здесь тебе не Колыма.

Убедиться в справедливости этого утверждения колымчанин получил возможность буквально на следующий день. За время северных скитаний Михалыч повидал всякое, но наблюдать воочию разрушительное действие подземных толчков ему довелось впервые.

В лагере ужинать собрались, когда тряхнуло, качнуло раз, другой, и еще раз, сильнее. С окрестных склонов донесся шум катящихся камней. Все повскакивали с мест, обратив взгляды на ближайший к лагерю склон. К счастью с этой стороны им ничего не угрожало: откос пологий, да еще покрыт арчовым лесом. Сильно грохотало на противоположном берегу озера, там сорвались и плюхнулись в воду одна за другой две крупные глыбы. По озеру пошли волны, своеобразные микроцунами, с шумом накатившиеся на ближний берег.

Вызванная землетрясением суматоха быстро улеглась. Убедившись, что все тихо, люди вернулись за стол. И тут обнаружилось: пропал Михалыч. Стали искать. Оказалось, радист, перепуганный до смерти, дал тигаля и укрылся в лесочке на берегу, где его и обнаружили. Бедолага, он потом всю ночь не сомкнул глаз, лежал, не раздеваясь, поверх спальника, пугался ночных шорохов.

Перед стихией бессильны даже закаленные северяне. Как и прочие смертные.

В Фанских горах сентябрь - поистине чудесное время. Понятия "бархатный сезон" и "бабье лето" лишь отчасти передают состояние здешней природы в начале осени, когда даже в самых бурных реках вода приобретает кристальную прозрачность, когда небо синее синего, а воздух чист и неподвижен, и когда в горах наступает тишина.

Геолог, случись ему оказаться в нарушение техники безопасности одному в маршруте, получает уникальную возможность соприкоснуться с Вечностью. Поднявшись на водораздел, человек сбросит с плеч рюкзак, присядет, достанет сухой паек, не торопясь, поест; затем вытянется на земле и станет лежать, закинув руки за голову. Кругом - звенящая тишина, а над ним - бездонное небо. Человеку покажется: он один в целом мире. И ему откроется Вечность...

А скорее всего, человек просто расслабиться, и начнет дремать, ни о какой вечности не думая. Созерцательность и мистическо-философские настроения - удел разного рода отшельников да поклонников восточных вероучений, коих развелось в горах, как собак нерезаных. Прут и прут, из обеих столиц, из других мегаполисов, из Прибалтики и Украины, из Польши и Германии. Бесполые, какие-то, существа - не разберешь, где мужик, где баба. В одинаковых хламидах, волосы и у тех и у других до ж.., пардон, до задницы. Им беседовать с Вечностью, как говориться, сам бог велел. А геологу недосуг. Сезон еще продолжается, и недоделанного - выше крыши.

Саша скучала в лагере в обществе Михалыча и Нади-поварихи. Николай в город укатил по делам, остальные в многодневном "выкидном" маршруте.

Ярошевский, узнав о беременности жены, хотел было домой ее спровадить, но Саша отказалась категорически. Чего ей там делать? Торчать в четырех стенах, пылью и вонью бензиновой дышать? А здесь природа, арчовый лес, горный воздух; люди немалые деньги платят, чтобы сюда попасть...

Убедила. Но теперь муж пекся о Саше, как о больной. Подбирал ей самые легкие маршруты, на "выкидушку" вообще запретил идти. Мол, в лагере остаешься, за старшую.

Сидели втроем под навесом. Надя картошку чистила, Саша с Михалычем играли в шахматы. Радист был мастак не только в преферанс, да вот партнера по шахматам ему не находилось. Иногда начальник соглашался сгонять партейку, но с ним было не интересно: думал долго, отвлекался постоянно, вечно дела не давали ему доиграть.

А тут, вдруг, Саша предложила:

- Михалыч, давай сыграем.

Колымчанин усмехнулся: тоже мне, игрок. Думал: разделается с ней, как с ребенком. И тут же получил мат. Обозлился, стал играть внимательнее - тот же результат.

- Ты, что, в шахматную секцию ходила?- спросил обескураженный радист.

- Нет. Меня пэпс научил. Папа мой.

- Он у тебя кто, шахматист?

Саша рассмеялась.

- Скажешь, тоже! Геолог он.

- А-а, - уважительно отозвался Михалыч.

Саша, видя, как страдает мужское самолюбие колымчанина, - проигрывает женщине!- начала поддаваться, стала "зевать" фигуры. Михалыч сразу же смекнул в чем дело.

- Ты чего мне подыгрываешь! Играй по-настоящему.

И опять схлопотал мат.

Надя наблюдала, какое-то время, за игроками, потом сказала:

- До чего же скучная игра. Лучше бы в лото сыграли.

- Втроем?- скептически отозвалась Саша.

- А что, - оживилась повариха,- мы с сестрой и в вдвоем играли, в детстве.

- Так то в детстве.

Не уговорила их Надя. Продолжили сражаться за шахматной доской. Упрямый Михалыч решил, что костьми ляжет, а у "девчонки вчерашней" выиграет. Впрочем, шахматные страсти не мешали им мирно беседовать.

- Действительно скучно, - вздыхал колымчанин. - Самое сейчас время - запить.

- И не думай даже! - воскликнула Саша.

- Думай, не думай, все равно ничего нет. Разве что одеколону...

- Михалыч! - рассердилась геологиня.

- Да ладно, это я так... Не имеет смысла начинать, если продолжить нет возможности.

Саша покачала, укоризненно, головой.

- Обязательно в запой уходить? Нельзя, что ли, как все нормальные люди?

Михалыч, теребя плохо выбритый подбородок, принялся рассуждать вслух:

- Специфика профессии. Радист сидит безвылазно на базе. Заняться нечем, скука. Ну и... Вот в Мургабе на рации - знакомый мой, Вадик Фоменко. Когда на Памире работали, я с ним каждый день на связь выходил. Раз слышу: не его "почерк", не Фоменко. У каждого радиста своя манера ключом работать, свой "почерк". Я ему: "Кто на связи?". Отвечает: "Фоменко". Что за ерунда, не пойму. А потом, когда были в Мургабе, я к нему заглянул. Спрашиваю: "Вадим, а помнишь, тогда-то, я не узнал тебя по "почерку"". А он: "Да это я трезвый был". Ха-ха-ха.

- Ты, Михалыч, лучше про себя расскажи, как чертей гонял, - вмешалась в разговор Надя.

- Было, - согласился радист.- Закуролесил я, на месяц "в штопор" ушел, а может, и больше. Раз сижу утром дома один: моя на работе была. А выпить-то нечего, да и завязывать, чувствую, надо. И так мне плохо, так плохо... Вдруг вижу: из-за шкафа выруливают: пять штук. Черти! И ты понимаешь, пляшут, паразиты. Я на них матом: "А ну, пошли!". Гляжу, исчезли. Потом снова. Так я их и гонял, пока моя на обед не пришла. Испугалась, вызвала скорую. Приехали, укол мне вкатили. В психушку хотели забрать, но я уговорил - оставили. А санитар мне, когда они уходили, говорит: "Ты, мужик, наверное, резко бросил, вот тебя "белочка" и накрыла". Нельзя, оказывается, резко завязывать.

- А какие они, черти эти? - заинтересовалась Надя.

- Обыкновенные, с рожками.

- Ох, Михалыч. Что ты с собой делаешь, укорила радиста геологиня.- Так не долго в дурдом попасть.

- Я теперь осторожно. Вообще, хочу окончательно бросить.

- Давно пора, - поддержала Саша, а сама подумала: "Свежо предание, да вериться с трудом".

Чтобы не провоцировать Михалыча, Саша постаралась сменить тему.

- У тебя дети есть, Михалыч?

- Дочка. В Красноярске живет, с моей бывшей.

- А сколько ей лет?

- Пятнадцать будет.- Михалыч вздохнул. - Скучаю по ней. Последний раз видел ее три года назад - специально приезжал повидаться. А она мне: ты бросил нас, папа. Эх!

В голосе радиста было столько горечи, что Саше стало ясно: вся его "колымская" бравада - маска, а под ней одинокий и ранимый человек.

В октябре партия перебазировалась на озеро Хурдак, "пятый номер" в цепочке Маргузорских озер. Здесь не так красиво было, зато имелась автодорога. К тому же поблизости - озеро Нофин, а в нем маринки, что сельдей в бочке. На крючок рыба не шла, а вот браконьерской "накидкой" вытащили, - дважды забросив, - три полных ведра. Устали потом чистить.

Погода испортилась. Дождило. Бархатный сезон закончился, пора было подумать и о завершение полевого сезона. Хотя формально партия должна находиться в поле до декабря, имелся вариант перебраться поближе к городу, арендовать домишко в какой-либо "зоне отдыха", и жить там с удобствами, получая, при этом, "полевые".

Саша неважно себя чувствовала. По утрам ее тошнило, на еду смотреть не хотелось. Зря не послушалась мужа, не поехала с ним в город. Сиди теперь в сырой палатке, напяливай на себя сто одежек, кутайся в шерстяное одеяло, жди, когда распогодится.

Нашла себе занятие Саша: собирала дикий шиповник. Нарвала уже два больших пробных мешка. Ягоды следовало подсушить,.. но это уже потом, в солнечные дни. Зимой пригодится. Ей теперь надо витаминов побольше. Ей и будущему малышу.

Нежданно-негаданно прилетел вертолет. Эта машина, все знали, была закреплена за геофизиками - специальным оборудованием напичкана. Среди прилетевших Саша увидела Николая, чему очень удивилась.

Муж обнял ее, спросил:

- Все нормально, Сашунь?

Он явно спешил.

- Облет будем делать, - объяснил супруге Николай. - Ребята-геофизики попросили наши точки им показать...

Он зашел в палатку, взял свою полевую сумку.

- Коля, можно мне с вами? - попросила Саша. Ей вдруг захотелось еще раз полюбоваться с воздуха красотами Фанских гор.

- Не надо, малыш. Опять тебя начнет тошнить, - возразил Николай. - Не скучай. Мы быстро: туда-сюда.

Саша только вздохнула, но настаивать не стала.

Вертолет поднялся, резко набрал высоту, ушел в сторону перевала Тавасанг.

Николая Саша видела в последний раз.

Потом следственная комиссия так и не пришла к однозначному выводу о причине катастрофы вертолета "Ми-8", бортовой номер такой-то. Машина только-только прошла плановый ремонт, и управлял ею опытнейший командир Юра Бойко, знавший здешние горы, как свои пять: он смог бы летать и с завязанными глазами.

Вертолет подошел к Чимтаргинскому массиву со стороны озера Куликолон, приблизился к скальной стене и тут... Высказывали предположение: в несущий винт попал шальной камень, сорвавшийся сверху, с ледника, и отскочивший от удара о выступ так далеко, что угодил прямо в лопасть. Машина потеряла управление, врезалась в скалу, мгновенно вспыхнула, и огромным черно-желтым факелом рухнула вниз, к подножью Чимтарги - высочайшей вершины Фанских гор.

В лагере удивлялись, почему так долго не возвращается вертолет. Но особо и не тревожились: может им в город пришлось вернуться, да мало ли... Одна Саша места себе не находила. Николай сказал: туда-сюда, а уж вечер скоро. Что могло их задержать? Если только,.. О, боже!

Саша вспомнила: в пять вечера сеанс связи.

У себя в палатке Михалыч посмотрел на часы: до связи оставалось три минуты. Щелкнул тумблерами на панелях громоздкой как шкаф, мощной "Полосы" - засветились желтые огоньки индикаторов. Михалыч закурил, достал из бокового кармашка палатки общую тетрадь с ручкой, положил перед собой: у радиста все под рукой должно быть. На часах большая стрелка уперлась в "12". Михалыч аккуратно притушил сигарету в консервной банке, нажал на тангенту, поставив ее в положение "передача", выстукал ключом: "РОЦИ, я РОЦЩ". Эфир молчал. Радист повторил вызов. "РОЦИ" отозвался. Михалыч приготовился писать, слушал. Он, вдруг, побледнел, застучал: "Не понял. Повторите".

Чуда не произошло: морзянка, переведенная на нормальный язык, воспроизвела скорбное известие, которое, хочешь - не хочешь, пришлось записать, с тем, чтобы вручить геологу Александре Ярошевской, жене,.. теперь уже вдове, Николая Антоновича Ярошевского.

Старый колымский волк, чего только не повидавший в жизни, совершенно растерялся, страшась и подумать, как сможет он сообщить ужасную новость молодой женщине, еще девчонке, в сущности. Позвать, разве, кого из геологов?...

Михалыч выглянул из палатки, и встретился взглядом с Александрой. Отвел глаза.

- Что-то случилось, Михалыч? - сдавленным голосом произнесла Саша.

Радист молча кивнул, и дрожащей рукой протянул ей листок с радиограммой.

Саша вскрикнула раненой птицей, повернулась и пошла к своей палатке. Не доходя, присела, схватилась за живот.

- Ой, мамочка...

Михалыч бросился к ней.

Бледная, без кровинки в лице, Саша с трудом выговорила:

- Больно.

* * *

В тот год в Фанских горах смерть собрала обильную жатву: жертвами авиакатастрофы стали, вместе с экипажем, семь человек; на восхождениях погибли трое альпинистов, и еще один скончался в больнице; три туриста-дикаря бесследно исчезли. Что произошло с ними, осталось загадкой.

Саша потеряла ребенка, и сама едва не лишилась жизни. Машиной ее отвезли в Пенджикент, в районную больницу, оттуда санрейсом доставили в Душанбе. Три дня она балансировала "на краю" из-за большой кровопотери (последствие выкидыша). Не обошлось без осложнений. Врачи оценивали состояние больной, как критическое.

Саша пребывала в полузабытье, бредила, металась. Все карабкалась наверх, силилась выбраться из глубокой ямы - не получалось; она снова и снова лезла, падала, поднималась... То, вдруг, она оказывалась маленькой девочкой, заблудившейся в горах: отстала от мамы в маршруте, жалобно звала ее, но кругом лишь скалы да бездонные пропасти....

- Саша, девочка моя...

Она открыла глаза и увидела маму, сидящую на стуле, возле кровати. Мама тихо плакала.

- Не плачь, мулечка,- попросила Саша.

- Ой, проснулась... Лежи, лежи. Я не буду плакать.

Появились две женщины во врачебных халатах. Маму попросили выйти. Сашу чем-то напоили, затем сделали укол, она опять заснула.

Утром солнце ярко осветило небольшую, на две койки палату. Саша открыла глаза, осмотрелась. Она была здесь одна - вторая койка аккуратно застелена. Пахло хлоркой и лекарствами. Из крана умывальника, что находился в углу палаты, падали гулкие капли.

Зашла врач, полная улыбчивая кореянка, в годах.

- Как себя чувствуем? Голова не болит? Ну-ка, давай посмотрим тебя... Так, хорошо. Присядь, пожалуйста.... Так, давай послушаем. Дыши... Еще. Не дыши.... Давление, давай, померим.

Тараторила, как сорока. Саша и рта не раскрыла - докторша все сказала за нее.

- Хорошо. Только слабость есть, немного, да? Голова кружится, да? Сейчас сестричка укольчик сделает... Лежи, вставать нельзя, ни в туалет, никуда.

Потом пришла мама. С большой сумкой, в накинутом на плечи белом халате. Присела возле койки, положила руку на лоб дочери.

- Не болит? Я поесть тебе принесла. Покормлю тебя сейчас. Как раньше, из ложечки.

- Какое сегодня число?

- Шестнадцатое.

Саша закрыла глаза, поджала дрожащие губы.

- Похороны уже были?

Мама молча кивнула. Саша, не видя ее, все поняла.

У мамы опять слезы навернулись. Она торопливо достала платок, промокнула.

- А Бронислава Вячеславовна... Как она?- спросила Саша, вспомнив о свекрови.

- Держится.

- А папа? Он в поле?

- Нет, здесь он, со мной. Внизу сидит, в вестибюле. Меня одну только пустили, и то, на полчаса, не дольше.

Мама покормила Сашу, умыла ее, помогла переодеть ночнушку. Саша все, как во сне делала - ушла в себя. Мама лишь вздыхала, шмыгала носом, часто платок доставала.

В таком состоянии Саша пребывала в последующие три-четыре дня. Мама не на шутку обеспокоилась ее душевным здоровьем. Неужели, к психиатру придется обращаться? Не дай бог.

Сашу по очереди навещали все родственники. Старались ободрить. Саша оставалась безучастной к их разговорам, отвечала односложно. Она не плакала, но и не улыбалась, вообще не проявляла никаких эмоций.

На пятый день заявилась Зулька.

- О, привет, Сэнди!

Наклонилась, обняла подругу, чмокнула в шеку.

- Привет.

Саша впервые за последние дни не выглядела человекоподобным роботом.

- Как ты узнала про меня, Зулька?

- Я же в партии Информации работаю. Забыла?

Зулька вывалила на Сашу кучу новостей. В основном про себя. Похвасталась:

- У меня роман. С таким мужчиной... Он москвич, кандидат наук. Красавец. Такой мужик, о-о! Его группа здесь работает, по договору. Они сейчас в районе Магиана. Ты, может, даже видела их. Вы ведь рядом, где-то, находились?

Саша кивнула. Некоторое время она молчала: Зулька неосторожно напомнила ей о трагедии. Потом, неожиданно, заговорила:

- Ты, знаешь, Зулька, я, кажется, на самом деле видала твоего... красавца. Высокий такой, с бородкой? Как же его фамилия,.. Козырев, кажется.

- Кошелев, - поправила Зулька. - Да, это он. Ну, и как тебе?

- Достойный мужчина, - ответила Саша неопределенно. - Зуль, ты Ленку Куракину давно видела?

- Ты что, не в курсе? Она замуж выскочила, за немца, и умотала с ним. Сейчас в Германии живет. Он с ее Борькой вместе работал, на СТО. Ленка мне недавно написала. Мол, скучаю по дому, плачу каждый день... Ой, ой, так я и поверила - плачет она, как же! Рада, небось, до усрачки. Они пока живут... Ну, типа лагеря карантинного. Их там обучают всему: законам, порядкам... Как с дикарями, в общем. И ты поняла, они на пособие уже тачку себе взяли - "ауди"...

Язык у Зульки был, что называется, без костей.

- А брат ее тоже уехал?

- Борька? Да нет, чего ему там делать... Хотя, может и укатил куда. Не знаю, сто лет с ним не встречалась.

После Зулькиного визита Саша немного оживилась. Только чувствовала себя неважно.

И улыбаться, похоже, совсем разучилась.

* * *

Зуля Деникаева не подозревала, что на тот момент, когда она рассказывала подруге о новом любовнике, Лев Никитьевич Кошелев был уже почти сутки мертв. Произошел несчастный случай, из-за небрежного обращения его помощника с охотничьим оружием.

Еще один скорбный эпизод в Фанских горах в тот злополучный год.

У Саши появилась соседка. Пожилая и замкнутая. Все молчала, только вздыхала, да постанывала. Саша подумала: уж не немая ли. Самой Саше разговаривать не хотелось, но такое соседство - тоже не подарок. А, впрочем...

Тут соседка подала, неожиданно голос.

- Дочка, - позвала Сашу старуха. - Дочка, налей мне водички.

Саша даже вздрогнула. Уточнила:

- Минералки?

- Ага.

Саша передала ей бутылку, но та не взяла.

- Налей.

Вот так: ни тебе "пожалуйста", ни "спасибо".

Полина Андреевна, так звали бабку, не слишком докучала соседке. Обращалась, в основном, с просьбами, больше смахивающими на приказы: "дай", "налей". Саша не обижалась на такую бесцеремонность: не пристает с расспросами, и ладно.

Иногда, впрочем, на Полину Андреевну находило желание поболтать. Просто так, ни с того, ни с сего, начинала рассказывать:

- Дочка у меня в Оренбурге живет. замужем. Зять-то у меня хороший, работящий мужик, все в доме делает. Он и в магазин сходит, и ужин сготовит, когда дочка на работе задерживается. Она в вечерней школе работает, учительница. Да, зять хороший у меня, ничего не скажу. Вот невестка, Нинка, от стерва, такую еще поискать! Мужик, может, отдохнуть хочет, а она ему: "Хлеба у нас нет, сходи в магазин". Нет, совсем, совести...

Старуха даже не заметила анекдотичности своих высказываний: по отношению к своему чаду белое то, что для другого - черное.

А еще Полина Андреевна панически боялась уколов. Когда в палату входила медсестра со шприцем, она сразу начинала скулить:

- Может не сейчас, а? Попозже...

Медсестра на корню пресекала старушечье нытье.

- Что вы, ей богу, как малое дитя... Ну-ка, повернулись. Быстро!

- Только потихоньку... Ой!

- Все, все. И не надо дергаться, когда колют. Вот соседка ваша - ей уколы больнючие делаем, терпит же, не кричит, и не хнычет.

"Что те уколы, - подумала Саша с горечью, - по сравнению с болью, которая там, в душе". Она действительно не жаловалась, не причитала, а если и плакала, то так, чтобы никто не видел.

Родные и знакомые не забывали Сашу, навещали, приободрить старались. И это было ей в тягость. Саше казалось: без их назойливого внимания она бы скорее справилась с душевной болью. Вот Полине Андреевне, соседке, родственники не докучали визитами. Один раз появился мужчина лет сорока-пятидесяти, лысоватый, потрепанный, какой-то. Сын, должно быть. Принес старухе домашнюю еду, спросил про самочувствие - и был таков. Не присел даже. Пару раз приходила невестка, та самая " Нинка-стерва". Оказалось - нормальная женщина, приветливая, улыбчивая. Подробно расспросила бабку, что, да как, чего принести в следующий раз. Старуха лисила, говорила с невесткой не просто любезно - заискивающе, "Ниночкой" называла.

Соседка, конечно, не подарок, да бог ей судья. Сашу другое мучило - бессонница. Многим знакомое состояние, когда чем больше стараешься, тем дольше не можешь заснуть. Пытаешься задействовать проверенные средства, вроде счета овец, но скоро понимаешь: это, что мертвому припарки. Остается лежать, таращится в темноту, и стараться думать о приятном. И тогда, может быть, спасительный сон придет.

Сначала Саша пыталась самостоятельно справиться с проблемой, затем с помощью снотворного. Тут новая напасть: теперь засыпала она моментально, но где-то часа в три-четыре ночи просыпалась, и - всё, до утра уже не смыкала глаз.

Неудивительно, что каждое утро Саша, глядя в зеркало, видела там одну и ту же печальную картину: бледное измученное лицо, серые тени вокруг глаз, на голове - воронье гнездо. Как могла, старалась привести себя в порядок. Ждала кого то? Пожалуй,.. хотя и не признавалась, даже самой себе.

Не напрасно ждала. Макс пришел.

Спросил разрешения войти. Как-то неуверенно поздоровался, спросил о самочувствии. Заметно было, что смущается, не знает, как общаться с молодой женщиной, только-только пережившей гибель мужа и потерю ребенка. Двусмысленная ситуация. Она вдова, он ... не понятно кто: хахаль - не хахаль, так, не пришей рукав жилетке. А тут еще соседка-старуха - и не поговоришь нормально.

Макс замялся, не решаясь присесть, поставил на тумбочку гостинцы: бутылочку с темно-бардовым соком барбариса, другую, такую же, но ярко-оранжевую, с облепиховым соком.

- Вот. Витамины, - сказал Макс, и пояснил, - Сам собирал.

Зачем ему понадобилось это вранье, - на самом деле барбарис с облепихой ему пожертвовали женщины из их партии, - Макс не смог бы объяснить толком. С языка сорвалось.

Саша сдержано поблагодарила. Она тоже была в замешательстве. Соседство Полины Андреевны ее не смущало: старуха все равно не обращает никакого внимания на приходящих к Саше, по крайней мере, делает вид, что не слушает их разговоры. И, все-таки, не по себе ей было: оказалась неготовой к этому свиданию.

Пауза затянулась.

- Я пойду... Выздоравливай, - стал прощаться Макс.

Саша кивнула. Макс улыбнулся, виновато, пошел к двери.

- Максим, подожди.

Он вернулся.

- Хорошо, что ты пришел...

Она протянула руку, Макс осторожно сжал ее ладонь. Сердце гулко бухало в груди, и его стуку вторило биение другого сердца.

- Как хорошо, что ты пришел, - повторила Саша.

Бронислава Вячеславовна ни разу не навестила Сашу в больнице. Но вовсе не от нежелания видеть невестку, ставшую вдовой. Сашина свекровь (теперь уже бывшая) сильно сдала. Гибель сына, последнего по-настоящему родного человека, надломила несгибаемую женщину.

Прикроватный столик в спальне Брониславы Вечаславовны превратился в маленький филиал аптеки. Одних только сердечных препаратов и средств от давления насчитывалось не менее дюжины. Доковылять до кухни стало для Брониславы Вячеславовны проблемой, приходилось держаться за стену и делать остановки. Частыми гостями в доме сделались врачи неотложки.

Именно таким Александра, выписавшись из больницы, увидела дом Ярошевских и его хозяйку. Удручающую картину являло собой это разоренное гнездо. Еще более печальное зрелище представляла хранительница ныне погасшего очага, некогда властная аристократка, а теперь просто немощная старуха в донельзя запущенной квартире. Жалким выглядел и попугай Коко (он же Давлят), едва не погибший от истощения: хозяйка постоянно забывала его кормить. Давлят сидел в клетке нахохлившись, время от времени принимался долбить клювом прутья, ругался на своем птичьем языке (разговаривать по-человечьи он так и не выучился).

Саша еще в больнице решила, что вернется домой к родителям. С Брониславой Вячеславовной они теперь вроде как чужие. Да и у папы с мамой ей, ясное дело, лучше всего. Вот только,.. будет ли это честным по отношению к свекрови, хоть и бывшей? Саша решила: поговорит с Брониславой Вечаславовной, попробует объяснить, мол, ничего личного, никаких обид не имеет... А может, Ярошевская сама укажет ей на дверь. Тогда и объяснять ничего не придется.

С такими мыслями Саша появилась на пороге дома, не успевшего стать ей родным. Вошла - и ужаснулась. Боже ты мой, неужели это тот самый дом!? Как, оказывается, можно запустить свое жилище.

А Бронислава Вячеславовна, увидев невестку, просто расплакалась, чего раньше не позволяла себе никогда. Саша кинулась утешать старушку, и тоже разревелась. Так и рыдали они, обнявшись, две женщины: молодая вдова, и мать, потерявшая последнего сына.

Саша поняла, что не сможет уйти, оставить убитую горем женщину одну. Она принялась наводить порядок в доме, все мыть, чистить, раскладывать по местам. Устала страшно, - еще не совсем оправилась после болезни, - зато квартира была приведена в божеский вид.

Прошло больше месяца после выписки, а Саша все еще находилась на больничном. Врач в поликлинике каждый раз продляла ей бюллетень. Саша и рада была. Ей совсем не хотелось показываться на людях, слушать болтовню и пересуды дамочек из их геолпартии, где теперь и начальник новый. Она вообще подумывала подыскать другое место. Может, вообще, не связанную с геологией работу найти.

Свекровь сделалась беспомощной, как трехлетний ребенок. Только что на ручки не просилась. Зато постоянно упрашивала:

- Почитай мне, Саша.

Невестка, если не было срочных дел, брала со стеллажа томик стихов, садилась на диван рядом со свекровью, и начинала читать. Пастернака, Бальмонта, Гумилева.

"Мело, мело по всей земле Во все пределы. Свеча горела на столе..."

Грустная музыка стихов завораживала. Уходила ноющая душевная боль, сменяясь тихой светлой печалью.

Какие-то глубинные струны в душе молодой женщины трогали, будто бы про нее написанные строки:

"Я буду ждать тебя мучительно, Я буду ждать тебя года..."

И эти:

"Не смею вернуться в свой дом И все говорю о пришедшем..."

Бронислава Вячеславовна слушала, прикрыв веки, и казалось, начинала дремать. Но стоило невестке замолчать, свекровь тут же открывала глаза.

- Саша, читай.

Год заканчивался. Слава богу, подходил к концу. Плохой год, несчастливый. Хотелось верить, что все беды останутся в нем, а с началом нового витка планеты вокруг солнца придет Удача.

Новый год ждали, на него надеялись, верили: будет лучше. Наивные люди.

За неделю до Нового года произошло событие, нарушившее размеренное существование двух женщин, Ярошевской-старшей и ее молодой невестки. Из Саратова, нежданно-негаданно, приехала младшая сестра Брониславы Вячеславовны, Софья.

Тетя Соня оказалась чрезвычайно деятельной особой. Не отдохнув даже с дороги, она принялась осматривать квартиру, заглядывать во все щели. Потом заявила, что останется здесь, дабы ухаживать за сестрой, давая Александре понять: отныне и навсегда хозяйкой квартиры (вместе с имуществом) становиться она, Софья Вячеславовна. При этом прозрачно намекнула, дескать, присутствие в доме посторонних (имелась в виду, разумеется, Саша) более не желательно.

Возражать Саша не стала. Тем паче, свекровь безропотно подчинилась новоявленной опекунше. Война с бездетной незамужней теткой, вознамерившейся завладеть жилищем сестры и ее скарбом, заранее была обречена на поражение. У Саши и мысли не возникло пытаться оспаривать притязания захватчицы. Собралась, и на следующий день переехала к родителям.

Год закончился, начался новый, явившийся прелюдией к тому, что потом назовут "лихими девяностыми", или просто лихолетьем.

Глава 10. И это только начало

Геологическая карьера Максима Шведова закончилась так же неожиданно, как и началась.

Математический бум, подобно любому ажиотажу, оказался весьма скоротечным явлением. Всеобщее забалдение и поклонение математике свелось к знакомой формуле: много шуму их ничего. А к результатам поголовной математизации оказалась применима другая известная поговорка: гора родила мышь.

После прилива всегда случается отлив. Начальство стало косо поглядывать на математиков: дескать, слишком вольготно им живется, и даром едят хлеб, да еще с маслом. Особенно те, что кормятся от щедрот геологических служб.

В геологоуправлении поменялось начальство. "Новая метла", как оказалось, "нахлебников" не жаловала. Для геолого-математической партии наступили черные времена. Цая не стало, и заступиться за партию перед высоким начальством было некому. И, как следствие, "геолого-математиков" поприжали - урезали ассигнования; им, чтобы выжить, пришлось пойти на сокращение штатов.

Шведов с Трофимовым из перспективных сотрудников в одночасье сделались "персонами нон грата". Приятелям дали месяц (начиная с 1 января) на подыскание новой работы.

Такой вот подарок к Новому году получили Макс и Леха.

- Позвольте вам выйти вон, сударь! - спародировал начальство Леха, комментируя полученную отставку.

- Позвольте вам не позволить, - кисло отшутился Макс.

Юмор - лекарство от неприятностей, своеобразное обезболивающее, которое не лечит болезнь, а лишь снимает симптомы. На самом деле, получить коленом под зад в самом начале карьеры - такого и врагу не пожелаешь. Тут не до смеха. А с другой стороны... Что теперь - рвать на себе волосы? Посыпать пеплом голову?

- Пойдем ко мне, - предложил Леха. - Вина выпьем, споем.

- Давай, - согласился Макс, - взглянем на этот поганый мир сквозь вино.

До конца рабочего дня было еще два часа, но на них, рассудили отставленники, этот регламент больше не распространяется. Приятели вышли под серое декабрьское небо и смешались с озабоченным предпраздничными хлопотами людом.

Найти что-нибудь особенное к новогоднему столу сделалось практически невыполнимой задачей. Пустые полки магазинов уже не просто угнетали - пугали. Что-то будет дальше.

"Если бы мы знали, что исчезнет завтра, то оно исчезло бы уже сегодня", - невесело шутили люди, уставшие от полной безнадеги.

Приятели и не подумали соваться в магазин. Зачем? Там, если даже что-то и "выкинут" к празднику, толпа соберется такая, что... В общем, ну его к лешему. А за спиртным и того пуще - картина "Штурм Зимнего". В газетах писали: где-то старичка насмерть задавили в толпе, штурмующей "спецуху". Народ, как умел, решал для себя проблему с выпивкой. В аптеках исчезли лекарственные настойки. В парфюмерных магазинах, говорили, появились объявления: "Одеколон отпускается с 11-00". Те же, кто неприемлил лекарств и парфюмерии, припомнили базовые крестьянские принципы: не выбрасывать того, что может пригодиться, и не покупать того, что можно сделать самому. Народные рецепты вспомнили, и придумали новые, вроде браги "Хайль, Гитлер" (она же "Привет Горбачеву"), приготовляемой в стеклянных банках с надетыми на них резиновыми перчатками.

Дома у Лехи Трофимова, стараниями его жены Валентины, никогда не пустовал "винный погребок", где хранились напитки марки "сделай сам". Валентина не даром работала в химической лаборатории: профессиональные навыки очень пригодились ей при выработке чистейшего, как слеза младенца, ароматного самогона двойной перегонки.

Семья Трофимовых занимала квартирку в доме барачного типа. Не бог весь что,- две комнатушки, "удобства" во дворе,- а все-таки свой угол. Леха немало гордился наличием собственного жилья. Все его приятели с родителями жили, а он - отдельно.

Мужа с гостем Валентина встретила радушно, и даже не очень расстроилась, узнав о Лехином сокращении. Во всяком случае, виду не подала.

- Ничего. Еще лучше найдешь.

Леха старался выглядеть бодрячком, улыбался, шутил, подхватил на руки подбежавшую Оленьку, стал подбрасывать ее к потолку. Девочка повизгивала, хохотала до слез. Макс, в который раз, позавидовал Лехе. Впрочем, то была белая зависть.

Валентина, тем временем, собрала на стол: достала из чулана банки с домашними солениями, из серванта - графинчик настоянной на ореховых перегородках самогонки. Позвала:

- Садитесь, мужики.

Сама Валентина долго засиживаться не стала, выпила за компанию рюмочку, и ушла к себе в комнату, оставив приятелей на кухне, служащей, согласно советской традиции, местом дружеских посиделок.

Беседа вертелась вокруг непростого положения в котором оказались экс-геологи. Куда теперь?

- Швед, не парься ты так, - сказал Леха, хмелея.- Безработицы у нас пока что нет. Только все это фигня... Я вот что тебе скажу: надо мотать отсюда.

- В смысле?

- В прямом. Уезжать надо. Совсем.

Макс удивился: с чего бы это Леха задумал умотать? Трофимов всегда уверял, что здесь ему нравиться жить: климат, мол, теплый, горы, опять же, ну и вообще.

- Нет у нас тут будущего, - продолжил Леха.

- Чего так? Всегда было.

Макс хихикнул. Леха оставался серьезен.

- Швед, ты чё, не видишь, к чему все идет? Армяне с азербайджанцами передрались, узбеки турок этих, как их там,.. месхетинцев режут. Прибалты отделяться собрались, грузины туда же...

- Но таджики-то, вроде молчат пока.

- Вот именно, пока.- Леха криво ухмыльнулся.- Мне Алишер, шофер из нашего гаража, рассказал: в их доме объявился деятель один, из "Растохеза", что ли... Или из другой, какой, "обхезанной" партии, типа фундаменталистов, ну, ты понял, да? Так вот, этот му..к говорит Алишеру: "Почему ваша жена-таджичка не носит изоры*? Это неприлично". Ну, Алишер послал его, конечно, ответил: "Моя жена что хочет, то и одевает, тебе какое дело". "Они, говорит, - эти долбо..., еще указывать будут, что моей жене носить! Тем более - она наполовину осетинка". Ты понял, Швед? А если такая публика до власти дорвется? ---------------------------------------------------------------------*) Прим. Изор - национальные женские штаны (авт.)

Макс отмахнулся.

- Нам-то что. Или ты думаешь, они всех женщин заставят штаны носить?

- Да, не в этом дело... Ты не врубаешься, Швед, тут тенденция, вот что важно. В газетах уже пишут, типа, нет ничего плохого, если женщина станет прикрывать лицо. Хотят, чтобы опять паранджу носили... Но и это не главное. Сейчас дележ власти начнется: коммунисты долго не продержатся.

- И что?

- А то. Драчка будет. Оч-чень большая драчка.

Леха наполнил рюмки.

- Да, хрен с ним... Давай, Швед. Как там Цой поет: все не так уж плохо, когда есть что выпить.

- Он про пачку сигарет пел, - уточнил Макс.

- Какая, нафиг, разница.

Выпили.

- Лех, - сказал Макс, хрумкая огурцом, - ты же,.. хрум, хрум, всегда говорил: отсюда - никуда... хрум, хрум. Горы, мол... то, сё.

- Ну, говорил... У меня семья, Швед. Мне о них надо думать. - Леха кивнул на дверь в комнату. - А горы... они не только здесь.

Макс спорить не стал. Про себя же подумал: "Куда ехать? Зачем?"

Раньше он сам мечтал умотать отсюда. В Австралию.

Теперь, почему-то, ему не хотелось никуда уезжать.

Советские граждане для подыскания работы почти всегда пользовались одним и тем же, проверенным способом: через знакомых. Или родственников. Или знакомых родственников. Или родственников знакомых. В общем, "возможны варианты".

Макс не стал изобретать велосипед или искать обходных путей, а пошел проторенной дорогой. Результат, однако же, пока был неутешительный - работы по специальности никто не предлагал. Чего, в общем-то, следовало ожидать: наступили смутные времена.

Лихорадило. Никто больше ни в чем не был уверен. Сегодня ты успешный партийный функционер, занимаешь не слишком обременительную и неплохо оплачиваемую должность освобожденного секретаря парткома на предприятии, а завтра... Завтра выйдет "Указ", по которому ты обернешься никому не нужным, и ни к чему не пригодным просиживателем штанов. Каким и был до начала партийной карьеры.

Вчера ты, аспирант кафедры Научного коммунизма в университете, накарябал диссертацию на тему "Роль комсомола в период Перестройки", и уже готовился к предзащите, а сегодня... Сегодня тебе объяснили, что твой опус годиться лишь на то, чтобы висеть в дачном сортире в качестве туалетной бумаги.

Не стало стабильности.

Оставалось одно: податься в кооператоры.

Как-то Макс проходил мимо ЦУМа, там, где выстроились в ряд будочки-ларечки, торгующие разной чепухой, вроде пластмассовых бус да значков "Любитель пива" и "Борис, борись!". Здесь же припарковался темно-синий цельнометаллический "уазик", возле которого стоял раскладной столик с разложенным на нем товаром - дамской обувью "под змеиную кожу". Каждая туфля имела броский черный с золотым ярлык "Кооператив Элегант". А продавец... Ба, знакомые всё лица! Это же Стасик Романовский. Сто лет не виделись.

- О, какие люди!- воскликнул Стас, искренне обрадовавшись встрече.

Обнялись.

Стасик раздобрел, раздался вширь. Он и раньше-то не тощий был, а уж теперь...

- Рассказывай Макс. Как живешь?

- Хреново, - честно ответил Макс.

- Чего так? - удивился Стас.

-- Да, вот... С февраля безработным становлюсь. Сокращают нас: меня и Леху Трофимова.

Макс обрисовал приятелю ситуацию. Стас живо откликнулся на его беду:

- Так давай к нам! В кооператив. Я тоже, мыкался: то здесь, то там... Математикой нынче не прокормишься. Вот обувь, она всегда нужна. Ха!

Макс замялся.

- А что я там делать буду? Туфли шить? Я не умею.

- Не бери в голову. Найдем и тебе применение. Кстати, права у тебя есть?

- Водительские? Нету.

- Жаль.... Ладно, пойдешь на курсы, получишь - не проблема.

Макс, обрадованный неожиданно свалившейся удачей, едва не забыл, что и Трофимову, как воздух, нужна хорошо оплачиваемая работа.

- А Леха?- спохватился Макс. - Его возьмете?

Стас покачал головой.

- Сейчас нет... Может позже. Понимаешь, мы недавно открылись. Не развернулись еще, толком. Вот телефон, - Стас достал из кармана визитную карточку.- Позвони мне через неделю, хорошо?

Макс сразу скис. "Через неделю"... Вилами по воде, оказывается, все написано: новая работа, высокие заработки... Стас известный трепач, наобещает золотые горы, и - в кусты. Однако, пренебрегать, пусть мизерным, но шансом, не стоило. Как мог, постарался Макс не показывать своего разочарования.

Расстались приятели на оптимистичной ноте.

О Лехе напрасно Макс беспокоился. Трофимов уже решил проблему хлеба насущного - подвернулось место сторожа на автостоянке. Для человека с высшим образованием не самая престижная, конечно, работенка, и не совсем по специальности, но "наваристая". График работы вполне приемлемый: сутки дежуришь, трое отдыхаешь. И делать особо-то, ничего не нужно: сиди в будочке, почитывай книги, музыку слушай, поглядывай, иногда, что там, да как. Ночь, правда, не спишь. Зарплата, разумеется, ерундовая, зато идет навар: все, у кого нет договора на постоянное место, платят сторожу наличными. Набегает неплохо.

Леха долго не раздумывал: в его положении привередничать не приходилось.

А вот Макс пребывал, по его собственному определению, "в подвешенном состоянии". Стас заверил его, что вопрос решается, но у них, внезапно, возникли определенные сложности и,.. короче, надо подождать.

Ожидание получилось долгим, как новогоднее похмелье. Пожалуй, не стоило вообще связываться со Стасом и его шарагой.

А с другой стороны... Макс стал замечать, что ему не очень-то и хочется выходить на работу. Утром можно было валяться в постели в свое удовольствие, а вечером читать допоздна, или телек смотреть. Отличная штука - безделье. А от угрызений совести имелась прекрасная отмазка: мол, бездельничанье его вынужденное, и закончится, как только решится вопрос с кооперативом. Праздность затягивала. Шла уже вторая неделя пребывания Макса, получившего в геологоуправлении расчет, в статусе временно неработающего. Проше говоря, Макс откровенно лодырничал. В десять утра, перекочевав с кровати на диван, сидел он, ленясь даже телевизор включить - подниматься не хотелось.

"Говорят, появились уже японские телики с дистанционным управлением. Заиметь бы такой", - мечтал Макс.

Ага, как же! Сиднем сидя и, при этом, что-то поиметь... Максу, вдруг, совестно стало за свое полурастительное существование. "Позвонить Стасу, пусть прямо скажет: да или нет. Если опять станет вола вертеть - послать его, и ... податься, как Леха, в сторожа". Макс встал, решительно направился к телефону. Повторяя про себя: "Хватит, к черту", принялся кружилить диск. Уже на последней цифре он осознал, что машинально набрал не тот номер.

О Саше Макс думал постоянно, но позвонить не осмеливался. Собственно, он не знал, толком, куда звонить. Помнил наизусть старый ее телефонный номер. Который и набрал сейчас, совершенно неосознанно.

Спохватился, хотел дать отбой, но рука зависла над рычажком. А в трубке раздался знакомый голос:

- Алло.

- Здравствуй, - выдавил Макс.

- Максим?

- Я. Саша, как ты? Как чувствуешь себя?

- Спасибо. Все нормально.

- Правда!? - искренне обрадовался Макс. - Молодец.

Какое-то время каждый слышал в трубке лишь дыхание собеседника. Макс не хотел бередить Сашину рану расспросами. Она - просто растерялась.

- Ты как?- прервала молчание Саша. - Все в порядке?

- Да, как сказать... Относительно. У меня сейчас вроде отпуска, бессрочного.

- Ты что, болеешь? - не поняла Саша.

Макс стал объяснять. Саша слушала рассеяно, поддакивала "а-а, понятно", сочувствовала. Невеселый получился разговор. Макс понял: надо прощаться. И вдруг услышал:

- Приезжай ко мне. Сейчас.

Сказать, что Макс волновался, спеша на зов - ничего не сказать. Весь наэлектризованный, раздираемый противоречивыми чувствами, ехал он на удачно подвернувшемся такси; пульс зашкаливал, и тяжесть в ногах присутствовала, когда поднимался на лестничную площадку и звонил в дверь.

Саша открыла сразу.

- Проходи, Макс.

Он опять видел перед собой ту, хрупкую, почти субтильную девушку, какой запомнил ее с первой встречи в больнице. Сколько же лет прошло...

Саша была в тонком черном свитере, с закатанными до локтей рукавами и потертых джинсах. Короткая стрижка "под мальчика" очень шла ей, и даже болезненная бледность, оттененная одеждой, придавала аристократичность худенькому личику.

Макс, вслед за хозяйкой, прошел в ее комнату, где вся обстановка сохранилась с Сашиных "дозамужних" времен. Она усадила гостя в свое любимое кресло, дала ему в руки толстый альбом с фотографиями.

- Я кофе сварю, а ты пока фотки посмотри.

Показывать гостю семейный альбом - традиция давняя и очень удобная, помогает снять неизбежную неловкость, одновременно знакомя его, хоть и заочно, с домочадцами.

Сашин альбом не был семейным, в строгом смысле. Там преобладали Сашины фотки, в одиночку и с родителями, школьными и университетскими друзьями-подругами, большей частью в горах. И только две карточки относились к новой (и уже бывшей) семье Александры Ярошевской. На одной Саша с мужем были сняты на фоне зимнего леса; оба в лыжных костюмах и с лыжами в руках. Подписано: пансионат "Серебрянка". Вторая фотка, похоже, была последней - Саша и Николай на фоне знакомого Максу горного озера. На обеих карточках Саша улыбается, позируя; но улыбка ее, какая-то... вымученная, что ли. Молодая женщина словно жалеет о чем-то. Или беду предчувствует?

Саша принесла кофе.

- У меня немного "рижского бальзама" есть. Хочешь?

Макс кивнул.

Хозяйка достала из шкафчика красивую керамическую бутылку с пахучим настоем, долила себе и Максу в чашки. Кофе теперь чуть-чуть припахивал аптекой, и слегка "давал в голову".

- Вкусно, - похвалил Макс.

Он все еще смущался, словно подросток на первом свидании. Да и хозяйка, тоже. Как если бы они были школьниками и вдвоем курили, где-нибудь под лестницей.

- А где это, "Серебрянка"?- спросил Макс, сам не зная зачем.

Саша едва заметно вздохнула: Макс неосторожно коснулся незажившей раны. Но виду не подала.

- В Подмосковье... Там ведомственный пансионат. Наш, геологический.

- Да. Что-то такое слышал, - вспомнил гость. - А мне, знаешь, понравилось в вашем ведомстве... Эх, только привык, втянулся, и на тебе!

- Правда? Тебе понравилась геология? - удивилась Саша. - А я, наоборот... Похоже, сменю, профессию. Не мое это, понимаешь.

- В математики подашься?

- Нет, в юристы.

Саша с Максом глянули друг на друга и рассмеялись.

- Помнишь "Заразку"!? - воскликнул Макс. - Ох, и видок у нас был.

- Ага. Сплошная "желтоглазая ночь".

- А как на брудершафт пили, помнишь?

-- Помню.- Саша состроила якобы недовольную гримасу. - А на другой день нас вытурили из бокса в общую палату. По вашей милости, между прочим.

Воспоминания окончательно растопили ледок скованности.

- Я все помню, Макс, - произнесла Саша с неподдельной грустью в голосе.

- Я тоже.

Макс поднялся с кресла, подошел к Саше, взял ее за руку. Она сидела, опустив глаза, увлажнившиеся от накатившей волны. У Макса возникло острое желание прижать ее к себе, приласкать, утешить, как плачущего ребенка.

- Саша...

- Не надо. Не говори ничего.

Саша тоже поднялась.

Макс не догадывался, что творилось в душе у молодой женщины, ставшей совсем недавно, - не прошло еще и полгода, - вдовой, и сейчас страстно желавшей близости с тем, кого, не сознаваясь даже себе, любила все эти годы.

"Пусть,- решила Саша.- Пусть меня осудят, назовут дрянной и развратной, пусть. Больше не могу и не хочу притворяться". Она прижалась к груди Макса.

- Саша, милая...

- Не говори ничего, - прошептала она.

Их губы встретились.

Мир исчез. Остались только Он и Она. И было им плевать, что потом скажут другие: осудят или оправдают...

Саша и Макс, отдыхая от бурных ласк, лежали на низкой тахте, уместившись головами на маленькой подушке-думке. Плед, которым они укрывались, полностью сполз на пол, но Максу не хотелось его поднимать.

- Бесстыдники мы с тобой, - сказала Саша с усмешкой. - Давай прикроемся, что ли.

- Не могу, - возразил Макс, - ты слишком красивая, чтобы прятать тебя под покрывало.

Саша хихикнула и, с деланной жеманностью протянула:

- У-у, негодник. Ты разглядываешь меня, словно...

- "Я любуюсь тобой, как Мадонной Рафаэлевой", - процитировал Макс.

- Мадонна нарисована одетой.

- Ну, как... Венерой Милосской.

- А та вообще, без рук!

Они расхохотались. Макс обнял любимую, обворожительно прелестную в ничем не прикрытой наготе, и притянул к себе.

- А мне на самом деле ни капельки не стыдно, - прошептала ему на ухо Саша. - Это плохо, да?

- Это замечательно, - ответил Макс, целуя свою ненаглядную.

Они совсем забыли о времени. И не услышали даже, как в квартиру вошли. Встрепенулись, когда дверь, предусмотрительно запертую на защелку, тронули снаружи, и раздался женский голос:

- Саша?

Макс стал судорожно шарить свободной рукой по полу в поисках пледа. Саша прижала к его губам палец и прошептала:

- Это муля.

Затем громко сказала:

- Муль, у меня гости.

Она крепко обняла любимого, словно желая защитить от всех напастей.

- Никому тебя не отдам, милый мой...

Макс отвечал на Сашины поцелуи, мысленно сетуя на вечную непруху. Что за напасть: стоит ему лечь в постель с женщиной, как кто-нибудь обязательно начинает ломиться в дверь.

Они еще с четверть часа не отпускали друг друга и целовались. Точнее, Саша не выпускала Макса из объятий. Но,.. продолжение стало невозможным.

Саша, поднявшись, накинула халатик. Быстро привела в порядок постель, помогла Максу застегнуть пуговицы на рубашке. Поправила ему волосы и, поцеловав на прощание, выглянула в прихожую. Убедившись, что там никого, проводила гостя до лестничной площадки.

Прошел слух, что город наводнили беженцы-армяне, что все они, как один, богатые торгаши, и что им без очереди(!) квартиры дают. В "компетентных органах" потом утверждали, дескать, слухи эти распространяли некие эмиссары из Азербайджана, чтобы поквитаться с армянами за Карабах. Не исключалась и вероятность прямого участия зарубежных радикально-исламистских организаций, разыгрывающих "мусульманскую карту" в Средней Азии. Оппозиционеры же, заявили: все это - провокация московских властей и КГБ. Так или иначе, а в топку перегретого котла подлили керосину. Градус озлобления достиг критической отметки.

Двенадцатого числа перед правительственным зданием стала собираться толпа. Митинговали, орали: "Долой армян!", требовали, чтобы к ним вышел Главный. Ближе к вечеру настроение толпы переросло в ультрареволюционное. "Армянский вопрос" отошел на второй план. Под крики "Долой Махкамова*!" орда, подогревшаяся анашой, ринулась на штурм, толкая перед собой пустой троллейбус. В окна цековского здания полетели булыжники - оружие пролетариата, и бутылки с "коктейлем Молотова". Запахло жаренным. -------------------------------------------------------------------- *) Прим. Махкамов - в то время Первый секретарь, глава Таджикистана (авт.)

В ответ из здания стали стрелять. Сначала в воздух, потом - на поражение.

Толпа отступила. Но не угомонилась, а покатилась по центральной улице, вымещая озлобление на всем, что попадалось под горячую руку. Перемещение неуправляемой орды сопровождалось хрустальным звонов разбитых вдребезги витрин, треском переворачиваемых киосков, возбужденными криками, воем и топотом.

Алишер, тот самый шофер, о котором рассказывал Максу Трофимов, случайно оказался на перекрестке возле ЦУМа. Он увидел, как из проема высаженной витрины какие-то люди вытаскивали коробки - грабили магазин. Алишер бросился к стоящему у стены милиционеру и закричал по-таджикски:

- Ты что, не видишь!? Смотри, что они делают!

"Страж порядка" только испуганно моргал. А потом и вовсе исчез, растворился в переулках.

Толпа постепенно рассосалась по боковым улицам. На время бесчинства прекратились.

В тот день Макс в город не выходил, и о случившемся узнал, когда вечером включил телевизор. На местном канале показывали одни и те же кадры: орущую толпу, троллейбус, используемый в качестве тарана, летящие пылающие бутылки, клубы дыма, валящие из разбитого окна, бегущих людей, опрокинутую будку "спорт-лото"... Диктор попеременно, по-таджикски и по-русски, говорил о "массовых беспорядках, спровоцированных хулиганскими элементами с подачи деятелей радикальных группировок".

Макс поспешил к телефону: узнать, все ли у Саши в порядке, не случилось ли с ней чего. Только напрасно он мучил телефон, пытаясь прорваться через шквал звонков. Телефонные линии, должно быть, раскалились докрасна и готовы были полопаться от перегрузок.

Впрочем, Саша дозвонилась сама.

- Как, там, у вас? У нас все тихо...

Макс подошел к окну. С улицы доносился лишь шум редких, в этот поздний час, машин.

Город засыпал, чтобы завтра проснуться другим. Прошедший день поделил историю города на "до" и "после". Он переживет еще не одно трагическое событие, будет получать и залечивать раны, быть может, он станет самым красивым и современным городом, а может, захиреет окончательно.

Вот только прежним ему не быть уже никогда.

Тринадцатого, с утра, на улицах было спокойно Только в центре появились БТРы, охраняющие Важные Объекты: госбанк, главпочтамт, здания правительства. Да еще очереди стояли в хлебных отделах магазинов - наиболее предусмотрительные решили запастись хлебушком.

Однако, спокойствие это было видимым. Все ждали: что-то будет. Часам к десяти к Центру с разных сторон, группами, потянулись люди, преимущественно молодые: студенты, жители окрестных кишлаков и просто городская шпана. На сей раз толпа собралась на Главной площади. Продолжили митинговать, орали в мегафоны, произносили пламенные речи. Про армян больше не вспоминали. Призывали разобраться с теми, кто отдал приказ стрелять в "мирных граждан", к тому же, выставили явно провокационное требование: захоронить на площади перед зданием ЦК убитых в ходе вчерашнего расстрела, и переименовать это место в "площадь Шахидон (Мучеников)".

Дальше - больше. Устав обличать местные власти, переключились на московские. Говорили о засилье "чужих" и о "попрании местных обычаев". Опять скандировали: "Долой!", грозили устроить Джихад. Откуда-то появились носилки с мертвым телом. Кто убил этого человека было не понятно, но для оголтелой орды труп явился дополнительным катализаторам.

Толпа почуяла кровь. И жаждала крови. Гнев толпы, как это обычно бывает, с недоступных для нее правителей, переключился на "чужаков", которые всегда под рукой: "Пусть уезжают в свою Россию!"

Клич "бей их!", подхваченный толпой, явился сигналом к началу грабежей и побоищ, прокатившихся по улицам и переулкам города.

Мудро поступили те, кто к середине дня, наплевав на распоряжение начальства оставаться на рабочих местах, собрался и уехал домой, под защиту родных стен. Ибо альтернативы просто не было. "Стражи порядка", совместно с военными, бесстрашно охраняли властей предержащих, оставив город на откуп бесчинствующим оравам.

К вечеру улицы полностью обезлюдели. Повсюду остались следы побоищ: битое стекло, булыганы, брошенные дамские сумочки, сломанные зонтики, вырванные "с мясом" пуговицы. На перекрестках, то здесь, то там, чадили, догорая, легковушки, подвернувшиеся любителям устраивать поджоги. У многих, с грехом пополам добравшихся до мест стоянки машин, были выбиты стекла - угодили под град камней. Счет убитым шел на десятки, раненым - на сотни.

Но жизнь в городе не замерла совсем. Отсиживаться в квартирах-норах, где люди вовсе не чувствовали себя в безопасности, оказалось страшнее, чем защищаться сообща. Горожане высыпали во дворы, вооружаясь, кто, чем мог, были полны решимости обороняться до последней возможности. Строили баррикады. Готовили бутылки с "коктейлем Молотова" - проверенное оружие.

Макс, прихватив обрезок стальной трубы, тоже вышел погреться на солнышке, - на редкость теплым выдался февральский денек, - пообщаться с соседями, почувствовать, что не одинок.

Весьма живописную картину представляли собой "ополченцы": кто с ломом или монтировкой, а кто - просто с дубиной. Один малый вооружился спортивной рапирой, а толстый усатый дядя Толя, потомственный казак (так он представлялся при знакомстве), вышел с огромным мясницким тесаком: пусть только сунутся - башки поотрубаю! Всех рассмешил местный дурачок Амри, тщедушный и абсолютно безобидный парень, выбравший в качестве оружия корягу выше собственного роста.

- Посмотрите, "Махмуд-герой" идет! Ха-ха-ха! Амри, кто кого тащит: ты дубину, или она тебя?

Несмотря на некоторую карикатурность, "ополчение" представляло собой вполне боеспособную единицу. Во всяком случае, настрой был серьезный. Ночью выходили, по очереди, на дежурство. Жгли костры. На крыши домов посадили наблюдателей. Придумали средство оповещения: подвесили к дереву пустой кислородный баллон, гудевший, если колотить по нему железом, что твой колокол-набат.

В небе, то и дело, раздавался гул - заходили на посадку тяжелые "транспортники". В город перебрасывались спецподразделения Внутренних Войск. Власти объявили о введении чрезвычайного положения и комендантского часа.

Четырнадцатого на работу никто не вышел. Не открылись магазины, не работали школы и детские сады, не ходил транспорт. Иногда по улицам проносились машины с зелеными флагами. Из них что-то кричали, свистели, улюлюкали. Но погромщики всюду видели одну и ту же картину: забаррикадированные въезды в микрорайоны и дворы, людей с дрекольем. А то, нет-нет, да и блеснет на солнце ствол охотничьего дробовика. Шутить с беспредельщиками никто не собирался.

Позже на улицах появились патрули ВВ - накаченные ребята со щитами и резиновыми дубинками. Беспредел прекратился.

Макс, включив вечером телик на первый канал, с удивлением услышал выступление московского говоруна-политика, заявившего: дескать, Махкамов в Душанбе расстрелял мирную демонстрацию. Этот столичный краснобай практически слово в слово повторял речи местных деятелей-оппозиционеров, старающихся все перевернуть с ног на голову, и оправдать погромщиков, выставив их невинными жертвами. "Вот, сволочь, - подумал Макс, - тебя бы, гнида, сюда, и чтобы эти "мирные демонстранты" тебе по тыкве настучали".

С расстояния в три тысячи километров некоторые события, если они не затрагивают вас лично, смотрятся не так, как видят те, кто оказался в самой их гуще.

* * *

Жертвой побоищ едва не стал актер Плачидо, приехавший в Душанбе на съемки фильма об афганской войне. Ему повезло: кто-то узнал в посетителе бара, подвергшегося нападению погромщиков, легендарного комиссара Катании. Итальянец не пострадал, и благополучно улетел обратно в Европу. А бар потом нарекли "Мигеле Плачидо"

Связь в городе, как это обычно и бывает во времена природных или социальных катаклизмов, работала из рук вон плохо. Дозвониться удавалось лишь в одном случае из двадцати. Не дай бог, прихватит сердце - скорую не дозовешься, десять раз помереть успеешь.

Максу никак не удавалось связаться с Сашей. В телефонной трубке - одни только короткие гудки. Как неприкаянный слонялся он по квартире, не находя, куда приткнуться.

Родители Макса тоже дома сидели, не зная, радоваться неожиданному отпуску, или огорчаться. Батя ворчал, лениво ругал Перестройку и Горбачева: довели, мол, страну до ручки, был бы Сталин, все бы по струнке ходили. Это же самое можно было сейчас услышать всюду, где собиралось более двух человек. Макс не разделял батиных убеждений, но в спор не вступал - пусть ворчит себе. Мать тоже ругалась: магазины, даром что открыли, - одни пустые прилавки, - хлеб, и то, нерегулярно привозят. Куда катимся?!

Неожиданно дозвонился Трофимов.

- Ну, что, Швед, прав я был? И это только начало, башку на отсечение даю. В общем, я решил: уезжаю.

- Куда?

- В Россию, куда ж еще. У Валентины на Алтае родственники: дядя родной, ну и разные, двоюродные-троюродные...

Макс знал: Леха слов на ветер не бросает. Но уж больно неожиданным было это его решение, вот так, сходу.

- А где вы там жить будите?- поинтересовался Макс.

- В деревне.

- А работа?

- Пойду, для начала, учителем. Они там в большом дефиците. Валентина, кстати, тоже может в школу, химичкой. И дом сразу дадут. К нам Валюшкина двоюродная сестра приезжала, рассказывала: учителей у них берут без проблем. Может и ты, с нами? Алтай, Швед! Русская Швейцария! А?

- Я?- Макс замялся. - Нет, Лех, я пас. В деревню, учителем... Не, это не для меня.

Трофимов уговаривать не стал.

- Как знаешь. Тогда, вот что. Я увольняюсь, место сторожа освобождается. Пойдешь?

Макс обрадовался: похоже, проблему с трудоустройством удастся решить.

- Да, Лех. Спасибо. Мне сейчас работа до зарезу нужна.

Сюрпризы на этом не закончились. И приятные, и - не очень. Макс набрал, наудачу, Сашин номер - пошли длинные гудки. Ответил мужчина:

- Слушаю.

- Э-э, квартира Вершининых?.. Можно Сашу?

- А вы кто?

Не слишком приветливым был голос.

- Знакомый, - ответил Макс, и добавил.- Я тоже геолог.

Зачем он соврал? Сам не понял.

Что-то в тоне Макса не понравилось Сашиному отцу (это был, ясное дело, он).

- Вот как, - недовольно буркнул Вершинин. - А Саши нет. Она в отъезде.

Послышались короткие гудки.

"Гадство!". Макс саданул кулаком по стене, вымещая на ней обиду. Чтобы успокоиться, включил телевизор. На первом показывали "Здоровье" в повторе. Макс переключил на второй, и был безмерно удивлен, услышав голос Лехи Трофимова: "Горных рек водопады ревут...". Да это же фильм, тот самый, про них!

Макс кинулся к телефону - звонить Лехе. Но в трубке, опять, лишь треск, да короткое пиканье. Макс вернулся к экрану: посмотреть, вспомнить, поностальгировать об ушедших студенческих временах. Жаль, если Леха пропустит. Ведь, что ни говори, а кино это - событие в жизни их обоих.

Лишь только фильм закончился, телефон ожил. "Леха", - подумал Макс, снимая трубку. Оказалось - очередной сюрприз. Звонила "боткинская знакомая" Татьяна.

- Приветствую! А, вы, сударь, оказывается звезда телеэкрана. На всех каналах вас показывают!

- Стараемся, - вяло подыграл Макс.

- А что ж настроение такое... нерадостное? Его в кино снимают, а он... Кстати, тебе привет от Аллы Кудимовой.

Макс был поражен.

- А ты ее откуда знаешь?

- Да, так. Мир тесен. - Татьяна усмехнулась. - Немного общаюсь с киношниками.

Татьяна объяснила: ее приглашают, иногда, переводчицей, если иностранцы, какие, заявляются на киностудию. Вот, на неделе, Мигеле Плачидо приезжал.

- Комиссар Катании?

- Ага. Тот самый. Имела честь беседовать с ним.

- А ты и по-итальянски понимаешь? - опять удивился Макс.

- А то! Основной у меня английский. Итальянский дополнительно.

- Ого! А еще какие?

- Французский мало-мало кумекаем. И русский устный, ха-ха.

Потрепались еще немного, о том, о сем. Татьяна стала прощаться:

- Ладно, пойду дальше. Не забывайте, сударь. Будете проходить мимо...

- ... проходите, - закончил Макс.

Татьяна хихикнула. Но возразила:

- Что, вы! Мы гостям всегда рады. Кстати, я теперь в другом месте живу. И телефон другой. Запишешь?

Она продиктовала номер и попрощалась:

- Чао.

Странное дело: "боткинская знакомая" все время пересекалась с Максом именно тогда, когда у него случался "прокол" с Сашей.

Жизнь, вообще, полна удивительных совпадений.

Глава 11. Первая волна

Вершинин не совсем правду сказал Максу, дескать, Саша уехала.

Владимир Яковлевич очень болезненно воспринял появление у дочери "хахаля". По-житейски понятно, конечно: девка молодая, и вдруг - вдова. Не в монастырь же ей теперь. Но, вот так, сразу... Могила мужа не остыла еще, как говориться. К тому же, Коля Ярошевский был из своих. А тут, объявился: "я тоже геолог" Это "тоже", почему-то, очень не понравилось Вершинину. Знаем, мол, таких. Ему сразу припомнилось, как Саша, запершись с хахалем в комнате, крикнула: "У меня гости". Понятно, что за гости, такие... Ему тогда все чудилась возня за стеной, скрип старенькой тахты. То была игра воображения, наверное,.. а может, и нет. И вот, звонит, понимаешь, Сашу ему подавай...

Но и не совсем соврал старый геолог. Дочери действительно дома не было. В силу некоторых обстоятельств родственного характера.

Сначала с мулей произошло несчастье - "попала под раздачу".

Сашины родители работали в разных экспедициях. Владимир Яковлевич каждое утро ездил на служебном автобусе в поселок Ленинский. Елене Васильевне на работу было совсем в другую сторону - к центру города. Тринадцатого с утра в "конторе", где трудилась Вершинина, только и разговоров было, что о вчерашних беспорядках. Какая тут работа. Пошли к начальнику: похоже, опять что-то назревает, сидим как на иголках, пора разбегаться по домам. Тот - ни в какую. Распоряжений на сей счет не было, говорит, так что, сидите и работайте. Упрямство этого солдафона едва не обернулось большой бедой для его подчиненных.

В Ленинском узнали о начавшихся в городе погромах ближе к обеду. Здешнее начальство поступило дальновиднее городского: всех, кто жил не в поселке, отпустили не дожидаясь распоряжений сверху. Так что, Владимир Яковлевич оказался дома раньше супруги, и до того, как беспредел докатился до их микрорайона. Саша сидела одна.

- Мама не звонила? - спросил обеспокоенный отец.

- Нет, а что? В городе опять бузят?

- Да.

Владимир Яковлевич принялся названивать. Бесполезно.

По улице уже катилась волна паники. В магазинах продавцы поскорее выпроваживали покупателей, запирали наглухо двери. Люди жались ближе к домам, старались отыскать убежище. На короткое время улица опустела совершенно. Повисла жуткая тишина.

И вот. Послышался отдаленный гул, который все нарастал, словно с гор катился селевой поток, способный уничтожить все на своем пути, посеять смерть и разрушение. По дороге мчались машины, многие с выбитыми стеклами, бежали люди; в воздухе повис многоголосый крик, точнее - вопль, в котором смешались матерная ругань, стоны и призывы о помощи, яростное улюлюканье и рев разнузданной, пьяной от крови толпы .

Владимир Яковлевич бросился на улицу. И почти сразу вернулся, ведя под руку Елену Владимировну. Саша ахнула,- у мамы голова была вся в крови,- побежала на кухню, за аптечкой. Владимир Яковлевич поспешил к телефону - вызвать скорую.

Муля рассказала потом: около двух часов, видя, что дуболом начальник даже и не думает позаботиться об их безопасности, подчиненные решили взять инициативу в собственные руки. Дружно собрались и... В этот момент "сверху" пришло распоряжение: на сегодня работа отменяется.

До автобусной остановки Елена Владимировна добралась без проблем. Транспорт еще ходил.

Автобус уже подъезжал к их микрорайону. Елена Владимировна, стоявшая у заднего окна, повернулась, чтобы пройти к выходу, когда стекло разлетелось на мелкие осколки, и в голову женщины угодил брошенный с улицы булыган. Градом камней высадило еще несколько боковых стекол. Автобус резко затормозил, двери с лязганьем распахнулись, и народ ринулся к выходу. Как она оказалась на улице, Елена Владимировна не помнила. Женщина практически потеряла способность ориентироваться. Вокруг все бежали, мелькали испуганные лица, кто-то кричал, кто-то отбивался от погромщиков, всё вертелось, как в дьявольской карусели. Еще секунда и Елена Владимировна упала бы на асфальт, но тут ее с двух сторон подхватили незнакомые мужчина и женщина, почти бегом потащили по боковой аллейке прочь от побоища.

- Где вы живете? Какой номер дома? - несколько раз спросили пострадавшую неожиданные спасители.

Елена Владимировна плохо соображала в этот момент и только стонала жалобно. К счастью подоспел муж, и принял ее с рук на руки, в суматохе забыв поблагодарить незнакомцев.

До скорой было не дозвониться. Рядом, через дорогу, имелась поликлиника, только пробиться туда без риска для жизни не представлялось возможным. К тому же, не было никакой уверенности, что врачи до сих пор на своих местах. Пришлось самим оказывать помощь раненой.

Саша смыла у мамы с головы и лица кровь. С облегчением убедилась, что все не так страшно, как казалось на первый взгляд, правда, была содрана кожа на лбу и синяк на пол-лица. Глаз, слава богу, цел (маме показалось, что туда попало стекло), только царапина на верхнем веке. Саша аккуратно обработала ссадины йодом, забинтовала. Пэпс больше мешал советами, нежели помогал, пока Саша не услала его на кухню - сделать чай. Пострадавшую она уложила на диван, дала выпить таблетку от головной боли, заботливо укутала мулечку пледом.

Мама лежала тихо и, казалось, дремала. Вдруг встрепенулась, приподнялась:

- Сумка! У меня сумку отняли. Там деньги...

В памяти неожиданно всплыло лицо погромщика, пацана-таджика лет пятнадцати-шестнадцати, вырывавшего из ее рук сумку, когда она оказалась в самой гуще побоища. Елена Владимировна заплакала от боли и обиды.

Больше тридцати лет прожила в Душанбе Елена Владимировна, в девичестве Соловьева, потом Вершинина. Здесь она вышла замуж, здесь же родились ее дочери. Она считала этот город своим, и любила по-своему. До сегодняшнего дня.

Елена Владимировна приняла решение и твердо заявила:

- Я здесь не останусь.

Елена Владимировна еще легко отделалась. Но физические страдания ничто по сравнению с испытанным ею психологическим шоком. На другое утро она встала как обычно, и возилась на кухне, не обращая внимания на протесты дочери и мужа. Только раз за разом смахивала наворачивающиеся слезы, и старалась унять дрожь в руках.

- Я здесь не останусь.

Вместе с Еленой Владимировной эту фразу сейчас повторяли во всех концах города сотни, если не тысячи ее соотечественников. Большинство из них, не собирались, конечно, с бухты-барахты сорваться с насиженного места. Но были и такие, кто уже паковал чемоданы. Одни ехали на разведку, узнать как и что, приглядеть место. У кого имелась родня, готовая приютить или поспособствовать с жильем, тем было проще. Иные, как в омут головой бросались: хуже, мол, все равно не будет.

Это была первая волна миграции "некоренного населения" из республики, начало "великого переселения".

- Ты не горячись, мулечка, - попробовала остудить мамин пыл Саша.

- Я ни одного лишнего дня не хочу здесь оставаться, - настаивала мама. - Мы поедем к Ляле. Она поможет с жильем.

Мамина сестра Ольга (она же Ляля) жила в Ленинградской области.

- А работа?

Муля отмахнулась.

- Мне в этом году на пенсию. Отец в любой момент может - у него полевых почти пятнадцать лет. А достаточно двенадцати с половиной. Так, Володя?

Владимир Яковлевич подтвердил: стаж позволял выйти на пенсию в пятьдесят пять, а ему уже пятьдесят седьмой шел.

- А я?

- Найдем тебе работу, - подключился пэпс. - У меня куча знакомых в Питере.

Саша не нашла, что возразить. "Переезд, дело не одного дня,- думала она,- пока еще соберемся".

Елена Владимировна рассуждала иначе. В голове у нее уже составился четкий план, отступать от которого она не собиралась.

Ожил до сих пор молчавший телефон. Саша взяла трубку и ушам своим не поверила: звонила Софья Вячеславовна, сестра ее бывшей свекрови. Узурпаторша, выгнавшая в свое время Сашу из квартиры Ярошевских, теперь просила ее приехать. Она объяснила: Бронислава Вячеславовна очень плоха и хочет видеть невестку.

- Приезжай, Сашенька. Пожалуйста, - уговаривала тетя Соня.

- Хорошо. Я приеду, - ответила Саша.

Родители, сначала, и слушать не хотели отпустить дочь в другой конец города. Мама чуть не в крик:

-- Ты с ума сошла! Посмотри на меня - тоже так хочешь?!

Вид у мули еще тот был: на лбу пластырь, правый глаз заплыл фиолетово-черным синяком.

Пэпс ее поддержал:

- Не дури, Шурка! Куда ты собралась ехать - транспорт не ходит. И вообще...

Саша стояла на своем:

- Мне надо. Вы что, не понимаете?!

Они-то понимали: да, надо. Только не сейчас -потом. Когда все успокоится, порядок наведут.

- А если она умрет?- Саша всхлипнула.

Папа сдался первым.

- Пойду, Витю попрошу, чтобы отвез.

Витя, сосед по лестничной площадке, владелец старенькой, но надежной "копейки", согласился неожиданно легко:

- Какой разговор, поехали.

Отправились в троем: одну Сашу пэпс не отпустил бы, несмотря ни на что.

Поездка оказалась не только легкой, но и приятной даже: абсолютно пустые улицы, кати себе и кати. По пути заскочили на заправку, которая - вот чудеса - работала. С бензином напряг был постоянный, а тут - пожалуйста. Грех не воспользоваться такой удачей.

Сюрреалистическую картину являл собой полупустой город, словно его жители, за малым исключением, пали жертвами некой таинственной эпидемии. Пустые улицы, пустые аллеи, только на перекрестках БТРы и солдаты в бронежилетах.

Квартира Ярошевских тоже выглядела полупустой. Саша не сразу сообразила, в чем причина. Просто тетя Соня наиболее ценные вещи - ковры, вазы, дорогую посуду - припрятала от греха подальше. Не от погромщиков, нет - от бывшей невестки сестры (кто знает, что у той на уме) и ее родни. Всех тетя Соня на свой аршин мерила, кругом ей жулики и прохвосты мерещились, жадные до чужого добра.

Бронислава Вячеславовна действительно слегла, тут тетя Соня не соврала.

Увидев Сашу, старушка прослезилась. Бывшая невестка наклонилась и коснулась губами щеки бывшей свекрови. Спросила у Софьи Вячеславовны, вызывали ли врача.

- Поликлиника не работает, - ответила тетя Соня.- Сегодня скорая была, да что толку! Сделали укол, и всё. Говорят: в больницу ее забрать не можем.

Понятно, врачи не желали связываться с умирающей старухой. Обычное дело.

От некогда властной, несгибаемой хозяйки родового гнезда и следа не осталось. Была лишь слабая, беспомощная и очень несчастная женщина.

- Ты побудешь со мной, Сашенька? - чуть слышно прошептала больная.

Саша молча кивнула.

Пэпс вошел вместе с Сашей, и теперь скромно стоял в сторонке. Витя ждал в машине.

- Вы езжайте. Я пока здесь останусь, - сказала отцу дочка.

Спорить с ней было бесполезно. Они уехали, Саша осталась.

Вот почему Вершинин не совсем врал, говоря Максу, что Саша в отъезде.

Попугай Давлят яростно долбил клювом золоченые прутья клетки, требуя, чтобы ему дали пожрать. Люди такие бестолковые, вместо корма норовят палец сунуть в клетку, да рожи корчат и говорят разные глупости; ждут, когда же попка заговорит. Не дождетесь!

Саша достала из сумки пакет с семечками (специально захватила), насыпала Давляту. Попугай прищурил глаз, почесал когтем загривок и принялся безобразничать - грызть семена и сплевывать на пол лузгу.

- Ах, паразит! - ругала Давлята тетя Соня.- Вот, наказание-то. Суп сварить из тебя, паршивца. Хоть какая-то польза будет.

С Сашей Софья Вячеславовна была сама любезность. Однако, старалась при любой возможности напомнить, кто здесь хозяин. Сложит Саша посуду на решетке над мойкой, тетя Соня, следом, по-своему расставит: пусть видит девчонка, как должно быть. И так во всем.

Саша не обращала внимания на Сонькины (про себя ее только так и называла) выкрутасы. Смешно и глупо. Как малый ребенок, честное слово. Ну и ладно, чем бы дитя не тешилось... Тем более, что самую неприятную и грязную работу по уходу за тяжело больной тетя Соня брала на себя. Опять же, подчеркнуть старалась: весь дом на ней держится, на законной наследнице. С гордо поднятой головой горшки из-под сестры выносила: посмотрите, не гнушаюсь, мол, ни чем, лишь бы облегчить страдания умирающей.

То, что последние дни доживает Бронислава Вячеславовна, ясно было всем. Старушка таяла, угасала буквально на глазах. Врачиха из поликлиники подтвердила: это конец.

Саше, поскольку работу санитарки выполняла Сонька, досталась роль сиделки. И не известно еще, какое из двух занятий тяжелее. "Полуживого забавлять, ему подушки поправлять..." пушкинские строки мало подходили к Саше и ее нынешнему положению. Какое тут забавлять! У бывшей свекрови агония, фактически, началась. К тому же, Онегин ждал от дяди наследства, а Саша не ждала ничего. Сонька, разумеется, давно решила как распорядиться имуществом. Да она любому, кто покуситься на ее права, глотку перегрызет. Даром, что овечкой прикидывается, на самом-то деле - волчица.

Саша потеряла счет дням, проведенным возле больной. Практически безвылазно.

В городе относительно спокойно было. Нормализовалось, как будто, вошло в привычную колею. Действовал, правда, комендантский час, да еще и сухой закон ввели на неопределенный срок.

Городские новости Саша узнавала от родителей - созванивались регулярно.

Максу она не позвонила ни разу - не время, да и не место. Решила, что съездит домой, передохнуть денек, оттуда и позвонит. Завтра же.

Под утро Сашу разбудила, громко причитая, тетя Соня. Саша сразу поняла: Бронислава Вячеславовна скончалась. Моментально все личное отошло на второй план, Покойник, хочешь, не хочешь, требует внимания. Это живые могут подождать, а мертвый, он должен предстать на суд божий вовремя. Напрасно говорят: покойнику спешить некуда.

У тети Сони, оказывается, загодя было все приготовлено: во что одеть покойницу, чем прикрыть и тому подобное. Она заранее выяснила, какие требуется соблюсти формальности, и даже, как получить от собеса единовременную денежную помощь (копейки, а тоже на дороге не валяются). Так что смерть сестры не застала тетю Соню врасплох.

И все-таки, хлопот был полон рот. Не простое это дело, проводить человека в последний путь, ох, не простое. Собственно, основные заботы легли на Сашу и ее родных. Помогли и коллеги геологи. Всем, чем могли. Похороны прошли на должном уровне: без лишней помпы, но вполне пристойно.

Сразу после поминок Саша стала собираться домой. В последний раз окинула взглядом осиротевшее родовое гнездо, вытерла слезы. По иронии судьбы именно она, Александра осталась единственной представительницей Ярошевских, "последней из могикан".

Захватчица Сонька, хоть и старалась, сообразно моменту, делать скорбное лицо, не смогла удержаться от победной ухмылки: девчонка убирается восвояси, никто не сможет теперь оспорить ее прав на квартиру и все имеющееся в ней добро.

Собираясь, Саша попросила Соньку отдать ей попугая. На память. Та не позволила: еще чего, птица, поди, немалых денег стоит, как и клетка.

Этого, впрочем, следовало ожидать.

- Прощайте, - сказала Саша, обернувшись у выхода.

А про себя добавила: "Надеюсь, навсегда".

Дома Саша застала картину подготовки к отъезду: повсюду коробки, узлы, чемоданы, стопки книг, перевязанные бечевкой.

- Завтра контейнер должны привезти, - объяснила муля.

Примета того времени - грузовики-контейнеровозы возле подъездов. В темно-коричневый железный ящик двухметровой высоты умещались: шкаф, пара поставленных "на попа" кроватей, несколько стульев, холодильник, телевизор. Пустоты заполнялись коробками и мягкими узлами. И все: ящик готов к путешествию по железной дороге.

Саша не думала, не гадала, что родители так быстро провернут "операцию" с контейнером. Сборы растянуться, полагала она, на год-полтора. Мама, оказывается, не только успела созвониться с сестрой Лялей и получить от нее приглашение, но и упаковать большую часть домашнего барахла. Квартиру оставляли старшей дочери Галке и ее семейству.

- Билеты я на третье число взяла, - продолжила муля.

-- Как? - спросила Саша растеряно. - Это же... на той неделе?

- Ну, да. В среду.

Саша едва не расплакалась от обиды. Ну, почему ее, словно несовершеннолетнюю, ставят перед фактом. А что, если она вообще не хочет ехать!? Её спросили?

Комната наполнилась багрово-желтым светом закатного солнца. "К перемене погоды", - подумала Саша. Она присела на диван, сжав руками колени; закусила губу, чтобы не дать волю слезам.

Муля глянула на дочку, подсела рядом, обняла за плечи.

- Не расстраивайся, все образуется. Пусть здесь останутся печали наши. Мы новую жизнь начнем. А здесь... Здесь мы чужие, понимаешь?

Саша вздохнула.

- Зачем же вы сюда приехали?

- Ты думаешь, нас спрашивали? - вмешался пэпс. - После института распределили, и - привет. Попробуй отказаться - срок можно получить. Такое было время.

Владимир Яковлевич преувеличивал: в его времена за это уже не сажали. Но и отказаться было нельзя - диплом не получишь, пока не оттарабанишь положенные два года.

И опять Саше нечего было возразить. Родители правы, умом она понимала, а вот, что делать со смятением в душе? На что решиться? Господи, ну почему она всегда должна делать не то, что хочет, а то, что должна!?

Саша устала смертельно, была изломана. Слишком много навалилось на нее в последние полгода. Потому она просто махнула рукой: пусть другие решают за нее. Пусть. Она все покорно вынесет.

Погода на самом деле испортилась - не даром предупреждал кровавый закат накануне. Снегу навалило за всю ненормально теплую зиму, осложнив горожанам жизнь.

"Не сорвался бы из-за погоды подвоз контейнера",- волновались родители Саши. Дочка, напротив, рассчитывала, что неожиданный снегопад отодвинет отправку груза, а следовательно - отъезд.

Напрасно беспокоились. И надеялась тоже напрасно. Машину с ящиком "трехтонником" подали вовремя. Грузить пришел помогать Виктор, Галкин муж. И друзей с собой привел. Управились быстро, но и выстудили квартиру изрядно - все время дверь нараспашку.

Саша, чтобы не мешать и не путаться под ногами, ушла в свою комнату. (Всю мебель оттуда уже вынесли).

В пустом помещении гулко отдавались шаги. Золотисто-бежевые обои на стенах выцвели, только выделялись темными прямоугольниками места, где стоял шкаф и висел над тахтой ковер. Тахты уже не было, ее место заняла старая облезлая кушетка с веранды - единственный предмет мебели в сделавшейся чужой и неуютной комнате.

У стены, прямо на полу стоял телефон, притягивая взгляд хозяйки. Саша присела рядом на корточки, принялась звонить.

- Макс, привет!- наигранно бодро поздоровалась она. - Жив, здоров?

- Саша! Я потерял тебя совсем. Живой я - что мне сделается. А ты уезжала куда-то?

- Нет. То есть,.. да, я временно жила у свекрови... бывшей.

Саша рассказала о последних событиях.

- Гм, понятно.

Максу, похоже, не слишком приятно было напоминание о Сашином недавнем замужестве.

- Что делаешь? - продолжила Саша.

- Сейчас? Ничего. Завтра у меня с утра дежурство. Я же на работу устроился. Сторожем на автостоянку - ха!

- Шутишь?

- Какие шутки! Суровая действительность.

Макс поведал о перипетиях судьбы, которая, как известно, играет человеком. А Саша предложила встретиться. Где-нибудь в центре.

- Ты куда? - спросила мама, увидев, что Саша надевает пальто.

- Я скоро, - ответила дочь, и была такова.

- Саша!

В ответ - стук каблуков по ступеням.

Саша вышла из автобуса на конечной, и сразу же увидела Макса. Он ждал, прохаживаясь, чтобы не замерзнуть, взад-вперед по остановке. Увидев Сашу, Макс радостно поспешил ей навстречу. Она улыбалась в ответ, но улыбка, похоже, получилась натянутой.

- У тебя все в порядке? - озаботился Макс.

Саша пожала плечами.

- Относительно.

Она все никак не решалась сообщить Максу о своем скором отъезде. О бегстве, если быть точной.

Макс догадался: не все в порядке у нее.

- Что-то случилось?

- Потом... я все тебе объясню.

Саша взяла его под руку, прижалась щекой к плечу. Просто побыть вдвоем с любимым, - вот что ей хотелось, - не думать ни о каких проблемах.

- Куда пойдем? Может в "Восточный"?

Этот бар был одним из немногих приличных заведений. Саша кивнула, соглашаясь. Да, ей, в общем-то, без разницы было. Посидеть где-нибудь в тепле, поговорить...

Они прошли мимо стоящего возле Госбанка БТРа, вышли на Центральную аллею, которая в их студенческие времена именовалась "Бродвеем". Популярное место, где собирались компании. Там всегда можно было встретить кого-то из своих. Канули в лету те счастливые моменты.

Сейчас здесь, как и повсюду, было безлюдно; по обе стороны аллеи тянулись голые мокрые деревья, припорошенные снегом кусты - нерадостная картина, созвучная общему настроению. Редкие прохожие, попадавшиеся на встречу, торопились по домам, к теплу, прочь от пустых унылых улиц. В памяти Саши всплыли слова слышанной давным-давно, может еще в детстве, песни:

"Все спешат, все бегут от мороза в уют,

Только два чудака бредут".

Она и Макс - те двое неприкаянных, бредущих в надежде найти пристанище на час-другой.

"Восточный" встретил их запертыми дверями. Другие "точки" тоже закрыты: действовал сухой закон, спиртным не торговали, - следили за этим строго, - соответственно и посетителей не стало. Бары и кафе либо не работали совсем, либо перешли на укороченный режим.

Во всем городе не нашлось приюта двоим, желающим просто побыть вместе.

Той же дорогой побрели они обратно.

Саша поняла: более подходящего момента для объяснения не будет.

- Максим, я скоро уеду.

- Как?- не понял Макс.

- Совсем. В Ленинградскую область.

- А-а, ясно. - Макс помолчал. - Все уезжают... Леха Трофимов, тоже укатил.

Причем тут Трофимов! Неужели до него не дошло: она насовсем уезжает!

Скажи Макс "останься со мной", Саша не раздумывала бы ни секунды, но он молчал, сопел обиженно: Саша бежит, как и многие, отсюда. Что ж, это ее выбор. Но, если бы она сказала "я хочу остаться с тобой", Макс принял бы ее без колебаний.

Темнело. Зажглись фонари. Жизнь на улицах совсем замерла.

Практически пустой троллейбус довез их до Сашиного дома. Здесь они и расстались, так и не сказав, друг другу тех самых слов, что каждый из них хотел услышать.

Душанбинский аэропорт находится в черте города, что нарушает санитарные нормы, но очень удобно для отлетающих-прилетающих. Сюда можно добраться без проблем за считанные минуты.

Аэропорт - то самое место, которое пусто не бывает никогда. Даже в межсезонье. Хотя наплыв пассажиров, скажем, в марте, не идет ни в какое сравнение с августовским ажиотажем. Но только не в нынешний год. Сейчас, несмотря на то, что до сезона отпусков времени еще оставалось вагон и тележка, билеты на все рейсы разобраны были на месяц вперед. Два зала ожидания еле вмещали пассажиров вместе с провожающими-встречающими.

"Блям!", - звякнуло под потолком, и приятный женский голос сообщил, что "начинается регистрация билетов и оформление багажа на рейс номер такой-то по маршруту Душанбе - Ленинабад - Казань - Ленинград". К стойке сразу же потянулись люди с чемоданами, баулами, сумками, выстроившись длинной вереницей. Их было много: не поймешь, кто улетает, кто провожает. Барахла - еще больше. Непонятно - как все это может вместить не такой уж и большой "Ту". Здесь на целый состав железнодорожный.

- Не бойтесь, самолет резиновый, - шутили в очереди.

Вершининых провожали Галка с Виктором и сыном Шуриком. Полным комплектом явились: неординарное, все-таки, событие - родители и сестра насовсем уезжают. Да еще оставляют им очень даже неплохую трехкомнатную квартиру. На таких условиях Виктор готов был тещу с тестем хоть каждый месяц провожать.

- Вы смотрите, - говорила зятю Елена Владимировна, - если тут опять беспорядки начнутся, не сидите - продавайте квартиру и уезжайте.

Виктор поддакивал, думая про себя: "Это уж наша забота".

Саша стояла с Галкой чуть в стороне. Сестры, после того, как старшая вышла замуж, и стала жить отдельно, виделись редко, да и не очень-то стремились к тесному общению: у каждой свои интересы, свой круг друзей-знакомых. Разница в возрасте, опять же. Но сейчас - особый случай.

- Ты не переживай, - успокаивала выглядевшую подавленной сестру Галка. - Устроишься на работу в Питере. У отца во ВСЕГЕИ* знакомых полным-полно - помогут. И не теряйся там, сестренка - покоряй северную столицу. Ну, ты понимаешь... ---------------------------------------------------------------------*) Прим. ВСЕГЕИ - ведущий геологический НИИ страны. Находится в Питере (авт.)

Саша кивала, но слушала рассеяно, все оглядывалась по сторонам. Уже ни на что не надеялась, а все же... Ну, неправильно это. Не должны они с Максом вот так расстаться.

"... пассажиров просим пройти на посадку через выход...".

- Саша, , пошли!

Саша покорно потопала вместе со всеми.

У входа в "накопитель" обнялись по очереди, Галка расцеловала родителей и сестру, муля прослезилась. По одному прошли через массивную уродливую раму металлодетектора, оказавшись в тесном помещении со стеклянными стенками, вроде огромного аквариума, только вместо рыб - люди с сумками, пакетами и прочей "ручной кладью". По ту сторону стекла толпились провожающие, все не расходились, махали на прощание. Макс так и не появился.

Потом была посадка, с обычной толкотней и бестолковщиной. Женщина-контролер в синей аэрофлотовской шинельке, стоя на трапе, охрипла повторяя:

- Вначале проходят пассажиры первого салона.

Толпа напирала, лезли вперед самые нетерпеливые.

- У вас первый салон?.. Нет, у вас второй! Отойдите в сторону! - отбивалась от очередного торопыги аэрофлотчица.

- Почему! - возмущался пассажир с двумя туго набитыми сумками, которыми он расталкивал других, желающих попасть на борт непременно первыми. Объяснять им, что первый салон загружается вначале вовсе не из прихоти аэрофлотовских работников, а по технической необходимости, было бесполезно.

"Неужели они думают: самолет без них улетит?", - задавала себе вопрос Саша, наблюдая со стороны эту бессмысленную толкотню. Было бы еще понятно, если б дождь лил, или мороз загонял людей в тепло. Так нет же, голубое небо без единого облачка над головой, солнце пригревает. Чего ж они лезут?! Уму непостижимо.

Потом было обычное: "Мы приветствуем вас от имени Аэрофлота на борту..." и "Пожалуйста, пристегните ремни!".

Лайнер вырулил на взлетную, замер, словно выжидая, затем помчался по бетонке, разогнался, оторвался от земли и круто ушел вверх.

Саша почувствовала, как ее мягко вдавило в кресло. Земля в окошке-иллюминаторе провалилась вниз, потом чуть приподнялась слева, - самолет делал крутой вираж, - и стала быстро удаляться. Город, затянутый серой дымкой, остался сзади.

Лайнер, поблескивая на солнце, умчался в синеющую даль.

В салоне самолета, как всегда, наигрывала негромкая музыка. Из динамиков звучало проникновенное:

"Для кого-то просто летная погода.

А ведь это проводы любви".

"Вот и все, что было", - вслед за Бубой повторила Саша.

Часть III

ГЛУБИННЫЙ РАЗЛОМ

Глава 12. Вовчики и юрчики

В городе опять бушевали митинговые страсти. Начали митинговать еще осенью, сразу вслед за провозглашением Независимости. Объявление суверенитета подкрепили сокрушением статуи Вождя на Главной площади. Бронзовый истукан, сдернутый с пьедестала автокраном, под крики и улюлюканье рухнул и раскололся на несколько частей.

Рухнул и "нерушимый Союз". На его обломках тут же начался дележ власти и территорий. Политиканы-авантюристы, любители "половить рыбку в мутной воде", поняли: пробил их час, и ринулись в бой.

В Таджикистане с приходом весны оживилась оппозиция, решившая, что пришло время показать властям предержащим "кто в доме хозяин". Было устроено грандиозное политическое шоу, своего рода "показательные выступления" - бессрочный круглосуточный митинг перед Президентским дворцом.

В ответ на Главной площади стали собираться сторонники президента, организовавшие альтернативный митинг.

Теперь никто ничего не мог понять. Было ясно лишь, что две толпы того и гляди, перейдут от слов к делу и разберутся друг с другом камнями и дубьем, а может статься, пустят в ход и более весомые аргументы.

Власть раскололась, общество тоже; и неважно, кто "за красных" был, а кто "за белых". Стало понятно: гражданской войны уже не избежать. И не политические разногласия были тому причиной, а борьба кланов.

В Душанбе милиция и ОМОН склонялись на сторону мятежников-оппозиционеров. Армия не вмешивалась. В этой ситуации президент Набиев не придумал ничего лучше, чем вооружить своих сторонников, издав указ о формировании "Национальной гвардии". А мятежники в ответ, захватили двадцать человек заложниками, среди которых оказались депутаты и даже два министра.

Набиеву доложили: оппозиция выдвинула ультиматум: грозятся расстрелять заложников, если президент не пойдет на уступки.

- Пусть расстреливают, - заявил Набиев. Ситуацией он уже не владел и предавался любимому занятию: общению с Бахусом.

Мятежники задействовали классическую схему совершения государственных переворотов: захватили телецентр, вокзал, аэропорт. Вечером горожане могли видеть на экранах выступление каких-то небритых личностей в измятых и, похоже, не совсем чистых свитерах. Из их речей ничего понять было невозможно. На другой день боевики оппозиции попытались взять штурмом здание КГБ на улице Дзержинского, но попали под плотный огонь и отступили. На асфальте осталось полтора десятка трупов.

В действиях "комитетчиков" оппозиционеры усмотрели пресловутую "руку Москвы". Один из их лидеров договорился в прямом эфире до того, что объявил все русское население Таджикистана заложниками на случай, если российские власти попытаются вмешаться в дела суверенной страны.

Истеричная речь Шодмона Юсуфа (так звался радетель за суверенитет республики) сыграла роль толчка. Того самого незначительного сотрясения воздуха, вроде громкого крика в горах, способного вызвать сход лавины. И хотя деятели оппозиции поспешили откреститься от скандального заявления, да и сам незадачливый болтун пошел на попятную, объяснив, что "его неправильно поняли", было уже поздно. Начался массовый исход русских, а заодно немцев, евреев, татар, корейцев ...

Если первая волна миграции "некоренного населения" из Таджикистана сравнима с девятым валом, то вторую вполне можно сопоставить с цунами, Точнее, с "цунами наоборот", поскольку волны шли прочь от "таджикских берегов". Впрочем, их разрушительное действие именно в этом и состояло.

- Братан, куда мне машину поставить?

Макс поморщился: приблатненное "братан" с некоторых пор резало ему слух. Он вышел из сторожевой будки на площадку-"балкончик", указал на дальний угол.

- Вон туда.

Водила поставил свой "пирожковоз", достал из кармана и протянул Максу две купюры.

- Посмотри, братан, чтобы все нормально было.

Макс кивнул: не сомневайся, мол, пригляжу за твоей таратайкой. Постоял на воздухе, разгоняя сон. Спать нельзя: на тебе висят несколько десятков авто, от ушастого "запорожца" до "камаза", включительно. А кругом шантрапа разная шастает, того и гляди, залезут, что-нибудь сопрут. Не рассчитаешься тогда.

Макс уже два года здесь сторожем работал. В его дежурства краж, слава богу, пока не случалось. Навар, напротив, имелся постоянно. Притом что работа - не бей лежачего. Хотя, ответственность, конечно, не малая.

Стоянка примыкала к жилому массиву и представляла собой огороженный сеткой-рабицей и освещенный фонарями участок, где-то метров десять на сорок. Окинув взглядом свою территорию, и убедившись, что все тип-топ, Макс вернулся в будку. Поставил греться электрический чайник - крепкий чай помогал бороться со сном. Достал отложенную книгу - том из четырехтомника "Позиция", взятую у отца. Батя, никогда не читавший романов, сделал исключение для Юлиана Семенова, автора культовых "Семнадцати мгновений".

"Ну и что - Штирлица он выдумал. Все остальное-то - правда, - говорил старый скептик, которого в книгах Семенова подкупало обилие исторических фактов. - У него же допуск в архивы КГБ". Батя свято верил в расхожую байку о том, что создатель Штирлица чуть ли не единственный из простых смертных, допущенный к секретным архивам Лубянки.

Прежде у Макса руки не доходили до занимавшей треть книжной полки "Позиции". За время дежурств, когда требовалось убить время, он перечитал все, имевшиеся в наличии, детективы и всю фантастику, а затем и подписные издания из домашней библиотеки. (Батя их в руки не брал; для чего покупал - непонятно). Подошла очередь Штирлица.

"... а Мюллер мечтал, чтобы весь этот цирк поскорее закончился и можно было бы уехать к Лоте. Девушка любила его - он верил, любила по-настоящему, и он ее обожал... Только спустя три года он узнал, что Лота была агентом Гейдриха... играла любовь. Боже, как играла, пусть продолжала, он бы и это ей простил..." .

Вот каким доверчиво-сентиментальным оказался у Семенова шеф гестапо. Максу даже стало жаль старину Мюллера, и он прекрасно его понимал. С ним тоже играли в любовь, и бросали, наигравшись. Взять, хотя бы Марину из Табошара. А Саша... Нет, нет. В то, что Саша его обманывала, Макс не хотел верить. Нет, не могла она так притворяться. И, все-таки, бросила.

Зашумел чайник. Макс отложил книгу, достал из шкафчика заварку, засыпал в фаянсовый чайничек добрую жменю. На пачке был изображен тропический лес и написано "цейлонский". Но это ровным счетом ничего не значило. Сейчас только наивные лопухи покупались на подделанные этикетки. С первого взгляда ясно: этот "цейлонский" чай выращен на холмах Грузии, в лучшем случае, а то и вовсе произведен из третьесортного чайного мусора. Просто другого взять было негде. Макс клал тройную дозу заварки, и ничего, получалось. Дрянь, конечно, но бодрит, а это главное.

Потягивая из кружки горькую жижу, Макс прислушался: где-то стреляли короткими очередями. Теперь без стрельбы не одна ночь не обходилась. Макс пугался, поначалу, потом привык. Оказывается, и к этому можно привыкнуть.

Послышался шум приближающейся машины. Она остановилась возле въезда на стоянку, просигналила: открывай.

Макс глянул на часы - четверть третьего. Кого черти принесли!? Ворча под нос, - шастают, мол, когда все добрые люди спят, - Макс спустился из сторожки, пошел к воротам. С улицы тускло светила фарами темно-серая "волга". Ночной гость сразу не понравился Максу: было что-то хищное, угрожающее в слившемся с ночным мраком авто. Уже отпирая ворота, он вспомнил: его сменщик Абдуло-ака как-то жаловался на ночных визитеров, требовавших у него бензин и грозивших его, старика зарезать. Те тоже подъехали на "волге"...

Машина въехала и резко тормознула возле растерявшегося Макса. Он машинально отпрянул, лихорадочно соображая: броситься скорее в будку, звонить по ноль-два? Нет, не вариант - не успеет. Да и бесполезно: даже если удастся дозвониться, приедут, когда уже надо будет составлять протокол осмотра трупа. Если, вообще, приедут. Самое разумное - стараться не показать, что боишься, тогда есть надежда разрулить ситуацию миром. А, может, это и не беспредельщики вовсе...

Из машины вышел, чуть прихрамывая, парень одного, примерно, с Максом возраста, темноглазый и темноволосый с тонкими чертами лица - типичный метис. В машине, на заднем сидении оставались еще двое. Ночной визитер прошел мимо Макса, будто бы не заметив, сел на приступок у стены сторожки. Сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

- Бензин мне нужен.

Вытащил из кармана деньги - несколько мятых купюр.

- Вот, возьми.

Макс не двинулся с места, сказал сдавленным голосом:

- У меня нет бензина.

"Гость" поморщился, небрежно бросил деньги на приступок. Макс, не считая, определил: там и на половину канистры не хватит. А странный посетитель нагнулся и стал массировать себе лодыжку.

- Нога болит, - пожаловался он, и уточнил, - ушиб, когда одному, такому же, ребра ломал.

Для пущей убедительности вымогатель вытащил из-за пояса пистолет Макарова. Позвал:

- Шер! Буба!

На зов появились двое пацанов лет по семнадцати, один с канистрой в руке.

- Наберите бензин - хозяин разрешил. Держи!, - передал пистолет подручному. - Я пойду, Зуля заждалась уже.

Он встал, вышел, припадая на больную ногу, со стоянки и направился к ближайшей девятиэтажке. Шер и Буба, не обращая на Макса ни малейшего внимания, стали осматривать машины на предмет сливания бензина из баков. Макс же с первого взгляда понял: эти двое пребывают "под кайфом" - накурились анаши. Отсутствующий взгляд пустых остекленелых глаз и неестественная заторможенность выдавала их с головой. У Макса мелькнула мысль попробовать дозвониться до милиции. Мелькнула и тут же пропала: не камикадзе же он, на самом-то деле! Эти пристрелят и глазом не моргнут. Макс знал: видимая "тормознутость" анашистов обманчива. И этим ребятишкам считанных секунд хватит, чтобы разделаться с ним.

Душная июльская ночь перевалила за половину. Все затихло кругом. Дома по соседству погружены во мрак, их обитатели спали и смотрели десятый сон. Лишь в девятиэтажке светилось окно на втором этаже. Наверное, там развлекался с подругой хромоногий главарь беспредельщиков. Его подручные, заправив слитым бензином "волгу", и прихватив про запас полную канистру, отдыхали от трудов праведных, устроившись на том же приступке у стены. Не теряя времени даром, они "предавались пороку" - курили пахучую папироску (одну на двоих), заправленную "травкой".

- Братан, будешь?

Грабители оказались не только сравнительно честными - заплатили за часть украденного бензина, но и щедрыми, готовыми по-братски поделиться любимым лакомством с человеком, которого только что сами ограбили.

Макс покачал головой. Он стоял отрешенно глядя на небо, уже чуть-чуть подсвеченное на востоке, и мечтал только об одном - чтобы все это скорее закончилось. Город еще не думал просыпаться.

Главарь появился в сопровождении девушки. Она поддерживала хромающего любовника - видать тот серьезно повредил ногу, ломая ребра некому строптивцу, который не пожелал что-то отдать добровольно. А может, со стороны девушки, то было проявлением нежности к возлюбленному, и она просто обнимала его, провожая на нелегкую и опасную "работу". Девушка была в домашнем халатике, туго обтягивающем полную грудь. Борта халата все время расходились, она поправляла их свободной левой рукой. Ее кавалер выглядел волне умиротворенным.

- Ну, как? Есть бензин? - спросил он, обращаясь скорее к Максу, чем к своим подручным. - Все будет нормально, если возникать, не станешь.

- Пошел ты, - вырвалось у Макса.

- Что! - взъярился беспридельщик, освобождаясь из объятий возлюбленной.

- Макс, не надо! - воскликнула девушка.

Макс удивленно глянул на незнакомку: откуда ей известно, как его зовут? Но девушка обращалась к своему приятелю.

"Ни фига себе - тезка", - успел подумать Макс, прежде чем получил сильный удар по голове. От Шера. Или от Бубы. Без разницы, в общем-то, все равно он не видел - ударили сзади чем-то тяжелым. Рукояткой пистолета, должно быть. Макс свалился, а приятели-анашисты кинулись бить его ногами.

- Хватит! Макс, пожалуйста, - слышал он голос подруги главаря-тезки. Сознания Макс не потерял.

- Хорош! - крикнул главарь, уступая просьбе девицы.- Поехали.

Макс услышал, как хлопнули дверцы машины и заурчал мотор. "Волга" выкатилась со стоянки.

Кто-то тронул Макса за плечо.

- Ты живой?

Со сдавленным стоном Макс повернулся на бок. Над ним склонилась сердобольная подруга беспредельщика. Она помогла парню встать на ноги, отвела в сторожку.

- У тебя бинт есть? А йод?

Макс молча указал на шкаф, где лежала автомобильная аптечка, присел на стул. Чувствовал он себя, как если б грохнулся на землю с третьего этажа. Болело все, особенно правый бок и голова.

Девушка принялась осматривать его раны. Макс невольно косился на ее чуть приоткрывшуюся грудь.

"И этот говнюк, тезка мой, тискал ее полчаса назад, - мысленно произнес Макс со всею злобою, на которую только был способен. - Дрянь, шлюха, подстилка бандитская". То, что девушка фактически спасла его, остановив избиение, не извиняла её, любовницу негодяя, в глазах Макса.

Пальцы незнакомки ощупали его макушку.

- Ай!- воскликнул Макс, ощутив резкую боль. - Осторожно!

- У тебя там шишка. Но, голова, вроде бы, целая. - Девушка стала расстегивать ему рубашку, спросила, - где еще болит?

Макс сердито засопел: тоже мне, сестра милосердия, мать Тереза недоделанная. Путается с бандюганами, шалава, а туда же! Тем не менее, он позволил ей осмотреть грудь и спину, смазать йодом царапины.

Бок болит? - поинтересовалась "милосердная сестра".

- Да. А что там?

- Синяк. Гематома.

- Твари! Ублюдки! - опять вырвалось у Макса.

Девушка никак не прокомментировала это высказывание. Смотрела на Макса испуганно-сочувственно.

- Ты это... В милицию не заявляй - не помогут. - В ее голосе звучала искренняя тревога. - А они... Они могут убить. Ты не подумай,.. я не за них - за тебя волнуюсь. Макс - он неуправляемый...

"Тогда какого же ... ты с ним связалась?" - хотел, было, спросить Макс, да передумал: не его это дело. "Как он, тезка долбаный , назвал свою подругу?.. Зуля, кажется... Дура ты, Зуля. Жалко мне тебя...".

Рассвело. На стоянке начиналось движение. Появились первые клиенты - ранние пташки. Протирали стекла своих авто, хлопали дверцами.

Тягостная ночь закончилась.

На юге республики полыхало. Боевые отряды оппозиционеров, имея БТРы и танки, захватили Курган-Тюбе - областной центр, важный стратегический пункт. В городе началась резня. Под горячую руку попали ургутские узбеки, зажиточность которых стала притчей во языцех, вызывая черную зависть приверженцев лозунга "отнять и поделить". В другом областном центре, Кулябе уголовный авторитет Сангак Сафаров (или просто "дед Сангак") создал свой "Народный фронт". Удивительно, но старому уголовнику, проведшему треть жизни в тюрьмах, удалось то, что не смогли власти предержащие - организовать сопротивление мятежникам.

С чьей-то легкой руки оппозиционеры и их приверженцы стали называться "вовчиками" (от искаженного "ваххабиты"), а их противники "юрчиками" (очевидно в память о Юрии Андропове).

Заполыхал весь юг. Юрчики вырезали "вовчиков", те массово бежали, частью в Афганистан, частью в Душанбе.

Это была уже настоящая гражданская война.

В Душанбе потянулись колонны беженцев: из грузовиков с кузовами, плотно набитыми людьми, и тракторов, везущих прицепы-тележки, предназначенные для хлопка, но сейчас нагруженные домашним скарбом - сундуками и одеялами-"курпачами".

Беженцы заняли все городские гостиницы, отыскивали и захватывали временно пустующие квартиры. Хозяин, после недельного отсутствия, мог обнаружить, что в его однокомнатной квартире поселилась семья из пятнадцати человек.

Власть в очередной раз обнаружила полную несостоятельность. Президент попытался сбежать, но его перехватили по дороге в аэропорт и заставили подписать указ о сложении им полномочий. Правительство "Национального спасения", созданное мятежниками, оказалось столь же недееспособным, что и свергнутая власть.

Город все более погружался в анархию. Было невозможно разобрать, кто есть кто: "вовчик" перед тобой или "юрчик", а может, просто беспредельщик, решивший: теперь позволено все. Грабежи и убийства становились обыденностью. Деньги стремительно обесценивались. Цена человеческой жизни падала еще быстрее. В теленовостях с удручающей регулярностью появлялись сообщения: "Разбойное нападение на частный дом в Ленинском районе, убиты 8 человек, похищена видеоаппаратура...", "У подъезда жилого дома убит предприниматель...", "В помещении корпункта застрелен журналист-телеведущий...".

Продолжалась массовая миграция "русскоязычного населения".

В жизни Макса началась черная полоса. Он и раньше-то не на белой пребывал - на серой, скорее; а уж теперь...

Чтобы рассчитаться с хозяевами авто за украденный бензин Максу пришлось отдать всю выручку. Да еще водилы недовольны остались: деньги, что - бумага, бензин попробуй еще найди. А Макс отправился домой, залечивать раны. В милицию он не стал заявлять: бесполезно; вот если б мента грохнули - они бы засуетились. Макс позвонил бригадиру сторожей Фатхуло, сказал, что на следующее дежурство не выйдет - увольняется. Продолжать карьеру сторожа можно было только платя дань рэкетирам. Но в этом случае самому не оставалось ни шиша. Тогда, на кой, спрашивается?

У Шведова-старшего обострилась язва. В больницу ложиться он не захотел, посчитал, что не имеет смысла: лекарств нет, и вообще - бардак. Комбинат их работал через пень колоду, зарплату платили продукцией со складов: отрезами никому сейчас не нужного вельвета и рулонами марли - тоже не шибко ходового товара. Дома этих тряпок скопилось несколько тюков.

Оставшись в очередной раз не у дел, Макс решил заняться сбытом залежалого тряпья. Тем более, деньги дома нужны были до зарезу. Нынче валяться на диване целыми днями - непозволительная роскошь. Уже через неделю после встречи с вымогателями, прошедшей в "теплой, дружественной обстановке", не залечив толком раны, Макс отправился на барахолку.

По просьбе Макса мама извлекла из шкафа огромную брезентовую сумку-баул. Совместными усилиями туда удалось запихнуть по небольшому рулончику марли и вельвета, да еще отрез материала на занавески.

- Жалко, хороший материал, - вздыхала мама, укладывая в сумку ткань для гардин.

- Поэтому он и лежит у тебя лет пять уже, - съехидничал Макс.

- Все руки не доходили повесить... Да, ладно, чего теперь говорить, продавай.

Неудивительно, что мама сравнительно легко рассталась с милой ее сердцу материей: у нее подобных отрезов по шкафам и чемоданам было рассовано - вагон и тележка. Запас, как известно, карман не давит.

- А как ты отмерять будешь?- спросила мама.

- Чего отмерять? Материал? Еще чего не хватало! Не буду я там стоять, отдам кому-нибудь оптом по дешевке.

Мама пожала плечами: делай, как знаешь. Но, все-же посоветовала:

- На всякий случай возьми сантиметр. И ножик. Давай покажу, как надо резать.

Она ухватила материю одной рукой, согнула и, придерживая снизу пальцем в натяг, сделала надрез, потом - вжик! Ничего сложного, оказывается.

Макс не собирался стоять на барахолке - стыдно. Был бы товар еще путевый, а то - тряпки. Но когда он стал прохаживаться вдоль рядов, предлагая торговцам взять все оптом, то не нашел отклика. Никто не заинтересовался товаром Макса. Только старушка одна предложила:

- Ты лучше сам продай. Вставай, вот, рядом.

Макс отнекивался: неудобно, мол. Бабулька усмехнулась:

- Чего неудобно-то. Вон - ребята, такие же, как ты, стоят, и ничего. Становись. Я помогу, если что.

"Боевая бабка, - подумал Макс одобрительно. - Встать, что ли... А, была-не была!".

Все когда-то бывает в первый раз.

Макс сильно смущался, поначалу, но скоро пообвыкся. Действительно, кого только здесь нет - старые и молодые, женщины, мужчины, дети. Чем он лучше, или хуже. Не то время теперь - морду воротить, корчить из себя аристократа, неспособного унизиться до занятия торговлей.

Дело шло ни шатко, ни валко. Спрашивали и брали, в основном, марлю. Но стоила она гроши. За два часа Макс наторговал - смешно сказать - на два кило картошки, максимум. Потом удалось спихнуть гардинную ткань: женщина взяла не торгуясь. Макс чуть повеселел. Приятно потяжелел карман, куда он клал деньги. Ему начинал нравиться процесс.

Макс быстро обучался искусству торговли. Стоило кому-то из потенциальных покупателей остановиться возле его товара, расплывался в улыбке и предлагал:

- Берите материал: вот марля, вельвет. Дешево отдам!

- Почем?- спрашивал заинтересовавшийся.

Макс завышал цену в полтора раза, памятуя о правиле: хочешь получить одногорбого верблюда - проси трехгорбого.

Опытный покупатель предлагал за товар вдвое ниже. Макс чуть-чуть уступал. Останавливались на цене, приемлемой для обоих. Макс вошел во вкус.

- Отличный материал. Берите, - начал он было, когда подошел очередной "клиент", но узнал подошедшего и осекся. То был Миша Коваль, бывший сослуживец.

Макс смутился, словно школьник, прогуливающий уроки, и случайно повстречавшийся с соседом дядей Вовой.

- О, здорово! - воскликнул Миша . - Я смотрю: ты, не ты. Торгуешь?

- Да, вот, - замялся Макс, - приходится.

- Понимаю. У нас тоже... Зарплату задерживают постоянно, да и платят - гроши. Думаю в "Памирсамоцветы" переходить - они на самоокупаемости... А ты где сейчас?

-- Пока нигде.

- А-а, Понятно, - повторил Миша. - Уезжать не думаешь?

Без этого вопроса сейчас не обходилась ни одна встреча старых знакомых.

- Думаю. Только не знаю куда.

- Я тоже, - вздохнул Миша. - Был бы я евреем, или немцем - другое дело, а так... В России мы никому не нужны.

- А здесь? Здесь я кому нужен!?

Всю горечь и разочарование, накопившиеся у него за последние два года, вложил Макс в свой риторический вопрос. Миша только кивнул, соглашаясь.

- Ну, пока, Максим. Пойду...

Максу расхотелось торговать. "Сворачиваться надо", - решил он. Тут подвернулся перекупщик, взявший весь материал оптом - Макс за полцены отдал. И остался доволен.

Домой он вернулся с туго набитым деньгами карманом.

Дебют, в целом, оказался успешным. Только денег этих хватило всего-то дня на три.

Маховик инфляции набирал обороты, превращая денежные знаки в мусор.

В Душанбе, как в 19-м году в Одессе, власть менялась каждые две недели. Любая смена сопровождалась всплеском насилия и беспредела. "Юрчики" теснили "вовчиков", наступая на город с юга и запада. Они перекрыли железную дорогу, отрезав город от внешнего мира. Начались серьезные перебои с продуктами. В одночасье не стало в продаже хлеба. Цена лепешек, продаваемых с рук, взлетела до заоблачных высот. Это была еще не катастрофа, но уже явные признаки надвигающегося катаклизма.

Дома у Макса стало скучно, как на лекциях по марксистско-ленинской этике. Больной отец, мать, постоянно сетующая на свалившиеся тяготы, и полная безнадега: позади обломки относительно благополучного мирка, впереди унылая беспросветность. Какое-то время можно было продержаться, торгуя тряпьем, и влача нищенское существование. А дальше, тупик? Требовалось искать выход.

В новостях, по местному ТВ, Макс увидел знакомое лицо - своего "тезку"-вымогателя.

"... разыскивается Назаров Максуд, тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года рождения, подозреваемый в убийстве двух работников правоохранительных органов...". Понятно: тронули "своих", теперь милиция землю рыть будет, но убийцу найдет. И верно: через три дня в местной газете Макс прочитал, что "опасный преступник М. Назаров при задержании оказал вооруженное сопротивление работникам милиции, и был убит".

- Допрыгался, сволочь, - вслух прокомментировал Макс.

Некоторое время он смаковал это известие, упивался мыслью, что негодяя настигло возмездие; его воображение рисовало картину: ночной визитер падает на асфальт с прострелянной головой, и лужа крови вокруг. Видение было таким смачным и достоверным в мельчайших деталях, что Макс прокручивал его снова и снова, находя в том почти садистское удовольствие. Потом самому неудобно сделалось: желать заслуженной кары врагу - нормально, но ненавидеть мертвого... глупо, по меньшей мере, и недостойно. Свое он уже получил, теперь бог ему судья.

Война подобралась вплотную к городу. То здесь, то там случались перестрелки. "Вовчики" окопались в поселке Южном. "Юрчики" ударили по ним из противоградовой реактивной установки "Алазань". Вой реактивных снарядов, проносящихся над крышами жилых домов, до ужаса перепугал жителей: им такое приходилось видеть лишь в кинохронике о Великой Отечественной. Пострадало здание проектного института: в окно влетел снаряд, начался пожар. К счастью обошлось без жертв - дело было вечером, здание пустовало. Вот в Южном поубивало многих, и как это обычно бывает, ни в чем не повинных мирных людей.

В центр города с запада прорвался отряд боевиков. Произошел бой. Точнее - бойня. Стреляли отовсюду: с крыш, из подвалов, из-за деревьев. Треск автоматных очередей и буханье гранатометов не стихали целый день. Нападавшие отошли, оставив на улицах три десятка трупов. В подземном переходе возле ЦУМа стены были иссечены осколками и забрызганы кровью до потолка - засевших там боевиков забросали гранатами.

Бессмысленная и беспощадная, как русский бунт, бойня.

Городской транспорт, до сей поры работавший кое-как, встал совсем. Без крайней нужды теперь никто далеко от дома старался не уходить. Если же возникала необходимость попасть на другой конец города, человек отправлялся как в далекое и опасное плавание, не зная, сумеет ли вернуться живым.

Но это - в будние дни. А в выходные народ, презрев опасность, спешил на толкучку.

Есть виды человеческой деятельности, которые не в силах отменить даже война. В их числе - торговля. Во все времена, при любом режиме существовал, и будет, наверное, существовать мелочный торг "с рук". А в лихолетье такая торговля расцветает как никогда, помогая выжить простому обывателю.

Так что, война войной, а городские барахолки функционировали исправно.

Макс сделался завсегдатаем "центральной" толкучки, которая располагалась отнюдь не в центре, а возле одного из городских рынков, на отшибе. По выходным туда стекались со всего города продавцы и покупатели, а так же карманники и прочее ворье, попрошайки, мошенники всех мастей, да и просто зеваки, которым отчего-то не сиделось дома.

Барахолка была стихийной и не имела четких границ, размещаясь частью на пустыре, частью на ближайших тротуарах. Рядами шли импровизированные прилавки - разостланные прямо на земле клеенки и старые газеты с разложенным на них барахлом. Чего здесь только не было: стеклянные банки и разнокалиберная посуда, одежда и обувь самых известных фирм (стопроцентная подделка), книги и видеокассеты, старье и... всего не перечесть. Тут продавали сигареты штучно и вино на разлив, жарили в масле пирожки. Торговали и воровали, выпивали и закусывали, спорили и ругались, иногда доходило до мордобоя, в целом же - вполне мирное, хотя и утомительное, времяпровождение.

Макс уже не так смущался, когда видел знакомое лицо. Тем более, что все относились с пониманием: такое нынче время. Многие знакомые Макса сами тут торговали - и ничего. У него новые знакомые здесь появились, и даже постоянные клиенты: оптовики-перекупщики. Им Макс сплавлял марлю и вельвет. Дома он вместе с мамой произвел ревизию скарба и обнаружил целые залежи вещей, пылящихся без употребления который уже год. Одних полотенец, рассованных вместе с постельным бельем по чемоданам, насчитали дюжину. В основном это были китайские изделия с драконами и рыбами, очень красивые, времен советско-китайской дружбы, о чем свидетельствовали ярлыки с иероглифами и русским названием торговой фирмы "Дружба". Такой же лейбл имелся на роскошной красной с золотом скатерти. Ею может только раз всего и покрывали стол по какому-то особенно торжественному случаю, и то лет пятнадцать назад. Мама, конечно, категорически не хотела расставаться со своим, честно нажитым, добром.

- Таких не найдешь сейчас, - уверяла она.

- Ну и будут валяться, пока не сгниют или моль не сожрет, - урезонивал ее Макс.

Мама сдалась: очень деньги были нужны. Она отобрала половину полотенец, отдала их сыну.

- Вот эти продай.

Остальные "рушнички", вместе со скатеркой она спрятала обратно в чемодан. Неожиданно батя предложил снести на толкучку старый, но в отличном состоянии фотоаппарат "Любитель", вместе с причиндалами для проявки\печати. (Он увлекался фотографией в молодые годы). Макс знал: такие широкопленочные камеры в большом дефиците и ценятся знатоками. Но бате, видно, уже ничего не было мило.

- Продай, все равно зря лежит.

Торговля шла с переменным успехом: то пусто, то густо. Приятно было возвращаться домой с пустыми сумками и оттопыренным карманом. Совсем иное настроение, когда тащишь товар назад.

Раз Макс сидел на барахолке и скучал: покупали вяло, похоже не его был день.

- Привет, Макс,- услышал он знакомый голос.

Татьяна, - это была она, - словно и не удивилась, встретив Макса здесь, торгующего барахлом. Сама она выглядела, как всегда, великолепно: прическа, макияж - все на должном уровне; модный дорогой прикид на ней, кожаная куртка, брючки - картинка. Война - не война, а женщина остается женщиной.

Макс опять смутился, как в первый раз. Татьяна вся из себя такая, а он... торгаш, ядрена вошь, коммерсант грошовый, бизнесмен с помойки. Он кисло улыбнулся, ответив на приветствие. Татьяна не заметила его смущение, или вид сделала, что не замечает.

- Что нового? Не женился еще?

- Никто замуж не берет, - привычно отшутился Макс. - А ты? Нашла себе мужа-миллионера?

Татьяна почему-то не расположена была шутить.

- Сейчас все миллионеры, только толку с этого... А-а, да что там говорить. Кто-то верно заметил: хуже тоталитарного режима может быть только бардак, возникающий после его развала.

Зря поклеп на блондинок взводят, объявляя их всех дурочками. Татьяну глупой назвать - язык не повернется. Максу всегда было интересно с ней разговаривать. И она всегда оставалась для него загадкой. Почему, скажем, она замуж не выходит? Действительно ищет какого-нибудь "супер-пупер"? Не похоже.

- Где работаешь?- поинтересовалась Татьяна.

- Да, вот - вся моя работа.

Макс указал на шмотье у его ног.

- Чего так? Сам не хочешь, или...

- Или. Остался я безработным. Жертва того самого бардака.

Татьяна глянула сочувственно.

- Знаешь, Макс, я могу тебе помочь что-нибудь подыскать. У меня есть знакомые... Ты как, с ЭВМ дружишь ?

- Ну, вообще-то учили нас. Я математик, если помнишь.

- Вот и хорошо. Разузнаю - позвоню тебе. Номер прежний?

В дом Шведовых пришло горе: умер отец. Он, казалось, шел на поправку, даже на улицу стал выходить. А тут... Скрутило его - криком кричал. Вызвали скорую. Батю увезли в "экстренную хирургию". Прободная язва. На операционном столе он и скончался. Под ножом хирурга.

Похороны сожрали все деньги, что имелись в семье. Нынче умирать - слишком дорогое "удовольствие", не каждому по карману.

Как нельзя более, кстати, явилось предложение Татьяны. Не обманула она, позвонила.

- Макс, я договорилась. Знаешь такую контору, "Главэнерго"? Нет? Ну, неважно. У них там есть АСУ. Что это такое знаешь? Отлично. Короче, им нужен оператор ЭВМ. Зарплата не бог весть что, конечно, зато платят регулярно. Согласен? Вот и замечательно. Найдешь там Никитину Зою Михайловну, скажешь: от меня. Она в курсе. Ну, пока. Если что - звони.

Так Максим Шведов, выпускник мехмата вновь соприкоснулся с милой его сердцу математикой.

Впрочем, напрямую Макс соприкоснулся с тем, что специалисты именуют "железом" (в отличие от программной начинки ЭВМ). Отдел автоматизированных систем управления (АСУ), куда Макс был зачислен оператором, на тот момент имел машину марки ЕС-1046 и две штатные единицы персонала. Кроме новоиспеченного оператора имелся начальник, точнее начальница - Зоя Михайловна, очень милая, добродушная женщина. Макса она встретила вполне дружелюбно.

- Здравствуйте, Максим. Танечка мне о вас говорила.

В этот же день Макс выполнил все формальности процедуры оформления и был зачислен в штат "Главэнерго" - конторы, ведающей электрическими сетями города. Работа была несложной: с утра подготовить машину, загрузить магнитные диски в блок-стойку, следить, чтобы работали кондиционеры. Вот, собственно, и все. Параллельно Макс осваивал компьютер-персоналку - маленькое чудо с пятнадцатидюймовым монитором, 386-м процессором и винчестером на 10 мегабайт.

Работа Макса устраивала. Зарплата... что ж, бывает и хуже. А кому сейчас легко? Главное: платили регулярно. И тут Татьяна не обманула.

В благодарность Макс купил с первой получки бутылку коньяка и пяток "Сникерсов", созвонился с благодетельницей, напросился в гости.

Татьяна, как оказалось, имела свою(!) однокомнатную квартиру в кооперативном доме - стандартном "курятнике" с открытыми лестницами. Квартирка крохотная, но с остекленной верандой (дополнительная площадь) и вполне уютная - такое теплое гнездышко для незамужней молодой женщины. Макс, с его бутылкой, плохо вписывался, - так ему казалось, - в интерьер "девичьего" жилища. Двусмысленная ситуация, как ни крути. Спасала только привычно-шутливая манера общения.

- Предлагаю выпить на брудершафт, - сказал Макс, разливая коньяк по рюмкам.

На закуску Татьяна порезала дольками лимон, достала из холодильника сыр и кусочек ветчины, поставила на стол салатницу с оливье - шикарный, по тому времени, стол.

- Если мне не изменяет память, сударь, - сказала Татьяна, хихикая, - мы с вами уже один раз прошли эту процедуру.

- Повторение - мать учения, - резонно заметил Макс.

- Что ж, если вы настаиваете...

Они поднялись, переплели руки и выпили коньяк, повторив через десяток, без малого, лет, тот шуточный брудершафт в больничной палате. Затем обменялись таким же символическим, как и в прошлый раз поцелуем. В глубине души Макс рассчитывал, что поцелуй более чувственным получиться, но, увы - Татьяна просто подставила холодные бесчувственные губы, а он не решился на большее, чем столь же холодное прикосновение губами.

Повисла неловкая пауза. У каждого из них этот, в общем-то, несерьезный и ни к чему не обязывающий обряд вызвал свои ассоциации и воспоминания.

Молчание нарушила хозяйка.

- Ну, вот, поскольку мы снова на ты... Расскажи о себе, Макс. Как жил, кого... - Она, очевидно, хотела сказать "любил", но осеклась. - С кем дружил. Ну, и вообще...

- О чем рассказывать... Ты же знаешь: сначала геологом чуть было не стал, потом сторожем, теперь вот - оператор. И то, с твоей помощью. Да, в кино еще снимался, помнишь?

- А то. Мне понравилось. Нет, на самом деле неплохо получилось, я не шучу.

Макс опять потянулся к коньяку.

- За это надо выпить.

Татьяна пила не жеманясь. Держалась она вполне свободно, раскованно, сохраняя, однако, некоторую дистанцию. Ледок отчуждения никак не хотел таять.

- Теперь ты расскажи, как жила эти годы, - попросил Макс.

- Обыкновенно. Жила, как и все живут, - отмахнулась Татьяна. Не удалось Максу вызвать ее на откровенность.

Только ближе к вечеру, когда и коньяк закончился, и поговорили обо всем на свете, Татьяна неожиданно спросила:

-Ты вспоминал меня, Макс, хоть иногда? Только честно.

- Да, - искренне ответил Макс, - вспоминал.

Татьяна не стала уточнять, часто ли это бывало, и что он при этом чувствовал. Ей достаточно было, что Макс не равнодушен к ней - в этом она не сомневалась. А домогаться любви она не собиралась.

Видя, что Макс стал поглядывать на часы, Татьяна, как бы между прочим, сказала:

- Оставайся. Если хочешь, конечно.

В начале декабря обстановка в городе опять накалилась. То "юрчики" наседали, то "вовчики". На западе, с холмов, город несколько раз обстреляли ракетами "Алазань". Были прямые попадания в жилые дома. Опять страдали абсолютно мирные граждане.

От уличных боев, которые, несомненно, обернулись бы для города катастрофой, Душанбе спасло только вмешательство российских войск. Командующий 201-й дивизией заявил, обращаясь и к "юрчикам" и к "вовчикам", что не допустит никаких боевых действий в черте города. Мол, хотите воевать - идите в чисто поле и там деритесь, сколько душе угодно.

Продолжался хлебный кризис. Люди уже ночами дежурили у ворот хлебозавода, чтобы утром попытаться урвать булку-другую. При появлении автофургона с хлебом, толпа буквально набрасывалась на него. Вооруженные автоматами люди едва сдерживали натиск. И тут не обходилось без жертв. Булка хлеба стоила теперь дороже человеческой жизни.

У школьников начались незапланированные каникулы. Предприятия встали. Поезда не ходили: кто не успел вовремя уехать, ныне сидел и ждал у моря погоды.

В "Главэнерго" тоже распустили персонал по домам. До Нового года. Макс снова пропадал на толкучке, торгуя, чем придется. Все, что удавалось наторговать, тратил на продукты. Иначе деньги просто сожрала бы инфляция.

К Татьяне Макс наведывался теперь регулярно. Иногда оставался на ночь, реже - на пару-тройку дней. Но не более. Татьяна не выпроваживала его, нет, однако давала понять, что не готова к совместному проживанию. И дело было не только в малогабаритности ее жилища. Милые, как известно, и в шалаше рай обретут, а тут... "просто встретились два одиночества", и может ли что-нибудь из этого получиться - один только бог знает. Татьяна так и осталась для Макса загадкой. Пытаясь заглянуть ей в душу, он каждый раз натыкался на скорлупу, куда доступа ему не было. Татьяна почти ничего не рассказывала о себе, а о делах Макса, если и спрашивала, то скорее из вежливости. Она никогда ничего не просила, но и не отказывалась от подношений. (С пустыми руками Макс к ней не приходил). Она была ему любовницей, но не другом. И с этим он вряд ли мог что-то поделать. Даже, если б захотел.

Отношения с матерью у Макса тоже не отличались сердечностью. После смерти мужа Нина Семеновна замкнулась в себе. Бывало, что за вечер и двух слов не скажет. Уткнется в телевизор, бесконечные "мыльные" сериалы смотрит, или вяжет один и тот же свитер, никак закончить не может.

На улицах громыхали танки. На сей раз власть в городе, похоже, оказалась в крепких руках.

В лужах отражалось серое небо. Холодный ветер срывал с деревьев остатки листьев.

Люди готовились встретить Новый год.

* * *

Одна историческая эпоха сменила другую. Между ними теперь лежала непреодолимая граница, говоря геологическим языком - глубинный разлом

Глава 13. На берегах Невы

Домик, где теперь жила Саша с родителями, был старым, если не сказать ветхим. Собственно это был барак, постройки пятидесятых годов, в дальнейшем переоборудованный в жилье на две семьи. Со временем жильцы разъехались, остались Ольга Владимировна (Ляля) с сыном Олегом, двоюродным братом Саши. Братик этот слыл непутевым, уже в шестнадцать лет загремел в колонию за кражу. После отсидки он продолжил свои художества. Получил пять лет. Через два года освободился по амнистии и, вроде бы, "завязал". Сошелся с женщиной на шесть лет старше, имеющей ребенка, жил теперь с ней. Ляля, сестра Елены Владимировны осталась, таким образом, одна в доме. Она-то и предложила Вершининым поселиться здесь. А что - места много, одной скучно, да и вообще...

С пропиской, разумеется, возникли сложности. Чтобы легализоваться, Елена Владимировна устроилась вахтершей на местную чаеразвесочную фабрику, Владимиру Яковлевичу подвернулась работа по специальности: на глиняные карьеры, добывающие сырье для кирпичного завода, требовался сменный геолог. Работа не ахти какая сложная и рядом с домом - красота! Саше помогли устроиться во ВСЕГЕИ, благо Питер был, по местным меркам, под боком - каких-то сорок километров. Туда ходил рейсовый автобус, а в сезон еще и катер "Ракета" по Неве.

Из окон дома открывался великолепный вид на Неву, медленно катящую темные воды в сторону Северной столицы. Река, лишенная здесь привычного питерцам и их гостям гранитного одеяния, представала в своем первозданном виде - с обрывистыми песчано-глинянными берегами, с деревянными сходами к пристаням, мостками и лодочными причалами. Со стороны Ладоги в город шли баржи, груженные песком и щебнем, строевым лесом; из города к острову Валаам направлялись круизные теплоходы, оглашающие берега громкой музыкой. В одном лице: река-работяга и курортно-туристская водная дорога.

- Красота, какая! - не уставала восхищаться Елена Владимировна.- И лес в двух шагах, и Нева, Ленинград рядом. А мы, дураки, в этой Азии противной столько лет сидели.

Саша не стала напоминать муле, что та, совсем недавно, была очень даже довольна "противной Азией". Ей самой здесь очень нравилось. Вот бы еще... Нет, не надо об этом! Сердечная боль пройдет со временем. Ведь время лечит.

Может быть и так. Но пока у Саши подступал ком к горлу и непроизвольно наворачивались слезы всякий раз, когда вспоминала Максима и недолгое, словно украденное, счастье близости с любимым.

Если ехать по Среднему проспекту от метро "Василеостровская" в сторону Гавани, то слева, между 19 и 20 линиями можно увидеть несколько помпезное здание дореволюционной постройки с массивным цоколем, колоннами, гранитной облицовкой и парадной двустворчатой дверью. Это и есть ВСЕГЕИ, бывший Геолком.

Саша чуть-чуть робела, первый раз входя в вестибюль Института. Здесь было много мрамора, бронзы, строгой и торжественной старины. Тут витал дух корифеев - "отцов-основателей" отечественной геологии. Здесь и сейчас, наверное, все сплошь академики да доктора наук - современные корифеи.

Парадное великолепие разбивалось при входе в боковой корпус, где, собственно, и располагалась большая часть рабочих помещений Института. Грубый советский новодел: бесконечно длинные унылые коридоры, выкрашенные серой, салатной или синей красками, ряды дверей по обеим сторонам, отсутствие окон, тусклый свет люминесцентных ламп. Сюда бы еще железные решетки - получился бы вылитый Владимирский централ.

Теперь Саша работала здесь, в самом престижном геологическом учреждении страны. Впрочем, в последние два-три года Институт, как и тысячи других, ему подобных, сильно обнищал. Но все еще держался на плаву, и даже имел возможность брать новых сотрудников (взамен ушедших в "свободное плавание по морю бизнеса"). Сашу взяли в отдел, курирующий Среднюю Азию.

- Вы дочка Владимира Яковлевича Вершинина? - спросила ее при знакомстве новая начальница. - Я его хорошо знаю.

Собственно, Саша и попала сюда по протекции отца.

Фамилия Сашиного покойного мужа тоже оказалась известна Евгении Николаевне.

- Ярошевская... Послушайте! Так это вы были женой Коли Ярошевского?

Евгения Николаевна заметно разволновалась, чем очень смутила Сашу.

- Да, я, - ответила она. - Вы были с ним знакомы?

Евгения Николаевна молча кивнула. В ее глазах блеснули слезы - не смогла сдержать. Если б эта девочка знала, какой ураган чувств вызвала в ее душе Сашина фамилия. Какие воспоминания нахлынули на нее! В один миг женщина заново пережила короткий, но бурный роман с молодым красавцем-геологом Ярошевским. И горечь расставания. И ту боль, поразившую прямо в сердце, когда узнала она о гибели Николая.

Ничего похожего на ревность не испытывала начальница к новой подчиненной, напротив - почти материнские чувства. Девочка, должно быть, только-только в школу пошла, когда у выпускницы геофака ЛГУ Жени Корзун вспыхнул и разгорелся роман с будущим мужем Саши. Сейчас Евгения Николаевна жалела свою "соперницу": бедняжка стала вдовой в двадцать с небольшим лет.

До чего, все-таки, тесен мир. Как сложно переплетены людские судьбы. Могла ли помыслить страстно влюбленная молодая женщина, что когда-нибудь станет принимать на работу жену (теперь уже вдову), своего возлюбленного?

Чтобы как-то объяснить волнение и сгладить возникшую неловкость, Евгения Николаевна сказала:

- Извини, Саша, я... Мы с Колей были друзьями... Очень давно.

Саша сразу все поняла. И тоже не испытала ревности, а только удивление. И ей стало жаль женщину, которая, по-видимому, любила когда-то Николая. Получается - они почти подруги по несчастью.

- Видишь, Саша, - Евгения Николаевна решила перейти на "ты", - отчет. Тебе он знаком, наверное?

Она указала на толстенный том, лежащий на ее столе. Саша с одного взгляда узнала: это геологический отчет их партии, а первой среди списка авторов там стоит фамилия Ярошевский. Последний отчет Николая.

- Будем работать, - сказала новая Сашина начальница.

Питер переживал не самые лучшие времена. Городу вернули историческое имя, но не смогли вернуть былое величие.

Сейчас, как в семнадцатом году, здесь день-деньской шли митинги, собирающие толпы народа, но некому было навести элементарный порядок на замусоренных улицах. Политики раздавали щедрые посулы, стараясь привлечь на свою сторону людей, именуемых нынче электоратом, а власть в городе уже поделили бандитские группировки. "Братки" - коротко стриженные накаченные парни в кожанках-"косухах", разъезжали на "БМВ" - "боевых машинах вымогателей", собирали дань. Город приобрел сомнительную славу "криминальной столицы".

Петербургские страсти мало влияли на быт жителей поселка, в котором поселилась семья Вершининых. Время тут текло медленно, как вода в Неве. Странное полугородское-полусельское поселение жило своей, непонятной обитателям мегаполиса, жизнью. Во дворах многоэтажек бродили куры, в прудах утки плавали; некоторые даже коров держали. Сразу за поселком начинались выпасы, за ними - лес. Не реденький, как в Подмосковье, а настоящая северо-европейская тайга. По периметру поселка шли залитые водой карьеры, по-местному - рупасы. Часть их сплошь заросла камышом, мало-помалу превращаясь в болото. В других можно было купаться, ловить рыбу. До сих пор там не перевелись караси да щуки.

Сашиным родителям такой уклад - бальзам на сердце. Они сразу же завели козу, десяток курей. Муля поговаривала о покупке коровы, но не решалась, боялась - не справится. Пэпс, заядлый рыбак, свободное время на Неве пропадал, ловил окуней и плотву, а в сезон - корюшку. Летом в лесу ягод и грибов было - хоть косой коси, только успевай собирать-заготавливать.

Саше сельские радости, по большому счету, были до лампочки. Ее манил Петербург. Хотелось жить там, в "северной Пальмире". Ведь кончится, когда-нибудь, нынешний бардак, и Питер опять станет прекраснейшим на земле городом. В этом Саша не сомневалась. Она намеревалась снять здесь комнату, а со временем и свое жилье прикупить. Пока же, из-за ограниченных финансовых возможностей, вынуждена была каждый день мотаться на работу за, без малого, полсотни километров.

С деньгами постоянный был напряг. Прибавки к зарплате не могли угнаться за ценами. Каждый выживал, как мог. Ловчилы, "новые русские", делали деньги из ничего, из воздуха; их "доили" бандиты-рэкетиры. Те, в свою очередь, подкупали продажных чиновников, лезли во власть. Такая вот, "пищевая цепочка", а в ее основании - те, кто вынужден жить на зарплату, обычные трудяги. Такие, как Саша Ярошевская.

Жизнь в большом городе требует больших денег. На один только транспорт немалая часть зарплаты уходит. А нужно еще есть, одеваться, платить по счетам... Все учесть - голова кругом пойдет. А ведь женщина, да еще молодая, к тому же, незамужняя, должна выглядеть на все сто. Если она не полное мурло, конечно.

Уже четвертый год Вершинины жили на новом месте. Обвыклись. Даже к местному климату стали привыкать. Все трое в семье зарабатывали, но достаток был более чем скромный. Все проклятая инфляция сжирала. Да еще неожиданные расходы: то крыша потекла - срочный ремонт требуется, то зима на носу, а дров не запасли... Не простая была нынче жизнь, ох, не простая.

В Институте зарплату задерживали регулярно. Поговаривали о грядущем масштабном сокращении, о возможном перепрофилировании, вплоть до расформирования Института. Саша понимала: в списках на сокращение её фамилия будет в числе первых (не "своих" же увольнять).

Начальница опекала Сашу, всегда поддержать старалась. Однако, и ее положение (как и всего их отдела) было непрочным. В Министерстве могли рассудить так: раз Средняя Азия теперь чужая территория, заграница, то пусть там и оплачивают все работы; а нет, так и вовсе их свернуть. Теперь никто ни в чем не мог быть уверенным.

Обедала Саша обычно тем, что приносила из дома, иногда, по необходимости, в институтской столовой. Готовили там скверно, хотя и относительно недорого. Раз она сидела за столиком одна, к ней подошел малознакомый парень, вроде бы из институтских.

- Можно? - спросил он, и, не дожидаясь ответа, поставил свой поднос на стол.

Саша кивнула утвердительно, хоть ей это и не совсем понравилось: свободных столиков кругом сколько угодно, так какого лешего!

- Ты ведь из Средней Азии, да? - несколько развязанным тоном спросил парень, не приступив еще к трапезе.

Саша поморщилась.

- Да, а в чем дело?

Нахала нужно ставить на место сразу.

Но тот никак не отреагировал. Продолжил:

- Меня Артур зовут. А тебя Саша, да?

Саша глянула неодобрительно.

- Ну и что?

Непрошенный собеседник ухмыльнулся.

- Ты не подумай, ради бога, что я собираюсь за тобой приударить. Хотя ты мне нравишься...

Саше захотелось послать его.

- Послушай,.. - начала она сердито.

Артур сделал жест рукой, как бы заслоняясь.

- Нет-нет, ничего такого. Я же говорю: не собираюсь приударять. У меня чисто деловое предложение.

Сашу такой поворот совсем не устраивал. Какие могут быть у нее с ним дела! Решила выслушать из вежливости: все-таки работают они в одной конторе, неудобно просто взять и послать.

- Что за предложение?

- Мне камни нужны. Лазурит, в первую очередь. У вас там, я знаю, его много. Можешь организовать поставку?

- Как? Я уже три года там не живу, да и вообще...

- Как, как... Через знакомых. Знакомые геологи у тебя там остались? Или у бати твоего.

- У тебя что, на меня досье собрано? Откуда тебе известно, что отец у меня геолог?- сердито спросила Саша.

Артут ухмыльнулся.

- Слухами земля полнится. Наши дамы, в отделе, они любят всем кости перемывать, и все обо всех знают. Про тебя говорили, я услышал - заинтересовался.

- Хм. Понятно. А камни тебе зачем?

Артур молча полез в карман, достал пачку из-под сигарет, вытряхнул от туда пару изящных сережек густо-зеленого цвета. Саша взяла одну в руку, чтобы рассмотреть получше. По форме - половинка усеченного конуса сантиметра четыре длиной, петелька и крючок-подвеска из какого-то золотистого сплава. Похоже не заводское производство. Полированный камень приятный на ощупь - теплый.

- Нефрит, - определила Саша. - Ты сам их сделал?

- Сам, - ответил новый знакомый. - Нравятся? Это тебе - подарок. Возьми.

- Нет, что ты... Зачем. Не надо.

Саша положила сережку на место.

- Да я же без всякой задней мысли... От чистого сердца. Мне они ничего не стоили. Возьми, пожалуйста, - настаивал Артур.

Саша не стала пока возражать, решила выслушать парня, а уж потом делать выводы.

- Ты поешь нормально, - сказала она поднимаясь, - а потом поговорим. Я в вестибюле подожду.

Разговор продолжили возле экспоната из институтского музея - окаменелого ствола древнего папоротника.

- ... Основная моя продукция - серьги. Нарасхват идут. Тем более, что цены не заламываю, только делаю поправку на инфляцию. Кроме серег еще изготовляю кулоны, кабошоны для перстней, ну и так, по мелочи, - рассказывал "каменных дел мастер".

- У тебя свое оборудование?- поинтересовалась Саша.

- Самодельный шлифовальный станок дома. Заготовки из камня мне тут, в нашей распиловочной пилят. Володя там есть такой. Он за бутылку все что хочешь распилит. В общем, технология, не ахти какая сложная. Я уже руку набил, за вечер десяток пар серег - как нефиг делать. Рынок сбыта у меня налажен. Главное - сырье. Потому и приглашаю тебя в компаньоны.

- А на каких условиях?

- Да условия простые, - ответил Артур. - Ты договариваешься со своими знакомыми, оплачиваешь им пересылку и сами камни, - они недорого у вас там стоят, я знаю, - на мне все остальное, выручка пополам. Камни: лазурит, оникс, желательно карлюкский, можно еще аметист, горный хрусталь, ну, а если бирюзу достанешь - навар обещаю, горя знать не будешь.

- А нефрит где берешь?

- Знакомые из Забайкалья присылают. Нефрит пока неплохо идет, но чувствую, надо расширять ассортимент. Так, как, согласна?

- Мне подумать надо. Все разузнать, - сказала Саша.

- Конечно, - согласился Артур.- Только не тяни. И в моих, и в твоих интересах поторопиться - на зарплату сейчас не проживешь.

И это была истинная правда.

Геологи любят коллекционировать камни. У самых заядлых собирателей минералов дома полки книжных шкафов и сервантов чуть ли не ломаются от тяжести камней, да еще обменный фонд по ящикам рассован. Сашины родители не были исключением: имели небольшую коллекцию. Обычный набор: горный хрусталь, аметист, просто кварц - друзы-щеточки, полировки оникса, агата, лазурита... Ничего такого, особо ценного. Правда, были два редких камушка: желваки бирюзы, каждый с грецкий орех размером.

Камни семья привезла с собой, но они большей частью пылились сейчас в чулане - места не хватало. Только самые эффектные украшали книжную полку в общей комнате.

Пэпс, на удивление, благосклонно отнесся к сообщению дочери, что та намеривается заняться коммерцией на паях с коллегой из Института. Он видел: Саша до сих пор не нашла себя. Может в этом деле ей повезет. Время сейчас сложное, нужно как-то его пережить. Он взял желвак бирюзы, что поменьше и с трещинкой, отдал Саше.

- Вот. Пусть пилит. Посмотрим, что получится.

Затем достал еще необработанный кусок породы с ярко-синим лазуритом и медово-полосатый мраморный оникс из Карлюкских пещер.

- Из этого таких серег не менее сотни должно получиться,- сказал он, взвешивая кусок оникса в руке.

Саша принесла образчики Артуру. Сначала выложила лазурит с ониксом.

- Из личных запасов.

- Отлично! - воскликнул компаньон, осматривая камни. - Кое-что мы с тобой на них заработаем. На хлеб с маслом хватит.

- А с этим? - спросила Саша, доставая из сумки "орешек" цвета морской воды у берегов Адриатики.

У Артура загорелись глаза. Он повертел камень в руках, подбросил на ладони.

- Здесь и на черную икру наберется. Карамазарская бирюза?

- Да, - подтвердила Саша. - Ты прямо спец по нашим таджикским камешкам.

- Обижаешь! Я и по уральским, и по украинским, с Волыни, и по всяким другим, - похвастался компаньон. - Значит так. Из бирюзы будем делать на заказ для готовых сережек и перстней, чтобы с размером не ошибиться. Кстати, предложи своим знакомым. Будут цену спрашивать, скажи: от десяти долларов и выше, вместе с работой, конечно.

- Я тоже хочу сережки с бирюзой! - воскликнула Саша. - Сделаешь? За работу вычтешь из моей доли.

У нее дома лежали без употребления золотые серьги со стекляшкой - имитацией топаза. Пэпс подарил ей на двадцатилетие. Вот, если заменить дурацкий желтый камешек бирюзой...

- Обижаешь! - опять вскричал Артур. - Стану я брать деньги с компаньона! Да еще с красивой девушки...

- Артур, перестань! Я рассержусь. У нас должны быть чисто деловые отношения.

- А друзьями мы разве не можем быть? - с хитрецой в голосе спросил компаньон.

Саша сдалась.

- Ладно, там видно будет.

Дело завертелось. Уже через неделю с небольшим Артур вручил Саше её долю: сто пятнадцать долларов.

- Лазурит неплохо идет, - сообщил он. - А вот твой заказ. Примерь.- Протянул на ладони готовые сережки.

Разговор, как обычно, происходил в боковом коридорчике, у окна. Саша полюбовалась обновленными и облагороженными серьгами, вдела их в уши, достала из сумки зеркальце.

- Класс!

- Тебе идет. Как раз под цвет глаз, - сделал комплимент Артур, заодно и свою работу похвалив.

- А ты льстец, - добродушно поддела компаньона Саша. - Глаза-то у меня серые.

- Ну и что. Серый хорошо с бирюзовым гармонирует. Да, ты не расслабляйся, хорошо? Добывай сырье - без него все встанет.

- Хорошо. Буду стараться. Ты и правда - мастер. И вообще, молодец.

Саша чмокнула Артура в щеку. Тот улыбнулся.

- За такое обращение я готов как вол пахать.

Саша привыкла иметь дело с "деревянными" деньгами, более заслуживающими называться бумажным хламом. Сотню долларов она вообще никогда в руках не держала. Деньги, полученные от Артура, казались ей огромными. В ближайшее воскресенье она съездила в город на рынок, купила хорошего парного мяса, колбасы "салями", фруктов. Там же подобрала себе обновы: красивое летнее платье и босоножки, набрала подарков муле, пэпсу и тете Ляле.

Вечером дома устроили небольшую пирушку. Тем более повод был: ровно четыре года назад семья Вершининых прибыла на питерскую землю.

- Боже мой, какие мы все-таки дураки были, - повторила муля снова. - Нет чтобы раньше оттуда уехать!

- Ладно тебе, мать, - возразил пэпс. - Неплохо мы и жили там. Давайте выпьем за наше Возвращение. Пусть теперь наш новый семейный праздник так называется.

- Лучше - День Независимости, - преложила Саша в шутку.

Легкой и радостной казалась всем им в этот момент новая жизнь.

Однако, Саша не расслаблялась. Она и пэпс созвонились со знакомыми в Душанбе, прозондировали почву. Нашелся твердый поставщик лазурита - старый приятель Владимира Яковлевича, работающий в "Памиркварцсамоцветах". Он, к тому же, имел возможность отправлять камни небольшими порциями с оказией. Получился обоюдовыгодный союз.

Артура загрузили работой под завязку.

Товар шел ходко, а главное - стабильно. Кроме того, многие поселковые дамы, которым Саша показала свои сережки, возымели желание иметь нечто подобное. К Артуру выстроилась очередь на обновление серег и колечек. Каждую неделю у них с Сашей происходили взаиморасчеты. Обе стороны были довольны.

В Институте шло сокращение. Отдел, где работала Саша, пока не трогали, а вот Артура уволили. Он только рад был - сам собирался уходить. Мизерный оклад техника-геолога и раньше не устраивал молодого парня, а теперь он мог, с чистой совестью, целиком переключиться на приносящую неплохой доход деятельность.

У Саши появилась возможность снять свой угол в Питере, о чем она давно уже мечтала. Нашла по объявлению комнату в коммуналке на Большом проспекте, в пяти минутах ходьбы от Института. Сразу же внесла плату за два месяца вперед и перебралась туда с вещами.

Наконец-то у нее было свое жилье. Пусть временное, пусть в коммуналке, но свое. Кроме Саши в квартире жили две одиноких старушки - типичные петербурженки "старой формации", интеллигентные и независимые, а так же одинокий мужик - тихий пьяница. Он крайне редко выползал из своей берлоги. Со старушками Саша встречалась по утрам на кухне. Здоровались, перебрасывались парой-другой фраз, и все. Склок и скандалов не было. Свой взнос за оплату коммунальных услуг все вносили вовремя, на кухне и в коридоре убирали по очереди. Впрочем, за Константиновича (так звали запойного мужичка) уборку делали бабульки, а он бесплатно чинил им всю бытовую технику, от утюга до телевизора.

Сашина комната окном выходила на южную сторону (здесь это ценилось), была средних размеров, а потолок - не достанешь, даже если на стол поставить еще и стул. На полу сохранился бог знает с каких времен старинный паркет, без какого либо покрытия. Как с ним управляться Саша не знала. Чтобы не заморачиваться, она застелила свободную от мебели поверхность пола паласом. Стены, с разрешения хозяйки, Саша оклеила новыми обоями, на окно повесила красивые гардины. Комнатка получилась вполне уютной. Можно было принимать гостей.

Артур тоже обитал на Васильевском - еще раньше прикупил однокомнатную квартирку на Наличной. Там он и жил, и работал, устроив на кухне (чтобы водопровод был под рукой) шлифовальную мастерскую. С Сашей Артур виделся теперь два-три раза в неделю. Обычно он навещал ее. Бабульки считали парня Сашиным женихом. На самом же деле отношения их не выходили за рамки дружеско-партнерских. Артур приходил забрать сырье или взять колечки-сережки от заказчиц на бирюзу, приносил деньги. Закончив деловую часть, они пили вдвоем чай, болтали.

Саша уже все знала о своем компаньоне: на год старше ее, коренной ленинградец, родители здесь же, на Васильевском живут, был женат, разведен, закончил геологический техникум, камни - его хобби (теперь, впрочем, для него это стало профессией).

- Я еще в школе камнями интересовался, - рассказывал Артур, - литературу читал, собирал коллекцию. Познакомился, у нас в Институте уже, с Юрой Степановым, - большой спец был, - он меня научил с камнем работать.

- Был? А где он сейчас, Степанов этот? - заинтересовалась Саша.

- Умер. Машина его сбила. Закладывал крепко...

Саша знала: Артур и сам раньше грешил по части зеленого змия, скоро три года, как ходит "подшитый".

Саша бывала у компаньона дома считанные разы, хоть он и говорил, мол, заходи в любое время. Она знала: Артур водит домой девок - выдавал запах духов, витающий по его квартире, причем, всякий раз других. Не хотелось ей застать его с очередной подружкой. Хоть они всего лишь друзья-компаньоны, Саше было бы неприятно увидеть Артура в обществе какой-нибудь б...и с Невского.

А совместный их бизнес пока что шел, - тьфу, тьфу, не сглазить бы, - неплохо.

- Нельзя нам останавливаться, нужно идти вперед, - говорил Саше компаньон. - Развернуться бы надо. А как? Рекламу, что ли, задействовать?

- Не стоит, пожалуй, привлекать к себе внимание. Бандиты, чего доброго, заинтересуются, начнут нас доить.

- Это верно. Только бизнес живет, пока развивается. Стоит остановиться, и все - сожрут конкуренты.

- Какие конкуренты? - удивилась Саша. - Разве они у нас есть?

- Пока нет, но появятся обязательно. Я что хочу сказать... Неважные из нас бизнесмены. Вот если бы у нас был семейный бизнес...

Артур бросил быстрый взгляд на Сашу, ожидая ответной реакции на робкий намек.

Саша никак не отреагировала. Ни "да", ни "нет", ни "за", ни "против".

"Дорогой Макс...". Нет, не так. "Милый мой Макс". Нет, опять не то. Саша зачеркивала написанное, начинала снова: "Любимый мой...". Вот, теперь правильно.

"Любимый мой, здравствуй.

Никак не получается написать тебе. И не то что бы сильно занята была, а просто не выберу момент, чтобы настроение было подходящее. Хочется написать большое и теплое письмо. Рассказать, что ты был и остаешься для меня единственным...".

Саша откладывала ручку, долго смотрела на желтое окно, освещенное чокнутым питерским солнцем, не собирающимся заходить, хотя и был двенадцатый час ночи. Затем продолжала: "... Я уже четыре года здесь. Четыре года вдалеке от тебя. Жизнь у меня, как будто, наладилась: работаю, попутно занимаюсь бизнесом. Хотя Артур говорит, что мы с ним оба никудышние бизнесмены. Артур - мой компаньон. У нас чисто деловые отношения".

Саша снова откладывала письмо. Сидела задумавшись. Понимая, что вряд ли она когда-нибудь допишет и отправит свое послание, решала писать всю правду.

"Хотя, если честно, он мне нравится. Совсем немного. С ним приятно общаться. Если только он не начинает делать намеки...".

Саша складывала лист пополам, клала между страниц книги и убирала ее подальше. Чтобы достать через месяц, порвать и начать заново.

Глава 14. Ищите и обрящите

Новый год не принес решения старых проблем, зато добавил новые.

Война продолжалась. Мятежные оппозиционеры -"вовчики" теперь базировались в Афганистане, откуда регулярно совершали вылазки на таджикскую территорию. Границу охранили российские погранвойска, брошенные, по сути, на произвол судьбы: местные власти считали, что их обеспечение - задача России, а Москва выделяла сущие гроши. Между тем, пограничники были единственной силой, способной еще как-то сдерживать поток героина, идущего транзитом через Таджикистан в Россию, и дальше в Европу. "Вовчикам" россияне стали поперек горла. Они, при поддержке афганских моджахедов, организовали нападение на 12-ю погранзаставу. Бой шел целый день и лишь подошедшие к вечеру части российской 201 дивизии, спасли брошенную на произвол судьбы заставу от полного уничтожения.

Генералы строили под Москвой дачи. Им было мало дела до солдат, гибнущих на чужой земле.

В Душанбе власть удерживали "юрчики" Улицы патрулировали вооруженные "калашами" люди в камуфляже. Действовал комендантский час. Всех любителей ночных прогулок, даже если человек просто вышел подышать свежим воздухом, хватали и волокли в участок, где держали до утра. Утром, составив протокол, штрафовали и отпускали восвояси. Тех, кто не мог заплатить сразу, мурыжили, пока родственники или знакомые не приносили деньги.

Город зачистили от "вовчиков", которые не смогли или не захотели вовремя унести ноги, надеясь отсидеться. Провели несколько ночных рейдов, выискивая оппозиционеров по наводкам их недоброжелателей. Тех, кого удалось схватить, расстреляли на пустыре у трансформаторной подстанции.

Народ жил (точнее, старался выжить), благодаря мелочной торговле. Город постепенно превращался в одну большую барахолку. Торговали, чем придется. Появился новый бизнес: закупали на "Вьетнамском" рынке оптом сигареты, жвачку, шоколадные батончики и прочую мелочевку, затем перепродавали с лотков в розницу. Этой грошовой коммерцией занимались в основном дети и женщины, но не брезговали и здоровые мужики. Теперь никто ничему не удивлялся и никто ничего зазорного не видел в таком немужском занятии. Как грибы росли и множились торговые точки: ларечки, будки, вагончики, где продавали "паленый" алкоголь, контрафактное шмотье, сомнительного происхождения лекарства. Процветал рэкет. Только вместо "братков" поборами занималась милиция. "Стражи порядка" не стеснялись обирать даже пацанов, торгующих жвачкой, просто подходя и забирая понравившуюся упаковку. Такое крохоборство стало нормой.

По рынкам бродили голодные люди, выпрашивая у торговцев пару картофелин или горсть риса, вечером подбирали капустные листья и прочий овощной мусор, чтобы дома сварить баланду. Жуткая картина.

Один случай произвел огромное впечатление даже на видавшего виды Макса. Как-то в дверь позвонили, он открыл: на площадке стояла маленькая девочка. Побирушки, выклянчивающие "копеечку", и прежде наведывались регулярно. Но эта девочка просила не денег.

- Дяденька, - сказала она жалобно, - у вас нет чего-нибудь покушать?

У Макса ком стал в горле, и едва слезы не навернулись, когда он смотрел, как дрожала в тонкой ручке ложка, которой девочка хлебала налитый им суп.

- А где твои родители? - спросил он, после того как она поела.

- Дома. Там мама и бабушка. Только у нас совсем ничего нет покушать.

"Черт, - ругался Макс, проводив девочку. - До ручки мы уже дошли с этой говеной жизнью".

Он не знал, что худшее еще впереди.

Макс продолжал трудиться в "Главэнерго", точнее, исправно ходил в "контору". Работы, как таковой, почти, что не было, денег тоже. Но имелся компьютер, предоставленный в его пользование, и Макс освоил новый бизнес: писал на заказ офисные программы, с последующей установкой и отладкой на компьютере заказчика. Для привлечения клиентов он поместил объявление в газете, ездил сам по конторам, предлагал услуги. Дело пошло.

Макс уже неплохо "рубил" в редкой по тем временам технике.

Неожиданно обнаружился еще один доходный промысел: делать студентам контрольные и курсовые. Молодые балбесы, не желающие напрягать мозги (если таковые вообще имелись), шли к Максу. Он не отказывал никому. Поместил даже второе объявление в "городскую сплетницу", где не стесняясь (а чего стыдиться-то?) предлагал услуги для нерадивых студентов. Брал он по-божески (преподаватели за аналогичные услуги тянули вдвое больше), потому от клиентов не было отбоя. Одна беда: промысел носил ярко выраженный сезонный характер - был приурочен к зимней и летней сессиям.

В свободное время Макс читал журналы с компьютерной тематикой, завидуя счастливчикам, имеющим доступ к "всемирной паутине". Сюда интернет еще не добрался. Числившийся оператором ЭВМ, Макс мечтал о карьере хакера, ломающего электронные пароли и совершающего атаки на компьютерные сети. Не криминальная составляющая хакерства влекла Макса, а "молодецкая удаль" не знающего преград программиста экстра-класса.

Действительность же, в отличие от мечтаний, день ото дня становилась все более неприглядной. Пришла зима, а с ней навалилась куча новых проблем. Отопление в домах не работало. Ледяные батареи в комнатах только подчеркивали неуютность нетопленного жилья. К тому же отключили газ. Сразу же начались перебои с электричеством. Сети не справлялись с нагрузкой, выбивало предохранители, сгорали кабели и трансформаторы. Это было настоящим бедствием. Привычной стала картина: погруженные во мрак дома, с черными провалами окон, и жильцы, сооружающие во дворах очаги, чтобы не остаться без горячей пищи. В довершение всех бед в городе началась эпидемия брюшного тифа. Болели в основном дети, неосторожно попившие сырой воды из-под крана. Даже водопроводная вода теперь таила в себе смертельную опасность.

Как-то утром Макс почувствовал себя не важно. Смерил температуру - тридцать девять и пять. Все оборвалось у него внутри - тиф?

Тиф. Подзабытое ныне слово, времен "военного коммунизма", теплушек, продразверстки и "чрезвычайных комиссий". Правда, то был другой тиф, "сыпняк", но хрен, как говориться, редьки не слаще.

Только напрасно Макс так перепугался - симптомы не те. Ломота в теле, слезящиеся глаза, жар, переходящий в озноб - явный грипп. Тоже, впрочем, хорошего мало.

Вызвать врача Макс не мог: воскресенье, поликлиника не работает. Мать с утра ушла куда-то. Он был один в выстуженной квартире, без газа и электричества. Позвонил Татьяне - без ответа. Тоже где-то гуляла.

Макс лежал на кровати в шерстяных носках, брюках и свитере, под двумя одеялами, и не мог согреться. Чаю горячего бы... с лимоном. Боже ты мой, даже такая простая вещь- обыкновенный чай с лимоном - теперь недоступна ему.

Холод кругом. Холод и пустота. Человек - пылинка, дунь - и нет его. Через десяток лет никто уже и не вспомнит, что был такой Максим Шведов, жил, надеялся, любил... Как глупо, как нелепо все обернулось.

Пусто в нетопленном доме. И в душе - пустота.

Через сутки электричество включили. Макс провалялся с гриппом еще два дня. Болеть дольше - роскошь непозволительная. Ждали заказы на курсовые работы. Может быть, последние заказы в этом сезоне.

Мама стала регулярно отлучаться из дома. Всякий раз перед уходом подолгу стояла у зеркала, наводила лоск. Макс почуял неладное. И не зря почуял.

- Я выхожу замуж, сынок, - заявила мама. - Сегодня я познакомлю тебя с Геннадием. Он, как и я, бухгалтер. Жить мы будем у нас.

Как колуном по башке!

Вот так номер решила отмочить маман. В такие-то годы. Седина в бороду, бес... Впрочем, это не про женщин поговорка. Но суть та же.

И ведь никуда не денешься. Придется жить вместе с этим Геннадием, чтоб ему!

Макс был заочно настроен против отчима, а когда увидел Геннадия вживую, его неприязнь только усилилась. Это был облезлый какой-то тип неопределенного возраста, с реденькими волосиками на голове, суетливый и назойливый, из тех, кому до всего есть дело. Очень любил поболтать, порассуждать о политике, в которой, конечно же, мнил себя знатоком. В первой же застольной беседе он с жаром принялся ругать всех: Ельцина с Горбачевым, Гайдара с Черномырдиным, американцев, евреев, "новых русских", ООН и Европейский союз. Его рассуждения очень напоминали высказывания покойного Шведова-старшего. Собственно, Макс видел перед собой ухудшенный вариант родителя.

С пасынком Геннадий попытался сходу наладить доверительные отношения, вел себя запанибрата.

- Давай по маленькой, за знакомство! - сказал он, когда мать представила их друг другу и пригласила за стол. - Мы с тобой мужики. Нам и поговорить есть о чем, и вообще...

Выпить Макс не отказался, но в беседе постарался четко обозначить границы, до которых он намерен подпускать к себе нового "родственника". Он вежливо поддакивал собеседнику, однако, на все расспросы отвечал односложно, не вдаваясь в подробности. Сам не спрашивал ни о чем, давая понять, что чужие проблемы ему до лампочки, а когда Геннадий поинтересовался, как у Макса обстоят дела "на личном фронте", твердо заявил: "личное" он никогда и ни с кем не обсуждает. Геннадий все понял и впредь в дела Макса не лез.

Макс теперь всюду натыкался на следы присутствия чужого мужчины в их доме: его бритва на полочке в ванной, его персональная кружка на кухне, запах его одеколона - все раздражало молодого человека. Макс, как мог, сдерживался, не доводил до конфликта, в котором, - он прекрасно понимал, - мать будет не на его стороне.

Геннадий обосновался прочно. Он не без гордости говорил, что ушел от прежней жены, оставив ей все. "С одним чемоданчиком ушел", - подчеркнул он.

"Оттуда умотал, - мысленно прокомментировал Макс, - чтобы здесь зад пригреть". Вслух он, конечно, ничего не сказал.

Мать во всем потакала новому спутнику жизни, чуть не лебезила перед ним. Между ней и сыном постепенно вырастала глухая стена. И все из-за какого-то "козла облезлого". Тоже, нашла себе!

Макс старался подольше не бывать дома. Засиживался на работе, если были заказы от студентов. Или шел к Татьяне.

Раз Макс не выдержал, пожаловался подруге на бесприютное свое нынешнее существование. Попросил:

- Я поживу у тебя немного?

- О чем разговор, живи, конечно, - бесстрастно ответила Татьяна.

Макс втайне надеялся, что она обрадуется, и тогда он предложит узаконить их отношения. А тут - полное безразличие. Макс хотел было, отказаться, сказать: передумал, мол, извини за беспокойство. Но Татьяна виновато улыбнулась и добавила:

- Ты не подумай, Макс, что я из вежливости только... Мне с тобой на самом деле хорошо. Оставайся.

И Макс остался. С неопределенным статусом: непонятно было, в качестве кого он здесь, собственно говоря, пребывает. Сожителя? Любовника? Гражданского мужа? Или это все одно и то же?

Без разницы, в общем-то. Главное: у него есть пристанище. Пока есть. А дальше... Может у них с Таней, что-то и получится.

Татьяна жила не по средствам. Особенно это бросалось в глаза на фоне царящей кругом нищеты. В семье у Макса, хотя они и не совсем уж бедствовали, считали каждую копейку (с поправкой на инфляцию, правильнее сказать - каждую сотню рублей). Мясо покупали раз в месяц, в лучшем случае. А про всякие деликатесы и думать не думали.

Татьяна постоянно приносила домой то бутылку дорогущего виски, то баночку икры, то каких-то фруктов экзотических, которые Макс далеко не всегда мог назвать правильно. Ему неудобно было спрашивать: откуда сие изобилие? И сознание собственной несостоятельности мучило. Он, в самом начале их совместного проживания, передал Татьяне пухлую пачку денег, думая, что проявляет щедрость.

- Возьми на хозяйство, - сказал он небрежно.

- Положи на тумбочку, - столь же небрежно обронила сожительница.

Вскоре Макс понял: для Татьяны эти деньги - мелочь, не стоящая внимания.

"Откуда? - задавал себе вопрос Макс. - Откуда у нее деньги? Неужели переводчикам так хорошо платят?". Приходилось принимать такое объяснение, поскольку иного у него не было.

Жизнь у них текла ровно и спокойно, лениво даже. Днем оба на работе. Вечером, за ужином, выпивали "по рюмахе" чего-нибудь изысканного, потом вместе смотрели "видик". Татьяна любила триллеры. "Молчание ягнят" раза три смотрела. Иногда, для разнообразия, ставили боевик или эротику, вроде "Эммануэль" и "Греческой смоковницы".

По воскресеньям они любили ходить на толкучку. Не торговать, конечно. Татьяна выискивала, среди разложенного в изобилии старого хлама, изящные вещицы, кои иной раз попадались здесь. Причем, хозяева, как правило, не торговались, отдавали чуть не задаром. Макса больше интересовали книги и старые журналы. Любил он порыться, полистать пухлые томики и подшивки.

И среди торгующих и в толпе покупателей то и дело попадались знакомые лица. Останавливались поболтать. "Привет. Как дела? Уезжать не думаешь? А куда? Слушай, говорят, организуется кооператив, будут строить дома в Борисоглебске, ты не в курсе?..".

Разговоры всегда были об одном и том же. И не только разговоры. Вторая волна миграции не спадала, а напротив - усиливалась. Действовал принцип цепной реакции: один уехавший тянул за собой нескольких родственников и знакомых. Ехать в неизвестность страшно, а вот к "своим" - другое дело.

Ехали не только "русскоязычные". Таджики, всегда слывшие крайне тяжелыми на подъем, закоренелыми домоседами, сделались вдруг самым мобильным народом на постсоветском пространстве. Уезжали временно, на заработки, оставались насовсем. Жизнь ломала старые стереотипы.

Сам Макс об отъезде думал постоянно, но сугубо неконкретно, как о чем-то само собою разумеющемся, и не требующем, при этом, немедленного исполнения.

- Надо будет - уедем, - сказала ему Татьяна.

Размеренная жизнь засасывала, как болото. Раньше Макс планы строил, теперь - махнул рукой. Зачем чего-то менять. Может получиться хуже. Все уже привыкли, что любые перемены не сулят им, обычным людям, ничего хорошего.

Зима выдалась теплой, как никогда. Погода жалела измученных горожан. Снег или дожди не дали бы им возможности торговать на барахолке, и, следовательно, лишили бы куска хлеба; морозы добили бы их в нетопленных жилищах. А так - можно перетерпеть, пережить зиму. У здешних бомжей такая была присказка: "Сентяб, октяб, тяп-ляп - и май".

Маленькая квартира Татьяны имела то преимущество, что ее можно было протопить одним электрообогревателем. Тепло в доме - огромное благо. Это способен понять и оценить тот, кто неделями мерз среди холодных стен, спать ложился в теплой одежде, укрывался двумя одеялами, и все равно не мог согреться. Если бы еще горячую воду дали - был бы истинный рай! Но, чего нет, того нет. Приходилось греть воду в ведре кипятильником, потом, стоя в поддоне душа, лить на себя из ковшика. Татьяна поначалу жеманилась, пыталась мыться сама. Быстро поняла: глупо стесняться человека, с которым делишь постель, и они с Максом стали купаться, помогая друг другу. Макс получил возможность созерцать холеное тело Татьяны без помех.

Но интимная близость не сделала, почему-то, их отношения доверительными.

Макс вспоминал: тогда еще, в больнице, на другой день после знакомства, Татьяна, словно ненароком, прижала его к стене. С той поры немало лет прошло, а Макс, как и раньше, не понимал ее.

Дома Татьяна ходила в черных вельветовых брюках и белом мохеровом свитере. Макс очень не любил этот колючий предмет: обнимаешь ее, а руки потом чесаться начинают. Да и сама Татьяна вся в колючках, словно дикобраз - не подступишься. Сядет в углу дивана, рядом телефон поставит, и все - не подходи.

Звонили ей постоянно, а кто - из разговора понять невозможно. "Привет... Да. У тебя как, все нормально?.. Да, конечно... Нет... Да... Договорились, пока". И так все время. С кем она разговаривает? С подругами? Деловыми знакомыми? Макс вообще ничего не знал о круге общения Татьяны. Догадывался: среди ее знакомых есть влиятельные люди. Возможно, из кинематографической элиты, или, - чем черт не шутит, - дипломаты какие-нибудь. В нынешнее сумасшедшее время нет ничего невозможного.

Сухую теплую зиму сменила сырая холодная весна. Весь март дожди чередовались с мокрым снегом, казалось: так будет продолжаться вплоть до лета. Торговцы упорно не хотели уходить с барахолки, прятались под навесы, находили какие-нибудь пустующие строения, согревались горячими пирожками, которые приносили на продажу жителями окрестных домов, бегали к ближайшему ларьку, пропустить стаканчик "бормотухи".

В начале апреля здорово пригрело, зацвели урюк и персик, затем вишня, полезли листья. Жить стало чуть легче.

С приходом настоящего тепла, Татьяна поменяла, как теперь говорят, имидж. Сделала новую прическу, обновила гардероб, часто напевала что-то, загадочно улыбалась.

"Расцвела с весной, - подумал Макс. - Оно и к лучшему, повеселее теперь будет". Думал: отношения меж ними станут более теплыми, сердечными, а там, может, нормальная получится семья.

А получилось вот что.

Раз Татьяна не пришла ночевать. Такого раньше никогда не бывало. Макс разволновался не на шутку. Сидя в кресле, он прождал ее до утра, временами впадая в полудрему. И сделать ничего не мог, даже позвонить, расспросить знакомых Татьяны: Макс не знал ни одного номера телефона ее друзей-подруг.

Утром он принялся обзванивать больницы. Там ее не было.

Что теперь делать? Идти, заявлять в милицию? Макс пребывал в полной растерянности.. Положение усугублялось тем, что он находился в чужой квартире, не имея возможности, подтвердить, в случае чего, законность своего присутствия здесь. Более того, если Татьяна, упаси господи, стала жертвой какого-то криминального происшествия, то Макс, без сомнения, становился главным подозреваемым.

Полдня ходил он, как запертый в клетке хищник, из угла в угол.

После обеда Татьяна появилась так же неожиданно, как и исчезла накануне.

- Таня, что случилось?! - вскричал Макс. - Где ты была?

Татьяна спокойно сняла верхнюю одежду, прошла в комнате, уселась в кресло. Выглядела она уставшей.

Макс стоял рядом, ждал ответа.

- Все нормально, Макс, - сказала она, наконец. - Ты за меня не волнуйся. Только,... нам лучше расстаться. Не обижайся, дело тут не в тебе, а во мне. В свое время ты мне приглянулся, да. Я даже ревновала тебя. Потом все улеглось, думала - навсегда. Но вот, опять мы встретились, и я ... решила попробовать... В общем, это была моя ошибка. Ты извини, я не хотела причинять тебе боль. Если можешь, не держи на меня зла. Прощай.

Просто и ясно. Главное - честно.

Возвращение "блудного сына" мама и отчим Макса восприняли без особой радости, но и недовольства не выказывали. Сам Макс тяжело переживал разрыв с Татьяной. Поиграла с ним, да и бросила, за ненадобностью. А винить только себя надо - зачем полез. Ведь знал: не любит она его, да и он ее, тоже. Ну, подыграли друг другу, изобразили чувства, которых не было. При этом не очень-то и старались. И теперь он домой вернулся, просто потому, что идти ему больше некуда. Так и ходит он по кругу, словно осел на аркане, привязанном за кол, возвращаясь, раз за разом, к исходной точке. Видно, требуется что-то поменять в жизни, если хочешь вырваться из замкнутого круга. Очень круто поменять.

В конце апреля Макс на барахолке столкнулся с Аликом Бочкиным. Бывший коллега обрадовался встрече, предложил пойти выпить "по сто пятьдесят".

- Может, вина? - спросил Макс.

- Ты что! Не пей эту отраву. Они сливают все остатки и бухают туда табак или димедрол, "для крепости".

Алик говорил о хозяевах "винных точек". Макс скептически хмыкнул.

- А водка, думаешь, не "паленая"?

- Сейчас ни в чем нельзя быть уверенным. Но тут есть одно место... Там нормальная водка. Сам лично пробовал, и ничего - живой.

"Заведение" располагалось прямо в продуктовом магазине, занимая часть торговой площади. Барная стойка, несколько опрятных столиков, даже свежие салфетки в стаканчиках - "заведение" производило благоприятное впечатление.

Хозяин налил в стаканы водку, пододвинул в качестве бесплатного приложения блюдце с закуской: твердым как камень соленым сыром-курутом. Приятели сели за столик.

- Хорошо, что я встретил тебя, Макс! - Сказал Бочкин, после того, как выпили "по первой". - Тут такое дело... Мне напарник нужен. В нашей конторе все мужики разъехались, один я застрял... В общем, есть дело.

- Что за дело?, - спросил Макс нетерпеливо.

- Сейчас объясню. - Алик полез в карман за сигаретами. - Ты не куришь?

- Давно уже бросил.

- Молодец. А я, вот, никак... Дело такое: мумие. У тебя, кстати, есть дома мумие?

- Есть немного. А что?

- В России оно по-прежнему неплохо идет. Можно сделать бабки.

Макс сразу понял, о чем ведет речь Бочкин. Мумие действительно было и остается ценным лекарственным "продуктом". Он много наслышан был, как в семидесятых-восмидесятых памирские геологи за один удачный сезон делали на мумие по машине. Сам Макс привез с Памира килограмма полтора чистого мумие, но, не имея "рынка сбыта", не смог его реализовать.

- Так что ты предлагаешь? - спросил он.

- Я знаю, где его можно найти, - ответил Бочкин.

- На Памир, что ли, собрался?

- Нет, ты что!. Там война кругом. Да и пропуск нужен в погранзону... Нет, на Памир сейчас не сунешься. Но я знаю место гораздо ближе - район Искандер-куля. Залежи там - не хуже памирских.

- Ну-у, - скептически протянул Макс, - там уже все повыгребли, наверное. Столько народу шастает...

- Да погоди, ты! Не перебивай. Я знаю конкретное место, своими глазами видел. Пещерка, а дно целиком из мумие. Не чистого, конечно, процентов девяносто там мусора и мышиного гов.. Поэтому, видать, его не стали трогать те, кто первыми пещерку надыбал - в пол ломик воткнут. У меня тогда ни времени, ни желания не было ковыряться. А сейчас я прикинул: там его столько, что даже десятипроцентный выход даст нам десяток-другой килограммов чистого. Представляешь! А за сбыт не беспокойся, у меня есть свои каналы...

Алик говорил с азартом, и так убедительно, что быстро развеял сомнения Макса.

- Ладно, подписываюсь на твою авантюру, - сказал он. - Когда думаешь ехать?

- В двадцатых числах мая. Самое удобное время: не жарко и не холодно, и народу шляется не много, только местные. Спальник есть у тебя? Палатка имеется.

На самом деле Макс с удовольствием принял предложение Бочкина. В городе ему все обрыдло. Хотелось сменить обстановку. Перемен хотелось, свежих впечатлений.

Выехали, как и планировали, в конце мая. Попутками добрались до озера. Заночевали прямо на берегу.

Макс наслышан был о легендарном водоеме, носящем имя величайшего из героев античности, блистательного Александра. По местной легенде в озере упокоился любимый конь полководца, всем известный Буцефал. Доверчивым туристам проводники рассказывали байку, дескать, в лунные ночи из воды появляется и выходит на берег призрачный конь.

Ночь, как раз, лунной была, но ни каких призраков Макс с Аликом не приметили. Зато комары присутствовали во множестве - не дали толком выспаться.

Утром Макс, посетивший Искандер-куль впервые, смог по достоинству оценить красоту озера - жемчужины Фанских гор. Зеленовато-голубая вода, подсвеченная косыми солнечными лучами, эффектно контрастировала с красно-коричневыми скальными обрывами, обступившими озеро. Напротив громоздились скальные пики, среди которых доминировала гора Кырк-шайтан (по-узбекски - сорок чертей). Слева, прямо над зеркалом вод поднималась необычного вида куполообразная горка, называемая Дождемерной. Справа располагалась большая роща пирамидальных тополей, в которой прятались домики ныне пустующей турбазы.

Необычное для этих мест безлюдье царило вокруг. Туристы больше не ездили в Фанские горы. Были свернуты геологоразведочные работы. Местные жители в одночасье остались не у дел.

Появление двух горожан, толи туристов, толи геологов не могло остаться незамеченным. Кишлачные пацаны, всё и всегда узнающие первыми, с рассветом были уже тут как тут, сидели на большом валуне, наблюдая за пришельцами (не без тайного умысла стащить что-нибудь, при возможности).

Барахла у горожан было много. Бочкин к поездке в горы подготовился основательно. Кроме палатки и спальников взяли два ледоруба (можно как кайлом работать), лопатки и еще кое-что по мелочи для ведения раскопок. Запаслись необходимой посудой, консервами, крупами. Не забыли прихватить репчатого лука и картошки, а также свежего хлеба на первое время, и сухарей. Кроме того, Бочкин взял с собой ружьишко (подарок покойного Виктора Сергеевича Цая) и патронов с дробью-"нулевкой" (на зайца). Все это составило практически неподъемный для двоих человек груз. Но "добытчики" и не предполагали тащить его на себе. Первый же взрослый мужик, проходивший мимо, которого окликнули горожане, согласился за умеренную плату дать в аренду ишака, чтобы доставить груз до нужного места.

- Мы геологи из Душанбе. Будем здесь руду искать, - соврал, для солидности, Бочкин.

Мужик сразу же заинтересовался: не нужны ли приезжим сезонные рабочие.

- Работа совсем нет. Деньги нет. Кушать дома нет, - пожаловался горец.

- Нет джура (друг). Я не могу тебя взять. Вот скоро наши подъедут, начальник приедет. С ним договоришься, может он возьмет тебя на работу, - продолжал сочинять Бочкин.

Врал Бочкин не ради красного словца, а имея вполне определенную цель: пусть местные думают, что приезжих скоро будет много и, стало быть, конфликтовать с ними не стоит, а наоборот, нужно поддерживать дружеские отношения, чтобы не упустить возможность получить работу (практически жизненно необходимую).

Негматуло (так звали горца) привел своего ослика, на которого навьючили всю поклажу. Животное покорно приняло груз, способный, казалось, переломить его пополам, только ушастой головой мотало. Хозяин проверил вьюк, подтянул, где надо, веревки, ткнул палкой ишачка в крестец - тот бодро засеменил копытцами по тропе.

Маленький отряд двинулся вверх по реке Сарытаг, углубляясь в Фанские горы, чтобы насладиться свободой вдали от суеты и бестолковщины людских муравейников, соприкоснуться с девственной чистотой Природы. А заодно - изъять малую толику богатств этой самой Природы, чтобы вернуться в человеческий муравейник и продолжить нелегкую борьбу за выживание. Ибо горы, при всем их великолепии, место удобное, согласно утверждению бардов, чтобы "оставить сердце", но малопригодное для проживания современного урбанизированного "хомо сапиенса".

К полдню группа достигла березовой рощицы - цели их путешествия. Ишачка разгрузили. Бочкин рассчитался с хозяином и отпустил его домой. В темпе поставили палатку, пообедали на скорую руку, и отправились на разведку. Оба "искателя сокровищ" сгорали от нетерпения: Бочкин желал проверить, как быстро сможет он отыскать, спустя несколько лет, вожделенную пещеру, Максу хотелось скорее убедиться в ее реальности (доля скепсиса в отношении авантютюры, в которую он ввязался, оставалась).

Алик, вопреки опасениям, уверенно вышел на нужное место. Здесь, на относительно пологом, поросшем редким кустарником склоне, торчали разрозненные валуны, чуть выше начинались скалы. Бочкин указал на приметную глыбу, сбоку имеющую очертания прямоугольного треугольника.

- Здесь, - сказал он Максу. - Доставай фонарик.

В основании валуна отыскалась расщелина, в которую Алик, лежа на животе, вполз наполовину. Максу вдруг стало страшно за приятеля: а ну как там змея какая-нибудь засела, гюрза или щитомордник, - этих гадов в здешних местах хватает, - цапнет, и - привет. Разделит тогда Бочкин судьбу вещего Олега...

- Есть! - сказал живой и невредимый Алик, выбравшись наружу. - Это та самая пещерка.

Он предложил Максу самому убедиться, что не напрасно притащил его сюда. Макс бесстрашно полез в расщелину, следуя указаниям приятеля. В свете фонарика ему открылось что-то типа норы, в которой хватило бы места волку, человек же помещался только до половины, да и то, лежа. Зато здесь стоял характерный запах (Макс хорошо знал его), верный признак наличия мумиё. Дно пещерки, слегка расчищенное Бочкиным от слоя пыли и мышиного помета, действительно устлано было не грунтом, а слежавшейся минерально-органической массой - "сырьем". Даже ломик, о котором упоминал Бочкин, торчал в нужном месте.

К разработке "месторождения" приступили немедленно. (А чего тянуть? Раньше сядешь - раньше выйдешь). Работать приходилось попеременно: двоим за раз в расщелину никак было не втиснуться. Сырье ковыряли голыми руками и ножом (ломиком не с руки было - упирался в "потолок") Извлеченные куски запихивали в брезентовые пробные мешки. Но и при таком низкопроизводительном способе добычи за какие-нибудь полтора часа наковыряли изрядное количество.

- На сегодня хватит, - сказал Бочкин. - Завтра вплотную займемся. Главное - "сырье" на месте, никуда не делось. Согласен, Макс?

- Да. Я, честно говоря, не был до конца уверен, что найдем эту твою пещерку...

- Скажешь тоже! Нашли мы бы в любом случае. Другое дело, мог кто-то до нас все выгрести. В общем, отдыхаем, а завтра, со свежими силами...

На счет "свежих сил", это Алик, сказал не подумав. Наутро сил едва хватило оторвать голову от подушки. Накануне, за ужином, выпили крепко. Обмыли "начало сезона".

Извлекая из рюкзака литровую пластиковую баклажку спирта "Роял", Алик заявил:

- Обычаи нарушать нельзя. Святое.

Несмотря на этикетку "мэйд ин юэсэй", продукт явно был контрафактный. Не очень помогли и таблетки активированного угля, добавленные, по совету знатоков, в сомнительную жидкость. Головы у обоих приятелей с утра чугунными сделались. Впрочем, дело тут, скорее, в количестве выпитого было, нежели в качестве - чуть не пол-литра чистого спирта выхлестали (считай, по бутылке водки на каждого).

О работе и думать не хотелось. В самое пекло лезть на склон, когда во рту такой сушняк... Не-е, ну его! Лежали в тени. Бочкин вяло ругал американцев: травят нашего брата.

- Это явно китайское производство, - возразил Макс.

- Какая, на хрен, разница. Давай, Макс, налей по капле этой отравы - другого все равно ничего нет, а похмелиться необходимо. Иначе, мне поставят диагноз: труп.

Пьянка грозила затянуться не на один день.

Понимая эту опасность, Бочкин, на следующее утро растолкал Макса ни свет ни заря.

- Пока еще не жарит, пойдем работать.

Потрудились на удивление продуктивно.

Макс, покуда Бочкин ковырялся в расщелине, все сидел, прикидывал направление пласта, верхушку которого они сейчас зацепили. Получалось: слой должен идти... так, так, вот сюда.

Макс обошел скальный валун слева. Вот где должен залегать этот пласт! Ну, по всему так выходит.

Ледорубом Макс расчистил от щебня участочек земли у подошвы валуна. Копнул песчано-глинистый грунт - острие "кайла" провалилось в пустоту. И сразу же дохнуло в лицо знакомым запахом. Есть!

- Макс, ты где?! - услышал он спустя четверть часа недовольный голос Бочкина.- Я там уродуюсь, пашу, как папа Карло, а он...

- Алик, иди сюда! Посмотри.

Макс расчистил уже с метр длиной и глубиной до двух десятков сантиметров полосу у подножья валуна, обнажив плотно слежавшуюся буровато- черную массу.

Бочкин присвистнул.

- Ё моё! Почти чистое мумие! Да здесь его немеряно... Макс, мы с тобой богачи! Как только распродадим все, рванем на Таити, а? Или, нет - в Майами! Йо-хо-хо!

Пиратский клич пролетел над ущельем, отразился эхом от скал на противоположной стороне и увяз, пропал в душном горячем воздухе.

Вновь воцарилась сонная тишина.

Глава 15. Ищите и обрящите-2

Артур почему-то перестал "выходить на связь". Не появлялся, вестей о себе не подавал. Сначала Саша думала: занят, дел по горло, и все такое. Потом беспокоится начала. Сходила к нему на Наличную. Дверь никто не открыл. Саша оставила записку, ждала еще три дня - без толку. Решила наведаться опять, опасаясь уже самого худшего.

На этот раз хозяин оказался дома. Живой и невредимый. Только вусмерть пьяный.

- А привет, коллега! Точнее, компаньон... или компаньонша. Как правильно?.. Никак не правильно? Верно... Ты за деньгами, да? А денег нет. Меня нае... то есть, я хотел сказать, обманули. Объегорили,.. развели, как лоха. В общем, все едино, как ни назови. Выпьешь?

В квартире царил жуткий срач. (Иного слова не подобрать для характеристики состояния этого жилища). Пустые бутылки и банки из-под пива валялись повсюду. Артур, похоже, решил наверстать упущенное, и выпить все, что "не допил" за время воздержания, будучи "подшитым".

Завывал японский "двухкассетник", выжимая слезу:

"Но я не верю, я не верю, я не верю,

Что в глазах твоих обман, а губы яд".

Хозяин глотал слезы, вместе с водкой "Смирнофф", закусывая из банки копчеными мидиями: гулял на широкую ногу. "Помирать, так с музыкой", - незримо висело в пропитанном винными парами воздухе.

Саша от выпивки отказалась, но уходить не торопилась, присела на стул. Видела: Артуру на самом деле плохо, и сорвался с катушек он не просто от скуки. В любом случае, человек в поддержке нуждается, в элементарном участии.

- Кругом одно жулье, - продолжал плакаться Артур. - Никому верить нельзя... Ты меня, понимаешь, Саша?

Он наполнил рюмку, пододвинул гостье. Она опять вежливо, но твердо отказалась.

- Никто меня не понимает, - сглотнул очередную слезу хозяин.- А ведь я тебя... Ну, это не важно. Я знаю, у тебя остался кто-то там, в этом твоем, как его... в Азии этой. Но он там, а я здесь. Мы с тобой могли бы... Я опять подошьюсь, ты не бойся.

Саше стало жаль парня: похоже, у него к ней действительно что-то есть. Только... не пристало мужику так раскисать и размазывать пьяные сопли: будет совестно, когда протрезвеет.

Артур, видимо, и сам понял, что лишнее сболтнул.

- Не слушай меня, Саша... Это я так... И не жалей меня. "Нас не надо жалеть, ведь и мы никого б не жалели...". К черту все! Выпьем. Гуляй рвань, от рубля и выше!

Пьяный надрыв у него сменился деланной веселостью. Магнитофон, словно чувствуя настроение хозяина, закончил "слезодавилово", перешел к блатному шансону:

"Этот случай был у нас, в городе Одессе...".

Артур нетрезво хихикал, слушая "озорные куплеты", обильно пересыпанные ненормативной лексикой.

Саша слова песни пропускала мимо ушей. Мысленно она была далеко.

"Надо узнать, сколько сейчас билет на самолет до Душанбе стоит...".

Нева катила воды в Финский залив. Золотые шпили ослепительно сверкали на солнце. Петербург готовился отойти ко сну в душном мареве белой ночи.

Шведовым и Бочкиным овладела старательская лихорадка.. Богатство, как им казалось, само шло в руки. За три дня сырья, содержащего до семидесяти процентов мумие, наковыряли не один мешок.

- Это еще что, - говорил Бочкин. - Вот на Памире, в семидесятых, делали так. Найдут хорошую расщелину, заложат аммонит, рванут - и гребут лопатами. Многие тогда наварились. Сами ленились перерабатывать сырье - перекупщикам отдавали; и все равно, бабки шли немереные.

Макс с Аликом не собирались пользоваться услугами перекупщиков. По крайней мере, на данном этапе. Тащить же такое количество сырья домой резона не было. Да и невозможно, собственно говоря. Требовалось получить готовый продукт.

Бочкин продумал все заранее. Чтобы не везти с собой огромные емкости, он запасся дюжиной полиэтиленовых мешков, на два ведра воды каждый.

Технология очистки мумие не отличается сложностью: взял сырье, растворил, выбросил все, что всплыло на поверхность, и все, что выпало в осадок. После этого останется только выпарить мумие из раствора на водяной бане. Любой дурень справится.

Любой, да не каждый. Какое-никакое старание все же нужно приложить. И времени требуется немало.

Зато душа радуется каждой новой килограммовой порции, упакованной в полиэтилен.

Пласт выбрали подчистую. Копать дальше, судя по всему, было бесполезно и, к тому же - опасно. Теперь все силы бросили на процесс переработки сырья.

Одно только не радовало: очень уж скудным и однообразным было питание. Консервы надоели - глядеть было тошно. Еще скорее осточертели "пачковые" супы. Картошку приходилось экономить, ее клали в суп, чтобы тот не был совсем уж "бумажным".

- Когда мы с тобой разбогатеем, Макс, - говорил Бочкин, с отвращением хлебая супчик, - то пойдем в японский ресторан. Я знаю один в Москве. Ты что предпочитаешь: трепанг в соевом соусе, жареный тофу, или морской сибас, маринованный в саке?

Макс глянул на приятеля, словно желая укусить.

- Я борщ предпочитаю. Со свининой.

- Ты не гурман! Понимаешь, можно заказать морской гребешок...

- Пошел ты! Засунь этот гребешок себе, знаешь куда! - ругнулся Макс.- Слушай, охотник хренов, у тебя ружье без дела валяется, а мы сидим без мяса.

- Верно! Завтра с утра иду за зайцами.

Не соврал Бочкин. Чуть свет ушел, прихватив ружьишко. К полдню вернулся, принес двух подстреленных зайчишек.

- Свежее мясо, как заказывали, сэр. На ужин жаркое сварганим. С картошечкой, с лучком, да под спиртик, а?

Макс проглотил слюну.

- Алик, ты гений! Эх, нам бы еще помидорчиков свежих, огурчиков...

- Идешь ты, пляшешь! - огрызнулся Бочкин.- Не порть, бога ради, настроение.

С ужином решили не затягивать. Ободрали и выпотрошили зайцев, сели картошку чистить.

- Сколько картошки взять? - спросил Макс, шаря в брезентовом мешочке.

- Давай уже всю, раз пошла такая пьянка. Поедим один раз от души.

- Нужно говорить: наедимся от пуза, ха-ха, - хохотнул Макс.

Скоро мясо с луком и специями уже шкворчало в котелке над очагом.

- Закидывай картошку! - скомандовал Бочкин. - Э! Смотри, кто это к нам направляется?

К ним действительно приближалась некая неопределенного пола фигура, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся женщиной. Причем молодой. Только в странном наряде: сверху синий балахон какой-то, типа холщовой рубахи без рукавов, под ним затертые до дыр вылинявшие джинсы. Пшеничного цвета прямые волосы незнакомки были перехвачены на индейский манер лентой на лбу. Женщина была босая.

- Добрый день, - поздоровалась незнакомка. - Вы геологи, да?

В голосе ее чувствовался явный акцент.

- Здравствуйте, - ответили "добытчики". - Да, мы геологи.

- Вы из Душанбе, да?

- Ага. А вы?

- Я из Литвы. Каунас, - пояснила женщина.- Можно я здесь посижу?

- Конечно! Присаживайтесь, - галантно воскликнул Бочкин. Стульев у них не имелось, и гостью усадили на толстый кривой ствол березы, служащий приятелям скамьей.

Макс был озадачен. Какая нелегкая занесла сюда эту странную особу? Сейчас, когда люди опасаются лишний раз в соседний магазин сходить... Из Литвы, надо же. Он вспомнил, вдруг, информацию о женщинах-снайперах, воевавших, как утверждали, по найму на стороне "вовчиков". Те тоже были литовками. Может, и эта женщина -наемница?

Незнакомка словно угадала мысли Макса.

- Возможно, вы подумаете, что я из тех, кто нанимается воевать в Таджикистане? Нет, нет! Я не из их числа. Совсем наоборот. Я пацифистка. Хиппи. Ненавижу войну. И политику, тоже. Вообще не люблю цивилизацию. Мне природа нравится, горы. Здесь, в Фанских горах я уже в четвертый раз.

Понятно. Неожиданная гостья принадлежала к многочисленному племени "отшельников", бегущих из "каменных джунглей" в нетронутые цивилизацией места: горы, тайгу, на острова какие-нибудь. В прежние годы такие здесь на каждом шагу попадались. Но то раньше было. А теперь, когда война кругом...

- А как вы сюда доехали? - поинтересовался Бочкин.

- Автостопом. Сначала в Душанбе приехала, потом сюда. В кишлаке мне сказали: тут двое геологов из города. Вот решила зайти к вам. Не прогоните?

- Бог мой, конечно! Оставайтесь, сколько захотите! - засуетился Бочкин. - Скоро ужинать будем.

Макс не сказал ничего.

Женщина, заручившись согласием хозяев, скинула с плеч небольшой рюкзачок (интересно, что в нем могло поместиться, разве что косметичка, да пара сменного белья), извлекла от туда полотенце, направилась к речке.

У воды гостья быстро скинула всю одежду и, сверкая на солнце ягодицами, принялась мыться. Даже не потрудилась отойти в сторону.

Приятели переглянулись. Глаза Бочкина горели огнем: точь-в-точь - марал в период гона. Макс, конечно, тоже не из камня был сделан, но держался куда сдержанней. Женщина была совсем не в его вкусе: крупной кости, с "лошадиным" лицом. А главное, незнакомка, должно быть, привыкла расплачиваться за услуги "натурой"; Макс к подобным особам относился с большим предубеждением: кто знает, чего от них ожидать.

За ужином познакомились.

- Меня зовут Вайва, - сообщила гостья.

Хозяева тоже представились. И все сразу перешли на "ты".

- Давай за знакомство, - предложил Вайве Бочкин, разливая спирт в кружки.

Та выпила не жеманясь. Похвалила стряпню "добытчиков":

- Очень вкусно!

Бочкин был сама любезность: подкладывал гостье куски получше, подливал в кружку, развлекал "светской" беседой.

- Мне в Литве доводилось бывать. В Вильнюсе, в Клайпеде, в Паланге.

- А в Каунасе?

- Вот в Каунасе не бывал. Зато Ригу хорошо знаю. Я три года отучился в РИИГА , на инженера-электронщика. Потом понял - не мое. На геофак перевелся...

Макс больше отмалчивался, думал о своем. Пусть Бочкин старается. Ведь, "кто кого ужинает, тот того и танцует". Приятель, судя по всему, собрался предложить гостье разделить с ним не только еду, но и постель. Пускай. Макс не собирался становиться у него на пути.

Так и вышло. Бочкин забрал Вайву на ночь в палатку, а Макс расположился под открытым небом. Нашел место, продуваемое ветерком - комаров меньше будет, да и подальше от тех двоих - чтобы не слышать их возни.

Наутро Бочкин выглядел котярой, дорвавшимся до халявной сметаны.

- Съешь лимон, - сердито сказал приятелю Макс, - чтобы с рожи благодать сошла.

Он был зол на Бочкина, считая того чуть ли не предателем. Тешится, понимаешь, с бабой, и дела ему нет, что друг, аки пес бездомный, на улице ночует.

Вайва вела себя так, словно все они тысячу лет знакомы. Вымыла посуду, принялась готовить завтрак, не спросив у хозяев дозволения. Она поняла, что "геологи", здесь вовсе не руду ищут, но с расспросами не лезла, и вообще, в их дела носа не совала. И на том спасибо.

Работы им оставалось дня на три, не больше. Бочкин, возможно, захотел бы еще подзадержаться, но... Продукты были на исходе, а тут "лишний рот" появился. Спирт еще накануне закончился. К тому же, оба настроились уже в город возвращаться, к благам цивилизации. От которых пыталась сбежать Вайва.

- Поедешь с нами в Душанбе? - спросил Бочкин новую приятельницу. Он, как Маленький Принц, чувствовал ответственность "за тех, кого приручили". Свободный человек (два года, как развелся с женой), Бочкин вполне мог позволить себе завести любовницу.

Вайва отказалась наотрез.

- Я здесь останусь, - категорично заявила она.

- Как же ты будешь одна?

- Не беспокойся, я привыкла. Хочу пройти через перевал Тавасанг к Маргузорским озерам.

Она говорила так, словно речь шла о прогулке по ее родному Каунасу. Бочкин только головой покачал.

- А зачем тебе на Маргузорские озера?

- Там двое моих знакомых будут меня ждать. Мы договорились встретиться на пятом озере. Они тоже из Каунаса, только через Самарканд поехали, а я через Душанбе.

Даже в такое безумное время находятся чокнутые романтики, "плывущие против течения" на Восток, тогда как основная масса народу стремится на Запад.

Решение лететь в Душанбе созрело внезапно. И обсуждению не подлежало.

"Зачем? Это мое дело, личное. Мне нужно".

Саша сорвалась, никому ничего толком не объяснив. Налегке отправилась, прихватив лишь дорожную сумку.

Самолет приземлился по расписанию. В Душанбе было утро, но солце уже жарило будь здоров.

Как всегда, самые нетерпеливые пассажиры, невзирая на просьбы стюардессы оставаться на местах, толпились в проходе. Саша спокойно дождалась, пока схлынет толпа, и только тогда прошла к выходу. В лицо сразу дохнуло зноем и специфическим запахом авиационного топлива, в сложном сочетании с духаном от горячей резины и разогретого асфальта.

На выходе в город прилетевших поджидали "бомбилы", хватали за рукава: "Куда едем!? Садитесь, довезем в лучшем виде!". Сашу такая назойливость раздражала, поэтому она села в машину женщины (были среди "бомбил" и представительницы прекрасного пола), спокойно ждущей клиентов и не пытающейся навязать свои услуги.

- В "сорок шестой" довезете? - спросила Саша.

- Конечно! Садитесь.

Слева промелькнула бронзовая скульптура - мир, лежащий на трех слонах, стоящих на черепахе. Когда машина свернула на улицу Айни, Саша увидела до боли знакомый забор, тянущийся целых два квартала - за ним находилась "Заразка", больница, в которой она когда-то давно, в прошлой, похоже, жизни, познакомилась с парнем по имени Максим...

Саша прислушивалась к своим ощущениям: какие чувства вызовет у нее встреча с родным городом. Грусть? Нежность? Восторг?

И сама себе удивилась: не было ничего. Пугающая пустота в душе. Город казался ей чужим. Может, оттого, что на улицах она почти не видела людей славянской внешности, "европейцев", как их здесь называли? А может, она до сих пор не простила этому городу вынужденное бегство и разлуку с любимым? Нелегко было разобраться в своих чувствах.

Квартира, где когда-то жила она с родителями, а ныне обитало семейство сестры Галки, тоже не вызвало у Саши умиления. И жилище было чужое. Даже родная сестра казалась ей просто хорошей знакомой, не более того.

Ты надолго в Душанбе?- спросила Галка.

- На неделю, - ответила Саша.

Она не собиралась долго обременять Галкино семейство своим присутствием. У тех своих проблем полон рот.

Первым делом она позвонила Максу. Набирая номер, Саша больше всего опасалась услышать: "Его нет, уехал". Как в воду глядела!

- Максима нет, он в горах сейчас, - ответил ей знакомый женский голос.

- А когда он вернется?

- Я точно не знаю. Он говорил: дней на десять уезжает. Так что, возможно на этой неделе вернется. Ему что-нибудь передать?

- Да, если можно. Скажите: его Саша спрашивала. Я из Петербурга приехала. На восемнадцатое число у меня обратный билет. Вдруг мы разминемся...

- Хорошо, я передам, - пообещала мама Макса.

В очередной раз, чуть не до слез, расстроила Сашу подляна, устроенная ей судьбой. А может это всё знаки свыше: отступись, мол, не пытайся перебороть рок, который не допустит, чтобы ты и Макс были вместе...

Что же теперь, взять и уехать?

Собственно, дел у Саши здесь, в Душанбе, можно сказать, и не было. Однако, она нашла себе занятие: принялась обзванивать знакомых на предмет поставки сырья для их с Артуром бизнеса. (Не было, правда, уверенности, что ей удастся вытащить компаньона из запоя). Сашу, главным образом, интересовала бирюза - ее буквально с руками отрывали питерские дамочки. Только камень этот, как оказалось, нынче в страшном дефиците был. Так что, ловить, сказали ей, нечего. Зато нашелся один малый, имевший небольшой запас памирского скаполита - очень редкого и красивого камешка нежно-розового цвета. Договорились о цене, приемлемой для обеих сторон.

Между делом Саша разыскала и навестила Зульку. Подруга пребывала в необычном для нее подавленном состоянии, если не сказать, в глубокой депрессии.

- Зуль, ты чего?- обеспокоилась Саша.

Зулька всхлипнула.

- Горе у меня, Сашунь. Опять... За что мне такое! Только сошлась с одним человеком... Он главный геолог ***экспедиции. С женой развестись хотел, на мне жениться. А тут... авария. Вчера похоронили.... Я попрощаться даже не могла: родственники его жены,... они и сейчас мне угрожают. Говорят: спалим твой дом вместе с тобой.... Всем я несчастье приношу... У-у-у.

Зулька завыла в голос. Саша обняла подругу и ... тоже разревелась.

Так и рыдали они. Каждая о своем.

Бочкин в город не торопился. Не натешился еще, верно.

У Макса об их нежданной гостье сложилось вполне определенное, и не самое благоприятное мнение. Он, похоже, понял, что собственно привлекло эту странную особу в здешние места. Не только горные красоты и стремление бежать от цивилизации. Он обратил внимание, что девица курит не сигареты, а папиросы "Беломорканал". Сам по себе, этот факт ничего особенного не значил. Ну, курит, и курит. Дело личное. Макс знал, что многие ленинградские девчонки предпочитают дорогим сигаретам папиросы их родной фабрики имени Урицкого. А Вайва, хоть не из Питера была, но из того же региона. Не понравилось Максу другое. Вайва добавляла в табак "травку". Проще говоря, "забивала косячок" из анаши. В рюкзачке у прибалтийской гостьи, кроме сменного белья и кроссовок, имелся полиэтиленовый пакетик с пахучим зельем.

- В Душанбе купила, - объяснила Алику с Максом любительница "травки".

Вайва и приятелям предложила "курнуть", но и Макс и Алик отказались. А она рассказала, как три года назад провела незабываемое время вместе со своим другом на Азорчашме (самом верхнем из озер на реке Шинг). Они сменяли тогда у местных пацанов старый кассетный магнитофон на "вот такой" (показала руками) пакет анаши.

- А друг твой сейчас где? - поинтересовался Макс.

- Он умер, - спокойно ответила Вайва, - в прошлом году.

Еще во времена Союза в Среднюю Азию, как мухи на известную субстанцию (не обязательно мед), слетались "плановые". Их привлекала относительная дешевизна и доступность здешнего "плана" (анаши, марихуаны, гашиша - назови, как хочешь). Не заросла, видать, народная тропа к славной реке Шинг - "золотому треугольнику" местного масштаба, где с незапамятных времен тайно выращивалась "злая" индийская конопля.

"И эта туда же", - неприязненно подумал Макс об их гостье, выслушав рассказ про "чудесно проведенное время", в компании друга-наркомана, с "вот таким" пакетом зелья.

Что по этому поводу думал Бочкин, не известно. Возможно, осуждал мысленно непутевую девицу, а может, жалел, кто знает. Во всяком случае, он не стал уговаривать ее ехать с ними в Душанбе. Бочкин подарил Вайве свой пуховый спальный мешок и надувной матрац, хотя та отнекивалась, утверждая, что прекрасно обходится без спальных принадлежностей. Остатки продуктов тоже передали гостье.

- Спасибо, что приютили, - сказала на прощание Вайва. - Счастливо вам доехать.

На том и расстались. Никаких "может, еще свидимся", или "будете у нас, заходите". Все предельно честно: как встретились случайно, так и разошлись, без лишних эмоций.

Дома Макса встретили тоже довольно сдержано.

- Тебе Саша какая-то звонила, - сообщила мама. - Приехала, мол, на неделю. Сказала, что обратный билет у нее на восемнадцатое число.

- А сегодня какое!? - вскричал Макс.

- Двадцатое уже...

В Петербурге закончился сезон белых ночей -символа Северной столицы. Город жил свой обычной суматошной жизнью. Бандиты делили сферы влияния, устраивали разборки. Как обычно, больше всего доставалось простым мирным гражданам. Журналисты охотились за сенсациями, смаковали кровавые подробности заказных убийств. Цены продолжали галопировать. Рабочие места сокращались. Богатые богатели, бедные приспосабливались. Слабые оставались на обочине жизни, сильные шли вперед.

Приехав с аэропорта, Саша пила с бабульками на кухне чай. Делилась впечатлениями от поездки, интересовалась, не спрашивал ли кто ее.

- Ваш жених приходил, - сказала одна из старушек. - Только знаете, Саша, мне показалось, что он был сильно пьян.

Саша тяжело вздохнула: мало ей своих забот, так еще горе-компаньона придется вытаскивать из запоя.

В тот же день она отправилась к Артуру домой, с твердым намерением заставить его обратиться к врачам, раз сам не способен справиться с проблемой. Но, как оказалось, опоздала.

Входная дверь в квартиру компаньона была опечатана. Саша не на шутку перепугалась, позвонила в соседнюю квартиру.

- В психушку его забрали, дружка вашего, - объяснила соседка. - Допился до белой горячки. Чуть пожар не устроил. Хорошо я вовремя заметила дым, вызвала пожарных, а то и сам бы сгорел, и мы бы пострадали...

"Я во всем виновата, - ругала себя Саша. - Нельзя было оставлять Артура в таком состоянии. Что теперь с ним будет?". Вспомнила их радиста Михалыча. Тот уверял: "белочка" не так страшна, как про нее говорят. Михалычу, конечно, виднее - на себе испытал, и тем не менее ... Где-то слышала Саша, или читала, что при "делириум тременс" вполне возможен летальный исход. Жалко было ей Артура до слез. Успокаивала себя: "Поправится. Молодой, организм крепкий. Должен выкарабкаться. А потом опять "подошьют", и будет в порядке". Помочь ему она все равно ничем не могла, разве что, навестить в дурдоме...

На работе Сашу ждал еще один "сюрприз". Она подпала под сокращение. Этого следовало ожидать, и все-таки известие об увольнении застало молодую женщину врасплох.

"На что жить теперь?". Их совместный с Артуром бизнес накрылся, похоже, медным тазом. Работы нет, и вряд ли будет в ближайшей перспективе. Чем заняться? Сидеть на шее у родителей?

- Саша, тебе через две недели надо будет в бухгалтерию сходить, за расчетом, - сказала ей начальница (теперь уже бывшая). - Тогда же и в отдел кадров зайдешь, за документами.

6 -

В Москву! -

Нет, в Питер. -

В Москву, только в Москву!

Бочкин и Макс стояли каждый на своем.

- Да пойми ты, в Питере сейчас нечего ловить, - утверждал Алик. - Там бандиты все контролируют. Криминальная столица.

- А в Москве что, не бандиты? - не сдавался Макс.

- Там хоть какой-то порядок. И потом, все бабло в Москве крутится. Ловкие ребята из ничего, из воздуха бабки делают.

- Вроде Мавроди, да? И ты собрался с этими ловкачами конкурировать?- спросил Макс ехидно.

- Упаси бог, - отмахнулся Бочкин.- Мы свою нишу займем, свободную. Ну, или почти свободную. Главное - начальный капитал. Плюс связи. В Москве у меня неплохие завязки имеются.

- Ты говорил, что в Питере у тебя тоже есть знакомые.

- Говорил, говорил... Что ты пристал с этим Питером!

- Мне надо туда, - сказал, как отрезал, Макс. - А ты в Москву езжай, если хочешь.

- Макс, пойми, не лежит у меня душа в Петербург ехать. Давай в белокаменную, а? Вдвоем легче.

- Нет.

- Ну, как знаешь...

В Душанбе Макса ничего не держало. Прав был Леха Трофимов: никому он тут не нужен. Даже матери родной. У нее теперь своя жизнь. А он... что ж, он уже "взрослый мальчик", нечего ему за мамину юбку держаться. Впереди - целый мир. Может он еще осуществит давнюю мечту - уедет жить в Австралию. Или в Канаду. Или еще куда, да хоть в тот же Израиль. Лишь бы подальше отсюда. Хватит, сыт Азией по горло.

Так Макс убеждал сам себя. А на душе, что называется, кошки скребли. Чтобы там не говорили, но порвать одним махом со всем, к чему прикипел, это, знаете ли, не так-то просто.

Макс решил: назад возврата не будет. Возвращаются неудачники, а ему надоело клеймо вечного несчастливца, парии фортуны. Да лучше он в Питере бомжевать станет, но сюда не вернется.

Предстояло еще выбраться из Душанбе. И желательно с минимальными потерями.

- Надо до Москвы поездом ехать, - авторитетно заявил Бочкин. - В аэропорту шмон, багаж досматривают - все перероют. Никто нам мумие не даст так просто вывезти.

- На вокзале тоже шмон, - заметил Макс.

- Там больше для видимости... Проводнику отстегнул десять баксов - все проблемы решит. Не наркоту везем, и ладно.

До Москвы решили ехать вместе.

Купить билет на поезд "Душанбе - Москва" - подвиг достойный Геракла. Проше, наверное, не имея блата, в МГИМО поступить. Но ларчик открывается очень просто: заходишь с "заднего крыльца" и платишь двойную цену (иногда, в зависимости от коньюктуры, тройную). Всего и делов.

Перед отъездом Алик сделал еще одну попытку уговорить Макса не ехать дальше Москвы. Тот стоял на своем.

- Так и быть, помогу тебе, - сказал Бочкин, видя, что Макса не переубедить. - Есть у меня в Питере знакомый... Именно он-то тебе и нужен. Он геолог, работает во ВСЕГЕИ. Зовут его Яша Буревич. У него друзей-знакомых пол-Питера, особенно среди врачей. Сечешь? Многих там интересует мумие. В общем, он поможет тебе с реализацией. Яша мужик компанейский, думаю, ты с ним подружишься. Вечером я позвоню ему, узнаю, как и что.

Утром встретились на вокзале.

Ни Макса, ни Бочкина никто не провожал. Оно и лучше: долгие проводы - лишние слезы.

- Позвонил я Яше, - доложил Алик. - Рассказал про тебя. Он сказал: пусть приходит. Вот его координаты... Ты только ему все карты сразу не раскрывай, а то уболтает тебя все мумие отдать по дешевке. Сколько у тебя его с собой, Яша не знает. Я сказал: "килограмма три-четыре, может больше". Продавай, по возможности, небольшими партиями, не сбивай цену. Сам Яша - душа-парень, а вот знакомые его - те еще евреи. Не дай им себя облапошить. И не показывай, что ты в них нуждаешься, пусть они нуждаются в тебе.

За долгую дорогу Бочкин, тертый калач, не раз возвращался к этой теме, наставлял Макса. Ехали почти четверо суток.

Процедура досмотра багажа при посадке, как и утверждал Бочкин, была пустой формальностью. Обо всем надлежало договариваться с проводниками - компанией разжиревших, обнаглевших сверх всякой меры хамов, ведущих себя так, словно поезд являлся их собственностью. У всякого нормального человека, после пятиминутного общения с любым из этих негодяев, возникало непреодолимое, но невыполнимое желание разрядить в жирное брюхо барабан нагана (которого, увы, не было). Собственно, пяти минут, как правило, и не требовалось. "Плати бабки", - вот и весь разговор. За что? А за то, "что начальник здесь я, а ты никто и звать тебя никак".

Это "плати" сопровождало бесправных пассажиров на всем протяжении пути. Дань собирали на всех пограничных постах, и при бесконечных проверках между постами. И ясным днем, и среди ночи.

При этом, на одного пассажира с билетом приходилось минимум трое подсаженных сверх лимита, забивших все проходы тюками, мешками, ящиками какими-то. Ехали даже на крыше вагона. Словно вернулся 1919 год. Не хватало лишь тачанок батьки Ангела, и его лихих всадников, из тех, что на полном скаку прыгают с коня на подножку поезда.

А вот поезд по внешнему виду ничем не отличался от собратьев времен Гражданской войны: почерневшие от грязи и копоти вагоны с выбитыми стеклами (окна затянуты были железной сеткой), раздолбанные двери, ободранные сидения. Не удивительно, что московские власти в скором времени просто перестали пускать в столицу душанбинские поезда по соображениям санитарии.

Бочкин ругался матом. Все сокрушался:

- Ех, кабы не "груз", полетели бы самолетом, как белые люди.

- Ладно, доедем уже как-нибудь. Тебе легче, скоро на месте будешь, а мне еще пилить и пилить.

- Сравнил! До Питера с комфортом покатишь. Кстати, у тебя там есть где остановиться? Нет? Тогда слушай сюда. Дядя Алик тебе плохого не посоветует. В гостиницу не суйся: цены там сейчас - никакого мумие не хватит рассчитаться. Станут на вокзале разные тетеньки с бабульками предлагать жилье, тоже не спеши соглашаться - три шкуры сдерут. Запиши адресок общаги: там за приемлемую цену на первое время найдешь приют Подойдешь к коменданту, скажешь, так, мол, и так... А потом подыщешь что-нибудь.

В Москве расстались на площади "Трех вокзалов".

- Ну, пока, Алик!

- Давай, Макс! Счастливо тебе! Еще увидимся не раз. Адреса, где меня искать, знаешь. Привет Яше передавай.

Обнялись на прощание, и Макс зашагал к Ленинградскому вокзалу. Бочкина утащил "бомбила".

Петербург встретил Макса ясной солнечной погодой, опровергая репутацию одного из самых дождливых мест России. Голубело небо. Золотые шпили и купол Исаакия придавали городу праздничный вид. Даже вода в Неве отдавала синевой.

Макс всего единожды бывал здесь, и то очень давно. Он знал Питер, в основном по книгам, фильмам, рассказам знакомых. И все-таки было ощущение, что приехал он в хорошо знакомое место..

Такая у этого города особая магия.

С комендантом общежития, куда Макс обратился по совету Бочкина, договориться удалось без проблем.

- Можешь до конца этого месяца оставаться, - сказал комендант. - Туалет и умывальная в конце коридора, кухня на втором этаже, тоже в конце. Там на газе можешь готовить себе. Душ у нас, правда, не работает...

Все удачно устроилось. Макс заплатил вперед, ему открыли небольшую комнатку на две койки. Теперь и жилье было, оставалось созвониться со знакомым Алика, Яшей Буревичем. Что Макс и сделал, не откладывая в долгий ящик.

- ... Да, да, знаю. Алик мне звонил. Где бы нам с тобой встретится? Знаешь, приходи завтра с утра к нам в Институт. Найдешь? Средний проспект, семдесят четыре. Там в вестибюле подойдешь к окошку вахтера - я разовый пропуск на тебя оставлю...

И этот вопрос решился.

Входя в здание ВСЕГЕИ, Макс испытал знакомое многим, попавшим сюда впервые, волнение, почти трепет. Стольких корифеев геологии видели эти стены - шутка ли. Здесь все дышало стариной, напоминало о тех легендарных временах, когда профессия геолога была одной из самых престижных.

Макс не без труда отыскал нужный ему кабинет. Постучал, прежде чем войти.

- Разрешите?

- Да, да, заходи... Максим? Проходи, присаживайся.

Буревич был в кабинете один. Невысокий, толстенький мужичок лет сорока с небольшим, с густой черной бородой и наметившейся лысиной, очень живой и подвижный - таким его и представлял себе Макс, по описанию Бочкина.

Макс окинул взглядом помещение: ничего особенного, мебель старая, крашеные масляной краской стены, все скромненько, если не сказать, убогонько. Видать, непростые времена переживал Институт.

Макс поздоровался, сел на предложенный ему стул.

- Сейчас чай заварим, - засуетился хозяин.- У вас в Средней Азии чай - первое дело. Бывал, знаю. В Таджикистане раза четыре был. В Душанбе меня даже обокрали однажды. В гостинице куртку увели, представляешь!?.. Я, конечно, в администрации скандал закатил, да все без толку... В каком же это году было, дай бог памяти...

Буревич болтал, не умолкая ни на минуту, но не производил впечатления пустомели. Обаятельный человек. Таким охотно прощаешь даже излишнюю болтливость.

- Мы с тобой там не пересекались? Лицо твое, как будто, знакомое, - продолжал Буревич.

- Вряд ли, - ответил Макс. - Я в геологии работал всего ничего.

- Да, да, я в курсе. Ты программист, да?

- Не совсем. Математик, вообще-то...

- Не важно. В компьютерах разбираешься? Ну и все. Без куска хлеба не останешься. Сейчас везде эта техника. Наш отдел тоже получил "айпишник". Дорогой, зараза. Только что с ним делать, никто не знает. Ха-ха! Играем на нем, пасьянсы раскладываем. Говорят, когда-нибудь к Интернету можно будет подключиться.... Так что, ты, Максим, не волнуйся - работа будет. Ты ведь Питер приехал покорять, да? Ну, и правильно поступил. Да, кстати, мумие у тебя с собой?

Макс достал из сумки килограммовый пакет, передал Буревичу. Тот аккуратно развернул, понюхал, попробовал кусочек на зуб.

- Зеравшанское мумие?

- Можно и так назвать. Вообще-то - с Искандер-куля.

- Я имел в виду, что не памирское. То всегда чуть-чуть соленое, - проявил осведомленность Буревич. - Нормально. Плохо, что не расфасованное.

- Почему же. Есть и такое.

Макс вынул из кармана стандартный десятиграммовый пакетик, снабженный этикеткой и инструкцией по применению. (Бочкин научил его фасовать препарат, обеспечил запасом этикеток и листовок-инструкций).

- Вот, то, что надо! - воскликнул Буревич. - И сколько ты хочешь за грамм?

Макс назвал цену.

- Нормально. Я сразу могу грамм двести у тебя взять. Да, сегодня у нас банный день. По четвергам мы в бане встречаемся, на Фонарном. Хочешь со мной? С нашими тебя познакомлю. Как раз, можешь договориться насчет мумие.

Похоже, все складывалось как нельзя лучше. "Надо Бочкину, при случае подарок сделать, за такое ценное знакомство", - подумал Макс.

Угощая гостя чаем, Буревич не умолкал, рассказывал байки разные, вспоминал смешные случаи. Это был удивительно легкий в общении человек. Макс будто бы сто лет его знал, так свободно он чувствовал себя с Буревичем.

- ... В нашей компании даже раввин есть, ага. Такой случай недавно был в бане. Как всегда, сели мы в буфете за столик, достали водку, что с собой принесли, а официантка увидела и давай орать: что за безобразие, не положено, сейчас милицию позову,.. ну и все такое. А Фима, раввин наш, встал, отвел ее в сторону, сказал что-то. Смотрим, она расцвела, орать перестала, рюмки нам принесла... Мы давай Фиму пытать: что ты ей сказал? А он только посмеивается: слово такое знаю. Ну, под конец, когда его уже окончательно достали, он раскололся: да я, говорит, ей просто сунул пять долларов, вот и все. Ха-ха-ха!

У Макса мысли приняли вдруг другое направление.

- Яша, мне нужно найти одну женщину,.. девушку. Она, вроде бы здесь, в Институте работает.

- Твоя девушка?

Макс кивнул.

- Так нет ничего проще. Как ее фамилия?

- Ярошевская.

Буревич взял трубку телефона, набрал короткий номер.

- Алло, Ленусик?.. Да, я. Здравствуй, лапушка... Ну, что ты такое говоришь! Я только о тебе и думаю.... Ленусик, мне нужно узнать про одну женщину... Да, не мне, лично! Говорю тебе, не мне. Один товарищ интересуется... Ага. - Он повернулся к Максу. - Как, говоришь, ее зовут?... Ленусик, ее фамилия Ярошевская, зовут Александра Владимировна... Как уволена!? - Опять повернулся к Максу. - Ее по сокращению уволили.

Макс сразу сник. Этого следовало ожидать. При его невезучести...

Буревич, тем временем, продолжал беседовать с кадровичкой.

- Что, Ленусик? Она сейчас у тебя? Ну-ка, дай ей трубочку... Да, не мне! Товарищ тут хочет с ней поговорить. - Он протянул трубку Максу. - На, говори... Да, бери же!

Макс услышал знакомый, до боли родной голос:

- Алло! Кто меня спрашивал?

- Я, - выдохнул Макс. - Саша, это я...

Эпилог

Аэропорт "Пулково" бурлил, словно перегретый котел. Конец лета - пиковые нагрузки. Воздушные ворота Северной столицы едва справлялись с потоком убывающих/прибывающих. Все службы работали с удвоенной нагрузкой. В людском море, заполнившем залы аэропорта, приливы чередовались с отливами.

На верхнем ярусе, в зале отправления, как раз наметился "отлив". В одном из кафетериев было прохладно и относительно немноголюдно.

Максим отошел от барной стойки, держа в руке поднос со стаканами, наполненными охлажденным соком. Он был в бейсболке, шортах и тенниске - типичный отпускник, собравшийся лететь на юг.

Оглядевшись, Макс подошел к столику, за которым одиноко стоял мужчина в деловом костюме, этакий "белый воротничок" западного образца. Деловой облик незнакомца дополнял кожаный (очевидно, не из дешевых) кейс, стоявший тут же, на столике. Мужчина ел слойку и пил кофе.

- Разрешите, - вежливо спросил Макс.

Мужик молча кивнул. Ставя стаканы с соком, Макс невольно обратил внимание на руку незнакомца. Тот держал чашку четырьмя пальцами, искривленный мизинец, при этом, смешно оттопыривался в сторону. Из глубин памяти Макса всплыло: он видел уже эту руку. Поднял глаза и встретился с пристальным взглядом. Несколько мгновений оба всматривались, пытаясь что-то вспомнить. Лицо незнакомца расплылось в улыбке.

- Макс?.. Макс! Узнаешь!?

- Рудик?

- Узнал! - радостно воскликнул давний приятель. - Ха! Вот так встреча! "Заразку" помнишь?... "Желтоглазая ночь, ты за мной не подглядывай...". Сколько же лет прошло? Ха-ха! До чего мир тесен. Ты где сейчас обитаешь, Макс?

- Здесь. Питерские мы...

Макс огляделся, высматривая кого-то.

- А я в Канаде, - тараторил Рудик. - В Квебеке живу. Здесь по делам фирмы... У нас российско-канадская фирма...

Макс махнул кому-то, подзывая.

- Это моя жена, - сказал он, указав глазами на подошедшую женщину, и обратился к ней.- Саша, помнишь Рудика? Мы еще в "Заразке" вместе лежали.

- Саша? - переспросил Рудик. - Сэнди! Так вы...- Переводил взгляд с Саши на Макса. - Слушайте, так не бывает! Ну, молодцы! Рад за вас...

Он обратил внимание на девчушку лет шести, которую Саша держала за руку. Девочка была ее уменьшенной копией, только глаза - точь-в-точь, как у Макса.

- А это кто? Неужели ваша?

- Это наша Дашенька, - ответил Макс.

- Привет, - поздоровалась с Рудиком девочка.

- Какие вы молодцы, ребята, - повторил Рудик. - Безумно рад за вас, и завидую.... Куда-то собрались лететь?

- В отпуск едем, - объяснила Саша. - А ты, Рудик, как, не женился еще?

- Теперь уже почти...

Рудик достал из кармана мобильник, высветил фотографию. Там, на фоне безбрежной морской лазури, был он в обнимку с молодой женщиной; у обоих - улыбки до ушей. Морской пейзаж контрастно оттенял смуглую кожу женщины и белизну ее зубов. Мулатка, должно быть.

- Амели, моя невеста, - пояснил Рудик, и как-то смущенно улыбнулся. - Я всегда был неравнодушен к темнокожим женщинам.

Максу припомнилось: Рудик еще тогда, в "Заразке", говорил, что мечтает о любовнице-негритянке. Похоже, мечты сбываются.

"Не такая она уж непредсказуемая, наша судьба, - подумалось Максу. - Каждому, как говорится, воздает по делам его".

Под потолком блямкнуло.

"Продолжается посадка ... Санкт-Петербург - Монреаль".

- Это мне, - сказал Рудик. - Пока, ребята. Будьте счастливы. Вспоминайте, иногда, старину Рудольфа.

Он подхватил свой красивый кожаный кейс и зашагал к выходу.

Саша и Макс переглянулись, тихонько хихикнули. На них лукаво смотрела Дашенька.

- Почему вы смеетесь? - спросила девочка.

Саша поправила:

- Мы не смеемся. Мы просто улыбаемся.

- Молодость вспомнили, - добавил Макс.

Щипанов Сергей Валентинович : другие произведения.

Мы искали друг друга

МЫ ИСКАЛИ ДРУГ ДРУГА

Комментарии: 7, последний от 08/08/2023. © Copyright Щипанов Сергей Валентинович (sergdim@yandex.ru) Размещен: 13/11/2011, изменен: 27/11/2013. 472k. Статистика. Роман: Проза Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Мужской вариант "женского романа". Конец 20 века. Горы, геологи, война в Таджикистане. И любовь. Электронную версию можно скачать бесплатно здесь