В тёплом зеркале прудов тихо угасает зной, ангелом искушения плывет над садами шашлычный дух, хохочет вдали молодежь, переговариваются кузнечики. Вспугнув галок, пронзительный крик Семёнихи ножом входит в тихую идиллию субботнего вечера:
- Лёхиного петуха...!
Что там вопит про петуха горластая Семёниха? Издали не разберешь, но любопытство превыше лени.
Минута, и в тесном садике, под скелетом засохшей сливы столпились разноликие обитатели скромной Аркадии русского человека.
Через ржавую ограду, пачкая винтажные штаны с начёсом, кряхтя, перевесился дядя Саша, бывший сталинский сокол, десантник, крановщик, краса и гордость окрестных помоек.
- Хорь! Я тебе, Лёшка, когда говорил? Жесть клади! Стекло битое ложи. Ну ты как инженер меня понимаешь...
Словно Будда на быке, держась за рога крутобокого скутера, причухала по кочкам не обделенная природой Моржеедова и с ходу бросилась в бой:
- Собаку надо держать, тогда и чупакабры не будут шастать. А всем лень! И за свет не плотят!
С похожей на пожилого арклекина пятнистой жучкой приковылял профессор академии коммунального хозяйства Альбрехт Альбервилльевич Бруха. Презрительно глянув на курятник, вынес вердикт:
- Диоксины. Пластик в мусорке жжёте - вот и петухи чернеют! Пошехонь... - и отправился дальше.
Вольный человек Осколкин, художник и гражданин мира, пытаясь сохранить на велосипеде зыбкое алкогольное равновесие, вещает сценическим баритоном: "Вы посмотрите на это небо! На дрожь солнца в пруду, на эти чудесные облака! Это же Поленов! Неисчерпаемы чудеса природы! Да запечатлейте же это!,- и с дребезгом валится на штакетник, как пораженный Зевсом колосс.
Морщась от помётного духа, курятник брезгливо осматривает Ленкин круглолицый муж, в неряшливой милицейской форме.
- Вроде всё цело. Дырок нет. Взлома нет...
- Так я и говорю - нет! А Курников - хорь, хорь....
- Стой, дед, подумать надо...
Сверля взглядом корыто с навозом, столп законности почесал нос, и после минутного молчания изрек:
- Ватсон бы сказал, что его куры съели! Дедукция.
Семёниха с председателем товарищества Моржеедовой даже ахнули от изумления.
- Вася у меня такой! - гордо сказала Ленка, умный. Кого попало в органы не берут.
- Что?! Куры? Да вот же...
Взгляд миллиционера всё-таки натыкается на злобный зрачок притаившегося в углу за сеткой нахохленного чёрного петуха:
- А это у вас кто?! Что вы мне голову-то морочите. Ну вас к богу, мне на смену пора.
Ленка стыдливо отворачивается и тянет мужа за форменный рукав.
- Так я и говорю - пропал! А сегодня вернулся, чёрный как негр! И на прошлой неделе пропал. Вот почему?
- Ты у него спроси! Может, куры твои сварливые, - под общий смех шутит Моржеедова.
- Я тебе дам чупакабру!,- злится дед Лёха, - а петух вроде как в саже...
- Не чупакабра, а капибара! В Бразилии живет, она в обхвате ширше тебя будет... Нужна книжку про капибару? - пытается заинтересовать Петьку дядя Саша.
- Дык может у тебя печка в курятнике?
- Фиг тебе, а не печка! - кипятится дед Леха.
- Однако ж, краска от ксерокса...
- Вошь, я тебе говорю, вошь! Известью мазать надо - визжит Семёниха.
- Ищите ксерокс, как говорил Ксеркс...
- Пока жива была, такого не было! Старость - не радость...
- Святое благословение надобно... Так просто никто не почернеет. Я Николая угодника, ради Агриппинушки вашей покойной, на ночь дам, - тревожно шепчет деду старушка Пелагея.
На пожухлыми грядками всплывает святой лик и с поклоном вручается деду Лёхе.
Наползающие сумерки разгоняют непрошенных советчиков, уходит и дядя Саша с двадцатью рублями, за святого угодника тяпнуть.
Решив пресечь куриные безобразиия, Лёха долго курит в рваном кресле под навесом, любуется движением загадочных огней в глубине звёздного серебра. Свежесть ночи ласкает усталые ноги. Вспыхивают бриллианты луны в арабесках клубничного листа, да отшельник-ёж будоражит ползущий туман. Усталый, роняет дед голову на истёртую спинку ложа и забывается сном.
Только улетает душа его к далё-окому домику на краю оврага, к полным васильков заросшим полям, как шум и треск безжалостно прерывают забытье.
Гулко стучит сердце, не слушаются ноги. "Грабят!" - разносится над садами хриплый крик, брешут собаки, голосят гуси, в окне через дорогу вспыхивает пронзительный свет. Из-за курятника появляется растрепанный Вася, за ухо таща пацана в сползшей рогатой маске.
- Тихо, дед, это я, Зябликов, принимай твоего Петруху. И вот это..., - стыдливо отдает он разломанную пополам икону.
- Ты чего в курятник полез? Отвечай, а то сдам!
- Ай, больно же! Мы в чёрную мессу играли, мы возвращаем. Я говорю, нельзя его резать, деда обидится.
- Я те дам обидится! Ты где ключи взял? Будет тебе мопед, паскудник! Всё матери расскажу...
- В какую ещё черную кассу?! - кипятится Вася,- отведу сейчас, и дед не поможет!
- Да не в кассу, а в мессу! Мне дядь Саша книжку с чертями подарил, там петух нужен.
- Забавно, - взглядывается Василий в зловещий пентакль на форзаце. Изящным самовлюбленным почерком имя прежнего владельца - А.А.Бруха. Поверх пентакля размашистый крест красными чернилами, и крупная ломаная надпись "Сон разума!!!"
- Ага, коммунального хозяйства! -ворчит дед,- а что с иконой то, Вась?
- О бошку его сломал! Крепкая, прости господи. Темень же, блин! Как увидел в кустах рожу поганую с рогами, подумал - кранты! Струхнул чуток. Вот ты какая, думаю, чупакабра... Взял икону, да и по башке ей! Мне охота, чтоб меня Ватсоном величали? Я мент, но гордость имею. Месса, как говорил Ватсон, есть, а преступления нет, одни аномальные явления. Хорошо, что пули у меня не серебряные, прости господи...