Ширяев Сергей Павлович. Я теперь живу в Нью-Йорке

Б А Й К А N 13

"Я теперь живу в Нью-Йорке".

Г Л А В А 1. На лодке.

"Плывёт или качается? Вроде как движение вперёд-назад. Или же вверх-вниз? Господи, как же мне плохо. В океане".

Я лежал почти поперёк лодки, опустив голову к воде. Меня тошнило. Нет смешнее болезни, чем морская, пока живёшь на берегу. Сколько раз за последние две недели я чёрными словами ругал себя за полную безответственность к собственному здоровью. Крупные специалисты мореплаватели уверяли меня, глядя преданно голубыми глазами из-под копны белокурых варяжских волос, что к морской болезни привыкаешь, она незаметно так проходит и через некоторое (некоторое) время можно стать настоящим морским волком.

Я вижу своё отражение в гладкой океанской воде, оно такое же сине-зелёное, как и вода вокруг. Наверное, изменение цвета кожи это первый этап превращения человека в ихтиандра или водяного, или другого вотермена. А ещё бывают русалки. Это такие рыбные бабы. Во всех сказках русалки зелёные. Я уже зелёный, то есть первый шаг уже сделан, теперь надо растить хвост, жабры. А ведь до сих пор нигде не встречал упоминаний о мужских русалках. Размножаться ведь как-то они должны, даже если икрой. Да, кстати, глаза у меня как у придавленного карася - красные, в морской воде светятся, как светодиоды. Короче, всё это наглая ложь. Я не уникальный субъект. Мои взаимоотношения с океаном не отличаются оригинальностью. И болезнь моя в море только укрепилась. В конечном итоге все нормальные люди сидят дома в тепле, в сухих носках, глядят в телевизор или шарятся по интернету, а главное - у них под ногами твёрдо и не качает. А вот я, наивный, доверчивый и, что хуже всего - непоседливый, лежу почти поперёк лодки и кормлю рыб. Их, правда, не особенно много. Если уж начистоту, то ни одной не видно.

-- Эй, рыбы! Вы где? - это я пытаюсь кричать осипшим голосом, - здесь свежая еда.

Нет, это не голос, а какой-то предсмертный хрип. Горло горит огнём ещё и от морских полосканий. Перекатываюсь на спину. Так гораздо лучше, но не надолго. Через несколько минут приходится возвращаться в положение "на животе" и снова "травить". Достоинство положения - кататься можно легко, поскольку лодка по самые борта набита имуществом. Сверху лежит брезент, грубый и оранжевый, на мне наполненный спасательный жилет, тоже оранжевый. Я, как резиновый мандарин по апельсиновому желе переваливаюсь с боку на бок. Удобно. Только облегчения никакого.

Я опять что-то глупое пытаюсь кричать, вначале белёсому небу, потом рыбам - это несколько бодрит, но горлу совсем плохо. Пресной водой полоскать не рискую - её мало, брал только ту, что была в бутылках. Ещё есть пиво и какой-то малосъедобный лимонад, ядовитой расцветки. Он больше напоминает моющее средство для посуды. Его я решил употребить в самом крайнем случае, когда от обезвоживания потеряю над собой контроль.

Если не считать моих сиплых криков и характерных звуков опорожнения организма - вокруг тишина. Маслянистая поверхность воды изгибается гигантскими дугами в такт дыханию океана. Это не волны, а длинные пологие холмы, которые вроде бы плавно и мягко, но в то же время с неукротимостью природного явления с большой амплитудой поднимают и опускают мою лодку. Когда мы с ней оказываемся внизу, то кажется, что находишься на дне грязно-зелёной долины, поросшей чем-то осклизлым (это результат болезни). А когда нас выталкивает на гребень, кстати, лодка там, всегда, на секунду замирает, то, оттуда, впечатление фотографии бесконечной стиральной доски, политой зелёным мылом.

Мысль в отравленной качкой голове только одна - зачем я пошёл в море. Захотелось романтики дальних кругосветных путешествий. Захотелось почувствовать себя настоящим мужчиной. Почувствовал. И продолжаю чувствовать.

Море, яхта - это же не моя, на самом деле мечта, а того героя из фильма с камнем. Это он полжизни ловил птичек, чтобы вторую половину провести в море. Я птичек не отлавливал, занятие, на мой взгляд, не очень достойное. Хотя подсознательно, скрытно от себя самого мог желать походить на того артиста. И вот результат. Но надолго погрузиться в воспоминания не удаётся. Снова и снова, как самая настоящая пробка из воды, я выныриваю, чтобы вернуться к единственной теме - как же мне плохо. Среди многочисленных рекомендаций, мною услышанных и опробованных, только лежание на спине давало некоторое облегчение. Касаткин правда как-то упоминал, что глядение в горизонт всегда приносит лучшие плоды. Мне оно ничего не приносило, кроме ощущения полной потерянности от пустоты этого самого горизонта.

Примерно час или два (внутренние часы тоже разладились) назад над морской зыбью разнёсся звук, как будто лопнул гигантский резиновый шар (и почему мне так показалось?). Загадочное происшествие ненадолго отвлекло от болезни. Балансируя на утлой лодочке, набитой всяким барахлом, я с напрасной надеждой осматривал горизонт, но кроме воды так ничего и не обнаружил. То есть, вообще ничего. Глюки?

Я совершаю колебательные движения вместе с лодкой с амплитудой в несколько метров уже пять часов (тут я успел засечь время по своему хронометру), но для глюков, на мой взгляд, ещё как-то рановато. Или это один из редких симптомов морской болезни, отягощённой вчерашним злоупотреблением шнапса с водкой и шампанским.

Не надо себя обманывать, будем предельно самокритичны - если бы не лишняя восьмая или десятая рюмка, всё могло бы сложиться совершенно иначе.

Г Л А В А 2. На яхте.

А начиналось плавание просто замечательно. Гавань в Лахте мы покинули в пятницу в погожий сентябрьский день. Летняя изнуряющая жара с пожарами по всей Европе миновала, а до осенних штормов в северной Атлантике было ещё далеко. Предстояло эдакое "бабье лето" в море.

Два с лишним месяца суеты только по оформлению необходимых документов, справок, разрешений, тоже позади. Всегда приятно, оглянувшись назад, сказать себе с гордостью - я это прошёл. Впереди меня ждало кругосветное плавание на замечательной океанской яхте в компании весёлых и молодых (по крайней мере, душой) людей, готовых разделить со мной трудности и радости достаточно редкого приключения.

Тем ранним утром судно очень медленно отходило от причала, давая возможность всем участникам церемонии проводов сполна насладиться моментом. Не знаю как остальные участники экспедиции, так и не успел расспросить, а себя я ощущал Колумбом, Магелланом, Берингом и ещё десятком лаперузов в одном флаконе, которого ждут великие дела. И не важно, что на Земле давно не осталось белых пятен, их заменили чёрные мазутные. Там, за горизонтом вся земля - белое пятно (для меня), и открытия там тоже будут. Обуреваемый приступом романтического настроения, вполне уместного в данную минуту, я, как и все, тоже прощался с родным берегом.

На лицах провожающих и печаль, и беспокойство и, где-то даже зависть. Прощальный гудок. Пирс скрылся за пришвартованными разномастными посудинами. Свежий ветер с Финского залива погнал навстречу белую волну. Большой город таял в дымке. Мы шли на запад.

Справа по курсу остался Кронштадт и дамба - самое позорное городское сооружение, отстойник, по сути - уловитель всего того дерьма, которое и большой город и мелочь вверх по реке сбрасывает в мелкое Балтийское море. По расчетам экологов-пессимистов через 120 лет "культурный слой" в Невской губе выйдет на поверхность (в заводи между Кронштадтом и дамбой уже выходит). Тогда на свет появится новое морское болото, ядовитое и зловонное.

Мы пристроились в корму громадного контейнеровоза, забитого разноцветными параллелепипедами. Касаткин авторитетно объявил, что его флаг - голландский, хотя, собственно, какая разница, чья задница закрывает вам обзор морских далей. Весь экипаж, они же пассажиры, толклись на узенькой палубе, орошаемые совершенно пресными брызгами из Финского залива. Собственно шли мы ещё не на той яхте, которая помчит нас через туманы, штормы, рассветы, штили; мимо рифов, смерчей, водоворотов и опасных мелей, пугая акул и кашалотов. Нет, это была яхта Касаткина, который в данный момент толпу на микроскопической палубе не создавал, а доблестно вертел штурвал и суровым взглядом морского волка лицезрел фарватер и корму контейнеровоза. Та самая яхта стояла в речной гавани Дюссельдорфа и дожидалась прибытия нового владельца (меня, собственно), капитана (Касаткина), экипажа (все остальные) и пассажиров (они же).

Вся сложная комбинация с оформлением, перегоном и множеством формальностей свелась к тому, что мы всем составом шли на яхте нашего капитана в Германию, там он свою "ласточку" оставлял на капитальный ремонт. Как выразился наш капитан - ей грозил "полный рефит". Мы должны были толпой пересесть на ту красавицу, которую я выбрал, разгуливая по ней почти три месяца назад, заглядывая во все углы и щели, гладил перила, стучал с умным видом согнутым пальцем в переборки. Потом маленький банкет, как принято, и дальше - открытое море, океан, кругосветка.

Капитан Касаткин, помимо того что крутил-вертел штурвал, управляя нашим судном, и глядел в корму голландца, беспрерывно держал связь с землёй, передавая пограничникам, таможенникам и ещё кому-то наши коды, пароли, получая от них аналогичные шифровки. Вся эта малопонятная для непосвящённых абракадабра добавляла капитану солидности и незаменимости. На берегу это был просто весёлый молодой парень, а здесь, на яхте пассажиры сразу прониклись к нему нескрываемым уважением. Заслышав очередную морскую тираду, девушки косились на мужественную фигуру в раззолоченной фуражке, которая, со слов самого Касаткина, принадлежала когда-то именитому африканскому флотоводцу, погибшему в неравном бою с пиратами. Фуражка долго гуляла по рукам, у последнего владельца Касаткин выиграл её в карты.

Невская вода, превращаясь в Финскую, меняла цвет с грязно-коричневого на свинцово-синий. Поверхностная морская жизнь, подпитанная хорошей погодой, между фарватером и береговой линией бурлила белыми корпусами лодок и лодочек, цветными парусами небольших яхт и сёрфингистов, последними рейсами посудин на подводных крыльях. Панорама левого берега залива с его дворцово-садово-парковыми величественными комплексами, выглядела даже более импозантно, чем набережная Васильевского острова (наверное, благодаря обилию зелени).

Свежий ветер с Балтики загнал нашу маленькую компанию в каюты, а я ещё долго глядел на свежепозолоченный купол Морского собора в Кронштадте. И как-то неуютно вдруг стало под сердцем. Когда ещё я сюда вернусь. Между сегодняшним днём и днём прибытия огромная дистанция, а на ней - неведомое. Собственно ради этого неведомого я и пустился в плавание, и сожалеть о решении теперь уже поздно. Мне захотелось прочитать какую-нибудь молитву, соответствующую моменту. И, не смотря на то, что я не знал ни одной, текст родился сам по себе и содержал простой призыв к высшим силам не дать сгинуть в морской пучине. Пронзительный крик одинокой чайки я посчитал за хороший знак, что моя молитва услышана. Широко перекрестившись на ещё видимый в дымке купол, я тоже нырнул в тишину и тепло каюты.

Г Л А В А 3. На лодке.

В те редкие минуты, когда болезнь не терзает меня, я пытаюсь осматриваться. Упираюсь двумя вёслами в брезент, прикрывающий груду самого разнообразного добра, которым заполнена лодка и балансирую, одновременно изучая горизонт. Катание как на качелях. Такая эквилибристика не может продолжаться долго. Да и на горизонте ничего нет, только уходящие вдаль и приходящие оттуда калиброванные зелёные валы. Если смотреть только на них, то сразу становится плохо, а кроме гладких покатых волн в мире ничего больше и нет. Смотреть больше не на что. Хотя нет, ещё есть моя лодочка. Она не очень маленькая эта спасательное чудо европейской промышленности - почти пять метров длиной, но на фоне бесконечного океана - не больше скорлупки от грецкого ореха.

Ещё один рецепт морских волков от морской болезни - сосать спички. Самое сложное в моей ситуации - найти эти самые спички. Полчаса раскопок с риском вывалить что-нибудь за борт. Спички найдены, каминные, я их пытаюсь сосать. Всё равно худо. Конечно, что тут думать, моё состояние весьма понятное. Тут к слону не ходи, сработал вчерашний алкоголь. Что праздновали так разудало - сходу и не вспомнишь. Началось с каких-то шуточек, глупого пари. Все пили шампанское, потом кажется, был коньяк, потом виски или ром, дальше всё очень смутно. И ведь что удивительно, тогда никакая болезнь не обнаруживалась, хотя качало и штормило на славу, это я хорошо помнил. Правда, качало больше изнутри, чем снаружи.

Солнце в плотной дымке так и скатилось в воду. Стало быстро темнеть и холодать. Слава Богу, тряпья у меня в лодке много и оно пока почти всё сухое. Закапываюсь и пробую спать. Не сразу, волнообразно приходит спасительный сон. Снятся русалки. Они плещутся вокруг лодки, хватаются своими лягушачьими перепончатыми лапами за борта, пытаются вскарабкаться. Я отбиваюсь веслом, но попадаю не по удивительным земноводным, а по воде. Плеск, брызги, мокро, холодно. Просыпаюсь, вокруг темно, голова и в самом деле мокрая и замерзает. А в воде вокруг лодки кто-то большой плещется, производя целые фонтаны брызг.

Мне говорили, да и сам читал, что ночной океан светится, особенно, если его тревожить. Всякая мелкая морская живность начинает волноваться и светиться, но чтобы так сильно оказалось неожиданностью. По воде достаточно было шлёпнуть ладонью, чтобы вокруг вспыхнул и долго переливался магический зелёный свет.

Беру весло и, не смотря на праздничный океанский фейерверк, начинаю отгонять русалок, или кто там под них работает. Брызги-искры, цветные круги, вспышки на поверхности и в глубине. Красиво. Увлекаюсь, забывая, зачем я всё это шумное действо затеял. Морское животное, разбудившее меня, уходит неопознанным. Снова переодеваюсь в сухое. Спать больше не хочется, и болезнь, вроде, отпустила. Может потому, что качки почти нет. Поверхность воды гладкая маслянистая, только в глубине проплывают какие-то неясные сумеречные тени. Океан светится теперь медленными плавными переливами всех оттенков сине-зелёного света.

Небо по-прежнему в дымке, звёзд не видно. Луны тоже. Так выглядит морское волшебство. Спектакль, шоу-фейерия, свето-гала-концерт для меня одного. Устраиваюсь поудобнее среди ящиков с консервами и канистрами с растительным маслом, чтобы как в первом ряду партера или из VIP-ложи обозревать светящуюся морскую гладь, вдруг русалки снова вздумают ко мне наведаться. Я не хотел бы пропустить такое зрелище. Сижу, созерцаю, медитирую. Растворяюсь в окружающем солёном пространстве. Могу тоже стать русалкой. Передо мной безмолвная светомузыка, идущая из глубины, из бездны. Вот кто-то большой пронёсся под лодкой, оставляя яркие пульсации, - "Может то кальмар был?" А вот стайка мелких рыбёшек затеяла игру рядом с бортом - короткие вспышки, как от всполохов праздничного салюта.

И опять этот странный звук лопнувшего шара. Направление не определить. Океан на пронёсшийся звук не отреагировал никак. Хотя событие может происходить и очень далеко отсюда. Звук рассеялся, не оставив следа. Так и не определив источник, успокаиваюсь и продолжаю наслаждаться световым шоу.

В одном месте небо посветлело, но, то было уже не солнце. В прежней дымке взошла луна и добавила в картину жёлтого цвета. Возбуждённые лунным светом, из воды принялись выпрыгивать небольшие рыбки, я решил про них, что это те самые летучие, в невежестве своем, ожидая, что вот сейчас попрыгают и полетят. Но они не парили и, тем более не летали, а подпрыгивали на полметра и шлёпались обратно, рождая зелёную вспышку. И снова кто-то большой, как подводная лодка, оставляя переливающийся след, проплыл подо мной. А ведь мог бы, и заинтересоваться плавающим предметом и его содержимым. Я сделал вывод о конструктивных особенностях моей лодки - она не аппетитная с точки зрения морских обитателей. Хотя, скорее всего, любые человеческие изделия для природы чужеродны и, по сути, и по внешнему виду в частности. Зато как гармонично любое растение или насекомая козявка и сами по себе и в сообществе себе подобных. Творила их, явно, одна рука. Точнее, чувствуется одна школа. Это я делаю грандиозное открытие. Вообще, созерцание природы настраивает на философический лад, хочется поразмышлять о чём-то в мировом масштабе.

Откуда-то налетел ветерок, по воде пошла световая рябь. Лодка медленно закружилась в сине-зелёном водяном безмолвии. Наблюдая великолепие океанской субтропической ночи, я до сих пор не осознал, что потерпел крушение, что есть только я, лодка и океан, а моей замечательной яхты больше нет. Наверное, главный ужас придёт позже. А сейчас я отдыхаю от морской болезни, лишившей меня сил даже бояться.

На самом деле, происходящее сейчас было продолжением приключения, начавшегося давным-давно. Передо мной разворачивался очередной эпизод, новый виток азартной игры под названием жизнь. Кто-то играет по-настоящему, серьёзно, за жизнь, за смерть. У кого-то имеется конечная цель, причём, не важно какая, и он всю жизнь её достигает. А отдельных индивидов интересует процесс, и пока он действительно интересен - можно выложиться на все сто пятнадцать процентов. Зато, когда увлечение проходит, такие люди просто захлопывают книгу, не дочитав до конца, и берут с полки новую. Я, похоже, из этих последних. Причём последствия прерванной игры, материальные потери, мнение окружающих в расчёт не берутся.

Ну, утонула яхта. Ну, сорвалось кругосветное приключение. Будет новое. И всего-то.

Г Л А В А 4. На яхте.

Плаванье наше проходило гладко, даже на мой непрофессиональный взгляд. Раганы и штормы обходили нас стороной, пираты дефилировали гораздо южнее и дожди, не редкие в это время, нас не баловали. Постоянно светило солнце, дозволяя, даже на тесной палубе яхты Касаткина, темнеть с каждым днём. Если бы не моя морская болезнь (в тех водах она меня ещё не сильно мучила), всё вообще было бы замечательно.

Обмен старой яхты на новую прошёл так же без приключений. Брокерская фирма постаралась сократить наше пребывание в Дюссельдорфе до нескольких дней, и с этой задачей справилась. Бывший теперь уже владелец яхты - немец из Голландии, обливался горючими слезами, расставаясь со своей любимицей. Яхта экспедиционного класса, спущенная на воду в Голландии несколько лет назад, толком и в плавании-то не была. Эксплуатировалась как выставочный образец, правда не только в Германии. Водоизмещением под сто тонн, с полным комплектом современного навигационного оборудования, район плавания не ограничен (можно было пробираться при необходимости через слабые льды, как уверял голландский немец), сказка а не яхта. Фанатичный, почти ежедневный технический уход, позволили яхте сохраниться в идеальном состоянии, правда и стоила она, как новая, сожрав большую часть моих евроресурсов.

После Касаткинской пигалицы, "KARINA" (таково новое название корабля) смотрелась океанским лайнером и снаружи, а, главное, изнутри. В просторных каютах было достаточно мест, чтобы разместить вдвое большее количество пассажиров, но мы решили не заниматься перестановкой мебели, а расположились в соответствии с конструктивом. Отдельную каюту занял Касаткин со своей неразлучной блондинкой Зоей. Они уже лет пять собирались пожениться, но, по обоюдному согласию, до сих пор проверяли свои чувства в различных экстремальных ситуациях. Наше плавание должно было стать последним испытанием, после чего нас всех приглашали на свадьбу. Глядя на бравого капитана Касаткина и его боевую подругу, я ничуть не сомневался в конечном результате. Сыграют, обязательно сыграют они свадьбу, мы на ней попляшем, повеселимся. У них родятся дети - сплошные мальчики, окончат нахимовские училища и станут капитанами дальнего плавания. Или штурманами.

В дальней каюте поселился Вольдемар с девушкой Викой. Эти ничего не проверяли, они регулярно цапались. Это был их стиль, к которому все быстро привыкли и не обращали внимания. Молодые люди с большим энтузиазмом разыгрывали сцены из своей жизни перед нашей маленькой компанией, но в спектакль свой двух актёров никого не брали.

Серьёзная девушка, именовавшаяся Линдой, которую ко мне приставили, чтобы хозяин яхты не заскучал, жила в каюте под лестницей. Ну а одноместный апартамент по статусу принадлежал мне. Оставалась ещё одна одноместная каюта, на случай непредвиденного гостя. Кроме жилых кают, на яхте имелось, по первому впечатлению, огромное количество прочих помещений - кают-компания, рубка, камбуз, машинное отделение, какие-то подсобки.

Из всей честной компании только я обладал нулевым опытом хождения по морю, тем более на яхте. Остальные в большей или меньшей степени уже вкусили прелестей мореплавания, хотя в кругосветное путешествие все они, включая капитана Касаткина, отправлялись впервые. На совещании нашего маленького экипажа, ещё когда проект только складывался, мы порешили, что попробуем справиться своими силами. Ну а если будет туго, брокерская компания (так они обещали) подберёт и пошлёт в любую точку мирового океана, где будем находиться мы, квалифицированного специалиста по вызволению и спасению. Под него мы и зарезервировали одну каюту.

Почти целую неделю вокруг нас была Европа. Морское движение на Балтике настолько интенсивное, что, по-моему, недалёк тот день, когда здесь тоже, как на суше появятся пробки и на перекрёстках установят светофоры, хотя иллюминации на воде и без них хватает. Мы покрутились среди островов и проливов, множества прибрежных построек и поспешили уйти из зоны интенсивного судоходства в Атлантику, где можно будет сменить курс, расслабиться и не нести круглосуточную вахту. Мне, как самому необстрелянному, доверяли только утреннюю вахту под бдительным присмотром Зои. На пару, на мой взгляд, великолепно, мы с ней справлялись с задачей, лихо уворачиваясь от гигантских сухогрузов и танкеров.

Остановку после Дюссельдорфа мы сделали только однажды, в Роттердаме, где для нас были заготовлены основные припасы и морская амуниция. Здесь же, пользуясь не совсем понятными для меня льготами и преференциями, мы заправились водой и двадцатью тоннами топлива. А вот алкогольные напитки, под покровом белой ещё ночи, Касаткин, не без нашей помощи, вывез с пассажирского парома, коротко заявив, что сделка обошлась нам почти в два раза дешевле, чем, если бы мы пошли стандартным путём через оптовика.

Морские хитрости на этом не заканчивались. Мы отказались от лоцманской проводки через Ла-Манши, сэкономив кучу денег. Многочисленные "корочки" Касаткина позволяли ему самостоятельно маневрировать чуть ли не на всей акватории Мирового океана.

В Роттердаме мы стояли бортами с роскошной яхтой, на которой оттягивалась "золотая" украинская молодёжь, детишки киевских чиновников. Хохляцкая простота и общительность позволяли им легко забредать на нашу палубу и даже в каюты. Наши ребята веселились от души, а на меня почему-то не производила благоприятного впечатления находка спящего мертвецким сном в моей койке совершенно голого и пьяного женского тела. Мы вежливо отклоняли все приглашения соседей устроить грандиозную вечеруху для укрепления дружбы между народами. Перегрузив всех посторонних с нашей яхты под украинский флаг, мы отчалили, имея на борту полугодовой запас продовольствия и воды.

Только оказавшись на оживлённой морской трассе, начинаешь понимать, чего только не плавает (моряки говорят - ходит) по волнам. В глазах мельтешило от обилия разнообразных посудин. Зоя извлекла красочный атлас морской символики, и свободное от вахты население нашей яхты часами просиживало на палубе с биноклями, определяя принадлежность того или иного корабля. Мы шли под флагом Виргинских островов, то есть, почти англичане.

Г Л А В А 5. На лодке 2-й день.

Нырки в забытье и обратно - это называется сон в лодке. Запах моря преследует во сне и наяву. За ночь великое множество снов с мелкими морскими эпизодами внутри. Все разные, но тема одна - как бы не потонуть. Что характерно, шторм не приснился ни разу. Очень хотелось проснуться у себя в каюте, я к ней уже начал привыкать, но не вышло. Опять утлая лодка, слабый накат, безветрие и очень медленно встающее солнце. Хотя его почти не видно, угадывается по тому, как светлеет вокруг. Плотная дымка не рассеивается.

Зверски захотелось есть. После минимального над собой туалета, который свёлся к протирке глаз, роюсь в припасах. В верхних слоях груды имущества обнаруживается хлеб в вакуумной упаковке и головка сыра, лежат они в открытом ящике с инструментами, там же устроились чьи-то кроссовки. Ем, запиваю минеральной водой, бутылки с которой повсюду разбросаны в лодке. Видимо в момент погрузки, когда мной овладела пьяная паника, я больше всего опасался остаться без воды в океане. Позже надо будет провести ревизию имущества, разложить запасы, отделить съедобное от всего остального. Да и вообще, пора начинать терпеть крушение по полной программе, а то развалился тут, морской страдалец, понимаешь.

Ругаю себя от души, стараюсь, чтобы пообиднее выходило (я-то лучше всех знаю, как себя оскорбить). Потом начинаю замечать, что наиболее сочных эпитетов стараюсь избегать. Видимо, всё-таки стало жалко себя любимого. В конце концов, это мои денежки пошли на дно. Слава Богу, без меня. Ещё одна странность - я совсем не беспокоюсь о команде. Неужели я такой чёрствый, бездушный человек. А вдруг с ними случилось непоправимое? Нет, никаких эмоций не возникает. Последние воспоминания о ребятах относятся к позавчерашнему вечеру. Буйная гулянка по поводу международного дня яхтовладельца (так объявил наш капитан Касаткин), переросшая в чёрную попойку. Помню, что меня быстро развезло от шампанского с икрой. Мы плясали на палубе, горланили морские песни, кто-то норовил искупаться, надеюсь, что это был не я.

Потом команда коллегиально приняла решение оставить меня в гамаке на палубе отлежаться. Сон на свежем воздухе быстро привёл меня в чувство. Вроде как было ещё достаточно светло, когда мы продолжили спонтанный праздник уже в каюте, в тепле и уюте. На самом деле, блюлась техника безопасности - из каюты труднее выпасть за борт. Мы строили планы, уточняли маршруты. Следующим пунктом нашего путешествия, по общему согласию, должны были стать Канарские острова. По странному стечению обстоятельств, никто из команды там ни разу не бывал, хотя отдельные товарищи объездили полмира. Мы рассчитывали нанять на Тенерифе автобус с проводником и объездить весь остров, включая уголки редко или совсем не посещаемые туристами. Вообще мы порешили (тут уже сказывался выпитый алкоголь) совать нос, по возможности, во все необычные места, куда удастся проникнуть. Среди достойных посещения звучали - пустыня Намиб, плато с рисунками в Перу, Антарктида и Амазонка.

Вот на каком-то из тостов за очередную предстоящую природную редкость я и сломался. Так мне кажется, потому что потом была тьма, а за ней пробуждение в тонущей яхте.

Океан успокоился совсем. Такая тихая вода не бывает даже в деревенском пруду. Там обязательно хоть что-нибудь происходит: квакают лягушки, шелестит тростником лёгкий порыв ветра, слепни и мухи барражируют над поверхностью воды, по которой скользят водомерки. Из глубины всплывает какой-то заблудший карась и, плеснув хвостом, будоражит гладкую поверхность. Пруд полон жизни.

А вот то водное пространство, где сейчас находился я, было мертвее мёртвого. Воздух застыл до того, что я решил проверить его наличие и воздействие на морскую воду. Дунул, пошла рябь по воде, вывод - воздух есть. Кроме того, что и океан есть, в нём больше ничего не происходит. Зеркало, большое серо-зелёное зеркало. В нём отражается белёсый диск солнца, и я на лодке. Воду я тоже проверил, попрыгал по брезенту, чтобы создать волны. Они получились, разошлись и далеко были видны на воде в виде тёмной полоски. Я долго следил за созданным мною возмущением идеальной поверхности. Оно пройдёт многие километры, прежде чем молекулы воды встрепенутые мною угомонятся и восстановят свои водородные связи. Наверное так выглядит ВЕЧНОСТЬ - "вариант 36/2-б океанский".

Завтракаю тем же сыром, хлебом и водой. Ревизия имущества затруднена, поскольку все вещи тщательно кем-то перемешаны, проложены для прочности брезентом и утрамбованы. Скорее всего, этот кто-то был вчера я. Пользуюсь тем, до чего удаётся дотянуться, не производя археологических раскопок. Интересно, как же я так умудрился всё это сложить?

А было так. Очнулся я в темноте, явно не в своей каюте. Было жёстко, холодно и сыро. Скорее всего, я пребывал в машинном отделении, потому что пахло соляркой и чем-то горелым. Натыкаясь на всё железное и осклизлое, по колено в маслянистой воде, кое-как выбрался на палубу. Яхту немилосердно раскачивало в разные стороны, приходилось держаться за всё подряд. Занимался рассвет, в молочной серости которого передо мной предстала чудовищная картина. Нос яхты почти целиком ушёл под воду, во всяком случае, очередная волна его скрывала, перекатываясь с похоронным клёкотом. Корма, естественно, выпирала над водой самым аварийным образом.

Остатки алкоголя, покидая организм, оставили всё укрупняющуюся панику. Проверка незатопленных помещений дала плачевный результат - команды нигде нет, я один. Правда присутствуют следы поспешных сборов, но с тем же успехом это могли быть остатки вчерашней оргии или свежего кораблекрушения, разница не велика.

Ещё минут двадцать я метался по кораблю в поисках то сгинувшего экипажа, то спасательной лодки, то спутникового телефона. В конце концов, мотающаяся от качки дверь, огрела меня по голове и придала мыслям правильное направление. В углу кают-компании притулилась недопитая бутылка виски. Присосавшись к ней на два конкретных глотка, я почувствовал себя гораздо лучше. Движения приобрели плавность, перемещения - осмысленность, и сразу нашлась лодка.

Испытания аварийных плавсредств с тревогами, авралами и прочей морской техникой безопасности, у нас были запланированы к проведению в более тёплых водах, до которых мы так и не дошли. Беда, как известно, имеет свойство приходить не вовремя. Пришлось осваивать методику спасения по ходу крушения. И вот я тону на своей личной яхте, которая медленно погружается у меня на глазах в пучину, и читаю инструкцию на англо-голландском языке с картинками по пользованию спасательной лодкой.

Несомненно, воля к жизни, добрый глоток виски и что-то ещё там такое всё вместе помогли мне, в результате лодка надулась и поплыла. Привязанная для надёжности тремя канатами, она билась о борт яхты, издавая гулкие звуки пустого резинового баллона. Пока я возился с лодкой, яхта успела заметно погрузиться, её нос уже не выныривал на поверхность. Часть яхтенного имущества для меня оказалась безвозвратно утеряна. Я, правда, рискнул посетить рубку, которая наполовину погрузилась в воду, и выгреб оттуда всё, что подвернулось под руку: бинокли, карты, хронометры, одежду. Сумка с капитанским имуществом первая полетела в лодку, открыв счёт спасённому с яхты. Затем я таскал уже туда всё без разбора, прикрывая отдельные кучки кусками брезента и полимерной плёнки. Самое, на мой взгляд, актуальное для предстоящего плавания на резиновой лодке, я складывал в отдельный рюкзак (и откуда он только взялся?). К сожалению, мои представления об актуальности чего бы то ни было в тот момент, были весьма далеки от реальной целесообразности. Позже в рюкзаке я обнаружил смесь из нескольких пар носков, фонарика, ножа, рулона туалетной бумаги, нескольких зубных щёток, трёх ботинок, бутылки минеральной воды, палки твёрдокаменной колбасы, мотка тонкого троса и множества мелких предметов, видимо сметённых с какой-то полки.

Лодка быстро наполнялась вещами - мешками, сумками, коробками. Я носился по перекошенной лесенке вверх-вниз, хватая всё, что мог унести. Как-то одновременно стало понятно, что в лодку больше не натолкаешь, без риска потонуть от перегруза, и пора отчаливать. В каютах стояла вода, оставшиеся вещи намокали и тонули, и я решил прекратить суету, тем более что яхта всё чаще норовила зарыться в волну и долго не всплывать. С тяжёлым сердцем смотрел я на безвременную утрату своей мечты. Она тонула вместе с кораблём.

Ну что же, будем считать, что эта мечта была так себе, не самая лучшая. Так я тоже пытался себя успокоить, подбодрить, но, перерезая канаты соединявшие лодку и яхту, прослезился. Толчок веслом, и нас быстро понесло в разные стороны. Лодка, не смотря на полную загрузку, прыгала на волнах как пробка. Опасаясь скатиться с брезента, я привязал себя и наполнил спасательный жилет. Теперь мы катались все - волны под лодкой, лодка по волнам, я по лодке. Вот эта качка и ухайдакала меня через пару часов до совершенно невменяемого состояния.

Поначалу я ещё пытался следить за торчащей среди волн кормой, которая становилась всё меньше и меньше. В какой-то момент она незаметно пропала, не вынырнула очередной раз из волны. Мне за всей суетой некогда было подумать о причине катастрофы. Ситуация не оставляла времени на размышления, проверку там на яхте, выяснение причин, не говоря уже о возможности устранения таковых. Но как только корма исчезла, что означало её утопление вместе с остальной яхтой, и я остался совершенно один, в голову полезли неприятные мысли о пропавшем бесследно экипаже, и такой неожиданной катастрофе. Не хотелось думать, что меня бросили, может быть, потерпев крушение (налетели на что-нибудь), экипаж очень быстро покинул яхту, не успев меня обнаружить в машинном отделении. Может они решили, что меня смыло волной, искали, кричали, переживали, но уплыли без меня. Скорее всего, так оно и было, только мне, признаться, от этого не легче. Теперь по воле разлучницы-судьбы, каждый спасается самостоятельно.

Где-то среди имущества, спасённого из рубки, должен лежать металлический ящик с ракетницей и зарядами к ней. И я попытался его найти. Оказалось, что это безнадёжно. Попадалось всё что угодно, только не то, что я ищу. Я бросил это занятие по двум причинам. Первая - я вспомнил, что мы умышленно отклонились от основных путей движения, и ожидать появления в этом морском регионе можно было только чью-нибудь заблудшую подводную лодку. Так что сигналить ракетами мне, скорее всего, будет некому. Ну а вторая - мне стало совсем худо, и я на некоторое время потерял интерес к своему спасению.

Г Л А В А 6. В городе.

За те несколько лет, что я здесь не был, город похорошел, преобразился. Из центра исчезали трущобы и коммуналки, хотя без боя позиции не сдавали. На первых этажах всё больше становилось кафешек и закусочных, рядом с дверьми тех же первых этажей - вывески нотариальных контор, страховых обществ, туристических компаний. Офисное пространство, однако. Не смотря на тяжёлую поступь новой жизни, исторический центр продолжал оставаться узнаваемым и вызывал лёгкую ностальгию.

Когда мне не надо было посещать с Касаткиным присутственные места, я отправлялся на прогулки по городу. И не только я. Это было общее негласное желание всего экипажа. Надышаться, насладиться берегом, землёй перед тем, как нас надолго окружит вода. Посещение ближних и дальних родственников тоже входило в программу прощания. Мне не с кем было прощаться. Все кто были дороги, остались в далёком прошлом. Может поэтому ещё я выбрал именно такой способ путешествия, да и вообще, способ применения неожиданно свалившимся на меня деньгам. Они пошли не только на покупку океанской яхты. Я не стал останавливаться в гостинице, по какой-то причине мне это было неприятно. Может просто отсутствие домашнего уюта, толпы посторонних людей, невкусная ресторанная пища не манили в гостиницу. Я купил себе скромную квартирку в одном из старых домов и в таком же старом районе.

Квартира досталась мне со всей обстановкой, причём, весьма недорого. Раньше тут проживала старушка, видимо из бывших, судя по сохранившейся мебели и всяким безделушкам. Родственники усопшей, которые продали мне квартиру, куда-то торопились выезжать, поэтому торг у нас завершился быстро, более того, не дожидаясь окончательного оформления, они отдали мне ключи, и я имел возможность почти сразу по приезде в город наслаждаться домашним уютом.

По настоянию нашего будущего капитана мы посетили компанию, которая занимается снаряжением экспедиций в дальние края и заказали и купили всё, что только можно, с учётом не только морской составляющей нашего вояжа. Грандиозные планы посещения экзотических мест от Амазонии до Антарктиды подкреплялись покупками тропических пробковых шлемов и шортов с многочисленными карманами, курток на гагачьем пуху и унтов. На этой стадии мы явно переоценивали свои способности путешественников, планируя восхождение на Фудзияму и спуск в Каньон Дьявола. Отсюда из Санкт-Петербурга всё пока что виделось в розовом свете, но нас не смущала утрата в дальнейшем иллюзий. В конце концов, от наиболее одиозных проектов всегда можно было отказаться, поэтому предложения продолжали сыпаться, как ананасы из дырявого мешка.

А ещё было получение многочисленных виз в те страны, которые мы надеялись посетить, а так же прививки от болезней, которыми мы не собирались болеть. Ну, и, естественно, завещания. Этому мероприятию наша маленькая группа посвятила целый день. Проникнувшись серьёзностью момента, в первой половине дня мы всем составом посетили нотариуса, который уже принимал нас как родных, и оформили соответствующие распоряжения. Для кого-то подобное происходило впервые в жизни. Возможно только сейчас, сидя в кресле напротив представителя закона и ставя свою подпись под текстом, содержащим невесёлую фразу: "...в случае моей смерти...", человек осознавал, на что он решается и какие неведомые события ждут его на этом пути.

От нотариуса все вышли притихшие. И даже банкет в модном плавучем ресторане не развеял общего тревожного настроения. Но на следующий день снова светило солнце, пели птицы и завещание, как ещё один документ в череде обязательных и не всегда приятных формальностей уже забылся.

Г Л А В А 7. На лодке 3-й день.

Ревизию я приостановил, ограничившись лежащими на поверхности пищевыми припасами и одеждой. Несмотря на полуденное солнце, влажная с ночи одежда сохла плохо - в воздухе ощущалась высокая влажность. Купание и небольшой перекус постепенно возвращали измученному организму былую бодрость, а духу - оптимизм.

В зависимости от того, какой конечный результат мы хотим получить - окончательно погрузиться в чёрную меланхолию или настроиться на позитивный поиск выхода из создавшейся ситуации, мы раскрашиваем её - ситуацию в соответствующие тона. Моя яхта утонула - и это не очень хорошо. Вся команда сгинула - это тоже плоховато. Зато я не утонул вместе с яхтой - наверняка это удача. У меня есть лодка с некоторым имуществом и припасами - большое везение. Крушение произошло вдали от основных морских путей и даже не известно подан ли сигнал бедствия, будут ли искать потерпевших - ну что ж, это серьёзное осложнение ситуации. Зато приключение продолжается, и если по какой-то причине судьба оставила меня в живых, не отправив на дно вместе с кораблём, значит у неё другой план. И я надеюсь с этим планом ещё ознакомиться.

Нахожу на лодке самое сухое место, раскапываю, выстилаю одеждой и брезентом. На расстоянии вытянутой руки пищевые запасы, вода, бинокль, фонарик. Получилось гнездо, в котором в эмбриональной позе засыпаю. Снится земля, цветущие лужайки, яркая зелень огромных деревьев. Сплошная природа и никаких людей, ни одного человека. Во сне я беспокоюсь - куда все подевались? Но не сильно, когда-нибудь найдутся.

Третий день в лодке начался с такого же мутного восхода, как и вчера. В океане полный штиль. Разминаю затёкшие члены греблей. На гружёной лодке это весьма замысловато. Ввиду отсутствия конкретного направления, кружусь на месте до окончания утренней гимнастики. Сегодня в воде повышенная активность - рыбы охотятся друг за другом. За самыми мелкими гоняются средние экземпляры, за средними - крупные, а уже на них из глубины поднимаются какие-то монстры. Я опасаюсь, что меня, точнее мою лодку, могут включить в пищевую цепочку, и затихаю. Мне кажется, что неподвижный, я менее интересен крупным охотникам.

Когда у рыб заканчивается завтрак, а это по моим ещё живым часам около одиннадцати (правда я не помню, в каком часовом поясе их последний раз переставлял), я приступаю к своей трапезе. Некоторое её однообразие - хлеб, сыр, вода - не смущает. Организм доволен маленькой добавке в виде выкатившегося из недр лодки яблока.

Я снова пытаюсь проводить ревизию имущества и наводить порядок, но это так, между прочим, в остальном вынужденное безделье. Одиночество в образе смутного неосознанного беспокойства откуда-то очень издалека начинает намекать на не радужные перспективы. В этом морском районе человеческая активность отсутствует напрочь. Не видно не то что плавающих средств, но и летающих тоже. Третий день я на лодке, и ни одного лайнера в небесах, или, к примеру, супербомбардировщика, даже захудалый истребитель не прочертил небо белой полосой. Хотя в воздухе такая дымка, что любой след вряд ли будет виден. Но тишина настораживает. Из журнальных страшилок о загрязнении мирового океана я почерпнул сведения, что по морю сплошняком плавает разнообразный человеческий мусор: пластиковые бутылки, обрывки сетей с поплавками, доски, куски мазута и прочее. И с яхты мы наблюдали иногда такую картину. А в этом районе, как в заповедном лесу - чистота и стерильность. Но на море нет границ, плавучий мусор по воле волн и ветра гоняет по всему океану, пока не прибьёт к берегу, где его, в конце концов, размолотит в мелкие кусочки. Пустыня. Мокрая сине-зелёная пустыня. И приёмник на борту отсутствует, с ним хоть односторонняя, но всё же связь с миром.

Силы постепенно вернулись, зарядка с вёслами тоже способствовала их восстановлению. Только как способ передвижения махание вёслами по воде никуда не годится - грести, сидя в переполненной лодке, чрезвычайно неудобно. Пробую соорудить парус. Для этого, опять-таки на голландском языке имеется инструкция с картинками. До самого вечера собираю парусное оснащение, всё довольно понятно изображено, только некоторые детали либо утрачены, либо надёжно погребены под грузом. Ветра всё так же нет, поэтому конструкция, растянувшаяся на всю длину лодки, пока бездействует. Зато, как только воздух придёт в движение (должен, ведь когда-нибудь), я смогу плыть. Завтра надо выбрать направление по нескольким сохранившимся листам карт. Раскладываю морщинистые простыни с орнаментом глубин для просушки. На нескольких сохранились отметки Касаткина - это будут точки отсчёта, вряд ли меня отнесло на существенное расстояние от места катастрофы за неполные три дня.

Решаюсь поплавать перед сном вокруг лодки. Морская живность отсутствует, поэтому смело проплываю на спине метров сто и любуюсь своим творением. Лодка, даже с некомплектными парусами, на фоне заката выглядит вполне надёжным убежищем. Что она станет делать в шторм, стараюсь не думать. Кролем гребу обратно, вода чистая, прохладная и очень солёная.

Где-то далеко опять рождается звук чего-то большого лопнувшего. Какое-то время ломаю голову над его происхождением, больше для гимнастики сообразительности. Поскольку источник остаётся неустановленным и пока не опасным, перевожу его в разряд привычных. Сегодня темнеет быстрее обычного, и над горизонтом просматривается плотная облачность.

Г Л А В А 8. Выход яхты.

Наша компания естественным образом сдружилась ещё на берегу, и это было важно. Всегда лучше заранее обнаружить неприятные черты в напарнике и принять меры, чем маяться в тесном пространстве корабля, страдая от психологической несовместимости. Тест-драйв на берегу. Касаткин, как уже достаточно опытный путешественник, при поддержке Зои, заманил всех с палатками на берег Ладоги, где мы ещё и поплавали на "резинках", привыкая к большой воде. За несколько дней совместного проживания в спартанских условиях, на подножном корме, вдали от людей, многое открылось в характерах членов группы. Слава Богу, что при этом смертельной непереносимости ни у кого не обнаружилось. Даже я, наименее подготовленный член команды, сдал зачёт на "хорошо" по тесту на совместимость, проявив при этом чудеса толерантности. Общей рекомендацией в мой адрес было пожелание больше общаться в коллективе, обсуждая даже, на первый взгляд, незначительные дела в общем кругу. Знали бы они тогда, что уже третий день единственными моими собеседниками являются рыбы, с ними я и обсуждаю все свои самые насущные проблемы. И у меня с ними прекрасная совместимость, если конечно не объявятся какие-нибудь акулы.

Только вот с Линдой, которая официально числилась моей девушкой, у нас отношения не пошли. Точнее, они сразу стали развиваться в чисто дружеском ключе, ни о какой большей близости и речи не могло быть. То ли сказалась моя природная застенчивость в общении с женщинами, то ли сама Линда для себя решила этот вопрос, таким образом, но постель и спальник в палатке мы не делили. А я и не стал настаивать, посчитав, что в дальнем походе хорошая крепкая дружба лучше неустойчивого романа. И не разу не пожалел о своём выборе.

Из родного города прибыл мой багаж. Распаковывание его и распределение по квартире заняло несколько дней, после чего жилище приобрело окончательно удовлетворительный вид. На самой широкой стене расположилась картина под лаконичным названием "Море". Её судьба достойна небольшого отступления от основного повествования.

Полотно попало мне на глаза в Рыбинске, в местном музее, где проходила постоянно действующая выставка творчества художников знаменитой Рыбинской школы. Все картины одновременно и демонстрировались и продавались. Около "Моря" я как встал, так сразу решил, что это картина для меня. Море на полотне было как живое, причём, чем дольше всматриваешься в него, тем больше движения обнаруживаешь. Мне было с чем сравнить. Несмотря на достаточно сухопутный образ жизни, на морскую панораму с берега я насмотрелся за семнадцать-то лет. На картине каждый мазок был настоящим, и небо и облака и подсветка вечернего солнца. Короче говоря, запал я на живопись, хотя посещение музея изначально не подразумевало ни каких покупок. Мы с подругой совершали в Рыбинске пересадку из деревни в Северную столицу и убивали время, разгуливая по городу. Чуть ли не первый раз в жизни я решил приобрести настоящую живопись и очень волновался. Формат нашего перемещения не давал возможности прихватить дополнительный багаж, а полотно имело солидные габариты. Кроме того, дело было в воскресный день, когда торговля шедеврами живописи не велась. Пришлось привлечь родственницу подруги, проживающую в городе, безотлагательно в понедельник приобрести мой выбор, пока его не перехватили.

Музейные работники, в компенсацию за невозможность продать экспонат в тот же день, когда желает клиент, поведали нам сентиментально-трагическую историю автора. Это оказалась молоденькая девушка, лет девятнадцати, весьма талантливая (в чём я уже успел убедиться). Помимо собственных тяжёлых болезней у неё имелся алкоголик отец и сиротство, по случаю ранней смерти матери. Девушку приютили дальние родственники, в живописи понимающие, как свинья в апельсинах, зато беспрерывно третирующие бедную родственницу, обвиняя её в иждивенчестве. Девушка старается изо всех сил, рисуя на продажу замечательные картины, покупатели из разных городов, случайно заскакивая в Рыбинск, раскупают полотна, но до скандальной популярности маститых авторов ей ещё ой как далеко. Поэтому доходы едва покрывают расходы на краски и плату за житьё у "добрых" родственников.

Поначалу мне показалось, что этот рассказ обязательное приложение к покупке, чтобы клиент не передумал. Но когда родственница подруги картину всё-таки приобрела, то вся история подтвердилась, получив дополнительные подробности. Местная родственница посетила обиталище молодой художницы и долго в красках расписывала ужасы тамошнего места. Какое-то время картина жила у этой женщины (кстати, инвалида, без одной ноги, перемещающейся на протезе), пока не образовалась оказия переправить её в Питер. За время совместного проживания с картиной родственница так свыклась и оценила сей шедевр, что ей трудно было с ней в конце расстаться. В тот же период женщине заменили протез, и его надо было разнашивать. Прогулки по набережной водохранилища она совмещала с "выгулом" картины. Они гуляли там вдвоём.

Потом картина украсила квартиру в Кронштадте, потом в Москве, потом уже в другой деревне в сельском доме ей довелось прислониться к смолистому дереву. Пожалуй это последнее место оказалось для неё наиболее подходящим - и окружающие предметы старого деревянного дома и сельская простая обстановка как-то дополнительно воздействовали на море на картине. Оно ещё более живо играло волной и гоняло рваные облака по картинному небу.

С московской подругой мы расстались, и картину я ей не оставил - живая она, ей Богу живая. И вот теперь, сделав круг по стране, она вернулась в Санкт-Петербург и надолго (я надеюсь) заняла место в моей новой квартире. Сам себе так думаю - если всего за три неполных года живописной жизни картина художницы Зубовой Л. успела обрасти историями, ей уготована долгая и необычная жизнь.

А что будет со мной, если уже в самом начале кругосветного путешествия плавсредство взяло и утонуло?

Г Л А В А 9. На лодке 4-й день.

Ночью просыпаюсь неоднократно, осматриваюсь, таращусь спросонок в зелёный полумрак. Ничего не вижу и снова засыпаю. Снится аналогичный, подсвеченный снизу океан, очень похожий на тот, который наяву. Начинаю путать, где какой, и где сейчас я. То ли сплю, то ли снова бодрствую. От неразберихи с моим состоянием возрастает беспокойство.

Где-то в середине ночи подул лёгкий ветерок. Долго решал - он во сне дует или уже наяву. Пришлось окончательно проснуться, убедиться, что ветер есть и начать править лодкой. Поскольку мне было всё равно, куда плыть изначально, ну а когда ветер, покрепчав, сдул все сушащиеся карты морей и океанов, то и подавно.

Я поставил лодку по ветру, с учётом рысканья, из-за отсутствия нескольких кусков парусной головоломки, поставил руль и закрепил его. Лодка резво пошла рассекать воду. Как человек сухопутный, я весьма приблизительно определил свою скорость близкой к скорости пешехода. Произвёл в уме некие исчисления и определил, что при таком ветре (а больший мне, скорее всего, противопоказан) я к утру отмахаю километров пятнадцать. А в течение светового дня - ещё около пятидесяти. Ну а если так плыть целую неделю, то совсем несложно дойти до Канарских островов, если, конечно, они решат оказаться у меня строго по курсу.

Ветер постепенно начинает нагонять волну, она мягко шлёпается в корму, укачивает, и я снова засыпаю. Просыпаюсь оттого, что меня окатывает брызгами. Руль сместился, пока я занимался просмотром снов, лодка идёт боком к волне. Исправляю курс, лодка сразу набирает скорость. Горизонт начинает светлеть, на часах около шести утра (по Лондону?). Ветер окреп, волна стала чуть выше, брызжет внутрь. Приходится перестилать брезент и плёнку, укрывая имущество, но вода всё равно стекает в щели. Через некоторое время на дне лодки будет болото, а в нём потонут все мои запасы.

Нашёл один лист морской карты, чудом зацепившийся за канат. На карте линии, цифры, какие-то цветные стрелки. Имеет ли эта местность (говоря по нашему, сухопутному) какое-либо отношение ко мне, неизвестно. Поэтому употребляю карту в качестве брезента.

Скорость у лодки хорошая, если держаться строго по ходу волны, то меня практически не заливает. Конкретно берусь за управление, оно требует существенного внимания. Поначалу, даже весело, напоминает игру, но часа через четыре чувствую - хорошо бы меня сменить. Хорошо бы, да некому. Опять закрепляю руль, даю отдых телу, в первую очередь спине.

Погода за ночь поменялась, солнце совсем не видно, оно в тучах. Океан тёмно-синий с отдельными белыми барашками. Беспокоюсь - не идёт ли шторм. От такого бедствия мне уже никак не скрыться. Ну что ж, если так, тут всё и решиться - был ли смысл спасаться с яхты, или следовало безропотно в пьяном виде затонуть вместе с ней и, возможно, со всеми.

Никак не могу решить для себя - живы ребята или нет. Хочется верить, что экипаж яхты спасся на второй лодке и, так же как я бороздит простор, надеясь на помощь. Всё-таки Касаткин опытный мореход, должен был извернуться и подать сигнал бедствия. Будут искать их - найдут и меня. Правда в таком случае, я зря наладил парус и отдаляюсь от места кораблекрушения. Всё равно, заняться на лодке особенно нечем, можно и порассуждать, управляясь с рулём. Описывать круги вокруг места последней приписки моей яхточки - полная бессмыслица, меня всё равно бы сносило ветром. А что касается вызова спасателей, то там сплошные "если". Из курса начальной высшей математики всплывает на волнах памяти формула, где конечная вероятность последовательности событий равна произведению отдельных вероятностей, что даёт ничтожную величину.

Ободряюсь математической выкладкой и решаю, что шансы наткнуться самостоятельно на корабль или землю не хуже шансов, что меня разыщет спасательная экспедиция. А это значит, что я поступил правильно, наладив парус и направив лодку в попутный ветер. Да и в случае обычного неуправляемого дрейфа, меня бы давно уже залило волнами.

Уверенный в правильности избранного курса, из кусков брезента леплю недостающие фрагменты паруса. Мне кажется, что скорость несколько возрастает, во всяком случае, волна в корму не бьёт и в лодке воды не прибывает.

Так проходит четвёртый день одиночного плавания. Я ещё хвалю себя за то, что хорошо запасся продуктами и водой. Даже разведанных на лодке запасов при экономном расходовании должно хватить надолго. Склонностью к перееданию не страдал, питался скромно. Тут же вспомнился отвальный банкет. Собственно, до выхода была ещё целая неделя, но в тот день мы с Касаткиным получили последние документы, поняли, что больше, ни одной ногой не ступим в пыльные кабинеты и не увидим, ни одной постной чиновничьей рожи в них. Нам захотелось отметить сие событие не иначе как в ресторане. Выбрали заведение и высвистали туда всю команду, заказали всё, что было в меню, по принципу: что не съем, то понадкусываю. Глядя в надутый лоскутный парус, флегматично прикинул, что на оставшейся несъеденной от банкета провизии, я здесь на лодке мог бы протянуть месяц, а может даже больше.

А сколько мы вообще лишнего потребляем. Проводились такие исследования на предмет экономного потребления, в частности, воды. Оглядываюсь невольно вокруг - да, тема актуальная прямо сейчас посреди океана. И не скажешь, что где-то этой самой воды может не хватать.

Так вот, оказалось, что для полного, но экономного удовлетворения человеческих потребностей в воде, на все нужды, её требуется ровно в десять раз меньше, чем расходует среднестатистический городской житель. Подозреваю, и не без оснований, что с остальными ресурсами дело обстоит примерно так же.

Жрём мы много, проедаем планету. Аскетизм нам не свойственен. Одна не безызвестная фраза: "... всё возрастающие потребности советского человека..." чего стоит. Когда спасусь (если спасусь), на оставшиеся средства буду жить скромно и умеренно. Куплю домик в деревне, где-нибудь под Анапой или Геленджиком и буду подавать пример рационального, рачительного общения с природой. Собаку заведу большую, кошку, кур и поросёнка. А жену заводить не буду. Или буду? Зачем жена, когда в доме столько живности, причём полезной живности.

Пошёл дождь, мелкий, как из пульверизатора. Смешивается с водяными брызгами, которые ветер срывает с гребней волн. Получается холодная ингаляция. В горле першит. Кутаюсь в разные непромокаемые одежды и решаю непростой вопрос - как быть с парусом ночью?

Перевернуться я не должен, ветер не настолько силён, а вот болтанка вполне возможна, и заливать будет. Из подручных средств сооружаю плавучий якорь. Скорость несколько упала, зато устойчивости добавилось. Лодка уверенно продолжала наматывать морские (чай по морю плывём) мили в направлении куда-то на юг.

Ещё одна ночь в океане. Сегодня совсем сырая и холодная. Куда плыву? И не только здесь, а вообще, по жизни?

Г Л А В А 10. Деньги.

На память пришёл неумирающий литературный персонаж - знаменитый престидижитатор Остап Бендер. Тот незабываемый момент, когда он со своим миллионом, превращённым в драгоценности, переходил румынскую границу. И границу не перешёл и без гроша остался. Дурные деньги - легко пришли, легко ушли. С утопшей яхтой я обеднел почти на полтора миллиона евро, но кое-что всё-таки осталось. Наверное, когда я выберусь из этой морской передряги, то обязательно начну новую жизнь. Морской бродяга из меня не вышел, а может (чем чёрт не шутит), действительно получится крестьянин, опыт есть и вполне положительный. Кем угодно, но в море я больше ни ногой.

А может эти шальные деньги вообще надо было истратить на благотворительные цели или церковь построить. Самое время вспомнить, откуда у меня вдруг появилась куча денег на яхту, на путешествие на ней и на кое-что ещё.

А дело было так. Не найдя себе ничего лучшего среди зимы, я взялся приглядывать за куском торгового комплекса в просторечии именуемом "барак номер семь". Некий комплекс сооружений, перешедший от всенародной собственности к новым хозяевам жизни в самое смутное время - в начале 90-х годов. В те времена у кого имелись деньги и связи "прихватизировали" всё, что плохо лежало: куски зданий, клочки земли, недострой всех видов и прочую недвижимость. С тех пор минуло уж сколько лет, но управляться с нахапанным имуществом новые владельцы так и не научились. Вор, он и в Африке вор - может только более или менее ловко украсть и перепродать очередным барыгам.

Мои новые работодатели относились к продвинутым ворам и орудовали на третьей или четвёртой волне передела собственности, то есть, они пытались извлекать из неё прибыль, а не просто перепродавать. Успехов, надо сказать, на этом поприще больших не достигли, даже с помощью бывших работников исполкомов районного розлива. Я так и не успел разобраться, что было главным препятствием на этом благородном пути - гены (в обоих хозяевах булькал винегрет из множества мелких народностей, толкавший скорее сибаритствовать на мягком диване), чиновничья среда, взрастившая и воспитавшая обоих, и вбившая им в мозг устойчивые стереотипы поведения. Как то: "Грабь награбленное", "Бьют - беги, дают - бери", "Что с воза упало...". А может просто патологическая жадность. Хотя, скорее всего, это фон, на котором взросли бездари - дети и внуки советских чиновников, умеющие жить только за счёт других. Короче говоря, в управлении собственным имуществом они ничего не понимали, и для этой цели нанимали других, а уж те, в силу способностей и своего отношения к ситуации, городили, кто во что горазд. В итоге такого управления получался монстр, и организационный и физический. Но бывшим чиновникам и их детям было наплевать. Важно, чтобы было, на что регулярно ездить в Женеву и Ниццу (особо уважаемые среди них места).

Мой конформизм позволял соседствовать с почти любыми проявлениями человеческого генофонда. Иногда можно было даже повеселиться. Но вот однажды в мою жизнь вмешалось провидение, и изменило её. Я считаю это умышленным вмешательством, поскольку ничего в тот момент от высших сил не просил, не требовал и даже не мечтал. В какой-то мере, даже был доволен своим положением.

Под Новый Год, а точнее Рождество, все хозяева нашего барака, как и многие другие, разъехались встречать праздник в самых разных уголках планеты. Я же остался с заданием - за время их отсутствия реконструировать одну из торговых секций. Найти желающих трудиться на праздники вообще не так-то просто. Но нашёл, привлёк. Взялись, работают. Дерготня, конечно, материалов не хватает то одних, то других. К бою курантов только поломать старое успели, а как новое городить я решил ломать голову уже в январе.

Замечательный день тридцать первое декабря. Сакральный день городской цивилизации. С ним так много связывается. Ожидания, надежды, мечты, которые, правда, почти никогда не сбываются. Но люди продолжают верить в сказку. Так вот наступил этот загадочный день. Жители города поспешно прикупают то, что не успели приобрести заранее: хлопушки, петарды, шампанское или что попроще. Мне-то торопиться было некуда, вот и бродил по барачной стройке неприкаянный. На малазийский песочек ехать я не собирался, но было несколько обидно, что самой возможности поехать меня лишили. Не то чтобы ощущал себя Золушкой, но где-то рядом. Гулял и в сердцах пнул сгоряча модным ботинком недоразобранную стенку. А она и рухнула, подняв облако пыли. А из ниши, что за стенкой скрывалась, ящик вывалился. Большой деревянный и очень тяжёлый. Конечно, любопытство разобрало - что в нём? Перетащил, поднатужившись, в свою кладовку и вскрыл.

Кульминационным моментом всей жизни открывшуюся картину я назвать не могу, но ящик с тремя с половиной миллионами долларов не каждый день под ноги вываливается. Я не долго размышлял, что делать с обнаруженным богачеством, точнее, куда его девать. Пригрел. Засунул на антресоли и на целый месяц умудрился о находке забыть. Не до того было. Суета январская, накопившиеся с прошлого года проблемы. А тут хозяева наших бараков из-за границ потянулись. Январь вообще по торговле месяц пустой, денег в казне не прибывает, а затраты идут. То есть жизнь, как известно, слегка волнообразная, и большинство это прекрасно понимают. Только не наши дорогие собственники. Может просто шлея под хвост попала или перегрелись на швейцарском солнце.

Скандал, как водится, разразился из-за мелочи - пришёл я за деньгами расплатиться с подрядчиками за выполненные работы, а ушёл уволенным с трудовой книжкой в руках. Эмоций было много, мы сказали, наконец, всё, что думаем друг о друге, пожелали противоположной стороне "всяческих благ". На том и расстались.

Как будто кто-то настойчиво подталкивал меня сюда в океан. А я ведь ещё попытался чем-то полезным заняться в родном городе. Почти договорился прикупить пару торговых палаток, да продавцы и вовремя и столь же неожиданно пропали. Тут-то и попалось мне в интернете маленькое объявление о продаже яхт. И я загорелся. Созвонился, списался, поднял старые морские связи. Меня консультировали, советовали, предлагали все виды услуг.

С Касаткиным у меня до того было старое шапочное знакомство, не более. Зато сейчас мы дневали и ночевали вместе, занимаясь подготовкой к плаванию и оформлением судна. Выбор свой я остановил на экспедиционной яхте океанского класса, с хорошей автономностью и прочими характеристиками. Несмотря на то, что в серьёзных походах судно не бывало, общий "пробег" составлял около восемнадцати тысяч морских миль. Уход за судном был отменный, поскольку главной функцией яхты последние пять лет, было представлять саму себя, как выставочный экспонат. С чем яхточка и справлялась весьма успешно.

Хозяин корабля - забавный немец голландского происхождения, считал, что судно не должно сгнить у стенки. Его задача - бороздить моря, иначе нет смысла строить. Отзывался о яхте как о родной дочери, но продавал, сукин сын, за максимально-потолочную цену.

Так оно и получилось, как бы само собой, что я выехал в Санкт-Петербург, потом в Германию и Голландию. Потом обратно в Питер. И завертелась предэкспедиционная суета. Денег было много, я их особенно не жалел. Шёл процесс. Новый увлекательный процесс.

Г Л А В А 11. Остров.

Измучился за ночь неимоверно. Сырость проникла в самые укромные места моего одеяния. Не спасли никакие непромокаемые куртки с капюшонами, я весь сырой, как бравый солдат Швейк на процедуре по лечению от ревматизма. Как раз есть шанс его тут заработать. И ещё постоянный привкус соли во рту. Это же насколько надо любить море, чтобы неделями и месяцами бороздить, промокать, мёрзнуть, просаливаться. Нет, моряк из меня вряд ли получится. Не стоит и пытаться. А как мокрому телу холодно, кто бы знал. И спать в результате невозможно.

К утру стал стихать ветер, и даже мелкая волна пошла на убыль. Я впадаю в некое подобие быстрого сна, который, по уверениям медицинских светил, очень опасен. Умирающие во сне, делают это именно в фазе быстрого сна. Но я не умер, просто насмотрелся кошмаров, не морских - сухопутных. Снились бывшие тёщи. Слетелись на сборище-судилище. Судили меня, только не за то, что я их дочерей оставил с детьми разного возраста (чистой воды поклёп) своими и чужими, или мало денег они с меня получили. Претензии судей располагались в каких-то тонких сферах, куда я, видите ли, вхож, а они, то есть тёщи - нет. И что им за дела в этих тонких сферах на процессе мне не объяснили. Я же (невинный агнец) просто отказывался понимать, о чём идёт речь, косил под дурачка и ни в чём не сознавался. Их это бесило. А меня разбирал и мучил вопрос - что знают обо мне такого эти старые женщины, чего не знаю я? В муке незнания весь кошмар и заключался. Местами наступало прозрение, и я почти улавливал суть происходящего. На секунду перед глазами включался экран, на котором всё ясно и понятно изображено, но пока я вникал, экран начинал меркнуть и закрываться непрозрачной шторкой. И суть ускользала, так и не открывшись, казалось - ещё бы секундочку посветил экран, и я бы всё понял. Причём знание это настолько всеобъемлющее и важное, что касается не только меня, а всех живущих на Земле. Но, нет, экран гаснет безвозвратно, перед глазами темнота, в душе пустота и досада на себя - не дотянулся, не смог растяпа, неудачник.

Точнее мокрый неудачник. Это я уже проснулся, пытаюсь согреться и придать подвижность своему организму. Волна совсем слабая, ветер еле шевелит парус, но ход у лодки всё равно есть. Решаю плавучий якорь не убирать - с ним лодка оказалась гораздо устойчивее по ветру. Плотный туман не позволяет ничего разглядеть вокруг, видимость - метров пятьдесят (хотя в море расстояния очень обманчивы), но солнце где-то там постепенно встаёт и мой горизонт расширяется.

Расширяется до ближайших камней. Слева по курсу из воды торчат скалы, основательно заросшие водорослями. Волны почти бесшумно набегают на округлые поверхности. Целую длинную минуту гляжу, как вода перетекает через низкую плиту изумрудно-зелёного цвета. А дальше начинается безумная суета. Я срочно вытягиваю якорь, поливая себя и лодку из якорного мешка, поворачиваю руль до упора, стараясь направить лодку к скалам. Лодка идёт по очень широкой дуге, топчусь внутри, пытаясь переставить парус, как-то его развернуть. Тщетно. Прохожу метрах в пятнадцати от скалистой группы, и только убедившись, что нам с этим клочком суши не пересечься, понимаю изначальную бессмысленность моих действий. Это всего лишь подводные камни, которые стали видны в штиль. Стоит волнению пересечь отметку в один балл, и камни скроются под водой. Но, тем не менее, это была суша. Первая суша за пять дней с момента крушения и десять - вообще. Может одно только прикосновение к этим заросшим морским скалам приободрило бы меня.

Скалы исчезают в дымке, как незначительное возмущение водной поверхности. Выбрасываю обратно в воду плавучий якорь, ставлю на место парус и снова занимаю сырое место у руля. Оказывается, я сильно разволновался от встречи с каменным фрагментом - сердце никак не хотело успокаиваться. Адреналин пробежался по сосудам, разогрел кровь, она, в свою очередь, весь организм. Тут и голова заработала.

Где есть маленькие скалы - должны водиться большие, а где есть большие камни - там лежит большая суша. Во всяком случае, должна это делать, тем более, что мне этого хочется. И я начинаю высматривать большую сушу, головой верчу на триста шестьдесят пять градусов, зачем-то снова извлекаю якорь. Скорость немного увеличивается, но из-за моей непоседливой суеты лодка рыскает в разные стороны и идёт таким замысловатым зигзагом, что конечная скорость становится ещё меньше.

А земли всё нет. Умом-то я понимаю, что от скал удалился всего на полмили, а кажется, что это целые километры, и заветная суша осталась по борту где-то в тумане. Причём какое-то время мерещится, что осталась она слева, и я перекладываю руль, гоню лодку в ту сторону, а там, естественно, ничего нет. Потом начинает казаться, что зря я разыскиваю сушу слева - она всегда бывает справа. И гоню лодку в другую сторону.

В результате бессмысленных манёвров в течение нескольких часов, я устаю, но высыхаю и согреваюсь - всё по известной поговорке. Ну что же, и это польза, простудиться сейчас было бы совсем не с руки. Наконец усталый разум командует отбой, привал и завтрак. Возвращаю лодку в исходное состояние. Можно не спешить, жевать сыр и каменную колбасу, запивая французской минеральной водой и размышляя о том, сколько опасностей таит такая незаметная в океане одиночная группа скал. Ничего не стоит налететь на подобное образование любому кораблю и стать "Титаником".

Не исключено, что и моя "KARINA" встретилась с такой же скалой, и встреча эта оказалась для неё роковой.

Идёт пятый день после крушения. Сколько ещё продлится моё одиночное плавание. Хотя сегодня я уже не совсем один. Опять из воды выпрыгивают почти вертикально небольшие пёстренькие рыбки, весело шлёпаются обратно, видимо чей-то малёк играет. Вода прозрачная, но из-за туманной мглы в ней ничего не разглядеть, а мне всё время мерещится, что там, в глубине кто-то плывёт. Метрах в трёхстах (как бы в двух кабельтовых) обозначилась стая дельфинов, больших, чёрных. Игривые животные высоко, как в цирке, выпрыгивают над поверхностью и с шумом и фонтанами брызг падают. На меня они внимания не обращают, проплывают мимо. Может оно и к лучшему, не до игрищ мне сейчас, морских и весёлых, хотя наблюдать танец вольных жителей моря с расстояния очень приятно.

Совсем низко пролетела стая морских птиц. Большие, с красными клювами и чёрно-белыми крыльями. Моя орнитологическая безграмотность не позволила определить видовую принадлежность по всем правилам. Для себя же я назвал их "канарскими бакланами". Птицы летели молча и целенаправленно, может даже на юг. Из морских романов известно, что где морские птицы - там близко суша. Но эти пернатые, явно не были местными жителями, вылетевшими на охоту. Они двигались туда же куда и я - в жаркие страны, пересекая океан, к месту зимовки. А жаль.

Что бы занять себя пробую ловить рыбу. В аварийном ящике имеется специальная снасть (надо полагать неоднократно проверенная), что-то вроде перемёта с тремя большими крючками на толстой леске. В качестве наживки использую хлеб, сыр и "каменную" колбасу. Хлеб и сыр съедает океаническая мелюзга ещё до того, как снасть достигнет приемлемой глубины. А на твёрдокопчёную голландскую колбасу цепляется такое, что вытащив на поверхность это чудовище. Я предпочитаю избавиться от него вместе с крючком с помощью ножа. Мне кажется, что помимо того, что оно страшное, несъедобное и агрессивное, этот монстр ещё и ядовитый.

Так что рыбалка мне не понравилась, даже со спортивной точки зрения. Потеря рыболовного крючка неожиданно огорчила и расстроила, запасных был всего десяток, и моток толстой лески. Если дойдёт до ловли рыбы, как средства пропитания - такой запас не очень велик. Размышляю, как можно не привлекая морских монстров ловить благородную треску, пикшу и простипому. Получалось, что только методом проб и ошибок, подбирая наживку и глубину, а так же время лова можно будет надеяться на целенаправленный отбор добычи. Но сколько за это время я потеряю крючков и изведу лески?

Из глубокой задумчивости о рыболовстве вообще и о рыбах под днищем моей лодки, в частности, меня извлёк звук, которого никак здесь быть не должно было. Я даже не сразу вспомнил, что это такое, настолько он был чужеродным в морских просторах. Каркала ворона. Каркала надо мной, причём заходила на очередной вираж атаки на лодку. Чем-то мы с лодкой ей не понравились, может границу владений нарушили.

И тут до меня доходит, что ворона - птица не морская, и уж тем более, не океаническая, делать ей посреди Атлантики совершенно нечего. Значит где-то рядом земля. Настоящая. Не камень среди воды и не обломок скалы, а настоящий жирный остров. Только вот где он в этом мутном мареве, в котором видимость теряется на расстоянии меньше километра.

Я опять в панике, как возле скалы. Мечусь, рулю в разные стороны (как сильно я, оказывается, хочу ступить на твёрдую землю). Где суша?! Нет её! Опять мимо проплыл! Чёртова ворона, накаркала мне целый мешок ложных иллюзий. Может это и не ворона вовсе, а кто-то переодетый. А, кстати, где она, эта чайка в спецовке? Провокатора и след простыл.

Окончательно вынимаю плавучий якорь, распускаю паруса и максимальными галсами утюжу океан. Сторицей вознаграждается моё челночное обшаривание местности. Из мутной жёлто-бело-серой дымки выступает земля. Большая. Тёмная. По мере моего к ней приближения, всё более широкая, что наполняет мою не морскую душу надеждами на обитаемость.

Ура! Я спасён. Это земля.

Радость быстро сменилась серьёзной озабоченностью - как доплыть и где пристать. Остров окружали многочисленные скалы, некоторые, самые подлые, скрывались под водой и определялись только по белым бурунам. Несмотря на то, что в открытом океане волнение не чувствовалось совсем, здесь, у береговой линии прибой был не меньше трёх баллов. Чем ближе подплываю к острову, тем внушительнее оказываются волны, бьющиеся о скалы. При этом ветер дует так, что мне удобнее огибать остров слева. Этот манёвр у меня сносно получается, и лодка начинает движение вдоль берега.

Буруны, водовороты вокруг совершенно голых скал, хотя сам остров выглядит вполне зелёным, заросшим растительностью. Плыву больше часа с приличной для данной ситуации скоростью, остров не кончается, но и просвета в скальном поясе пока нет. Успеваю разглядеть, что сама суша - приподнятая и в меру гористая, на склонах высокие деревья, похоже, что хвойные. Огромные стаи птиц самых разных цветов и размеров носятся в полосе прибоя. Странно, но дальше в море они не летят, что-то рыбное ловят прямо в белой пене. Может местный лосось идёт на нерест?

Глядя на чаячье пиршество, захотелось жареной рыбки с картошкой, огурчиком и помидорчиком. Аж скулы свело, и слюна потекла. Решаю для себя, что как только пристану к берегу, сразу поймаю большую рыбину и запеку на костре. А ещё выкопаю из лодки картошку - где-то там, на дне, я помню, бросал целый мешок. И запеку в золе эту картошечку. Приступ голода сводит желудок. Хватит мечтать, надо переключаться на более насущные вещи.

Впереди показался небольшой мыс, который я огибаю с большим трудом. Зато за ним обнаруживается достаточно широкий проход внутрь острова, в бухту или лагуну, где меня ждёт спокойная вода, долгожданный берег и конец путешествия. Довольно легко преодолеваю редкую в этом месте полосу скал - прибой, птицы и неведомый лосось остаются позади. Лодка входит в бухту.

На меня сходит благодать земли, которая посреди моря есть. Вот только что, ещё несколько часов назад, кругом была только сине-зелёная вода, и даже горизонт не просматривался. Психологически я начинал готовить себя к весьма длительному плаванию (хотя какая тут может быть подготовка) - и на тебе! - такой подарок. Ещё немного, и я ступлю на твёрдую землю. Хотелось сразу править к ближайшей отмели, которые призывно раскинулись вдоль бухты.

Но я на стороже, придирчиво выбираю место, зная наперёд, что последующие переезды всегда очень болезненны. А бухта длинная и даже извилистая, конец не просматривается. Понимаю, что чем дальше вглубь от океана, тем тише вода, и правлю дальше. Наконец, за третьим изгибом обнаруживаю тихую заводь с мелкой чёрной галькой на дне, и пристаю к отмели. Тут же впадает ручей - тройное счастье, к которому устремляюсь первым делом. Забавно получается - после почти недели в океане, среди воды, я соскучился по воде, правда пресной. Вода в ручье холодная, чистая и до того вкусная, что не отрываясь пью, пока не начинают болеть зубы. Скидываю солёную одежду и погружаюсь в маленький омут перед самым впадением ручья в заводь. Сказочное блаженство пресной воды. Отмокаю до посинения, после чего ползу на чёрную гальку. Она кажется горячей после ледяного купания. Решаю, что сегодня обустройством лагеря заниматься не буду, только лежать на горячей гальке и мокнуть в холодном ручье. Наивный, а как же еда?

Водно-каменные процедуры продолжаются часа два, и на смену желанию не быть солёным приходит голод. Ну, с ним мы быстро расправляемся. А потом идёт элементарное любопытство. А куда же это я попал?

В данный момент длину острова я оценивал в десять километров (как оказалось впоследствии, я занизил её раза в четыре). Ширину ещё предстояло выяснить. Вокруг меня громоздились скалистые холмы, на первый взгляд вполне проходимые, может за исключением нескольких особо крутых мест. Но это взгляд снизу, как часто такие мнения оказывались ошибочными. Все холмы и даже скалы буйно заросли кустарником и высокими деревьями, похожими на кедры с густой и тёмной кроной. Изредка среди плотной хвои виднелись лиственные породы со светло-зелёной листвой. Вокруг бухты, рядом с водой деревья росли низкие вперемешку с кустарником и лианами, образуя трудно проходимую стену.

Сама бухта довольно глубоко уходила внутрь острова, скрываясь за очередным мысом. От линии океанского прибоя, который здесь хорошо слышен, я заплыл вглубь острова метров на шестьсот и весьма убедительно доказываю себе, что в этом месте ни шторма, ни приливы глубоко сушу не заливают. Тем не менее, свой первый лагерь на острове я разбиваю повыше, на красивой зелёной лужайке, сплошь усыпанной неведомыми красно-белыми цветочками.

Возня на берегу доставляет несказанное удовольствие, я суечусь с лодкой, брезентом, какими-то вещами. Когда приближаешься к береговым зарослям, становятся видны лесные птицы, во множестве сидящие на ветках. Меня они почти не боятся, с любопытством разглядывают, как, впрочем, и я их. Птицы чрезвычайно красивы, оперение яркое, местами, как водится среди южных пернатых, даже вычурное. Неожиданные сочетания цветов, которые ещё более удивительно меняются, когда птица взлетает. Многочисленные аксессуары в виде хохолков, подбородков, наростов на лапах и клювах, всё так радует мой утомлённый морским однообразием глаз, что я долго-долго стою недвижимый на лужайке, не решаясь потревожить птичье сообщество.

Голоса у них тоже своеобразные, не соловьиные, трелей не выводят, но гомонят, действительно, как на восточном базаре. Из общего гвалта выскакивают отдельные резкие звуки, как будто какая-то бойкая пичуга пытается перекричать всех остальных. Хорошо если они на ночь смолкают.

Лагерь ставлю сугубо временный, и потому самый простой - брезентовый навес от дождя, брезентовая же подстилка и спальник. Сразу развожу костёр - это ещё одна долгожданная радость. Делаю его большим, жарким, тем более, что топлива, в виде плавника, кругом полно. Постепенно вынимаю из лодки изрядно промокшие вещи, одежду и обувь, развешиваю всё вокруг костра. Получается весьма колоритный табор. Сам голышом бегаю вокруг, наслаждаясь движением, твёрдой почвой, треском костра. В котелке варится похлёбка из различных объедков - первая горячая пища уже волнует обоняние. Для навару вываливаю в котелок целую банку тушёнки - это уже целый пир, от одного запаха которого кружится голова.

Имеется некоторое затруднение философского плана, в части моего спасения - как считать высадку на остров - окончательным актом или промежуточным? Пара глотков виски наводят гармонию, устраняя лишние сомнения и открывая широкий простор для радости. Лучше плавать (даже на лодке), чем тонуть (даже на яхте), и лучше ходить по твёрдой земле, чем качаться на утлом судёнышке. Незатейливо, зато правильно. Вообще, все истины просты и тривиальны, а любые усложнения только портят жизнь. Вывод - идёт планомерное и последовательное спасение меня - любимого. И сейчас стрясся очередной этап. И это мой праздник.

Солнце закатилось почти мгновенно, во всяком случае, я не успел отследить переход от дня к ночи. Просто вдруг обнаружил, что мир сузился до размеров поляны и ближайших кустов, освещённых костром. И птичий базар смолк как по мановению дирижёрской палочки. Остался только шум океанского прибоя, такого далёкого, безобидного. Первая ночь на берегу.

Глава 12. Остров - первые дни.

Сон - величайшая из загадок человека. Сколько споров о снах ведётся с древнейших времён, и которые не утихают до сих пор. А всё потому, что так и не понятно, что же такое сон. Незнание сути явления не мешало и в древности, и сейчас использовать сны в чисто коммерческих целях. Одни предсказатели чего стоят с гадалками вкупе. Причём эквивалентом труда этих самых предсказателей зачастую служили не деньги, а судьбы владык мира и целых государств.

Для простоты и удобства в жизни, я считал и считаю сны подсказкой нам смертным. Образной подсказкой, аллегоричной, иногда сугубо конкретной, но чаще весьма расплывчатой, во многом общеупотребительной, но зачастую, весьма индивидуальной. Язык подсказки на порядок превышает нашу сообразительность, интуицию и жизненный опыт, и предполагает хорошее знание предмета. Мы же, как трёхлетние дети иногда глядя на живые картинки, вдруг узнаём на них знакомый объект. "Ой, собачка! Или лошадка". Соответственно - удалось понять подсказку того, кто за всё вокруг отвечает, значит, повезло, пользуйся. Не удалось - нечего ломать голову над хитрым сном, только хуже получится.

Вот я спал на острове сладко и безмятежно. Правильно говорят, спал как младенец. Но сны мне снились, тем не менее, бурные и с большим количеством участников, и растворившиеся, как утренний туман с первыми лучами местного мутного солнца. А плескаясь в ледяном ручье, можно окончательно сбросить ночное наваждение. В памяти остался только вид с высоты птичьего полёта - огромный город, множество высотных домов в нём, широкие улицы, толпы людей и точное знание - в этом городе я никогда не был.

Ну, не был, и, слава богу. В Бухаре или Анкоридже я тоже не был и ничуть этого не стыжусь. Птицы проснулись вместе со мной и с солнцем. По-моему они никуда с ближних кустов на ночь не улетали. Ладно, спать, но есть-то они что-то должны. Птичий гомон заслоняет все звуки, до той поры, пока я не проникаю в чащу. Пернатое сборище снимается, пёстрой радугой кружит над зарослями и, как только я удаляюсь на несколько шагов, тут же возвращается на свои ветки. А я иду обследовать остров.

Наиболее плотная поросль, с лианами и колючками, у самого берега. Дальше местность повышается, и идти становится легче, кустарник редеет. Достигнуть полного обзора не удаётся, бухта лежит в некоем подобие каньона, окружённая высокими склонами холмов, которые заслоняют остальной остров. Добираюсь до вершины, с которой хорошо просматривается бухта, оказавшаяся протокой между двумя островами. Островная гряда холмов продолжается в обе стороны не меньше, чем на двадцать километров, при ширине не больше пяти. То есть, остров не маленький, первое впечатление производит вполне благоприятное. Учитывая мягкий климат и всеобщую перенаселённость, здесь должны, просто обязаны жить аборигены, охотится на какаду и кенгуру, и лакомиться медоносными червями.

Аналитический ум, если таковой имеется, не обременённый другими заботами, кроме элементарного выживания, подсказывает далее, что если есть на острове дикари, то я их вряд ли найду, скорее они соизволят меня обнаружить. Если же их успела коснуться, а это неизбежно, сладострастная длань цивилизации, то местные жители всенепременно обнаружатся по звукам хип-хоп и рэп музыки из радиоприёмников и магнитофонов и цивилизованному мусору, а там и до звонка в Россию-матушку недалеко.

Топчусь на ближней к бухте вершине, осыпаю камушки, ничего нового не обнаруживаю. Нет индейцев, не дымят вигвамы. Решаюсь перебраться на соседнюю горушку. На это уходит ещё час упорного карабканья - отвык всё-таки от ходьбы - и вот первая находка на острове - пещера. Точнее, это глубокий грот, метров двадцати глубиной с широким входом. Потолок относительно ровный, без трещин, можно ходить не сгибаясь. Пол усеян крупными и мелкими камнями (базальт, что ли). Судя по всему, грот образовался в результате обрушения, и выглядит достаточно свежим, камни не успели зарасти пылью и растениями, которые здесь вездесущи.

Шевелю булыжники, прикидываю прочность свода, мне кажется, что в качестве первоначального убежища, это вполне подходящее природное образование. Определяю создание надёжного жилища приоритетной задачей, все остальные (а какие, собственно?) отодвигаю на потом.

Остаток дня ушёл на перенос основного имущества, которого оказалось гораздо больше, чем мне казалось, пока я по нему валялся. Кроме того, как всегда, в таких случаях, для гружёного ходока дорога почему-то всегда тянется вверх, и на ней присутствует несчётное количество препятствий, которых почему-то нет, когда ты идёшь порожняком. В лесу оказалось великое множество павших деревьев, перелезать через которые с тяжёлой ношей было невозможно, их приходилось обходить. Путь удлинялся, грузоперенос сокращался.

На следующий день я продолжил работать собственным шерпом, и к заходу солнца, которое продолжало пребывать всё в таком же мутном тумане, груз был перемещён в моё первое жилище на острове. Лодка осталась на берегу, спрятанная, замаскированная самым тщательным образом, потому как расцветку имела ярко-оранжевую, почти "кислотную". На лодке я рассчитывал ловить в бухте рыбу.

Очень вдумчиво и скрупулёзно, с занесением в спасённый блокнотик, я пересчитал свои запасы и разложил в своём новом жилище. Их действительно оказалось довольно много, хотя и не всё полезно для робинзонады. Пятый день я блаженствую на твёрдой земле. Жилище моё прочно и надёжно. Камни перед входом в грот образуют естественный бруствер, который я постоянно увеличиваю, поскольку он призван защищать меня от непогоды. За бруствером внутри грота - очаг. Стараюсь держать его постоянно горящим, ввиду того, что из средств добычи огня нашлись только две зажигалки, а разводить огонь путём трения чего-то об чего-то могли только профессиональные дикари. Очаг в пещере - это не только кухонная плита и печка, это ещё и люстра. Другого источника света пока организовать не удалось. Жизнь поэтому подчиняется, в основном, ритму солнца. Подъём с первыми лучами мутной зари, далее - максимальное использование светового дня. Стараюсь уложить все дела до захода светила. Вечером, при слабом, непривычном свете костра - мелкие работы по дому, и отбой.

Я не рискую выходить ночью за пределы пещеры, и не только из опасения заблудиться. За те дни, что судьба подарила мне остров, его обследованная территория не превышает квадратного километра, а что за её пределами - тёмный лес, полный загадок. Конечно, я убедил себя и продолжаю поддерживать эту убеждённость постоянно, что на острове нет опасных хищников, ядовитых гадов и прочих тропических прелестей. Но вполне возможно, что мы ещё просто не успели встретиться.

Погода балует Робинзона (меня, то есть) теплом и сухостью. Только один раз разразился сильный ливень с хорошим ветром, но моё жилище выдержало натиск стихии, только ветер ещё по нему гуляет. Если здесь так же тепло в течение всего года, то лучшего варианта для укрытия мне и не надо. Топливо для очага проблем не создаёт - его кругом полно. В ста шагах от моего убежища обнаружился родник с чистой вкусной водой, особо приятной после морских путешествий.

После того, как схлынул первый ажиотаж, связанный с прибытием на остров и организацией жилища, я смог оглядеться, хотя, повторюсь, далеко от пещеры уходить не рисковал. Одной из поразивших меня особенностей острова (или, точнее, двух его половинок), были растения. Густая, непролазная чаща мелкого и среднего кустарника, слоновой травы, переплетённая лианами, колючками, плющами, располагалась вдоль берега и была населена помимо птиц, о которых я уже упоминал, и которых оказалось ещё больше, так же прочей мелкой живностью. Неширокая мангровая полоса вдоль берега - остальное же видимое пространство острова занимали леса, состоящие из деревьев-гигантов. Я назвал их по аналогии кедрами, дубами, берёзами и липами, всё-таки они имели какое-то сходство с оригиналами. Были ещё какие-то, но для меня, слабо владеющего основами ботаники, они все проходили под грифом - "другие деревья". Зато кедры, например, в своей принадлежности к благородному семейству сомнений не вызывали. Не очень высокие, но раскидистые, широкой кроной и стволом у земли в пять обхватов, они рождали шишки размером, без преувеличения - с ананас. Падение такой шишечки могло представлять угрозу не только здоровью, но и самой жизни. Весила такая "бомба", навскидку, килограмма три, а орешки в ней обнаруживались размером с фундук. Правда, расколоть такую шишечку стоило не малых трудов, но они окупались великолепным вкусом крупных душистых ядрышек.

Поражали и дубы. Размеры этих великанов, которых, кстати, было не очень много, соответствовали былинным сказаниям. Толстые кривые ветви, ещё более искривлённые корни, раскинувшиеся на шесть стандартных дачных соток. Крона настолько густая, что под дубами всегда сохранялся загадочный полумрак, всё время хотелось поискать где-то в ветвях золотую цепь. И казалось странным, что её там не наблюдалось, как, впрочем, и котов с образованием и русалок без оного. Зато висели жёлуди, размером с крупную сливу или мелкое яблоко. Причём выглядели они настолько аппетитно, что я не удержался от кулинарного эксперимента и запёк несколько штук, как каштаны. Жёлуди оказались вполне съедобными, вкусом напоминая печёную кукурузу.

Восторженное отношение к местным эндемикам имело вполне приземлённую основу - пищевую. И кедры, и дубы могли стать серьёзным подспорьем в моём будущем рационе.

Г Л А В А 13. На рыбалке.

Сегодня у меня большой день. Я собрался на рыбалку. При тщательном осмотре имущества, обнаружилось несколько коробок с рыболовными снастями, помимо тех, что лежали в аварийном комплекте, и на которые я пытался ловить рыбу в океане. Это приятная находка. Накануне я срубил засохший ствол бамбука метров трёх длиной. Сидя вечером у костра, как настоящий пещерный человек, выпрямил его над огнём, привязал леску, грузило, крючок, поплавок, и сейчас, запасшись жирными червями, которых в хвойной подстилке оказалось великое множество, иду на рыбалку.

Заодно решаю обследовать берега бухты, по крайней мере, начать этот осмотр. Солнце только взошло, а я уже с шумом спускаю своего оранжевого спасителя на воду. Предвкушение рыбной ловли. Если бы не полное отсутствие комаров и прочего гнуса, гудков утренней электрички, могло бы показаться, что я в Приозёрске спускаю "Пеллу" в Большую Вуоксу. Правда, на лодочной станции всегда много народу, тем более ранним утром. Кто-то отчаливает, закидывая рюкзаки, удочки, тюки с палатками и косятся на тех, кто сейчас причаливает. Эти с ленцой, загорелые на Карельском солнце, не спеша выгружаются. У них тощие рюкзаки, зато из вёдер или мешков торчат жирные хвосты и тупорылые морды лососей и судаков, а также щуки (мелочь, в виде окуней и плотвы, и демонстрировать нечего).

Здесь, у меня на острове, у импровизированного причала шум-гам туристов-рыбаков заменяет птичий базар. Пернатые обитатели мангров провожают меня всей стаей, может, надеются на долю в добыче? Сразу ставлю мачту и парус - лодка большая грести на ней одному не удобно. Зато под парусом, с лёгким ветерком, без груза лодка шустро отчалила от берега. Маневрирую и выхожу к самому началу бухты. Чуть вдалеке бьётся прибой, сильный, настоящий, попади я в такой в день прибытия, лодку просто перевернуло бы. Мне постоянно везёт, уже сколько времени сплошная пруха.

А что, хотел приключений - вот тебе, пожалуйста, даже с горкой. Наслаждайся, черпай полной ложкой. На досуге, сидя в загородном доме поздним вечером у камина, окружённый чадами и домочадцами, я буду рассказывать о своих приключениях. Конечно, слегка приукрашу. Родятся версии для дошкольного возраста (в качестве ночной сказки), юношеского (с нравоучениями), для женщин (больше для того, чтобы послушать их ахи, да охи), и само собой, для застолья с друзьями (тут можно не стесняться и рассказывать всё, как было). Если, конечно, вернусь, что сидя на острове здесь - пока не очевидно.

Ходовые испытания первой удочки - более чем успешные - два заброса, два червяка - две рыбины. Рыба красивая, внешне смахивает на кефаль с крупной чешуёй, каждая килограмма по полтора. Это я ближе к прибою пристраивался среди скал. В части рыбацкого азарта от такой рыбалки удовольствия почти никакого - рыбины из глубины, как торпеды выскочили, как только я их подсёк. Но уха, надо думать, получится знатная.

Правлю на противоположный берег бухты, он менее заросший, но более крутой, много свежих каменных осыпей. Несколько старых кедров, вывороченные с корнем каким-то стихийным буйством, докатились по склону до воды, тяжёлые шишки тянут крону на дно. Забрасываю удочку между двумя упавшими деревьями. Клюёт не сразу, но так мощно, что чуть не теряю удочку. Так клевать может только голодный окунь, только каких же он размеров, и выдержит ли моё удилище. Бой с рыбой продолжается минут десять. У меня нет подсачника, и я опасаюсь обрыва лески, уж больно агрессивная добыча. Осторожно подвожу рыбину к борту и резким движением забрасываю внутрь. Это роскошный морской окунь около двух килограммов, он бешено бьётся на дне лодки. Усмиряю проколом в голову. Ну что же, окуня можно коптить и вялить, новое дело, но, думаю, освою. Тень голодной смерти на острове совершенно истаивает, я её уже не боюсь.

Дальний берег бухты (она же протока) заметно круче того, на котором я высадился. Местами скалы нависают над водой и уходят на солидную глубину в чёрные омуты. Длина лески на удилище у меня не большая, я делаю её максимальной и пробую, на удачу, в одном из таких бездонных омутов скормить неведомым обитателям очередного червяка. Не клюёт. Может оно и к лучшему, кто его знает, что там затаилось в тёмной подскальной глубине.

Полдень. Перекусываю бутербродами, а так же найденными на поляне молоденькими чайотами или плодами на них очень похожими. Надо привыкать к местной флоре, а другого способа, как пробовать всё на себе, я не вижу.

На меня сходит умиротворение этого места. Лежу на дне лодки, прислушиваясь к плеску волн, крикам чаек и ещё каких-то птиц. Рядом, где-то выше на скалах, мирно шумят листвой дубы, издают перестук ветвей местные кедры. Наркотически-расслабляющее действие пищи на организм приводит к крамольной мысли - а может это и есть конечная станция. Больше никуда не надо бежать, ехать, лететь. И добиваться ничего не нужно, здесь всё есть, конечно, чтобы пользоваться, определённые усилия всё же нужны. Еда, вода, жильё, мягкий климат. Людей маловато, так может это и к лучшему. Во всеуслышание окружающего мира объявляю, что намереваюсь тут жить. Долго и счастливо. Пусть меня ищут, если им повезёт, то найдут, если нет - я не сильно расстроюсь.

В бухте (протоке) имеется течение, и оно меня уносит всё дальше от места ловли. Умудряюсь задремать. И снится что-то хорошее, доброе, мягкое и тёплое.

Просыпаюсь толчком. Как будто был какой-то звук, и он мне знаком. И звук этот связан с опасностью. Со стороны океана доносится громкий шум, мне начинает казаться, что идёт он с обеих сторон протоки. Тут я угадал, не эхо это. На меня с двух сторон накатывали пенные валы, не очень высокие, но весьма грозные, с первого взгляда на поророку смахивают. Может это и есть большой прилив?

Раздумывать и любоваться некогда, разворачиваю лодку носом к ближайшему валу и жду встречи. Проходит всего полминуты, не больше, но как мощно забурлил в жилах адреналин, напряжение достигло высшей точки. Что будет, я не знаю, но к встрече со стихией я готов. Вблизи вал оказывается гораздо меньше, чем казался поначалу, хотя, не исключено, пробираясь по протоке, он подрастерял свою мощь и высоту. Лодка легко преодолевает пенный гребень, не приняв внутрь ни стакана воды, получилось даже весело, как на горках прокатиться.

А сзади меня разворачивается величественное и весьма живописное зрелище - встреча двух приливных волн. Они идут под углом друг к другу, и веер воды от их пересечения, взметаясь на высоту трёхэтажного здания, быстро несётся поперёк протоки. Резкий хлопок! Это обе волны достигли одновременно скалистого берега, и над кедрами и дубами, с громким всплеском распустился сверкающий фонтанный купол, на секунду закрывший почти весь берег. Брызги с водопадным шумом обрушиваются на деревья, скалы, на взбаламученную гладь протоки и на лодку. Такого освежающего душа мне давно не приходилось принимать. Стало весело, как в детстве, беспричинно хорошо и весело. И я прыгаю и кричу, пою в лодке, балансирую на обратной волне.

Может это смешно и глупо, но я счастлив. Счастлив, что жив, что нахожусь в таком замечательном месте и могу открыто об этом кричать и петь.

И я люблю этот мир.

Г Л А В А 14. На острове.

Поразительно, но только через месяц я собрался основательно обследовать остров. Первые дни, естественным образом, были заняты обустройством жилища, коммунальных удобств, наведением порядка в спасённом имуществе. Я осваивался так, как будто и в самом деле собирался прожить на острове остаток дней своих. Правда, я не могу по-другому. Астрологи говорят, что это основная характерная особенность всех, кто родился под знаком Стрельца. Они вьют основательные гнёзда, даже если это временное стоянка.

Первый этап обустройства - функциональный, когда должна появиться некая элементарная степень комфорта, по моим представлениям приемлемая. Естественно, для каждого она своя, кто-то считает, что жизнь немыслима без тёплого туалета и кофе с гренками по утрам, и это утро кто-то должен незаметно обеспечивать. Для кого-то же верхом комфорта представляется постель из сухих листьев. Я находился где-то посередине.

На этом первом этапе я не особенно задумывался, например, об одежде, которая неизбежно будет снашиваться, но всё-таки решил её экономить и использовать по крайней необходимости. Здесь и без мудрствования можно прожить в любую погоду пользуясь со всей приятностью шортами и сандалиями, да и то если надо куда-то отойти от пещеры.

А погода и в самом деле это позволяла - поздняя осень баловала теплом и медленным листопадом с дубов, берёз и прочих неопознанных деревьев. И только много позже зачастили дожди, с грозами и ветрами. И от того и от другого моё жилище защищало вполне надёжно. За месяц я выложил на входе стену в два ряда из камней от расчистки пещеры и регулярно добавлял в неё плоские булыжники, намереваясь поднять перегородку до самого свода и, оставив только узкий вход. Получалось несколько темновато, зато надёжно и тепло.

Второй созидательный этап жизненного пространства напрямую связан с украшательством, как внутри, так и снаружи. Долгими вечерами, когда за каменной стеной завывает в кронах деревьев северный ветер и шумит уже осенний дождь, я сижу у костра, вдыхаю смолистый дым горящих кедровых веток и веду дневник. Эта блажь ко мне пришла, когда я среди прочего спасённого добра обнаружил большой пакет с аккуратно упакованными письменными принадлежностями. Держа в руках увесистую упаковку, я вспомнил, что в период массовых закупок ещё в Санкт-Петербурге - это был отдельный пункт, по нему спорили, что-то выбирали. Кто-то из команды даже грозился стать нашим летописцем. Им стал я. Стал только сейчас уже на острове, но, тем не менее, решил отнестись к делу со всей серьёзностью.

Мои параллели с небезызвестным сидельцем Робинзоном Крузо просто обязывали взяться за перо, каков бы ни был мой талант хроникёра. Я сразу посчитал, что если на каждый день отводить одну страницу дневника, то бумаги хватит на шестнадцать лет. А если писать убористо и экономить, то смогу описать дневниковым стилем всю свою оставшуюся жизнь, хоть до ста лет. Расчёты навеяли поначалу некоторую грусть, но оптимизм спасённого победил. Первые записи, поскольку они соответствовали первым дням, были полны впечатлений и на одной странице не умещались. Каждый день приносил столько неожиданных открытий, каждое событие в моих глазах "нового Робинзона" приобретало чрезвычайно важное значение.

Остров изобиловал эндемичными видами растений, по крайней мере, я о таких раньше никогда не слышал. Многие из них давали съедобные плоды, другие пригодились в качестве хозяйственных материалов. Но росли и те, которые просто радовали глаз необычной красотой, необычными листьями, цветами (а многие растения продолжали цвести), плодами, ягодами. И ни с чем ядовитым я пока не столкнулся.

Животный мир только поначалу показался мне бедным. Зверьки просто хорошо умели прятаться. Например, здоровенные белки величиной с перекормленную кошку с гигантскими хвостами и недобрыми взглядами. Они не были такими шустрыми, как наши привычные рыженькие попрыгуньи, но кедровые орешки обожали, ради чего сбрасывали шишки, как обезьяны кокосовые орехи, с самой вершины кедровой на камни. Процесс дальнейшего извлечения и поедания орешков производился ими уже в укромном месте в интимной обстановке.

На берегу жили выдры. В мангровых зарослях было слышно, как они плещутся, вскрывают раковины моллюсков и размножаются. И ещё много других, о которых отдельно.

Первое время после столкновения с поророкой, я опасался выходить на лодке в бухту и ловил рыбу с берега. Но подобное явление больше не повторялось, я осмелел и снова спустил на воду своего оранжевого друга.

А ещё на острове никогда не просматривалось небо, днём оно всегда имело дымчатую структуру со всеми мыслимыми оттенками жёлто-голубого. А ночью не было звёзд. Луна тоже не появлялась, гуляла где-то там за облаками, создавая серебристую подсветку. Только однажды тихой ночью луна показалась во всей красе. В ту ночь за пределами пещеры было светло, как на Невском проспекте. Но, как назло, в тот день я умаялся, таская камни, и поленился полюбоваться редкой красотой, оценить колдовское лунное серебро, разлившееся по кронам дубов и кедров. Уснул, и таких ясных ночей больше не наблюдал.

Дымку я отнёс на счёт вулканических испарений вокруг острова (хорошее объяснение, особенно на скорую руку), жить она не мешала.

Медленно приближалась осень. Здесь, на острове этот период бархатного сезона растягивался надолго, но неминуемо должен был перейти в местную зиму. Я ещё не знал, что это такое, но, из общих соображений, предполагал похолодание, дожди и шторма. Как гласит народная мудрость - зима холоднее осени. Вопрос - насколько холоднее. Тут народная мудрость благоразумно помалкивала. Прозорливость зверя в ожидании холодного и голодного времени, подталкивала делать запасы, утепляться и, по возможности, провести разведку острова.

День за днём я перетаскивал в пещеру кедровые шишки (спасибо белкам, которые усыпали ими все склоны), отчего внутри стойкий смолистый дух смешивается с запахом копчёной и вяленой рыбы. Отдельно лежит груда пищевых желудей (в их лёжкости я не сомневаюсь и запасаю с избытком), куча корней чайота, мешки с ягодами.

В лесу, выше по склону, обнаружились целые выводки грибов весьма напоминающих наши лисички, и самые настоящие белые грибы. Я их сушу, что вкупе с другими ароматами создаёт в моём жилище неповторимый букет запахов заготконторы.

У меня мало соли, буквально небольшая банка на полкило, поэтому что-то засолить впрок не выйдет, да и тары подходящей тоже нет. Хотя малосольными чайотами я себя всё же балую. Конечно, если я пробуду здесь достаточно долго, скажем лет десять, то найду способ и необходимые материалы (в дневнике набрасываю схемку солнечной выпарной установки для получения соли). А пока довольствуюсь обильным урожаем и потчую себя от пуза, налегая, в основном, на местные продукты.

Г Л А В А 15. Находка.

Я точно знаю, что сегодня на дворе четверг и первое число. Это знаменательный день в моей жизни. Позавчера закончился сильный шторм, земля подсохла, ветер затих, океан успокоился. А ведь гремел так, что у меня в пещере было слышно, как волны колотят молотами по берегу, в протоке тоже гуляли валы, подгоняемые нешуточным ветром. Переставший бушевать первый настоящий шторм заметных повреждений на острове не оставил, деревья оказались все на месте. Моё жилище тоже не пострадало, стихия только слегка отыгралась на моём уличном туалете, на который упало несколько кедровых шишек. Страстное желание понаблюдать тропический шторм (порочное в своей основе) я пересилил и из пещеры не выходил, опасаясь этих самых кедровых подарков. В меня попала одна такая при тихой погоде, зацепила слегка руку, но на несколько дней я вынужден был перейти на лёгкий труд.

Итак, сегодня в четверг, я отчаливаю от галечной отмели с твёрдым намерением обследовать всю протоку до конца. Готовлюсь совершить это путешествие даже с ночёвкой, поэтому беру хороший кусок брезента и несколько одеял. Осень расцветила склоны пожелтевшей листвой с красными вкраплениями. Она особенно выделяется на фоне тёмно-зелёной хвои кедров. Я вдруг пугаюсь, что скоро могу увидеть эти склоны покрытыми снегом. Потом долго успокаиваю сам себя, убеждая, что такого не может быть - это же субтропики. Вон там, в лощине чуть выше уреза воды, роща бананов с карликовыми, но вполне съедобными плодами, а ещё дальше растёт что-то пальмообразное, веерное по виду очень курортное. На пальме висят какие-то финики, но есть я их не рискнул, из-за мерзкого запаха, но растение-то южное, теплолюбивое.

Я жмусь к противоположному берегу в расчёте на то, что свой берег я обследую скрупулёзно на обратном пути. Протока оказывается существенно длиннее, чем я предполагал, она глубокая и извилистая, после шторма усеяна ветками и желудями. Кедровых шишек в воде ни одной. Проверяю - тонут, как кирпичи. Зато в очаге горят великолепно, давая много тепла, яркого света и божественный аромат смолы.

В конце протока начинает расширяться, образуя бухту. Выход в океан с этой стороны острова свободный, без скалистого волнолома. Правлю на противоположный берег, в расчёте разбить лагерь и побродить по окрестностям. Как раз с той стороны, вглубь бухты вдаётся каменная гряда, к которой я намереваюсь пристать.

Камни низкие - удобно причаливать, и кольца металлические - за них удобно привязывать лодку. Я берусь за массивное кольцо, подтягиваю лодку и только тогда осознаю, что это такое. А это ни много ни мало - пристань, каменная, очень старая и разрушенная, то ли волнами, то ли землетрясениями.

Передо мной человеческий след, первый на острове, но, к сожалению, очень старый. Настолько старый, что для моих целей спасения его можно не принимать в расчёт. С другой стороны, если есть один след, то почему бы не быть и другому. Его надо только тщательно, с пристрастием поискать. С таким настроением я и высаживаюсь на доисторическую набережную. Она и в самом деле каменная, а не бетонная. Какая-то сила растащила огромные гранитные блоки, перекосила их, утопила в воде. Но пройти по ним ещё можно, по дороге поражаясь циклопичности постройки (ширина пирса не менее восьми метров). Если, как говорится, таковы ворота, то каков будет храм?

Опасаясь открытого пространства протоки - внезапные штормы, подозрительные волны - лодку отвожу ближе к берегу, под защиту каменной пристани и крепко привязываю (перестраховщик). А на берегу обнаруживается дорога из того же материала и такой же ширины - два "КамАЗа" с прицепом легко разъедутся. Похоже, что-то серьёзное тут затевалось много-много лет назад. Напрягаю историческую память - всплывает информация о мегалитах Канарских островов. Их ещё Кусто с командой обследовал. Всплывшая информация кажется полезной и приятной - всё-таки доплыл я до Канарских островов и не промахнулся. А то, что данный Канарский остров пустынен - так это, я считаю, временно, рано или поздно сюда обязательно кто-нибудь заплывёт. Береговая охрана, например или туристы, или рыбаки. Большой выбор спасателей.

Обо что бы там не ломали научные копья историки, но возраст каменного пирса и дороги подо мной исчисляется столетиями, а скорее всего - тысячелетиями, вот веет от камня такой стариной. Куча мусора же из ящиков, коробок, бутылок и разнообразной упаковки - никак не старше двадцати лет, а наверняка ещё моложе - это у меня под ногами. На каменных плитах становятся видны следы тяжёлой гусеничной техники, ободранные и снесённые железной машиной древесные стволы, гниющие на обочине. Иду дальше. Вот и трактор, брошенный за ненадобностью прямо в зарослях.

Перекошенная ржавая машина с выбитыми стёклами, заросшая и проросшая молодняком, чем-то напоминала Родину, когда-то родную, а теперь почти забытую деревеньку, лес за околицей, полный грибов и пыльную дорогу, ведущую к трассе областного значения.

Мелкая собачонка, выскочившая из кустов, напугала меня своим лаем до полусмерти - настолько это получилось неожиданно. Приглядываюсь - кобель довольно молодой, упитанный, шерсть лоснится, и настроен весьма дружелюбно, даром, что облаял. В породах я не силён, поэтому определил нового знакомого, как гладкошёрстную лайку. Окрас у него волчий - серый с подпалинами. Ну что ж, либо где-то недалеко его хозяин, либо собаку совсем недавно бросили.

За две чёрствые печенюшки кобель становится моим другом до гроба (он сообщил об этом на своём собачьем языке, как только подлизал все съедобные крошки), и получает кличку "Четверг" (сегодня как раз этот день недели, а я не оригинален и упорно кошу под своего кумира - Робинзона Крузо).

Четверг принимает новое имя с собачим философским спокойствием - лишь бы кормили - и ведёт меня в свои владения. Он поминутно оглядывается, я еле поспеваю, перепрыгивая через упавшие стволы, полные корявых веток и колючек. На собаку же эти препятствия действуют как расчёска. Теперь я начинаю понимать, откуда у Четверга такая ухоженная шерсть.

Я замешкался, перебираясь через очередной ствол, и потерял из виду своего нового друга. Чем дальше мы шли по красной гранитной дороге, тем гуще становились заросли, скрывавшие её. Природа брала своё, уничтожая следы пребывания человека на земле. Четверг обнаружился в зарослях, в стороне от дороги, тоже волновавшийся, что потерял меня. Его можно понять - не успел повстречать родную человеческую душу, как снова чуть не потерял. Теперь он дальше, чем на два шага от меня не отходит, вертится рядом. Надеюсь, он выведет меня потом обратно к лодке. Идём и идём, вот и просвет в зарослях наметился.

И выхожу я на поляну зелёную. И чего на той поляне только нет. Во-первых, на ней нет деревьев и кустарников. А есть сараи, ангары, домики, штабеля бочек, досок и ящиков, стоят трактора, бульдозеры, подъёмные краны и ещё много всякого большого и не очень оборудования, механизмы, конструкции. Большая строительная свалка. Всё битое, ломаное, ржавое, вросшее в землю. От свалки металлолома и дров явственно воняло нефтепродуктами и какой-то едкой химией.

Четверг радостно скачет вокруг меня, лает-заливается, полагая, дурашка, что привёл меня домой. Скорее всего, сам он тут и живёт. Предчувствия меня не обманывают - его логово в покосившейся кибитке, правда, с целой крышей, но без двери. В логове, как и положено, куча тряпья, устойчиво пахнет хозяином - псиной. Демонстрируя своё гостеприимство, Четверг увлекает меня внутрь и растягивается на тряпках, положив голову на вытянутые лапы. Взгляд уже преданных собачьих глаз предлагает ненавязчиво расположиться рядом.

Я сажусь на крылечко и оглядываю чью-то брошенную комсомольскую ударную стройку. Да, интересно, что же они тут возводили. Может город-сад?

И вдруг. Ох уж это вдруг. Я слышу знакомый ещё с плавания на лодке звук чего-то лопнувшего, только гораздо громче, сочнее, переходящий в низкую вибрацию. Тут на острове звук больше напоминает содрогания струны гигантского контрабаса. Мне мерещится, что вибрирует весь металлолом на поляне и даже скалы, которые начинаются сразу за зелёным лугом. Через минуту звук повторяется, только гораздо громче. При этом я ощущаю мощный толчок. С крыши сыплется ржавчина, мусор, рядом падает какая-то неустойчивая металлическая конструкция. Четверг жмётся к ногам, я вижу, что он воет, а голоса его не слышу, бедняга перепуган насмерть. Голову вместе с ушами заложило низкочастотной вибрацией, она перекатывается по всему телу. Хорошее выражение - мороз продирал по коже, причём по всей, вплоть до болезненного покалывания в кончиках пальцев.

Оттаскиваю Четверга от его лачуги, и сам сторонюсь её. Строение хоть и небольшое, но ходит ходуном - того и гляди - развалится. Передо мной сюрреалистическое зрелище - шевелится, всё что лежит и стоит на поляне, оно наверняка при этом визжит и пищит, скрипит и скрежещет, но звука нет, сплошное немое кино, зато в цвете. Уши закладывает всё больнее, темнеет в глазах. Четверг рвётся ко мне на руки, а у меня слабость во всём теле. Ложусь на землю - становится лучше.

Но фантасмагория продолжается. Очередной подземный толчок, не очень сильный так мне кажется, но его достаточно, чтобы от дальней скалы отделился фрагмент размерами с дом и съехал, лениво перекатываясь, куда-то за пределы поляны с ржавым технопарком. Приземление камня - ещё один толчок (так и остров недолго развалить). На месте его падения поднялось облако жёлтой пыли и ползёт в мою сторону. Наконец нас с Четвергом накрывает известняково-мергелевый смог, но собаке уже не страшно - она устроилась у мены на коленях. Немного дрожит, но в целом неплохо переносит катастрофу. Скорее всего, псу не впервой, а для меня на редкость сильное испытание. Кашляю, задыхаюсь от пыли.

И тут новый толчок, теперь очень сильный, такой, что нас с Четвергом подбрасывает и разносит в разные стороны. И звуковой импульс настолько мощный, что организм, слабый на голову, не выдерживает, и я теряю сознание.

Г Л А В А 16. Землетрясение.

Кто может вылизывать с такой тщательностью человека потерявшего сознание. Только лучший друг - собака. Пыль осела, металлолом больше не пляшет, как в фильмах ужасов. Зато голова болит неимоверно. Пытаюсь подняться, и весьма неудачно. Головокружение валит с ног, меня выворачивает и, вот - снова пластом на земле. Сочувствие Четверга самое неподдельное, он лает что-то утешающее и ободряющее, но я ничего не слышу. Сил нет. Приходится заползти в четверговую лачугу, она, как ни странно, выдержала катаклизм. Валюсь на шершавый пол.

Очередное пробуждение происходит днём, но я сразу, же начинаю сомневаться, что это, тот же день. Собаки нет, зато есть разнообразные звуки, глухие, как через вату, но, слава богу, слышимость есть. Очень не хотелось бы потерять здесь слух. Со слухом всё-таки лучше. Четверг обнаружился на поляне перед лачугой. Живой, здоровый, бодрый. Сидит, охраняет. Завидев меня, принимается скакать. Сейчас ему хочется играть, и он зовёт меня принять участие в скачках и беготне. Видать давненько у него партнёра по играм не находилось. Ну не с белками же этими саблезубыми в салочки собачьи играть.

Я тоже чувствую себя неплохо, только тело всё болит. Наверное, так чувствуют себя люди, контуженные близким взрывом. Обнаруживаю на ушах кровь, возникает острое желание принять душ, горячий такой. Мечта. Однако, в пределах данного поселения должна быть вода. Ищу, путём концентрического брожения по территории. Нахожу ручеёк, его перегородило осыпью камней от землетрясения, но за прошедшую ночь он поднатужился и промыл проход. Теперь радостно журчит, переливаясь через край. В небольшой запруде вода ещё мутновата, но для целей экстренной помывки годится на сто пятнадцать процентов. Четверг тоже тут, плещется вместе со мной.

Прежде чем продолжить осматривать эту строительную свалку, я спешу на берег проведать лодку - всё-таки единственное плавсредство. Убедившись, что со средством всё в полном порядке, организую завтрак на берегу живописной бухты для себя и своего нового друга. Четверг ест очень интеллигентно, не жадничает, аккуратно слизывает с моей руки крошки, добавку не клянчит, хотя наверняка съел бы ещё. Пёс мне всё больше нравится, наша встреча - это большая удача. Для разминки контуженого организма, мы с ним немного бегаем по развалинам пирса и играем в извечную собачью игру - "принеси палку". Восторг неописуемый.

Ночь, проведённая в собачьей будке Четверга, убедила меня в надёжности его убежища. Я решаю, что лучшего места для ночёвки пока нет, и перетаскиваю спальное и остальное имущество в его конуру. Совместными усилиями мы наводим в ней порядок, съедобное размещается на полках, спальное - на полу, рядом с Четверговой лёжкой.

До конца дня мне удаётся обследовать, да и то очень поверхностно, только один ангар. Он полон ящиками, коробками картонными барабанами, канистрами и бочками. Что в них находится, определить было весьма не просто, поскольку на таре стояла только какая-то иероглифическая маркировка. Добрая половина хранимого от подземных толчков съехала со своих мест, вскрылось, высыпалось, вытекло и продолжало вытекать. В целом это была уже огромная куча слипшейся битой и рваной тары с перемешанным содержимым. Запах стоял соответствующий - удушающий. Там, в недрах завала, что-то гнило и разлагалось.

Мне кажется, что вскорости сюда нагрянут полчища грызунов, муравьёв, термитов и прочих падальщиков. А уж, сколько тут появится мух. Я трясу головой, представляя дикое душераздирающее зрелище. Добывать в ангаре из вонючего месива, чтобы то ни было в такой весёлой компании - нужно быть отчаянным парнем. Либо очень оголодать.

Четверг так же не проявил должного энтузиазма посетить первый ангар, видимо основной его пищей служили не ангарные запасы, а мелкие местные животные. Я, правда, прихватил десятка два образцов почище и поцелее. Вечером, сидя у костра на крылечке нашей теперь совместной с Четвергом конуры, я аккуратно вскрываю несколько банок и проверяю содержимое на пригодность в пищу. В начале на себе, потом на собаке. Пёс проникается ответственностью возложенной на него миссии, и пробует, как настоящий дегустатор. Три вида он напрочь забраковал, мне они тоже не понравились. К двум проявил неподдельный интерес, я тоже. Оказалось, что у нас с Четвергом гораздо больше общего, чем можно было подозревать изначально. Кроме того, он чрезвычайно полезный и интересный собеседник. На мои, явно глупые вопросы, он отвечает осуждающим лаем. Положительные предложения поддерживает, позитивно гавкая.

Контузия даёт себя знать, глаза слипаются, хочется принять горизонтальное положение, мы рано засыпаем. Надо заметить, что делать это, когда рядом чутко дремлет собака, гораздо спокойнее. Я погружаюсь в безмятежный сон.

Ночью остров и нас с Четвергом опять трясло. Слабые подземные толчки только слегка покачали будку. На поляне, где-то в недрах ржавой техники что-то со стоном и скрипом сместилось. И до утра - тишина.

Г Л А В А 17. Жизнь на острове.

Наш сегодняшний мир - мир катастроф, хотя раньше это были простые бедствия. Со всех экранов на нас обрушивается поток природных и техногенных катаклизмов от районного до мирового масштаба. Специфическая терминология, технические подробности, убийственная статистика, жуткие кадры, безмозглые интервью и вампирские прогнозы. Конечно, конъюнктура рынка, считается, что людям это необходимо, как хлеб. Я бы поспорил с таким утверждением, на мой взгляд, это прогрессирующая патология и деградация. Но нет худа без добра. Просветительская деятельность домашнего телеэкрана создала комплекс правильного поведения при катастрофах.

Прежде всего, людям очень вредно оставаться в низинах. Туда всегда стекает раскалённая лава из вулканов, тяжёлые пары всяких ядовитых жидкостей из пробитых цистерн и танков. Не обойдут низины стороной водно-селевые потоки и горящая нефть, снежные лавины и цунами. Вот цунами меня больше всего и беспокоила. Теперь-то стало понятно, что за поророка гуляла по протоке, когда я отправился на лодке ловить рыбку. Это была маленькая местная цунами, которая обошла остров и встретилась сама с собой в середине бухты. Зрелище, спору нет, красивое, но, так же и опасное.

Мне нет никакого резона задерживаться здесь. Моя неказистая пещера кажется теперь гораздо более безопасным убежищем, несмотря на то, что образовалась, скорее всего, в результате такого же землетрясения.

Обследую на скорую руку ещё четыре ангара. Там приборы, оборудование, запчасти, комплектующие. Всё в каком-то полувоенном исполнении с непонятной маркировкой. Нашей техники я за свою жизнь навидался, и могу опознать не только её, но и западную и бывшую демократовскую тоже. А эта какая-то чужая. Не могу толком объяснить - всё в мелких деталях, нюансах, понятных скорее знатокам. Острые грани приборов не так скруглены - другой стандарт, углы сопряжения такие, которые не используются - не удобны они, даже подобную окраску отдельных узлов я нигде не встречал. Ручки, тумблеры, верньеры, индикаторы - всё какое-то чужеродное. Грешным делом, мелькнула мысль - не инопланетянцы ли часом тут орудовали. И, главное, не понятно, что же тут происходило, для чего всё это. Обследовать здешний полигон можно не один день.

Подул ветер с океана, как бы давая понять, что моё время истекло и надо возвращаться домой в пещеру. Внутренний голос рекомендовал закончить экспедицию, я его послушался. Сюда я ещё приплыву, надо до конца разобраться со складами и техникой.

Лодка, груженная приглянувшимися нам консервами, резво неслась по протоке. Я прихватил с собой ещё несколько полезных для жизни отшельника предметов, в том числе большой брезентовый полог и набор разнокалиберной посуды. Четверг воспринял отъезд как само собой разумеющееся мероприятие. Видимо он считал, что я собственно и появился на поляне, чтобы его забрать с собой. Ехал и приехал, только несколько задержался в пути. Пёс занял на лодке место вперёдсмотрящего, мне из-за паруса виден был только его хвост, который совершал в воздухе сложные эволюции, помогая лодке двигаться в нужном направлении.

Я всё-таки немного волновался, как пережила землетрясение моя пещера. Но оказалось, что зря волновался, никаких следов разрушения, ни в ней, ни вокруг не наблюдалось. Четверг тщательно обнюхал все углы, обследовал самые дальние закоулки пещеры, куда мне ни разу не удалось протиснуться, и выбрал себе место поближе к входу и очагу. Он просто лёг там и уставился на меня. Выбор одобряю, и выделяю другу подстилку, она с благодарностью принимается, как и персональная миска, полная мясных консервов.

В пещере стыло, за каменной стеной темнеет, всё сильнее завывает ветер. Развожу огонь в очаге, и сразу становится не столько тепло, сколько уютно. Пёс рядом, положив голову на лапы и глядя в огонь, чутко поводит ушами, сканируя звуки нового места. Опасности нет, он спокоен, но на стороже. Спокоен и я. Теперь у меня есть компания. А ещё имеется загадка и может быть не одна. А людей, похоже, на острове нет.

Разбираю прихваченные на поляне (теперь это место получило у меня название - "склад") предметы. Особо впечатлил комплексный прибор, совмещающий функции барометра, термометра, гигрометра и ещё каких-то атмосферных параметров, для которых на гигантской поверхности прибора имелось несколько шкал. Прибор выглядел очень солидно и на каменной стене, куда я его пристроил, смотрелся весьма к месту. Правда, изготовители "забыли" указать единицы измерения того, что показывал чудо-прибор, но это были уже мелочи. Я сам взялся за калибровку термометра, и, первым делом отметил точку кипения воды, осталось дождаться морозов и установить "О". Хотя, если честно, то лучше бы с такой температурой мне дел не иметь.

И через неделю наступили холода. Ветер всё дул и дул, пока не натянул низкие тучи, которые зацепились за отроги скал и стали проливаться холодным дождём. По протоке ходили волны, рыба с берега ловилась плохо, а выходить на лодке можно было только за золотой рыбкой. Соскучившись по привычной уже рыбной диете и крепко поразмыслив, я рискнул и поставил два перемёта, прямо из заводи. Рыба опять стала ловиться, причём змееподобные угри и налимы попадались чаще всего.

Четверг - парень неприхотливый, однако и он считает, что на прогулки лучше выходить в сухую безветренную погоду. Я выбирал такие "окна" без дождя, и с утра, по холодку мы отправлялись обследовать остров. В пешем варианте он казался огромным, прежде всего из-за плохой проходимости в отдельных местах. Центральная часть острова вообще оказалась мало пригодной для пешеходов без снаряжения. Без Четверга я бы туда дорогу просто не нашёл. Зато проникнув через узкие лазы и трещины, был удивлён открывшейся картине. Середина острова представляла собой нечто вроде неглубокой кальдеры, окружённой частоколом острых скал. Первое впечатление, что я попал на заброшенный огород к Гулливеру.

Чего тут только не росло. Ботва большинства известных мне культурных растений уже пожухла и полегла, но отдельные кусты и плети ещё плодоносили. И размер этих плодов поражал своей неестественностью. Растения уже давно занимались самосевом или распространялись корневыми отростками под землёй, но изначальные грядки обнаруживались почти сразу. Сохранились ограждения, дрожки и даже маркировочные таблички, текст, правда выгорел или смылся дождями.

Брожу по огороду, спотыкаюсь о толстенные лианы, которые на поверку оказываются огуречными и кабачковыми плетями. Огурцы - коричневые семенники - величиной с большой арбуз, кабачки толстые и длиной больше метра, их можно только катить. А тыквы катить вообще нельзя, они огромные и вросли в землю. Кукуруза, томаты, перцы и прочие - всё гигантское, но уже почти не съедобное. Выкапываю две морковки, килограмма по три каждая и одну свёклу, размером с мою голову, от капусты, раскинувшейся метра на полтора в диаметре, отрываю десяток листьев самых нежных - сегодня у меня будет борщ.

Брошенный огород, скорее всего часть какого-то общего плана работ на острове, которые были свёрнуты похоже, несколько лет назад. Я не забиваю себе голову проблемами сгинувшей экспедиции, наоборот, спасибо им, что оставили такое наследство. Где-то здесь я наверняка найду и накопаю два-три десятка картофелин или бататов. Судя по размерам всего здесь растущего, они, картофелины, должны быть с трёхлитровую банку или даже больше. И такого количества мне хватит на весь холодный период до нового урожая. И ведь нахожу заветные клубни, только они ещё больше. Один, не самый крупный всё же решаюсь унести.

На обратном пути, уже на гребне, бросаю взгляд на вулканическую долину. В ней быстро скапливаются тени, тучи снова опускаются всё ниже и ниже. Сейчас пойдёт дождь, надо спешить. В следующий раз обследую местность более основательно, а пока засекаю направление на небольшую возвышенность, усаженную то ли яблонями, то ли айвой, в любом случае чем-то плодоносящим.

Райский уголок для голодных. Интересно, сколько народу здесь могло бы прокормиться? Например, африканского. Или любого другого. А может это от жадности глупости всякие в голову лезут? Ведь совершенно очевидно, что на острове я один - нет никаких следов свежей человеческой деятельности.

Вот здесь на гребне, когда я переползал на животе опасный участок и ударило. Снова, как на поляне "склада". Сильно, так же как там, но несколько иначе. Теперь была контузия с оглушением, потерей сознания, только здесь на скалах я ещё и зрение потерял. Вдобавок сверзился со скользкого камня и столько себе умудрился переколошматить костей и выступающих частей тела, что в совокупности представлял один большой ноющий синяк.

Но это потом, по пришествии в сознание и оценка ещё весьма оптимистичная, поскольку я просто лежу в щели между камнями и вертикального положения не принимаю. Глухой, слепой, студнеобразный, поливаемый ледяным дождём. Тяну руки к глазам - может, залепило-забрызгало чем. Протираю, не смотря на адскую боль. Результат - полная чернота.

Копошусь между камнями и заклиниваюсь так, что становится трудно дышать. Как последнюю надежду зову Четверга. Он тут, рядом, я чувствую, как пёс пытается тащить меня за штаны. Как ни странно у него что-то получается - уже легче дышать. Помогаю ему руками, при этом выясняется, что левая почти не работает, я её не чувствую, как будто сильно отлежал.

Пёс с моей хилой помощью выталкивает больное тело из расселины. Я на относительно ровной площадке. Мысли не весёлые - если останусь тут - околею от холода - уже сейчас тело сотрясает неудержимый озноб. Если вздумаю идти - убьюсь. До дома километра два по пересечённой местности.

Четверг вылизывает лицо и уши, наверное, опять кровь пошла, и тянет за рукав. Пробую встать, движимый не очень конструктивной мыслью, найти какое-нибудь сухое убежище, хоть под дерево заползти. Обнаруживается ещё один неприятный фактор - у меня растянута лодыжка. Я рухнул, как только попытался встать на подвёрнутую ногу.

Лежу, слёзы отчаяния смешиваются с дождём. В такую передрягу я ещё не попадал. И вроде всё рядом, и прямой угрозы-то нет, а спасительной пещеры, как до Марса. Четверг тут, как тут, опять хватает за рукав, тащит, наверное, сердито рычит и лает. Ловлю его морду чуть более здоровой рукой, глажу. Пёс на минуту затихает, потом снова начинает суетиться и пытаться спасти хозяина. Молодец. С тобой, друг, и помереть не страшно.

Мы с собакой придаём моему телу полувертикальное положение, в народе именуемое "карачки". Начинаю движение, аллюр называется: я-очень-хочу-попасть-домой-поэтому-ползу-как-могу. Со стороны это, наверное, очень смешно выглядит, и я смеюсь, можно сказать, хохочу. Смех сменяется болезненным кашлем, похоже, у меня ещё и ребро треснуло. Странно, но смех принёс некоторое облегчение, несмотря на дополнительную боль, хотя, скорее, дело в отсутствии камней на моём пути. Я ползу под уклон, опираясь левым треснувшим боком на верного друга. Я у тебя в неоплатном долгу, дорогой пёс. Если доползём, до конца дней твоих буду кормить тебя любимой варёной налимьей печенью. Как поправлюсь, с божьей помощью, так начну ловить налима, вся макса - твоя.

По дороге, а она получилась длинной и тяжёлой, как путь на Голгофу, меня поливал дождь, задувал резкий ветер, что-то хвойное сыпалось сверху, слава богу, не шишки. Я полз, как настоящий Алексей Маресьев, из вражеского тыла к своим.

Дальше имелся обширный провал в памяти, подсвеченный редкими приходами в сознание. Скорее всего, именно тогда ко мне вернулось зрение, поскольку я видел горящий очаг и Четверга, греющегося у огня. Может это он, мой спаситель, дотащивший моё израненное тело до пещеры, развёл огонь и помог забраться в постель. Я готов поверить во что угодно. Слабость и приступы беспамятства завладели мной окончательно и надолго.

Валяюсь в пещере почти неделю, повреждений организма оказалось много, заживают они неспешно. Безделье угнетает, тем более что местная зима на пороге. Пока я прохлаждался с растяжениями и переломами, стрясся ураган. За каменной стеной двое суток гудело и поливало проливным дождём. Это было первое настоящее испытание, и сразу обнаружились все дефекты моего убежища. Ветер гулял в нём, продувая защитную стену насквозь. Нужны были радикальные меры. У места моего чудесного спасения от кораблекрушения были свои причуды и тёмные стороны. Во всяком случае, оно мне поблажек не предоставляло, а если и одаривало чем-то, то платить приходилось по полной цене.

А и в самом деле стало темнее, и световой день выглядит совсем куцым. Как только позволяет погода и самочувствие, утепляюсь сам и утепляю жилище, герметизируюсь и запасаю дрова, их, похоже, понадобится очень много. Хорошо хоть убийственные землетрясения больше не беспокоят, и я с опаской, но предпринимаю всё более далёкие вылазки. Рискую даже посетить вулканический огород с корнеплодами, а заодно осмотреть трассу своего движения домой. Дивлюсь, как смог преодолеть в подобном состоянии почти два километра скалистого участка. Теперь этот путь носит вполне законное имя "Дорога жизни", а учитывая, что она протянулась от огорода, ещё полного овощей к моему обиталищу - название приобретает дополнительный смысл.

Бегаю на огород ещё несколько раз, в том числе для обретения физической формы. Каждый раз поражаюсь изобилию, даже сейчас, а что же творилось здесь летом. И размеры всего фантастические. Глядя на иной плод, ловишь себя на мысли, что это рекламный муляж из пластика или воска. Ведь в жизни яблок, которые надо носить под мышкой, как арбуз, не бывает. А тут лежат под деревцем (кстати, совершенно неказистым, низеньким - и как они на ветках держались?) наливные, чистенькие. Насчёт наливных - не преувеличиваю, все как одно полупрозрачные, в некоторых даже косточки просвечивают. Жаль, долго храниться такие не будут, зато на вкус - райское блаженство. Дедушку Мичурина от одного вида такого сада-огорода от зависти кондратий хватил.

Меня, правда, тоже чуть было не припечатало в огород. С тех пор всё время мерещится, что это место очень опасное, и для уменьшения опасности там надо делать всё бегом. И я быстро, быстро выкапываю картофелину или репку (сам, без мышек), или срубаю кочан капусты (решил попробовать заквасить), и бегом домой, пока что-нибудь не началось. По-моему, это последствия двух контузий, надеюсь, со временем пройдёт.

Чем лучше я себя чувствую, тем больше стаскиваю в пещеру провианта (у меня появились устойчивые нехорошие предчувствия насчёт грядущей зимы). А ещё каждый день собираю дрова, утепляю вход. Так что, когда придёт Дед Мороз, мне будет, чем его встретить.

Г Л А В А 18. Пираты.

Не зря у меня появилось некоторое время назад предчувствие скорой и холодной, даже морозной зимы. Температура ещё понизилась, временами идёт мокрый снег пополам с дождём или сыплет ледяная крупа. Начались густые туманы, при этом, почти всё время дует холодный ветер. Тем не менее, я решаюсь на ещё одну вылазку на "склад", со смыслом набрать всякого полезного, что там лежит. И тогда уже спрятать лодку на зимнее хранение, боюсь, что до начала тёплого сезона (а когда он здесь начинается?) я не смогу ей пользоваться.

На берегу ветра нет, но когда я отплываю от отмели на бросок камня, меня подхватывает сильный порыв ветра и, не спросясь несёт по протоке, правда, в нужном направлении. Как буду возвращаться назад, я не думаю, там разберёмся, а пока правлю по ветру.

За пределами каменных рифов идёт крупная волна, прибой не виден из-за тумана, но хорошо слышен в нём же. В дальнем конце протоки гораздо тише, остров загораживает её от ветра. Здесь я спокойно маневрирую и пристаю к знакомому разрушенному пирсу.

Странное дело, когда я последний раз посещал эти места, никакой лодки у пирса не стояло. Сейчас же с мористой стороны на волне покачивался целый баркас. С парусом, очень древний, весь деревянный и облезлый. На нём могут быть настоящие живые люди. Но я почему-то не тороплюсь распахивать объятия, и пристаю к берегу на значительном удалении, пряча лодку в мангровых зарослях.

Четверг, как всегда со мной, он помалкивает и внимательно озирается. Опасности пока никакой не видно, однако, пёс настороже. Мы пробираемся к поляне с противоположной от дороги стороны, идём, стараясь не шуметь, точнее это я стараюсь, Четверг итак двигается бесшумно. Вот и поляна. Оказывается она, ко всему, огорожена сеточным забором, правда, легко преодолеваемым.

Обозначать своё присутствие на поляне мы с Четвергом не торопимся. Там, не слишком далеко от нас, гуляет целая весёлая ватага. Горит большой костёр, вокруг которого, приплясывая и распевая разудалые песни, топчется десятка два бородатых мужиков.

Бинокль у меня всегда с собой. Навожу и разглядываю. Картина очень напоминает кадры из старых советских фильмов про пиратов. Всклокоченные бороды и длинные сальные волосы, торчащие из-под широкополых шляп - это замечаешь в первую очередь. Одежда рваная, пёстрая, отдельные товарищи умудрились напялить на себя по нескольку штук рубашек, сюртуков старинного покроя. Сапоги с высокими голенищами и на каблуках, и у каждого второго в руках бутылка, к которой он прикладывается. Ну, чисто друзья Джона Сильвера, где-то и он там пристроился со своей деревянной ногой и говорящим попугаем на плече. Я решаю, если такое случится, то попугая я усыновлю. Слов песен не разобрать, но, подозреваю, что исполняется местный аналог "...ихо-хо и бутылка рому". В ангарах хранилась и выпивка и граждане, очень смахивающие на разбойников, вовсю эти запасы использовали. Интересно, сколько дней они тут гуляют, и насколько ещё у них хватит здоровья.

Несколько тел, больше напоминавших кучи тряпья, бездыханно либо с минимальными признаками жизни, валялось вокруг костра. Оружия в руках пляшущих я не заметил, хотя это ещё ничего не значило. Продолжая последовательно придерживаться видимого имиджа, предполагаю, что ребятки должны орудовать ножами, саблями и пистолетами на чёрном порохе. Тут, как раз, один разудалый джентльмен и выдал залп. Искры, дым коромыслом, от одной пищали заволокло всё сборище. Четверг повизгивает и жмётся ко мне.

Эге, значит, вы уже знакомы. Тебе, брат, от весёлой компании уже перепадало на орехи. А сама компания, значит, тут уже не первый раз. И где-то на рейде стоит их кораблик с "весёлым Роджером" в качестве украшения, вряд ли это турбо-дизель-злектроход. Наверняка такая же развалюха, как пришвартованная у пирса, только побольше. Да ещё и с парусами.

Ну, хорошо, допустим, это флибустьеры Канарских островов и их окрестностей, но зачем столько театральщины. А вот ещё, например, такой вариант рассмотреть. Где-то повыше, в мягких ложах с биноклями расположились богатенькие туристы и наблюдают представление, попивая шампанское. Если принять за рабочую гипотезу, то придётся снять шляпу, ибо работают ребята неплохо, весьма натурально. Вон, ещё раз бабахнули, аж щепки от собачьей будки посыпались. Без обмана, боевой картечью бьют.

Дым рассеивается, двое самых трезвых пиратов-артистов берутся перезаряжать мушкеты, один сгрёб пустые бутылки и принялся расставлять на металлической ферме. Этот третий на ногах держался плохо, или наоборот, хорошо изображал пьяного, бутылки у него не хотели вставать на место и падали вместе с ним. Парочка у костра зарядила оружие и принялась что-то кричать ответственному по мишеням. Однако, советы собутыльников впрок не идут. Третий пират цепляется за какую-то железяку и падает на уже, с горем пополам, расставленные бутылки. Стрелков такой манёвр весьма сильно злит и они, не сговариваясь, производят дуплет по приятелю.

"Во дают, циркачи" - сам себе думаю, начиная увлекаться азартом зрелища. Лёгким бризом дым относит в лес, и около металлической фермы обнаруживается бездыханное тело всё залитое кровью. Я испытываю двойственное чувство. С одной стороны, глядя на двоих с мушкетами у костра, которые покатываются со смеху, считая шутку удавшейся, я продолжаю считать, что передо мной следующий эпизод театрализованного шоу. Дурацкого, на мой взгляд, и весьма жестокого. А, с другой, в двадцати шагах от весельчаков лежит труп, и сомнений в его неживом состоянии всё меньше и меньше. Мне, в бинокль даже видно, как кровь толчками вытекает из пробитой артерии на шее покойника.

Четверг волнуется и норовит покинуть неаппетитное зрелище. Да, пожалуй, и для туристов спектакль излишне кровавый. Похоже, здесь убивают по-настоящему. Зато на остальных участников сборища смерть товарища никакого впечатления не произвела, каждый продолжал заниматься своим делом - пить, есть, горланить песни, мутузить соседа.

Ситуация для меня на редкость паршивая. Кто бы ни были эти люди, добрыми их не назовёшь. Столкнуться с такими - смерти подобно, при встрече стрелять будут сразу, не задавая вопросов. А мне и ответить нечем, из оружия только ракетница да двенадцать зарядов к ней.

Как же мне не хотелось вооружаться. Вообще, живя на острове, я испытывал непередаваемое блаженство от того, что не нужно никого опасаться. Почти привык, и полагал, что так и будет продолжаться всегда. Ни опасных хищников, ни ядовитых гадов, ни самого страшного зверя на свете - агрессивного человека. И вот этот зверь объявился.

Вне всяких сомнений, банда оскверняет мой остров (я почти сразу стал считать его своим, а себя полновластным хозяином). Само собой, рассматривать флибустьеров в качестве спасателей было бы весьма наивно. Как-то придумать способ избавиться от этой публики, но тут имелось множество препятствий.

Любые мои агрессивные действия в отношении пиратского десанта могут вызвать высадку дополнительного контингента с корабля, и тогда их численность удвоится или утроится. Напасть на две дюжины, даже полупьяных матросов - это что-то из подвигов "Джека-Воробья" в Карибском море. Проще говоря - голливудский вариант. Конечно, можно попробовать дождаться темноты, и под покровом ночи напасть на пьяную ватагу. Сколько я успею перебить спящих пиратов, прежде чем они поймут, в чём дело - это большой вопрос. Зато сама кровавая картина умерщвления беспомощных людей, пусть, даже и мерзавцев, сомнений в её неприемлемости не вызывала.

В то же время, ждать, когда это морское отребье обнаружит либо меня, либо моё жилище, либо лодку и устроит облаву, погоню, разграбление и превращение меня любимого, такого хорошего и тёплого в хладный труп, я не собирался.

План созрел быстро. Возвращаюсь к лодке и набиваю рюкзак нужными мне вещами. Пёс, осознав (до чего всё-таки сообразительная собака), что мы ступаем на тропу войны, перестаёт скулить и суетиться и берётся за настоящую охрану. Он справа, он слева, он впереди, далеко не уходя, делает стойки, проверяет, прислушивается. Наши сборы и выдвижение можно было снимать крупными планами - суровые и сосредоточенные морды и лица (у кого что), я даже боевую раскраску нанёс грязью и кепочку одел. В руках у меня импровизированное мачете (самый большой кухонный нож, спасённый с яхты).

Обхожу крадучись периметр. Задняя сторона участка, дальняя от бухты и ближняя к скалам сильно заросла кустарниками и лианами, приходится пробираться с осторожностью, не создавая шума. Хотя мы на достаточном удалении и нас прикрывают пристройки, я предпочитаю не рисковать. А вот и то, что мне нужно. В прошлый раз я не очень внимательно осматривал этот угол, хотя интенсивный запах отметил.

В бочках оказался керосин, по крайней мере, в тех, которые мне удалось без шума открыть на земле. Основной штабель поднимался пирамидой, и эту пирамиду до сих пор не развалили землетрясения и ураганы. Рядом с горой керосиновых бочек находился наклонный пандус, по которому их, скорее всего, и перекатывали. Я стараюсь сохранить свои приготовления в тайне до самого последнего момента. Туман скрывает меня от пиратов, а их я всё-таки наблюдаю в виде теней, мечущихся вокруг костра.

Четверга пришлось оставить за забором охранять подступы, сам же я принимаюсь готовить акцию. Это весьма непростая работа - отвернуть заржавевшие пробки на бочках, заткнуть отверстия тряпками, уложить бочки в ряд на пандус. Я провозился больше часа и теперь, глядя на плоды трудов своих, начал ни с того ни с сего, сомневаться в успехе. Ох, уж эти сомнения. Сигнал к атаке подал Четверг, начав облаивать фигуру в лохмотьях, явно отбившуюся от стада и заблудившуюся среди бочек.

Я зажёг факел.

Бочки, полыхая керосиновой ветошью, быстро покатились на поляну, громыхая вначале по стальному листу, а затем по бетонной площадке. Половина разлетелась, кто куда, но четыре или пять докатились почти до костра и принялись там опорожняться, разгораясь чадным пламенем.

Фигура, облаянная Четвергом, как-то очень быстро оценила обстановку, извлекла из лохмотьев кривую саблю и устремилась ко мне по пандусу. Факел, брошенный в противника, должного эффекта не произвёл, пришлось воспользоваться ракетницей. Красный искристый шар угодил пирату в грудь, одежда на нём вспыхнула мгновенно, и сам он стал большим полыхающим шаром.

Я столкнул с пандуса две оставшиеся бочки, перезарядил ракетницу и ринулся в сторону пожара. Четверг заливался за забором благим собачьим матом, возмущённый тем, что не принимает участия в такой красочной битве.

Бетонная площадка имела небольшой уклон в сторону берега, и керосин из бочек огненной рекой тёк туда же. На его пути, где-то там был костёр и пираты. Вокруг плясали огненные вихри, пришлось сделать глубокий обход справа. Выбегаю на открытое пространство и среди клубов чёрного дыма вижу панический отход флибустьерского десанта к баркасу. Для ускорения и придания необратимости процессу делаю два выстрела над головами беглецов. Ракеты с шипением красиво уходят, бьются о ветки, разлетаются целым фейерверком, осыпая улепётывающих разбойников морских просторов.

Выжидаю полчаса на пирсе - надо же дать товарищам возможность отчалить. Баркас, не смотря на внешнюю ветхость, в темпе отваливает и исчезает в тумане. Буду считать, что надолго, а лучше бы навсегда.

Но такое вряд ли возможно, память у подобной публики короткая. При следующей попойке они всенепременно попробуют снова высадиться, причём усиленным составом. Только грядущие шторма могли умерить пыл пиратов и отложить десант до весны.

Четверг, в процессе погрузки лодки, пытается компенсировать своё отсутствие на поле боя активным лаем в сторону догорающего керосинового костра, где догорают останки не успевших удрать бандитов. Смердит.

И опять я не успеваю закончить экспедицию. Удар настигает в лодке, когда, стоя одной ногой на борту, а другой на пирсе, веду погрузку. Через секунду уже барахтаюсь в воде. Четверг - маленькая торпеда, несётся по гранитным плитам и сходу влетает в лодку. В воде удары переносятся легче, если только не играет роль удалённость от некоего эпицентра. Вода вокруг лодки и камней при каждом ударе всплёскивает маленькими фонтанчиками, как будто некий исполин огромной кувалдой бьёт по борту гигантской ванны. Неприятные ощущения те же, что и в прошлые разы, но гораздо слабее.

Не смотря на периодическое помутнение в глазах, сейчас я могу наблюдать внешние проявления этого явления. Куски металла, брошенные в зарослях, искрят, листва на деревьях вибрирует и осыпается, по воде идёт мелкая рябь, как от работы мощного генератора.

Предпочитаю как можно быстрее покинуть негостеприимное место, закидав оставшиеся вещи в лодку. Ветер сейчас на моей стороне, гонит лодку домой к теплу и, хоть относительной безопасности.

Г Л А В А 19. Новый Год.

И пошёл снег. Огромными хлопьями. В начале тихий. Снежинки строго вертикально опускались на землю, совершая несложные вращения вокруг своей оси. Опавшая и не успевшая ещё этого сделать листва, голые скалы покрывались пушистой периной. Потом снег быстро таял. И падал опять.

Так продолжалось три дня до самого Нового Года. Я, правда, не совсем уверен в точности своих вычислений по календарю, ну да это и не так важно, великие постные намазы я всё равно блюсти не собирался. Непосредственно в новогоднюю ночь снег падал особенно густо, при этом подул ветерок, и стали на острове получаться настоящие сугробы. Четверг свежему снегу радовался, как щенок. Бесконечное валяние в сугробах, рытьё в них же обширных нор, катание с горок, гонки за особо крупными снежинками - вот далеко не полный перечень его зимних забав.

Накануне праздника я срубил молодую кедровую поросль и принёс в пещеру. В пещере тепло. Ярко горит огонь в очаге. На нём тушится в котелке свежепойманная белка - это наш праздничный ужин. Я украшаю колючие ветки чудом спасёнными конфетами на нитках. Рядом сидит пёс и в меру своих собачьих сил помогает - берёт в пасть очередную конфету, очень аккуратно берёт, и подаёт мне. Мы молчим, без слов, прекрасно понимая друг друга. Только крепчающий ветер завывает в черноте новогодней ночи. Огонь в очаге пляшет, смолистые поленца трескаются, осыпая камни большими красными искрами. Моя и собачья тени шевелятся на стене, как ещё одна пара живых существ. То есть, у нас есть компания. От всей сцены веет такой немыслимой древностью, что я в какой-то момент её физически ощущаю. Мы здесь и сейчас, а тот, другой мир не только в тысячах километрах от нас, но и в десятках тысяч лет отсюда.

Новогодняя ёлка готова, она густо пахнет смолой. Конфетные обёртки искрятся в сполохах костра, в пластиковом ведёрке со снегом охлаждается спасённая той же конфетной феей бутылка шампанского. Не хватает курантов - не беда, для этого дела приспособлена блестящая медная тарелка (запчасть от какого-то прибора, вывезенная со "склада"). Электронный компонент неведомого назначения сейчас исполняет несравненно более важную в своей жизни функцию - подвешенный на верёвке, он вращается и озаряет красным отсветом ёлку, Четверга, меня, дальние уголки пещеры, заполненные добром, а ещё защитную стену, сложенную моими титаническими усилиями из камня и затянутую брезентом.

Я сверяюсь с часами и ровно в двенадцать бью молотком по тарелке. Получается очень похоже на маленькие кремлёвские куранты - во всяком случае, я стараюсь, и Четверг воем мне подсобляет. Потом шампанское, белка, тушённая с морковкой и желудями (Четверг съел больше меня, зато я выпил больше шампанского). В разгар веселья в снежно-чёрное небо уходит ракета, возвестив наступление Нового Года.

А утром злой ветер нёс мелкую снежную крупу, занося небольшого снеговика, народившегося минувшей ночью. Кстати, Четвергу снеговик категорически не нравился. Пёс его постоянно подкапывал, пока не завалил и не растащил по кусочкам. Некое изделие, по внешнему виду напоминающее лопату, доставленное со "склада", было применено для расчистки сугробов у входа в пещеру. Снегопад за пару часов сводит мои усилия на нет, но я не сдаюсь. Борьба идёт до темноты. Снег привлекает в помощь ветер, вдвоём они образуют буйную шайку, именуемую буран. Незаметно подкрадывается мороз. С тремя противниками мне не справиться, и я отступаю за каменно-брезентовую стену, отсекая ветер и снег и начиная бороться только с холодом.

Г Л А В А 20. Соседка.

Буран бушевал ещё несколько дней и однажды утром резко стих. Тогда же спали и морозы. И началась бурная оттепель. Когда земля после снега подсыхает, я отправляюсь на прогулку. Четверг, засидевшись взаперти за время непогоды, носится за птицами, которые, так же как и он не прочь поиграть в салочки. А меня смущает неожиданная суровость местного климата. Я же где-то недалеко от Канарских островов, там морозов не бывает по определению. Если только за время моего отсутствия синоптики какую-нибудь пакость не совершили. На них ни в чём положиться нельзя. Вот и сейчас какая-то аномалия разыгралась. Вулканическая чаша "огорода" до сих пор забита снегом, и таять он не торопится.

Хвалю себя, что, не смотря на негостеприимную встречу, запасся на "огороде" его дарами. Из-под такого снега добыть теперь уже ничего невозможно. Зато загорелось мне, сидя на скале и обозревая владения, посетить соседний остров, который от меня через протоку. Сейчас, когда многие деревья избавились от листвы, он просматривается во всю ширину и манит. Манит так, что я решаюсь на вылазку, игнорируя неустойчивую погоду.

Желание жгучее, но экспедиция отложилась на целую неделю, поскольку я умудрился подхватить ангину и, в основном, отсиживался в пещере. Положительным же стало то, что моё выздоровление совпало с резким потеплением, и задуманное мероприятие, наконец, началось.

Берег соседнего острова оказался на редкость не удобным для высадки, место нашлось в самом конце протоки, где она превращается в бухту. С горем пополам затаскиваю плавсредство на мокрую скользкую скалу, заваленную к тому же тёмно-коричневыми длинными водорослями. Лодку приходится тащить ещё дальше, поскольку водоросли кишат прибрежной живностью от морских блох до внушительных размеров крабов, угрожающе размахивающих клешнями. Ищу приемлемый путь для обхода острова. У меня это получается плохо, зато Четверг мгновенно справляется с задачей, и я карабкаюсь на скалы вслед за ним.

Берега этого острова и в самом деле существенно круче, прибой мощно бьётся где-то там внизу. А мы поднимаемся всё выше и выше к самому гребню. Пёс уверенно ведёт меня к наиболее выдающейся скале, господствующей не только над "малым островом", но и над всем архипелагом. А передо мной и в самом деле архипелаг. В нём, помимо "большого острова", на котором собственно, я и проживаю, и "малого", где сейчас нахожусь, имеется несметное количество скал, камней и прочих образований, торчащих из воды даже на значительном удалении от материнских островов. На "большом острове" хорошо виден кратер, наполовину ещё заполненный снегом. Зато пещера не просматривается, и меня это радует. На главной скале архипелага мою штормовку треплет почти ураганный ветер, выдувая слёзы из глаз. Мне становится неуютно, тороплюсь закончить рекогносцировку.

"Малый остров" - тоже вулкан, потухший, разрушенный, но со всеми признаками этого грозного природного образования. Диаметр кратера несколько меньше, чем на "большом острове", но существенно глубже, и зарос он весьма основательно. Дно, из-за густой зелени, совершенно не просматривается.

Спуск вниз, вглубь кратера, не кажется мне очень сложным. После короткого совещания с Четвергом, который подтверждает моё предположение, начинаем спускаться. С террасы на террасу, не спеша, я хочу достичь дна, не сломав себе ни одной ноги. Внутри кратера заметно теплее, и не только по причине отсутствия ветра. Видимо в нём продолжаются остаточные вулканические процессы, чем объясняется, в частности, отсутствие снега.

Неприятность - заросли становятся всё гуще, непролазнее, Четверг с большим сомнением смотрит на перспективу спуска на очередную террасу - там сплошной полог из кустарника, бамбука и лиан. Подозреваю, что там внизу и ужу не пробраться. Зато дорога вдоль террас трудностей не представляет, но мы предпринимаем попытку проникнуть ещё ниже. Два часа упорного труда с мачете, и, обливаясь потом, я решаю прекратить мучить себя, пса и зелёные непролазные насаждения. Ко всему, здесь душно, из недр кальдеры поднимается влажное тепло, которое под пологом зарослей, проливается конденсатом. Мы ещё и промокли. Отходим на исходные позиции, отдыхаем, обсыхаем и продолжаем обход кратера.

Пёс гоняет каких-то травяных грызунов, а я пою сегодня песни. Все, какие помню, а помню я их много, к сожалению все до середины первого куплета или только припев. Зато получается классное попурри, если не делать больших пауз.

Так и допелся, что мне на голову рухнуло что-то визжащее, царапающееся, волосатое и очень пахучее. Из всего комплекса примет именно запах выделялся больше всего, но он же, как ни странно, успокаивал. Так пахнет человек, который давно, ну очень давно не принимал ванну. И осознание того, что на меня напал человек, причём не очень крупный, а не дикий голодный зверь, останавливало от слишком агрессивного сопротивления.

Четверг принял посильное участие в обезвреживании непонятного существа, ухватив его за грязные лохмотья. Несмотря на небольшие размеры, нападающий проявил недюжинную ловкость, гибкость и агрессивность. И только преодолев брезгливость и намотав длинные сальные волосы на руку, мне удалось прижать его к земле. Четверг довершил дело, усевшись противнику на грудь и оскалив мощные клыки.

Хорошо, когда под рукой есть крепкая верёвка, ей всегда можно воспользоваться для связывания нападающих. И вот перед нами лежит тело. Оно ещё дёргается, шипит, но укусить и оцарапать, слава богу, никого не может. Я обрабатываю царапины виски семилетней выдержки. Четвергу тоже досталось, но он зализывает раны самостоятельно. А повязали мы в пылу сражения девушку или молодую женщину. На вид ей лет двадцать пять, хотя худоба и слой грязи умело скрывают возраст.

Когда доступные раны обработаны и зализаны и перорально принят стакан пятидесятиградусной вакцины от столбняка, в полный рост встаёт вопрос, что же делать с пойманным чудом. Совершенно ясно, что где-то здесь расположено её жилище. И она проявила агрессию, защищая свою территорию от вторжения. В данном случае я нарушитель, пришелец, подлежу изгнанию всеми доступными средствами. И должен либо подчинить теперь себе это дикое существо, либо ретироваться с "малого острова".

Между двумя крайностями всегда прячется третий более конструктивный вариант - приручить, подружиться, для пользы дела. Стоит его попробовать. Тем более что в отличие от пиратов, мы соседи и видимо, товарищи по несчастью. Из рюкзака достаю новогоднюю конфету (помимо всего, на них оказалось замечательно можно приманивать местных белок), демонстрирую. Пленница на минуту замолкает, а то ведь завывала как резаная, и внимательно следит за конфетным маятником, который качается у неё перед носом. С громким шуршанием разворачиваю обёртку и достаю шоколадный батончик. Даю обнюхать Четвергу, тот прилежно нюхает и демонстративно облизывается. Подношу конфету к своему носу, и тоже облизываюсь. Наступает очередь пленной амазонки. Она осторожничает, но шумно втягивает ноздрями воздух. Пока всё идёт нормально.

Откусываю маленький кусочек и сладострастно закатываю глаза, при этом громко чавкаю и причмокиваю. Пленница начинает беспокойно возиться и вращать глазами. Придвигаюсь ближе и совершаю очередную ошибку. Поднесённая ко рту аборигенки конфета ухватывается целиком, в заглот, с моими пальцами. Спасает хорошая реакция. Молодые острые зубы лязгнули мимо, чуть не отхватив, так мне показалось, кисть целиком. Послышались утробные звуки поглощения сладости.

Первый шаг сделан. Мы на верном пути. Вопрос только в том - хватит ли у меня конфет, чтобы превратить это дикое создание в друга или, хотя бы в союзника. А пока можно устроить привал.

Разжигаю костёр, благо хвороста вокруг полно. Пленница довольно равнодушно взирает на огонь, облизывая губы, но попыток освободиться больше не предпринимает. Тут я должен сделать маленькое отступление. Четверг практически с самого начала благосклонно отнёсся к варёно-печёно-жареной пище, как заменителю сырой, но и охотой не брезговал, видимо, чтобы не утратить навыки. Получалось, что мы с ним вполне всеядны.

Голод не тётка, и наша пленница ест то же, что и пёс. Я освобождаю ей одну руку, чтобы сподручнее было питаться. Ест. С урчанием, как оголодавшая кошка. Она, кстати на неё смахивает. Будучи связанной, она не выглядит зверем или Маугли, присущая какая-то природная грация, аккуратность, не создают впечатления опустившегося одичавшего существа. Девушка естественна, ловка и непосредственна. Судя по всему, живёт она здесь долго, и жизнь здешняя её не балует плюшками и эклерами в шоколаде. Может она, и понятия не имеет, что на свете есть, например, мороженое (смешно, почему мороженое, может я тоже стосковался по сладкому?) и много других вкусных вещей. А ещё есть мыло, расчёска, разная удобная одежда.

Я усмехаюсь, и девушка бросает на меня вполне осмысленный человеческий взгляд.

-- Вкусно? Кушай, не стесняйся, - подвигаю к ней котелок с тушёными овощами и мясом.

Девушка издаёт ртом какой-то звук, не связанный с пищеварением. Может это слова благодарности не смогли пробиться через жующие челюсти?

Испытываю приступ жалости. Если этого грязного воробья почистить, помыть, одеть, получилось бы вполне симпатичное существо, оно проглядывает через корку грязи. А вот ведь судьба распорядилась как безжалостно. Каким-то неведомым образом забросила сюда и оставила на годы. А что если и я проведу здесь гораздо больше времени, чем предполагаю. Ведь, несмотря на весь мой восторг от пребывания на острове, я в глубине души очень надеюсь на достаточно скорое возвращение в мир людей. К чистым простыням, Макдоналдсу и поездам метро.

Возня у костра выводит из задумчивости. Девушка пытается вытащить из котелка последний кусок, Четверг возражает, считая остатки пищи своей законной привилегией. Произвожу акт раздела остатков - девушка получает последний кусок мяса, пёс - котелок для вылизывания. Мир восстановлен, все довольны, я тоже.

Ещё одно немаловажное дело - идентификация. Вполне возможно, что девушка никак не называется по имени (это я так думаю). Мне предстоит её как-то назвать. Продолжаю традицию робинзонады и нарекаю пленницу "Субботой" - в моём календаре сегодня именно этот день. Пытаюсь донести новость до аборигенки. Она сыта и соглашается быть любым днём недели. Взгляд у неё соловеет, глаза закрываются, девушка клюёт носом почти в костёр. У огня достаточно тепло, терраса покрыта толстым слоем мха, готового принять сонное тело. Четверг и Суббота валятся в эту зелёную постель и, не смотря на довольно раннее время, засыпают просто мертвецки. Воздух здесь, что ли другой.

Пока компания принимает сиесту, обхожу ближайшие окрестности. Вот и аборигенское жилище - глубокая ниша в скале. Вход завален ветками, искусно переплетёнными лианами. В завале некое подобие двери. Сую нос внутрь. Лучше бы я сунул какую другую часть тела. Пахло логовом немытого человека. Запах, конечно, бесподобный. Неужели тут на "малом острове" негде принять омовение? Зато само жилище изнутри не производит отталкивающего впечатления. Чисто, прибрано, объедков не видно. Если бы не пахучая постель из листьев и мха - можно поставить четвёрку с плюсом за хозяйственность. По углам какие-то сушёные веночки, метёлки и целые веники, множество шестов, веток, скрученные в бухты лианы. Несколько плоских камней составляют какой-то хозяйственный инвентарь, возможно, это кухонная посуда. А ещё по стенам в разных вариантах размещены композиции из сушёных ягод, цветов, орехов, даже ракушек. У девочки определённо есть художественный вкус и желание творить. Мило.

Более внимательный осмотр преподнёс ещё один сюрприз - рядом с пещерой аборигенки есть огород, ухоженный по всем правилам - грядки, опоры, подвязки. Делянка очень небольшая, но выглядит, как образцово-показательная клумба на выставке цветов. На грядках всё уже съедено.

Когда я возвращаюсь к потухшему костру, выясняется, что календарная компания уже проснулась и занята делом. Суббота пытается подобраться к моему рюкзаку, видимо рассчитывая на очередную порцию продуктов. Четверг рюкзак обороняет, периодически, то вцепляясь в него зубами, то лязгая ими же на девушку. Делает он и то и другое достаточно формально, вовсе не собираясь кусать тянущуюся руку. Идиллия.

Продолжать путь вдоль кратера дальше не имеет смысла, по пройденному участку можно судить обо всём остальном. Да и день неумолимо клонится к закату. Я вываливаю содержимое рюкзака на землю, катятся овощи по мху. Для человечка такой комплекции, как Суббота, еды должно хватить на неделю.

-- Это тебе, Суббота. Не буду я мешать твоей одинокой жизни, но если захочешь, приходи в гости. Всегда будем рады, я и Четверг, - это я всё так, что бы сказать что-нибудь напоследок.

Разрезаю верёвки на пленнице, и собираюсь уходить. И вдруг, в спину мне как пулемётная очередь. Суббота что-то быстро и возбуждённо тараторит на непонятном наречии. Не смотря на то, что аборигенский язык совершенно не понятен, мимика неумытой мордашки и активная жестикуляция не оставляют сомнений - меня благодарят.

-- Ты уж извини, пожалуйста, что пришлось связать.

Хотя Субботу это обстоятельство не особенно беспокоит. Скорее наоборот. Она собирает обрывки верёвки, уделяя им больше внимания, чем продуктам. Ну что же, это тоже объяснимо - колониальные товары всегда были в ходу у туземного населения, если только Суббота действительно коренной житель. Я выгребаю из рюкзака всё, что там лежит, кроме ножа и бутылки виски и выкладываю на кусок брезента.

-- Это тебе Суббота. Такой от меня подарок. Надеюсь, всё это тебе пригодится.

И ведь удивительное дело, поняла меня совершенно однозначно, хотя взглядом на всякий случай переспросила - ей ли всё это богачество. Я кивком подтверждаю. Такой вот я сегодня добрый и щедрый.

Суббота, как любая нормальная женщина, погружается в недра неожиданно свалившейся на неё кучи добра. Мы с Четвергом потихоньку удаляемся, оставляя девушку наслаждаться подарками в одиночестве.

По протоке уже гуляет ветер, по небу несёт пока ещё редкие тучи. Но погода явно портится, и я тороплюсь попасть домой. Экспедиция закончена. Её результаты ещё предстоит осмыслить. Конечно, Суббота это, какое-никакое, но вполне человеческое существо, однако, мою проблему она никак не решит, сама, похоже, в таком же положении. Да и одной ей, видимо, лучше, чем со мной. Во всяком случае, я без особого сожаления покинул "малый остров".

Пёс, правда, имел что-то сказать своё на эту тему, но мнение оставил при себе, вслух его не высказывал, ограничившись недовольным ворчанием.

Г Л А В А 21. Крушение.

А ветер крепчал с каждым часом. Совершив необходимые приготовления к встрече с ураганом, мы с Четвергом забились в пещеру. Огонь. Как говорят, великое открытие человека, или великий дар богов, хотя, по сути, обычная химическая реакция окисления с выделением значительного количества тепла и, тем самым, самоподдерживающаяся. За счёт чего она и стала главной реакцией в жизни человека на долгие, долгие годы. Огнём человек грелся и готовил пищу, огнём же и убивал. И "Великому Кислороду" было всё равно в данном случае что окислять - дерево, уголь или бензольное кольцо.

Однако, никакими формулами не описать тот уют и ощущение безопасности, которые даёт огонь в условиях оторванности от урбанистической цивилизации. Мороз пробегает по коже от одной мысли, что я мог бы оказаться без огня. Четверг со мной полностью согласен. В такую погоду, как сейчас, когда за стеной завывает буря, и темень - хоть глаз выколи, он жмётся к огню, делает вид, что спит, хотя уши-локаторы начеку и вздрагивают при каждом постороннем звуке.

А буря гудит, заряды ветра и дождя атакуют защитную стену, пытаясь сорвать брезент. Но это вряд ли у них получится, брезент так прижат камнями, что скорее улетит вместе со стеной. Я сейчас больше беспокоюсь за лодку - не слишком ли близко к воде я её "паркую".

Треск и грохот чего-то большого лопнувшего и рухнувшего, перекрывает вой бури. Огромный сук упавшего кедра пробивает стену, сминает брезент. Всё происходит так быстро, что я успеваю только голову повернуть, и таращусь обездвиженный на обломок диаметром с двоих меня. Вот и хвастайся своими строительными успехами после этого.

Первым в себя приходит Четверг, и начинает облаивать вторгшееся не прошеным гостем дерево. Лай, не лай, а дыра у нас знатная образовалась, и надо что-то срочно предпринимать. Снаружи картина просто устрашающая. Гигантский кедр, росший неподалёку и составлявший мою гордость за свои необъятные размеры, проехался кроной по склону скалы и накрыл мою пещеру целиком. Одна из его толстенных веток при этом обломилась, и зацепила моё, такое, казалось бы, незыблемое каменное сооружение, под названием "защитная стена", и своротила брезент.

Когда проходит первый испуг, начинаю радоваться, что остался жив (очередной раз), поскольку ветка не дотянулась до костра каких-то пару шагов. Ну а дальше, на волне счастливого избавления, включается оптимистическая волна. Во-первых, ветка выбила из стены камни, образовав пролом, но сама же его и закупорила. А во-вторых, перед моим жилищем образовалась такая защита из хвойной кроны, что никакой ветер теперь был не страшен. Он и не мог продуть, как не старался. Ну и ещё дрова - в пересчёте на кубометры здесь на три года хватит. Остаётся ещё решить, как покидать пещеру, но это забота завтрашнего дня.

В свете смолистого факела собираю опавшие шишки, они зрелые, раскрываются сами. А там орешки. И это тоже плюс. Я возвращаюсь к огню шелушить шишки и калить орешки. А вот Четверг долго не может успокоиться, облаивает кого-то там в кроне. Наверное, это непрошеные парашютисты-белки. Могу представить себе испуг бедного животного, под которым обломилось такое дерево - можно сказать - мир рухнул.

К месту вспомнилась давешняя девчушка - Суббота. Представилось, как она бедняжка сидит одна в темноте (очага я у неё не обнаружил) своего грота и вздрагивает от порывов ураганного ветра. У Маугли хоть друзья были - волки, медведи, удавы, а тут - одна. Поневоле одичаешь и озвереешь.

На всякий случай обрабатываю сегодняшние царапины тем же средством, которое принимаю внутрь. Пёс - деловая муха, возвращается с видом сполна исполненного долга и плюхается у костра. Угощаю друга фирменным десертом - печеньем из желудёвой и кедровой муки с добавлением сахара. Угощение принято. Наше сидение у костра продолжается. То пёс, то я бросаем настороженные взгляды на новый предмет интерьера, распространяющий на изломе мощный смолистый аромат. Всё тихо, ствол со своими многочисленными ветками принял устойчивое положение. А буря за новым заслоном и в правду кажется тише и от того менее опасной, как в теленовостях из Бангладеш.

С утра я долго не могу сообразить, что за дикий запах меня окружает. Голова болит, царапины на лице и руках тоже дают о себе знать. Темно. Ощупью нахожу выход и сразу натыкаюсь на иголки, которые будят окончательно. Ёлки-палки, да тут целый лес. Свет где-то там, вдалеке, там же продолжает шуметь ураган.

Сооружение туннеля заняло почти целый день. Помимо выхода в свет, образовалась гора лапника и гора шишек. Там, за пределами кроны, неистовствовал ураган, мне довелось оценить его мощь, едва только высунув нос наружу. Это был неописуемый кошмар и ужас, форменное стихийное бедствие.

Ураган бесновался удивительно долго, не стихая ни на минуту. Пока однажды утром я не проснулся в абсолютной тишине. Свежий снег покрыл окрестности и продолжал сыпаться, как будто не ведая, что накануне ветер валил деревья - ещё один великан, разбросав ветки, лежал на склоне.

Первым делом отправляюсь проведать лодку - как-никак, но это единственное транспортное средство на ходу на всём острове (хотя, я об этом уже упоминал). Лодка, слава богу, цела, но завалена растительным хламом, в том числе мерзкими длинными водорослями. Среди мусора попадаются несколько деревяшек, явно испытавших на себе руку столяра или плотника. Обломки корабля? Смытая волнами хижина? Может это тот пиратский корабль, или какой другой утерял часть своего инвентаря? Ближе к воде обломков досок больше, попадаются и отдельные деревянные предметы - нахожу две пустые бочки и деревянный башмак. Уж не крушение ли? И тут среди морского и берегового мусора обнаруживаю труп. Он лежит на спине, запрокинув голову, перемотанный водорослями. Заставляю себя подойти к утопленнику и убедиться, что он на самом деле мёртв.

Одет покойный в такие же лохмотья, что и достопамятные пираты. Мне до сих пор не понятно, что это за люди. Однако, факт, что их тянет на остров зачем-то. Оглядываю берег более внимательно, и нахожу ещё одного покойника. Если пересчитывать на погонный метр береговой линии, их тут должны быть сотни. Хрен знает насчёт сотен, но вот в протоке ещё одно тело колышется среди обломков, теперь уже понятно, что корабля.

Погибших людей, конечно, жалко, однако, перспектива превращения протоки в братское кладбище, меня расстраивает ещё больше. И я назначаю себя старшим похоронной команды с ненормированным рабочим днём и оплатой, согласно установленным тарифам.

Поскольку здравствующих родственников усопших поблизости не наблюдается, и некому изъявлять последнюю волю, принимаю решение кремировать всех найденных в соответствии с ритуалом индейцев сиу (а может, команчей). Для этого, первым делом, очищаю и вывожу в протоку лодку - теперь она становится островным катафалком. В протоке холодно, неуютно, от перспективы исполнения функций похоронной команды становится совсем тоскливо. Но, убеждаю себя ещё раз в необходимости и целесообразности (запах, насекомые, болезни, падальщики) мероприятия.

Преодолевая внутреннее сопротивление и, даже, конкретный страх перед утопленниками - уж больно они синие, я обыскиваю одежду каждого из них, в надежде найти хоть какие-то документы. Ребята не имели привычки хранить в карманах паспорта и кредитные карточки, да и карманы были не у всех. Их функции исполняли зачастую некие подмышечные сумки, где моряки хранили личный носимый скарб - табак, курительные трубки, огниво (я его как-то сразу узнал). Наиболее информативными находками оказались деньги - круглые медяки с треугольными отверстиями посередине. Иероглифы на монетах поистёрлись, но драконы ещё проступали на окисленной поверхности, так, что происхождение утопшей команды я посчитал совершенно определённым. Мою ошибку можно объяснить только переутомлением и переохлаждением. Поскольку посреди Атлантического океана китайских пиратов быть не могло - я делал слишком скоропалительные выводы. Кроме того, ни один из покойных на жителя поднебесной и её окрестностей не походил хабидусом. Все до единого, белые и круглоглазые.

На следующий день я продолжил собирать страшный урожай прошедшей бури. Очевидным контрастом моей скорбной деятельности была ясная тихая погода, хотя солнце всегда укрывалось лёгкой дымкой. Занятие изматывало и физически и психологически. Трупы начали разлагаться в воде, опухать, становиться совсем не подъёмными. На будущий погребальный костёр без содрогания смотреть было просто невозможно. Возникло серьёзное затруднение - как разжечь? Пришлось плыть на "склад" за керосином.

Наконец к вечеру второго дня мне удаётся закончить транспортировку утопленников и горючего. Речи быть не может тратить ещё один день на общение с покойниками, и я поджигаю предварительно облитое керосином сооружение. Чадное пламя разгорается, и на удивление быстро охватывает всю пирамиду. Я опасаюсь за сухие заросли на берегу, но огонь туда не идёт, устремляясь в вечернее небо вперемежку с чёрными клубами дыма. Оставляю костёр гореть на ночь и удаляюсь превращаться из могильщика в нормального человека, просто живущего отшельником на необитаемом острове. Впереди главная процедура - помывка.

Четверг в работе похоронной команды участия не принимал, коротая время на берегу в одиночестве. После необходимых омовений мы пробираемся через хвойный завал в наше жилище и предаёмся радостям бытия доступным только живым - теплу, пище, общению.

Утром я просыпаюсь от тошнотворного запаха. Неужели я настолько провонял покойниками, что их запах преследует меня и в пещере, или же это простая обонятельная галлюцинация. Оказывается, тут другое и оно копошится где-то рядом со мной. Откидываю полог у входа. Пропуская малую толику света. Да, в моей постели кто-то есть. Зажжённый факел подтверждает догадку - это Суббота собственной персоной, грязная, мокрая и неимоверно от того пахучая.

Призываю к ответу Четверга, охранника моего и своего покоя. Выясняю, как он допустил появление непрошеной гостьи. Пёс виновато отводит глаза, прижимает уши, только что лапы не разводит в стороны: мол, сжалился над бедняжкой, не мог поступить иначе. Подозреваю их обоих в заговоре с целью втереться ко мне в доверие и прописаться на более комфортной жилплощади. Устремления Субботы, таким образом, мне понятны, а вот какой прок с подобного подселения Четвергу, совершенно не ясно.

Конечно, с одной стороны неплохо получить в друзья, помимо собаки ещё и человека. Но Суббота с самого начала представлялась мне настолько диким или одичавшим существом, что в этом качестве я её всерьёз не рассматривал. Но вот она здесь. Кстати, а, в самом деле, почему? За едой? Может быть. Ураган выкурил? Маловероятно. Девушка здесь уже давно, для неё это не первый тайфун, пережила бы и этот.

И тут, как обухом по голове - а если причина в пиратах? Могла же какая-то часть спастись и высадится на "малый остров"? Учитывая негативную реакцию аборигенки на пришельцев, когда на одного она могла даже напасть, а от нескольких драпануть, вплоть до форсирования протоки, это вполне возможно. Кстати, как это у неё получилось? Вода в океане весьма прохладная, к купаниям не располагает.

Пока я, таким образом, соображал спросонья, пахучее огородное пугало окончательно просыпается, потягивается, зевает - ну чисто кошка, правда сильно драная, но всё равно грациозная. А ведь её надо как-то отмыть - думаю я о предстоящем неизбежном - в таком виде держать дикарку рядом с собой совершенно не приемлемо. Вначале надо проверить, как она реагирует на умывание, причём, интенсивное, ведь пребывание в протоке никак на её чистоте не сказалось.

И мы пошли мыться. Не буду приводить все подробности водной процедуры в купальном ручье, упомяну только страшную худобу Субботы, навевающую образы концлагерных заключённых. Как говорится, в чём только душа держится, а ведь сколько энергии.

Как ни странно, мылась Суббота с удовольствием, особенно ей нравилась мыльная пена. Под шумок, пока она развлекалась с пузырьками в купели, я отстриг её пышную, но уж очень грязную шевелюру. Поведение девушки больше напоминало действия ребёнка. Она строила из пены холмы, пускала щепки по поверхности, брызгалась и всё это в почти ледяной воде.

Переодетая в запасную одежду, высушенная и обогретая, а так же накормленная, Суббота, как при первой встрече, мгновенно заснула. А я отправляюсь на разведку. Четверг безропотно остаётся сторожить дом, улёгшись поперёк входа перед очагом.

Мои худшие опасения оправдываются самым скорым образом - ещё не дойдя до погребального кострища, я замечаю на противоположной стороне протоки движение. Пятеро всё таких же лохматых субъектов копошатся на берегу, пытаясь из обломков своего корабля соорудить что-то плавучее. Таких гостей я не жду. Но и им, похоже, не требуется приглашение пообедать по-семейному.

Пятеро против одного - это много. Тем более, что каждый из них закалённый в боях удалец, не первый год пиратствующий по морям и океанам. Толкает их на подвиги холод, голод и отсутствие выпивки - это тоже фактор немаловажный. Ну что же, бойцы они может быть и крутые, а вот плотники никудышные. В бинокль хорошо видно, как пираты неумело прилаживают обломки, пытаясь их то сколотить, то связать. Дискуссии по сборке плавсредства поминутно переходят в словесные перепалки и мелкие потасовки. Похоже, до утра им не справиться. А у меня, таким образом, есть немного времени подготовиться к торжественной встрече непрошеных гостей.

Г Л А В А 22. Бой.

Остаток дня и ночь не пропали зря. За это время я вооружил и провёл закрытые учения своей маленькой армии. А когда холодная тьма начала сереть и терять клочья тумана, мы выдвинулись на передовую. В пище, как деморализующем факторе, всем солдатам и генералам было отказано.

Противник тоже не дремал, за ночь пираты стащили весь доступный плавучий материал, как-то его связали и теперь пытались на всём на этом отчалить от берега. В тумане виднелась только тёмная масса досок и веток, с которой доносились приглушённые голоса. Дело, видимо не клеилось, потому что голоса периодически становились громче, резче, кто-то кого-то куда-то посылал. Наконец плавучее сооружение снялось с места, и теперь слышались нестройные шлепки самодельными шестами и вёслами по воде.

Покидаем наблюдательный пункт и спускаем наш дредноут на гладь протоки. Он ярко оранжевый, в темноте даже как будто светится. Решаю, что это к лучшему - пусть будет дополнительный психологический фактор. Нас заметили сразу, как только лодка вышла из-под защиты кустов, шлепки стали чаще и громче. Теперь не было смысла таиться, противники видят друг друга. Ветер, как и положено, дует вдоль протоки, позволяя мне маневрировать, правда, в ограниченных пределах. Противника же медленно будет нести вдоль берега и, для того чтобы ему пристать к противоположному, надо очень постараться.

В моих интересах дрейфовать от пиратов с наветренной стороны, для чего я опускаю плавучий якорь. Кое-как мне удаётся расположиться примерно в ста метрах от плота. Пираты безостановочно продолжают совершать загребные движения, однако, наше нахальное появление, а в особенности то, что мы расположились у них на виду и к чему-то готовимся, заставляет их нервничать. Разбойники, не прекращая грести, совещаются и беспрерывно снуют по всей конструкции.

Вот и солнце. Зимнее, не яркое, такое же, как всегда, туманное. Но в каньоне между островами стало вдруг совсем светло, и пираты решили что-то предпринять.

Они бросили вёсла и залегли среди досок. Я в тот момент почувствовал холодок где-то там, внизу живота. А что если я просчитался, и у них есть порох и пистолеты. Вот если повезло бродягам и спаслись они, имея бочонок сухого пороха и три-четыре пистолета. Весь мой план, в таком случае, летит к чёрту, а я сам оказываюсь на линии прямого огня.

Неизвестность не долго повисает над водой. Проходит минута, другая, напряжение растёт, моя армия, как и я, похоже, перестала дышать. В тишине туманного утра срывается звук отпущенной тетивы. Я не успеваю удивиться происходящему. Как в борт лодки с громким шлепком впивается арбалетный болт. Тут же со свистом начинает выходить воздух, и все участники сражения принимаются кричать.

Пираты прыгают по доскам, потрясая арбалетом (я успеваю разглядеть, что он у них в единственном экземпляре, а вот стрел может быть в достатке). Мои бойцы тоже не отстают - пёс заливается бешеным лаем, ему подвывает что-то воинственное Суббота.

Мне пока не криков - надо срочно спасать лодку, иначе не миновать участи быть расстрелянными прямо в воде. Хорошо, что я не вытаскивал аптечку, и пластырь всегда под рукой. Одно ловкое движение, и дырки как не бывало. Вот теперь можно и мне заорать во всю глотку.

В любом случае война объявлена, боевые действия начались. Второй болт пробивает парус и улетает далеко за корму. До меня доходит, наконец, что пора более активно включаться в дело, начинать маневрировать, уворачиваться от стрел, иначе расстреляют как привязанную за ногу курицу.

Первый выстрел так и остался у пиратов самым удачным, все остальные стрелы падают вдалеке от лодки. Пираты публика специфичная, способная на бесшабашный штурм, героический прорыв, но не способная на более или менее длительные действия. Нетерпеливость - их враг. Разбойники нервничают, ругаются после каждого промаха, рвут арбалет друг у друга - типа - "дай, я, ты не умеешь".

Это, конечно, мне на руку. Да ещё моя команда старается - каждый неудачный выстрел облаивается и освистывается, что приводит пиратов в неистовство. Путём сложных, и мне самому не совсем понятных манёвров, удаётся приблизиться к плоту совсем близко. Правда точности это пиратам не добавляет - ещё две стрелы пробили парус, а одна воткнулась в аварийный ящик.

Я решаюсь на главный кульбит. Под напором чуть окрепшего ветра, направляю лодку по касательной к пиратскому плоту. Им приходится стрелять (и когда только стрелы кончатся?) в меня под углом против ветра. С упреждением на такую помеху у ребят явные проблемы, стрелы летят куда угодно, но только не в нас.

А лодка упорно идёт на сближение. У меня есть ещё секунд двадцать, и я готовлю боезапас. Выстраиваю его вдоль борта фитилями в мою сторону, предупреждаю команду, чтобы на минуту замерли. Какое удивительное взаимопонимание.

И, вперёд! На мины!

Тряпки, пропитанные керосином, вспыхивают мгновенно, и десяток бутылок с "коктейлем Молотова" летят в цель. Откуда здешним пиратам может быть известно о товарище Молотове, тем более, что к указанному "коктейлю" он никакого отношения не имеет. Звон битого стекла, вспышки и чёрный дым, который валит нам по курсу, и в котором я надеюсь скрыться.

Пираты, как в классическом вестерне, мечутся по кривым доскам, а пламя разгорается всё сильнее, всё жарче. Да, это вам не семечки у бабушек воровать. Вот один не выдержал, прыгнул и поплыл обратно к берегу, за ним другой.

И вот здесь, в самый кульминационный момент битвы, когда победа, по сути, уже у нас в кармане, и мой экипаж радостно визжит на эту тему, весь из себя довольный, из чёрного дыма вылетает чёрная стрела и впивается мне в бок. Никогда бы не подумал, что это так больно. Наслаждаясь героическими сагами на экране телевизора, где витязей стрелы поражают по десятку штук в одно тело, а они ещё и речи такие же героические при этом умудряются говорить, ни о какой боли и ни полслова. Может, я не витязь?

Меня сломало пополам от жуткой боли. Да ещё лодка к тому времени вошла в полосу чёрного дыма - плот полыхал знатно. Я ничего не вижу, задыхаюсь, кашляю, от этого ещё больнее, и, в конце падаю на дно лодки. Когда лодка покидает дымную область, оказывается, что мы совсем рядом с плотом, и двое оставшихся на нём пиратов явно намереваются сигануть в воду, но не к берегу, а в нашу сторону.

Ну, уж, дудки, ребята. Заряд, выпущенный из ракетницы с расстояния в двадцать шагов, производит ошеломляющее действие - оба разбойника вспыхивают, как два редких пиротехнических изделия. Причём один из них валится в воду и под ней навсегда исчезает, а другой прыгает в противоположную сторону - в костёр, и исчезает там.

Сзади раздаётся нечеловеческий вой моей дружной команды, они в восторге от происходящего и готовы продолжать побоище дальше. А меня охватывает дикая усталость, кружится голова. Я сползаю на дно лодки и замираю. Последнее, что остаётся в памяти пред потерей сознания - Суббота, которая уверенно выворачивает руль прочь от горящего плота.

Г Л А В А 23. Вулкан.

В себя прихожу от острой боли. Левый бок горит огнём, полыхает пламенем, там режет и дёргает, да так, дыхание перехватывает. Через цветную пелену боли перед глазами вижу вначале Четверга, он пытается лизнуть меня в нос, Суббота его отгоняет. Она что-то при этом делает с моей раной, видимо от того мне так невыносимо больно. Непроизвольный стон - это я. И быстрое успокаивающее лопотание - это медсестра Суббота.

Выясняется, что лежу я в лодке, а сама лодка покоится на берегу. Надо мной свисают сухие тростники, от ветра они создают жестяной звук, как при трении кусков рубероида. Это всё аллюзии из фильмов про героически павших воинов. Становится себя очень жалко. Жалко, даже не смотря на то, что пал я вполне героически. Суббота что-то резко дёргает, и боль на секунду выключает сознание. Потом я начинаю ругаться, совсем не как полёгший за свободу и независимость герой, а как обычный сапожник.

Суббота довольна, улыбка до ушей, вся перемазана моей кровью, демонстрирует, извлечённый из моего несчастного тела арбалетный болт. В её субтильных ручках он выглядит чудовищно - толстый стержень с иззубренным наконечником, чёрный от крови. Я прихожу в ужас от одной мысли о том, что это страшное орудие смерти ещё минуту назад торчало во мне, пропиливая своими ядовитыми зазубринами мои нежные внутренности.

Суббота - деловая муха - снова переключается на мою рану. А ведь, похоже, что она не понаслышке знакома с тем, чем сейчас занята. Такая меня посещает мысль, когда я наблюдаю за сноровистыми движениями её ручек. И лодкой она лихо управлялась. Ой, не простая какая девочка Суббота на острове живёт.

Наконец с моей раной покончено. Теперь как-то надо добираться до пещеры. Что-то мне эта предстоящая дорога до боли знакомое напоминает. Делаю над собой титаническое усилие и выбираюсь из лодки. Дальше всё в тумане.

Очнулся я на своей кровати в полумраке, лёжа на спине. На своём обычном месте горел костёр. Блики от него плясали на уже изрядно подкопченном своде. В такт всполохам звучала музыка, так, по крайней мере, мне показалось поначалу. Ухо постепенно адаптировалось к незнакомым звукам, и стало понятно, что это стихи. Кто-то, сидя у костра, размеренным глубоким голосом читал сагу. Ошибиться было невозможно, даже не смотря на неизвестный язык. Я заслушался этих чарующих звуков, когда есть только ритм и волшебство тембра и неожиданные паузы, которые волнуют гораздо больше, чем основной текст, потому что не знаешь, какой звук последует дальше. Под эту мелодию я уснул.

Мне снилось море и чайки. Море тёмно-синее, а чайки на его фоне ослепительно-белые. И чистое голубое небо, какое бывает только во сне, и яркое, как яичный желток деревенской курицы, солнце. Всё удивительно живое и настоящее, стоит только руку протянуть.

Если выживу, море во мне останется навсегда, и будет преследовать во сне и наяву.

Очередное пробуждение получилось достаточно грубым - виной тому Суббота, расталкивала меня с целью произвести кормление. Сиделкой она оказалась весьма грамотной, все действия производились чётко без суеты, заботливо и в то же время твёрдо. Так поступают обученные многоопытные медсёстры. Загадка в том - откуда в маленькой тщедушной девочке столько заботы и, главное, умения. Хотя, обращаясь вновь к кинематографу (что-то часто я стал его поминать всуе), нашему, отечественному. Так там все военные санитарки выглядят субтильными малолетками, зато раненых бугаёв таскали, как лошади.

Чувствую я себя, если не считать слабости и теперь уже ноющей боли в боку, вполне приемлемо. В процессе кормления - а подан весьма неплохой бульон - скашиваю глаза и придирчиво оглядываю свои хоромы. В помещении порядок, во всяком случае, явного бардака я не замечаю, и моё сердце мягчеет - девушка ещё и неплохая хозяйка. Хотя, об этом я мог бы судить гораздо раньше, по моему визиту в её жилище. Но лишнее подтверждение, дополнительный плюсик к характеру, мне, почему-то приятен.

Друг-Четверг у костра на страже. Он тоже молодец. Все заняты своими прямыми обязанностями. Итак. Мужчина пришёл с войны. С победой. Раненый. Болеет. Женщина за ним ухаживает. Заодно хранит очаг и поддерживает порядок в доме. А собака победителя коварных врагов охраняет наш с женщиной покой. Идиллия. Древняя, как мир. Но от этого не теряющая своей внутренней правоты. Для полноты картины не хватает копошащихся в углу детей, на которых женщина и пёс должны поглядывать, одна с любовью, другой с предельным вниманием, чтобы не ушнурили в темноту пещерного глубоко.

Большинство, я знаю, не согласится со мной. Моя жизнь сейчас лишена (и слава тебе господи) гамбургеров, такси, тёплой ванны и туалетной бумаги. А без них-то, что за жизнь. Да, ещё одно, запамятовал, здесь может быть много разнообразных опасностей. Конечно, может. Только живущий на воле начинает очень быстро их избегать. Если, конечно, это разумный живущий. Не разумные быстро куда-то исчезают. А что касается опасностей вообще, то переход оживлённой улицы в неположенном месте таит их не меньше. Что, однако, не является непреодолимым препятствием для проживания в городах, хотя и совершается ежедневно.

Снаружи зима. Снег плотной шапкой лежит на вершинах скал и истончается и иссякает к тёплому океану. Мне надо гулять, восстанавливать силы. И я гуляю. Рана от стрелы заживает удивительно быстро. Суббота просто молодец, к ране она прикладывает какие-то травки и корешки, предварительно их разжёвывая. Из пещеры она выходит редко, всегда находя себе занятие внутри. В прогулках меня сопровождает Четверг.

Добираюсь до лодки. Она пострадала существенно сильнее, чем одна первая пробоина. Видимо стрелы касательными и подводными попаданиями сделали несколько проколов и лодка сдулась вся, кроме двух маленьких кормовых секций. Нам просто удивительно везло в сражении, прямо как в кино. Поиск и латание пробоин занимают практически всё моё свободное световое время. На другие дела я пока не способен.

Зато лодка на плаву. Пробую ловить рыбу в протоке. Удаётся вытащить пару очень крупных налимов. Все рады.

Оставшиеся в живых пираты о себе вестей не подают. Я тешу себя надеждой, что теперь у них вряд ли хватит смелости и здоровья форсировать протоку в такой холод. Тем не менее, в каждую прогулку внимательно осматриваю противоположный берег.

Объявилась новая напасть - остров стало регулярно трясти. Не сильно так, но почти ежедневно. Иногда просыпаюсь ночью в тревоге и смятении, и ощущаю подземные толчки или очень низкий гул. Свод просыпается от тряски мелкими камушками, и это тоже беспокоит. Воистину, живём на вулкане.

После перерыва, связанного с ранением, продолжаю вести дневник. Субботу моё занятие чрезвычайно интересует. Она красноречивыми жестами выпрашивает у меня бумагу и ручку и, угнездившись на своём месте у костра (за каждым закрепилось у очага строго определённое посадочное место), начинает усердно рисовать. Хитро стреляет глазами то на меня, то на Четверга, язык от усердия высунут. Я не вмешиваюсь, просто любуюсь девчонкой. Сейчас она напоминает проказливую школьницу, сбежавшую с уроков. Причёска только подкачала - после моей первой стрижки волосы выглядят, как отрубленные топором. Решаю в ближайшее время навести на её голове модный порядок. Да и меня заодно было бы неплохо постричь и побрить.

Устаю. Слабость от раны не позволяет заниматься долго самыми простыми вещами. Мои друзья на посту, я могу спокойно уснуть.

Просыпаемся все сразу от чувства близкой опасности. Костёр ещё тлеет раскалёнными углями, значит сейчас самое начало ночи. Земля гудит, её сотрясает мелкая дрожь, незакреплённые предметы от вибрации начинают шевелиться, с потолка сыплется песок и камни. Мы спешно одеваемся (конечно, за минусом Четверга - он всегда готов). Пакуем рюкзак и сумки самым необходимым (до боли знакомая процедура). Начинаем эвакуацию - по-другому наши действия не назовёшь. Но далеко не уходим - в кроне упавшего кедра имеется большое свободное пространство, куда мы и перемещаемся.

Сам не знаю, почему я решил срочно покинуть пещеру именно сейчас, ведь остров трясло и до этого. Однако нынешнее землетрясение и в самом деле какое-то особенное, как-будто земля долго готовилась, пробовала и, наконец, решилась тряхнуть по-настоящему.

Паники не наблюдается, все спокойны, деловиты. К утру успеваем на скорую руку соорудить лагерь в кроне кедра. Великан хоть и лежачий, но часть корней осталась в земле, и дерево продолжало жить, благоухая свежей хвоей. Остаток ночи и утро мы спали, утомлённые переездом, почти на улице. А остров всё трясло. И днём трясло, и вечером, и всю следующую ночь. Периодически прокатывался очень низкий гул из самого нутра земли. Четверг и Суббота пугались его больше всего.

А меня, как никудышного знатока вулканологии, беспокоило наше вулканическое происхождение. А ну как остров решит вспомнить свою геологическую молодость и взовьётся лавами в синие ночи. Нам мало не покажется.

И куда деваться с подводной лодки? Если у нас, кроме лодки больше ничего нет.

На четвёртый день лагерной жизни, земля затихла. Вообще всё затихло. Куда-то пропали мелкие зверюшки, которые подъедались в кронах деревьев-великанов. Исчезли птицы, с ними лес опустел окончательно. Раньше обязательно по утрам шли разборки между местными кланами соек и ворон за наиболее сытные, с их точки зрения, места на ветках. Ни тех, ни других. Рыба не ловилась даже самая завалящая. Дошло до того, что и ветра не стало.

Природа изготовилась к удару. И он наступил.

Я даже время отметил - половина двенадцатого. Мощный гул пронёсся по острову, как увертюра к грозной симфонии.

Ну а дальше последовала серия мощных толчков, от которых мы все покатились по земле, цепляясь за корни и пожухлую траву. Четверг быстрее всех справился с задачей обретения равновесия, и как был весь в иголках и листьях, не отряхиваясь, принялся выть, подавая сигнал бедствия, призывая к вниманию. Облако я увидел не сразу. Его заслоняли ещё живые кедры и сам "малый остров". Зато когда оно показалось во всей своей красе, сразу стало страшно. Облако чрезвычайно быстро росло, превращаясь в чёрно-серую тучу, где среди клубов белого пара и чёрного пепла, то просвечивали багряные отблески взметнувшейся магмы, то сверкали короткие молнии. Вулкан извергался по-настоящему, хотя и не на нашем острове.

Тогда жители "большого острова" в количестве трёх душ - взрослого и ещё не старого мужчины, молодой девушки, почти женщины и собаки неведомой породы, поднялись к скалам и обозрели стихийное бедствие. Оно впечатляло неудержимостью и масштабностью процесса. Оно завораживало.

Так и сидели втроём на холодных сырых скалах, таращась в бинокль по очереди. Не смотря на то, что внешние атрибуты извержения заняли полнеба, было понятно, что сам источник вулканической деятельности находится достаточно далеко, может за пятьдесят, сто или больше километров от нас. Пришли волны. Не цунами, а обычные, видимо от падения крупных обломков или обрушений, а может ещё от чего-нибудь. Волны отсюда сверху опасности не представляли, просто мутили заштилевшую воду. Да и сам вулкан, будучи спрятан за горизонтом, несмотря на грозный вид, воспринимался, как объект из кинохроники.

Ушлые туристы специально ездят поглазеть вблизи на извержения, платят деньги, фрахтуя самолёты, чтобы насладиться зрелищем. Правда, потом, получив порцию адреналина, они возвращаются в свои мирные, безопасные городки, чтобы делиться впечатлениями сидя у камина. Мы, жители "большого острова", могли деться только обратно в пещеру, не вполне безопасную, хотя и с камином (в ней, кстати, отломился большой кусок свода).

А прятаться было нужно, поскольку подул ветер, и подул в нашу сторону. По морю плыла свежая пемза, что не представляло опасности, а с неба посыпался пепел, и вот это было очень, очень плохо. Наш палаточно-хвойный лагерь от пепла защищал удовлетворительно, и вообще всем был хорош, кроме одного - там было холодно. Разжигать большой огонь я не мог по соображениям пожароопасности - кругом сплошной горючий материал, а на небольшом костре можно было только готовить пищу, да и то с величайшей осторожностью.

Я готов был мириться с неудобствами, в конце концов, ничто не вечно, и все извержения когда-нибудь заканчиваются. Дождь смоет пепел, которого местами уже намело по щиколотку, ветер переменится и вонючие газы отнесёт в открытый океан. И заживём мы лучше прежнего.

3 февраля по моему летоисчислению произошло ещё одно землетрясение. Вполне привычное для этих мест. Поваляло нас немного по холодной почве, припугнуло гулом подземным и отпустило. Можно не обратить внимания, но спустя короткое время остров начал газить. "Большой", на котором ютились мы втроём, в незначительной степени. Зато "малый" задымил за пятерых. И когда желтоватое облако поворачивало в нашу сторону, приходилось спасаться.

Кроме нас, всё животное и пернатое население острова откочевало на более удалённую и безопасную половину его. А я всё раздумывал, не решаясь покинуть привычное место, хотя газовые атаки становились с каждым днём всё чаще и ядовитее.

Известно, что каждый переезд равноценен одному пожару или двум разводам. Я опять собрался переезжать. Передо мной лодка, гружёная из расчёта, что рейсы получится совершать не каждый день. Пеший маршрут я отверг сразу - много на себе не унесёшь, и дорога, как говорится местами без асфальта. Оставался морской, изведанный не один раз, но тоже опасный. Жаль было бросать насиженное место, прижился как-то. Удастся ли снова сюда вернуться.

Ранним погожим утром я со своей командой отчаливаю от заводи и по протоке направляюсь в сторону бухты. За нами гонится ядовитый бриз с "малого острова", догоняет, надувает парус и заставляет задыхаться от неудержимого кашля. Больше всех страдает пёс, декларацию о запрете химического оружия он подписал бы всеми четырьмя лапами. Однако терпит, обливаясь слезами, как впрочем, и Суббота, и ваш покорный слуга.

Проходим бухту, скалистый волнолом и выходим в открытый океан. Теперь главная забота заставить лодку двигаться строго вдоль берега. Иду, прижимаясь к самым скалам, лишь бы не попасть в полосу прибоя. Берег простирается изрезанный многочисленными бухточками и мысами. Какое-то время я старательно повторяю береговую линию, но в бухтах ветер меняет направление, приходится много маневрировать, чтобы выйти к следующему мысу. Да и воздух в бухтах почти такой же ядовитый, как на стоянке.

В одном узком месте решаю срезать путь и проскочить по открытой воде от одного мыса до другого. Расстояние совсем не большое, должно получиться. Это была грубая и непоправимая ошибка. Только отходим от мыса на свободную воду - нас встречает сильный ветер. Пока мне удаётся с ним справиться и выправить наше судёнышко, он относит нас далеко в океан. Остров вдруг неожиданно оказывается где-то почти на горизонте. Он такой маленький и катастрофически быстро удаляется.

Лодка попала в течение, уходящее прочь от берега. Всё происходит так молниеносно, что когда я нахожу правильное положение руля и паруса (всё-таки лодка для подобных манёвров не предназначена), до острова становится не меньше трёх километров, которые норовят превратиться в четыре. Я в тихом ужасе, а Суббота с Четвергом, как внебрачные дети Будды, лёжа на вещах, флегматично созерцают морскую волну. Похоже, они считают выход в открытое море запланированным с моей стороны мероприятием. Хотя, скорее всего, они просто наслаждаются чистым морским воздухом.

После нескольких часов борьбы с течением мне удаётся его покинуть, но насколько далеко за это время нас отнесло. Остров - малая серо-коричневая гряда на горизонте. Тёмно-синяя вода течения остаётся позади, но не остаётся сил, я ещё не достаточно окреп после ранения. Суббота включается, но без особого энтузиазма. Четверга остров тоже не интересует, он и не смотрит в ту сторону. Может они знают что-то такое, чего не знаю я? Валюсь на тюки с вещами. Сегодня и ветер работает против меня - дует откуда-то сбоку, играет лодкой.

Господи, до чего же мне не хочется снова пускаться в плавание. И я стараюсь изо всех сил вернуться на землю, но всё зря. Рановато я зарекался от новых плаваний. Что-то такое говорил: "ни ногой в эту воду", судьба лучше знает, что со мной делать.

Темнеет, а мы так и не приблизились к острову. В тоске и печали я забрасываю плавучий якорь, ни сколько не надеясь на его эффективность. Суббота, как только становится темно, вообще бросает заниматься рулём и устраивается рядом с собакой. В изнеможении, после целого дня управления нашим боевым кораблём, валюсь рядом. Я отдаю себя в руки провидения.

Г Л А В А 24. Спасение.

Чудеса случаются, но не с нами. За ночь лодку ещё дальше отнесло от ставшего, по крайней мере, для меня, родным, острова. Его и бинокль на горизонте не наблюдалось. Зато хорошо смотрелся вулкан, точнее столб пыли, пепла, дыма, пара и всего, что мог поднять в воздух на десятки километров взрыв соседнего "Кракатау". Где-то там, под грибовидным облаком остался мой остров, он теперь, наверное, ближе к вулкану, чем ко мне. А ведь я толком не успел его обследовать, всё откладывал, заслоняясь более срочными делами. Непростительная халатность с моей стороны, ведь остров полон загадок. Там остался "склад" - хранилище материалов и оборудования неведомых строителей, огород с гигантскими растениями, вполне возможный продукт генетических экспериментов. Вместе с островом за линией горизонта скрылось и его странное поведение под действием загадочных сил. Да, и ещё пираты. Хотя эти нам могут встретиться и за пределами острова.

Утренний туалет быстр, завтрак скромен. Я вынимаю с тяжким вздохом плавучий якорь, ничем он не помог нам. Совместными усилиями поправляем парус, ставим руль по ветру, и лодка, набирая ход, начинает резать волну.

Пёс устроился на носу, он смотрит только вперёд, его интересует только будущее. Ну что же, он молод, у него ещё всё впереди. Я пишу дневник, почему-то тетради оказались среди вещей первой необходимости, а может я просто не мог с ними расстаться. Суббота тоже с тетрадкой, что-то снова рисует, мне не показывает. Прошу её всё же поделиться творческими успехами. После долгих колебаний и мотаний головой, соглашается. Оказывается, она просто очень стесняется. Вот неожиданность. Что-то быстро говорит, видимо консультирует, как я должен рассматривать её рисунки.

А это действительно рисунки. Очень странная манера письма, какая-то очень условная, но динамичная. И в то же время, персонажи узнаваемы. На рисунках мы - я, Четверг, Суббота. Мы на лодке, в пещере, просто среди камней. Отдельно несколько рисунков посвящены нашей битве с пиратами - эти особенно живописны. На листе в клеточку я, раненый стрелой в бок, падаю в лодку так, что сердце от жалости к самому себе замирает.

Манера письма Субботы чем-то напоминает комиксы, только в одном её рисунке сосредоточено десять обычных комиксных, даже поясняющий текст не требуется. Наверное, она на этом могла бы неплохо зарабатывать, окажись где-нибудь в Америке.

Ну да, где Америка, а где мы. Нас по-прежнему несло на юг. Если так пойдёт и дальше, мы вскорости достигнем экватора, только какой-то холодный он в этом году экватор. Даже снега в тропических широтах успели нахвататься.

Предлагаю Субботе изобразить море, может из неё вырастет настоящая художница и нарисует что-то похожее на то, что висит в моей Питерской квартире. Квартира. Как далеко отсюда Санкт-Петербург и географически и событийно. Прямо другой Мир, другая Вселенная, другое Время.

Я продолжаю отвлекать Субботу новыми вопросами - мы учим язык, она русский, я - аборигенский. Способности к этому языку у меня почти нулевые, зато девушка схватывает новые слова налету. Фразы ещё не строит, но общий словарный запас на порядок превысил небезызвестную Эллочку-Людоедку. Но я тоже стараюсь, и, прежде всего, выяснил, что зовут её, как ни странно, не Суббота, а Талания. Хотя имя, мною данное, ей тоже нравится, и девушка на него откликается. Годов ей целых двадцать один, хотя выглядит она гораздо моложе. Может мне так кажется, но за то время, что она прибилась к нашей с Четвергом компании, щёки у девушки заметно порозовели и округлились. Хочу, тем самым заявит, что перемена места жительства пошла ей на пользу.

Шторм пришёл ночью. Подло, без предупреждения, хотя, что бы это дало несчастным беженцам. Я выбросил плавучий якорь и опустил парус. Поскольку спасательный жилет оказался в лодке только один, то достался он Субботе. Утром, несмотря на разыгравшиеся волны, она с удовольствием себя в нём рассматривала, и аксессуар ей пришёлся по вкусу.

Волны всё выше вздымались, играя лодкой и поливая её на редкость солёной водой. Шторм пока не вошёл в полную силу, но душу уже выматывал, причём в основном у меня. Вся остальная команда, чёрт побери, сплошные мореходы, бегают туда-сюда среди вздымающихся волн, ещё и игры какие-то затевают. А ко мне подкрадывается старая знакомая - морская болезнь. И я уже возлежу на спине, скосив глаза на мелькающий горизонт.

Там я и углядел корабль. Настоящий, трёхмачтовый, идущий на всех парусах. Паруса белоснежные, корпус - красно-коричневый, ещё какие-то цветные флажки развеваются по ветру. Парусник в пенистом море, на полном ходу - это такое незабываемое романтическое зрелище, тем более, что наслаждаешься им из последнего ряда партера, где тебя за пыльными балдахинами вообще не видно. Но видеть нас, как раз должны. Парусник - не парусник, на нём живые люди, тем более в шторм команда должна быть на палубе. Они просто не могут нас не видеть.

Но корабль следует своим курсом, и через несколько минут становится понятно, что мы не пересечёмся. Субботе корабль не очень нравится, но оставаться на лодке в бурном море, на мой взгляд, совсем не разумно. Пока мы выясняем на русско-туземном наречии, подавать кораблю сигнал или нет, судно меняет курс и направляется в нашу сторону.

Глядя на белоснежные паруса и гордые обводы судна, я уже начинаю мечтать о твёрдой палубе и чистых простынях в отдельной каюте, горячем кофе и сухой одежде. Всё это счастье было совсем недалеко, в каких-то десяти кабельтовых, когда из-за волны выскочил, другого слова не подберу, какой-то грязный двухмачтовый баркас. На расстоянии не больше одного кабельтова до этого позора всех морей, знакомые волосатые рожы прекрасно просматривались. Суббота так та даже взвизгнула, углядев старых знакомых. Намерения команды баркаса (это так я по неграмотности его называю, правильнее было бы именовать судно бригом) сомнений не вызывали - волосатики готовили абордажные крючья.

Что же тут за место такое - сплошные парусные разборки на суше и на море. Может я угодил в экологический заповедник, где моторами пользоваться запрещено, вот они и мотаются бедолаги на энергии ветра. Бред какой-то лезет в голову в самый не подходящий момент. Бандит, он и в Африке бандит, независимо от того, на чём своё мерзкое нутро возит.

В данной ситуации, неизвестность в виде белого парусника была предпочтительней близкой известности самой неприятной наружности и сущности. И я стреляю из своего излюбленного и единственного оружия - ракетницы по вражескому кораблю, не дожидаясь, когда нас закидают ржавыми абордажными "кошками". Так попасть можно только в кино. Представьте - палубная надстройка, что-то вроде крытой балюстрады, где скопилось с десяток пёстрых фигур. Все такие воинственные, грозные, с саблями и пистолетами за широкими поясами. Пылающий заряд попадает в самую пиратскую гущу.

То ли они все чудовищно проспиртованные, то ли их лохмотья засалены до повышенной возгораемости. Впечатление, что вся живописная группа вспыхивает одновременно, как облитая высокооктановым бензином и начинает факелами разбегаться по кораблю. Паника. Но не долго. Двоих-троих наиболее полыхающих выбрасывают за борт, совершенно безжалостно, без какого либо спасательного средства. Остальных тушат. Все заняты. В это время судно проходит совсем рядом с лодкой, но экипажу не до нас - как бы вообще всё хозяйство не вспыхнуло, ветер-то хорошо раздувает.

Бой - это всегда очень много действий в единицу времени, а психика человека растягивает его до привычных событийных размеров. Поэтому, кажется, что на такой длинный эпизод истрачено несуразно мало времени. Белый парусник к нам нисколько ещё не приблизился, а пираты под руководством главного Бармалея уже сделали разворот и целятся в нас из пушек. Сейчас ими движет яростная месть, а она всегда плохой советчик. На нашей стороне ветер и приличная волна, которая качает пиратскую посудину и швыряет нашу лодку.

Первый залп ушёл за горизонт. Пираты звериным воем обозначили своё мнение о способностях канонира. Вторым (стреляли четыре орудия) нас чуть не перевернуло. Во всяком случае, Четверг пытался принять насильно морскую ванну, но, будучи пойман за заднюю лапу, избежал водной процедуры. Суббота же, как мячик выкатывается в своём спасательном одеянии из лодки. Но не пугается, а скорее наоборот. Безболезненное падение в воду и дальнейшее плавание в спасательном жилете, который мог бы удержать пятерых таких же, её только веселит. Забавная девушка, кругом ядра свищут, волны штормовые, в двух шагах свора злобных, мечущихся в бессильной ярости пиратов, а она хохочет-заливается, радуясь, как ребёнок замечательному аттракциону под названием "девочка-поплавок".

Пираты до подхода могучего белопарусного крейсера успевают произвести третий залп. Ядра ушли под лодку буквально в паре метров и взорвались на глубине. Много пузырей и дыма, который, не смотря на ветер, почему-то не спешит покидать место сражения.

На минуту, из-за дыма я выпустил Субботу из поля зрения, а когда ветер, наконец, сделал своё дело, девушка скакала на волнах метрах в ста от меня.

Медленно, туго доходит, что я дрейфую с якорем. Вынимать его некогда - удар ножом, и лодка свободна. Догнать беглянку, конечно, можно, но надо ставить парус. На ветру и волне это очень не просто. А пираты, почуяв лёгкую добычу, ринулись за маленьким оранжевым поплавком.

Не далёкие они всё же люди, ведь видели, не могли не видеть, что приближается трёхмачтовый белогрудый лебедь, но в пылу сражения за пустяшный приз, совершенно о нём забыли. А корабль уверенно шёл, не убирая парусов и, не доходя пары кабельтовых, произвёл предупредительный выстрел носовой пушкой. Как приятно сознавать, что "наши" подоспели вовремя. Они такие - всегда приходят в последний момент, и спасают. Кульминация. Девушки визжат от восторга, мужчины утирают скупые слёзы, дети улыбаются во весь рот. Главный герой устало утирает со лба пот.

И нас тоже спасли. Всех по очереди вытащили на палубу. Я слежу, чтобы и лодку и её содержимое в целости и сохранности тоже подняли на борт. Конечно, пираты драпанули, тут и к гадалке не ходи. Да так быстро исчезли, что когда закончилась процедура подъёма, их уже и след простыл.

А на палубе полный "шарман". Все в форме, даже матросы. Офицеры в белом с золотом. Вежливые и предупредительные. Палуба сияет, все металлические части тем более. Судно либо военное, либо с уклоном в учебное. Нас приглашают внутрь, но я ещё должен снять с Субботы спасательный жилет, поскольку на палубе, в отсутствии воды, она больше напоминает куклу-неваляшку. Девушка мокрая, но в остальном выглядит вполне прилично.

И вдруг крик. Ёлки-палки, у меня аж мороз по коже продрал. В панике оглядываюсь, ища новый источник беды. А это орёт пожилой джентльмен во всём чёрном. Бежит, на ходу кричит, и руки в нашу сторону тянет. Я ничего не понимаю, окружающие тоже.

А он, оказывается, к Субботе бежит. Хватает её, обнимает, та тоже начинает кричать и вцепляется в чёрный сюртук незнакомца. Сцена настолько очевидная, но как-то так получается, что смысл происходящего до всех доходит гораздо раньше, чем до меня. Но, в конце концов, и ваш покорный слуга осознаёт, что стал свидетелем встречи двух разлучённых сердец. Пожилой джентльмен и Суббота ревут, экипаж украдкой промокает что-то в глазах обшлагом кителя. А я не плачу, я слишком устал и от этого кино и от пиратов и от волнующегося океана. Я хочу на землю, и Четверг, мой верный пёс, со мной полностью согласен.

Стакан грога мне и шматок мяса псу - это всё что нам сейчас необходимо, перед тем, как заснуть мертвецким сном часов на двадцать.

Г Л А В А 25. Заключительная.

Я теперь живу в Нью-Йорке. Несколько странный, правда, этот Нью-Йорк. Дома есть, а машин нет, одни пешеходы и лошади. Никогда сразу столько лошадей не видел. А у лошадей сзади кареты, пролётки-двуколки (в гужевом транспорте я ещё не очень хорошо освоился), телеги всех типоразмеров. И никакого электричества, поэтому мобильник зарядить не удаётся. Однако, даже если бы такое чудо и случилось, вряд ли оно мне помогло. Я ещё на паруснике догадался, что нахожусь очень далеко вне зоны доступа.

У Субботы, она же Талания, нашёлся родной отец - это тот джентльмен в чёрном сюртуке. Правда, скорее, это она нашлась. Через пень-колоду, мне удалось уловить смысл истории, произошедшей три года назад, когда на судно, на котором плыла Талания, напали пираты. На нашем острове, где в районе "складов" у них регулярная стоянка, девушка умудрилась удрать и переправилась на "малый остров", где и жила всё это время, стараясь не выдать своего местонахождения.

Безутешный отец, кстати, богатый делец на поприще нефтедобычи и её переработки, снаряжал одну экспедицию за другой, присоединяясь к ним, когда позволяли дела. Уже начал отчаиваться, и вдруг, такая удача. В произошедшем, папаша склонен был возносить хвалу Провидению и неустанно благодарить меня. Может быть потому ещё, что я предложил модернизировать существующую технологическую схему нефтеперегонки для получения лёгких нефтепродуктов.

Задумал я и собственный проект, не без помощи отца Талании. Бездымный порох местная промышленность уже выпускает, а вот унитарный патрон здесь пока не известен, и многозарядного оружия, соответственно, тоже. Я имею все шансы заработать славу и деньги "Кольта" и "Смит-и-Вессона" в одном пистолете.

Есть и другие, более мирные задумки, хотя бы с тем же электричеством, надеюсь, что доберусь и до них. Папаша Талании (вот нюх у господина) почуял во мне золотую жилу и, чтобы привязать понадёжнее, наверняка, сватает за меня свою дочь. Талания, вроде и не против, да и я всё больше привязываюсь к этой весёлой девушке. Так что помолвка не за горами.

Сдерживает то, что по местным обычаям, я должен быть вхож в общество. Над чем и работаю усиленно с помощью будущего тестя.

А ещё я хочу, теперь только на свои деньги, организовать экспедицию на своё остров и присмотреться к его загадкам повнимательнее.

Может даже совместить плавание со свадебным путешествием. Талания эту идею одобряет. Эх, море, море. Корабли-ракушки.

Вот такая забавная Судьба. Для кого-то прямая, как оглобля, а кому-то кренделя по жизни пишет, как пьяный кондитер.

Комментарии: 4, последний от 04/12/2015. © Copyright Ширяев Сергей Павлович (shiryaev-1956@mail.ru) Размещен: 23/03/2012, изменен: 23/03/2012. 219k. Статистика. Повесть: Приключения, Фантастика		Ваша оценка:

Ширяев Сергей Павлович : другие произведения.

Я теперь живу в Нью-Йорке