Шестерни Кармы. Книга первая. Остров
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
-Зачем ты идёншь по краю пропасти? -Для того, чтобы узнать упаду я туда или нет. -А если упадёшь? -Значит, пропасть оказалась сильнее. -Ну, удачи.
|
Б А Й К А N 36.
"Шестерни кармы".
Книга первая. Остров.
Извечный вопрос человека:
Ты сам идёшь, или тебя ведут?
1.
Нависающая могильной глыбой старость. Чем ближе окончательный расчёт, тем больше хочется добавить чего-то доброго, значимого на свою чашу весов. Оказывается там так мало лежит. Куча совершённых дел, казалось, была такая огромная, но ветрами прошедших лет сдуло всю случайную шелуху, и остались три с половиной махоньких самородка - дети, внуки, да полтора дома, выстроенных для будущих поколений. О плодоносящем саде можно только мечтать, не говоря уж о том, чтобы взойти на Амуко.
В любой энциклопедии даже мелким шрифтом не пропечатают, так чтоб фамилия сохранилась для любознательных потомков. А в историческую летопись страны можно попасть только в виде "советского народа" или "населения России". В общем, полное забвение.
Хотя, нет, вру насчёт фамилии. Останется могильный памятник с датами пребывания в подлунном мире. Не рассчитывая на слишком занятых и забывчивых детей и внуков, можно памятник выбрать и заказать заранее. И место подыскать посуше. Только всё равно не стоит питать иллюзий насчёт того, насколько нужен ты был этому миру, или он через силу принял тебя. На время. Грустно.
Начинаешь метаться, торопиться сделать то, что всё время откладывал по разным причинам на потом. Время-то идёт неумолимо. Вот он пришёл этот "потом", а сделать, оказывается, уже почти ничего нельзя. Опоздал.
Не доел, не допил, хоть бы понадкусывал-попробовал. Так нет же. Всё потом, потом, успеется. А теперь уже и по медицинским показаниям нельзя. Это о материальных благах. А женщины? То особая грусть и расстройство. Да мало ли о чём можно к старости скорбеть. Только надо ли?
Зачётная книжка жизни уже полна разных отметок: "Зачёт сдал", "Зачёт не сдал", "Хорошо", "Удовлетворительно". Почему-то не известно сколько в ней осталось чистых страниц. И я до сих пор не знаю, сам я выбираю предметы для сдачи зачётов, или это делает кто-то другой.
Проще всего самоубийцам. Получил "Неуд." за не сданный предмет - и в прорубь, или пулю в висок. Правда, теперь модно стало сводить счёты с жизнью в автомобиле. Оказалось, очень удобное для подобных целей техническое средство. Что поделаешь, прогресс. Или, например, "передоз". Тоже неплохо помогает от жизни. Уходишь в парах чего-то химического.
То есть, альтернатива старости есть. И не в единственном экземпляре. На пенсии тоже остаётся выбор. Но тут мы снова валяем дурака, выбирать не хотим. Для старушек дорога утоптана сотнями поколений. Они с головой до самой смерти погружаются во внучатую среду. Не озаботились вовремя наплодить детей, от которых происходит внуки. Ничего страшного. Разводят кошек.
Для мужской части стареющего населения - анализ прожитого и источение мудрости осиленных лет. Правда в мире этой самой мудрости скопились МЕГАТОННЫ (!). И востребованность её подрастающими поколениями почти нулевая. Куда там. Тебя соседи не слушают, а что говорить о более удалённых. Выход тоже есть. Разговаривают сами с собой. Такие вот пироги.
Конечно, всегда найдётся пассионарная прослойка с не истощившимся запасом любопытства, у которой в жизненной зачётке ещё много места осталось.
2.
Я собрал рюкзак, прихватил корзинку и уехал в лес, как бы за грибами. Чем дальше, тем лучше, чем не знакомее места, тем интереснее. У Природы, не тронутой Природы всегда найдётся, чем тебя удивить.
Вояж немного напоминает бегство. Быстрые пересадки с метро на электричку, оттуда на редкий пригородный автобус. Косые взгляды попутчиков - мол, гриб-то уже отошёл. Да не гриб мне нужен.
В леса ухожу не оглядываясь, знаю, что вернусь не сегодня. Город остался далеко позади, цивилизация жалобно подаёт сигнал тепловозным гудком где-то на пределе слышимости. Лес и в самом деле избавился от листвы и изготовился зимовать, но заморозки ещё не грянули. Гриб есть. Их, грибов полно, они съедобные, но брать их сейчас - лениво, а мне так и вовсе не требуется. Из любви к прекрасному срезаю двух боровиков-крепышей и одного красноголовика. Красавцы, потому и не удержался. Может получится сварить супчик.
Наверное, при известном старании таких запоздалых грибов можно не одно лукошко насобирать. Я не хочу себя отягощать, беру для компании пару крепеньких сыроежек и иду дальше. Цель не так чтобы и далеко - километров десять - двенадцать. Дорога - зимник старый, развороченный гусеницами и большими колёсами. Сейчас он особо плохо проходим, недавние дожди размягчили глину и вернули к жизни огромные лужи тёмно коричневой воды в колее. Дикий камень, белый мох, шумные сосны и мрачные ели. И неповторимый, терпкий осенний воздух северного леса.
А вот и протока. Здесь вода стекает с небольшой гряды, бурлит на валунах. Сейчас вода тёмно бурая, на её фоне бело-жёлтые хлопья пены создают впечатление маленького водопада. На полянке, у переката будет мой лагерь. Несмотря на ранний час, уже темнеет. Сегодня я только обустраиваю стоянку, все осмотры - с завтрашнего дня.
Маленькая уютная палатка, тёплый спальник, два литровых котелка на одного человека, фонарь, рыболовные снасти, топорик и всякие прочие мелочи создают в переноске достаточный груз, чтобы устать. Но я преодолеваю минутную слабость предаться усталости и иду собирать дрова, пока ещё светло. Мне везёт - нахожу неподалёку два упавших ствола вполне пригодных для горения. Веток тоже хватает. Выбираю самые сухие. Весёлый огонь разгорается уже в ночи. У меня есть хитрое приспособление от дождя над костром. Когда-то в незапамятные времена мне подарили изрядный кусок специальной стеклоткани, сопроводив подарок рассказом, что таким материалом обёртывают форсунки вспомогательных двигателей космических аппаратов. Не знаю, как там насчёт форсунок, а если укрепить ткань над костром, то дождь ему не страшен, и ткани плевать на огонь.
А дождь пошёл. Настоящий, осенний, мелкий и затяжной. В палатке слышен не сам дождь, он даже не шуршит, а редкая, крупная и звучная капель с веток. Вода кругом и всюду, и только она и звучит. Природа ограничилась водой с неба и той, что течёт в гранитных камнях. Под водяную музыку я засыпаю. Первая ночь в лесу.
3.
Рядом с моей стоянкой располагался природный объект, который мне давно хотелось посетить. Где-то совсем недалеко должен был покоиться гигантский гранитный валун. Миллионы лет назад он откололся от массива и откатился-отполз под влиянием внешних факторов. Его ласкало тёплое море, сковывали морозы, поливали дожди, секли нещадные ветры. Потом, много лет спустя, когда валун состарился и округлел, на него лёг очередной ледник. Раздавить валун леднику не получилось, но новые отметины он тоже оставил.
Позже пришли люди и что-то такое необычное разглядели в валуне, кроме его титанических размеров. Они так же оставили свои неповторимые следы, рисунки, знаки. Первых людей сменили другие, потом ещё одни. Много их было. Вокруг валуна устраивались ритуальные церемонии, пиршества, кровавые жертвоприношения. Молились люди и убивали.
Исчезли те люди. Память о них стёрлась, разнеслась прахом по ветру, только несколько трудноразличимых знаков осталось на поверхности камня от тех диких времён. На валуне гораздо больше теперь имелось современной краски, нанесённой в виде уж совсем непотребных граффити.
И легенда гуляла в окрестностях старого камня - чистый новодел. Легенда гласила - если в полнолуние сесть в углубление сверху валуна и провести в таком положении целую ночь, то можно схлопотать вторую молодость. Раз была легенда, значит, имелись и её носители-разносчики и рискующие здоровьем исполнители ночного высиживания молодости. Наверняка кто-то из местных и пришлых сидел на камне и не только в полнолуние, чтобы потом, чертыхаясь и проклиная весь фольклор от царя гороха, долго и безуспешно лечить воспалённые придатки и острый радикулит. Человек верит в то, во что он хочет верить.
Но что-то в старом камне, тем не менее, было такое, что влекло многие годы людей и более здравомыслящих со всей округи. Сейчас, на переходе осени в зиму никто не рисковал сюда добираться, пусть и за молочной зрелости молодостью. И это было для меня хорошо. В моём деле компания не требовалась, скорее наоборот.
Утро предсказуемо встретило серостью и сыростью. Облака совсем опустились на землю и, назвавшись туманом, тем не менее, продолжали сеять холодным не гостеприимным дождём. Зато костёр был жив. Термо-влагостойкая ткань времён несокрушимой советской империи привычно держала удар.
Плотный калорийный завтрак позволял, не отвлекаясь, располагать для пользы дела всем световым днём. Я подкормил костёр хорошим поленом и отправился на поиски природного феномена. Туман меня нисколько не смущал. Феномен обнаружился скоро, в голом лесу, даже не смотря на плотный туман, его было видно издалека.
Народный фольклор оказался совсем недалёк от истины, что касается размеров валуна. Но совершенно не отражал его величественности. Вершина располагалась вровень с верхушками сосен. Камень подавлял, нависал, доминировал.
Формой валун напоминал кубик, который долго катали, пока не сточились грани и углы. Какие-то великаны тысячи лет играли валуном в кости, доигрались, что одна костяшка не источилась и не закатилась за край Ойкумены. Невольно глаз разыскивал лунки на гранях. Только под солидным слоем мха и лишайников ничего было не разобрать.
Я дважды обошёл валун вокруг, щёлкая "мыльницей". Камень Петака молчал и не обращал на меня никакого внимания. Я подошёл вплотную, где камень сразу "заговорил". Звуки были тихие, как дуновение лёгкого ветерка. Определить конкретный источник на поверхности было невозможно. Местами казалось, что журчит и капает вода, стекающая по граням валуна. Начинаешь прислушиваться, журчание превращается в шорох пересыпаемого песка. Какие-то потрескивания, постукивания, тихий скрежет, чем больше вслушиваешься, тем звуки становятся разнообразнее. Если же приложить ухо непосредственно к жёсткому мокрому лишайнику, то можно различить орган на низком регистре. А когда наклоняешь голову к самой земле, то отчётливо чавкают чьи-то сапоги по мокрому мху.
Одна грань валуна-кубика более пологая, она и более изувечена посетителями. По ней любители Природы и Истории карабкались на вершину, оставляя по дороге свои имена и даты посещения. К валуну здесь прислонён довольно длинный ствол с вырубленными грубыми ступенями. Взбираться по нему всё равно чрезвычайно сложно, ноги скользят, рукам ухватиться не за что. Я несколько раз соскальзываю, но упорно лезу по стволу и преодолеваю препятствие.
Вершина. Потраченное время и приложенные усилия окупились сторицей. Наверху приходит ощущение заблудившегося муравья. Простора, правда, нет из-за тумана. Зато, кажется, что ты уже воспарил и витаешь среди облаков.
Вандалы потрудились и на верхней грани Камня Петака. Мусор, надписи, пытались даже костёр зачем-то жечь. Вокруг камня вообще всё пространство было усыпано бутылками, пластиковыми пакетами, обломками пиротехники и прочими продуктами жизнедеятельности, включая упаковку из Макдональдса - верный признак, что и сюда, в глушь пришла цивилизация. Свалка. Наверху Камень Петака молчал.
На верхней грани камня действительно имелось углубление, заполненное грязной водой пополам с павшей листвой. Помещать туда любую часть тела, даже самую не главную, не очень хотелось. Зато можно было опустить прибор. Прибор - доморощенная, но вполне адекватная конструкция определения наличия и интенсивности торсионных полей, как продольных, так и поперечных.
До сих пор прибор выдавал одни и те же значения уровня торсионного поля, что в лагере, что рядом с Камнем Петака. Так же он повёл себя и когда я взобрался на верхнюю грань. Я слегка расстроился. Прибор был проверенный на многих маршрутах, весьма в своём роде чувствительный и надёжный. Мне представлялось, что на таком легендарном объекте показания во всех диапазонах могли бы и зашкаливать.
Но, нет, тишина. Обычный фон. Пришлось покинуть Камень Петака не солоно хлебавши. Напоследок, для проформы я обошёл мрачный валун по периметру, то приближаясь к камню, то удаляясь от него. Результат оказался тем же, то есть, нулевым. Ну, что ж, отрицательный результат, тоже результат.
До темноты было ещё достаточно времени, чтобы провернуть несколько текущих бытовых дел. Следовало собрать как можно больше дров, постараться наловить рыбы и обмозговать план "Б", поскольку план "А" - сходу получить от Камня Петака нужный результат - провалился.
На вечерней зорьке, если можно так назвать медленное истекание мутного дневного света, рыба ловилась не плохо. Десяток средних по размеру плотвичек обеспечили мне ужин. Я провозился с бытовыми заботами до глубокой ночи. Зато теперь у меня заработал перемёт на четыре крючка, и двухдневный запас дров разместился в относительной сухости под ближайшей елью.
Я надеялся, что пока стоит сырая дождливая погода, сильных заморозков не грянет, и я успею изучить природный феномен по полной программе. На завтра я наметил серию замеров с применением разнообразных раздражителей.
Никакой спешки в моём деле не предвиделось. Наука, даже самодельная, требует вдумчивости, терпения. Тщательности, иначе результата не будет. Я не спешил вернуться в каменные джунгли родного города-монстра. Мне не надо было спешить на пустые встречи, не требовалось к очередной пятнице делать взнос по кредиту. Я даже мир не спасал от неминучей гибели. Я спасал себя от скуки.
4.
Ночью дождь усилился. Он тревожно барабанил по водонепроницаемой ткани палатки, надеясь достать до единственного обитателя. Ткань оправдывала марку и воду не пропускала. Тепла в палатке мне пока тоже хватало. Можно было ещё валяться, вслушиваясь в лесную жизнь. Но сегодня планы были другие. В предрассветной хмари я выбрался из палатки приготовить чай. К усилившемуся дождю добавился окрепший ветер. Сосны в вышине гудели, осыпали холодным душем пополам с иголками.
Часа через два ветер стих, дождь прекратился. Можно было начинать включать план "Б". План предусматривал грязную работу. Я извозился по самую макушку. Труднее всего оказалось чёрную жижу из углубления на верхней грани камня. Чего только там, на дне ямки я не обнаружил. Особенно много оказалось монет, целая нумизматическая коллекция. Много иностранной мелочи. Забавно, что наши представления о связях с потусторонним миром сводятся к элементарному подкупу последнего.
Мусорная куча собралась огромная. Поджечь её стоило мне немалых трудов и почти всех запасов жидкости для растопки. Но, занялось и разгорелось. Опять подул ветерок, на небе стали появляться голубые просветы. Даже солнце замелькало. Я забеспокоился, что тучи уйдут совсем, и на ночь грянет хороший мороз.
Не то чтобы я боялся заморозка, но в мои планы скороспешная зима пока не входила. Ритуальный мусорный костёр трещал, поглощая обёртку благ цивилизации, источая едкий дым.
"Как бы меня стражи леса не засекли при такой ясной погоде".
Зря я волновался. Костёр догорел, тучи вернулись, и я, удовлетворённый проделанной работой, отправился на заслуженный отдых.
На ужин, он же пропущенный обед, сегодня была тушёнка с макаронами. Питательное и вполне достойное ситуации блюдо. При добавлении к нему любого свежего овоща смесь становится почти изысканной. Дополнив своё вечернее питание сладким горячим чаем с пряниками, я забрался в палатку готовить следующий этап плана "Б".
Гроза ударила ближе к утру. Между оглушительными разрядами близких молний жутко завывал ветер. Я начал опасаться, что на палатку рухнет какая-нибудь из ближайших корабельных сосен. Стихия ограничилась осыпанием иглами и мелкими ветками. Молнии пугали не меньше. Судя по пушечным разрывам, били они где-то совсем рядом, может даже в Камень Петака. Для плана "Б" это было хорошо.
Неистовая погода стихла-иссякла с восходом солнца. Северный лес от дождя почернел, солнцем озолотился. Ручей рядом с лагерем превратился в бурный поток, несущий лесной хлам. О рыбалке в ближайшее время не могло быть и речи. Надо было направляться к валуну.
Камень Петака и сегодня оказался на прежнем месте, а вот площадка вокруг валуна заметно изменилась, подвергнутая яростной огненной бомбардировке. Гроза с помощью молний и ветра повалила вокруг камня все деревья в радиусе метров пятидесяти, невзирая на их возраст и происхождение. Громадные обугленные щепки торчали из земли, валялись дымящимися грудами. Шальная молния не пощадила даже ствол, по которому я накануне взбирался на валун. От импровизированной лестницы осталась кучка тлеющего мха.
Заработал мой тангенциально-торсионный прибор. Показания его пока были не устойчивы, стрелки дёргались, цифровое табло мельтешило во все стороны. Камень Петака оживал. Мне теперь до зарезу нужно было подняться на верхнюю грань. Очень беспокоило тамошнее углубление. Пришлось идти за верёвкой и, изображая скалолаза, карабкаться на вершину. В моём возрасте такие резкие упражнения уже вредны. Преодолел, однако.
Вся вершина оказалась испещрённой следами ударов молний, как будто хлыстом стегали. Углубление было на месте и, как оказалось, в нём совсем отсутствовала вода. Загадка.
Рядом с углублением мой прибор взбесился. Энергия тут пульсировала с немыслимой амплитудой. Даже я сам через руки-ноги, а особенно голову ощутил эти упругие волны, идущие из глубин камня. Самая работа. Следовало получить адекватный отклик и зафиксировать показания.
Я установил прибор строго над углублением, сориентировал в горизонте по линии Манфреда и стал опускать в яму заранее припасённые объекты. Торсионный поля радостно и однозначно откликнулись, хотя и не так, как я предполагал. Так даже интереснее, непредсказуемость, своеволие, озадачивание.
Работа спорилась, было чрезвычайно увлекательно наблюдать, как стальные шарики медленно по спирали уходят на дно углубления и там безтемпературно плавятся. Или как старый жёлудь ворочается на вертикальной стенке, набухает и даёт чахленький, но вполне живой росток, который тут же выбрасывает листья, которые на глазах желтеют и опадают. Насекомые в пробирках просто дохли в мелких конвульсиях, а луч света от фонарика заметно искривлялся. Сила!
Увлечённый, не заметил, как подкрался вечер. Я бы и дальше продолжал свои опыты, без обеда и ужина, но со стороны моего лагеря послышался какой-то шум, голоса. Мне, естественно, это не понравилось - и от работы оторвали и по лагерю шарятся. Быстро свернув оборудование, я поспешил проведать стоянку и познакомиться с непрошенными гостями.
5.
Я шёл по темнеющему лесу и набирался злости, чтобы выплеснуть её на тех, кого встречу в лагере, подбирал слова поярче. Странное дело, может там ничего плохого и не происходит, а я уже злюсь, готовлю санкции. Я шёл, уворачиваясь от веток и стволов неожиданно встающих на пути деревьев. Заблудиться тут было не возможно, дорога известна, всё в пределах прямой видимости, а бормотание из лагеря не приближалось.
Я шёл и шёл на звук, но лагерь пропал, так же, как и ручей. Фонарь светил отменно, я видел даже свои следы на павшей листве. А лагеря не было. Я заподозрил неладное, остановился и повёл лучом вокруг. Лес, да лес кругом. Голый, неприветливый, мокрый, и ни каких следов стоянки. Пришлось достать компас и сверить направление. Компас врать не собирался, он чётко указал, что шёл я в верном направлении. Только отмахал уже больше километра. Проскочил лагерь и не заметил ручей?
Правила заблудившегося в лесу гласят: первое - не паниковать, второе - попытаться вернуться в исходную точку. Я взял себя в руки и пошёл назад, теперь уже не спуская глаз со светящегося в темноте компаса. Через некоторое время стало ясно, что теперь пропал валун. Камня Петака на предполагаемом месте не оказалось. Вместо валуна имелся склон. Крутой склон холма, которого раньше (я мог бы поклясться) здесь не было.
Похоже, я и в самом деле заплутал. Выход предполагался один, в соответствии с третьим пунктом "Правил заблудившегося в лесу" - как это не прискорбно, но переждать ночь и с рассветом продолжить поиски. Мне показалось, что тут, на вершине холма я проведу ночь с большим комфортом, чем в низине, и полез вверх по склону.
Восхождение в темноте даже на не слишком крутые поверхности чреваты падениями и прочими неприятностями. Данный подъём оказался очень крутым, я несколько раз срывался и собирался уже плюнуть и бросить эту затею, как обнаружил неприметную тропу. По ней я довольно успешно преодолел препятствие.
Возвышенность или холм простиралась вглубь тёмного леса настолько, что мой фонарь не опять заколебался - остаться на ночь на краю или пройти дальше. Поднявшийся пронизывающий ветерок сомнения развеял, я принялся искать надёжную защиту от холода и дождя. Фонарь выхватывал мощные стволы сосен, берёз и елей, под которыми вряд ли можно было укрыться, земля везде оказалось сырой. Скорее всего, мне придётся довольствоваться тем, что есть, по крайней мере, здесь, вдали от края ветер почти стих.
До этого момента происшествие меня не слишком сильно беспокоило. Заблудиться в лесу может и опытный турист. Я же был увлечён своими исследованиями и невольно совершил какую-то оплошность. Утром всё разъяснится. Вполне возможно, что я блуждал в темноте вокруг Камня Петака, полагая, что иду к лагерю. Лес, он и не такие шутки выкидывает, для этого даже темноты зачастую не требуется. С проблемой местонахождения я буду бороться при свете дня, а сейчас надо правильно провести длинную, холодную ночь. Это тоже целая наука.
Одна из елей показалась мне достаточно надёжным укрытием. Пятачок сухих иголок я расширил, срубив несколько веток и выстелив ими предполагаемое лежбище. Отель "Еловый" класса ползвезды принял меня в свои апартаменты.
Сон не шёл, я всё время в мыслях возвращался к Камню Петака. У меня крепло убеждение, что моё нынешнее состояние как-то связано с возросшей после грозы активностью валуна. Проследить всю цепочку причин и следствий в таких случаях весьма и весьма затруднительно, информации, как всегда, хронически не хватает. Посмотрим, какие ещё сюрпризы меня ожидают завтра, я теперь не сомневался, что они непременно будут.
Время полночь ознаменовалось началом очередного дождя. Я ворочался, пытаясь создать из себя как можно более компактную с точки зрения теплопотерь композицию. Всё время чего-то не хватало. Наконец сон сжалился и пришёл, и утянул меня в глубины сумеречных миров. Виделись странные места и странные люди, и сам я был там тоже весь очень странный. Только это было во сне не самое главное. Основное же - это на меня возлагалась какая-то миссия, и я никак не мог, не имел права её провалить. Во сне мне вручили полотняный мешок с крупной солью и окропили водой. Отныне я стал посвящённым.
Проснувшись от того, что затекло всё тело, я ещё силился понять, во что же меня посвятили. Но это, как часто случается в снах, осталось за кадром. Сон, всего лишь сон. Однако, он почему-то меня растревожил. Выстраивалась некая, пока не вполне ясная цепочка событий, где мне предлагалось участвовать.
Я выбрался из-под ёлки, чтобы размять затёкшие члены, ночь продолжалась, темень стояла непроглядная. И тут я увидел свет. Среди деревьев, вдалеке мелькнул огонёк. Весь организм, помимо его воли захлестнула волна дикой надежды заночевать в тепле, под крышей. Как безумный рванулся я к свету, даже не подумав о том, что накануне никакого огня и в помине не было.
"Подумаешь, не было. Зажгли, вот и горит".
Источник света оказался не близко. Я успел несколько раз упасть, зацепившись за многочисленные корни, исхлестаться колючими ветками, чуть не потерять свою котомку с научным инвентарём, прежде чем добрался до заветной цели. Это светилось окно. Маленькое оконце во входной двери дома.
Тут мой запал несколько притух. Я точно знал, что в окрестностях Камня Петака жилья нет, карты я проштудировал тщательно. А тут дом. Большой жилой двухэтажный дом. Вполне настоящий, снизу каменный, сверху деревянный. Окон много, все тёмные, только от входной двери дежурный свет источается.
"Спят хозяева, наверное, будить как-то среди ночи неудобно. С другой стороны дождик всё пуще, холод пробирает всё глубже. Придётся тревожить обитателей неожиданного дома".
Рядом с дверью имелся звонок. Я позвонил. Где-то в глубине строения послышалась трель. Подождал. Никто на мой призыв не откликнулся. Позвонил ещё раз. С тем же успехом. Постучал. В ответ тишина. Постучал громче - опять ничего. Рискнул подёргать за ручку, дверь открылась. Не заперто.
"Фу ты, совсем неудобно".
Тем не менее, подгоняемый непогодой, вошёл в сени. Чисто, тепло, сухо. Благодать для усталого замёрзшего путника. Я готов был прямо тут в прихожей заночевать. Но, изготовив пару извинительных фраз, пошёл дальше. Дом оказался пуст. Совсем пуст.
Изнутри он выглядел вполне обжитым, хотя и не слишком насыщенным мебелью. В доме имелась большая хорошая печь, но тепло производилось от электрических обогревателей. Дом располагал всеми бытовыми удобствами, включая горячую и холодную воду из кранов - это я сразу проверил.
Не обнаружив признаков хозяев, я осмелел и обошёл дом от подвала до чердака. Там тоже никого не было. В доме много чего обнаружилось из припасов, инвентаря. Только человеческого присутствия не было обозначено. Одежды нет, обуви нет, шкафы пустые. Ни фотографий, ни документов, что указывало на принадлежность домостроения. Загадка.
В конце концов, навалилась естественная усталость и от тепла разморило. Я разделся и рухнул в кровать. Все разборки загадок завтра, с утра.
Нет, не подумайте чего дурного и невоспитанного. Я всё-таки действительно разделся перед сном, только зубы не почистил. В остальном я был паинькой, забравшимся в чужой дом. Или нет, то была Машенька в сказке про четырёх медведей. Опять нет, медведей было трое. Святые угодники, как хорошо спать в настоящей кровати.
А дождь за бортом в это время разошёлся до ливня, ливень до бури, буря превратилась в ураган. Ураганом качало дом, от него раскачивалась кровать, а в ней мирно и безмятежно посапывал я, усталый путник, убаюканный, как в колыбельке.
Наукой установлено, что человек может спать бесконечно долго. Подтверждаю. Тем более, что и природа сна достоверно не установлена, и его определения в литературе страдают расплывчатостью.
Той ночью Шестерня провернулась на очередной зуб. Я этого ещё не заметил.
6.
Видимо день уже наступил. В окна просачивался мутный свет. Не смотря на мягкую уютную кровать подо мной, всё тело ломило, как после непосильного труда. Утренней зарядке пришлось уделить сегодня больше времени. Что тут удивляться, возраст даёт о себе знать. Нагрузка получилась не слабая. Вчера я после напряжённого трудового дня на валуне отмахал ещё не меньше десяти километров с разнообразными препятствиями.
В доме по-прежнему я был один, хозяев за ночь не прибавилось. И дом, и печь, и скромная мебель оставались на своих местах, а владельцы ни малейшего намёка на присутствие не подавали. Следовало предположить, что уехали они далеко и весьма надолго, а дом оставили в режиме ожидания с минимальным отоплением. Сам так поступал, если хотел вернуться среди зимы не в промёрзший склеп, а в домашнее тепло.
Из еды у меня завалялся раздавленный шоколадный батончик - "сиротская радость". Отрава, конечно, но отсрочить голод вполне сойдёт. Я проверил, чем могут поспособствовать утолению голода местные запасы. Хозяева оказались действительно запасливыми. Тут был чай и сахар, кофе и жестяная коробка с печеньем.
"Раз я уже здесь, то есть нарушил неприкосновенность жилища, глупо будет останавливаться и страдать от прочих неудобств. А посему - нормальный завтрак".
После горячего чая с печеньем на душе повеселело. Поиски дороги домой, то есть в лагерь, казались пустяком. Я выбрался наружу. В воздухе висела прежняя сырость пополам с мокрым снегом. Эдакая воздушно-снежная каша. Видимость шагов двадцать, не больше.
"Как бы снова не заблудиться теперь уже в снежном молоке. Не отпускает меня Камень Петака. Какие ещё сюрпризы он припас".
Поиски дороги вдруг не показались мне такими уж простыми. Я потолкался возле дома и решил пройти тем путём, которым, как мне помнилось, я попал в дом. По компасу. Получилось легко. Вышел на край того обрыва, который накануне ночью штурмовал. И ведь собирался уже, не смотря на сырой склон найти вчерашнюю тропу и спуститься.
Привлёк внимание шум оттуда, снизу. Пока разыскивал в снежном киселе безопасный спуск, этот шум не давал мне покоя. Что так может звучать в заснеженном северном лесу. Бред, но почему-то первым делом я предположил, что это копошатся какие-то животные, например, северные олени или лоси стадом мигрируют. Хотя, о чём это я, лося стадами не ходят. А что касается оленей, то с тем же успехом тут могли оказаться слоны или зебры. Сомнения спасли мне жизнь.
Шум не стихал. Он периодически накатывал, возрастая по громкости, ударял глухо, как в дырявый барабан, и отползал, чтобы снова накатить волной. Волной! Вот что это напоминает - морской прибой!? Море в лесу!? Право, лучше были бы слоны. Скажем, сбежали из частного зоопарка и идут нескончаемой чередой домой в Африку, через клюквенные болота продираются.
Пока я бегал по краю и выстраивал версии одна безумнее другой того, что делается у подножия возвышенности, налетел ветерок и слегка разрядил туман. И я увидел подножие. Увидел свинцовую воду в белой пене прибоя. Эта вода дикими волнами накатывала на крутой берег, и шумела.
"Вот ведь как бывает, ещё сегодня ночью я шёл тут по лесу пугал мелких зверюшек, а сегодня уже океан плещется. В нормальной жизни такого быть не может, как и беглых слонов, следовательно - это галлюцинация. От переутомления. Но, как бы там не было, вниз я не прыгнул-сполз-съехал в объятия волн неведомого моря".
Как защитить разум от очевидной несуразности? Только физкультурой. Типа - "упал-отжался". Я пожертвовал, не смотря на продолжающийся снегопад, личной лыжной шапочкой грязно морковного цвета, чтобы обозначить место, где я, предположительно, штурмовал ночью склон. И побежал. Побежал, конечно, направо, так правильно.
Бежал и строго вдоль склона, очень внимательно следя, чтобы не рухнуть в бурлящий океан. От одной мысли, что я мог бы там оказаться, на мне начинали бегать мурашки. Метель старательно заметала землю, белила деревья. Шум прибоя не стихал. Судя по показаниям неразлучного компаса, я двигался по широкой дуге. Расстояние измерял количеством шагов. Свой шаг я давно измерил и перепроверил. При обычной ходьбе он составлял семьдесят пять сантиметров, в беге по пересечённой местности - восемьдесят пять.
Морковная шапочка, облепленная снегом, объявилась после пяти километров кросса. Понятно - это остров. А вокруг бушующее ледовитое море. Несуразица не исчезла. Всё ещё больше запуталось. Озадаченный стоял я на крутом берегу, пытаясь ухватить хоть какую-то полезную мысль. Бесполезно, я даже не представлял себе с какого конца браться за решение задачки. Совершенно не понятно было, как я сюда угодил. Не мог же я, в самом деле, не заметить, что иду по морю, а не посуху.
Научно-технический склад ума подразумевает поиск ответов в области рациональных объяснений видимых глазом событий. Не смотря на то, что моим хобби было изучение загадочных природных объектов, я придерживался мнения, что мистику надо привлекать в последнюю очередь, когда рациональные причины исчерпаны. И здесь я прибег к испытанному методу. Значит, мы имеем дело с приливом.
Большой такой, нестандартный прилив, редкое явление природы из Баренцева моря. Нахлынул неожиданно, видимо глобальный парад планет случился. Если это так, если воды нахлынули от лунно-солнечного стояния, то к ближайшей ночи его уже не будет. Проверим. Я вернулся в дом.
В глобальных приливах я был, правда, не слишком силён, поэтому по резвому размышлению положил воде убраться к утру.
В ожидании отлива я ещё более внимательно осмотрел дом. Может людям тут приходилось укрываться от таких приливов. Скорее всего, люди здесь отсутствовали с лета. Отдохнули в теплое время на природе, вкусили радостей загородной жизни и уехали. Оставили какой-то переходящий запас продуктов и всякой мелочи, а остальное вывезли. Несколько непонятно было, как сюда добирались, дорог я не обнаружил. Неужели пешком?
При доме имелся огород, сейчас укрытый снегом. Теплица была заперта, и сквозь запотевшие окна я ничего внутри не разобрал. А ещё за домом раскинулся роскошный сад. Даже сейчас было видно насколько он ухоженный. Нигде на участке ничего не валялось, никакого брошенного инвентаря или сухих веток. То, что надо укрыто плотной материей. Образцовый сад, образцовый дом. Даже как-то неудобно занимать тут место без спроса. Но другого выхода нет, надо ждать спада воды.
Вокруг дома расположилось несколько хозяйственных построек, все запертые на массивные висячие замки. Что прятали там хозяева от пришельцев - неведомо. При этом обширная кладовая в доме была не заперта, и я сунул туда нос. Оказалось - богатейший выбор спортивного инвентаря, рыболовных снастей и туристического снаряжения. Только лодки не было, чтобы пересечь море.
Опустилась ночь, а прибой так и не стих. Я каждые два часа выходил на берег с громадным хозяйским фонарём и проверял наличие моря. Оно не только не исчезало, но даже не мелело. Далеко за полночь я устал от проверок и уснул.
7.
Проснулся отдохнувшим, полным сил и планов. На дворе сиял морозный день, который я посетил с великой радостью. В конце концов, жизнь-то продолжается. Встал на лыжи. За полчаса я обежал остров по всему периметру, не переставая восхищаться видами, открывающимися с его круч. При ярком солнце место предстало во всей красе. И принимал я эту красоту спокойно, без душевного надрыва.
Море так никуда и не ушло, оно просто замёрзло. По моим субъективным ощущениям мороз стоял под минус двадцать. Замёрзший океан просматривался до самого горизонта. Это не был гладкий каток. Тут и там льдины торосились многометровыми гребнями, у самого берега образуя непроходимый вал. Спускаться сегодня к подножию хотелось ещё меньше, чем когда в него бил прибой. Среди заледеневшего моря стоял остров, по которому я совершал прогулку. Возвышался остров над уровнем моря метров на тридцать, вершина почти плоская, форму острова я бы назвал яйцеобразной, примерно два на полтора километра. Вся поверхность острова заросла могучими деревьями, просто великанами растительного мира. Здесь пустили корни и сосны и ели, и дубы, и клёны, и много чего ещё, что среди зимы не сразу и угадаешь. Посерёдке острова торчала секвойя настолько колоссальная, что не верилось в подобное чудо. Такой вполне себе понятный, немного необычный, но зато открытый остров. Одно смущало - как я здесь оказался?
Дом располагался почти в середине острова и терялся в кущах гигантской древесной поросли. Только сейчас при свете дня я разглядел целиком всё это творение природы и поразился, насколько велики деревья, как мал домик, до чего обширно раскинулось море и как одинок я, маленький человечек посреди зимнего великолепия, что лежало у моих ног.
Восхищение оказалось настолько велико, что на время заслонило тот удивительный факт, что я здесь вообще нахожусь. В порыве чувств я сделал ещё несколько кругов, норовя каждый раз бить новую лыжню.
Рядом с домом, ближе к обрыву хозяева устроили, как это принято теперь говорить, сад камней - дюжина весьма крупных валунов разного цвета и фактуры. Я снял лыжи, присел на вычурный выступ ближайшего камня и вдруг с нарастающим ужасом понял, что хочу здесь остаться, что моё место тут под колоссальными дубами и берёзами, на берегу неведомого моря, среди камней, в домике без хозяев. Приступ паранойи был так силён, что я стал оглядываться в поисках источника воспаления моего мозга. Вокруг же была суровая красота, и никаких источников.
Хотя, если класть руку на сердце и честно признаваться самому себе, то нечто подобное следовало предвидеть. Однажды моё увлечение сакральными объектами должно было привести к неожиданному результату. Или ожидаемому? Хороший вопрос.
Прогулка на свежем воздухе затянулась, нагрянувший голод обозначил новую цель. Сегодня, под впечатлением накатившего приступа, я устроил себе полноценный обед из наличных концентратов, не стесняясь расходовать их, как будущий хозяин. Я приступил к процедуре свыкания с мыслью о длительном пребывании на острове.
По некоторому размышлению, справившись с первым шоком, роль Робинзона Крузо не смущала и не пугала, оставался только эффект неожиданности. Ещё, как продукту своей цивилизации мне требовались явные подтверждения произошедшего изменения моего статуса. Вряд ли речь могла идти о каком-то документе или телефонном звонке с ценными указаниями, но нечто близкое я принялся разыскивать.
Как много можно обнаружить нового, если пристальней вглядываться в уже знакомые места. Засёк полку с книгами. При первом знакомстве с домом, видимо, не обратил на неё должного внимания. На полке вижу: Карен Симонян "Аптекарь Нерсес Мажан", Клиффорд Саймак "Заповедник гоблинов", Иржи Ганзелка и Мирослав Зикмунд все тома, которые выходили на русском языке, Аркадий и Борис Стругацкие "Понедельник начинается в субботу", "Кулинария" Госторгиздат 1955 года и так далее. Вряд ли такая подборка имеет всеобщее свободное хождение.
Идём дальше. Уголок музыки и песни. Стоит компактный музыкальный центр торговой марки "KETO". Никогда о такой не слышал, однако, это ещё ничего не значит. Небольшая полочка с дисками. Весь "CafeИ Del Mar" на одном диске. "Быть того не может, их же сотня альбомов, не меньше". Весь "Medwyn Goodall", причём, включая совместные альбомы, и тоже на одном компакте. "Jethro Tull", "Enigma", "Yanni", "David Lanz", "Karunesh" и всё в том же духе.
Вывод уже напрашивался сам собой. Но я иду дальше. Иду к телевизору. Марка изготовителя TV - приёмника и DVD - плейера та же - "KETO". Совсем маленькая полочка с коробками сборников фильмов. Читаю - "Охотник за смертью - 2", "Дрожь земли", "Призрак замка Морисвиль", "Искатели приключений", "Агент поневоле"...
Дальше можно было не смотреть. Меня и именно меня здесь ждали и приготовились. Сколько ни ломал я голову, никаких альтернатив моему предстоящему пребыванию на острове не высвечивалось. В виде шаткой надежды оставался только тотальный обыск дома с лупой и такая же процедура по всему острову. Вдруг что-то найдётся, указующее на выход отсюда. Правда такие действия уже граничат с паранойей, а она у меня итак скоро разовьётся. Надо пойти другим путём. Путём диалога и компромиссов.
Прежде чем вступать в диалоги с неведомыми силами, я всё же ещё несколько раз обшарил остров, роясь в снегу. Посетил возможные закоулки, выходил на морской лёд, преодолевая торосы, забирался на могучие деревья в поисках скрытых дупел или знаков. Особое внимание досталось чудовищной секвойе, но дерево было безобиднее младенца. Остров передо мною был открыт, честен и бескомпромиссен. Скрупулёзный осмотр дома и вскрытых мною дворовых построек так же ничего не принёс. Нет худа без добра, не найдя тайных подземных ходов или скоростных лифтов "остров - домой" я теперь хорошо знал место своего обитания - заточения. Если что-то от меня и смогло скрыться под снежным покровом, оно не стоило внимания.
В доме можно было, не стесняясь жить, но и тут никакой тайной комнаты или секретной дверцы в нём не предусматривалось. Найти источник воды в кранах мне не удалось, так же, как и обнаружить, откуда приходит электрический кабель. От классического Робинзона Крузо моё пребывание на острове отличалось не только погодными условиями (Роби в своей жизни, скорее всего, и понятия не имел о лыжах и санках), но и высоким бытовым комфортом. В этом комфорте имелся великий плюс, в нём же скрывался и громадный минус.
Борьба за выживание почти не оставляла Робинзону времени на праздные раздумья, хотя, если мне не изменяет память, он так же страдал от одиночества. У меня же этого времени оказался целый вагон. Книги, фильмы, музыка слабо способствовали заполнению досуга. Его всё равно оставалось слишком много.
Спорт. Хорошая штука, если взяться за неё с умом. Два часа днём, два часа вечером пробежки по острову. Ввёл в систему независимо от погоды и настроения. Здоровье крепилось прямо на глазах. Лыжи я освоил настолько, что стал практиковать экстремальные спуски к подножию острова. В паре мест торосы позволяли выскакивать прямо на открытый морской лёд. Это было захватывающе интересно до тех пор, пока я не сломал лыжи. Хоть голова цела осталась. Потом пришла глубокая оттепель, так что снег почти истаял, и на морском льду образовались гигантские лужи. Лёд вообще стал хлипким и опасным. Затем пришёл мощный ураган, переломал весь лёд, нагнал его почти вровень с островом. Грянувшие следом морозы довершили дело. О лыжных гонках пришлось забыть.
Потеря лыж был удар ниже пояса. Я снова нырнул в кладовые. Нашлись финские сани. Конечно, это совершенно не то, что бег на лыжах. Однако, оказалось, что если их нагрузить несколькими берёзовыми чурками, сани превращаются в неплохой спортивный снаряд. С островных круч я больше не рисковал устраивать санный бобслей, но и простая беготня по проложенным между соснами и дубами загогулистым трассам позволяла поддерживать не плохую физическую форму. И расходовать время, которого у меня неожиданно стало слишком много.
В своих не прекращающихся изысканиях по острову и в доме, я руководствовался не только стандартным набором человеческих чувств плюс опыт, который, как известно не пропьёшь и интуиция. Никуда не делся, не пропал мой прибор для определения интенсивности торсионных полей. Как показали измерения, поля на острове имелись, и в доме тоже. Разной интенсивности и полярности, стационарные, переменные и блуждающие. Можно сказать, что торсионная обстановка на острове оказалась весьма бурной. Источники полей локализовались в камнях деревьях, а в доме главным излучателем оказалась дровяная печь.
Когда сей факт с печью мне стал доступен, я принялся её регулярно топить, хотя особой нужды в дополнительном тепле не было, электричества хватало с избытком. Я не слишком силён в печных вопросах, но даже моему не просвещённому взгляду печь представлялась загадочным сооружением.
В ней сходу загорались любые дрова, не зависимо от их размера и влажности и очень долго горели. Отдельная полешка могла зачастую полыхать весь вечер. Печь удивительно быстро прогревалась и долго держала тепло. В ней можно было готовить, и я часто ставил в печь горшок, предварительно набросав туда самых неожиданных ингредиентов. Результат всегда получался неизменный - вкусное необычное кушанье.
Так вот эта самая печь, оказывается, умела не только печь (прошу прощения за невольный каламбур), но и петь. А если точнее, то музицировать. Дело в том, что её торсионные поля больше всего "колыхались" именно во время приготовления пищи. Я уделил несколько дней тому, чтобы научиться подавать сигнал с прибора измерения полей на музыкальный центр. Когда же всё получилось, мне довелось насладиться фантастическими мелодиями от печи.
8.
Однако, подобные экзерсисы не могли надолго скрасить моё одиночество. Зима с буранами и снегопадами, с морозами и короткими световыми днями продолжалась. Тем не менее, я стал готовиться к весне. Извлёк и пересчитал садовый инвентарь, до остроты бритвы наточил две лопаты и тяпку. В кладовой нашлись семена и удобрения.
Я откопал от снега теплицу и проник внутрь. Сооружение оказалось весьма достойным и по площади и по благоустройству. Что самое замечательное, в теплице имелись не только мощные лампы, но и электрообогреватели. Я вплотную занялся огородничеством.
Пожалуй, из всех моих занятий копание в земле, выращивание саженцев оказало самое благотворное воздействие на моё сумрачное состояние. Я успокоился. Видимо, таково извечное воздействие живого на человеческий организм.
Когда в воздухе совсем запахло весной, но снег ещё не сошёл, ко мне явился первый гость. Он нёсся, как взмыленный лось, пробивая лыжню по тяжёлому снегу. Одет гость был в сине-чёрно-красный костюм лыжника и с номером "784" на груди.
Лыжник, тяжело дыша, пронёсся мимо меня, когда я тащил в дом охапку дров. Челюсть моя упала на ботинки, туда же ссыпались и дрова. Спортсмен, а это по всем признакам был участник какого-то спортивного забега, на меня не обратил ни малейшего внимания. Он пересёк остров по длинной диагонали и исчез. Я, после того как пришёл в себя, бросился вдогонку, но обнаружил только обрывающийся лыжный след. Лыжник как будто взлетел в небеса. То же самое обнаружилось и с противоположной стороны лыжни. Спортсмен появился ниоткуда и пропал в никуда.
Событие на фоне устоявшейся жизни получилось настолько неординарным, что я, бросив все дела, несколько раз прошёлся по лыжной трассе из конца в конец в поисках пропавшего лыжника или дополнительных следов. Наиболее осмысленным действием моим на тот момент были вешки, которые я установил в местах появления и убытия "летучего лыжника".
После происшествия с залётным спортсменом я стал внимательнее. И был вскоре вознаграждён. Совершая очередную пробежку с санями, я наткнулся на группу товарищей, пытающихся развести в лесу костёр. Мужики в количестве трёх человек были не только на лыжах, но и имели при себе увесистые рюкзаки. Ребята собрались в поход на шашлыки.
Как на грех в тот раз я бегал с санями гружёными булыжниками, хотя обычно держал в них дров на хороший пионерский костёр. Я убедительно попросил компанию оставаться на месте, а сам отправился за дровами. Мне так и виделось, как мы сядем у костерка и поболтаем всласть. Не срослось.
Видать мужики решили, что я им на хвост собираюсь упасть. Эдакий местный халявщик. Моя суетливость была в данном случае вполне объяснима и оправдана. Но они не дождались. Ушли. А я вёз им не только дрова, но и пару бутылок марочного коньяка, консервированную ветчину и несколько банок красной икры. А они ушли. Следы не двусмысленно показывали их короткий маршрут по острову. Где группа вошла и где вышла.
Я очень расстроился. Там же на месте неудавшейся стоянки развёл костёр и опростал под икру и ветчину целую бутылку многозвёздного напитка. Странно, что при этом умудрился ещё и правильно расставить вешки. Алкоголь дал выход давно копившимся эмоциям. Я носился вокруг костра, богохульствовал, упрекал кого-то в том, что меня без спроса с неведомой целью запрятали на необитаемый остров, насильно сделали Робинзоном Крузо. Приморозило, запал вышел, костёр потух, и я поплёлся домой.
Я зря так сильно расстраивался, гости стали приходить регулярно. Во-первых, меня посетили несколько лыжников, неведомым образом соскочивших с дистанции. Поговорить с ними не удавалось, парни и девушки были так сосредоточены на лыжне, что меня воспринимали как досадную помеху, типа подгулявшего болельщика. Одна лихая биатлонистка даже пригрозила пристрелить меня, если не отстану. Могла, вполне могла бы.
Иногда дело происходило без меня. Я обнаруживал только след, оставленный на снегу, а сам бегун уже успевал раствориться в эфире. Я упрямо ставил вешки, обозначая траектории. Делал замеры торсионным прибором. Пока никакой системы не наблюдалось. Бежали и вдоль, что называется, острова и поперёк, и от центра к краю и наоборот. Судя по нашлёпкам флагов на костюмах, национальность бегунов охватывала, по крайней мере, всю Европу. Хотя это и ничего ещё не значило.
Однажды пришла семейная пара. Они прогуливались в лесу, дышали весенним воздухом и, как посчитали, заблудились. Всё пытали меня, в какой стороне Финский залив. Подозрительно так косились, не получая конкретного ответа. Я предложил им вернуться точно по своим следам той же дорогой. Так они и сделали, убыли с острова в той же точке, где и появились.
Множество раз я пытался уйти вслед за ними в точке пропажи гостей. Ничего так и не получилось. Я пробовал вырваться, что называется на спинах "лыжников". Они исчезали, а я так оставался на своём острове.
Со временем я стал спокойнее воспринимать визиты этих странных гостей, как движение перелётных птиц или появление медведя-шатуна. Визиты на время прервались, когда начал интенсивно сходить снег, и земля размокла от талых вод. Я всё чаще выходил греться на весеннее солнце. Вооружался биноклем (был и такой в доме инвентарь) и подолгу разглядывал льдистый горизонт, сидя в саду камней.
Среди зимы меня как-то не очень тянуло заняться рыбной ловлей, а тут, то ли солнце так подействовало, то ли захотелось новых впечатлений, а может витаминов не стало хватать. Я отправился ловить рыбу. Лёд стоял ещё крепкий, хотя на поверхности уже плескались лужи, разраставшиеся под весенними лучами в озёра. Снасти в хозяйстве имелись, а вот бур отсутствовал. Мне пришлось долбить лунки ломом. Получилось не очень ловко, треснувший лёд чуть не отправил меня в полынью.
Несмотря на опасность, я упорствовал в своём желании поудить рыбки, и своего добился. Рыба пошла. Ловился налим и судак. Целую неделю я развлекался этим занятием, пока очередной шторм не разметал льды и не открыл чистую воду.
С приходом весны меня окончательно поглотили агротехнические заботы. О "лыжниках" я как-то позабыл. Зато они меня не забыли. Для простоты, поскольку любое усложнение в данном случае ни к чему путному не приводило, я всех визитёров называл "лыжниками". Они не обижались. Тем более, что встречаются термины и похуже.
Только земля начала подсыхать и зацвели подснежники, появились беглые уголовники. Двое. Один, явно, матёрый, жизнь посвятивший борьбе с Уголовным кодексом. Второй - обычная приблуда. То ли живая консерва, то ли ещё с какой целью взятая с собой в бега главарём. Этот второй и выглядел, как дурачок, всё время улыбался. Лицо его почти блаженное, щурилось солнцу, подставлялось ветру. Зато первым, матёрым можно было не только детей пугать, а и народ постарше струхнул бы, завидев в лесу подобную рожу.
Я в то время преследовал в лесу некие садово-декоративные цели, поэтому бродил с лопаткой и топором, складывая добытое в те же финские санки, которые прекрасно бегали по сырой листве. Наверное, моя внушительная экипировка и остановила уголовный элемент от нападения, и ещё заметная изнурённость их организмов. Не рискнули поживиться, а судя по взглядам, так хотелось, причём хотелось моей крови обоим. Но и просить ничего не стали. Вот ведь, чёртово семя.
Для себя же я отметил, что, не смотря на очевидную опасность ситуации, всё-таки я один в пустом лесу, страха не было. Что-то другое шевельнулось внутри. Я каким-то образом знал, что если нападение и произошло бы, уголовники получили бы должный отпор. Не исключено, что помимо топора, они и мой уверенный взгляд почувствовали. Оценить могли иначе - а вдруг у этого цирлика под курточкой обрез припасён?
Ну, ушли, и, слава Богу. Не пришлось проверять мою уверенность на практике. Я отследил их путь - парочка исчезла на самом краю острова. Кстати, мне редко доводилось лицезреть сам момент ухода, а уж, тем более, появления. Здесь такая возможность представилась. Оказалось, ничего особенного. Были люди секунду назад, а сейчас нет. Каких-то явных фаз перехода разглядеть не удавалось. Но я не терял надежды, исследователь во мне был ещё жив. Однажды я надеялся проторить себе дорожку в дольний мир.
9.
С появлением, даже на короткое время, на острове уголовного элемента я обеспокоился усилением защиты дома. Я вытащил инструменты и приступил к реализации. Двери во всех постройках, а особенно в доме теперь запирались. До этого я бродил по острову, как Эдемский Адам. На острове не водилось зверьё, только птицы изредка останавливались передохнуть, чтобы лететь дальше по своим птичьим делам. Сейчас, например, они могучими стаями двигались к северу.
Солнце припекало всё сильнее. Деревья, одно за другим, начали покрываться молодой листвой. Появилась трава. Во мне снова зародилась надежда на возможное появление хозяев дома. Но дни проходили за днями, а я всё так же оставался один. Скучать, правда, не приходилось. Сад и огород отнимали уйму времени.
Где-то в середине мая появился странник. То был ветхий старик, еле передвигавший ноги, обутые в немыслимые боты. Вполне возможно, что когда-то он был монахом, некоего удалённого скита и лет тридцать назад отправился на богомолье. С тех пор и ходит по разным местам, не находя приюта.
Это был первый "лыжник", который встал у меня на постой. Не долго, всего пару ночей провёл странник в моём (теперь уже моём) доме. Я был чрезвычайно рад компании, и это не смотря на то, что старик оказался весьма немногословен. Он большей частью молился или в одиночестве сидел на берегу моря в саду камней. Там он, скорее всего, тоже возносил молитвы, но не так явно. Оказывается, каменный сад притягивал не только меня.
Я предоставил старику весь мой скромный гардероб на выбор, сменить ветхую одежонку, но он ограничился только тёплым свитером и перчатками. После его тихого незаметного ухода я обнаружил на столе икону Смоленской Божьей Матери "Одигитрии".
На последок, накануне своего исхода старец, как бы невзначай, обронил нечто, вроде как из Екклесиаста - "Всему своё время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; Время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; Время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру".
-- Твоё время ещё придёт - сказал старик. И ушёл.
Как хочешь, так и понимай.
Не смотря на оставленное во мне внутреннее беспокойство, этот дедушка был из разряда тихих клиентов. Такие не часто посещали остров, в основном прибывали более шумные. Они полагали моё жилище чем-то средним между охотничьим домиком и приютом для бездомных. Большими толпами "лыжники" не поступали, двое-трое, максимум четверо. Дом большой, места много, еды и тепла хватает. Я не роптал. А излишняя требовательность, претензии на отсутствие мобильной связи и Интернета и удалённость ближайшей железнодорожной станции (знать бы ещё, есть ли такая за морем) и пиццерии компенсировались для меня потоком новостей и живым человеческим общением.
Где-то, в это же время я обратил внимание на то, что, не смотря на прожорливость гостей, запасы мои не убывали. Стал считать и приглядываться - и правда, не изменяются. "Лыжники", особенно те, что с детьми, обожали варить различные каши на сгущённом молоке с вареньем. А банок, как было в кладовой двенадцать плюс пятнадцать, так и стоят.
Но не всё было так безоблачно, как в том тереме со скатертью самобранкой. Подъели всю запасённую прежними хозяевами свёклу, морковку и репчатый лук. К картошке подбирались, так еле удалось отстоять семенной материал, выставленный на яровизацию.
В целом для каждой последующей группы "лыжников" наблюдалась тенденция всё дольше задерживаться на острове. И исчезали они теперь по-другому. Вдруг схватятся среди ленивого отдыха или, наоборот, бурного веселья, как будто Вселенский Рог протрубил, засобираются и, спешно в лес. Ничем не остановишь. Так и уходили, растворялись среди набиравшей силу зелени. Им на смену шли новые порции "лыжников", чтобы на несколько дней составить мне компанию.
Получалось, что в доме почти всё время кто-то проживал. Картина стала привычной и я снова расслабился.
С волчицей я столкнулся нос к носу на самой высокой стороне острова. Тут в воду спускалась небольшая гряда. С камней можно было удить рыбу. Место мной прикормленное, потому на рыбу изобильное. Сегодня в улове мне повезло на двоих средних лососей и здоровенного окуня. Я надеялся подвигнуть очередных постояльцев на приготовление ухи. "Лыжники" почему-то упорно норовили считать меня штатным егерем, садовником, сторожем, портье и поваром в одном лице. Приходилось иногда в довольно жёсткой форме одёргивать и растолковывать ошибочность подобных взглядов.
Полный радужных надежд, карабкался я с рыбинами по склону, озабоченный только тем, не растерять улов. А наверху сидит она. Точнее возлежит, как Сфинкс. Взгляд устремлён вдаль, поза - готовности ждать вечность.
Признаюсь, поначалу я струхнул, волк, всё-таки. Переждав минуту и убедившись в отсутствии явных агрессивных намерений зверя, я продолжил подъём. Оказалось, что волчица не одна. Рядом крутился щенок, игривый волчонок пары месяцев отроду.
Завидев меня с рыбой, волчонок с радостным визгом устремился в мою сторону и ткнулся носом в сапоги. Мать не проявляла ни ко мне, ни к щенку никакого интереса, продолжая созерцать что-то на горизонте. Я даже украдкой оглянулся проверить, что могло привлечь внимание в море. На горизонте и в воде ничего, кроме облаков не было.
А волчонок, тем временем, унюхал рыбу и потребовал её себе в качестве игрушки. Я с опаской, осторожно отвёл садок в сторону. Действо летающей рыбы привело волчонка в восторг, он принялся догонять ускользающую добычу, прыгать, скакать. Мелкий волк изображал большого волка, рычал смешным дискантом, скалил микроскопические зубы. Добыча не давалась, волчонок сердился, прыжки его становились всё более опрометчивыми, пока он, наконец, не скатился с камня.
-- Эх, ты, волчонок.
Мой голос заставил притихнуть щенка и обернуться его мать. Волчица чрезвычайно внимательно посмотрела мне в глаза, как бы оценивая и готовясь что-то объявить. От этого проницательного взгляда у меня внутри всё перевернулось.
"Ох, неспроста она здесь объявилась".
Волчонок взобрался на камень, но был тих и жался к моей ноге, подозрительно глядя на мать. Волчица встала, неспешно подошла к нам и, наклонив лобастую голову, лизнула щенка. От материнской ласки тот, почему-то, жалобно взвизгнул. Волчица подняла голову и снова пристально посмотрела мне в глаза.
-- Я всё понял. Не сомневайся.
Ответ мой удовлетворил волчицу. Она развернулась и пошла прочь. Щенок заволновался, он засеменил короткими лапами, интенсивно замахал хвостом. Ему явно хотелось броситься вслед за матерью. Когда волчица отошла шагов на двадцать, и стало понятно, что она совсем уходит, волчонок взвизгнул и бросился за ней. Тогда мать, не останавливаясь, обернулась и сурово рявкнула на щенка, мол, вопрос решённый и обсуждению не подлежит. Волчонок понуро поплёлся обратно.
Мы с ним ещё долго сидели на камнях. Волчонок ждал, что мать вернётся, я - неведомо чего, наверное, просто жаль его было. Когда стало смеркаться, мы оба поняли, что ждать больше нечего.
-- Пошли домой Волчок. Начинаем новую жизнь.
В доме Волчок забился под мою кровать и не выходил оттуда два дня, пока очередные "лыжники" - семейная пара с ребёнком не убыли восвояси, на Большую Землю. С ним пытались заигрывать, предлагали что-то вкусное, с точки зрения городского жителя. Волчок неизменно огрызался.
Когда мы остались вдвоём, он соизволил показаться и немного поел.
Рос Волчок быстро (хотя, я не очень себе представлял, как быстро вообще растут волки), взрослел, матерел. В отсутствие посторонних - игривый и ласковый. На людях - суровый, отстранённый, держащий дистанцию. Гладить Волчок себя не позволял никому, только мне, да и то - это скорее было лёгкое потрёпывание по холке. Ел исключительно ту пищу, которую давал я, на что-то сам изредка охотился. "Лыжников" вообще сторонился. Большую часть времени Волчок проводил вне дома, обходил-обегал владения размером с остров. Часто я заставал его в саду камней, настороженно вглядывающемся в горизонт.
Я не причисляю себя к великим знатокам зверей или большим любителям животных, хотя передачи Дроздова смотрел частенько. Со зверьми у меня было так - я сам по себе, в городе, а они сами по себе, в лесах-саваннах, на край - в зоопарках. А тут - волк, под боком, в одном доме. Тем не менее, мы с Волчком как-то быстро нашли общий язык. Мою речь он понимал вполне адекватно, если я не пытался пользоваться совсем уж абстрактными понятиями. Тогда молодой волк склонял набок голову, давая понять, что я где-то перемудрил, или откровенно зевал.
То, что это не вполне обычный волк, я подозревал, но убедился во время одной не совсем приятной встречи в конце лета. А дело было так.
К дому приближалась группа оборванцев. Издали они производили впечатление то ли погорельцев, то ли беженцев, которые бегут уже не один месяц, да всё лесами дремучими. Я привык к новым лицам и эти меня не слишком удивили. Измождённый и усталый вид их, почему-то, не вызывал сочувствия. То ли горящие лютой ненавистью глаза у всех троих, то ли подозрительно топорщившиеся лохмотья, скрывавшие оружие, были тому причиной. Не берусь утверждать наверняка. Не понравились, и всё тут.
На тот момент в доме проживали две "лыжницы", мать и дочь. Вполне взрослые особы, которые пару дней назад вышли из душной Москвы набраться в лесу здоровья, да так и забрели ко мне. Не самые беспокойные жилицы, если не считать того, что мать беспрестанно поучала великовозрастную дочь, учила, так сказать, жизни, которую, лона считала, знала очень хорошо. Она первая ринулась оказать помощь страждущим путникам, показать, так сказать, пример молодёжи. Благой порыв, ничего не скажешь, хотя и глупый. Она первая оказалась в заложниках.
Завладев женщиной, бродяги, до того почти застенчивые, преобразились. И следа не был теперь усталости и почтительности. Из-под лохмотьев, больше декоративных, чем в самом деле изношенных, и в самом деле появилось оружие. Пришельцы почувствовали себя хозяевами положения.
На истошные крики матери (бандиты наслаждались ими) выскочила дочь и, заламывая руки попыталась начать спасение ближайшей родственницы путём проливания слёз и бросания к ней на грудь (кино латиноамериканское, любая серия). Не обращая внимания, что к той груди уже был приставлен обрез.
Я прервал мелодраматический кадр и не дал девке стать второй заложницей. Сбил с ног, дал упасть, затем поднял, встряхнул и затолкал обратно в дом. В это время группа бандитов живописно расположилась на лужайке метрах в двадцати. Их главарь, долговязый детина с автоматом Калашникова начал неспешно диктовать условия их пребывания в доме и окрестностях.
Слушая бандитский панегирик о свободе их личностей, я лихорадочно прикидывал варианты выхода из сложившейся ситуации. Ничего путного сразу в голову не приходило, да ещё девка билась в дверь и орала благим матом. Отвлекала, не давала сосредоточиться.
Окончание речи главарь обозначил короткой убедительной очередью из автомата прямо над моей головой. Пули смачно впились в древесину, полетели щепки, я присел, нагнулся и, тем самым, пропустил первый момент нападения Волчка. Какое-то неуловимое движение, полёт серого тела, и главарь уже валяется на траве, а автомат убегает на спине волка, который цепко держит в зубах ремень.
Надо отдать должное бандиту, сноровистый парень оказался, он тут же вскочил на ноги и бросился вслед за Волчком. Я не стал терять времени даром, а сходу швырнул в одиночного бандита молоток, бывший в тот момент у меня в руках, что-то я там приколачивал.
Поскольку все на лужайке следили за молниеносной дуэлью главаря и волка, то молоток прибыл по назначению без помех никем не замеченный до самого соприкосновения. Похоже, я пустил его с избыточной скоростью, потому что бандит, получив удар увесистой железякой в грудь, упал, выронив обрез и затих.
Зато за пятерых дёргалась парочка из мамаши-"лыжницы" и третьего бандита. Заложница орала и брыкалась, её пленитель размахивал куцым ружьём и тоже орал. А ещё он нервно дёргался во все стороны, видимо, ожидая нападения. Вдвоём они исполняли такую замысловатую румбу-кадриль, что хоть в телешоу снимай.
Не будь всё так трагично, это могло бы вызвать даже улыбку. Мне пока было не до смеха. Появился волк. Он не спеша трусил к поляне, на ходу слизывая с морды кровь. Много крови. Картина настолько жуткая, что третий бандит бросил заложницу, та сразу рухнула без чувств, и принялся палить по Волчку.
Выстрелов оказалось не много, всего два, да и те ушли куда-то в небо. Зато я разозлился окончательно. Схватил подвернувшийся садовый инструмент, впоследствии оказалось, что это был секатор с телескопическими ручками, и помчался за бандитом.
Наверное, я был страшен не меньше волка с окровавленной пастью. Прыгая через лежащие на траве тела с секатором наперевес, с перекошенной злобой рожей, что-то тоже со страху орущий - зрелище из фильмов ужасов. Бандит улепётывал не разбирая дороги.
Из всей компании на острове в тот момент только Волчок сохранял хладнокровие. Он лёгкой трусцой обогнал меня и начал оттирать в сторону. А во мне ещё бурлил волнами адреналин, я сжимал, как революционную винтовку с примкнутым штыком мирный секатор. Я жаждал крови.
Волчок рыкнул и встал поперёк дороги. Я остановился и начал медленно приходить в себя. Сердце бешено гнало кровь, переполненную веществами, ответственными за убийства. Где-то на другом конце острова затихли крики последнего разбойника. Дочь - "лыжница" вырвалась-таки на свободу, и они с матерью ревели теперь на лужайке в три ручья. Второй бандит не шевелился.
Я очумело уставился на секатор в моих руках. И что я собирался я им делать, только если огреть разбойника. О других вариантах я предпочитал не думать. Не глядя на нас мать с дочерью уползли в дом. Им было что обсудить. Мы с Волчком остановились возле лежащего бандита. Тот до сих пор не подавал признаков жизни.
Волк поднял голову и посмотрел на меня. Я смотрел на него. В таких случаях говорят, искра понимания проскочила. Не знаю, может быть. Но я понял, что он мне хочет сказать. Я ответил согласием. Не сговариваясь дальше, мы ухватили бездыханное тело и потащили к обрыву.
Никакой паузы не последовало между транспортировкой тела к краю острова и падением с него. Шуршание осыпающихся камней, короткий всплеск. Всё. Дело сделано. Теперь мы с Волчком повязаны кровью. Ружья я так же выбросил в океан.
10.
Встреча с бандитами не прошла для нас без последствий. Я имею ввиду нас с Волчком, ибо "лыжницы" пропали уже к вечеру. Что-то в нас изменилось. Во-первых, я вдруг разглядел, что Волчок незаметно превратился во взрослого волка, лобастого, крупногрудого, сильного. Во-вторых, у него появилась эдакая звериная уверенность, которая передавалась и мне. Вообще складывалось впечатление, что Волчок точно знает, что надо делать, а что нет. И не только ему, но и мне тоже.
В-третьих, и это, пожалуй, самое главное, во мне самом обозначились новые процессы. Для меня окружающий мир приобрёл дополнительную контрастность, чёткость изображения и звука. Второстепенные детали больше не заслоняли обзор, а ушли куда-то на периферию. Зато главное, а его, как оказалось, было совсем не много, заняло подобающее место - впереди, во главе, на первой строке.
Ещё недавно меня огорчил бы неурожай картошки, которая хоть и уродилась, но такая кривая и мелкая, что есть её не хотелось из обычной жалости. Сегодня же я выкапывал клубеньки и откуда-то напитывался уверенностью, что на моё предстоящее благополучие этот факт влияния не окажет. Новые партии "лыжников" я рассматривал теперь не как неизбежное, но временное неудобство, сопряжённое с хлопотами и переживаниями, а исключительно, как источник эмоционального восприятия мира вообще, ситуации на острове в частности и душ пришельцев.
Сложился набор тестов-опросов, которые я проводил сразу по прибытии гостей. Многим не нравилось, что их допрашивают, задавая весьма интимные или не удобные вопросы. А после интенсивного перекрёстного допроса в присутствии сурового волка их селят в спартанских условиях. Подавляющая часть моих гостей - "лыжников" продолжала придерживаться того взгляда, что они прибыли на незапланированный отдых, и им тут должны.
В доме я себя окончательно отделил от "лыжников", перебравшись на второй этаж. Туда вела отдельная лестница, и мы не пересекались. Ближе к осени "лыжники" преобразились, теперь это были "марафонцы", потом пошли грибники. Эти последние оказались самыми благодарными гостями - нетребовательные и неприхотливые, чаще вежливые, чем грубые, словоохотливые и весьма осведомлённые обо всём на свете. Я обратил внимание, что и Волчок их приветил.
Волк жил со мной на втором этаже дома на веранде, с которой открывался чудесный вид. Волчок любил возлежать на веранде в позе умудрённого сфинкса и следить за порядком вокруг дома. Пришла новая зима. Я украсил ёлку, что росла вблизи сада камней. Наряд состоял в основном из конфет и шоколадок, что составило раздолье для перелётных птиц и детей "лыжников". Волчок к празднику под названием "Новый Год" остался равнодушен, как, впрочем, и другим праздникам, которые я пытался отмечать - день рождения или 23 февраля. Он поменял летнюю шкуру на зимнюю тёплую шубу и стал в два раза больше. "Лыжники" его опасались, а волк их в этом и не разуверял. Для поддержания имиджа страшного лесного чудовища он скалил принародно зубы и очень страшно завывал по ночам.
Море-океан снова замёрзло, так и не порадовав за год ни одним парусом или дизельным дымом. Кстати, море на поверку оказалось не таким уж и солёным. На остров визитёры прибывали только пешком. Ни лодок, ни парашютистов. В середине зимы случилась лыжная экспедиция из десяти энтузиастов, которые шли к Южному полюсу. Ходоки были чрезвычайно удивлены и долго не могли поверить, что в Антарктиде встречаются подобные оазисы. Обещали опубликовать отчёт со снимками в ближайшем номере "Nature".
"Господи, да кто же им поверит. Я и то верю только наполовину в реальность острова. Вторая половина - это дань устойчивым галлюцинациям".
Экспедиция к полюсу помимо множества прочих полезных новостей принесла и печальные вести - не спокойно стало на границах России. Активизировались не только хохлоиды и грузоиды, паталогическая ненависть которых к русским общеизвестна. Прибалтика, всегда действовавшая из-под тишка, втыкавшая ножи в спину, вдруг завелась до того, что стала физически травить русскоязычное население своих республик. Открыт счёт жертвам.
В Балтийском море проходу не стало не только кораблям, под российским флагом, но и вообще судам, идущим в порты России. Больше всех безобразничали норвежцы. И к ним неожиданно примкнули всегда такие застенчивые и медлительные финны. Вон, оказывается что дремало в северных лесах среди оленей.
На Чёрном море тоже всё не Слава Богу. Там распоясались больше всех, как ни странно, болгары при попустительстве англичан и турок. Суда через проливы из России и обратно стали ходить как военные конвои в сопровождении боевых кораблей.
Беспокоил и Дальний Восток. Мелкие, но частые стычки между Китаем и Японией грозили перерасти в большую войну. России постоянно приходилось выбирать с кем и против кого дружить. И выборов таких становилось всё меньше.
"Что творится на белом свете. Оставь страну всего лишь на год, и смотри, что происходит".
Справедливости ради, надо отметить, что проблемы нарастали и в прочих Венесуэлах-Аргентинах, но это меня как-то меньше тревожило. Общий же настрой в мире был чрезвычайно поганый. Бедой пахло.
Волчок иногда принимал участие в разговорах, что-то мотал на ус, на меня поглядывал, как бы вопрошая, уяснил ли я всё правильно из услышанного. Не простой, ох, не простой волк проживал у меня.
А во мне, тем временем продолжался какой-то невидимый глазу процесс, начавшийся ещё прошлой осенью, когда я только ступил на остров. Конечный результат процесса был мне пока не известен.
Количество "лыжников" сократилось, и они на всё меньшее время задерживались на острове. Всё чаще мимо меня пролетала эдакая живая комета, спешащая к финишу, и тут же растворялась в снежной пыли.
Наступила весна, прошло лето, минула осень. Дни мелькали, как в калейдоскопе. Какое-то время я следил за календарём, вёл дневник. Следил за текущим временем. Потом появились лакуны. Они росли, достигали недель потом месяцев. Я медленно погружался в безвременье. Любое моё действие не имело ни начала, ни конца, во всяком случае, мне представлялось, что я всегда нахожусь посередине любого процесса и поэтому бесконечно чем-то занят.
В какой-то момент, который я не заметил, "лыжники" пропали совсем. Я определил это по толстому слою пыли на первом этаже дома, куда давно перестал заглядывать. Можно было подумать, что этой пыли не один год, хотя мне мерещилось, что я не так давно делал тут уборку. На меня сей факт провала во времени так подействовал, что с перепугу я вычистил все комнаты первого этажа, снова повесил календарь, опять принялся вести дневник.
Случилось это прозрение либо летом, либо осенью, но точно не зимой, потому что печь не топилась, и вода не замерзала. Только которое это было лето от Рождества Христова, я точного знания не имел.