Широков Алексей Тимофеевич : другие произведения.

Долюшка женская

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Широков Алексей Тимофеевич, Москва, 442-05-20; 8.916 362 39 31.
   Автор книг прозы "Не отпугивай лань", "Болеро", "Пленённые степью", "Большаки"
   --------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
  
  
  
   ДОЛЮШКА ЖЕНСКАЯ
  
  
   Немолодая, красивая женщина с восхищением смотрит на гар-
   цующего всадника.
   Голос за кадром:
   - Теперь уже Ольга Сергеевна и представить не может, как это она совсем девчонкой садилась верхом на лошадь охлюпкой, без седла. Но садилась ведь! С радостью даже!
  
   Двор на окраине города (Крым, Симферополь). На целый квартал приземисто тянется одноэтажный каменный дом, заворачивая буквой "г" в переулок, далее - общий погреб под крышей, сарай, тоже общий, и туалет выгребной. Справа, слегка в глубине, татарская сакля, развесистый абрикос перед ней, а в заднем углу - кузня и коновязь, сюда приводят ковать лошадей. Посредине двора под трубой, именуемой "гусем", большой бак для воды, из "гуся" берут в квартиры, а из бака черпают, поливая цветы в палисадничках, загороженных от подъезда к подъезду.
   Полон двор детворы: русские, украинцы, евреи, татары, армяне... Бегают без присмотра, устраивая себе разные игры, забавы - то лезут в бак искупаться, получая шлепки, то сшибают созревшие абрикосы у сакли, тут же их поглощая немытыми, то убегают на рынок невдалеке, где "пробуют" - у кого черешню, у кого что, пока не прогонят... Гурьбой бегут в свой двор, крутятся около лошадей, которые в ожидании ковки стоят у кузни, и возницы балуют ребятишек, позволяя садиться верхом. Чёрненькая, смуглая от загара девочка Оля просит и её покатать...
  
   Пожилая русская женщина, глядя на Олю, говорит другой женщине:
   - Несчастная девочка, без матери растёт.
   - А разве Вера не мать ей?
   - Да какая мать! Злая мачеха. Сестра Тоня у неё такая добрая, а эта просто мегера. Сама набилась Сергею. Жена у него умерла, а Оленьке было всего шесть месяцев, вот и привёл он ей новую мать. Сначала Вера вроде ничего была, а как родила свою девочку - вся только к ней, Олю Сергей сам обихаживает.
  
  
   ... В семь лет отец купил ей велосипед, подростковый.
   - На вырост,- сказал. Рада девчонка: богачка! В квартире у них пианино (мама когда-то играла, и Оля уже играет недурно), теперь вот ещё и велосипед. Все просили у неё покататься, она, не жадная, добрая, никому не отказывала, и вскоре его не узнать - весь обшарпанный, хотя оставался крепким.
   У ребят был вожак, Леньчик. Годами постарше других, красивый, сильный и отчаянно смелый, девчонки - весь двор - в него влюблены, Оленька тоже. Он её опекал больше всех.
   - Молодец, ездий, ездий на велосипеде, ездий, - не раз говорил, - плёночки не будет...
   Молодой пошлячок и на лошадь её сажал всё с той же "заботой". Она же, глупенькая, гордилась: Лёньчик выбрал её изо всех!
  
   Во дворе появилась тётя Тоня, Верина родная сестра - ладная, лицо шоколадного цвета. Подозвала к себе Олю, за руку выше локтя взяла:
   - Пойдём, милая, к нам, - голос медовый, певучий.
   Оля тётю любила, охотно пошла. Шли они на Таврическую - улицу в верхнем районе. Там дом получше, в два этажа, тётя Тоня с мужем и двое детей на первом. В комнате Тоня прижала к себе неродную племянницу, опустилась с ней на диван и сквозь слёзы:
   - Олечка, за городом машина разбилась, все в ней погибли... Там был твой папа.
   - И папа?! - вскрикнула девочка.
   - И папа.
   Сверкнули Олины верхние зубки, уткнулась в мягкую тётину грудь, дрогнула худеньким тельцем, как птичка подбитая...
  
   Чуть позже Тоня с мужем решали:
   - Не надо ей быть у гроба. Травмировать.
   - Да, пусть папа останется ей живой, не то всю жизнь будет видеть его в гробу.
   За несколько дней Оля не сказала ни слова, почти ничего не ела. Следили за ней, не сбедилась бы.
  
   После сороковин Вера сказала падчерице:
   - Оля, в музыкальную школу ты не ходи, нам нечем платить, денег нет.
   - А без денег... нельзя?
   - Нельзя.
   - Хорошо-о-о, - тихонько ответила и, забившись в свой уголок, весь вечер проплакала.
   Утром:
   - Оля, пальто тебе надо купить, Лариске кроватку, постельку - придётся пианино продать.
   - Ла-а-адно, - еле сказала и, убежав со двора, навзрыд плакала. И ночью плакала до утра.
   От папы остался только ободранный велосипед, и Оля держала его, как великую ценность.
   Вскоре ещё один велосипед во дворе появился - Лёньчик новеньким обзавёлся, у него родители не из бедных. Стали кататься на пару.
   Но и это было прекращено. Мачеха распорядилась по-своему:
   - Придётся тебе, Оля, перейти в вечернюю школу. Денег никак не хватает. Я попросила брата, он возьмёт тебя в "Крымэнерго" к себе секретаршей.
   Так на четырнадцатом году Оленька пошла зарабатывать деньги.
   Теперь их встречи с Лёньчиком случались лишь в выходные. Уезжали на велосипедах за город, гонялись наперегонки, возвращались довольные - одна у неё отрада!
   Однажды в жаркое воскресенье он предложил поехать подальше - знает там место, где хорошо искупаться: вода чистая, дно песчаное...
   Они плавали, брызгались, хохотали, он подныривал под неё, поднимал над водой, ей приятны были прикосновения его рук, она радовалась, что он, любимец двора, только с ней, с ней одной. Когда они брались за руки, его ноги сближались с её ногами, он тянул их к себе, и они, в воде лёгкие, подчинялись ему. Изловчился, пальцами ног захватил её трусики и стянул, она успела поймать их, хлестнула мокрыми его по лицу, пока он, хохоча, не отплыл, бросилась следом, норовя хлестать и хлестать его.
   Почувствовав дно под ногами, остановилась - надеть трусики. Только расправила их, ногу правую подняла, как весёленький Лёньчик вынырнул перед ней:
   - Олечка, извини, ну пожалуйста! - нежно взял её на руки, и стало ей на руках его так приятно, что забыла про трусики, держит в руке. Он быстро вынес её на мель, так же быстро развернул на весу - руки под ягодицами - и разом, внезапно вошёл в неё. От вероломства такого она обмерла, взорвалось в ней всё, будто зверь схватил её, рвёт, терзает. Она даже не вскрикнула, потеряла сознание, обмякла, как неживая была. И потом, когда он её отпустил, еле на ногах удержалась, не сразу опомнилась.
   - Гадина! - вырвалось хриплое. Качнулась и, как сонная, пошла к берегу. Он оставался на месте, сел на дно по горло в воде.
   Набросила Оленька платье, испуганно вскочила на велосипед и помчалась, оглядываясь, не догоняет ли. Лишь около дома опомнилась, увидела трусики в правой руке на руле, швырнула их в угол двора, будто они виноваты во всём. Дома не было никого, она быстро нагрела воды и над корытом спринцовкой стала себя промывать, стараясь проникнуть поглубже - выжать гадкое, смыть!
   Вещички свои собрала в узелок и, пока мачехи нет, вышла из
   дому ("Ноги моей тут не будет!") и быстро, едва не бегом, на Таври-
   ческую - к тёте Тоне.
  
   В дом к ним пришёл высокий мужчина интеллигентного вида, сказал Оле:
   - Я твой дядя, брат мамы, еду с курорта из Ялты домой в Москву и хочу взять тебя с собой...
   До Москвы ехали молча, он всю дорогу читал какой-то роман, а она, свернувшись на верхней полке, едва не плакала. Выходила в тамбур и плакала в голос: "Зачем еду?.. Плохо мне было?.. Тётя Тоня - как мама родная, и муж такой добрый! А этот молчун - как с ним жить?.."
   ...Стучат и стучат колёса, в окнах мелькает, всё уплывает назад. В глазах девочки слёзы: "Выпрыгнуть бы!"
  
   В Москве, на Башиловке, дядя сказал ей:
   - Ты будешь жить в Лесогорске у Филиппа, я с ним договорился. Жить у него, а содержать я... Видишь, что у меня - комнатушка-клетушка, вторую кровать не поставишь, кухня на три семьи.
   Оля окаменела.
   - Это недалеко, - продолжал дядя, - часа полтора езды.
   - А Филипп... - это кто?
   - Не знаешь? Тоже твой дядя, мой брат. У него там просторно.
   В поезде, по пути в Лесогорск, Оля выходила в тамбур и плакала.
  
   Дядя Филипп встретил племянницу поцелуями, и тётя Лена, жена его, расцеловала, как дочку, так и сказала: "Вот и будет теперь у нас дочка". А сын их Генка спросил:
   - В шахматы не играешь?
   - Нет, - с улыбкой ответила.
   - Научить? А то мне не с кем играть.
   - Не хочу.
   Дядя Филипп, невысокий с высоким лбом, светлыми волосами, зачёсанными назад, малость курносый, усадил её рядом с собой:
   - Ну, рассказывай, как ты жила.
   - Хорошо жила.
   - Что читаешь? Какую книгу прочитала последней?
   - "Мёртвые души", в школе должны проходить.
   - Вот "Комиссия" сейчас вышла, хороший роман, советую прочитать.
   - Прочту обязательно, - бодро сказала.
   Дядя выписывал "Новый мир", они прочитывали его - сначала он, после она, потом обсуждали, нередко расходились во мнениях: он выделял содержание и менее всего, как написано, а Оля прежде всего оценивала язык. Её поразил язык "Мёртвых душ", и она теперь мерит им всё, что пишут другие.
   Тётя Лена книг не читала, вокруг Гены своего, как наседка, полная, рыхлая. Она, как и муж, зубной техник, прирабатывала на дому: слепки снимала, коронки ставила, мосты делала. Филипп в это время из дому уходил ("Я тут ни при чём!"): в те годы такая практика запрещалась.
   Оле тётя Лена сказала:
   - На работу ты не устраивайся, будешь мне помогать по хозяйству. А в школу, конечно, лучше в вечернюю.
   Помогать по хозяйству - магазины, рынок, уборка квартиры, мытьё посуды... "Домработница я! - говорила Оля себе с грустинкой и тут же себя успокаивала. - Ладно, только бы кончить школу, потом в институт с общежитием, там стипендия, подработаю где-то. Начну новую жизнь, свою!"
  
   Она совсем уже девушка, рослая и красивая, чернавка с глазами-звёздами, в бёдрах широкая, талия тонкая, гибкая, волосы крупными волнами. В школе ребята к ней так и липли, она же была холодна и серьёзна, этим их и осаживала. Но двое, Серёжа и Витя, от неё не отстали, то один, то другой провожали до дома, иногда в воскресные дни приходили к ней вместе, и дядя Филипп всё приглядывался, говорил потом Оле:
   - Витя не для тебя, примитивный какой-то, как деревенский. А Серёжа - наоборот, слишком уж высоко считает себя, ты таких опасайся.
   - Да не нужны они мне, ни один, ни другой, ни третий- четвёртый, безразличны ребята мне.
   Зато подруги у неё, одноклассницы, - редкость! Что Лида, что Зоя - обе в неё влюблены. На подаренной фотокарточке Лида писала: "Лучшей моей подруге, каких у меня ещё не было". Низкорослая, крепенькая, говорунья приятная. Зоя, напротив, крупная, сама себя таковой не считавшая, глазки этак прищурит, головку наклонит кокетливо, будто кошечка ласковая. Она добрая, Оленьке лучше сестры.
   Вместе, втроём, решили поступать в институт, выбрав двухгодичный учительский, филологический факультет, литература и русский язык.
   - На полный педагогический нас не хватит, не потянуть, - Оля сказала. - Нам лишь бы побыстрее окончить и на работу. Потом на заочный поступим.
   Радовались, что успели: в том году был последний набор в двухгодичный, больше таких не будет.
   И стали на время москвичками.
  
   Учительский институт - как факультет полного, педагогического, всего по две группы на курсе, сплошные девчата, в этом году лишь два парня - Виктор Смирнов и Семён Флигельман, оба немолодые уже, Виктор, приземистый, быстрый, работал в колхозе на тракторе, мечтает о сельской школе, туда и вернётся, а Семён Флигельман москвич, но почему-то живёт в общежитии, лысеющий бодрячок подчёркнуто интеллигентского вида, худощавый, улыбчивый, губы слегка выступающие, как бы что-то сосущие. Сразу он выделил Олю, первый к ней подошёл между лекциями, спросил с обычной своей улыбочкой:
   - Как вам профессор Каперский?
   И она улыбнулась. О Каперском без улыбки не скажешь: читая лекции, играет связками, как певец (скорее певица!), голос взлетает, он приподымается на носках и, опускаясь, переходит на шёпот. Литература, ХVIII век - его курс. Оля не стала ничего говорить, говорил лишь Семён, изображая профессора. Ей не нравилось это, но и тут промолчала, постеснялась Семёнова возраста.
   Так и стал он к ней подходить ещё и ещё, всякий раз всё по новому поводу. Как-то в кино пригласил, и она согласилась, сказав себе: "Лучше уж с ним, чем с теми". "Теми" называла лощёных франтов со старших курсов, набивавшихся ей в провожатые, помнила дяди Филиппа наказ опасаться, кто мнит о себе высоко - эти, щеголеватые, мнили. Подумала даже: "Вот и защита от них".
   Однажды Семён вдруг спросил её:
   - Вас не смущает, что я еврей?
   - Да вы что? - удивилась она.
   - А то всяко бывает.
   Бывать-то бывает, но Оля, выросшая в интернациональном дворе, этого понять не могла.
   В общежитии Флигельман жил с молодыми ребятами, пятый в комнате, кровать в правом переднем углу, а в левом Ваня Шмелёв, отличник с персональной стипендией, премию получил за курсовую работу, признанную всеми научной. О нём, третьекурснике, уже говорили как о завтрашнем аспиранте-историке. Семён рассказывал о нём Оле, и она, сама не могла понять почему, захотела увидеть его. Семён на это сказал:
   - Приходите к нам в комнату и увидите.
   Они жили на одном этаже. Подруги Олины, Зоя и Лида, откликнулись сразу:
   - Пойдём! Там же наш Виктор Смирнов, придумаем какое-то дело к нему...
   Когда девчата вошли, Иван, читая книгу, лежал на кровати - тут же встал, сел на стул возле тумбочки, продолжая читать: не к нему же пришли! Девчонки теребили Смирнова, Флигельман к ним подсел, сказал что-то смешное, все хохотали, а как гостьи ушли, он к Ивану:
   - Мог бы и не читать при них-то, они ведь тебя посмотреть приходили.
   - Это по што?
   - Гремишь на весь институт, а они тебя и не знают, хотя рядом живут.
   - С учительского?
   - Да, все три: Зоя, Лида и Оля. Как тебе Оля?
   - А я смотрел?
   - Она ж сидела почти рядом с тобой.
   - Не запомнил...
   А в девичьей комнате разговор:
   - Уж очень серьёзный, - Зоя сказала.
   - Учёный же! - Лида ехидненько.
   Оля с улыбкой:
   - Да, парень серьезный.
   Этим он ей и понравился.
   Через несколько дней она встретилась с ним и Семёном в столовой, обедали вместе, Иван её удивил. Сёмён говорил, что он деревенский, а выглядит, держит себя лучше его, москвича. Любовалась, как ест он - изысканно, себе сказала. Лицо у него, отметила, утончённое, щёки впалые вовсе не от худобы - от породы. Так подумала.
   Из столовой шли рядом, Семён чуть отстал - это и видел Виктор Смирнов и вечером, в комнате, Семёна подначивал:
   - Уведёт он Ольгу твою!
   - Да я, в общем-то, просто так. Сначала думал, она еврейка, чёрненькая, отец у неё фармацевт - еврейская тоже профессия.
   - А если б еврейка?
   - Ну, как тебе тут сказать, у нас, евреев, обет - еврей на еврейке женится, еврейка за еврея выходит. Иначе мы растворимся.
   - Да? Ну сильны! - Виктор сказал.
   - А ты что хотел? Нас мало. Это вам, русским, не надо бояться, что вас поглотят, а нас - могут.
  
  
   Оленька думала об Иване, хотела видеть его ещё. Она не искала его, нет - ждала, когда сам подойдёт.
   А он в это время себя упрекал: "Надо же! Приходила меня посмотреть, а я даже не заметил её, такую красивую!.. Серьёзная девушка, скромная и, видать, умненькая, учится хорошо.
   Училась она хорошо, преподавателям нравилась. Уханов Григорий Петрович, доцент молодой, тонкий и длинный, ещё не женатый, лекцию ли читал, семинар проводил (русский язык), всё поглядывал на неё. Видя её задумчивой, говорил:
   - Болотина, вернитесь с того берега.
   Говорил таким тоном, будто одаривал похвалой.
   Это внимание в группе заметили, говорили о том с усмешечкой, лёгкой завистью.
  
  
   Задумалась Оля о московском дяде своём. Странный он человек! В Лесогорск не приехал ни разу и к себе не позвал, пришлёт денег, и всё. Она отдавала их тёте Лене, а дядя Филипп сказал:
   - Отошли их ему обратно.
   - Присылает, и пусть присылает, - ответила. - Я у него ничего не просила.
   Теперь сказала себе: "Надо съездить к нему, навестить одинокого мужика... Нет, не сейчас, окончу институт, тогда и зайду... Знает он, что я здесь? Скорее, не знает... А забывать мне его нельзя... С первой получки подарок ему пришлю, присмотрю, чего у него нет, и пришлю... Без его поддержки пришлось бы мне туго".
   Подумав об этом, всё же поехала на Башиловку. Дядя встретил её приветливо. Она не знала, где он работает, лесогорские тоже не знали - вроде бы на почтамте, знала только, что жена его бросила, разменяли квартиру, и оказался он в коммуналке. Детей у них не было. Сразу заметила: комнатку свою убирает он редко. Тут же вымыла пол, протёрла окно, гардероб, подоконник... И стала ездить к нему по воскресным дням убирать - всегда ближе к вечеру, быстро делала всё, пили чай, и она уезжала. Первая половина дня уходила на чтение, это у Оли святое - уйти в институтский читальный зал и читать.
   - Такие потери у меня, сколько всего прошло мимо! - говорила она Лиде и Зое. - "Серебряный век" русской литературы - что я знаю о нём? Есенин, Блок, и всё. Брюсов, Андрей Белый - я совсем их не знаю... Обнаружила вдруг, что и великое "Слово о полку Игореве" знаю лишь по верхам. Прочитала его в переводе академика Лихачёва - наполовину не поняла. С самого начала идёт непонятное. Вроде бы автор не хочет петь по замышлению Бояна, а тут же: "О, соловей старого времени, вот бы воспел ты!" - будто как поклоняется. И эти десять соколов на стаю лебедей - ловчих соколов напускать на таких мирных, красивых птиц? Варварство! А тут речь о песне идёт... Сплошные вопросы. Не под силу мне самой разобраться. Но я улавливаю в поэме мощный ритмический поток - какая-то завораживающая, магическая сила в нём. И сверхнеобыкновенная образность, метафоричность. Переводить такое на современный язык нельзя. Образ надо раскрыть, метафору! Но это выше моих возможностей... Как же ученикам объяснять?... На образность, на ритмику налегать буду, поэтичность передавать. Читать в классе только на древнерусском - никаких переводов! "Струны сами князем славу рокотаху"!.. Буду читать, и что непонятно - так и скажу: непонятно. Но смотрите, скажу, какая поэзия тут! И может, почувствовав это, кто-то из учеников возьмется позже непонятное объяснять - докопается!
   Сидела и сидела она в читальном зале, читала и читала, восполняя потерянное.
   Часто бывал там Иван. Заметив её, подходил поздороваться, а видя, что она понесла сдавать книги, тоже вставал, чтобы вместе идти в общежитие. Приглядывался к ней, а она к нему, чувствовала, что не просто интерес тут, что-то неясное, неуловимое, не от ума идущее. А Иван просто видел в новой знакомой себя самого: "Она такая ж, как я!" Но желание быть рядом с ней нарастало.
  
   Ему прислали из деревни посылку. Вскрывая фанерный ящичек, он представлял, как сколачивал его уже поседевший отец, а вынимая кружочки домашнего сыра, видел, как мама варила тот сыр, видел, как отец доставал из погреба сало, как сыпали в ящичек семечки тыквенные - любит их Ваня. Бывало, читает ночами книги и щёлкает, щёлкает, мама проснётся: "Ваня, кончай, в школу не встанешь". - "Сейчас, мама, сейчас".
   Берёт он гостинцы и - в девичью комнату, к Оле, она принимает восторженно: никогда не ела домашнего сыра и сала такого!
   .
  
   Закончилась зимняя сессия. Оля сдала всё отлично - стипендия будет повышенной, Иван тоже подтвердил свою персональную..
   И был в институте студенческий вечер. Сначала - концерт, как всегда: декламировали, пели, плясали, Лида с Зоей исполнили дуэт Лизы и Полины из "Пиковой дамы" (Зоя немного сфальшивила, Оля это заметила), им аплодировали, Пётр Серов, выпускник, читал свои плохие стихи, и ему аплодировали, потом расставили стулья вдоль стен - начались долгожданные танцы: вальсы, фокстроты, танго. Иван любил вальсы. Весь вечер с Олей держались вместе и много кружились под громкую музыку, кружились они вдохновенно, впервые были так близко друг к другу, её руки, ладони, у него на плечах, он держит её за талию, такую волнующе-гибкую, тёплую! При крутых поворотах Оля взлетает в его крепких руках и цветёт.
   Кончился вечер первым у них поцелуем, нежным и долгим. Ни слова не было сказано, всё сказал поцелуй. Оля счастлива.
   Радуются Лида и Зоя, видя её такой.
  
  
  
   Семён Флигельман, входя в комнату общежития (толковый словарь под мышкой), объявил:
   - Братцы, оказывается, я русский!.. Не верите? Вот словарь, читайте: флигельман - правофланговый солдат в старой русской армии. А!
   Все смеются, Иван тоже. Семён ему:
   - Ваня, тебя назвали не в честь писателя Ивана Шмелёва? ("Вряд ли и знает его!").
   - Семён, дорогой, - Иван усмехнулся, - когда я родился, у нас в деревне о том Иване Шмелёве и слыхом не слыхивали. Да, наверное, и в Москве.
   - Ну, в Москве-то, положим, слышали, знали, он и до эмиграции издавался.
   - Да, но потом-то его закрыли, в библиотеках изъяли.
   - А ты как узнал его?
   - Уже здесь, в институте.
   Шло время Никиты Хрущёва, и кое-что из упрятанного приоткрылось. Но - чуть-чуть. Тогда всё было так: чуть-чуть ослабляли, но тут же потуже закручивали. Из тюрем политических выпустили, а новых туда же отправили. Иван, к тому времени уже коммунист (в КПСС его вовлекли как будущего аспиранта) не мог не отметить этого лицемерия "нашего Никиты Сергеевича". Умных людей из руководства убирали подальше, без них поспокойнее. (на экране - кадры кинохроники: Хрущёв распекает молодого поэта Андрея Вознесенского и других). Будущий историк Шмелёв заносил это в специальный блокнот. Сомнения угнетали его, и лишь встречи с Олей отвлекали от них.
   Ближе к лету он сказал ей шутливо, совершенно для неё неожиданно:
   - Давай поженимся!
   - Давай! - в тон ему ответила радостно. Вроде бы шутка была, но вовсе не шутка. Уже через минуту решали серьёзно: распишемся после сессии и сразу в деревню к родителям, устроим там свадьбу, а через год, с дипломами, вместе поедем работать.
   - А как же аспирантура? - Оля спросила.
   - Какая аспирантура! Отправить тебя куда-то одну?!..
  
  
  
   Они идут в загс. День ожидался ненастный, вот-вот польёт дождь, но пошли - приметам наперекор. Из общежития почти все поразъехались, ремонт начинают там - это тоже их подгоняло. В те годы молодожёнов в загсах записывали безо всяких свидетелей и без времени на проверку чувств, всё в один день - оформление до обеда, после обеда получай документ.
   Пришли. Народу немного, все заполняют анкеты. Иван тоже берёт большой бланк, садятся с Оленькой рядом, он пишет. Графу "Какой раз вступаете в брак?" читает вслух, Олю спрашивает:
   - Какой раз вступаешь?.. Та-аак, третий...
   Рядом сидящие оглядываются на них.
   Милая сотрудница загса анкету проверила - всё правильно, распишитесь вот здесь и вот здесь. Взяла с них двенадцать рублей - через три часа приходите.
   Вышли они - дождя нет, даже солнце проглядывает. Смеясь обнялись на крыльце, погуляли по скверу, зашли в общежитие вещи собрать, уложили всё в один чемодан, отвезли на Казанский вокзал.
   Ехать им завтра, а сегодня, с документом в руках, едут они в Лесогорск.
   Супруги! И самим-то смешно.
   Тётя Лена в ответ на "мы поженились" руку протягивает:
   - Документ!
   Иван подаёт документ.
   - Ну вот, - прочитав, говорит, - другое дело, - и целует почему-то сначала Ивана, потом уже Олю. Дядя Филипп поздравил объятием.
   После ужина, о планах поговорив, всё обсудив, им отвели отдельную "комнату" - веранду с дверью из кухни. Кровать там стояла узкая. А зачем молодым двуспальная? Стала Оля стелить постель, и случилось с ней то, чего так боялась - мерзкое всплыло, сжалось в ней всё, заныло внутри. Смотрит на Ваню - он весь в ожидании, улыбается. И вдруг его омрачить?!.. Твердить себе начала: "Всё будет хорошо, всё будет хорошо"... Она стеснялась при нём раздеваться, под одеялом снимала бельишко, и стал он её целовать - всю-всю, обнимал, гладя шелковистую кожу, и целовал, целовал, вызывая волнение, какого она ещё не испытывала. Оленька ожила, раскрылась, они слились легко и радостно, не думала, что будет так радостно, обхватила его, прижимая к себе и сама вжимаясь в него. Лицо светилось, Ваня тоже светился.
   Такая счастливая ночь!
   Утром, весёлые, попрощались с добрыми дядей и тётей и - в Москву, на вокзал, в поезд. "В глушь, в Саратов", - шутил Иван, а ехали не в Саратов, дальше, действительно в глушь - село Покровское, заволжская степь.
  
  
  
   - Надо ж! Сколько проехали - города, сёла, а именно здесь, в этой вот степной точке, суждено было мне появиться на свет! - сказал Иван, когда завиднелось Покровское. Они уже в тамбуре со своим чемоданом. Оля волнуется:
   - Как примут меня, бесприданницу?
   - Выбрось из головы, у меня замечательные родители.
   - В деревнях, знаю, свои устои...
   - Оленька, перестань!
  
  
   Отец встречал их на тракторе - трактор с прицепом. Обнял сразу обоих.
   - Ну здравствуй, невестушка! - Оле сказал. - Рад, очень рад... Давай, Ваня, помогай забраться - там чисто, соломка...
   Оленька наша повеселела.
   - Вот ты, Ваня, в кого! - сказала, глядя на свёкра: породистое лицо, впалые щёки, седой, но вовсе не старый.
   Вёз он их быстро и ровно, колдобины объезжал. Оля смотрела по сторонам - вроде и степи тут нет никакой, вдоль дороги деревца, кустарники. И постройки, постройки: молочная ферма, свиная, птичник...
   Улицы начались - прямые, параллельно идущие, палисаднички едва не у всех, избы побелены, окна с резными ставнями.
   - Красиво как! - Оля сказала.
   - У нас ещё красивее, увидишь сейчас.
   Трактор остановился у дома с двумя белолистными тополями, забор голубой и такие же ставни - голубое на белом. Крыши у многих соломенные, есть камышовые, у Шмелёвых тесовая.
   Мать ожидала их у раскрытой калитки - в платочке горошком и розовой кофте, юбка широкая, как у всех деревенских. Троекратно целует Олюшку в губы.
   - Вот ты какая!
   Зовёт её в дом. И Ване:
   - Коля обещает приехать, отпуск как раз.
   Оле:
   - Старший наш сын, он у нас военный, лейтенант.
   Ваня ведёт Олю к рукомойнику, моют руки и в сад (сразу за домом), вишни там поспевают. Срывает Иван потемневшие, Оле даёт.
   - Самые вкусные - это вот так, прямо с дерева.
   Потом был обед. Отец разливает по рюмкам настойку, Ваня, зная, что Оля никогда не пила, рюмку её отставляет, другую берёт.
   - Мама, твоей бы наливочки!
   - Есть, есть, как же!
   - Церковный напиток! - Оле Иван говорит. Она выпила с удовольствием, похвалила. А мать уже щи подаёт, наваристые с мясом и зеленью, запах - щекочет в ноздрях.
   - Без щей у нас никуда, - поясняет хозяйка.
   На второе - вареники с вишней в сметане.
   - Никогда я не ела так вкусно, - призналась Оля.
   После обеда к родителям подошла:
   - Я буду вас звать мамой и папой.
   - А как же! - отец отвечает. - У нас все так делают.
   И снова пошли поцелуи, теперь уже вовсе по-родственному.
   Всё тут внове для Оленьки. Спать будут в саманке - не прогревается, прохладно в любую жару. Чистенько там, стены смазаны подсветленной глиной, пол песочком посыпан.
   Утром молодые остались одни, родители на работе. Позавтракав, гуляли по саду, позагорали немного, Ваня опробовал у колодца насос, наполнил все ёмкости, какие тут были:
   - Вечером поливать огород, это моя обязанность с малых лет.
  
   Свадьба была, как приехал их Николай с женой и сынишкой. предстал перед Олей в улыбке, круглолицый, как мать, в кости пошире отца и младшего брата - тоже в мать. Свадьба их для села непривычна: ни за невестой ехать, ни выкуп давать, ни приданое объявлять. Будто праздник семейный с гостями. "Горько", конечно кричали, пели, плясали. Оля понравилась всем, Николаю особенно.
   Иван вальс заказал, и закружились с Олей они - все любовались ими. Затем Коля так же кружился с ней. Передохнув, сказал младшему брату:
   - Сейчас мы с Олечкой спляшем!
   И плясали. Оля плясала задорно, красиво.
   - Молодчинушка ты моя! - Ваня сказал. - Откуда это в тебе?
   На следующий день Коля сказал ей:
   - Если что - рассчитывай на меня. Если Ванька что - я ему! - шутливо погрозил кулаком.
   Оленька улыбалась.
  
  
   Как-то вечером заговорили о поездке на Еруслан.
   - А что это? - шёпотом Оля спросила Ивана.
   - Речка такая тут, далековато, но мы туда ездим. Попросим у председателя лошадь.
   Телега попалась с рессорами, ехали мягко. Поплавали, подурачились. Речка чистая, не заросшая, по левому берегу сплошь терновник, смородина серебристая, лох. Во все стороны ровная степь. Восторженно смотрит Оля вокруг - такой простор!
   После купания жадно ели хлеб с помидорами.
   Оля шепнула Ивану:
   - А я могу ездить верхом.
   - Да? Где это ты научилась?
   - У нас во дворе была кузня, лошадей там ковали, мы катались.
   - Хочешь сейчас?
   - Нет, сейчас не хочу, - усмехнулась.
  
  
  
   Молодые педагоги Шмелёвы едут поездом в Казахстан. Ваня рассматривает схему железных дорог.
   - Эх, как долго ещё нам ехать! Алма-Ата, Талды-Курган, потом только наш Матай, почти у самого Балхаша.
   Стучат колёса, покачивается вагон. Оля шепчет Ивану:
   - Кажется, скоро начну рожать.
   - Ты что?!
   - Все признаки...
   Беременность изменила её: пополнела, лицо будто бы удлинилось, крупнее стало, глаза, и без того звёзды, очерчены чётче. Женщина!
   Иван тоже не похож на вчерашнего, черты юношеские сменились мужскими, взгляд уверенного в себе человека. Деловито идёт он сейчас к проводницам - две молодые казашки, хлопотуньи заботливые, в вагоне у них чистота. Роза, старшая, успокаивает:
   - В Арыси дадим телеграмму, в Чимкенте нас встретят врачи. А то и сами примем.
   - Не волнуйтесь, - вторая, Эля, сказала, - будет всё хорошо, мы уже принимали.
   Едва от Арыси отъехали, Оля толкает Ивана:
   - Всё, зови проводниц.
   Роза тут же пришла, перевела в другое купе попутчиц, Эля принесла простыни, полотенца, кувшин с тёплой водой, жестом удалила Ивана. Вышел он, стал у окна в коридоре, а глаза так и рвутся в купе. Вечность, казалось ему, стоял, слышал стон, плач, голоса, возню... Наконец - крик ребёнка. Радостно к двери!
   - Подождите, - Роза ему.
   А как тут ждать?!
   Когда всё утихло, вышла Эля:
   - Сын! Поздравляю!
   Влетает в купе. Оля лежала укрытая - измученная улыбка на лице, но всё же улыбка. Роза держала в руках белый свёрток, виднелась головка красная. Иван глазами то на головку, то на Олю, не знал, что сказать - испуг и радость вместе.
  
  
   В Алма-Ате пересадка.
   Роза сказала Оле:
   - Мы тебя не отпустим, у нас поживёшь . Моя мама работает в детском саду, поухаживает. Пускай муж едет один, решает с жильём, даст телеграмму, тогда и поедешь. Проводим тебя. У нас хороший начальник, даст телеграмму по станциям.
   Это был лучший выход.
   И благодарны Шмелёвы милой Розе Мустафиной и маме её Асане Ахатовне.
  
  
   Матай - железнодорожный посёлок - станция и большое депо, машинисты, диспетчеры, ремонтники, составители... Дома, как один, двухэтажные, по периметру - казахские юрты. Шмелёвы живут на втором этаже. Кругом барханы песчаные, перекатываются на ветру.
   Сына назвали Федей. Феденька-Федя, Фёдор Иванович.
   Соседка рассказывала Ивану:
   - Три года назад тут были учителя, такие же, как вы, молодые и тоже, кажется, из Москвы. Ребёнок, правда, родился у них уже тут, в Матае. Но мужа забрали в армию, а она с сынишкой уехала. Не помню фамилию.
   - Большаковы, - подсказала другая соседка. - Однофамильцы мои, я девкой была Большакова... Не знали их? - спросила Ивана.
   - Нет, не знал, - улыбнулся он.
  
  
  
   Школа встретила Ивана приветливо. Учителей не хватает, каждому новому рады. И пошли уроки, уроки. Выдастся "окошко" - Ваня (Иван Петрович уже!) бежит домой на Федю взглянуть.
   - О, парень! Как сосёт, причмокивает!
   На Олю смотрит, она улыбается, не отрывая взгляда от Феди.
   - Тебе, должно быть, приятно чувствовать, как бежит молочко.
   Оля кивает: да, да!
   - Наверное, это такое блаженство, и сравнить не с чем!
   И снова кивает с улыбкой.
  
  
   Сосед в коридоре, остановив Ивана:
   - Завтра воскресенье, за продуктами ехать в Уш-Тобе, районный центр, вагон-лавка из орса заезжает к нам редко, вот и ездим. Пассажирский поезд у нас тут останавливается только один, да и то ночью, так что ездим в товарных вагонах, на открытых платформах, в тамбурах - кто где. Машинисты свои, матайские, притормаживают, останавливаются на минуту. Пройдёт грузовой - смотришь, человек десять шагают со станции.
   Вскоре об Иване знал весь Матай. Ребятам в школе новый учитель понравился сразу, казалось им, будто вовсе не новый он, а вернулся откуда-то в давно знакомый посёлок и удивляется, как быстро тут выросли дети. Вызывая ученика отвечать на уроке, словно бы говорил, рассматривая его: "Вот ты уже какой!" Старшеклассники видели в нем себе равного, но знающего то, чего из них не знает никто, а им интересно было это узнать.
   Дома Оле он говорил:
   - Неправда это, что молодёжь не любит историю. Подавай её интересно, и интерес к ней растёт. Так объясняй, чтобы гордость за страну свою вызвать. Вот, скажем, Матай - что это? Глухой посёлок в песках? Нет! Веха на победном пути Туркестано-Сибирской железной дороги - бывшей ударной стройки, знаменитый Турксиб, в кинофильмах, книгах и песнях воспетый!
   После уроков любознательные обступали его с вопросами. Рослый паренёк их казахов попросил у него слова арии князя Игоря "О дайте, дайте мне свободу..."
   Оле рассказывает об этом:
   - Молодец парень, русской историей интересуется, русскую оперу знает!
   Всех желающих приглашает он приходить к нему на внеклассный час - будет рассказывать о событиях, не вошедших в школьный учебник, отвечать на любые вопросы.
  
   Как-то спросил коллегу-учителя, почему в русской школе девчонок-казашек лишь единицы, а мальчиков много, в казахской же школе сплошь девочки. Тот пояснил: ребята хотят после школы дальше учиться, лучше в России, в Москве, а удастся - там и остаться. У девчонок такой мечты пока нет.
   Иван:
   - Но ведь может случиться, что тяга в Москву возрастёт, и все пойдут в русские школы, а казахские станут ненужными и закроются? Не станут ли о русификации потом говорить? Нас же и обвинять? "Рука Москвы".
   - Вполне возможно.
  
  
   В один из позднеосенних дней нужно было Ивану поехать в Лепсы по военкоматским делам - это в другую сторону от Уш-Тобе, туда мало кто ездит. Назад возвращался к вечеру, машинист его и не видел, в Матае не тормозил. Ваня в тамбуре был, там ступеньки, спустился на нижнюю, приготовился прыгать. На подъёме скорость пониже, он прыгнул по ходу, но зацепился плащом, и его потащило.
   Оля долго ждала. Оставив спящего Феденьку, пошла на станцию, где ей сказали, что было уже два грузовых поезда, которые останавливались и в Лепсах, и здесь, в Матае.
   - Значит, задержался там, - сказали, - утром приедет или позвонит.
   Спать в эту ночь Оля не ложилась.
   А утром Матай ахнул: учителя нашли недалеко от станции мёртвым.
   Хоронили его всем посёлком, поминки в столовой устроили. Оля, бедняжка, на похоронах ещё как-то держалась, а после сразу слегла, молоко у неё пропало, Федю соседки кормили отварами да жиденькой манной кашкой.
   Как теперь жить? Одной тут с ребёнком не продержаться, и говорить о том нечего.
   С болью решала Оленька ехать обратно, в Лесогорск, к дяде с тетей - больше приткнуться ей некуда. Да сказать легко - ехать! Столько-то дней с ребёнком ...
   Пришло письмо из далекого Симферополя, тётя Тоня от всей семьи поздравляла с рождением Феденьки, отдельно - обращение к Ване: "Люби Олю, как любил её папочка"...
   Рыдала ыдалРОля над этим письмом.
   Весь дом провожал её. Еды надавали - хватит до самой Москвы.
   - Напиши, как приедешь, - просили.
   - Обязательно напишу. И приеду. Ваня мой тут.
   До слёз растрогана Оленька добротой, а как тронулся поезд, она и вовсе расплакалась - уезжает от Вани, бросает его одного. Занесёт могилку песком - не найти.
   И чем ближе к Москве, тем острее боль.
   "Как же я родителям не сообщила о смерти? Брату не сообщила...Совсем потерялась в те дни. Что теперь им сказать? На похороны всё равно не успели бы, но, может, решили бы гроб увезти - об этом и не подумала. Как помешанная была... Распорядилась одна! Какое дело тебе, как они поступили бы, отец с матерью!"
   .
   Позже успокоил её Николай. Написал ей: "Не убивайся ты, Олюшка. Я в те дни никак не смог бы поехать, да и родители вряд ли. Представь, сколько ехать туда, а его всё равно не увидят! Гроб увезти, как ты пишешь, невероятно трудно, это не для них и даже не для меня. Давай вот как поступим: напиши мне подробно, как туда ехать, где могилу искать, я в отпуск поеду, сфотографирую и родителям отвезу. Поплачут над снимком - всё легче будет. А как-нибудь и их туда свозим - все вместе и съездим".
   Дядя Филипп с тётей Леной окончательно её успокоили.
   Ей отвели ту же комнатку, где она жила и тогда.
  
  
   Работу стала искать сразу же по приезде, но учитель русского языка не требовался нигде. А на что ей жить? За душой ни копейки. В слезах, с ребёнком по приёмным ходила, но везде лишь сочувствовали.
   Дядя Филипп сказал:
   - Иди в райком КПСС, выше тут нет никого.
   Пошла. Инструктор по школам Владимир Савельев, кудрявый брюнет, бывший моряк тридцати с лишним лет, слушал её внимательно, смотрел на неё безотрывно - очень она ему понравилась. Записав её адрес, не обещая ничего, сказал:
   - Я сообщу.
   Судьба молодой учительницы тронула его:
   "Ни работы, ни жилья своего, да ребёнок ещё на руках..."
   Сам он жил с родителями в их однокомнатной, поставил на кухне кушетку, там и ютился.
   "Считаю себя обездоленным. А она?... Завтра же пойду в районо... Нет, не пойду, позвоню: придёшь туда - будешь вроде просителем, а звонок из райкома - как указание: "Надо помочь".
  
  
   Работники районо стали искать любую возможность. Вариант открывался такой: в вечерней школе учительница русского языка уходит в декретный отпуск - замещать. Савельев сказал Шмелёвой:
   - Соглашайтесь. Пока временно, а там... Я с них не слезу.
   Школа та самая, где Оля училась, но директор там новый, не знает её и стал упираться. Довод один: ребёнок будет болеть - придётся и её замещать.
   Этот довод резко отвергли.
   И Шмелёва Ольга Сергеевна получила полную ставку. Савельев доволен:
   "Начало положено, теперь - детские ясли. С этим труднее: всё забито, везде переполнено".
   Тётя Лена сказала Оле:
   - И не надо. Днём ты дома, а вечером с Феденькой мы посидим, покормим, уложим спать.
   Оля до слёз благодарна.
  
   Савельев думает об Ольге Сергеевне:
   "Обычно красавицы красоту свою выставляют - как главное достоинство своё, а эта, по-моему, и не думает о том, что красивая... Как же хочу видеть её!.. Постой! У меня же в плане как раз её школа, знакомство с работой секретаря партбюро".
   С тем и появился в вечерней школе. Оля, увидев его, сама подошла к нему - поблагодарить лишний раз, сказать, что всё тут сложилось у неё хорошо.
   - Я как раз и хотел это узнать... У меня и ещё вопросы есть, коль уж шефство над вами взял, но это потом. Я тут буду до конца занятий, вместе пойдём, по дороге и поговорим. Хорошо?
   И по тому, как сказала она "конечно", и по тому, какой вид был при этом, он понял, что предложение нисколько не насторожило её - как должное приняла. "Очень хорошо!" - подбодрил себя.
   Пока шли потом до улицы Красной, где Ольга живёт, Владимир успел о многом её расспросить: не сказывается ли, что директор был против неё ("И намёка на это нет!" - ответила), о прошлом её узнал, почему оказалась именно здесь, в Лесогорске, о муже...
   "О муже зря я спросил, больно ей. Ах, дурень!.. Зато теперь, встретив её, могу говорить с ней свободней".
  
  
   Ольга Сергеевна дома готовится к урокам:
   "Доцент Моляков на практике в школе говорил нам, что к каждому уроку, даже если такой уже был не раз, надо готовиться заново. А у меня - заново всё... Вызвать уважение класса... Ваня с этого начинал".
  
  
  
   Савельев искал встречи с ней, и повод видел сейчас один - устроить сынишку в ясли. Как это сделать?.. Как сделать?..
   "Когда очень надо и когда очень хочешь - выход всегда найдётся!.. Как же я не подумал, что лучшими в городе яслями заведует знакомая мамы?.. Но именно эти ясли более всего переполнены... А если внимательнее посмотреть? Дети часто болеют, неделями не бывают в группах, и взять ещё одного ребёнка - ничего не изменится. Тут уж как заведующая решит, навязать ей никто не может... Вот бы мама её попросила!"
   Когда всё получилось, он пошёл к Ольге Сергеевне сказать ей о том. Конечно же, обрадовалась она.
   - По гроб жизни благодарна я вам, Владимир Евгеньевич, - сказала. - А то мне с ним так не хватает времени к урокам готовиться!
   Ничего больше не стал говорить, попрощался.
   "Подождать надо, Володя, подождать! Время покажет".
   А время смелости ему прибавляло. Перед Новым годом пришёл к Оле домой, с порога бодро сказал:
   - Дед Мороз к вам с подарком, не ждали? Это Феденьке, это вам.
   Явно смутил её.
   "Ничего! - говорил себе, уходя. - Пусть знает, что нравится мне - почему я должен скрывать это? И в женский день с цветами приду, и в день рождения - узнаю, когда она родилась, и поздравлю".
  
  
   Летом уехала Оля в Покровское, с Федей, к его бабушке с дедушкой, к своим маме и папе - та она будет их звать всегда.
  
  
  
   Владимир и Оля в её комнатке сидят на простеньких табуретках друг против друга.
   - Давно не видел вас, уже и соскучился, потому и пришёл, просто так...Люблю ведь я вас, Ольга Сергеевна, очень люблю.
   - Владимир Евгеньевич, - начала она, немного подумав, - мне это приятно, но я не могу ответить вам тем же.
   - Этого я сейчас и не ждал, - спокойно ответил. - Просто хотел, чтобы вы знали: есть человек, который вас любит.
   - У нас с Ваней была по-настоящему большая любовь, - продолжала она, будто его и не слышала.
   - Но ведь мы можем дружить?
   - Конечно!
   И это "конечно" прозвучало так искренне, что он принял его, как награду.
   Шёл уже новый учебный год, Ольга Сергеевна работала в только что открывшейся школе. В небольших городах добрая слава о хорошем учителе расходится быстро, и Шмелёву Лесогорск уже знал.
   То был год, когда мудрые наши правители подняли Брежнева, тогда мало известного. И появился на самом верху красивый мужик - женщины все в восторге!
   Но вскоре байки разные пошли о нём, анекдоты, смешные пародии с косноязычием его - "сисьматисески"... Всех забавляли его выступления по написанному. (идут документальные кадры: Брежнев поздравляет с юбилеем Подгорного, прочитал по бумажке, отложил ей, приблизился к юбиляру, целуются едва не взасос...). Однажды перепутал, не ту речь прочитал, не там. Выводят его к трибуне, как мумию.
   Савельев принимал это с болью:
   "При таком лидере какие могут быть кадры внизу? И без того они у нас хлипкие".
   Над Владимиром стали подшучивать:
   - У тебя брови брежневские - смотри, как бы не взяли тебя в ЦК.
   - Брови тут ни при чём, - отговаривался, - а вот подхалимство растёт. "Дорогой Леонид Ильич" стало нормой, выступать по бумажкам тоже. Кто-то придумал нелепое: "Товарищ Леонид Ильич Брежнев", и пошло повсеместно. Поднимается на трибуну этакий холёный начальничек: "Предлагаю направить приветственную телеграмму товарищу Леониду Ильичу Брежневу!" Аплодисменты, естественно.
  
  
   - Довольно нам себя оглуплять! - сказал Савельев на совещании аппарата райкома. - Если наверху кто-то прикидывается дурачком, чтобы удержаться или выше подняться, то нам это никак нельзя, мы в народе вращаемся, над нами смеяться будут.
   - Давайте не будем об этом, - сказал второй секретарь. А инструктор орготдела, друживший с Савельевым, зайдя потом к нему в кабинет, шутливо пропел:
   - Врагу-ууу не сдаётся-ааа наш бывший моря-ааак...
   Оля знала об этом, но сама политики не касалась.
   - Я таких целей себе не ставлю, - Владимиру говорила. Они встретились по дороге из школы, идут к её дому. - И если мои ученики заводят иногда разговор о Хрущёве иди Брежневе, я ухожу от этого. Хвалить никогда не хвалю, но от разговора уходу. Я просто не имею права высказывать там своё мнение, иначе мне надо будет уйти из школы. Моё дело - научить ребят писать грамотно, говорить правильно - прислушайтесь, как плохо сейчас говорят! И литературу чтоб знали. Русская литература - великая, гордость наша. Недопустимо, когда какой-то поэтишка кривится: "Да что Пушкин!" Гоголь предсказывал появление нового Пушкина через двести лет, да что-то не появляется. И появится ли? Гений на все времена!..
   Уже во дворе, у подъезда, остановившись, Савельев сказал:
   - Ольга Сергеевна, милая, дорогая, вот о чём я подумал сейчас: если мы будем вместе - всё у нас будет хорошо. Не могу выразить, как люблю вас, ложусь и встаю с вашим именем, вы для меня - весь свет. Неужели этой любви не хватит нам на двоих?.. Я понимаю вас, ваши опасения, но Иван не будет стоять между нами, не стремлюсь я вырвать его из вашего сердца, он так и останется первым. И Федя пусть Шмелёвым останется, Ивановичем. Я сделаю всё, чтобы он гордился своим отцом.
   - Да, я дала себе слово, именно так должно быть. Я перед Ваней ответственна за воспитание Феди - воспитать достойного сына. Я, Владимир, не готова сейчас дать вам ответ. Надо продумать всё, прочувствовать.
   - Понимаю вас.
  
  
   Дядя Филипп Оле сказал:
   - Вот что, девочка: надо решаться. Всю жизнь одной - не дело. А с ребёнком найти себе мужа не так-то просто. Этот же любит тебя, Феденьку любит - мы это видим. Порядочный, честный - решайся!
   Тётя Лена его поддержала.
   Тут и Николай появился - ехал в Карелию через Москву призывников принимать, заскочил в Лесогорск. Обнялись, поплакали.
   - Какой же ты, Коля, хороший!
   О замужестве так сказал:
   - Дело это, Оля, житейское, никто тебя не осудит. Вовсе не изменяешь ты Ване, - и снова смахнул слезу, Оля тоже утёрла глаза, покивала, Колю поцеловала.
   - Будем родниться, Коленька. И папу с мамой я не забуду, буду ездить к ним с Федей.
  
  
  
   Расписываясь в загсе, Владимир сказал Оле:
   - Оставайся Шмелёвой, так будет лучше.
   Стал он искать квартиру - снять. Сдавали их тогда только в частных домах. Нашёл не сразу, с трудом - сдавалось полдома на две семьи. А эти полдома - одна комната, где и перегородка не до потолка, печь посредине, получилось две комнатки, в одной уже поселились муж с женой - милиционер и ткачиха. И это ещё, сказали, тебе повезло, недорого.
   - Тоже верно. Какие у нас с Олей доходы?
   Отец у Владимира токарь, мать нормировщица, сыну нечем помочь. Пригласили родных, дядя Филипп с тётей Леной пришли, выпили, закусили - вот и вся свадьба.
  
  
   Началась их совместная жизнь.
   Володя оказался решительным.
   - Вот что, - Оле сказал, - поезжай в институт, на заочный устраивайся - надо кончать. А я поступлю в техникум, в вечерний на стекольном заводе, окончу и уйду на завод. Я бы давно ушёл из райкома, да что я могу? Ничего. Вернулся со службы, послали учиться в партийную школу, и стал я инструктором. Другого ничего не могу. Уйду! Свою проблему решу и уйду. Райкому отпущены деньги на новое здание и какая-то сумма на квартиры сотрудникам. Деньги в стройтрест перечислили, и нам будут выделять по квартире в новых домах. В очереди я первый, других с частных квартир не нашлось. Как получу, так и уйду. Я её заработал. Так что совесть моя будет чиста.
   Голос за кадром: "Современному ровеснику Володи и Оли, наверное, трудно понять, как они жили. В такой-то "квартире", с такой-то зарплатой, всё бегом, всё бегом. С работы - ему в техникум, ей в ясли, с Феденькой в магазин, потом что-то сварить, приготовить на завтра - летом на керогазе, зимой печку топи, дров припаси, напили, наколи - это Владимир может! А к занятиям подготовиться? Оле курсовую работу писать, обоим книги новые почитать. Иногда и в кино успевали, забросив Федю родителям. А ещё одеться. Задача эта была не из лёгких: в магазинах ничего не застать, развелось тогда спекулянтов - поди купи втридорога!
   Тётя Лена сама сшила платье для Оли - своё перешила, лежавшее много лет неношеным. Хорошее получилось платье, в нём она элегантна: чёрное с белым, и волосы чёрные, волнами, подчёркивают белизну лица.
   Владимир:
   - Мне легче с одеждой - была бы тельняшка!
  
   И в этой бедности, вечной спешке, беготне он вдруг Олю спросил:
   - А дети ещё будут у нас?
   - Будут, будут, дочку хочу.
   Она как раз собиралась в Москву экзамен сдавать, и Володя не успел уточнить, шутка это или всерьёз. А приехала она поздно - довольная, весело рассказала:
   - Смотрит преподаватель зачётку: "Вы не нашего Шмелёва жена?" Да, говорю. "Хороший был студент!" Всё, думаю, пол-экзамена есть, сдала! Помогает мне Ваня.
   И стала вспоминать, как он учился.
  
   Лишь ночью завершили они разговор о ребёнке.
  
  
   - Какой я счастливый! - мечтательно говорит Володя, обнимая Олю и поглаживая по волосам. Федя возится в своём уголке с игрушками, а они сидят на кушетке, служащей им кроватью. - Не думал, что любовь - это такое счастье! Что-то неземное, от нас независящее. Сама собой зародилась - с первой встречи. Потом разрасталась, разрасталась, и я уже дышать не мог.
   И целует, целует Олю. Она, довольная, улыбается.
   Пришёл к ним дядя Филипп попросить Владимира, не поможет он устроить его московского брата в дом инвалидов. В Лесогорске хороший дом инвалидов, а брат стал болеть, не работает, инвалидность дали ему. Оля тоже просит мужа помочь.
   - Мы с Ваней заходили к нему перед отъездом в Казахстан, с тех пор я его и не видела.
   - Да нет проблем, - ответил Володя. - Звонок из райкома, и примут.
   При этом он усмехнулся, а когда дядя Филипп ушёл, пояснил Оле усмешку:
   - Такие у нас порядки. Райкому всё можно, а так будешь ходить неделями, кучу бумаг собирать, да ещё и не примут... Как же противно мне там работать! Циники мы, фарисеи! Говорим одно, делаем другое, всех подминаем, диктуем. Колхозам - когда сеять, что сеять и как, а то без нас не знают они . Выборы - кого наметит райком, того и изберут. Как там голосует народ - неважно, девяносто девять и девять десятых процента в протоколах обязательно будет. Вроде так и положено. Раз наверху решили - одобряй. Копируем во всём вышестоящих. Стали там, - ткнул пальцем вверх, - начинать выступления: "В глубоком и содержательном докладе Леонида Ильича...", и мы так же. На днях пленум райкома был - у кого речь заранее написана, мы обычно простим оставить для стенограммы. Смотрю: отпечатана на машинке, и первые слова: "В глубоком и содержательном докладе Михаила Петровича" - это наш первый секретарь. Ещё и доклада не слышал, а уже "в глубоком, содержательном". Оглупляем себя. И народ оглупляем.
   - Уйди оттуда, Володя, как можно быстрее.
   - А квартира?
   - Да не нужна их квартира! Дождёмся очереди в исполкоме.
   - Дождёшься там!
   - Ты изведёшься, я же вижу, как тебе тошно. На любую работу иди, а уйди.
   - Нет, без квартиры я не уйду.
   - Потом будешь себя неловко чувствовать.
   - Никаких у меня угрызений не будет, квартиру я заработал. Да они и рады будут меня отпустить. Давно бы уволили, но как? За критику? А тут я сам ухожу - очень хорошо!
  
  
   Квартиру Савельеву дали, можно уже заселять. И пошёл Владимир к родителям - книги упаковать, какие перевозить, одну принёс домой, Оле. Смотрит она - "Белогривый", сборник рассказов, дарственная надпись: "Володе Савельеву..."
   - Это мой друг, вместе служили на корабле, он стал писателем. Сабир Мусрепов, а подписывается одним именем - Сабир. Мусрепов, говорит, такой уже есть писатель в Казахстане, а сам Сабир татарин, вырос в Тайшете, пишет только по-русски.
   Прочитала Оля - в восторге!
   - Како-о-ой писатель! Про животных пишет, а, прочитав, думаешь о людях. Подряд эти рассказы читать нельзя, после каждого надо поразмышлять... Дам своим ученикам почитать.
   - Хочешь, я приглашу его к тебе в класс? Он в Москве живёт , мы с ним встречаемся.
   - Хочу! Но сначала надо, чтобы все прочитали. Ты можешь у него попросить ещё две-три книжки?..
   Оля потом рассказывала, как читают рассказы в классе. Есть у неё ученик Паша Клименко, книг никогда не читал, и вдруг видят: Паша на уроке заткнул уши и читает "Белогривого". Кто-то из ребят крикнул:
   - Тихо, Клименко читает!
   - Если уж Климе-е-енко читает!...
   Когда все прочитали, Ольга Сергеевна попросила написать отзывы, свои впечатления. Писать, сказала, на отдельных листах.
   Сабир, невысокого роста, плечистый, шапка тёмных волос и большие очки, войдя в класс, удивился: вся доска увешана рисунками лошадей, собак, кошек - "героев" его книги . Ребята выступали азартно, говорили, как теперь будут относиться к животным, да и друг к другу, к родителям... Сабир давал советы: прежде чем завести, к примеру, собаку, взвесь, сумеешь ли создать ей условия, где будешь выгуливать, чем кормить, всё продумай...
   Хорошая получилась встреча. В заключение Ольга Сергеевна вручила писателю пачку сочинений на отдельных листах.
   Дома, в комнатке-полукомнатке, за чаем, Оля подводила итог, говоря гостю о своём восприятии, а Владимир сказал Сабиру (с юморком):
   - Береги эти работы! Не о каждом современном писателе пишут сочинения в школе!
   Сабир был доволен, пообещал Оле новую книгу, пригласил Савельевых в ближайший праздничный день, седьмого-восьмого ноября, к себе в гости. И они побывали у него в Москве на улице Красноармейской - трёхкомнатная квартира, милая жена Тамара, двое детей и доберман Радж. Дети, Маринка и Витя, разговаривали с собакой, Радж смотрел на них умно и, кажется, понимал, к гостям тоже отнёся почтительно.
   Оля быстро сошлась с Тамарой, газетным корректором, заговорили о языке нашей прессы - такие бывают нелепости! Сабир прочитал новый рассказ о Радже и воробьях - его днями должны передать по всесоюзному радио, Оле с Володей понравилось, Тамара сказала, что печатала его на машинке - кроме неё почерк Сабира не разобрать никому.
  
  
   Сабир с Тамарой приехали Савельевых навестить, новое их жильё посмотреть, часы привезли с недельным заводом, тут же повесили их, и, заводя, Володя сказал гостям, улыбаясь:
   - Теперь раз в неделю обязательно будем вас вспоминать.
   Сабир больше разговаривал с Олей, общая тема нашлась у них - литературный язык: не выхолащивать, дистиллированным не делать его! Оля привела из Белинского: "Так уж правильно, что и не по-русски", а Сабир из Горького о том , что русские писатели, как правило, плохие стилисты, но именно потому фраза у них получается зримой, почти ощутимой.
   - Как у Гоголя, - добавила Ольга.
   Владимир с Тамарой беседовал, поражаясь, как похудела она, лицо бледное - делал вид, что не замечает, а Сабир потом шепнул ему:
   - Рак у неё.
  
  
  
   Савельев пришёл на стекольный завод устраиваться на работу.
   - К сожалению, вакансии нет, - директор сказал.
   - Вчера ещё была, а сегодня нет?
   - К сожалению.
   - Всё ясно: райком пакостит мне.
   - Ну что вы!
   . И пошёл он в горячий цех стеклодувом.
   В те дни мальчик родился у них. Отец не нарадуется, все огорчения сразу забыл, а Оля сказала:
   - Не остановлюсь, пока девочку не рожу.
   Ликует Володя! Определился ещё на полставки - надо семью хорошо обеспечивать! Себя подбадривал: "Вон Сабир - кем только ни был, пока книга не вышла: грузчиком, монтёром пути на железной дороге, в кузне молотобойцем..."
  
  
  
   Оля внушает Феденьке своему (он уже к школе готовится):
   - Зови дядю Володю папой. Пусть будет у тебя два папы - папа Ваня и папа Володя. У меня тоже в Симферополе были папа и мама, а теперь я зову так твоих дедушку с бабушкой. И хорошо! На Руси это было всегда, издревле. Мы с тобой, Феденька, русские, и надо по-русски жить.
   - Я люблю дядю Володю.
   - Вот и хорошо. Говори теперь: "папу Володю".
   Сама подумала: "Не забыл бы он папу родного". Сделает мальчик что-то хорошее, она ему:
   - Вот папа Ваня порадовался бы! Молодец, Федец!
   Иногда наоборот говорила:
   - Папе Ване это бы не понравилось.
   А младший братик Андрюшенька весь в отца: курчавенький, бровки густые. И весёлый, улыбается, как большой.
  
  
   Голос за кадром: "Учёные утверждают, что Земля - живое существо, по разуму превосходящее человека, чутко реагирует на поведение людей, и каждый наш неразумный шаг порождает адекватную реакцию природы - наказывает нас она, и порой сурово. А гармоничное развитие человека вызывает, напротив, заботу природы о нём.
   Тогда почему же так несправедлива она к нашим добрым друзьям, к Сабиру, не совершившему ни одного плохого поступка - зачем отняла у него Тамару, на которую молиться бы надо за её доброту, заботу о муже, детях, животных. Почему так жестока она к безвинной до святости Оле, посылая ей смерть за смертью: едва отошла от недавней, как новая обрушилась на неё - Володю сразил инфаркт, ушёл в одночасье".
   Оля:
   - Ну отчего?.. Раздвоение на этой, будь она проклята, партийной работе!.. Несправедливость... Перенапряжение из-за прибавки к зарплате... Но он считал себя счастливым, этим и меня с детьми делал счастливыми... За что нам такая кара?
  
  
   Сабир приезжает к Оле, сядет и плачет. Оба плачут. Поплачут, поплачут, Сабир встаёт, Олю целует в щёки, кланяется и уходит. Без слов.
   Так друг друга поддерживают.
  
  
  
   Время лечит. Едет Сабир со своими детьми в Лесогорск, везут Олиным детям свои игрушки.
   - Мы уже выросли из них, - отец говорит, словно бы извиняясь, что старые.
   К чаю что-то захватит, к ужину. А Оля ездит к нему в квартире убрать, одёжку на детях подправить: то брючки внизу обтрепались - подшить, то платьице по шву расползлось - прострочить (машинка у Тамары отличная!).
   Так и настал час, когда Сабир предложил:
   - Ну что нам, Олюша, так коротать, давай объединимся - одним хозяйством легче прожить.
   Оля согласилась легко и просто, потом уже размышляла:
   "То ли сделала? Наверное, то. Трудно мне разрываться между школой и домом. И там успехов не жди, и своих детей потеряешь. А так всем нам станет лучше, сразу двум семьям лучше".
   - Сумеем ли мы квартиры поменять две на одну большую - переехать из Москвы в область желающих мало, - сказала Сабиру.
   - Э-э-э! - бодро ответил. - Каких только нет вариантов! Татары помогут. В Москве и вокруг много татар, помогут, они в этих делах доки. Дружный, между прочим, народ. Где только их нет, и везде друг друга держатся. Как и украинцы. Вот тоже! Не хуже татар, разбрелись по всему свету. Я бывал на северных стройках, там шутят: у нас тут всё держится на двух тэ и хэ. А что это, спрашиваю. Трактор, татарин и хохол. Такие непритязательные! Идёт хохол в смену, ломоть хлеба и шматок сала завернёт в тряпицу, в карман сунет - всё, перекус обеспечен!.. Да-а-а, четверо детей у нас, - возвращается к начатому, - не разместиться - это сколько нам надо?.. А работать, Олюша, теперь тебе не придётся.
   - Я где-то прочитала, что быть женой и матерью - это уже работа на полную ставку. У меня будет четыре ученика - почти класс!
   Когда они съехались (пригород, полчаса электричкой - считай, Москва!), она стала Сабиру печатать, машинку освоила быстро. Куда сложнее было разобрать его почерк. К тому же, заметила, знаки препинания ставит он как попало, а то и вообще не ставит.
   - Тамара избаловала меня, - оправдывался. - Пишу быстро - мысль схватить, потому и получается так. У Набокова есть: "Он писал быстро, слов не оканчивая, как бегун оставляет неполный след подошвы". Вот так, примерно, и я пишу. Но тебе я стараюсь писать поразборчивее.
   Скоро поняла наша Оленька, как непросто с писателем жить. Всё иначе! То вдруг схватится посреди разговора - что-то пришло ему, записать! А если в комнате пишет, закроется - не войди к нему, не позови ни обедать, ни ужинать, пока сам не придёт. Ночью тоже вскакивает - мысль записать. Не запишешь, говорит, утром не вспомнишь. Верно, он делает это тихонечко, чтобы Олю не разбудить, светильник свой не включает, вслепую записывает, да всё равно она слышит.
   Приспосабливается, подстраивается под него - совсем не так с ним, как с Володей и Ваней, всё не так.
   Но к написанному им строга и придирчива.
   - Сабирушка, дорогой, не пиши романы, пиши рассказы, ты рассказчик, рассказы у тебя изумительные, ты силён, когда пишешь о реальном, тобой пережитом.
   - А разве романы у меня не реальность? Пишу то, что непосредственно знаю, видел собственными глазами.
   - Да, но в них ты герою придумываешь линию жизни, а всю ты её не знаешь, додумываешь, и это видно, я, по крайней мере, вижу. В школе с любым произведением начитаю знакомить ребят с мастерства автора, этим заинтересовываю их, и содержание ненавязчиво раскрывается.
   - Да я вроде так и делаю, ненавязчиво... Значит, не получилось, как хотел. Буду стараться, чтоб получилось.
   Оля при своём оставалась: "Загубит себя он романами. Как убедить его?" И когда премию дали ему не за роман, а за сборник рассказов, она ликовала:
   - Я же что тебе говорила! У тебя столько в жизни всего, на сотни рассказов хватит! Одно детство какое!
   - Да-ааа... Тайшет много мне дал. Когда нашу семью сослали туда, я пацаном был и никак не мог уразуметь: за что? Отец мой мулла, его уважали, и вдруг - не наш человек, не советский. А уж за что брата его, дядю моего, коммуниста, сослали, тем более не понять. Когда потом его оправдали, обвинения сняли и в райкоме велели писать заявление - в партии восстановить, он сказал им: "Вы сначала передо мной извинитесь, а я ещё посмотрю, вступать снова или не вступать".
   - Вот, Сабир, тема для рассказа!
   - Да, это тема, я о ней думал. Пока не даётся.
  
  
   Голос за кадром:
   "Какой же ты, Сабир, молодец! Так сумел поставить, что нет между вами с Олей ни Тамары, ни Владимира, ни Ивана. И нет детей моих и твоих - все "наши". Оля - мама для всех, Маринка и Витя полюбили её" ( на экране - оба они весело помогают маме).
   Сабир размышляет: "Как быть с деньгами для Оли - как лучше? С Тамарой у нас было просто: свои деньги она тратила на питание, а из моих - на большие расходы. А теперь? Вроде бы зарплату установить? Как она тогда сказала? Быть женой и матерью - это полная рабочая ставка. И что? Выплачивать, выдавать? Не годится!.. Положить в ящик стола, чтобы брала, сколько ей нужно? Тоже что-то... Стесняться будет, бояться лишнего взять... А вот что я сделаю: открою на её имя сберкнижку, положу приличную сумму - это будут её деньги, пусть тратит, как хочет. Периодически, ничего ей не говоря, буду пополнять. Так она будет чувствовать себя хозяйкой".
   По утрам он выводит всех в парк на зарядку, а парк здесь природный - лес рядом с домом. Редко оставляют они ребят одних. Куда бы ни шли, ни ехали - обязательно всёй семьёй!
   Когда Андрюша подрос, в третий класс перешёл, поехали в Казахстан на могилу Ивана - Сабир предложил. Заказали плиту надгробную, венок из нержавейки, с тем и ехали. В Матае никого из знакомых уже не осталось, приютила учительница, которая помнит Шмелёва. Установили на могиле плиту, Сабир сфотографировал на фоне её Олю и Федю - послать снимки родителям Вани, потом всех там же поставил и сам успел подскочить, пока не сработал затвор.
   - Сабирушка, милый, как я тебе благодарна! - говорила Оля, целуя его, когда они вернулись домой. Вдохновлённый этим, Сабир объявил:
   - Съездим ещё в Крым, на твою родину. Давай не откладывая, пока деньги есть!
   Тут уж Оленька слов не нашла, обняла, прижалась к нему, голову на плечо, губы к щеке, горячо прошептала:
   - Хочу девочку.
   - Девочку? - Сабир широко улыбнулся. - Надо изучить. Я как-то слушал одного учёного, он говорил, что может точно указать время зачатия, чтобы родить по желанию - мальчика или девочку, определяет по фазе луны, по звёздам - как-то выстраиваются они. Я его разыщу!
   Днями поехали в Крым - успеть до сентября, к школе.
   Как же счастлива Оля была в Симферополе! Сколько приятных встреч! На вокзале их встречали дети тёти Тони Игорь и Жанна с супругами, Олина младшая сестра Лариса с мужем и дочкой. И все звали к себе, но забрал Игорь - по старшинству!
   На Таврическую к тёте Тоне шли узенькой улочкой, мощёной камнем, ручеек посредине сбегает, никаких тротуаров, дома низкие, на сакли похожие. Оля не помнит такого, тогда ей казалось тут все "городским" - по сравнению с их двором.
   Зато когда пошли искать дом, где она родилась, оказались среди новостроек. Нет уже ни двора того с саклей, кузней и"гусем", ни дома приземистого - всё снесли. Так хотелось ей подышать родным воздухом, в квартиру свою войти, просто постоять во дворе...
  
   Следующим утром едут в Алушту, к морю.
  
  
   Голос за кадром:
   "Пророческую фразу произнёс Сабир перед поездкой в Крым: "Пока деньги есть". Скоро у него их не стало. В государстве началась никому не понятная перестройка, и над страной повис голод, люди метались в поисках пропитания, надолго утвердилось слово "достать". Затем, уже в новой России, пошли одна за другой реформы, загнавшие всех в тупик, убившие крепкий наш рубль - вместо него пошли дешёвые миллионы. Самым прибыльным делом стала торговля - страна покрылась ларьками".
   - Только избавилась я от нужды, - говорила Оля Сабиру, - могла поехать в Лесогорск к дяде Филиппу и тёте Лене с гостинцем, зайти к дяде Вале в дом инвалидов, к Савельевым внука им показать, послать в Покровское коробку конфет...
   - Это, Оленька, ещё не беда. Беда в том, что никакого просвета не видно. Я вот не знаю, о чём писать. Должен звать читателя к лучшему, а лучшего-то сейчас и не вижу. Литературу на книжном рынке вытеснили низкопробные переводные, а затем и наши скороспелые, пустые романы, популярными стали бойкие малые, стряпавшие "развлекуху", экран оккупировали смехачи, кои плодятся со скоростью блох... Но ещё более сбивает появление современных магнатов, скупающих заводы, фабрики, целые отрасли. И в страшном сне не могло мне такое присниться! Вчера ещё ругал я КПСС, сегодня же потянулся к газете "Правда", хожу на протестные митинги, пишу гневные статьи в "Патриот" - по сути, гублю себя как писателя. Но иначе и не могу. Когда губят страну, надо её защищать, и тут личное отступает.
   - Может, ещё всё утрясётся, наладится, - пытается Оля успокоить его.
   - Как утрясётся? Если крупная собственность перешла в частные руки, назад её не возьмёшь, начнётся война, у новоявленных олигархов своя охрана, оружие.
   - Мне в записях Вани попалось высказывание Карамзина о том, что государственные несовершенства в русской истории бывали во всех веках, даже ужаснейшие, а государство не развалилось.
   - Демобилизующее утверждение! "Государство не развалилось"... Да, так было. Россия - страна уникальная! Кто только не управлял ей, а она стоит, держится! Но сейчас-то её разрушают! Западная пропаганда, западные спецслужбы действуют, а мы развесили уши, сами сдуру под Запад подстраиваемся, капитализм строить вздумали. Сейчас для России это просто губительно.
   - Я так не хочу, чтобы ты уходил в политику! Всё же оставайся писателем, при любых обстоятельствах. Самое правильное, верное - делать то, к чему есть призвание . Каждому на своём месте, делать всё хорошо...
   - Ну да, я буду делать всё хорошо, а он, президент, к примеру, или премьер, плохо - кто кого перетянет?.. Нет, патриотическим силам объединяться нужно, партию настоящую, сильную создавать, разъяснять людям, звать их к протесту.
   - Такое начнётся!
   - Не начнётся, если делать с умом. Завоевать доверие, победить на выборах - вот что нужно!
   - Я у Вани в записях прочитала, как Толстой отзывался об общественной борьбе - подымаются на поверхность худшие элементы общества и тянут за собой себе подобных.
   - Такая опасность есть. Как в семнадцатом году всякая шваль ринулась к власти, так и сейчас. Это надо учитывать, чтобы не допустить.
   Оля помолчала, не находя возражения, и заговорила вроде бы о другом:
   - Мне сегодня попала в руки "Учительская газета" - интереснейшую статью прочитала я там: один писатель много лет уже исследует "Слово о полку Игореве" - удивительные открытия делает! Расшифровал то, чего учёные не смогли сделать за двести лет. И имя автора раскрыл, над чем тоже два века бьются исследователи - княгиня Болеслава. Надо же!.. Вот человек! Делает своё дело, и никакая смута ему не мешает.
   - А кто это?
   Оля берёт газету:
   - Сбитнев.
   - Сбитнев? Как звать, Юрий?
   - Да, Юрий.
   - Откуда он взялся? Он давно исчез из Москвы, и никто не знает, куда. Говорили, в какой-то деревне живёт. Ни звука о нём столько лет уже! А он крупный писатель, его романы издавались бешеными тиражами, фильмы художественные снимали по ним... Ну-ка дай мне газету.
   Прочитав статью, восхищался:
   - Ох, молодец, Юрий! Ушёл в подполье и такое сделал!
   - Ты не можешь найти мне его книгу, которая здесь упоминается - "Тайны родного слова"?
   - Сначала надо его самого разыскать.
   - Ты хорошо его знаешь?
   - Очень даже хорошо.
   А когда он принёс книжку, какую Оля просила, и она прочитала её - на месте усидеть не могла, вбежала, нарушив порядок, в комнату мужа, когда он работал:
   - Саби-и-ир! Это ж титаническую работу выполнил Сбитнев! Его открытия вкорне меняют представление о "Слове о полку Игореве". Поход-то был мирный, цель у Игоря благородная - с Кончаком породниться, вернуть мирным путём когда-то потерянное Тьмутороканское княжество... Сколько нового об этой поэме у Сбитнева! Готова расцеловать его за это!
   - Оказалось, он живёт в Чеховском районе, в Москве почти не бывает, но телефон его Союзу писателей известен, я уже позвонил ему, затворник был нескрываемо рад, сказал, что пока занимался "Словом о полку Игореве", жил все годы в двенадцатом веке и увидел премного интереснейшего - в результате вышел роман-дилогия "Великий князь". Надо ж напомнить, пояснил, что есть у России великое прошлое, а то чернить безбожно стали нашу историю всякие русофобы... Между прочим, Леонид Бородин в своём журнале "Москва" привёл совершенно дикие высказывания разной швали, вроде радиотелевизионного Шендеровича, вот одно: типун вам на ваш великий, могучий русский язык, всем на свете стало бы легче, если бы русская нация прекратилась, сжечь её в печах, и то мало будет.
   - Подонки! - вырвалось у Оли.
   Сабир ответил на это спокойно:
   - Нас уже пытались не раз и сжечь, и растоптать, да только исчезали те, кто начинал. Пора бы уж это усвоить... Вопреки злодейским силам, - продолжал, - в русском народе сохранилась большая душа. Есть и мелкая душонка, потеря разума, но есть и большая душа. Беда в том, что наши власти или не видят, или не понимают, что происходит в стране. Иногда кажется, что они стали заложниками каких-то неведомых сил, говорят вроде бы всё правильно, а делают... Там, вверхах, немало ненавистных всей стране личностей, уже по одному этому надо их оттуда убрать, но не убирают. Или вот принимают решения о сокращении управленцев, а чиновничий аппарат растёт и растёт. Сколько уж комитетов и комиссий создано по борьбе с коррупцией, а коррупции всё больше...Что-то тут таится, ничто не срабатывает, вхолостую прокручивается. Потому и не верят люди властям, а сами беспомощны что-то изменить - их не слушают. Вот и становятся они инертными, безразличными.
   Прочитав роман "Великий князь", оба они восторгалась:
   - И содержание, и язык - великолепны! - сказал Сабир.
   Оля:
   -Я как-то иначе взглянула на историю нашу - светло и с гордостью. Прародители наши были мужественными, непреклонными, стране своей преданными. И великодушными.
   - Примерно это же и я говорил Сбитневу по телефону, а он поделился, что пишет роман о княгине Болеславе - авторе "Слова о полку Игореве". Пишется, сказал, вкусно и радостно.
   - Ах, как хорошо он сказал!
  
  
   Оля родила девочку.
   - Есть всё же силы небесные! - радовался Сабир.
   Укоротил в парикмахерской волосы, в оптике заменил очки на квадратные, чуть поменьше, - будто сбросил несколько лет и пошёл в роддом "за своими девчатами". Получив в руки "конверт", поцеловав Олю, с умилением поглядывал на забавное личико дочки.
   И начались перестановки в квартире.
   Сабир:
   - Одна пожилая сельская женщина рассказывала мне: в былое время ходил по деревням "святой" - были такие крепкие мужики, и зимой без шапки, а то и босиком. Его приглашали в дом, предлагали обед, ужин, ночлег, а он спрашивал: "Выше бога у вас есть?" Хозяева не понимали, он пояснял: "Ну ребёнок! По ночам плачет, спать не даёт"... Так что Асенька выше бога у нас в квартире!
  
  
   В офисе московского филиала банка "Татнефть":
   - Дорогой Сабир, Татарстан гордится вами, и наш банк, я как его президент, хотим принять участие в вашем деле. Имеем возможность издать вашу книгу, большую книгу, ну, скажем, на тридцать печатных листов, тираж не менее пятидесяти тысяч, цену назначим приличную, и вы, Сабир, станете миллионером, вся выручка ваша...
   Закрутилось!
   Книга готова.
   Директор книжного магазина:
   - Нет, мы не можем взять её на реализацию, у нас и без того завалы, а эта неходовая, вы хотя бы обложку яркую сделали.
   Заместитель директора шутливо:
   - Бабу голую на обложку! Как же ныне без голой бабы?
   В Татарстане книготорговцы тоже сказали: "Неходовая".
   Типография требовала вывозить тираж, а куда? Банкир договорился в аэропорту "Шереметьево" - какой-то склад у них там пустовал, перевезли всё туда, кое-что с трудом продали - где через киоски, где как, какую-то часть закупила диаспора...
   Сабир Оле с усмешкой:
   - Вместо обещанного миллиона набрать бы хоть одно место прикрыть.
   - Ничего, Сабир, - бодро сказала Оля, - Вот пособие назначили нам как многодетной семье, - показывает письмо из мэрии. - Я ещё немного, и уроки начну давать. В школах, слышала, учат неважно, буду готовить ребят к экзаменам. Проживём!
   Старшие дети хорошо помогали ей - в квартире прибрать, в магазин сходить, с Асенькой погулять, все четверо так и тянутся к ней.
  
  
   Редакция газеты "Патриот", кабинет главного редактора В.Т. Большакова, сидят хозяин кабинета за столом и Сабир напротив.
   - Надо нам, Валентин, поторопиться с созданием партии, а то смотри, сколько их уже появилось: либерально-демократическая и просто демократическая, коммунистическая и кадетская, пенсионеров и любителей пива... Лидеры их на экранах мелькают, шизофренически-агрессивные речи произносят, о благе народа толкуют.
   - Я против таких оппозиционных партий. Кричать о недостатках, о плохом - это и дурак умеет. Довольно мы покричали на бывшую власть. В своё время я написал статью "Партия ли КПСС?", она ходила в списках. Доказывал, что вовсе это не партия, а государственная структура, и направлена была статья против этой структуры, заведшей страну в тупик. То был вроде бы призыв к отмене её. Сейчас не время таких призывов, ещё раз всё ломать - страна не выдержит. У оппозиции должны быть конкретные предложения, как исправить положение, улучшить дело. Мне, Сабир, нравятся твои намётки. Немного их сократить, сделать более конкретными, и я опубликую их в своей газете.
   - Это было бы замечательно, - вдохновился Сабир. - заранее обнародовать наш проект.
   - А ещё лучше будет, если мы опубликуем его от имени оргкомитета партии.
   Большаков вышел из-за стола, прохаживается по кабинету. Среднего роста, подтянутый, в ладном сером костюме, рубашка в мелкую клетку, голубой однотонный галстук, сам седой, стрижка короткая наперёд - всё хорошо, всё к лицу, к его голубым глазам.
   - Валентин, а что если мы прямо сейчас сочиним это от оргкомитета?
   - Можно и сейчас.
   Большаков берёт бумагу, снимает с ручки колпачок.
   - Пишем. Пункт первый... Нет, давай просто обговорим, а я дома всё изложу. Основа у нас есть, - держит в руке написанное Сабиром, - теперь пункты. Их тоже не надо много. Определяем самые болевые точки. Развитие села и малых городов. В больших жизнь теплится, а вот в малых - закрылся завод, и весь город без работы. Что мы можем тут предложить?
   - Я как раз думал об этом, - Сабир встал. - Не выделять этим городам дотацию, как сейчас - она куда-то бесследно исчезает, а строить там производства по переработке продукции, какая есть в районе.
   - А чтобы эта продукция доставлялась в город, нужны дороги, которых нет... Но производства будут заинтересованы и в строительстве дорог, и в увеличении самой продукции. Так, да?
   - Уверен, дать селу дорогу и работу, и оно будет жить.
   - Особенно дорогу. Мне приходилось писать об одном заводе, который в начале славной нашей перестройки, чтобы прокормиться, попросил у области свой же подшефный колхоз, куда с весны до поздней осени посылали рабочих, сделали его своим сельскохозяйственным цехом, проложили туда хорошую дорогу, и рабочие, не имеющие в городе своего жилья - а это в основном вчерашние крестьяне, стали переезжать в деревню, покупать там по дешёвке брошенные дома и работать на земле, оставаясь заводскими рабочими. И деревня ожила, и заводчане были с продуктами. И всё решила только одна дорога!.. Давай, Сабир, эти пункты и напишем: малые города, дороги, село. У государства никто не отнимал функции регулирования - где и что строить. Договариваться с бизнесом: мы вам то, вы нам это, а если вы не идёте на это, мы вам тоже. Никакого ущемления тут нет...
   С тем и вышли они из редакции.
   Дома Сабир увлечённо рассказывал Оле о встрече с Большаковым, об их плане, она заинтересованно слушала.
   - Это хорошо, что вы с Большаковым сошлись.
   - Очень порядочный человек, надёжный. Он и журналист хороший, и писатель, я давно его знаю.
   Оля:
   - Преследует меня эта фамилия. Когда мы с Ваней приехали в Матай, соседи сказали, что до нас жила там учительская семья Большаковых, а когда я стала работать в школе, мне попалась брошюра о методе учительницы Большаковой, я по её методу и работала. Теперь ещё Большаков. Не одна ли это семья?
   - Да мало ли Большаковых в России! - ответил Сабир и перешёл совсем к другому. - Ты у меня, Олюша, молодец. Что педагог ты отличный - это давно известно, вот и наших детей подтянула по русскому языку - одни пятёрки у них , читать приучила - тоже ты...
   - Мы с тобой читаем - вот и они...
   - Телевизор смотреть на канале "Культура"... Молодчина! Девятиклассники, которые ходят к тебе на занятия, говорили один другому: "Вот если бы в школе так учили!". Приятно слышать такое...
   - Ты что-то там начал писать? - перебила она его.
   - Да, статью для "Патриота". Против призывов националистов к отделению Татарстана от России
   - А почему для "Патриота"? Не лучше ли это сделать в печати Татарии. Не возмущаться, спокойно - так лучше поймут.
   - Поймут те, кому и так понятно, а тем надо показать именно возмущение, но не меня одного, а большинства.
   - Это их оттолкнёт, но не убедит, произойдёт раскол. В подполье уйдут, а всё равно будут стоять на своём. Спокойно убеждать - это обезоружит их. Они кричат, хотят, чтобы и на них кричали - кто кого перекричит, по-другому они не могут. А когда одна сторона не кричит, то второй кричать вроде и не на кого.
   - В чём-то ты права. Примерно так рассуждает и Большаков. Оппозицию он видит не спорящей с властью, а предлагающей свои варианты.
   - И я так думаю.
   - А я не совсем согласен. Спорить надо, иногда очень остро, чтобы власть видела, что её могут сменить, тогда она шевелиться начнёт, а при спокойном-то разговоре мышей ловить перестанет.
   - Сабир, по-моему, мы в потёмках блукаем. Наверняка, есть разработки, научные обоснования, как спор вести, как убеждать.
   - Вот тут ты права, надо будет поискать, просветиться.
   Оля и рада.
  
  
   Сабир с Большаковым в его кабинете:
   - Нет, Валентин, я всё же не согласен с тем, что мы в основном должны предлагать своё правительству. Полностью я этого не исключаю, но мы же не советники, а партия и, как всякая партия, должны стремиться во власть, чтобы самим осуществлять свои предложения. Известно ведь, что даже самое хорошее предложение кто-то другой может загубить.
   - Сабир, дорогой, если у нас будут достойные кандидатуры, мы обязательно станем их продвигать - и на президента, и в правительство. А так что толку с того, что лидеры партий сами себя выставляют не выборах. Ясно уже, с первого раза, - не проходят они. Кандидата готовить надо. Вовлечь в партию умного, много знающего и умеющего, уважаемого человека и, как теперь говорят, раскручивать, чтобы вся страна знала, что это за человек. Потом только выдвигать. Если другая какая партия выставит более достойного, мы должны его поддержать.
   - С этим согласен... И ещё, Валентин. В прошлый раз ты сказал: выполнит правительство наше предложение - будем довольны. Безусловно! А если я заранее знаю, что не выполнит - тогда как? Сколько начинаний было у них, а результат? Где их национальные проекты? Всё провалено. Откроют где-либо показательный медицинский центр, и вот вокруг него! Конечно, и это уже хорошо, но для такой огромной страны - капля в море... Посадит президент или премьер напротив себя министра, тот открывает папку, суёт ему всякие диаграммы - там всё хорошо, министерство целую неделю только на эту папку и работало. Засим следуют указания: делать то-то и то-то, что, собственно, входит в прямые обязанности того министра. Это бы и я так мог!.. Организаторской работы нет, механизма исполнения решений нет.
   - Ты прав. Даже поездки на места мало что дают. Во-первых, это латание дыр, во-вторых, не исключены потёмкинские деревни, там уже так насобачились устраивать эти приёмы, показывать только то, что можно показывать. В третьих, они же, и тот и другой, возят с собой почти всё правительство, а это значит, что здесь, в Москве, ведомства фактически не работают. Придёшь в любое министерство в отсутствие министра - бумажки какой-нибудь не подпишут: "Вот вернётся министр"...
   Он поправил на столе стопку рукописей, продолжал:
   - Так, глядишь, мы с тобой, Сабир, и выработаем свою программу. И тогда начнём создавать отделения в регионах. Оргкомитет у нас сложился, по-моему, толковый: юрист - доктор наук, экономист, тоже доктор, крупный военачальник, предприниматель - нравится он мне, вроде старых русских промышленников, радеющих за судьбу государства, были бы сейчас все такими - как бы шла вперёд наша страна!.. Что ещё?... Офис нам не нужен, вот он, газета у нашей партии, считай, своя - уже можно работать...
  
  
   Оля включила приёмник поискать хорошую музыку, а на какой-то волне вырвалось: "... писатель Сабир" - остановилась, слушает: "...Его выступление было, пожалуй, наиболее интересным на сегодняшнем утреннем заседании. Он, мусульманин, так хорошо сказал о русском народе, как сами мы почему-то не говорим - о широте характера,  толерантности, великодушии, снисходительности к слабым, готовности помочь попавшим в беду, удивительно чистой доверчивости, отзывчивости к людям других национальностей - никогда не стремился он стоять над кем-то, только в дружбе видит единство народов".
   Она теперь радостно ждала вечера, когда вернётся Сабир и расскажет, где это он выступал, по какому поводу.
   А он, вернувшись, ещё в прихожей, раздеваясь, заговорил совсем о другом.
   - Оленька, пока не забыл. Нашёл я в союзписательской библиотеке хорошую книгу "Искусство убеждать" и ещё о научной организации труда, НОТ сокращённо - интереснейшие вещи там! Во всех вузах надо это изучать!
   - А у нас такая книга - НОТ - должна быть, в Володиных, у него, помню, была.
   - Надо поискать. А ещё о Большаковых - в самом деле, это те же самые, о ком ты говорила. И Матай, и метод Большаковой. Только жена Валентина уже не работает, своих внуков воспитывает.
   - Передай ей через мужа моё спасибо за её метод. Я и сейчас им пользуюсь. Он трудноват для учителя, но это если с классом, а с отдельными учениками - отлично!
   - И ещё, привет тебе от Сбитнева, я звонил ему, поздравил - премию "Александр Невский" он получил за роман.
   - Молодцы, что отметили!
   - Говорят, он седой сейчас, борода седая, шевелюра седая, а рост у него под два метра - богатырь святорусский!
   - Увидеть бы его!.. А я тут тебя слушала - где это ты выступал?
   - В Москве проходит Всемирный русский народный собор, а заседали у нас в Союзе писателей, в нашем зале, пригласили нас. Я и сказал, что думаю. Привёл им из романа Сбитнева, что Русь издревле принимала в себя разные племена, пожелавшие стать с ней единым целым, и что жилось им на Русской земле вольготно. Очень хорошо встретили моё выступление.
   - Сказали, мусульманин, а так говорил о России, как сами мы не говорим.
   - Олюша, ты же знаешь, какой я мусульманин. Владимир Иванович Даль был датчанин, а явил нам образец русского человека, сказал, что национальность определяется не по крови, а по духу. Так и я. Вырос среди русских, Тамара была русская, я долго жил в её семье, отец и мать - замечательные люди были!
   - Интересно, как в Казани примут твоё выступление?
   - Казань, Олюша, она большая. Мне рассказывали друзья оттуда, что националистическое движение особой поддержки там не имеет, это группа оголтелых. Хотя, говорят, немалая и опасная. Они никак не могут простить мне мою статью в "Патриоте". Мои друзья из Казани сказали, чтобы я там пока не показывался... Думаю, скоро это пройдёт, всё будет нормально, там умное руководство.
   - Будь осторожен, уже был один угрожающий звонок.
   - Волков бояться - в лес не ходить.
  
  
   Сабир заместителю Большакова:
   - Хочу поинтересоваться в федеральном ведомстве сделкой с миллионером Крысиным, выкупившим у государства права на освоение нефтяного месторождения в северном регионе - подозрительно низкая плата. Дайте мне такое поручение. Я не собираюсь вести расследование, просто мне надо изучить механизм сделки, детали выяснить и написать детективную повесть, вовсе не документальную - такое сейчас издают охотно... Никогда не измерял себя деньгами, а теперь вот... Раньше мы вели за собой читателя, а теперь читатель ведёт нас, ему на потребу пишем. Из ведущих да в ведомые!
  
   Министерские чиновники будто только и ждали его, выложили перед ним кучу бумаг с расценками, переоценками, северными коэффициентами. Он всё записывал, уточнял, сравнивая одно с другим, потом направился в офис Крысина, где тоже интересовался одним и другим, расспрашивал о ходе освоения, хотел знать процент окупаемости, на что ему сказали: "Пока не подсчитано, зайдите через несколько дней", а через несколько дней по его квартирному телефону мягким женским голосом было сказано Оле: "Уговорите своего мужа не встревать в дела Крысина, это опасно. Верьте мне, я вам желаю добра".
   Вечером Сабир, выслушав это, сказал:
   - Большаков отругал и меня, и своего заместителя, выписавшего мне поручение. Тут, говорит, следователи не могут разобраться. Словом, глупо я поступил, сам теперь вижу. Надо брать судебные материалы, по ним и писать, а не так.
  
  
  
   Смотрит Оля на своих детей: "Какие взрослые! Маринка - подумать только! - на третьем курсе. Витя колледж кончает, Федя в десятом классе..."
   Федя маме (помогая ей на кухне готовить ужин - трёт морковь, сыр):
   - Перечитал я папины записи и буду их продолжать, а после школы поступлю на исторический факультет МГУ... В истории нашей страны столько неясного! У Сбитнева в "Тайне родного слова" интересная мысль. Исследуя "Слово о полку Игореве", он сверялся по летописям и пришёл к выводу, что делать-то надо наоборот - летописи сверять по "Слову о полку", потому что летописи, это сейчас уже известно точно, переписывались, а "Слово" дошло до нас всё же в первозданном виде, её автор была летописицей, так что события, о каких писала, знала хорошо.
   Оля удивлённо:
   - Я ведь тоже читала книгу Сбитнева, и читала внимательно, но эту мысль автора как-то пропустила, а ты... Молодец!
   Федя продолжал:
   - И вообще сейчас об одном и том же историческом факте часто пишут совершенно по-разному. Вот и хочется самому во всём разобраться.
   - Феденька, я рада, что ты хочешь пойти папиной дорогой. - обняла его и, целуя, почувствовала слёзы в глазах.
   - Как только окончу университет, а может, и раньше, как заработаю денег, проеду по Турксибу, где я родился, в Алма-Ате поищу Мустафиных, которым мы так обязаны. съезжу на папину могилу, а потом к бабушке с дедушкой - такой у меня план.
   - Умница! Так и надо!
  
  
   Сабир Большакову (в его кабинете):
   - Я бы хотел, Валентин, видеть тебя председателем нашей партии.
   - А я тебя.
   - Это несерьёзно. Я хоть и считаю себя русским, но - не русский. А во главе русской партии должен быть русский.
   - Ерунда!
   - Нет, Валентин. Как бы там ни было, а каждый народ охотнее проголосует за представителя своей нации.
   - Давай, Сабир, так решать: завтра съезд изберёт правление - у нас уже достаточно известных людей, есть кого выбирать, а правление из своего состава изберёт председателя. Критерий такой: человек в стране известный, авторитетный, уважаемый. Мы с тобой, если серьёзно, на этот пост не подходим уже потому только, что на нас, пишущих, смотрят, как на лёгкий жанр. Люди хотят видеть в лидерах посолиднее... Словом, голосование завтра всё и решит.
   - Хорошо, - сказал Сабир, и они вышли из редакции. Большаков поехал в своё Бескудниково, а Сабиру до метро всего ничего, на вокзал и домой. Уже стемнело, он шёл почти безлюдным тротуаром, мимо проносились машины. Вдруг одна из них, самосвал, пошла наискосок на тротуар и прямо на прохожих, Сабир не успел отскочить, удар был сильный, его и ещё двоих отбросило в разные стороны, а машина, нырнув снова в свой ряд, скрылась.
   Оля долго ждала, начала волноваться. Тихо в квартире, дети кто читал, кто лёг спать. Оля с радиотрубкой ушла на кухню, но не знала, куда звонить, всё ждала. Включила приёмник. Передавали последние известия, голос диктора вдруг изменился: "Только что поступило сообщение: в западном районе Москвы самосвал, въехав на тротуар, сбил трёх прохожих, один из них - известный писатель Сабир, двое доставлены в реанимацию, писатель по дороге в больницу скончался".
   Оля завыла. Дети повскакивали, один за другим вбегали в кухню, не понимая, в чём дело, маму трясло, и когда она всё же выговорила: "Папа умер", первым зарыдал Андрюша, бросился маме на грудь, Маринка быстро достала из аптечки таблетки, идёт со стаканом воды, Витя и Федя, стоя перед матерью на коленях, сами в слезах, гладили её плечи, руки. И Асенька проснулась, заплакала. Оля тут же пошла к ней, следом вышли и дети.
   Этот плач вывел их из оцепенения. Главным сейчас стало для них успокоить свою любимицу - папину "выше бога"...
  
  
   Съезд партии. Минута молчания. Большаков с трибуны:
   - ... Сабир навсегда останется в нашей памяти - своими книгами, своими идеями, планами. У нас ещё всё впереди!..
  
  
   На девятый день вся семья сбилась в кучечку вокруг мамы, и на её горькое "Ну почему я такая несчастная!" Маринка сказала:
   - Не говори, мама, так. Ты не несчастная. Посмотри, сколько нас у тебя! Большие и маленькие. Будем растить Андрюшу и Асеньку - вот и счастье для всех нас. Я переведусь на вечернее отделение, пойду работать, Витя тоже скоро начнёт зарабатывать.
   - Нет, дочка, не переводись, я знаю, что такое вечернее обучение. Проживём и так. Возьму ещё учеников, пособие увеличат... Проживём! Учись, милая, как училась.
   Она почувствовала себя уверенней, поборов в себе слабость, встала, девически стройная, не утратившая красоты, глаза-звёзды её не погасли, обняла за плечи ребят, сказала спокойно:
   - Будем жить, дети. За себя и за папу.
  
  
   Повторяется кадр, где Большаков на трибуне: "...У нас ещё всё впереди".
   Оля с экрана со вздохом:
   - Да, много чего впереди...
  
  
  
  
  
  
  
  

44

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"