Шишов Игорь Иванович : другие произведения.

Простая работа

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть о второй мировой войне. Художественное произведение, но автор - солдат, прошедший эту войну.

Игорь Шишов

  
  
  
  
  
  
  

ПРОСТАЯ РАБОТА

  
  
  
  
  
  
  
  
  

Минск, 1979г.


  
   Содержание
  
  

Простая работа

  

Повесть

  
   "Выход с гостем этой ночью в створе высот 108,5 и 121,3.
   "Каратун".
  
   Расшифровав радиограмму и прочитав вслух, радист передал ее начальнику разведотдела дивизии майору Кирину.
  -- Дождались, товарищ майор, ну, наконец дождались.
   Радист с улыбкой до ушей с хрустом потянулся, широко раскинув руки.
  -- Теперь и дышать можем.
  -- Дыши, дыши, сержант, но что б на волне гвоздем сидеть.
   Майор Кирин расшифровку сунул в планшет, звонко щелкнул кнопками и выскочил из блиндажа.
  -- Гошев, - окликнул он сменного радиста, сидевшего на пне и мастерившего из березовой коры туесок.
  -- Сменить на приеме сержанта!
  -- Есть сменить! - вскочил солдат и скрылся в блиндаже.
   Кирин побежал к "Виллису", уткнувшемуся в березовый кустарник, на бегу, как мальчишка высоко подпрыгнул, дав волю радости; ввалился в машину и с ревом сорвав ее с места, переваливаясь на замшелых кочках, понесся к дороге.
   На вбитом в земляную стенку дручке висел моток телефонного провода, конец его чадил желтым пламенем, тускло высвечивая в тесном блиндаже лица.
  -- Вторые сутки не могу его с этой горошки сковырнуть. Людей нет! Понял! Нет! - кипятился командир роты. - На весь полк пополнение сто семьдесят человек.
  -- Чего ты дурочку ломаешь. Бочки на меня прешь, - спокойно начал майор. - Приказ командира полка знаешь... и людей дашь. Душу отвести на мне хочешь - валяй я добрый посочувствую. Лейтенанта толкового даешь? Не психованный?
  -- Таких не держим. Или выбирать будешь?
  -- Не скрипи, Страчков.
   Майор полулежал на соломе, тянул закрутку и выпуская дым из ноздрей, лениво переводил взгляд на командира роты.
   - Ладно, - успокоился командир роты. - Людей-то куда берешь?
  -- Твоим ребятам всего и работа-то - разведчиков прикрыть.
   Отдернув на входе плащпалатку, пригнув голову, в блиндаж вошел Барханов.
  -- Садись, лейтенант на чем стоишь, - махнул рукой командир роты. Лейтенант опустился на солому.
  -- Начальник разведотдела дивизии Кирин. - Представился майор.
  -- Барханов. - Лейтенант протянул руку и выжидающе посмотрел на обоих.
   Вылизанная дождем дорога жалась к лесу, петляла в кустарнике и вздувшаяся свинцовыми лужами упиралась далеко впереди в крохотную деревушку, зажатую с двух сторон холмами, поросшими молодым соснячком и ельником. Небо сырой портянкой низко нависло над головой, а на горизонте легло на землю.
   Кирин, не сбавляя скорости, лихо крутил баранку, объезжая каждую лужу. "Виллис" бросало из стороны в сторону, Барханов, боясь вылететь из машины, крепко ухватился рукой за край ветрового стекла. Лужи были неглубокие и по ним спокойно можно было проехать, тем более на "Виллисе", Барханов взглянул на Кирина и понял, что майора захватил азарт именно объехать лужи и не в одну не попасть, но вот Кирин все же не сумел вывернуть машину и "Виллис" влетел в лужу, взметнув огромные вееры воды по обе стороны машины.
  -- Впритык - одна к одной ... хоть на метр была бы дальше, - обошел бы, - оправдывался Кирин, и остановил "Виллис".
  -- Смотри, - обернулся майор назад, - тут, как ни крути, ничего не выйдет.
  -- Ладно, - засмеялся Кирин, - это не считается.
  -- Считается, - улыбнулся Барханов.
  -- Не уступишь? - озорно спросил Кирин.
  -- Нет.
   Кирин тронул с места "Виллис" и теперь они поехали не торопясь.
  -- А как я те лужи обошел? - не унимался Кирин.
  -- Здорово, - признался Барханов.
  -- Не то слово, Барханов. Блеск труляля, как в вальсе Штрауса.
   Наверное, подумал Барханов, с бзиком майор Кирин?
   - Рад я, Барханов, ...Не понять тебе, не обижайся... дело деликатное... Ладно, тебе скажу. Приказ штаба Армии: срочно давай языка и не простого, а штабника и что б был из 351 пехотной дивизии, то есть той самой, что перед нами, гадать не будем; или им перепроверочка нужна или уточнение, дело не в этом. Двоих в актив даю, третьего на рацию - ребятам цены нет... Двое суток - глухо. Ну, так оно и должно, пока прикидка, присмотр, ясно. Третьи, четвертые, пятые сутки, нет приема... Что думать, а? Накрылись, штабничка нужно, а не кого-нибудь, Барханов, это не из сортира с передка солдатика вытащить... И вот, на шестые сутки, сегодня, какая музыка! Радист отшлепывает прием: "Выход с гостем этой ночью в створе высоты 108,5 и 121,3". Дорогие вы мои!..
   Кирин включил первую скорость, на спуске "Виллис" слегка повело из стороны в сторону по раскисшей колее.
   Впереди выплыли из тумана останки изб, с почерневшими печами и трубами, словно памятники сгоревшим избам. В стороне две корпусных гаубицы оглушительно рвали воздух, посылая снаряды в тыл, к немцам. Кирин повернул "Виллис" вдоль ручья и, проехав мимо поваленных заборов по галечнику, остановился. Пройдя деревушку задами, майор Кирин и Барханов вышли на околицу. От проселка и почти до самой подошвы холма тянулась изломанная линия траншей, метров на сто-сто пятьдесят. Ход сообщения уходил в тыл, к деревне и там соединялся с подполом уцелевшей избы. От траншеи бугром вздувалось картофельное поле, уходило к позициям немцев и заканчивалось мелким кустарником. Справа, у края поля темнело длинное овощехранилище с обвалившейся крышей. Слева небольшая падь переходила в овраг, упиравшийся в склон холма. Еще дальше от оврага чуть желтел широкий клин стерни.
   Майор Кирин спрыгнул в траншею, за ним лейтенант Барханов.
   - Исходная позиция отличная, - лейтенант Кирин вошел в стрелковую ячейку.
   - Почему исходная позиция? - спросил Барханов. - Я понял, что нужно прикрыть проход разведчиков в предполье.
   - Точно, но выходить они будут не здесь, а на соседнем участке нейтралки. - Кирин махнул рукой в сторону холма.
   - Задача. Привязать к себе немцев. Ночью выдвинуться к ним как можно ближе и пошуметь. Для них неожиданность. Они знают, на этом участке - стыке двух полков - стрелковых частей нет. Внимание от соседнего участка нейтралки они переключат на тебя. По обстановке отход обеспечишь сюда, в траншею. Начало в 4.00. Под утро фриц квелый, его тянет бай-бай. Сверим часы.
   - У меня нет часов, - развел руками Барханов.
   - Дам часы. Поехали. Покажу, где ждем выход ребят.
   Кирин и Барханов выпрыгнули из траншеи и пошли к машине.
   Молодой сосновый лес опадал со склона к луговой волнистой кайме, поросшей плотным кустарником лозняка. Кирин, перехватывая руками стволы сосен, спускался по склону, усеянному плотной опавшей рыжей иголкой, его шагов почти не было слышно. Барханов же скатывался на ногах по скользкой хвое, хватался за стволы деревьев, притормаживая себя, майор Кирин остановился.
   - При шаге носки в хвою зарывай, - бросил он Барханову.
   И действительно, лейтенант пошел твердо и только слегка касался руками стволов.
   Пройдя еще несколько шагов, Кирин остановился и тихо три раза свистнул, тотчас впереди послышался ответный такой же свист.
   Под нижними ветвями соснового лапника - узкая щель вполовину полного профиля. Двое разведчиков равняют по горизонту стереотрубу.
   - Ну что у вас? - спросил майор, спрыгнув в щель.
   - Сектор меняем, товарищ майор.
   - Почему? - Кирин обернулся, приподнял сосновую ветку, - Лейтенант, давай сюда.
   Барханов нагнулся под ветви и спрыгнул в щель.
   - Поглядеть надо, чего они по озерку шуметь начали. Рыба играется, а они шумят.
   Кирин прильнул к окулярам стереотрубы, повел медленнее вправо. Небольшое озеро в ленивом зеленоватом колыхании. Вдруг вспыхнули одна, другая серебряные стрелки и побежали переливчатые круги, и тут же воду вспорола длинная очередь.
   - Да, нервишки у фрица на пределе.
   - Глазам своим не верят, что рыбка плещется. Небось, со страху думают уж не русс - Иван с камышиной по дну озера к ним топает.
   - Смотри, лейтенант, - майор посторонился, Барханов взглянул в стереотрубу. - Вот тут у них выход и будет, под прикрытием кустарника. Главное, что б ты в Пасечках фрицев хорошо к себе привязал, а мы здесь поможем.
   Барханов оторвался от окуляров.
   - Пошли, лейтенант.
   Майор вымахал из щели, протянул руку, помог Барханову и они скрылись в густом сосняке.
   Радист в блиндаже переключал настройку. В наушниках, лежащих на патронном ящике шипел, взвизгивал, щелкал эфир, врывались обрывки джазовой музыки, короткие фразы немецкой речи. Майор Кирин просунулся в блиндаж, задержавшись в проходе.
   - Ну, что нового?
   - Ничего, товарищ майор. На вашей волне тихо, - ответил радист и надел наушники.
   - Ладно.
   Лейтенант Барханов завороженно, с детским любопытством смотрел на ладно сбитого солдата. За блиндажом шагах в двадцати от него на сучьях молодой березы торчали консервные банки из-под американской колбасы. Солдат вскинул парабеллум, тут же раздался выстрел, банка с воем сорвалась ветки, снова выстрел навскидку - он попал в другую. Полный разворот вокруг своей оси и очередная банка далеко отлетела от березы.
   Майор подошел к Барханову.
   - Лихо... Циркач, - оценил Барханов.
   - Мазин, ко мне!
   Солдат обернулся, подхватил с травы неуклюжую кобуру и, сунув в нее парабеллум, подбежал к офицерам.
   - Часы дай, - протянул руку майор.
   Солдат снял с руки часы. Это были большие кировского завода часы с забранной хромированной сеткой.
   Кирин взглянул на свои часы.
   - Двенадцать тридцать пять, - проговорил он и перевел стрелки на кировских часах, отдал Барханову.
   - Отвезешь лейтенанта в батальон, - приказал майор солдату.
   - Есть отвезти в батальон.
   Мазин побежал к "Виллису".
   - До встречи, Барханов, - Кирин крепко пожал ему руку и Барханов побежал вслед за солдатом.
  
   Дул низовой ветер. Сыпал мелким дождем и наметывал рябые клинья в застойных лужах. В фасонистой офицерской шинельке с погончиками сержанта, с неказистой санитарной сумкой и автоматом за спиной, переваливаясь уткой по щиколотку в раскисшей грязи, Нинка настырно шла вперед, испуганно оглядываясь по сторонам. Ночную мглу разрывали пятна мертвого зеленоватого света, выхватывая из темноты деревья и силуэты холмов. В страхе Нинка хотела побежать, но где тут, ноги завязли в грязи, она упала и вдруг, на мгновение почувствовала запах горького дыма, вскочила и замерла. Впереди взметнулся сноп искр и тут же погас. Нинка рванулась вперед и кубарем полетела куда-то вниз.
   Вход в блиндаж был завешен толстым соломенным матом.
   Сквозь щель пробивался тусклый дрожащий свет. Нинка приподняла тяжелый край мата и вползла в блиндаж.
   Половину блиндажа занимала раскаленная малиновыми пятнами печь, сооруженная из бензиновой бочки. В углу снарядный ящик, поставленный "на попа". На нем две трофейные стеариновые плошки высвечивали мокрые стены.
   На трухлявой соломе сидел лейтенант Барханов в туго перехваченной ремнем телогрейке без погон и заряжал автоматный диск.
   - Взводный ваш где? - спросила Нинка и, кряхтя, стала снимать из-за плеч автомат. - Пока дошла страху набралась. Ух, теплынь-то какая! - Нинка сбросила заляпанные грязью сапоги, размотала портянки и, протянув к печке маленькие ступни в простых чулках, принялась шевелить пальцами. Барханов спокойно рассматривал ее. Она стянула с головы мокрую пилотку: на лбу черный крутой виток, на затылке короткие волосы топорщились вихрастой грядкой. В глазах любопытство и настороженность. Воспаленные губы чуть приоткрыты и на кончиках зубов пляшут розовые отсветы от печки.
   - Оглох! Где командир взвода?
   Барханов метнул озорной взгляд.
   - А кто его знает. Во взводе, наверно.
   - Ну и черт с ним... а мы пока погреемся.
   Нинка вытащила из кармана штанов помятую пачку,
   - На, закуривай... Беломорчик... не что-нибудь...
   Барханов взял папиросу, снял с ящика плошку, дал прикурить Нинке, прикурил сам и, поставив плошку на место, продолжал заряжать диск.
   - Ох, и намучилась я пока до вас дошлепала. Мне бы, дуре, по ходам сообщения, а я напрямик. Ветер крутит. Ракеты мертвечиной зеленой на полнеба, - Нинка по-солдатски в кулак затянулась папиросой и мизинцем сбила пепел.
   - А зачем же ты к нам шлепала?
   - Вот тебе на! Как зачем? У вас же работа должна быть...
   - Кто тебе про работу сказал? В роте, что ли, языками болтают? - вскинулся Барханов.
   - Ой, постой! Вы какой роты? - Нинка привстала на колени, замерла и с тревогой уставилась на Барханова.
   - Третьей.
   - Так! - в нетерпении мотнула головой Нинка.-
   А взвод первый?!
   Барханов с трудом скрывая улыбку, совсем бесцветно и скучно сказал:
   - Да нет, второй.
   Нинка секунду ошалело смотрела на Барханова, затем вихрем крутнулась на месте, сгребла портянки и быстро стала их мотать.
  -- Ну, надо же... не туда приперлась... Перекур, дура, устроила... И ты еще тут, как кот сытый сидишь, голову мне морочишь. Пошли, доведешь меня... Да разве я в этой темени одна что-нибудь найду? Вставай, тебе говорят!
   - Ладно, не шуми. В первом взводе сидишь, не трепыхайся, - и Барханов тихо засмеялся.
  -- Смотри... Он смеется, - оторопела Нинка.-
   Наврал?
   - Наврал.
   - Очень остроумно.
   - Товарищ лейтенант, командир роты вызывает, - показалась в проходе голова связного и исчезла.
   Нинка растерялась, глаза округлились, вскочив, она стукнулась головой о накат, без сапог, встала по стойке смирно.
   - Товарищ лейтенант, санинструктор Щеглова прибыла в ваше распоряжение, - выпалила Нинка.
   - Вольно, вольно, - усмехнулся Барханов, -
   Грейся, - Он крепко вогнал диск в паз автомата и, подхватив с соломы плащнакидку, вышел из блиндажа.
   Дождь перестал, только ветер налетал порывами и тогда стонали, скрипели черные безлистные деревья. В стороне на дороге рычали студебеккеры и зисы. По ходам сообщения и траншеям метались тени. Стоял однотонный приглушенный шум: разговоры, ругань, позвякивание котелков и оружия, чавканье сапог в раскисшей глине.
   Браханов шел сгоревшим колхозным садом. Под черными стволами изуродованных яблонь сидели солдаты, спали, завернувшись в плащпалатки, переобувались, доносились голоса.
   - Тебе что... у тебя кирзачи...
   - ... А чего нас с передка сняли?..
   - ...В баньку бы сейчас...
   - Ага, а потом кваску...
   - И на перинку.
   - И молодуху под бок.
  -- Фриц пусть теперь за свои перины трясется. Это ему не сорок первый.
   И спокойные рассудительные голоса:
  -- У нас рожь на стерню жали.
  -- А у нас не так. Скошенную к стоячей приваливают... Бабам легче.
   А в другой любопытство ожидаемого:
  -- ...Гудежь слышишь, за леском?
  -- Ну?
  -- Похоже, танки на исходную выходят.
  -- ...После как в санчасти мне дырку обработали, гляжу ничего, ломит, но терпеть можно. Ну и прикинул: в санбат приду, - в госпиталь отправят, а уж после госпиталя в другую часть...
  -- Это точно.
   У походной кухни повар в нательной рубахе с закатанными рукавами накладывал в термосы дымящуюся кашу. На немецкой канистре сидел солдат с перевязанной от плеча до самой кисти рукой.
  -- ... А тут весь народ свой. Считай год в одной роте. Ну, я и вернулся. Иду по ходу сообщения, а немец сидит, аж ветром качает. На меня взводный и наскочил: "Чего под ногами мешаешься". "Рана пустяковая, говорю, еще подсобить могу", а он: "в герои метишь, а ну, в санбат!"
  -- На, хлебни. Трофейный, вроде нашего первача. - Повар протянул солдату флягу.
  -- А ты?
  -- У меня время не вышло, - усмехнулся повар.
  -- Ну ладно, чтобы дома не журились. - Солдат сделал два глотка и вернул флягу. - Крепок... лейтенант как сказал, в герои метишь, меня вроде как ошпарило. Но стерпел... Может еще оставят, а?
  -- Косов, опять ловчишь. Почему не в санбате?
   Косов растерянно вскочил и вытянулся перед неожиданно появившимся Бархановым.
  -- Дак, я, товарищ лейтенант, с земляком вот попрощаться...
  
   У сарая с сорванными дверьми переминаясь с ноги на ногу, и перебрасывая с плеча на плечо автомат, стоял часовой Мурашев и тоскливо смотрел на сержанта Клиничева, который плескался в бачаге, голый по пояс.
   Через сад подъехала штабная крытая машина. Два офицера выскочили из нее и направились к сараю. Мурашев неуверенно встал при входе и снял с плеча автомат.
  -- Не велено.
   Офицеры остановились.
  -- Давно в армии? - спросил капитан, оглядывая Мурашева в новенькой телогрейке.
   - Пропустить, Мурашев.- Подбежал сержант Клиничев, застегивая на ходу ремень.
   Офицеры и Клиничев скрылись в сарае. Они осторожно вынесли тело, завернутое в плащпалатку, угол отвернулся и Мурашев увидел широкий генеральский полевой погон со звездой.
   Клиничев помог внести генерала в машину. Захлопнул сзади дверку и машина уехала.
  -- Давай за кашей и отдыхать. - Бросил на ходу Клиничев.
   Мурашев догнал его и недоуменно сказал:
  -- И генералов убивают, а?
  -- Ты с какого года? - взглянул на него Клиничев.
  -- С двадцать шестого. А что?
  
   Белые бесформенные облака с провалами черного неба, словно глыбы мрамора, испещренные трещинами, висели низко, и казалось, вот-вот рухнут на землю. Группа шла скоро. Барханов впереди. Сержант Клиничев прибавляет шагу, огладывается назад, - не растянулись ли и тут же останавливается, поправляет пилотку и бежит назад.
   - Калоши забыл, сержант?! - схохмил Панков - солдат с маленьким задубелым личиком. На голове суконная с малиновым кантом пилотка поперек - от уха и до уха. Походка подпрыгивающая. Руки держит в стороны, будто балансирует ими, штаны велики и мотня под коленями.
   Клиничев подбежал к Мурашеву, ухватил его за рукав и дернул к себе.
  -- Ты что делаешь! А? Бросай цигарку!
   - Отцепись... не видать огня-то... Гляди... - Мурашев, прикрыв ладонями цигарку, смачно затянулся. По краям пальцы зарозовели. Клиничев, разозлившись, ударил Мурашева по кулаку, но цигарку не вышиб.
   Кому говорят! - наседает Клиничев.
   Мурашев молча смотрит на покачивающиеся из стороны в сторону солдатские затылки, как будто и не ему говорилось, но все же погасил пальцами огонь и высыпал закрутку в кисет.
   - Отсталое у тебя сознание, Мурашев. Хочу курю, что хочу то и делаю... Тут тебе не дома. За такое в штрафную... Ясно тебе или нет? А я с тобой баланду развожу...
   - Ну, бросил курить, бросил! - Мурашев сорвал с головы пилотку и вытер ею потное лицо.
  -- Ты мне подчиненный! Ясно тебе или нет? И разговор весь.
  -- Вот с чего ко мне привязался?.. А с того, что охота тебе перед новенькими себя показать!..
  -- Ишь ты, особь какая нашлась. Я высказываться перед ним буду, - обиделся Клиничев.
  -- Не видать было огня, - упрямо стоял на своем Мурашев, - Пальцы... то верно, светились малость, так с самолета такое не видать... никакой немец, хоть самый глазастый не углядел бы, - рассудил Мурашев.
  -- Вот погоди, в работу втянемся, поглядим, как крещение примешь... А то речистый больно.
   Мурашев покосился на Клиничева:
  -- Не пугай.
   Клиничев перепрыгнул через поваленное дерево и побежал вперед.
   Замыкающей шла Нинка Щеглова. К ней пристроился Снетков, пожилой солдат, коренастый, ноги кривоватые, шаг мелкий и, казалось, он не шел, а катился.
  -- Давно воюешь? - спросил Снетков Нинку.
  -- С мая сорок второго... - Нинка думала о чем-то своем, - лейтенанта, вот нашего, "котом сытым" обругала.
  -- За что же ты так?
  -- А потому что без погон он...
  -- Строгая... - глаза у Снеткова залукавились. - Пощупал, что ль?
   Нинка резко повернула к нему голову и в глазах вспыхнула злость.
  -- Ты со своими догадками не лезь.
  -- А чего? Дело обыкновенное, жизнь она есть жизнь, - глубокомысленно изрек Снетков и помолчал. - Я вот люблю всякие непонятности обмозговывать. К примеру, по части медицины... Солдата одного пулей, под ребра... Гляжу, рана как рана, а крови нет. Как такое объяснишь?
  -- Врешь ты все, - смягчилась Нинка.
  -- Зачем. Мне медицинский чин, с погоном в два просвета, объяснил: в жировую ткань пуля попала... А откуда она, эта "жировая ткань" у солдата? Харч солдатский - так он в крепость жил идет.
   Снетков взглянул на Нинку и украдкой стал рассматривать ее лицо.
  -- На Нюрку мою ты, чуток, похожа.
  -- Жена?
  -- Дочка. Семнадцать годов ей... Лицо девичье, пригожее, а телом оплывает, как баба ядреная... Сколько уж лет сиднем сидит.
  -- С чего это? - участливо спросила Нинка.
  -- В малолетстве под колесо телеги попала. С тех пор ноги плетьми повисли... Из-под Старицы мы, Калининской области. Под немцами с матерью были, может и в живых нету... Письмо давно послал... Давай сумку твою понесу.
  -- Мне не тяжело. Индивидуальный пакет у тебя есть?
  -- Тут, в нагрудном, - Снетков хлопнул себя по карману.
   - Ну, так, друзья. Задачка у нас стоит простая. Нужно, чтобы немец на нас обратил внимание и поволновался. - Барханов помолчал и обвел взглядом солдат.
  -- Для этого требуется, как можно ближе подойти к его позиции и открыть огонь. По моему сигналу, я свистну три раза, отойти сюда в эти траншеи. Клиничев, бери четырех, пойдешь слева - направление овраг и склон холма. Я с остальными иду справа - овощехранилище, кустарник. Панков, с ручным пулеметом занять позицию с противоположного торца овощехранилища - обеспечить отход группы. Сержант Щеглова остается в траншеях... Всем снять вещмешки и сложить здесь. Задача ясна?
  -- Ясно, товарищ лейтенант, - за всех ответил Клиничев. - Овалов! Бирюля! Ворожейкин! Мурашев! За мной!
   Солдаты сложили вещмешки в обвалившейся стрелковой ячейке. Нинка Щеглова злилась, наподдавала ногой вещмешки, топталась возле Барханова и, засунув глубоко в карманы руки, облокотившись плечом о стену траншеи, с независимым видом смотрела на лейтенанта.
   Барханов неторопливым движением снял с предохранителя автомат и повесил на шею.
  -- Зварыка, вторым номером к Панкову.
  -- Есть вторым номером!.. Саня, где коробка с магазинами? - спросил у Панкова Зварыка.
  -- Гроховец! Диски пулеметные отдай Зварыке! - крикнул Панков.
  -- Не ори ты, не на базаре, - проворчал Гроховец, передавая коробку.
   Барханов вынул из-за голенищ рожковые магазины, привычным движением большого пальца утопил патроны, проверив исправность подающих пружин. Нинка Щеглова встала напротив Барханова.
  -- Почему это я шмотки караулить должна? - тихо и с обидой спросила Нинка.
   Барханов всмотрелся в ее лицо, Нинка отвела глаза. Лейтенант сунул за голенище рожковые диски.
  -- Или обиду затаил, что я вас "сытым котом" обозвала... Я ведь не знала... - Нинка запуталась и замолчала.
   Барханов коротко хмыкнул.
  -- Обидно, конечно, - притворно вздохнул Барханов.
  -- Зачем же вы со мной как с ребенком пятилетним.. Я санинструктор и свое дело знаю.
   - Если раненые будут, без тебя перевяжем и вытащим. - И вдруг Барханов поймал себя на том, что он хочет защитить, не подвергать опасности Нинку. И чтобы доказать ей, что она не может с ними идти, Барханов принялся жестко ей выговаривать.
  -- Куда пойдешь!.. Земля водой набухла. За ноги цеплять будет. И десяток шагов не пройдешь - выдохнешься! Сиди здесь!
   И Нинка женским чутьем угадала, что он боится за нее. И стало ей радостно и смешно: "думает злости на себя напустил и я ничего не пойму". Она открыто посмотрела на Барханова и с чувством полной искренности и непосредственности сказала:
  -- Ух, какой строгий!.. Нинку Щегловуу пожалел! Надо же!.. Ладно, буду тут ждать.
   Ничего на это не ответив, Барханов побежал по траншее. В конце ее толпились солдаты.
   Ночь высветилась: не то от тумана, жавшегося к земле, не то от неба с колючими звездами, которое будто бы приспустилось поближе к земле и распороло в мелкие клочья облака.
   Нинка Щеглова из ячейки смотрела, как по картофельному полю уходили фигуры солдат и исчезали в тумане. Далеко впереди метались всполохи и тяжело ухало, будто на землю сбрасывали чугунные плиты.
   Клиничев со своей группой прошел впадину и втянулся в овраг. Тут идти было совсем трудно. Ноги разъезжались. Солдаты хватались за кусты. Мурашев забегал то на правую, то на левую сторону склона. Ворожейкин, высокий подтянутый солдат шел широко и крепко наступил на пятку Мурашеву.
  -- Чего козлом прыгаешь! - обозлился он.
  -- Раскинул свои жердины длинные... - огрызнулся Мурашев и, ухватившись за кусты, пропустил вперед себя Ворожейкина.
  -- Тише вы!.. Галдеж подняли, - приструнил шепотом Клиничев.
   Там, где овраг упирался в склон холма, все остановились. Рассредоточившись, группа забралась на гребень склона и залегла. Рядом с сержантом Клиничевым лежал Мурашев, по другую сторону Ворожейкин.
  -- Старшой, чего лежать? Животы застудим... потопали, - не терпелось Ворожейкину.
  -- Погоди, прикинуть нужно сколько до его траншей метров будет... Спят что ли, как сычи... хоть бы обозначились.
   Как по заказу с шипением взмыла в небо осветительная ракета и, не долетев до земли, погасла.
  -- Метров шестьдесят-семьдесят будет, - установил Ворожейкин.
  -- По ракете не считай. Она светом глазомер сбивает. У него здесь пулеметная точка есть... Подождем.
   Клиничев повернулся к Мурашеву, который почему-то стал ерзать.
  -- Чего елозишь?
  -- Кочка в ребро уткнулась.
  -- Кочка... ты, не мандражи. Старшина других подштанников все равно не даст.
  -- А ты у него когда их просил? - на полном серьезе спросил Мурашев.
   Клиничев тихо и дробно засмеялся.
  -- ...Годится.
  -- Уел он тебя, старшой, а? - оживился Ворожейкин.
   Зварыка саперной лопаткой подрезал упор. Панков подтянул ручной пулемет и вогнал кошки в мягкую землю. Приладив к плечу приклад, Панков повел пулеметом вправо и влево. Слева перед стволом торчал куст.
  -- Пойди куст обломай, - попросил Панков.
  -- Где?
  -- Вон слева.
  -- Пускай торчит... Все прикрытие.
  -- Обзор застилает. Обломай, обломай.
   Зварыка поднялся и пошел к кусту.
   Как только погасла осветительная ракета, группа Барханова проскочила поселок и залегла возле опрокинутого и сгоревшего немецкого грузовика.
   Барханов огляделся. Впереди ровный клин стерни.
  -- Лысое дело, ни кочки, ни бугорка, - отдышавшись сказал Гроховец.
  -- Вон, грядка кустов виднеется, - указал влево Снетков. - На посадку, вроде, не похоже, может ложок какой с лозняком.
  -- Гроховец, и ты, Снетков, проверьте по-быстрому.
   Солдаты, пригибаясь, побежали к кустам.
   Только сейчас лейтенант Барханов заметил, что немцы давно прекратили вести пулеметный огонь. Только там, за холмом слышалась отдаленная перестрелка и где-то в тылу у немцев по-прежнему время от времени тяжело ухало. Снова в небо взметнулась ракета и залила все вокруг мертвым слепящим светом. Обессилев, она стала падать вниз и тогда от сгоревшего грузовика метнулась черная уродливая тень, расколов клин стерни и в мгновение, потопив все вокруг в предрассветной мгле.
  -- Молчат фрицы... С чего бы это... А... Ладонин?
   Солдат взглянул на лейтенанта и, потершись подбородком о ствол автомата, сказал:
  -- Многое можно предположить. Первое: просвет в сознании, что бить в белый свет бессмысленно. Второе: просто устали и затянулся перекур со шнапсом. Третье: они уже давно сидят во второй линии обороны, а здесь оставили одного вшивого фрица, который нам устраивает фейерверк, а мы - славяне, не щадя своих животов, утюжим землицу матушку...
  -- Ладно! Кончай идиотскую трепотню, - оборвал его Барханов.
  -- Какой вопрос - такой ответ, - подковырнул Ладонин.
   Показался Снетков и лег рядом с Бархановым.
  -- Все точно, товарищ лейтенант, так и есть, ложак... Прикрытие надежное.
  -- Где Гроховец?
  -- Там остался.
  -- А ну, по одному... пошел! - приказал Барханов.
  
   Изломанный профиль траншеи с черными провалами стрелковых ячеек пугал Нинку Щеглову. Она так и стояла возле осыпавшегося окопа, в котором оставлены были вещмешки. Из стенки траншеи торчал причудливо изогнутый хилый корень. Сверху на него вяло лилась мутная струйка воды, и от этого корень подрагивал, и Нинке казалось, что он лезет из земли и становится все длинней. Позади нее, с выступа отслоился пласт земли и шлепнулся в воду. Нинка отскочила в сторону и обернулась:
  -- Ох, дьявол!..
   Засунув руки в рукава шинели, она облокотилась на бруствер и стала смотреть на холмы, картофельное поле, на взлетающие осветительные ракеты и заметила, что стало светлее. Скоро рассвет, а в траншее все еще густилась чернота.
   Туман над картофельным полем редел, обнажая основания холмов, превращаясь в легкую сизую дымку. Слева от проселка появились одна за другой три фигуры, затем справа - еще четыре, неторопясь, они шли к траншее. "Ребята возвращаются", подумала Нинка, "И немцев не поворошили... Передумали, что ли", а сама обрадовалась, что теперь не торчать одной. Те, что справа, неторопясь подошли к первым трем, сгрудились, кто-то стал показывать рукой в сторону траншеи, все разошлись и снова пошли к Нинке. Под ногами бугор, на котором она приплясывала, рассыпался, и Нинка упала на дно окопа. Несколько вещмешков засыпало. Она принялась их вытаскивать. И тут до нее четко и коротко донеслась немецкая речь команды. Нинку словно подбросило, она выглянула из окопа и, прижавшись спиной к холодной земле, замерла. Ближе всех к ней были двое. Один - в пятнистой маскировочной куртке с автоматом на шее, другой в светлом выгоревшем френче с ремнями через плечи, он снял с головы пилотку и сунул ее под погон.
   Лица стертые, темные... сухие стебли ботвы щелкали по коротким голенищам сапог. Шли спокойно, чуть в развалку. Нинка осторожно взвела затвор автомата, руки дрожали, над верхней губой выступили капельки пота, приоткрыв рот, она шумно и прерывисто дышала, будто только что прибежала сюда. Вдавив автоматный диск в бруствер, Нинка судорожно нажала на спусковой крючок, короткая очередь полоснула по немцам. Они остановились. Подхватив автомат, Нинка опустилась на дно ячейки, послышался короткий хриплый крик и все стихло. Обтирая плечами сырые стенки траншеи, Нинка побежала вправо, мокрые полы шинели громко хлопали по сапогам, она втиснулась в соседнюю ячейку. Плотный автоматный огонь с трассой ударил в направлении, где только что была Нинка и следом, один за другим поднялись немцы. Слева они были плохо видны на фоне холма, зато справа четко рисовались на небе. Рассредоточившись, они двинулись к траншее. Ячейка была глубже первой, и Нинке ничего не было видно. Оставив на бровке автомат, Нинка пыталась вылезти из нее, но земля из-под рук оползала, набивалась в сапоги. Наконец Нинка уперлась ногами в стенки и с трудом, подтянувшись на руках, вывалилась из ячейки. Перед глазами торчала кровать в сизой окаемке с завитушками на спинках. Нинка перевела взгляд и увидела немцев совсем близко. Они бежали тяжело, не быстро и, казалось, топтались на месте. Но теперь Нинку не лихорадило, она деловито поискала локтями упор и послала длинную очередь. Немцы бросились в ботву и непонятно было, попала она или промахнулась. Засвистели и басовито зарикошетили над ней пули. Она отползла за обгоревшую балку и осторожно приподняла голову. Лежавший в ботве немец сучил ногами, пытался встать, упираясь в рытвину подметками до блеска сточенными на них металлическими нашлепками. Сапог свалился, и нога в сером носке гребла землю. Он перевернулся на бок и, опершись на руки, сел. Голова запрокидывалась то назад, то набок, рефлекторно, потеряв ориентацию, он ударил очередью по картофельному полю, где залегли остальные. И тут же рядом другой немец, вскочив на колени, короткой очередью в упор уложил его. Нинка успела послать очередь, но промахнулась. Немец увидел ее. Она рванулась назад и, спрыгнув в траншею, побежала к другой ячейке.
   Разбухшая от дождя земля пудовыми шмотками липла на сапоги и от этого Барханов бежал чуть боком. Рот в оскале зубов широко открыт, будто он беззвучно кричал. Лицо лоснилось потом, вперед он смотрел искоса и беспрестанно поправлял пилотку, сползавшую на затылок. Поодаль бежал Снетков, мелко перебирая кривыми ногами. Ложка мутной бляхой за голенищем то выскакивала наполовину, то пропадала в сапоге.
   Правее Барханова и ближе к деревне бежала группа Клиничева и вела на ходу огонь.
   Барханова стало тянуть вниз. Ноги разъезжались и зарывались головками сапог в землю. Он бежал со склона, едва успевая выдергивать из грязи ноги. Его швыряло из стороны в сторону, ноги начали заплетаться и, чтобы не лететь головой вниз, он повалился на бок и скатился во впадину. Его рвануло в сторону, чем-то ударило в шею, он увидел совсем близко часть рябой щеки, мелькнул глаз с лохматой бровью. Барханов нажал на спусковой крючок и на миг увидел серый дрожащий язык и бугристое розовое нёбо. Истошный крик оглушил его. Он отполз от немца и тут же, встав на ноги, выскочил из впадины.
  -- Быстрей! Быстрей! - закричал Барханов, видя как отстали Гроховец, Чалов и Трошкин.
   Слева ударил пулемет Панкова. Барханов забирал правее к проселку, но тут же с картофельного поля немцы открыли огонь и Бархановская группа залегла. Клиничев вдоль холма почти вышел к околице. Барханов приподнялся на локтях и увидел, что Клиничев ведет огонь с ребятами по сгоревшим избам. Значит, немцы вышли в тыл траншеи. В измызганной грязью шинели, извиваясь ужом, к Барханову подполз Ладонин. Лицо в черных подтеках пота, в узких колючих зрачках таилась злоба.
  -- Как!.. Как!.. Они смогли сюда пройти! - задыхаясь, выдавил Ладонин, будто Барханов был в этом виноват.
  -- Заткнись!.. В траншею прорвутся, хана нам... Вон, смотри, ползают. - Барханов выпустил короткую очередь и тут же, сквозь ботву вспыхнули красные букетики выстрелов. Справа дружно ответили. Ребята подтянулись. Ладонин сделал рывок вперед и плюхнулся в ботву.
   На взгорке с натоптанной тропинкой, прилепившейся к холму, в ельнике лежали Панков и Зварыка. Панков мотал пулеметом из стороны в сторону, обстреливая немцев, залегших на картофельном поле. Отсюда, сверху, открывалась панорама сожженной деревушки с остовами черных печей, изломанная линия траншеи и отлогий склон противоположного холма. Зварыка высматривал в картофельной ботве шевелящиеся черные бугры и бил короткими автоматными очередями. Послышался сухой щелчок и пулемет затих. Панков быстро снял и отбросил в сторону диск.
  -- Диск! - крикнул Панков, не отрываясь взглядом от картофельного поля.
   Зварыка метнулся к коробке и замешкался, откидывая крышку.
  -- Ну! Чешешься, Зварыка!... Шевелись! - Панков вырвал из рук Зварыки диск, привычным движением щелкнул его в зажимы, схватился за приклад и тут же его опустил.
  -- Все! Не могу стрелять.
  -- Чего ты? - встрепенулся Зварыка
  -- Гляди! Наши пошли. Зацеплю их.
   Через картофельное поле к траншее бежала Бархановская группа и сейчас была в секторе пулеметного обстрела.
  -- Да ты круче возьми! - посоветовал Зварыка и, встав на колени, послал длинную автоматную очередь, не давая немцам открыть огонь по группе Барханова. Вскинув к плечу приклад, Панков ниже опустил ствол пулемета, но вся очередь ушла в лысую гряду под пригорком.
  -- Кипит твое молоко на примусе! - выругался Панков и в досаде дернул себя за острый нос.
  -- Давай... Так повыше будет, - Зварыка встал на четвереньки, Панков поднял пулемет и уперся сошками в его спину.
  -- А ты голова... Академик, Зварыка, - Панков прикидывал положение пулемета.
  -- Сошками не очень дави. Спину продырявишь... Не казенная.
  -- Красиво стоишь, - хихикнул Панков.
  -- Не дури... Ну как? Может повыше?
  -- Хорош, стой так.
   Панков нажал на спусковой крючок, пулемет затрясся, сошки ходуном заерзали по спине Зварыки.
  -- Стерпишь?!
  -- Стерплю, - поморщился Зварыка и покрепче поискал руками опору.
   На бруствере брызнуло мокрой землей и хлестко ударило по Нинке. Зажмурившись, она махнула рукавом шинели по лицу, размазывая грязь. Отплевываясь, попятилась от бруствера. Не веря, что у нее кончились патроны, Нинка вытащила диск, он был пуст. Пригибаясь, она вышла в траншею и, прижавшись к стене, опустилась на корточки. На минуту она растерялась, не зная что делать, и испуганно смотрела по сторонам, стрельба теперь слышалась и впереди и сзади. И тут Нинка вспомнила о вещмешках, сложенных в стрелковой ячейке.
   Она нашла полузасыпанную ячейку и принялась развязывать вещмешки в надежде найти заряженные магазины, но их не было, ребята забрали с собой. Тогда, вытащив из первого попавшегося вещмешка промасленную пачку автоматных патронов и, разорвав ее, Нинка сняла крышку с диска и стала заряжать его. Она торопилась. Патроны выскальзывали из пальцев и западали в пазы. Послышался всплеск и шуршание. Нинка насторожилась. По дну траншеи в свинцовых лужах полз немец. Его вырвало кровью, он опустил голову, отдыхая, потом вытянул вперед одну за другой руки и подтянул к ним свое тело. Ноги безжизненно волоклись по земле с вывернутыми по внутрь носками и всякий раз, как он вползал в лужу, вода окрашивалась кровью.
   Нинка оторвалась от немца и просунулась поглубже в ячейку, чтобы не видеть его. Теперь она укладывала патроны в гнезда с первого раза, чуть отжимая пружину. А немец все упорно полз по дну траншеи. Нинка услышала тяжелое дыхание. Немец был рядом с ячейкой, из-за выступа показались руки, затем, подтягивая себя, медленно высунулись плечи и голова. В глазах стеклянная стылость. Пухлые запекшиеся губы шевелились. Волосы, забитые землей, свалялись на лбу. Лицо загорелое, обветренное и только у висков белели два угловатых кантика белой кожи от недавней стрижки. Немец снова подтянулся на руках и прополз мимо ячейки. У Нинки слегка задрожали пальцы и патроны снова стали выскальзывать и западать в пазы.
  -- Не могу больше!
  -- Разговорчики!
  -- Стой! Не могу... и все.
  -- Сможешь, Мурашев, сможешь! Вперед!
  
   Клиничев с Мурашевым по-пластунски ползут к печи среди кирпичей, обгоревших досок и бревен. Мурашев выдыхается, левая кисть руки у сержанта Клиничева неумело перевязана, бинт на ладони болтается петлей.
   Сержант высовывается из-за печи, пристраивает на выступе автомат и дает короткую очередь.
  -- Ядрена корень... Давай сюда, Мурашев.
  -- Передохнуть-то дай, - жалобно попросил Мурашев.
  -- Какой передых! Тебе чего говорят!
   Мурашев, клацая автоматом по кирпичам, подполз к Клиничеву.
  -- Гляди. Вон сруб колодца. За ним фриц сидит. Короткими туда шмаляй, меня прикроешь. Я вон к сараю отойду. Оттуда тебя прикрою, - ко мне прибежишь. Понял премудрость?
  -- Ясно... чего там... - уныло отозвался Мурашев. От напряжения руки у него дрожали и автомат ходил ходуном.
  -- Уйми мандраж.
   Мурашев послал очередь по колодезному срубу, Клиничев, перепрыгивая через бревна, загремел сапогами по поваленному забору и скрылся за сараем.
   Рассвет сочился от разметанной полосы перистых облаков, окрашенных в розовые и пурпурные тона. И от этого на сломах разрушенных печей, торцах полусожженных сараев, обгоревших столбах и на гребнях холмов, поросших ельником и сосняком, пламенели отсветы восхода.
   Где-то за траншеей, на картофельном поле, одиноко прострекотала очередь и все стихло.
  
   Барханов майора Кирина нашел у блиндажа радистов и потому как сидел майор: на пеньке, уперев локти в колени с повисшими крупными кистями рук, в мокрой маскировочной куртке, лейтенант понял, что разведчиков нет.
  -- Не вышли, - устало проговорил майор.
  -- На нас напоролась группа немцев до десятка человек.
  -- Чего хотели?
  -- Думаю, разведка.
  -- Ни одного не взяли?
  -- Нет. Ухожу в батальон. Ночью повторим, днем выходить не будут.
   Кирин поднял голову и посмотрел на Барханова так, будто вдумываясь в то, что сказал лейтенант.
  -- Ты в моем распоряжении находишься, ясно?
  -- Какой смысл тут торчать?
  -- Давай без вопросов, лейтенант. До моего приказа сняться будешь сидеть в Пасечках.
   Барханов молча козырнул и повернулся уходить.
  -- Барханов! - окликнул майор. - Ты в бутылку надолго полез?
  -- Как прикажете, товарищ майор, - поддел Барханов.
   Кирин рассмеялся, лейтенант тоже улыбнулся и пошел в деревню.
   В ельнике, на земле густо устланной опавшей хвоей, лежал Снетков и скучающе смотрел на картофельное поле. Рядом сидел Ладонин и потуже затягивал бинт на раненой ноге.
  -- И как они сквозь нас прошли?.. Карусель. Мы к ним, они к нам. Разведка что ли была?
  
   Ладонин молчит. Достает из отворота пилотки иголку с ниткой и затягивает прореху на штанине.
   Снетков переводит взгляд на лужу. По воде, цвета крепко заваренного чая, шныряли длинноногие пауки, поднимая легкую рябь.
  -- Видал, насекомое-водомерка. Прямо по воде пешком топает, - снова заговорил Снетков. - Вот солдату бы такую способность. Ну, скажем, колодки какие-нибудь изобрести, чтоб на воде держали. Идешь, идешь вдруг раз... перед тобой водный рубеж - речка. Пожалуйста - вынул из сидора колодочки, одел на ноги и пошел по воде, как Христос по морю. От такого явления немец бежал бы ополоумелый до самого своего Берлина.
  -- Неиссякаемые творческие силы таятся в русском человеке, - с поддевкой и с раздражением сказал Ладонин. - Чего языком мелешь, лежи и посапывай в две дырочки.
  -- Я гляжу, порядка не знаешь, - нахмурился Снетков. - Ранило - в санбат чеши. Чего увязался?.. На политбеседе газету читали: в ногу тоже солдата ранило, а он в санбат ни в какую и в бой пошел. Вроде как герой выходит. Для себя, он может быть и герой, а вот для других совсем и неизвестно. Я на одного такого отвлекал. Стал вытаскивать, ноги его совсем не держали. Ну и проглядел фрицев... еле-еле мы с ним отбились. Вот и соображай. Будешь шкандыбать, а другим заботы - глядеть за тобой. Разве это дело?
  -- Полный порядок, папаша, будет. Это я тебе говорю, - небрежно и хвастливо сказал Ладонин и по блатному сцедил плевок в лужу.
  -- А кто ты такой есть! Глаз у тебя хулиганистый, злой, без разуму! - разозлился Снетков. - Ты злобу-то на немца накачивай! А с людьми помягче надо.
  -- Ай-ай, какой нервный. Ну ничего, после войны подлечишься.
  -- Шалопут! Я с тобой и говорить не хочу!
  -- Вот, спасибо... Закрывай фонтан.
   Снетков приподнялся, обломал ветку на молоденькой елке, из-за пазухи телогрейки вылез автоматный диск, он засунул его поглубже и стал рассматривать Ладонина, будто впервые его видел, и в свойственной ему задумчивости, принялся узловатыми грязными пальцами грести заросший подбородок.
  -- Оно, конечно, такое занозой крепко в сердце сидит. И не каждому с братом об руку воевать выпадает...
  -- Ты что мне в душу лезешь! - вскинулся Ладонин и перестал шить прореху. Весь подобрался. В глазах затемнела злость.
  -- Утихни. Ты послушай, что скажу. Поди, месяц прошел, как убило твоего брата.... На твоих руках помер.... Но на людей-то не злобись!
   Ладонин усмехнулся, снова принялся стежками подхватывать прореху.
  -- Тебе, Снетков, Луку играть "На дне". Знаешь, такую пьесу Горького? Старичишка есть там благостный, утешитель.
  -- Чего ж себя выказываешь? Я, мол, городской, грамотный, а ты - Снетков лапоть серый. Я, может, поболе твоего знаю... Хлеб-то по твоей городской грамотности, небось, на деревьях булками растет, а?
  
   Ладонин засмеялся.
  -- Во! Точно?.. Угадал, - тоже засмеялся Снетков.
  -- А что? Чуть-чуть воображения... И вот, на этой елочке...- Ладонин сделал паузу, молитвенно сложил руки у подбородка и пристально посмотрел на елку, - висит с полдюжины румяных булочек. Как, Снетков? Мы с тобой бы пожевали и другим оставили.
  -- Ранен, Ладонин? - перед ними стоял лейтенант Барханов.
  -- Царапнуло. Кость не задело... Так, ерунда... - Ладонин оборвал нитку и спрятал иголку за отворот пилотки.
  -- В траншею, быстро, - приказал Барханов и, повернувшись, скрылся среди елок.
   Панков спрыгнул в траншею, Зварыка подал ему ручной пулемет. В ход сообщения Ворожейкин и Овалов на плащпалатке внесли раненого Трошкина и опустили на землю. Нинка упала на колени и ухватилась за заскорузлую от крови на груди гимнастерку, хотела разорвать ее, но сил не хватило.
  -- Дай-ка я, - отстранил ее Ворожейкин и, торопясь, распорол гимнастерку вместе с нательной рубахой, обнажив тощую белую грудь Трошкина.
  -- Ребятки, приподнимите... Да не так... ноги не трогай. За руки.
   Овалов с Ворожейкиным, толкая друг друга, приподняли Трошкина.
  -- А-а-а-а! - закричал Трошкин и глухо, натужно закашлял. На губах запузырилась розовая пена. Нинка ловко, в обхват под спиной пропустила бинт.
  -- Сейчас, потерпи... родненький.
  
   ... Снетков лениво обшаривал карманы на убитом немце.
  -- Ну что, Снетков? - подошел Барханов.
  -- Нет никаких документов, товарищ лейтенант, жетон вон только с номером на шее. Стало быть, выходит...
  -- Что выходит, я как-нибудь сам соображу. Вытащи его отсюда... Зварыка, помоги Снеткову.
   Клиничев спрыгнул в траншею и наткнулся на Гроховца, на котором висели три немецких автомата.
  -- Чего навесил шмайсеры?
  -- Трофей все-таки.
  -- Ступай, в подпол сложи.
   Барханов осматривал траншею.
  -- Клиничев, курить есть?
  -- Есть, товарищ лейтенант, - сержант протянул Барханову кисет.
  -- Там, где стрелковые ячейки осыпались, обмелели доведи до полного профиля. Панкова с пулеметом на левый фланг.
  -- Есть, товарищ лейтенант! - выпалил Клиничев.
   Сержант был толковым командиром отделения. Сообразительным, умеющим быстро и точно ориентироваться в обстановке, исполнительным, но в его дисциплинированности была какая-то чрезмерность. Вот и сейчас, усталый, он стоял по стойке смирно, впившись глазами в лейтенанта. Барханову не нравилась эта черта в Клиничеве. Все это выглядело какой-то услужливостью.
  -- Чего глазами ешь, как на параде, - буркнул Барханов.
  -- А как же, - довольный, сказал Клиничев, принимая замечание Барханова за похвалу.
  -- Не знаю. Наверно, надо попроще и без натуги. Держи. Барханов отдал Клиничеву кисет, тот проворно выхватил из кармана зажигалку и дал прикурить лейтенанту.
  -- Я и взводом командовал - как бы между прочим, с застывшей улыбкой проговорил Клиничев. - До вас был лейтенант Колышев. Ранило его тяжело... На взвод меня поставили. И ничего.... Дело не мудреное. - И тут же Клиничев снял улыбку и твердо сказал:
  -- Разведка их была. Чего-то задумали. Могут попереть. Правильно я говорю или нет?
   И в этом Клиничев утверждал, что он тоже в обстановке умеет разобраться не хуже командира взвода.
  -- Давай, действуй, Клиничев, - устало сказал Барханов и пошел по ходу сообщения.
   В подполье было сумеречно. Свет сочился через ход сообщения. Поперек лежала наполовину зарывшаяся в землю старая колода и всюду с лишаями солома, стащенная с крыш. В углу рассыпанная куча почерневших винтовочных гильз, наших и немецких вперемежку землей. Видно, трофейщики собирали цветной лом, да так и оставили. Вверх, к темному проему вела ветхая, скользкая лестница. Возле нее горел небольшой костерик из щепок, синий дым кругами вытягивался в проем.
   Снетков немного разгреб костер и поставил в него котелок.
   Нинка осторожно приподняла голову Трошкина и подсунула под нее соломы.
   Трошкин ищущими глазами смотрел на Нинку, что-то говорил, но разобрать было ничего нельзя, только шевелились и кривились серые запекшиеся губы. Нинка беззвучно плакала. Слезы скатывались по щекам, оставляя светлые бороздки на грязном лице. Снетков смотрел на нее и хмурился. Она поднялась с колен и присела на ступеньку возле костра.
  -- Горячую-то воду не делай. Пусть только чуть потеплеет.
  -- Без понятий ты, девка. Трошкин глазами шарит, жить хочет, а ты ревешь, как над покойником, - разозлился Снетков, выговаривая полушепотом, чтобы Трошкин не услышал. - Хряща в тебе никакого нет. А ты заломи себя. Слово ласковое скажи и глаз чтоб у тебя ясный, любящий был. Непутевая... Раньше-то "сестра милосердия" называли... А ты сырость при живом человеке разводишь.
   Нинка смотрела на бегающие по сырым щепкам голубые огоньки. Они исчезали, снова возникали и, налетев друг на друга, вспыхивали длинными желтыми языками.
  -- Сидишь, как бабка на завалинке, балаболишь... Хоть бы тут уж помолчал, - устало, не глядя на Снеткова проговорила Нинка.
  -- Жнивьем пахнуло, - оживился Снетков.
  -- Какой там... гнилью вон от соломы несет.
  -- Залег я под танк подбитый, кругом солярка черными лужами, а мне в нос малиной духовитой шибает. Вот с чего у меня такая ненормальность?
   Нинка не ответила, подняла из костра котелок и, пригубив воду, опустилась возле Трошкина.
   Снетков хотел было закурить, полез в карман за кисетом, но тут услышал тихий голос Нинки.
  -- Умер, Трошкин.
   Снетков подошел к Трошкину, опустился на колени и, прикрыв ему пальцами веки, снял с головы пилотку.
   Хрястнули три сброшенных в солому немецких автомата. Гроховец сел на колоду у костра, к хилому огню потянул руки.
   - Погоди рассиживаться. Трошкина схоронить надо.
   Гроховец понял голову. Снетков под Трошкиным подбирал углы плащпалатки.
   - Ты песню-то ту знаешь, что Трошкин пел? - спросил Гроховец.
   - Иди подсоби.
   -... Ребята там к Любушке ходили... "а на встречу вышла к одному".
   - К чему приплел-то?
   - Один он ее только и знал. Недавно где-то выучил... Душевная песня.
   Гроховец со Снетковым подняли тело Трошкина и понесли к выходу.
  
   По всей траншее слышался лязг саперных лопаток: ровняли и углубляли стрелковые ячейки. Панков со Зварыкой "шевелили" немцев короткими очередями, те вяло огрызались и над траншеей пощелкивали разрывные пули.
   У хода сообщения на заборных досках примостился Барханов и щепой сгребал налипшую на сапоги грязь. Между двух ячеек Овалов, Ворожейкин и Ладонин углубляли проход.
   - ...Всякий раз как я вижу этих санинструкторов или санитаров и прочую медицину на передке, так у меня сразу портится настроение, - горестно высказался Овалов.
   - Чем же она тебе не понравилась? - спросил Ворожейкин.
   - Причем тут нравится или не нравится... Вообще.
   - Вообще, если б не она, нас немцы разделали бы как бог черепаху. Вопросы есть? - отозвался Ладонин.
   - Я совсем не об этом... Я говорю о своих личных ощущениях...
   - А ты поменьше под себя греби. Масштаб у тебя не тот. Властно-собственнический, - поддел Овалова Ворожейкин.
   - Ладно, заткнись... хреновину развели. Сказать ничего нельзя, - вспылил Овалов.
   - Как не хорошо... Словами грубыми бросаться. Наверно маму с папой не слушался и с плохими детьми водился, - на полном серьезе сказал Ладонин.
   Ворожейкин расхохотался.
   - Думаете, меня заведете? Ха! Пустой номер. Перекур, ребята.
   - Прекрасная мысль. Вот теперь, Женька, мы можем сказать, что ты не безнадежен, - резюмировал Ладонин.
   - Мыслишь! - вставил Ворожейкин
   Барханов перебросил пару страниц в красноармейской книжке. Снетков и Гроховец в ожидании смотрели на руки лейтенанта.
   - Чего ждете?
   - Портсигарчик еще вот тут его, - заторопился Снетков, открыл деревянный портсигар и осторожно вынул из него кусочек потертой клеенки с привязанными к ней тесемками из марли.
   - Бирочка, что новорожденным цепляют... Тут, значит, написано, - и Снетков, держа в подрагивающих пальцах бирку, прочел: - "Трошкина Екатерина Семеновна. Девочка..." Память, стало быть, о дочке.
   - Пусть у него останется, - сказал Барханов и спрыгнул в ход сообщения.
   Снетков склонился над Трошкиным и вложил ему в нагрудный карман портсигар. Потом, ухватившись за концы плащпалатки, они подняли его и скрылись за углом дома.
   - Ты что ж, не знал, кому листовки отдать?
   Барханов услышал голос Ладонина и, остановившись в проходе, прислушался. Высокий лоб, спутанные русые волосы. Взгляд серых глаз злой, напряженный. Ладонин смотрел на Овалова и вертел в пальцах немецкую листовку. Овалов щурился от едкого дыма, на губах плясала улыбка и весь вид его говорил "Ну давай, давай разыгрывай".
   Ворожейкин хмуро слюнявил указательный палец и подклеивал цигарку.
   - Понятно, - многозначительно выдавил Ладонин и взглянул на измятую в руке листовку. - К тому же она является и пропуском.
   Мигом слетела с Овалова улыбка, нижняя губа задрожала.
   - Да ты что! - закричал он, - и вырвал из кармана несколько немецких листовок. - Я их на курево, еще на марше подобрал - и Овалов обратно сунул листовки в карман, - а он цепляется как банный лист!
   - Своей бабушке расскажи, - не унимался Ладонин. - А в смерше совсем другой разговор. Даже без трибунала. Поставят перед строем, босого, в одних кальсонах и торжественно провозгласят: Именем Союза Советских Социалистических Республик и т.д. Ну, тут ведут себя по-разному: один - кричит мама, другие - бегут...
   - Брось марать человека, зануда. Шары выдавлю! - не выдержал Ворожейкин и с остервенением бросил цигарку в лужу.
   - Вот, слыхал, Лешкин ответ?.. А ты хилый лепет развел: "На курево, на марше подобрал. Тебя ж до обморока разыграть можно. Цуцик.
   - Ты не увертывайся, - Ворожейкин тяжело глядел в глаза Ладонину.
   - Какая неожиданность. И ты с полуоборота завелся, - притворно удивился Ладонин.
   - Будешь марать людей, распишу твою вывеску, мать родная не узнает.
   Ворожейкин встал и принялся ровнять саперной лопаткой дно траншеи. Показался Барханов.
   - Правильно, Ворожейкин, но воздержимся. Встать, Ладонин!
   - Я ранен, - недовольно ответил Ладонин и нарочито принялся рассматривать свою цигарку.
   - Я говорю, встать!
   Ворожейкин и Овалов молча смотрели на Ладонина, который неторопясь поднялся.
   - Иди за мной, - Барханов повернулся и пошел к ходу сообщения.
   - Понимаю. Разговор тет-а-тет, - усмехнулся Ладонин и, закинув на ремень автомат, слегка прихрамывая, пошел за Бархановым.
   Лейтенант шел быстро и, хотя Ладонин морщился от боли в ноге, не отставал. Шли по сожженной деревне молча.
   - Куда идем? - спросил Ладонин.
   Барханов не ответил.
   - Если солому ищем, напрасный труд.
   Барханов свернул в сторону, через пепелище, мимо остова печи и сгоревшего сарая, от которого остались одни лишь обуглившиеся стояки.
   - Чего тут околачиваться. Возле траншеи ботвы картофельной надергаем и устелим окопы.
   Барханов по-прежнему промолчал. Они вышли на зады огородов. Склон, густо поросший жухлыми лопухами, спускался к мелкому ручью с бочагом, затянутым густой ряской. Барханов остановился и, сунув руки в карманы, смотрел под ноги на лопухи.
   - Положи автомат, - приказал он Ладонину.
   - Зачем?
   - Ну! - лейтенант взглянул на Ладонина и тот увидел в его глазах нетерпеливую решимость и непонятную затаенность. Ладонин сбросил с плеча автомат и положил в лопухи.
   - Идем, - повернулся Барханов и они стали спускаться к ручью.
   - Как я понимаю, дергать лопухи будем? - насторожился Ладонин, не веря в это.
   Барханов остановился, повернулся лицом к Ладонину и быстро отступив на два шага, скинул с ремня автомат.
   Ладонин чуть попятился, удивленно, не мигая, смотрел на лейтенанта, потом губы его тронула кривая улыбка, подавляя страх, он медленно проговорил:
   - Да-а, этот ребус не для моих мозгов.
   - За глумление над людьми, за оскорбление солдатской чести... - Барханов говорил тихо, взгляд его исподлобья, он взвел затвор автомата. Испарина бисерным венцом охватила лоб Ладонина. Гримаса отчаяния исказила сразу посеревшее лицо.
   - Ты что делаешь! - в ужасе выкрикнул Ладонин, вскинул, защищаясь, к лицу руки, рванул большим прыжком в сторону и с короткими подвываниями стремглав понесся по лопухам, бросая себя из стороны в сторону, потом он бросился на землю, скатился в воду, но тут же поднялся, выскочил на другую сторону ручья и, упав ничком, забился под куст. Затем медленно, тяжело дыша, встал на четвереньки, - поднял голову. Барханов с автоматом на плече стоял в лопухах и смотрел под ноги. Он злился на себя за этот спектакль, но ничего другого, чтобы проучить Ладонина, придумать не мог.
   Ладонин медленно, сильно хромая поднимался по склону с опущенной головой, молча прошел мимо лейтенанта, тот мельком взглянул на него и пошел следом. Ладонин подобрал свой автомат и, пройдя несколько шагов, опустился на обгоревшее бревно.
   Солидная покупка... У меня просьба, товарищ лейтенант, - он посмотрел Барханову в глаза. - Пусть останется между нами.
   - Ладно... У тебя почерк красивый... Найди дощечку почище. Напишешь "Трошкин Семен Михайлович, рядовой, 1920-1943гг." Химический есть карандаш?
   - Нету.
   Барханов вынул из нагрудного кармана карандаш.
   - На. Потом вернешь. Не замотай, - лейтенант застегнул пуговицу на телогрейке и пошел к траншее.
   Нинка завязала узелок на заново перебинтованной ладони Клиничева. Тот повертел рукой перед глазами.
   - Спасибо, сержант Щеглова, - заулыбался Клиничев. - А Ладонин с лейтенантом... придет тогда и перевяжешь.
   Нинка остаток бинта сунула в сумку.
   - Шустрая ты, - Клиничев рассматривал Нинку и ему не хотелось, что б она уходила.
   - Это ты к чему ведешь? - с хитринкой спросила Нинка.
   - Это к тому, что видали мы, как по траншее шастала и по фрицам стучала. Будто и не одна тут была. Фрицы порастерялись, а тут и мы подоспели. Годится. Правильно говорю или нет? - и Клиничев хохотнул.
   - Ладно, пойду, - поднялась с корточек Нинка и, пригибаясь, пошла к ходу сообщения.
   Клиничев зашагал по траншее, провожая взглядом Нинку.
   Срезав саперной лопаткой корень, торчавший из стенки окопа, Мурашев присел на сухой приступок, скинул сапоги, размотал мокрые портянки и, осторожно опустив распаренные пятки на голенище сапога, выхватил из вещмешка сухие портянки, на дно окопа выпала новенькая коричневая портупея.
   Клиничев захлюпал сапогами по воде и ввалился в окоп.
   - Живей переобувайся.
   - А куда спешить-то?
   - Опять перечишь. Раз тебе говорят, выполняй вмиг и без звука. Ясно тебе или нет?
   - Ты должен мне задачу наперед ставить, а я уже тогда думать буду, спешить мне или не спешить.
   - Ну, Мурашев, ну, Мурашев... - досадовал Клиничев. - И как ты в гражданке до такого дорос.
   - А что, не верно, что ли?
   - Замолкни, - махнул рукой Клиничев, нагнулся и поднял портупею.
  -- Твоя портупея?
  -- Моя.
  -- А к чему она тебе?
  -- В хозяйстве сгодится.
   Клиничев присел рядом, внимательно разглядывая портупею.
  -- Махнем на трофейную зажигалку?
  -- У меня "Катюша" есть.
  
   Не выпуская из рук портупею, Клиничев поспешно вытащил из кармана зажигалку. Мурашев обматывал портянкой ногу и не смотрел на Клиничева.
  -- Да ты гляди! Это же техника. - Клиничев щелкнул зажигалкой. Вспыхнул бледный огонек. Мурашев мельком взглянул на зажигалку. Он понял, что Клиничеву очень хочется иметь портупею и решил поманежить его. Он забрал у него портупею, свернул кольцом и сунул в карман телогрейки.
  -- Техника, не техника, за такую портупею - все одно мало. Ну, бензину достать можно, а камень изведется? Тут и конец твоей технике.
  -- Вот тогда от "Катюши" в самый раз прикуривать, - засмеялся Клиничев. Делая вид, что не очень его интересует портупея.
  -- Вот то-то и есть, - отозвался Мурашев.
   Сунув в карман зажигалку, Клиничев потянулся, посунул пилотку на самые глаза, смотрел, как Мурашев мотал портянки и обдумывал, как бы к нему приладиться, чтобы выменять портупею.
  -- Ты, Степан, сам-то откуда? Может, земляк?
  -- А ты откуда? - оживился Мурашев, натягивая сапоги.
  -- С Урала, из Уфы. Пошли, - встал Клиничев, - досками заборными лужи в траншее прикроем.
   Клиничев впереди, за ним Мурашев пошли по траншее.
  -- А я из Карымской. Станция есть такая под Читой. Не слыхал?
  -- Нет. Сибиряк?
  -- Вроде.
  -- Не похоже.
  -- Почему?
  -- В газете фото видел сибиряков, что за Москву воевали... В плечах саженные, а ты хлипкий.
  -- Так в Сибири разные бывают. Фотограф-то, небось, подобрал каких по-кряжистей.
  -- Может и правда, - согласился Клиничев. - Погоди... сядем, - Клиничев сел на доски в ходе сообщения и потянул за рукав Мурашева. - На-ко, взгляни... Ничего трофей.
   Клиничев в руке вертел немецкий сигнальный фонарь с цветными фильтрами.
  -- Хочешь - зеленый, хочешь - красный или желтый, - он зажигал фонарь и переключал фильтры.
  -- А батарейка в запасе есть?
  -- Ты что, на всю жизнь заготовить хочешь! - вспылил Клиничев.
  -- Так батарейка сгорит и фонарь выбрось. К фрицам за ней не побежишь.
  -- Ясно! Давай сюда! - Клиничев вырвал из рук Мурашева фонарь, сунул в карман и принялся выдергивать доски, полузасыпанные землей.
   Мурашев по-доброму взглянул на надувшегося Клиничева и вынул из кармана портупею.
  -- Василь! Портупею-то возьми что ли.
   Клиничев обернулся и уголки губ поползли в улыбке.
  -- Подобрел. Ишь ты... На что махнем? На зажигалку или на фонарь?
  -- На кой они мне. Да и портупея без пользы валяется. А тебе, вон, невтерпеж, - Мурашев протянул Клиничеву портупею, но тот ее не взял. Он в словах Мурашева усмотрел снисходительность к своему желанию и насупился.
  -- Подарочек своему непосредственному командиру хочешь сделать? Ты эти фокусы брось! Ясно тебе или нет?
   Не понимая, почему Клиничев вдруг взъелся, Мурашев растерянно мял в руках портупею.
  -- Не пойму, чего городишь, - тихо проговорил Мурашев, задетый словами Клиничева. И вдруг весь подтянулся, оправил телогрейку и вскинул к виску руку.
  -- Разрешите нести доски, товарищ сержант?
   Клиничев замотал головой и с досадой махнул рукой.
  -- Да ты не кобенься! Ишь ты... аж глаза побелели.
   Клиничев прошелся взад и вперед. Не слушая его, Мурашев с силой забросил портупею на картофельное поле.
  -- Во-во псих-то! - растерялся Клиничев, но тут же, натянув поглубже пилотку, вывалился из траншеи и пополз за портупеей.
  -- Вот дурной, вот дурной, - испугался за Клиничева Мурашев и, не выдержав, перевалил бровку, пополз следом.
  -- Куда! Назад! - обернулся Клиничев.
   Мурашев остановился. Клиничев сдернул с ботвы портупею и повернул к траншее. За Мурашевым в траншею ввалился Клиничев и тут же, сбросив ремень, принялся прилаживать портупею. Мурашев стелил доски.
  -- Еще неизвестно как взводный... скажет "не положено" и точка.
  -- Не положено. У нас в запасном полку все сержанты были с портупеями, - отозвался Мурашев.
   Дом, что соединялся с ходом сообщения одной стороной вплотную лепился к склону холма, густо заросшего молодой елкой и сосной. В просторных сенях на полу валялись сорванные двери, рядом темный провал хода в подпол. Барханов прошел в горницу. Окна без рам. Справа на окне створка покачивалась на одной петле. В простенке потолок горбатый для иконы и два гвоздя ржавых. Печь обтертая на углах, а по середине до красного кирпича облупленная. Кровать мореного дуба, старинная, с обломанными шарами на малой спинке.
   На поперечины брошены три горбыля необшкуренные. Возле - куча земли с золой, видно костер жгли. Барханов присел на кровать и увидел на широкой спинке барельеф: летящих двух херувимов щекастых и пузатых, они трубили в фанфары и держались за руки. Крылышки у них за спиной совсем маленькие и удивительно, как это им лететь удавалось. Внизу вилась лента и на ней что-то было написано, но Барханов так и не разобрал. Он откинулся к спинке и забросил за голову руки. Из глубокой трещины рассохшегося бревна, лениво вылезла оса, поводила по сторонам усиками и, подрагивая растопыренными крыльями, поползла в сторону окна.
   В сенях загремело. Барханов перевел взгляд. Из подпола вылезла Нинка, мельком окинув горницу, села в углу между стеной и печкой, положила рядом автомат и, взяв на колени санитарную сумку, достала сухарь. Барханова от нее наполовину закрывала широкая спинка кровати, он смотрел на Нинку и почему-то боялся пошевелиться. Она грызла сухарь, о чем-то думала, неподвижно уставясь взглядом в пол, потом, видимо, ей пришла другая мысль: она перестала грызть сухарь, машинально вертела его в пальцах и, скосив хмурый взгляд в сторону, глубоко вздохнула и, будто готовясь к чему-то, замерла. Осторожно затылком прислонилась к печи и Барханов увидел теперь совсем другие, доверчивые и чуть тревожные глаза, но вот легкая улыбка тронула ее обветренные губы и она тихо запела:
  -- "Понапрасно Любушке ребята
   Про любовь, про чувства говорят,
   Понапрасно травушка измята
   В том саду, где зреет виноград.
   Семерых она приворожила,
   А на встречу вышла к одному..."
  
   Это была та песня, о которой говорил Гроховец, что ее только и знал один Трошкин. Чем больше старался не выдать своего присутствия Барханов, у него даже спина заныла, тут-то и хрустнуло под горбылем.
  -- Ой! - вскрикнула Нинка и, поджав под себя ноги, прикрылась санитарной сумкой.
  -- Ну, что ж ты такая пугливая, - смутился Барханов, показавшись из-за спинки кровати.
  -- А вы зачем затаились? - приходя в себя от испуга, недовольно сказала Нинка.
  -- Хотел песню послушать. Да вот спугнул тебя... Теперь ведь не споешь?
  -- Нет, - мотнула головой Нинка и принялась грызть сухарь.
  -- Выручила ты нас... И вот ведь сообразила, что удержать траншею нужно... Не испугалась. - Барханов зачем-то снял пилотку, два раза хлопнул ею о ладонь и снова надел.
  -- Ну да... От страха чуть не умерла. - Нинка пытливо взглянула на Барханова.
  -- А что подумали, когда стрельбу услышали? - Нинка поднялась и присела на краешек кровати.
  -- Думали, накроют тебя фрицы... Спешили.
  -- Похудал ты... - разглядывала Барханова Нинка и опустила свою ладонь на руку лейтенанта и сразу убрала. - Рука-то какая у вас горячая.
  -- Хорошо или плохо? - улыбнулся Барханов. - Медицина что на этот счет думает?
  -- Не знаю, - пожала плечами Нинка. - Меня в санроте дразнят Ниной - ты не Манон. А что такое Манон?
  -- "Манон Лиско", роман французский. О любви. Читала?
  -- Нет. - Нинка на секунду задумалась и искоса недоверчиво взглянула на Барханова.
  -- Вы приставать ко мне не будете? - Нинка лейтенанта называла то на "ты", то на "вы".
   Барханов резко поднялся.
   - Разозлился?.. А то все пропадет, будто ничего и не было.
   Барханов оторопело смотрел на Нинку.
  -- А что было? - медленно выговорил он.
  -- Ничего... так. Пожалел... не пустил со всеми, в траншее меня оставил.
  -- Дурочку строишь. Привыкли с тыловиками раскрутку давать!
  -- Очень остроумно... Сухарь хочешь? - Нинка вытащила из сумки сухарь и протянула Барханову. Тот взял и громко захрустел.
  -- Странная ты девчонка, - не то удивился, не то обрадовался Барханов.
  -- Хорошо или плохо?
   Барханов облокотился о печь.
  -- Мне нравится, - осмелев, улыбнулся он.
  -- А я в снайперы хотела... Девчонки в школе в сандружину записались, а я к мальчишкам в стрелковый кружок. Первое место заняла на соревнованиях... Книжку подарили "Как закалялась сталь" и написали: "Щегловой, занявшей первое место по стрельбе из мелкокалиберной винтовки среди женщин..." Я, конечно, дура, ревела, а комсорг все талдычил: Ты пойми, Щеглова, обшлепала ты всех ребят, это ведь позор для них, а коллектив надо уважать. Стерпи уж". Ну, я стерпела... В военкомате книжку показала. Говорю: "Опечатка там, среди женщин, а среди мужчин". Посмеиваются. Может, все и хорошо было - взяли бы в школу снайперов, да тут как-то солдат на стенку плакат вешал "Родина-мать", очень действующий плакат, под ним табуретка развалилась, он и грохнулся. Я как "ойкну" и вся зашлась от перепугу". Ну, они и говорят за столом: "Нервы у тебя жидковаты..." А потом поздней осенью сорок первого на курсы санинструкторов взяли... У тебя-то, что было хорошего? Расскажи?
  -- Окончил десятилетку, потом строительный институт... со второго курса на фронт...
  -- И всего-то?.. Тут и переживаний никаких нету.
  -- Какие же ты переживания хочешь?
  -- Разные... У каждого человека какие-нибудь переживания есть. Любовь у тебя была?
  -- Отвергнутая, - улыбнулся Барханов, - бросил ей на парту записку. Она отвечает: "Володя, меня удивляет твое признание. Знаешь ли ты, что такое любовь? Нет, конечно, потому что не знаешь жизни. И не спорь".
  -- Скажи пожалуйста, какая дура умная! - запереживала Нинка. - А потом?
  -- Потом... Как-то был в цирке, перед самой войной. Увидел ее, она выступала с маленькими собаками, одетыми в юбки и штаны, они танцевали под музыку... вместе с ней раскланивались перед публикой. Я встретился с ней... Ну, она говорила, какие отвратительные люди и как любят своих бессловесных преданных собачек-крошек.
  -- Вот ненормальная.
   Но Барханов уже не слушал Нинку, он с вниманием смотрел в окно.
  
   В створе двух тонких берез с мертвой бурой листвой, виднелись две женские фигуры. Они брели через деревню, таща за собой тележку с небольшими узлами и притороченной сбоку лопатой. Колеса из кругляка, насаженные на деревянные оси, нещадно скрипели. Свернув на дорогу, по которой уже давно никто не ездил и, перетащив тележку через широкую старую колею, буйно заросшую отцветшей ромашкой и подорожником, они двинулись в направлении дома. Навстречу шел Барханов. Женщины, увидев его, остановились. Та, что с непокрытой головой, лет сорока пяти, присела на узлы. Волосы пепельные, короткой стрижки, небольшие серые глаза спокойные, отрешенные, но вот в ожидании она искоса смотрит на подходившего Барханова и во взгляде беспокойство и неприязнь. Она развязала узел сползшего за спину платка и обнажила белую тонкую шею. Женщина была худа, с провалами на щеках, с острыми скулами, но в ее фигуре чувствовалась крепость. На широких плечах тесно сидела рыжая суконная куртка с большими черными пуговицами. Острые колени закрывала синяя линялая юбка. На тонких ногах простые чулки неопределенного цвета и мужские ботинки, зашнурованные бечевкой.
   Вторая - совсем молодая. Высокая, статная, в пестром ситцевом платье и в короткой вытертой плюшевой жакетке. Светлый платок плотно повязанный, подчеркивал мягкий овал лица с энергичным взглядом. В движениях порывиста. Она, не обращая внимания на Барханова, отошла в сторону, сорвала несколько листьев щавеля и, вытерев их о ладонь, стала медленно жевать.
  -- Гнать сейчас будет... Не пустит, - равнодушно сказала она.
   Женщина на узлах повернулась к ней.
  -- Помолчи, прошу тебя, - быстро сказала она и поднялась с узлов.
   Барханов молча окинул их взглядом.
   Женщина, сжимая в ладонях концы платка, слегка поклонилась.
  -- Здравствуйте.
  -- Здрасте, - ответил Барханов. - Куда идете?
  -- Никуда. Пришли. Вон наша хата... Слава богу, уцелела. - Она кивнула в сторону дома.
  -- Откуда пришли?
  -- Село Кривицы. По большаку километров пятнадцать, но мы шли по проселкам, это вполовину меньше.... Я родилась здесь, в Пасечках.
   Женщина расстегнула куртку, из бокового кармана вынула кошель с запором в виде двух шариков и, раскрыв его, протянула Барханову два паспорта.
  -- Вот паспорта...
   Барханов без особого внимания просмотрел паспорта и вернул женщине.
  -- Придется возвращаться... Деревня в полосе переднего края, а дом ваш в шестистах метрах от немцев.
  -- Нет, я не уйду, - решительно ответила женщина.
  -- В районе боевых действий присутствие гражданских лиц не разрешается.
  -- Я хочу говорить с вашим командиром.
  -- Мой командир далеко, а здесь командир - я.
  -- А откуда это видно... Вы даже и не солдат - погон нет... В каком звании?
  -- Перестань, Леся! - одернула мать.
  -- Военная тайна, миролюбиво ответил Барханов.
  -- В деревнях дома забиты людьми. Дочь недавно перенесла воспаление легких...
  -- Не клянчи, мама.
  -- Совершенно верно. Возвращайтесь.
  -- Не уйду! Некуда нам идти!
  -- Ну, как это "не уйду", - спокойно сказал Барханов и, не взглянув больше на женщин, пошел к траншее. Мать и дочь уходить не собирались. Они молча уселись на бровку придорожной канавы, в стороне от себя увидели Снеткова и Гроховца, копавших саперными лопатками могилу. Возле, под молодыми елками лежал Трошкин, наполовину прикрытый плащпалаткой.
  -- Пойди, лопату им отнеси, - помедлив, сказала мать.
   Леся поднялась с бровки и, выдернув из-за веревок на узлах штыковую лопату, несмело подошла к солдатам.
  -- Вот, возьмите... удобней.
  -- И так управимся, - мельком взглянув на девчонку, буркнул Снетков.
  -- А чего, давай, - Гроховец отбросил саперную лопату и взял у Леси штыковую.
  -- Чего с матерью уперлись? - вскинулся Снетков. - Сказано уходить отсюда и нечего бычиться!
  -- Не кричи, дядечка, не испугалась, - спокойно ответила Леся и пошла к матери.
  -- Ты не взбрыкивай. Раз уперлись, значит натерпелись под самую завязку. Твоя благоверная с дочкой вон, где они, в канавке сидели бы. Как, а?
  -- Так и я про то. На них гляжу, а в голове - моя с дочкой и где, и что с ними. Душу только растравляешь. И каждый так.
  -- За всех не говори. У тебя от этого чернота на душе. А у меня светло, ясно.
  -- Молодой еще... Девку увидел, вот и взыграла радость телячья.
  -- Ну и верно. Вон Панков, как молодуху где увидит, просит под ручку с ним пройтись, видно в гражданке так и не поженихался, не успел.
  
  
   XXX
  
  -- Там гражданские пришли. Пойди выпроводи их из деревни, - приказал Барханов Клиничеву.
  -- Есть выпроводить!
  -- А портупею, Вася, носят не через левое, а через правое плечо.
  -- Ясно!.. Учту... - засмущался Клиничев и скоренько юркнул в ход сообщения.
   Он подошел к женщинам, сел рядом с ними на край канавы, снял ремень и стал прилаживать портупею на правое плечо.
  -- Куда же это вы пришли, товарищи женщины? - спросил Клиничев, возясь с портупеей.
  -- Домой, ответила мать.
  -- А где он?
  -- Вон, - показала рукой Леся.
   Клиничев взглянул, куда она показала и снова занялся портупеей.
  -- Так это передний край... Фрицы стреляют... Это сейчас только затишек.
  -- Мы всего натерпелись. И идти нам некуда. Мы никому не помешаем, - ответила мать.
  -- Намытарились?
  -- Не мы одни, - ответила мать.
  -- И тут нельзя... Уходить надо.
   Обе молчат. Леся в упор, недобро смотрит на Клиничева.
  -- Во глазами-то стрижет... Будто я враг, хуже немца... Дочка?
  -- Да.
  -- В деревне какой дальней приткнетесь, переждете... а тогда и сюда придете. Пошли потихоньку. Провожу малость, - поднявшись, Клиничев подобрал веревку, развернул тележку и поволок ее за собой. Пройдя несколько шагов, он оглянулся. Женщины по-прежнему сидели на бровке канавы, они даже и не смотрели в сторону Клиничева. Сержант бросил тележку и вернулся к ним.
  -- Это что ж удумали! Дескать, упремся копытами и ни с места? Я ж приказ выполняю. Понимать надо!
   Женщины молчали и были настолько безучастны, будто все, что говорил Клиничев, к ним не имеет никакого отношения.
  -- По мне, идите, живите в доме. Разве я против. И понять могу, как по чужим деревням скитаться. По обличью вижу, лиха натерпелись... А приказ есть приказ и точка.
   Подошли Снетков, Гроховец и Ладонин.
  -- Да будет тебе цепляться, - возразил Гроховец. - На, - он отдал Лесе лопату.
  -- Ты мне не встревай.
  -- Настоящий мужчина, Вася, должен уступать женщинам, в этом его достоинство и благородство... - как бы между прочим сказал Ладонин.
  -- Ишь ты, какой сердобольный, жалостливый. А я зверь, да? Тигр-Фердинанд, души неприкаянные загубливаю, да?
  -- Совесть-то у вас есть, - оборвал Клиничева Снетков, - Люди судьбой прибитые, а они языками чешут.
  -- Пускай идут в дом и живут. И весь разговор, - предложил Гроховец.
  -- А я что, хуже всех... Уперлись они... Чего я могу? Пускай лейтенант... - Клиничев махнул рукой и пошел от женщин. С ним пошли остальные.
  -- Вася, вопрос, - поравнялся с Клиничевым Ладонин. - Тигр по имени Фердинанд - это что ж герой литературный или...
  -- Какой герой? Иди ты... - отмахнулся Клиничев.
  -- Ага, ясно... фольклор.
  
  
   На обгоревшем столбце аккуратно проволокой прикручена досочка с опаленными краями, буквы и цифры на ней выписаны красиво, прописью, почти каллиграфически.
   Леся обломала две пушистых ветки с молодой сосенки и отдала матери. Та венцом положила их на могилу. Потом они спустились к дороге и, скрипя тележкой, остановились у дома. Мать беспокойно, украдкой взглянула на пустые глазницы окон без рам и тут же отвела взгляд, будто боясь долго смотреть. Проломанные ступени крыльца, черный проем входа без двери: все окинула мельком, торопясь. Медленно поднялась на крыльцо, вошла в сени, наступила на дверь, лежащую на полу, та качнулась и громыхнула, она торопливо убрала ногу и, обойдя ее, вошла в горницу. Из-за плеча матери Леся с любопытством смотрела на Нинку, которая, свернувшись калачиком, спала на кровати. Под головой санитарная сумка. Влажный виток волос на лбу шевелился от дыхания. На конце мокрой полы шинели, свисавшей с кровати, набухла прозрачная капля, отяжелев, срывалась и на месте ее росла другая. Мать подняла с пола Нинкину пилотку и пристроила на спинке кровати, стараясь тихо ступать, вышла с Лесей из дома.
  
   Солнце, закутанное в тонкую пелену облаков, мутным желтком висело над холмом. Тени бледные. Гряды кустов и полоса дальнего леса размывались темными пятнами в голубом мареве. Над сырыми брустверами струился теплый воздух. Кое-кто из солдат, сидя, дремали в ячейках.
   Ворожейкин, сосредоточенно, огрызком красного карандаша, закрашивал облупившийся от эмали кончик на ордене "Красной Звезды". Но ничего не получалось. Он провел большим пальцем по закрашенному месту и вся покраска отстала. Он навинтил колпачок на нарезку и, аккуратно завернув орден в платок, спрятал во внутренний карман. Под досками зачавкала вода и веером выхлестнула на стенки траншеи. В стрелковом окопе возле ручного пулемета спал Панков. Он полулежал в пугающей позе: голова свисла на плечо, глаза приоткрыты, левая рука откинута, ладонь присыпана землей. Дышал с присвистом, тяжело.
   Зварыка поставил котелок в нишу для гранат, обернулся и обомлел. Упал на колени и затормошил Панкова.
  -- Панков! Ранило!.. Куда... Куда... - Зварыка шарил руками на груди Панкова, тот замычал и резко повернулся на правый бок, левая рука метнулась вверх, описала дугу и влепила Зварыке в ухо. Он хотел приподнять Панкова, но тот закрыл глаза, вдруг дернулся и сел, ошалело уставясь на Зварыку.
  -- Что!.. Куда?.. - забормотал он. - Чего будишь?!
  -- Мать честная... Напугал, черт!
  -- Чего было-то, - спокойно уже спросил Панков, совсем отходя от сна. Пошарил возле себя руками, нашел пилотку и надел ее поперек от уха и до уха.
  -- Да ты что, спишь-то с открытыми глазами? Черт.
  -- А ты впервой? Не знал? - отозвался напротив в окопе Чалов.
  -- Ты воду принес?
  -- Ну.
  -- Давай сюда, сухарики помочим, - сказал Панков и стал рыться в вещмешке, не обращая внимания на замечания Чалова.
  -- У Снеткова с ним почище было. Сгреб он его на руки как младенца и дунул в санчасть. Ну, Панков проснулся у него на руках и раз... ему тоже в ухо. И говорит: "Положи на место, где взял".
   Зварыка с сочувствием посмотрел на Панкова, потираяя ушибленное ухо.
   - Может, в детстве чем болел?
  -- Ничем не болел, - ответил Панков, макая сухарь в котелке.
  -- Вот и Снетков научное объяснение ищет этому явлению, сказал Чалов. - А по-моему научная точка одна: кожа у Панкова короткая.
  -- Ладно, академик, иди сухарь поокунай. Чего так-то грызешь, - позвал Чалова Панков.
  -- Не. Ешьте. Воды оставьте, тогда принесете.
   В просвете показался Барханов.
  -- Панков, по очереди со Зварыкой можете отдыхать.
  -- Ясно, товарищ лейтенант, - ответил Панков.
  -- За предпольем кто следит?
  -- Я, товарищ лейтенант, - отозвался Чалов.
  -- Мурашев! Ко мне!
   Мурашев выскочил из ячейки и подбежал к Барханову.
  -- Объясни задачу Мурашеву и отдыхать, Чалов.
  
   По траншее, выхлестывая во все стороны из-под досок воду, к Барханову подбежал виноватый и расстроенный Клиничев.
  -- Яму отрыли, товарищ лейтенант. Шмотки вытаскивают. Обживаться собираются.
  -- Ты так и будешь ко мне бегать?
  -- Ну нет у меня с ними сладу.
   Барханов пошел к дому, за ним Клиничев.
  -- Слышь?.. - прислушался Панков.
  -- Чего? - насторожился Зварыка, Чалов и Мурашев тоже прислушались.
   Из деревни слабо доносилась музыка.
  -- Похоже, патефон крутят, - сказал Панков.
  
  
   Под обломанными кустами боярышника вырыта яма. Возле стоит замотанная в холстину и перевязанная веревкой ручная швейная машина, бидон эмалированный, старенький патефон со следами переводных картинок на крышке. Крутится бугристая пластинка, мембрана взлетает то вверх, то опадает вниз и печально похрипывает:
   "Утомленное солнце
   Тихо с морем прощалось,
   В этот час ты призналась,
   Что нет любви..."
   Нинка сидит на крышке, слушает патефон. Рядом Ладонин на чурбаке, ногу раненую вытянул вперед, страдальчески смотрит на Нинку:
  -- Ниночка, ну совсем немножко... Ведь прошу-то сущий пустяк, а?
  -- Вот липучий! Сказала нет и все!
  -- Ну почему... Просто компенсация за то, что не пошел в санбат.
  -- И как углядел.
  -- Ниночка, я и не видел. Предположил. Санинструктор - значит есть спиртик. Логично?
  -- Лейтенант разрешит, тогда дам.
  -- Не ожидал... Какая человеческая черствость.
  -- Ух ты, подумаешь, он еще совестит меня.
  -- Жаль, нога... А то пригласил бы тебя... утомленное солнце.
  -- А я бы не пошла с тобой.
  -- Почему? Я не красив, но симпатичный.
  -- Нахальный ты, вот что.
  -- Молчу, Ниночка. Дискуссия поворачивает не в то русло. - Ладонин делает последнюю попытку, морщится, будто сильно болит нога, уголком глаза следит за Нинкой, та участливо смотрит на него. Для пущего эффекта, Ладонин прикрывает глаза.
  -- Болит, да? - тихо спрашивает Нинка.
   Ладонин снимает с лица гримасу, будто не хочет показать перед ней своего страдания и вяло отвечает:
  -- Да нет... ничего.
   Нинка отворачивается, вынимает из сумки флягу.
  -- Ну, давай уж.
   Ладонин с невероятной проворностью отстегивает флягу от пояса, отворачивает крышку и подает Нинке. Тонкая струйка спирта льется во флягу. Рука Ладонина ложится на Нинкину руку, чтобы она не так скоро убрала флягу. Нинка делает страшные глаза.
  -- Убери руку, говорю!
  -- Есть убрать, - слушается Ладонин.
   Она отдает ему флягу и прячет в сумку свою.
  -- Спасибо, Ниночка.
  -- Выклянчил все-таки, - смеется Нинка.
  -- Грамм сто будет, - доволен Ладонин, взбалтывая флягу возле уха.
   Мать подходит к ним, выключает патефон и закрывает крышку.
  -- Мамаша, мамаша, мы ж музыку слушаем, - спохватился Ладонин.
  -- Что это вы? - недоумевает Нинка.
  -- Не надо... мягко просит мать и настороженно смотрит поверх головы Ладонина. - Командир вот ваш...
   Барханов шел сюда с намерением без всяких разговоров выдворить из деревни мать и дочь. Клиничев оббежал лейтенанта и обвел рукой, указывая на дом и палисадник.
  -- Вон они как...
   Мать стояла возле ямы. У ног швейная машина, бидон. Она выжидающе смотрела на Барханова и теребила пуговицу на куртке. Леся, выбрасывающая из окна мусор, так и осталась у окна, увидев Барханова. Только Снетков с Гроховцом топтались на крыльце, прилаживая входную дверь.
  -- На меня подай... Так держи, - покрикивал Снетков, вгоняя пяткой колуна ржавый гвоздь в петлю.
   Ладонин, поднявшись с чурбака, подошел к Барханову.
  -- Карандаш, товарищ лейтенант.
   Барханов спрятал в карман карандаш.
  -- Нога как? - спросил он.
  -- Нормально. Щеглова обработала высший класс.
  -- Как, в санбат не будем отправлять? - повернулся к Нинке Барханов.
  -- Легкое... касательное... А там, как сам хочет.
  -- Санбат, санбат... говорю ж, нормально, заворчал Ладонин и пошел к дому, где в окне стояла Леся.
  -- Ну, что делать будем? - Барханов посмотрел на мать, которая все так же молча стояла возле ямы. Клиничев смотрел то на Барханова, то на мать.
  -- Уже делают, обживаются.
  -- Помолчи, Клиничев, - остановил его Барханов. - Испортился? - лейтенант кивнул на патефон.
  -- Работает... и три пластинки есть, - оживившись, сказала Нинка.
   Мать опустилась на корточки, подняла крышку и осторожно опустила мембрану на пластинку.
   Барханов перевел рычажок громкости, сделал потише.
  -- В доме печь прошу не топить.
  -- Хорошо, хорошо, - заторопилась мать, понимая, что теперь ее не выгонят.
  -- ...И не разводить костров, можно только под полом.
  -- Я понимаю.
  -- За дорогу не выходите, та сторона простреливается.
  -- Не пойдем... Спасибо вам большое.
  -- Клиничев, что можно там сделать, помоги. Вон Снетков с Гроховцом мастаки...
  -- Ничего, мы сами... - сказала мать.
  -- Пошли, мамаша, - Клиничев подхватил швейную машину, хотел взять бидон, но его опередила мать. Возле крыльца она остановила Клиничева.
  -- Возьмите, мед это... хороший, вашим бойцам, берите, берите.
  -- Коль так, ладно... спасибо.
   Барханов стоял в ручье, широко расставив ноги, в расстегнутой гимнастерке, умывался.
   На разостланной шинели, возле кустов, сидела Нинка и алюминиевым гребешком расчесывала волосы, поглядывая на лейтенанта. Смотрела озорно. Кривила губы, сгоняя улыбку, но не удержалась и звонко рассмеялась.
  -- Ты как кошка лапой умываешься.
  -- Как умею. А ты чего подсматриваешь. Критику наводишь, - Барханов вышел из ручья и двумя пальцами выхватил из кармана платок.
  -- Не вытирайся платком... На, возьми, - Нинка вынула из сумки вафельное полотенце, протянула Барханову. - Вот этот конец сухой.
   Лейтенант сел на телогрейку, вытерся полотенцем.
  -- Вот как хорошо, не скрывая, любовалась Бархановым Нинка. - Теперь вихры свои причеши, - и она подала ему алюминиевый гребешок.
  -- Ты дожди любишь? - спросила Нинка.
   У нее была манера без видимой связи перескакивать с одной темы на другую. Барханов удивленно посмотрел на нее, потом задумался и пожал плечами.
  -- Не знаю... Мокрый город люблю вечерний, осенью. Размытые фонари в асфальте. Желтые квадраты на тротуарах от освещенных витрин. Немного грустно, но хорошо.
  -- А я слепой дождь люблю.
  -- Что это за дождь?
  -- Ну, что ты... Когда солнце во всю светит и идет теплый, тихий дождь.
  -- Грибной. После него грибы хорошо растут.
  -- Не выдумывай. Слепой его называют.
  -- Почему слепой?
  -- Солнце его слепит и капли огнями горят. Я, когда была маленькая, у бабушки в деревне жила. Платок набросишь на голову и под дождик. На лужах пузыри пляшут и такие красивые разноцветные, то красным, то синим, то оранжевым светом вспыхивают. Так рассмотреть их хочется, но они быстро лопались, а когда я их прикрывала от капель дождя, тогда они долго на воде плавали, но солнце на них уже не попадало и не было ничего интересного. Выпить немножко хочешь? У меня спирт есть.
  -- Не хочу.
  -- Ой, надо же, мужик и выпить не хочет... Рисуешься, да?
  -- Перед тобой? - улыбнулся Барханов.
  -- Ну и что ж такого?.. Всегда хочется казаться немножко лучше, чем есть на самом деле.
  -- Все-то ты знаешь, поддразнил ее Барханов.
  -- Мне тоже хочется чуть-чуть лучше быть. А я не умею, не получается. - Нинка помолчала, отведя глаза от Барханова.
  -- Ну и не надо, не выдумывай.
  -- Мне хорошо с тобой, - тихо сказала она. - Вот уйдем отсюда... ты в батальон, я - в санроту и может не увидимся.
  -- Найду тебя. В санроте найду.
  -- Правда?
  -- Найду, правда.
  -- Устал ты. Глаза совсем сонные. Возьми мою сумку под голову, поспи.
  -- Нет, фрицев по-настоящему не привязали... ничего не ясно... - Барханов поднялся, надел телогрейку, подал Нинке шинель и пошли вдоль ручья.
   Они лежали навзничь в траве с черными опрокинутыми к небу лицами и полуоткрытыми ртами. Поодаль, уткнувшись лицом в траву, лежал пленный офицер в звании гауптмана. В прорехах разорванных бридж торчали худые бледные колени, выброшенная в сторону рука методически ладонью водила по траве в такт тяжелому дыханию. Приближающийся топот бегущих заставил разведчика Каратуна медленно приподняться и снять с предохранителя автомат. Майор Кирин, опередив бегущих с ним двух разведчиков с маху, упав на колени, крепко обнял Каратуна и, похлопывая по спине, приговаривал:
  -- Ну, вот и все, Гриша, вот и все.
   И тут же отполз к другому и к третьему, радисту, стискивая в своих объятиях.
  -- Водки! - крикнул Кирин.
   Но разведчик с наблюдательного, поддерживая за спину Каратуна, уже протягивал к его губам фляжку. И переходил с ней от одного к другому.
   В стороне с застенчивым волнением Барханов смотрел на встречу разведчиков, ему хотелось подойти и тоже подбодрить их, вконец измученных. Никто из них слова не сказал, просто не было сил. Только глаза жили, всматриваясь в майора и с ним разведчиков, будто проверяя, действительно ли они у своих и все позади.
  -- Поднимите его, - кивнул майор Кирин на пленного.
   Офицер поднялся, сел. Обвел всех взглядом и, остановившись на майоре, поднялся на ноги.
  -- Вы понимаете по-русски? - с интересом спросил Кирин.
  -- Я просто знаю ваш язык, - гауптман стал себя отряхивать, но, поняв, что это бессмысленно, оставил это занятие.
   Кирин, взяв у разведчика флягу, протянул пленному.
  -- Выпейте водки.
   Тот сделал два глотка, чуть поморщился и вернул флягу.
  -- Благодарю.
  -- Что, необходимость была знать русский или это личный интерес? - снова заинтересовался Кирин.
  -- Служебный долг. Я был сотрудником посольства, - помолчав, он спросил майора, - вы бывали в Москве?
  -- Нет, не был.
  -- Странно. Не побывать в столице своего отечества.
  -- Ничего, капитан, у нас сейчас пока другая задача: побывать в столице вашего отчества.
   Капитан пожал плечами.
  -- Вы понимаете, майор, что я для вашего командования представляю немалый интерес.
  -- Вы хотите знать, расстреляют вас или нет?
  -- Посол был против войны с Россией, - пленный в упор, внимательно всмотрелся в глаза майора.
  -- Так, это был посол... не знаю, все, думаю, будет зависеть от вас...
   Мазин влетел на "Виллисе", как ураган, выскочил из машины и принялся тискать и тормошить разведчиков.
  -- Мазин! В машину ребят! - приказал Кирин и обернулся к пленному. - Прошу в машину.
   Не доходя до "Виллиса", немец спросил Кирина:
  -- Скажите, во внимание будет принято, что я не оказывал разведчикам сопротивления?
  -- Не имеет значения.
   Кирин открыл дверцу на переднее сидение. Пленный сел и прикрыл глаза. Сзади разместились трое разведчиков.
  -- Мазин, заберешь людей в дивизию.
  -- Товарищ майор, рацию из блиндажа забрать в машину.
  -- Заберем.
   К Кирину подошел Барханов.
  -- Часы, товарищ майор, - он стал расстегивать ремешок.
  -- Да ты что, Барханов, - округлил глаза Кирин. - Считай, это мой подарок. Взглянешь и вспомнишь "наши встречи в приморском парке, на берегу", пропел он. - Ну, давай пять. Спасибо.
   Кирин сел за руль и машина покатила с пригорка. Разведчики, попрощавшись с Бархановым, по тропинке побежали к сосняку.
   Лейтенант спустился в деревню и среди останков разбитых домов и сараев увидел бродившего Клиничева.
   Сержант наклонился, поднял какой-то кусок железки, попробовал на вес на руке и бросил.
  -- Клиничев, чего ищешь? - окликнул Барханов.
  -- Мурашеву в вещмешок вес ищу. На полную вкладку. Пускай хоть до батальона дотопает, привыкать ему надо.
  -- Ты один думал... отставить, - Барханов увидел в стороне кучу ржавых консервных банок и вспомнил разведчика, который виртуозно стрелял из парабеллума. Лейтенант молча взял несколько банок, примостил их на бревне, взглянул на Клиничева.
  -- Людей собирай. В батальон идем.
  -- У разведчиков были?
  -- Был. Вышли с языком.
   Клиничев хотел было идти выполнять приказ, но лейтенант его остановил.
  -- Подожди, - Барханов достал из кобуры ТТ и протянул Клиничеву.
  -- Давай-ка по банкам.
   Клиничев прицелился.
  -- Непривычно мне из пистолета...
  -- Стреляй.
   Выстрел, и пуля срикошетила от бревна.
  -- Дай-ка, - Барханов перезарядил пистолет. Выстрел. Попал в банку.
  
  
   На огороде мать копала картошку. Почти вся она была гнилая и только редкие картофелины она откладывала в сторону. В доме теперь были двери и входная, и из сеней в горницу. Кровать стояла в дальнем углу, на ней узлы. Стол с обгоревшей столешницей и без двух ножек, вместо них прибиты заборные доски. У окна на ящике патефон негромко поет:
   "В парке Чаир распускаются розы...".
   Леся сидит на кровати, из мешочка на ладонь подчерпывает крупу, перебирает ее и высыпает с ладони на стол. У печи на полу сидит Ладонин. Напротив Снетков и Гроховец молча слушают патефон. Время от времени Гроховец взглядывает на Лесю. Потом переставляет мембрану на начало пластинки, поднимается и неторопясь подходит к Лесе. Она поднимает голову, Гроховец встряхивает плечами, поправляет ремень на шинели. Леся кладет мешочек с крупой на стол и они начинают молча танцевать. Гроховец поддерживает ее за спину большим пальцем, остальные оттопырены в сторону, выражение лица сосредоточенное, деловое. Леся смотрит вникуда, поверх его плеча, равнодушно. Снетков с Ладониным взглядывают то на ноги, то на них, больше все топчатся, чем танцуют.
   - Ты ногами-то повеселей перебирай, - советует Снетков и делает движения руками, как надо.
   На это замечание Гроховец никак не реагирует. Взглянув на физиономию Гроховца, Снетков развеселился.
   - Облик-то у тебя сейчас какой?
   "Гремя огнем, сверкая блеском стали".
   А надо: "Расцветали яблони и груши".
   Танец все-таки танцуешь. Вон и дочка скисла напрочь.
   Гроховец наступил Лесе на ногу и перестал танцевать.
   - Извиняюсь, - растерялся он.
   Леся кивнула и села за стол.
  -- Вон и на ногу наступил... все к одному.
  -- Ну и чего вы говорите... Он хорошо танцует... Чувствует музыку.
   Гроховец сел рядом со Снетковым.
  -- Видал. Защищает.
  -- Иди, а мы поглядим и поучимся. - Толкает в бок Снеткова Гроховец.
  -- Если б русскую, тут бы я ветру дал. А на эту не обучен.
  
   Леся вдруг уронила голову на руки и заплакала, плечи вздрагивали, отвернулась лицом к окну, чтобы не видели солдаты. Сконфуженный Снетков подошел к ней.
  -- Дочка, дочка, я ж по-хорошему. Вот ведь незадача... Ну, дурной и шутка, стало быть, получилась корявая. Уж извини ты меня, пожалуйста.
  -- Да нет... нет. От радости я, - подняла мокрое от слез лицо Леся и улыбнулась.
  -- Ясное дело-то. Набедовались с мамашей.
   Снетков присел рядом с ней на кровать.
  -- Немцы когда людей в Германию угоняли, многие из деревень в леса уходили. И мы с мамой. Думали партизан найдем. Но так и не нашли. Нарыли землянок и жили. И вот весной на рассвете, вдруг голоса в лесу слышим. Вышли с мамой из землянки и видим человек у дерева остановился, в нашу сторону смотрит. А мы стоим, от страха не шелохнемся. Он потом повернулся и позвал негромко: "Игнат, сюда иди". И вот подошел второй: "Люди какие-то". А тот Игнат говорит: Бабы сдается".
  -- А чего в лесу-то в такую рань. Да и для грибов и ягод время не подоспело. Может немцы в баб переодетые? А мы с мамой просто онемевшие стоим. А другой, Игнат, говорит: "Бабы это, вроде бы, на нас смотрят".
  -- А что, если у них под подолами автоматы? И самые что ни на есть фрицы, а?
  -- Может они и есть. В одежду женскую переодетые?
  -- Ну и я про это толкую, голова садовая.
  -- Иди узнай.
  -- А ты?
  -- Чего я?
  -- Вместе пошли.
  -- Я тут, за дерево встану. В случае чего по фрицам ударю.
  -- Заладил: фрицы, фрицы.
  -- Это ты говоришь фрицы, а я говорю бабы.
  -- Будь ты не ладный.
   И тут мы с мамой сорвались с места и бежим к ним, задыхаемся, плачем от радости. Подбежали, обнимаем. Пришли, наши родные. Мама Игната обнимает, а тот смеется: "Тетка, задушишь, я человек государственный..." Я эту встречу запомнила на всю жизнь. - И из глаз Леси снова хлынули слезы. Она сняла с головы платок, всхлипывая, вытирала им глаза.
   В сенях послышались шаги, распахнулась со скрипом дверь, Клиничев покачал ее туда-сюда, окинув взглядом косяк.
  -- Хорош, годится, - дал оценку и взглянул на плачущую Лесю.
  -- Чего ревешь?
  -- Тебя вот увидала... Больно уж ты грозный, - сказал Снетков.
   Леся засмеялась, расправила платок на коленях и повязала на голову.
  -- Ишь, ты... смеется, - игриво зыркнул глазами сержант. - А я думал ты злющая. Давечи меня глазами до жути буравила.
  -- Если меня испугался, то немцев и подавно. Как же ты воюешь? - смеется Леся.
  -- Остра, чертовка! - обрадовался Клиничев и чесанул затылок.
  -- Давай ответ... забьет она тебя, - в распыл веселый повело Снеткова.
  -- Куда мне поперек тебя и Ладонина. Это вы мастера языками брить.
  -- Не культурно, Вася... характеристику нам совсем плохонькую даешь, - прищурился Ладонин.
  -- Пристрелку повел, как бы съязвить половчей, - пояснил Лесе Клиничев.
  -- А шлею-то зачем через плечо одел? - подначивает и Снетков.
  -- Вот, сейчас, хорош, начнут, - опять пояснил Лесе Клиничев.
   Леся прыснула.
  -- Неверно выражаешься, Снетков. Это деталь офицерского снаряжения. И называется она - портупеей, которую, кстати, носить сержант Клиничев не имеет права.
  -- А лейтенант наш без портупеи ходит, - подал голос Гроховец.
  -- Ты не встревай, - махнул на него рукой Клиничев.
  -- Да, Вася, а лейтенант без портупеи, - сокрушенно сказал Ладонин.
  -- Он же на мне видел ее, чудаки, - начал оправдываться Клиничев.
  -- ... И ничего не сказал. Потому что он человек деликатный. Тебе же нужно проявить благородство, - как ребенку объяснил Ладонин.
  -- Э, слабаки вы на этот раз. Не выходит заводиловка-то, - засмеялся Клиничев.
  -- Вася, я не закончил. Ты портупею сам снимешь?
  -- Или помочь тебе? - подхватил Снетков.
   Леся и Гроховец захохотали.
  -- Развеселились, ишь ты, - буркнул Клиничев и, косясь на Ладонина и Снеткова, попятился к двери. Гроховец, посмеиваясь, поднялся, встал у порога. Ладонин со Снетковым метнулись к Клиничеву, тот руками схватился за ремень и портупею. Началась возня и Клиничев, разозлившись, прикрикнул:
  -- Будет, говорю! Ну!
  -- Он сам, Снетков, - Ладонин отпустил Клиничева, - Его мама учила делать все самому.
   Все смеялись. Один Ладонин был невозмутим.
  -- А говоришь, слабаки, не заведем тебя. - Радовался Снетков и толкал Клиничева в плечо.
  -- Так я поддался, чтоб девчонку повеселить. - Не сдавался Клиничев. - Ну, все, точка. Посидели, пошли, - и все гурьбой вышли.
   В дверях они посторонились, пропуская Нинку.
  -- Ниночка, жаль, тебя не было, - задержался Ладонин.
  -- А что?
  -- Сержант концерт давал.
  -- Они его разыграли. Мы так смеялись, - радовалась Леся.
  -- А давай еще, - загорелась Нинка.
  -- Требуется отдых после такого творческого напряжения. Жаль покидать вас, девочки... Привет, - Ладонин помахал им рукой и вышел.
   Нинка уселась на пол возле печки, достала свой "Беломор", закурила.
  -- Иди сюда, на кровать садись, - подвинулась Леся.
  -- Да мне и тут хорошо.
  -- Ты до войны тоже курила?
  -- Скажешь тоже. Весной этой, в распутицу, продукты привезти не могли. Вся санрота брюкву одну ела. Вот девчонки и посоветовали: покуришь и не так голод чувствуешь.
   Леся внимательно рассматривала Нинку.
  -- Что на меня так смотришь?
  -- Хочу представить тебя в платье.
  
   Нинка, сложив в трубочку губы, выпустила струю дыма, задумалась.
  -- У меня было любимое платье - шерстяное синее, расклешенное. Цельнокроеный рукав, неполный, с белыми манжетами и белый круглый воротник. На географии ребята меня к скамейке прикнопили. Хорошо, я почувствовала, что-то тянет... А представляешь, если бы не знала, да встала... Вот дураки несчастные.
  -- А мне мама на день рождения, в восьмом классе туфли подарила. Вишневые, на венском каблуке. Малы были, а я не сказала, маму не хотела расстраивать. В школе, тихонько под партой их снимала, чтобы ноги отдохнули. Меня к доске вызвали, ногами ищу туфли, а их нет, ребята стащили. Сказала, что урока не знаю... Когда все это было? Кажется так давно. Верно?
   Леся помолчала, лицо ее стало жестким.
  -- Когда из деревни все стали уходить, мы с мамой в яму закопали самое ценное, что было. А сегодня вырыли и я подумала, какая была глупость прятать патефон, вот эти туфли, - Леся наподдала ногой возле кровати белые в переплетках туфли на французском каблуке. - Я в них летом сорок первого сюда приехала.
  -- Откуда приехала?
  -- Из Минска. Здесь дедушка жил, папа мамин. Мы ведь в Минске все время жили. В сорок первом кончила девятый класс. На летние каникулы к дедушке приехали. У мамы отпуск был, она провизором в аптеке работала. А папа, он селекционер, уехал в командировку в Киев. Потом по возвращении должен был к нам приехать... И вот война... Бросились в Минск... на поезд не сели, все переполнено. Решили пешком. И дедушку с собой взяли. Попали под бомбежку, дедушку убило. Потом... потом наши отступали, мы хотели уходить с ними, нам не разрешили. Одну ночь ночевали в сарае, а на утро по дороге уже шли немцы. Так мы и вернулись обратно сюда, в Пасечки. Тут еще немцев не было. Они появились через неделю.
   В окне показались руки, пошарив, зацепились за подоконник и снизу высунулась маленькая головка Панкова с пилоткой поперек от уха и до уха. Он с любопытством уставился светлыми серыми глазами на Лесю.
  -- Здорово, - Панков просунулся еще, повыше, и лег грудью на окно.
  -- Здравствуй, - ответила Леся, - Залезай... патефон завести?
  -- Да не надо, - Панков перевел взгляд на Нинку, дымящую папироской.
  -- Природу женскую нарушаешь?
  -- Чего? - не поняла Нинка.
  -- Женщина, говорю, должна отличаться от мужчины. А ты паровозишь, как мужик.
  -- Это я от волнения душевного... тебя вот увидела, - посмеивается Нинка.
   Но Панков на Нинку уже не обращает внимания.
  -- Выйди на минутку, а? - просит он Лесю и исчезает в окне.
   Леся спрыгнула с крыльца и вопросительно окинула маленькую неказистую фигуру Панкова.
  -- Тебя как зовут? - подошел к ней Панков.
  -- Леся.
  -- А я Александр, Саня. Познакомились, значит, - и Панков пожал ей руку.
  -- Познакомились, - сказала Леся, пряча улыбку.
  -- Давно было... до войны. В парке на скамейке с девушкой сижу. Хорошо. Молчим, настроение литературно-лирическое. Вдруг она сумочкой щелк и папиросу в рот. Так я повернулся и пошел, даже и не взглянул на нее.
   Леся непонимающе смотрит на Панкова.
  -- Ты не смущайся. Я гражданских девушек давно не видел.
  -- Чего ты так пилотку одел?
  -- А-а, - Панков снял пилотку и надел как положено. - Лейтенант меня ругает, вот привык поперек одевать. Сказать тебе переживание мое?
  -- Ну, скажи.
  -- Смеяться будешь?
  -- Не буду, честное слово.
  -- Вот бери меня под руку.
   Леся пропустила свою руку под его.
  -- Теперь пройдемся, шагом гуляющим.
   Они пошли мимо сожженного сарая, груды обгоревших досок и бревен.
  -- Вроде, мы с тобой гуляем... Выходной день... Идем себе по улице. Знакомые встречаются: "Здрасте", "Здрасте"... И картина получается юмористической.
   Панков и Леся остановились. Он высвободил свою руку.
  -- Почему?
  -- Как же ты не понимаешь?
  -- Не понимаю.
  -- Мне надо, чтоб хоть вровень со мной девчонка была. Ростом-то я не вышел. - И Панков снова одел пилотку поперек, от уха до уха.
  -- Глупости ты говоришь, - запротестовала Леся.
  -- Нельзя мне, Леся, снизу вверх на девушку смотреть, - вздохнул Панков. - Зимой посылки из тыла нам прислали. Мне носки шерстяные достались. В одном носке письмо, от девчонки. Она эти носки вязала и фотокарточка. Я вот с ней переписываюсь, а какого она роста? Совестно такой вопрос в письме задавать. - Панков увидел на огороде мать. - Мамаша твоя?
  -- Да.
  -- Пойдем познакомлюсь.
   Нинка стояла посреди избы, отведя в стороны руки, смотрела на ноги в белых туфлях на французском каблуке, подхватив полы шинели, выставляла вперед то одну, то другую ногу. В солдатских штанах с завязками внизу у щиколотки и в туфлях выглядела Нинка уморительно. Она прошлась от стола к печи, в сенях загромыхали шаги, Нинка присела и запахнула полы шинели, накрыв ноги до самого пола. Барханов остановился в распахнутой двери. Нинка выжидающе смотрела на него, прикусив нижнюю губу. Лейтенант подошел к ящику, на котором стоял патефон, перебрал три пластинки, поставил "Чайку".
   - Давай тряхнем стариной, - сказал Барханов, поднялся с корточек, подошел с сидевшей у печи Нинке и, щелкнув каблуками, протянул ей руки.
  -- Не хочу, - мотнула головой Нинка.
  -- Да брось, потанцуем, - Барханов поднял за руки Нинку и подхватил за талию. Она неотрываясь смотрела в глаза лейтенанту и осторожно переступала туфлями.
  -- Чьи это? Твои? - Барханов кивнул на лежащие на полу кирзовые сапоги.
  -- Мои, - поспешно ответила Нинка.
  
   Только Барханов хотел взглянуть на ее ноги и чуть остановился, отстранился, как Нинка быстро вскинула руку и закрыла ему ладошкой глаза.
  -- Не смей! Не смотри.
   Барханов замотал головой, желая освободиться из-под Нинкиной руки и посмеиваясь.
  -- Ну и пусть. Подумаешь. - Нинка толкнула его в грудь, плюхнулась на пол, быстро сбросила туфли и, подхватив сапоги, стала обуваться.
  -- Ничего смешного нет, взглянула она на лейтенанта.
  -- Я и не смеюсь.
  -- А что подумал? - Нинка, поднялась с пола и прислонилась спиной к печи.
   Барханов не ответил, он молча подошел к Нинке и, глядя ей в глаза, осторожно обнял. Нинка прижалась щекой к его плечу.
   В воздухе повисла разноголосица свиста и шуршания, оборвавшись дробным грохотом взрывов. Немцы открыли минометный огонь. Первые мины ложились в центре деревушки, взметывая вверх тучи земли, обломки досок, в лучах солнца вихрился пепел, вырванные с корнем кусты неслись по земле как огромные перекати-поле и исчезали в дыму. Начав с тыла, немцы постепенно переносили огонь к околице, к траншее. Каскады земли обрушивались на ячейки и окопы, мины ложились на картофельное поле. Серо-желтый дым наполнил траншею и между разрывами повсюду слышался надрывный кашель солдат от гари. Они ложились на дно окопов, так дышать было легче. В крайней ячейке Барханов до боли в глазах всматривался через просветы дыма в полосу кустарника на краю картофельного поля.
   Клиничев, прикрыв руками голову, опустился на дно ячейки, на него посыпалась земля, и увесистый ком больно ударил в плечо.
   Мина ударила в печь с длинной трубой, разламываясь и осыпаясь кирпичом, она рухнула в траншею.
   Бревна, сорвавшись с наката, врезались концами в землю, перекрыв выход из блиндажа. Нинка хотела их сдвинуть, но, увидев щель между стеной и бревнами, разбросала осыпавшуюся землю, подхватив автомат и сумку, вылезла из блиндажа в траншею.
   Панков сдернул с бруствера ручной пулемет, Зварыка накрыл его шинелью от пыли и земли.
   Клиничев высунул голову из ячейки и явственно услышал отдаленный гул нашей артиллерии за холмом.
   Мать с Лесей в подполе сидели на соломе у дальней стенки, подальше от проема, ведущего в ход сообщения. Они напряженно прислушивались к разрывам. Сверху, из щелей между досок сыпалась земля.
  -- Застегнись, - сказала мать.
  -- Мне не холодно.
  -- Сыро здесь, застегнись.
   Леся застегнула жакетку на все пуговицы.
  -- Может прав был лейтенант...
  -- В чем? - спросила Леся.
  -- Не пускал нас сюда.
  -- Ходить по домам! Выклянчивать милостыню, пустите Христа ради переночевать! Смотреть на твое унижение!
  -- Но ведь люди-то свои. - Леся закашлялась от крика.
   Мать прижала ее голову к груди.
  -- Успокойся, девочка, успокойся, - покачивала она Лесю.
   Солдаты выскакивали из траншеи и, держа интервал, петляли среди горящих сараев, карабкались на холм и исчезали в ельнике.
   Барханов торопился вывести людей из-под обстрела. Позади разорвалась мина. Барханов, Панков и Зварыка упали на дно траншеи.
  -- Живы! - вскочил на ноги лейтенант.
  -- Вроде бы, - отозвался Панков, отряхиваясь.
  -- Пошел, Панков! Быстро! - скомандовал лейтенант.
   Панков вывалился из траншеи, подхватил пулемет на плечо и побежал к холму. Немного подождав, следом выскочил Зварыка, гремя коробками с пулеметными дисками, и последним побежал Барханов.
  
   Немцы прекратили огонь также неожиданно, как и начали. В наступившей тишине слышалась далекая артиллерийская стрельба за холмом и потрескивание огня на догорающих сараях. Легкий ветерок сносил дым от деревушки в сторону холмов и там, путаясь в верхушках ельника и сосняка, нависал мутно-желтым взлохмаченным облаком.
   Мать вышла в ход сообщения, остановилась, прислушиваясь. Леся подошла к ней.
  -- Тихо как... что с ними? Идем... а вдруг...
  -- Не ходи. Я посмотрю пойду.
   Проваливаясь по щиколотку в кучах осыпавшейся земли, мать быстро шла по ходу сообщения к траншее. Как только она скрылась за поворотом, Леся пошла следом. Пустынная траншея.
  -- Товарищи! - позвала мать.
   Никто не отозвался. Тогда мать побежала по траншее, заглядывая в ячейки и окопы. Вбежав в последнюю ячейку, она окинула взглядом околицу и картофельное поле. Левее от овощехранилища к деревне шли немцы. Некоторые останавливались, смотрели по сторонам и снова шли. Они рассеялись по всей ширине картофельного поля. Справа от дороги их фигурки появлялись из-за гребня и быстро шли стороною, вдоль подножья холма, намериваясь обойти траншею.
   Мать побежала назад. Леся встретила ее у хода сообщения.
  -- Немцы, Леся, - мать схватила ее за руку и они осторожно выглянули из траншеи.
  -- Мама, бежим, они еще далеко!
  -- Нет, поздно, - мать бросилась по ходу сообщения к дому, за ней Леся.
  -- Там под полом автоматы! - крикнула ей в спину Леся.
  -- Да, да, - торопилась мать, пытаясь перепрыгивать через кучи земли. Перед входом в подпол мать остановилась и прижалась спиной к стенке.
  -- Что с тобой!? - бросилась к матери Леся.
  -- Нет, ничего. Беги в Кривицы. Я их задержу... потом догоню тебя. - Она отстранила Лесю.
  -- Я с тобой. Никуда не пойду!
  -- Возьми себя в руки... Беги! - крикнула мать и толкнула Лесю. Та упала на колени и крепко обхватила руками мать.
  -- Нет! Нет! Нет. Слышишь!
  -- Пусти! Пусти меня! - Мать пыталась оторвать от себя ее руки. - Боже мой, что ты делаешь! Беги! Беги! - Она опустилась на колени и подняла ее голову.
  -- Успокойся. Все будет хорошо. Уходи, - тихо, ласково говорила мать. - Я тебя догоню.
   Леся секунду молча широко раскрытыми глазами смотрела на мать как завороженная и вдруг вскочила на ноги.
  -- Скорее! Идем! - крикнула она и скрылась через проход в подпол.
  
  
  
   Клиничев вел людей по узкой тропинке, петляющей среди елок, по склону холма. Замыкающим шел лейтенант Барханов и Нинка Щеглова. Со стороны деревни донеслись автоматные очереди. Барханов сбежал с тропинки и, спустившись на несколько шагов по склону, остановился у елки. Сквозь ветви сверху видна была вся деревушка и в конце ее извилистая линия траншеи.
  -- Стой! - приказал Клиничев, хватаясь руками за ветки, спустился вниз.
   Сгрудившись на тропке, солдаты в молчаливом ожидании смотрели в направлении, где скрылся сержант.
   Клиничев подошел к Барханову и они увидели мелькнувшую в светлом платке голову Леси, потом она появилась справа, в конце траншеи, а левее - мать, высунувшуюся из ячейки, и почти одновременно ударили две автоматные очереди. Тут же послышалась ответная автоматная стрельба и немцы короткими перебежками приближались к траншее.
  -- Все понял, Клиничев?
  -- Ясно, товарищ лейтенант.
  -- Идем! - Барханов, торопясь, полез наверх, за ним Клиничев. Навстречу спускалась Нинка.
  -- Куда! Назад! - крикнул ей Барханов. Нинка полезла обратно. Лейтенант с Клиничевым выскочили на тропку и побежали к солдатам.
  -- Панков, Зварыка, Ворожейкин, Овалов, Мурашев, - Барханов обернулся к Клиничеву. - Давай быстро с ними, держись по холму. Выйди на линию траншеи и отсекай. Остальные за мной! - Барханов с солдатами побежал через ельник вниз со склона.
   Пробежав метров сто, группу Клиничева обстреляли.
  -- Ложись! - крикнул сержант и отполз с тропинки к елке.
  -- Откуда чешут? - подполз к нему Ворожейкин.
  -- Снизу. На холм, небось, лезут.
   Панков дал длинную очередь из пулемета по елкам на склон. К нему подбежал Клиничев и лег рядом.
  -- Аккуратней! В пустую садишь. Гляди по верхушкам елок: как трепыхнутся, так и бей.
   Клиничев вернулся обратно и лег рядом с Ворожейкиным.
   Секунду было тихо, но вот послышался хруст веток, немцы ломились сквозь елки, ведя на ходу автоматный огонь, очереди шли верхом, срезая ветки, ребята открыли по ним ответный огонь. Панков бил короткими очередями и, как только немцы залегли, Клиничев поднял людей и все бросились вперед, по холму, скорее спеша выйти напротив линии траншеи. Немцы били снизу, очереди шли верхом и в образовавшемся мертвом пространстве группа Клиничева, продираясь сквозь ельник, бежала не останавливаясь.
  
   От печи хлестнуло кирпичной крошкой. Гроховец откачнулся назад, зажал шею ладонью и встал за венец обгорелых бревен. Прислонив к стенке автомат, достал левой рукой индивидуальный пакет и стал рвать его зубами. Нинка выскочила из-за забора, доски брызнули белой щепой, она бросилась на землю и по-пластунски поползла к Гроховцу.
  
   По задам деревушки, по ручью, поднимая тучи брызг, бежали Барханов, Ладонин и Снетков. Выскочили на склон, поросший лопухами, и залегли.
   Панков со Зварыкой с холма били очередями по картофельному полю, не давая немцам приблизиться к траншее.
   Перебежав дорогу, два немца с пулеметом залегли за бревнами и открыли огонь по вершине холма, где сидели Панков и Зварыка.
   Барханову виден был только трясущийся от выстрелов ствол пулемета.
  -- Ладонин, за мной! Снетков, прикроешь!
   Барханов с Ладониным перебежали дорогу и только они успели завернуть за торец сарая, выйдя с тыла к пулемету, как со склона, с противоположного холма, из ельника выскочили немцы. Ладонин успел дать по ним длинную очередь веером и отскочить за печь. Барханов, отстреливаясь, отходил к сараю, оглянувшись, он увидел, как немцы быстро разворачивали пулемет в его сторону. Снетков дал по ним очередь. Барханов перебежал за печь и из-за выступа уложил немцев.
   Руки Клиничеву заливала кровь, он пытался ими опереться и не мог. Всякий раз, как только он шевелился, возле него вздымались фонтанчики земли. Он лежал у дороги. Клиничев скосил взгляд на Мурашева, который во впадине вел огонь по склону. Сзади Клиничев услышал топот, повернул голову, увидел, как Ладонин упал на землю и пополз к нему.
  -- Зацепило? - задыхался Ладонин.
  -- По рукам садануло.
   Густо защелкали пули. Ладонин пригнулся, потом крепко ухватился рукой за поясной ремень Клиничева и потащил его от дороги к изгороди.
  -- До траншеи метров пятьдесят. Еще разок ощетинимся и порядок... голову, голову пригибай... бьет, сука.
   Панкова убило сразу, как только они перебегали со Зварыкой, меняя позицию, близко к траншее. Теперь Зварыка вел огонь из развалившегося коровника, кругом чадили головешки. Зварыка тер глаза.
   Гроховец с перевязанной шеей, Чалов и Ворожейкин проползли через канаву, обогнули дом и ввалились в траншею.
   Леся, прижавшись виском к стенке, сидела возле убитой матери, смотрела в одну точку.
  -- Леся, - позвал ее Гроховец, опустившись перед ней на корточки.
   Она вяло перевела на него взгляд.
  -- Пойдем, в подполе посидишь пока. - Гроховец взял ее за руку.
   Леся отвернулась и снова безучастно уставилась в землю.
   Со всех сторон нарастал грохот артиллерии.
   Снаряды, шурша, пролетали над деревушкой и там, впереди у немцев дробно ухало. Клубы дыма закрывали горизонт. Наши развивали наступление, а здесь немцы спешили отойти от деревушки. Они перебегали картофельное поле, бежали назад и исчезали в лощине. Зварыка посылал вдогонку короткие очереди.
   Нинка лежала на спине. Два горящих бревна обрушившегося сарая придавили ее. Напрягаясь изо всех сил, обжигая руки, она пыталась вылезти из-под них, в отчаянии мотая головой.
   Немец, отстреливаясь, бежал к задам деревни. Барханов перебежал к кустам, послал по нему очередь, но он скрылся за горящим сараем. Перепрыгнув через бревна, немец увидел придавленную Нинку и выстрелил в упор.
   Снетков выскочил к лозняку у ручья, ударил очередью по отходившим по картофельному полю немцам, но они были уже далеко. Справа послышалась стрельба. Снетков обернулся и увидел Ладонина. Он бежал по склону, ныряя между елками, припадая на раненую ногу. Снетков побежал следом. Немец выскочил из ельника, перемахнул ручей, Ладонин открыл огонь и не попал, немец успел скрыться в проеме овощехранилища. Снетков догнал Ладонина и послал короткую очередь в проем овощехранилища. Метнувшись к овощехранилищу, у Ладонина подвернулась на кочке раненая нога и очередь прижала его к земле. К нему подполз Снетков, они выпустили несколько очередей и из черного провала овощехранилища вышел немец в голубовато-сером френче. На ногах короткие брезентовые крачи. Лицо худое, лимонно-желтое, маленькие глубоко запавшие глаза, тревожные. Он поднял ладони с растопыренными пальцами до уровня плеч и остановился возле старого полузасыпанного землей лошадиного трупа.
   Снетков с Ладониным поднялись.
  -- Видал, желтый. Национальность какая-то другая, что ли? - удивился Снетков.
  -- Малярик Хины много жрал. - Ладонин с мстительным интересом рассматривал немца.
  -- Что это, "Малярик"? - спросил Снетков.
  -- Болезнь. Тропическая... видно в Африке воевал, а теперь к нам перебросили, здоровье поправлять. От нее выживают, если климат переменить.
  -- Ну, чего стоишь! Иди, иди, - замахал рукой немцу Снетков. От неожиданной автоматной очереди Снетков вздрогнул.
   Немец опустил руки, качнулся, колени стали подгибаться, он еще попытался выпрямиться, но тут же упал.
  -- Сдурел, что ли, - устало сказал Снетков.
   Ладонин его не слушал.
   Немец заполз за груду конской требухи, отвернулся от Ладонина и в глазах его было выражение, будто он задумался.
   Ладонин, припадая на раненую ногу, подошел к немцу и пристрелил его.
  -- Гляди! Наши пошли! - Снетков смотрел за границу картофельного поля.
  
   Мелькали фигурки солдат, за спинами бугрились вещмешки, солдаты то появлялись, то исчезали в складках местности, все удаляясь к черной стене дыма.
   Ладонин молча взглянул туда, вытер рукавом потное лицо и устало опустился на траву.
  -- Во фляге у тебя вода есть? - сел рядом Снетков.
   Ладонин молча отцепил от барашка флягу и отдал Снеткову. Отвинтив крышку и взболтнув ее возле уха, он жадно опрокинул флягу в рот. Снетков поперхнулся сдавленным хрипом, покраснел, глаза наполнились слезами, он развел в стороны руки и, раскрыв широко рот, пытался вздохнуть. Ладонин вырвал у него флягу. Снетков откашлялся и тихо выдавил из себя:
  -- Хулиган.
  -- Пошли, - сказал Ладонин и встал.
   Они пошли прямо через картофельное поле к деревне.
  -- Шалопут ты... немца за что порешил?.. Ведь сдаваться шел.
  -- Вот тебе раз. Сам-то учил: злобу на немца накачивать.
   Но Снетков уже не слушал его. Глаза масленые, шальные. На скулах выступили розовые пятна. Спирт разобрал.
  -- Эх, сейчас бы капустки квашеной и сальца шматок. - Он провел пятерней по лицу и вздохнул.
  -- Романтическая у тебя душа.
  -- На один глоток, может, еще уважишь для поддержания сил, - с надеждой взглянул он на Ладонина.
  -- Хватит, созрел уже. Вон, как рак красный.
  -- Сопрел маленько, чего ж тут такого. От хмельного меня всегда в краску бросает. - Снетков споткнулся.
  -- Ну вот, скоро на бровях поползешь, - покосился Ладонин.
  -- Корявый ты человек, Ладонин.
  -- Ладно, заткнись!
   Маленькая, разбитая и истерзанная деревушка Пасечки теперь становилась тылом наших частей. По избитой дороге, надсаживаясь в упряжках, лошади, мотая головами, тянули орудия, рядом бежали ездовые, подбадривая лошадей. За орудиями тянулись расчеты.
   За деревушкой на галечнике, у ручья, молча, сидели усталые солдаты лейтенанта Барханова. Клиничев с перебинтованными руками, поддерживаемыми под локтями автоматом, висевшим на шее. Рядом Мурашев протягивал Клиничеву в рот цигарку, тот глубоко затягивался, выпускал дым из ноздрей и, как только сержант просяще взглядывал на Мурашева, он снова подносил к его губам цигарку. Ворожейкин на коленях черпал воду из ручья, пил.
   Безучастно, в стороне под кустом сидела Леся. К ней с лопаткой подошел Снетков.
  -- Маму как похороним, дочка, отдельно или со всеми?
  -- Со всеми, - ответила Леся и тихо заплакала.
   Снетков пошел к могиле, которая почти уже была вырыта. Он спрыгнул к Чалову, его было видно по грудь. Панков лежал с запрокинутой головой. Лицо обиженное. Мертвым он казался совсем маленьким. В пальцах зажаты сосновые иглы. Рядом мать. Лицо завязано клетчатым платком в пятнах крови. Барханов перевел взгляд на Нинку. Теплый виток на лбу шевелился от ветерка.
   И вдруг в уши ударило:
   "Чайка смело пролетела
   Над седой волной..."
   Барханов обернулся.
   У дома в палисаднике стояла крытая машина артиллерийских мастерских. Возле нее хлопотали солдаты в промасленных до черноты гимнастерках. В траве стоял патефон. Оперевшись на локоть, полулежал капитан в толстых роговых очках. Барханов остановился у кустов боярышника.
  -- Выключите патефон! - крикнул Барханов.
   Капитан сел, обхватив руками колени и блеснул очками на Барханова.
  -- Не научились обращаться к старшему по званию?
  -- Капитан, выключите!
   Солдаты столпились возле машины, смотрели на Барханова.
   Выражение лица лейтенанта ничего хорошего не обещало.
   Капитан поднялся, закинул за спину руки и медленно пошел к машине.
   Барханов шагнул к патефону, выключил его и, захлопнув крышку, пошел обратно. Капитан, стоя к нему спиной, молча, через плечо смотрел ему вслед.
  -- Карандаш, товарищ лейтенант, - протянул Ладонин. Он держал палку, к которой была прикручена доска и на ней также красиво, каллиграфически были выписаны имена.
   Ладонин, хромая, поднялся на взгорок и осторожно воткнул в могилу доску. Все подошли к свежему холмику, вскинули вверх автоматы и длинные очереди разорвали воздух в прощальном салюте.
  
  
   Солдаты стояли у дороги и молча смотрели на Барханова, который подошел к Лесе, все так же, в той же позе сидевшей у куста.
  -- С нами, Леся, пойдешь?
  -- Да... Пойду, - она поднялась, вытирая платком слезы.
  
   Солдаты поднимались на холм. Хлынул тихий дождь, он сверкал в лучах солнца, Барханов остановился и смотрел на прозрачную пелену дождя. Подошел Снетков.
  -- Слепой дождик, товарищ лейтенант.
  -- Да, - ответил лейтенант и они стали взбираться на холм.
   Переваливаясь через колдобины на дороге, через деревушку шли машины и сквозь шум моторов прорывался патефон:
   "Чайка смело пролетела
   Над седой волной.
   Окуналась и вернулась,
   Кружит надо мной..."
  
   Солдаты входили в ельник и исчезали, потом они угадывались по вздрагивающим верхушкам елок, но вот и они замерли и безмятежно стояли под тихим сверкающим дождем.
  
  
  
   КОНЕЦ
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"