подобного широко известной в психиатрии Наполеоновской мании,
но, безусловно, он существует
(Психиатрия. Клинические случаи и их лечение. - Саратов, 1974).
Эпиграф 3.
И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник... (Иоанн, 6:8).
- Ну нет, сусальные байки про сладкую парочку Деда Мороза и Снегурки я вам рассказывать не буду, - так начал дед Архип, приподнимая палкой заслонку отопительного котла и проверяя, как сгорает в нутре железной махины сине-желтым пламенем газ. Газ горел хорошо, крепко, хоть и с подвываньем, вызванным свирепой тягой, образующейся в змеившихся по периметру кухни и забирающих на чердак вытяжных трубах.
- Байки, значит, не буду, - повторил, откашливаясь в перетянутый синими жилами кулак, - потому как...
И замолчал.
Новый год для меня с детства почему-то всегда чем-то грустен.
Сам же Дед Мороз представлялся фигурой страшной и непредсказуемой. Одним он дарил очень дорогие подарки и много, другим - совсем простенькие, а третьим - вовсе ничего. В этом новогоднем распределении подарков нетрудно было уловить четкую закономерность, с учетом которой выходило, что Дед-Мороз выполнял чей-то заказ либо был от природы несправедлив. Такой напрашивался детский вывод, и в двух случаях он был не в пользу снежного выходца из солнечной Турции. Оставался еще третий, запасной, вариант, отрицающий само существование бородатого и краснощекого старика с мешком непредсказуемых подарков. Но в этот столь логичный и успокоительный для детской психики вариант поверить было наиболее трудно из-за убедительных уверений людей вполне взрослых и заслуживающих доверия.
Появление Деда-Мороза вызывало состояние ступора. Казалось, раздарив ненастоящие, липовые подарки, он наконец покажет что-нибудь истинное, некую голую суть бытия; например, распахнет свой кожушок, а под ним окажется скелет. Такие в голову приходили мысли.
Дед Архип, если честно, никакого отношения к Новому году не имел, ну разве что самое косвенное, поскольку, как и все, в свой срок вынужденно проходил через эту отметку в народно-европейском календаре. Погреться же он пришел по двум (а, может быть, и больше) причинам: во-первых, у него газ за долги отрезали, и байки он травит, чтоб подольше задержаться. А во-вторых, вообразил, что в Новом году непременно превратится в коня. И не потому, что наступающий год - год Лошади, а потому что, по его утверждению, вышло время. Какое время - неизвестно, но вышло. Однако странность Архипа заключалась не только в конной мании. Он просто был не такой, как все. Например, каждый Новый год кого-то ждал. Этот факт сам по себе вовсе не был странен. Странным было то, что у Архипа никого не было. Никогда. И потому ждать ему вроде было некого, не мертвых же духов. Только вот - ждал, и точка.
- Что ли, деда, ухни за нас, пока ты в человеческом облике, - это Слав говорит ему, протягивая на три четверти налитый бокал.
- И расскажу, - он подмигивает отражению в стеклянных гранях, ставит стакан на пол, наклоняется и смачно сплевывает в пустую емкость.
Архип 40 лет работал слесарем в ЖЭКе и знал тайны городской канализации, как свои шесть пальцев, ибо от рождения был шестипалым.
Все его истории сводились главным образом к тому, как в открытые люки падали люди и животные твари, а он их вытаскивал. Кого - живьем, а кого, случалось, - и нет.
Но в сей раз иной сказ был миру доверен.
- Чудные времена были, - после целого ряда вступлений да междометий начал он. - Чудные времена были. Я, хотите верьте, хотите нет, с 1678 года лямку тяну. Ей-бо. Чтоб мне провалиться, окаянному. Уж не думал, что доведется. А начал с того, что у царя Петра конюшим служил, мази заворотные скотине втирал, чтоб, не дай бог, не понесла батюшку. Весело жили. А тут Новый год решил царь по-европейски завести. Чтоб всё как у них: елки, хлопушки, деды Морозы, ферверки разные. Ну решил, ему разве кто против скажет. А в канун первого праздника напялил на себя маскарад, лицо дегтем вымазал - и к нам, с подарками, значит. Ну, мы-то царя вмиг признали - по одному токмо росту, но виду не кажем. Он и говорит: загадывай, Архипка, чего хочешь. Я - Дед Мороз, все выполнить могу. А чего желать? Всё есть. Я и брякни: Хочу, дескать, до своих тринадцатиколенных потомков дотянуть, узреть, так сказать, в натуральном виде. А он: Вправду хочешь? Не врешь? Ей-бо, - я ему. Он и говорит: Живи. Мне-то что? Я тогда и значения этому не придал. Царь большой шутник был, и до розыгрышей охоч. А поговаривать тогда меж слуг его стали, что он силу в коне своем дьявольском черпает, и упряжь у того коня заговоренная. Каждую субботу будто заходит царь на конюшню, надевает ту упряжь и конем по амбару сигает, а, наскакавшись, уходит, и вновь - жив-здоров. Так - не так, я, конечно, не верил. Мне ль не знать? А только однажды взял и спрятал ту упряжь, не убоявшись гнева царского на себя принять. Из чистого озорства. А бушевал батюшка добре, поскольку воровства не любил. Но - отбушевал. И случилось такое совпадение, что вскорости слег он, а, слегши, нежданно помер. И перед смертью своей скоропостижной только и успел что на табличке написать: Отдать всё... А кому? Что? Никто и не знал, опричь меня, потому как именно я горшки за ним выносил и табличку ту в руках держал, только вот слово непотребное самовольно решился стереть, дабы не смущать возможных потомков да историков, а значилось там просто: Отдать всё - коню.
Архип пожевал синюшными губами, точно жеребец сено.
- Вот, значит, с той поры и не помираю. Кем только не перебывал. Вначале интересно было, потом скучно, а теперь - страшно. 11 моих колен сменилось, а на 12-м - заминка вышла. Выродились все потомки, подчистую, так что ныне я один. Вот и не знаю. Каждый год жду - когда же мой самый первый Дед-Мороз ответа спрашивать явится. За того коня. И - что я ему? А он мне? Не знаю.
Дед Архип замолчал.
- Эк загнул, - Слав похвалил его, рыжую руку свою на плечо водружая. Он еще хотел что-то сказать, но не придумал.
- Да я понимаю, - пришел ему на помощь Архип. - Сам не верю. Иной раз проснусь - и, хоть убей. Но ведь - живу. Вот в чем петрушка. Я и сам уже не знаю, кто я. Или, может, что? - он повертел за ухом, что-то щелкнул и, выпутав из волос, положил на стол. - Забирайте, потом еще отрастет. Не впервой.
И, оставив на столе огромное старческое ухо, поднялся со стула.
- Пойду я. Негоже гостя не привечать.
Снег валил за окном, словно перед снежным потопом.
Архипу грезилось, что он наконец превратился в богатырского черного коня и, разметая вокруг себя снежную пыль, мчится навстречу долгожданному всаднику. Единственное, что он успел сделать перед своим исчезновением - выгнуть назад спину, с благодарностью поднять голову вверх и, с трудом раздвинув спекшиеся яблочной кожурой губы, радостно и победоносно заржать...
Раздался бой городских курантов, затем, прерываемая минутнами тишины, вступила в свои права череда салютов, за окном на пустынной, заметаемой снегом улице изредка слышались отдельные хлопки, петарды, смех. Кто-то отчаянно скрипел по несбитому снегу, но через плотную белую завесу было не разобрать, кто. Где-то совсем вдалеке слышалось слабое конское ржанье. Наверно, цыганский Дед Мороз правил груженой подарками телегой, направляясь к далекому табору...