Я приоткрыл левый глаз. Человек, удостоивший меня окрика, восседал на белой лошади, облачен был в белый же плащ, изрядно пропыленный, и вид имел усталый и надменный. Судя по притороченному к седлу рогатому шлему, пред очи мои ясные явился рыцарь.
- Чего тебе, путник? - лениво осведомился я, уже понимая - отдых кончился. Вот только вставать категорически не хотелось.
- Где живет Василиса? - высокомерно осведомился всадник. Всерьез меня он не воспринимал. Да правду сказать - что можно ждать от невзрачного паренька субтильной наружности, что на травке валяется возле дороги?
Теперь я открыл и правый глаз.
- Дорогу видишь? Никуда не сворачивай, через день доберешься.
- А ближе пути нет?
Нехотя я присел и посмотрел на пришельца внимательнее. Коли нетерпелив, значит точно рыцарь. И то верно - на физиономии ухмылка наглая, на плаще рожа драконья намалевана, и кобыла белая. Все приметы совпадают.
- Ланселот, что ли?
Не снимая маску надменности, всадник изволил удивиться.
- Сэр Ланселот, - поправил он. - Откуда сие ведаешь?
- Птичка напела, - увильнул я. - На хвостике принесла. Сказала еще, что коли явится сэр рыцарь, сразу веди его к Василисе.
- Хорошие птички тут у вас, - одобрил рыцарь. - Правильные. Сам встанешь, или копьем подсобить?
Такие они, рыцари. Живут одним днем, и времени на политес им категорически не хватает, отчего авторитет свой стараются обозначить сразу, напролом. Этот еще добрый. Но в любом случае, на копье до поры до времени лучше не напрашиваться.
- Есть путь короткий, но через лес, - сообщил я, вскочив резво. - Не смущает?
- А должно?
- Так ведь приключения могут случиться.
- За ними и приехал, - ухмыльнулся сэр рыцарь.
***
Если б не рыцари да богатыри, постоянно охочие до подвигов, в нашем Лесу не было бы такой широкой и наезженной дороги. Местные жители соваться сюда традиционно боялись, ибо хотели дожить до старости. Не без исключений, конечно. Особо умные да шибко любопытные иногда находили в лесу свой интерес - правда, после этого не всегда можно было найти их самих.
Потому в основном люди в лес жаловали серьезные - на лихом коне, да с булатным мечом. Жизнь им была дорога постольку поскольку, ибо каждый из них хотел прожить ее ярко. И лесные обитатели шли им навстречу, стараясь украсить финальный отрезок жизни дорогих гостей очень яркими впечатлениями. В результате все оставались довольны.
Изредка кому-то из гостей везло - и тогда довольны оказывались еще и местные жители, ибо часть леса на время становилась безопасной для посещений. Девицы получали новый предмет мечтаний томных, добрые молодцы - пример для подражания, песнопевцы да сказители - повод для красивого вранья, а нечисть всякая - вакантное место. Наблюдая всю эту взаимосвязанность и круговорот существ в Лесу, просто невозможно было не стать философом.
Поглядывая исподволь на сэра рыцаря, я очень быстро составил возможный список его достоинств и недостатков. Отличий от типичного набора ничего не предвещало. Заносчивый упрямец, и неизвестно, чего в нем больше - гордости или верности своим принципам.
Одно пока не понятно - какое отношение он имеет к Василисе?
А тем временем мы уже забрались вглубь леса.
- Вот здесь раньше Соловей-разбойник сидел, - сказал я, указывая на могучий дуб, растущий чуть поодаль. - Народу положил - ужас, большей частью торговый люд. Добра всякого накопил бессчетно. Как свистнет, бывало - на другом конце леса слышно.
- Где сейчас он? - сверкнул глазами Ланселот.
- Место сменил, теперь работает ближе к большому тракту, - объяснил я. - Да и скучно в лесу на одном месте. Если повезет, проедешь аккурат мимо. Только без меня, уж уволь.
"Не входит Соловей в круг моего общения", захотелось добавить, но я не стал.
- Нечисть, - хмыкнул рыцарь, и кобыла всхрапнула ему в ответ.
- А вот за теми елками раньше Ведьмина опушка была, - махнул я рукой в другую сторону. - Бабка там жила, что Ягой прозывается. Малых деток любит, в прямом смысле этого слова.
- В прямом смысле - малых? - уточнил рыцарь.
- В прямом смысле - любит, - уточнил я, вздыхая. О людоедских замашках противной бабки знали все, а вот о другой, любвеобильной стороне ее натуры - отнюдь немногие, и я в их число входил... к превеликому сожалению. По этой причине ее общества я избегал не меньше, чем соловьиного.
- Стой, - скомандовал рыцарь. - Впереди развилка.
- Да какая развилка, - возразил я. - Вот еще проедем, и настоящее перепутье будет, а это так, тропинка в сторонку. Чуток пройти по ней, и вот он - склеп Кощеев. Это ж часть леса Кощея, ты не знал?
- Заедем к нему, - Ланселот блеснул мечом. - Чтобы потом не возвращаться.
- Ты, смотрю, вознамерился всю нечисть в лесу за раз извести? - скрывая на всякий случай иронию, предположил я. - Успокойся, нет его сейчас в склепе. А надо будет - Кощей сам тебя найдет. Только мало не покажется.
- Еще посмотрим, - высокомерно возразил рыцарь, - кому, сколько и чего покажется. А где ваша главная нечисть?
- Это которая?
- Да Змей Треглавый!
- Горыныч, что ли? Ну, ты и сказал - главный... - я даже возмутился от такого заблуждения. - Всех достоинств, что три башки, жрет в три горла и живучесть тройная. Пока две головы срубишь - замаешься, а на третью не у каждого силенок хватит. К тому же, отрастают быстро, богатыри пот со лба утереть не успевают. Сколько их полегло из-за этого, романтиков неразумных - страсть. Может, поэтому Змей и заделался поэтом-рифмоплетом, благо фактического материалу много.
Ланселот снова хмыкнул. Определенно, навестить он собирался и Горыныча.
- А говорят, Алеша Попович все три головы ему срубил, - усомнился рыцарь.
- Было, - кивнул я. - Он тоже, вроде тебя, к Василисе приезжал. Три дня под ее окнами скучал, да каждое утро бегал к Змею разминаться. По одной голове за раз - вот три и получается.
- Что ж, не пустила его к себе Премудрая? - уточнил Ланселот равнодушно вроде бы, но с усмешкой.
- Простоват наш Алешенька для Василисушки, - сказал я, искоса поглядывая на сэра рыцаря. - Как сам думаешь?
Ланселот не ответил ничего, только нос выше задрал да спину выгнул, что и так словно доска прямая. И еще лошадь пятками огрел.
И в то же мгновение вышли мы на поляну.
- Пришли, - сказал я.
- Куда?
- В Изначалие. Не видишь разве?
А не увидеть и впрямь было мудрено. Четко в середине поляны нашу дорогу перекрещивала другая, такая же, и на перепутье возлежал валун. По сути, от него дороги-то и шли, четырьмя лучами во все стороны света.
- То самое место... - прошептал рыцарь. Кобыла под ним начала беспокойно перебирать ногами.
- То самое, - согласился я. - Надписи на камне были, да прости уж, откололись. - Я подумал и уточнил: - Со временем.
- И про что они гласили?
- Так известно... Туда пойдешь - коня потеряешь, туда пойдешь - голову сложишь, туда пойдешь - без порток вернешься... А туда свернешь - честь потеряешь, - по памяти продекламировал я.
Ланселот непонимающе уставился на меня. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего.
- Куда - туда? Ты шутки со мной шутишь?
- Да какие уж шутки, - возразил я. - Не все вам, богатырям да рыцарям, решать. Пусть судьба за вас выберет. Налево ты пойдешь, или направо, а может прямо или обратно - какая тебе разница? Вот что ждет тебя там, куда ты пойдешь - это главное в твоей жизни будет. Но сейчас тебе этого знать ни к чему.
- Понятно, - задумчиво пробормотал Ланселот. - Понятно, что ни хрена не понятно. Привел ты меня сюда зачем?
- Тому, кто встретит, тому и вести, - объяснил я. - Традиция, не мной выдуманная. Выбирай свой путь, а дальше уж пусть судьба решает.
- А с Василисой что же? - процедил сквозь зубы рыцарь. - Обманул?
- Ни в коем разе, - возразил я. - Тут все дороги ведут к ней, даже та, по которой ты пришел.
С этими словами я развернулся и направился в путь обратный. И успел сделать шагов десять, как сзади раздался рев:
- Да я сейчас тебя...! А ну, повернись лицом к своей смерти!
Я оглянулся.
- Нет, братец. В этом ваша слабость - не бьете вы в спину.
И пошел дальше, а вслед мне донеслось:
- Да кто ты есть...?
"Ты догадался", подумал я, улыбаясь.
***
Колотушка у входа ознаменовала начало нового дня. Только лишь солнце встало, в соседней деревне петухи прокукарекали, так надо же - она явилась и лупит по дверной доске - выходи, значит.
- Здравствуй, краса, - низко поклонился я, спрыгнув перед тем с дерева. Всю ночь сидел в ожидании. Думал, примчится затемно - так нет же, утренней росой сперва надо умыться, чтоб кожа с утра нежной была да бархатной, чтоб на красу ее слетались поглядеть даже бабочки. Женщины - всегда женщины, даже такие премудрые. В былые времена я мог вообразить, что для меня она старалась, но теперь знаю - лишь для себя они такие прекрасные. Не для меня, Ланселота или черта лысого - а самим важно знать, что с утра нет в мире никого румяней и белее.
Она стояла передо мной, с русой косой на груди, что приподнимала спереди сарафан ритмично и завораживающе. А вот руки Василиса воткнула себе в бочка, да глядела неласково.
- Кощей! - разнесся девичий голос по поляне, и даже соловьи на миг смолкли.
- Василиса, - я улыбнулся. - Сама пришла... А как, в гости, или же насовсем?
- Я же предупреждала, Кощей, - девица была не в духе. - Я очень четко вас всех предупредила, чтобы вы не трогали Ланселота. Я тебя, тебя предупредила!
В гневе она была даже еще прекрасней, чем в смирении. Можно сойти с ума, на нее глядя, от стремлений да от несбыточности. Будь я поэтом, как Змей наш Горыныч, я б стишок сложил лирический.
- Сгинул, значит, - резюмировал я. - Sic transit gloria mundi!
- Ты шутишь? - прищурилась Василиса. Не любит она иронии, равно как и юмора. Беда в том, что лично я шутить как раз люблю, даже не меньше, чем... чем... Тут я заставил себя оторваться взглядом от ее груди и унять воображение.
- Не серчай, Василисушка, - приглушенно попросил я. - Твои слова помню. Но и ты пойми меня - он не только твой гость. Он и Леса гость. А мне его встретить довелось.
Василиса задумалась.
- Ты отвел его до камня?
- До него, - кивнул я. - Традиция, сама знаешь.
- А дальше? - продолжала пытать девица. - Что ты потом делал?
Я усмехнулся:
- А разве мои слова для тебя что-то значат?
- Это я сама решу.
- Дальше уж не от меня зависело, а от того по какой дороге он решил свою кобылу направить. Впрочем, - добавил я ехидно, - Ланселот мог повернуть и обратно.
Василиса посмотрела на меня с сомнением. И в раздумьях она тоже прекрасней некуда - но это к слову.
- Хорошо, - сказала она, что-то для себя решив. - Если Ланселот попал в беду, надо выручать его, минуты лишней не тратя. Ты со мной пойдешь.
Вот так - просто, но категорично. Возражений не принимаются, словно она меня заставить в силах.
- Василисушка, - вкрадчиво возразил я. - Ты, наверное, и не догадываешься, с какого высокого дуба плевать мне на одного известного тебе Ланселота.
- Я знаю, - просто ответила она. - А если не на Ланселота?
И так она это сказала, что аж слюна поступила к моему горлу, а в глазах затуманилось. Словно приоткрыла Василиса дверку на мгновение, и совсем по-иному взглянула мимолетно. Обманет! - вопил разум. Наживку бросила, не глотай!
Конечно же, я заглотнул. Рыбка тоже ведь иногда рыбаком завтракает.
***
Вся округа знает - коли есть надобность в зелье каком, то прямая дорожка тебе в лес, на Ведьмину поляну. Но что интересно - ходят крайне редко, ибо платить приходится цену весьма высокую. И первая плата - неопределенностью.
Никто не знает, что решит Яга. Коли левая пятка ее возжелает - уйдет проситель целехоньким, да зелье заветное унесет, в обмен на мешочек злата звонкого полученное. Тогда, считай, повезло. А бывает иначе - и чаще бывает, - и тогда дым из печной трубы старухиной избы вдруг густеет, и на запах выходят из леса волки. Золото Яга в этом случае себе просто так забирает.
Потому ежели и ходит кто к ней за зельем, то если совсем уж край. Если нужно, чтобы чье-то сердце биться перестало - тогда просят отраву безотказную. Но коли кому невтерпеж, чтобы чье-то сердце наоборот - быстрее заколотилось, да из груди выскочить норовило - тогда без приворотного зелья никак.
По иронии судьбы, сама Яга никак не могла воспользоваться своим зельем. У всякого ведовства есть пределы, а у любовного дурмана тем паче. Сила приворота кончается там, где рожа Яги начинается. Так и мается карга без тепла душевного. Сколько народу жизнью за то поплатилось - страсть...
От моего жилища до ее избушки дорога напрямик, да все буераками да оврагами. Тем и спасаюсь от непрошеной гостьи - иначе бы сладу с ней не было. Раньше тут рощица была березовая, да слишком часто через нее Яга путь срезала. Пришлось слегка подправить рельеф. Тоскливее, зато спокойнее.
Но Василису не страшили овраги. Где надо - по жердочке перейдет, где не надо - прыгнет, или за веточку схватится. И хоть бы где оступилась Премудрая, только прыг да скок. Еле за ней поспевал, станом девичьим любуясь.
Полянка Ведьмина нежданно возникла, как ниоткуда. Свойство у нее такое - появляться тогда, когда о чем-то своем думаешь. На свежего человека, говорят, действует безотказно - а второй раз сюда никто и не заявляется.
Избушка стояла, как ей и положено, посередке поляны; сбоку притулилась врытая в землю банька, из окошек дым - бабка топила по-черному. Сама Яга, отклячив тощий зад в небо ясное и что-то бормоча себе под нос, раскладывала у баньки пучки свежесобранной травы.
- Яга, будь здорова, - крикнул я. - Дурман-траву сушишь?
Бабка вздрогнула и чихнула громко - так что деревья задрожали ветками. С детства эта забава - пожелать ей здоровья, и бабка сразу чихает. Был тут умник некий из заморских земель, объяснял что-то про смещение причинно-следственных связей в результате воздействия лингвистико-магических вихрей на пространственно-временной континуум... Уж кости его давно сгнили, а про континуум помню.
- Это надолго, - пояснил я. - Что так смотришь, Василисушка?
- Ты нарочно, - без тени сомнения сказала девица. - Мы по делу пришли, минуты лишней нет, а ты нарочно бабку злишь, дабы с ней разговора не вышло.
- Истину речешь, - хмыкнул я. - Одно слово - Премудрая. Только причин не угадала. Прости, краса, но бабкину ласку мне терпеть невмоготу даже ради тебя, а про Ланселота твоего и речи нет. Пусть Яга лучше лается.
Василиса отвернулась. И "Ланселота твоего" проглотила, глазом не моргнула. Ужель и впрямь не просто так пожаловал сэр рыцарь?
А бабка между тем отругалась и в избушку поковыляла.
- Яга, - крик Василисы пронзительно хлестнул по ушам. - Ты доигралась!
Бабка оглянулась и злобно уставилась на девицу. Не любила она ее безумно, да опасалась.
- Что тебе, бесстыжая? Мазилку какую надо от морщинок, шоб кобеля от тебя не разбегалися, страхолюдина? А может плод в чреве вытравить решила, развратница?
- Ты мне поговори тут, - тряхнула косой Василиса. - Куда девала рыцаря, сказывай!
- Тю-у... - осклабилась Яга. - Ужель бычок так скоро покинул тебя? Ночки, видать, хватило ненаглядному, чтоб наскучила... Лешка этот охальник Попович от тебя дня три не вылазил, а нынешний сразу лыжи навострил. Стареешь, уродина, не иначе...
Понесло бабку. Я уж в сторонку отступил, чтоб солнышко в глаза не светило - уж больно увидеть хотелось, что сейчас тут начнется. И если откровенным быть, то не завидовал я сейчас бабке. Еще чуток - жалеть бы начал.
Василиса шагнула вперед, и заткнулась Яга. А краса кулачок в бок уткнула, да второй шаг сделала, третий. Повернулась, вздохнула глубоко, да улыбнулась так светло да жизнерадостно, что враз птички слетелись к ней на плечи, а из травы на подол ее кузнечики прыгнули. Ветерок подул, облачка отогнал от солнышка, и даже избушка предательски дрогнула и шажок один к девице сделало. Потянулся к ней мир... и я чуть было не поддался, да вовремя осекся. Подашься разок, и все, на что сможешь надеяться - это прыгать на подол к ней наперегонки с кузнечиками.
А Василиса ничего не сказала. Посмотрела на бабку с жалостью, что хуже копья разит, да отвернулась.
- Пойдем, Кощей. Был яд у старушки, да весь в желчь вышел. Не по зубам ей Ланселот.
- Куда пойдем-то? - спросил я, а сам на Ягу гляжу. Виду не подаю, но рад до смерти, что обычно любвеобильная старуха меня уже и не замечает - так Василиса ее приложила, слова не молвив. Застыла карга от унижения, а по сторонам все же зыркает. Примечает птах лесных да в лицо кузнечиков запоминает, дабы за измену после отплатить. И на избушку недобро косится.
- А выбор не богат, - говорит Василиса. - Либо Змей, либо Соловей причастен. Только сперва навестим валун. Все едино мимо не пройти.
***
Если в Лесу идти или ехать по дороге, то непременно придешь в Изначалие. Шут знает, откуда тут взялся валун, однако без него это место себе уже и не представить. Когда-то дорогу он путникам показывал, и люди считали то за благо. Даже коли благо то неожиданной стороной к ним оборачивалось. Никогда мне не понять, отчего так важна людям определенность. На мой взгляд, ценнее неожиданность - ведь тогда ты сам творец удачи, и есть на что неудачу свалить.
А неожиданность нас ждала прямо у валуна. Рыцарская кобыла мирно паслась рядышком, словно бы хозяин дрых неподалеку. Однако сдвинутое набок седло и волочащееся позади копье говорили иное - всадник не здесь и, возможно, в беде.
- Иди ко мне, красавица, - позвала Василиса ласково. Лошадь послушно подошла и аккуратно ткнулась девице в лоб, за сочувствием.
- Откуда ж ты пришла? - спросила девица, но кобыла лишь хлопала глазами. И отчего у людей принято считать, что лошади умные?
- Куда дальше-то? - осведомился я. - Есть идеи, Василисушка?
- А ты у камня спроси, - всерьез ответила краса. Я усмехнулся.
- Мудрено это... Да и что камень нам сказать может? Ну, стоял тут рыцарь, выбирал. Так выбор тот у него был исключительно условный: налево, прямо да направо, - я подумал и добавил: - Ну, или назад повернуть.
И посмотрел на девицу - да она на меня не глядела. И последних слов словно не слыхала. Я подбоченился с обидой и продолжил свою философию:
- То ли дело раньше: налево пойдешь - коня потеряешь, и так далее. Время неумолимо, оно даже надписи порой стирает.
- Особенно, когда кое-кто их зубилом скалывает, - добавила Василиса. Я подавился на полуслове, а девица прикоснулась к валуну ладошкой и прошептала:
- Время калечит, но время и лечит. Камень молчал, но камень ответит. Добрый и смелый в жестокой беде. Только скажи нам - искать его где?
Не слыхал я до нынешнего дня, чтобы валун заговорил, считал это сказочками. А в сказках не только камень говорит - люди врут, что за морями да за тридесятым царством у каждого жителя в кармане коробочка, которая разными голосами разговаривает. Один говорит в свою коробочку, другой его слышит, будь он хоть в другом царстве. Третьи о том рассказывают, а все прочие верят. И чего только люди не придумают?
Но на этот раз и мне поверить пришлось своим глазам и ушам. Камень зашевелился и изрек замогильным басом:
- Нет здесь загадки, разгадка одна, тонкая тайны на ней пелена. Гордый, упорный не мог повернуть - знаешь сама, где лежал его путь.
И замолк - но и без того сказал много. Василиса поклонилась камню, я же замер с открытым ртом.
- А ведь могли сами допереть, Премудрая. Как ты думаешь?
Она не ответила, поскольку уже поправляла седло у рыцарской кобылы. Я вздохнул - опять мне бежать пешим рядом с конным. Хотя и то правда - промедлим, так все интересное пропустим.
И мы поспешили. Туда, куда вчера вечером, согласно своей несгибаемой и предсказуемой рыцарской натуре и недолго думая, двинулся Ланселот,. Разумеется, не свернув ни влево, ни вправо. Проще говоря - прямо поехал.
А прямо - это к урочищу Соловья-разбойника, самого большого хама нашего Леса.
***
Из далеких мест в незапамятные времена прибыл к нам бандит-одиночка по прозвищу Соловей. Говорят, на своем веку он пробовал себя в разных занятиях, но не преуспел в оных. Начинал Соловей простым певцом-баяном в кабаках и корчмах, да не нашел отклика в людских сердцах по причине однообразия репертуара. Потом ненадолго он обрел популярность, выступая на собраниях вечевых заморских демократий, но политического капитала не нажил, ибо не усвоил простого принципа - если уж взялся бить смертным боем тех, а не этих, то хотя бы помни, где эти, а где те, а не вали всех разом.
Как порой бывает в таких случаях, нашел себя Соловей в сфере антиобщественной, а другими словами в разбое. Казалось, он обрел свою жизненную дорогу, на которой простая засадная тактика позволяла разбойнику-одиночке успешно грабить купеческие караваны. До поры до времени сопутствовала ему удача, пока местный царь не решил бороться с разбойниками радикальным образом, лишив их кормовой базы - и извел на корню всю торговлю. С тех пор Соловей разочаровался в жизни и осел в нашем Лесу.
На пересечении большого тракта и тропы, по которой сейчас спешили мы с Василисой, стоял дуб, ранее облюбованный Котом-Баюном. Котяра знал множество баек, песен и анекдотов, отчего место пользовалось популярностью у проезжих купцов, уставших от однообразия пути и капризов придорожных куртизанок. Кот не наглел, и в большинстве своем купцы выживали после его сеансов. Но так продолжалось недолго. Освоившись в Лесу, Соловей оценил выгодное расположения места, занятого Котом, и прогнал хвостатого к чертям собачьим.
Чаще всего мимо дуба путники проезжали именно по Большому Тракту, игнорируя тропу мимо Камня, отчего на обочине тропы обычно привалов никто не устраивал, лужаек не вытаптывал и мусором не сорил. Поэтому сюда можно было приходить отдохнуть душой от злодейств, полюбоваться пейзажами, понежиться в зарослях трын- и дурман-травы, что росли только в этом месте в Лесу прямо у дороги.
И сейчас, вдохнув на бегу ароматного дурмана, помечталось мне, что лежим мы здесь вместе с Василисой, и сарафан ее уж не скрывает ее истинной красоты от меня, поскольку нету на ней сарафана.
Но не успел я помыслить далее, как швырнула мне Василиса копье богатырское, что приторочено к седлу было, задев, разумеется, древком мне по темечку.
- Мешается, - пояснила Василиса холодно, словно бы мысли мои угадала. А кто ее знает - может, и почувствовала что-то. Я перехватил копье на плечо, и тут Василиса тормознула кобылу.
Перед нами стоял дуб, с которого доносился храп молодецкий. Самого Соловья листва скрывала. Храпел разбойник, по обыкновению своему, на высокой ноте, отчего окрестные деревья привычно содрогались.
- Это еще что, - заметил я. - Когда он работает, так на другом крае Леса слышно.
И пошел вперед, а Василиса спросила мне в спину:
- Кощей, а ты что сейчас сказал?
Не успел я ответить. Сволочь Соловей напал неожиданно. Не разобрал, видать, спросонья, кто к нему пожаловал, иначе бы трижды подумал да четырежды узелок себе завязал.
Сначала земля затряслась, трава склонилась да затуманилось солнышко - или в глазах просто потемнело, не суть. А после накатило, и закружился нелепым волчком мир вокруг, смешав и дуб, и Василису, и кобылу богатырскую в единое непонятное мельтешение - хотя на самом деле это меня закружило. Успел я уткнуть копье в землю, чтобы задержать вращение, и лишь затем обернулся самим собой. Обернулся и понял, что не прощу этого Соловью никогда - что Василиса увидела меня в истинном обличье. В том виде, каким только девок и пугать, даже премудрых.
Соловей еще не опомнился и свистел, а я шаг за шагом продирался вперед за счет меньшей парусности, волоча копье. Ветер выл в ребрах и пустых глазницах, набивая череп травой сорванной да листьями прошлогодними. Вот шаг, еще один - и я под дубом. Тут-то и пригодилось копье, спасибо Ланселоту да Василисе предусмотрительной.
Соловей слетел вниз от первого же тычка - видать, удачно попал. Слетел, но не заткнулся, пришлось врезать ему по темени и добавить еще разок. Лишь тогда вернулась в этот мир тишина, кричащая благословенная тишина...
Покуда Василиса подъехала, я уж вернул себе привычный человеческий облик, а Соловья скрутил да в мешок запихал, вытряхнув перед тем оттуда свежее трофейное барахло - злато, серебро да прочую дребедень. И когда заговорила Василиса, я уж понял, что не было тут Ланселота. Не таскал сэр рыцарь с собой всех этих побрякушек, ибо ему не к чему.
- Да, Кощей, - сказала девица свысока, поскольку еще восседала на кобыле. - То был воистину эпический подвиг.
- Грубиян он и хам, - выдохнул я.
- Он-то да, но вот ты, - краса улыбнулась ласково, но в глазах сверкнула озорная искорка. - Ты у нас, оказывается, очень тонкой натурою обладаешь.
У меня аж челюсть отвисла. Василиса шутит, и что особо причудливо - надо мною. Уж не знак ли это какой? Стараясь не показать большего удивления, я перевел разговор:
- Ошибся, стало быть, камень-Валун? Не эту дорогу выбрал рыцарь.
Помрачнела Василиса.
- Моя оплошность, - признала девица. - А ты тоже хорош. Сам же сказал, что Соловья на другом краю Леса слышно.
- Ну и что?
- А то. Слышал ты его вечером? Эх ты... да и я тоже.
Почесал я макушку и вынужден был признать, что права Василисушка. Оплошали мы с нею. Поверили каменюке неразумной, повелись на стишок корявенький...
- Стишок... - пробормотал я. - Василиса, а не в том ли разгадка?
И она тоже поняла меня. Поняла и аж побледнела от предчувствия скорой развязки.
- Змей. Он же рифмоплет...
- А теперь больше некому, - сказал я и пнул мешок, в котором как раз Соловей заворочался. - А с этим что делать?
- Придется взять с собой, - сказала краса. - Чтоб не освободился раньше времени, да свистом Змея не предупредил. Давай его на седло. Хоть какое время купцы спокойно тут ездить будут. Глядишь, торговлишка в соседних царствах наладится, люди лучше жить станут.
С последним я бы поспорил. Еще неизвестно, кто в этом мире больше разбойник, Соловей или торговый люд. Если уж при Соловье купцы так цены задирают, что будет в отсутствие такого регулирующего фактора? А разбойник наш - он еще и часть культурного наследия.
Хотя быть может, во мне солидарность заговорила.
***
Отчего-то среди людей сложилось мнение, что Змей Горыныч самая что ни на есть главная нечисть во всем мире - или хотя бы в нашем Лесу. Вон и Ланселот мне такое брякнул. С рыцаря взятки гладки, ему стратегическое мышление неведомо - но в том-то и дело, что выразил он общее мнение. Казалось - почему так? Мыслю, что причина в сказителях, что по свету шастают, да с народом молвой делятся.
От них это заблуждение и пошло, а в особенности от тех, что себя нашли в складывании рифм. Тут строчка, там строчка - песня родилась или присказка. Народу нравится, а сказителю обед. Да только много их развелось в последнее время - в иной избе тараканов столько не насчитаешь. Одним умением рифмы складывать не протянешь, тут особое что-то нужно, чтоб тебя приметили. Вертятся поэты-рифмоплеты, как могут, стараются - а тут Змей. И хоть стихи его барахло сущее, но харизма, извините, тройная. Отсюда и злоба особая у брехунов-сказочников на Горыныча, и тайный умысел, как они сами думают - а на самом деле явный. Поют в уши каждому встречному богатырю про "нечисть главную", изведя которую будет герою слава и почет - а прочий народишко тоже слышит и примечает, отчего прочей нежити огорчение.
Как бы то ни было, а костей героев да неудачников возле пещеры Змея Горыныча валялось немерено, вследствие чего место это было в Лесу самым тоскливым и убогим. Никто из нечисти сюда не приходил ни по делу, ни по безделью, что давало Горынычу уйму времени для творчества.
Надо сказать, что работал он в разных жанрах. Левая его голова - самая глупая - сочиняла блатные стишки да песенки, за что порой ее приглашали на разбойные сходки. Средней голове по душе была сатира, правая же ударяла по лирике.
Мы с Василисой приблизились к пещере в самый разгар творческой дискуссии между левой и средней головой. Сторонний наблюдатель мог решить, что сейчас они вцепятся друг другу в глотки, судя по граду ругательств да изрыгаемому пламени, но в действительности то был обычный рабочий процесс. Над всем этим возвышалась правая голова. Не видя ничего перед собой, она бормотала:
- Познала девица любовь... Он выпил девицы всю кровь... Морковь...
Я покосился на Василису, что спрыгнула с кобылы и теперь с очень серьезным видом бродила над разбросанными вокруг костями, словно силясь признать в них Ланселота. Соловей в притороченном к седлу мешке посвистывал мерно - никак, уснул. А вот кобыла уже начинала волноваться.
- Похоже, мне опять начинать, - вздохнул я, приближаясь к Змею. Подойдя, я уткнул руки в бока и крикнул:
- Здорово, Графоманыч. Придумал уже рифму к слову "бездарность"?
Змей атаковал в три головы разом, и не будь я готов к тому заранее, то остался бы без порток. Три струи пламени прошли уже сквозь мои косточки, благо голому скелету от того не жарко и не холодно. Второй раз за нынешний день пришлось обернуться собою, и вновь при Василисе.
- Не старайся, чешуя трехголовая, - сказал я. - В аду все равно жарче будет.
- А, это ты, - буркнула средняя голова. - Зачем пожаловал? Видишь, я занят.
- И Василису приволок, - с подозрением заметила левая. - В натуре не к добру.
Правая голова закатила глаза и снова забормотала: "...любовь... кровавая любовь ... не в глаз, а бровь... и снова кровь... ну, и морковь... "
Девица-краса оторвалась наконец от созерцания костей и озадаченно посмотрела на Горыныча. Видно было по ней, что не устраивает ее что-то.
- Занят, говоришь? - я вновь поспешил принять облик человеческий, только проверив на всякий случай портки - не дымятся ли. - И что, никто не отвлекал тебя, пламенный поэт?
- Да приходил один вчера, - буркнула средняя голова.
- Рыцарь? - подался я вперед. - Богатырь?
- Кто его разберет, - ответила средняя голова. - Может, и богатырь... Жирный, правда, и на осле. Я, говорит, заказчик. Решил открыть торговлю морковкой, нужны, значит, стихи завлекательные. Ну, мы втроем жребий и бросили: кому, значит, заказчика, - голова рыгнула сыто. - Кому осла, - левая голова облизнулась и уставилась на богатырскую кобылу. - А кому рифмы сочинять. Все должно быть по чесноку.
- ...и вновь рекою льется кровь, - сказала правая голова. - И коль не купите морковь...
- А ну, - вдруг подала голос Василиса. - Ну-ка головы, на первый-второй, рассчитайсь!
Все три головы вытянулись так резко, что чешуя посыпалась, и левая прогорланила за всех разом:
- Айн-цвай-драй!
- Все на месте... - озадаченно сказала Василиса.
- А ты на что рассчитывала? - не понял я вначале. И только тут картина начала проясняться.
- Подожди, краса! Ты сказать хочешь, что...
- Что хоть одну башку, а Ланселот срубил бы, - закончила за меня Василиса.
- Какой-такой Ланселот? - навострила уши средняя голова.
- Так отрастают же, - возразил я.
- А где тогда старая голова? - спросила девица. - Хоть одна? Ни одной вокруг не валяется, хоть обыщись.
Я посмотрел вокруг - налево да направо, - и лишь затем перевел взгляд на Премудрую. Ох, до чего мне хотелось не отводить глаз от нее, и чтоб она тоже глядела и глядела на меня! Хоть с каким чувством, хоть с враждой - но глядела...
- Не пойму я тебя, - сказал я. - Хочешь сказать, что и сюда мы зря проехались?
- Выходит, что зря.
- И что же нам остается? - спросил я, прекрасно зная ответ. Ведь если не Яга, не Соловей и не Змей, то остается лишь один паренек, что этим утром всю прочую нечисть успел навестить в компании с девицей красной. Я, получается, и остаюсь.
Вот только Василиса отвечать не спешила.
***
Каждый гость нашего Леса оставляет в нем частичку себя, прежде чем стать для Леса историей. Те, кому не сильно повезло, разбросали тут свои косточки, кому повезло больше, сохранились лучше - в виде целого скелета. Кто без штанов остался или коня потерял - вообще счастливчики, какие редко встречаются.
Алеша Попович в свои приезды оставляет в нашем Лесу воспоминания, о которых не принято спрашивать, потому что и так всем все известно.
У Змея, по слухам, сильно ноют все три шеи, когда кто-то упоминает о богатыре. Соловей начинает делиться собственными воспоминаниями о выездных сессиях, которые удивительным образом совпадали с Алешиными приездами, поскольку Попович как-то раз обещался подправить разбойнику голосок до сопрано. Баба-Яга возмущалась привычкой доброго молодца вырывать ноги у избушки. И вечно наша нечисть лесная гневно и довольно наивно обещает разобраться с Алешей "в следующий раз".
На мой взгляд, этими невинными шалостями и мог бы ограничить свою изобретательность поповский сын. Однако с завидным постоянством и упорством богатырь в каждый свой приезд затапливает мой склеп, нанося воду ведрами. Вероятно, кто-то сказал ему, что это смешно. Как бы то ни было, но терпению есть пределы, и в следующий раз я бы ему не советовал ко мне соваться.
Но и без того утешение, что у Василисы не имел успеха Попович. В прошлый приезд она даже не вышла к нему. Но вот интересно, вышла бы она к Ланселоту?
Но рыцарь сгинул. Как сказал однажды проездом один царевич: "Пичалька!"
- Какие мысли, Василисушка? - спросил я, собравшись внутренне. Леший ведает, как и когда вдарит девица, и главное, чем, коли все варианты отбросила да на мне остановилась.
- На себя намекаешь? - улыбнулась краса. Я сглотнул. Плохая улыбка у нее была, покровительственная. Уж лучше б угрожающая.
- А что тебе остается?
- Рыцарь не мог повернуть назад, - сказала девица. - А ты в засаде сидел на дереве, когда я пришла, а не в склепе своем непросыхающем. Не твоя добыча Ланселот, как бы не хотелось тебе этого.
- Так ведь всех перебрали, а ответа нет. Даже камень тебя обманул. Одурманил... - сказал я.
И вдруг понял сразу все. Будто глаза открылись.
И Премудрая поняла, словно мы в тот миг одной ниточкой были связанные.
- Одурманили... - прошептала краса. - Он не мог повернуть и поехал прямо!
- Мимо дурман-травы, - кивнул я. - Ах, бабка... Переклюкала нас Яга!
Сказал я - "нас", но Василиса поняла, что я на самом деле думал. Ее "переклюкала" бабка, Премудрую, а меня-то так, за компанию. Бабка, которая сушила дурман-траву, когда мы пришли к ней в первый раз. И баньку старуха топила, а уж то каждому ведомо, что Яга в баньке со своими жертвами вытворяет. Потому-то бабка и не глядела на меня, что в заначке у нее был добрый молодец...
Все это я додумывал, а Василиса уже была в седле. Ударила пяточкой кобыле в бок и понеслась. А я за нею, в который уже раз сегодня.
Мелькали елки и сосны, кузнечики в испуге отпрыгивали да птички разлетались - это мы спешили спасать непутевого рыцаря от жутких бабкиных ласк. Метался из стороны в сторону и бился о кобыльи бока мешок с Соловьем, взлетала Василисина коса русая - а я бежал следом и никак понять не мог, для чего мне это надо? Ужель только оттого, что она попросила?
- Кощщщщей... - донеслось откуда-то сбоку, и я заметил, что за деревьями попутно нам несется Змей Горыныч. Дошло, знать, до чешуйчатого графомана, что где-то неподалеку рыцарь в беспомощном виде, и решил Горыныч воспользоваться случаем.
- Кощщщщейййй... - свирепо шептала средняя голова. - Ты один не справишься... Твоя Василиса, мой Ланселот...
- А кобыла - в натуре моя, - встряла левая голова.
- И вновь прольется чья-то кровь... Сгубила девицу любовь... - обрисовала правду жизни правая голова.
