Я взметнулась по лестнице - узкой и витой, словно улиточный домик. Сердце больно барабанило в висках. От быстрого бега сбилось дыхание. Я бежала, перепрыгивая через ступеньки, словно в приступе паранойи. Споткнулась. Чуть не упала.
Остановилась. Прислушалась. В соборе было тихо, как в могиле. Да, это и была могила! Где-то здесь, прямо в храме, похоронен его великий создатель.
Сердце вырывалось. От кого я убегала? И зачем? Уже слишком поздно и собор абсолютно пуст. Из сотен оконец в часовню пробивались розоватые лучи заходящего солнца. Барселона погружалась в ленивую дремоту.
Ещё полчаса у центрального входа в храм меня будет караулить Энрике. Целых полчаса! Конечно же, я успею подняться на самую вершину и благословить на сон грядущий всю Барселону.
Мятежное сердце притихло и дыхание успокоилось. Теперь оно было даже, пожалуй, слишком медленным. Я прикоснулась ладонью к стенам часовни, ощущая спасительную прохладу камня. Пора идти.
Я сделала шаг. Под ногой что-то хрустнуло. Нагнулась. Пригляделась. На ступенях были рассыпаны орехи с изюмом. Я взяла одну продолговатую изюминку, сдула пыль и положила в рот. Она оказалась сладкой и мясистой.
"Детка, хватит есть мой ужин. Лучше посмотри на эту красоту!" Я встрепенулась. Голос доносился сверху.
Через миг я оказалась около крохотного балкончика. Там в мечтательной истоме стоял седовласый старик. Я подошла к нему. Вечернее солнце расцветило сонную Барселону. Казалось, только собор был ему не подвластен. Его прохлада и зловещий вид говорили скорее о его родстве с холодной луной.
"Да, красота!" - согласилась я и посмотрела на часы. Только сейчас мне пришло в голову, что храм уже давно закрыт. И посетителей сюда не пускают. А я здесь лишь благодаря слабости мужчин к моим чёрным глазам. Я всё ещё размышляла, как этот седовласый старик, мог попасть сюда, когда спросила:
"Как вы здесь очутились?" Он посмотрел на меня взглядом, полным снисхождения, и покровительственно сказал:
"Детка, я здесь живу. А ты что здесь делаешь? Уже почти восемь".
Я встрепенулась. "Мне пора, дедушка. Успеть бы наверх взобраться. Другого такого шанса не будет".
"Что тебе наверху? Там строители работают", - не унимался старец.
"Дедуля, строители уже давно дома с жёнами паэллу едят и вино пьют", - в свою очередь улыбнулась я его наивности.
Теперь мне было не до старца. Время поджимало. Я бежала вверх по ступеням, а проход становился всё уже и темнее.
Ещё шаг. И я наткнулась на кого-то. Вскрикнула.
"Осторожнее! Не видишь, люди работают!"
"Простите", - одним дыханием проговорила я.
Я уже повернулась было, чтобы бежать вниз. Теперь мне хотелось вырваться из этого храма неприкрытого Христа. Но сзади меня уже тоже подпирали люди. Они все шаг за шагом продвигались вверх. В грязной потёртой одежде. С измазанными каменной пылью лицами. С пустыми корзинами в руках. Заточённый в часовню воздух пропитался запахом их пота.
"Простите, кто вы?" - вскрикнула я из последних сил, осознавая, что мне уже не вырваться из этого живого потока и чувствуя, что я теряю сознание от запаха их пота.
"Не видишь? Рабочие!"
Я почувствовала спазм в груди. Теперь я механически двигалась по лестнице, загипнотизированная стуком их сапог. Внезапно над головой пронеслась чайка. Я огляделась, пробуждённая её криком.
Теперь я стояла в одном из проходов, соединяющих часовни. Надо мной разверзлось синее испанское небо. Солнце уже совсем село. А вокруг суетились рабочие. Я присмотрелась к их муравьиной суетне. Господи! Они разбирали храм на камни, складывали камни в корзины и сносили их вниз.
"Что вы делаете?!" - взмолилась я.
"Работаем", - беспристрастно ответили рабочие.
Теперь я бросилась бежать. Я должна была как можно быстрее спуститься вниз и рассказать кому-то об этом. Хотя бы тому странному седовласому старцу. Их надо остановить! Немедленно!
Теперь понятно, почему церковь уже больше столетия не могут достроить. Я бежала вниз по часовенкам, переходила из коридора в коридор и неслась по извитым узким лестницам.
В одном из проходов на лестнице я заметила всё того же седовласого старца. Он неторопливо собирал рассыпанные орехи и изюм с запылённых каменных ступеней.
"Дедушка, послушайте! Там, ... наверху...." - задыхалась я.
"Я всё знаю, дитя моё, - сказал он. - Что ж! Так решил Папа Римский. Он хочет, чтоб я прикрыл своего Иисуса. Но этому не бывать! Таков мой замысел! Поэтому он приказал разбирать собор по ночам".
Теперь я плакала. Он по-отечески погладил меня по плечу холодной рукой.
"Не плачь, дитя моё! Ну-ка, возьми!" И он высыпал мне на ладонь горсть орехов с изюмом.
"Теперь мне не до еды. Кажется, сегодня второе июня? Завтра меня собьёт трамвай. Нужно привести в порядок чертежи. Ай-ай-ай, как быстро время бежит". Он повернулся и торопливо зашагал вниз.
Я стояла, не в силах оторвать взгляд от белых орешков и чёрных изюминок на своей ладони, а потом машинально сжала их в горсти и, не помня себя, спустилась по лестнице. Больше я никого не встретила.
У выхода из храма меня ждал Энрике. "Ну, и где ты пропадала? - начал он зло, но, уловив машинальность моих движений и бледность, обеспокоено спросил. - Что случилось?"
"Вот, - сказала я, разжимая горсть. - Ему они больше не нужны. Его завтра собьёт трамвай".
"Кому? Ему?"
"Ему", - сказала я, многозначительно кивая на храм.