Гендлин Леонард : другие произведения.

Исповедь любовницы Сталина

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  
  
  
  
  
  
  Гендлин Леонард Исповедь любовницы Сталина
  Перевод с английского В. В. Зубрилова Перевод подготовлен по изданию: Гендлин Л. За Кремлевской стеной. Лондон, 1983
  
  С Верой Александровной Давыдовой я познакомился в конце 1945 г. У нас было много интереснейших и незабываемых встреч. После смерти Сталина она меня спросила:
  
  — Вы смелый человек?
  
  — Смотря для чего, — ответил я.
  
  — Мне есть что вспомнить. Хотите записать повествование женщины-актрисы? Я не буду возражать, если мой рассказ станет романом. Это даже лучше, документальность обязывает.
  
  Я ответил утвердительно.
  
  — Почему я решила пойти на такой ответственный и рискованный шаг, поведать вам о совсем неизвестной жизни Сталина, с которым я была в интимной связи 19 лет? — проговорила В. А., нервно кусая губы. — Может быть, вы думаете, что мне нужна дополнительная слава при жизни или же шумно-скандальная после ухода в лучший мир? Если так, то вы ошибаетесь. Я имею почетные звания народной артистки РСФСР и народной артистки Грузинской ССР, ордена и медали. Три раза мне присваивалась Сталинская премия. Кроме финансовых накоплений, я получаю персональную пенсию, являюсь профессором Тбилисской консерватории, консультирую, даю частные уроки. Возможно, вы будете считать, что разгневанная и в какой-то момент отвергнутая любовница решила отомстить в прошлом всесильному, а теперь мертвому вождю? Нет, это не так. Я знала, что Сталин меня любил по-своему и всегда с нетерпением ждал моего появления… Но только теперь, когда его нет, я могу сказать, что все годы вынуждена была притворяться, играть в страсть.
  
  Я — актриса! И, пожалуй, мне единственной на всем белом свете недоверчивый Сталин поверил до конца. Хотя был еще один человек, самый преданный из всех его помощников, — Александр Николаевич Поскребышев.
  
  Много лет я вела двойную жизнь, которую приходилось делить между театром — репетициями, спектаклями, концертами — и его страстными, порой истерично-бурными ласками.
  
  Говорю об этом, потому что хочу, чтобы после моей смерти человечество узнало и другого Сталина — обнаженного… Я родилась в Нижнем Новгороде в семье землемера и народной учительницы. Вскоре наша семья переехала на Дальний Восток, в город Николаевск-на-Амуре. С детства я полюбила тайгу, рыбалки, костры, вопли и душераздирающие крики разбойного Амура. В 1920 г. японцы пытались оккупировать наш город. Пришлось все бросить и бежать в Благовещенск. Закончив школу, несколько лет преподавала хоровое пение. В 1924 г. мне посчастливилось сдать экзамены в Ленинградскую консерваторию. Одним из экзаменаторов был Александр Константинович Глазунов — композитор, чьим именем мы, студенты, очень дорожили. Маститый музыкант тепло отозвался о моих вокальных данных. После того, как я спела в оперной студии партию Кармен, меня пригласили в Мариинский оперный театр (театр оперы и балета им. С. М. Кирова). Сценическое крещение — паж Урбан в опере Д. Мейербера «Гугеноты».
  
  Я была на седьмом небе от счастья. Мне исполнилось 23 года. Самые близкие подруги тайно завидовали, каждый творческий успех они переносили болезненно. В театре мне стали поручать ведущие партии в операх «Аида», «Кармен», «Хованщина». Я стала солисткой-дублершей.
  
  На ленинградской оперной сцене царствовала Софья Преображенская, к которой издавна благоволил Григорий Зиновьев, в то время фактический диктатор северной столицы и области.
  
  Бывали вечера, когда я пела почти при пустом зале. Ночью, запершись в артистической комнате, скрываясь от всех, я кусала до крови губы, плакала, кричала, билась в истерике и… продолжала работать, ожидая лучших дней.
  
  Ранней весной 1932 г. наш театр выезжал в Москву. Гастрольные спектакли давались в Большом театре. Нас предупредили, что ожидается приезд первого секретаря ЦК ВКП(б) Сталина. Мы страшно волновались, репетиции продолжались с утра и до поздней ночи. На отдых почти не оставалось времени.
  
  Мне очень хотелось петь на сцене прославленного театра. Софья Преображенская заболела ангиной, пришлось заменить «Аиду» оперой Кармен. Мне доверили главную партию. На грим села за 3 часа до начала спектакля. От волнения лихорадило, дрожали колени, лицо и тело покрылись противными красными пятнами. Но вот раздался первый долгожданный и в то же время тревожный звонок, затем второй, третий. Дирижер направился к пульту. Исполнителей основных партий попросили выйти на авансцену. Взоры зрителей и артистов были устремлены на правительственную ложу, где находились Сталин, Молотов, Калинин, Ворошилов, Микоян, Орджоникидзе, Бухарин, Рыков, Ягода, Зиновьев, Киров, Каменев, Тухачевский. Впервые я так близко увидела Сталина. Приветливо улыбаясь, он вместе со всеми стоя аплодировал. Восторженным овациям не было конца. Медленно гасились люстры. Оркестр заиграл увертюру.
  
  Перед глазами промелькнула короткая жизнь. К счастью, дирижер Александр Мелик-Пашаев помог войти в творческую форму…
  
  Закончилось первое выступление на сцене Большого театра. В последний раз опустился парчовый занавес. Зал неистовствует. Актрисы Малого театра и Московского Художественного Евдокия Турчанинова, Александра Яблочкина, Ольга Книппер-Чехова, Алла Тарасова преподносят корзины с цветами и огромный букет алых роз. Целуя меня, Тарасова шепотом проговорила: «Вы, Верочка, пели прекрасно. Такую очаровательную Кармен Москва давно уже не слышала и нс видела. Эти волшебные цветы вам прислал И. В. Сталин».
  
  От счастья на глазах выступили слезы. Меня пригласили в правительственную ложу. Не успела опомниться, как была представлена Сталину и его соратникам.
  
  — К своему успеху, товарищ Давыдова, — тихо сказал он, — относитесь сдержанно, не зазнавайтесь, смотрите, не потеряйте голову.
  
  Ворошилов преподнес коробку шоколадных конфет. Орджоникидзе — оригинальную шкатулку. После короткой паузы Сталин снова обратился ко мне:
  
  — А вы, товарищ Давыдова, хотели бы жить в Москве и трудиться в нашем Большом театре?
  
  — Я должна подумать.
  
  — Решение правильное. При любых обстоятельствах всегда необходимо думать. А мы за это время попросим товарищей, ведающих театрами, подготовить соответствующее решение о вашем переводе. Ленинград не обеднеет, там неплохо работает товарищ Преображенская.
  
  Я поблагодарила его за внимание.
  
  Сталин взглянул на меня исподлобья. Это был мужской, пытливый, властно-оценивающий взгляд. Прошло мгновение, какая-то доля секунды, но взгляд этот я запомнила на всю жизнь. Сталин мысленно раздевал меня и осторожно взвешивал «за» и «против»…
  
  Через месяц я получила правительственное распоряжение о переводе в Большой театр.
  
  В Ленинграде я вышла замуж за артиста оперы Дмитрия Семеновича Мчедлидзе-Южного.
  
  С первых дней супружества наши взаимоотношения складывались сложно. После долгих споров мы пришли к обоюдному соглашению, что каждый из нас имеет право на самостоятельную жизнь, но разводиться и терять друг друга нам не следует.
  
  Год 1932
  Дирекция Большого театра приняла меня благосклонно. По наивности я думала, что это справедливая дань моему вокальному и актерскому мастерству. Так или иначе моя сокровенная мечта сбылась. Я — солистка первого оперного театра страны, на сцене которого творили непревзойденные мастера Шаляпин, Собинов, Нежданова…
  
  Утром 7 ноября состоялось торжественное собрание, посвященное Октябрьской революции. Вечером шла «Псковитянка» Римского-Корсакова. В правительственной ложе Сталин оживленно переговаривался с собеседниками. Вечером 8-го я должна была принять участие в традиционном праздничном концерте в Кремле. В шесть часов вечера мне сообщили, что концерт отменен. Потом стало известно, что в тот день «скоропостижно» умерла Надежда Аллилуева, жена Сталина, которая когда-то работала в секретариате Ленина.
  
  Меня, как всякую женщину, интересовало, какая была жена у вождя. Умная, красивая, интересная, образованная, энергичная, любила ли она искусство, музыку, живопись, литературу, балет? Или она обыкновенная законсервированная партийная дама — синий чулок?
  
  Мы, артисты, часто задавали себе вопрос: почему руководители Коммунистической партии и Советского правительства на официальные приемы и спектакли приходят без жен?
  
  В очередной раз Сталина я мельком увидела на премьере «Тщетная предосторожность». В конце декабря он приехал послушать «Демона».
  
  В новогоднюю ночь я пела в Кремле. После концерта артистов пригласили на праздничный ужин. Меня посадили радом со Сталиным и Ворошиловым. Кавалеры не давали скучать. Сталин ел мало и почти не пил. На меня он смотрел восхищенными глазам г. Вечер закончился в полночь.
  
  Дома в кармане шубки я обнаружила записку: «Около Манежа Вас будет ожидать машина. Шофер доставит Вас на место. Записку сохраните». Почерк незнакомый. Подписи нет. Ощутила жуткий страх. Посоветоваться не с кем, время позднее. На улице холодная, зимняя вьюжная ночь. Сопоставила отдельные факты. Вспомнила, как Сталин смотрел на меня во время первой встречи в ложе Большого театра. Почему в этот новогодний вечер я оказалась рядом с ним за столом? Стала отгонять навязчивую мысль, что он просто влюбился. Взяла себя в руки. В конце концов красивые женщины созданы для того, чтобы нравиться мужчинам. Во все века об этом писали мудрецы, философы, поэты, драматурги.
  
  У ворот Кремля ко мне подошел человек средних лет. Он вежливо поздоровался, испытующее взглянул на меня, затем сказал:
  
  — Вас ожидает автомобиль, в машине согреетесь, на улице нынче зябко, тридцать два градуса мороза.
  
  Высокий, худой незнакомец проводил меня до машины, предупредительно открыл дверцу, помог сесть. Заревел мотор, машина набирала скорость. Показались очертания Киевского вокзала, старые домики Дорогомиловской заставы. Мы подъехали к глухому забору. Шофер просигналил. Из караульного помещения вышли военные и штатские.
  
  — У вас, дамочка, какие документы имеются? — спросил дядя исполинского роста, по-видимому, старший. Предъявила паспорт и удостоверение личности. Ворота автоматически открылись. Показался красивый особняк, похожий на старинную усадьбу конца XYIII века. Молчаливая женщина провела меня в уютную гостиную. Раскрасневшаяся с мороза, я прямо в шубе плюхнулась на диван.
  
  — А, вы уже здесь, В. А.? — услыхала я знакомый, нерусский гортанный говор Сталина.
  
  — Да, Иосиф Виссарионович, мы только что приехали.
  
  — Сейчас распорядимся, чтобы вас раздели.
  
  Женщина взяла шубу, муфту, шапочку, перчатки.
  
  Взгляд ее больших серых глаз ничего не выражал.
  
  — Вы, наверно, проголодались? — мягко проговорил Сталин. — Пойдемте в столовую. Там, кажется, для нас накрыли стол. В нашем доме не надо стесняться.
  
  Как приятно ступать по мягкому, пушистому ковру! На небольшом столе ажурная белоснежная скатерть. Два прибора, изысканная посуда. Вилки, ножи, ложки из старого добротного серебра.
  
  Нас угощает приветливая, немолодая русская женщина. Таких деликатесов не имел даже избалованный буфет Большого театра. При виде яств ощутила волчий аппетит. С наслаждением пила ароматные вина столетней давности. Не верилось, что в первый день января я ем свежие огурцы, редис, помидоры, груши, яблоки. Немного обалдела. Увидев мое смятение, Сталин тихо сказал:
  
  — Вам из наших скромных запасов приготовят вино, икру, рыбу, сладости, овощи, фрукты.
  
  — Большое спасибо, И. В.! Время теперь позднее, пора собираться домой, да и вы, наверно, устали?
  
  — В. А., нам нужно серьезно поговорить. Если не возражаете, пройдемте в другую комнату, нам там никто не будет мешать.
  
  Понять Сталина трудно: акцент ужасный. Переспрашивать не решилась. После крепкого горячего кофе, вкуснейшего грога стало совсем хорошо. Боязнь и растерянность улетучились. Я пошла за ним. Оказалось, что И. В. ростом ниже меня. Мы вошли в комнату, где стояла большая низкая кушетка. Сталин попросил разрешения снять френч. На плечи он накинул восточный халат, сел рядом, спросил:
  
  — Можно потушить свет? В темноте легче разговаривать. Хочется побеседовать с Вами по душам.
  
  Не дождавшись ответа, он погасил свет. Я очутилась в темноте. И. В. меня обнял. Я смолчала. Он умело расстегнул кофточку. Сердце мое затрепетало.
  
  — Товарищ Сталин! Иосиф Виссарионович, родненький, не надо, я боюсь! Пустите меня домой!..
  
  На мой жалкий лепет он не обратил никакого внимания, только в темноте загорелись ярким пламенем его звериные глаза. Я еще раз попыталась вырваться из его цепких объятий, но все было напрасно. Путь к отступлению был отрезан. Сталин продолжал меня целовать, ласкать, его щетинистые усы кололи лицо, подбородок, впивались в глаза…
  
  Утром привела себя в порядок, перекусила. Чисто выбритый, надушенный Сталин спросил:
  
  — В. А., как вы себя чувствуете?
  
  Я промолчала. Он попросил вернуть записку и тут же порвал ее на мелкие клочки.
  
  — В. А., вы получили квартиру?
  
  — Нет, И. В. Живу в театральном общежитии, собираюсь снять комнату в общей квартире.
  
  Сталин улыбнулся:
  
  — Надеюсь, вы умеете молчать и не станете распространяться относительно того, как мы вместе провели новогоднюю ночь?
  
  — Конечно, товарищ Сталин!
  
  — Можете называть меня по имени отчеству.
  
  Во время прощания его серо-коричневые глаза с налетом желтизны снова вспыхнули…
  
  Мороз вернул силы. Сгибаясь под тяжестью сталинских даров, шофер внес в мою комнату коробки с продуктами..
  
  — Скажите откровенно, — спросила В. А. после того, как я записал в свой блокнот несколько эпизодов, — вас не очень шокирует то, что я говорю?
  
  — Любое начало трудно, но если мы решили пойти на такой шаг, то как бы нам ни было тяжело, надо продолжить и закончить взятую на себя миссию.
  
  — Будьте очень осторожны, — предупредила меня Вера Александровна, — записи свои никому не показывайте и ни с кем на эту тему не говорите. Печатайте без дат, на папиросной бумаге в одном экземпляре и лучше всего через один интервал. Я об этом говорю, потому что достаточно хорошо осведомлена о силе и могуществе органов государственной безопасности. Вы должны знать, что мы рискуем в одинаковой мере. Если со мной что-нибудь случится, я вынуждена буду все отрицать, вы должны войти в мое положение…
  
  Год 1933
  Меня вызвали в дирекцию Большого театра, там познакомили с руководящим товарищем из Московского Совета. Он попросил зайти к нему через неделю. В тот же день получила ордер на трехкомнатную отдельную квартиру. В скором времени привезли модную мебель, установили телефон.
  
  Я на каждом шагу чувствовала его внимание, понимала, что он не отстанет до тех пор, пока не найдет лучшей замены. Устраивала ли меня такая перспектива? Сталину было 54 года, мне — 28. Разница огромная! Но могла ли я воспротивиться и восстать против его притязаний? Он был хозяином положения. В любую минуту по его прихоти могла наступить творческая и физическая смерть.
  
  Прошел месяц. За это время он ни разу не появился в театре. В последнюю субботу, когда выходила из служебного подъезда, ко мне подошел шофер Василий Петрович.
  
  — Если, В. А., вам надобно домой, можем отвезти и немного подождать.
  
  Понравилась мне предупредительность шофера. Дома сняла грим, переоделась: я знала, что Сталин не любит декольтированные платья. Ради него надела туфли на низких каблуках.
  
  Василий Петрович попросил меня сесть на заднее сиденье. Обратила внимание, что темные занавески на окнах были задернуты. Снова знакомая дача. Кругом стоит патриархальная тишина. Прислуживающие дядьки-роботы с бесцветными глазами помогли раздеться. Не заметила, как появился Сталин.
  
  — Нам сказали, что вы, товарищ Давыдова, получили замечательную трехкомнатную квартиру.
  
  — Огромное вам спасибо! Квартира действительно чудесная. И. В., я очень вас прошу, называйте меня тоже по имени отчеству.
  
  Сталин побагровел:
  
  — Запомните, Вера Александровна, нас нельзя перебивать и тем более учить, перечить, указывать. Мы достаточно хорошо знаем, как и с кем надо говорить.
  
  Глаза его наливались злобой. Я была не рада, что так опрометчиво его перебила. Сталин, разозлившись, ушел, хлопнув дверью. Я остолбенела, не понимая и не зная, что мне делать, как дальше себя вести.
  
  Через час всесильно-вельможный кавалер, готовый выполнить любую женскую прихоть, вошел в гостиную.
  
  — Кушать хотите? — спросил он просто.
  
  — Спасибо, я сыта, поужинала в театре. С удовольствием выпью чашечку кофе.
  
  В спальне он проговорил, дымя трубкой:
  
  — Хочу увидеть тебя голую при свете, не надо стесняться. Ты обязана мне во всем помогать. — Сталин аккуратно сложил свое белье. — Ну, что вы сидите, как истукан! Мы зря теряем драгоценное время.
  
  — И. В., родной, разве с женщинами так разговаривают?
  
  Сталин потушил свет, потом хрипло позвал. Я пошла на голос в кромешную тьму…
  
  Он принес очищенные апельсины, груши, напитки, орешки, миндаль, вино, шоколад. Я ни к чему не притронулась. Вытянув ноги, отдыхала.
  
  — Верочка, когда находитесь в гостях, не следует обижать хозяина, тем более кавказца.
  
  Случайно на ночном столике увидела книгу профессора Фореля «Половой вопрос».
  
  — Можете взять, — вяло проговорил И. В., — книга поучительная. Это наш подарок.
  
  Я ни о чем era не спрашивала, знала, что придет время, когда он сам захочет рассказать о самом личном и сокровенном.
  
  И. В. заснул. Мне тоже удалось задремать. Разбудило ласковое прикосновение его рук.
  
  — На пути нашем не будет остановок и привалов, — сказал он, — мы идем дальше. Ты красивая, возбуждаешь, горячишь кавказскую кровь. Мне трудно сдерживать себя…
  
  Утром он тихо встал. Ушел, не попрощавшись. Экономка-домоправительница ласково проговорила:
  
  — В. А., вы очень хорошо сделали, что к нам приехали. Мы всегда рады людям. Я вот для вас завтрак приготовила: салатик, бифштексик из вырезки, картошечку поджарила, какао сварила. Все свеженькое, откушайте, не обессудьте, а то И. В. обидятся, подумают, что вы нашими харчами пренебрегаете.
  
  Я с аппетитом поела. Молчаливая женщина принесла одежду. У старухи глаза черные на выкате, нос широченный, губы тонкой змейкой, зубы стиснуты — вот ударит!
  
  
  В воскресный день я собиралась пойти в Третьяковскую галерею, где очень давно не была, но позвонил товарищ моей юности, ленинградский кинорежиссер Евгений Червяков. Мы провели вместе целый день. Гуляли в Сокольническом парке, вечером посидели в ресторане, ужинать поехали ко мне.
  
  Василий Петрович предупредил по телефону, что во вторник я должна его ждать в шесть вечера около дома. В интонации уловила скрытую угрозу. В тот день как на зло все валилось из рук. К телефону не подходила, невпопад отвечала домработнице.
  
  Василия Петровича ждала дома. Общаясь со Сталиным, я имела право на маленький личный каприз. Шофер пришел с угрюмым незнакомцем. Протягивая тяжелую, как лопата, волосатую руку, рыжеватый представился:
  
  — Тупырин Тарас Иванович. Товарищ Давыдова, разрешите осмотреть вашу квартирку?
  
  Провела его в спальню, показала остальные комнаты, кухню, ванную, туалет. Он тщательно проверил электропроводку, перелистал книги, папки с нотами, долго рылся в фотографиях.
  
  Я накрыла на стол. Ссылаясь на занятость, «гости» стали отказываться. После недолгих уговоров Тупырин и Василий Петрович с удовольствием опорожнили лафетничек с водкой, закусили селедкой, горячим отварным картофелем, котлетами. Насытившись, Тупырин сказал:
  
  — В. А., поскольку вы бываете у товарища Сталина, мы обязаны вас охранять.
  
  — От кого? — спросила я удивленно.
  
  — От внутренних и внешних врагов. Московский Совет принял решение переселить ваших соседей по лестничной клетке в другие дома.
  
  Я оказалась в западне. Мне предстояло находиться все время под недремлющим оком сотрудников ГПУ. Тупырин как бы между прочим спросил:
  
  — В. А., что вам известно о кинорежиссере Евгении Вениаминовиче Червякове? Если не ошибаюсь, вы с ним ездили в Сокольники, затем в ресторан к цыганам, поздно вечером привели его к себе на квартиру? В гостиницу «Савой» он вернулся под самое утро.
  
  Я крикнула:
  
  — Кто вам дал право вмешиваться в мою личную жизнь? На каком основании я должна отчитываться перед вами в своих действиях? И вообще, кто вы такой? Я вас раньше никогда не видела!
  
  Ответил Василий Петрович:
  
  — На нас не обижайтесь, мы, представители советской власти, призваны защищать интересы нашего государства.
  
  Спорить бесполезно. Положение у них такое же незавидное, как и у меня. Возможно, они испугались, что в порыве гнева я пожалуюсь на их незаконные действия Сталину. Спокойно объяснила, что Червяков мой давний товарищ. «Гости» как будто успокоились. Мы вышли на улицу. У подъезда ожидала машина. Из-за матовых стекол не могла разобрать, куда меня везут.
  
  После проверки документов мы въехали в закрытый двор — глухой каменный мешок. По лестнице поднялись на второй этаж. Нас провели в огромный светлый кабинет с массивной дубовой мебелью. Ко мне подошел человек чуть выше среднего роста. Его узкие красивые глаза пробуравили меня насквозь.
  
  — Ну, В. А., давайте знакомиться! Моя фамилия Ягода. Я возглавляю ГПУ. Надеюсь, вам известно, какие функции выполняет эта организация?
  
  — Где я нахожусь?
  
  Хрипло засмеявшись, Ягода ответил:
  
  — На Лубянке, в самом центре Москвы.
  
  — Что вы от меня хотите?
  
  — Прошу ответить на один вопрос, и мы отпустим вас с миром. Что вы сделали для того, чтобы заинтересовать своей персоной товарища Сталина?
  
  — Мне кажется, что лучше всего об этом спросить И. В.
  
  — В. А., мы хотели бы установить с вами постоянный контакт. Мы должны знать все относительно ваших отношений с товарищем Сталиным.
  
  — Личные отношения, даже если таковые и существуют, касаются только нас двоих.
  
  Нахмурившись, Ягода произнес:
  
  — Вам виднее, товарищ Давыдова. Смотрите не поскользнитесь! В один прекрасный день дорожка, ко которой пройдете, случайно может оказаться ямой, посыпанной песком, из которой нет выхода.
  
  Он еще раз испытующе посмотрел на меня:
  
  — До свидания, товарищ Давыдова — Мчедлидзе-Южная. Сегодня, к моему глубокому сожалению, вы еще свободны!
  
  Руки он мне не подал.
  
  
  Тяжко прошла бессонная ночь. Забылась в театре. Василий Петрович сообщил, что приедет в 11 часов вечера.
  
  По моему эскизу модная портниха сшила элегантное платье. Обновка И. В. понравилась. Мы с ним вместе перекусили. Он с удовольствием нажимал на жареное мясо, которое запивал вином. Ел жадно и некрасиво. Вошла экономка:
  
  — И. В., вас срочно просит к телефону товарищ Сергей Миронович Киров. Он звонит из Ленинграда.
  
  Отмахнувшись, словно от назойливой мухи, Сталин сухо проговорил:
  
  — Я занят. Свяжите его с товарищем Маленковым.
  
  После десерта И. В. предложил погулять. С наслаждением я дышала ароматом морозного лесного воздуха. Матовые лампы освещали нарядный зимний сад. Сталин вкрадчиво спросил:
  
  — Почему, Верочка, у вас на душе неспокойно? Меня не бойтесь, я самый верный ваш друг.
  
  Я очутилась на краю пропасти. С одной стороны подозрительный, влюбленный в меня И. В., с другой — Генрих Ягода со своим всезнающим аппаратом. Из-за сильного ветра вернулись в дом.
  
  — В. А., вы, кажется, собираетесь нам что-то рассказать? Слава Богу, мы памятью не обижены. То что считаете для нас недозволенным, оставьте за кулисами своей души.
  
  Коротко рассказала о встрече с Червяковым, о том, что приезжали сотрудники ГПУ Тупырин и Василий Петрович, что на Лубянке со мной недозволенным тоном «беседовал» Ягода и что он мне угрожал. На рябом лице Сталина выступила испарина. Он вспылил:
  
  — Сволочи, мерзавцы! Придется этих блядей кастрировать! Ягода нас еще узнает! — После столь неблагозвучной тирады он спросил — Кинорежиссер Евгений Червяков ваш любовник? Вы с ним спали?
  
  — Товарищ Сталин, клянусь жизнью, что нет! — выпалила я. — Он товарищ моей юности.
  
  — В. А., я не ревнивый человек, но вас прошу быть как можно осторожнее. Старайтесь себя и тем более меня не компрометировать.
  
  После короткого отдыха Сталин мягко сказал:
  
  — Когда кипит кровь, ей надо дать возможность остыть, а потом найти для нее благоприятный выход…
  
  Рассмотрела его как следует: роста маленького, тело на редкость некрасивое, костлявое, ключицы выпирают, позвонки выделяются, туловище узкое и короткое, а руки и ноги чрезмерно длинные. Правая рука длиннее левой.
  
  И. В. крикнул:
  
  — Когда тебе хочется, ты умеешь ласкать! Вам, артистам, особенно балеринам и певицам, верить нельзя, — проговорил он нравоучительно. — Правду у вас все равно не узнаешь.
  
  Неожиданно он спросил:
  
  — Где собираетесь летом отдыхать? В Крыму или на Кавказе?
  
  — Я об этом еще не думала.
  
  Завтракала одна. Прислуживала экономка с добрыми глазами. В машине Василий Петрович радостно сообщил:
  
  — Получил ордер на квартиру, теперь мы соседи.
  
  Не слушая его, проговорила сквозь зубы:
  
  — Мне абсолютно безразлично, где вы будете жить.
  
  
  В театре приступила к репетициям оперы Мусоргского «Хованщина». В работу мне дали партию Марфы. Сердцем чувствовала, что Сталин непременно придет на этот спектакль и что ему будет приятно, если я окажусь на высоте. На премьеру пришла вся театрально-литературная Москва. За пять минут до начала спектакля в правительственную ложу вошел Сталин.
  
  После второго акта капельдинеры поднесли мне корзину зимних тюльпанов и гиацинтов. Эти цветы всегда вызывают печаль. Возможно, что я, как всякая женщина, склонна к излишней сентиментальности.
  
  За кулисы пришел импозантный, гордо-величественный кумир театральной Москвы Константин Сергеевич Станиславский.
  
  — Дорогая и несравненная Вера Александровна! — сказал он. — Если вы когда-нибудь захотите перейти на драматическую сцену, помните, что двери нашего Московского Художественного театра для вас всегда открыты. В доказательство моих слов, позвольте преподнести вам корзину цветов и постоянный именной пропуск, подписанный директором театра Василием Ивановичем Немировичем-Данченко.
  
  В эти минуты я была самая счастливая.
  
  Артисты Художественного театра пригласили «на капустник». Было смешно, весело, просто. Драматические актеры исполняли цыганские романсы, оперные басы нараспев, речитативом читали стихотворения Саши Черного, Есенина, Гумилева. Артисты эстрады разыгрывали сцены из трагедий Шекспира, Софокла, Шиллера. Великие «старухи» Малого театра пели шуточные частушки, которые специально сочинили для этого вечера.
  
  Братья Иван Москвин и Михаил Тарханов на извозчике отвезли меня домой. Михаилу Михайловичу Тарханову нужно было сойти раньше, но он медлил, хотел, чтобы первым этот шаг сделал Москвин. Обнимая меня, Иван Михайлович ласково проговорил:
  
  — Верочка, вы царственная женщина. Знайте, что за вами всегда будут охотиться самые породистые мужики, отцы государства! Простите за столь нелестное сравнение, но они любят породистых лошадей, породистых собак и породистых, женщин!
  
  Мудрейший из мудрых, артист Художественного театра Иван Москвин попал в самую точку. Галантно поцеловав ручку, он серьезно спросил:
  
  — Верочка, как вы относитесь к драматическим артистам среднего и полусреднего роста?
  
  Я поцеловала Москвина в лобик, тогда ко мне подошел обиженный, надувшийся Тарханов. Пришлось его тоже поцеловать…
  
  Ночной покой прорезал телефонный звонок. Сонная, спросила, кто говорит. Сухой бесстрастный голос ответил: «Соединяем вас с товарищем Сталиным!» Вмиг сон улетучился. В трубке забулькал знакомый голос: «Вы молодец, товарищ Давыдова! Вчера мы впервые слушали «Хованщину». Ваша игра нам очень понравилась». По инерции выпалила: «Спасибо, товарищ Сталин! Зачем же так казенно?» Смутившись, замолчала. И. В. сказал: «Мы должны увидеться с вами во вторник».
  
  
  Нарочный из Художественного принес пакет. В руках я держала книгу Станиславского «Моя жизнь в искусстве» с дарственной надписью: «Многоуважаемой Вере Александровне Давыдовой за доставленное наслаждение. Спасибо Вам за удивительно-вдохновенную Марфу. С нежностью, Ваш Константин Станиславский».
  
  В тот же день отправила ему благодарственную телеграмму.
  
  Из Ленинграда позвонил Евгений Червяков, сказал, что директор киностудии предложил ему подать заявление об уходе. Посоветовала этого не делать.
  
  После вечерней репетиции ко мне подошел солист нашего театра Пантелеймон Норцов. В буфете за чашкой кофе он сказал:
  
  — Верочка, почему вы такая замкнутая? Вечно куда-то торопитесь? Во вторник в театре выходной, разрешите увезти вас в лес?
  
  Мне очень хотелось принять заманчивое предложение. Но что я могла сделать? С того самого дня, как был переступлен роковой порог Большого театра, я навсегда перестала себе принадлежать.
  
  — К сожалению, вторник уже занят, приглашена к знакомым на свадьбу.
  
  Норцов не унимался:
  
  — Тогда встретимся в четверг, я возьму билеты в кино на последний сеанс? Хорошо? Договорились?
  
  Днем во вторник зашел Василий Петрович.
  
  — В. А., позвольте с вами поговорить, — начал он неуверенно. Потом закашлялся, попросил стакан чаю. Я настороженно приготовилась слушать.
  
  — Есть к вам личная просьба, только вот не знаем, как ее высказать, как изложить, чтобы было покороче.
  
  Я внимательно посмотрела на моего сопровождающего, о котором фактически ничего не знала. Напротив меня сидел большой, сильный, мужественный человек. Надменное, суровое лицо с жесткими, резкими чертами как будто было высечено из темного камня. Высокий, с медным отливом лоб, черные блестящие глаза, покрытые густыми хлопьями мохнатых ресниц. Подбородок тяжелый, властный, белые крупные зубы украшали лицо.
  
  «Семья наша из-под Ростова, — начал свой рассказ Василий Петрович. — Вчера от брата письмецо получили. Отца с матерью с родных мест изгоняют. Новое местожительство им определили на Енисее, в дремучем Красноярском крае. Век за вас молиться будем, в долгу не останемся, если что, то и деньгами маленько можем подсобить. Поговорите с товарищем Иосифом Виссарионовичем Сталиным, ведь у них вся власть в руках, они все могут. По секрету скажу, только не выдайте нас, фамилия-то наша будет Моховы, а имя у меня совсем другое, зовут нас по паспорту Федор Иванович. А «Василий Петрович»— нечто вроде клички, псевдонимом таким нарекли. За вами, В. А., в Большом театре неукоснительно следят, по три раза на день персонально докладывают большому начальству на Лубянку. Людишки наши везде имеются.
  
  Василий Петрович спохватился, взглянул на часы, надо было ехать. Сталин опозданий не прощал. В блокнот я записала фамилию, имена и отчества родителей Василия Петровича Мохова.
  
  Мартовский воздух пьянил. Приближалась весна. Когда выехали на Дорогомиловскую заставу, промелькнули вереницы людей, сутками простаивающих в очередях за керосином, хлебом, спичками, мясом, солью.
  
  Едва сдерживая радость, Сталин пошел навстречу. Он был в элегантном шерстяном костюме.
  
  В доме было полно гостей: Киров, Ворошилов, Орджоникидзе, Микоян, Буденный, Молотов. Поскольку я была единственная женщина, все наперебой старались меня угостить чем-нибудь вкусным.
  
  Серго Орджоникидзе темпераментно рассказывал скабрезные анекдоты, Ворошилов с Буденным пели русские народные песни, а под конец затянули «Интернационал», который всем давно уже успел надоесть. Микоян говорил о торговых сделках, просил у И. В. разрешения открыть новые отделения и магазины «Торгсина». Киров молча наблюдал за присутствующими. Когда принесли шампанское со льдом, Микоян произнес тост:
  
  — За великого и непобедимого, дорогого и любимого Иосифа Виссарионовича Сталина!
  
  Все стоя выпили. Повернувшись вполоборота к Микояну, Сталин громко сказал:
  
  — Ты, Анастас Иванович, самый хитрый из всех наркомов, хотя у нас имеется еще один хитрожопый — товарищ Серго, а за ним следует товарищ Енукидзе.
  
  Гости заржали и с ними в унисон товарищи Микоян и Орджоникидзе. И. В., смеясь, продолжил свою «глубокую» мысль:
  
  — Где пройдет Микоян, там нечего делать грузинам, там пасуют армяне, а евреи с азербайджанцами, как всегда, остаются в дураках…
  
  В полночь наркомы разъехались. Мы вышли в сад. Начиналась метель, мне не хотелось возвращаться в помещение. И. В. зло проговорил:
  
  — Гулять, товарищ Давыдова, надо в Сокольниках с товарищами Червяковыми, Вошкиными, Пчелкиными…
  
  Так я случайно узнала еще одну черту его характера: злобность, помноженную на злопамятство, а чуть позже, — мстительность и неверие. Одно дополняло другое. Смущенно сказала:
  
  — И. В., разрешите сказать вам что-то очень важное, касающееся нас обоих?
  
  — Какие у тебя могут быть вопросы? Мысли надо уметь излагать коротко.
  
  Рассказала о просьбе Василия Петровича и про ленинградский звонок кинорежиссера Червякова.
  
  — Хорошо, разберемся, виновных призовем к порядку. В. А., почему вы все время вмешиваетесь в государственные дела? — От его резких слов покраснела.
  
  — И. В., я боюсь забеременеть.
  
  — Детей, товарищ Давыдова, нам больше не нужно. Хорошего понемножку. От них все равно нет толку, после пятнадцати лет родители им не нужны. Говорят, аборты болезненны? Посоветуемся с народным комиссаром здравоохранения, с профессорами-специалистами, посмотрим, что они скажут. Если надо будет, отправим вас на консультацию, постараемся достать необходимые лекарства.
  
  После того, как вернулись в дом, так же запальчиво и резко сказал:
  
  — Искусственность нам не нужна. Вы не кобыла и не подзаборная девка, а если наши слова оскорбительны для вашего самолюбия, пойдите в сортир и там поплачьте.
  
  От обиды я заревела. Минут через десять Сталин смягчился:
  
  — Верочка, я боюсь твоей власти! Мне хорошо с тобой! Ты колдунья! Ты настоящая женщина! Чародейка! Скажу откровенно, до тебя у меня были обыкновенные бабы-телки, но только не женщины.
  
  На «комплимент» ответила поцелуем. Сталин оживленно проговорил:
  
  — Слияние сердец самое великое таинство на земле. Мы слышали, что за вами усиленно ухаживает солист Большого театра артист Норцов?
  
  — Он хотел со мной встретиться, пригласил в кино.
  
  — Мне нравится, что вы говорите правду, вот если бы солгали… — После длительной паузы — В кино, конечно, следует пойти, в этом ничего плохого нет, а вот спать с ним нельзя. У вас есть муж, разводиться с ним не рекомендуем, мы собираемся его перевести в Москву, чтобы вам было веселее. До тех пор, пока мы будем общаться, вам никто не нужен. Когда у вас намечается отпуск?
  
  — Я отдыхаю два месяца — июль и август.
  
  — Вы в чем-нибудь нуждаетесь?
  
  — Спасибо, у меня все есть.
  
  Крадущимися шажками подбежал неказистый, белобрысый, неопределенного возраста человек.
  
  — Разрешите представиться? — отчеканил он по-военному. — Ваш новый шофер и сопровождающий Федор Аристархович Кузяев.
  
  Спросила взволнованно:
  
  — А где Василий Петрович?
  
  — Переведен на другую работу.
  
  Это была реакция Сталина на мою просьбу. Он еще раз дал почувствовать, что я в его руках ничего не значащая игрушка.
  
  Долго не приходил сон. Тоскующее сердце на давало покоя. Оно кровоточило, трепетало, словно подстреленная бескрылая птица. Я боялась за судьбу Василия Петровича. Истерзанная этими мыслями, я опустилась на колени. Ночь была в самом разгаре, как всегда спокойная, тихая и почти безмолвная. Я молилась за Василия Петровича Мохова и его несчастных обездоленных родителей. Слезы, не спросясь, с новой силой хлынули из моих глаз. Я оплакивала свою судьбу. Чего я достигла? Кем стала?. Любовницей Сталина? Его подстилкой? А что же дальше? Что впереди? Какие горизонты меня ожидают? Кто мог ответить на этот вопрос?
  
  Утром пришла телеграмма из Ленинграда: «Продолжаю работать. Целую. Евгений Червяков». Значит, Бог есть! Он услышал мои молитвы, он мне, крошечной людской песчинке, помог.
  
  С Норцовым посмотрела комедию Чарли Чаплина «Золотая лихорадка». Потом зашли в кафе.
  
  — Можно вас пригласить в гости? — шепотом произнес Пантелеймон Маркович. — У меня имеются пластинки Шаляпина, Стравинского, Вертинского, Лещенко, Карузо.
  
  — Спасибо, родной, непременно у вас побываю, но только не сегодня.
  
  Норцов помрачнел — В. А., я давно хотел сказать, что без вас мне будет очень трудно. Я люблю вас! В самых сокровенных мечтах я называю вас своей женой. Знаю, что у вас есть нелюбимый муж, вы одиноки и очень несчастливы, позвольте мне обогреть вашу душу?
  
  Норцов поцеловал мою руку. На его красивых глазах показались слезы.
  
  — Верочка, почему вы не хотите ответить взаимностью? То, что я говорю, очень серьезно. Не хотите жить в Москве, давайте уедем в любой другой город, где имеется оперный театр, нам везде будет хорошо. Скажите только одно слово! Прошу вас, не мучьте меня!
  
  — Откровенность за откровенность: мужа не люблю, но я дала обет до конца своих дней быть его женой, и на эту тему со мной больше никогда не говорите.
  
  
  Мне предложили несколько гастрольных спектаклей в Ленинграде, Киеве, Одессе.
  
  Ночью позвонил Сталин.
  
  — В. А., скажите мне откровенно, что от вас хочет Норцов? — пробурчал он зло. Я удивилась его осведомленности. — Правильно сделали, что отказались с ним сожительствовать, он вам совершенно не нужен. Не понимаю, как такой здоровенный кобель не может подыскать себе женщину? — Через секунду совершенно другим тоном, обыкновенным, миролюбивым — В какие города собираетесь ехать на гастроли? — После моего ответа сказал — В Управлении искусств товарищи согласились с нашим предложением: в Ленинград поедут артисты Борисова и Норцов, а вы в Одессу и Киев. Не беспокойтесь, партнера вам подберут.
  
  — А мне так хотелось снова побывать в Ленинграде, повидать друзей, сходить на могилы близких!
  
  С неимоверной скоростью пролетели две недели. Концерты прошли успешно. В Москве на перроне Киевского вокзала меня встретил Кузяев.
  
  — Сегодня, товарищ Давыдова, велено отдыхать, продукты вам завезены.
  
  Я наивно спросила:
  
  — А где вы взяли ключ?
  
  Кузяев рассмеялся:
  
  — Машину подадим завтра в два часа дня.
  
  Как только приехала в Кунцево, Сталин грубо сказал:
  
  — Больше вас не пущу на такой длительный срок. Пусть другие артисты едут на гастроли. Их и так развелось слишком много, больше, чем нерезанных собак. Заботясь о моем здоровье, товарищи из секретариата подкинули молодую, полногрудую официантку. После употребления я послал ее к чертовой матери.
  
  — И. В., зачем вы мне об этом говорите? Может быть, обойдемся без этих подробностей?
  
  — Верочка, как только освобождаюсь от мирских дел, начинаю думать о вас. Прошу тебя, будь только моей женщиной! Когда тебя вижу, душа горит, на части разламывается! Да, я злой, резкий, упрямый и никогда другим не стану. Тебе не следует спать с Мчедлидзе-Южным. Он на вокзалах покупает дешевых женщин, когда-нибудь предоставим тебе возможность познакомиться с пикантными фотографиями.
  
  — Я очень вас прошу не вспоминать о моем муже.
  
  Сталин ничего не ответил, хлопнув дверью, он вышел из комнаты.
  
  Вечером появились Ворошилов, Буденный, Каганович, Калинин, Ежов, Маленков, Гамарник, Микоян, Орджоникидзе. Правительственный костяк пока не менялся. Присматриваясь к окружению И. В., я поняла, что он один решает и вершит все важнейшие политические и государственные дела в стране.
  
  Неприятное впечатление произвел крошечный, карликового роста, с отталкивающим лицом профессионального вора-домушника Ежов. Калинин держался скромно, быть оживленным ему мешала близорукость (он страдал глаукомой обоих глаз), но Михаил Иванович все равно до глубокой старости увлекался юными балеринами.
  
  Гости относились ко мне с подчеркнутой вежливостью. Не в моих интересах было играть роль сталинской фаворитки. Больше всех пил Ежов. Пьяненьким тенорком он громко сказал:
  
  — Верочка, садитесь в мою машину, я мигом доставлю вас домой!
  
  Косо улыбнувшись, Сталин игриво проговорил:
  
  — Николай Иванович, не стоит беспокоиться, В. А. наша уважаемая гостья, мы общими усилиями постараемся организовать для нее транспорт. Пешком она не пойдет.
  
  Карлик Ежов моментально протрезвел. Он понял, что малость переборщил. Высокопоставленные мужики поедали меня похотливыми взглядами. Думаю, что они догадывались о нашей близости и скорее всего завидовали немолодому Сталину. Пиршество закончилось в пять часов утра. После их отъезда И. В. сказал:
  
  — Иногда нам придется встречаться в других местах.
  
  — Возможно, мне не следует бывать на ваших приемах?
  
  — Вы правы, Верочка, мы изменим тактику. На званые обеды два раза в месяц начнем приглашать актрис, физкультурниц, мастеров спорта, женщин-директоров заводов и фабрик, тогда грани сотрутся, наркомы перестанут вас мысленно раздевать. Если этому сброду дать полную власть, отпустить тормоза, они без лишних слов начнут вас насиловать здесь же на полу, в комнате, где они только что жрали и пили. Этот скот надо уметь сдерживать.
  
  Я внимательно посмотрела на Сталина.
  
  На другой день во время репетиции меня вызвали в партийную организацию театра. Незнакомые товарищи подробно расспрашивали о родителях, о моем детстве, юности. Интересовались знакомыми и друзьями, просили «на всякий случай» их адреса и номера телефонов.
  
  Потом в ГПУ, на Лубянке, пришлось повторить то же самое. Проверка продолжалась.
  
  В наших встречах со Сталиным наступило затишье. И. В. позвонил перед самым закрытием сезона. Не поздоровавшись, выпалил:
  
  — Вам принесут билет на курьерский поезд.
  
  — И. В., мне надо собраться, уладить дела, договориться о концертах.
  
  — Сколько концертов вы хотите иметь в Сочи, Сухуми, Тифлисе?
  
  Неуверенно ответила:
  
  — Два, три…
  
  — Считайте, что этот вопрос отрегулирован. Желаю всяческих успехов!
  
  Через час ко мне приехала дама, ведающая концертными делами. Я подписала договор на восемь сольных концертов. Вечером Кузяев принес запечатанный конверт.
  
  — Я буду у вас дома за сорок пять минут до отхода поезда. Из вещей берите только самое необходимое.
  
  В конверте, кроме билета, оказалась большая пачка денег. В хлопотах и беготне прошел день. Норцов принес цветы. Увидев чемоданы, спросил, куда я уезжаю.
  
  — Верочка, родная, вам необходимо отдохнуть. В Сочи я приеду через недельку, постараюсь вас найти, жаль, что вы не знаете, в каком санатории будете жить!
  
  Мы тепло с ним простились.
  
  У меня двухместное купе
  международного вагона. Кузяев с носильщиками внес три элегантных чемодана.
  
  — Товарищ Давыдова, не задавайте лишних вопросов, чемоданы — ваши! Я еду в соседнем купе вместе с врачом. Если понадоблюсь, не стесняйтесь, вызывайте в любое время, я за это получаю зарплату. С рестораном обо всем договорился, счета подписаны, заказывайте любые блюда. Специально для вас завезены икра паюсная и зернистая, семга, балык, отборное мясо.
  
  В первую очередь, конечно, заинтересовалась содержанием чемоданов. Чего там только не было! Шерстяные кофточки, летние платья, сарафаны, плащи, юбки, туфли, шелковые американские чулки, комплекты французского белья, набор тончайших духов, маникюрный прибор, о каком можно было только мечтать. Размеры совпали с моими.
  
  Рано утром приехали в Сочи. Кузяев привез меня в роскошный особняк — правительственную резиденцию.
  
  — Вы будете жить здесь одна, — сказал он. — Дом полностью в вашем распоряжении. На всякий случай вот вам номера моих телефонов.
  
  К нам подошла высокая, ширококостная дама лет 50.
  
  — Меня зовут Полина Сергеевна. Если не устали, покажу вам нашу дачу. Внизу гостиная, столовая, кухня, кинозал, буфетная, ванная, душевая, бильярдная, баня с бассейном. На втором этаже спальня, кабинет, комната отдыха, ванная, туалет. На другой половине такое же расположение комнат. Режим у нас, Вера Александровна, не соблюдается. Еду заказывайте накануне, во время завтрака. — Она перевела дух. — У нас имеется чудесный сад с фонтаном, качелями, гамаками, с креслами-качалками, удивительными заморскими птицами. Из сада на лифте можно спуститься к морю. Пляж отдельный, лечебный, благоустроенный. Дача радиофицирована, везде имеются телефоны. К вашим услугам концертный зал с великолепной акустикой. На днях из Москвы доставили рояль. Настройщик приходит ежедневно. В библиотеке 160 тысяч томов. Врачи всех специальностей готовы по первому зову оказать любую помощь. Одним словом, располагайтесь, как дома. Чемоданы ваши наверху, вещи аккуратно сложены, выглажены, развешаны. Завтра в семь часов утра придет массажистка, в восемь — маникюрша.
  
  В апартаментах — цветы, чистота стерильная, все блестит. Такой ванны мне не приходилось видеть. В очаровательной спальне меня ожидал еще один сюрприз — столик на колесиках с дарами природы: вишни в сметане, персики, абрикосы, виноград, гранаты, апельсины, орехи, дыни, соки, вина, напитки. Я попала в сказочно-замкнутый мир.
  
  Каждому человеку знакомо ощущение неизбежности счастья. Оно как будто ждет за порогом. Стоит только распахнуть дверь, и счастье ворвется в комнату вместе с ветром и шумом листвы.
  
  Долго бродила по пустынному пляжу, собирала ракушки, разноцветные камушки, отполированные морем и временем. Купалась, загорала, валялась в песке. Вечером занималась в концертном зале. Рояль и акустика превзошли все мои ожидания. Голос звучал не хуже, чем в Колонном зале Дома союзов. В библиотеке взяла несколько книг. В полночь разбудил телефонный звонок. Узнала голос Сталина:
  
  — Как вам отдыхается, В. А.? Как устроились? Скучаете?
  
  — Конечно скучаю, И. В. Отдых фантастический! Из пыльной, душной Москвы я попала в волшебный мир сказок из «1001 ночи».
  
  — Очень рад. До скорой встречи.
  
  
  Море штормило. Пошел сильный, косой ливень. Мокрая побежала домой. Про лифт забыла. В гостиной увидела Сталина. Он был в летнем белом костюме. Землистое лицо и темные круги под глазами говорили о чрезмерной усталости. Приняв ванну, спустилась к нему в нарядном сарафане.
  
  — А вы, Верочка, хорошо выглядите! Кавказ и Крым молодят людей, делают их более свежими, красивыми.
  
  — Спасибо за комплимент. И. В., для чего вы с товарищем Кузяевым послали так много денег?
  
  — Разве деньги могут кому-нибудь помешать? Вы нас встречаете на редкость глупыми вопросами. Я немного отдохну, и мы после обеда пойдем к морю.
  
  В саду появились мрачные тени — негласная охрана Сталина. Он вызвал дежурного коменданта и начальника личной охраны. В подобострастном поклоне перед ним склонился огромный Паукер.
  
  — Мы уже не раз вам говорили, что работать надо бесшумно, конспиративно, примером для вас может служить наша революционная, бескомпромиссная юность.
  
  К вечеру море успокоилось. В купальнике легла на теплый песок. Тишина и морская гладь располагали к покою. Поеживаясь, И. В. направился к морю. Несколько раз боязливо окунулся, потом вытерся махровым полотенцем, переоделся. Он сел рядом со мной в шезлонг.
  
  — В. А., обслуживающему персоналу сказано, что вы моя двоюродная сестра со стороны отца. Уверен, что никто не спросит, но проговариваться не следует. Изредка мы будем уезжать на другие дачи. После концертов, пожалуйста, не задерживайтесь, в гостиницах не ночуйте, за вами закреплен автомобиль с шофером. — Сталин зажег трубку, сделав несколько глубоких затяжек, снова заговорил: — Нахала Норцова отправили на гастроли в Сибирь и на Дальний Восток, затем поедет на Крайний Север. — И. В. засмеялся. — Молодым людям полезно проветривать мозги!
  
  Он ушел в свои покои. Увидела его на следующий день за обедом.
  
  — Ложусь поздно, старая привычка читать перед сном. Нам, Верочка, предстоит большая работа, в январе наметили провести XVII съезд нашей партии. Много у нас еще нерешенных проблем.
  
  Мы долго бродили по пляжу. Молчание нарушил Сталин:
  
  — Детство у меня было тяжелое. Отец занимался портняжным и сапожным ремеслом. Как все мастеровые дореволюционной России, он страшно пил. Меня не любил, нас с матерью избивал до полусмерти. Девяти лет я был отдан в Горийское Духовное училище. После шестилетнего обучения меня зачислили в Тифлисскую Православную Духовную семинарию. Но я ее не окончил, выгнали. — И. В. впервые говорил о себе. — В Духовую семинарию принимали детей только состоятельных родителей. Для меня до сих пор остается загадкой, по чьей протекции я туда попал. Мама хотела, чтобы я стал священником. По ее мещанским понятиям, духовный сан давал спокойную, обеспеченную старость.
  
  Почти незаметно мелькнула тень прячущегося человека. Побледневший Сталин испуганно крикнул:
  
  — Выходи, сволочь! — В руках он держал револьвер, очевидно, тот самый, из которого когда-то застрелил свою жену Надежду Аллилуеву. Озираясь по сторонам, к нам подошел краснощекий парень лет двадцати трех.
  
  — Кто такой, мерзавец? Фамилия? Номер воинской части?
  
  Красноармеец проговорил с гордостью:
  
  — Приказано, товарищ Сталин, охранять вас от внешних и внутренних врагов. В Москве инструкцию получили лично товарища Ягоды.
  
  Сталин вынул свисток. К нему подбежал начальник охраны.
  
  — Уберите этого дурака. В последний раз предупреждаю: если кто-либо из ваших людей станет за мной следить — убью на месте.
  
  Начальник охраны униженно пролепетал:
  
  — Товарищ Сталин, простите, все ваши указания выполним.
  
  — Убирайтесь, болваны! Не желаю слушать! — Повернувшись ко мне, озлобленно крикнул:- Отправляйтесь купаться! На меня не обращайте внимания.
  
  Вода теплая, мягкая, прозрачная. Я ныряла, плавала, словно рыба, скользила по воде. Когда вышла из воды, он, успокоившись, сказал:
  
  — Я выполнил свое обещание, привез вам в подарок целую коробку американских таблеток от беременности. Раздавать их не следует, женщины нашей страны обязаны рожать, нам необходим прирост населения. Сегодня, Верочка, вам предстоит быть хозяйкой. Мы пригласили на ужин нескольких товарищей, вы почти всех знаете. У вас имеется темное закрытое платье?
  
  — Какое вы советуете надеть? Я привезла с собой черное, темно-синее, а также два костюма английского покроя.
  
  И. В. широко улыбнулся, он был доволен, что я его об этом спросила.
  
  — Наденьте черное, которое вам сшили в ателье Совета министров.
  
  Гости раскланивались со мной, как со старой знакомой, Сталин нарочно посадил меня рядом с карликом-недоноском Ежовым. Он сделал это для того, чтобы тот мог лишний раз убедиться в своем ничтожестве. И. В. умел ловко использовать человеческие слабости, и в первую очередь физические недостатки соратников-побратимов. На этом он часто играл. За вторым блюдом Маленков отчетливо проговорил:
  
  — Товарищи, Каменев и Зиновьев опять хвост поднимают.
  
  — Объясните, Георгий Максимилианович, в чем это выражается? — осторожно спросил И. В. Сталин.
  
  — Эти оголтелые псы готовят новую группировку.
  
  — Скоро придет время, мы им покажем и группировки, и оппозиции, они, наконец, узнают, кто такие на самом деле большевики! — темпераментно произнес железно-непоколебимый Киров.
  
  — Нечего ждать! — прошипел тщедушный Ежов. — Я бы сразу их всех к ногтю! Да и Бухарину не мешает язык с корнем вырвать, много болтает, строит из себя великого миротворца, теоретика марксизма, а если разобраться, — обыкновенный пустомеля с хорошо подвешенным языком.
  
  Хитрый, наблюдательный Сталин слушал и все запоминал. Обеды и ужины он устраивал для развязывания языков.
  
  — Да и на международной арене не все так уж гладко, — сказал. И. В. Вожди как по команде повернулись в его сторону. — Оппортунист-двурушник иуда Троцкий в который раз становится на дыбы, клевещет на нашу страну, на большевистскую партию, на товарища Ленина, на наш рабочий класс. Убрать его надо! Чем скорей — тем лучше! — задыхаясь, проговорил Сталин.
  
  С ним никто никогда не спорил. Все понимали, что в любом случае И. В. одержит победу.
  
  — В. А., может быть, вы нам что-нибудь споете? — спросил Сталин. — Аккомпаниатор ждет нас в концертном зале.
  
  Я исполнила несколько арий из классических опер и спела романсы русских композиторов, которые очень любил Сталин. Черноволосый, тучный Маленков преподнес серебряный инкрустированный поднос и шесть чашечек с блюдцами для кофе.
  
  Сталин недовольно сказал:
  
  — Г. М., мы В. А. не испортим такими подарками? А то смотрите, еще возгордится, не захочет с нами знаться!
  
  Подошел Киров:
  
  — В. А., возвращайтесь обратно в Ленинград, мы создадим вам отличные условия.
  
  Сталин нахмурился. Он слышал наш разговор.
  
  — Сергей Миронович, что с возу упало, то пропало. В. А. у вас нечего делать. Вы же знаете, что она закреплена за Большим театром. Вряд ли товарищ Давыдова будет жаловаться на предоставленные ей условия.
  
  Я благодарно посмотрела на Сталина. Он помог выбраться из щекотливого положения. Ночью И. В. своим ключом открыл двери моей спальни. Увидев, что я не сплю, он сел в кресло, закурил:
  
  — Верочка, через мою жизнь прошло много женщин, но я никого так страстно не хотел, как вас. Тогда была физиологическая потребность обладать. Вот опять я к тебе пришел. Скажи правду, ты меня хоть немного любишь?
  
  Я не ожидала от него такой исповеди и должна была ответить без промедления.
  
  — И. В., если скажу неправду, вы обидитесь, правду
  
  — не поверите, наши отношения пусть рассудит время. Умиротворенный, он положил голову мне на грудь и так заснул. От его храпа сотрясались стены. Снова задумалась над тем, какая мне уготована судьба. Вот он — повелитель российского государства — кривоногий, низкорослый, костлявый, неуравновешенный, грубый, завистливо-капризный лежит рядом со мной на одной кровати, и я обязана его целовать, обнимать, ласкать… Очень трудно об этом говорить, но я дала клятву — рассказать все.
  
  Во время завтрака в столовую вошел начальник охраны Паукер. Переминаясь с ноги на ногу, он спросил:
  
  — Товарищ Сталин, разрешите доложить?
  
  — Слушаю.
  
  Паукер покосился на меня, в его глазах я была посторонней.
  
  — Говорите! — властно повторил И. В.
  
  — Наш сотрудник, — сказал начальник охраны, — которого вы обнаружили, красноармеец Толкун погиб на боевом посту.
  
  Я вскрикнула. Оторвавшись от еды, Сталин веско проговорил:
  
  — Родителям пошлите телеграмму о соболезновании, красноармейца Толкуна представьте к правительственной награде. Его биографию опубликуйте в газетах и журналах. Возможно, о его боевой жизни стоит написать повесть.
  
  
  Жизнерадостная Полина Сергеевна весело проговорила:
  
  — Мы приготовили для вас яхту. В любое время, когда пожелаете, можете совершить морскую прогулку.
  
  В субботу Сталин изъявил желание покататься на яхте. Бесшумно работает обслуживающий персонал. Радостно-спокойное море нас приветствовало. На пути следования за нами мчался неутомимый эскорт белокрылых чаек. Повар принес в комнату отдыха фрукты, вина, семгу, балык, паюсную и зернистую икру, холодное мясо, ростбиф, всевозможные соки, мороженое. Мы с удовольствием поели. Яхта стремительно неслась навстречу раскаленному солнцу. В каюту ударил яркий сноп света. Попросила И. В. задернуть шторы. Он зло буркнул:
  
  — Мы что, нанялись вам в лакеи? Для чего закрывать шторы? Вы рыб испугались? Они вас не сглазят.
  
  Забыла, что давно перестала быть человеком, что он мой хозяин, бог, повелитель. Прижалась к нему, обняла. Сталин смягчился, сменил гнев на милость.
  
  Вечером совершили автомобильную прогулку. В первую машину сели мы с И. В., впереди охранник с шофером. Во вторую: Ежов, Жданов, Орджоникидзе с охранниками. Кроме того, нас сопровождали машины с вооруженными офицерами. Выбрали маршрут по направлению к Тбилиси. Сталин рассказывал анекдоты. На двадцатом километре неизвестные в масках обстреляли машины. Пуля попала шоферу Александру Дроботу в переносицу. Обливаясь кровью, почти ничего не видя, он чудом остановил нашу машину, из которой вылетели оконные стекла. Бледный Ежов из ближайшего райкома партии связался с правительственными учреждениями. Немедленно по тревоге были подняты войска, расквартированные в Грузии. Дрожащего, перепуганного Сталина куда-то увезли. Я вернулась на дачу. Там. меня уже ждали следователи из военной прокуратуры и ГПУ. Один из них обратился ко мне:
  
  — Гражданка Давыдова, вам придется выехать с нами в Москву.
  
  — Это приказ?
  
  — Все наши действия согласованы с товарищем Сталиным. Мы обязаны вас допросить. Шофер Дробот скончался по дороге в больницу. Не все преступники пойманы. Вы единственная гражданская свидетельница трагического происшествия. Ваши вещи привезут позже.
  
  — Я могу принять ванну?
  
  Следователи взглянули на часы. Военный с большой тыквообразной головой сказал:
  
  — Давыдова, прекратите задавать вопросы и обращаться к нам с бесконечными просьбами. Хватит дискутировать! Пройди в машину, через сорок минут отходит поезд.
  
  Мне не дали проститься с Полиной Сергеевной и обслуживающим персоналом. В Москву возвращалась без комфорта, призрачная идиллия подходила к печальному концу. В купе находилось четыре человека, я была в окружении трех непрерывно курящих мужчин. Даже в туалет они по очереди сопровождали меня. В Москве вагон окружили военные и штатские. Маленков сухо справился о здоровье, отвечать не хотелось, не верила в его искренность. Я была в подавленном состоянии, начиналась самая настоящая депрессия. Боялась ареста, насилия, пыток… С вокзала повезли на Лубянку. Первый допрос состоялся в кабинете начальника ГПУ. Его вели Ягода, Агранов, Ежов, Вышинский. Заместитель генерального прокурора не мог понять, почему я так легко согласилась переехать из Ленинграда в Москву. Сказала, что на переводе настояло Управление искусств, дирекция Большого театра и члены советского правительства. Вышинский не унимался:
  
  — В. А., вы единственный очевидец вопиющего по своей наглости покушения террористов на жизнь товарища Сталина. Нам необходимо во всем досконально разобраться.
  
  Затянувшись папиросой, Ягода спросил:
  
  — Во время нашего первого свидания вы, гражданка Давыдова, наотрез отказались говорить о своих встречах с товарищем Сталиным! Может быть, вы это сделаете теперь, когда наступили более благоприятные времена?
  
  — Категорически отказываюсь отвечать на вопросы, не относящиеся к данному делу.
  
  Криво улыбаясь, Ягода прохрипел:
  
  — Ты, подзаборная сука, в наших руках! Товарищ Сталин — далеко. Он не станет вмешиваться в дела ГПУ и прокуратуры. Одно из двух: или начнешь подробно отвечать на вопросы, или же для проветривания мозгов нам придется отправить тебя в сырую, холодную камеру, где ты сумеешь пообщаться с голодными крысами!
  
  Я содрогнулась от ужаса. Какую животную ненависть этот человек, облеченный такой властью, питал к Сталину. Ежов с Маленковым хранили ледяное молчание. По-видимому, их больше всего интересовал результат. Они не знали, на кого ставить. Вышинский саркастически улыбался, молчали вошедшие следователи по особо важным делам. Ягода чувствовал свое превосходство и этим бравировал. Спросила Ягоду, что он от меня хочет.
  
  — Расскажи, кто дал тебе задание организовать покушение на жизнь товарища Сталина?
  
  — С каких это пор вы стали со мной говорить на «ты»? Я что, с вашей легкой руки возведена в ранг государственного преступника?
  
  — Давыдова, перестаньте кривляться и разыгрывать из себя народную героиню. Тоже мне еще одна Жанна д'Арк!
  
  Я упала, потеряв сознание. Очнулась на больничной койке в тюремной больнице. Через 5 дней снова допрос. В их тактике кое-что изменилось. Ягода стал вежливым, холодно-предупредительным. Больше ничему не верила. Недавно видела его другим, мерзким и отвратительным. Прокурор Андрей Вышинский отеческим тоном предлагал во всем чистосердечно признаться. С дешевым пафосом плохого трагического актера он на едином дыхании произнес заготовленный монолог:
  
  — В. А., вы должны понять, что, к моему глубокому сожалению, ваша театральная карьера навсегда закончилась. Вы, голубушка, свое отпели. Товарищ Сталин прямо заявил, что не желает вас больше знать. — Прокурор сделал многозначительную паузу. — Я подписал ордер на ваш арест. После суда мы вас расстреляем. Возможно, суд смягчит приговор, тогда отправим в далекий сибирский лагерь к уголовникам. Блатные любят красивых, статных женщин. В первый же день вас разыграют в карты, а потом по очереди будут насиловать на вонючих нарах. Красота ваша быстро поблекнет, от недоедания и цинги выпадут зубы, вылезут волосы. За кусок хлеба вы на коленях подползете к любому, самому падшему из подонков.
  
  Не выдержав словесной экзекуции, я крикнула:
  
  — Хватит! Довольно! Прекратите издеваться! Вы прекрасно знаете, что я никакого отношения к покушению на жизнь товарища Сталина не имею, и нечего меня пугать!
  
  Каким-то третьим подсознательно-интуитивным чувством я догадалась, что продолжается очередное действо трагико-комического фарса, связанного с бесконечной проверкой. Из осужденной на смерть я стала обвинителем.
  
  — Да кто вам дал право так вести себя со мной? Вы что, с ума сошли? Забыли, кто я такая? И. В. так легко меня вам не отдаст, я его лучше знаю. Подождите, придет час расплаты, я с вами за все рассчитаюсь!.. — Не дав им опомниться, я крикнула — Немедленно отправьте меня домой!
  
  Выдавливая из себя мягкость, Вышинский сладкоречиво проговорил:
  
  — Мы гордимся вами, В. А.! Вы блестяще выдержали _ самый — сложный экзамен на человеческую зрелость. Я вас поздравляю, еще раз простите меня. В нашем деле без этого нельзя.
  
  Он хотел поцеловать руку, но я ее вырвала. Ягода нажал на невидимую кнопку звонка, вмонтированную в письменный стол. Вошел секретарь с бицепсами натренированного боксера.
  
  — Гражданку Давыдову отправьте на дежурной машине домой!
  
  Ягода подошел ко мне, протягивая руку, которая плетью повисла в воздухе. Он сказал:
  
  — Надеюсь, что мы с вами останемся добрыми друзьями?
  
  — Вы, Ягода, мне омерзительны. Я с вами не желаю разговаривать.
  
  — Человек я злопамятный, имейте в виду. Даже красивым дамам я не прощаю оскорблений…
  
  Ответила ему в тон:
  
  — Говорят, что Ягода — не та Ягода…
  
  
  Квартиры своей не узнала, все перевернуто вверх дном. Пришлось вызывать рабочих, вставлять новые замки, ремонтировать наружные двери, менять полностью всю электропроводку, старую мебель заменить новой…
  
  До конца отпуска оставался месяц. С Екатериной Васильевной Гельцер, солисткой балета Большого театра, мы поехали на Оку, в Поленово. В обыкновенном крестьянском домике сняли две небольшие комнаты. По утрам нам приносили парное молоко, сметану, клубнику, ягоды, грибы. Хозяйские дети ловили для нас рыбу. С Гельцер мы совершали длительные прогулки. Она рассказывала о выступлениях в Бельгии, Франции, Англии, Италии, Америке, о встречах с Дягилевым, Рахманиновым, Буниным, Шаляпиным, Бальмонтом, Анной Павловой, Стравинским, Фокиным, Мордвиным, импрессарио Юроком…
  
  — Все это, дорогая, было очень давно, — с грустью сказала Катя. — За это время мои воспоминания успели потускнеть, обрасти мхом. Я к вам, Верочка, давно присматриваюсь и о многом догадываюсь. Вы красивая, талантливая. Смотрите, не проиграйте свою жизнь в карты или в рулетку, как это сделала я. Больше всего на свете я люблю искусство. В моей скромной коллекции имеются полотна русских и западноевропейских художников. Разве я могу забыть, как великолепный, с фанатически горящими глазами Пабло Пикасса, восхищенный моей Одеттой-Одиллией в «Лебедином озере», подарил мне свои ранние работы? Однажды вечером он пришел ко мне в отель на Монмарт и предложил навсегда остаться в Париже… Верочка, приходите ко мне и вы увидите чудо из чудес. Я собрала редчайшую библиотеку. Вы знаете, что я любима зрителями, что ежедневно со всех концов России приходят письма… Мое личное счастье промелькнуло, словно полет мотылька, и навсегда растворилось в бездне. Многие любили, домогались ответного чувства, за улыбку и лишний поклон, обращенный в их сторону, одаривали драгоценными подношениями из жемчуга, бриллиантов, золота, серебра. А сколько за свою артистическую жизнь я получила бриллиантовых колец? Были, конечно, и мимолетные встречи, а настоящее ушло, потому что я лишь порхала по шаткой, неустойчивой поверхности. И вот я одна, ни детей, ни мужа, скоро и театра не будет. Годы уходят, век балерины короткий, а жизнь свою придется заканчивать одними лишь воспоминаниями. Верочка, заклинаю вас, ради всего святого, не повторите мой печальный опыт…
  
  Как прекрасна Ока в августе! По душе пришлись деревенские посиделки с их печально-веселыми песнями, играми, ночными хороводами, смелыми прыжками через костры. Нас с Екатериной Гельцер пригласили на такую вечерку. Мы пели с девчатами, танцевали с парнями, вместе с ними дружно лузгали семечки. Чернобровый великан Гринька увязался за мной, Катю окольными путями пошел провожать заведующий ларьком, любитель русских танцев Евсей Приходько. У крылечка застенчивый Гриня произнес:
  
  — Слухай, Вероника, оставайся у нас в селе! Свадьбу нарядную сыграем, я шофером на грузовой работаю, скоро трактористом стану, хозяйство у нас небольшое есть. Родишь мне красивых сыновей, помощниками станут. Уж больно ты мне по сердцу пришлась. Мужик я не нахальный, любить буду. Я таких красивых еще не видел.
  
  Мне сделалось грустно, возможно, и прав Гриня Пухов, поленовец с Оки? Но он не знал одной истины, что из деревни в город люди уезжают с удовольствием, без оглядки, а из города в деревню никто добровольно не торопится.
  
  Промчалось лето, надо возвращаться в Москву. Жаль расставаться с маленьким уютным городком, с его улочками, полями, где ветер качает хлеба. С лесом, где между берез и сосен растет самая красивая не земле черемуха, с волнующими запахами акации, сирени. Я тепло простилась с хозяйкой, с ее мальчуганами, с тихим степенным мужем. Гринька сначала на лодке, потом на пролетке отвез нас к поезду.
  
  — Ну, прощайте! Бог даст свидимся, авось все уладится. Вот вам, Вероника, на добрую дорожку гостинцы. Кушайте на здоровье и не поминайте нас лихом. — Он протянул большой сверток, аккуратно завернутый в льняное, вышитое красными петухами полотенце. — Там найдете курочку свеженькую, рыбку, брынзу, криночку сметаны с ягодами и вино наше самодельное.
  
  Я поцеловала в лоб этого простого, доброго деревенского парня.
  
  — Вероника, дивчина ненаглядная, по гроб жизни буду тебя лелеять, всегда тебя приму, даже если дитя чужое будет.
  
  На минуту задумалась: может быть, я действительно бежала от настоящего, неподдельного счастья?
  
  Началась бестолковая посадка. Набирая скорость, поезд удалялся, а он, Гриня Пухов, все еще стоял на маленьком провинциальном вокзале, пока не превратился в крошечную точку…
  
  
  Гуляла в Александровском саду, что примыкает к Кремлю. От тумана шла роса, мельчайшая водяная пыль покрыла чугунные решетки бывшего царского сада. Казалось, что редкий туман навечно повис над землей. Октябрьский мглисто-промозглый день наводил тоску. Я не заметила, как ко мне подошел человек в темно-коричневом пальто. Когда он приблизился, снял дымчатые очки, я его узнала: Ягода продолжал меня преследовать.
  
  — В. А., мне нужно с вами встретиться в неслужебной обстановке!
  
  — Оставьте меня в покое!
  
  — Кажется, у вас сегодня свободный вечер? Заеду между 10–11 часами вечера. Предупреждаю: вы должны быть дома. Приеду один.
  
  — Чему я обязана столь щедрым вниманием?
  
  — Вы слишком любопытны.
  
  Приехал взволнованный Ежов:
  
  — Мы в курсе всех ваших дел. Знаем, что вас собирается навестить вечером Генрих Ягода. Мы должны иметь стенограмму вашей беседы. Устный рассказ нас не устроит. А что, если мы в гардероб посадим нашего товарища?
  
  — Этот вариант отпадает. Ягода может прислать своих людей для предварительного осмотра квартиры.
  
  — Согласен. В. А., вы скоро станете опытным криминалистом! На третьем этаже вашего подъезда проживает наш сотрудник. Мы протянем в его квартиру провода, приспособим наушники, звукооператор с кинофабрики с опытными стенографистками запротоколируют вашу беседу с народным комиссаром товарищем Ягодой.
  
  Операция проводилась под руководством Маленкова, который хорошо разбирался в технических вопросах. Я не ошиблась, Ягода нарушил слово, с ним приехало пять человек. Они тщательно обследовали каждый метр. После их ухода Ягода понюхал воздух:
  
  — В. А., у вас кто-нибудь сегодня был?
  
  — Была молочница, тетя Дуня. Она два раза в неделю из деревни привозит свежее парное молоко.
  
  Ягода поморщился:
  
  — Молочница меня не интересует.
  
  — Это допрос или светская беседа?
  
  — Дружеский разговор.
  
  — Я вас слушаю, товарищ народный комиссар!
  
  — В заговоре против товарища Сталина принимала участие большая группа людей. По приговору советского суда преступники расстреляны. К счастью, вы ни в чем не виноваты, и я персонально приношу вам свои глубокие извинения за причиненные оскорбления. С этой минуты давайте забудем все плохое.
  
  — Извинения принимаю. Это все, что вы собирались мне сказать?
  
  — Зачем же так строго? У меня для вас, В. А., имеется компромиссное предложение!
  
  — Продолжайте.
  
  — Судьба свела вас с товарищем Сталиным. Органы безопасности обязаны знать всю его жизнь до мельчайших подробностей. Нас интересует его характер, нрав, быт, встречи, деловые и частные беседы. За оказанные услуги будем щедро платить. Независимо от количества полученной информации вы будете дополнительно получать ежемесячно по два оклада. Письменного обязательства мы с вас не потребуем, поверим на слово, зарплату платим вперед за квартал. Хочу выдать вам первый аванс, расписки не надо, только деньги пересчитайте.
  
  Из бокового кармана пиджака Ягода достал кожаный бумажник.
  
  — Вас устраивает такое предложение?
  
  — Сейчас же уходите, будем считать, что сегодняшней встречи у нас не было.
  
  — В. А., почему вы не хотите меня угостить чашечкой кофе? — нахально улыбаясь, проговорил Ягода.
  
  — Я очень устала, завтра утром репетиция, вечером спектакль, мне надо отдохнуть.
  
  — Простите меня, дорогая В. А., за некоторую примитивность, но это была еще одна важнейшая проверка.
  
  Я перестала обращать на него внимание. Подошла к окну, на плечи накинула пуховый платок. Ягода попытался меня обнять. Я его оттолкнула. Поскользнувшись о паркет, всемогущий начальник ГПУ упал на пол. Он подполз ко мне на коленях:
  
  — Верочка! Я озолочу вас! У меня есть деньги. Простите, но я ничего не могу с собой поделать. Я люблю вас! Не смейтесь! Это правда. Зачем вам сдался этот мерзавец, псевдогрузин, рябой Джугашвили? Он же сын алкоголика, в котором прочно заложено разбойное начало вонючих предков. Я разойдусь с женой, уйду из органов, вернусь к своей прежней профессии фармацевта. Понимаю, что для серьезного размышления необходимо время. Умоляю вас на коленях, пересмотрите свое отношение ко мне! Я достану иностранные пасторта, мы уедем в Америку, Францию, Англию, только там вы познаете настоящую жизнь. Одно ваше слово!
  
  — Вы, Ягода, жалкий фигляр, перестаньте юродствовать! Убирайтесь из моего дома! Вы мне осточертели. Идите в цирк работать клоуном.
  
  Ягода поднялся. Передо мной снова стоял выхоленный, холодный, барственно-надменный чекист.
  
  — Повторяю, если вы, Давыдова, когда-нибудь сделаете самый незначительный промах и попадете в наши сети, запомните, что я вас так просто не выпущу. Сам отвезу в женскую Новинскую тюрьму и запру в камеру, где содержатся самые низкие твари. — Потеряв над собой контроль, он злобно прокричал — Курва! Я с тобой все равно рассчитаюсь! На коленях будешь ползать, сапоги целовать, уркам заставлю языком задницы лизать.
  
  Разбитая, в одежде, свалилась в постель. Утром не имела сил ехать в театр. Вызванный врач дал освобождение от работы. Днем приехал директор театра.
  
  — В. А., как вы не вовремя захворали! Сегодня намечен закрытый спектакль, проданы билеты, ожидается правительство. Родненькая, выручайте! Мы пришлем за вами машину.
  
  Не помню, как очутилась в театре. Костюмерша помогла одеться. Полумертвая села за грим. Мой выход… Ничего не слышу, почему-то пропал оркестр, куда-то исчез дирижер. В глазах двоилось… Из забытья вывели аплодисменты. Краешком глаза посмотрела в правительственную ложу. Улыбающийся Сталин и его подчиненные стоя аплодировали. После окончания спектакля меня пригласили в их ложу. Сославшись на плохое самочувствие, уехала домой. Ночью позвонил Сталин:
  
  — В. А., что случилось? Вас кто-то обидел?
  
  — И. В., простите меня, нет сил разговаривать.
  
  — Когда мы вас увидим?
  
  — Я свободна в следующий понедельник.
  
  — Поправляйтесь. Вам привезут фрукты, рыбу, икру, мясо, шоколад.
  
  Наступил понедельник. В семь часов вечера поехала к Сталину. Меня провели в его кабинет. Там находились Маленков, Поскребышев, Ежов, Молотов. Вид у Сталина был озабоченный. Он сел за письменный стол. Маленков включил какой-то прибор. Услыхав голос Ягоды, я вздрогнула и стала искать его глазами. Посмотрев на меня испытующе, Сталин сказал:
  
  — В. А., внимательно прослушайте эту запись, вопросы будут потом.
  
  Спектакль, разыгранный Ягодой, был записан на пленку. Ко мне подошел Сталин.
  
  — Мы знаем, В. А., что за последние четыре месяца вам пришлось много пережить, что на вашу долю выпали серьезные испытания. Могли бы вы в письменной
  
  форме подтвердить, что все это не было заранее подготовленной инсценировкой?
  
  — Конечно.
  
  — В таком случае садитесь за письменный стол* не торопитесь, посторайтесь все вспомнить, мы с товарищами выйдем, чтобы вам не мешать.
  
  Писала больше часа, написанное передала Сталину.
  
  — Пока мы будем обедать, ваше объяснение напечатают.
  
  Из-за подавленного состояния не могла притронуться к еде.
  
  — В. А., нам пора объясниться! — тепло сказал И. В. Закурив трубку, он сел в кресло. — Слова не ветер мы не бросаем. Нам давно известно, что Генрих Григорьевич Ягода — большой негодяй. Мы тщательно во всем разберемся, сопоставим факты, а потом примем меры. Вы не должны на меня сердиться, в этом мире я очень одинок.
  
  Если бы этот человек захотел стать драматическим актером, он достиг бы невиданных высот. И. В. обладал удивительным обаянием, он мог очаровать кого угодно. На какое-то мгновение мне его стало жалко. Сталин воспользовался минутной слабостью, обнял меня, был нежен, внимателен, ласков.
  
  — Опять соскучился, Верочка. С того самого дня, как ты уехала, у меня никого не было…
  
  За завтраком И. В. тихо сказал:
  
  — Я прочту тебе стихотворение Александра Блока:
  
  Бегут неверные дневные тени.
  Высок и внятен колокольный зов.
  Озарены церковные ступени.
  Их камень жив — и ждет твоих шагов.
  Ты здесь пройдешь, холодный камень тронешь,
  Одетый страшной святостью веков.
  И, может быть, цветок весны уронишь
  Здесь в этой мгле, у строгих образов.
  Растут невнятно розовые тени.
  Высок и внятен колокольный зов.
  Ложится мгла на старые ступени…
  Я озарен — я жду твоих шагов.
  Откровенно говоря, я была потрясена: Сталин и Александр Блок.
  
  7 ноября Советское правительство устроило грандиозный прием в Кремле. Весь вечер за мной неотступно ухаживал Ворошилов. Он был назойлив и требователен: танцевал, рассказывал плоские армейские анекдоты, потом отвел в дальний угол Георгиевского зала:
  
  — В. А., поедем ко мне на дачу, весело проведем время, никто не будет знать.
  
  — Спасибо за приглашение. Климент Ефремович, хотите я вас познакомлю с молодой очаровательной балериной?
  
  — Буду счастлив и весьма обязан! — галантно произнес народный комиссар по военно-морским делам.
  
  Юная балерина, недавняя выпускница хореографического училища Ольга Лепешинская, с радостью приняла приглашение молодящегося наркома. Как только они удалились, ко мне подошел беспринципный Ягода. Он взял меня под руку. Прогуливаясь по ярко освещенному залу, нарком еле слышно сказал:
  
  — Если вы меня кому-нибудь продадите, я вас уничтожу. На днях мы собираемся организовать для вас пикантную экскурсию в одну из московских тюрем.
  
  Перепрыгивая через две ступеньки, побежала в гардероб. У выхода нагнал запыхавшийся Маленков.
  
  — В. А., с вами только что разговаривал Ягода? В машине рассказала про его бесконечные угрозы.
  
  — Г. М., я сойду с ума или покончу с собой. Так больше продолжаться не может.
  
  — Мы не дадим вас в обиду. Звоните мне > по телефону на работу или домой в любое время дня и ночи, вас немедленно соединят.
  
  — Как мне поступить, если Ягода заставит меня поехать с ним в тюрьму?
  
  — От встреч не отказывайтесь, не проявляйте излишнего беспокойства, держитесь хладнокровно. Если заболит голова, у Ягоды и его сотрудников лекарств не берите.
  
  
  В первой декаде позвонил Ягода:
  
  — Тороплюсь выполнить свое обещание.
  
  Он заехал за мной. Кроме него, в машине находилось двое штатских.
  
  — Знакомьтесь, — сказал Ягода, — начальник женской Новинской тюрьмы Нелидов, его заместитель Барушной.
  
  Открылись глухие ворота. Мы въехали на вымощенный булыжником тюремный двор. Высокий забор в несколько рядов обтянут колючей проволокой. Защелкали замки, надзиратель открыл камеру, раздалась команда: «Всем встать!». Староста, худая, буззубая женщина с седыми космами, крикнула:
  
  — Суки, по местам становись!
  
  Ягода спросил дежурного надзирателя, сколько человек находится в камере. Сиплым, прокуренным басом староста рявкнула:
  
  — Гражданин начальник, в камере шестьдесят б…й, я хотела сказать — шестьдесят сук. Все как на подбор. После бани любую попробовать можно, кроме меня, старухи. Прости, батюшка, я уже не гожусь.
  
  Ягода выкатил глаза на начальника тюрьмы. Нелидов тут же отдал распоряжение:
  
  — За нарушение режима Маланичеву отправить в карцер на пять суток.
  
  Беззубая старуха скинула с себя рубашку, голая повалилась на пол:
  
  — Миленький, хорошенький начальничек, не отправляй тетеньку в карцер. Я уже там сидела. Пожалей моих деточек беспризорных, прости дуру грешную, я больше не буду.
  
  Ягода резко проговорил:
  
  — После карцера стерву отправить на этап!
  
  В другой камере — малолетние проститутки. Ко мне подбежала девочка лет 16. Налет раннего разврата наложил на ее красивое лицо беспощадный отпечаток.
  
  — Дамочка, подари хорошенькой девочке рублик.
  
  Я спросила:
  
  — Для чего тебе нужны деньги?
  
  — На курево.
  
  Я достала кошелек, Ягода и начальник тюрьмы запретили: деньги им давать нельзя, все равно в карты проиграют. На нарах, свесив ноги, сидела веснущатая девочка, она пронзительно крикнула:
  
  — Манька Свист, давай покажем дорогим начальникам концерт художественной самодеятельности!
  
  Девчонки завизжали от восторга. В одну секунду юные создания, повернув голые зады к начальству, стали петь похабные песни.
  
  — Почему такую шваль держите в Москве? — недовольно спросил Ягода окружившую его свиту.
  
  — На этап имеем право посылать после 16.
  
  В следующей камере обитали воровки, мошенницы, рецидивистки. Мне стало дурно. Ягода протянул пузырек с валерьяновыми каплями, пилюли от тошноты, таблетку от головной боли.
  
  — Я принимаю, Генрих Григорьевич, только апробированные лекарства, рекомендованные врачами Большого театра.
  
  Ягода настоял, чтобы я взяла его таблетку. Я приняла свою, а его незаметно спрятала в сумочку. Тюремное начальство пригласило меня на обед. Отказ мотивировала строжайшей диетой.
  
  Вечером состоялась встреча с Маленковым.
  
  — Правильно сделали, — сказал он, — что не взяли его лекарство.
  
  Я достала из сумочки спрятанную таблетку. Мы поехали в научно-исследовательский институт. Служители привели в специальное помещение немецкую овчарку, которую несколько дней морили голодом. Профессор Воскобойников таблетку вложил в большой кусок говяжьего мяса. Собака с жадностью накинулась на еду. Через час она была мертва. Этот страшный эпизод снимал кинооператор. На обратном пути я спросила Маленкова:
  
  — Если Ягода такой апробированный негодяй, почему ЦК ВКП (б) и лично товарищ Сталин разрешают ему до сих пор занимать такой ответственный пост?
  
  — Все до поры до времени.
  
  В театре меня ожидал сюрприз. В опере «Садко» Римского-Корсакова я получила партию Любавы.
  
  Год 1934
  Народный комиссар тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе для работников своего наркомата устроил большой прием. После торжественной части состоялся концерт артистов московских театров. Меня познакомили с оппозиционерами Ю. Л. Пятаковым, А. Б. Каменевым, Г. Е. Зиновьевым, Н. И. Бухариным. Я поразилась догматическому фанатизму Пятакова, который по уму и энергии не имел соперников. Прекрасно говорил Бухарин, он тактично отстаивал свои позиции. Николай Иванович хорошо знал русскую литературу и свободно оперировал цитатами. Каменев от выступления отказался. Неуклюжий, рыхлый Зиновьев все время ел, в перерывах пытался за мной ухаживать, потом отправился провожать, заплетающимся языком «дарил» комплименты:
  
  — Люблю женщин вашего плана — высоких, крепких, с красивыми ногами. Лицо для меня не имеет принципиального значения, только ножки и кое-что еще…
  
  На коммунистов и некоммунистов, оппозиционеров и сталинцев Зиновьев производил одинаковое впечатление пустого, малоспособного, наглого и трусливого ничтожества. Кроме Сталина, Зиновьев был единственным большевистским вождем, которого никак нельзя было назвать интеллигентом. Зиновьев был очень эффектным оратором, но в его речах было мало содержания. Тщеславный, властолюбивый, он сделал Ленинград своей вотчиной.
  
  Когда подошли к моему дому, он темпераментно проговорил:
  
  — Верочка, давайте, девочка, встретимся! Ей Богу, не буду назойлив. Стариной тряхнем, на всю ночь к цыганам завалимся. Я знаю места, где шик и красота, жалеть не будете, дайте мне номер своего телефона!
  
  Сказала, что встретиться не смогу. Надувшись, словно индюк, он прогнусавил:
  
  — Жизнь нам дана только на миг, поп>м трын-трава, мать — сыра Земля и чаще всего безматерчатый гроб, приобретенный на средства родственников, если, конечно, таковые имеются. Не хотите давать номер телефона — ваше дело! Все равно узнаю, позвоню и за вами заеду. Перед женщинами, которые входят в душу, не имею привычки отступать…
  
  Сам того не ведая, Зиновьев предсказал себе жуткую судьбу. Ошибся он в одном: не было безматерчатого гроба и не было могилы…
  
  Работая еще над образом Марфы, серьезно заинтересовалась богословием, философией, оккультными науками. Подружилась с монахом Нафанаилом, образованнейшим человеком. Он подарил мне Библию. Вместе с ним мы поехали на Новодевичье кладбище. У какой-то могилы увидела вооруженного красноармейца. Подумала, что памятник воздвигнут в честь безымянного героя гражданской войны. Оказалось, солдат охраняет Надежду Аллилуеву, жену Сталина, которую тот застрелил в 1932 г. Стало как-то не по себе. Добрый монах тихо сказал:
  
  — В. А., пойдемте в божий храм, увидите, как на вашу душу снизойдет великое благоговение.
  
  Нафанаил оказался прав, после службы почувствовала себя лучше. На извозчике поехали на Воробьевы Горы — самое высокое место в Москве. Вечером гуляли около Кремля, домой вернулась обновленная. Позвонил Сталин:
  
  — Очень занят, через несколько дней откроется партийный съезд. На все дни заседаний вам, В. А., выписал гостевой билет.
  
  — Спасибо, дорогой! Не переутомляйтесь, берегите себя, вы нужны не только мне.
  
  Голос его потеплел.
  
  — Рад, что именно вы мне это сказали.
  
  
  Семнадцатый съезд партии на меня произвел гнетущее впечатление. В Кремле наблюдала ужасающую картину. Откормленные мужики из одной группы, как бешеные собаки, нападали на другую. Больше всего досталось оппозиционерам и, конечно, тем, кто прятался за их спины. Рядом со мной в ложе находился журналист Михаил Кольцов. Он, не отрываясь от блокнота, лихорадочно писал. Взглянув на меня близорукими, подслеповатыми глазами, Михаил Ефимович сказал:
  
  — Напомните, пожалуйста: где я вас видел?
  
  Я назвала себя.
  
  — Товарищ Давыдова! Вера Александровна, дорогая, я же вас слушал в Большом театре, память стала изменять, ранний склероз! Я давно собираюсь написать о вас очерк для журнала «Огонек». Мы с женой в восторге от вашего необыкновенного голоса. Когда можно вам позвонить?
  
  Мы обменялись номерами телефонов.
  
  Михаил Кольцов, как и все присутствующие, с нетерпением ожидал выступления Сталина. Никто не знал, когда это произойдет. Только в последний день съезда председательствующий торжественно, с надрывом в голосе объявил, что слово имеет товарищ Иосиф Виссарионович Сталин. Делегаты и гости, соревнуясь друг с другом, истошно вопили:
  
  — «Ура товарищу Сталину!», «Да здравствует товарищ Сталин, великий вождь пролетариата и знаменосец всех наших побед!», «С товарищем Сталиным вперед к новым
  завоеваниям Октября!», «Слава великому и непобедимому Сталину!»
  
  Все эти возгласы тонули в грохоте аплодисментов. Президиум, стоя, приветствовал Сталина. И. В. уверенно направился к трибуне. Повернувшись ко мне, Кольцов радостно проговорил:
  
  — Как хорошо, что у нас есть товарищ Сталин!
  
  
  9 февраля по радиостанции им. Коминтерна передавали политический комментарий-памфлет М. Е. Кольцова «Разговор начистоту». Приведу абзац, который, записала в дневник: «Речь товарища И. В. Сталина — беспощадный приговор троцкистам всех мастей и оттенков, врагам советского народа. Я безмерно счастлив, что являюсь современником самого мудрого и самого великого человека на Земле — И. В. Сталина».
  
  Съезд закончился 10 февраля 1934 года. Сталин-победитель устроил невиданный прием. Столы ломились от яств. Делегаты и гости — руководители учреждений и предприятий, заводов и фабрик — столовыми ложками уплетали икру, ведрами распивались вина, коньяки, водка. Весь вечер и всю ночь произносились высокопарные тосты… А в стране продолжался повсеместный голод. Миллионы умерших. Могильщики не успевали закапывать трупы. Люди умирали от холеры, язвы желудка, тифа, малярии, скарлатины, туберкулеза, дифтерии. Продукты в мизерном количестве отпускались по карточкам. Полуголодные, бесправные, полунищие граждане страны Советов работали, не покладая рук. Лавры их непосильного труда пожинали другие — горстка прихлебателей, номенклатурных нахлебников.
  
  
  Заблестели первые солнечные лучи. Лень тягуче медленно расползлась по всему телу. Взяла томик Мопассана, остановилась на рассказе «Пышка». Не поздоровавшись, Сталин выпалил в телефонную трубку:
  
  — Мы вас не видели целых сто лет!
  
  — Я, И. В., была уверена, что вы успели про меня окончательно забыть!
  
  — Товарищ Давыдова, для чего набиваете себе цену?
  
  Не ожидала, что беседа может получить такой неприятный для меня оборот, пришлось сманеврировать:
  
  — И. В., вы давно не звонили, я уже успела соскучиться и даже обидеться.
  
  Через далекий телефонный провод уловила радостный вздох.
  
  — Когда мы вас увидим? — отрывисто, нетерпеливо, почти крича, спросил живой Бог.
  
  Заглянула в рабочий календарь, свободными оказались пятница, суббота, воскресенье.
  
  — Из ограниченного бюджета времени постараюсь для вас выкроить несколько часов, — озабоченно проговорил Сталин. К счастью, на сей раз мы тепло простились.
  
  Погода сопутствовала этой весенней встрече. Яркие солнечные майские дни убаюкивали душу. Думать о постороннем не хотелось, мысли настолько путались, что я ни на чем не могла сосредоточиться. Перед ужином за мной приехали.
  
  Подмосковье прекрасно во все времена года. Дмитровское шоссе. Машина въезжает в ворота. Вышколенные, чистенькие и аккуратные часовые предупредительно отдают честь и в то же время внимательно рассматривают документы.
  
  Тихий, старинный дом, дикий, слегка ухоженный парк, клумбы с ростками первых весенних цветов. Навстречу двинулись липы-исполины, нестареющие, медово-ароматные, вековые. Дача так же, как и кунцевская, обставлена скромно, без показного шика. Красоту и очарование придают ковры ручной работы.
  
  Пожилая строгая женщина с тусклыми рыбьими глазами прошамкала, что И. В. скоро освободится. Насмешливо посмотрев на меня, она строго сказала:
  
  — Старайтесь И. В. не задерживать, он очень устал.
  
  Очередная экономка не имела понятия, для чего я появилась в этом доме.
  
  — В. А., надеюсь, что вы разделите со мной трапезу? — участливо спросил вошедший Сталин.
  
  — Если позволите, я с наслаждением выпью стакан крепкого чая.
  
  — Мы для вас, В. А., приготовили сюрприз, — весело проговорил И. В., — нам из Грузии привезли фрукты, сочное мясо, вина самых лучших сортов. Сегодня мы будем кушать отличный шашлык.
  
  — Но меня успели предупредить, что вы утомлены. Просили вас не задерживать.
  
  — Кто имеет право распоряжаться в моем доме? — Сталин разозлился. Я уже была не рада, что проболталась. И. В. вопросительно посмотрел на меня. — Заботливые опекуны прислали новенькую дуру. Придется им сделать очередное внушение, а дуру выставить вон.
  
  Мы прошли в столовую. И. В. закурил трубку. Дежурный сообщил, что приехали Киров, Микоян, Каганович, Молотов.
  
  Киров ел быстро, пользовался одной тарелкой, одной ложкой, одной вилкой. Каганович лениво ковырял мясо. Микоян с мастерством фокусника орудовал столовыми приборами.
  
  — Ты, Анастас, прирожденный аристократ, — улыбаясь в усы, сказал Сталин.
  
  Кофе и чай с пирожными и ликером подавали в гостиной. Началась непринужденная беседа.
  
  — Сергей Миронович, — проговорил Сталин, — поскорей заканчивай свои дела в Ленинграде и перебирайся в Москву. Квартиру сам выберешь, обставить поручим Микояну и Орджоникидзе, в этих вопросах они разбираются лучше меня.
  
  На протяжении всех лет, что я знала Сталина, он неизменно подшучивал над Енукидзе, Микояном, Орджоникидзе, Ворошиловым, Буденным, Хрущевым, Мехлисом и редко над Берия.
  
  — Я еще не видел решения ЦК ВКП(б), — твердо произнес Киров.
  
  — Сергей Миронович, ты член Политбюро ЦК ВКП(б). Пора уже знать, что мы не отменяем принятые решения. Считайте, что этот вопрос решен и мы к нему больше не будем возвращаться.
  
  В разговор вмешался Каганович:
  
  — Сергей Миронович, у тебя большая семья?
  
  — Жена, сестра и я.
  
  — Большое искусство, товарищи, уметь делать хороших детей, — как бы про себя сказал Сталин. На его реплику никто не ответил. Несмотря на пресыщенную жизнь, у многих вождей, народных комиссаров и партийных деятелей детей не было.
  
  Сталин предложил посмотреть новый фильм Чарли Чаплина «Огни большого города». Отказаться никто не посмел. Я устроилась отдельно от всех, в самом дальнем углу. И. В. все видел и все замечал.
  
  — Не следует, товарищ Давыдова, пренебрегать мужским обществом.
  
  Пришлось подчиниться, села рядом с ним. После просмотра вожди разъехались по домам, остался Киров. Воспользовавшись отсутствием Сталина, Сергей Миронович подошел ко мне:
  
  — В. А., по поручению ленинградского областного комитета партии мы собираемся вас пригласить на гастроли в Ленинград. Для переговоров пришлю директора оперного театра.
  
  Вошел Сталин, я повторила просьбу Кирова.
  
  — Сергею Мироновичу, нашему другу, ни в чем нельзя отказать, — недвусмысленно заметил подозрительный и ревнивый И. В. Сталин.
  
  
  Из дальнейших рассказов вы узнаете, как менялся и ожесточался характер Сталина, как подкрадывалась к нему зловещая старость со всеми парадоксами, прихотями, увяданием, противоречиями.
  
  
  — Если ты будешь спать с Кировым, я без промедления отправлю тебя на тот свет, — прорычал Сталин. Я как девчонка заревела. — Не бойся, дурочка, с тобой и пошутить нельзя. Запомни: изменишь — пеняй на себя! — произнес он властно.
  
  Проснулась в два часа. Прислуживала незнакомая женщина, новенькая. Назвалась Марией Филипповной. Как Сталин на все быстро реагировал! Дала себе зарок быть с ним осторожней. После завтрака вышла погулять.
  
  — Вам нравится здесь? — спросил Сталин.
  
  — Очень.
  
  Он мечтательно вздохнул:
  
  — Грузия лучше и чище Москвы. И мы, кавказцы, талантливей русских. Верочка, хотите поехать в Сочи?
  
  — Когда?
  
  — В сентябре или октябре.
  
  — Разрешите дать ответ через недельку?
  
  — Мы не торопимся, у нас есть время.
  
  Мы сели в плетеные кресла.
  
  — И. В., могу ли я быть с вами предельно откровенной?
  
  — Мы расстанемся в тот момент, когда вас поймают на какой-либо лжи. Здесь некого остерегаться, говорите без предисловий.
  
  — За мной круглосуточно следят. Это унизительно. Около моего дома все время маячат тени, в Большом театре то же самое. Пошла в кино «Ударник»— рядом сидят сотрудники ГПУ и все время не спускают глаз. Прошу вас, отмените эту постыдную слежку. Вы же знаете, дорогой, что я вам верна.
  
  — Постараемся удовлетворить вашу просьбу.
  
  — Большое спасибо.
  
  Сталин от удовольствия засопел.
  
  — И. В., можно задать еще один сугубо личный вопрос, не относящийся к нашим взаимоотношениям?
  
  — Говорите, я слушаю.
  
  — Скажите, пожалуйста, В. И. Ленин (Ульянов) как революционер оказал на вас большое влияние?
  
  — Ленин был человеком фанатичным, непреклонным, классическим авантюристом и неразборчивым в средствах. — Сталин оживился, я задела его самое уязвимое место. — Революцию он направил по неправильному руслу. Учиться у него было нечему. Я уже вам говорил, что мое мировоззрение формировалось в Тифлисской Православной Духовной семинарии. Когда появится настроение, расскажу вам про товарища Ленина более подробно. Сегодня теплый день, мы будем обедать в саду. Я устал от бесконечных разговоров, хочется побыть без людей.
  
  Я спросила, кокетливо улыбаясь:
  
  — Ко мне это тоже относится?
  
  — Вы, Верочка, редкое исключение.
  
  Не торопясь, пошли к дому. В тени у огромных лип уже суетились люди. Подбежал дежурный секретарь, угодливо изгибаясь, доложил:
  
  — Приехал товарищ Серго Орджоникидзе, впускать?
  
  — Скажите ему, что мы только что уехали в Москву.
  
  После обильного обеда Сталин ушел к себе. Во время вечерней прогулки он сказал:
  
  — Знаете, Верочка, люблю попариться в баньке с веничком березовым, чтобы дядька, русский богатырь, сильными руками-лапищами прошелся по всему телу. Хотите помыться в нашей баньке?
  
  — Спасибо, я уже приняла ванну.
  
  Сталин громко рассмеялся:
  
  — Не беспокойтесь, мы будем мыться отдельно. На мужской половине вас никто не стеснит. В бане можно поддерживать любую температуру.
  
  Мне приходилось бывать в городских банях Дальнего Востока, там они довольно примитивные. Одноэтажный деревянный сруб, ржавые краны, скользкие низкие скамейки, старые дырявые тазы, горячая вода один раз в неделю, по пятницам, чтобы счастливцу попасть в баню, надо выстоять в очереди несколько часов, женщины шли в баню со своими тазами.
  
  С некоторой опаской вошла в сталинскую баню. В стены вмонтированы ковры, мягкие кресла, на окнах тяжелые шторы, внутренние шкафы для одежды, приятный свет, торшеры, столики для кофе и чая. Ко мне подошла высокая, рослая, белозубая женщина.
  
  — Наташа, — сказала она просто, протягивая руку. — Хотите что-нибудь выпить?
  
  — Боржоми, только не холодный.
  
  — Сейчас принесу.
  
  Через минуту я пила изумительный напиток и ела бутерброды с осетриной и семгой.
  
  — Я вам помогу раздеться! — приветливо сказала Наташа.
  
  Девушка подала резиновые тапочки, предупредительно открыла двери. Я оказалась в банном помещении, где так красиво переливались витражи на окнах и на стенах, разноцветный кафель.
  
  — Сначала примите душ. Вы позволите включить пар?
  
  — Нет! Боюсь простудить горло.
  
  После душа Наташа уложила меня на широкую деревянную скамейку. Она ловко массажировала мое тело, а потом хорошо его отмыла.
  
  — Какая вы красивая! Вашему телу и архитектурным линиям позавидует любая женщина. И грудь у вас изумительная, упругая, крепкая. Разрешите мне хоть разок ее поцеловать.
  
  От сексуальных комплиментов стало не по себе.
  
  — Наташенька, перестаньте говорить глупости!
  
  — Простите, В. А., я не хотела вас обидеть.
  
  От прикосновения березового веника закипела кровь. Потом Наташа сделала прическу, маникюр, педикюр, она была искуснейшим мастером. Мне захотелось ее отблагодарить.
  
  — Что вы, что вы! Здесь не положено брать деньги.
  
  — Запишите мой домашний телефон, постараюсь устроить для вас пропуск в Большой театр.
  
  — С удовольствием пойду на спектакль с вашим участием.
  
  В гостиной отдыхал Сталин, он был завален газетами, журналами, Книгами.
  
  — С легким паром, В. А.! Как наша банька? Как вы теперь себя чувствуете?
  
  — Очень Хорошо, И. В.! У вас изумительная баня.
  
  — Как работает Наташа? — Сталин бросил на меня демонический взгляд, от которого душа ушла в пятки.
  
  — Она мастер, у нее сильные руки. Мне впервые в жизни сделали настоящий медицинский массаж. — И. В. продолжал на меня смотреть немигающими глазами. — Разве что-нибудь случилось?
  
  — Кто вас просил давать мойщице номер домашнего телефона, приглашать в театр? Что у вас с ней может быть общего? Поймите, В. А., люди служат нам верой и правдой. Кто нарушит эти священные заповеди, вышвыривается вон со всеми потрохами.
  
  От бесконечных нравоучений сделалось тошно, я уже была не рада, что снова встретилась со Сталиным.
  
   Человек рождается на страдание, как искры, чтоб устремляться вверх…
  
   Иов
  
   Мейерхольд!
  
   Сочетание гениальности творца и коварства личности. Неисчислимы муки тех, кто, как я, беззаветно его любил
  
   С. Эйзенштейн
  
  Возвращаюсь к студенческим годам. 1929-й. Заснеженно-вьюжный февраль. К нам на урок в Ленинградскую консерваторию пришел высокий человек с необыкновенным взглядом орлиных глаз. На этом уроке я пела, не жалея голоса. Мейерхольд внимательно наблюдал за мной.
  
  — В. А., — сказал Вс. Эм. после репетиции, — мне нужно с вами очень серьезно поговорить, давайте вместе пообедаем?
  
  Я растерялась. Неожиданное приглашение застало меня врасплох. У подъезда консерватории, развалясь в санях, дремал извозчик. Борода у него заиндевела, из-за густой щетины и сосулек почти не видно было малюсеньких поросячьих глаз.
  
  — Ой, господин хороший, заждались мы вас на лютом, скрипучем морозе.
  
  — Пожалуйста, не сердитесь, голубчик, я вас отблагодарю! — растерянно, как бы извиняясь, проговорил Вс. Эм.
  
  — Знаем мы вас, все вы горазды обещать, пока до места не доставили, — гундосил старик, — а потом в кошельках начинаете рыться и никак рассчитаться не можете. Барин, сказ такой — деньги на бочку, а то не повезу!
  
  Мейерхольд разозлился, глаза у него потемнели, он с трудом сдержал свой необузданный темперамент. Но, по-видимому, он хорошо заплатил, извозчик остался доволен.
  
  — Куда, барин, везти прикажете?
  
  — В гостиницу «Европейская».
  
  — Вс. Эм., для такого ресторана я недостаточно элегантно одета.
  
  — В. А., вашей внешности подойдет любой наряд. — Он заботливо укутал мои ноги теплым пледом.
  
  В ресторане мы выбрали столик у окна, в хрустальной вазе красовались веточки мимозы.
  
  — Понимаю ваше нетерпение все узнать, осмыслить, понять! Почему? Отчего? Зачем? Все в свое время, простите великодушно, немного проголодался.
  
  Рядом со мной за одним столом сидел великий режиссер, новатор и преобразователь русского театра. Рассмотрела его как следует: худощавый, сутуловатый, выше среднего роста, чуть тронутые сединой вьющиеся волосы пепельного цвета, резкие черты смугловатого лица, тонкие губы, большой лоб, крупный орлиный нос и пристальный взгляд серо-голубых глаз.
  
  Иронический склад ума, остро развитое чувство смешного постоянно ощущались при наших встречах, какие бы серьезные вопросы ни затрагивались в разговоре. Гораздо реже давал он почувствовать, как тяжко отзывались на нем трудности, которых так много он испытал. В стремительном движении вперед по путям своей творческой жизни Мейерхольд непрерывно менялся, оставаясь в то же время самим собой. Одной из постоянных, неизменных величин в процессе развития, одной из характернейших черт его человеческой и творческой личности была глубочайшая принципиальность, искреннейшая убежденность в правильности избираемых путей. Он стремился не сглаживать, а заострять углы. Страстностью и непримиримостью он наживал себе немало врагов, но эти же свойства влекли к нему сердца лучших людей искусства и передовой молодежи.
  
  Особенно дорогим для Мейерхольда было имя К. С. Станиславского. Всегда, даже в то время, когда его расхождения с Художественным театром были особенно значительными, Мейерхольд с восхищением говорил о Станиславском.
  
  Мейерхольд и Станиславский прекрасно знали, что творчески они гораздо ближе друг другу, чем это представлялось многим. Известно, что К. С. по-настоящему поддержал Вс. Эм. в тяжелый момент его жизни — в 1938 г. Когда Государственный театр им. Вс. Мейерхольда был закрыт, учитель привлек ученика к творческой работе в оперном театре своего имени.
  
  Мейерхольд закурил. Стол сервировали вышколенные официанты под руководством старого театрала, милейшего метрдотеля Василия Ивановича Шуйского. Принесли напитки, закуски, мясные и рыбные блюда.
  
  — В. А., вы Дюма читали? — спросил Вс. Эм.
  
  — Из его романов мне больше всего нравятся «Королева Марго» и «Граф Монте-Кристо».
  
  — В своем театре я собираюсь поставить «Даму с камелиями»— мелодраму А. Дюма-сына. На репетиции в консерватории я увидел, с какой непринужденной легкостью и грациозностью происходит ваше перевоплощение в Кармен. Вам понятна судьба народной героини, простой испанской девушки, которая умеет страстно любить и страстно ненавидеть. Знаете что, милейшая В. А., бросайте оперу, я сделаю из вас драматическую актрису! Вот увидите, с каким блеском вы сыграете Маргариту Готье.
  
  — Я очень тронута столь заманчивым предложением, но у вас есть Зинаида Николаевна, вам нельзя смотреть на других женщин. Почему, Вс. Эм., вы хотите насести ей столь тяжкое и незаслуженное оскорбление? Разве она перед вами в чем-нибудь провинилась?
  
  Мейерхольд потускнел. Потом он взял себя в руки, а через секунду снова вспыхнул:
  
  — Нет! Простите меня, я не ошибся. Вы настоящая, земная. Да, Зинаиду Николаевну я люблю безгранично, она необыкновенный человек. Не могу понять, почему вам, прекрасной незнакомке, женщине, которую совсем не знаю, открываю самые заветные мысли и чувства свои? Теперь я понимаю, что вы, В. Л., созданы для высокой трагедии. Вашими постоянными сценическими собеседницами должны стать героини Шиллера, Шекспира, Ибсена и даже Островского.
  
  — Вс. Эм., моя судьба — опера! Я навечно себя к ней приговорила.
  
  — В таком случае мне хотелось бы, чтобы вы изредка приходили к нам в театр! — Он замялся, потом выпалил:
  
  — Мы с Зинаидой Николаевной будем рады принять вас в нашем доме…
  
  
  После переезда в Москву я стала бывать у Мейерхольдов. Они занимали прекрасную 4-комнатную квартиру. Хозяйкой и владычицей здесь была его жена, Зинаида Николаевна Райх. В их доме часто устраивались многолюдные приемы — концерты и литературные вечера. У них можно было встретить актеров, писателей, оперных певцов, солистов балета, композиторов, академиков, дипломатов, модных портных, ученых, военачальников, сотрудников НКВД. Бывали вечера, когда из ресторанов в полночь привозили шумных цыган. Веселье тогда продолжалось до самого утра. Все это делалось ради Зинаиды Николаевны.
  
  …В редакцию малопопулярной газеты «Дело народа» в январе 1917 г. случайно забрел Мейерхольд. За столом сидела женщина необыкновенной красоты. Через три года секретарь редакции Зинаида Николаевна Райх оставила своего мужа С. Есенина, златокудрого поэта, и стала женой Вс. Эм. Мейерхольда.
  
  Райх — смелая и находчивая, волевая и кокетливая, упрямая и щедрая. Ей импонировало, что известный режиссер стал ее мужем, а она его командармом.
  
  Титанический труд вложил Вс. Эм., чтобы из такой посредственности вылепить актрису первого положения и буквально изваять блестящую аристократку, манерам которой подражали дамы высшего света Москвы и Ленинграда.
  
  Оценила ли она столь глубокую преданность и старания Мастера, который ради нее оставил жену — Ольгу Михайловну Мунт, прекрасную и чуткую женщину, трех дочерей Марусю, Тоню, Ирину и для нее, Зинаиды Николаевны Райх, построил необыкновенный Театр, необыкновенную квартиру и создал дня нее необыкновенную жизнь? Мне говорили, что Райх была любовницей сердитого Агранова, что она прошла через руки Ягоды, длительное время дарила благосклонность инертному Рыкову.
  
  Позвонила Зинаида Райх:
  
  — Душенька, Верочка, приезжайте к нам в гости, только не раньше десяти часов вечера, останетесь довольны. Прощаюсь, страшно тороплюсь, как всегда масса неотложных дел. Вам огромный привет от Вс. Эм.
  
  Гостей они любили встречать вместе.
  
  — А вот и наш залетный соловей, — сказал хозяин дома, целуя мне руку, — прошу любить и жаловать: непревзойденная солистка Большого театра, будущая всемирная звезда Вера Александровна Давыдова.
  
  Среди гостей: Ягода, Агранов, Енукидзе, Бухарин, Рыков, Зиновьев, Микоян, Карл Радек, Михаил Кольцов, Лев Оборин, Максим Литвинов, Гарин, Шостакович, Шебалин, Ярослав Смеляков, Молчанов. Меня посадили рядом с Ягодой и Зиновьевым. Чокаясь бокалами с шампанским, Ягода тихо проговорил:
  
  — Не ожидал вас встретить в этом доме! Тороплюсь сообщить новость: арестован ваш любимец артист Норцов, ведется следствие.
  
  На нас стали обращать внимание. Ягода встал и громко произнес тост:
  
  — В. А., пью за ваше драгоценное здоровье!
  
  Мне сделалось дурно.
  
  — Что от вас хочет Г. Г. Ягода? — спросил наблюдательный Мейерхольд.
  
  — Без всяких причин арестован мой товарищ, солист Большого театра Норцов. — Утром позвоню Калинину, потом протелефонирую вам.
  
  — Здесь находится Алексей Иванович Рыков, можно с ним поговорить, он достаточно влиятельный человек.
  
  Ягода отвел меня в кабинет Мейерхольда:
  
  — В. А., я давно вас не видел! Вы собираетесь со мной поссориться? А там продолжаете бывать? Мыться и париться в баньке, делать массажики, целоваться с молодой красивой женщиной?
  
  Все это говорилось игривым тоном. Поражала его недальновидность. Неужели Ягода не понимал, что этот «интимный» разговор со всеми подробностями станет известен Сталину, Маленкову, Ежову? Возможно, он уверовал в то, что я испугалась и окончательно подчинилась его воле.
  
  — Я отвезу вас домой, — властно сказал Ягода.
  
  — Как раз сегодня мне хочется пройтись пешком.
  
  — Тогда я вас провожу.
  
  Назойливость начальника ГПУ меня раздражала, я не знала, как от него отделаться.
  
  Мейерхольд играл с молодым человеком в шахматы, его партнера узнала по кудрявой шевелюре. Сотрудник Маленкова сделал вид, что меня не узнал.
  
  К нам подошел Рыков:
  
  — В. А., вот вам наш телефон, будем счастливы видеть вас у себя, мы принимаем по четвергам.
  
  Не успела поблагодарить за приглашение, как подбежал полутрезвый, жующий на ходу Зиновьев:
  
  — Верочка, почему вы все время ломаетесь? Одним можно, а другим нельзя? Это не честно, любая игра должна быть справедливой.
  
  С ужасом от него отпрянула, подумала, что Зиновьев намекает на мою связь с Сталиным. Оказалось, что он приревновал меня сначала к Мейерхольду, потом к Ягоде и Рыкову. Вовремя подошел шахматист, партнер Вс. Эм. Он галантно подал мне пальто.
  
  — В. А., разве вы забыли, что приглашены на день рождения к моей сестре Оксане? — сказал он, улыбаясь. — Я Игорь Фетисов.
  
  Он не дал опомниться, как мы уже сидели в машине.
  
  — До девяти часов утра не снимайте телефонную трубку, никому не открывайте двери, я соединю вас с товарищами, ответственными за вашу безопасность. На заднем сиденье чемодан с мужской одеждой, натяните на себя брюки и пальто, на всякий случай приклейте бороду, идиотская конспирация необходима.
  
  Изобретательный Игорь оставил Ягоду с носом.
  
  Но вернемся к хозяевам.
  
  14 марта 1936 года посчастливилось побывать в Ленинградском лектории на знаменитом докладе-диспуте «Мейерхольд против мейерхольдовщины». Послушать и увидеть Мастера приехали актеры, писатели, режиссеры из различных городов страны. Он очень тепло говорил о своем учителе К. С. Станиславском, о преемственности традиций, о заветах, которые надо не только помнить, но и беречь.
  
  Осенью, в дождливый сумрачный день, Вс. Эм. приехал из Парижа. Он восторженно говорил о встречах с Пабло Пикассо.
  
  — Великий Пикассо согласился приехать в Москву и готов писать декорации для нашего «Гамлета», о котором я мечтаю столько лет.
  
  Фортуна изменила Мейерхольду. В моем архиве хранится статья П. М. Керженцева, тогдашнего председателя Всесоюзного комитета по делам искусств при Совете Народных Комиссаров СССР, «Чужой театр» («Правда», 17 декабря, 1937). Эта статья явилась одним из многочисленных выстрелов в незащищенную спину Вс. Эм. Мейерхольда.
  
  В субботу 7 января 1938 г. вся театральная Москва пришла в Его Театр. Шел 725-й спектакль — «Дама с камелиями». Артисты играли с колоссальным подъемом. Когда в последний раз прошелестел занавес, публика бросилась на сцену. Москва прощалась с Великим Театром XX века, Театром им. Вс. Мейерхольда.
  
  Я была делегирована Большим театром на Всесоюзную конференцию режиссеров, которая проходила в Доме актера. Мы все были поражены выступлением бывшего прокурора, «великого» теоретика законов, зам. председателя Совета Народных Комиссаров Андрея Вышинского. Он, как всегда, говорил абстрактно, умело отклоняясь от основной темы. Затем выступил Рубен Симонов, актер и режиссер театра им. Е. Вахтангова. Он вылил на Мейерхольда «ушаты с помоями». Многие считали, что произойдет самобичевание. Вс. Эм. произнес мужественную речь, он до конца остался честным, неподкупным художником.
  
  На другой день вместе с актерами Его Театра мы отправились в Брюсовский переулок. Двери открыла заплаканная домработница. Зинаиду Николаевну нельзя было узнать, за одну ночь она превратилась в беспомощную старуху.
  
  Райх повалилась на ковер и беззвучно завыла:
  
  — Вс. Эм. в полдень увели. Мы его больше не увидим, они его убьют!!!
  
  А потом мы узнали о ее трагической смерти. Райх зверски изнасиловали, отрезали грудь, выкололи глаза, всю изрезали. Такая же участь постигла преданную домработницу, которая прожила у них много лет.
  
  О великих мертвецах почему-то всегда вспоминают с любовью и всхлипыванием. После смерти Мастера о нем написаны тысячи печатных страниц, и наши современники, режиссеры театра и кино, и прочие аналитики без зазрения совести «щедро» обворовывают и присваивают идеи самобытного и неповторимого кудесника великого русского театра.
  
  
  Разговор я Ягодой передала зашедшим ко мне назавтра Маленкову и Ежову.
  
  — Скоро веревочка не шее проклятого фармацевта затянется тугим узлом, — пискливым тенорком пропел Николай Иванович Ежов, будущий народный комиссар внутренних дел. — В. А., записывайте, запоминайте даты, часы, адреса, номера телефонов, фамилии и имена, одним словом все, что будет говорить вам Ягода. Между прочим, скажите, какое впечатление на вас произвела Наташа, мойщица из кремлевской бани?
  
  — По-моему, милая девушка, внимательная, услужливая, добросовестная.
  
  Ежов засмеялся:
  
  — Наташа Мокроусова — любовница Ягоды, мы еще не узнали, из какого колодца он ее вытащил. За один его взгляд эта преданная сучка готова пойти на любое преступление, некоторых слушком любвеобильных товарищей она задушила в своей кроватке. Мы давно ее приговорили к смертной казни.
  
  От ужаса похолодела, в который раз забегали по спине мурашки. Слишком поздно спохватилась, в эту кровавую, затяжную игру я вошла без сопротивления и до конца дней своих обязана нести тяжкий крест.
  
  Маленков заметил мое смятение.
  
  — В. А., вам нечего бояться.
  
  — Г. М., Ягода сказал, чтр арестован артист Пантелеймон Норцов.
  
  — Два часа его продержали на Лубянке. По указанию Калинина вашего товарища выпустили. Он отделался легким испугом.
  
  От радости поцеловала растаявших Маленкова и Ежова.
  
  Без предварительного звонка приехал Зиновьев. Он принес духи, цветы, вышитую скатерть.
  
  — Верочка, я заказал столик в ресторане.
  
  Позвонил Маленков:
  
  — У вас находится Зиновьев. Называйте меня Павлом Романовичем. Нам нужно, чтобы вы выяснили его отношение к товарищу Сталину…
  
  — Хорошо, Павел Романович, — ответила ему в тон, — с удовольствием дам концерт для ученых Москвы. Я подготовила новую программу из романсов русских композиторов.
  
  После нескольких рюмок водки Зиновьев опьянел.
  
  — Верочка, вы мне очень импонируете, сжальтесь! Я, кажется, полюбил вас и, простите за откровенность, страстно жажду побыть с вами.
  
  — Григорий Евсеевич, вы что, сошли с ума? Разве я давала вам для этого повод?
  
  — В. А., для начала нашего знакомства позвольте сделать вам скромный подарок. — Он достал золотое ожерелье, покрытое дорогостоящими бриллиантами. — Отныне эта пикантная вещица принадлежит вам.
  
  Я промолчала. Он обиженно надул пухлые губы:
  
  — Что, недостаточно высокая плата? Любая певичка, любая балерина готова кинуться на шею первому встречному за подношение, которое ничего не стоит, а вы все время строите из себя недотрогу. — Зиновьев полез целоваться.
  
  — Григорий Евсеевич, у меня есть муж, и вам не следует так себя вести, я могу серьезно обидеться.
  
  — Простите, Верочка, впредь обещаю сдерживать свои эмоции. Возьмите ожерелье, оно вам пригодится, дарю от чистого сердца. В. А., вы чудо! Недаром вас преследует людоед Генрих Ягода, бойтесь его! Это он «по секрету» разболтал, что вы спите со Сталиным. Во все времена, что существует Вселенная, не было на земле страшнее чудовища, чем Иосиф Джугашвили.
  
  Мы, большевики, считаем, что он, Сталин, отравил В. И. Ленина. Пройдут годы, промчатся десятилетия, если его не убьют, он до своего смертного часа останется повелителем Российской империи. Но рано или поздно смерть его будет ужасной, все народы мира будут проклинать…
  
  
  В клубе ГПУ состоялся вечер, посвященный памяти Дзержинского. За столом президиума: Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов, Буденный, Калинин, Бухарин, Каменев, Косиор, Рудзутак, Чубарь, Енукидзе, Ягода, Гамарник, Шапошников, Егоров, Эйдеман, Тухачевский, Якир, Блюхер, Путна, Федько, Рыков, Фельдман, Орджоникидзе, Хрущев.
  
  В артистическую уборную взглянуть на переодевающихся балерин забежал Ворошилов. Он познакомил меня с Тухачевским.
  
  — В. А., поскольку наше знакомство все-таки, наконец, состоялось, — сказал Михаил Николаевич, — я хочу пригласить вас в гости. У нас на даче устраиваются литературно-художественные вечера. Если разрешите, мы за вами пришлем машину.
  
  Покровско-Стрешнево — пригород Москвы. На даче Тухачевского уютно, просто, красиво. Обаятельная Нина Евгеньевна знакомит гостей. Обстановка на редкость непринужденная. После взаимных приветствий начался вечер самодеятельности.
  
  Василий Иванович Качалов исполнил заключительный монолог из забытой трагедии Леонида Андреева «Анатэма». Эта драма шла в Московском художественном театре в 1909 году. Потом Качалов читал стихи Пушкина, Лермонтова, Блока, Есенина, Пастернака. Я спела несколько романсов. Пианист и композитор Александр Гольденвейзер рассказал несколько забавных эпизодов из жизни Л. Н. Толстого. Тухачевский мастерски сыграл труднейший скрипичный концерт Паганини. Затем экспромтом выступил писатель Иссак Бабель — старый друг Тухачевского. Давно я уже не чувствовала в своем сердце такой душевной легкости. Мне так хотелось, чтобы этот вечер не кончался.
  
  После ужина гости вышли подышать вечерним воздухом. Маленькие разноцветные лампочки создавали загадочную интимность. Михаил Николаевич взял меня под руку. Интересный, подтянутый, выутюженный, он мне импонировал.
  
  — В. А., надеюсь, что теперь вы будете у нас часто?
  
  Я машинально кивнула головой.
  
  — В начале будущей недели жена уезжает лечиться в Кисловодск. В. А., мне о вас много рассказывала очаровательная Екатерина Васильевна Гельцер. Я слышал одним ухом, что к вам неравнодушен Сталин. Это правда?
  
  — Вы, М. Н., сразу все хотите знать? Вы что, мой исповедник? Любимый на века избранник?
  
  — Простите, но я не хотел вам сделать больно.
  
  В четверг Тухачевский позвонил:
  
  — Как и следовало ожидать, Нина Евгеньевна уехала отдыхать, — проговорил он весело. — Целых полтора месяца я буду один. Когда я сумею вас увидеть? Заеду за вами сегодня после спектакля.
  
  Меня словно по течению несло в открытое море. Я потеряла рассудок, я забыла про подводные рифы, свирепые штормы, водовороты, морские глубинные ямы. Забыла, что меня окружают «говорящие крокодилы». Мы условились, что автомобиль будет стоять в одном из проходных дворов. Когда я подошла к машине, М. Н. порывисто меня обнял:
  
  — Родненькая, деточка, ненаглядная, спасибо тебе, что откликнулась на мой зов, мы поедем с тобой в Тарасовку.
  
  Неказистая на первый взгляд дача поразила внутренним великолепием: старинная мебель екатерининских времен, гобелены, картины, фарфор, серебро, шкафы с книгами, коллекция скрипок и виолончелей, именное оружие, отделанное серебром.
  
  Не дав опомниться, М. Н. сильными руками поднял меня. Радостно и тревожно в его объятиях. Каждая линия его тела казалась мне воплощением мужской красоты. При одном воспоминании о нем меня начинает бросать в дрожь, закипает кровь, по-молодому бьется сердце.
  
  — В. А., я все обдумал. Только одно ваше слово — и я разведусь с женой. Нина Евгеньевна, только между нами, перенесла сложную операцию, она тактичная и понимает, что мне нужна здоровая женщина.
  
  Невозможно передать обыденными словами то ощущение высокой радости, которое я испытала от общения с М. Н. Тухачевским. Пришло долгожданное блаженство, мы забыли о бренности жизни — времени, еде, питье, мир для нас кончился.
  
  — Если бы моя власть, запер бы тебя в теремок и приходил бы только ночью.
  
  А потом, когда мы, обнявшись, лежали в сиреневом саду, он говорил о детстве, солдатской юности, гражданской войне, революции.
  
  — Я родился в родовом имении на Смоленщине. Отец мой — помещик, умер в первый год мировой войны. Мы — Тухачевские — потомственные дворяне. С XVII века предки наши, кроме отца, были военные. Отцу моему, Николаю Николаевичу, сватали богатейших невест, дочерей окрестных помещиков. Именитые фабриканты и заводовлад ельцы Петербурга, Киева, Москвы мечтали с ним породниться, но все их старания были напрасны. Сердцем и душой он полюбил обыкновенную крестьянку Мавру Петровну. Боялась молодая крестьянка связать судьбу свою с помещичьим сынком, отговаривала она отца от неравного брака. Николай Николаевич уговорил нареченную, и они поженились. Никогда он ее ни в чем не упрекал. По мере сил старался выполнить любое ее желание, брак их был возвышенно-радостным. Рано овдовев, мать отказалась вторично выйти замуж.
  
  До самозабвения в нашем доме любили музыку. Бабушка со стороны отца в юности брала уроки у Рубинштейна. К нам в деревню часто наведывался Жиляев, ученик и последователь русского композитора Танеева.
  
  Гимназию я закончил в Пензе. Со мной учился Коля Волков, театральный критик, исследователь творчества Вс. Мейерхольда. В Москве я занимался в Александровском военном училище, оттуда попал на фронт, несколько раз бежал из плена. Немцы отвезли меня в Верхнюю Баварию, заперли в старинную крепость Иншлыптадт. Мне, как и многим беглецам, пришлось дни и ночи коротать в полуподвальном каменном мешке. Эту крепость немцы построили в 1827 г., со всех сторон она была окружена глубочайшим рвом, наполненным до самого верха ледяной водой. Форт ограждался высокими рядами колючей проволоки. Кормили нас сносно, немцы заботились о здоровье военнопленных младших и старших чинов. Три раза в месяц, 10, 20, 30, нам привозили женщин легкого поведения. Для некоторых русских временные подруги становились женами, и они навсегда остались в Германии. В плену я познакомился с французским офицером-аристократом Шарлем де Галлем. Долговязому, честолюбивому французу я предсказал блестящую военную карьеру. В знак солидарности иы обменялись талисманами: я подарил ему золотой нательный крестик, он мне — серебряный с двумя бриллиантами. Там же завязалась дружба с обрусевшим немцем Константином Краузе, будущим писателем — К. А. Фединым. В нынешние времена он воздерживается говорить о своем немецком происхождении.
  
  Верочка, у каждого человека имеется свой роковой день. У меня — 7 февраля 1920 года, когда я поссорился с командармом Первой Конной Армии Семеном Буденным. Этот вояка и его друг-побратим луганский слесарь Клим Ворошилов считают, что только они отстояли революцию. В их компанию затесался еще анархист Василий Чапаев, теперь из него делают народного героя, полководца всех времен и народов. Михаил Васильевич Фрунзе, человек, которого я уважаю, как-то спросил Чапаева:
  
  — Ты, Василий Иванович, стоишь за какой Интернационал? Второй или Третий?
  
  Он ответил:
  
  — Стою за тот, за который стоит т. В. И. Ленин!
  
  После обеда Михаил Николаевич спросил:
  
  — Вы не устали, Верочка, меня слушать?
  
  — Вы — прекрасный рассказчик. У меня перед глазами все время стоят образы живых людей.
  
  — Счастлив, что вас увлекла моя беседа, с вашего разрешения буду продолжать. Исаак Бабель приходил читать свои дневниковые записи. В память навсегда врезалась его фраза: «Буденновцы несут коммунизм, бабка плачет». Эту запись он сделал 14 июля 1920 г. Я как-то сказал Буденному: «Семен Михайлович, вся твоя армия создана из отбросов человеческого общества — мародеров, насильников, убийц и прочих негодяев». Этот давний разговор стал известен Сталину. В 20-е и 30-е годы в журналах и газетах появились рассказы Бабеля, иногда он их подписывал псевдонимами. Его «Конармия» впервые вышла отдельной книжкой в Госиздате в 1926 г.
  
  Тухачевский достал из письменного стола «Конармию» и небольшую книжечку «Конец святого Ипатия». Прочла дарственные надписи: «Другу и товарищу М. Н. Тухачевскому. И. Бабель», «Ценю Вашу дружбу, дорогой друг, Михаил Николаевич! Ваш Исаак Бабель».
  
  — Буденный и Ворошилов ополчились против писателя. В 1924 году в журнале «Октябрь» Буденный опубликовал позорную статью «Бабизм Бабеля из «Красной Нови». Рассказы Исаака Эммануиловича он назвал «клеветой на Конармию». Потом началась полемика между Буденным и Горьким. 30 сентября 1928 года М. Горький напечатал в «Правде» статью «Как я учился писать», в которой дал отповедь Буденному. Неугомонный кавалерист, с легкой руки Ворошилова, полез в амбицию и 26 октября в той же «Правде» грубо ответил писателю. Тогда А. М. Горький вторично взялся за перо:
  
  «Читатель внимательный, я не нахожу в книге Бабеля ничего «карикатурно-пасквильного», а наоборот, его книга возбудила у меня к бойцам «Конармии» и любовь и уважение, показав мне их действительно героями, — бесстрашные, они глубоко чувствуют величие своей борьбы. Бабель «украсил» своих героев лучше, правдивее, чем Гоголь запорожцев». И далее: «Бабель способен. Нас вовсе не так много, чтобы мы могли беззаботно отталкивать от себя талантливых и полезных людей. Вы не правы, т. Буденный! Вы ошибаетесь. И вы забыли, что к вашим суждениям прислушиваются не только десятки тысяч ваших бойцов. Для правильной и полезной критики необходимо, чтоб критик был объективен и внимателен к молодым литературным силам».
  
  В спор полез бывший пулеметчик Первой Конной, балтийский моряк, этакий твердолобый «братишечка» Всеволод Вишневский, автор пьесы «Первая Конная». Все его пьесы несценичны, исключение составляет «Оптимистическая трагедия». Мне говорил Александр Таиров, режиссер Московского камерного театра, что он не встречал более трудного драматурга, чем Вишневский. Горький показал мне письмо Вс. Вишневского, адресованное ему. С его разрешения я снял копию.
  
  «Моя книга — рядового буденновца, до известной степени ответ Бабелю… Несчастье Бабеля в том, что он не боец. Он был изумлен, когда попал к нам, и это странно-болезненное впечатление интеллигента о нас отразилось в «Конармии».
  
  Не то, не то дал Бабель! Многого не увидел. Дал лишь кусочек: Конармия, измученная в боях на Польском фронте. Да и то не всю ее, а осколки.
  
  Верьте бойцу — не такой была наша Конная, как показал Бабель.
  
  23.03.30» г.»
  
  — Я, Верочка, записался на прием к Сталину, он принял меня в Кремле. На беседе присутствовали Н. Аллилуева, Стасова, Луначарский, Д. Бедный, Ем. Ярославский. Из портфеля я вынул объемистую папку, шутливо названную «Дело И. Э. Бабеля».
  
  — А мы, товарищ Тухачевский, думали, что у вас имеются более важные проблемы, чем какой-то писака Бабель! — сухо проговорил И. В. Сталин. — Обороноспособность страны вас, очевидно, меньше занимает! Когда у нас окажется свободное время, мы с товарищем Луначарским разберемся относительно творчества товарища Бабеля.
  
  — Согласен с вами. И. В., я сниму копии с документов и потом перешлю их вам.
  
  Сталин не полез в амбицию, к счастью, ему заморочил голову надоедливый баснописец Демьян Бедный. Через месяц меня снова вызвали в Кремль.
  
  — Товарищ Тухачевский, — проговорил Сталин, дымя трубкой, — возможно, вы знаете фамилию того, кто оказал нам медвежью услугу? 1 сентября 1920 г. решением Политбюро ЦК ВКП(б) я был освобожден от должности члена Реввоенсовета Юго-Западного фронта. Товарищи Ворошилов и Буденный утверждают, что это вы послали жалобу товарищу Ленину, в которой назвали меня «псевдовоякой»?
  
  Ответил, что такого письма никогда не писал. И. В. побагровел:
  
  — Михаил Николаевич, мы не собираемся сводить с вами личные счеты, но, если вы солгали, вас никто не спасет.
  
  Убедился, что И. В. обладает способностью запоминать все, что ему неприятно. Уверен, что он все равно мне отомстит за товарищей Ворошилова и Буденного, за то, что не дал в обиду тихого, любознательного еврея Иссака Бабеля.
  
  — Мишенька, родной мой! Мне страшно за вас! Не зная меня, вы за несколько часов открыли целую гамму своих чувств, мыслей, наизнанку вывернули обнаженное, кровоточащее нутро.
  
  — В. А., вы для меня больше, чем жизнь!
  
  — Мишенька, заклинаю вас, будьте осторожны и осмотрительны. Вы, знаете, что я все время на виду: Ягода, Киров, Зиновьев, мой муж… Теперь к этому боевому списку прибавился Рыков. Они все — мои поклонники.
  
  Про Сталина не сказала.
  
  — Спасибо, Верочка, что доверились.
  
  Вечером Тухачевский отвез меня домой. Не успела открыть двери, как позвонил Сталин:
  
  — Не могу понять, В. А., для чего вам сдался Рыков?
  
  Рассмеявшись, сказала, что он дал номер домашнего телефона и просил прийти к нему в гости.
  
  — К Рыкову можете идти, он старый импотент.
  
  
  Погода в Москве портилась, непрерывно шли проливные дожди. Центр и окраины столицы были залиты непроходимыми лужами. Предприимчивые мальчишки сколотили из досок импровизированные переходы-мостики. С каждого проходящего взималась «пошлина» от 15 до 20 копеек. Горе было тому, кто не хотел платить, таких «клиентов» без особых церемоний мальчишки сталкивали в грязные лужи.
  
  Я занималась с концертмейстером, когда позвонили из комендатуры театра. Дежурный сказал, что меня спрашивает какой-то деревенский парень по фамилии Мухов. Глуховатый дежурный перепутал фамилию. Оказалось, что из Поленова приехал Гриня Пухов. В
  полутемном коридоре он сидел на краешке узкой потертой скамейки, между ногами у него стоял перевязанный веревками самодельный деревянный чемодан.
  
  — Здравствуйте, Вероника! Вот мы и свиделись! Как здоровьечко ваше драгоценное?
  
  — Гриня, я освобожусь через два часа, потом поедем ко мне обедать, а вечером пойдем в театр, ты услышишь оперу «Кармен».
  
  — А милиция нас не прогонит? — спросил он смущенно. — В Москве она у вас больно уж сердитая.
  
  Дежурный добродушно ответил:
  
  — Сиди смирно, не озорничай, не сори подсолнухом, ноги оботри как следует, тогда до конца моей смены тебя никто не тронет.
  
  Гриня Пухов впервые приехал в Москву. Его все поражало, удивляло, волновало. В подъезде он побоялся зайти в лифт, наивно спросил:
  
  — А лифт энтот как ероплан может по небу летать? Вот возьмет и унесет нас на небо. Что тогда делать станем? А как назад вертаться?
  
  Разубеждать его трудно, еще сложней объяснять.
  
  — Мы отродясь не мылись в ванне и не знаем, как там орудовать.
  
  Пустила горячую и холодную воду, дала ему полотенце, мыло, мочалку.
  
  За обедом Гриня спросил:
  
  — Вероника, скажи, счастье у тебя есть?
  
  На такой вопрос ответить не смогла, не хотелось обманывать взрослого ребенка.
  
  — Все-таки у нас в деревне лучше, краше, тише, — мечтательно произнес Гриня Пухов. — Нет такого городского уродства.
  
  — Гриня, ты надолго в Москву приехал?
  
  Мой кавалер покраснел, стал пунцовым, от обиды надулся, его прямо распирало.
  
  — Ежели мы вам мешаем, то можем сразу убраться восвояси. Деньжата у нас имеются, слава Богу, на харч хватит, побираться не пойдем. Господь не допустит.
  
  — Глупенький, я спросила, чтобы знать, как распределить твое время. Я собираюсь показать себе самые красивые места в Москве.
  
  Успокоившись, Гриня ответил:
  
  — Гостить будем дней пять, потом отправимся в Звенигород, небось слыхала о таком городе? На двенадцать дней выдали бесплатную путевку, премию получил за хорошую работу, в стенной газете меня ударником назвали. Так что, В. А., не пужайтесь, нахлебником не станем, да и переночевать есть ще, сродственница в деревне Расторгуево отыскалась, двоюродная сестра моей матери.
  
  Для Грини достала пропуск в артистическую ложу. Во время действия он, не отрываясь, смотрел на сцену, бурно на все реагируя. То и дело бросал восхищенные реплики: «Ай да Вероника», «Вот дивчина дает, так дает! Ну и голосище! У нас в деревне, да и на всей Оке, даже в самом Серпухове ни одна молодуха такой луженой глотки не имеет!», «Не баба — сущая царица! Ей бы Кремлем управлять да людишек в руках держать, чтоб не озорничали. Весь русский народ с татарвой плешивой за ней куды хошь пойдет!..».
  
  Оставила Гриню ночевать, постелили ему в кабинете. Как на зло, вездесущий Сталин недовольно спросил по телефону:
  
  — На каком основании частную гостиницу в квартире открыли? Кто разрешил деревенских, неотесаных мужиков на постой пускать?
  
  — И. В., миленький, спасибо, что позвонили, это из Поленова хозяйский сын приехал, у которого я на даче в прошлом году жила, я вам про него говорила.
  
  — Чтоб его ноги завтра не было! В воскресенье утром мы должны вас увидеть.
  
  — В этот день у нас в театре идет утренний спектакль с моим участием.
  
  — Тогда машину пришлем в пять часов.
  
  Грине показала Москву. Город окаянно-громадный, длиннющий, словно кишка, которой поливают улицы. Порядка настоящего нет, везде толчея, в лавках непро-ворот. Третьяковская галерея ему очень понравилась, часа полтора он простоял у картины Иванова «Явление Христа народу». Поинтересовался, сколько она может стоить. Его наивность умиляла. Обедать пошли в ресторан. За соседним столиком увидела Тупырина, за мной снова следили, настроение испортилось, обидно было, что Сталин не сдержал слово.
  
  Гриня Пухов уезжал из Москвы грустный:
  
  — Нас не надо пужаться. Мы слышали ваш доподлинный разговор с товарищем И. В. Сталиным, понимаем, что вам не ровня, тягаться нам не по силам. Простите, что немного побеспокоили. Больше докучать не станем. Ежели захотите молочка парного откушать, свеженькой рыбки поесть, приезжайте тогда к нам на Оку, всегда желанной гостьей будете. А если что, то и хозяюшкой. Мы, Вероника, от своих слов никогда не отступимся…
  
  
  Кунцевская дача. Десятки автомобилей. Кругом все оцеплено. Пешая и конная милиция. Гостей видимо-невидимо. Кроме вождей, писатели, ученые, артисты, художники, композиторы, кинематографисты, колхозники, спортсмены, рабочие. За приглашенными неумело ухаживают Полина Молотова, Дора Андреева, Мария Каганович, Екатерина Ворошилова, Ашхен Микоян, Елена Стасова. Когда под руки ввели в зал физиолога Ивана Павлова, селекционера Ивана Мичурина, химика Николая Зелинского, все встали и начали аплодировать. Сталин предложил тост за процветание советской науки. Перекрестившись, Иван Петрович Павлов выпил рюмку водки. Сидевший рядом с ним президент российского государства Калилин попросил ученого сказать несколько слов.
  
  — Господа, простите, оговорился, товарищи, — проговорил надтреснутым голосом Павлов, — недавно мне пошел 80-й год. — Снова все встали, и опять аплодисменты. — Тост за науку хороший и важный. Мне сказали, что за нашим праздничным столом важно восседает начальник ГПУ Генрих Ягода. Мне хочется взглянуть на это чудовище, душителя отечественной науки, изверга рода человеческого.
  
  Никто не ожидал такого смелого выступления. Поднялся невообразимый шум. Все повернулись к Ягоде. Сталин подошел к Павлову:
  
  — Продолжайте, Иван Петрович, мы вас слушаем, — сказал он спокойно.
  
  — Три дня тому назад к нам в институт приехали незваные работники ГПУ, я был занят в лаборатории. Со мной работал американский ученый, биолог Стенли Гурри. Все наши кабинеты были перевернуты вверх дном. Мои помощники Ковалевский, Бардина, Фиртич, Липптейн, Ковалюк увезены в закрытых автомобилях. Мы стали наводить справки, но пока все безрезультатно. Товарищи, побойтесь Бога! Он все видит и не прощает подлости!
  
  — Иван Петрович, — перебил академика Сталин, — даю вам слово: сегодня ваши сотрудники будут дома. Товарищу Ягоде мы объявим всенародное порицание.
  
  Затем И. В. обратился к Калинину:
  
  — Михаил Иванович, вам поручается проследить за освобождением незаконно похищенных работников Ивана Петровича Павлова.
  
  Калинин радостно кивнул головой. В разгар банкета Сталин попросил слово.
  
  — Пришло время, — сказал он, — упразднить скомпрометировавшие себя органы ОГПУ. Мы решили обойтись без них. Как вы, товарищи, смотрите на такое предложение?
  
  Стоя аплодировали обреченные: Тухачевский, Гамарник, Путна, Фельдман, Егоров, Якир, Блюхер, Каменев, Рудзутак, Чубарь, Косиор, Ежов, Рыков, Бухарин, Орджоникидзе, Пятаков, Косарев, Постышев, Агранов. Им дружно вторили остальные.
  
  Московский конферансье, в прошлом врач-терапевт, Михаил Гаркави представил собравшимся молодую балерину, солистку Большого театра Ольгу Лепешинскую. Заметила, как у Сталина заблестели и забегали глазки. Потом пела коротконогая Валерия Барсова. Несмотря на сорок два года, она прекрасно выглядела. И. В., не отрываясь, в паузах смотрел на ее декольте. В этот момент наши взгляды скрестились.
  
  — Уступаю сцену, — прокричал Гаркави, — удивительной Кармен — Вере Давыдовой!
  
  Ворошилов и Тухачевский преподнесли мне букеты чудесных цветов. В полночь гости разъехались. Ворошилов предложил мне свою машину, но его успел опередить Тухачевский.
  
  — Совсем нехорошо получается, — смеясь заметил Сталин, — наши храбрые вояки одну даму поделить не могут. Если состоится дуэль, уверен, что никто из присутствующих не захочет пойти в секунданты!
  
  Впервые И. В. был безразличен к моему уходу. Была уверена, что в эту ночь его посетит стареющая Барсова или юная Лелечка Лепешинская. Боялась и радовалась неожиданному освобождению.
  
  — Клим, ты едешь домой? — зевая, спросила своего супруга ширококостная Екатерина Ворошилова.
  
  — Ну ладно, поехали, — пробурчал он сердито.
  
  Я пошла с Тухачевским. Сталин на меня не взглянул. С бешеной скоростью мы мчались по тихим, сонно-пустынным улицам. Город спал после трудового дня. По проселочной дороге въехали в лес. Из багажника Михаил Николаевич достал верблюжьи одеяла. Теплый воздух скользил по нашим лицам. Одинокие птицы ревностно охраняли покой, глядя на нас с высоты древесных вершин, они нам завидовали.
  
  — Верочка, ты всегда будешь моей женщиной? — с грустью в голосе спросил М. Н. Ответом был долгий поцелуй. — Давайте на несколько дней отправимся в старинный русский городок Перяславль-Залесский! Там у меня имеется друг, с ним поедем на рыбалку, он не станет докучать лишними вопросами.
  
  — Что я скажу в театре?
  
  — Достанем справку, что вы лечили горло в стационарном отделении военного госпиталя. Там есть свои люди.
  
  
  Барсову невозможно узнать, она превратилась в мегеру. Любая ее прихоть тут же исполнялась. Получила роскошную квартиру. Фаворитка Сталина пригласила меня на новоселье. Ей лишний раз хотелось взглянуть на отставную любовницу вождя. Я нарочно приехала с Норцовым. Мы танцевали, пели, веселились. Вдруг позвонили из Кремля. Раскрасневшаяся и возбужденная Барсова кинулась к телефону. Сказали, что в ближайшую субботу я должна принять участие в кремлевском правительственном концерте. От злости Барсова искусала до крови сливовые, бантиком свернутые губы.
  
  — Душечка, — прошипела она сквозь вставные золотые зубы, — мне кое-что известно о ваших похождениях! Не советую вламываться в наглухо заколоченную дверь, все равно у вас ничего не выйдет. Только по секрету, сугубо между нами, он на коленях умолял стать его женой…
  
  Я засмеялась, истерика душила до такой степени, что остановиться было невозможно. Меня понесло. В унисон стали смеяться гости Барсовой, хотя никто из них не слышал нашего «дружеского» разговора.
  
  Дирекция театра разрешила взять отпуск на четыре дня с условием, что я представлю в отдел справку о необходимости больничного режима.
  
  Утром в целях конспирации пошла на рынок. У цирка меня поджидал Тухачевский. Целый день мы провели в Загорске.
  
  — Раньше этот город назывался Сергиев, — сказал М. Н., — основали его в 1337 году. Почему-то в этом городе я всегда испытываю необыкновенное волнение.
  
  Ночью в Загорске шел проливной дождь. Большие распластанные лужи напоминали лазоревое море. Солнце ярко освещало причудливую, серо-розовую церковь, стоящую недалеко от рынка.
  
  Башни и храмы в Лавре разностильные, потому они придают ей такое очарование. Больше всего Лавра похожа на крепость с западной стороны, где на склоне сохранились каменные укрепления, в тех местах она неприступна.
  
  — А какие оригинальные названия имеют башни Лавры! — с умиленностью ребенка воскликнул Тухачевский. — Пятницкая, Пивная, Уточья, Луковая…
  
  Загорская пестрота и великолепие напоминали нам одну из прекраснейших русских баллад. Толпами, как на праздник, шли на богомолье женщины, мужчины, старухи, дети. Женщины в белых выглаженных платочках. Мужчины в чесучевых пиджаках, в смазанных сапогах, подстриженные в скобку, до синевы выбритые. От многих за версту несло подсолнечным маслом и дешевым одеколоном. Торжественно, словно крестный ход, сомкнутыми рядами двигались нищие: бездомные и безрукие, одноногие и безногие на самодельных колясочках. На костылях и протезах, с отвратительными язвами и опухолями, больные и зловонные… Запомнился старик с пепельно-серой гривой давно не мытых, слипшихся волос, вместо бороды у него веником висела раздвоенная баранья шкурка. Михаил Николаевич подошел к нищему.
  
  — Извините, но я вас где-то встречал.
  
  Старик вздрогнул. Слезливыми, потухшими глазами он посмотрел на нас.
  
  — Я, Мишка, тебя сразу признал, только вида не хотел показывать. Мы теперь находимся на разных социальных ступеньках: я внизу, в темном смердящем подвале, на самой нижней, а ты, Мишка, забрался на самый верх. — Нищий выпрямился, в его голосе появились властность и непримиримость. — Да, братец, мы тоже из Смоленской губернии, рядом с вами живали, неужто запамятовал? Родион Милованов. Заводики у нас свои были, сахарок гнали, мыльцо варили самое элегантное для дамских ручек. Вспомни, храбрый воин, как за дочкой моей, Анюткой, бегал! Как стреляться из-за нее собирался! Большевики треклятые все забрали, дочка за голозадого чекиста замуж пошла, меня нынче знать не хочет, вот и с самой революции, будь она трижды проклята, побираюсь, ни угла нет, ни кола. Всю Русь пешим шагом исколесил, везде слезы, нищета, голь проклятая! Матушка-Земля стоном стонет, а кто плач ее услышит, тому вначале задницу откусят, потом горло перегрызут.
  
  — Родион Филиппович, могу ли я вам чем-нибудь помочь?
  
  — Нет, Миша, жизнь моя пропащая, что ни дашь, все с товарищами, такими же горемыками, пропью. Лучше ступай своей дорогой…
  
  Подавленные, мы долго смотрели вслед нищему помещику.
  
  — Пойдемте в храм, — попросил М. Н., — хочу помолиться за наше, Верочка, счастье.
  
  
  К вечеру приехали в Перяславль-Залесский. Ферапонт Елисеевич Дугин принял нас ласково. Мне понравился его чистенький домик. Окна с узорными, как будто вышитыми, кружевными наличниками выходили на Плещеево озеро, где по ночам наш хозяин бреднями ловил рыбу.
  
  — Браток, — сказал М. Н., — мы у тебя поживем денька три?
  
  — Михалыч, сколько надобно, столько и живите.
  
  — Елисеевич, смотри не проболтайся, что мы приехали.
  
  — Ладно уж, будя-то учить, не впервой гостей-то отменных принимать, — добродушно ответил кряжистый Дугин.
  
  — Как обещал, привез в подарок ситец, хромовые сапоги, которым нет износа, керосинку, примус, крючки и, конечно, водочку, — проговорил М. Н., протягивая ему чемодан с вещами.
  
  Старик от удовольствия осклабился:
  
  — Значит, опять, Михалыч, я твой должник?
  
  — Ничего, сочтемся!
  
  Дугин заглянул мне в глаза:
  
  — Для тебя, красавица, мы сейчас баньку истопим, нашенскую, деревенскую.
  
  Вскипел самовар. Еду мы привезли с собой. Дугин нажарил сковородку картошки с салом, сварил чудесную уху. Мы с наслаждением распили бутылку водки. Баня нас разморила. Мы быстро, обнявшись, уснули. Очевидно, впервые за много лет мне ничего не снилось. После завтрака отправились на прогулку. Тухачевскому не терпелось выговориться.
  
  — В прошлом году, — сказал М. Н., — Сталин собрал высший камандный состав Красной армии. Он нам рассказал, каким замечательным человеком был русский царь, князь Всея Руси Иван Васильевич Грозный. Мне довелось прочитать большое количество книг по истории России. Иван Грозный считал себя не только самодержцем, но и' выразителем дум России. Только он один, Грозный, за всех все решал и за всех думал. И в то же время он был очень одинок. В худшие дни свои Иван Грозный удалялся в самые отдаленные монастыри. Жены его рано умирали. В те времена разрешалось официально жениться три раза. Патриарх дал согласие на четвертый брак, и он тоже оказался для царя Ивана трагическим. Сталин показал нам Соборную Грамоту об утверждении Ивана Грозного царем. Этот редчайший документ написан на пергаменте и скреплен свинцовыми печатями: уже тогда боялись подделки. Под грамотами стоит подпись Константинопольского Патриарха Иосифа, греческих митрополитов, епископов и других членов Собора и высшего духовенства. Иван Грозный враждовал с двоюродным братом Владимиром Стариц-ким, который, как и Иван, был внуком царя Ивана Третьего. Его мать Ефросинья Старицкая поддерживала притязания сына на российский престол. По приказу Грозного ее сослали в Горицкий женский монастырь. После пыток старуху утопили в Сиверском озере, к шее привязали тяжелый камень…
  
  Мы вошли в ворота Данилово-Троицкого монастыря, гуляли по заросшим, давно не чищенным тропинкам. Устав, присели на полусгнившую лавочку. Миша как бы про себя проговорил:
  
  — А Сталин разве не такой? Он себя еще покажет! Я прошел сквозь штормы человеческих потрясений. И. В. ненавидйт тех, кто имеет у народа малейшую популярность. Властолюбивые и никчемные Ворошилов и Буденный без мыла лезут в передовые стратеги. Эти аналитики в крови потопят своих конкурентов.
  
  Мы прижались друг к другу, Тухачевский стал читать стихотворения Фета, Тютчева, Баратынского…
  
  
  Приближался долгожданный, выстраданный отпуск. Приехал Тупырин:
  
  — Возьмите пакет, велено передать лично в руки, увидимся в Сочи, я вас там встречу. У вас двухместное купе в международном вагоне, ресторан оплачен. В конверте — билет и крупная сумма денег.
  
  Как только Тупырин уехал, позвонил Поскребышев:
  
  — У телефона товарищ Сталин!
  
  — Вы, товарищ Давыдова, — сказал И. В., — что-то совсем перестали на нас обращать внимание! Нехорошо забывать старых друзей!
  
  — Была нездорова, лечила горло.
  
  — В таком случае — мы с вами квиты! Я тоже был болен, пошаливали зубы. Мы скоро увидимся, до свидания!
  
  Полина Сергеевна встретила меня так, словно мы с ней только вчера расстались. В дальнейшем я убедилась, что она прошла блестящую «актерскую» школу, именуемую человековедением.
  
  — Голубушка, дорогая Верочка Александровна, как я рада вас видеть живехонькой и здоровенькой! Без вас мы все очень скучали!
  
  Море почти не шевелилось, изредка у самого берега всплеснет спросонок волна и тут же стихнет, испугавшись собственного всплеска. Вдоль берега пошла навстречу солнцу, потом зарылась в песок и сразу заснула. Сквозь сон почувствовала, что кто-то за мной наблюдает. Открыла глаза — в плетеной качалке сидел в белом костюме улыбающийся Киров.
  
  — В. А., а вы, оказывается, любите поспать!
  
  От растерянности забыла поздороваться. Спросила:
  
  — Сергей Миронович, как вы сюда попали?
  
  Киров добродушно ответил:
  
  — Я приехал ночью. Товарищ Сталин обещал быть завтра. Почему вы не купаетесь?
  
  В одну секунду он скинул костюм. Коренастый, загорелый, сильный, подошел ко мне. Взявшись за руки, мы побежали к морю. Воздух был еще свежий, и небо, стесненное горами, казалось равниной.
  
  — Редко удается ездить к морю, — сказал он после того, как мы вышли из воды. — Смотрите, на горизонте появилась первая звездочка, какая она яркая! По-моему, это Сатурн.
  
  — Я тоже люблю звезды! И утренние, и вечерние, и большие летние, горящие низко в небе, вот как эта, и осенние, когда они уже высоки и их очень много. Хорошо идти тогда под звездами через тихий, спящий город и видеть, что в мире полно этих самых звезд, как будто насквозь просверлена темная и тихая вода.
  
  — В. А., а вы, оказывается, романтик! Прекрасно, когда человек умеет мечтать!
  
  Почувствовав голод, мы вернулись в дом. Полина Сергеевна пожурила нас, что так долго были на море. После ужина Киров пригласил меня на эстрадный концерт. Перед началом второго отделения на сцену поднялся сухощавый человек с бледным лицом — директор театра. Волнуясь, он торжественно произнес:
  
  — Дорогие товарищи зрители! Сегодня у нас в гостях находится выдающийся деятель большевистской партии и советского государства первый секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) товарищ Сергей Миронович Киров. Ура товарищу Кирову!
  
  Глаза у С. М. потемнели, складки морщин на лице сузились, лицо стало жестким. Мы зашли в кабинет директора.
  
  — Кто вас просил меня рекламировать и устраивать этот идиотский, никому не нужный спектакль?
  
  Директор стал оправдываться, что-то лепетать. Озлобленный Киров ушел из театра. Ночью спустились к морю. С. М. рассказал о себе. Спросила, почему у него нет детей.
  
  — В этом мое несчастье, — сказал он задумчиво.
  
  Молча возвращались. Утром он уехал. Через два дня приехал осунувшийся Сталин. За обедом спросил:
  
  — Как вам отдыхается? Скучаете?
  
  — И. В., вы все делаете для того, чтобы я вас забыла.
  
  Он метнул в мою сторону недоверчивый взгляд.
  
  — Когда любят по-настоящему, то не забывают.
  
  Ночью, словно метеор, ворвался ко мне бешеный, страстный, ненасытный.
  
  — Все равно ты будешь моей! — кричал он гортанно. — Я тебе уже говорил, что ты лучше других женщин. Ты досконально научилась меня понимать, а вот Борисова другой человек.
  
  — Я слышала, И. В., что вы собираетесь на ней жениться?
  
  Сталин надулся, у него смешно зашевелились кошачьи усы.
  
  — Почему такой дурацкий вопрос задаете? Вам со мной больше не о чем говорить?
  
  Терять было нечего, решила все рассказать:
  
  — Валерия Владимировна Барисова пригласила меня на новоселье. По секрету сказала, что вы на коленях просили у нее руки.
  
  — Спасибо за информацию, придется ее как следует проучить. Вот к чему приводит неряшливый бабский язык.
  
  Утром за Сталиным приехали Киров и Маленков.
  
  — Поеду в воинские части, — сказал он.
  
  Целую неделю была одна. На пляж прибежала перепуганная насмерть Полина Сергеевна.
  
  — Верочка, на товарища Сталина совершено покушение, взорваны два автомобиля, в руку ранен товарищ Маленков. Какое счастье, что меня там не было! Мы ходим по жизни и не знаем и даже не можем представить, сколько величайших трагедий, прекрасных человеческих поступков, сколько горя, сколько героизма, подлости и отчаяния происходило и происходит на любом клочке земли, где мы живем…
  
  
  Во время сбора труппы Большого театра Борсова сделала вид, что меня не узнала. Вечером за мной приехали из союзной прокуратуры, отнеслась к этому вызову спокойно. Битых два часа проторчала в кабинете Вышинского. Он спросил, кого я подозреваю в покушении на жизнь Сталина. Угостил чаем с вареньем и очень вкусным французским ликером. Вкрадчиво проговорил:
  
  — В. А., как понять, почему террористические акты на товарища Сталина, как правило, совершаются именно в тот момент, когда вы вместе отдыхаете? Не правда ли, довольно странное совпадение?
  
  
  С Ленинградским оперным театром подписала контракт на шесть спектаклей. Киров прислал на мой домашний адрес телеграмму: «С нетерпением ждем ваших гастролей». В Ленинграде меня устроили в гостинице «Астория». Вечером за мной приехала красивая, голубоглазая женщина.
  
  — В. А., я имела удовольствие слушать вас в Большом театре. Моя фамилия Лазуркина. Вы приглашены к Сергею Мироновичу Кирову…
  
  Семья Кировых занимал 4-комнатную, скромно обставленную квартиру. В кабинете С. М. от пола до потолка стояли вместительные книжные шкафы.
  
  — Собираю приключения и поэзию, — сказал Киров.
  
  С его женой, высокой блондинкой, мы расцеловались, я ее раньше немного знала. Писатель Михаил Зощенко держал в руках томик стихотворений Мережковского. Его «русалочья» жена Вера, громко смеясь, рассказывала последние театральные анекдоты.
  
  — Михаил Михайлович, порадуйте нас каким-нибудь оригинальным произведением, — попросила жена Кирова.
  
  — В Ленинграде, на Мойке, — сказал Зощенко, — я случайно разговорился с одной женщиной. Она поведала мне о своей жизни, связанной с необыкновенными приключениями, уголовным прошлым, каждодневными тревогами. Товарищи называли ее Лялька-Пятьдесят. И вот эта самая Лялька давно остепенилась, имеет хорошего, достойного мужа, прекрасных детей. Она работает кассиршей в Елисеевском магазине на Невском. Сын учится в музыкальной школе, мечтает стать пианистом.
  
  — Сергей Миронович, — спросила Кирова Лазурки-на, — я слышала, что вы собираетесь переехать в Москву?
  
  — Восьмого декабря я должен приступить к своим новым обязанностям секретаря ЦК ВКП(б), на сей раз не «номинальным», — ответил, грустно улыбаясь, Киров.
  
  По случаю отъезда из Ленинграда Киров устроил в Смольном большой прием. Он легко и красиво танцевал. Кружась в танце, С. М. разговорился:
  
  — В. А., вы не можете себе представить, как я рад, что буду жить в Москве. Теперь мы сумеем чаще видеться.
  
  — Это признание?
  
  — Если хотите — да, причем настоящее и самое откровенное. Как ни странно, но вы, Верочка, давно уже стали для меня самым дорогим человеком. Знаю, что на нашем пути стоит И. В., но я его не боюсь!!
  
  — С. М., у вас довольно симпатичная жена!
  
  — А у вас, В. А., довольно симпатичный муж. Могу сообщить новость: ваш благоверный переводится на постоянную работу в Большой театр.
  
  Этим сообщением я была ошарашена, ко всем моим огорчениям прибавлялось еще одно. Только мужа мне не хватало!
  
  — Завтрашний день у вас свободен? — внезапно спросил С. М. — Давайте куда-нибудь махнем!
  
  Я согласилась. Мы поехали на Восточный берег Финского залива, в Сестрорецк. Кирова сопровождала охрана. Мороз обжигал, согрелись в загородном доме, где к нашему приезду было все приготовлено, охрана нам не докучала. После обеда я стала просматривать последние номера журнала «Красная новь», Киров попытался меня обнять:
  
  — Верочка, я ничего не могу с собой поделать, я люблю вас. Мечтаю, чтобы вы родили мне кучу сыновей. В крайнем случае, не откажусь от дочерей!
  
  — С. М., не надо продолжать. Только откровенно, как на духу: вы Сталина любите?
  
  — Вопрос сугубо личный, позвольте на него не отвечать. Скажите, Верочка, если его не будет и я стану первым секретарем ЦК ВКП(б), хотя к этому не стремлюсь, вы тогда согласитесь стать моей женой?
  
  Опять то же самое: Сталин, Ягода, Ворошилов, Зиновьев, Тухачевский, Рыков, Киров… Неужели на мою бренную голову не снизойдет свыше обыкновенный, человеческий покой?!
  
  Киров прочел мои мысли:
  
  — Вы красивая, поэтому все хотят вас, и кроме того, вы слишком уж на виду.
  
  Из недр груди вырвалось:
  
  — Так что же мне делать? Как выбраться из этого проклятого омута? Разве я виновата, что вы, пресыщенные мужики, лезете ко мне со своими потными объятиями и без конца предлагаете руку и сердце?
  
  С. М. помрачнел. Я прилегла отдохнуть, думы не отпускали от себя. За вечерним чаем спросила Кирова:
  
  — С. М., разве в Ленинграде нет красивых, достойных женщин?
  
  — В марте мне исполнится сорок восемь лет. Жена, к сожалению, не может иметь детей. Мы соединились в юности, тогда были совершенно другие интересы, нас обуревал вихрь революционных идей. Вас, В. А., впервые увидел в консерватории на студенческом концерте, с тех пор я думаю о вас. Я немного опоздал, вас перехватил Сталин. Как вы к нему относитесь? — Киров внимательно посмотреть на меня. — Он плохой человек: жестокий, чванливый, злой, мстительный и весьма ограниченный. Пока мы вынуждены его терпеть, но все равно уберем, сместим со всех постов. Верочка, это наш с вами первый и самый главный секрет, смотрите не проболтайтесь! У этого негодяя везде имеются уши.
  
  А что будет, если я вас поцелую? — С трудом оторвала его от себя. — Верочка, не могу больше без вас жить.
  
  — Я уже один раз вам сказала, что притязания ваши, С. М., останутся без внимания.
  
  Ночью приехали в спящий Ленинград. Голубоватые сумерки простирались над Невой.
  
  30 ноября последний спектакль «Аида». За кулисы пришел Киров. Он познакомил меня с громадным бородатым мужчиной.
  
  — Прошу любить и жаловать, наш грозный Филипп Дмитриевич Медведь, начальник областного управления НКВД. Мы понемногу все его побаиваемся, — полушутя-полусерьезно проговорил С. М.
  
  Обращаясь ко мне, Медведь сказал:
  
  — Если понадоблюсь, я всегда готов оказать услугу друзьям товарища Кирова.
  
  На банкете рядом со мной сидели Киров, Медведь и прожорливый романист, потомственный граф Алексей Толстой, который всех смешил.
  
  — Вам, Алексей Николаевич, можно позавидовать, — сказал Киров, — вы умеете смачно рассказывать, сочно писать и с аппетитом уничтожать хорошо приготовленную пищу, за столом вам нет равных!
  
  Толстой посмотрел вокруг себя:
  
  — Сергей Миронович, вы глубоко ошибаетесь, имеются конкуренты — неустрашимый товарищ Медведь, который два часа без перерыва ест, глушит водку, коньяк, пиво. Все без предварительного разбора!..
  
  Общество рассмеялось. Медведь не обратил внимания на злую шутку.
  
  
  Днем 1 декабря занималась в филармонии с концертмейстером. Неожиданно услыхала невероятный шум, крик, плач. Мимо меня пронесся бледный директор, за ним рысцой, как угорелые, бежали дирижеры, артисты, служители. Спросила зареванную гардеробщицу, старенькую тетю Лизу:
  
  — Почему такой переполох? Что случилось?
  
  — Кирова-батюшку, благодетеля нашего Сергея Мироновича, фашисты проклятые убили. Говорят, что это сделали подосланные немцами троцкисты!
  
  Куда идти? У кого узнать правду? Что мне делать?.. Мне кажется, что самое трудное в смерти для тех, кто остался жить дальше, заключалось в том, что они не успели сказать умершему то главное, что чувствовали и думали о нем.
  
  Вышла на улицу. Город лихорадило. Торопливо бежали утомленно-сосредоточенные люди. Одиноко стояли переполненные замороженные трамваи и автобусы. Набрала номер телефона квартиры Кирова — молчание; позвонила в его приемную — снова молчание. Мне хотелось связаться с Дорой Абрамовной Лазуркиной — опять молчание. Стала звонить в театр, филармонию, знакомым — никто не отвечает. Словно все вымерли. Мне необходимо было с кем-то говорить, все равно о чем, но только говорить и не быть одной. Поехала на Московский вокзал, в здание никого не пускают, оно оцеплено военными и войсками особого назначения. Вход только по специальным пропускам. Вернулась в гостиницу. На письменном столе записка с просьбой срочно позвонить в обком партии.
  
  Весь день 2 декабря металась по опустевшему и в то же время напряженному Ленинграду. Попыталась связаться с кинорежиссером Евгением Червяковым, но он находится в киноэкспедиции. Легла в холодную, неуютную постель, медленно отстукивают часы. Утро встретило небывалым морозом. Жизнь большого города была парализована. Недавние мои. размышления, рожденные беспокойной молодостью, потускнели. Почва уходила из-под ног. Невозможность найти устойчивое отношение к тому, что происходило вокруг, смущала меня. Происходящее казалось неверным, ненужной жестокостью, туманным и грозным, как небо, покрытое свитками багровых туч. Одно было ясно — жизнь расквиталась с прошлым и прорывается к новым устоям. Кое-как дотащилась до Смольного. Распорядители по чьему-то указанию надели мне на руку черную повязку с красной каймой. Вместе с другими «избранными» поднялась на второй этаж. Киров в гробу, словно живой. Море заплаканных лиц. Горы цветов, пирамиды венков от учреждений, ведомств, заводов, фабрик, школ, институтов, садов, милиции… Одна делегация сменяет другую. В глубине зала сидит жена покойного, рядом с ней — сестра Кирова. Их посеревшие лица залиты слезами. Симфонический оркестр под управлением Евгения Мра-винского играет «Реквием» Моцарта. В настороженно-глухой тишине отчетливо звучат голоса Софьи Преображенской и Николая Печковского. Не помню, как вышла из Смольного. Ледяной хрипящий ветер сорвал шапочку, унес ее, но я не ощутила холода. Идти пешком в гостиницу не было сил, трамваи и автобусы шли переполненные, они не останавливались. Меня нагнала легковая машина. Шофер спросил:
  
  — Если не ошибаюсь, вы артистка Вера Александровна Давыдова?
  
  — Да, что вам нужно?
  
  — Мне поручено отвезти вас в гостиницу.
  
  Я не стала сопротивляться. Шофер открыл дверцу машины. Из туфель-лодочек вытащила замерзшие, обледенелые ноги, стала их растирать, омертвевшие пальцы ничего не чувствовали.
  
  Вместо гостиницы «Астория» меня привезли в незнакомое здание. Сопровождающий показал часовым свое удостоверение. В приемной молоденькая, подстриженная «под мальчика» секретарша сказала:
  
  — Филипп Дмитриевич уже про вас спрашивал.
  
  — Доложите, что гражданка Давыдова доставлена. Я только что взял ее у Смольного.
  
  Секретарша с любопытством взглянула на меня:
  
  — Вот не ожидала вас здесь встретить! — затараторила она. — Вера Александровна, моя дочь собирает автографы знаменитых людей. У меня в сумочке имеется ваша фотокарточка, вы — в роли «Кармен», на днях купила, подпишите, пожалуйста, дочери. Я вас очень прошу! Доченька будет так рада, девочку зовут Лениной, а фамилия наша Фуфтины. Девочка родилась в день смерти Ленина, и цыганка нагадала, что Лениноч-ка непременно будет счастливой.
  
  На фотографии сделала надпись: «Ленине Фуфтиной — на счастье! 2 декабря 1934 года. Вера Давыдова».
  
  Меня попросили пройти в кабинет. За письменным столом в глубоком черном кресле восседал высоченный, чернобородый Медведь. Фамилия явно соответствовала его облику.
  
  — Садитесь, гражданка Давыдова, — прогудел он трубным голосом. — Вот мы с вами и встретились, ничего не поделаешь, тесен мир. Несколько дней вам придется у нас погостить. Рекомендую на досуге вспомнить о беседах и разговорах, которые вы вели с товарищем Кировым.
  
  — Перестаньте ломать комедию! Разве я стреляла в Кирова?
  
  Медведь рассмеялся, глаза его расширились, отвислые губы стали еще краснее. Мне показалось, что с них стекают капельки крови.
  
  — У нас имеется санкция прокурора задержать вас. Мы еще не установили, какое непосредственное участие вы принимали в убийстве Сергея Мироновича Кирова.
  
  Медведь позвонид, вошел вооруженный конвоир.
  
  — Подследственную отправьте в камеру!
  
  По узкой скользкой лестнице меня отвели в подвал внутренней тюрьмы знаменитого Большого дома. Отлогие стены в изморози, пол в липком мазуте. Двери камеры окованы железом и покрыты слоем густой ржавчины. Заскрипели засовы. Маленькая, тщедушная надзирательница завопила:
  
  — А ну, курва, раздевайся догола! Я вам, барынька-артисточка, другую одежонку приготовила, нашенскую, арестантскую. Ну, я долго буду ждать?!
  
  — Хорошо, я переоденусь, только прошу вас, пожалуйста, отвернитесь и перестаньте кричать.
  
  — Ты лучше скажи, стерва, за что тебя посадили? За проституцию, вымогательство или за убийство? Ишь, краля какая попалась! Стесняется! Неужто я дырки такой не видала? У меня и похлеще есть, хочешь, покажу и денег за это не спрошу? На — смотри!
  
  Надзирательница давилась утробным смехом. Впервые в жизни я почувствовала к женщине отвращение.
  
  — Вон отсюда, негодяйка, ничтожество проклятое! Какое ты имеешь право так разговаривать? Ты что, с ума сошла?
  
  Надзирательница недоуменно вытаращила глаза. Вряд ли в этих замусоленных стенах кто-либо посмел говорить что-нибудь подобное.
  
  — Немедленно доложите своему начальству, что я, артистка Вера Александровна Давыдова, солистка Большого театра, наотрез отказываюсь надевать на себя арестантское тряпье! Ну, живо поворачивайся!
  
  Изрыгнув ругательства, надзирательница пошла докладывать. На это время она заперла меня в темный чулан. Черепашьими шагами тянулась ночь, утром меня повели на оправку в туалет. При виде вонючей уборной замутило, надзирательница внимательно следила за каждым моим движением. От «завтрака» отказалась, взяла только кусочек черствого хлеба, положила на койку, огромная серая крыса с жадностью схватила его и умчалась в щель. В 12 часов принесли «обед» — жидкую похлебку, кашу с протухшей рыбой, кипяток, черный хлеб. Защелкал затвор, надзирательница открыла камеру. Солдат-конвоир повел меня тем же путем. Снова смрадная лестница. Через двор повели в светлое помещение, от свежего воздуха закружилась голова. Не обращая внимания на мой вид, секретарь Фуфтина снова затараторила:
  
  — Моя дочка, Лениночка, просто счастлива, оказывается, у нее имеется голос. Я непременно вам ее покажу. В. А., вы должны прослушать девочку, школьные педагоги сказали, что у нее колоратурное сопрано. Лениночка думает только об опере!
  
  Я потеряла сознание. Перепуганная секретарша принесла стакан крепкого кофе и бутерброд с холодным мясом. Есть я не могла, меня рвало. Вызванный врач сделал два укола. Очнувшись, увидела Сталина, Молотова, Ворошилова, Ягоду, Вышинского, Агранова. За отдельным столиком восседали высохшие стенографистки. Сталин спросил:
  
  — Расскажите как можно подробней о своих связях с товарищем Кировым?
  
  — Один раз была у него дома в гостях, затем видела С. М. в оперном театре на банкете. На машине с ним ездила на прогулку в Сестрорецк и в тот же день вернулись в Ленинград. Нас сопровождала охрана товарища Кирова на трех машинах.
  
  — Вспомните, о чем беседовал с вами товарищ Киров! — слегка заикаясь, проговорил Молотов.
  
  Не стала предавать мертвого Кирова, уверена, что это меня спасло.
  
  В кабинет вошли Жданов, Косарев, Заковский, Ежов. На всякий случай они со мной поздоровались. Я спокойно ответила на вопрос Вячеслава Михайловича Молотова:
  
  — Сергей Миронович Киров говорил о детстве, о том, как пришел в революцию, о последнем ноябрьском пленуме, о предстоящей работе в Москве, вспоминал Закавказье, с большим уважением он отзывался о товарище Сталине и членах Политбюро.
  
  Вмешался Яков Агранов:
  
  — Сейчас мы вам устроим очную ставку.
  
  В кабинет под конвоем ввели блондина.
  
  — Припомните, где и когда вы видели в последний раз этого человека! — елейным, петушиным голосом сказал Ежов.
  
  — Я вижу его впервые.
  
  Потом мне сказали, что это был бывший работник Ленинградского обкома партии Леонид Васильевич Николаев, троцкист, убивший Кирова. Во время допроса Ягода молча, не отрываясь, сверлил меня своими крысиными глазами.
  
  Секретарша напоила меня чаем с лимоном, принесла несколько вкусных бутербродов. С такой жадностью я никогда не ела.
  
  — В. А., — сказал маленький, пыжащийся Ворошилов, — к нашей великой радости, вы свободны. Скорбим, что так получилось. — Билет на московский поезд вам заказан. Моя машина отвезет вас в гостиницу, я уже отдал приказание.
  
  Сталин мне не сказал ни одного слова, он был угрюм и задумчив.
  
  Поразила одна странная деталь: с первого по пятое декабря Сталин безвыездно находился в Ленинграде, он лично руководил следствием. Второго декабря в «Правде» была напечатана его статья, посвященная памяти Кирова. Третьего декабря в пять часов вечера он выступал в Большом театре перед интеллигенцией Москвы с сообщением о злодейском убийстве Кирова. Как могло случиться, что в одни и те же часы Сталин одновременно находился в Москве и Ленинграде? Когда на предварительном следствии И. В. задал единственный вопрос, по крошечным зеленоватым бегающим глазкам мне показалось, что это не он, а кто-то другой мастерски играет его зловещую роль…
  
  Шестого декабря вернулась в Москву. Не успела прийти в себя, как начальник личной охраны Сталина представил мне новых телохранителей — сопровождающих Бугрова и Арсентьева. Тупырина больше не видела…
  
  
  19 декабря я пела для рабочих Московского электролампового завода. Очень устала, почти каждый номер приходилось бисировать. Шоферу такси назвала домашний адрес. В машине я всегда сажусь на заднее сиденье. Удивилась, что в такси окна завешены плотными занавесками. Кто-То дотронулся до моего колена холодной рукой, я испуганно вскрикнула:
  
  — В машине грабители! Товарищ шофер, быстро езжайте в милицию!
  
  В ответ раздался хриплый смех.
  
  — В. А., как вам не стыдно! Пора уже, наконец, перестать бояться близких друзей!
  
  Узнала Ягоду.
  
  — Генрих Григорьевич, когда вы перестанете меня преследовать?
  
  Силы изменили, я расплакалась. Ягода расстегнул мою шубку.
  
  — Верочка, я люблю вас! Честное слово, люблю и ревную ко всем сволочам, особенно к усатым. Про вас знаю буквально все! И про встречи со Сталиным, о приставаниях Зиновьева, и про роман с воякой Тухачевским, и как с покойным Юфовым ездили в Сестро-рецк! А меня избегаете! Не верите в силу Ягоды? С. М. Киров — только начало.
  
  — Умоляю вас, не говорите больше ни слова, мне страшно! Клянусь вам, у меня с ним ничего не было, мы остались друзьями.
  
  Ягода рассмеялся:
  
  — Кому-нибудь проболтаетесь — сам расстреляю! Можешь доносить, все равно никто не поверит, подумают, что ты сошла с ума. С толстой бабой-Маленковым и карликом-недоноском Ежовым у нас будет особый счет! Мы из них веревки вить будем, кожу сдерем, сделаем кошельки и вам, Верочка, с червонцами преподнесем. Хороший сувенирчик — доброе воспоминание о сердечных бурях! Верочка, держись за меня, мы вместе все преодолеем!
  
  Мы ехали минут сорок.
  
  — Кажется, нас благополучно доставили на место? — весело спросил Ягода.
  
  К нему подбежали немецкие овчарки Малышка и Тигр. Худой мужчина в солдатской форме принес остывший ужин. Ягода крикнул:
  
  — Приведите Булыгу! — Прибежал испуганный солдат. — Ты кого, мерзавец, угощаешь холодной, прокисшей едой?
  
  Солдат растерянно заморгал глазами. Ягода вынул из кармана плетку со стальным наконечником, не торопясь размахнулся. Обливаясь кровью, Булыга дико закричал.
  
  — Повтори, негодяй, кого ты вздумал кормить этим дерьмом, — не унимался садист в чине народного комиссара внутренних дел.
  
  Последовал еще один страшный удар. Скорчившись от боли, солдат упал. Когда его унесли, я спросила Ягоду:
  
  — Вы специально для меня устроили спектакль с мордобитием?
  
  — Как вы угадали, моя госпожа? Иногда низменные инстинкты полезно демонстрировать!
  
  Появилась рослая красивая женщина. Она ловко накрыла на стол. Ягода фамильярно хлопнул ее по заду. Женщина улыбнулась, как видно, прикосновение его руки доставило ей удовольствие. Это была Наташа — мойщица из кремлевской бани.
  
  Я сказала:
  
  — Генрих Григорьевич, завтра в 11 часов утра в театре ответственная репетиция, ожидается приезд товарища Маленкова и сотрудников ЦК ВКП(б).
  
  — Не волнуйтесь, привезем вовремя, идите отдыхать, — рукой он показал на дверь, — там ваша комната.
  
  На меня нашел столбняк, я не могла сдвинуться с места, онемели руки и ноги. Ягода рявкнул:
  
  — Еще раз повторить? — Он нарочно стал щелкать плеткой по голенищам ярко начищенных сапог. — В этом доме я привык говорить только один раз!
  
  В комнате низкая широкая тахта, подушки, одеяла, мягкие кресла. В эту минуту я снова в который раз прокляла свою жизнь. Подумала о смерти, как о самом сладком лакомстве. К сожалению, смерть не приходит к нам, когда ее умоляют прийти, она подкрадывается внезапно.
  
  Наташа, нагая, легла поверх одеяла.
  
  — В. А., берите с меня пример. Идите ко мне, я вас согрею.
  
  — Вы что, окончательно потеряли рассудок?
  
  — Сейчас придет хозяин, он не любит ждать. Бывали случаи, когда очаровательнейших и молодых женщин за непослушание отдавали на потеху голодным солдатам. Сначала к ним выстраивалась очередь, а потом их выбрасывали на отдаленной московской окраине. Я помогу вам раздеться. Мне так хочется взглянуть на ваше волшебное тело.
  
  Наташа Мокроусова легко соскочила с тахты. Она насильно меня раздела. Я закричала, она левой рукой зажала мой рот, правой ладонью ударила по шее, потом толкнула на тахту и с диким ревом бросилась на меня,
  
  — Верочка, какая вы сладкая! Не
  вырывайтесь, дайте мне возможность ощутить ваше тело, поцелуйте меня в губы, только как следует, представьте себе, что я мужчина.
  
  В белых трусах вбежал волосатый Ягода:
  
  — Ну, ягодки, пришло время веселиться.
  
  Наташа, не обращая на меня внимания, прильнула к Ягоде. На нервной почве у меня заболел живот. После душа стало легче. За мной пришла Наташа. Ягода, обнаженный, сидел на тахте.
  
  — Мы немного с Верочкой побалуемся, а ты иди свари кофе.
  
  Я стояла как вкопанная, Ягода с силой швырнул меня на тахту.
  
  — Ну, иди ко мне!..
  
  Наташа пришла в ванную:
  
  — Я вам сделаю массаж, приведу вас в порядок, потом перекусите и пойдете домой. Если, В. А., проболтаетесь, что были у нас в гостях, задушим в вашей же домашней кроватке.
  
  Завтракали в гостиной, запивая мясо коньяком^ Ягода сказал:
  
  — Я счастлив, Верочка, что подарили мне один из драгоценнейших вечеров, надеюсь, что не последний! Я собираюсь пригласить вас на экскурсию по историческим местам в Загорск и Перяславль-Залесский, Наташенька поедет с нами, а в шоферы пригласим товарища Тухачевского Михаила Николаевича, в качестве компаньонки его жену Нину Евгеньевну.
  
  Ягода сделал многозначительную паузу. От сильного кашля я захлебнулась. Наташа расстегнула мне кофточку, открыла окна, подала стакан с ломтиками нарезанного лимона.
  
  — Хотите взглянуть на фотографии, — с сарказмом продолжал мой мучитель, — где вы на коленях сидите у драгоценного вояки? Станете себя плохо вести, — отошлем фотографии товарищу Сталину. Он охотно коллекционирует такие вещи!
  
  — Умоляю вас, перестаньте терзать мою душу, зачем я вам сдалась? В нашем театре много имеется красивых женщин: балерин и певиц.
  
  — Спасибо за информацию, пока мне нужны только вы!
  
  — А Наташа?
  
  — Она моя рабыня, я вытащил ее из петли. Много будете знать — быстро состаритесь. Теперь вы поняли, что вам со мной выгодно дружить?
  
  Пересиливая себя, сказала:,
  
  — Да, Генрих Григорьевич, вы правы.
  
  
  Мой новый телохранитель Алеша Бугров числился для отвода глаз рабочим бутафорского цеха Большого театра. В буфете мы сели за один столик.
  
  — Что случилось? Вы нездоровы? — спросил Алеша. — Необходима срочная встреча с дядей Колей. Будьте осторожны, за вами следят люди Ягоды.
  
  Одетая прошла в фойе. Служитель открыл двери центрального подъезда. У одной из колонн меня ждали Бугров и Арсентьев. По их знаку подъехала машина. В здании ЦК ВКП(б) спустились в бетонированный подвал. Там в одной из комнат находились Маленков, Ежов, Поскребышев, Власик.
  
  — Вы, товарищ Давыдова, хотели с нами встретиться? — тенорком пропел «дядя Коля» — Ежов.
  
  — Товарищи, вам грозит смертельная опасность, — сказала я. Мужчины меня вплотную обступили, лица их испуганно вытянулись. — После выступления на Электроламповом заводе…
  
  — Это мы знаем, — перебил Маленков, — вам подменили машину. Говорите, что дальше было. Не торопитесь, нужны подробности.
  
  — В машине такси находился Ягода, он привез меня в загородный дом, стояла кромешная тьм$, ехали минут сорок, к нам подбежали две немецкие овчарки. Мы прошли в дом, Ягода плеткой с металлическим наконечником ударил по лицу красноармейца Булыгу за тр мто тот подал холодный ужин. Затем появилась красавица Наташа, которая по «совместительству» работает мойщицей в кремлевской бане. Сейчас трогать ее нельзя, они могут догадаться, что это моя работа. Простите, но мне стыдно говорить о дальнейшем.
  
  — В. А., мы ваши самые верные друзья, — мягко проговорил Маленков. — Мы отвечаем за вашу жизнь перед товарищем Сталиным.
  
  — Ягода приказал пройти в комнату, оказавшуюся спальней. Он предупредил, что это не последняя наша встреча. Говорил, что в первую очередь расправится с вами, а потом разделается с товарищем Сталиным. Проговорился, что Сергей Миронович Киров убит его людьми. — Я зарыдала, опустилась на колени. — Спасите меня! У вас в руках сила, армия, оружие, а он, пигмей, угрожает, повелевает, терзает морально и физически любимую женщину товарища Сталина, первого секретаря ЦК ВКП(б). Если моя жизнь ничего не стоит, я готова принять из ваших рук яд!
  
  — В. А., пожалуйста, без дешевой патетики, — проговорил озадаченный Маленков.
  
  — Ну и ситуация! — сказал Ежов. — Товарищи, какие будут предложения или рекомендации по данному вопросу?
  
  — Наташу Мокроусову переведем на другую работу, скажем, рабочей по кухне. Во время вечерней уборки ее нечаянно обварят кипятком, — спокойно сказал рябой Поскребышев. — Затем больную барышню полечим укольчиками, пташка сама заговорит, а если не поможет, будем жечь, колоть, выбьем зубы, выломаем суставы, в камеру подпустим пчел с клопами.
  
  — На эту операцию дается три дня, — проговорил Маленков. — Ответственными назначаются Поскребышев, Ежов, Власик. Предлагаю к этой работе подключить товарища Мехлиса, он все рвется в открытый бой, пусть проявит инициативу!
  
  — Разрешите огласить справочку?
  
  Высокий, сутулый Поскребышев начал читать:
  
  — «Варвара Петровна Кирюшкина имеет клички и прозвища Наталья Мокроусова, Ольга Пожарова, Мария Карпенко, Алефтина Родимцева, Раиса Красная, Ирина Зернова, Рада Голенищева, Ванда Пошонько, Стелла Недзевицкая, Нина Пелыпенская. Родилась в 1910 г. в Николаеве. Мать — содержательница портовых публичных домов. Эмигрировала в Турцию. Жила в Стамбуле и Константинополе. Отец убит под Перекопом. После окончания школы девушка поступила ученицей в аптеку братьев греков Каратаветоглы, с обоими стала сожительствовать. Братьев ограбила, аптеку подожгла. В Одессе, на Дерибасовской улице, в подвале дома 19 открыла притон. Занималась контрабандой. Нелегально ездила промышлять в Турцию, Югославию, Чехословакию, Грецию, Румынию. В совершенстве знает немецкий и французский. Выполняла щекотливые поручения. За продажу собачьего мяса в Поволжье арестовывалась. Из Никольско-Уссурийской тюрьмы совершила побег. В Омске вышла замуж за бывшего полковника царской армии, рыботорговца Елисея Кондратовича Карпова. Мужа убила, труп разрубила на части, аккуратно сложила в бочку от соленых огурцов, которую закопала в яме под погребом. Похитила ценности, именное оружие, деньги, бриллианты, золото. Дом подожгла. Вторично была арестована в Тамбове. Убила конвоира-красноармейца Евстигнея Петровича Простоволосова. Появилась в Ленинграде, скупала и перепродавала меха. В Архангельске бежала с этапа. В Москве купила фальшивый паспорт. На Сухаревском рынке продавала наркотические средства. Красивой женщиной, Варварой Кирюшкиной, увлекся пролетарский поэт Демьян Бедный (Придворов). По его рекомендации энергичную женщину приняли в хозяйственное управление Московского Кремля. Так она очутилась в банщицах, ее случайно опознали. На Лубянке произошла «историческая» встреча с Ягодой. Народный комиссар внутренних дел предполагал свою наложницу устроить домашней работницей в семью Кировых после их переезда в Москву»… Но, как видите, Генрих Григорьевич успел предупредить события.
  
  — Товарищ Сталин, — проговорил Маленков, — ничего не должен знать. У дома В. А. снова придется установить круглосуточное дежурство. Ягоде надо срочно подсунуть красивую дородную молодую девку, но чтобы она работала на нас.
  
  Сталин пригласил меня с мужем встречать Новый год. За праздничным столом — народные комиссары, военная знать, ответственные работники ЦК ВКП(б), Коминтерна, старые большевики, артисты, ученые, писатели, престарелые академики в ермолках, не понимавшие, зачем их сюда привезли.
  
  Меня познакомили с Хрущевым и автором романа «Тихий Дон» писателем Михаилом Шолоховым, невзрачным, кривоногим мужичишкой. Ягода приехал с некрасивой, угловатой женой. Как ни в чем не бывало подошел ко мне. Жену свою он оставил на попечение Хрущева.
  
  — В. А., Наташеньку, подружку нашу, какие-то сволочи кипящими щами обварили, целый котел на нее вылили. Вторую неделю бедная мучается, говорят, что безнадежна, врачи к ней никого не подпускают. Верочка, когда мы встретимся? Мне очень хочется с вами снова полежать.
  
  — После премьеры оперы «Садко».
  
  — Постараюсь набраться терпения.
  
  Морозная ночь, серебристые ели во дворе Кремля покрыты хлопьями снега. Кремль ярко освещен. Где-то над звездами в огромном круге показалась луна. Хочется выть. Кто в состоянии понять боль и тоску одинокой и безропотной души?
  
  Мое отсутствие заметили. В сопровождении карлика Ежова вернулась в Георгиевский зал. Вальсировала с мужем, Тухачевским, Ворошиловым.
  
  Михаил Николаевич спросил:
  
  — Верочка, я давно вас не видел, разрешите приехать к вам в гости?
  
  Прошептала:
  
  — Любимый, буду счастлива принять вас вместе с женой в любое время.
  
  — Идите к нам, В. А.! — крикнул захмелевший командир Первой Конной Семен Михайлович Буденный. — У нас весело! Будем пить настоящее французское шампанское!
  
  Ворошилов на него злобно посмотрел.
  
  Год 1935
  На новогоднем банкете в Кремле рядом со Сталиным сидела молоденькая балерина Ольга Лепешинская. Пряча улыбку в усы, он смотрел на нее, как голодный кот на сметану.
  
  — Скоро станешь первой балериной, — громко проговорил захмелевший вождь. — К свадьбе получишь от нас хороший подарок. Скажи, Леля, что нужно тебе для счастливой жизни?
  
  Скромно потупив глазки, умненькая Оля тихо сказала:
  
  — У меня нет квартиры, где я могла бы заниматься и разучивать новые роли.
  
  — Это не вопрос, — ответил «живой бог», — квартиру дадим.
  
  В полночь они вместе ушли. Я перестала удивляться его поступкам. Сталин-власгелин мог позволить себе любую прихоть, даже самую фантастическую. Морозный воздух ледяными щупальцами безжалостно впивался во все частицы тела. Домой пошла пешком, меня нагнала машина, шофер дал сигнал, чтобы я остановилась. В окне увидела контуры висячих усов, потом их обладателя Буденного.
  
  — Верочка, хотите с ветерком прокатиться?
  
  На миг все опостылело, стало безразличным, нашла этдкая бесшабашная удаль. Крикнула:
  
  — Гулять, так гулять. Все равно куда! Все равно зачем! Поехали!
  
  — В Переделкино! — приказал Буденный шоферу. Дом бывшего командарма утопал в саду, кругом лес — сосна, ель, березки.
  
  — Есть и пить будем? — спросил Семен Михайлович.
  
  Ответила ему в тон:
  
  — Будем пить, будем есть, в Новый Год все дозволено!
  
  За столом прислуживали пожилые солдаты. Поймав мой недоуменный взгляд, С. М. сказал:
  
  — Унтеры бывшие. Так и остались вековать со мной в армии. Переженились. У всех на свадьбах побывал, детей и внуков целую кучу наплодили, а меня вот не бросают, говорят, что я им вроде как родной батька. Верочка, отведайте огурчиков малосольных, грибочки собственного соления, икорочка зернистая, семга с лимончиком хорошо идет. Теперь можно и водочки выпить, вчера старый друг, бывший конармеец, директор ликеро-водочного завода три ящика привез. Разрешите после ужина баньку истопить? Если позволите, мы вам спинку натрем, вымоем вас на совесть!
  
  Перед глазами возникла кремлевская баня, рослая мойщица Наташа Мокроусова, липкий Ягода.
  
  — Спасибо, я ежедневно принимаю ванну.
  
  — В. А., скажи прямо, не уклоняясь в сторону, ты не обидишься за откровенный, мужской разговор?
  
  — Нет, С. М., не обижусь. Можете говорить все что угодно.
  
  — Есть семья у меня. Жена человек хороший, обходительная, добрая, уважение ко мне имеет, слушается, ни в чем не перечит. Имею в Москве большую квартиру, набитую разным барахлом, дачка мне тоже принадлежит, да и положеньице у нас все-таки приличное, зарплату высокую получаю. И лет мне уже довольно много, двинул шестой десяток. Как тебя вижу, Верочка, закипает кровь, словно кипяток в чайнике, жилы натягиваются, в горле пересыхает, нет мочи сдержаться, уж больно хочу тебя отведать. Мужик я простой, малограмотный, по-ученому не обучен. Может, сговоримся? С бабой по суду разведусь, на то есть личная причина. Моссовет немедля другую квартиру даст, в этом деле подсобит Ворошилов определиться, он к тебе тоже уважение некоторое имеет. В театре служить перестанешь, горло-то не луженое, хватит драть его на потеху кобелям разным, они все равно в этом деле ни хрена не понимают, а только вид делают. В меха заморские тебя закутаю, мужики по хозяйству помогать будут, если что, я целую роту пригоню, в момент все сделают. Только слезно прошу, бабой в постели будь, когда припрет, задком к стенке не отворачивайся, позову — иди навстречу.
  
  Свой монолог Буденный произнес с добродушным юмором.
  
  — За откровенность спасибо. Вполне разделяю и понимаю ваши высокие чувства, ценю внимание и душевную доброту. Любой женщине приятно, когда ее любят. Но у меня, С. М., имеется муж и вы его прекрасно знаете — Дмитрий Гаврилович Мчелидзе-Южный. Он сегодня был в Кремле и с вами разговаривал. С. М. тяжело засопел, видно было, что он никогда не терялся.
  
  — Давай так жить, станешь вроде как полюбовницей, хоть разок в недельку приезжай ко мне! В долгу не останемся, по всем статьям будешь довольна.
  
  — Пора возвращаться домой, я устала. Уже совсем рассвело.
  
  — Сколько дней будешь думать? — не унимался Буденный.
  
  Шутя ответила:
  
  — Месяц, а может быть, и два.
  
  С. М. гаркнул:
  
  — Парфен, ступай сюда! — Вошел усатый шофер. — Дамочку нашу в сохранности доставишь в Москву, повезешь, куда прикажет.
  
  Когда оделась, он спросил:
  
  — Целовать вас можно?
  
  — Только в щечку.
  
  Лихой кавалерист так обхватил меня лапищами, что все пуговицы, тесемки, ленточки, кнопки моментально разлетелись.
  
  — Ох и сладкая же ты бабенка, дай только на тебя забраться! — произнес, он, облизываясь.
  
  До машины С. М. пошел меня провожать в одной рубашке с расстегнутым воротом. Солдаты-унтеры отнесли в багажник три ящика, набитых разной снедью.
  
  — Это гостинцы: огурчики, водочка, грибочки, икорочка, телятинка, конфетки шоколадные, авось не побрезгуешь, слопаешь в свободное от оперы время.
  
  Дома на столе телеграмма-молния от Тухачевского с просьбой срочно позвонить. Не раздеваясь, набрала номер телефона его квартиры, он взволнованно спросил:
  
  — Верочка, родная моя, куда вы пропали? Я сам не свой.
  
  Засмеявшись, ответила:
  
  — Вы все разбежались по домам, муж за какой-то грудастой ткачихой-орденоносцем приударил, а я была в гостях на даче у главного конармейца Буденного.
  
  Через час приехал растерянный и перепуганный Тухачевский:
  
  — Я могу узнать, для чего вам сдался усатый сумасброд?
  
  — Мишенька, поверьте, что не к кому ревновать. На всякий пожарный случай в моем арсенале еще один запасной поклонник! А вы знаете, Семен Михайлович сделал вполне серьезное предложение, обещал закутать в заморские меха, заявил, что ему до смерти осточертела неповоротливая старая жена. Вы не сердитесь, я устала от этой мерзкой жизни.
  
  М. Н. порывисто меня обнял. Нас обоих оглушил телефонный звонок. Не выпуская меня из объятий, Тухачевский схватил трубку. Я интуитивно попыталась ее вырвать, но безуспешно. М. Н. сухо спросил:
  
  — Кто звонит? — Тухачевский с грустной улыбкой передал мне трубку. — У телефона Поскребышев, машина за вами вышла.
  
  Я тихо проговорила:
  
  — Мишенька, что вы наделали? Теперь начнется развязка.
  
  — Не волнуйтесь, Верочка, вы тоже не из робкого десятка. Скажете, что я вручал вам значок «Почетный Красноармеец», которым вы награждены за военношефские концерты.
  
  Счастливая, бросилась ему на шею:
  
  — Мишенькая, вы умница.
  
  
  Кунцевская дача. Меня попросили подождать в кабинете. От нечего делать раскрыла старый номер журнала «Новый мир», увлеклась повестью Бориса Пильняка. Незаметно вошел Сталин:
  
  — Вы, товарищ Давыдова, становитесь политической проституткой! Почему не берете пример с Ольги Васильевны Лепешинской? Посмотрите, как она скромно себя ведет! А ей есть чем хвалиться!
  
  Не выдержала, чуть не крикнула со злобой:
  
  — Товарищ Сталин, что вы от меня хотите? Когда вы, наконец, перестанете меня поучать?
  
  — Зачем спуталась с Тухачевским? Неужели он лучше меня?
  
  Молча достала из сумочки номерной значок «Почетный Красноармеец», протянула его Сталину вместе с именным удостоверением.
  
  — Молодец, Верочка! Скоро для военных будем делать большой праздник! — Сталин оживился. — У нас появятся собственные красные маршалы!
  
  Вошла экономка:
  
  — Товарищ Сталин, у телефона председатель Совнаркома Абхазии товарищ Лакоба.
  
  — Соедините.
  
  Я спросила:
  
  — Мне выйти?
  
  — Останьтесь!., товарищ Лакоба, здравствуйте! Говорит Сталин. В феврале мы вас будем слушать на бюро ЦК ВКП(б), прошу как следует подготовиться.
  
  И. В. заметил у меня в руках журнал с произведением Пильняка.
  
  — Вы читаете порочную повесть. За ее публикацию руководство журнала строго наказано. «Повесть непогашенной луны»—| злобная вещь. Писатель умышленно исказил историю, он пошел на поводу у белогвардейцев, которые спелись с троцкистами.
  
  За обедом Сталин продолжил начатый разговор:
  
  — В повести Пильняка отображен конфликт между Революцией — Красной Армии в лице Командарма Гаврилова (Фрунзе) и Центральным Комитетом, якобы мной, Сталиным. Все это гнусная ложь и разнузданная клевета. Ни я, ни члены ЦК не давали указания М. В. Фрунзе ложиться на операционный стол. Пильняк оболгал советскую действительность, а миротворец Горький его выручал несколько раз.
  
  Дежурный секретарь сообщил, что приехал Горький.
  
  — Алексея Максимовича примем, — благосклонно сказал Сталин.
  
  — Он не один, — докладывала спустя минуту пожилая женщина, обладательница черных пронзительных глаз навыкате, носище широченный, приплюснутый, ноздри во время разговора раздуваются.
  
  — С ними их сиятельство граф А. Л. Толстой, — торжественно произнесла мнимая старуха.
  
  И. В. засмеялся. Толстой любил разыгрывать окружающих. И даже здесь, на даче Сталина, куда был вхож, он позволил себе эту забавную шутку. Писателям повезло, у И. В. было хорошее расположение духа.
  
  — Мы как раз только что обсуждали творчество писателя Бориса Пильняка, — сказал И. В. — Мы считаем, что он на протяжении многих лет оказывает советской литературе медвежью услугу.
  
  Высокий, сутулый Горький сел в кресло, с разрешения Сталина закурил.
  
  — Алексей Максимович, позвольте предложить вам настоящий турецкий табак.
  
  — Благодарю вас, — ответил Горький. — Привычек стараюсь не менять, не тот возраст.
  
  Сталин метнул в его сторону недовольный взгляд.
  
  — На меня, И. В., не следует обижаться, писателей ценить и уважать надобно, нас не так уж много на Руси осталось.
  
  И. В. спросил Алексея Толстого:
  
  — Прочитал ваш роман «Петр Первый». Когда собираетесь закончить?
  
  — Теперь предстоит работа над третьей, завершающей книгой. Не знаю, стоит ли ее продолжать? — ско-кетничал специалист по петровской эпохе.
  
  — «Петр Первый»— умный и правдивый роман, его с удовольствием прочитали товарищи Молотов, Ворошилов, Микоян, Буденный. — Сталин, дымя трубкой, прошелся по комнате, потом снова заговорил — Алексей Николаевич, есть у нас к вам двойная просьба от ЦК ВКП(б) и лично от меня.
  
  Толстой глубокомысленно посмотрел на Сталина.
  
  — Я внимательно вас слушаю, И. В.
  
  — Сегодня нам нужна книга, всеобъемлющий роман или повесть о гражданской войне и победившей революции. Она должна быть основана на документальном материале. В таком произведении следует рассказать о борьбе рядовых Красной Армии под Царицыным, но не так, как это сделал Бабель с конармейским походом. Сумеете осилить такой пласт? Прежде чем обещать, Подумайте.
  
  — Для такой ответственной работы потребуются исторические материалы, — сказал Толстой, — подлинные сводки, донесения, письма, телеграммы, кроме того, понадобятся беседы с непосредственными участниками событий. Мне надолго придется окунуться в атмосферу того далекого времени.
  
  — Нам нравится ваш деловой подход. Будем считать вашу будущую книгу трудовым обязательством к 20-ле-тию Советской власти!
  
  — И. В., ваша прозорливость удивительна, вы буквально прочли мои мысли, — пропел здоровяк Толстой.
  
  Сталин вызвал экономку.
  
  — К нам приехали гости. Битых два часа мы их кормим одной только болтовней.
  
  — И. В., вы не велели вас беспокоить. Стол давно накрыт, на кухне все готово.
  
  — В таком случае прошу всех к столу! — обратился Сталин к писателям.
  
  Я вопросительно посмотрела на своего хозяина.
  
  — В. А., вам нужно особое приглашение? Еда без женщин всегда сухая.
  
  — В. А., — сказал Толстой, — мы с вами в последний раз сидели за одним столом на банкете в Ленинграде, с нами тогда еще был С. М. Киров.
  
  Сталин сумрачно проговорил:
  
  — Троцкисты, замешанные в убийстве товарища Кирова, расстреляны. Мы со всеми врагами будем беспощадно расправляться.
  
  — Какое у вас чудесное мясо и удивительно приятное вино, — облизываясь, изрек А. Толстой.
  
  И. В. от удовольствия покраснел. Он любил, когда «великие» люди хвалили его стол, кухню, сервировку и особенно его кавказское гостеприимство. Шумно рассаживались только что приехавшие постоянные собутыльники Сталина: Ворошилов, Молотов, Ежов, Каганович, Микоян и все, конечно, как всегда, без жен. Впервые близко увидела Молотова, этот человек без каких-либо эмоций наводил тоску. Микоян подсел к Горькому:
  
  — Алексей Максимович, у меня в портфеле лежат две ваши книга — «Детство» и «В людях». Сегодня приобрел. Позвольте получить от вас автограф!
  
  А. М. поморщился, он стеснялся таких просьб. Сталин, улыбаясь, сказал:
  
  — Ты, Анастас, зачем у товарища Горького просишь автограф, он разве умирать собирается?
  
  Все, кроме Горького, засмеялись, громче всех гоготал А. Н. Толстой. Сталин подошел к Ворошилову:
  
  — Клим, мы обратились к А. Н. с просьбой написать роман или повесть о революционных событиях в Царицыне. Как ты смотришь на такое предложение?
  
  — Можно только приветствовать. Наши военные архивы в распоряжении писателя.
  
  Толстой поблагодарил. И. В. спросил Горького:
  
  — А. М., как ваше здоровье? Вы в чем-нибудь нуждаетесь?
  
  — Товарищ Сталин, по своему обыкновению, я приехал к вам с очередной просьбой.
  
  Горький закашлялся, хитрый мужичишко ждал реакции:
  
  — Говорите, мы вас слушаем, чем сумеем, поможем. Ведь вы у нас такой знаменитый, единственный в своем роде, если не считать потомственного графа, его сиятельства А. Н. Толстого. Остальные бумагомаратели и прихлебатели не в счет. Они пишут казенно, плоско и скучно. Я бы сказал, пресмыкательно.
  
  Горький сделал вид, что не понимает намеков Сталина.
  
  — И. В., грозовые тучи нависли над судьбой одаренного художника Бориса Пильняка. Поверьте моему слову, он необыкновенно талантлив. Ему надо помочь. Если персонально не вмешаетесь, то Б. Андреевич погибнет, умрет от голода, он умеет только писать, другого ремесла у него нет.
  
  Позже, когда я познакомилась с Горьким, я заметила, что у него на лице чаще всего бывают два выражения. Одно — хмурое, тоскливо-враждебное. В такие минуты казалось, что на этом лице невозможна улыбка, что там и нет такого материала, из которого делаются улыбки. И другое выражение, всегда внезапное, всегда неожиданное: праздничное, застенчиво-умиленное. То есть, та самая улыбка, которая за секунду до этого казалась немыслимой. Впоследствии я заметила, что внезапные приливы влюбленности бывают у Алексея Максимовича чаще всего, когда говорит он о детях, о замечательных людях, о книгах.
  
  — Товарищ Горький, почему вы такой сердобольный? — гневно, почти зло проговорил Сталин. — Раньше вы обращались с бесконечными просьбами к товарищу Ленину, морочили голову товарищу Дзержинскому, надоедали Луначарскому! Вы всегда за кого-то хлопочете, вам до всего есть дело. Человек вы пожилой, пора, наконец, остепениться.
  
  — И. В., простите великодушно, это моя последняя просьба. Благодарю за прием, больше я к вам не приду. Если понадоблюсь, телефон мой у вас имеется.
  
  Все ощутили страшную неловкость. Из-под пенсне Молотов просверлил писателя стеклянными, полупустыми глазами. Сильно заикаясь, он сказал:
  
  — Уважаемый А. М., по просьбе И. В. я с карандашом в руках прочитал «Повесть непогашенной луны». Товарищ Сталин абсолютно прав, это же самый настоящий пасквиль!
  
  Мы не можем иначе оценить художественное произведение, в котором умышленно искажается святое и непоколебимое значение Великой Октябрьской Социалистической революции. Работники кино Москвы и Ленинграда осаждают ЦК ВКП(б) и Совнарком с предложением экранизировать надуманные романы, повести и даже рассказы пресловутого Пильняка.
  
  — А. М., а вам лично нравится повесть Пильняка, о которой только что говорил товарищ Молотов? — спросил писателя Сталин.
  
  Горький, который на протяжении десятилетий оставался властителем дум миллионов людей, ответил с присущей ему прямотой:
  
  — Пильняк — настоящий писатель, он — незаурядное явление в русской литературе. С ответственностью заявляю: он безоговорочно предан Советской власти.
  
  — То, что вы нам сказали, мы примем к сведению. — Горький явно раздражал Сталина. — Какие у вас имеются к нам вопросы?
  
  — Я себя не очень хорошо чувствую, врачи настоятельно советуют переменить климат. Они рекомендуют Италию, юг Франции, Швейцарию.
  
  Сталин его перебил:
  
  — А. М., мы, конечно, можем вас отпустить на лечение, но вы нужны России. Рабочий класс и крестьянство не могут обойтись без вас. Мы готовы создать вам любые условия на Кавказе, в Крыму, Подмосковье, одним словом, везде, где захотите постоянно поселиться.
  
  А. Н. Толстой продолжал энергично уничтожать обильную еду и питье. Горький вторично поднялся:
  
  — Пора домой, стараюсь по возможности соблюдать режим.
  
  — Товарищ Горький, — проговорил мягко И. В., — подумайте над вопросом, который интересует Советское государство. Октябрьская революция испугала многих русских интеллигентов: ученых, писателей, музыкантов, артистов, художников, композиторов. Суровое время откинуло их за кордон, но они и там остались русскими людьми. Подготовьте, пожалуйста, письмо-обращение в редакцию газеты «Известия». Мы уверены, что эмигранты в своем большинстве прислушаются к вашему голосу. Их возвращению на родину мы не станем чинить препятствий, всех обеспечим квартирами, работой, за творческие успехи наградим орденами и денежными премиями. В. И. Ленин совершил непоправимую ошибку, что разрешил им выехать.
  
  Горький сконфузился, на него было жалко смотреть, он заторопился:
  
  — Прошу вас от такой просьбы меня уволить. Товарищ Сталин, человек я беспартийный и вашим псаломщиком никогда не буду.
  
  — И. В. высказал просьбу советского правительства, — сказал Ворошилов.
  
  Микоян из объемистого заграничного портфеля вынул две книги и с назойливым упрямством опять стал просить у Горького автограф.
  
  — Великодушно извините, но я нынче не в настроении, как-нибудь в другой раз.
  
  Горький неловко поклонился и направился к выходу. Наступила длительная пауза. Насытившись, А. Толстой ехидно проговорил:
  
  — Если позволите, у меня имеется пикантнейший сюрпризец!
  
  — Чем вы нас можете удивить? — спросил Сталин.
  
  — Мне приходилось встречаться с писателем Чуковским.
  
  И. В., поморщившись, сказал:
  
  — Это который сочинил глупые стихи про говорящего крокодила?
  
  — Совершенно верно! Товарищ Сталин, я потрясен вашей феноменальной памятью! Вы замечательный знаток русской и мировой литературы.
  
  Сталин улыбнулся:
  
  — Так что вы нам хотели рассказать?
  
  — Корней Иванович встречался с Горьким, в моем архиве сохранился набросок его литературного этюда.
  
  — Пойдемте в гостиную, — предложил Сталин, — нам туда принесут кофе, чай, вино.
  
  Когда все расселись, Толстой начал читать: «Как хотите, — писал Чуковский в 1906 году, — а я не верю в его биографию. Сын мастерового? Босяк? Исходил Россию пешком? Не верю. По-моему, Горький — сын консисторского чиновника, он окончил Харьковский университет и теперь состоит ну хотя бы кандидатом на судебные должности. И до сих пор живет при родителях и в восемь часов пьет чай с молоком и бутербродами, в час завтракает, а в семь обедает. От спиртных напитком воздерживается: вредно. По воскресным дням посещает кинематограф. Ежедневно ходит в церковь. И такая аккуратная жизнь натурально отражается на его творениях…»
  
  А. Н. Толстой победоносным взглядом оглядел присутствующих. Он был уверен, что его будут шумно благодарить. Сталин, вращая белками глаз, зло сказал:
  
  — Товарищ Толстой, вы кого-нибудь уважаете? Нас потом тоже под разным соусом станете высмеивать?
  
  А. Н. покраснел, ему явно было не по себе.
  
  — И. В., я люблю вас больше, чем родного отца!
  
  — Любить меня не надо, я не женщина. Требуется уважение и преданность общему делу. До свидания, товарищ Толстой, мы вас больше не задерживаем. Встретимся, когда будет написана книга.
  
  — Вы дадите мне возможность с вами побеседовать? — униженно спросил Толстой.
  
  — Для этой цели мы выделили вам в помощь товарища Ворошилова и в придачу товарища Буденного.
  
  От табачного дыма закружилась голова. Я устала от бесконечных споров и длительных разговоров. Сталин заметил мое недомогание. Из маленькой фляжки он налил в стакан немного мутноватой жидкости.
  
  — Выпейте залпом, запейте стаканом крепкого чая с коньяком и заешьте ломтиком лимона. Засекаю время, ровно через пять минут ваша мигрень пройдет.
  
  И. В. оказался прав, головная боль моментально прошла.
  
  — Сегодня, Верочка, — заметил Сталин, — ты вела себя хорошо, будь такой" всегда, иди ко мне! Скажи, тебе со мной хорошо? Я никому не задавал таких вопросов, даже покойницам-женам. Почему воды в рот набрала? Как поживает твой благоверный супруг?
  
  — У нас две квартиры. У него своя жизнь, у меня — своя. Бывает, что я его не вижу по несколько дней, чаще всего мы встречаемся в театральном буфете.
  
  — Мчедлидзе-Южный — человек необузданных страстей и неуравновешенного темперамента. Ему безразлично, с какой женщиной провести ночь.
  
  — И. В., мы же с вами договорились не теребить старые раны.
  
  — Какая вам разница, вы же с ним не живете? В общем, согласен, не стоит копаться в дерьме.
  
  Сталин выпил стакан подогретого вина, закурил неизменную трубку, на плечи накинул теплый, на байке, халат, на ноги обул войлочные туфли.
  
  — Верочка, для вас имеется немаловажное сообщение. В убийстве С. М. Кирова замешаны ответственные работники Ленинградского НКВД. В Москве арестованы гнусные свиньи Каменев и Зиновьев. Добренький, лысый, картавый, всепрощающий В. И. Ленин доверял этим проклятым отщепенцам, в бирюльки с ними поигрывал… Вышинский нам доложил, что следователи из военной и гражданской прокуратуры собирались вам устроить очную ставку с троцкистом Зиновьевым и бывшим секретарем Медведя — террористкой и проституткой Фуфтиной. С Зиновьевым вы встречались в гостинице «Европа». Григорий Евсеевич потчевал вас в отдельном номере, а Фуфтина — известная ленинградская б…ь, ее дочери вы на фотографии дали свой автограф… — Он вдруг сменил тему — На всех языках много пишут и говорят о жестокости Ленина. Разумеется, я не могу позволить себе глупую бестактность защиты его от лжи и клеветы. Я знаю, что клевета и ложь — узаконенный метод политики мещан, обычный прием борьбы против врага. Среди великих людей мира сего едва ли найдется хоть один, которого не попытались бы измазать грязью. Кроме того, у всех людей есть стремление не только принизить выдающегося человека до уровня своего понимания, но и попытаться свалить его под ноги себе, в ту липкую, ядовитую грязь, которую они, сотворив, наименовали «обыденной жизнью».
  
  — О содержании нашей беседы с Зиновьевым знали товарищи Маленков и Ежов, меня никто не предупреждал, что Фуфтина — террористка.
  
  — Вы обязаны обо всех происшествиях информировать руководство. Ну что с вами делать? Так и быть, уговорим следователей, чтобы вас больше не тормошили.
  
  — Спасибо, И. В.! Разрешите мне дочитать повесть Пильняка, чтобы иметь о ней представление. В библиотеке Большого театра исчезли все номера журнала «Новый мир» с этой повестью.
  
  — Не советую засорять мозги разными говном. Скажите, как вы относитесь к Горькому?
  
  — Мечтаю прочесть с эстрады «Старуху Изергиль» — один из самых сильных трагических рассказов в русской литературе. Великолепен его роман «Фома Гордеев», сильное впечатление на меня произвели его биографические повести «Детство» и «В людях», люблю пьесы «Егор Булычев» и «Мещане».
  
  — Все, что он пишет, вы принимаете за чистую монету? Безусловно: Горький — человек с большими странностями. Никак не пойму: чужой он или наш? Трудно его до конца раскусить. Мы пришли к выводу, что писателей нельзя больше пускать за границу, они оттуда привозят плохие примеры. В молодости я был в некоторых странах, и знаете, ничего хорошего там не увидел. Порядок отсутствует, нет дисциплины, процветают хаос и анархия, и сейчас в Европе царит самое настоящее безвластие. До революции русские писатели, ученые, артисты, художники ездили в Европу и Америку на деньги царской казны. У людей вера была, жили в другое время, веру глубоко прятали, ее чтили, берегли. А нынче что? Кругом одни враги — предатели, массовая преступность, кулаки в землю хлеб закапывают, троцкистские собаки среди бела дня выстрелом в спину убивают первого секретаря Ленинградского обкома, повсеместный алкоголизм, проституция. Только путем железной диктатуры мы постараемся ликвидировать пороки нашего общества. Важную роль в этом деле сыграет чистка в рядах партии.
  
  Сталину позвонили по внутреннему телефону, он со злостью сорвал трубку с белого «аппарата:
  
  — Кто беспокоит? Калинин? Впустите, пусть пройдет.
  
  Спросила:
  
  — Что мне делать?
  
  — Привыкайте, Верочка, к нашему закулисному раю. Сейчас увидите старого дурака, верховного попугая. У него рыло давно в пуху, мы на все его шалости по доброте душевной смотрим сквозь пальцы. Старое чучело не может жить без девочек. Если вам интересно, потом доскажу.
  
  При виде Сталина подслеповатый Калинин, словно новобранец, стал во фрунт.
  
  — Садитесь, Михаил Иванович, что новенького? Почему такой срочный приезд?
  
  — И. В., откуда такая красавица в вашем теремочке?
  
  — У вас, Михаил Иванович, ранний склероз. Вы не узнали Веру Александровну Давыдову, красу и гордость нашу, солистку Большого театра?
  
  — Как же! Как же! — залепетал уязвленный Калинин, обнюхивая меня во всех сторон. Потом по-старо-модному приложился к ручке. — Очень рад вас видеть, приходите в гости, запишите телефончики домашний и служебные. Для вас мы всегда дома.
  
  И. В. откровенно над ним издевался:
  
  — Сначала сделал вид, что не узнал, а теперь в гости приглашаешь?
  
  — И. В., сегодня по радио три раза передавали постановление ВЦИКа относительно детской преступности.
  
  — Через неделю на моем столе должна быть сводка, сколько арестовано по всей стране преступников-подро-сгков. Им следует давать большие сроки и чтобы непременно работали. В природе не существует детских преступлений, во всем виноваты родители. В оборот возьмите печать и радио, предложите снять художественные и документальные фильмы о перековке. Вот нам и партийное поручение!
  
  Калинин уехал. Сталин вызвал прислугу:
  
  — У нас, кажется, имеется форель с жареным картофелем? Через 10 минут можно будет ужинать. — И. В. развеселился. — В приемную ВЦИК зашла просительница, иногородняя женщина, некто Нелидова. Михаил Иванович, проходя по коридору, узрел ее дочь, девочку 15 лет. Сложный вопрос решил в пять минут. Мать и дочь устроил в самый лучший номер гостиницы «Метрополь». Вместо того, чтобы показать девочке Москву, он привез ее на свою дачу и там изнасиловал. Мать оказалась дальней родственницей военачальника Егорова. Чтобы замять скандал, Калинину пришлось заплатить большую неустойку. А на днях нам сообщили, что всю семью Нелидовых — 13 человек — переселили из Томбова в Верхоянский край. Мы вынуждены были с ним объясниться. Теперь Калинин — пожизненная безропотная овечка. Вот как трудятся ученики и последователи творца и знаменосца революции великого Ленина!
  
  — Товарищ Сталин, я горда вашим доверием.
  
  — Не верил бы — не делился с вами.
  
  
  Меня пригласили на два спектакля в Киев. В ресторане на Крещатике случайно увидела Тухачевского. Он инспектировал Киевский военный округ. М. Н. отпустил шофера, сложней было избавиться от охраны. Тухачевский уговорил Верова и Полякова остаться в Киеве и ждать его телефонного звонка. Мы поехали к его дальней родственнице Виктории Борисовне Половневой. Она жила на окраине города. Весь день мы провели на воздухе. Я рассказала ему про арест Зиновьева и Каменева.
  
  — Какие еще новости? — спросил, целуя меня в шею, Тухачевский.
  
  — Сталин собирается присвоить военным маршальские звания.
  
  — Когда ожидается указ?
  
  — Не знаю.
  
  — Мне маршала не дадут. Сталин против меня оттачивает клыки.
  
  — Мишенька, идемте на пари! Вы ему очень нужны.
  
  — Верочка, откуда у вас такие сведения?
  
  — Слухами земля полнится.
  
  — В. А., почему мы так редко видимся?
  
  — Вы, Миша, меня разлюбили! Говорят, у вас в каждом городе имеются любовницы!
  
  Тухачевский разозлился:
  
  — Кто сказал? Назови фамилию мерзавца, я проучу его на твоих глазах. — М. Н. взял меня под руку. — Ты одна нужна, каждую ночь вижу тебя во сне. Все, что в молодости было, давно зачеркнуто.
  
  Осторожно спросила:
  
  — Мишенька, почему убили Кирова? Сергей Миронович — первая и не последняя жертва сталинского террора.
  
  М. Н. помрачнел:
  
  — Мне кажется, что ты не сумеешь меня продать?
  
  — Бели сомневаешься, тогда лучше не говори:
  
  — Не обижайся, времена наступили ужасные, смутные. Сталина я давно раскусил. Он маленький кривоногий деспот. Корчит из себя Наполеона. В юности неотесанный И. Джугашвили вступил в грузинскую националистическую меньшевистскую организацию «Месаме-Даси». С ними Сосо находился в добрых отношениях до 1917 г. Друзей по партии он без сожаления отдал на растерзание Вячеславу Менжинскому. Зиновьев и Каменев открыто выступали против Ленина и его «Апрельских тезисов». Они были против конфискации земель и национализации банков, оказывали всяческое сопротивление НЭПу. Теперь он пытается с ними рассчитаться. Не смотрите на меня удивленными глазами, так будет со всеми нами. И. В. боялся, что Киров займет его место. Скажите, пожалуйста, кто из диктаторов готов добровольно уступить свою власть? Все годы Киров поддерживал Ленина. На пленумах и закрытых совещаниях С. М., никого не боясь, требовал закрыть или по крайней мере сократить количество концентрационных лагерей. В 1921 году Киров, по инициативе Ленина, стал первым секретарем Центрального Комитета партии Азербайджана. Через пять лет Сталин рекомендовал его на пост руководителя Ленинградской партийной организации, где он заменил ставленника Зиновьева — Евдокимова. Таким образом, Киров стал полновластным хозяином Ленинграда и, не считаясь со Сталиным, многие важные вопросы решал самостоятельно. И. В. — малоспособный человек, ограниченный дилетант. Он стремится узурпировать власть и бесконтрольно руководить такой огромной страной. Безнравственностью и жестокостью он превзошел всех русских царей и римских императоров. Любовь народа, которой Сталин так долго и тщетно добивался, пришла теперь сама собой. Он спокойно ею наслаждается. После смерти Ленина, постепенно расправляясь с соперниками, он облегченно вздохнул. Он упивается любовью народа, подхалимы изобретают новые утонченные способы подогревать ее.
  
  — Мишенька, вы человек какого нрава? Простите за откровенность, вы разве лучше их?
  
  — О себе трудно говорить, многих людей, оказавших сопротивление революции, я приказал расстрелять.
  
  — Неужели тебе не знакомы чувство жалости, раскаяния, угрызения совести? Не мучает ли тебя по ночам, что в любой момент может настигнуть возмездие?
  
  — Во всех моих действиях всегда на первом месте стоит гражданский долг. В борьбе, если она справедлива, нет места сентиментальности.
  
  — Ты — потомственный дворянин, помещик, офицер царской армии, родовой аристократ, тебе легко было изменить идеалам, строю, чувствам? Я задаю такие неоднозначные вопросы, потому что впервые в жизни полюбила по-настоящему, без остатка, навечно, навсегда.
  
  Тухачевский расстегнул ворот рубашки, ему стало душно. Мы вышли за ограду сада, долго шли по тихому волшебному лесу. Неожиданно дорогу перебежал быстроногий заяц, на ходу он с любопытством посмотрел на нас.
  
  — Верочка, ты спрашиваешь о самом страшном. Ты хочешь, чтобы я вывернул наизнанку душу, обнажил сердце? Мы встретились, стали близкими, но жизнь все равно нас разъединит. Ты это знаешь лучше меня. Я совершил роковую ошибку, за которую сполна придется платить. Что может быть у меня общего с неотесанными мужиками Ворошиловым и Буденным, которые путем вероломства приблизились к Сталину и теперь верховодят в Красной Армии? Я — образованный, интеллигентный человек, неплохо разбирающийся в стратегии, всецело зависим от настроения бездарного наркома. Трудно победить косность и юродство сталинского бюрократического аппарата. Моя жизнь, как киноматографическая лента, прокручена до самого конца.
  
  — Мишенька, так что же нам делать?
  
  — Набраться терпения и ждать конца…
  
  К нам в театр на репетиции балетных спектаклей зачастил Калинин. Балерины его умиляли. Юные дианы, зная, что он все может, нахально преследовали правительственного старца. Михаил Иванович дарил девочкам шоколад импортный, духи заграничные, чулки, брошки и всех наперебой приглашал в гости. Некоторые создания, чтобы получить лишний подарочек, подходили к нему по несколько раз, шаловливо гладили его по морщинистым щекам, украдкой целовали в шейку. Председателя ВЦИК пленил гибкий стан 16-летней Белочки Уваровой. Воспитанница балетной школы стала прятаться от Калинина. В поисках обожаемой нимфы прыткий М. И. Калинин бегал по кулисам театра. Однажды из-за близорукости и плохого освещения он очутился в женском туалете, кто-то из озорства пустил на него струю горячей воды.
  
  Александр Денисович Уваров, инженер-металлург, работал в техническом наркомате. Жена его Клеопатра Федоровна Суровцева — переводчицей в ВОКСе. Она в совершенстве владела многими европейскими языками. Их дочь Бела с 4-летнего возраста увлекалась танцами, а позже очень серьезно — хореографией. Девочка сама придумывала сложные композиции и сочиняла к ним музыку. Без разрешения родителей Бела
  Уварова позвонила балерине Гельцер. Посмотрев девочку, Екатерина Васильевна согласилась бесплатно с ней заниматься. За короткий срок она подготовила Белу в хореографическое училище. Прославленная балерина, не имеющая семьи, по-матерински привязалась к способной девочке. Не было дня, чтобы они не встретились. Художественное руководство Большого театра возлагало на Уварову большие надежды. Гельцер узнала о притязаниях Калинина, она добилась приема у председателя ВЦИКа. Без предисловий Е. В. настоятельно попросила Калинина оставить в покое свою ученицу. Маститый пролетарский вождь рассмеялся. Облил всемирно известную артистку нецензурной бранью, затем выгнал ее из кабинета. Через две недели Бела Уварова исчезла. Спустя месяц обезображенный труп девочки обнаружили в подмосковном лесу. Медицинская экспертиза подтвердила изнасилование. Белу похоронили на Ваганьковском кладбище в Москве. Началось расследование, следователь Борис Моршанский установил, что после вечерней репетиции неизвестные люди насильно втащили юную балерину в машину. Когда фотографию девочки показали прислуге на даче Калинина, они опознали Уварову. Дирекция Большого театра написала Сталину письмо. Случайно оно попало ему в руки. По его указанию была создана правительственная комиссия, в которую вошли Маленков, Ежов, Шкирятов, Поскребышев, Мехлис. Калинин пережил много неприятных минут, но товарищи по партии спасли старого насильника.
  
  Видный журналист с обезьяньей внешностью Карл Радек, близкий к правительственным кругам, без памяти влюбился в певицу третьего положения Баклину. Параллельно со мной она репетировала партию Любавы в опере Римского-Корсакова «Садко». Премьера была назначена на 25 апреля. Руководители постановки режиссер Владимир Лосский и дирижер Александр Мелик-Пашаев сказали мне «по секрету», что, согласно распоряжению начальника Управления театрами, все премьерные спектакли будет петь Баклина. В театр приехал Маленков. Посетовала, что на премьере не придется петь Любаву, которой отдала два года творческой жизни. В первый раз самодовольный царедворец обратил на меня серьезное внимание, взглянул так, как обычно мужчина смотрит на понравившуюся ему женщину.
  
  — В. А., как вы ко мне относитесь? — неожиданно спросил Маленков.
  
  — Очень хорошо, Георгий Максимилианович.
  
  — Вы позволите пригласить вас на день рождения?
  
  — Только в том случае, если у вас не очень ревнивая жена.
  
  — На этот счет, пожалуйста, не беспокойтесь. Попрошу вас после праздничного ужина исполнить несколько вещей из своего репертуара и тогда на вечные времена гарантирую вам мое доброе расположение.
  
  — Г. М., я не могу понять, почему в театре так резко изменилось ко мне отношение?
  
  — Постараюсь объяснить. Вчера вечером И. В. сказал мне, что наркомы и работники аппарата ЦК ВКП(б) собираются пойти на премьерный спектакль «Садко». По моему требованию привезли из типографии четырехлистную афишу. Не увидев вашей фамилии, мы огорчились и тут же забили тревогу. Оказалось, что к начальнику управления искусств пришел журналист-публицист Карл Бернгардович Радек. Для «Правды» он подготовил статью «Новые горизонты советского искусства», в которой безудержно хвалил работников, ведающих искусством. Рекламный пряник моментально сработал. В. А., не волнуйтесь, завтра появится новая афиша, с вашей фамилией. Вы довольны?
  
  Пришлось поцеловать сияющего Маленкова.
  
  Вся Москва привалила на «Садко». В спектакле заняты лучшие оперные силы Большого театра. Художник Федор Федоровский создал незабываемые декорации. Эпические картины древнего Новгорода гармонически сплелись с красочными картинами волшебного подводного царства.
  
  Увертюра. Медленно поднимается занавес, немой восторг обескуражил зрителей. В который раз мне пришлось держать экзамен на артистическую зрелость. Прав был К. С. Станиславский, когда говорил, что оперный певец» имеет дело не с одним, а сразу с тремя искусствами: вокальным, музыкальным, сценическим. Спектакль произвел фурор. В центре внимания — Ни-кандр Ханаев, Вера Давыдова, Сергей Лемешев, Бронислава Златогорова, режиссура, дирижер, художник. Вызовы… Вызовы… Огромная сцена утопает в цветах. По традиции еще с царских времен исполнителей главных ролей пригласили в правительственную ложу. Заметила, что Сталин влюбленными глазами посмотрел на меня.
  
  Маленкову купила в подарок две вышитые украинские рубашки. Я собиралась вызвать такси, но меня опередил предусмотрительный именинник. На машине мы быстро добрались до Серебряного бора — его дачной резиденции. В этом доме царствует насупленная жена Маленкова — Голубцова. Впоследствии эта партийная дама сделала головокружительную карьеру: ей без защиты диссертации присвоили звание доктора технических наук, она стала директором Московского энергетического института им. Молотова.
  
  Из знакомых встретила сталинский костяк: Ворошилова, Кагановича, Микояна, Ежова, Калинина, Поскребышева, Орджоникидзе, Мехлиса, Буденного, Андреева, Шверника. На столе полыхают разноцветные свечи. Виновник торжества сравнительно молод, отказавшись от инженерства, он стал партийным работником.
  
  — В. А., спасибо, что приехали, — радостно проговорил Маленков.
  
  — Я тоже рада видеть вас в домашней обстановке.
  
  — Давайте на несколько минут оставим гостей!
  
  — В такой знаменательный для вас день я не очень расположена к серьезному разговору.
  
  — Из чего вы взяли, что беседа должна быть непременно серьезной?
  
  — Подсказала интуиция, она меня редко обманывает.
  
  Он взял меня под руку и мы улизнули на веранду.
  
  — В. А., — сказал Маленков, — в последнее время я много думаю о вас. Меня поражает, как странно складывается ваша судьба — женщины и актрисы?
  
  — Я не совсем поняла то, что вы сказали.
  
  — Если, хотите, это самое настоящее признание.
  
  — Не надо, дорогой! Я одурела от бесконечных объяснений, мужских излияний, раскрываемых сердец.
  
  Своим видом 34-летний Маленков напоминал неуклюжего, упитанного медвежонка Дульчи из московского зоопарка. Внешность его не располагала: лысеющий, начинающий полнеть блондин, обладатель маленьких блестящих глаз, на голове жидкий пробор, грубые бабьи черты. Он мог бы сыграть в кино рязанскую бабу.
  
  — Говорю прямо, — что от вас не отстану, я не в состоянии побороть себя. Заверяю, что никто не будет знать о наших встречах. Мне говорили, что товарищ Сталин серьезно увлекся певицей, маленькой и некрасивой Златогоровой, она была у него три раза. Иногда, по старой памяти, он вызывает Лепешинскую, а на прошлой неделе его посетила Валерия Владимировна Барсова. А вы собираетесь хранить верность усатому чучелу?
  
  — Г. М., я шокирована тем, что вы сказали. Давайте нашу беседу продолжим как-нибудь в моем доме, мне с вами надо о многом поговорить.
  
  Маленков долго держал мою руку в своей, он очень тихо сказал:
  
  — Сегодня у меня счастливый день, верю в то, что вы принесете мне счастье, которого я еще не имел.
  
  Весь вечер около меня вертелись Ежов и Поскребышев. Обещая хранить тайну, оба кавалера потихоньку назначили свидание. Я исполнила пять романсов, арию Кармен повторила на бис. Под утро усталая вернулась домой. В боковом кармане пальто обнаружила конверт с деньгами. На папиросной бумаге напечатано всего несколько слов: «Причитающийся гонорар за участие в правительственном концерте — пятьсот рублей».
  
  Позвонил Маленков:
  
  — В. А., надеюсь, вы здоровы? Товарищ Сталин просит вас принять участие в закрытом концерте. Он произнесет речь перед выпускниками Военной академии.
  
  В президиуме — цвет и гордость Красной Армии. В зале находились дипломированные командиры, окончившие с отличием Академию. Целый час они, соревнуясь друг с другом, отбивали ладони и драли глотки в честь «гениального вождя». Так же рьяно колотили ладони товарищи из президиума, которые совсем скоро получат клеймо «предателей», «изменников», «матерых шпионов», «диверсантов», а пока значились в ранге защитников Отечества. Сталин говорил долго и скучно, истины он не открыл, его речь свелась к одному: «бережно относиться к людям, командир для красноармейца больше, чем родной отец…»
  
  Приехал Тухачевский, с ним зашел высокий, рыжий человек в очках.
  
  — Знакомьтесь, — сказал М. Н., — мой друг и самый верный товарищ Борис Андреевич Пильняк.
  
  С удивлением спросила:
  
  — Тот самый Пильняк, который написал «Повесть непогашенной луны»?
  
  Большой рот Пильняка растянулся в широкой, радостно-детской улыбке. Спросила:
  
  — Есть хотите?
  
  Пильняк ответил:
  
  — Ничего не ел со вчерашнего дня.
  
  — Можно разогреть суп?
  
  — Давно не ел огненного супа, тащите на стол все, что есть: селедку, мясо в любом виде, рыбу, сметану, сыр, колбасу, творог, печенье, я готов сожрать весь мир вместе с очаровательной хозяйкой. Единственное условие: во время еды мне нельзя задавать вопросы, лучше оставить на десерт.
  
  Пришлось разбудить прислугу, она спросонья ничего не могла понять. Мы вдвоем накрыли на стол. Вдруг кто-то постучал в двери. Заглянула в щелочку и обомлела — Ягода.
  
  — Неужели мы, два здоровых мужика, — проговорил Пильняк, — не сумеем одолеть одного ублюдка? У меня на него давно руки чешутся. Миша, наган у тебя заряжен?
  
  Тухачевский вынул из кармана револьвер и быстро его зарядил. Назойливый стук повторился.
  
  — Верочка, открывайте! — скомандовал М. Н. — Не беспокойтесь, мы устроим засаду в спальне.
  
  Ягода ворвался в квартиру:
  
  — Мы за вами, товарищ Давыдова-Мчедлидзе-Южная. Вы дали слово встретиться со мной после премьеры оперы «Садко». Теперь вы убедились, насколько я терпелив? Идемте, машина ожидает у подъезда.
  
  — Я плохо себя чувствую.
  
  — Для Тухачевского здорова? Он навестил тебя сегодня с рыжим детиной. Собирайся, поехали, а то возьмем силой. Честное слово, я соскучился по твоим ласкам.
  
  — Я никуда не поеду.
  
  — Повезем связанную, для этого имеются веревки, канаты и даже кандалы.
  
  Из спальни вышли Пильняк и Тухачевский. М. Н. подошел к Ягоде:
  
  — Я за себя не ручаюсь. Пока не поздно, рекомендую убраться и навсегда забыть этот дом.
  
  Ягода нагло усмехнулся:
  
  — Тухачевский, ты, конечно, большой вояка, но со мной лучше не связывайтесь, а то придется коротать ночки в одном из лубянских подвальчиков. Не таких молодцов приходилось скручивать!!!
  
  Борис Пильняк, словно танк, ринулся на Ягоду. Схватил его в широченные объятия, приподнял и с размаху швырнул на лестничную клетку. В это самое время М. Н. позвонил адъютанту Шилову, сообщил адрес и потребовал немедленно прислать усиленный наряд. Осторожный Ягода заранее предвидел создавшуюся обстановку, в подъезде появилась вооруженная группа чекистов. Я позвонила Маленкову, он одобрил действия М. Н., просил все время держать его в курсе событий. Инициатива перешла в руки Тухачевского и Пильняка. Краснойармейцам М. Н. удалось отбить два закрытых автомобиля и загнать туда обезоруженных чекистов.
  
  Ягода со своим шофером собирался улизнуть, но его машину успели окружить, охранники наркома бежали. Через два часа мои гости вернулись и с удовольствием продолжили ужин.
  
  — Я приказал отправить Ягоду и его ближайших друзей на гауптвахту, — смеясь, проговорил М. Н., — пусть посчитает мух в бетонированном подвале.
  
  — Мишенька, вы играете с огнем, — сказала я, волнуясь, — смотрите как бы эта история не вышла всем нам боком.
  
  Борис Пильняк подарил мне свои книги, он с удовольствием сделал на них дарственные надписи. Не выдержала, проговорилась, что его недолюбливает Сталин.
  
  — Спасибо, что сказали, но я это знал. Ему не нравится мой стиль. По его просвещенному мнению, я нарушил каноны правописания, отказываюсь подражать любимцам вождя русским классикам Салтыкову-Щедрину, Глебу Успенскому и прочим, не учусь писать у дорогих современников М. Горького, жополиза А. Толстого, Серафимовича, Новикова-Прибоя.
  
  — Борис Андреевич, вы, кажется, не очень скрытный человек? Вы легко и просто излагаете свои мысли. Почему вы решили стать писателем?
  
  Пильняк на меня серьезно посмотрел:
  
  — Надеюсь, что вами руководит не праздное любопытство?
  
  — Верочка — сама искренность! — ответил за меня Тухаческий.
  
  — Значит, пришло время знакомиться, — церемонно кланяясь и улыбаясь, проговорил Пильняк. — Я урожденный Вогау. Батюшка — доктор-ветеринар, выходец из немцев — колонистов Поволжья, Саратовской губернии. Матушка — из старинной купеческой семьи, училась в Москве, имеет педагогическое курсовое образование. Отец и мать темпераментные натуры, В 80—90-х годах примкнули к народническому движению. Им повезло, они случайно избежали каторги. Мне 40 лет, родился в Можайске. В организме бурлит кровь разных народов: со стороны отца немецкая и еврейская, со стороны матери славянская и монголо-татарская. Детство прошло в уездных городах. С нежностью вспоминаю природу', леса, тамошних крестьян, земскую интеллигенцию, среди которой было много прекрасных людей.
  
  В Нижнем Новгороде окончил реальное училище. В 1920 г, получил диплом об окончании Московского коммерческого института. Писать начал рано. В первом произведении описал ночную степь при луне, то, как в одиночестве плачет филин. Начало литературной работы отношу к марту 1909 г. Мне исполнилось 14 лет, когда в литературном приложении при газете «Копейка» был напечатан мой первый лирический рассказ «Весной». Люблю путешествовать, видеть, познавать. За эти годы удалось посетить Германию, Англию, Францию, Японию. Сегодня, в день нашего знакомства, мне бы хотелось, чтобы оно было счастливым, вы получили от меня книги, которые я очень люблю.
  
  — Тронута, Б. А. Позвольте задать один вопрос. Я прочитала в журнале «Новый мир» ваше письмо. Скажите откровенно, вы раскаиваетесь, что написали «Повесть непогашенной луны»?
  
  — Когда впервые видишь человека, не полагается вести откровенный разговор. К вам, В. А., меня привел самый близкий мой друг Миша Тухачевский. У нас нет секретов, кроме интимных. Гнусные обстоятельства вынудили меня пойти на публичное покаяние. Через какое-то время я дам вам прочитать мои дневники. Большое место уделено там периоду, когда писалась злополучная повесть, от которой я никогда не отрекусь. В. А., — сказал Пильняк, — разрешите хотя бы изредка к вам наведываться?
  
  Вмешался Тухачевский:
  
  — В том случае, Боренька, если не будешь приставать к Верочке.
  
  — Вопрос сложный, возможно, что у хозяйки дома появится физическое желание, тогда при всем уважении к тебе я не сумею отказаться от близости с таким необыкновенным существом! Давайте шутки оставим, есть серьезный разговор. Моя двоюродная сестра работает ст. машинисткой в союзной прокуратуре. Она случайно проговорилась, что создана какая-то секретная комиссия. Миша, ты должен зыяснить, что это за штучка!
  
  — Шпиономания только начинается, — мрачно проговорил М. Н. — Главный конструктор — наш прославленный на все века учитель и вождь! Он — председатель, членами комиссии утверждены Ежов, Жданов, Шкарятов, Вышинский, Поскребышев.
  
  Подавленные, долго молчали, очевидно, каждый думал о своей судьбе.
  
  
  Несколько месяцев Пильняка продержали в каменном мешке психиатрической больницы, потом судили, обвинили в шпионаже и за это расстреляли. Он умер, прожив на свете всего лишь сорок три года. Судьба жены — Марии Алексеевны Соколовой-Вогау — неизвестна. Его интимный друг, Кира Андронникова, много лет провела на советской каторге. На протяжении 28 лет имя Пильняка в СССР было предано забвению. Только в 1964 г. с разрешения ЦК КПСС журнал «Москва» опубликовал главы из романа «Соляной амбар» и пятый том Краткой Литературной Энциклопедии посвятил его творчеству несколько строк. Напомню читателям, что еще в 1925 г. в журнале «ЛЕФ» № 3 литературовед-теоретик Виктор Шкловский в большой статье «О Пильняке» до основания разделал роман «Голый год» и обругал целый ряд его рассказов. Еще в те годы писатель был зажат в стальные тиски советского литературоведения. Несмотря на посмертную реабилитацию, почти все книги Б. А. Пильняка преданы забвению и изъяты из библиотек. Только в 1977 г. издательство «Художественная литература» выпустило «Избранное» Пильняка, в котором напечатаны роман «Голый год» и несколько рассказов. (Прим, автора.)
  
  
  Поздняя ночь, духота неимоверная, окна во всей квартире открыты настежь. Не отрываясь, читаю роман Шолохова «Тихий Дон». С первых страниц меня поразили контрасты жизни и быта земли Войска Донского. Поголовное пьянство, дикость, неслыханное хулиганство, отец насилует дочь, мужья до потери сознания избивают своих жен. Казаки невежественны, верят в колдовство, заговоры, заклятья. Они имеют весьма туманные представления о внешнем мире и целях войн, в которых им приходится участвовать, но хорошо помнят рассказы о своих предках, поют прекрасные песни и поразительно чувствуют красоту природы. Они свято соблюдают традиции и бытовые обычаи, высокомерно третируя соседей: украинских, русских и белорусских мужиков. На Дону помнили имена Степана Разина, Емельяна Пугачева, Кондрата Булавина и гордились ими. Легенда о том, что и Ленин происходит из казаков, — вымысел Шолохова.
  
  Композитор Иван Держинский предложил Большому театру осуществить постановку его оперы, которую он написал на сюжет романа «Тихий Дон». В работу мне дали главную женскую партию — Аксинью.
  
  За мной приехал Алеша Бугров. Вместо старой жабообразной экономки, — новенькая, молоденькая, чистенькая, улыбчивая, одним словом — кровь с молоком. Протягивая руку, она скромно сказала:
  
  — Зовите нас Валей, если хотите, можно и по отчеству Валентина Ивановна. — Голос у нее грудной, приятный, не назойливый.
  
  — Очень рада, Валечка. Моя фамилия — Давыдова.
  
  — Мы знаем, маленько подождите, перекусите, они сейчас придут.
  
  Сталин любил создавать нервное состояние ожидающим его людям. Наконец он появился. Удивилась его ледяной вежливости.
  
  — Валечка, — сказал он, — принесите фруктов и что-нибудь выпить холодненького. — Он тяжело опустился в кресло. — Для намеченных дел нам не хватает рабочего дня, приходится ночами сидеть за письменным столом. — Съев два апельсина и выпив стакан боржоми, пробурчал — Знаем про все ваши шашни! — Такое вступление ничего хорошего не предвещало. — На даче у С. Буденного была? — Он стал загибать пальцы. — С Тухачевским путаешься? С Ягодой спишь? С рыжим Пильняком живешь? С Маленковым встречаешься? Скажи, В. А., что нам с тобой делать? Почему стала ненасытной сучкой? Скажи: какое придумать для тебя наказание? Изолировать от цивилизованного общества, в тюрьму посадить? Все равно там ничему не научишься, я тоже сидел в тюрьмах и, как видишь, убеждения остались при мне. В исправительно-трудовой лагерь отправить, строить дороги или же корчевать лес — устанут руки, тогда начальство заставит грудью месить бетон, а по ночам тебя, вшивую и смрадную, в очередь будут пользовать уркаганы-блатари.
  
  Я не на шутку испугалась угроз властелина-самодер-жца российского царства.
  
  — Что молчишь? Значит, все правильно?
  
  — И. В., мне надоело оправдываться, делайте со мной, что хотите, только оставьте в покое, я и так вся издергалась.
  
  Сталин улыбнулся:
  
  — Молодец, мне даже очень нравится, что ты не из робкого десятка, купить и продать тебя нельзя. — Он позвонил — в белом накрахмаленном фартучке вошла Вадечка. — Соберите нам что-нибудь поужинать.
  
  Я от еды отказалась.
  
  — Что, после наших слов пропал аппетит? Мы заметили, что с некоторых пор вы стали слишком взвинченной, нервной. Придется срочно отправить вас на отдых.
  
  Я содрогнулась, ведь он все может: и посадить в тюрьму, и отправить в концентрационный лагерь, и на эшафот, и никто не заступится, нет на земле человека, который нашел бы в себе силы критиковать или указывать первому человеку в государстве.
  
  — Верочка, не бойтесь нас! Мы решили отправить вас в Сухуми, Вас там хорошо примет наш друг, товарищ Лакоба. — Залпом выпила рюмку коньяка. — Молодец, В. А., кто умеет пить, тот умеет любить, — эти вещие слова принадлежат русскому демократу и гуманисту Александру Ивановичу Герцену. После обмена любезностями полагается заслуженный отдых! Идемте, вас ожидает сюрприз! — В спальне Сталин миниатюрным ключиком открыл дверцы’шкатулки, в руках он держал резную деревянную коробочку. — Это вам от меня за «Садко»— вы создали неповторимый образ прекрасной девушки Любавы.
  
  — И. В., мне не совсем удобно принимать от вас такой бесценный дар!
  
  Сталин насупился:
  
  — За то, что на даче у Маленкова спела три песни или еще за что-то, он отвалил тебе 500 рублей?
  
  Чтобы доставить ему удовольствие и замять назревающий скандал, я надела золотые, филигранной работы миниатюрные часики, золотое кольцо с бриллиантами и золотые сережки, отделанные драгоценными камнями, потом, прижавшись к нему, я его поцеловала: И. В. как будто успокоился.
  
  — Спасибо, родной, вы все равно, с подарками или без них, для меня самый желанный из всех мужчин в мире, вы — мой избранник и король!
  
  — Ты меня так никогда не называла. Хочу опять твоей ласки, прикосновения твоих рук. Ты давно не была у нас, вот почему я такой злой, неуравновешенный, нетерпеливый…
  
  Верила, что не за горами то время, когда инициатива целиком перейдет в мои руки. После каждой встречи Сталин еще сильней ревновал, бесновался. В припадке бешеной злобы готов был стереть в порошок. Через многочисленных шпионов он получал обильную информацию, которая умело фальцифицировалась штатными царедворцами, вот почему каждый раз приходилось имитировать страсть.
  
  — Верочка, постараюсь тебя больше не мучить.
  
  Для пущей видимости я надулась:
  
  — И. В., меня вы все время упрекаете, а у вас без конца бывают женщины! Я тоже кое-что знаю: вы не можете забыть Валерию Барсову, вам все еще нравится Ольга Лепешинская, вы стали близки с Брониславой Златогоровой, а теперь к этому списку прибавилась пухленькая Валечка! Вряд ли она вам нужна для мебели!
  
  Сталин громко рассмеялся, обнажив вывернутые гнилые зубы, которые не хотел лечить: он смертельно боялся боли.
  
  — Откуда такая осведомленность? Мужчинам на роду написано иметь как можно больше женщин. Напомню вам, что в письме Раевскому поэт Лермонтов писал: Если не ты, так другой мой друг — лучше быть первым, чем вторым… Верочка, я люблю тебя! Ты — мое солнце, ты — мой рассвет! Он стал жадно меня целовать. — Часто тебя не приглашаю, потому что берегусь. Жить без женщин трудно, но нельзя шутить с природой. Я тебе дам номер личного телефона. Никому не давай и звонками не злоупотребляй. В отпуск отправишься в Сухуми, отдохнешь на нашей даче у Лакобы. Потом, если захочешь, переедешь в отдельный особняк, более комфортабельный, чем в Сочи.
  
  — И. В., тронута вашим вниманием и заботой. Вы должны понять, что моя жизнь сложилась трудно и в этом нельзя винить одну только обездоленную женщину. Я боюсь портить отношения с правительственными мужиками из вашего окружения, каждый из них обладает властью, каждый может посадить, наказать, ликвидировать, и вы даже не найдете моих останков.
  
  Сталин засопел, он посмотрел на меня совершенно другими глазами:
  
  — Назови фамилии. С каждым поговорю при закрытых дверях, с глазу на глаз.
  
  Сыграла на его властолюбии:
  
  — Если не боитесь, вызовите Ягоду. Он больше всех ко мне пристает и терроризирует.
  
  — Этот негодяй давно породнился со смертью и кару он получит самую ужасную, мы из него вырвем душу.
  
  
  Дача Тухачевского. Нина Евгеньевна приветливо со мной поздоровалась.
  
  — В. А., мы как раз собираемся обедать. М. Н. будет минут через 20, он только что звонил. В ближайшее время мы собираемся на отдых в Сухуми, к нам должны присоединиться Борис Пильняк с красавицей Кирой Андронниковой, а также Исаак Эммануилович Бабель со своим новым увлечением. А вы куда собираетесь ехать, если, конечно, не секрет?
  
  — Тоже в Сухуми. Но придется в конце июля на три дня вернуться в Москву: меня включили в программу правительственного концерта для делегатов VII Конгресса Коминтерна. Жаль разбивать отпуск, но ничего не поделаешь.
  
  Стремительно ворвался М. Н., как любящий муж он поцеловал жену, обменялся с нею любезностями. Адъютант Шилов с шофером внесли огромные пакеты с продуктами.
  
  — Я сегодня дока весь вечер, — с порога крикнул Тухачевский. Увидев меня, он радостно улыбнулся. — В. А., вы всегда вовремя, надеюсь, что вы с нами пообедаете?
  
  Нина Евгеньевна умела устраивать обеды и ужины, которые славились на всю Москву.
  
  — Мишенька, совсем забыла, — сказала она, — я на сегодня записана к зубному врачу.
  
  — Очень хорошо, передай ему привет и запиши меня на один из ближайших вечеров. — Мы остались вдвоем. — Верочка, ты, конечно, хочешь все узнать про Ягоду?
  
  — Да.
  
  — Мои люди обыскали его с пристрастием, в потайном кармане обнаружили фотопленку и несколько фотографий. Оказывается, когда мы с тобой были в Загорске и Переяславле-Залесском, за нами следили. Эта сволочь проявила пленку. Я приказал ее изъять, взамен положили другую. Мы также нашли у него листочки белой бумаги, которые оказались рецептами ядов медленного отравления, написанные симпатическими чернилами. Я все передал Н. И. Ежову. Маленков обо всем осведомлен.
  
  — Мишенька, я боюсь туч, обагренных кровью. -
  
  Тухачевский развеселился:
  
  — Нам не страшен серый волк! Между прочим, ты, Верочка, понравилась Борису Пильняку. Так просто он от тебя не отстанет, мальчик он настырный. Прощаясь со мной, он сказал: Такие женщины, как В. Л., созданы только для любви. После физического общения они вдохновляют на многие годы. Я не буду возражать, если он останется при своем мнении.
  
  — Мишенька, надеюсь, что ты меня не ревнуешь?
  
  Легла на кушетку. Тухачевский положил голову мне на колени. Пауза продолжалась больше часа.
  
  — Верочка, я устал от двойственного положения, устал ревновать, дальше так продолжаться не может, давай вместе искать выход из создавшегося положения.
  
  Крикнула:
  
  — Перестаньте теребить душу! Я сама ничего не могу изменить. Отвезите меня домой, сегодня у нас ночная репетиция оперы «Тихий Дон», которая всем осточертела.
  
  Тухачевский взмолился:
  
  — Когда я вас снова увижу?
  
  — Не знаю, я сама позвоню.
  
  
  Режиссер Николай Смолич и дирижер Николаи Голованов представили участникам спектакля автора романа «Тихий Дон» писателя Шолохова. Худой, щуплый, кривоногий, маленький, он не произвел на нас должного впечатления.
  
  — В романе, — сказала я, — казаки у вас рослые, красивые, плечистые.
  
  От нанесенного оскорбления писатель вспыхнул, краска залила его лицо, шею, лоб.
  
  — В семье не без урода, — пропел речитативом Ни-кандр Ханаев — исполнитель партии Григория Мелехова.
  
  Шолохов рассердился:
  
  — Почему издеваетесь надо мной? — чуть не плача, спросил он.
  
  — Михаил Александрович, великое искусство — уметь понимать шутку, — проговорил Николай Семенович Голованов, талантливый дирижер и композитор.
  
  Шолохов останавливал оркестр, вмешивался, сбивал артистов, давал бесконечные указания. Разъяренный Смолич крикнул с режиссерского пульта:
  
  — Да кто вы такой? Знаете ли вы, Шолохов, что великий А. С. Пушкин был почти на всех репетициях «Моцарта и Сальери»? В спектакле играли замечательный Иван Сосницкий и посредственный Яков Брянский. Последний не понравился Пушкину. Спустя много лет он писал: «Брянский в трагедии никогда никого не тронул, а в комедии не рассмешил». И несмотря на это, Пушкин умел уважать актерский труд. Тихонько, боясь помешать актерам, он шепотом давал советы режиссеру. А вы, молодой человек, автор единственного незаконченного романа, пришли к нам, в Большой театр, портить настроение! Уходите. Немедленно уходите!
  
  Шолохов запальчиво ответил:
  
  — Я уйду, но запомните, товарищ режиссер, я, конечно, не Пушкин, а только писатель Шолохов, и вам с этим придется считаться, иначе вас все погонят метлой, как негодный элемент.
  
  После этой тирады он демонстративно вышел из зала. Репетиция была сорвана, артисты долго не могли успокоиться.
  
  
  Маленков ждал меня в машине. Он спросил:
  
  — Где нам лучше всего поговорить без свидетелей?
  
  Сказала, что все равно. Мы поехали на Воробьевы горы. Охранники Рокотов и Бояринцев неотступно следовали за нами, правую руку оба держали в кармане. Потом узнала, что пистолеты у них всегда были заряжены.
  
  — В. А., — сказал Маленков, — арестованы Зиновьев и Каменев, не за горами падение и арест Ягоды. Если понадобится, вы согласитесь выступить свидетелем в закрытом судебном заседании? Речь мы вам подготовим, я уже для вас кое-что сделал. Пока я жив, вы будете дополнительно получать еще одну зарплату. Распространяться об этом не стоит.
  
  — Г. М., дайте мне время подумать.
  
  — Вы чем-то расстроены?
  
  — На сегодняшней репетиции присутствовал А. Шолохов. В марте будущего года намечена премьера оперы «Тихий Дон». Он нам мешает. От этой встречи остался неприятный осадок.
  
  — Что у вас там произошло?
  
  Пересказала ему весь инцидент:
  
  — Он испортил настроение режиссуре, артистам, оркестру,
  
  Маленков перебил:
  
  — Шолохов — мужичишко цепкий, скользкий, как угорь, наши товарищи давно уже им интересуются, за ним водятся серьезные грешки. Он написал И. В. о сложных проблемах, связанных с коллективизацией. Этот романист стоит за кулачество. Со временем мы ему шею тоже свернем.
  
  Когда подъехали к моему дому, Маленков вкрадчиво спросил:
  
  — Вы свободны в выходной день?
  
  — Еще не знаю.
  
  — Приезжайте к нам на дачу с ночевкой! Мы хорошо проведем время.
  
  
  Пришло заказное письмо, на почтовом штемпеле неразборчиво: «Ачинск. Красноярский край». Крупными буквами выведено: «Москва, Большой театр, Красная Площадь, вручить в собственные руки артистке Вере Александровне Давыдовой». Осторожно распечатала треугольник и начала читать.
  
  «Многоуважаемая В. А., если Вы меня еще не забыли, то Вам кланяется в пояс знакомый Ваш Гриня Пухов. С Оки нас переселили на Север. Здесь мы замерзаем. От холода стынут руки. Кругом дремучий лес, а дров не имеем. Отец совсем плох, он почти не встает и все время просит кушать. Раньше мы работали в колхозе, на своем дворе имели двух коров, три кабана, 25 кур, одну козочку, одну лошадь. Завистливые людишки пошли в Сельсовет. По злобе на колхозном сходе нас назвали «кулаками-единоличниками». На другой день в хату пришли милиционеры, они составили акт, не разобравшись, мы сдуру его подписали. Согласно акту, наше хозяйство, нажитое потом и кровью, целиком отписывалось в пользу государства. На сборы нам дали два часа. Трое суток везли до Москвы в телячьих вагонах. А потом в таких же, но без нар, только с решетками, два месяца до города Красноярска. Затем без передыха по тракту на грузовых машинах в Ачинск. Сначала не хотели давать работу. Живи, как знаешь. Устроился чистить уборные, на тележке, которую сам смастерил, вручную возил разное говно. Через полгода за усердие перевели в рабочие. Это называется «повышение». Руки мои испоганены волдырями и незаживающими болячками. Сестренку взял к себе в услужение местный атаман, самый главный начальник Бурмистров Митрофан Иванович. Говорят, что ему давно минуло 60, Нюрке, сестренке, еще нет 16. Боимся, как бы она от него не отяжелела. Девочка жаловалась, что на второй день он стал к ней приставать. Маму послали на фабрику уборщицей. Добротную одежду пришлось продать. Документы отобрали, взамен выдали единую справку. А на кой мне эта бумажка? Что с ней делать? Для сортира на раз и то не годится. Эх, Вероника, не пришелся тебе по душе обыкновенный деревенский парень! А помнишь наши посиделки, ночные костры при звездах? Как провожал тебя, просил слезно не полюбовницей стать, а женой! Каждую неделю ходим в милицию отмечаться, а еще в НКВД. Сколько придется пробыть в этом тухлом крае, не ведаю. Шофер один за четвертинку обещал окольными путями переправить наше письмецо к вам».
  
  
  Была у Маленкова.
  
  …Библиотека набита книгами, чего здесь только нет! Борис Савинков и священник-провокатор Гапон, Федор Сологуб и Ахматова, Гамсун, Замятин, Лагерлеф, Мережковский, Северянин, Гиппиус, Шмелев, Пруст, Андре Жид… Не заметила, как галопом пронеслись два часа. В халате вошел Маленков. После отдыха его бледное, серое лицо покрылось красноватыми капельками нездорового румянца. Как тут не вспомнить гоголевских старосветских помещиков Пульхерию Ивановну и Афанасия Ивановича?! Спросила:
  
  — Г. М., вы предоставите мне возможность пользоваться вашей библиотекой?
  
  — Читать книги можно только в этом доме. Некоторые произведения запрещены для широкого пользования. Идемте, В. А., я покажу вам коллекцию редкого фарфора, скромную галерею картин, любопытные изделия из хрусталя.
  
  Чета Маленковых, как и многие члены правительства, уделяла большое внимание оформлению рам, произведения живописи интересовали их меньше. Через некоторое время вкусы у них изменятся, в «скромных» галереях Маленкова появятся шедевры XVII–XIX веков, у Микояна — старые иконы, редчайшие работы французских и голландских мастеров, оригинальный саксонский фарфор, великолепные античные статуи, у Ворошилова — бронза, богемское стекло и множество его собственных портретов, у Кагановича — картины различных школ, чеканка из серебра, золота, меди, Молотов собирал марки, монеты, интересовался тяжеловесным, топорным искусством. У всех были шикарные библиотеки, вождям все доставлялось бесплатно. Квартиры и свои «поместья» они украшали «собственностью», которая некогда принадлежала «бывшим» людям… Из буфета Маленков достал изящную фарфоровую сахарницу.
  
  — Английская вещица XVII века. Она вам нравится?
  
  — Очень.
  
  — Возьмите на память.
  
  Маленков открыл двери комнаты отдыха, отделанной в восточном стиле. Мы сели в кресла, сумрачная женщина принесла на серебряном подносе кофе, чай, пиро-ги, сладости, вина, фрукты, бутылки «Боржоми».
  
  — В. А., — спросил Маленков, — вы кого-нибудь по-настоящему любите?
  
  — Почему я должна отвечать на такой странный вопрос?
  
  — Хочу предотвратить крушение ваших иллюзий.
  
  — Пожалуйства, более конкретно.
  
  — Над вашим разумом превалирует экспансивность.
  
  — Не понимаю, что вы сказали.
  
  — Дайте мне слово хранить молчание, даже если ваше тело будут колоть иголками. Вы обязаны молчать.
  
  — Говорите, я даю слово молчать.
  
  — Немедленно прекратите всякое общение с Тухачевским.
  
  — Г. М., чьи интересы вы защищаете?
  
  — Я оберегаю вас. Когда вы бываете у товарища Сталина, я до крови грызу ногти. Верочка, я готов служить вам денно и нощно. Это не пустые слова, а душевный вопль, крик скорби. Вы видели мою жену Голубцову, простите, но разве можно назвать ее женщиной? Все ее существо поглощено политикой и обогащением, больше ее ничто не интересует.
  
  — Очевидно, одно дополняет другое.
  
  — Совершенно верно. Мне известно, что многие товарищи из нашего окружения пытаются за вами ухаживать и делают заманчивые предложения. Позвольте мне изредка вас навещать? На эту дачу и на московскую квартиру пока приезжать рискованно. Все станет проще, как только мы расправимся с Ягодой.
  
  — Г. М., я всегда рада вас видеть.
  
  
  В Сухуми меня встретил крепкий, складный, широкоплечий человек. Черные, тронутые ранней сединой волосы, маленькие «а-ля-Чарли Чаплин» усики, большие, широко раскрытые, упрямые черные глаза — типичный кавказец. Догадалась, что это и есть «хозяин» солнечной Абхазии Нестор Аполлонович Лакоба. Говорил он рокочущим басом. Вот его первые слова, обращенные ко мне:
  
  — Отвезу вас в самое спокойное место. Если там не понравится, без промедления отправим в Москву. Нет на земле лучшего края, чем наша Абхазия.
  
  Угостила Лакобу московским шоколадом «Золотой ярлык».
  
  — На Кавказе, девушка, — сказал он, — мужчины едят мясо, зелень, пьют вино и темпераментно ухаживают за красивыми женщинами, а еще любят и умеют танцевать. В. А., в Абхазии нет оперного театра, надеюсь, вы не откажетесь дать в Сухуми два концерта?
  
  — Нестор Аполлонович, вам это нужно?
  
  Лакоба замялся:
  
  — Меня об этом попросил товарищ Маленков.
  
  — Я устала от работы, хочу отдохнуть.
  
  Мы подъехали к дому, который скрывали неприступные горы и вековые деревья.
  
  — Посмотрите, какая кругом неописуемая красота!
  
  — Я очарована.
  
  — В. А., вы когда-нибудь бывали в гостях у абхазцев?
  
  — Нет.
  
  — Скоро поедем обедать.
  
  У Лакобы красивый, элегантный дом в центре Сухуми. Огромные столы буквой П накрыты в саду. Командует парадом красивая черноокая Назия, его жена. Ей помогают родственницы, друзья, знакомые. Гостей набралось более 700 человек. Я не могла понять, что происходит, все объяснила Нателла, племянница Лако-бы:
  
  — Так у нас принято встречать самых близких друзей. Сегодня день рождения старшего дяди Вахтанга: ему исполняется 90 лет. Если захочешь, завтра придешь на скачки, посмотришь, какой он джигит и какой замечательный танцор. Кто его перепляшет, получит в подарок старинный серебряный кубок. Ты, Вера, тоже можешь попытать счастья.
  
  Гости чинно рассаживались. Лакобу единогласно выбрали тамадой.
  
  — Мы отмечаем 90-летие, — сказал он, — человека, которого знает, чтит и любит вся наша Абхазия. Дядя Вахтанг научил грамоте несколько поколений абхазцев и на покой уходить не собирается.
  
  Юбиляр сидел за отдельным столом на небольшом возвышении в окружении почтенных родственников. В сундук, окованный железом, аккуратно складывались подарки: будильники, кинжалы, настенные часы, седла, теплые свитера, коробки папирос, чайные и обеденные сервизы, хромовые сапоги, войлочные туфли, пачки чая, коробки шоколадных конфет, флаконы с одеколоном и духами, туалетное мыло, книги, альбомы, простыни, нательное белье и даже футбольные мячи. Как только сундук наполнялся, приносили новый.
  
  На огромных блюдах поплыли зажаренные бараны, индейки, куры, домашняя колбаса, всевозможная зелень, овощи, фрукты, сладости, орешки. Пир продолжался три дня, и люди не чувствовали усталости.
  
  В Москве я разучила две абхазские песни, спела их под аккомпонемент оркестра народных инструментов. Дядя Вахтанг преподнес мне роскошный кубок и старинный абхазский национальный халат:
  
  — Береги кубок, он принесет тебе счастье, триста пятьдесят лет он служил нашей семье. В твоем доме он должен стоять на самом почетном месте.
  
  Такой огненно-темпераментной лезгинки я никогда не видела. Описать это ошеломляющее зрелище невозможно. Танцевали буквально все: дети и глубокие старики, гибкие стройные юноши с тростниковой талией и шоколадным загаром, красивые, с темными горящими глазами цвета спелых маслин абхазки. Лихо несся тамада вечера, хозяин Абхазии, гордый и уверенный в себе Нестор Лакоба.
  
  Меня познакомили с этим изумительным краем. С Лакобой побывала в Ново-Афонском монастыре. Нестор Апполонович хорошо знал историю и фольклор своей маленькой страны. Мы сидели в уютном ресторане на озере Рида, пили волшебное абхазское вино, ели сочный шашлык и золотистую, нежную форель. Лакоба неторопливо рассказывал; ему хотелось, чтобы мое сердце и душа прониклись уважением и любовью к его абхазской земле.
  
  — Народ наш древний, — задумчиво говорил Лакоба, — еще в первом тысячелетии до нашей эры Абхазию населяли абазги — предки абхазцев. Во втором и первом веках до нашей эры страна находилась в подчинении Понтийского царства, потом ее завоевали римляне. К концу первого века н. э. здесь возникли мелкие княжества апсилов, абазгов, санигов. Контроль над ними осуществляли сановники Римской империи. Только в конце VIII века сформировалось абхазское царство. В те времена Абхазия была независимой богатой страной. Мы никому не мешали, не устраивали пиратских набегов, не собирались завоевывать чужие земли. Маленькая Абхазия не давала покоя грузинским князьям. Они силой заставили нас «объединиться». Началась искусственная ассимиляция, беспощадный бич времени. Но абхазцы не забыли родной язык, свою письменность, культуру, обычаи. В XVII веке на абхазскую землю пришли турки. Началась охота за молодыми рабынями, которые поставлялись в султанские гаремы. Абхазские и грузинские князья вынуждены были обратиться за помощью к русскому царю. Сегодня Абхазия принадлежит России и Грузии. Мы не имеем самостоятельности. До 1930 г. я был председателем марионеточного совнаркома, с 1930 г. и по сей день числюсь председателем ЦИК республики. Ни один серьезный вопрос я не могу решить без курирующей Грузии и без согласования с ЦК ВКП(б) — нашего старшего брата. Нет ничего хуже автономии.
  
  Пыталась перевести беседу на более отвлеченную тему, Лакоба тут же разгадал мой маневр:
  
  — Я никого не боюсь. От судьбы нельзя спрятаться. О вашем приезде Маленков дал правительственную телеграмму, потом позвонил. Прошу вас не краснеть, я знаю, В. А., что к вам неравнодушен И. В. Сталин. Он мой большой друг. Вначале мы думали ограничиться официальным приемом, но когда увидел ваши глаза, решение переменил. Сердца кавказцев вы покорили чарующим исполнением абхазских песен, вы сумели распознать нашу душу. Мы комплиментами не разбрасываемся. Я говорю то, что думаю…
  
  Таким он и остался в памяти — сильным, мужественным, влюбчивым. Ему понравилась подруга писателя Бориса Пильняка Кира Андронникова, он открыто стал за ней ухаживать. Однажды ночью Лакоба приехал на дачу Совнаркома, пьяный стал ломиться в комнату Пильняка. Киры и Бориса не было дома. Нестор Аполлонович выломал плечом двери. Прибежал перепуганный директор с пятью милиционерами. Лакоба приказал к утру все исправить. Киру он нашел на пляже:
  
  — Бросай своего писателя, оставайся в моей Абхазии, дворец выстрою! Для тебя ничего не пожалею! Соглашайся, дура!
  
  — Куда вы денете трепетную Назию, чудесного джи-гита-сына, а что будет с вашим положением в обществе? — сказала темпераментному председателю ЦИК Абхазии интеллигентная, хорошо воспитанная Андронникова.
  
  — Лучше беспокойся о своей судьбе, для отвода глаз мы тебя на полгода отправим в горы, ни одна живая душа, никакое НКВД с ищейками не найдет тебя. Как только страсти улягутся, выпишем новый абхазский паспорт, переменим имя, придумаем другую фамилию. В газетах напишем, что ты утонула в море или погибла во время горного обвала, здесь такие случаи бывают.
  
  Сославшись на нездоровье, перепуганная Кира удрала в Москву. Впоследствии она дорого заплатила за беседы с Лакобой…
  
  Вот что мне рассказал Г. М. Маленков после
  расстрела Н. А. Лакобы.
  
  «Сильное впечатление на Сталина произвела жена Лакобы, застенчивая красавица Назия. И. В. хорошо знал кавказские обычаи и, несмотря на строгость нравов, в присутствии «однополчан» Молотова, Кагановича, Орджоникидзе, самого Лакобы стал делать ей комплименты. Смутившись, Назия вышла. В тот памятный вечер она больше не появлялась. Рассердившись, Сталин громко сказал: «Если ты, Лакоба, не можешь воспитать собственную жену, значит ты плохой, никудышный руководитель. Массы за тобой не пойдут. Женщина должна радоваться, когда на нее смотрят мужчины…»
  
  Растерянные и подавленные Лакоба с женой вернулись в Сухуми. И. В. не успокоился, он приказал Поскребышеву срочно вызвать Лакобу в Москву. Пригласил его на обед. Назию он демонстративно посадил рядом с собой. Лакобе это не понравилось. Строго взглянув на жену, Нестор Аполлонович проговорил:
  
  — Ты, Назия, пришла в этот дом с мужем и за столом обязана сидеть только с ним.
  
  Молодая женщина подчинилась. Подняв бокал с вином, И. В. сказал:
  
  — С тобой, Лакоба, чокаться не станем, ты — недобрый гость. Мы не желаем тебя знать!
  
  Лакоба изо всех сил сдерживался, но при последних словах И. В. схватился за оружие. К нему бросилась с отчаянным криком перепуганная Назия. Она спасла жизнь Сталину и тем самым предотвратила преждевременную гибель любимого человека. Побледневший Сталин прошептал:
  
  — Из-за сущей чепухи вышел у нас ненужный спор…
  
  Лакобу арестовали. К нему применялись чудовищные, самые изощренные пытки. Я читала протоколы допросов. Старший следователь по особо важным делам Шейнин писал: «Н. А. Лакоба сознался в том, что был завербован английской разведкой и что является резидентом в Закавказье». Когда-то Сталин считал его своим другом, одним из самых верных приверженцев. Добрые отношения перешли в лютую ненависть. И. В. присутствовал на допросах Лакобы. Я слышала его требование:
  
  — На коленях, собака, проси прощения. Сознаешься в преступлениях, назовешь сообщников — будешь жить. Ты знаешь, я не люблю повторять одно н то же.
  
  Мужеству абхазца позавидовали даже следователи. В основном трусливые люди, они видели все на своем веку. «Если подсудимый молчит, значит, у него имеется желание остаться без языка». Лакоба плюнул в лицо Сталину, сказал ему:
  
  — Ты, Джугашвили, хуже вонючей свиньи, ты ненасытный шакал, я проклинаю тебя и весь твой поганый род!…
  
  Медленно отчеканивая каждое слово; Сталин тихо прошипел:
  
  — Вырвите негодяю язык, отправьте в одиночку, лечить его не надо, кормить запрещаю, наденьте кандалы, ручные и ножные, пить давайте в любом количестве только соленую воду. Ежедневно приносите самую изысканную пищу, пусть смотрит и облизывается. Расстрелять Лакобу успеем, убежать от нас нельзя, пусть постепенно околевает.
  
  По приказу Сталина в Москву привезли под конвоем Назию с сыном. Жена Лакобы отказалась дарить благосклонность И. В. За это ее держали 2 месяца под следствием. 60 дней не давали спать: в камере, где она содержалась, круглые сутки горел яркий свет. От Назии требовали письменного признания, что они вместе с мужем выполняли задания английской разведки. Молодую женщину били, пытали, обнаженную кололи английскими булавками. В камеру к ней втолкнули сына, седой мальчик из окровавленного рта выплевывал зубы. В тот день ему исполнилось 14 лет. Сына Лакобы расстреляли на глазах у матери. Назия умерла под пытками…
  
  Н. А. Лакоба и его семья посмертно реабилитированы. В Сухуми, столице Абхазии, имеется улица, названная его именем. В самом центре города, рядом с Ботаническим садом, возвышается памятник с высеченными словами «Несгибаемому болыпевику-ленинцу Нестору Аполлоновичу Лакобе».
  
  На скачках первое место занял правнук дяди Вахтанга, юбиляр пришел третьим. Меня попросили вручить призы. На трибуне увидела Тухачевского с Ниной Евгеньевной, Бориса Пильняка, Киру Андронникову, поэта Александра Безыменского, которого всегда избегала.
  
  Ночью позвонил Сталин, сказал, что освободится только в первых числах августа. Какое счастье! Месяц я могла самостоятельно распоряжаться своим временем. Сопровождающие Алеша Бугров и Арсентьев остались в Москве, я не знала, что бйи арестованы.
  
  Пильняк с юмором относился к ухаживаниям Лакобы. Экстравагантная Кира устраивала ему душераздирающие сцены. И несмотря на это, он готов был развестись с женой и даже дети не были помехой. В их отношения пытался вмешаться занудный большевик Безыменский. Борис не мог сдержаться и ответил ему в моем присутствии:
  
  — Александр Ильич, в жизни вы пресмыкательное существо, в поэзии — жалкий, назойливый червь. А почему вы лезете в чужие дела? Мы разберемся без сопливых, лучше напишите пьесу-драму «Пиф-паф, ой-ой, убегает зайчик мой», и чтобы непременно стрельба была.
  
  Глотая обильную слюну, Безыменский плаксиво изрек:
  
  — С вами, Пильняк, я больше не знаком, за публичное оскорбление мы заставим вас ответить. Найдем управу и накинем стальной намордник.
  
  Тухачевский помирил Киру с Пильняком, накануне отъезда они, держась за руки, мирно прогуливались по набережной. Кира Андронникова нежно простилась с Борей. На ступеньках вагона она сказала:
  
  — Верочка, я оставляю Борю, своего большого ребенка, на ваше попечение, берегите его, уж больно он неустойчивый.
  
  С ее отъездом Пильняк оживился. Он любил, знал и понимал природу, чувствовал ее, распознавал запахи, без компаса ориентировался в лесу^
  
  Мы пошли к морю, напрокат взяли лодку. Нежное обаяние теплой ночи, захватило нас. Борис нарушил молчание:
  
  — Верочка, хорошо все-таки жить на свете, плыть, мечтать, возле себя ощущать молодую красивую женщину! — он лежал с закрытыми глазами. — Я люблю смотреть, когда грудь, словно парус, натягивает ваше платье.
  
  Пильняку можно простить любой комплимент. Мы лежим рядышком. Слабое покачивание лодки уютно нас баюкает. Легкие ночные звуки не мешают наслаждаться покоем. Почувствовала, как растет во мне умиление, радость бытия, захотелось распахнуть сердце для любви, отдать свои мысли, тело, жизнь…
  
  — Я хочу вас, Верочка! трудно здоровому мужчине сдержать порыв, когда около него словно на подносе желанная женщина. — Пильняк вплотную придвинулся, его сильные руки коснулись моего тела.
  
  — Боренька, не стоит нарушать идиллию и неповторимость сегодняшней ночи! Лучше что-нибудь расскажите! Вы так много знаете.
  
  
  Здесь уместно привести устные, никогда не публиковавшиеся рассказы Бориса Пильняка.
  
  «Я начал собирать материал о народниках, меня заинтересовала жизнь Плеханова (Бельтова). Георгий Валентинович — один из немногих бескомпромиссных русских интеллигентов, человек с энциклопедическими знаниями. В эмиграции он прожил целую эпоху — 38 лет, а умирать отправился в Россию, вероятно, трудно русскому человеку жить на чужбине. В Питере он пробыл недолго, поезда туда ходили с большими интервалами. На попутной грузовой машине я поехал в Петроград. Паломничество к Плеханову было несусветное. Со мной он говорил два часа, мысли и взгляды свои скрывать не умел и не хотел.
  
  — Удивлен, что задаете глубоко осмысленные вопросы, — сказал Г. В.. — Я ведь отстал от России и совсем не знаю современных писателей, рожденных нашим смутным временем.
  
  К моим прошлым привязанностям прибавилась еще одна: полюбилась крохотная книжечка стихов Анны Ахматовой «Четки». Послал ей благодарственное письмо, но не знаю, дошло ли. Почти все стихи из этого сборника знаю наизусть. У меня случайно оказалась только что вышедшая вторая книжка Ахматовой «Белая стая». Не задумываясь, подарил ее Плеханову.
  
  — Весьма тронут, не хочу оставаться вашим пожизненным должником, завтра приходите пораньше, я приготовлю для вас любимые работы, написанные мною между 1906–1911 г.г.
  
  Пришел в назначенный час, у Плеханова врачи, они настоятельно просят его не беспокоить. Г. В. меня узнал, попросил немного подождать.
  
  — Заходите, пожалуйста, очень рад, что пришли. Налейте себе горячего чаю, кажется, на столике остались сухарики, немного меда, ломтик лимона. Не обессудьте, к сожалению, из провизии ничего больше нет, наступили ужасные времена, кончатся ли они когда-нибудь?
  
  Осунувшийся, изнуренный болезнью, Плеханов голодал. Извинившись, я бегом помчался на рынок. На барахолке продал фамильные драгоценности: серебряный портсигар, бабушкино золотое кольцо, часы. У окрестных крестьян купил масло, яйца, молоко, творог, хлеб и немного мяса.
  
  — Сегодня, Борис Андреевич, вы для меня сделали гораздо больше, чем Ленин, — с горькой укоризной проговорил Г. В., — и все вместе взятые товарищи большевики. Прошу вас о нашем разговоре нигде не упоминать, нынче время злобно-крутое. Войны и революции не считаются с жертвами. Вот вам на память мой скромный труд, книги «Генрик Ибсен», «Евангелие от дека-денса», «А. И. Герцен и крестьянское право». Александра Ивановича Герцена весьма почитаю, считаю его умнейшим писателем, замечательным мыслителем-фи-лософом, он намного выше стоит Горького, не переношу его придуманных героев. А. М. Горький личность сложная и довольно противоречивая, вот увидите, нрав писателя будет меняться по курсу…
  
  Больной Плеханов уехал лечиться в Финляндию, в Териоки, через год его не стало. Георгия Валентиновича похоронили без особого шума на Волховом кладбище в Петрограде. Луначарский не нашел времени приехать на похороны.
  
  Георгий Плеханов — сын помещика. Окончил военную гимназию, затем учился в горном институте. Богатые родственники обещали ему доходное место. 20-летний молодой человек принял активное участие в открытой политической демонстрации в защиту Чернышевского, стал народником, он энергично работает в организациях «Земля и Воля» и «Черный передел». В январе 1880 г. уезжает за границу. В эмиграции расцветает его всеобъемлющий талант философа, публициста, историка, писателя, журналиста. Он знакомится с Лениным, двойственность и догматизм которого быстро распознает.»
  
  Борис Андреевич увлекся, только под утро мы вернулись на дачу. Его рассказ подробно записала в толстую клеенчатую тетрадь. Пильняка увидела во время ужина, мы с ним сидели за одним столом. Вид у него растерянно-взволнованный:
  
  — Верочка, — спросил он, виновато улыбаясь, — вы не сердитесь за вчерашний вечер?
  
  — Нет, Боренька, такие ночи оставляют в памяти глубокий рубец.
  
  Из кармана замшевой куртки он достал письмо.
  
  — Мария Павловна Чехова приглашает в Ялту. Хотите составить мне компанию?
  
  Я вопросительно посмотрела на Пильняка.
  
  — Мария Павловна изумительная женщина, она родная сестра А. П. Чехова. Во имя подвижнической любви к брату совершенно отказалась от личной жизни. Она пережила неудавшийся роман с художником Исааком Левитаном…
  
  Лакоба устроил нам каюты «люкс» на пароходе «Красный Октябрь».
  
  — Не понимаю, — сказал Пильняк, — и вряд ли пойму, почему «Октябрь» красный? Почему «красные» и «белые», а не «синие» и «черные»? Ни один учебник истории не освещает вразумительно этот вопрос, новые поколения не сумеют разгадать сложнейшую шараду эпохи.
  
  Когда мы устроились, спросила, какое на него впечатление произвели роман Шолохова «Тихий Дон» и сам автор.
  
  — Совершенно различные вещи — писатель и его роман. Я часто задумываюсь над тем, что он пишет и как он пишет. С годами стиль писателя вырабатывается, но не улучшается, профессионализм в литературе — это еще не все. Стилистика письма остается прежней. Л. Н. Толстой «Детство» начал писать в 19 лет, «Войну и мир» в 26 лет, «Анну Коренину» в 45, «Воскресенье» в 61 год, свой лучший роман «Хаджи Мурат» он закончил на 76-м году жизни. Стиль у Толстого не менялся, почерк его можно всегда узнать.
  
  «Лазоревая степь» («Донские рассказы») — первая книга Шолохова. Душу она не взвинтила, рассказы весьма посредственные и не очень грамотные. Я отказался рецензировать. Прошло три года, литературный журнал «Октябрь» преподнес нам две книги великолепной прозы, которую смело можно назвать классической. Со всех концов России, куда проникает печатное слово, откликнулись тысячи благодарных читателей. В литературу пришел ясный, солнечный день. Десятки восторженных рецензий пели хвалу и дифирамбы автору романа «Тихий Дон». Шолохов стал знаменитым писателем, ему предложили переехать в Москву, он отказался и по сей день живет в станице. А. Н. Толстой не мог понять, как из рядового, обыкновенного середнячка вырос титан. Горький, характерно покручивая усы, сказал нам, писателям: Федину, Леонову, Шкловскому, Фадееву: «Учитесь у Шолохова!» Потом, улыбаясь, проговорил: «За мою литературную жизнь такая метаморфоза происходит впервые».
  
  Метаморфоза? Да! Но как ее объяснить? Поиски ответа, в ходе которых было много встреч с разными людьми, в конце концов привели меня в станицу Ново-корсунскую. На окраине, в развалившемся домике, одиноко доживала свой век вдова станичного атамана Крюкова. Вот что она рассказала:
  
  «…Сын наш Федор Дмитриевич родился в станице Глазуновской 14 февраля 1870 г. Он окончил историко-филологический институт, потом 12 лет учительствовал. В 1906 году Воинство Донское избрало сына в депутаты Государственной Думы. Народ ему доверял, любил и уважал за простоту характера, за внимание к людям. С детства Федя заинтересовался историей Донского Казачества. В старшем возрасте начал собирать материал для будущей книги. В летние месяцы ездил по Дону. В толстые, переплетеные тетради записывал то, что ему говорили старики, в прошлом лихие казаки. Федя собирал легенды, сказки, пословицы, песни, прибаутки, народный говор, одним словом, все, что было связано с Доном и с нашей казачьей судьбой. Сынок с тетрадями не расставался. В гражданскую войну Федора ранили, его товарищи мне написали, что он умер от тифа. Я не слышала его последних слов. Одно письмо выучила на память, слишком часто перечитываю: «Дорогая мамочка! Вы знаете, что война не праздник. Здесь много крови и еще больше неоправданных смертей. Ликует воронье! Мамочка, война хуже ссылки, там никого не убивают! Смерти я не боюсь, хотелось оставить людям Книгу о судьбе Донского Казачества. Случайно встретился с М. Шолоховым. Я дал ему Ваш адрес. Если судьба когда-нибудь вас сведет, примите его как своего. Мне нравится его скромность, о себе говорит скупо, умеет слушать и держать язык за зубами. Он не начитан, парень хитроватый, себе на уме. У него узкие глаза-щелочки и поджатые губы. Обо всем судит поверхностно. Российских поэтов Пушкина и Лермонтова знает слабо. Толстого Л. Н. почти не читал, говорит, что не было времени, с Гоголем не знаком, Короленко для него алгебраическая формула. После войны собирается учительствовать. Что может дать такой учитель? Прививать детям юродство? Шолохов проговорился, что его дед выходец из Рязанской губернии, что рос он на богатом хуторе. В поисках хлеба мать с сыном перебрались на Дон. Значит, он не нашего племени.
  
  Мамочка, я вас очень люблю и почитаю. Каждое утро произношу слова молитвы. Прощайте, мамочка. Нет, до свидания. С глубоким уважением Ваш сын Федор Крюков».
  
  Потрясенная, я молча слушала. Пильняк продолжал:
  
  — Крюкова перекрестилась. По умершему сыну в церкви заказали панихиду, местный священник отказался взять деньги. В дом Крюковой пришел Шолохов, не торопясь, степенно, по-стариковски отхлебывал из блюдечка чай, сахарок грыз вприкуску, с аппетитом уплетал баранки с медом, единственное угощение, которое было. Поинтересовался здоровьем хозяйки, посетовал, но слез не пролил, что умер его «товарищ и лучший друг». Крюкова спросила: «Скажите, Миша, вы когда-нибудь видели у Феди переплетенные тетради, исписанные мелким почерком?»— «Конечно видел, он носил их в полевой сумке, иногда делал в них записи, делился со мною заветной мечтой написать книгу о казаках, о Доне, о нашей широкой земле». — «М. Л., куда, по-вашему, могли деться тетради сына?»
  
  Лицо Шолохова, уши, руки покрылись круглыми красными пятнами. Ему стало не по себе. «Откуда мне знать? Возможно, сумку вместе с Федей закопали в братскую могилу? А может, кто и подобрал, бумага завсегда нужна для курева и по всяким разным надобностям». — «Миша, вы узнали бы сумку сына?» — «Как не узнать». Из комода Крюкова достала потрепанную полевую сумку с вышитыми инициалами сына. «Мне прислали ее вместе с извещением о смерти Федора».
  
  Словно загнанный зверь, Шолохов стал озираться по сторонам. Вдова станичного атамана спросила: «Где находится могила сына? Скажи, куда ты дел тетради Федора Крюкова? Умоляю, верни мне их, я отблагодарю, отдам все, что есть у меня. Я хочу иметь единственную память о своем ребенке. Для чего тебе его записи? Материнское сердце нельзя обмануть, оно подсказывает, что ты от меня что-то скрываешь!» Шолохов ушел не простившись. «Прошло несколько страшных, невыносимых лет, — продолжала Крюкова. — Не стану говорить, как я их вынесла. Тоска по сыну, боль и горечь преждевременной утраты подтачивали силы. Лучше бы мне не дожить до того кошмарного дня — 15 января 1928 года. Соседи принесли истрепанный журнал «Октябрь». Не поверила своим глазам, думала, что такое может во сне только присниться. Под своей фамилией Шолохов начал печатать книгу моего сына, которую назвал «Тихий Дон». Он. почти ничего не изменил, даже некоторые имена действующих лиц оставил прежними. В конце года закончилось печатание второй книги. Я поехала в Москву, в редакции со мной разговаривали сухо, приняли за сумасшедшую. Написала письмо Калинину, ответа от него так и не дождалась. В станице Вешенской Шолохов отказался меня принять, прислал записку: «За деньгами надо обращаться в отдел социальной помощи». Осенила мысль, что тетради Мишка мог забрать только у мертвого сына, значит, в последние часы жизни он был около моего Федора. Снова отправилась в столицу, писатель Вересаев и журналист-народник политкаторжанин Иосиф Генкин отвели меня к адвокату. Выслушав нас, он сказал: «Голубушка, возможно, вы и правы, но у нас с вами нет вещественных доказательств. Дальнейшая борьба бесполезна, вы только себя поставите в дурацкое положение. Юристы словам не верят, мы признаем только документы. Я бессилен вам помочь и уверен, что никто не поможет…»
  
  Мне написали, что Крюкова отравилась…
  
  
  Ночью пароход подошел к Ялте. Нас встретили Мария Павловна Чехова, Ольга Леонардовна Книппер-Чехова, Владимир Иванович Немирович-Данченко, который до конца своих дней с нежностью относился к порхающей вдове. Мария Павловна отвела нам две маленькие, чистенькие комнатки. Чтобы ее не стеснять, я утром сняла комнату рядом с их усадьбой.
  
  Немирович-Данченко стал уговаривать Пильняка сочинить для Художественного театра пьесу.
  
  — Вы, Борис Андреевич, личность сугубо одаренная, нам нужна от вас умная, современная пьеса. Под нее могу отвалить приличный аванс.
  
  — Писать современную пьесу необычайно трудно, напишу, потрачу уйму времени, а потом братья-борзописцы типа безыменских или билль-белоцерковских начнут дружно прорабатывать, копаться в биографиях героев, искать вывихи, трещины, промахи. Чехову, Леониду Андрееву, Горькому и даже Блоку было намного легче, их никто не третировал, цензура почти не вмешивалась.
  
  — Мне рассказал Василий Иванович Качалов, как вы со Станиславским умели ее лихо обходить. Любой жандарм принимал с восторженным умилением из надушенных ручек хорошеньких актрис заветную контрамарочку на два лица.
  
  — Меня уже один раз казнили без кавычек за «Повесть непогашенной луны».
  
  Наступило неловкое молчание. Немирович-Данченко быстро нашелся:
  
  — В таком случае, придумайте что-нибудь безотносительно-абстрактное.
  
  — С удовольствием напишу пьесу из жизни западной интеллигенции.
  
  — Обыкновенное копание Вас не устроит, мы по горло сыты мелодрамами, нужны острые ситуации и драматургический конфликт.
  
  — Тогда обратитесь к присяжным драматургам — Безыменскому, Киршону, Треневу, Файко, Погодину.
  
  Немирович-Данченко выписал Пильняку постоянный пропуск в Художественный театр.
  
  — Посмотрите наши спектакли, придет мыслишка, заходите. Я собираю автографы умных писателей, ваши книги у меня имеются, в октябре непременно с вами свяжусь.
  
  — А я, Владимир Иванович, собираю автографы умных режиссеров, — отпарировал находчивый Пильняк.
  
  
  Подружилась с Марией Павловной Чеховой. Добрая, хлебосольная, всех, кто встречался на ее пути, она окружала материнской заботой. Поздний вечер. Высыпали яркие звезды. Легкий ветерок колышет густую траву, далеко несет волшебный аромат цветов. С Борисом Пильняком отдыхаем на знаменитой Чеховской скамейке.
  
  — Вот кто не умел фальшивить, — сказал Борис Пильняк. — Чехов всегда один, в любом обществе — один. В поисках возвышенного он как одержимый метался по свету. Он исходил Рим, бродил по украинским селам, ездил на Сахалин. Антон Павлович не мог жить без людей. На этой самой скамейке, Верочка, он провел множество грустных вечеров.
  
  — А мне, Боря, почему-то вспомнилась «Чайка», Нина Заречная, уютный зал Художественного театра, Арбатские переулки, Москва.
  
  — «Чайку» люблю больше всех чеховских пьес, образ героини, Нины Заречной навеян Ликой Мизиновой. Говорят, что ее одновременно любили Левитан и Чехов. Лика была подруга М. Павловны, они вместе учительствовали в гимназии. А. П. Чехов умел глубоко прятать свои чувства. Хотите, я вас познакомлю с писательницей Лидией Алексеевной Авиловой, женщиной удивительной и неповторимой. Будучи замужем, имея троих детей, она полюбила Чехова. Вначале он ответил ей взаимностью, но из-за чрезмерной щепетильности не решился разбить жизнь налаженной, в его понимании, семьи.
  
  — Чехов был счастлив с Ольгой Леонардовной Книп-пер? С ней он нашел Нравственный покой?
  
  — Нет, он мечтал о детях, о большой дружной семье. Книппер — неугомонная бабочка, она часто меняла свои привязанности. Актриса рядовая, женщина капризная, властная, самолюбивая, популярность и всевозможные блага пришли к ней из-за имени Чехова. Сколько раз А. П. Чехов посылал в Москву телеграммы, умоляя ее приехать в Ялту, скрасить его одиночество. Книппер отделывалась записочками и «нежными» посланиями: «Люблю… Целую… Не могу… Очень занята… Пришли милый, деньги…»
  
  Закончилась первая часть отпуска. Б. Пильняк проводил меня до Симферополя. Потом — Москва.
  
  
  В первый же вечер посыпались телефонные звонки: в гости приглашал журналист Карл Радек, полутрезвый Рыков напомнил свой адрес и дни приема, настаивал на свидании Маленков, назойливый Семен Буденный интересовался, когда я выполню свое обещание и приеду к нему «погулять» на дачу, Ворошилов просил дать концерт для пограничников. Калинин обиделся, почему я его до сих пор не навестила… Апофеоз — звонок Сталина:
  
  — Хвалю, — сказал он ласково, — что сдержали слово, вовермя вернулись в Москву. Завтра за вами заедет товарищ Поскребышев.
  
  Утром позвонил секретарь Сталина:
  
  — В. А., разрешите приехать на часик раньше условленного времени?
  
  Выхода другого не было, день все равно пропал.
  
  Тихий, еле слышный стук в двери. Поскребышев неловко протянул букет цветов.
  
  — У вас очень красиво, я в первый раз захожу в аристократическую квартиру.
  
  Предложила кофе, гость ответил по-деревенски:
  
  — Чай мы больше уважаем.
  
  Молча изучаем друг друга.
  
  — Александр Николаевич, вы хотели сказать что-то важное?
  
  Поскребышев замялся:
  
  — В. А., мы с вами почти не знакомы.
  
  Про себя подумала: «Новый поклонник свалился на мою шею!»
  
  — Ваши сопровождающие Бугров и Арсентьев арестованы органами НКВД. На предварительном следствии они сознались, что занимались шпионажем. И. В. Сталин поручил мне заниматься вашей безопасностью, не возражаете?
  
  — Это ваше дело.
  
  — Теперь вы начнете получать литерное снабжение, если что понадобится из одежды, обуви, мебели, бытовых предметов — один телефонный звонок и все в момент организуем.
  
  Спросила:
  
  — Кто-нибудь из артистов Большого театра пользуется такими благами?
  
  — На такой лобовой вопрос отвечать не полагается. В. А., мы имеем к вам просьбу личного порядка. Дозвольте в. свободные часы захаживать к вам в гости? Мешать не будем. Просто так, есть охота лишний раз на вас посмотреть.
  
  — Я очень занята, но изредка можете приходить, буду рада.
  
  От удовольствия А. Н. крякнул по-мужски.
  
  
  Дача Сталина. Цепким колючим взглядом недобрых глаз посмотрел на меня Власик.
  
  — А вы, дамочка, не меняетесь, все хорошеете! Позвольте вашу сумочку. Профилактически, осмотр! Мы вам верим, но ничего не поделаешь — таков порядок!
  
  Кругом враги, каждый день готовит нам неожиданные сюрпризы.
  
  И. В. ждал меня в гостиной.
  
  — Наконец-то, Верочка, я тебя увидел! Сам не знаю, зачем одну тебя отпустил?
  
  — Не жалейте, я нужна вам сильная и здоровая!
  
  — И еще красивая, — добавил Сталин.-*- Идемте обедать, разговаривать, смотреть новые фильмы.
  
  Пухленькая, теперь уже на долгае годы неизменная Валечка угостила нас вкусным обедом. За столом Сталин спросил:
  
  — Лакоба — страшный бабник. Он к тебе приставал? У него такая красивая и симпатичная жена, а он, мерзавец, от нее гуляет. Вся Абхазия над ним потешается, вот кобель проклятый! Плохой он руководитель, менять его придется. Верочка, нам сообщили, что тебе не дает покоя немец Пильняк? Товарищ Молотов предложил выселить его в Германию. К нам, в ЦК ВКП(б), на него поступила серьезная жалоба от писателя-боль-шевика Безыменского. Мы еще не разобрались, для чего он ездил на такой долгий срок в Англию, Германию, Японию. Общественность его строго предупредила, а он продолжает писать заумные книги, которые тлетворно действуют на советскую молодежь. Не раз клялся, мерзавец, обещал исправиться. Он категорически отказывается реагировать на замечания старших товарищей. А ты с ним на пароходе в Ялту ездила! Лакоба за это ответит…
  
  — И. В., вы все время меня ревнуете, обижаете, когда я уезжаю. А вам можно спать с Валерией Барсовой, Ольгой Лепешинской, Брониславой Златогоровой, с Валечкой?
  
  Мне повезло, у Сталина было хорошее настроение, он так смеялся, что я не могла его остановить.
  
  — Чтобы облегчить ваши страдания, товарищ Давыдова, мы решили вам кое-что сообщить! Мы не собираемся жениться, на мои капризы личного порядка не стоит обращать внимание. Я уже вам говорил, что на свете нет такого человека, который мог бы меня переделать, этого не сумеет сделать даже В. И. Ленин. Верочка, я к вам привязался, гордитесь и радуйтесь. Запрещаю вести со мной разговоры на подобную тему, иначе у нас произойдет окончательный разрыв с неприятными для вас последствиями.
  
  Извинилась. Закурив трубку, Сталин спросил:
  
  — Только откровенно, Верочка, хотите стать моей женой?
  
  — Вы сами себе противоречите! Вы только что сказали, что жениться не собираетесь.
  
  — Мы рады, что вы, наконец, нас поняли.
  
  — И. В., Лакоба принял меня очень хорошо, по-братски. Борис Пильняк — мой добрый товарищ. — Все, что я говорила, Сталин пропустил мимо ушей.
  
  — Скоро начнется Конгресс Коминтерна, кроме концертных выступлений мы собираемся поручить вам одно важное дело. Надо умело прощупать взгляды и настроения делегатов, мы снабдим вас необходимыми пропусками. После первого концерта вас узнают. Женщины — сентиментальны, вам, актрисе, они быстро раскроют души. В. А., считайте себя мобилизованной на правительственное задание.
  
  — Постараюсь все сделать, буду рада, если вы останетесь довольны.
  
  — Возможно, делегаты выразят желание побывать у вас дома — смело приглашайте их в гости. Покажите им Москву, центральные улицы, пойдите с ними в театры, музеи, на выставки, в мавзолей Ленина. Их сердца и души должны проникнуться еще большим уважением к Советскому Союзу и к нашей большевистской партии.
  
  
  В Кремле торжественно открылся VII Конгресс Коминтерна. Делегаты и гости, стоя, приветствовали Сталина. Сенсацию произвело выступление Георгия Димитрова, героя Лейпцигского процесса. Второй докладчик итальянец Пальмиро Тольятти мне не понравился, я почувствовала в нем безвольное существо. Он немного знал русский язык и мог объясняться без переводчика. После концерта он пришел за кулисы с корзиной цветов. Тольятти изъявил желание познакомиться с русскими артистами.
  
  — Вам, госпожа Давыдова, — сказал он мне, — надо совершенствовать свое вокальное мастерство в Италии.
  
  Он подарил мне лакированные открытки с видами Неаполя, Флоренции, Генуи, Рима, золотые часы и две чудесные ручки.
  
  Я говорила комплименты и, конечно, немного растерялась. Меня подбодрил Хрущев. Тольятти обратился с просьбой:
  
  — Госпожа Вера Давыдова, разрешите нам, итальянским коммунистам, побывать у вас в гостях?
  
  — Пожалуйста, я с удовольствием вас приму.
  
  На ужин приехали Тольятти, две пожилые итальянки, Маленков, Хрущев, Ежов, Поскребышев, Стецкий, работники иностранных отделов ЦК ВКП(б), НКВД, которые хорошо владели италянским языком. От коньяка и водки гости развеселились. Хрущев и Тольятти вместе танцевали, зрелище неописуемое, великолепное клоунское антрэ. На кухню, где готовилось кофе, приплелся пьяный Пальмиро Тольятти. Заплетающимся языком, путая русские и итальянские слова, он сказал:
  
  — Вы, мадам Давыдова, весьма красивая и очень аппетитная женщина! Можно за вами ухаживать? Я буду делать дорогие, персональные подарки, вы не пожалеете.
  
  Не помню, что ответила, кажется, отделалась шуткой. Наши товарищи умышленно спаивали руководителя итальянских коммунистов и секретаря исполкома Коминтерна. Неожиданно беседа перешла на острые темы.
  
  — Лев Троцкий собирается с женой поселиться в Италии, — сказал Тольятти.
  
  — Для чего он вам сдался? — злобно проговорил Хрущев. — В вашей партии сразу же произойдет раскол. Троцкий — политическая проститутка. Этого интригана нельзя пускать ни в одну цивилизованную страну, я задушил бы его собственными руками. — Поросячьи глазки Хрущева налились кровью, он притворился, что перепил.
  
  — Министерство иностранных дел Италии, — вновь заговорил итальянский гость, — сообщило, что господин Троцкий, как любой гражданин свободного мира, имеет право приехать в нашу страну, университеты пригласили Льва Давидовича прочитать цикл лекций. Я его слушал — он превосходный оратор.
  
  Хитрый Маленков тихо проговорил:
  
  — Мы собрались в этом частном доме не для политических дискуссий. Я предлагаю пить кофе, отдыхать, слушать музыку.
  
  Шатающийся Тольятти пригласил меня на вальс. Танцуя, он наступал на ноги, прижимался, говорил сусальные комплименты. Товарищи из ЦК сделали множество любительских снимков. Какую роль они сыграли, я расскажу позже. Хрущев по-хозяйски распоряжался в моей квартире, Маленков сдерживался, чтобы его не оскорбить. Никита Сергеевич Хрущев попросил меня показать ему квартиру. В спальне он глухо сказал:
  
  — У вас чудесная, уютная квартира!
  
  При этих словах он многозначительно взглянул на меня и сразу же дал свои телефоны.
  
  — В. А., я хочу с вами встретиться!
  
  
  Снова волшебный город Сухуми.
  
  — Чертовски устал, — сказал за обедом Сталин, — будем, Верочка, набираться сил. Хорошо, что удалось вытащить на чистую воду итальяшку-макаронника Тольятти. Вы оказали нам неоценимую услугу.
  
  И. В. совершенно разучился ходить пешком, он не умел лазать по горам, не любил двигаться, был равнодушен к прелестям природы. Монахам из Ново-Афонского монастыря Сталин пожертвовал крупную сумму денег. Когда его окружили молящиеся старцы, он спросил:
  
  — Меня знаете?
  
  — Нет! — ответили хором монахи.
  
  — Вы когда-нибудь слышали о Сталине?
  
  — Нет, не слышали.
  
  — Тогда молитесь за его душу.
  
  Под сводами старинного монастыря отчетливо послышался хриплый голос:
  
  — Хорошо, милый человек, будем молиться за раба Божьего Сталина, за грехи его малые и большие, только скажи, как звать его, чтобы мы не ошиблись в своих молитвах.
  
  Немного подумав, Сталин назвал свое имя и отчество. Насупился монах, обладатель пергаментного лица.
  
  — Церковь никому не отказывает в молитвах. К преступникам, совершившим умышленное зло, она допускает духовных отцов, приговоренные к смерти имеют право исповедаться. До этого скорбного часа я никогда не видел И. Сталина. Ты должен знать, человек, что молва обгоняет ветер. Люди говорят, жестокость Сталина безгранична! Скажи мне, это правда? Не бойся, я хочу тебе помочь.
  
  Сталин молча склонил голову перед старцем. Не женское дело слушать разговоры мужчин, строго сказал монах. Два часа я ждала И. В.
  
  Весь день он был сумрачен, очевидно, вспомнилось детство, проведенное в молитвах, ночных бдениях, бесконечных поклонах. Вечером Сталин сказал:
  
  — Мы должны вернуть народу законное право молиться, несправедливо лишать людей веры. Русский народ не может жить без Бога.
  
  Доложили, что по срочному делу прибыл первый секретарь Московского городского комитета партии Н. С. Хрущев. Сталин крикнул:
  
  — Вот настырный мужик!
  
  Секретарь замялся. И. В. разозлился, стал вращать белками глаз.
  
  — Почему воды в рот набрали? Мы что, кусаемся?
  
  — Товарищ Хрущев просит, чтобы вы его как можно скорей приняли.
  
  — Вы уже об этом сказали, зачем повторяетесь? Пусть возвращается в Москву.
  
  — Товарищ Хрущев настаивает на приеме.
  
  — Хорошо, пусть войдет.
  
  Хрущев сделал вид, что он со мной не знаком.
  
  — Почему притворяетесь, разве вы не знаете солистку Большого, театра В. А. Давыдову? На днях с Тольятти у нее пол в квартире отбили. Товарищ Хрущев, мы на Политбюро большинством голосов решили перевести вас в солисты балета!
  
  Хрущев покраснел:
  
  — Товарищ Сталин, я плохой солист.
  
  — Что вам нужно? — резко повысив голос, спросил Сталин.
  
  — Я должен говорить только с вами, без посторонних лиц.
  
  — Мы, Никита Сергеевич, находимся не в служебной обстановке, для вас имеется пять минут.
  
  — Нашелся человек, который согласен заняться ликвидацией Троцкого. За свой труд он хочет иметь пожизненную гарантированную пенсию в долларах.
  
  Сталин развеселился:
  
  — За такое дело представим вас, товарищ Хрущев, к награждению орденом Ленина. Старайтесь не оставлять следов, подумайте, как ликвидировать потом убийцу Троцкого, его близких. Это отродье не имеет права ходить по земле.
  
  — Разрешите второй вопрос? — темпераментно проговорил Хрущев. — Я распорядился закрыть в Москве и в Московской области 79 действующих церквей, а наиболее активных служителей культа мы отдадим под суд.
  
  — Вы, Хрущев, анархист! Батька Махно любил бы вас как родного сына.
  
  Н. С. надолго запомнил «комплимент» Сталина.
  
  — Церковников трогать нельзя! Посмотрите, как отличился наш «пролетарский поэт» Демьян Бедный. Кто разрешил ему измываться над Священным Писанием? В срочном порядке надо изъять из обращения его книгу «Библия для верующих и неверующих».
  
  Хрущев осторожно:
  
  — Под следствием в Московском городском суде находится 51 служитель культа!
  
  — Немедленно отдайте распоряжение, чтобы всех выпустили. Вы свободны, я вас больше не задерживаю.
  
  Мы сидели на веранде, когда Сталин спросил:
  
  — В. А., вы довольны своей судьбой?
  
  — Да, И. В. За все большое спасибо. Я счастлива, что мы встретились.
  
  — Мне показалось, что вы понравились поросенку Хрущеву. В скором времени он обещает стать сверхупитанным боровом. Он большой ловелас и не дает спуска красивым женщинам. И еще он любит заглядывать в бутылки со спиртным.
  
  — Разве я в этом виновата?
  
  — Размазня Тольятти тоже расточал вам комплименты?
  
  — Он пригласил меня в Италию заниматься вокальным мастерством у профессоров консерватории.
  
  — И вы растаяли, словно первый снег под лучами кипящего солнца?
  
  — Нет, что вы, я промолчала.
  
  — Молчание — знак согласия.
  
  — Не всегда, И. В.
  
  — Сегодня вечером у нас в гостях будет монах из Ново-Афонского монастыря, мы должны его хорошо принять.
  
  — И. В., скажите, пожалуйста, вы в бога верите?
  
  — Без бога, Верочка, нельзя жить. Он всегда с нами. До самой смерти великий атеист Ленин хранил маленький золотой нательный крестик, подаренный ему матерью.
  
  Машина привезла сумрачного монаха с лицом аскета. Дормидонт Градополов подарил Сталину роскошную Библию в сафьяновом переплете и с серебряными застежками. В еде и питье монах был сдержан. Сталин спросил его:
  
  — У вас есть просьбы?
  
  — Государство обложило святую обитель непомерно высоким налогом. Доходов у нас нет, паломников мало, видать, деньги перевелись у народа.
  
  И. В. промолчал, смотрел на него в упор. Монах, стоя, поблагодарил за угощение. На другой день, во время завтрака, Сталин сказал:
  
  — Вчера произошло несчастье, гость наш, монах, приказал долго жить, его задавила грузовая машина. Жалко старика, выпьем, чтобь? земля была ему пухом.
  
  Сталин вызвал Лакобу и потребовал отменить монастырские налоги.
  
  — У тебя, Нестор Аполлонович, умная голова на плечах. Запланированные средства постарайся найти в другом месте. В Абхазии развелись частники: парикмахеры, часовщики, на каждом углу рестораны, шашлычные, кофейни, бары. С них разрешаю драть три шкуры, но церковников оставь в покое.
  
  Зазвонил второй телефон.
  
  — В. А., возьмите трубку, узнайте, кто спрашивает, — сказал И. В.
  
  — Не знаю, что ответить: вас просит по личному делу солистка Большого театра Ольга Лепешинская.
  
  Сталин подошел к аппарату, зло выхватил трубку:
  
  — Товарищ Лепешинская, — прошипел он, — кто разрешил вам сюда звонить? — И. В. швырнул трубку на рычаг аппарата. — Нет нам покоя на белом свете. Верочка, давайте махнем в Сочи! — заговорщицки предложил Сталин. Он вызвал секретаря. — Приготовьте машину! Позвоните капитану яхты, принесите сводку погоды, через 30 минут мы уезжаем в Сочи, там будет спокойней.
  
  — Товарищ Сталин! Судам разрешено плавать, — без запинки ответил вышколенный секретарь.
  
  — Собирайтесь, Верочка!
  
  — И. В., мы вернемся в Сухуми?
  
  — Видно будет.
  
  В Сочи нас ожидала усиленная охрана на пяти машинах и Полина Сергеевна.
  
  — С приездом, дорогие гости, — сказала она, протягивая букет только что срезанных цветов.
  
  Мы с П. С. расцеловались. После ужина смотрели американские фильмы. В три часа ночи пришел Сталин. Спросила его:
  
  — И. В., от кого могла Лепешинская узнать ваш личный ялтинский номер телефона?
  
  — Если женщина не ревнует, значит, не любит, только по принуждению выполняет свои обязанности по отношению к мужчине.
  
  — Вы не ответили на мой вопрос!
  
  — Думаю, что номер телефона она узнала у Лакобы, с которым успела подружиться в Москве.
  
  Со стороны можно было подумать, что мы любящие муж и жена.
  
  — Верочка, — глухо проговорил Сталин, — честно говоря, я собирался оставить вас в покое. Но, знаешь, когда долго не вижу твоего лица, твоих манящих глаз, ты мне снишься. Все больше убеждаюсь, что без тебя не сумею жить.
  
  Благодарю Господа, что помог распознать ЕГО коварство. Сталин может приласкать и убить, страстно целовать и на другой день замучить в застенках Лубянки или Бутырок. Я, конечно, не поверила, что монах случайно оказался под колесами грузовика.
  
  — Верочка, ты даешь мне счастье! — вопил Ста-' лин. — Ты мой эликсир! Я всегда буду возвращаться к тебе, — рычал И. В. в экстазе.
  
  
  Принесли правительственную телеграмму о болезни Горького.
  
  — Никогда мы не поймем этого сварливого старика и очень вредного теленка, — сказал И. В. беззлобно. — То он с нами, то против нас. Он по любому поводу и без всякого повода готов проливать крокодиловы слезы.
  
  — Но Горький в России самый любимый писатель! — сказала я.
  
  — Поэтому и терпим, — со вздохом озабоченно процедил Сталин.
  
  Приехали Микоян и Орджоникидзе.
  
  — Привез коньяк, шампанское, скумбрию, шоколад, икру, конфеты, селедку иваси, — хвастливо сообщил Анастас Микоян.
  
  — Заболел Горький, — сказал Сталин. — Придется вместо Италии отправить его на лечение в Горки.
  
  — Почему в Горки? Можно найти место у Кремлевской стены! — сострил Серго Орджоникидзе, который знал истинное отношение И. В. к Алексею Максимовичу.
  
  Все громко засмеялись, Сталин предложил выпить.
  
  — Я провел неделю в Ленинграде, — отрапортовал Микоян. — На обратном пути ко мне в вагон попросился наш общий любимец журналист Кольцов. Он рассказал любопытную историю.
  
  — Говори, охотно послушаем, — миролюбиво разрешил Сталин.
  
  — Горький, скромный пролетарский писатель, всехда жил изысканно, на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая. Он любил аристократическое общество, его всегда окружали молодые, красивые актрисы. В большой просторной петроградской квартире на Кронверкском проспекте целыми днями толпились люди. У писателя экономкой служила бывшая княгиня, элегантная дама средних лет. К ней в Ленинград и зачастил Кольцов. Несмотря на то что старуха давно уже нище не работала, Алексей Максимович посылал одинокой женщине ежемесячное пособие.
  
  — Ты зачем ко мне пожаловал, господин хороший? — спросила старуха вездесущего журналиста.
  
  — Побеседовать.
  
  — Милый человек, без водочки разве может состояться серьезный разговор? Ступай, принеси бутылочку беленькой и крепенькой.
  
  Через 10 минут Михаил Ефимович вернулся с бутылкой.
  
  — Голубчик, неужели ты думаешь, что я с тобой, незнакомым гражданином, буду пить? Приходи завтра к обеду.
  
  На другой день Кольцов принес еще одну бутылочку.
  
  — Сразу видно, что умеешь держать слово. Сегодня пятница, с утра болит голова, приходи завтра утром, только не забудь захватить две бутылочки беленькой и непременно коньячку, давно его не пила, даже вкус забыла. Захвати ветчинки, сыра голландского.
  
  — Утром в субботу пришел к старухе, — продолжает Кольцов, — бывшая княгиня с жадностью смотрит на портфель, показываю бутылки, пакеты с провизией, старая княгиня оживилась, хандра с нее тут же мигом слетела.
  
  — Говори, что тебя интересует? Небось про А. М. Горького? Он в моде нынче. Запомни, сынок, мода — как молодость, приходит и уходит. Записывай все, что скажу, только на меня не ссылайся, даже под крестом не стану подтверждать: помирать надобно в своей кроватке.
  
  Старуха оживилась, раскраснелась, глаза по-молодо-му загорелись. В конце концов за три бутылки водки она отдала Кольцову' записную книжку Горького. Каким путем та к ней попала, никто не знает.
  
  — Украла, стерва, — ядовито заметил Сталин.
  
  — В записной книжке, — смаковал Микоян, — фамилии, имена, адреса и номера телефонов женщин, которые прошли через постель великого пролетарского писателя. На
  последней странице стояла внушительная цифра, подведен итог.
  
  Мужики осклабились.
  
  — Такому жеребцу можно только позавидовать, — громко проговорил Орджоникидзе.
  
  — Зачем завидовать, бери с него пример и действуй так же напористо, — засмеявшись, сказал И. В. — Мы должны иметь записную книжку Горького, тогда он будет у нас в руках со всеми вонючими потрохами.
  
  — Поздно, — ответил Микоян, — Кольцов возвратил ее писателю.
  
  — Болван! — резюмировал Сталин.
  
  
  Когда остались вдвоем, я сказала И. В.:
  
  — Мне очень хочется побывать на вашей родине, в Гори.
  
  — Там нечего делать, — отрезал он. Затем после длительной паузы — Придется подсказать ленинградским товарищам, чтобы старую экономку-княгиню изолировали от общества. Верочка, как вы считаете, наше решение правильно?
  
  В первый раз он просил у меня совета.
  
  — Зачем ее трогать? Она старенькая и больная, уставшая от жизни женщина.
  
  — Разве старые люди все хорошие?
  
  
  Черное море. Пляж. Катание на яхте. Массажи. Сталин и его ненасытные, звериные объятия. Завтраки, обеды, ужины. Просмотр заграничных фильмов. Бесконечные гости. Светская болтовня с Полиной Сергеевной. Быстро пронесся этот отпускной калейдоскоп.
  
  
  М. Н. Тухачевскому присвоили звание маршала. Торжественный банкет состоялся в ресторане «Метрополь»: тосты, речи, восхваления. Ворошилов преподнес ему именные золотые часы. Сталин прислал поздравительную телеграмму. Обласканный, новоиспеченный маршал забыл о моем предупреждении: тщеславие взяло верх. Первый тост поднял «За первого гражданина страны Советов, дорогого и любимого вождя всех народов товарища И. В. Сталина», второй — «За красного командарма ленинско-сталинской гвардии Клима Ворошилова», третий — «За непобедимую красную кавалерию, замечательного полководца товарища Семена Буденного!» Меня он не заметил, позвонил только после того, как прошел угар.
  
  — Верочка, родненькая, спасибо за подарок, мне очень понравились запонки, галстук, рубашки и золотая булавка. Когда мы увидимся?
  
  Разговор прервала на полуслове.
  
  
  Поздно вечером постучался Маленков.
  
  — В. А., вы хорошо поработали в дни Конгресса Коминтерна, — он протянул плотный конверт. — Здесь три тысячи рублей. Берите, не стесняйтесь. С товарищем Сталиным согласовано. За мной закрепили домик в Болшево. Я очень хочу встретить вместе с вами Новый год.
  
  — Я тоже хочу, но что мы скажем товарищу Сталину?
  
  — Нужно согласие, все остальное я беру на себя.
  
  — Г. М., но с одним условием: чтобы потом не было неприятностей!
  
  — В знак дружбы примите, В. А., от меня золотое кольцо. Дай Бог, чтобы в лучшие дни оно стало обручальным…
  
  В театре на репетициях снова появился Шолохов. Он перестал вмешиваться, делал артистам комплименты, дарил духи, шоколад, конфеты. Всех участников спектакля пригласил Новый год встречать у него в станице. Он демонстративно ухаживал за Ольгой Лепешинской.
  
  Нам показали экранизацию романа «Тихий Дон», постановка 1931 г. В роли Аксиньи снялась прекрасная артистка Эмма Цесарская.
  
  Я сблизилась и подружилась с Екатериной Павловной Пешковой. Она попросила меня спеть для А. М. Горького. С удовольствием выполнила ее просьбу. Весь вечер в их доме на Малой Никитской звучали русские романсы и арии из опер русских композиторов. Растроганный писатель вспомнил Ф. И. Шаляпина, назвал его «забубенным другом», «несмышленой головушкой».
  
  — Обиделся на меня Федя за одно письмо, не понял, что власть строки продиктовала.
  
  — А. М., вам нельзя расстраиваться, — сказала я.
  
  Горький, как маленький ребенок, заливался слезами.
  
  Когда Екатерина Павловна отправилась на кухню хлопотать насчет ужина, я тихо, чтобы никто не слышал, спросила:
  
  — Журналист Михаил Кольцов возвратил вам записную книжку синего цвета?
  
  Писатель насторожился:
  
  — Кто мог вспомнить о ее бренном существовании?
  
  — Ни о чем не спрашивайте, сожгите ее! О ваших записных книжках известно в ЦК ВКП(б)…
  
  — Господь с вами, не бойтесь, говорите нормальным голосом, я не имею привычки выдавать людей. Спасибо, что сказали. Некоторых моих записных книжек больше не существует.
  
  Сталин простудился, он заболел воспалением легких. Это дало возможность встретить Новый год с Маленковым. Дружба с ним спасла меня от многих бед…
  
  Год 1936
  Дача Маленкова утопает в сосновом бору. В доме множество корзин и хрустальных ваз с живыми, свежими цветами. Я перестала удивляться изобилию, которое имеет правительственная верхушка.
  
  — Верочка, специально к вашему приезду я заказал цветы из оранжереи, — хвастливо проговорил хозяин дома.
  
  Нам прислуживал пожилой, глуховатый человек. У него была лобастая, круглая, как луковица, голова с едва заметным носом и признаками будущей лысины во весь череп от лба до затылка.
  
  — Дальний родственник. Держим из сострадания, у него никого нет. Гавриил Евсеевич плохо слышит, когда смотрит на вас, слова угадывает по губам.
  
  — Г. М., вы намерены весь вечер киснуть в помещении?
  
  — В. А., кто вам нужен? Вы не можете себе представить, с каким нетерпением я ожидал этого дня.
  
  — Простите за нескромный вопрос: как вам удалось отделаться от жены?
  
  — К счастью, она улетела на Дальний Восток проводить партийную конференцию, ее не будет две недели.
  
  — Скажите, что произойдет, если И. В. узнает, что я с вами встретила Новый год? Его бесконечные нравоучения хуже горькой редьки, они вызывают у меня тошноту.
  
  — Не принимайте все так близко к сердцу, прекратите делать ему замечания, во всем старайтесь потакать. Такого зверя трудно приручить, только смелые, отважные люди берутся за дрессировку хищных зверей: львов, тигров, шакалов, бегемотов и даже крокодилов. Я высказал мысль, которую храню на дне своего сердца. Моя супруга не ведает, что происходит в моей душе.
  
  — Г. М., если вам не нравится Сталин, что заставляет вас так преданно ему служить? Вы — способный инженер, могли бы получить соответствующую работу на заводе, фабрике, в научно-исследовательском институте.
  
  — Когда молодой человек, увлеченный актерством, попадает одной ногой в театр, запах кулис действует на него, как гипноз. Имея незначительный талант, он навсегда остается служить Мельпомене, и его не смущают вечные колеса, рмена городов, невыигрышные роли, плохие гостиницы, скудность бытия. Страстно и убежденно он отдает все силы сцене. — Мой собеседник залпом выпил стакан боржоми. Потом снова продолжил свою полуисповедь — Я, Верочка, родился в степном городе Оренбурге, вспомните «Капитанскую дочку» Пушкина. Добровольцем вступил в Красную Армию, не по принуждению, а по человеческой совести стал в 1920 году на Туркестанском фронте большевиком. Четыре года учился в Московском Высшем Техническим Училище. В 1925 году меня с пятого курса забрали на партийную работу в аппарат ЦК ВКП(б), об этом не жалею. Верочка, родная моя, любимая женщина, вот увидите, придет и наше время! Убедился на собственном опыте, если не ты, так тебя сомнут и не дадут подняться. Надеюсь, что вы оцените мою прямоту, я стремлюсь к власти и непременно своего добьюсь!
  
  — Г. М., для чего вам сдалась эта поганая власть?
  
  — Надоело быть исполнителем чужой воли и никогда не иметь своего собственного голоса.
  
  — Сталин добровольно не уступит свой пост.
  
  — Известно, что дураки не перевелись, властолюбцев на земле больше, чем властителей.
  
  — Оказывается, вы неплохой дипломат!
  
  — Мы с вами должны объединиться в борьбе против И. В. Он дальновиден, умен и как никто хитер!
  
  — Что нам это даст?
  
  — Приведу заурядный пример: вам не по душе опера Ивана Дзержинского «Тихий Дон». Русские композиторы Чайковский, Мусоргский, Глинка, Бородин, Римский-Корсаков — вам ближе. Об этом вы только вполголоса намекнули дирекции Большого театра, и она уже на задних лапках готова выполнить любое ваше желание. В театре имеются серьезные соперницы, одно слово — и они с повышенным окладом переведены на работу в периферийные театры. Вам хочется увидеть спектакли оперных театров Франции, Италии, Англии? Вас немедленно посылают в творческую командировку за государственный счет. Вы живете полнокровной жизнью, и вам не надо думать о завтрашнем дне…
  
  — И за все перечисленные блага я должна щедро расплачиваться своим телом?
  
  — Простите меня, а сейчас вы не платите? Вы увлечены Сталиным? Неужели вы его так крепко любите, что не можете жить без него?
  
  — Г. М., разве вы лучше его?
  
  — В моих жилах течет русская кровь, мои предки — дворяне из старинного рода. Я моложе Сталина на 24 года, готов развестись с женой, она давно уже мне опостылела, мне противно ложиться с ней в постель. Разве этого недостаточно?
  
  К великой радости, нас позвали ужинать. От серьезной беседы я страшно устала, заломило в висках.
  
  В доме тепло, в печке весело потрескивают березовые дрова. Маленков предложил выпить за дружбу. Мне захотелось безудержного веселья, в ресторан, где много света и музыки, к цыганам, кутить, гулять, петь. Мой скучный кавалер словно догадался, о чем я думаю.
  
  — Работникам ЦК ВКП(б) запрещено появляться в людных местах и тем более в ресторанах. Сегодня светлая ночь, хотите покататься на тройках с бубенцами? *
  
  — Конечно, хочу! Кто может отказаться от такого заманчивого предложения?
  
  — Тогда одевайтесь по-зимнему. Кучер-стервец заснул, он выпил один целую бутылку водки. Пойду скажу, чтобы его разбудили и запрягли лошадей.
  
  — Мы не заблудимся?
  
  — С нами поедет охрана, возьмем с собой собак, немецких овчарок.
  
  Дорога шла по краю леса, потом по широкой лесной просеке, мелькали и старые сосны, и молодой березняк, и высокие корявые дубы, одиноко стоявшие на полянах, где недавно срубили лес, но скоро все смешалось в воздухе, в облаках снега. Поднялся ветер. В бешеной пляске закрутились, затанцевали серебристые, золотистые снежинки. Лошади неслись все быстрей и быстрей, они, бедные, тоже ощутили мороз. У меня сдавило дыхание.
  
  — Накатались, В. А., или еще хотите? — сквозь ветер зло прокричал Маленков.
  
  — А вы замерзли?
  
  — Уже поздно, хочу домой, к печке, уж больно озябли ноги.
  
  Хотела ему крикнуть: «Рыхлое, мордастое животное, тебе не изба нужна, а увесистая материнская сиська!» Но я заставила себя сдержаться.
  
  — Начальник, будем назад вертаться? — радостно спросил багрово-рыжий, весь заиндевевший кучер.
  
  — Домой! Домой! Только поскорей! — проревел Г. М.
  
  И опять с новой силой в который раз вспомнились детство, Дальний Восток, Амур, рыбалки, тайга, безмятежная юность, первая любовь, консерватория, композитор Глазунов с его доброй, неповторимой улыбкой. Как все это было давно! Если бы жизненный круг повернулся в обратную сторону и все началось бы сначала — без Сталина, без надоевших вождей, без интриг и сплетен… Из забытья вывел голос замерзшего Маленкова.
  
  Старые, ко всему безразличные женщины помогли нам раздеться. Красные, распаренные морозом и холодным ветром, мы с удовольствием выпили крепкой, на-стоенной на лимонной корочке водки. Взглянули на часы. Оказалось, что через пять минут стукнет Новый 1936 г. О себе не хотелось думать. Я плыла по течению, только не знала, куда плыву.
  
  — Под Новый год друзьям и близким дарят подарки, — сказал весело хозяин. — Верочка, я собираюсь преподнести вам туркменский ковер ручной работа.
  
  — Г. М., дорогой, я боюсь получать такие дорогие подношения. Снова возникнет вопрос, чем и как рассчитываться.
  
  — Пока… добрым отношением!
  
  Мы слушали пластинки. Классическую музыку Маленков не понимал, она его утомляла. В два часа ночи он пошел провожать меня в отведенную комнату. По лестнице поднялись на второй этаж, у дверей Маленков смущенно спросил:
  
  — Разрешите мне остаться?
  
  Происходит завуалированный тори
  
  — Г. М., умоляю вас, не трогайте меня. Быть с вами просто так не могу и не хочу. Дорогой, не обижайтесь, невозможно переходить из одной постели в другую. Получив свое, вы первый станете негодовать и осуждать. Вы знаете, что слухи обгоняют ветер.
  
  — За правдивость суду уважать вас еще больше. Верочка, вы мой оракул! Я терпелив, умею ждать, надеюсь, что когда-нибудь я все-таки добьюсь вашей благосклонности.
  
  — Кредитору не полагается заранее выдавать вексель.
  
  Когда он вышел, задумалась, почему надменный, скрытный, ловкий и малоразговорчивый Маленков в первый же вечер раскрыл душу, наизнанку вывернул нутро? Откуда такое бесстрашие? Отныне и я стану такой. Каждого начну скручивать, получать как можно больше, а взамен ничего не давать, отделываться надо обещаниями, вселять маленькую надежду. В одно и то же время назло им всем стану требовательной и недоступной, ласковой и холодной, величественной и неподкупной.
  
  Проснулась в 11 часов утра. На дворе яркое солнце. Метель улеглась. Кругом чудесная деревенская тишина. Чистенький, нарядный, коротконогий Маленков читает в гостиной газеты, просматривает журналы, делает выписки. После долгих переговоров отправились на прогулку. Снег, отливающий белизной, слепит глаза. По дороге Г. М. учил меня уму-разуму:
  
  — Бойтесь и не доверяйте Сталину. У него нет сердца, он никого не щадит. Не моргнув глазом, раздавит душу сапогом. Забыл сказать: И. В. серьезно увлекся еще одной певицей, на сей раз еврейкой — Натальей Дмитриевной Шпиллер. Мне сообщили, что она была у него несколько раз. Говорю не для того, чтобы причинить лишнюю боль. Знайте, Сталин — не вечен, мы все смертны, одних могила раньше поглощает, других позже.
  
  Намек Маленкова запомнила. Слезно его попросила:
  
  — Г. М., давайте оставим политику, честное слово, надоело…
  
  
  Перед наступлением сумерек возвратилась в Москву. Дома ждала телеграмма: «Срочно позвоните Пильняку».
  
  — Верочка, — проговорил восторженный Пильняк, — я собираюсь за уши притащить к вам блестящих собеседников, если вы, конечно, разрешите. Писателя М. А. Булгакова, его жену Елену Сергеевну, артиста Художественного театра В. И. Качалова, его супругу режиссера Нину Николаевну Литовцеву. Я должен знать: как вы отнесетесь к такому внезапному вторжению?
  
  — Мечтаю отвлечься от суеты мирской!
  
  — Теперь вы убедились, что я пай-мальчик? Не успел объявиться в Москве, как дал о себе знать.
  
  — Ценю вашу заботу.
  
  — А можно более ласково?
  
  — Спасибо, Боренька!
  
  
  С острыми ироническими рассказами Булгакова я познакомилась давно. До слез хохотала, когда читала «Роковые яйца», «Дьяволиаду», «Собачье сердце». В Московском художественном театре несколько раз смотрела «Дни Турбиных». Спектакль волновал, заставлял мыслить, думать, мечтать. С автором пьесы меня познакомил галантный Станиславский. Иногда Булгаков приходил к нам за кулисы, в Большой театр. Поражали его безукоризненный костюм, ослепительной белизны рубашка, ботинки, начищенные и отливающие зеркальным блеском. Воспитанный, вежливый по-старомодному, с изысканными аристократическими манерами, он нравился и женщинам, и мужчинам, которые тайно старались во всем ему подражать.
  
  Гости пришли к ужину: высоченный Качалов с Ниной Николаевной, нарядно-элегантный Булгаков с красивой, стройной, преданной Еленой Сергеевной, которая ради него оставила мужа, крупного военачальника. Шествие замыкал Борис Пильняк. Яркая цветная ковбойка его очень молодила. Он притащил корзину разной снеди со множеством бутылок вина. Посыпались анекдоты, шутки, нескончаемые эпизоды из театральной жизни. Первым заговорил Качалов:
  
  — Зимой 1929 года в труппу Художественного вступил молодой артист Осип Наумович Абдулов. Принимали его Немирович-Данченко, моя благоверная супруга и ваш покорный слуга. На первых порах ему поручили небольшую, эпизодическую роль приказчика Гаврилы в комедии Островского «Горячее сердце». После премьеры Станиславский вызвал Абдулова к себе в кабинет и сказал: «Вы, голубчик, замечательно сыграли! Самое радостное, что сердцем поняли нутро нашего Художественного театра. Поздравляю! Оригинальным, проникновенным рисунком образа Гаврилы вы органически влились в актерский ансамбль «художественников». Вы изумительно, неподражаемо хромали. Вот что значит, когда актер мыслит правильными категориями и всем существом принимает систему». Набравшись храбрости, смущенный Абдулов попросил у Константина Сергеевича на память автограф. Станиславский вынул из портмоне свой портрет, на котором размашисто написал: «Осипу Наумовичу Абдулову свидетельствую глубокое уважение и благодарность за доставленное удовольствие».
  
  Прошло несколько дней, в театре премьера драмы Всеволода Иванова «Бронепоезд 14–69». На сей раз новоиспеченный артист Абдулов играет партизана. В антракте рассерженный Станиславский набросился на неосмотрительного актера: «Голубчик, милый Осип Наумович, запомните, что однажды найденную деталь нельзя так часто повторять, переносить из одного спектакля в другой. Поймите, милостивый государь, Художественный театр не терпит штампов».
  
  Посрамленный, убитый горем Абдулов немигающими глазами смотрел на строгого мэтра:
  
  — Что я сделал неправильного? — пролепетал несчастный артист. Станиславский так же строго:
  
  — Подумайте сами, голубчик! Вам станет гораздо легче, если без посторонней помощи найдете зерно ошибки, на это вы и «художественник».
  
  Окончательное падение Осипа Абдулова произошло на спектакле «Дядюшкин сон» по Достоевскому.
  
  — Объясните нам, голубчик, — заревел Станиславский, — почему в каждом спектакле вы продолжаете усиленно хромать? Неужели повторяемый штрих приносит вашему актерскому самолюбию моральное удовлетворение?
  
  Потрясенный Абдулов, наконец, понял, что от него хочет режиссер, которого он боготворил.
  
  — Простите, великодушно… Но у меня нет правой ноги, она давно ампутирована, поэтому я вынужден хромать не только на сцене Художественного театра, но и в жизни…
  
  Обычно выдержанный Станиславский истерически захохотал. Смеялись актеры, смеялась секретарша, смеялись капельдинеры и уборщицы, сторожа и пожарники, гримеры и костюмеры, буфетчики и кассирши, дирекция и администрация… Абдулова уволили, в приказе значилось: «Освободить от занимаемой должности по собственному желанию в связи с переходом на постоянную работу в другой театр». Не мог же Немирович-Данченко написать: «Артист О. Н. Абдулов уволен из Художественного театра за систематическое и беспринципное хромание во время спектаклей»….
  
  Мы с интересом приготовились слушать М. А. Булгакова.
  
  — Глухой ночью 1919 года я ехал в расхлябанном вагоне. При свете крохотной свечки, вставленной в бутылку из-под керосина, написал свой первый маленький рассказ. Озябший, в прохудившейся солдатской шинели, без гроша в кармане предстал я пред мрачные очи пухлого тушеобразного редактора. Шлепая губами, редактор сухо бросил: «Через неделю».
  
  С бьющимся сердцем и пустым желудком вторично вхожу в знакомый кабинет. Всеми своими необъятными телесами редактор неуклюже бросился на меня: «Вы пишете почти как Александр Валентинович Амфитеатров, ваша палитра где-то напоминает самого А. П. Чехова, уверен, что вы перещеголяете в недалеком будущем самого короля смеха — Аверченко. Дорогой мой, вы талантище!»
  
  Глотая голодную слюну, спрашиваю: «Значит, фельетон понравился?» — «Что за вопрос? Гениально! Блестяще! Вы затмили всех юмористов живых и мертвых». — «Значит, напечатаете? Дадите авансик?»— «Ни под каким видом! У меня семейство и все хотят 4 раза вкусно поесть! — так же смачно, с жизнерадостным аппетитом воскликнул редактор. — Но непременно заходите, приносите еще что-нибудь почитать. Хоть вы единственный вошли в мое положение, рассмешили».
  
  В конце 1921 г. я приехал в Москву. Чтобы поддержать существование, служил репортером и фельетонистом в газетах и возненавидел эти звания, лишенные каких-либо отличий. Заодно возненавидел редакторов, ненавижу их сейчас и буду ненавидеть до конца жизни.
  
  — Теперь мне слово, — улыбаясь, сказала Елена Сергеевна Булгакова. — Художественный театр в лице Станиславского и Немировича-Данченко предложил М. А. написать пьесу по материалам романа «Белая гвардия». Так родилась его первая драматургическая ласточка «Дни Турбиных». Премьера в Художественном, как вы знаете, состоялась в 1926 г. Руководителем постановки был К. Станиславский. Эту пьесу неоднократно снимали и со скрипом восстанавливали. Пришел и такой день, когда в наш дом постучался голод. Все, что накопили, пришлось продать. Дожили до того, что у М. А. остался единственный черный выходной костюм и одна белая рубашка, которую я стирала каждый вечер. На работу его никуда не брали. Газеты и журналы под благовидными предлогами отказывались печатать булгаковские рассказы, повести, фельетоны. В издательствах с ним не разговаривали. В печати началась разнузданная травля. Критики ополчились против его пьес «Зойкина квартира» и «Багровый остров». И вот «Дни Турбиных» снова засверкали на сцене Московского художественного театра. Несколько раз приезжал на спектакль Сталин. В эти трагические минуты Булгаков, отчаявшись, отправляет письмо советскому правительству. На конверте Миша вывел крупными буквами: «Москва, Кремль, товарищу И. В. Сталину, Советскому Правительству». Люди, причастные к искусству и литературе, любят разыгрывать знакомых, товарищей, друзей. В то время многие от безделья занимались различными мистификациями. 18 апреля 1930 г. в три часа ночи у нас в квартире раздался пронзительный телефонный звонок. От неожиданности мы вздрогнули. Нам давно никто не звонил. Мы были отторгнуты из жизни. Я сняла трубку. М. А. был нездоров, лежал на диване, укутанный пледом. Я тихо спросила: «Кто спрашивает Булгакова?» В ответ резкий гортанный голос: «Сталин!» Растормошила мужа: «Мишенька, родной, у телефона товарищ Сталин, скорей подойди». — «Не верю! Нас кто-то из актеров разыгрывает!» Многие друзья в Москве и Ленинграде знали про булгаковское письмо. Уговорила Булгакова взять трубку. «Сталин!» М. А. недоверчиво: «Какой Сталин?» — «Насколько мы понимаем, в Советском Союзе имеется единственный Сталин Иосиф Виссарионович. Возможно, у вас, товарищ Булгаков, существует несколько товарищей Сталиных?» — «Простите, Иосиф Виссарионович, я вас слушаю!» — «Мы получили ваше письмо. Мы что, вам очень уж надоели? Не нравится вам советская власть? Может быть, действительно отпустить вас за границу? Я хотел бы лично с вами встретиться!» — «Для чего? На какую тему мы станем беседовать?» — «Не о сапогах и спичках, деликатесах и модных костюмах, а о назначении советской литературы, о совести и нравственности литератора». — «Я считаю, что русский писатель не может жить вне Родины». — «Правильно говорите, товарищ Булгаков. Вы где хотите работать?» — «В Художественном театре, Иосиф Виссарионович.» — «Попробуйте утром подать заявление на имя директора!» — «Я уже был там, но мне отказали». — «Они сделали ошибку, возможно, раскаялись, зайдите еще раз, если не получится, напишите нам». — «Спасибо, товарищ Сталин!» — «До свидания, товарищ Булгаков!»
  
  Мы сразу же записали этот разговор. Спать, конечно, не ложились всю ночь, просидели с думами о будущем. Утром Миша побрился, выпил стакан чаю с хлебом, почистил ботинки. Он собирался в Театр относительно работы, но его опередили. Прибежал запыхавшийся директор-распорядитель Федор Николаевич Михальский.
  
  «М. А., роднуля наша, как хорошо, что застал вас дома. Есть все-таки Бог на свете! Пишите, родной, заявление». — «Куда? Зачем? Кому?» — удивленно спросил Булгаков. «Конечно, к нам, в Художественный, на имя самого Владимира Ивановича Немировича-Данченко. Он ждет вас, Мишенька!»
  
  Потрясенный Булгаков написал заявление.
  
  «Федор Николаевич, я же у вас на днях был, вы со мной не хотели говорить, сделали вид, что не узнали!»
  
  — «Что было, то сплыло. Тогда не мог, а вот теперь могу говорить сколько угодно».
  
  Михальский ушел. Пришел надушенный представитель отдела кадров Большого театра. Широким цветным платком он тщательно вытер отполированную лысину, потом торжественно изрек: «Товарищ Булгаков, у нас имеется для вас вакантное место режиссера. Будьте так добры, напишите заявление, и мы вас зачислим на постоянную работу без испытательного срока». Мише предложили сделать для радио монтаж спектакля «Дни Турбиных». Московский Театр Сатиры заказал пьесу. Издательства прислали бланки договоров…
  
  Но недолго продолжалось воскресение писателя и драматурга Михаила Булгакова.
  
  Рассказ Нины Николаевны Литовцевой:
  
  — Московским художественным театром управляли три человека: Станиславский, Немирович-Данченко, зав. труппой Подгорный. Драма Булгакова «Дни Турбиных» претерпела сложную жизнь. Репертком ее запретил, кассовые сборы в театре сразу понизились. Как-то в дирекции раздался телефонный звонок. Трубку лениво снял Подгорный: «Художественный слушает! У телефона зав. труппой Николай Афанасьевич. Кто говорит?»
  
  — «Сталин». Подгорный поперхнулся, позвал Немировича-Данченко, но не сказал ему, кто говорит. «Директор художественного Владимир Иванович слушает вас!»
  
  — «Сталин говорит. Пригласили Станиславского. «Здравствуйте, Иосиф Виссарионович! Как ваше здоровье? Константин Сергеевич у телефона». — «Мы считаем, что пришло время восстановить пьесу Булгакова «Дни Турбиных»!» — «Согласен с вами, мы с Владимиром Ивановичем сделаем это с превеликим удовольствием». — «Сколько понадобится времени на восстановление?» — «Полтора года, И. В.» — «Мы должны увидеть спектакль через три месяца». — «Совершенно верно, правильно говорите. Мы поручим эту работу товарищу Немировичу-Данченко, он у нас самый оперативный режиссер».
  
  Сталин повесил трубку. О происшедшем разговоре узнал весь театр. Станиславский — прекрасный актер, схватился за сердце. Вызвали врача. «Федю позовите! Федю Михальского! Скорей!» Михальский склонился над поникшим Станиславским. «Федя, милый! Срочно закажите билеты в Кисловодск, если есть вечерний поезд, сегодня же уедем. Со мной поедут Лилина и вы».
  
  Пильняк рассказал историю написания романа «Тихий Дон».
  
  — Вы знаете, — сказал Булгаков, — Шолохов предложил мне сделать инсценировку романа. Я спросил, на каких условиях и для какого театра. Он самоуверенно ответил: «Авторство остается за мной. Вы получите проценты. Любой театр поставит пьесу с моей фамилией». — «В таком случае, — сказал я, — вам, Михаил Александрович, нужен не драматург, а «негр». Теперь он мой заклятый враг и ждет случая, чтобы отомстить.
  
  
  Согласилась принять участие в сборном концерте для командиров Красной Армии. Приехала пораньше, чтобы послушать доклад Тухачевского. Запомнились его слова: «В скором времени немецкая военщина разыграет кровавый феерический спектакль. Пляска смерти будет ужасной. Мы, солдаты Красной Армии, не имеем права сидеть сложа руки. Одной дисциплины недостаточно, необходимо доскональное перевооружение всей Армии и Военно-Морского флота и, непременно, ежегодные маневры. Я не боюсь этих слов: маневры — генеральная репетиция к будущей схватке с фашизмом. К сожалению, она неизбежна».
  
  Я видела, что его речь не понравилась Ворошилову и Буденному. Народный комиссар сузил брови: он не выносил упреков.
  
  Тухачевский пришел ко мне за кулисы:
  
  — Верочка, сколько лет, сколько зим? Я, конечно, виноват перед вами, завертелся, одолевают всяческие скрипучие дела. Вы на меня не сердитесь?
  
  — Нет, М. Н., и эту боль перенесла, сама виновата, что повисла на вашей шее, что безудержно бросилась в ваши объятия. Ничего не поделаешь, до конца жизни придется нести тяжкий крест и жить одними воспоминаниями.
  
  — Нам надо объясниться!
  
  — Что это даст? -
  
  — После концерта вы свободны?
  
  — Да.
  
  — Я вас буду ждать с машиной у подъезда.
  
  Тухачевский предложил поехать на дачу, сказал, что его домашние находятся в Москве.
  
  — Зачем нам так далеко ехать? Мы можем поговорить в машине.
  
  — Верочка, — с грустью проговорил М. Н., — я уезжаю в Лондон на похороны короля Георга. Оттуда поеду в Париж. Увидимся в конце февраля. Перед вами я предельно честен. В мою беспокойную жизнь, как вихрь, ворвалась другая женщина, я потерял голову, у меня нет сил остановиться. Желаю вам прочного и долгого счастья! Верочка, мы останемся друзьями, — крикнул он, когда я садилась в такси.
  
  
  С оперой «Тихий Дон» мы вконец измотались. В классических операх все гораздо проще, потому что в их трактовке выработалась определенная традиция, общий эскизный рисунок, который в принципе никогда не меняется.
  
  Во время генеральной репетиции появился нарядный, надушенный Поскребышев. Он сел в кресло и сразу же задремал. Когда я собралась домой, он меня окликнул:
  
  — В. А., я за вами приехал. Товарищ Сталин ждет нас.
  
  — А. Н., миленький, сегодня у меня нет времени, в театре изменено расписание, я занята в вечернем спектакле, а ночью у меня запись на радио.
  
  — Когда прикажете заехать и что им сказать?
  
  — 25 марта премьера «Тихого Дона», надеюсь, что вы тоже придете, мне очень важно знать мнение истинных друзей!
  
  Поскребышев от удовольствия засопел, лицо его покрылось испариной.
  
  — Если дела позволят, — сказал он важно, — тогда непременно придем.
  
  — С И. В. я смогу повидаться в выходной день.
  
  — Товарищ Давыдова, не беспокойтесь, мы для вас в момент все сделаем.
  
  — А. Н., в пятницу я приглашаю вас на обед.
  
  — Очень рады. К каким часам дозволяется прибыть?
  
  — В пять часов.
  
  В те годы А. Н. был еще темноватым, неотесанным мужиком. В надменного сановника он превратился позже.
  
  На званый обед Поскребышев приехал в новом ко-веркоровом костюме, до синевы выбритый, подстриженный, надушенный самыми дорогими духами.
  
  — В. А., надеюсь, что и нашим подарочком не побрезгуете? Дозвольте внести? Пойду, прослежу, чтобы не наследили, а то жалко, пол-то паркетный.
  
  Он вышел на лестничную клетку и зычно крикнул:
  
  — Митрич, можно несть, хозяйка дома.
  
  Коротышка-шофер, именуемый Митричем, тяжело дыша, внес большой ящик. Как водится на Руси, хотела за труды поднести Митричу стопку водки. Поскребышев бурно запротестовал:
  
  — В рабочее время сотрудникам ЦК ВКП(б) пить не дозволяется.
  
  — А. Н., какие будут приказания? — степенно спросил Митрич.
  
  — Поезжай в гараж, мы вызовем, когда потребуешься, отлучаться надолго не следует.
  
  — К зазнобе на полчасика можно заехать?
  
  Поскребышев кивнул.
  
  Александр Николаевич ел жадно, много пил, он быстро захмелел. Вначале посыпались лирические излияния, затем беседа перешла на щекотливую политическую тему.
  
  — Обидно, В. А., — проговорил А. Н., — что в нашей стране столько развелось разных шпионов. Вредительством занимаются продажные шкуры — ответственные работники, которые находятся на самой высоте, на правительственных постах. Мы получили сообщение, что маршал Блюхер, командующий войсками на Дальнем Востоке, на расширенном партийном активе заявил, что крестьяне должны вступать в колхозы только на добровольных началах. Этого дурака мы вызвали на беседу в ЦК ВКЩб). Он прочно уверовал, что Дальний Восток — его собственная вотчина.
  
  Могущественный секретарь Сталина вплотную придвинулся ко мне. Икая, дыша винным перегаром, он сказал:
  
  — Что ж на подарочек не взглянете? Может, не угодили-с? В момент заменим.
  
  Оказалось, что Поскребышев притащил роскошную хрустальную люстру.
  
  — Хрусталь настоящий, отборный! Имеется клеймо фирмы. У одного жулика реквизировали. На Ваганьковском кладбище седенький благообразный старикашка продавал бумажные цветочки, иконки, крестики, свечки. Им заинтересовались работники уголовного розыска. При проверке выяснилось, что он — бывший помещик Ростислав Казимирович Ратомский. На квартире произвели обыск, у старика богатства — на две полные грузовые машины. Конфискованное имущество пустили на распродажу по закрытым каналам. Я приобрел люстру, еще прихватил столовый сервиз на 24 персоны — саксонский. Драгоценности скупили Маленковы, картины — Ворошиловы, Молотовы, Вышинские, Микояны. Во время торга животики от смеха можно было надорвать. Правители наши чуть-чуть не передушили друг друга. У того же старичка нашли шикарную библиотеку из старинных книг, одни переплеты чего стоят! Все с золотым тиснением. Буденный спрашивал, годится ли золотишко на зубные коронки. Он со старой женой разошелся, женился на певице Михайловой. Эх, хороша бабенка! Грудастая, здоровая, красивая, бровь черная, смолистая, зубы ровные, белые, как шагнет, аж пол под ногами трещит. Не баба — конь-рекордсмен! Часть книг приобрел Вышинский. На складе осталось 15 тысяч книг.
  
  — Душечка А. Н., мне совсем нечего читать!
  
  — Понял вас, красавица, с полуслова. Начальник склада Саша Орехов — мой друг. Мы с вами туда поедем и вы выберете, что вам нужно.
  
  — А. Н., вы боитесь Ягоду? Склад Орехова ему подчинен?
  
  — По доброте душевной открываю вам государственную тайну. Генрих Ягода — обречен, немного осталось ждать.
  
  — Где находится склад?
  
  — Там же, в районе Лубянки. В. А., теперь наш черед настал пригласить вас в гости, примем отменно.
  
  — Я приеду к вам после премьеры «Тихого Дона».
  
  — Премного благодарны. Верочка, Маленков собрал главных редакторов газет и журналов, приказал им заранее подготовить положительные статьи о спектакле «Тихий Дон» и персонально о вашем творчестве. Держитесь за нас, мы нынче крутая сила!
  
  — Спасибо, милый! А. Н., у меня к вам имеется одна просьба, но я стесняюсь ее высказать.
  
  — Говорите, все из-под земли вмиг добудем!
  
  — Подарите мне свою фотографию.
  
  Поскребышев взглянул на меня обалдевшими, бесцветными глазами. Несколько минут он находился в шоке.
  
  — Вы смеетесь надо мной! Неужели я похож на шута? Зачем вам сдалась моя фотография? Для коллекции?
  
  Преодолев отвращение, села к нему на колени. Обомлевший Поскребышев, не дыша, прижался ко мне.
  
  — Теперь верю! — промычал он плаксиво.
  
  
  На сталинской даче находились Ежов, Маленков, Шкирятов, Вышинский, Молотов, Каганович, Ворошилов, Андреев. Пухленькая белотелая Валечка осторожно просунула смазливую мордашку в двери кабинета.
  
  — Чего тебе? — мягко спросил Сталин.
  
  — Обед поспел, можно накрывать на стол?
  
  — Товарищи, вы готовы наполнить отощавшие желудки? — обратился И. В. к гостям.
  
  Общество шумно направилось в столовую. Я уже говорила, что вожди любили наедаться и напиваться вдосталь.
  
  — Товарищи! — Как заведенные солдатики, все повернулись в сторону Сталина. — При ЦК ВКП(б) создана специальная комиссия государственной безопасности, а работы нашей совершенно не видно. Мы с вами перестали оправдывать насущный хлеб. Нехорошо получается, придется всех переизбрать и другим, более ответственным товарищам поручить это важнейшее дело.
  
  Выскочил крошечный мальчик-нарком Ежов:
  
  — Правильно, товарищ Сталин! Спасибо, что направляете нас к новым завоеваниям!!! Обещаем перестроиться в срочном порядке!
  
  И. В. покосился, он не выносил открытой лести.
  
  — Мы предлагаем, — жестко проговорил Сталин, — с завтрашнего дня начать по всей стране тщательную проверку работы органов НКВД. Следует прощупать и самого народного комиссара, — глаза И. В. занялись недобрым блеском. — Мы, большевики-ленинцы, обязаны раскрыть глаза рабочему классу и крестьянству. Мы будем жесточайшим образом наказывать предателей, изменников, территористов-двурушников. Пришло время провести в этом году показательный процесс. Какие на этот счет имеются предложения?
  
  — Разрешите мне? — проговорил коренастый Шки-рятов.
  
  — Говорите, Матвей Федорович.
  
  — На днях мы заслушали сообщение наркома внутренних дел товарища Ягоды и его помощников. В пересмотре находятся дела Зиновьева и Каменева.
  
  — Из-за двух паршивых овец не стоит раздувать пламя, — отрезал Сталин.
  
  — Получена санкция на арест Евдокимова, Смирнова, Бакаева, Мрачковского, — веско заявил Вышинский.
  
  И. В. улыбнулся:
  
  — Такой оборот совершенно меняет дело. Членам комиссии вменяется обязательное присутствие на допросах.
  
  Заговорил беспощадный и умный Маленков, до сих пор хранивший молчание:
  
  — В стране не хватает рабочих рук. Кто добровольно согласится работать на строительстве дорог и каналов, по осушке болот? Кто будет рубить лес, выкорчевывать в тайге пни, создавать новые индустриальные центры? Планирующие организации зашли в тупик и не представляют себе, как найти выход из создавшегося положения.
  
  — Такой пустяковый вопрос можно решить очень просто, — ухмыляясь, сказал Сталин. — Преступников всех рангов — уголовников и политических — мужчин, женщин, подростков, юношей и девушек меньше держите в тюрьмах. Мы стали слишком расточительны, за государственный счет бесплатно кормим такую ораву! Немедленно всех отправьте в концентрационные лагеря, физический труд полезен. Согласен, что найдутся типы, которые не захотят работать, создайте для них невыносимые условия. Среди заключенных вербуйте людей, играйте на самых слабых человеческих струнах, за трудовые успехи поощряйте, вплоть до орденов. Некоторых можно представить к досрочному освобождению, хорошей премией для мужчин может служить женщина.
  
  — И. В., оказывается, вы замечательный юрист-практик! — заискивающе пропел Вышинский.
  
  Комплимент Сталину понравился, это все заметили.
  
  — Жулики, шпионы, предатели имеются во всех городах страны. Они умело проникли в. промышленность и сельское хозяйство. — Сталин воодушевился. — Разнарядки отправляйте в партийные организации и органы НКВД. Пассивных деятелей снимайте без предупреждения, за саботаж отдавайте под суд, этапируйте в лагеря на общие работы. Про церемонии следует забыть, мы не китайцы.
  
  И. В. не привык так много говорить, он перевел дух, выпил не спеша стакан подогретого вина, затем продолжил:
  
  — За науку и культуру отвечает Жданов, за промышленность и сельское хозяйство — Маленков и Хрущев, за партийные органы — Ежов, Поскребышев, Мех-лис, за органы юстиции — Вышинский, за железнодорожный транспорт — Каганович. Заставьте подследственных раскрывать связи, тогда нам легче будет работать. Я приеду на допросы Зиновьева и Каменева. Мы доведем их до такого состояния, что они вынуждены будут сознаться в подготовке и организации злодейского убийства товарища Кирова.
  
  — И. В., кто назначается ответственным за Красную Армию и Военно-Морской флот? — спросил красный, прыщавый, весь в бородавках Жданов. — Там всякой нечисти тоже достаточно.
  
  — Если нет возражений, — проговорил Сталин, — самая подходящая кандидатура — Матвей Федорович Шкирятов. За его чистоту я ручаюсь, а мы с товарищем Ворошиловым будем осуществлять общее руководство.
  
  — Меня интересует, что будет делать товарищ Давыдова? — ехидно пропищал неугомонный карлик Ежов.
  
  — Петь в Большом театре и по-прежнему оставаться красивой женщиной, — отрезал Сталин.
  
  Тем временем на столе меняли» блюда. Ежов недвусмысленно смотрел на полногрудую Валечку. Это И. В. только забавляло. Ночью полупьяные соратники разъехались.
  
  — В. А., вы что-то долго болтали с продажной шкурой Тухачевским! Он продолжает к вам приставать? У него больная жена, ваш маршал постоянно меняет любовниц, зато любит произносить бездарные речи, запугивает нас войной. Не родилась на земле такая сила, которая в состоянии победить нашу страну.
  
  — И. В., перед отъездом в Англию М. Н. со мной простился.
  
  — Он большой хвастун и крошечный стратег. Мы сделали ошибку, что выпустили его за границу. Верочка, вы давно у нас не были!
  
  Страсть его по-прежнему не утихала. Я безумно устала от его ласк и животных объятий. Он на меня набрасывался, как разъяренный тигр.
  
  Ночью за мной заехали Поскребышев и Ежов. Они повезли меня на Центральный склад конфискованных вещей. Ценностей там было больше, чем в Ленинградском Эрмитаже: огромные стальные ящики-сейфы, набитые золотыми кольцами, сережками, браслетами, часами, бусами, золотые ложки и вилки, ножи и подстаканники, старинные инкрустированные Библии, в отдельных помещениях — дворцовая мебель петровских, екатерининских и павловских времен, гобелены итальянской, французской, испанской, фламандской школ, меха, шубы, горжетки, накидки, палантины, всевозможные шкуры, штабелями лежали отрезы на костюмы, платья, пальто, хрустальные люстры, богемское стекло, фарфор, роскошная мамонта, картины русских художников, голландских, английских, французских, итальянских, испанских, немецких, скандинавских, тысячи икон и эмали, в золотых и серебряных окладах, кресты и складени, миниатюры различных эпох, коллекционные марки, монеты, царские золотые рубли и десятки, бумажные деньги…
  
  Я отобрала тридцать пять томов.
  
  — И это все? — удивленно спросил Поскребышев. Он что-то шепнул на ухо заведующему складом. Орехов притащил шубу на собольем меху.
  
  — Уважьте, барышня, сделайте примерочку!
  
  — В самый раз! — крикнул радостно Поскребышев.
  
  Сказала, что одна шуба уже имеется.
  
  — Она ваша. Может быть, картинки хотите? Что-нибудь из посуды или отрезик на дамский костюмчик? — спросил Ежов.
  
  Выбрали три отреза, произведения Кустодиева, Левитана, Дега, небольшую икону XVI века и несколько миниатюр на эмали. Я спросила Орехова:
  
  — Сколько я вам должна?
  
  — Людишки — собственники, богачи разные — пущены в расход или же с аппетитом кушают сибирский снежок. Вещички, которые здесь находятся, давно списаны в пользу государства. Для проформы посчитаем за все 164 р. 71 к. В. А., с вас причитается контрамарочка на спектакль в Большой театр с вашим непременным участием!
  
  — Накануне спектакля позвоните мне домой, и я с удовольствием выполню вашу просьбу.
  
  Ежов протянул Орехову деньги, я запротестовала, Н. И. попросил не вмешиваться в его дела.
  
  
  Я всегда волнуюсь перед премьерой. В такие дни стараюсь больше отдыхать и меньше разговаривать. Посыпались ободряющие телефонные звонки, словно мне предстояло выступить с траурной речью на похоронах видного государственного деятеля. В 4 часа утра позвонил Сталин:
  
  — Переживаете?
  
  — Очень, И. В.
  
  — Это правильно, без волнения не может быть настоящего искусства.
  
  — И. В., дорогой, я тронута вашим вниманием. Вы, надеюсь, приедете на спектакль?
  
  — Непременно, товарищ Давыдова, желаю успеха, до свидания.
  
  Дирекция театра сомневалась, что будет аншлаг. Я не поверила своим глазам: толпы людей осаждали кассу. Известно, что на определенную часть зрителей производит впечатление не
  действие, и не артисты, и не оркестр, а обильный буфет, где «все есть», а также интерьер театра, шикарная мебель, шикарный, громадный занавес, богатые костюмы.
  
  В правительственную ложу приглашены композитор Дзержинский, Шолохов, режиссер Смолич, дирижер Голованов, исполнитель партии Григория Мелехова Ханев и я.
  
  — Хорошую оперу написали, товарищ Дзержинский, — ласково проговорил Сталин, — за это будем вас хорошо награждать. В СССР столько композиторов, а опер на современную тему никто не пишет. А тебе, Платон Михайлович, «Тихий Дон» понравился? — спросил Сталин председателя Всесоюзного Комитета по делам искусств Керженцева.
  
  — И. В., если вам нужно мое мнение, я изложу свои мысли в письменной форме.
  
  — Товарищ Дзержинский, над чем вы собираетесь работать?
  
  — Я задумал оперу на сюжет романа М. А. Шолохова «Поднятая целина».
  
  — Правильно решили. Кроме целины, должны быть живые люди. Для своих героев придумайте мелодичные песни. Стихи вам напишет хороший поэт товарищ Ле-бедев-Кумач. Обратитесь к нему от моего имени.
  
  — Спасибо, товарищ Сталин.
  
  За оперу «Тихий Дон» Иван Дзержинский получил орден Ленина и премию — десять тысяч рублей.
  
  За кулисы пришел маршал Тухачевский. Его под руку демонстративно вела Наталья Сац — художественный руководитель и директор Центрального детского театра. Она протянула мне букет цветов и набор французских духов. Я тихо сказала:
  
  — Цветы спокойно можете отдать своему кавалеру, духи оставьте себе.
  
  Среди гостей возвышалась фигура Б. Пильняка. Он терпеливо дожидался очереди, чтобы сделать мне комплимент.
  
  — Опера не понравилась, музыки вообще нет. Исключение составляет ваша Аксинья. Запомнилась мелодия «От края и до края». Образ героини нарисован правильно, но вы сбиваетесь, через меру прете на внешний успех. Простонародье, конечно, начнет валить, для него главное, что есть «про любовь». Интеллигенция пропустит джержинско-шолоховский винегрет мимо ушей, зато печать на все лады будет темпераментно драть глотку. Ваш портрет сегодня напечатан во всех газетах.
  
  Шолохов слышал наш разговор. Не здороваясь, он подошел к Б. Пильняку:
  
  — Гражданин Пильняк, вы публично занимаетесь антисоветской агитацией. Убирайтесь отсюда, пока вам не переломали хребет.
  
  Пильняк с размаху отвесил Шолохову звонкую пощечину. Назревал скандал. Кто-то из партийных хористов выбежал на лестницу звать охрану.
  
  — Боря, езжайте домой, вот ключи от квартиры, я постараюсь все уладить.
  
  Пьяный Шолохов начал кричать, ругаться, дебоширить. Я отвела его в свою артистическую уборную. К его алевшей щеке приложила холодный компресс. В двери постучал комендант театра, он пришел с вооруженной охраной.
  
  — Кто нанес вам телесное повреждение? — спросил комендант, он же зам. секретаря партийной организации.
  
  — Писатель Б. А. Пильняк, — чуть не плача от обиды, держась за скулу, ответил Шолохов.
  
  — Это неправда, — сказала я громко, — никакого Пильняка здесь не было. М. А. поскользнулся, вы же видите, что он пьян и не в состоянии связать два слова.
  
  Инцидент удалось замять. Шолохов зло проговорил:
  
  — Товарищ Давыдова, этого я вам не прощу, напишу сегодня же товарищу Сталину, что вы защищаете контриков.
  
  У артистического подъезда меня ждал грустный Пильняк. Он пошел меня провожать.
  
  — Мишка Шолохов становится опасным, смотрите, как он быстро вылупливается!
  
  — Боренька, что с вами стряслось?
  
  — Утром от меня, ушла Кира.
  
  — Что вы собираетесь делать?
  
  — Мечтаю о поездке в Австралию, я там еще не был.
  
  — Идемте ко мне, вместе поужинаем, немного отдохнете от мирских дел!
  
  — Сегодня нет настроения, лучше буду бродить по Москве.
  
  Я боялась отпустить его в ночную мглу. Пильняк пылко проговорил:
  
  — Верочка, мы живем в смутное время, на Русь надвигаются неслыханные грозы, по всей стране начались массовые аресты. Каждый божий день исчезают люди. Мы стали бояться собственного голоса, самым близким людям нельзя нынче доверять. Я никогда не испытывал страха. В Японии, Англии, Германии чувствовал себя свободно, радостно, легко. Я все чаще прихожу к мысли, что жить мне осталось совсем недолго. Заканчивается мой временный бег, не успокаивайте — бесполезно: уверен, что за границу больше не пустят…
  
  
  Двери открыла перепуганная домработница. Чтобы я молчала, она, наученная горьким опытом, приложила пальцы к губам. На вешалке увидела мужские пальто. Прошла в гостиную: на диване, развалясь, восседают непрошенные «гости»: Ягода, Агренов, Шувинский, Климошкин.
  
  — Вы что-то запаздываете, В. АЛ Спектакль кончился два часа тому назад, — сказал Ягода.
  
  — Где вы были? — спросил Яков Агранов.
  
  — А вам не все равно? — отрезала я. — Время позднее, я не желаю выслушивать ваши дурацкие упреки.
  
  Вмешался Шувинский:
  
  — В. А., вот бумага, придвиньте к себе чернила, напишите, пожалуйста, все, что вам известно относительно арестованных граждан Зиновьева и Каменева. Мы, чтобы вас не травмировать лишним вызовом на Лубянку, приехали сюда, хотя делать это не полагается.
  
  Ягода из портфеля вынул бланк, сбоку надпись «Совершенно секретно».
  
  Прозвучал телефонный звонок, которому страшно обрадовалась. К аппарату устремился Ягода, все услышали голос Сталина, дрожащими руками я вырвала трубку.
  
  — Я вас разбудил, В. А.? — спросил И. В.
  
  — Нет, я только что пришла.
  
  Он недоверчиво спросил:
  
  — У вас дома находится кто-то из посторонних?
  
  Силы меня покинули, я расплакалась. Ягода бешено крикнул:
  
  — Положи трубку, стерва, я пока еще здесь хозяин!
  
  Сквозь слезы:
  
  — Товарищ Сталин, меня терзают Ягода и его помощники, они без разрешения ворвались в квартиру.
  
  И. В. властно:
  
  — Передайте трубку Ягоде. В чем дело? — крикнул он гортанно. — Я уже один раз предупреждал тебя! Как видно, память у тебя мышиная?
  
  — Товарищ Сталин, мы выполняем гражданский и служебный долг, о результатах вам доложим.
  
  И. В. прервал разговор.
  
  — Где подписочка, Давыдова? — рявкнул Ягода.
  
  — Подписывать ничего не буду.
  
  — Собирайтесь, Давыдова! Не хотите здесь говорить — побеседуем в наркомате, небось вам не привыкать? Сама пойдешь или конвой вызывать? Товарищ Сталин тебя не спасет от допросов и следствия.
  
  — Я с вами никуда не поеду. — Мне нужно было оттянуть время, верила, что И. В. не даст меня в обиду.
  
  Старший следователь Шувинский перешел на мою сторону, его поддержал переменчивый Агранов.
  
  — Генрих Григорьевич, — сказал Агранов, — В. А. соберется с мыслями и сама все напишет. Время действительно уже позднее, она устала от спектакля.
  
  Ягода настаивал на своем:
  
  — Я не успокоюсь, пока мы не снимем с нее допрос.
  
  В двери позвонили, пошла открывать, дорогу преградил Ягода.
  
  — Агранов, откройте! — приказал он. — На всякий случай зарядите револьвер!
  
  В квартиру вошли Маленков, Ежов, Власик, Поскребышев, Шкирятов, Ворошилов и с ними до зубов вооруженная охрана особого подразделения. Растерявшись, Ягода быстро взял себя в руки.
  
  — Чем вызван ваш приход? Кому дано право вмешиваться в дела народного комиссара внутренних дел?
  
  — Первому секретарю ЦК ВКП(б) товарищу И. В. Сталину! — отчеканил Маленков.
  
  — Он превышает свои полномочия! — взревел Ягода.
  
  Эта фраза ускорила его арест и впоследствии помогла затянуть на его шее петлю.
  
  — Хватит пререкаться, мы не на базаре, — сказал Власик.
  
  — Дом оцеплен кремлевской охраной, которая вам не подчиняется, — мрачно проговорил Ворошилов. — Мой добрый совет: садитесь в машину, товарищ Сталин вас ждет. В. А., извините за причиненное беспокойство, но вам придется поехать с нами.
  
  Прежде чем пропустить Ягоду в кабинет Сталина, верный страж Поскребышев отобрал у него оружие.
  
  — Новый порядок введен товарищем Сталиным: если вам не нравится, можете ему пожаловаться.
  
  Своенравный Ягода подчинился. В кабинет Сталина пригласили Маленкова, Ежова, Ворошилова, Шкирятова, Поскребышева, Власика, Мехлиса. Мне пришлось ждать в приемной сорок минут. Когда я вошла, И. В. спросил:
  
  — Товарищ Давыдова, почему с вами у нас столько хлопот? То и дело попадаете в неприятные ситуации, а мы должны без конца вас выручать. — Сталин говорил, а глаза его улыбались. — Зачем так поздно пришли домой? Где изволили быть? Артисты обязаны соблюдать режим.
  
  — Гуляла с писателем Б. Пильняком, у него большое горе.
  
  — Лучше скажите, почему ваш уважаемый Пильняк устроил в театре побоище? Говорят, что он собирался убить Шолохова? Для чего вмешалась в конфликт? Тебе больше всех нужно?
  
  Спорить не стала. И. В. нажал на звонок. Вошел Поскребышев.
  
  — Вызовите Ягоду.
  
  Власик, Ежов, Ворошилов вышли в другие двери, каждый держал в руках заряженный револьвер. По первому зову Сталина они вбежали бы в кабинет.
  
  И. В. измерял шагами кабинет, не поворачиваясь, долго смотрел в окно.
  
  — Ягода! Нам надоели твои анархические действия! Что тебе нужно от солистки Большого театра В. А.? Почему годами ее преследуешь? Терроризируешь? Пугаешь бесконечно Лубянкой?
  
  — Я вас отказываюсь понимать! Вы дали указание подготовить открытый процесс. Товарищ Давыдова косвенно проходит по делу Зиновьева как свидетель — она с ним встречалась, мы обязаны зафиксировать ее показания.
  
  — Не думал, что у нас в органах НКВД сидят такие простоволосые остолопы вроде вас! Вы знали, что Зиновьев пригласил артистку Давыдову в гостиницу «Европа», где заказал отдельный кабинет. Надо было покрутить мозгами, спрятать своего человека в гардероб, под кровать, в диван, куда угодно, хоть в сортир. А вы все проворонили! Спустя год вспомнили и теперь собираетесь белыми нитками пришить дело? Номер не пройдет! В. А. оставьте в покое. Вы, Ягода, заявили, что я превышаю свои полномочия?
  
  Нарком сидел бледный, он боялся поднять на Сталина глаза. И. В. нарочно себя взвинчивал.
  
  — Генрих Григорьевич, сегодня у нас с вами последний разговор. У вас есть время перестроиться. Я кончил, можете идти.
  
  Ягода встал.
  
  — Товарищ Сталин, позвольте с вами объясниться без свидетелей?
  
  — Три минуты вам хватит?
  
  — Вполне, — ответил Ягода.
  
  Через пять минут бледно-серый Ягода, словно ошпаренный поросенок, выскочил из кабинета Сталина.
  
  — Г. Г., оружие вам больше не требуется? — ядовито спросил Поскребышев. Ягода молча взял протянутый револьвер. — Неважные делишки у ягодишки, — пропел гнусаво Александр Николаевич.
  
  — С этим мерзавцем пора кончать! — брезгливо проговорил И. В. — После процесса он свое получит. На коленях негодяй умолял простить его. — Сталин взглянул на часы. — Мы что-то проголодались.
  
  За столом он спросил:
  
  — За что Пильняк ударил Шолохова по скуле?
  
  — Он раскритиковал музыку Дзержинского, его высказывание услышал пьяненький Шолохов, который вертелся за кулисами. Когда Шолохов пришел к нам в ложу, от него разило сивухой. М. А. стал прогонять Пильняка. Сказал, что он занимается антисоветской агитацией. За это Борис Андреевич дал ему пощечину.
  
  Сталин засмеялся:
  
  — Борзописцы не поделили между собой лавры? Один позавидовал другому. Придется наказать Пильняка. Мы решили Шолохова пока не награждать. Маленков прав. Есть время, пусть подождет, он что-то быстро зазнался, без зазрения совести лезет в кровать к Салтыкову-Щедрину.
  
  К нам подошел Поскребышев:
  
  — У телефона Екатерина Павловна Пашкова. С вами хочет говорить А. М. Горький. Какие будут указания?
  
  — До чего неугомонная женщина! Скажите, что ночью мы отказываемся вести светскую беседу.
  
  После того, как Поскребышев вышел, Сталин спросил, есть ли у меня сегодня репетиция. Ответила, что после премьеры артистам полагается отдых. И. В. испытующе на меня посмотрел:
  
  — В. А., вы по натуре своей человек выносливый?
  
  — Мне трудно сказать. Наверное, я, как всякая женщина, имею определенные слабости.
  
  — Вам придется побывать на допросах подсудимых.
  
  — Для чего?
  
  — Творческим работникам полезно закаляться.
  
  Я впервые переступила порог небольшой, скромной, довольно уютной квартиры Сталина. Мы сели на диван.
  
  — К сожалению, Верочка, — озабоченно проговорил И. В., — целую неделю мы будем очень заняты, предстоит большой политический процесс. Если бы В. И.
  
  Ленин знал, каких негодяев он вскормил на своей широкой груди.
  
  Часы пробили семь часов. Сон прошел. Сталин лежа курил. Он глухо сказал:
  
  — Ты с рыжим Пильняком спишь?
  
  — И. В., кроме вас, мне никто не нужен.
  
  — Я проникся к тебе доверием, ты, кажется, стала меня понимать. Как я рад, что ты снова здесь, рядом.
  
  До двух часов дня он не мог от меня оторваться.
  
  
  Пильняк сдержал слово. Мы отправились к его старой приятельнице Лидии Алексеевне Авиловой.
  
  — Боренька, хорошо сделали, что пришли, — сказала она, — я вас давно не видела. Так и быть, угощу домашними пирогами.
  
  Удивилась, неужели эту старую женщину когда-то любил эстет Чехов. Узнав, что я актриса, она проговорила:
  
  — В театры давно не хожу, современных пьес не понимаю, герои в них уж больно ходульны! То ли дело пьесы Антона Павловича Чехова: «Вишневый сад», «Дядя Ваня», «Чайка»!..
  
  Глаза ее поголубели, засветились нежным блеском, она сразу похорошела. И я поверила, именно такую женщину можно было полюбить навечно и пойти за нею на край света.
  
  Засеменив, Лидия Алексеевна накрыла на стол. Она постелила белоснежную, кружевную скатерть, затем принесла гору пирогов.
  
  — Кушайте на здоровье! Пирожки с вареньем, картошечкой, маком, все свеженькое, нынче испекла, сейчас чаек вскипит, будем пить из самовара. На угощение не обижайтесь, запасы мои кончились, а в очередях нет сил стоять.
  
  — Мне надо отлучиться на полчасика, — озабоченно сказал Пильняк.
  
  — Что случилось, Боренька? Не успели прийти, как убегаете. Непоседа, вы вечно спешите!
  
  — Вспомнил, что надо забежать на почту, отправить срочную телеграмму.
  
  — Господь с вами, какая почта? Все отделения давно закрыты.
  
  Пильняк пришел, нагруженный пакетами. Он принес сливочное масло, консервы, чай, какао, сыр, творог, колбасу, сахар, печенье и букет очаровательных цветов. Тронутая Лидия Алексеевна поцеловала его в лобик.
  
  — Спасибо, милый! До чего я тебя люблю! Хороший ты человек. Если бы все писатели, живущие на российской земле, доставляли людям радость, какая была бы светлая и чистая жизнь!
  
  Я спросила:
  
  — Лидия Алексеевна, вы сейчас что-нибудь пишете?
  
  — Здоровье вдребезги расшатано, мне пошел семьдесят третий годок, стараюсь понемногу работать, только это никому не нужно, все напрасно. Вспоминаю про свою жизнь, первую любовь, пишу о дружбе с Исааком Левитаном, про встречи с А. П. Чеховым, о том, как мы познакомились. С того памятного дня промелькнуло сорок семь лет, мимо пронеслась целая эпоха. Похоронила множество близких людей, почти никого не осталось, а вот Чехова — свою единственную любовь — не могу похоронить, каждый божий день еду на кладбище, пропускаю, когда уж совсем невмоготу. Он для меня — не икона, а нечто большее. Мы тогда оказались нерешительными, слабодушными, страшились связать свои судьбы. У А. П. Чехова была уже Ольга Леонардовна Книппер, властная и очень упрямая женщина, а у меня муж и трое детей.
  
  — Вы дружите с Книппер?
  
  — На такой сложный вопрос невозможно ответить одной фразой. Мне кажется, что Книппер умышленно пошла на то, чтобы сократить жизнь Чехову. Она его никогда не любила. Антон Павлович служил ей ширмой. А как он мечтал о семье, детях, большом просторном доме! Вот закончу писать, тогда можно будет спокойно умереть, нельзя жить долго. Книгу свою разрешу печатать после смерти, попрошу Борю написать предисловие. Сожалею, что не удалось сохранить всех писем Буниных, моих истинных друзей. Сегодня о них вспоминать не можно. Новое поколение и не слыхало, что на чужбине, во Франции проживает русский писатель И. А. Бунин, последний русский классик. Куприн как художник слова давно кончился, ослеп бедный, живет впроголодь, да и Алексею Михайловичу Ремизову несладко. От души жалею их.
  
  — Если не устали, расскажите про Левитана, его живопись меня радует и волнует.
  
  — Как можно устать. Воспоминания согревают душу.
  
  Видите, как я оживилась. Мы поехали в Плес, на Волгу: Мария Павловна Чехова, Исаак Ильич Левитан, режиссер и художник Леопольд Антонович Сулержицкий и я. Огромный белый зонт стоял за городом у дороги. Под ним приютился Левитан. День был праздничный. В Плесе звонили колокола. Мимо художника шли женщины, они возвращались после обедни в соседнюю деревню. Дорога опустела. Над прилегающим полем было то летнее безмолвие, какое наступает в самые жаркие часы после полудни. Солнце, небо и раскаленная безлюдная земля. Из оврага показалась старушонка. В белом платочке она несла просвиру и поминальник. Богомолка доковыляла до Исаака Ильича и оперлась на свою кривую клюшечку. Было много солнца, и черный платок с глубоким напуском на глаза не спасал старуху, как она его ни поддергивала. Пожилая женщина долго смотрела на улыбавшегося художника, жевала губами и что-то потихоньку говорила. Потом перекрестилась, поискала в узелке копеечку, со страхом положила ее в ящик с красками, низко поклонилась и запылила по дороге. Левитан взял теплую монетку и, не отрываясь, взволнованный, провожал ласковым взглядом древнюю женщину. С тех пор он свято хранил ее дар как талисман, и никогда не расставался с ним.
  
  Смерть застала Исаака Ильича за неоконченной картиной «Уборка сена». Он писал одну из самых своих светлых, жизнерадостных и солнечных вещей. В Химках Левитан простудился. Болезнь свалила его. У его постели неотлучно находился А. П. Чехов. После похорон в его столе мы обнаружили связку писем. Художник просил сжечь все его письма и не предавать их гласности. Я присутствовала при сожжении писем Чехова, Серова, Нестерова, Поленова, Корзухина. В тот год стояло удивительное лето, сирень цвела два раза. В тяжелых и душных июльских сумерках лиловые и белые цветы свисали почти до самых подоконников.
  
  В гости к Авиловой приехала ее подруга Екатерина Павловна Пешкова.
  
  — Как здоровье А. М. Горького? — спросила Авилова.
  
  — Ему нехорошо, боюсь, что он приговорен, — вытирая слезы, сказала Пешкова. Женщины истово перекрестились.
  
  — Алексею Максимовичу можно чем-то помочь? — тревожно проговорил добрейший Пильняк.
  
  — Мы опоздали, Борис Андреевич. Была надежда, что его отправят на лечение в Италию или в Швейцарию, но Сталин не разрешил. Теперь он безнадежен, живет в Горках, словно в тюрьме. Около него крутятся врачи, профессора, консультанты, стерегут, как бы не сбежал. — Пешкова тяжело вздохнула. — Скольким людям помог Горький уехать! Скольких спас от голодной смерти! Скольким дал путевку в литературу! На днях, совершенно измученный, он надумал позвонить Сталину, собирался сказать ему что-то важное. Поскребышев, этот холуй с лисьими повадками, передал слова И. В.: «Товарищ Горький должен написать нам, в чем он нуждается, и мы немедленно окажем ему любую помощь». — Пешкова заплакала.
  
  — Может, обойдется, — участливо сказала Авилова.
  
  — А. М. давно следовало поменять климат, правительство хорошо знает, что Подмосковье ему противопоказано.
  
  — Жалко Горького, — с грустью произнес Пильняк, — такой человечище уходит! Не смогли сберечь, а мог бы жить!
  
  18 июня Горький умер.
  
  Торжественные похороны состоялись на Красной площади. Его похоронили у Кремлевской стены. Речи… Речи… Речи… Ораторы буквально захлебывались. Рядом со мной на трибуне зареванные Пильняк, Авилова, Щепкина-Куперник — поэт, драматург, переводчик, внучка прославленного русского актера, бывшего крепостного, Михаила Семеновича Щепкина, писатели Вересаев и Ольга Форш, Михаил Афанасьевич и Елена Сергеевна Булгаковы, актеры и режиссеры Московского художественного театра, Станиславский, Немирович-Данченко, Качалов, Тарасова, Москвин, Тарханов, Книппер-Чехова. Вдали увидела понурого Всеволода Эмильевича Мейерхольда, его поддерживали Зинаида Райх и его верные друзья-«мейерхольдовцы», самый преданный из них, благородный и талантливый Саша Гладков.
  
  Вечером по русскому обычаю Екатерина Павловна в своем доме устроила поминки. За столом она рассказала:
  
  — Много лет хожу в храм, который находится неподалеку от нашего дома. Мы с Алексеем Максимовичем ежегодно оказывали настоятелю и всему приходу материальную помощь. Я не хотела нарушать эту добрую традицию и во время болезни Горького аккуратно делала взносы. На прошлой неделе меня вызвал Хрущев, он не посчитался с болезнью писателя. Сначала пожурил за хождение в церковь, прикинулся добрым, чутким отцом. Потом стал разглагольствовать, что, мол, «скоро разгоним всех церковников, а храмы превратим в клубы и кинотеатры». Попросила в моем присутствии не кощунствовать, он заявил с апломбом: «Товарищ Пешкова, особняк на Малой Никитской вам придется освободить! Я — первый секретарь Московского городского комитета партии — не имею такого дома. Ваш Горький доживает последние дни, а вам, его вдове, хватит и двух комнат». Ответила, что дом станет свободным только после моей смерти. Написала тут же сердитое письмо Калинину, и, конечно, общественность вмешалась. У Хрущева руки оказались слишком короткими. Правительство дало согласие сделать в доме мемориальный музей Горького.
  
  — Екатерина Павловна, — сказал Саша Гладков, — разрешите мне написать об этом статью в «Литературную газету».
  
  Пешкова улыбнулась:
  
  — Сашенька, спасибо вам, но такую статью никто не напечатает, в набор она может пойти только по личному разрешению Сталина.
  
  Гладков не унимался:
  
  — А если попробовать?
  
  — Бесполезно, своими действиями попадете в «черный список», и тогда дорога в литературу для вас навсегда закроется.
  
  За мной приехали карлик Ежов и Поскребышев.
  
  — Сегодня, В. А., у нас с вами тяжелый день, — произнес Николай Иванович. — Мы едем в Кремль. С вами хотят побеседовать товарищ Сталин, Жданов, Маленков.
  
  Сороколетний мужчина, Жданов из-за тучности выглядел намного старше своих лет. Сильный, пусть не очень глубокий ум шел в нем рука об руку с идеологическим фанатизмом — более подавляющим, чем у большинства его партийных коллег. После убийства Кирова
  
  Жданов залил Ленинград потоками крови. Разглядывая меня, Андрей Александрович спросил:
  
  — Какое впечатление на артистов Большого театра произвела музыка в опере «Тихий Дон»?
  
  Наученная горьким опытом говорить вождям не то, что думаю, ответила:
  
  — С огромным удовольствием пою Аксинью, эту партию исполняет также солистка оперы Бронислава Златогорова, у нас с ней идет кровопролитная борьба за каждый спектакль.
  
  Улыбаясь, Жданов показал оскал крупных лошадиных зубов. Оказалось, что я попала в точку, Дзержинский был его любимцем. Торопливо подошел Сталин:
  
  — В. А., мы спасли вас от многих бед, — сказал он. — Вы знаете, с каким доверием мы к вам относимся! На вашу гражданскую долю выпало серьезное испытание, через несколько минут мы будем присутствовать на допросе ренегатов Зиновьева и Каменева. После утверждения приговора вам придется выступить на собраниях интеллигенции Москвы, Ленинграда, Киева и других промышленных городов. Такое поручение следует рассматривать как правительственное задание. Заверяю вас, что мы в долгу не останемся.
  
  — Сумею ли я справиться с таким важным поручением?
  
  — Какие еще имеются конкретные вопросы? — спросил Сталин. Вошел Поскребышев:
  
  — В приемной находится товарищ Ягода.
  
  — Пусть войдет. — И почти ласково — Генрих Григорьевич, у тебя все готово?
  
  — Да, И. В.
  
  — Хорошо, мы сейчас приедем, товарищ Жданов сядет в мою машину, товарищ Давыдова поедет вместе с Маленковым и Ежовым. Александр Николаевич, вы остаетесь, со Шкирятовым придете на вечерний допрос.
  
  Когда из Кремля выезжали правительственные машины, движение городского транспорта перекрывалось. Лубянка оцеплена специальной охраной, обратила внимание на нерусские лица. В здание НКВД нас провели через центральный подъезд. Внизу ждали Власик, Агранов, Ежов. По нарядной, до блеска начищенной лестнице поднялись на второй этаж.
  
  — И. В., мой кабинет в вашем распоряжении, — подобострастно проговорил Ягода.
  
  — Шторы надо завесить! — распорядился Сталин. — Дневной свет отвлекает от работа.
  
  Сталин опустился в кресло наркома. Над ним возвышался его собственный портрет, написанный придворным живописцем Сергеем Герасимовым.
  
  Агранов приказал подать чай с бутербродами.
  
  — Товарищи, мы сюда приехали не веселиться, а трудиться, — сухо проговорил И. В., — на еду мы с вами еще не заработали.
  
  В кабинет ввели Зиновьева и Каменева. Не постучавшись, вошел Вышинский.
  
  — И. В., разрешите присутствовать?
  
  — Садитесь около меня.
  
  Подследственных я узнала с трудом. Бледные, впалые щеки, лица припудренные: они в синяках и кровоподтеках. Зиновьев в сером выутюженном костюме, Каменев — в черном. Выцветшие, побуревшие от частой стирки рубашки, явно с чужого плеча, старомодные галстуки, заношенные полуботинки— одеяние их не красило. Им указали на стулья. Мертвым взглядом потухших глаз Зиновьев обвел присутствующих. На какую-то долю секунды, чуть с удивлением и даже с некоторым замешательством он остановился на мне. Я вздрогнула, словно мое тело прорезал электрический ток.
  
  — Андрей Януарьевич, вам как генеральному прокурору СССР полагается задать первый вопрос.
  
  — Гражданин Зиновьев, вы признаете себя виновным в предъявленном вам обвинении?
  
  — Да, — ответил тот тихо.
  
  — Вы, гражданин Каменев? — Вышинский бесстрастно повторил тот же вопрос.
  
  — Да, гражданин прокурор.
  
  Каменева увели. Сталин спросил Зиновьева:
  
  — Повторите то, что вы говорили на предварительных допросах?
  
  — Могу ли я быть уверенным, что чистосердечное раскаяние сохранит мне жизнь?
  
  — Вы можете не верить Сталину, но Политбюро обязаны верить.
  
  — Не понимаю, в чем дело? Что за торговля? — взвизгнул номенклатурный карлик Ежов. — Товарищ Сталин не умеет лгать, кривить душой, обманывать, гражданин Зиновьев, вам это хорошо известно!
  
  В кабинет наркома важно проследовали Молотов и Ворошилов, они со всеми поздоровались за руку.
  
  — Я хочу кое-что пояснить, — сказал Вышинский. Сталин милостиво кивнул головой.
  
  — Троцкий из-за границы и Зиновьев внутри страны усиленно форсировали убийство Кирова. В этих целях в июне 1934 г. Каменев по поручению «Объединенного троцкистско-зиновьевского центра» ездил в Ленинград, где вел переговоры об организации террористического акта против Кирова с руководителем одной из ленинградских террористических групп — Яковлевым. Не ограничиваясь убийством Кирова, центр подготавливал ряд террористических актов против товарищей Сталина, Ворошилова, Жданова, Кагановича и Орджоникидзе. Я говорю правду, гражданин Зиновьев?
  
  — Да, гражданин прокурор.
  
  — Вы хотите что-то добавить?
  
  — К концу 1932 г. стало очевидным, что наши надежды не оправдались… Фактом было то, что генеральная линия партии побеждает. Со всей наглядностью сказалась полная беспринципность и безыдейность, которые привели нас к голой борьбе за власть.
  
  — В письме, адресованном в ЦК ВКП(б), от 8 мая 1993 г., в разгар подготовки террористических актов Зиновьев не только отрекается от своих прежних ошибок, но лицемерно клянется в преданности социализму и партии. Свое письмо он закончил следующими словами: «Я прошу вас верить, что я говорю правду и только правду. Я прошу вас вернуть меня в ряды партии и дать мне возможность работать для общего дела. Я даю слово революционера, что буду самым преданным членом партии и сделаю все для того, чтобы хоть отчасти загладить свою вину перед партией и ее ЦК». 16 июня 1933 г. «Правда» помещает его статью «Две партии», в которой Зиновьев старается доказать преданность партии, громит оппортунизм и поет «аллилуйя» победам, одержанным партией. Это было 8 мая и 16 июня, то есть летом 1933 г. И тем же летом, как установлено следствием, на совещании Центра Зиновьев поручает отщепенцу Бакаеву приступить к практическому осуществлению террора. Гражданин Зиновьев, как все это совместить? — Вышинский повысил голос. — Очевидно, вы соскучились по следователям?
  
  Зиновьев испуганно вздрогнул. Плечи его опустились. Сталин вышел из-за письменного стола, около него вырос громадный Паукер, начальник личной охраны.
  
  — И. В., не беспокойтесь!
  
  Вождь страны Советов медленно приближался к допрашиваемому, которого люто ненавидел. Зиновьев сполз со стула, опустился на колени:
  
  — И. В.! Товарищ Сталин! Пощадите! Я устал от побоев! Умоляю вас, простите меня!
  
  — Скотина, какое ты имеешь право называть Сталина товарищем? — грозно, по-петушиному крикнул Ежов. — Замолчи, сука! Забыл, мерзавец, где находишься? Заруби на своем горбатом еврейском носу, что слово «товарищ» для тебя не существует. Понял, крыса, что я сказал?
  
  — Понял, гражданин начальник, — безвольно пролепетал Зиновьев.
  
  Сталин спросил:
  
  — Вы хотели нам что-то сказать?
  
  — Гражданин Сталин! — Зиновьев говорил, стоя на коленях. — Простите меня, вспомните, как я прятал у Разлива В. И. Ленина. Вы, как никто, знаете, сколько сил я отдал партии! Я боюсь следователей, они бьют меня, колют иголками, делают прижигание каленым железом. На моем теле нет живого места, меня морят голодом, по ночам не дают стать, в камере стоит кувшин с соленой водой, крысы не дают покоя, я нахожусь в подвальном сыром помещении.
  
  — Хватит болтать! Ваше красноречие нам известно. Мы отвлеклись от основной темы, — перебил Сталин. — Лирики достаточно!
  
  Вмешался Молотов:
  
  — Кто разрешил этому негодяю разыгрывать перед нами гнусный фарс?
  
  — Хорошо, я буду говорить, — еле слышно произнес Зиновьев. — Разрешите выпить стакан горячего чаю?
  
  Принесли чай с бутербродами. Надо было видеть, с какой жадностью голодный человек накинулся на еду.
  
  — Если нас удовлетворят ваши показания, — сказал Вышинский, — получите бульон, курицу, рюмку коньяка, фрукты, свежие овощи.
  
  — Еще такую падаль коньяком поить? — прорычал упитанный, увешанный орденами слесарь — маршал Ворошилов.
  
  Взглянув умоляюще на Сталина, Зиновьев попросился в туалет.
  
  — В штаны давай, сволочь! — пропищал бывший беспризорник Ежов.
  
  Вышинский актерским тоном, но с некоторой укоризной в голосе:
  
  — Подследственный ежедневно подвергается допросам. Николай Иванович, среди нас находится дама, пожалуйста, если можно, без выражений!
  
  — Ничего, пусть учится распознавать врагов, — беззлобно процедил И. В. — Надеюсь, что эта наука нам всем пригодится, как необходимое лекарство во время поноса.
  
  Не. выдержав, я сказала:
  
  — Товарищ Сталин, разрешите мне уехать домой? Я устала.
  
  Вожди повернулись в мою сторону.
  
  — В. А., как же наш уговор? — сказал Жданов.
  
  Пришлось остаться.
  
  Конвой привел Зиновьева. Сталин спросил его:
  
  — Ты будешь говорить по существу или по-прежнему собираешься морочить голову?
  
  — Гражданин Сталин, в чем я должен сознаться?
  
  — В начале допроса ты сказал, что раскаялся в содеянном. Мы хотим знать, о чем идет речь?
  
  — Мы с Каменевым стояли во главе группировки. Большую помощь нам оказывали крупнейшие профессора-троцкисты. Благодаря планомерному отравлению нам удалось ликвидировать председателя ОГПУ Межинского, председателя комиссии советского контроля Куйбышева, писателя Горького. В Ленинграде мы подготовили и осуществили убийство Кирова.
  
  — Назовите всех сообщников! — попросил Вышинский.
  
  — Евдокимов, Смирнов, Бакаев, Мрачковский, Тер-Ваганян, Дрейцер, Рейнгольд, Пикель, Гольцман, Круглянский (псевдоним Фриц Давид), Ольберг Берман-Юрин, М. Лурье, Н. Лурье, секретари Ленинградского обкома партии члены ЦК Чудов, Угаров, Смородин, секретарь Ленинградского областного совета профсоюзов Людмила Шапошникова, Позери, Ксенофонтов. Мы все входили в одну группу.
  
  — Против кого вы готовили террористические акты? — спросил Ежов.
  
  Зиновьев опустил глаза.
  
  — Шкура, когда отвечаешь на вопросы, надо смотреть в глаза! — проревел крошечный маршал.
  
  Бледный, дрожащий Зиновьев собрался с духом:
  
  — Мы собирались ликвидировать Жданова, Ворошилова, Орджоникидзе, Кагановича.
  
  — Путем террористических актов? — заметил Вышинский.
  
  — Да, гражданин прокурор.
  
  — Вы как будто не всех назвали, — бесстрастно процедил Вышинский. Наступила мертвая тишина.
  
  — Мы также готовили убийство товарища Сталина.
  
  — Гражданин Зиновьев, объясните: какова цель ваших террористических актов?
  
  — Мы готовили политический переворот с тем, чтобы захватить власть.
  
  Потерявший самообладание Сталин ринулся к Зиновьеву, вместе с Паукером они скинули его со стула и вдвоем начали топтать сапогами.
  
  — Я не забыл, — брызгая слюной, кричал Сталин, — как ты, собака, вместе с Каменевым 10 и 16 октября 1917 г. умышленно голосовал против вооруженного восстания!
  
  Целуя Сталину сапоги, Зиновьев униженно заглядывал ему в глаза:
  
  — Гражданин Сталин, каждый человек имеет право на ошибки. Маркс и Энгельс тоже ошибались.
  
  Молотов, заикаясь:
  
  — Смотрите, какое ничтожество! Он сравнивает себя с основоположниками марксизма! Товарищи, это же нонсенс!
  
  — Уведите подследственного! — приказал Вышинский конвою. — Накормите Зиновьева обедом по высшей категории и дайте ему вина.
  
  Ягода, обращаясь к Сталину:
  
  — И. В., вы довольны проделанной работой?
  
  — Тебя и твой аппарат будем крепко награждать, довольными останетесь на всю жизнь, — задумчиво произнес Сталин.
  
  Конвой ввел Каменева. Он держался мужественней Зиновьева.
  
  — Мы хотим знать, — сказал И. В., — почему ты, еврей Розенфельд, взял русский псевдоним?
  
  Умный Каменев ответил с грустной улыбкой:
  
  — Ульянов — Ленин, Скрябин — Молотов, Джугашвили — Сталин, Собельсон — Радек, Радомысельский — Зиновьев, Фюрстенберг — Ганецкий, Тер-Петросян — Камо, Цадербаум — Мартов, Гельфонд — Парвус, Бриллиант — Сокольников, Бельтов — Плеханов…
  
  — Зиновьев подделывается под товарищей Маркса и Энгельса, а ты, бандитское рыло, бравируешь именами товарища Ленина и товарища Сталина? — истерически крикнул карлик Ежов. В руках у него оказалась тяжелая плетка с железным утолщением на конце. — Ты мало получил? Еще хочешь?
  
  — Я отказываюсь от дальнейших показаний, — твердо проговорил Каменев. — Отправьте меня в камеру, я объявляю голодовку.
  
  — Товарищ Ежов погорячился, — сказал Вышинский, — он пошутил.
  
  Каменев твердо:
  
  — Пока гражданин Ежов не выйдет из кабинета, я отказываюсь отвечать на вопросы.
  
  — Вы забыли про наш уговор? — медленно проговорил Сталин. — Что ты из себя недотрогу разыгрываешь? Тоже мне целка! Забыл, как в 1933 г. Киров тебе и Зиновьеву помог восстановиться в партии? Вы его уничтожили. Тебе Горький помог, при его содействии тебя назначили директором издательства «Академия». За это вы убрали старого, заслуженного писателя. Мы ничего не забыли! Когда ты был председателем Московского Совета, ты на откуп отдал регенегату Угланову московскую партийную организацию. Ты возомнил, что после смерти Ленина станешь его преемником и повернешь завоевания народа, нашу партию в другую сторону, на путь троцкизма и развернутого капитализма?
  
  Каменев спокойно:
  
  — Гражданин Сталин! Я — подсудимый, нахожусь всецело в вашей власти. Во время последнего разговора в Кремле я признал свои ошибки, принял на себя целый ряд обвинений, вы дали честное слово большевика, что сохраните мне жизнь. Почему на допросе, где присутствуют члены Политбюро, руководители советского правительства, вы разрешаете гражданину Ежову так недостойно себя вести?
  
  Сталин со злой иронией:
  
  — Вы, Каменев-Розенфельд, собираетесь из обвиняемого переквалифицироваться в обвинителя? Из этого трюка ничего не выйдет. Мы вас спрашиваем вторично: почему вы совершили злодейское убийство и уничтожили руководителя ленинградских большевиков С. М. Кирова? Для чего отравили А. М. Горького, который никому не мешал? Он был виноват в том, что писал нужные для народа книги?
  
  — Я уже во всем сознался. Гражданин Сталин, зачем вам понадобилось устраивать вторичную экзекуцию? У меня нет душевных сил переносить все эти ужасы.
  
  Молотов елейно:
  
  — Лучше поделитесь «творческими планами». Здесь можно свободно говорить. Назовите единомышленников!
  
  Вышинский, актерствуя:
  
  — Товарищ Сталин, можно ли после таких ответов разговаривать с этими людьми на каком бы то ни было политическом языке? Разве мы не вправе говорить с ними только одним языком Уголовного кодекса и рассматривать их как уголовных преступников, как отпетых и закоренелых убийц? Каменев признал, что организация террора была единственным средством, с помощью которого они надеялись прийти к власти, и что именно на базе этой террористической борьбы велись и в конце концов успешно завершились переговоры об объединении между троцкистами и зиновьевцами. Их объединил террор.
  
  — Список лиц, — Каменев ненавидящими глазами посмотрел на себялюбивого прокурора, — при помощи которых мы пытались совершить политический и государственный переворот, имеется у следователей и лично у гражданина Ягоды, который вместе с гражданином Аграновым присутствовал на всех допросах.
  
  Вышинский:
  
  — При каких обстоятельствах вам удалось завербовать гражданина Зиновьева?
  
  Каменев:
  
  — Он всегда находился в оппозиции. Все годы мы стояли на одной платформе.
  
  Вышинский:
  
  — Вы не ответили на вопрос Вячеслава Михайловича Молотова.
  
  Каменев:
  
  — Мы предполагали арестовать гражданина Сталина и членов советского правительства.
  
  Вышинский:
  
  — Арестовать или совершить преднамеренное убийство? Это квалифицируется по-разному! В протоколах допросов имеется другая формулировка! Вы, гражданин Розенфельд-Каменев, собирались убить товарища Сталина и его соратников! Что вы морщитесь? Разве мы искажаем вашу основную мысль? Неужели мы занимаемся мистификацией?
  
  Каменев:
  
  — Нет, вы говорите правильно.
  
  Вышинский:
  
  — Почему вы хотели убить товарища Сталина?
  
  — Гражданин Сталин! — Каменев встал. — Гражданин прокурор! Граждане члены советского правительства! Я чистосердечно сознался в совершенных преступлениях, назвал имена и фамилии соучастников, единственная к вам просьба: сохранить мне жизнь. После долгих раздумий я пришел к убеждению, что политика партии, политика ее руководства победила в том единственном смысле, в котором возможна политическая победа социализма, что эта политика признана трудящимися массами.
  
  Вышинский:
  
  — Это заявление замечательно и по своей беспринципности и по наглому цинизму: именно потому, что политика партии победила, они вели борьбу против ее руководителей.
  
  Каменев:
  
  — Ставка наша на возможность раскола в партии также оказалась бита. Оставалось два пути: либо честно и полностью ликвидировать борьбу против партии, либо продолжать ее, но уже без всякого расчета на какую бы то ни было массовую поддержку, без политической платформы, без знамени, то есть путем индивидуального террора. Мы выбрали второй путь.
  
  Вышинский:
  
  — Розенфельд-Каменев должен был быть более последовательным: если первый путь он назвал путем честного отказа от борьбы, второй путь надо было охарактеризовать как путь бесчестной борьбы бесчестными средствами.
  
  Каменев:
  
  — Мы выбрали второй путь, при этом мы руководствовались бесконечным озлоблением против руководства партии и страны, жаждой власти, к которой мы некогда были близки и от которой были отброшены ходом исторического развития.
  
  Вышинский:
  
  — Как оценить ваши статьи и заявления, которые вы писали в 1933 году и в которых выражали преданность партии? Обман?
  
  Каменев:
  
  — Нет, хуже обмана.
  
  Вышинский:
  
  — Вероломство?
  
  Каменев:
  
  — Хуже!
  
  Вышинский:
  
  — Хуже обмана, хуже вероломства только измена!
  
  Каменев:
  
  — Вы нашли это слово.
  
  Подследственного увели. Ястребом ко мне подлетел Ягода:
  
  — В. А., пожалуйста, дайте подписочку о неразглашении. Сегодняшний допрос Зиновьева и Каменева — государственная тайна.
  
  Я подошла к Ежову, который оживленно о чем-то разговаривал с Ворошиловым и Молотовым. Только теперь заметила, что Николай Иванович слегка, почти незаметно волочит правую ногу. -
  
  — В. А., — сказал Ежов, — все, о чем здесь говорилось, вы должны хорошо запомнить! Главное — поведение на допросе проклятых двурушников Зиновьева и Каменева. Мы вас дополнительно проконсультируем и ознакомим с имеющимися стенограммами.
  
  — Николай Иванович, Ягода требует подписку о неразглашении. Если я ее дам, то не сумею выполнить просьбу товарища Сталина и товарища Жданова.
  
  Ежов засеменил к И. В. и стал ему что-то объяснять. Сталин в присутствии вождей не захотел подчеркивать свое расположение ко мне.
  
  — Если нарком требует подписку у Веры Александровны Давыдовой, — жестко проговорил И. В., — пусть он с такой же просьбой обратится к товарищам Молотову, Ворошилову, Жданову, Ежову, Вышинскому и ко мне!
  
  Ягода прикусил язык.
  
  — Где будем обедать, на даче или в Кремле? — спросил Сталина Ворошилов.
  
  И. В. подозвал Власика. Он распорядился относительно обеда, назвал людей, которых надо пригласить. Я спросила Ежова:
  
  — Н. И., разрешите мне уехать домой?
  
  Вмешался Сталин:
  
  — Вы, товарищ Давыдова, одинаково честно с нами трудились и заслужили хороший обед.
  
  Маленков пригласил меня в свою машину.
  
  На обеде присутствовали: Молотов, Ворошилов, Каганович, Буденный, Ягода, Вышинский, Агранов, Орджоникидзе, Пятаков, Каганович, Хрущев, Карл Радек, Андреев, Шкирятов, Маленков, Поскребышев, Енукидзе, Бухарин.
  
  — Товарищи! — сказал Сталин. — Мы еще раз призываем вас к бдительности, со всей тщательностью необходимо проверить каждого члена партии. Много врагов затесалось в ряды большевистской партии. Назову некоторые цифры: по делу Зиновьева и Каменева арестованы 9 тысяч человек. Массовый террор захлестнул страну. Мы должны на каждое преступление ответить жесточайшим контрударом. Мы не будем возражать против насилия, напомню, что писал в 1922 г. товарищ Ленин: «Суд не должен запрещать террор, но ему необходимо сформулировать мотивы, скрывающиеся за ним, узаконить его в качестве принципа, совершенно просто, без
  притворства и прикрас. Необходимо дать этому как можно более широкую формулировку» [1].
  
  Следователи обязаны вырывать у подсудимых признания.
  
  Шкирятов:
  
  — В борьбе с врагами хороши любые средства. Товарищ Ягода слишком либерален! Играет в прятки с самыми опасными преступниками.
  
  Хрущев:
  
  — Когда-то русские цари казнили псевдогероев при всем честном народе на Красной площади, на Лобном месте. И в этом был особый символ. Я предлагаю после суда предателей-изменников публично повесить на Красной площади!
  
  Каганович:
  
  — Мысль умная, всецело поддерживаю Никиту Сергеевича.
  
  Сталин:
  
  — Об этом надо серьезно подумать. Иногда у прошлого стоит перенимать хорошие традиции. По этому вопросу необходимо проконсультироваться у генерального прокурора. Послушаем, что он скажет.
  
  Вышинский:
  
  — Мне кажется, что окончательное решение лучше всего принять после приговора суда.
  
  Ворошилов:
  
  — Мы вверх дном перетряхиваем кадры Красной Армии и Военно-Морского флота.
  
  Сталин:
  
  — Тебе, Клим, давно предлагали это сделать! А ты все медлил, долго раскачивался, — После небольшой паузы — В целом наши органы работают добросовестно, но лавры пожинать рановато. Исправительно-трудовые лагеря будем строить в отдаленной местности с минимальными затратами, там, где предполагается развитие промышленных предприятий: на Дальнем Востоке, в Казахстане, в Карелии, в Сибири. Также необходимо заселить районы Крайнего Севера. Начальниками лагерей назначайте проверенных лиц. На одном месте не давайте долго засиживаться. Заключенных отправляйте на самые тяжелые работы в шахты, рудники, посылайте на прокладку дорог. В одной зоне размещайте мужчин и женщин. Я уже говорил, что за перевыполнение плана мужчина по соглашению с начальством может выбрать подругу, но злоупотреблять этим не стоит. Если женщина родит ребенка, под другим именем и с другой фамилией отправляйте в детский дом. Деторождение поощряйте. Приговоры судов должны быть с оговоркой: полная конфискация движимого и недвижимого имущества.
  
  Вышинский:
  
  — Какой, товарищи, интеллект! Какая удивительная эрудиция! И. В. абсолютно прав!
  
  Сталин:
  
  — Я не кончил! Товарищам Молотову, Ягоде, Кагановичу, Ежову, Маленкову, Хрущеву, Андрееву, Шкирятову поручается в декадный срок разработать первую очередь строительства исправительно-трудовых лагерей с учетом контрольной цифры в пять миллионов человек.
  
  Каганович:
  
  — И. В., вы решили даровать жизнь руководителям террора Зиновьеву и Каменеву?
  
  Сталин:
  
  — Заранее не будем предугадывать. Есть у нас генеральный прокурор, имеется Верховный суд, есть народные заседатели, им и решать судьбу регенератов-преда-телей.
  
  Обед затянулся до поздней ночи.
  
  — Верочка, что вы скажете? — устало спросил И. В., ложась рядом со мной. Я обняла его, прижалась к нему. И. В. сразу обмяк, на секунду стал обыкновенным живым существом.
  
  — Трудно представить, что вы столько лет находились в окружении таких отвратительных людей и что каждую минуту вам грозила смертельная опасность!
  
  Сталин облегченно вздохнул:
  
  — Борьба, Верочка, идет не на жизнь, а на смерть. Только ты, дорогая, даешь силы. Маленков прислал ко мне солистку Большого театра Наталью Шпиллер. Сначала она мне понравилась: молодая, веселая, красивая. После ужина сама проявила инициативу. Наталья Дмитриевна меня так ласкала, словно я ее сверстник, первый и самый любимый мужчина. Я спросил ее: «Для чего бурную страсть разыгрываешь?» — «И. В., вы мое земное и неземное Божество! Буду счастлива всегда быть с вами!» Знаешь, Верочка, я таких баб до смерти боюсь. Когда прощались, она сказала: «Товарищ Сталин, ради вас я готова навсегда оставить сцену». Верочка, настоящую радость я испытываю только с тобой. Не сердись на меня, никто не может заменить тебя. Скажи, что тебе нужно? Ты скромничаешь, играешь, как они?
  
  — Родной, спасибо, я все имею!
  
  
  21 августа в «Правде» опубликована статья Юрия Пятакова. Приведу один абзац:
  
  «Трудящиеся всего мира знают и любят своего Сталина и гордятся им. Взгляды Троцкого, Каменева, Зиновьева не имели ничего общего с линией Ленина, продолжателем и творцом которой в новых условиях был и остается товарищ Сталин. Победила единственно правильная, единственно победоносная линия партии — линия нашего великого Сталина. Беспредельное тщеславие и самовлюбленность Троцкого, Каменева и Зиновьева привели их на гнусный путь двурушничества, лжи, неслыханного обмана партии. Их надо уничтожать, как падаль. Хорошо, что органы НКВД разоблачили эту банду. Честь и слава работникам НКВД. Каждый из нас должен еще более повысить свою бдительность, помочь партии, помочь НКВД — этому разящему мечу в руках диктатуры пролетариата, разоблачить агентуру классового врага и народа и вовремя уничтожить ее».
  
  Я знала, что Пятаков ненавидит Сталина и вею его гвардию, по уму и энергии он не имел соперников. Мне говорили, что «левые коммунисты» в 1918 г. серьезно подумывали заменить Ленина — главу правительства — Пятаковым. Сталин все это, конечно, знал. Пятакова расстреляли 30 января 1937 г.
  
  Колонный зал Дома Союзов. Чего только не видели и не слышали его стены! Здесь с 19 по 24 августа проходил первый «открытый» политический процесс. Военная Коллегия Верховного Суда под председательством Ульриха приговорила Зиновьева, Каменева и их сообщников к расстрелу.
  
  Во время очередного ужина Ежов, смакуя каждое слово, рассказывал:
  
  — Ранним утром на Лубянку приехали товарищи Ульрих, Вышинский, Ягода, Андреев, Ворошилов, Шкирятов, Хрущев, Маленков и я. Каменев из камеры вышел молча, он был уверен, что мы пришли его поздравить с освобождением; Увидев наши лица, он все понял и не произнес ни единого слова. Виноват был, сука, потому молчал. Дурака-выскочку Зиновьева несли на носилках. По дороге он кричал: «Позвоните по телефону товарищу Сталину», «Пощадите», «Я не хочу умирать!» Перед самым расстрелом заорал: «Я ни в чем не виноват, меня заставили оклеветать себя!»
  
  Сталин, сплюнув на пол, угрюмо проговорил:
  
  — Так будем поступать со всеми, кто пойдет против нас!
  
  Гости промолчали.
  
  
  Мы отдыхали в Сочи. Приехал Жданов, к которому Сталин особенно благоволил.
  
  — А. А., — сказал он, — пришло время рассчитаться с Ягодой.
  
  Мы втроем гуляли по саду.
  
  — Согласен с вами, — ответил Жданов.
  
  — Кого будем рекомендовать на этот пост?
  
  — Предлагаю Николая Ивановича Ежова. У него есть задор, воля, характер, темперамент.
  
  — Отправьте в Москву телеграмму, с нашим предложением надо ознакомить всех членов Политбюро. Что будем делать с Ягодой?
  
  Вячеслав Михайлович Молотов посоветовал назначить его временно народным комиссаром связи. Сталин рассмеялся:
  
  — Ничего, скоро затянем на его шее тугой узелок.
  
  В душе я ликовала… Вызвали стенографистку, Жданов продиктовал телеграмму: «Москва, Кремль, товарищу Молотову. Мы считаем абсолютно необходимым и спешным, чтобы т. Ежов был назначен на пост народного комиссара внутренних дел. Ягода определенно показал себя явно неспособным разоблачить троцкистско-зиновьевский блок. ОГПУ отстает на 4 года в этом деле. Это замечено всеми партийными работниками и большинством представителей НКВД. Сталин, Жданов».
  
  Через три дня Карл Викторович Паукер доложил Сталину, что по срочному делу прибыл Ягода. И. В. принял его в библиотеке, где просматривал старый комплект «Правды». Я находилась в соседней комнате, и мне был слышен весь разговор.
  
  Сталин спросил:
  
  — Что, обиделся на нас, Генрих Григорьевич? Политбюро решило как сильного и стойкого большевика-ленинца направить тебя на самый отстающий участок. Ты у нас — бескомпромиссный чекист, и мы продолжаем верить тебе, ты в состоянии мобилизировать аппарат на выполнение поставленных партией задач!
  
  — Свое новое назначение, — сказал Жданов, — вы должны рассматривать как почетный долг.
  
  — И. В., скажите прямо, вы собираетесь меня арестовать? — вполголоса спросил Ягода.
  
  — У вас мания преследования, — мягко проговорил Сталин. — Какой может быть арест, когда тебе дают целый наркомат? Если ты чувствуешь за собой вину, тогда поделись с нами, где, с кем и когда согрешил?
  
  — Позвольте взять свои слова назад, мне просто показалось.
  
  Раздался голос Маленкова:
  
  — Принимайте наркомат, начинайте работать, покажите себя вдумчивым, серьезным организатором. Если товарищ Ежов не справится, мы вернем вас на прежнее место. Наркомат внутренних дел — сложный организм. У вас, товарищ Ягода, очень усталый вид, вам необходим длительный отпуск.
  
  Ягода вяло:
  
  — Товарищ Сталин, я приложу все усилия, чтобы оправдать ваше доверие.
  
  — Хорошо, хорошо, мы вам верим, спокойно езжайте в Москву. — После его ухода — Жалкий комедиант, паршивый трус!
  
  И. В. снова вызвал стенографистку, на имя Ежова он продиктовал секретную правительственную телеграмму: «За Ягодой установите негласный круглосуточный надзор».
  
  
  Мы спустились к морю. Мириады ярких звезд освещали наш путь. Сталин мечтательно проговорил:
  
  — Ученые пытаются доказать, что на планетах имеется жизнь. Кто первым доберется до Луны и Марса, тот завоюет весь мир. Мы, русские, обязаны это сделать!
  
  — И. В., — сказала я, — вы обещали рассказать про В. И. Ленина! Не верю, что у него была только одна женщина — Надежда Константиновна Крупская!
  
  Сталин отрывисто засмеялся.
  
  — Вы абсолютно правы, здоровый мужчина не может всю жизнь удовлетворяться одной дамой. Мы не можем понять, почему Ленин выбрал в подруги такую бесцветную женщину, как Крупская! Ленин — великий конспиратор, он тщательно скрывал свою интимную связь с Инессой Арманд, которая была матерью 5 детей. Крупская случайно обнаружила в его бумагах письмо Арманд, подписанное ее настоящим именем Е. Ф. После этого случая она предложила В. И. развестись. Ленин отказался. Крупская его устраивала. Но когда Арманд заболела, Ильич послал ей взволнованное письмо. В августе устроил путевку, 24 сентября 1920 года его любовница умерла в Нальчике, она заразилась холерой. С тех пор Ленин потерял к женщинам всякий интерес.
  
  — Вы считаете Ленина добрым человеком?
  
  Глаза у Сталина сузились:
  
  — Ленин во много раз был жестче меня. Не стоит, Верочка, о нем столько говорить, впустую тратить слова. Иногда не вредно и помолчать.
  
  После завтрака Сталин сказал:
  
  — Привезли новую кинокомедию «Цирк». Голова идет кругом, не знаю, что раньше делать. Полным ходом идет чистка в партии, в ноябре наметили провести Чрезвычайный Восьмой Всесоюзный Съезд Советов, будем утверждать новую конституцию.
  
  На просмотр фильма И. В. пригласил Жданова и меня. Картина Сталину понравилась, особенно игра Орловой.
  
  — Срочно вызовите к нам режиссера Александрова!
  
  — Его нет в Москве, — ответил Жданов.
  
  — Дайте задание Ежову, будет повод проверить его работоспособность.
  
  На другой день красавец Александров предстал перед Сталиным.
  
  — Что такой бледный? Испугался, что мы тебя вызвали? — спросил И. В.
  
  — Дорогой И. В., я горд и счастлив, что мне выпала честь видеть вас, беседовать с вами, слышать ваш неповторимый голос.
  
  — Нам не нужны фальшивые дифирамбы. От словоблудия умнее не станешь. Твой фильм «Цирк» нам понравился, будем вас хорошо награждать.
  
  — Спасибо, товарищ Сталин! — гаркнул красавец Александров. — Мое сердце переполнено от чрезмерного волнения. Боюсь, что не сумею до конца выразить свои чувства.
  
  — Чувства свои и мысли выражайте достойными фильмами, — проговорил, улыбаясь, Жданов.
  
  — Григорий Васильевич, — сказал Сталин, — а я вас запомнил. Кажется, в октябре 1927 г. вы работали вместе с товарищем Эйзенштейном над картиной «Октябрь»? Очевидно, по молодости лет вы тогда упорно возражали относительно некоторых замечаний и лезли все время в амбицию? Мы предложили сократить растянутый эпизод — выступление т. Ленина на Втором Съезде Советов в Смольном. Скажите, было такое дело?
  
  — Да, было И. В., — смущенно, не зная, чем кончится эта беседа, ответил режиссер.
  
  Сталин ободряюще улыбнулся:
  
  — Человек должен уметь не только бить себя кулаком в грудь и признавать громогласно свои ошибки, главное уметь вовремя их исправить и не допустить в дальнейшем.
  
  — Согласен с вами, товарищ Сталин.
  
  — Мужик ты хитрый, правду все равно не скажешь, побоишься. Мы, товарищ Александров, вызвали тебя для серьезного разговора. Собираемся тебе, Григорий Васильевич, поручить снять документальный фильм о Чрезвычайном Съезде Советов, который откроется в Кремле 25 ноября.
  
  — И. В., спасибо за доверие, с огромной радостью возьмусь за это дело.
  
  — У тебя есть просьбы личного порядка?
  
  Александров покраснел:
  
  — Имею ли я на это право?
  
  — Раз уж попал, говори, что нужно, не бойся!
  
  — Мы с артисткой Орловой не имеем подходящей квартиры.
  
  — Разве Любовь Петровна твоя жена?
  
  — Да, И. В.
  
  — Молодец. Когда ты успел отхватить в жены такую красивую женщину? Смотри, чтобы не отбили! Передай от меня привет, вопрос с квартирой мы постараемся решить.
  
  
  Трудно прощаться с летом. Пошли проливные дожди. Изредка показывалось солнце.
  
  Поэт Демьян Бедный предложил Большому театру поставить незаконченную оперу-фарс Александра Бородина «Богатыри». За эту идею ухватился Керженцев. Постановку поручили Камерному театру. Музыку «переработал» Метнер, новое либретто написал Бедный. Я была на премьере. Спектакль с треском провалился. Появилось грозное постановление Всесоюзного комитета по делам искусств, а через два дня разгромная статья в «Правде», якобы написанная Карлом Радеком. Сталин постановку не видел, но после статьи сказал:
  
  — Мы никому не позволим искажать роль и значение великих русских богатырей!
  
  На этом писательская и гражданская карьера Д. Бедного закончилась. Друзья пытались его защитить, никакие уговоры не помогли. Демьян слезно умолял Сталина его принять.
  
  — Передайте товарищу Бедному, — сказал тот, — прежде чем писать, надо думать головой, а не тем местом, на котором сидишь!
  
  В Большом театре праздничное настроение: премьера оперы Бизе «Кармен» (режиссура Домбровского и Квалиашвили, художник Дмитриев, постановщик танцев Игорь Моисеев, дирижер Эрих Клейбер, театр «Колон», Буэнес-Айрес, Аргентина). Вспомнила, как четыре года тому назад переступила порог Большого театра, как волновалась, как жгло самолюбие! И вот сегодня мне как-то особенно захотелось доставить зрителям удовольствие.
  
  Взглянуть на редкого заморского гостя, немецкого дирижера Эриха Клейбера привалила вся театральнолитературная Москва, которая никогда ничего не пропускает. Чинно расселись в правительственной ложе члены Политбюро во главе со Сталиным. В директорскую ложу пришли Станиславский, Немирович-Данченко, Мейерхольд, Таиров, Зинаида Райх, Алиса Коонен, Книппер-Чехова, Качалов, Москвин. Время их всех примирило.
  
  19 раз опускался и поднимался занавес. Море цветов. Корзины с шампанским, конфетами, подарками. Наступил момент, когда я одна стою на освещенной сцене. Полный триумф. Я упиваюсь успехом.
  
  В присутствии И. В. чванливый Молотов преподносит мне золотое ожерелье.
  
  — Вы, товарищ Давыдова, заслужили этот скромный подарок от нас, членов Политбюро.
  
  Я его поцеловала. Ко мне подошел Маленков:
  
  — В. А., лично от меня примите нагрудные часики голландской работы, они золотые!
  
  Всех перещеголял карлик-нарком Ежов:
  
  — Наш подарок ожидает вас дома. Если очень попросите, так и быть, скажу!
  
  — Когда человек волнуется, можно раскрыть секрет, — сказал, улыбаясь, Сталин. — Народный комиссариат внутренних дел решил преподнести вам, В. А., французский сервиз на 24 персоны!
  
  — Вы все очень добры ко мне, щедры и внимательны, я до слез тронута. Постараюсь оправдать ваше доверие!
  
  Каганович сипло:
  
  — Ежов у нас самый маленький и самый удаленький!
  
  Все засмеялись. В этот вечер Сталин вручил мне делегатский мандат на все дни работы Чрезвычайного Съезда Советов.
  
  — Делегатов и гостей мы пригласим в Большой театр, дадим им возможность прослушать оперы с вашим участием «Тихий Дон» и «Кармен».
  
  Молотов впервые склонился над моей рукой.
  
  
  Съезд открылся в Кремле. Доклад о проекте новой Конституции гортанно прочитал Сталин. Когда И. В. появился в президиуме, зал буквально ошалел! Тысячи рук взметнулись ввысь. Шквал аплодисментов гремел минут сорок. Сталин поднял правую руку. Он попросил тишины. Стрекотали кинокамеры и щелкали объективы фотоаппаратов. Григорий Александров (Мармоненко) снимал для истории незабываемое «историческое полотно».
  
  В один из дней поздно вечером ко мне пришла худенькая девушка, страшно взволнованная. Не раздеваясь, присела на край дивана. Она смущенно сказала:
  
  — В. А., извините, что так поздно вас побеспокоила. Я работаю медицинской сестрой в психиатрической больнице имени Кащенко. К нам в отделение доставлен писатель Б. А. Пильняк.
  
  — Произошло явное недоразумение! Б. Пильняк совершенно здоровый человек. Со стороны психики у него не было отклонений. Когда можно его навестить?
  
  — Разрешение на свидание может дать только заведующий отделением или главный врач больницы.
  
  — Я могу принести передачу?
  
  — Запишите номера телефонов справочного бюро, приемного покоя и главного врача. Умоляю вас, никому не говорите, что я была у вас.
  
  Милая, добрая, отзывчивая девушка ушла. Что делать? К кому обратиться в столь поздний час? Позвонила Кире Андронниковой. Растерянная, она подошла к телефону:
  
  — Боря две недели находится в психиатрической лечебнице, к нему никого не пускают, даже жену и детей.
  
  — Вы можете объяснить, что случилось?
  
  — Братья-писатели сговорились и настрочили на него донос. Мне сказали, что это коллективная работа Безыменского, Шолохова, Ставского.
  
  — Кира, во имя прошлого и будущего надо что-то предпринять!
  
  — В. А., вам это легче сделать, я сама каждую минуту жду прихода незваных «гостей».
  
  Андронникова намекала на арест.
  
  — Вы сошли с ума!
  
  — У меня нет сил разговаривать, я чувствую, что теряю рассудок.
  
  Лихорадочно пролетела ночь. Утром позвонила Ежову. Бархатистый, самовлюбленный тенор спросил:
  
  — Кто просит наркома внутренних дел? По служебному вопросу или по личному?
  
  — Звонят из Большого театра.
  
  — Скажите номер своего телефона, мы доложим Николаю Ивановичу.
  
  Мне надоела словесная болтовня с навязчивым секретарем. Я назвала себя.
  
  — Одну минуточку, — ответил секретарь. Буквально через секунду услышала знакомый голос. Я слезно попросила:
  
  — Н. И., миленький, вы можете ко мне срочно приехать?
  
  — Подмога нужна?
  
  — Нужны только вы и как можно скорей!
  
  — Буду через 20 минут.
  
  Пунктуальный нарком сдержал слово. Не верилось, что этот крошечный человечек в мальчиковом костюмчике — руководитель самого страшного учреждения в мире. И вот он сидит со мной за одним столом.
  
  — Н. И., что будете пить: кофе, чай, какао?
  
  — У меня мало времени: крепкий чаек с рюмкой коньяка с удовольствием выпью и дайте какой-нибудь бутерброд, я сегодня еще не завтракал. Ну, рассказывайте о своих бедах!
  
  По старой памяти Ежову можно доверять.
  
  — Случилось несчастье: в психбольницу им. Кащенко попал мой большой друг писатель Б. Пильняк, его настоящая фамилия Вогау.
  
  Крошечное личико наркома сморщилось.
  
  — Ради такого пустяка вы побеспокоили народного комиссара внутренних дел? Мало ли кого куда сажают, а я должен вмешиваться?
  
  Надо было видеть его в эту минуту. Он важно восседал в кресле: чтобы ему было удобно, я заранее подложила диванные подушечки. Я села к нему на колени, обняла, мальчик-нарком от удовольствия запыхтел.
  
  — Дорогой, у меня надежда только на вас! Вы мой самый верный товарищ, проверенный временем. Или я ошиблась?
  
  Ежов потеплел, он снял телефонную трубку, набрал какой-то номер:
  
  — Говорит Н. И., жду у аппарата. Вогау, псевдоним Пильняк, Борис Андреевич, год рождения 1894, писатель.
  
  По коротким ответам поняла, что справку навели. Он положил трубку, озабоченно посмотрел на меня.
  
  — Неважные дела у вашего творца. В производстве находится уголовное дело, обвинение очень серьезное, вам опять придется давать свидетельские показания. После установления его вменяемости Пильняка будут судить.
  
  — Н. И., помогите мне с ним встретиться!
  
  Ежов пронизывающим взглядом посмотрел на меня.
  
  — А что я получу взамен?
  
  — Доброе отношение на вечные времена.
  
  — Кроме этого?
  
  — Все, что захотите.
  
  — Люблю конкретный разговор.
  
  — Когда я сумею увидеть Пильняка?
  
  — Завтра я заеду за вами в 9 утра.
  
  
  Старое Загородное шоссе. Когда-то эта больница именовалась «Канатчиковой дачей». До революции здесь тоже находились умалишенные. При Советской власти больницу реконструировали, присвоили ей имя русского психиатра профессора П. П. Кащенко. Каменные, сложенные из красного кирпича двухэтажные корпуса. У главного входа нас встретили народный комиссар здравоохранения СССР Каминский [2], главный врач больницы Каганович, зав. отделениями. Дежурный врач доложил:
  
  — Больной Вогау-Пильняк находится в приемном покое, в кабинете для обследования.
  
  — В. А., я пойду с вами, — сказал Ежов.
  
  — Позвольте мне пойти одной.
  
  Каминский твердо:
  
  — Пильняк тяжело болен, он страдает хроническим маниакально-депрессивным психозом. В настоящее время у него реактивное состояние, которое наступило после сильного приступа. При беседе должны присутствовать зав. отделением и лечащий врач, иначе свидание не состоится.
  
  Ежов резко, почти крича:
  
  — Вы отказываетесь подчиниться наркому внутренних дел?
  
  Каминский испуганно заморгал глазами:
  
  — Николай Иванович, я выполняю свой долг.
  
  Небольшая комната, три стула, тумбочка, столик, на
  
  нем графин с кипяченой водой, служебный внутренний телефон. Санитары с военной выправкой привели Б. Пильняка.
  
  — Садись на стул, не бойся, перестанешь буянить, тогда не тронем. Пойми сам, для чего нам зря руки марать о твою рыжую харю, — нравоучительно проговорил жердеобразный рябой санитар.
  
  — Назовите свою фамилию. В каком отделении работаете? — потребовал Ежов.
  
  — Посторонним называться не положено. За неподходящее поведение в момент отправим больного в отделение и никаких гвоздей.
  
  Ежов посерел, в нем закипела злоба:
  
  — Пригласите ко мне наркома и главного врача больницы!
  
  Санитары растерялись. Пильняка на несколько минут увели в другую комнату.
  
  — Товарищ начальник, — сказал рябой санитар, — на нас нечего серчать! Мы завсегда в отпуск подрабатываем. Сами-то служим в милиции, в уголовном розыске.
  
  Я отказывалась верить тому, что слышала: медицина и милиция?! Побагровевший Ежов сделал Каминскому выговор.
  
  — Санитаров-милиционеров немедленно рассчитайте! Запишите их фамилии, имена, домашние адреса, телефоны! — приказал он.
  
  Пильняк отсутствующим взглядом посмотрел в окно, мне показалось, что он прощался с жизнью.
  
  — Боренька, вы меня узнали?
  
  Бывший писатель опустил глаза. Обросший, небритый, лохматый, он производил отталкивающее впечатление, от него неприятно пахло.
  
  — Борис Андреевич, я пришла вас проведать!
  
  — Неужели вы еще не поняли, что я обречен? — произнес он медленно, с трудом подыскивая слова. — Мне два раза делали пункцию, в спице сломалась иголка. Фамилия врача — Конина. Мне прописали страшнейшие уколы — серу или сульфазол. Вливание делают в ягодицы, боль нестерпимая, температура поднимается до 40®. Меня держат в отделении с буйными, многие из них уголовники, схватившие на воле сифилис, туберкулезники. Самая ужасная пытка, когда ремнями привязывают к койке и ненормальные, по-настоящему больные люди мочатся тебе в лицо. Если можете в чем-нибудь помочь, попросите, чтобы скорее расстреляли. Не хочу тюрьмы, как огня, боюсь концентрационного лагеря, пыток, уколов, побоев. Верочка, я перестал быть человеком. С животными так не обращаются, вот вам и эпоха социализма!
  
  — Боренька, родной, может быть, все обойдется, обещаю поговорить с т. Сталиным. Я принесла вам курицу отварную, колбасу, компот, фрукты, сыр, шоколад, варенье.
  
  — Жрите сами! — крикнул Пильняк. — Принять могу только пулю в затылок, жду ее, как избавление. За это любого поцелую в ж…у. — С ненавистью он взглянул на Ежова. — А ты, двуногая, хромоногая образина, зачем пожаловал сюда? Пойдем в отделение нашего дурдома, мы из тебя непотребную котлетку сделаем! Ты же сучий сын! Запомни, что скажет, тебе в глаза русский писатель Б. Пильняк, автор романа «Голый год» и «Повести непогашенной луны». Недоносок, тебя ждет ужасная смерть! Всенародный отец И. В. Сталин, божий благодетель, задушит тебя руками верных соратников. Жену твою отправят к блядям в лагерь. Даже урки откажутся от такого несъедобного лакомства, как делить ложе с мадам Ежовой. Ты думаешь, я не узнал тебя, вшивый мракобес!
  
  Несчастного, обреченного Пильняка связали канатными веревками. Боря не сдавался, он повысил голос:
  
  — Вы прекрасно знаете, что я не сумасшедший! Мои книги и через сто лет будут читать на всех языках, а тебя, палач, на всех языках и наречиях будут громогласно проклинать!
  
  К моему великому счастью, Сталин об этом не узнал…
  
  На делегатов съезда огромное впечатление произвела речь маршала Тухачевского. Он обрисовал международное положение, с присущей ему прямотой говорил о неизбежности Второй мировой войны. Ворошилов из президиума бросил реплику:
  
  — Мы не из слабых! Нас не запугаешь!
  
  Его слова потонули в громе рукоплесканий. Поздно вечером я вышла из ворот Кремля, меня нагнал Михаил Николаевич:
  
  — Верочка, почему вы такая грустная?
  
  — В психбольнице Пильняк, я вчера была у него.
  
  Маршал стал пугливо озираться по сторонам:
  
  — С разрешения Сталина меня два раза вызывал Ежов, он допытывался, где и когда я познакомился с Пильняком, интересовался, какое вы имеете к нему отношение. Я слышал, что его обвинят в шпионаже. Если хотите жить, настоятельно советую вычеркнуть его имя из памяти. Для нас Пильняк больше не существует.
  
  — Миша, неужели вы в это верите? Он такой же шпион, как мы с вами!
  
  — Пришли смутные времена, о которых я говорил. Давайте переменим тему! На улице тоже опасно говорить.
  
  Подъехала машина Тухачевского с адъютантом Шиловым. На заднем сиденье увидела Наталью Сац.
  
  — Можно, я отвезу вас домой?
  
  — Господь с вами, Миша, опомнитесь, вас нетерпеливо ожидает дама.
  
  — Почему так строго судите меня? Я собираюсь жениться на Наталье Ильиничне, задерживает плохое самочувствие Нины Евгеньевны, не хочется ее огорчать, да и перед дочуркой Светкой не совсем удобно.
  
  
  5 декабря состоялось утверждение Конституции. Вечером приняла участие в правительственном концерте. Ежов и Поскребышев, Хрущев и Молотов, каждый в отдельности, пригласили в свои дома встречать Новый год.
  
  Ко мне домой приехала солистка Большого театра Наталья Шпиллер. Черное бархатное платье красиво оттеняло ее высокую фигуру.
  
  — Дорогая Верочка, простите, что нарушаю ваш покой! Деточка, так продолжаться не может! Нам пора объясниться.
  
  Удивленно спросила:
  
  — Наталья Дмитриевна, что вы от меня хотите?
  
  — Не притворяйтесь, голубушка! Вы прекрасно все понимаете. Умоляю вас, уступите мне И. В. Сталина! — она опустилась на колени. — Я его люблю! Он для меня самый дорогой человек на свете. Клянусь вам жизнью! — Она зарыдала настоящими слезами. — Если бы это было не так, разве я к вам пришла бы?
  
  — Перестаньте ломать комедию! Я знаю, что вы хорошая актриса, чувства проявлять на сцене надо, зря не стоит сотрясать воздух! Пойдите в ванную, приведите себя в порядок и больше с такими идиотскими просьбами ко мне не приходите. Если вы любите т. Сталина, скажите ему об этом прямо. Думаю, что он вас поймет и по достоинству оценит ваши верноподданнические чувства, а я здесь ни при чем.
  
  
  В детстве и юности празднование Нового года для меня было волшебным днем. Из лесу привозилась красивая пушистая елка. Отец приносил ящик с украшениями, мама готовила вкусный ужин. Приходили знакомые, товарищи, друзья. Всю ночь пели, танцевали, веселились, неслись, рассекая холодный воздух, на санках с крутых гор. Тогда в наших душах царили непосредственность, простота, доверчивая невинность…
  
  Почтальон принес пачку новогодних поздравлений. После спектакля приехала домой, приняв горячую ванну, легла в теплую постель, мечтала выспаться. Как назло в дверь позвонили, за мной приехал Власик.
  
  — В. А., вас ждут в Кремле, скорее одевайтесь.
  
  — Я устала, хочу спать.
  
  — Если вернусь один, И. В. оторвет мне голову.
  
  Увидела богато сервированные столы, оживленные лица вождей и гостей — стало легче. Когда я подняла бокал с традиционным шампанским, часы пробили 12.
  
  Год 1937
  
   Смерть никого не щадит, в том числе и диктаторов…
  
   Л. Троцкий.
  
  Без пауз, соревнуясь друг с другом, за мной продолжают ухаживать Маленков, Поскребышев,
  
  Ежов. «Отцом народов» прочно завладели напористые щебетуньи Ольга Лепешинская и Наталья Шпиллер. Жена Ежова, Антонина Михайловна, морочит голову Хрущеву относительно научной ценности политического наследия Маркса, Энгельса, Ленина, восторженно отзывается о трудах «великого» Сталина. Она стремилась прослыть женщиной «с подкованной эрудицией». Семен Буденный со всеми знакомит очередную жену, красивую, многообещающую певицу Варвару Михайлову. Тухачевский приехал в Кремль с Ниной Евгеньевной, которую на части разламывает беспощадный радикулит.
  
  Отозвав меня в сторону, Маленков спросил:
  
  — В. А., у вас подавленное состояние? Товарищ Сталин не должен знать, что вы огорчены. Опять что-то стряслось? Разрешите вмешаться и вам помочь?
  
  — Г. М., мне искренне жаль Б. А. Пильняка. Он здоровый человек, его незаконно держат в психбольнице. Я за него ручаюсь и готова взять на поруки.
  
  Маленков развел руками:
  
  — Над судьбой никто не властен, забудьте о нем. К сожалению, Пильняк не первый и не последний. Лучше, Верочка, расскажите, что у вас нового в театре.
  
  — В мае премьера оперы Римского-Корсакова «Царская невеста», пою Любашу. Артист и композитор Олесь Чишко передал Большому театру свою оперу «Броненосец Потемкин», мне поручили партию основной героини Груни.
  
  — Верочка, собирайтесь в путь-дорогу, мы с вами отправимся в ближайшее время в Ленинград.
  
  — Какова цель поездки?
  
  — Деловая экскурсия. Ленинград — особый город, он наводнен всякой нечистью. Нам необходимо побеседовать с интеллигенцией. Вся анархия идет от нее. В городе сосредоточен рассадник преступлений…
  
  Сталин предложил организовать импровизированный концерт. Лихо отплясывал русскую хроменький народный комиссар внутренних дел Ежов, Ворошилов с Буденным затянули песню времен гражданской войны, Тухачевский после настойчивых просьб виртуозно сыграл скрипичный концерт Паганини, Шпиллер исполнила несколько арий на итальянском языке, Лепешинская показала танцы из балета Глиэра «Красный мак», Игорь Ильинский прочитал рассказы Чехова и Зощенко, затем наступила моя очередь.
  
  На многих слушателей волнующее впечатление производят романсы русских композиторов. В их сценическом воплощении мне хотелось выразить печаль, одиночество, страх, потерю любимого человека. Заметила, что Ежов украдкой вытирает слезы. Он отвел меня в самый дальний угол:
  
  — Я для вас сделал все, что мог, вашего друга перевели на облегченный режим в полусанаторное отделение, мне удалось изъять вашу фамилию из уголовного дела. Вы можете навещать Пильняка один раз в неделю по воскресным дням.
  
  — Спасибо, Николай Иванович!
  
  — Я приеду к вам в субботу.
  
  — Разве в этом есть необходимость?
  
  — Конечно.
  
  — Меня замотали репетиции двух новых спектаклей.
  
  — Ничего, размотаем вашу усталость, для меня вы всегда самая желанная.
  
  Подошел подозрительный Маленков:
  
  — В. А., у вас имеются книги и письма Пильняка?
  
  — Я очень люблю его рассказы, повести, романы. У меня хранятся его книги с дарственными надписями.
  
  — Сегодня же все уничтожьте! Сожгите! Иначе вас ждет большая неприятность.
  
  — А если спрячу?
  
  — Найдут и привлекут к ответственности за хранение и распространение запрещенной литературы.
  
  — Г. М., неужели вы не в состоянии приказать, чтобы меня, наконец, оставили в покое?
  
  — В нашей стране это может сделать только товарищ Сталин, и то я не уверен.
  
  
  Утром поехала кататься на лыжах в Сокольнический парк. Нетронутый пушистый снег. Елки торжественно одеты в сказочный белый наряд. На лыжне столкнулась с высоким, стройным человеком, он галантно уступил дорогу.
  
  — Дальше ехать не советую, — промычал он, — там крутой обрыв, лыжник вы не ахти какой, будьте осторожны.
  
  — Спасибо за предупреждение.
  
  Взглядываюсь в необычное лицо высокого незнакомца. Мне показалось, что я однажды его уже где-то видела.
  
  — Что вы на меня так пристально смотрите? — спросил он.
  
  — Я, кажется, вас знаю!
  
  — Вполне возможно, мир так тесен. Вы любите поэзию?
  
  — Русскую больше, чем современную.
  
  Мы пошли рядом по сдвоенной лыжне.
  
  — Кто вам нравится из современных поэтов?
  
  — Сергей Есенин, Анна Ахматова, сохранилось несколько книжек Николая Гумилева, которого боготворю.
  
  — Марину Цветаеву читали?
  
  — К стыду своему, нет, я впервые слышу это имя.
  
  — Бориса Пастернака знаете?
  
  — Мне не очень понятны его стихи.
  
  — Хотите послушать одно его стихотворение?
  
  — С удовольствием. — Мы присели на лавочку. — Стихотворение называется «Никого не будет в доме».
  
  Никого не будет в доме,
  Кроме сумерек. Один
  Зимний день в сквозном проеме.
  Незадернутых гардин.
  Только белых мокрых комьев
  Быстрый промельк маховой.
  Только крыши, снег и, кроме
  Крыши снега, — никого.
  И опять зачертит иней,
  И опять завертят мной
  Прошлогоднее унынье
  И дела зимы иной.
  И опять кольнут доныне
  Неотпущенной виной,
  И окно на крестовине
  Сдавит город дровяной.
  Но нежданно по портьере
  Пробежит вторженья дрожь,
  Тишину шагами меря,
  Ты, как будущность, войдешь,
  Ты появишься у двери
  В чем-то белом, без причуд,
  В чем-то впрямь из тех материй,
  Из которых хлопья шьют.
  — Замечательное стихотворение, я хотела бы его иметь!
  
  — Прекрасная незнакомка, напишите свой адрес, обещаю вам прислать один из поэтических сборников поэта Пастернака. Назовите свое имя!
  
  Покорно ответила, как будто находилась на уроке в школе:
  
  — Вера Александровна Давыдова.
  
  — Чем вы занимаетесь, очаровательная В. А.?
  
  — Пою в Большом театре.
  
  — Я имею некоторое отношение к поэзии. Позвоните, если окажется телефон под рукой.
  
  — Женщина первая не должна о себе напоминать, это неприлично.
  
  — Согласен, исключение составляют тенора и поэты.
  
  — Настала ваша очередь назвать свое имя! Возможно, я слышала?
  
  — Пастернак.
  
  Моему удивлению не было границ.
  
  — Так вы Борис Пастернак?
  
  — Представьте себе, что это я и есть — Б. Л. Пастернак. Очаровательная В. А., у вас замерзли ноги, идемте в раздевалку, выпьем чаю, согреемся.
  
  В буфете громоздились пирамиды рыбных консервов, кольца черствых баранок, мятные пряники, конфеты-подушечки, слипшийся от времени шоколад.
  
  — Что будем делать? Я страшно голоден, — сказал Пастернак. Сильными, гибкими руками он стал растирать мои озябшие пальцы и продолжал говорить — Поблизости здесь нет ни одного приличного ресторана. Вы когда-нибудь ели фаршированную рыбу, которую умеют готовить только евреи?
  
  — Очень давно, когда была девочкой, у мамы в Благовещенске.
  
  — Мы пойдем с вами в один частный дом и отведаем там чудо кулинарного искусства. Ева Абрамовна Мауз-нер — знаменитый кулинар, поэт-кудесник. В старые времена она держала на Покровке закусочную, теперь «нелегально» готовит дома. У нее ежедневно столуется человек 15, в основном одни и те же. Посторонних она не принимает. Мадам Маузнер как огня боится финансовых инспекторов.
  
  Рядом с Сокольническим парком, в конце Преображенской улицы, стоял покосившийся от ветхости домик. По бесперильной лестнице мы поднялись на второй этаж. Постучались, долго никто не открывал. Наконец послышались шаги. Надтреснутый голос спросил:
  
  — Говорите, кто нас спрашивает?
  
  — Ева Абрамовна, откройте, пожалуйста, это я, Борис Леонидович Пастернак.
  
  — Вы один?
  
  — С дамой, которая, надеюсь, вам понравится.
  
  — Боренька, дама еврейская?
  
  — Русская.
  
  — В Москве мало еврейских барышень? Зачем вам, такому представительному мужчине, ходить с гойкой? У вас, кажется, есть жена? Почему вы ей изменяете?
  
  Весь этот диалог происходил через закрытую дверь.
  
  — Ева Абрамовна, нам уйти?
  
  — Что значит уйти? Ко мне в дом постучался голодный человек, хочет покушать, и вместо задушевной беседы он нас пугает? Как вам это нравится? Не я же в конце концов пришла учинять допрос, не я стучусь в чужие двери!
  
  Заскрипели ржавые засовы. Крошечная, щупленькая старушка впустила нас в квартиру, состоящую из двух перегороженных комнат и маленькой кухоньки.
  
  — Боря, идите с дамой мыть руки!
  
  — Они у нас чистые.
  
  — Я что сказала! Вы же знаете, товарищ Пастернак, что я два раза не повторяю! Вот вам чистое полотенце, берите, не бойтесь, микробы имеются в других местах. Может быть, дамочке нужно в туалет? Перед обедом это полагается делать всем людям!
  
  Чистенькая столовая, ни единой пылинки. Комод и буфет накрыты кружевными салфеточками. Диван, мягкое кресло, обеденный стол. Ева Абрамовна постелила белоснежную накрахмаленную скатерть, подала два прибора. Она повела сутулыми, покосившимися от времени плечиками, наморщив маленький лобик, сказала:
  
  — Даже не знаю, чем вас кормить? Как раз сегодня у меня ничего нет вкусного. Но раз пришли, люди, голодными они не уйдут. Я приготовила фаршированную рыбу с соленым огурчиком, бульон с пирожками, отварила курочку, есть зовере кройт с луком и подсолнечным маслом. По-русски, барышня, это называется кислая капуста. Сделала мясные котлетки с жареной картошечкой, сварила компот, потом будете пить чай с клубничным вареньем. Я испекла струдель, который так любит Боренька. Возможно, такое меню вас не устроит? Конечно, нам еще далеко до ресторана «Метрополь», но, если бы его величество барон Ротшильд изъявил желание у нас пообедать, поверьте, у него не было бы сил встать со стула.
  
  После паузы хозяйка дома спросила:
  
  — Милая дамочка, разрешите вас спросить, вы случайно не инспектор районного финотдела?
  
  — Я артистка, работаю в Большом театре, пою в опере. Буду рада пригласить вас на свой спектакль!
  
  — Спасибочки, сейчас придет Муня, мой муж. Бедный, сколько он работает. Целый день, в жару и в холод, в морозы и в слякоть, с высунутым языком Муня бегает по городу. Ох, пришло времечко! Представьте себе, в наш революционный век никто не хочет жениться. Все чего-то боятся. Разведенных — тьма! А кто из молодых людей успел один раз скушать тухлое яйцо, вторично не женится. — В квартиру вошел маленький благообразный человечек. — Муня, иди, детка, мой руки и без разговоров садись к столу. Твои майнсес я слушаю 50 лет. Наперед знаю все, что ты мне скажешь. Жилет и пиджак повесь в гардероб. Надень пижамную куртку, в квартире прохладно.
  
  Муня покорно отправился мыть руки.
  
  — Ты слышишь, что я сказала? Сними туфли. Курить не надо, дамочка — певица из Большого театра, ты можешь напортить ей горло. Они пригласили нас на постановку. Помнишь, как мы с тобой были там в 1920 г., слушали биографию князя Игоря?
  
  Прочитав молитву, благообразный Муня сел за стол. Видно было, ему не терпелось что-то рассказать.
  
  — Потом, деточка, потом, маленький, скажешь, после обеда, — проговорила ласково Ева А.
  
  Муня многозначительно посмотрел на жену.
  
  — Тебе хочется выпить? Пожалуйста, на здоровье! Что ты стесняешься и делаешь большие глаза? Ты не у чужих, а в своем собственном доме. Вот графинчик, водку сама настаивала на лимонной корочке. Налей, детка, гостям! Рюмочки я поставила, пусть попробуют! Чем богаты, тем и рады, кажется, так сказал товарищ Пушкин. Вы думаете, что я неграмотная? Четыре года я бегала в еврейскую школу. Жалко, Лазарь далеко! Мама не имеет права взглянуть в глаза своему единственному ребенку! Вы знаете, где наш Лазарь? Нет? Откуда вам знать! Лазарь живет в Нью-Йорке, в Ман-хеттене. Дай ему Бог здоровья! Еще совсем недавно мы получали от него посылки с разным добром. Перед революцией он уехал с моим братом Натаном. В Америке Лазарь стал человеком. Он выучился на зубного врача. Профессия как профессия. Я всегда говорила сыну, что человек должен иметь профессию. Все люди работают, мой муж Муня, пусть живет до ста двадцати, занимается тем, что направо и налево продает воздух. Что такое в наши дни шатхен? Гурнышт, ничего…
  
  С огромным интересом мы слушали своеобразную речь Евы Абрамовны. После обеда, когда она убрала посуду, заговорил крошечный Муня Маузнер:
  
  — Мамочка, иди скорей сюда! — позвал он жену. — Сядь поудобней и слушай, что я скажу. Ты помнишь, в соседнем переулке жила горбатенькая, веснущатая машинистка Ида Скворешник? Так вот, я нашел ей мужа, — проговорил он с гордостью, — сосватал хромого парикмахера Изю Китайгородского, вчера состоялась свадьба. Молодые сделали нам подарок. Переполненная счастьем мадам Скворешник-Китайгородская дала новенькими сто рублей, а жадный парикмахер — тридцать пять.
  
  — Муня, ты теперь сказочно богатый человек! Что ты собираешься делать с деньгами?
  
  Крошечный Маузнер отправился в спальню, оттуда он принес старенький бумажник, победоносно посмотрев на нас большими синими глазами, доверительно сказал:
  
  — Мамочка, вот деньги!
  
  Ева Абрамовна деловито пересчитала, завернула деньги в платок, перевязала его тугим узлом. Минут через пять она пришла счастливая, взволнованная:
  
  — Я всегда говорила, что человек должен иметь профессию. Шатхен так шатхен!
  Сват — так сват! Что поделаешь? Каждому свое. Муня зарабатывает на хлеб, слава Богу! Скоро у нас будет золотая свадьба, мы вас непременно пригласим.
  
  Маузнер засеменила к телефону, со стола взяла листочек бумаги.
  
  — Вы нам хотите что-то прочитать? — спросил Пастернак.
  
  — Боренька, сегодня утром мне позвонил какой-то незнакомый человек, назвался Айболитом, сказал, что он писатель, проживающий в Ленинграде, что ему негде обедать, а номер моего телефона ему дал артист Крокодил Крокодилович!
  
  Борис Леонидович затрясся в гомерическом схеме. Хохотали все, и никто не мог остановиться.
  
  — Вас разыграл замечательный писатель, мой большой друг Корней Иванович Чуковский, он добрый и очень серьезный человек, если он к вам придет, примите его так же хорошо, как меня.
  
  Пастернак подошел к Еве Абрамовне, поцеловал ее в лобик. Он хотел рассчитаться.
  
  — Вот деньги!
  
  — Боренька, не горит! Отдадите в следующий раз.
  
  — Сегодня у меня как раз есть. Ева Абрамовна, если не возьмете, я больше не приду.
  
  — Боренька, вы обещали подарить нам книжку своих сочинений. Она будет стоять в буфете на самом видном месте, рядом с пасхальной посудой.
  
  — Обещаю выполнить вашу просьбу.
  
  — И вы, дамочка, запомните наш адрес, запишите номер телефона.
  
  Пастернак проводил меня до дома.
  
  — Хотите взглянуть, как я живу?
  
  — В один день нельзя иметь столько впечатлений. Даю честное слово, что я к вам непременно приеду.
  
  
  Тихий, едва слышный стук в двери. На пороге увидела постаревшего, осунувшегося Ягоду. Мне не хотелось его впускать.
  
  — В. А., я один.
  
  Ягода давно уже не носил вышедшую из моды кожаную униформу. Он был в обыкновенном костюме из серого сукна, в темно-синем пальто и в зеленой фетровой шляпе.
  
  — Если кто-нибудь позвонит, не говорите, что я нахожусь у вас. К дверям, пожалуйста, не подходите, опустите шторы.
  
  — Г. Г., чем вызван ваш визит?
  
  — Над головой моей нависли грозовые тучи. Знаю, что арест неизбежен, понимаю, что карлик-недоносок Колька Ежов будет измываться над живым и мертвым Ягодой. В. А., я перед вами виноват, вы чище и лучше меня. Промолчали и ничего не сказали Сталину. Долг платежом красен. Теперь, когда пришел закат, мне ничего не нужно. Я принес вам жалкую часть своих сбережений — 32 тысячи руб. Пользуйтесь ими по своему усмотрению. Перед смертным часом в последний раз хочу вас поласкать, поцеловать вашу волшебную грудь. Я помогу вам раздеться.
  
  — Я ненавижу вас, Ягода! Вы мерзкий тип! Уходите, иначе я позвоню товарищу Ежову и в ЦК ВКП(б)!
  
  Ягода побледнел, потом истерически захохотал. В нем снова проснулся хозяин-человеконенавистник.
  
  — Верочка, как ни крутись, твоя песенка спета! Ты, потаскушка, от меня не спрячешься! При других обстоятельствах за такое оскорбление я забил бы тебя плетьми. Ну, что ж, придется рассказать следственным органам, как ты меня любила! Продемонстрирую фотографии с пикантными позами, где ты восседаешь на коленях у маршала Тухачевского, танцуешь с Кировым, в гостинице «Европа» в отдельном номере блядуешь с ублюдком Зиновьевым, даешь свой телефон Рыкову.
  
  — Ты — самый отъявленный негодяй! Убирайся вон!
  
  Ягода вынул из кармана револьвер.
  
  — Раздевайся, стерва! Марш в постель!
  
  Я побежала в кабинет, заперлась, лихорадочно набрала номер телефона Маленкова, к счастью, он находился в ЦК. С руганью и криками Ягода ломился в запертую комнату.
  
  — Держитесь, товарищ Давыдова! — проговорил Г. М. — К вам выезжают товарищи. Надеюсь, что оперативная группа справится с одним мерзавцем!
  
  Двери кабинета стали поддаваться. Из последних сил придвинула к ним рояль. Тем временем в квартиру начали стучаться. Ягода не открывал. Он совершенно обезумел. Военные сняли с петель наружные двери, они работали четко и дружно.
  
  — Не подходите, сволочи, буду стрелять! — заревел Ягода.
  
  — Сопротивление бесполезно! — крикнул Ежов. — Рекомендую сдаться! За вооруженное сопротивление получите дополнительный срок каторжных работ, за преднамеренное убийство гарантирую смертную казнь.
  
  — Кривоногая образина, мне нечего терять, я тебя ненавижу, ты паршивый сумасброд!
  
  Ягода выстрелил. Он целился в Ежова, но попал в молодого красноармейца из спецохраны, который загородил его своим телом. Молодой человек упал. К моей великой радости, рана оказалась несмертельной. Огромный Лощилин, начальник охраны Ежова, стулом выбил из рук Ягоды револьвер. Посрамленный нарком попытался проглотить таблетку собственного изготовления.
  
  — Ягоду брать живым! — приказал воинственный карлик Ежов.
  
  Ярослав Лощилин зацепил ноги Ягоды веревочным обручем. Связанного наркома поволокли к машине.
  
  
  У меня нервное потрясение, самая настоящая депрессия. Врачи запретили разговаривать. Маленкова впустили на 2 минуты. Кто-то все время дежурил у моей постели. Оказалось, что добровольная сиделка Тоня Ежова, где только могла, делала рекламу. Она считала, что я совершила морально-нравственный подвиг, который непременно войдет в историю советского государства. Мне разрешили переговорить по телефону с товарищем Сталиным.
  
  — В. А., благодарю вас от имени советского правительства и Политбюро ЦК ВКП(б). Вы помогли разоблачить мерзавца-двурушника, он за все ответит. Поздравляю вас с высокой наградой, вам присвоено звание заслуженной артистки РСФСР и вы награждены орденом «Знак Почета».
  
  От нахлынувшей радости я заревела. Растроганный И. В. сказал:
  
  — Скорей поправляйтесь! Мы дали указание товарищу Поскребышеву, чтобы вы ни в чем не нуждались.
  
  — Спасибо, дорогой, я очень тронута!
  
  Театр предоставил мне внеочередной отпуск. Поскребышев устроил в правительственный санаторий «Барвиху». Место сказочное. Здесь отдыхали мои знакомые писатель Алексей Николаевич Толстой и артист Художественного театра Василий Качалов. Свободное от процедур время проводила в лесу. Люблю, когда лес шумит. Гул проходит по вершинам сосен, как волны. Облака тают, стоя на месте. Нет большего отдыха и наслаждения, чем идти весь день по лесу, по незнакомой тропинке, к какому-нибудь озеру. Впервые в жизни увидела, как тяжело пылает закат.
  
  Чаще других наведывался в санаторий Поскребышев. Он незаметно оказывал знаки внимания. Иногда, чтобы обменяться двумя-тремя словами, приезжал ночью. Краснея, вынимал из портфеля коробку шоколадных конфет. И всегда говорил одно и то же:
  
  — Это лично от меня, кушайте на здоровье!
  
  Однажды, переборов себя, смущенно спросил:
  
  — В. А., разрешите провести с вами воскресный день?
  
  Я не имела права вычеркнуть из списка такого могущественного поклонника. Когда мы удалились в глубь леса, Поскребышев рассказал:
  
  — Ягода — узкоплечий ветеран террора. Оказалось, что в юности он сотрудничал с царской охранкой, был провокатором. Круглые сутки его поочередно допрашивают товарищи Сталин, Ежов, Маленков, Вышинский, Хрущев, Молотов, Каганович, Андреев, Шкирятов. Арестованы заместитель народного комиссара тяжелой промышленности Пятаков и матерый журналист-троцкист интриган Карл Радек. Все они больше чем негодяи. Ягода вас здорово оговорил, в заявлении на имя товарища Сталина он написал, что завербовал вас еще в 1930 г., что по его заданию вы принимали участие в убийстве товарища Кирова. Вас спасло то, что, несмотря на грозящую опасность, вы сами оказались жертвой и нашли возможность просигнализировать в ЦК ВКП(б) лично товарищу Маленкову. Счастье ваше, что Ежов к вам благоволит. Его нельзя отталкивать. Он всю власть держит в руках, смотрите, сумел перехитрить Маленкова, уверен, что Г. М. ему не простит такой пассаж, при случае все вспомнит. На днях арестовали маршала С. М. Буденного и его жену-красавицу певицу Михайлову. Под следствием находится любовница маршала Тухачевского, режиссер и, директор Центрального детского театра Наталья Сац. Работы у нас непочатый край! Партия большевиков побеждает на всех фронтах.
  
  В «Барвиху» на два дня приехал Ежов. Ему отвели самые лучшие апартаменты, около его комнат круглосуточно дежурила вооруженная охрана. Даже во время прогулок мальчика-наркома сопровождали штатские гненадеры. Если отдыхающие узнавали в крошечной фигурке зловещего наркома внутренних дел, они тотчас же торопились посторониться.
  
  Ежова увидела на творческом вечере Качалова. Он усадил меня рядом с собой.
  
  — В. А., хочу вас обрадовать, вы скоро поедете на гастроли в Финляндию.
  
  — Эта поездка согласована с дирекцией Большого театра?
  
  — Ваш Большой театр от пяток и до самой макушки находится в наших руках.
  
  Осторожно спросила про Тоню.
  
  — Она у нас заядлая марксистка, уезжает на Кубань просвещать бабушку. Майские праздники мы проведем вместе! Уговор дороже денег!
  
  В первый же день после возвращения домой позвонил Маленков:
  
  — Товарищ Сталин приглашает вас на пленум ЦК ВКП(б). Вы освобождены от репетиций. За вами заедет товарищ Поскребышев.
  
  В Кремле, в зале заседаний Совнаркома, собрались члены правительства, наркомы, ответственные работники ЦК ВКП(б), Московского комитета партии, Московского Совета, секретари крайкомов, областных, городских, районных комитетов, директора предприятий и т. д. Сталин резко критиковал армейское руководство, говорил о вражеских разведках, которые могут нанести вооруженным силам непоправимый урон. Над армией сжималось кольцо. Тяжелым кирпичом свалилось самобичевание выпущенного из клетки посрамленного Буденного:
  
  — Я никогда ничего не утаивал от большевистской партии, — сказал он. — Благодаря дальновидности наших чекистов я прозрел, всю жизнь буду нести в своем сердце глубокую благодарность Николаю Ивановичу Ежову. Моя бывшая жена, гражданка Варвара Никано-ровна Михайлова, от которой я публично отказываюсь, активно сотрудничала с троцкистами и их приспешниками Зиновьевым, Каменевым, Пятаковым, Радеком. Никакого снисхождения врагам советского государства! Для Михайловой я требую высшей меры наказания — расстрела и сам готов привести приговор в исполнение. Заверяю вас, товарищи, что моя рука не дрогнет.
  
  И. В. оживленно:
  
  — Товарищи, будем следовать примеру маршала С. М. Буденного.
  
  Ворошилов демонстративно поцеловал своего обмякшего друга. Военные растерянно переглядывались. Резким диссонансом прозвучало выступление Яна Борисовича Гамарника, члена ЦК, начальника главного политического управления Красной Армии и Военно-Морского флота:
  
  — Чистоту Красной Армии можно сравнить с родниковой водой. Товарищ Сталин, заверяем вас, в нашей Армии нет места шпионам и вредителям!
  
  И. В. его перебил:
  
  — Нам кажется, товарищ Гамарник, что вы незаслуженно почиваете на лаврах. Боюсь, что самоуверенность может вас погубить.
  
  
  Ночью меня разбудила перепуганная домработница:
  
  — В такую поздноту к нам пожаловал М. Н. Тухачевский. Вот страсти, Господи. Они так плохо выглядят, что мы сперва их не узнали.
  
  В накинутом халате вышла в столовую.
  
  — Верочка, где нам можно поговорить наедине? — спросил опечаленный маршал.
  
  — Вы уверены, что за вами никто не следит?
  
  — Я доехал до Каретного ряда. Шилов нанял частника, он доложил, что обстановка спокойная, подозрительных типов около вашего дома нет.
  
  — Мы спустимся в подвал, у меня имеется ключ от бомбоубежища.
  
  Когда мы сели на полусгнившие доски, Тухачевский тихо сказал:
  
  — Верочка, я пришел с вами проститься. Мы видимся в последний раз.
  
  — Что с вами, Мишенька? Откуда такой пессимизм?
  
  — Произошло самое страшное. Меня пригласили в Англию на коронацию короля Георга VI. Нарком иностранных дел Литвинов послал телеграмму, что я внезапно заболел, туда вылетел командующий морскими силами Орлов. Я понижен в должности: приказали принять Приволжский военный округ. Недоносок Ежов на Лубянке мучает Наталью Ильиничну Сац, прекрасную, отзывчивую женщину, на которой я собирался жениться. Верочка, это конец! Не поминайте лихом!
  
  Забылись причиненные обиды, я обняла самого близкого человека на свете.
  
  — Мишенька, ненаглядный мой, все будет хорошо, вот увидите! Я сама пойду к Сталину, на коленях буду умолять Маленкова, Ежова, Ворошилова, Буденного. Возможно, вы заболели, у вас навязчивая идея?
  
  — Верочка, вы же слышали выступление Буденного? Новоиспеченного маршала шесть недель продержали в карцере, в сыром подвале. Теперь бывший царский вахмистр подпишет все, что прикажут. Раньше я убивал во имя революции, теперь, во имя укрепления сталинского престола, замучают меня, а потом расстреляют. Знаю, что обречен, еще немного и петля затянется. Единственная к вам просьба: когда меня не будет, позаботьтесь о Светке. Она ни в чем не виновата. Когда станет взрослой, расскажите ей обо мне. Сметливая девочка все поймет.
  
  Грустным было наше расставание.
  
  
  Первое мая. После демонстрации, едва передвигая ноги, вернулась домой. Усталая, повалилась на кровать. В 6 часов вечера позвонил Ежов.
  
  — Спускайтесь вниз, за вами выходит машина.
  
  — Н. И., дорогой, я не в состоянии дышать, встретимся попозже.
  
  Ежов благосклонно согласился. И тут же звонок Поскребышева:
  
  — В. А., настоятельно просим завтра у нас отобедать! Теперь вы свободны. По настоянию врачей товарищ Сталин уехал на две недели в отпуск. Когда можно прислать автомобиль?
  
  — А. Н., ответ дам завтра утром, я сама вам позвоню.
  
  — До чего же вы трудная женщина. Ничего не поделаешь, денек потерпим.
  
  Я была одета, когда за мной приехал Петя Устинов, шофер Ежова. С ним сразу нашла общий язык.
  
  — Н. И. приказал доставить вас на дачу.
  
  Богато обставленный загородный дом. Роскошь соседствует с деревенской обывательщиной. Картины упрятаны в старинные, тяжеловесные рамы. Шкафы набиты хрусталем, фар<|юром, бронзой. Перепутаны стили, века, мастера.
  
  Заметив восхищенный взгляд, Ежов похвалился:
  
  — Это барахло мы с Тонькой накопили за три года. Петя, иди отдыхать, — сказал он шоферу.
  
  Маленький, чистенький, аккуратненький Ежов был похож на школьника седьмого класса, ему не хватало только пионерского галстука.
  
  — Хотите кушать? — спросил он просто.
  
  — Спасибо, пока нет.
  
  Наступила неловкая пауза, мы не знали о чем говорить, я боялась задавать вопросы.
  
  — Вас что-то тяготит? — вкрадчиво спросил мальчик-нарком.
  
  — Нет.
  
  — Вы можете называть меня по-домашнему, Колей.
  
  — Сразу трудно.
  
  Хмурый нарком промолчал.
  
  — Почему вы сегодня такая невеселая?
  
  — Это допрос или беседа?
  
  — Дружеская встреча.
  
  После ужина мы смотрели американскую комедию «Любовь втроем». Ежов обнял меня, я осторожно отодвинулась. Мальчик-нарком разозлился.
  
  — Верочка, я собираюсь заключить с вами союз. Если будете почаще ко мне приезжать, мы постараемся забыть ваши шалости, — пропищал он. — Мы про вас все знаем. Счастье ваше, что не-доложили И. В. В докладной записке Ягода написал, что маршал Тухачевский выкрал у него компрометирующие фотографии, имеющие непосредственное отношение к путешествию в Загорск и Переяславль-Залесский. Мы с ним еще поработаем, я наизнанку выверну его душу. Генеральный прокурор Вышинский настаивает на вашем аресте, кричит, что у него имеются вещественные доказательства вашего предательства. Могущество этого негодяя мы тоже обломаем, я его ненавижу! Чего испугалась? Придвигайся, Коля Ежов не кусается. Дай грудь пощупать! Честно говоря, я девочек больше люблю, но, как тебя увижу, кровь ударяет в виски, не могу с собой совладеть. Моя Тонька худосочная баба, надоела до смерти. Вместо сисек у нее кнопки от звонков.
  
  Как они все одинаково банальны! Я продолжала крутиться в страшном водовороте похоти и неудовлетворенных желаний…
  
  — Верочка, клянусь Аллахом, таких шикарных женщин, как ты, у меня еще не было. Ты — настоящая самка, большая, красивая, с императорским бюстом. Я за все отблагодарю тебя по-царски.
  
  — Н. И., побойтесь Бога!
  
  Ежов засмеялся. Он цинично проговорил:
  
  — Ты моя новая подруга. Тоня занимается только политикой. Эта дура окончательно помешалась. В постельке без конца цитирует Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина — наших основных марксистов.
  
  — Значит, вам крупно повезло!
  
  Подумала, что могла бы сыграть Гулливера, Ежов — лилипута. Вот потеха была бы!
  
  Н. И. продолжал накачивать себя коньяком и водкой, пока замертво не свалился.
  
  Утром во время завтрака он рассказал, как и чем собираются пытать Ягоду, Радека, Пятакова.
  
  — Мы, большевики, не должны быть слабонервными. На научной основе у нас разработана целая система.
  
  — Н. И., как вы можете за едой спокойно говорить о таких вещах?
  
  — В нашем правительстве самый ужасный мужик — Анастас Иванович Микоян. По его совету я выписал из библиотеки «Историю испанской инквизиции». Самая подходящая книга для нашей работы, неоценимый клад!
  
  — Скажите, почему Вышинский так люто меня ненавидит?
  
  Ежов раскатисто засмеялся:
  
  — Откормленного прокурора с крысиными повадками все девки боятся, бабы от него бегут, как от Сидоровой козы. Он сказал по секрету Микояну, что ему шибко нравится солистка Большого театра. Хитрый ар-мяшка, конечно, догадался, о ком идет речь.
  
  — Я презираю Вышинского!
  
  — А меня?
  
  — Коля, вы лучше их всех!
  
  От «комплимента» нарком порозовел. Из кармана вытащил два золотых кольца.
  
  — Возьми на память!
  
  — Что вы? Эти кольца стоят огромных денег, я не имею права на такие подарки.
  
  — Бери, Верочка, а то обижусь!
  
  
  В пять часов вернулась домой. Конвульсивно, в непрерывных звонках бился телефон. Нетерпеливый Поскребышев дожидался своего часа.
  
  — В. А., стол давно накрыт. Разрешите приехать?
  
  — А. Н., я вас жду.
  
  Секретарь Сталина занимал в Доме правительства просторную 4-комнатную квартиру. В подъезде дежурил чекист в штатском костюме. Нарядный Поскребышев усадил меня за большой обеденный стол.
  
  — Вы ждете кого-нибудь? — спросила я.
  
  — Только вас, красавица!
  
  — Кто приготовил такой изысканный стол?
  
  — Мы заранее сделали заказ, блюда привезены из ресторана «Метрополь». Наша домработница вместе с официантами из Кремля сервировала. Я отпустил ее погулять.
  
  Несмотря на кажущуюся простоту, А. Н. нельзя было назвать дураком или простофилей. Сын крестьянина смекнул, что Советская власть даст ему больше, чем хлебопашество или же разведение коров и свиней. Природный крестьянский ум помог удержаться и стать незаменимым для Сталина человеком. Он корнями влез в существо вождя. Тихий, незаметный, бесшумный Поскребышев умел производить впечатление. Постепенно, с методической изворотливостью А. Н. сумел избавиться от конкурентов-завистников.
  
  — Верочка, как вы провели Первое мая? — спросил А. Н.
  
  — Утром была на демонстрации: Большой театр имеет свою колонну, потом побывала в гостях у Н. И. Ежова.
  
  — Я вытащил беспризорника из голодного Казахстана, устроил его на работу, сначала в комсомольские органы, затем добился его перевода в ЦК НВКП(б). Николая надо держать на поводке, слабость его — водка и юные барышни.
  
  — А. Н., почему маршала Тухачевского вместо Лондона отправили в Куйбышев?
  
  Рябоватый секретарь насторожился:
  
  — Ваша осведомленность почище нашей. Кто вам об этом сказал?
  
  — В гастрономе я случайно встретила Нину Евгеньевну, его жену, с которой давно знакома.
  
  — К сожалению, пока ничего не могу сказать… Вы все еще неравнодушны к Тухачевскому? — спросил он порывисто.
  
  Удивилась его проницательности.
  
  — Нет, что вы, просто жаль. Я считаю его приличным человеком.
  
  — Ничего образину жалеть! Мы их всех на смерть засудим! — крикнул он в бешенстве. — Они хуже голодных шакалов. Зверь, когда сыт, человека не тронет. — Поскребышев долго собирался с мыслями, наконец выпалил единым махом — В. А. оставайтесь у нас ночевать! Завтра раненько отвезем вас домой.
  
  Меня чуть не вытошнило.
  
  — Дорогой, я должна к вам хоть немного привыкнуть. Вы подумали о том, как будет реагировать на наши отношения И. В.? Он всегда все знает. Не стоит опошлять нашу дружбу.
  
  — В. А., я люблю вас! Люблю гораздо сильнее, чем вы думаете. Каждую ночь вы мне снитесь. Моя любовь как ветер. Вот он поднялся, кажется, что это легкий ветерок, а сердце вдруг сгибается, словно ива в бурю. Верочка, родите мне сыновей! Век буду благодарен, любую сумму отвалю.
  
  — А. Н., вы сошли с ума! Я замужняя женщина, представьте себе такую картину: меня вызывают в Кремль, я захожу к товарищу Сталину с большим животом!
  
  — Неужели я настолько уродлив, что вам на меня противно смотреть?
  
  — Вы задаете странный вопрос, я с удовольствием провожу с вами праздничный вечер и надеюсь, что не последний? На днях меня предупредили, что надо остерегаться прокурора Вышинского!
  
  — Товарищ он, действительно, опасный. Мы держим его в ежовых рукавицах. Малейшая провинность — скинем в пропасть. Рекомендую встретиться с прокурором в узком семейном кругу. Нам важно знать его сокровенные мысли.
  
  Поскребышев пересел ко мне на диван. Голову положил на грудь.
  
  — Эх, бросил бы все и уехал с вами навсегда в деревню.
  
  — А на что жили бы?
  
  — В крестьянском хозяйстве нынче царит полная неразбериха, ужасная нищета. Коллективизация ничего путного не принесла. Недавно с бригадой ЦК мы побывали в трех областях: Ярославской, Костромской, Вятской. Ездили по районным центрам. В городах еще имеется какой-то прогресс, а в деревнях осталась только окаянная голь. Девки и парни бегут из колхозов. Инвалиды-старики вконец выдохлись. Купленные в Германии новенькие тракторы и комбайны ржавеют, потому что стоят без движения. Нельзя из деревни выпускать молодежь, кто родился на земле, пускай там и подыхает. Нечего с ослиным рылом забираться в город. Вредителей — тьма. За полторы недели арестовано 14 тысяч человек. Вот что, Верочка, понаделали проклятые троцкисты!
  
  — А. Н., арестован мой большой друг, писатель Б. А. Пильняк-Вогау. Вы не могли бы узнать, в чем его вина и что с ним происходит?
  
  — Не хочу вас расстраивать, Пильняк — не жилец на этом свете. Нам в секретариат звонил ваш знакомый, поэт Пастернак. Он сказал, что жена Пильняка осталась с детьми без средств к существованию.
  
  — Его жена, Кира Андронникова, арестована, квартира ее опечатана. Я слышала, что у нее собираются конфисковать имущество?
  
  Поскребышев иронически улыбнулся:
  
  — Как преуспел ваш интимный друг? Получается так, одна жена у него законная, вторая — надомница или приходящая?
  
  — Я ничего не понимаю!
  
  — Верочка, здесь нечего понимать. Нам пришлось заниматься его делом. Официально Пильняк женат на гражданке Марии Алексеевне Соколовой-Вогау. От него она имеет сына и дочь. Андронникова красивая женщина, на ее удочку попадались многие простачки, в том числе и ваш писатель. Несмотря на относительную молодость, она шпионка крупного калибра, поверьте мне, они стоят друг друга.
  
  — Мне хотелось бы познакомиться с Марией Алексеевной!
  
  — Не рекомендую. Мадам находится в Бутырской тюрьме, дети отправлены в политический изолятор.
  
  В кабинете стояли застекленные стеллажи с книгами.
  
  — Я собираю сказки, пословицы, частушки, поговорки. Сказки уводят от действительности. В молодости увлекся Достоевским, дружил с монахами, священниками, каликами-богомольцами. Вдоволь насмотрелся на русскую жизнь. В библиотеке мне дали затрепанный экземпляр книги «Записки из мертвого дома». Прочитал и задумался. До того стало тошно, что собирался руки на себя наложить. Спас двоюродный брат Панфил Стародубцев. После этого случая он постригся в монахи, помер в монастыре. К Федору Михайловичу Достоевскому больше не вернулся. От него отрекся, он душу наизнанку вывернул. Еще люблю книги Михаила Зощенко, собираю все издания.
  
  Я тепло простилась с негласным хозяином Кремля.
  
  
  Опера «Царская невеста» имела шумный успех. Перед началом второго акта служители принесли корзины с цветами от Маленкова, Ежова, Поскребышева, Ворошилова и даже от сурового блюстителя правопорядка Вышинского. Это был намек не только на примирение. Всех перещеголял Сталин. В красочно оформленной корзине, искусно задрапированной изумительными цветами, — шампанское, шоколад, отборный коньяк, банки с икрой, грузинские и армянские вина.
  
  За кулисами впервые появился упитанный, в модном темно-синем костюме, белоснежной накрахмаленной рубашке, тщательно подстриженный, надушенный Андрей Януарьевич Вышинский. Он поцеловал руку. С достоинством, любуясь собой, произнес:
  
  — Как я рад вас видеть, милейшая В. А. В эту субботу, — пророкотал он, — день рождения супруга, мы устраиваем небольшой семейный ужин. Ждем вас к 7 вечера. Машину пришлю, отказ не принимается.
  
  В мою артистическую уборную вбежал запыхавшийся Поскребышев:
  
  — В. А., вас срочно просит товарищ Сталин.
  
  И. В. находился в комнате отдыха, он курил трубку и пил воду со льдом.
  
  — Товарищ Давыдова, сегодня вы пели с большим настроением. Поздравляю с творческой удачей!
  
  Молотов, заикаясь:
  
  — Мой дом для вас всегда открыт, В. А.
  
  — Смотрите, какой шустрый. Еще один поклонник навалился на бедную голову, — пошутил Сталин. — А мы считали, что тебя дамы давно уже не интересуют?
  
  Члены политбюро и наркомы захихикали. Подошел Микоян. Он сказал:
  
  — В. А., до нас дошли слухи, что вы собираетесь на гастроли в Финляндию. Мы вас оденем, как царскую невесту!
  
  — Даже лучше! — властно проговорил И. В. — Жду вас в наркомате. В. А., где вы собираетесь ужинать?
  
  — Я очень устала.
  
  — Отдохнете на даче. Товарищ Поскребышев остается в качестве заложника.
  
  — В данной ситуации, это неплохая роль, — сострил Ворошилов.
  
  Собутыльники — с некоторыми «купюрами». Из «посторонних» — писатели А. Толстой и М. Шолохов.
  
  — Алексей Николаевич, — обратился И. В. к Толстому, — вы хотели нам что-то сообщить?
  
  Отправляя в рот большой кусок заливной рыбы, А. Н. пробормотал:
  
  — На днях закончил черновую редакцию повести «Хлеб». С огромным волнением посвящаю ее вам, И. В., и вам, многоуважаемый Климент Ефремович, величайшим стратегам XX века!
  
  Сталин недовольно перебил:
  
  — С кем заключены договора на издание книги?
  
  — Журнал «Молодая гвардия» предполагает опубликовать в трех номерах: октябрьском, ноябрьском и декабрьском, «Новый мир» — в январе и феврале. Отдельная книжка выйдет в конце этого года.
  
  Увешанный орденами, с маршальской звездой Ворошилов проговорил:
  
  — Товарищ Толстой, вы самый большой современный русский писатель!
  
  Шолохов поморщился. Толстой встал и радостно кивал головой:
  
  — Чрезвычайно тронут.
  
  — Неоценимы ваши заслуги, — продолжал маршал, — перед советским государством. Красная Армия и Военно-Морской флот преподносят вам именное серебряное оружие.
  
  Грузный толстяк Толстой схватил хрупкого маршала и стал его смачно лобызать. Ежов пропищал тенорком:
  
  — Горько, горько, горько!!!
  
  И. В., смеясь:
  
  — Разве мы присутствуем на свадебной церемонии?
  
  Упившийся Шолохов, потерявший над собой контроль, выкрикивал накопившуюся обиду:
  
  — Мы тоже с усами! Шолохов — единственный настоящий писатель в России!
  
  — Шолохов, немедленно отсюда уходите! — приказал Ежов.
  
  Сталин поднял бокал с шампанским:
  
  — Выпьем за роман «Хлеб «и его создателя!
  
  Наступила передышка, заработали челюсти, загремели столовые приборы.
  
  — Когда думаешь закончить «Петра»? — спросил Сталин.
  
  — В скором времени, И. В., мы вам покажем первую серию художественного фильма-эпопеи, которую по вашему заданию снимает в Ленинграде режиссер Владимир Михайлович Петров. Актерский ансамбль великолепен: Петр — Николай Симонов, Екатерина — Алла Тарасова, царевич Алексей — Николай Черкасов, Меньшиков — Михаил Жаров.
  
  Члены правительства любили слушать неугомонного весельчака-балагура, отчаянного вруна Толстого. Придворный писатель-летописец обладал редким даром увлекательного рассказчика.
  
  — При работе над романом меня на правильную дорогу вывел разбор и изучение судебных актов XVII века. Розыскные акты велись дьяками, которые старались записать в сжатой и красочной форме наиболее точно рассказ пытаемого. Не преследуя «литературных» задач, премудрые дьяки творили высокую словесность. В их записках — алмазы литературной речи. Я уверен, что Петр не сын царя Алексея Михайловича, а патриарха Никона. Сам он — выходец из крестьянской семьи, по национальности мордвин. Священником стал в 20 лет, потом был монахом, епископом, обогнал недругов и довольно быстро добился сана патриарха Всея Руси. Он был честолюбив, обладал умом и сильной волей. Дед Петра, царь Михаил Федорович, законченный дегенерат, царь Алексей Михайлович — человек неглупый, но нерешительный, вялый, половинчатый. Ни внутреннего, ни внешнего сходства с Петром у него нет. У меня хранится маска Петра, найденная в 1911 году художником Бенуа в кладовых Эрмитажа. Маска снята Расстре-ли с живого Петра в 1718 году. В ней есть прямые черты сходства с портретом Никона.
  
  — Мы будем пропагандировать идеи русских царей, — сказал внимательно слушавший И. В., — и в первую очередь самых прогрессивных — Ивана Грозного и Петра. Они много сделали для России, для великого русского народа. А вам, товарищ Ежов, рекомендуем в срочном порядке ознакомиться с актами допросов петровской эпохи.
  
  Толстой протянул Сталину изящно изданную книжку небольшого формата.
  
  — Полюбуйтесь, И. В., — английское издание романа Пильняка «Голый год». Запад судит о нашей стране по его импрессионистскому роману!!!
  
  Сталин помрачнел. К нему подошел Вышинский:
  
  — Позвольте доложить?
  
  И. В. кивнул головой.
  
  — Пильняк-Вогау навсегда лишен возможности писать. Из-за прогрессирующей болезни он разучился мыслить и даже говорить.
  
  — Давно пора призвать писателей к ответу, — сказал Молотов. — Забыли, сколько мы возились с философами, артистам, художниками? Наша доморощенная интеллигенция слишком распустилась.
  
  — Н. И., — обратился Сталин к Ежову, — еще крепче затягивайте капкан, чтобы ни одна вошь не уползла. Никого не щадите!
  
  Толстой вторично встал, в руках он держал большую рюмку с коньяком:
  
  — У советского корабля трещали мачты и рвались паруса. И. В. пришлось крепко держать руль, ведя корабль к поднимающимся из-за горизонта очертаниям новой земли социализма, казавшейся иным неведомой, иным призрачной. Предлагаю выпить за кормчего страны Советов, за товарища Сталина!
  
  Гости уехали в полночь. Мы остались вдвоем.
  
  — Давно я вас не видел, В. А.! Вы не нашли в своем арсенале пяти минут, чтобы о себе напомнить?
  
  — Разве я имею право тревожить вас по пустякам?
  
  — И все равно, ты для меня — самая сладкая. Время не в состоянии приглушить неутомимое желание тебя видеть и все больше познавать.
  
  — До глубины души, уважаемый И. В., тронута вашим сердечным отношением. Знаю, что вам нелегко.
  
  — Какой удивительный происходит парадокс? Мы знакомы пять лет, и ты не успела надоесть!
  
  Он меня обнял, тяжелые ладони легли на мою голову. Потом совсем тихо сказал:
  
  — Пойдем, дорогая…
  
  В халате умалишенного предстал перед глазами Б. Пильняк, жизнь которого так быстро канула в Лету.
  
  Сталин подозрительно:
  
  — Говори, о чем думаешь?
  
  — И. В., бывают моменты; когда хочется помолчать.
  
  — Верочка, — спросил он хрипло, — мы еще не наскучили тебе?
  
  В который раз пришлось имитировать влюбленность. Возможно, в своей исповеди я повторяюсь, становлюсь несколько однообразной. Но такова тема нашего повествования.
  
  И. В. возбужденно:
  
  — Если армяшка Микоян тебя плохо оденет, немедленно позвони! Этот пес напролом лезет в объятия Лубянки. Все, что увидишь в Финляндии, подробно запиши. Эта страна нас очень интересует, она должна принадлежать России. Со временем мы постараемся выполнить гражданский долг, протянем руку братской помощи и освободим от векового рабства трудолюбивый финский народ. — Сталин умел быстро переключаться. — Верочка, ты хотела что-то сказать?
  
  — Вышинский пригласил меня на день рождения супруги.
  
  — Пойди, посмотри, в его берлогу стоит забраться. Он нам очень нужен, пока ходит по земле. Каждого человека мы стараемся использовать по способностям, дышать разрешаем до тех пор, пока он что-то производит, так завещал нам товарищ В. И. Ленин! — Закончив этот монолог. И. В. раскатисто рассмеялся.
  
  
  У Вышинского все построено на массивности: жена — массивная, дочь — массивная, мебель — массивная, гости дородно-массивные!
  
  Имениннице преподнесла оригинальный браслет. Прокурор, хозяин дома, рокочущим баритоном торжественно меня представил. В кресле, поблескивая стеклами очков, восседал рябой Поскребышев. За столом зашел разговор о процессах троцкистов-двурушников, тюрьмах, лагерях, сроках, следователях.
  
  — У нас все сознаются, — самодовольно изрек Вышинский, — в моей практике юриста еще не было такого случая, чтобы преступник не дал нужные показания.
  
  Дебелая домработница доложила, что приехал Ежов. Как только в гостиную проследовал карлик-нарком, все встали. Он коротко кивнул. Вышинский усадил гостя на самое почетное место, заблаговременно положив на сиденье пуховые подушечки.
  
  — Ребята, так скучно сидеть! — пропищал народный комиссар внутренних дел. — Давайте споем!!! И запевала у нас есть — заслуженная артистка республики Вера Давыдова. А мы подтянем. Получится отличный самодеятельный хор!
  
  Чтобы доставить Ежову удовольствие, пели хором. Через час его, пьяного, отнесли в машину и увезли домой. Неловкость прошла. Вышинский показал мне картины из его коллекции, чудесную библиотеку.
  
  — В. А., мне давно хотелось с вами объясниться. Я безмерно счастлив, что вы посетили мое скромное жилище.
  
  — Андрей Януарьевич, я хочу с вами откровенно поговорить. Какие у вас имеются основания для бесконечного преследования? И еще один лобовой вопрос: что означает ваше «особое мнение»? Мне передали, что вы настоятельно как генеральный прокурор страны Советов рекомендуете отдать меня под суд с проведением показательного процесса в Большом театре. Об этом я собираюсь поставить в известность товарища Сталина.
  
  Вышинский не на шутку испугался.
  
  — Голубушка, несравненная В. А., произошло явное недоразумение! Пожалуйста, назовите имена негодяев, которые так жестоко вас шантажируют и мистифицируют! Мы найдем возможность призвать их к ответу.
  
  — Вы настолько в себе уверены?
  
  — Абсолютно, как дважды два — четыре! Назовите фамилии мерзавцев! Я сам буду с ними беседовать в прокуратуре Союза. Можете быть уверены, что живыми они оттуда не выйдут.
  
  Не моргнув глазом, выпалила:
  
  — Николай Иванович Ежов, Георгий Максимилианович Маленков, Александр Николаевич Поскребышев. Что вы на это скажете, товарищ Генеральный прокурор? Когда вы с ними расправитесь?
  
  У Вышинского отвалилась челюсть. Только теперь он по-настоящему поверил в мои силы. Он позвонил: вошла высокая пышная домработница.
  
  — Мусенька, — просипел А. Я., — принесите нам что-нибудь выпить. — Он подошел к моему креслу, с подобострастием наклонился к моему уху. — Я решил открыть вам государственную тайну: бывший нарком Генрих Ягода в личном письме на имя товарища Сталина написал, что он вас официально завербовал в троцкистскую организацию, когда вы учились на втором курсе ленинградской консерватории. Он также сообщил, что на протяжении нескольких лет вы находились в любовной связи с Зиновьевым, Кировым, Тухачевским, Буденным, Маленковым, Поскребышевым, Ворошиловым, и с ним, с Ягодой. Арестованный писатель Б. Пильняк письменно подтвердил, что вы с ним жили пять лет. Он сообщил также, что вы передали ему секретные материалы оборонного значения, которые он регулярно переправлял за кордон.
  
  Я нервно рассмеялась.
  
  — Вы — генеральный прокурор. К вам в руки попали такие важные материалы, имеющие государственное значение. На этом вы могли бы построить политическую карьеру, перескочить некоторых упрямых наркомов и патентованных вождей, еще на один вершок приблизиться к товарищу Сталину, которого так обожаете, вне очереди получить причитающийся орден, дополнительное уважение, вселить к себе еще больший страх, помноженный на ненависть. Что вам мешает действовать?
  
  — Огромное необъяснимое чувство любви.
  
  — Мне казалось, что вы серьезный человек, фанатик своего дела.
  
  — В. А., теперь я понимаю, вас жестоко оболгали. Скажите, драгоценная, по каким дням вы принимаете?
  
  — Мы задержались: наше отсутствие становится слишком явным.
  
  
  В ателье Совнаркома меня опекала жена А. А. Андреева, зам. народного комиссара легкой промышленности Дора Моисеевна Хазан. По последним образцам новейшей европейской моды мне сшили весенние, летние платья и шерстяные костюмы, пальто, всевозможные блузки и юбки. Микоян через торговых представителей в Лондоне, Париже, Стокгольме добыл белье, обувь, сумочки, шляпы, кошельки, плащи, чемоданы.
  
  Накануне отъезда тепло простилась со Сталиным, рассказала ему про «интимную» беседу с Вышинским.
  
  — Меньшевика-прокурора не надо бояться. На днях мы будем с ним говорить.
  
  — И. В., какой сувенир вам привезти?
  
  — Для меня самый лучший сувенир — это вы, Верочка.
  
  Меня провожали Микоян, Поскребышев, Мехлис, Хазан, Андреев, Маленков, Ежов, Власик, представители Управления театров и Всероссийского театрального общества, дирекция Большого театра и, конечно, солистки-завистницы. Целый час выслушивала фальшивые напутствия.
  
  На вокзале в Хельсинки встречали артисты финских театров. Гостиница — сказочная. С первых минут началось преклонение перед Западом, которое осталось на всю жизнь. После короткого отдыха ко мне пришла очаровательная переводчица Эмми.
  
  Директор и режиссер Финского национального театра Э. Калима щедро раскрыл передо мной двери театров этой необыкновенной страны. Потрясающее впечатление произвела игра артистов в пьесе X. Вуолийоки «Женщины Нискавуори». Видела драму Валтари «Недисциплинированное поколение», ее содержание проникнуто чуждым для нас мистическим настроением. Очень интересны театры, где актеры играют на шведском языке. Я побывала в Хельсинки, Тампере, Лахти, Турку, Куопио, Выборге. Можно часами говорить о памятниках архитектуры — массивных постройках из дикого камня. Например, собор в Турку был воздвигнут в XV веке, а начали его строить в XIII. Двести лет ушло на строительство этого сооружения. Замок Олавинлинна финны построили в 1475 г. Оригинальна резьба по дереву, настенные ковры «Рюй», самобытно искусство росписи церковных зданий. Мне показали великолепный балет Сибелиуса «Скарамуш». Я приняла участие в спектаклях Финского оперного театра — в «Кармен» и в «Аиде». Успех небывалый, головокружительный. Восторженная пресса. На сольных концертах пела романсы русских композиторов, арии из опер и на бис песни финских, шведских, норвежских и датских композиторов. В первых рядах партера сидели утратившие былой блеск, потертые русские эмигранты. Они не скрывали слез, потому что свято любили Россию, которую не могли забыть. Держались они с большим достоинством.
  
  В Финляндии узнала о самоубийстве Гамарника, армейского комиссара первого ранга, коммунистом он стал в 1916 г. В 1930 г. его назначили зам. народного комиссара обороны и одновременно зам. председателя Реввоенсовета СССР. Он был скромным и высоко порядочным человеком. Гамарник открыто осуждал репрессии и насилие. В его гостеприимном доме бывали писатели, артисты, художники. После самоубийства жену Гамарника осудили на 10 лет, детей отправили в политический изолятор.
  
  В тот день я пела Кармен. Море цветов. Смокинги и изысканные дамские туалеты, золото и серебро, бриллианты и сапфиры заслонили великолепие зала. В торжественной обстановке мэр Хельсинки вручил мне ключ от города. Маршал Карл Густав Маннергейм — финский национальный костюм. Он устроил прием, на котором присутствовали финские аристократы. На приеме я исполнила арии из опер на итальянском языке.
  
  В Хельсинки на всех моих спектаклях и концертах была знаменитая певица Медея Ивановна Фигнер. Познакомившись со мной, она сказала:
  
  — Гениальный Петр Ильич Чайковский проходил со мной партии Лизы и Иоланты, Дж. Пуччини — Тоску и Мими, А. Тосканини — Татьяну. В моей артистической жизни было много счастливых и незабываемых минут. И вы подарили мне волшебные часы, о которых я буду помнить до конца своей жизни. Ваша Кармен безупречна!
  
  От радости я заплакала, это были слезы большого счастья. Медея Ивановна подарила мне книгу своих воспоминании.
  
  
  В Москве на Ленинградском вокзале меня встретил сумрачный, посеревший от злобы Поскребышев. В руках он держал огромный букет цветов. С недоумением спросила его:
  
  — А. Н., что с вами?
  
  Смакуя каждое слово, он радостно произнес:
  
  — По приговору Военной Коллегии расстрелян предатель Тухачевский.
  
  Я зашаталась. Постороннние люди, Поскребышев с охранниками посадили меня на скамейку. Никто не хотел щадить любовницу Сталина. Им всем я была нужна только для постели. Хитроумный Сталин и его приспешники заранее все обдумали. Они нарочно отправили меня в соседнюю Финляндию. После того как я оправилась, кремлевский секретарь елейно произнес:
  
  — Утром вы должны быть на даче у И. В.
  
  И эту боль перетерпела…
  
  И. В. выглядел посвежевшим и помолодевшим. Аресты и казни действовали на него благотворно и, по-видимому, укрепляли в нем моральный дух.
  
  — Заждались мы вас, товарищ Давыдова! Как съездили, Верочка?
  
  — Я привезла вам набор ваших любимых донхилловских трубок, серебряную зажигалку и шерстяной свитер.
  
  — В. А., пора уже знать, что мы привыкли пользоваться обыкновенными спичками отечественного производства. За трубки и свитер спасибо. Нас ждут товарищи, их разбирает любопытство, они хотят услышать ваш подробный рассказ о поездке в Финляндию.
  
  После моего сообщения посыпались вопросы. Ворошилова интересовало, как выглядит маршал Меннергейм и сколько у него орденов. Вожди поразились, что финны не питают зла к России. Маленков спросил, как чувствует себя новое эмигрантское поколение. Ежов бросил реплику:
  
  — На досуге займемся ловлей беглецов, они от нас не уйдут, в лагерях и тюрьмах для всех места хватит!
  
  Хрущев предложил прибрать Финляндию к рукам, Жданов поинтересовался укреплением границ, Андреев — о профсоюзном рабочем движении, Сталин — как правительственные и общественные круги реагировали на самоубийство Гамарника и казнь военных, которую они
  давно заслужили.
  
  Я передала Сталину большую пачку газет и журналов, выходящих на финском, шведском и эстонском языках. И. В. поблагодарил:
  
  — Это очень важно. Мы поручим товарищу Литвинову сделать перевод основных статей.
  
  Заметила, что среди вождей находится человек, похожий на Сталина. После совещания меня пригласили на обед, потом поехали на дачу, в Кунцево. В машине он сказал:
  
  — В. А., бывший маршал Тухачевский приказал долго жить. Мы его расстреляли. — На этом слове он сделал ударение, как бы подчеркивая. — А вчера, в день вашего приезда, к праотцам отправлен ваш интимный друг, бывший писатель, гражданин Борис Андреевич Богау-Пильняк.
  
  — Неужели вам доставляет удовольствие пытать любимую женщину?
  
  — Ты паршивая лгунья! Я передам тебя в лапы Ежова и Андрея Вышинского. Ты им подробно расскажешь, как дарила свое бархатное тело этим проклятым ублюдкам! Все, курва, расскажешь!
  
  Когда Сталин ко мне приблизился, я повалилась на сиденье* Испугавшись моего крика, шофер затормозил* Вдруг меня осенила пронизывающая мысль, что в машине не Сталин, а его ДВОЙНИК, которому дано задание на «всякий случай» еще раз меня проверить* Имитируя потерю сознания, я схватила мнимого Сталина за усы, которые сразу же очутились в моих руках* Я торжествовала победу, сердитый шофер Сталина, впоследствии расстрелянный, попросил сконфузившегося «артиста» пересесть в другую машину. Шофер отказался отвезти меня домой:
  
  — Не имеем права, обязаны доставить по месту назначения.
  
  — Вот и хорошо, что приехали, — сказал И.В. — Хозяюшка дала слово нас вкусно накормить*
  
  Мы вышли в сад. Стояла необыкновенная тишина. Деревья словно погрузились в прозрачный пруд — таким неподвижным был светлый воздух. Не удержавшись, я спросила:
  
  — И. В., зачем вы устроили идиотский спектакль с двойником?
  
  Сталин внимательно на меня посмотрел. На его лице отразилось явное недоумение.
  
  — Ничего не понимаю! О чем ты говоришь? Какой двойник? Придется вызвать психиатров! У тебя, детка, тихое помешательство.
  
  Я рассказала об инциденте, происшедшем в машине.
  
  — Вот сволочи! Знакомый почерк! Ты говоришь, усы ему оторвала? Молодец! Вот это настоящая русская смекалка.
  
  — Этого человека я видела сегодня утром, на заседании в Кремле, он сидел рядом с Андреевым.
  
  Сталин надолго замолчал. Потом спросил:
  
  — Товарищ Давыдова, где лучше живется, на чужбине или на родине?
  
  — Конечно, дома! — сказала я.
  
  Ночью он хрипло проговорил:
  
  — Мы рады, что наши опасения не подтвердились. К моей великой радости, ты снова, Верочка, оказалась на высоте. За это буду еще больше тебя любить.
  
  В месяц казни моих друзей Тухачевского и Пильняка я впервые услышала от него признание в любви. Попробовала его уколоть:
  
  — Вы говорите, что любите, а как же Валечка? Она не спускает глаз, все время смотрит на вас!
  
  Сталин отрывисто засмеялся:
  
  — Вы, Верочка, даны мне Богом для души и тела, Валечка — для здоровья. Она женщина без претензий, взамен ничего не просит, все ее устраивает. Давайте закончим наш научный спор. После переутомления требуется физическая разрядка. Между прочим, до нас дошли слухи, что к вам собирается вернуться ваш благоверный муженек Мчедлидзе-Южный.
  
  — Хотите от меня избавиться! Я вам наскучила?
  
  — Зачем говоришь глупости? Мне показалось, что ты устала коротать одиночество. Тебя изменил европейский воздух, раньше ты не была такой колючей.
  
  Нарастала беспричинная ссора, в который раз пришлось уступить.
  
  — Верочка, — проговорил И. В. пылко, — поедемте в Сочи? На сборы даем 4 дня. Вот вам ответ на все вопросы.
  
  Таких салон-вагонов я еще не видела: столовая, комната отдыха, кабинет, спальня, кинозал, ванная с горячей и холодной водой, во всех помещениях вентиляция, очищающая воздух, за которую отвечает инженер, везде телефоны. У меня чудесное купе со всеми удобствами. Сталина сопровождают Власик, Поскребышев, Двинский, Мехлис, а также личный охранник, подтянутый великан Карл Викторович Паукер и еще несколько рослых, широкоплечих «товарищей». В Сочи нас встретили Молотов, Каганович, Ежов, Маленков, Жданов и первый секретарь компартии Грузии Лаврентий Павлович Берия. Полина Сергеевна приняла нас по-царски. Завтракали на веранде. Вечером смотрели документальный фильм «Доклад товарища Сталина» («Чрезвычайный Сталинский закон»). Картина И. В. понравилась. На просмотре присутствовал режиссер Александров.
  
  — Спасибо тебе, Григорий Васильевич. Дадим фильму широкий прокат. Ты получил квартиру?
  
  — Да, И. В., — ответил счастливый режиссер, — огромное вам спасибо и нежнейший поцелуй от моей жены Л. П. Орловой.
  
  — Над чем собираешься работать?
  
  — Мы приступили к съемкам комедии «Волга-Волга».
  
  — У тебя имеется автомобиль?
  
  — Когда я снимаю картину, то есть нахожусь в производстве, дирекция «Мосфильма» предоставляет съемочной группе грузовой и легковой транспорт.
  
  — В Америке ты видел Чарли Чаплина, у него есть собственная машина?
  
  Александров удивился наивности хозяина:
  
  — У господина Чаплина несколько собственных машин, и все они новейших марок.
  
  — В недалеком будущем советские режиссеры тоже будут иметь собственные машины. Возможно, тогда они перестанут с завистью смотреть на Запад. — И. В. обратился к Молотову. — Вячеслав Михайлович, какое впечатление у тебя осталось от картины товарища Александрова?
  
  — Самое наилучшее.
  
  — Раз мнения совпадают, придется Г. В. подарить машину. Взамен возьмем с него слово, что он будет создавать только отличные фильмы.
  
  Захмелевший от похвал, Александров приблизился к Сталину. Охранники, насторожившись, окружили режиссера.
  
  — И. В., дорогой, можно я поцелую вас, как отца?
  
  — Смотрите, какой хитрый тип, сразу в сыночки лезет!
  
  — Товарищ Сталин, разрешите, хотя бы изредка, обращаться к вам за творческой помощью?
  
  — Г. В., нельзя быть таким настырным. Ты свое получил, проваливай!
  
  
  Стояла полуденная жара, мы отдыхали на пляже. Сталин лежал в шезлонге, грел старые кости. Вечером мы собирались совершить прогулку на озеро Рица. И. В. задремал. Выйдя из воды, я увидела высоченного Паукера. За несколько дней тело его покрылось загаром цвета какао.
  
  — Надо разбудить товарища Сталина, — сказал он озабоченно.
  
  На пляже появились растерянные и встревоженные Молотов, Каганович, Жданов, Маленков. И. В. испуганно вздрогнул и недовольно проговорил:
  
  — Кто вас звал, чертей окаянных? Зачем пришли в неурочное время?
  
  — Простите нас, — сказал Маленков, — вы срочно нужны для конфиденциального разговора.
  
  — Кто просит? — пробурчал гневно Сталин.
  
  — Лаврентий Павлович Берия.
  
  Как мне не везло с поездками на правительственные курорты! Как будто черная кошка дорогу перебежала. Чтобы не быть навязчивой, отправилась к себе. Поздно вечером, когда мы ужинали, Сталин рассказал:
  
  — Братья-мингрелы князья Эмухвари еще в 1922 году засели в глубоком подполье, несколько раз переходили границу, занимались контрабандой. Они узнали, что мы поедем на озеро Рица, мерзавцы устроили засаду — Лаврентий Берия все предусмотрел. В машину с правительственным номером посадили похожего на меня товарища. Стреляя в него, Вахтанг Эмухвари промахнулся, револьвер дал осечку. Террористов удалось взять живыми. Сейчас их допрашивает Лаврентий Павлович.
  
  На завтрак И. В. пригласил Молотова, Ежова, Кагановича, Жданова, Маленкова, Берия.
  
  — Лаврентий, мы все ждем твоего рассказа, — сказал Сталин.
  
  — При посторонних не полагается раскрывать государственные тайны, — проговорил Берия, показывая рукой на меня.
  
  — Не стесняйтесь, можете говорить. В. А. Давыдова свой человек, проверенный временем.
  
  — Князья Эмухвари сознались. — Берия победоносно взглянул на «соратников». — Ваш маршрут на озеро Рица передал им через доверенное лицо Паукер, с ним «в кружку» работали Полина Сергеевна и повар Немчинов.
  
  — Молодец, товарищ Берия! — выпалил Сталин. — Ты лихо сработал и честно заработал орден.
  
  — Я — рядовой солдат партии, — скромно сказал Л. П.
  
  И. В. злобно посмотрел на бледные, потухшие лица своих приближенных. Вожди поняли, что Берия клином выбивает инициативу из рук карлика-наркома. Сталин подошел к Л. П.:
  
  — Огромное тебе спасибо! Пытайте подлецов, бейте ногами в живот, обливайте кипятком, иголками ковыряйте их поганое тело. — И. В. закурил трубку, пуская кольца дыма. — Ты Каминского, наркома здравоохранения, помнишь?
  
  — Как не помнить этого негодяя, — буркнул Берия.
  
  — Хрущев переслал нам его письмо. Каминский пишет, что ты работал на мусаватистскую разведку.
  
  Ежов оживился. Берия спокойно ответил:
  
  — Вы этому верите?
  
  — Товарищ Ежов, поступайте с Каминским по своему усмотрению. Когда он был секретарем Московского областного комитета партии, за ним замечались некоторые шатания.
  
  Берия благодарно посмотрел на Сталина.
  
  — Сегодня вечером доставьте сюда Паукера и суку Полину Сергеевну. Мы примем участие в допросе, все должны присутствовать, — проговорил И. В.
  
  Из оцепленной дачи никого не выпускали, даже на крыше особняка находились вооруженные солдаты. Обедала у себя. В семь часов вечера позвонил Маленков, он предложил спуститься в гостиную. Конвоиры ввели изуродованного Паукера. Из-за выбитых зубов ему трудно было говорить.
  
  — Зачем, сволочь, хотел меня убить? — наливаясь кровью, крикнул разъяренный Сталин.
  
  — Клянусь дочерью, я оклеветан, вас неправильно информировали. Берия и Ежов дали мне партийное слово, если сознаюсь, буду жить. Посмотрите, что со мной сделали большевики-ленинцы? Товарищ Сталин, вас окружают мерзкие подлецы. Клянусь, я не собирался вас убивать. Я не для этого остался в России и не вернулся в родной Будапешт.
  
  — Разрешите заткнуть ему пасть? — прорычал хроменький Ежов.
  
  Привели Полину Сергеевну. Как она изменилась за один сутки!
  
  — Говори, стерва, кто тебя завербовал? — прошипел И. В.
  
  Слабая женщина не сумела выдержать сверления здоровых зубов, зверских побоев, прижигания, она оклеветала себя и многих ни в чем не повинных людей. Опустившись на колени, П. С. тихо уставилась на Сталина:
  
  — В Москве, когда я была в отпуске, Паукер познакомил меня с Зиновьевым и Пятаковым. Связь с князьями Эмухвари я поддерживала через их друга повара Немчинова. Это он сообщил ваш маршрут.
  
  — Скажи, какую смерть ты заслужила? — шепотом спросил Сталин несчастную женщину.
  
  — Пощадите! У меня дети, умоляю, будьте отцом родным! Разве я вас плохо принимала?
  
  Она подползла ко мне, стала целовать ноги, колени:
  
  — В. А., почему вы молчите? Заклинаю вас господом, вмешайтесь в мою судьбу!
  
  — Прекратите ломать комедию! Паукер! — рявкнул Сталин. — Ты узнал эту проклятую бабу?
  
  — Да, — покорно ответил Карл Викторович.
  
  — Она выдала тебя, раскрыла твои конспиративные связи. Я не вправе обижаться на П. С., она — жертва гнусного шантажа. Паукер, проститутка несчастная, возьми плетку у товарища Ежова и стегай эту ведьму, если хочешь остаться в живых.
  
  Еще совсем недавно эту самую плетку я видела в руках Ягоды. По наследству она перешла к Ежову.
  
  — Ваше приказание я не сумею выполнить. Женщин я никогда не бил.
  
  — Встаньте Троеверова, — ласково произнес И. В. — на сей раз вам крупно повезло. Рыцарь оказался истинным джентльменом, вам придется поменяться ролями. Стегайте плеткой гражданина Паукера, бейте его в самые уязвимые места, после хорошей работы мы решим, что с вами делать.
  
  Женщина покачала головой:
  
  — Как я могу поднять руку на такого человека.
  
  Разозлившись, Сталин подозвал Ежова и Берия.
  
  — Молодые люди, вот плетка, по очереди стегайте обоих. Устанете — на помощь придет Маленков, а то он слишком быстро покрылся жиром. Только что я получил коллективную записку: товарищи Молотов, Каганович, Жданов рвутся в бой, они тоже хотят попробовать свои силы.
  
  Паукер без единого крика перенес нечеловеческие истязания. Он хрипел. После первых ударов Троеверова надолго потеряла сознание.
  
  — Притворяется, курва! Вылейте на нее ведро холодной воды и подожгите на голове волосы.
  
  Берия просительно:
  
  — И. В., сделайте доброе дело, отдайте мне эту парочку, мы им высверлим зубки. Как миленькие заговорят, мы не все еще узнали.
  
  — Они ваши, делайте с ними, что хотите.
  
  Не простившись, Сталин уехал на другую дачу.
  
  Сжалившись, Поскребышев ночью увез меня в Москву. Мы заняли двухместное купе международного вагона. Заснуть я не могла, А. Н. тоже не спал. Я спросила могущественного секретаря:
  
  — Вы верите во все эти бесконечные заговоры, покушения, убийства?
  
  — Верочка, я. за вас очень боюсь! В наше время нельзя думать и рассуждать. Ежов — конченный человек. Борьба не бывает без жертв, цель оправдывает средства.
  
  В Харькове нас ждала телеграмма: «Поскребышеву и Давыдовой немедленно вернуться в Сочи. Сталин».
  
  Начальник дороги предоставил в наше распоряжение салон-вагон. Он обещал проследить за его прохождением.
  
  Увидев меня, И. В. страшно обрадовался:
  
  — Отдыхать поехала с И. В., а убежала с его секретарем? Так поступать некрасиво!
  
  Как видно, покушение на его двойника на Сталина не подействовало.
  
  — К предателям будем относиться еще жестче. Под пытками сознается любой. Врагов еще много, всех не переловишь.
  
  На военном самолете прилетели Ворошилов, Хрущев, Андреев, Шкирятов. Почти все Политбюро было в сборе. За ужином начался излюбленный разговор. Хрущев сообщил об аресте Каминского.
  
  — Не будет оговаривать порядочных людей, сеять раздор в партии, — проговорил, пыхтя трубкой, Сталин. — Он к Троцкому благоволил.
  
  Каганович, захлебываясь:
  
  — У него интересная дочь, работает в секретариате Вышинского.
  
  И. В., смеясь:
  
  — Сколько абортов она сделала от этого борова?
  
  Общество заржало утробным смехом.
  
  — Жена Каминского часто бывает в гостях у Бухарина, — сказал Молотов, — она дружит с его женой Лариной, совсем молодая и тоже пикантная дамочка.
  
  Сталин хитро подмигнул:
  
  — По дамским вопросам у нас имеется крупный специалист-аналитик Николай Иванович Ежов. Ему и поручим прощупать будущую вдовушку, а нашей Сарочке — Лазарю Моисеевичу достанется понравившаяся дочка. Ты, Сарочка, смотри, греши осторожно, старуха узнает — голову и яйца оторвет!
  
  На имя Сталина пришло сообщение, что после ареста мужа жена Каминского повесилась на крючке в уборной. В письменном столе бывшего народного комиссара здравоохранения нашли запечатанный конверт — письмо на 15 сгр., адресованное членам Политбюро. Имущество Каминских конфисковали, дочь выслали в Ахтырский край с пометкой в паспорте «бессрочно».
  
  Маленков обратился к И. В.:
  
  — Товарищ Сталин, разрешите мне уйти из аппарата ЦК ВКП(б). Я хочу работать по специальности, имеется вакансия на заводе «Красный пролетарий», должность зам. главного инженера.
  
  — Что, пузатый, обиделся? Окунулся в грязную воду, а выйти собираешься чистеньким да еще в галстучке? Не выйдет! Вы бейте проклятых врагов, расстреливайте, а я соглядатаем буду! Ишь какой хитрый! Мы глупее тебя, ирод вшивый? — Сталин взорвался. — Советую больше не поднимать этот вопрос, заикнешься — пеняй на себя, будешь лежать в одной могиле с Зиновьевым. Зарплату в три раза больше любого наркома получаешь, паек правительственный на дом доставляют, дача дармовая, две персональные машины, жена на откуп технический вуз получила! А что девки тебя не жалуют — на то не моя вина! Баба требуется, — скажи Ежову, Н. И. моментально организует, он даже вызвал на соцсоревнование дедушку Калинина и маршала Буденного!
  
  Раздался громовый смех. Когда вошел Берия, голоса смолкли.
  
  — Как дела? — спросил Сталин.
  
  — Ночью Паукер убежал из внутренней тюрьмы.
  
  — Если не поймаешь — ответишь собственной шкурой. Сам из твоей поганой кожи буду веревки вить.
  
  Радостно-возбужденный Ежов:
  
  — Вот что значит самовлюбленность и переоценка возможностей. Берия уничтожающим взглядом посмотрел на мальчика-наркома.
  
  — Вы же со слезами умоляли отдать вам гражданина Паукера! — проговорил И. В.
  
  — Л. П., — тихо сказал Ежов, — бездарные помощники, занимающиеся отсебятиной, нам не нужны. В следующий раз не будете вмешиваться не в свое дело. Советую навести порядок в Грузинской республике, которой вы еще руководите.
  
  И. В. внимательно следил за словесным поединком недругов.
  
  — Заткнись, крысиная морда, а то живым отсюда не выйдешь! — изрыгнул Берия.
  
  Хрущев примирительно:
  
  — Товарищи, как вам не стыдно, вы же не маленькие дети!
  
  Ежов захромал в диспетчерскую давать указания относительно поимки Паукера.
  
  Сталин устало:
  
  — Иди, Берия, ты нам больше не нужен. Даю один день. С плохими новостями не приходи.
  
  Молотов презрительно:
  
  — И. В., почему товарищ Берия позволяет в нашем присутствии хамские выходки?
  
  Сталин не ответил. Взорвался Ворошилов:
  
  — Предлагаю немедленно арестовать гражданина Берия!
  
  Маленков твердо:
  
  — Товарищ Микоян в 1928 г. оказал содействие в приобретении любопытнейшего архива. В одной из папок собраны материалы о далеко не безупречной деятельности Лаврентия Павловича Берия. Пожалуйста, взгляните на копию его заявления о согласии работать на мусаватистскую разведку, бумага написана рукой Берия.
  
  Сталин твердо:
  
  — Товарищ Берия искупил свою вину перед партией. Кто из нас в молодости не заблуждался?! У нас есть время проверить его на практической работе. — Он испытующе посмотрел на Маленкова: — Г. М., против нас вы тоже собираете компрометирующие материалы?
  
  — И. В., я уже сказал, что готов в любую минуту уйти из аппарата ЦК. Вы знаете, что мы с товарищем Поскребышевым работаем не за страх, а за совесть.
  
  — Какой горячий! С тобой уж пошутить нельзя, сразу лезешь в бутылку!
  
  — У меня имеется несколько вопросов! — обратился Хрущев к Сталину.
  
  — Весь вечер сидел, словно воды в рот набрал, а теперь, когда мы устали, хочешь разрешиться от тяжелого бремени. Никита Сергеевич, сколько тебе годков исполнилось?
  
  — Сорок три.
  
  — Зачем пузо отращиваешь! Смотри, яйца жиром обрастут, девки перестанут любить! Мне говорили, что ты с Калининым из-за какой-то секретарши-потаскушки переругался. Ну ладно, говори, что тебе нужно.
  
  — Я вторично предлагаю узаконить публичную казнь на Красной площади. Покойный В. И. Ленин нас бы за это поблагодарил.
  
  Сталин рассмеялся:
  
  — А что ты скажешь, если мы попросим тебя занять пост главного палача Союза Советских Социалистических Республик? Будешь, как Малюта Скуратов при царе Иване Васильевиче Грозном.
  
  Глотая слюну, почти задыхаясь от бешенства, Хрущев ответил:
  
  — Для истинного большевика-ленинца любое задание советского правительства и коммунистической партии — священно.
  
  — Какой еще у тебя вопрос?
  
  — Вячеслав Михайлович умышленно тормозит развитие промышленности и сельского хозяйства.
  
  — Где конкретные доказательства?
  
  — Я готовлю на ваше имя развернутую докладную записку.
  
  — Мы поняли вас, товарищ Хрущев, вы готовы сразу схватить два портфеля — палача и председателя Совнаркома? Мы подумаем, какой из этих постов вам отдать!
  
  Поздно ночью Сталин вошел в спальню.
  
  — Верочка, вы не уснули?
  
  — И. В., миленький, не понимаю, как вы можете выдерживать такой словесный натиск?
  
  — Их болтовню чаще всего пропускаю мимо ушей. Сейчас тихая, спокойная ночь, пойдемте к морю, перед сном полезно освежиться.
  
  Мы гуляли около часа. И. В. снова заговорил:
  
  — Верочка, вы убедились, что среди окружающих меня людей нет ни одного порядочного человека. Каждый готов слопать другого вместе с костями.
  
  — И. В., точно такая же атмосфера царит в нашем Большом театре. Из-за пустяковой роли солисты оперы и балета подставляют друг другу ножку, а чаще всего пишут жалобы и заявления в партком и местком.
  
  — Почему не рассказываешь, что за тобой продолжают ухаживать наркомы и работники ЦК ВКП(б)? Мне на них наплевать. Пока я жив, никого не бойся.
  
  Сталин меня обнял. Мы зашли в пляжный домик, где были все удобства. Зажмуривая глаза, он сказал:
  
  — Как хорошо быть с тобой вдвоем, Верочка!
  
  
  Ежов утром сообщил, что Паукера поймали.
  
  — Маленький, да удаленький! Вот это работа! Завтра вручим тебе орден Ленина. Тебе присвоено звание генерального комиссара государственной безопасности. Ты знаешь, что Указ был опубликован 28 января этого года, но вступает в силу сегодня ночью. Доложите нам обстановку! Как вам удалось задержать опасного преступника?
  
  — Мерзавец скрывался в Сухуми у своего родственника, директора винного завода. Арестованный дал интересные показания. Как мы выяснили, на работу в органы его рекомендовал товарищ Менжинский. Пау-кер назвал всех своих сообщников: начальник транспортного отдела НКВД Шанин, начальник спецотдела Гай, начальник иностранного отдела Слуцкий, его заместители Берман и Шпигельдляс, следователь Черток. Я дал задание всех арестовать.
  
  — Николай Иванович, ты честно заслужил орден и высокое звание чекиста.
  
  — Спасибо, И. В., — Ежов осклабился, — верой и правдой мы служим стране Советов.
  
  Без энтузиазма репетировала партию Груни в скучной опере Чишко «Броненосец Потемкин».
  
  В магазине случайно встретила Зинаиду Николаевну Райх, мы стояли в очереди за колбасой. Я ее окликнула, спросила, почему она такая грустная.
  
  — Злые силы сводят счеты с Мейерхольдом.
  
  Я пошла ее провожать, по дороге она рассказала:
  
  — В «Правде» должна появиться разгромная статья о нашем театре, это гораздо хуже, чем физическая смерть.
  
  — Я буду говорить со Сталиным!
  
  — Наивная глупышка! Где он и где вы! Я не приглашаю вас — в квартире жуткий хаос. Всеволод Эмильевич никого не хочет видеть. Я уговариваю его уничтожить архив [3]. Каждый день к нам приходит Саша Гладков. Какой он милый и честный человек! Саша обожает Мейерхольда.
  
  Александр Константинович Гладков родился в 1912 г. в Муроме. Печататься начал в 1929 г. как газетный репортер. Потом работал в театре Вс. Мейерхольда. Гладков — автор многих пьес и сценариев. Был репрессирован, сидел в тюрьмах и лагерях по ст. 58–10 УК РСФСР. Реабилитирован. Его перу принадлежат «Воспоминания о Мейерхольде», «Тарусские страницы», «Встречи с Пастернаком». Гладков умер в 1976 г. В 1980 г. изд-во «Искусство» посмертно выпустило его книгу «Театр. Воспоминания и размышления».
  
  
  Ко мне на ужин приехал Маленков, он принес хрустальную вазу. Стол я накрыла в столовой, сама за ним ухаживала, это доставило Г. М. большую радость. За чаем он сказал:
  
  — Я против того, что И. В. умышленно втягивает вас в нашу закулисную жизнь. Старайтесь на все смотреть, как на приключенческий фильм.
  
  Я спросила:
  
  — Г. М., вы когда-нибудь были в театре им. Всеволода Мейерхольда?
  
  — Видел «Ревизора» Гоголя и «Лес» Островского. Его искусство мне не по душе, хотя многие считают его талантливым и способным режиссером. Он делает все наоборот. Его театр подлежит ликвидации.
  
  — Г. М., сегодня в мире нет режиссера, равного Мейерхольду. Я его хорошо знаю, он умный, талантливый. Все надо сделать, чтобы он продолжал творить.
  
  — Хлопотать за него бесполезно, ничто не поможет! — жестко ответил Маленков. — Да на что он вам сдался?
  
  — Станиславский, Немирович-Данченко, Вахтангов, Крэг, Рейнгардт, Пикассо, Сергей Лифарь его очень высоко ценили. Он мой добрый товарищ.
  
  — Я этого не знал, почему вы раньше об этом не сказали? Статья Керженцева «Чужой театр» набрана, идет в печать с одобрения И. В., она прошла через руки Жданова. Насколько мне известно, 14 июня Мейерхольд в выступлении признает свои ошибки, мы постараемся предоставить ему работу в другом театре.
  
  — Всеволод Эмильевич без театра все равно что птица без крыльев. Этого человека боготворит весь мир, я сама видела, как при упоминании его имени режиссеры, актеры, критики, писатели почтительно склоняли головы. За границей его знают больше, чем Станиславского и Вахтангова. У меня заболела голова, Г. М., вы не обидитесь, если я прилягу?
  
  — Верочка, мне уйти или посидеть около вас?
  
  Я села на кушетку. Маленков заботливо укрыл меня одеялом, затем опустился в кресло. Минут через пять раздался его размеренный, сопящий храп. Он потушил свет и, жалея меня, всю ночь просидел в кресле.
  
  В Большой театр приехал наместник советского искусства Керженцев. Три часа он говорил «О формализме и натуралистических выкрутасах» Вс. Мейерхольда. Партийная организация его поддержала. Хорист Глеб Вердилин, заместитель секретаря партийной организации, громовым басом прочитал заранее подготовленную резолюцию. На другой день Керженцев вызвал меня для личной беседы в Комитет по делам искусств.
  
  — Товарищ Давыдова, не знаю, что нам с вами делать. Производственница вы хорошая, норму спектаклей выполняете, ведете общественную работу, вы заслуженная артистка РСФСР, а наутро у вас, прямо скажем, поганенькое, набитое гнильем.
  
  Резко возразила:
  
  — Почему вы со мной так разговариваете?
  
  — В. А., почетное звание и орден не дают вам права задирать нос! Не выйдет! Не позволим! С врагами народа якшаетесь! Пишите объяснение, что вам известно о расстрелянном шпионе Пильняке и его сожительнице, проститутке Андронниковой? В Абхазии вы встречались с троцкистом Лакобой, бывали у него в доме! Даже в том случае, если все кончится благополучно, нам все равно придется на годик-другой перевести вас в один из республиканских оперных театров.
  
  Рассердившись, я крикнула:
  
  — Не желаю вас больше слушать! Оставьте меня в покое!
  
  Старый, наивный большевик думал, что он может иметь собственное мнение! Указывать ведущим артистам Большого театра, пугать их переводом на периферию!
  
  Я не поехала на репетицию, из дома позвонила Маленкову.
  
  — Г. М., я с вами прощаюсь. Платон Михайлович Керженцев собирается перевести меня на работу в Ташкент или в Алма-Ату.
  
  — Сейчас же позвоню этому ослу, вызову его в ЦК.
  
  Посрамленный временщик приехал извиняться. В какой-то степени, пусть очень скромной, были отомщены Мейерхольд, Райх, Пильняк, Лакоба, Андронникова, люди, которые мне были дороги.
  
  — Поскольку вы, П. М., официально меня вызывали, — сказала я Керженцеву, — вам придется поехать в дирекцию театра и публично перед всеми извиниться.
  
  — Хорошо, я на все согласен, драгоценнейшая В. А., — проговорил он покорно. — Я готов выполнить любую вашу просьбу, из-за пустякового скандала мне не хочется садиться в тюрьму и лишиться партийного билета.
  
  
  Для меня наступил радостный день. Сталин вызвал строптивого прокурора. Вышинский, не решаясь его беспокоить, 10 минут стоял не шелохнувшись. И. В., не отрываясь, что-то долго писал. Я сидела на диване, прикрывшись газетой. Прокурор вежливо кашлянул. Отчеканивая каждое слово, Сталин сказал:
  
  — Мы подготовили предложение Совнаркома и ЦК ВКП(б) о вашем аресте.
  
  — Что ж, И. В., если у вас для этого имеются веские основания.
  
  Сталин перебил его:
  
  — Веских оснований хоть отбавляй. Меньшевиком, курвец, был? В оппозиции находился? Ягоду поддерживал? С секретаршами живешь? Дочь троцкиста Каминского к себе приблизил? А еще считаешься блюстителем правопорядка!
  
  — Позвольте ответить? Зачем нам сдались пустые разговоры? — Медленно передвигая тяжелые ноги, Вышинский подкатился к письменному столу самодержца. — Разрешите сказать всего два слова?
  
  — Говори!
  
  — О своих необдуманных поступках, совершенных в молодости, глубоко сожалею. Вы обещали меня простить! Каминская из прокуратуры уволена. На днях мы аннулируем ее московскую прописку, она подлежит высылке, документация уже подготовлена.
  
  — Что ты сделаешь, дурак, если она родит и обвинит тебя в отцовстве? Ты годишься ей в дедушки! — смеясь, сказал И. В.
  
  Озадаченный Вышинский ответил, запинаясь:
  
  — Я приказал Каминской сделать аборт.
  
  — Сколько ей лет?
  
  — 19.
  
  — А тебе?
  
  — 54.
  
  — Жена и дочь знают о твоих проделках?
  
  Прокурор не ответил.
  
  — Простите меня, И. В.!
  
  — Сколько лет живешь с домработницей?
  
  Понурив голову, Вышинский тихо проговорил:
  
  — Четыре.
  
  — Сколько лет твоей любовнице?
  
  — 21.
  
  — Аборты она тоже делала?
  
  — Да, немного, кажется, всего пять.
  
  — Какие у тебя имеются претензии к артистке Вере Александровне Давыдовой?
  
  Вышинский оживился:
  
  — Ягода сообщил следователям, что он ее завербовал в троцкистскую организацию.
  
  — Идиот, ты веришь в то, что говоришь? У тебя есть конкретные доказательства?
  
  Я вышла из «засады», подошла к Вышинскому.
  
  — Товарищ Сталин, генеральный прокурор домогается моей любви. На протяжении нескольких лет он занимается шантажом.
  
  — Вышинский, смотри мне в глаза! Давыдова лжет? Что ты молчишь? Ты же не попугай, который от внезапного испуга лишился дара речи?
  
  — И. В., я люблю В. А. и готов на коленях просить у нее прощения.
  
  — Проси, кто тебе мешает!
  
  Чванливый прокурор опустился на колени.
  
  — В. А., слезно молю…
  
  — Запомни, что я тебе скажу! — Сталин говорил медленно. — Если еще раз нам придется с тобой беседовать на эту тему, без разговоров отправлю на Лубянку. А теперь пошел вон!
  
  Сталин предложил с ним встретить Новый год.
  
  — Верочка, обещаю, что никого не будет, я устал от людей, от их болтовни.
  
  Когда приехала, он спросил:
  
  — Как ты думаешь, есть Бог на свете?
  
  — Над этим вопросом глубоко не задумывалась, но мне кажется, что какая-то неведомая сила нами руководит, иначе не было бы на земле живых существ. Мы считаем, что Бог есть!..
  
  В полночь мы долго ходили по зимнему саду. Каждый из нас думал о своем.
  
  Когда возвращались, Сталин задумчиво произнес:
  
  — Верочка, я уверен, что Вышинский больше к тебе не полезет с гнусными предложениями. Он свое получил по заслугам!
  
  — И. В., родной, вы — настоящий рыцарь! Эти качества я больше всего ценю в мужчинах.
  
  — Комплименты нам не нужны! Балерина Ольга Васильевна Лепешинская прислала письмо, что ее притесняют в театре.
  
  — Вы должны знать, И. В., что эта девочка не из робкого десятка, о ней можно не беспокоиться.
  
  Сталин понимающе улыбнулся.
  
  — Езжайте домой, мне что-то нездоровится.
  
  — В последнее время я стала вам в тягость?
  
  — Нет, дорогая, я просто устал.
  
  Дома корзины с цветами от Маленкова, Ежова, Поскребышева, Молотова, Буденного, Микояна и даже Вышинского. На письменном столе пачка телеграмм. Среди них — правительственная от Берия.
  
  В 2 часа ночи поехала к Мейерхольдам. В гостях у них были С. М. Эйзенштейн и его литературный сотрудник Саша Гладков.
  
  Невеселый Мастер выпил несколько рюмок водки. Он тупо смотрел в окно. Сердцем чувствовала, что В. Э. рад моему приходу. Я передала ему наш разговор с Маленковым.
  
  — В. А., вы хороший товарищ, — сказал Мастер. — Я признателен вам за участие в моей судьбе. Хорошо продумайте создавшуюся ситуацию и поймите: Мейерхольд не имеет права идти на компромисс со своей совестью. Я никогда не продавал свою честь!
  
  К нам подошла заплаканная, издерганная Зинаида Райх:
  
  — Всеволод, родной, умоляю тебя, сдайся! Власть сильнее нас! Уверена, что Сережа Эйзенштейн и Саша Гладков, любимые твои ученики, согласятся со мной.
  
  — Зиночка, — сказал Мастер, — я не в состоянии отказаться от своих принципов, не в состоянии похоронить свою совесть. Плаха — это еще не самое страшное, страшней отступничество.
  
  Год 1938
  
   Революция, как грозовой вихрь, как снежный буран, всегда несет новое и неожиданное, она жестоко обманывает многих, она легко калечит в своем водовороте, она часто выносит на сушу невредимыми недостойных, но это ее частности, это не меняет ни общего направления потока, ни того грозного и оглушительного гула, который издает поток. Гул этот все равно всегда о вечном.
  
   Александр Блок.
  
  В полночь позвонил Ежов:
  
  — Праведный мир веселится, а вы сидите дома? Можно приехать? Гарантирую, хандра моментально улетучится!
  
  Пришлось надеть выходное парчовое платье, которое сшила в Финляндии. Ежов приехал с телохранителем, мужчиной огромного роста, поверенным в интимных делах — Олегом Густовым. Позвонил неугомонный Вышинский. Трубку вырвал карлик-нарком, он зло проговорил:
  
  — Старый индюк, перестань трепаться! Клянусь здоровьем твоей любимой дочери, что если еще раз дашь о себе знать, сам проломлю тебе череп и скажу, что так и было. Ты спрашиваешь, кто осмеливается так разговаривать с его величеством главным попугаем? Отвечаю: Николай Иванович Ежов! Устраивает? А теперь катись к чертовой матери и ломись в другой огород.
  
  После столь милой беседы он истерически загоготал:
  
  — Вот так, Верочка, мы будем расправляться со всеми внутренними и внешними врагами. Посылайте всех от-моего имени в ж… и никого не бойтесь! Держитесь за ежовские рукавицы, пока они еще греют! Налейте мне стакан коньяку, потом отправимся гулять.
  
  Он залпом выпил целый стакан. Его друг Густов хлестал водку прямо из горлышка пол-литровой бутылки.
  
  — Нас ждут цыгане из табора, — хвастливо проговорил Николай Иванович, — мои люди нашли их под Александровым, попоют, попляшут, деньжат из казны отсыпем, а потом как социально-опасный элемент в лагерек на десяточку! Пусть потрудятся во славу отчизны-матушки! Я пить хочу! Верка, наливай вина! Если сам найду, хуже будет! Я мальчик зловредный!
  
  Принесла украинскую горилку, настоенную на красном перце. Ежов обрадовался, на его лице выступил нездоровый румянец, я не знала, что он болен туберкулезом.
  
  — Закусывать чем будем? — спросил нахальный Густов.
  
  Ежов крикнул:
  
  — Тащите на стол все что есть!
  
  Широкоплечий великан телохранитель и крошечный щуплый нарком здорово проголодались. Подала холодную курицу, сыр, колбасу, маринованную селедку, яичницу с ветчиной — все слопали. Пьяненький Ежов процедил сквозь зубы:
  
  — Олежка, сматывайся! Я остаюсь на этом пароходе, поезжай за цыганами, девок спрячь в несгораемый, мужиков на Лубянку, в подвал. Все, проваливай! Я тебе позвоню.
  
  Обрадованный Густов быстро ретировался.
  
  — Верочка, чего пить не даешь? Говно жалеть стала? Завтра прикажу, тебе из «Метрополя» сто бутылок отборного вина доставят.
  
  Он пил все подряд: водку, портвейн, коньяк, ликер, кагор. Винные пары сделали свое нерукотворное дело. Вдребезги пьяный, Ежов свалился на ковер. Я была спасена. Проснулась от шума, ругани, криков. Когда рассвело, протрезвевший нарком не мог понять, где он находится. Мигрень на части разламывала его буйную голову. Он проглотил четыре сильнодействующие таблетки, которые всегда имел при себе. После горячей ванны уложила его в постель. Вечером он уехал. Позвонил ночью.
  
  — В. Л., вы спасли мне жизнь. Постараюсь отблагодарить. Если что, звоните по прямому. Номер запомните, никому не давайте, не скучайте, скоро заглянем!
  
  Ежов слов на ветер не бросал. Директор ресторана «Метрополь» Константин Гамсахурдия привез два ящика отборного вина, которое продавалось в торгсинах за валюту.
  
  — Не беспокойтесь, В. Л., наше винцо может долго стоять, оно не портится. Мы всегда рады услужить красивым женщинам. Заходите! Имеем отдельные кабинеты. Может, балычка доставить, икорку, семгу, осетрину, лососинку? Нас зовут Константин Илларионович, вот и познакомились! Немного скучновато, в прошлом году жена изволила преставиться, умерла горемычная, на Ваганьковском похоронена, рядом с могилой Сережи Есенина, слышали, небось, о таком поэте? Я год, как вдовец. А вы, товарищ Давыдова, давно зачаровали наше сердечко! Ходим на все оперы с вашим участием, даже на утренники.
  
  С трудом избавилась от новоиспеченного знакомого.
  
  
  5 января — премьера оперы «Броненосец Потемкин». За кулисы пришел постаревший Мейерхольд. Он привел Эйзенштейна. Тот спросил:
  
  — Мой фильм о «Потемкине» видели?
  
  — Гомер писал про Одиссея, что, когда его высоко подняла волна, то он увидел мир. Вы то же самое сделали с кинематографом.
  
  — Буду искренне рад видеть вас у себя на Потылихе. Только меня трудно застать. В. А., вы должны непременно сниматься в кино!
  
  На клочке бумаги С. М. написал свой адрес и телефон. Нас отвлек служитель, который принес корзиночку с зимними цветами. В надушенном конверте была записка от Пастернака: «Очаровательная Вера Александровна, я — среди зрителей. Целую Ваши руки, с уважением преданный Вам Борис».
  
  Постановщик спектакля Илья Яковлевич Судаков по русскому обычаю перекрестил меня, потом поцеловал в лобик.
  
  — Удачи вам, Верочка!
  
  Потом он обошел всех актеров и осенил их крестом.
  
  Спектакль мучительно-длинный, он вымотал душу, музыка скучная, образ Груни надуманный. Но Большой театр умеет подавать свой товар ярко, красочно, помпезно. На любом спектакле нашего театра публика немеет от восторга.
  
  Жизнерадостный Сталин представил артистов своим оруженосцам — «калифам на час». По его глазам поняла, что опера ему не понравилась.
  
  В артистическую уборную зашел скромно-застенчивый Пастернак. Переминаясь с ноги на ногу, он спросил:
  
  — В. А., вы сегодня свободны?
  
  Я не успела ему ответить: без стука ворвался возбужденный Поскребышев:
  
  — С новым годом, В. АЛ Вы приглашены на ужин в Кремль, ожидается большой прием.
  
  — А. Н., большое спасибо, но я очень устала. Груня меня вконец измотала. Позвольте вас познакомить с поэтом и моим другом Борисом Леонидовичем Пастернаком.
  
  — Кажется, не слыхал! В детстве Пушкина читал: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…», еще помню Лермонтова: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром, Москва, спаленная пожаром, французу отдана…», учил Некрасова «Арину — мать солдатскую» и «Мороз — Красный нос». Из советских поэтов знаю Маяковского, но его стихи не люблю за вычурность. Когда-то нравились Надсон и Сергей Есенин, забубенная головушка. Простите, тороплюсь, на досуге как-нибудь поболтаем.
  
  Через пять минут он снова прибежал:
  
  — В. А., товарищ Сталин очень осерчали. Приказано присутствовать! И вы, товарищ Пастернак, значитесь в списке. Паспорт у вас с собой?
  
  — Да, паспорт у меня в боковом кармане, — растерянно ответил поэт.
  
  — Тогда все в порядке. — Поскребышев важно удалился.
  
  — Борис Леонидович, я очень рада, мы с вами приглашены на прием в Кремль.
  
  — Не может быть, я так взволнован, что хочется плакать. Я давно мечтаю о личном знакомстве с т. Сталиным.
  
  — Это может произойти в том случае, если мы окажемся рядом за одним столом.
  
  — Откуда вы знаете?
  
  — Женщины умеют иногда предугадывать.
  
  Несмотря на сильный мороз, мы с Пастернаком отправились в Кремль пешком. От Большого театра туда идти минут десять.
  
  — В. А., давненько я вас не видел! Почему не звоните?
  
  — Захлестывает повседневная жизнь. Спектакли, концерты, репетиции, общественная работа. После нашей встречи в Сокольниках вы меня сразу забыли. Я очень тронута присланными книгами, спасибо, что их надписали, и сегодня ваши цветы меня окончательно растрогали.
  
  — Мы должны чаще видеться!
  
  — Для чего, Борис Леонидович?
  
  — Ваша одухотворенная красота действует на меня гипнотически.
  
  — И только?
  
  — Лгать не умею, пока — да.
  
  — И за это благодарю.
  
  — В. А., вам можно доверять?
  
  — Попробуйте.
  
  — В эту зимнюю стужу я хочу прочесть вам стихотворение одного поэта, мы с ним разные по мировоззрению, но он одарен, его имя непременно будет в Пантеоне русской и мировой поэзии.
  
  Пастернак оглянулся по сторонам. Спешили редкие прохожие. Из щелей выползали ночные феи. Б. Л. чуть слышно начал читать:
  
  Мы живем, под собою не зная страны,
  Наши речи за десять шагов не слышны,
  А где хватит на полразговорца,
  Там припомнят кремлевского горца.
  Его толстые пальцы, как черви, жирны,
  А слова, как пудовые гири, верны.
  Тараканы смеются в усища,
  И сияют его голенища,
  А вокруг его сброд тонкошеих вождей,
  Он играет услугами полулюдей.
  Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
  Он один лишь бабачит и тычет.
  Как подковы, кует за указом указ —
  Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
  Что ни казнь у него — то малина,
  И широкая грудь осетина.
  Потрясенная, поцеловала Пастернака. Он, как юноша, стал пунцовым.
  
  — Я должна выучить это стихотворение!
  
  — А вы не боитесь? За эти крамольные строки поэт Осип Эмильевич Мандельштам обречен на вечное изгнание. Его лишили права быть человеком и служить обществу, его судьба схожа с Агасфером.
  
  — Не бойтесь, я вас не подведу.
  
  — Хорошо, приедете ко мне на дачу в Переделкино, — проговорил осторожный Б. Л., — и тогда сумеете выучить. Раз вы такая любознательная, я вам прочту еще одно стихотворение этого же поэта:
  
  За гремучую доблесть грядущих веков,
  За высокое племя людей
  Я лишился и чаши на пире отцов,
  И веселья, и чести своей.
  Мне на плечи кидается век-волкодав,
  Но не волк я по крови своей,
  Запихай меня лучше, как шапку в рукав
  Жаркой шубы сибирских степей,
  Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
  Ни кровавых костей в колесе,
  Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
  Мне в своей первобытной красе.
  Уведи меня в ночь, где течет Енисей
  И сосна до звезды достает.
  Потому что не волк я по крови своей
  И меня только равный убьет.
  — Б. Л., нас никто не слышит. Что вы думаете о Сталине? Какой он, по-вашему, человек?
  
  — Прежде всего разный. Один раз я говорил с ним по телефону, он интересовался Мандельштамом. Я просил облегчить его судьбу. Во время обыска у него нашли стихотворения, которые я вам прочитал. Сталин удивился, почему я не обращаюсь с протестом в писательский союз. На всю жизнь запомнились его слова: «Если бы я был поэтом или писателем и мой друг попал в беду, я бы сквозь стены прошел, чтобы ему помочь». Я попросил разрешения с ним повидаться. И. В. сухо спросил: «О чем будете говорить?» Ответил: «О жизни и смерти». — «Вопрос слишком отвлеченный». Он, не прощаясь, повесил трубку.
  
  У ворот Кремля нас встретили статные
  великаны, настоящие русские богатыри, мои новые сопровождающие-охранники Валентин Катайгородской и Панфил Барсуков.
  
  В нарядном ярко освещенном зале быстро согрелись. К Пастернаку подкатился тучный Маленков:
  
  — Борис Леонидович, вы жаловались товарищу Сталину, что проживаете в общей, коммунальной квартире.
  
  — Что вы? Что вы? Меня ошибочно поняли, — испуганно, с надрывом в голосе проговорил бледный, как полотно, Б. Л. — Во время разговора с И. В. по коридору бегали соседские шаловливые детки, они шумно игрались и мешали нам говорить.
  
  — Ваш квартирный вопрос решен: завтра утром Московский Совет получит распоряжение предоставить вам изолированную квартиру без шаловливых детей. Будете жить в Лаврушинском переулке, напротив Третьяковской галереи.
  
  — Тронут чрезвычайно вашей любезностью, достопочтенный товарищ Маленков. Поклонитесь, пожалуйста, товарищу И. В. Сталину.
  
  Я стояла рядом и слышала весь разговор. 10 минут назад Пастернак был совсем другим — непокоренным. В моих глазах он сразу потускнел. Возможно, я неправа, каждый из нас в эту эпоху танцевал по-разному…
  
  — Верочка, наконец я вас нашел! — прогудел речитативном красномордый усач Буденный. Он почти не изменился, только раздался вширь и покрылся еще одним слоем жира. — Как живете-поживаете? Где изволите пропадать? Был нынче на премьере в Большом. Вы, как всегда, восхитительны! Собираюсь отпраздновать на даче день рождения, очень вас прошу присутствовать.
  
  — Все будет зависеть от времени.
  
  — В. А., позвольте напроситься к вам в гости. Я пока еще некоторым образом свободен, нет подходящей кандидатуры! Честно говоря, весь изныл.
  
  Примчался вездесущий Поскребышев:
  
  — Всех просят за стол!
  
  Когда Буденный отошел, он шепнул мне на ухо:
  
  — И. В. рад, что вы пришли.
  
  Рядом со Сталиным восседали Ольга Лепешинская и новая восточная звезда из Ташкента Тамара Ханум (Петросян). Мне говорили, что она бухарская еврейка. Ворошилов увлекся грузной Барсовой. Микоян кокетничал с исполнительницей русских народных песен Лидией Руслановой. Каганович посадил рядом с собой киноактрис Марину Ладынину и Тамару Макарову.
  
  Феерическим было выступление Ансамбля народного танца. Сталин поднял тост за советское искусство, за руководителя ансамбля Игоря Моисеева. Затем он, улыбаясь, проговорил:
  
  — Среди наших гостей находится поэт Пастернак.
  
  Раздались аплодисменты. Смущенный Б. Л. поднялся на освещенную сцену.
  
  — Я попал в затруднительное положение, трудно экспромтом выбрать что-то из кладовой памяти. Прочту стихотворения «Любить иных — тяжелый крест» и «Петухи».
  
  Мне казалось, что Пастернака никто не знает, что он поэт только для избранной публики — для аристократии. Вожди, члены правительства, актеры, писатели, ученые восторженно приняли поэта и долго ему аплодировали. Сталин попросил его еще что-нибудь прочитать. Счастливый, умиленный Б. Л. сказал:
  
  — Наш общий любимец, артист Московского художественного театра Василий Иванович Качалов прочтет отрывок из моей поэмы «Лейтенант Шмидт».
  
  Две тысячи пятьсот человек поднялись с мест, чтобы поздравить с успехом прекрасного поэта. Сталин подозвал его. Пожимая ему руку, он проговорил мягко:
  
  — Теперь я знаю, какой вы!
  
  Преодолевая застенчивость, Б. Л. спросил:
  
  — Какой?
  
  — Обыкновенный, земной, гордый и одинокий!
  
  Лепешинская порхала с Ворошиловым, пролетая в вихревом вальсе, показала мне кончик розового язычка. Не успела ответить, меня позвали к Сталину.
  
  — Опера Чишко — слабая вещь. Валю Груня хорошая девушка. Вы сделали все, что могли. Рабочий класс и крестьянство должны увидеть этот спектакль.
  
  Поблагодарила за комплимент:
  
  — Я рада, что вы так серьезно относитесь к театру.
  
  — В. А., как ваше здоровье?
  
  С недоумением пожала плечами:
  
  — Спасибо, хорошо.
  
  — Вы нам нужны сегодня.
  
  Легкой походкой подбежал элегантно-восторженный Пастернак.
  
  — Дорогая моя, сказочная нимфа, В. АЛ Вы — необыкновенная женщина. Этот счастливейший вечер навечно останется в моей памяти!
  
  — Б. Л., вы слишком эмоциональны. Таким нельзя быть. Ветер бывает разный. Выслушайте дружеский совет — о своем успехе в Кремле не распространяйтесь.
  
  Пастернак помрачнел. Поникший отошел. Возможно, ему вспомнились судьбы русских поэтов…
  
  Сталин любил быструю автомобильную езду. Мы сидели вдвоем на заднем сиденье. До Кунцева молчали. Я не забыла подвоха с «дублером». Когда приехали, И. В. попросил вина, зелени, мяса. На приемах он ел мало, но зато любил угощать своих собутыльников.
  
  — Ваша Лепешинская меня развеселила! — сказал И. В., он хитро прищурился. — Сама сделала предложение. «И. В., — проговорила она серьезно, — сколько можно быть вдовцом?» Потом прижалась, незаметно стала поглаживать правое колено. Я ее прогнал. Арестован ее муж — Леонид Федорович Райхман, он еврей и предатель, работал в органах НКВД.
  
  Сталин выругался. Вошел Поскребышев.
  
  — Приехали товарищи Молотов, Каганович, Ворошилов, Жданов. Какие будут указания?
  
  — Мы их не вызывали.
  
  — И. В., с вами хочет говорить конфиденциально товарищ Хрущев!
  
  — Ему дня мало? Пошлите его… к Маленкову, он разберется и мне доложит.
  
  И. В. разбудил меня в десять часов утра, спросил, не пора ли домой. Сказала, что приглашена на два концерта в Ростов-на-Дону.
  
  — На два концерта можете поехать. Верочка, ты оправдала наше доверие, мы решили рекомендовать тебя в депутаты Верховного Совета.
  
  Я обняла Сталина, от моего поцелуя он зашатался. Он долго не выпускал меня из своих звериных объятий.
  
  На Ростовском вокзале меня встретили работники обкома партии и представители артистической общественности. На машине отвезли на закрытую дачу. Мои верные боги Маленков и Поскребышев все предусмотрели.
  
  Программу концертов составили из романсов русских композиторов и оперных арий. Принимали хорошо. Лениво развалившись, в первом ряду сидел Шолохов. Он прислал цветы, после первого концерта ждал у подъезда филармонии, предложил погостить у него в станице.
  
  — Примем вас по-казацки, с радушием и теплотой.
  
  — Задерживаться не могу, в Москве меня ждут спектакли и запланированные концерты.
  
  — На все случаи жизни имеется проверенная медицина. Организуем освобождение от работы — дадим справку, что находились в больнице обкома партии. Везде сидят свои ребята.
  
  — Михаил Александрович, зачем я вам сдалась?
  
  — С вами есть разговор, не подлежащий оглашению.
  
  — Я не возражаю, давайте немного пройдемся!
  
  — Такой вариант отпадает. Когда будет время, позвоните.
  
  Усталая, довольная вернулась на дачу, где меня уже ждал прекрасно сервированный стол, артисты русской драмы, режиссер Юрий Завадский, Фаина Раневская, Вера Марецкая. Принесли вкусные вещи. Позвонил Шолохов:
  
  — Обстоятельства изменились, разрешите сейчас к вам приехать?
  
  — Уже поздно, я должна отдыхать.
  
  — Завтра вы свободны?
  
  — Собираюсь посмотреть город, побывать в музее, походить по русским церквям. Секретарь обкома обещал отвезти в Новочеркасск, послезавтра — концерт, а ночью уезжаю в Москву. Как видите, расписана каждая минута!
  
  — Ничего не поделаешь, придется к вам специально приехать.
  
  Поскребышев соединил со Сталиным. Он недовольно спросил:
  
  — Почему так долго был занят телефон?
  
  — Разговаривала с Шолоховым.
  
  — Что хочет от вас землепахатель? — Сама не знаю.
  
  — Как устроились? Как прошел концерт?
  
  — Спасибо, все хорошо, И. В.
  
  — Скорей возвращайтесь! Желаю успеха!
  
  Собор в Новочеркасске великолепен. Он так построен, что виден отовсюду, неописуема его внутренняя красота. Настоятель показал несметные сокровища — иконы старого письма.
  
  Обедала у местного «удельного князя»— председателя горисполкома. Его жена, пышнотелая дама, попросила что-нибудь спеть. За отказ кровно обиделась.
  
  — Мы вас всей душой, а вы плюете на нас? Подумаешь, солистка Большого театра, так сразу и зазнаваться надо? Мы не хуже вас!
  
  Объяснила, что в частных домах профессиональные артисты петь не мотут. Разозлившись, она окончательно вышла из себя:
  
  — Вертеть хвостом и воображать все умеют.
  
  Хлопнув дверью, вышла на улицу, секретарь обкома выскочил вслед за мной. Униженно стал извиняться. Заплаканная хозяйка умоляла извинить ее невежество.
  
  Второй концерт прошел также успешно. На другой день вернулась в Москву, на перроне встречал Поскребышев:
  
  — Верочка, в театре завтра выходной, я приглашаю вас на дачу, там тихо, покойно, отдохнете от мирской суеты. В уединении можно будет обо всем поговорить.
  
  Я посмотрела на него в упор. А. Н. понял немой вопрос.
  
  — И. В. переутомлен и перегружен работой.
  
  Мне не хотелось обидеть умного и хитрого царедворца, я очень дорожила его покровительством. Лишиться благосклонности такого человека было равносильно тому, что потерять почву под ногами.
  
  Дача Поскребышева мне понравилась. Скромное убранство, ничего липшего. Чистота, как в медицинском учреждении, ни одной пылинки.
  
  — Нынче нам никто не будет докучать. С товарищем Сталиным работают Маленков и хитрый кобель Мехлис — Иудушка проклятый! Здесь у нас, Верочка, можно разговаривать не таясь. Скоро начнется новый политический процесс. Перед судом предстанут Бухарин, Рыков, Крестинский, Рыковский, Ходжаев, Ягода, Розен-гольц и другие стервятники. Товарищ Сталин назначил государственным обвинителем Вышинского. Вот кто делает карьеру! Ежов сутками не вылезает из служебного кабинета. Ночью и днем идут перекрестные допросы. Что их ожидает? Смерть для них избавление.
  
  — А. Н., в чем их обвиняют?
  
  — На их совести убийство Кирова, отправление Куйбышева, ликвидация Менжинского, М. Горького и его сына Пешкова. Они готовили покушение на жизнь товарища Сталина, Молотова, Кагановича, Ворошилова, Ежова. Они замышляли убить Маленкова и меня. Хотели совершить в стране переворот и возродить капитализм. Главный зачинщик Бухарин.
  
  — Я слышала, что Николай Иванович — самый верный сподвижник и последователь Маркса и Ленина, что он и Карл Радек — авторы конституции.
  
  — На словах.
  
  Незаметно подошло время обеда.
  
  — А. Н., я помогу накрыть на стол!
  
  — Разве можно эксплуатировать гостей?
  
  — Друзьям разрешается.
  
  Я надела передник, и мы вдвоем, как нежно любящая пара, неспеша прели. Днем гуляли по зимнему саду. Повалил мокрый снег. Свежий подмосковный воздух вернул силы.
  
  Ночью взяла с полки томик сказок Андерсона, они успокоили мою израненную душу. Заснув, потеряла над собой контроль. Вдруг почувствовала, что кто-то пытается снять с меня ночную рубашку, ласкает грудь. Вначале подумала, что это сон. Открыв глаза, увидела рядом лежащего Поскребышева. Он залепетал скороговоркой:
  
  — Верочка, родная, больше не могу ждать, весь иссох! Я люблю вас одну-единственную на всем белом свете. Мне никто не нужен, только вы!
  
  — Как вам не стыдно? Мне казалось, что вы совсем другой.
  
  Поскребышев сердито засопел, глаза его сузились, он злобно прохрипел:
  
  — Неужели я не заслужил такой милости? — Не дав опомниться, он силой притянул меня к себе…
  
  От обиды я заплакала.
  
  — Вы такой же негодяй, как ваши сподвижники!
  
  — Верочка, простите за все! Я люблю вас! Когда вы идете к товарищу Сталину в постель, душа моя истекает кровью. Знаю, что вы им всем нравитесь: и Ежову, и Маленкову, и Буденному, и Ворошилову, и Вышинскому, и даже сухарю Молотову. Пока лщв И. В., вы не избавитесь от него, он к вам сильно привязался и пока еще, слава Богу, доверяет. Но если узнает, что вы ему изменили, вас тут же забудет, он умеет жестоко карать. Многие., допросы товарищ Сталин ведет сам, в этих делах он мастер, художник.
  
  — Я поражена! А. Н., неужели у вас нет знакомых молодых женщин?
  
  — Сколько угодно, только свистни, но они меня не интересуют. Я давно никого не имел. До сих пор не верится, что мы были сегодня вместе, для меня это — счастливая ночь. Между нами говоря, у Маленкова свирепая жена. Голубцова — настоящий волкодав, ничего не стоит ее настрополить против вас.
  
  — Вы знаете, Г. М. просил меня стать его женой, он сказал, как только я дам согласие, он с ней разойдется.
  
  — В таких делах И. В. крут. Он не разрешит ему развестись.
  
  — Хорошо, что вы мне об этом сказали. Где надо будет, самую малость поднажмем. Я не все вам сказала: в родственники набивается маршал С. Буденный.
  
  — На усача напустим Ежова и Олега Густова, вся спесь с него сойдет. Они подкинут ему какую-нибудь здоровенную телку, у которой сиськи, как ведра на коромысле, висят.
  
  — А как обуздать Ежова?
  
  — Поклянитесь, что никому ни слова!
  
  — Даю вам честное слово, что не проболтаюсь.
  
  — Судьба этого карлика-выродка предрешена. Он царствует последний год. И. В. иногда со мной делится и даже советуется.
  
  — А. Н., а вы не боитесь, что когда-нибудь И. В. вас покарает за чрезмерную осведомленность?
  
  Поскребышев задумался.
  
  — Я незаменим для Сталина. Он знает, что у него никогда не будет более преданного и исполнительного работника, который про всех знает абсолютно все.
  
  — Я слышала, что И. В. собирается жениться?
  
  — Сообщение ложное, насколько мне известно, вы его устраиваете по всем статьям.
  
  — Почему он против моего развода с Мчедлидзе-Южным?
  
  — Ваш номинальный супруг ежемесячно получает из Кремля пакет. И. В. установил ему приличное жалованье. Дмитрий Сергеевич, конечно, не задумывается, откуда я за что ему «капает» столь высокое вознаграждение.
  
  — Что будет делать Ежов, если его снимут?
  
  — Временно дадут «спокойный» наркомат, потом уберут. Самый сложный орешек — Маленков. Вот с ним, Верочка, нельзя портить отношения. По его представлению Хрущева назначили первым секретарем ЦК партии Украины. Вот кто властолюбец, бабник, выпивоха. Он тоже ждет своей очереди.
  
  — А. Н., товарищ Сталин живет с балериной Ольгой Лепешинской?
  
  — Ольга Васильевна получила отставку, ей покровительствует маршал Ворошилов.
  
  — А что с Барсовой?
  
  — И. В. разрешил Валерии Владимировне построить дачу в Сочи. За ней ударяет Каганович, и возле нее стал крутиться пучеглазый Мехлис.
  
  — Вы не обижаетесь, что я учиняю вам целый допрос?
  
  — Наоборот, я счастлив услужить вам, Верочка.
  
  — Вы слышали про поэта Осипа Мандельштама?
  
  Поскребышев насторожился:
  
  — Где вы о нем слышали? Что вы о нем знаете?
  
  — У меня есть его старая книжка стихов «Камень», первое издание.
  
  — Мандельштам — государственный преступник. Он написал гнусное стихотворение про товарища Сталина. За него вступились Бухарин, Енукидзе, ваш друг поэт Б. Пастернак. Не стоит о нем говорить, есть дела поважнее. Верочка, намечается командировка в Псков, хотите поехать?
  
  — С удовольствием, но боюсь, что театр не отпустит.
  
  — Эту беду я беру на себя. Мы вас оформим председателем комиссии по проверке областной худ. самодеятельности.
  
  — За все, А. Н., огромное спасибо! Мне надо собираться.
  
  — Я с радостью отвезу вас домой.
  
  О том, что я была у Поскребышева, никто не узнал. Мне вручили мандат депутата Московского Совета. Сразу же переменилось отношение дирекции театра. Комитет искусств стал прислушиваться к моему голосу. По-прежнему злейшим врагом была Валерия Барсова. Что может быть страшней отставной любовницы всесильного вождя?
  
  Ночью позвонил Сталин:
  
  — Нам сказали, что вы на днях едете в командиро-вочку?
  
  — Я как раз собиралась с вами посоветоваться!
  
  — Хорошее дело задумали, товарищ Давыдова! Нам по душе ваша тяга к общественной работе. Мы это ценим и при случае отметим. Правительственную комиссию возглавит товарищ Маленков.
  
  — Я рада. Мне кажется, что он прекрасный человек. — Сталин промолчал. — И. В., как бы мне хотелось, чтобы вы с нами тоже поехали!
  
  — Рулевой не имеет права отходить от штурвала, иначе корабль может пойти ко дну!
  
  
  Маленков взял меня с собой в Печорский монастырь. Свита колоссальная.
  
  Монастырь возведен на горе и в то же время укрыт в глубоком овраге, что необычно и таинственно. Между ними дорожки, одинокие, редкие монахи, деревья, галки, вороны и хмурое небо. Имени настоятеля не запомнила. Высокий, плечистый, косая сажень в плечах, глаза черные, глубоко посаженные, борода черная, чуть с проседью. Говорит густым басом. Монахи его боятся. Приказания дает один раз. В трапезной монахи со служками накрыли стол. Пища обыкновенная, здоровая, простая, никаких деликатесов. Кто-то из свиты Маленкова принес водку и коньяк, настоятель не разрешил пить в трапезной.
  
  Оказалось, что в одной и часовен, в большой закрытой яме, еде некогда был подземный ход, содержатся особые политические преступники числом более трехсот человек. Маленков поинтересовался, можно ли прислать пополнение. Настоятель смиренно ответил:
  
  — На все Божья воля. Православная Церковь всегда готова выполнить распоряжение советских властей.
  
  Настоятель Печорского монастыря был замечательным человеком. Он спас от голодной смерти сотни людей. По его приказу яму утеплили, там сделали деревянный настил, стены покрыли досками из нескольких слоев, туда провели электричество и радио. Ему удалось некоторых заключенных фиктивно похоронить, на самом деле он перевел их в монахи. Настоятель рисковал не только саном и репутацией, но и жизнью. Умер этот человек в глубокой старости и в большом почете.
  
  В Михайловском у Пушкина все прекрасно: и первозданные деревья, и травы, и кусты, и поля, и звери, и птицы… Поэт любил эту русскую землю.
  
  С Маленковым присели отдохнуть. Кругом расселись охранники, хотя в парке никого не было. Ходить он не любил, из-за тучности быстро уставал. Я показала скамейку, на которой Пушкин впервые объяснился Анне Керн в любви. Маленков промолчал, ему было скучно. Он не знал, кто такая Керн. В Михайловское к Пушкину поехал ради приличия.
  
  Стемнело, когда на машинах подъехали к Святогорскому монастырю. У восточной алтарной стены древнего Собора Святогорского монастыря, почти у самого края холма, — могила Пушкина. По склону холма растут могучие старые липы, осеняя могилу поэта. На много километров раскинулись поля, холма, леса — тот простой и прекрасный русский пейзаж, который так любил и так вдохновенно воспел Пушкин.
  
  Маленков недовольно проговорил:
  
  — Для человеческого мировоззрения могилы и памятники ничего не дают.
  
  Я возразила, уговорила его зайти в келью, которая мастерски описана Пушкиным в драме «Борис Годунов».
  
  На совещании партийно-хозяйственного актива Псковской области Маленков сказал, что церкви необходимо превращать в клубы и дома культуры. Активисты пообещали перестроиться.
  
  В воскресенье мы вместе поужинали. Выпив две чашки клюквенного киселя, Маленков проговорил:
  
  — В. А., так больше продолжаться не может. Мы должны прийти к общему знаменателю.
  
  — П. М., не понимаю, о чем вы говорите?
  
  — Я не могу жить без вашей взаимности. Вы стали меня избегать? Разве я вам не друг?
  
  — Вы прекрасно знаете, что И. В. держит меня на привязи, контролирует каждый шаг. Неужели вы хотите в один прекрасный день оказаться со мной в яме Печорского монастыря? У вас есть жена. Жить одновременно с вами и со Сталиным я не могу. Поймите это раз и навсегда.
  
  Маленков помрачнел.
  
  — Верочка, — сказал он твердо, — если его не будет, Тогда вы согласитесь быть только со мной?
  
  — До лучших времен этот вопрос останется открытым.
  
  
  11 дней продолжался процесс «антисоветского право-троцкисгского блока». Как депутат Верховного Совета РСФСР и Московского Совета я получила особый пропуск. Я никогда не забуду дождливое промозглое утро 13 марта 1938 г. На скамье подсудимых 23 человека, в прошлом — все видные коммунисты, занимавшие ответственные государственные и общественные посты. Колонный зал Дома Союзов залит ярким снопом электрического света. В зале много свободных мест. «Зрители»— работники аппарата ЦК ВКП(б), Московского комитета партии, сотрудники всевозможных «органов» безопасности, народные комиссары и их заместители, чины из прокуратуры, дипломаты, иностранные корреспонденты. Из зала никого не выпускали. Все с нетерпением ожидали вынесения приговора. На рассвете, в 4 часа утра, возбужденную до предела «публику» пригласили в зал.
  
  — Не верю, что их расстреляют, — сказал в буфете творец «Петра» и «Хлеба» Алексей Толстой. Он только что проглотил очередной бутерброд с зернистой икрой.
  
  — В. А., дорогуша, вам тоже могут завернуть в пергаментную бумагу два-три килограмма свеженькой икорки! — проговорил писатель басовито. — Идемте со мной, я все организую!
  
  «Зрителей», нагруженных пакетами с разной снедью из правительственного буфета, попросили занять места. В зале ледяная тишина. Я почувствовал озноб. Мириады невидимых булавок кололи тело. Ввели обвиняемых. Секретарь суда отчеканил:
  
  — Встать! Суд идет!
  
  Председатель Военной Коллегии Верховного Суда СССР В. В. Ульрих и его помощники заняли места за столом, покрытым тяжелым зеленым сукном.
  
  Я не сводила глаз с Бухарина. Поражало его спокойствие, внутренняя самодисциплина, непоколебимая уверенность в себе. Любимец партии, один из руководителей Коминтерна, теоретик и философ, публицист и оратор обвинялся во всех смертных грехах: «чудовищном лицемерии», «вероломстве», «иезуитстве», «нечеловеческой подлости», «в организации и проведении террористических актов», «преднамеренных убийствах»… Один Бухарин, который, произнося свое последнее слово, очевидно, знал, что обречен на смерть, проявил мужество, гордость. Я была на трех сталинских процессах. Из 54 человек, представших перед судом по делу о государственной измене, он первым не унизил себя в последние часы… В его речи не было и следа напыщенности, язвительности или дешевого краснобайства. Это блестящее выступление, произнесенное спокойным голосом, обладало громадной убедительной силой. Бухарин в последний раз вышел на мировую арену, на которой играл большие роли, и производил впечатление просто великого человека, не испытывающего страха, а лишь пытающегося поведать миру свою версию событий. Тишину зала нарушил мягкий и масляный голос Ульриха — толстяка со свисающими, как у старого пса, щеками и маленькими свиными глазками. Голова его с заостренной макушкой была наголо выбрита, и его жирный затылок нависал над воротником кителя. После процесса Василия Васильевича Ульриха наградили орденом Ленина, и совсем скоро его постигла такая же учесть «матерого шпиона-террориста, окопавшегося в Верховном Суде».
  
  — Приговор Военной Коллегии Верховного Суда СССР… Толстяк захлебывался от собственного величия. — Именем Союза Советских Социалистических Республик…
  
  Лихорадочно защелкали камеры кинооператоров и фоторепортеров, заскрипели перья… Гремел в микрофон голос председателя Военной Коллегии:
  
  — На основании вышеизложенного и руководствуясь статьями 319 и 329 Уголовно-Процессуального Кодекса РСФСР, Военная Коллегия Верховного Суда Союза ССР приговорила: Бухарина Николая Ивановича, Рыкова Алексея Ивановича, Ягоду Генриха Григорьевича, Кресгинского П. Н., Розенгольца А. П., Иванова В. И., Чернова М. А., Гринько Г. Ф., Зеленского И. А., Икра-мова А., Ходжаева Ф., Шаранговича В. Ф., Зубарева П. Т., Буланова П. А., Левина Л. Г., Казакова И. Н., Максимова-Диковского В. А., Крючкова П. П. к высшей мере наказания — расстрелу с конфискацией принадлежащего им имущества…
  
  Работники советского аппарата стоя аплодировали. Потрясенные иностранные корреспонденты безмолство-вали…
  
  После многозначительной паузы Ульрих продолжил:
  
  — Остальные осужденные приговариваются к различным срокам тюремного заключения.
  
  15 марта 1938 г. газеты сообщили, что приговор приведен в исполнение.
  
  Поскребышев, возмущаясь, рассказал (он присутствовал при расстреле):
  
  — Бухарин и Рыков умерли с проклятиями Сталину на устах. И они, сволочи, умерли стоя, не ползали по полу подвала и не умоляли с рыданиями о пощаде.
  
  
  У меня стала бывать Тоня Ежова. Записала ее рассказ:
  
  «В 1936 г. Бухарин ездил во Францию. Его сопровождали Адоратский — директор Института Маркса— Энгельса — Ленина и председатель Всесоюзного общества культурной связи с заграницей писатель Александр Аросев (оба расстреляны). В частном доме они встретились с меньшевиком-эмигрантом Борисом Николаевским, брат которого был женат на сестре Рыкова. Там Бухарин укрепил старые контрреволюционные связи. Когда Бухарин вернулся в Москву, его стали рекомендовать в академики. С резким протестом выступил академик Иван Петрович Павлов. Он назвал его «человеком, у которого ноги по колено в крови». Я бы старичка-чудо-творца тоже наказала. Вовремя надо укорачивать длинные языки! Паршивым интеллигентам все сходит с рук. В свое время Павлов и Бухарин подружились на коллекционировании бабочек. Нашли чем заниматься взрослые люди! По просьбе товарища Сталина Бухарин написал проект Конституции. Ему помогали умнейший экономист Николай Алексеевич Вознесенский и журналист-правдист Карл Радек — тоже тварь нечесаная! Коля сказал, что он — любимец Гитлера. Бухарин советовал распустить колхозы, пустить крестьянство на самотек. И правильно сделали, что его расстреляли, щелкнули, как вошь. Бедный Коля Ежов, сколько он работает! Поверите, за 3 месяца мы виделись один часок. Вот так они и сгорают, большевики-ленинцы, зато потом их хоронят у Кремлевской стены…»
  
  
  Видела Надежду Константиновку Крупскую. Беспомощная старуха произвела отталкивающее впечатление. Она пришла к Сталину жаловаться на молодого кинорежиссера Михаила Ромма, который, по ее мнению, в фильме «Ленин в Октябре» («Восстание») неправильно отобразил этапы революции. Н. К. также возмущалась романом А. Толстого «Хлеб». Требовала снять с экранов «порочный» фильм и запретить роман. Кричала, орала, буйствовала, потом сникла, долго плакала. Из Кремля ее выгнали. Сталин сказал Ежову и Вышинскому:
  
  — Вот какую пакость оставил нам в наследство великий вождь пролетариата. С одной беспокойной старухой справиться не можем! Сама она не угомонится.
  
  — Такую ведьму ни одна порядочная больница к себе не возьмет, — проговорил насупленный мальчик-нарком.
  
  — А вы что — маленький? — Сталин попал в самое уязвимое место. — Приказать не можете? Для чего тогда портки казенные протираете?
  
  
  Через год Крупская умерла при загадочных обстоятельствах, Хрущев как-то проговорился, что ее отравили.
  
  
  В Кунцево приехали Молотов, Каганович, Андреев, Буденный, Берия, Микоян. Пьяненький Ежов бахвалился, что он все может. Обняв Молотова, он процедил сквозь зубы:
  
  — В российском государстве я — после товарища Сталина второй человек! Вы, сволочи, все у меня на приколе! Захочу — отправлю любого в подвал на Лубянку! Свою инициативу вы давно в сортир спустили, она осталась только в руках карательных органов.
  
  В столовой было тихо, глаза у карлика-наркома наливались кровью, у него начинался припадок. Ежов придвинул к себе запечатанную бутылку шотландского виски. Он повернулся ко мне:
  
  — Скажи при всех, детка, ты Колю Ежова любишь? Когда ты мне сына родишь?
  
  Вошел Сталин.
  
  — Не давайте грязной свинье пить! — крикнул он гортанно.
  
  По лицу карлика потекли пьяные слезы:
  
  — И. В., дорогой, я давно вас считаю своим отцом. Давайте выпьем за наше бессмертие! За единение душ! Мы с вами стали кровными братьями, нас никто не может разъединить! И. В., я хочу тебя поцеловать! Кольке Ежову не может никто отказать!
  
  Сталин взорвался:
  
  — Мне надоела ваша болтовня, езжайте домой, поговорим завтра.
  
  — Кто смеет указывать народному комиссару внутренних дел?
  
  — Пьяный дурак, хватит паясничать!
  
  — Нарком я или нет? — взревел хмельной Ежов.
  
  И. В. нажал на невидимый сигнал тревоги. В комнату вбежали Власик, Мехлис, Поскребышев и с ними большая группа охранников.
  
  — Уберите это говно! — крикнул Сталин, теряя самообладание.
  
  Ежов протрезвел, он понял, что в эту минуту свершилось его падение, что он сам подписал себе смертный приговор.
  
  — И. В., товарищ Сталин, простите дурака! Клянусь, что такое больше не повторится!
  
  — Извинения принимаем, — зловеще прошипел И. В. — Оружие на стол. Ключи от кабинета и сейфа отдайте мне.
  
  Ежов с недоумением посмотрел на Сталина, глаза его вылезли из орбит.
  
  — Я наказан?
  
  — Завтра в 10 часов утра передадите дела народному комиссару внутренних дел товарищу Берия Лаврентию Павловичу. Вы, кажется, с ним знакомы?
  
  — А я что буду делать? — растерянно спросил бывший нарком.
  
  — Вашу судьбу решат Совет Народных Комиссаров и Президиум Верховного Совета.
  
  — И. В., миленький, дайте мне возможность исправиться,' я оправдаю ваше доверие.
  
  — Что за детский сад? — пробурчал Молотов.
  
  Ежов умоляюще посмотрел на Маленкова:
  
  — Почему вы молчите, Г. М.,?
  
  Маленков, не глядя на него:
  
  — Раньше надо было думать.
  
  Когда все разошлись, Сталин злобно накинулся на меня:
  
  — Скажи правду, ты с недоноском Ежовым спала?
  
  — Откуда у вас такие мысли?
  
  — Что будет, если он это подтвердит?
  
  — Когда исчезает доверие, люди перестают общаться.
  
  — Рассуждение правильное. Эта проклятая собака заслужила смертную казнь. Немного подождем. Окончательное решение примем завтра. Вам я еще верю… Что-то мне нездоровится…
  
  Он вызвал Поскребышева:
  
  — Саша, у нас сильное головокружение, пригласите врачей.
  
  Все перепугались — температура оказалась повышенная. Профессора определили диагноз — инфекционный грипп и острое переутомление.
  
  
  Приехал без телефонного звонка получеловек Ежов. Еще в дверях он проговорил сдавленным голосом:
  
  — Пришел вымолить у вас прощение.
  
  — Н. И., я все забыла.
  
  — Молотов сказал, что после выздоровления товарища Сталина получу новое назначение. Берия прочно осел в моем кабинете. Как я его раньше не раскусил?! Верочка, вы одна в состоянии мне помочь!
  
  — Хорошо, постараюсь это сделать.
  
  — За публичное оскорбление у нас с вами должен произойти полный расчет. Умоляю, примите от Николая Ивановича Ежова, бывшего человека, подарочек — бриллиантовое ожерелье и золотые кольца! Тоньке-дуре они не нужны. Ей подавай труды Маркса, Энгельса, Ленина и, конечно, И. В. Сталина. Я не забыл про судьбы мертвых Тухачевского, Зиновьева, Бухарина, Ягоды… Когда увидите товарища Сталина, скажите ему, что я ничего не помню, очень сильно болела голова. Я единственный из всех его соратников служил ему верой и правдой. Берия совсем другой, он человек без компромиссов.
  
  — Н. И., советую вам уничтожить личный архив.
  
  — Опоздали, Верочка! Письменный стол опечатан прошлой ночью, неизвестные лица связали мою дачную охрану и произвели там обыск. Исчезли важнейшие документы, фотографии, письма. Сволочи увезли в Москву личный сейф.
  
  — Вы дневник вели?
  
  Ежов покраснел.
  
  — Немного этим делом грешил. Мелким, убористым почерком исписаны 5 тетрадей.
  
  Я обомлела, шатаясь, спросила:
  
  — Только правду, заклинаю вас, скажите: про меня там имеется хоть одна строка?
  
  — Ваше светлое имя в дневнике не упоминается.
  
  — Спасибо, Коля. Где находится дневник?
  
  — В портфеле. Вы готовы взять его на временное хранение?
  
  — Вы знаете, что я себе не принадлежу, поэтому я не могу оказать вам такую услугу.
  
  — Кому можно довериться?
  
  — В вашем положении нельзя хранить дневник, его надо сжечь.
  
  — Верочка, возьмите драгоценности! В крайнем случае реализуете через комиссионные магазины. Жалко расставаться с жизнью, я ее бездарно проиграл. Сталину не верьте, при случае он закопает вас живьем…
  
  Ежова назначили народным комиссаром речного транспорта. На этом посту он продержался до конца марта 1939 г., потом бесследно исчез…
  
  Со Сталиным изредка перезванивалась. Новый год с его разрешения встретила в семье Молотова. Из знакомых были почти все вожди.
  
  Год 1939
  Близко познакомилась с женой Молотова. Дом их поставлен на широкую ногу. Роскошно-барственная обстановка, ковры, золото, бронза, серебро, парча, хрусталь, фарфор, картины, гобелены, уникальная библиотека. Полина Семеновна Жемчужная — законодательница мод, хозяйка и владычица. Она умеет среди правительственных дам задавать тон. Из них П. С. самая образованная и начитанная. На приемы к Молотовым тянулась вся высокопоставленная Москва.
  
  Молотов говорит мало. Берия пьет и не пьянеет, рассказывает фривольные анекдоты, держит себя со всеми фамильярно. Маленков и Андреев сдержанны и молчаливы.
  
  В. М. показал библиотеку, перед увиденными сокровищами хотелось опуститься на колени: книги — моя юношеская страсть.
  
  — Здесь можно все найти, — сказал он, — самые редкие издания, вышедшие в царской России, в СССР и за границей. Недавно мы приобрели книги Пушкина с его автографами.
  
  — В. М., вы даете читать книги друзьям?
  
  — В библиотеку мы никого не впускаем, исключение сделаем для вас.
  
  — Польщена!
  
  Молотов порозовел.
  
  В уютном концертном зале акустика изумительная, инструмент — «Стейнвэй». После ужина трудно петь. Но я не смогла отказать гостеприимным хозяевам. С удовольствием исполнила романсы Франца Шуберта. Я люблю произведения этого оригинального романтика. Затем пел И. С. Козловский, Качалов читал Пушкина, Лермонтова, Блока и полузапрещенного Есенина.
  
  В. М. попросил меня пройти с ним в кабинет. Мы сели на диван, устланный персидским ковром ручной работы.
  
  — В. А., я давно уже стал вашим поклонником, — сказал, заикаясь, Молотов. — Сегодня вы доставили нам эстетическое наслаждение. Позвольте преподнести вам на память работу художника Кустодиева и вазу для цветов работы французского мастера XVIII века.
  
  Я была смущена.
  
  Он взволнованно спросил:
  
  — Я могу надеяться на вашу дружбу?
  
  — Конечно. Я рада, что пришла к вам в гости.
  
  — Для вас наш дом всегда открыт.
  
  
  После спектакля «Тихий Дон» зашла в буфет выпить стакан чаю. Там ужинали отставные любовницы Сталина: Барсова, Шпиллер, Златогорова, Лепешинская. Проходя мимо моего столика, Бронислава Златогорова нарочно задела скатерть, посуда с горячей пищей рухнула на пол. Я случайно не обожглась. Женщины рассмеялись.
  
  — Мы, Верочка, все равно выживем вас из Большого театра, — желчно проговорила коротконогая толстушка Барсова.
  
  — Оставьте меня в покое!
  
  Женщин объединила ненависть.
  
  — Можешь жаловаться усатому батьке! — истерично крикнула Лелечка Лепешинская.
  
  Я тихо спросила:
  
  — Голубушки, птички певчие, что вам от меня надо?
  
  — Кобыла, сколько платит тебе за каждый визит И. В.? — завизжала Шпиллер.
  
  — Как вам не стыдно? Вы что, с ума сошли?!
  
  — Иди, доноси! — остервенело орала бывшая любовница вождя.
  
  — Ты посмела наплевать в наши души, и за это мы будем жестоко мстить, — тряхнув головой, прорычала белозубая маленькая Златогорова.
  
  Я спокойно ответила:
  
  — О вашем поведении станет известно товарищу Маленкову. Завтра утром вызову врача, возьму бюллетень.
  
  — Это вы, Валерия Владимировна, во всем виноваты! Вы нас натравили на Давыдову, — плача, проговорила Лепешинская, обращаясь к Барсовой.
  
  — У тебя, деточка, нет своей головы! Вместо мозгов опилки с соплями! — отпарировала другая премьерша.
  
  — Не могу понять, чем вы только берете? — не унимаясь, сказала Шпиллер. — Нет фигуры, отсутствует голос, кусок вздутой глыбы!
  
  — Сионистка проклятая! — завопила Барсова.
  
  — Перестаньте кричать! — властно крикнула Златогорова. — Нас могут услышать.
  
  — Подумаешь, польская гордячка, тоже мне, еще хвост поднимает! — оскорбила Барсова коллегу по сцене и по склокам.
  
  Размахнувшись, Лепешинская изо всех сил дала Барсовой затрещину. В. В. завыла, стала звать на помощь…
  
  Весь театр узнал об этом неприятном инциденте. Дирекция назначила комиссию. Вся четверка получила по выговору. Солистки оперы с поджатыми губами приходили ко мне просить прощения. И все равно эти отчаянные бабы продолжали заниматься травлей и преследованием. Из-за их коварства я пролила немало слез.
  
  Мы встретились с Поскребышевым в закрытой столовой ЦК ВКП(б). В утренние часы там почти никто не бывал. Он сказал:
  
  — В. А., вы, наверное, слышали, что арестована большая группа работников НКВД? Среди них бывший начальник Одесского областного управления комиссар государственной безопасности первого ранга Заковский. Ежов сделал его своим заместителем. Товарищ Сталин распорядился допросить негодяя.
  
  — А. Н., какое я имею к этому отношение?
  
  Поскребышев перебил:
  
  — Вы — депутат Верховного Совета. Нельзя забывать о своих полномочиях. В час ночи за вами приедет машина. Таков приказ И. В.
  
  День и вечер меня лихорадило. Как назло, Буденный прислал телеграмму, просил навестить. Маленков по телефону справился о здоровье, после незначительных фраз соединил со Сталиным.
  
  — В. А., надеюсь, что вы будете на съезде?
  
  — Непременно. Я получила постоянный пропуск, спасибо, дорогой!
  
  — Вам сообщили, что вы включены в программу правительственных концертов?
  
  — Да, я готовлюсь.
  
  — Товарищ Поскребышев с вами беседовал?
  
  — Сегодня утром, И. В.
  
  — Берегите нервы, они вам пригодятся… До свидания.
  
  
  Ночью мы подъехали к Лубянке. У центрального подъезда нас ждали. В просторном кабинете отдыхал Сталин. Он молча курил.
  
  — И. В., — сказал Берия, — я предлагаю перейти в другое помещение, там все приготовлено для интимного разговора.
  
  Сталин Согласился. Берия позвонил. Вошел его помощник, толстый, до синевы выбритый, самодовольный грузин с красными толстыми губами.
  
  — Кабулов, приведите Заковского! Где зубной врач?
  
  — Доктор ожидает вызова, у него все готово, — отчеканил помощник.
  
  Меня отвели в смежную комнату, где через глазок и наушники все было видно и слышно.
  
  Сталин, Молотов, Берия, Андреев, Каганович, Микоян, Шкирятов сели за большой, деревянный стол. Конвой ввел Заковского. Я его немного знала. Это плотный мужчина большого роста, далеко не старый, хотя над его лбом, таким же розовым, как и мясистые округлые щеки, серебрились пряди коротко остриженных волос. У него был тяжелый подбородок и оттопыренные, как большие морские раковины, хрящеватые уши. Взгляд его больших водянисто-голубых глаз казался рассеянным, скользким, но лишь до того момента, пока они не останавливались на собеседнике и в них не вспыхивал огонек гнева. Тогда их взгляд становился тяжелым и сразу выдавал волю и упорство их обладателя.
  
  Поразилась его бледности, лицо в синяках сильно припудрено.
  
  Берия:
  
  — Заковский, вы знаете, в чем вас обвиняют?
  
  — Следствие считает, что я провалил групповое ленинградское дело Чудова, Угарова, Смородина, Позерна и др.
  
  Сталин:
  
  — Ты отрицаешь свою вину?
  
  — Гражданин Сталин, а как бы вы поступили на моем месте?
  
  — Заковский, мы не пришли сюда вести с вами вольную дискуссию на отвлеченную тему. Лучше расскажите, чем вы занимались с Ежовым в свободное время?
  
  — Об этом спросите Николая Ивановича.
  
  Молотов:
  
  — Почему мы должны так долго церемониться с этим господинчиком?
  
  Берия:
  
  — Мы кое-что знаем про твои делишки! Гарем, сволочь, имел в Одессе? ва взятки освобождал преступников?
  
  — Это неправда, меня оклеветали с ног до головы.
  
  — Ты будешь отвечать на вопросы? — зловещим тоном, выкатывая глаза, спросил Берия.
  
  Заковский, словно в малярийном приступе, затрясся, его била дрожь. К нему подошел Сталин. С помощью Андреева и Кагановича он скинул его со стула, потом стал наносить удары до блеска начищенными сапогами, Заковский завыл:
  
  — Пощадите! — надрывно кричал он.
  
  Сталин, не останавливаясь, продолжал топтать поверженного врага. Молотов подначивал:
  
  — И. В., только так надо расправляться с этой вонючей падалью, политическими и уголовными проститутками.
  
  Сталин:
  
  — Живуч гад! Дайте плетку!
  
  Следователь Калядин протянул железный прут.
  
  После побоев окровавленного Заковского унесли на носилках. Лакеи в военной форме принесли коньяк, водку, кофе, напитки, бутерброды. Утолив голод, Молотов нервно проговорил:
  
  — Все-таки наши органы еще не научились работать. Слабая школа.
  
  Берия посмотрел на него искоса:
  
  — Не беспокойтесь, В. М., обещаю вам наверстать упущенное.
  
  Сталин:
  
  — Будем продолжать, товарищи!
  
  Конвой ввел шатающегося Заковского.
  
  — Как вы себя чувствуете? — издеваясь, спросил садист Берия.
  
  — Я все сказал следователям, дайте мне спокойно умереть!
  
  — Ты, шелудивый пес, не ответил на вопросы!
  
  Наступила длительная пауза.
  
  — Пусть войдет доктор! — приказал Берия.
  
  Пугливо озираясь по сторонам, в комнату вошел небольшой человечек с потертым чемоданчиком. Он собирался со всеми поздороваться за руку, но его грубо одернули.
  
  Берия злобно прошипел:
  
  — Вы пришли не на парад, а работать! Пожалуйста, приготовьте инструменты. Гражданину, который сидит на стуле, известному артисту, дрессировщику животных, придется удалить два передних зуба.
  
  Заковский вначале закачался, потом упал, потеряв сознание. Следователи и конвойные вылили на него несколько ведер холодной воды, затем Заковского привязали ремнями к креслу.
  
  Я наблюдала за Сталиным, пытка доставляла ему удовольствие, даже радость.
  
  — Граждане, простите меня, — проговорил Заков-ский, — я отвечу на все вопросы. Умоляю вас, не трогайте зубы!
  
  Берия, улыбаясь:
  
  — К сожалению, вы опоздали со своими признаниями. Чтобы вас поторопить, нам пришлось вызвать стоматолога. За лечение профессору придется заплатить наличными.
  
  — С вашего разрешения, я напишу жене записку, она немедленно рассчитается с доктором.
  
  — Вашей благоверной уже нечем рассчитываться, — процедил Л. П., — она находится недалеко от тебя, в соседнем кабинете.
  
  — Мы долго будем играть в бирюльки? — спросил Сталин.
  
  — Доктор, приступайте! — приказал Берия.
  
  Маленький человечек, именуемый доктором, не спеша вынул из чемодана щипцы для удаления зубов.
  
  — Разрешите больному сделать обезболивающий укол? — наивно спросил врач.
  
  — Никаких уколов! — крикнул разъяренный Каганович.
  
  — Голубчик, откройте рот! Покажите мне ваши больные зубы! — вежливо, как бы извиняясь, попросил врач.
  
  Выпучив глаза, Заковский замотал головой. Его вытошнило. Два охранника с помощью следователей заставили несчастного
  открыть широко рот. Доктор ловко удалил ему здоровый зуб, потом второй. Раздался душераздирающий крик. Врач, вытирая полотенцем вспотевшие руки, заикаясь, спросил:
  
  — Я могу быть свободным?
  
  — Нет, товарищ Шумский, вы останетесь у нас, — властно проговорил Л. П.
  
  — Как у вас? Мне сказали, что машина будет ожидать у подъезда.
  
  Вожди дружно рассмеялись.
  
  — Л. П., это несправедливо, — сказал, прищурившись, Сталин, — задерживать такого исполнительного человека.
  
  Референт Берия, комиссар государственной безопасности Лукашев, вышел вместе с врачом. Через пять минут он вернулся.
  
  — Все в порядке, — сказал он, — И. В., ваше указание выполнено.
  
  — За хорошую, честную работу получишь орден, — мягко проговорил Сталин.
  
  В грязный платок Заковский выплевывал сгустки крови.
  
  — Гражданин Сталин, облегчите мою участь!
  
  — Мы все слушаем! — растягивая каждое слово, произнес И. В. Берия, подойдя к Заковскому и наклонившись над ним. — Как только не ответишь на вопрос, будем удалять два зуба. Скажи, дорогой чекист, тебе нравится наш метод?
  
  Собираясь с последними силами, Заковский прошамкал:
  
  — Задавайте вопросы, я буду отвечать.
  
  — Сволочь, почему ты провалил ленинградское дело? — спросил И. В.
  
  — Я прошу у вас снисхождения, я раскаиваюсь.
  
  — Ты с Генрихом Ягодой дружил?
  
  — Мы были товарищами по работе.
  
  — В Одессе взятки брал?
  
  — Да.
  
  — За что и каким путем?
  
  — Через доверенных лиц.
  
  — Вот листок чистой бумаги. В камере напишешь имена, фамилии, адреса, телефоны, если помнишь. Нам нужны все подробности: кто давал, сколько давал и за. что давал. Торговцы имеют хорошую память.
  
  — Это было давно, у многих людей изменились адреса.
  
  — Не беспокойтесь, не надо себя утруждать лишними заботами. — Сталин закурил трубку, которую я ему привезла из Финляндии. — Народный комиссар внутренних дел всех разыщет. Назовите сумму, которую вы получили незаконным образом.
  
  — Я не считал, думаю, что триста тысяч рублей.
  
  Молотов, заикаясь:
  
  — Если Заковский назвал триста тысяч, следовательно, он имел в обращении минимум в десять раз больше.
  
  — Где спрятаны деньги? — спросил Сталин.
  
  — Мы все истратили.
  
  — Кто мы?
  
  Заковский тихо:
  
  — Ягода, Ежов, Жданов, Щербаков…
  
  — На что тратили?
  
  — Я — страстный коллекционер, приобретал книги — редкие издания, собирал марки, монеты, фарфор, бронзу.
  
  — Где находится ваша коллекция?
  
  Берия, радостно потирая руки:
  
  — Во время обыска нам удалось все изъять.
  
  Сталин возбужденно:
  
  — Правильно сделали. Завтра утром пришлите экземпляр описи. Заковский, на женщин вы тоже тратили казенные деньги?
  
  Измученный Заковский опустил голову, тихо прозвучало беспомощное «да».
  
  Берия:
  
  — В рабочем кабинете Заковского в потайном стенном сейфе мы нашли альбомы с фотографиями обнаженных женщин.
  
  Сталин:
  
  — Кто фотографировал?
  
  Заковский:
  
  — Ежов и я.
  
  Каганович сипло:
  
  — Где вы нашли столько женщин?
  
  — В школах, институтах, в театрах, в ресторанах, поездах.
  
  Сталин:
  
  — Кто непосредственно занимался поисками женщин?
  
  — Сотрудники аппарата.
  
  — Назовите фамилии поставщиков.
  
  Заковский назвал несколько человек, запомнила две фамилии: Тангуров и-Османов.
  
  — Куда вы отвозили женщин?
  
  — На дачи.
  
  — Несовершеннолетние девочки тоже проходили через ваши постели?
  
  — Школьницами интересовался Николай Иванович Ежов. Он любил совсем юных, от 13 до 17 лет.
  
  — А вы, Заковский, специализировались на старых дамах?
  
  — Всякое бывало, гражданин Сталин.
  
  — Неужели в вашей компании были товарищи Жданов и Щербаков?
  
  Заковский порозовел, засмеялся:
  
  — Они оба, Андрей Александрович и Александр Сергеевич, когда пользовали девочек, захлебывались слюной. Им, конечно, мешала чрезмерная тучность, но они приспосабливались.
  
  Молотов брезгливо:
  
  — Какая мерзость!
  
  Каганович:
  
  — Где вы брали товары для подпольного магазина? Кто вас снабжал и финансировал?
  
  — В Одессе было два торгсина. Под нашим контролем находились комиссионные магазины, куда поступали конфискованные вещи: картины, бронза, фарфор, изделия из золота, серебра, всевозможные бриллианты, скульптура, старинная мебель, монеты, марки… В подвале торгсина мы оборудовали роскошный бар…
  
  Сталин перебил:
  
  — И цивилизованный бардак, где, как я понимаю, вы занимались не только коллекционированием марок, монет, книг, парнографических открыток?
  
  Побледневший Заковский устало:
  
  — Я согласен дать новые показания и подписать все протоколы допросов.
  
  — Товарищ Берия, — оживленно, почти весело проговорил Сталин, — примите слова Заковского к сведению. Гражданин Заковский, что вы можете нам рассказать о балерине Лепешинской?
  
  — Ольга Васильевна блистательно танцевала на концерте в Колонном зале Дома Союзов. Я пригласил ее на ужин.
  
  — Сентиментальные излияния нас не интересуют, она была вашей любовницей?
  
  — Да.
  
  — На протяжении какого времени?
  
  — Периодически до самого ареста, то есть с того памятного дня, когда мы познакомились, с 22 февраля 1933 г.
  
  — Ты за ней следил?
  
  — Да, она мне очень нравилась и я ее по-своему любил.
  
  — Кроме вас, с кем еще жила Лепешинская?
  
  — Мне неудобно об этом говорить.
  
  — Не бойтесь, нас не надо стесняться.
  
  — Ольга Васильевна жила с Ворошиловым, Олегом Густовым, несколько раз исчезала на даче Булганина, когда ездила на гастроли в Ленинград, навещала на даче Жданова.
  
  — Где находится Густов? Нам хотелось бы взглянуть на его физиономию!
  
  Берия подобострастно:
  
  — Густов арестован, сейчас его приведут, он ждет своей очереди.
  
  Сталин, смеясь:
  
  — Бедный, наверно, устал.
  
  Пуская кольца дыма, он спросил Густова:
  
  — Вы знакомы с человеком, который сидит напротив вас?
  
  — Гражданин Заковский, бывший зам. народного комиссара внутренних дел.
  
  — Какие у вас были с ним отношения?
  
  — Служебные.
  
  — Заковский, вы что-то хотели добавить?
  
  — Лепешинская жила со мной и с Густовым.
  
  — Густов, подумайте, прежде чем ответить, Заковский говорит правду?
  
  — Да.
  
  — Кто привозил балерину Лепешинскую на дачу маршала Ворошилова?
  
  — Несколько раз я ее сопровождал.
  
  — Вы знали, что она нужна ему не для концертных выступлений и не для уроков бальных танцев?
  
  — Догадывался.
  
  — И после этого вы продолжали с ней спать?
  
  — Да, Ольга Васильевна мне нравилась. Прежде чем отправиться к Ворошилову, она яростно отдавалась мне в машине.
  
  Вожди заржали. Сталин продолжал интересоваться подробностями:
  
  — Вы знали, что она живет с Заковским?
  
  — Да.
  
  — Кто вам поставлял информацию?
  
  — Иногда мы баловались втроем.
  
  — Л. П., мы хотели бы побеседовать с артисткой Лепешинской.
  
  — Сейчас ее приведут, она находится в секретариате.
  
  — Молодец! Когда вы успели все предусмотреть?
  
  Берия:
  
  — Интуиция подсказала.
  
  Вошла сонная, ничего не понимающая балерина. Она села на потертую табуретку. Сталин на нее внимательно посмотрел.
  
  — О. В., вы недовольны, что мы прервали ваш сладкий сон?
  
  — И. В., что случилось? Почему такая экстренность?
  
  — Согласен, что в серьезных делах торопиться не следует. У нас произошел спор. Гражданин Заковский сообщил нам по секрету, что вы с ним живете шесть лет, а мы не поверили, даже пошли на пари в 30 руб.
  
  — Он лжет! Я вижу его впервые.
  
  — Густов, еще раз повторите, где и при каких обстоятельствах вы забавлялись с этой дамой?
  
  — И. В., — сказал Берия, — у нас имеются фотографии, на которых сняты голенькими Лепешинская, Заковский, Густов. Можете взглянуть!
  
  Лица вождей раскраснелись, глаза повлажнели.
  
  — Вот фотография, где уважаемая Ольга Васильевна, без штанишек, на коленках у обнаженного Густова.
  
  Сталин, саркастически улыбаясь, передал фотографии Лепешинской. Леля с остервенением порвала их на мелкие кусочки. Берия громко рассмеялся:
  
  — О. В., на всякий случай у нас имеются копии и сохранились негативы.
  
  Лепешинская заплакала.
  
  — Какое вы имеете право вторгаться в личную жизнь?
  
  Сталин:
  
  — Говорят, у вас любвеобильное сердце. Вы по очереди спите с Ворошиловым, Булганиным, Вышинским? С кем еще?
  
  Олег Густов взбодрился:
  
  — Разрешите доложить?
  
  — Говорите.
  
  — Она жила также с Ежовым и с Ждановым.
  
  — Чем вы можете подтвердить?
  
  — Оригинальными фотографиями.
  
  — Мы должны на них взглянуть.
  
  Берия протянул Сталину альбом.
  
  Молотов:
  
  — Какая неслыханная низость! И это солистка прославленного Большого театра!
  
  — Что вы теперь скажете, гражданка Лепешинская? — резко спросил Сталин.
  
  — И. В., я арестована?
  
  — Зачем впадать в крайность? Лучше будет, если вы посоветуете, какую казнь применить к вашим любовникам, которые вас только что предали!
  
  — Я бы их собственноручно расстреляла.
  
  — А кто больше виноват?
  
  — Эти негодяи меня развратили.
  
  — Помимо вашего желания?
  
  Лепешинская зарыдала:
  
  — Честное слово, я не виновата.
  
  — Вы хотите расправиться с растлителями?
  
  — Я не палач.
  
  — Густов, вы по-прежнему любите Лепешинскую?
  
  — Конечно! Она такая красивая, я хотел бы иметь от нее ребенка.
  
  — Мы должны в этом убедиться.
  
  Слоноподобный Густов встал. Цепкими лапищами он схватил хрупкую балерину. Лепешинская стала кусаться, царапаться, визжать. Общество захлебывалось от смеха, для них это был спектакль, яркое, незабываемое зрелище. Густов повалил молодую женщину на пол. Сталин крикнул:
  
  — Густов, пошел на место! Ольга Васильевна, пожалуйста, возьмите железный прут и как следует накажите насильника. Лаврентий Павлович, внесите в протокол, что во время допроса подследственный Олег Густов пытался изнасиловать свидетельницу солистку Большого театра, возьмите подпись у пострадавшей.
  
  Озверевшая О. В. остервенело била, железными прутьями Густова и Заковского. Окровавленный Густов прохрипел:
  
  — Жалко, курва, что мы тебя раньше не задушили! Расскажи гражданину Сталину, сука паршивая, как ты поднимала тонус дедушке Калинину и что он тебе за это отвалил.
  
  Заковский хрипло:
  
  — Эта блядь переспала со всеми артистами Большого театра.
  
  Сталин:
  
  — О. В., ваши любовники мало получили, они продолжают вас публично оскорблять. Дайте им еще, не жалейте сил! Бейте как следует стервятников!
  
  — И. В., разрешите мне уехать домой?
  
  Берия:
  
  — Гражданин Заковский, вы готовы в одиночестве поласкать гражданку Лепешинскую?
  
  Изуродованный Заковский:
  
  — С большим удовольствием, по всем статьям она останется довольной. Уверяю, вас, гражданин Сталин, что когда она выйдет из моей камеры, гример ей больше не понадобится, вместо танцев О. В. будет ползать.
  
  Сталин:
  
  — Последнее желание приговоренного к смерти является для всех законом.
  
  Лепешинская опустилась на колени:
  
  — Пощадите!
  
  — Вячеслав Михайлович, как нам поступить с талантливой артисткой? Подарим ее Заковскому или Густову? Он тоже готов в последние часы побыть с ней.
  
  Молотов:
  
  — Мне кажется, что сегодняшнюю ночь Ольга Васильевна запомнит на всю жизнь. Я предлагаю отправить ее домой. Завтра она танцует главную партию в балете «Светлана».
  
  Сталин не унимался:
  
  — А как же быть с просьбой Заковского?
  
  — Рекомендую посадить к нему в камеру Олега Густова.
  
  — Согласен с вами, им есть о чем побеседовать.
  
  Берия распорядился отправить подследственных в камеры. Вожди тяжело поднялись, стали разминать кости. Л. П. подошел к Лепешинской:
  
  — О. В., вам придется дать расписочку о неразглашении.
  
  — Теперь ты будешь умней? — спросил Сталин.
  
  — Да, И. В. Сегодня я поняла больше, чем за всю прожитую жизнь.
  
  Я заболела. Врачи велели соблюдать постельный режим. Меня навещали Маленков, Поскребышев, Буденный, Жемчужная, Хазан. О здоровье справлялся подозрительный Сталин. Он прислал цветы, фрукты, сладости, вино, книги.
  
  Я понимала, что принудительный вызов на допрос Заковского, Густова, Лепешинской еще одно напоминание о непоколебимой власти самодержца.
  
  Радио передало траурное сообщение о смерти вдовы Ленина. Утопая в венках, Крупская лежала на постаменте в Колонном зале Дома Союзов. Похороны состоялись на Красной площади. Гроб несли Сталин, Молотов, Ворошилов, Калинин. Во время траурного митинга у Сталина был удрученный вид.
  
  Я стояла на трибуне рядом с актерами Художественного театра. Чтобы рассеять тоску, писатель Катаев рассказал, что летом 1921 г. в Горки приехал Бернард Шоу. Его сопровождала миллионерша леди Астор. Ленин представил им Надежду Константиновну Крупскую. Замявшись, Шоу спросил: «Господин Ленин, простите меня за любопытство, с этой милой дамой вы прожили сколько лет?» К счастью, Крупская вышла готовить ужин. Не растерявшись, В. И. Ленин умело перевел разговор… на положение рабочих в Англии. Потом Шоу писал «…про эту странную философию господина Ленина».
  
  В Кремле открылся XVIII съезд ВКП(б). В тот мартовский день плаксивое небо, затянутое хмурыми тучами, глядело на черную, насквозь промокшую землю и словно оплакивало ее. Грязные струйки лениво змеились по мутным стеклам.
  
  Сталин — снова победитель. Его появление зал встречал получасовым ликованием. Уверена, что миллионы граждан многострадальной России не задумывались над тем, что ОН за человек и что ОН из себя представляет. Русские люди с первого дня рождения привыкли покоряться, раболепствовать, пресмыкаться, безоговорочно выполнять чужую волю.
  
  В кулуарах встретила постаревшего лет на 20 Ежова. Незаметно он сунул мне в руки сложенный листочек папиросной бумаги. В уборной прочла его записку: «Навсегда прощаюсь с Вами. Не осуждайте, знаю, что виноват. Помогите Тоне преодолеть надвинувшееся на нее горе. Записку уничтожьте…» Ежова больше не видела. Поскребышев рассказал, что он прошел через «конвейер» Лубянки, потом его расстреляли.
  
  Съезд закончился 21 марта. Большинство делегатов, примерно третья часть, оказались «вредителями», «террористами», «агентами воинствующего империализма», «убийцами». Сталин назвал их «реставраторами капитализма». Я умышленно поставила кавычки, потому что во многом сомневалась.
  
  В гости пришла пухленькая Тоня Ежова. Меня испугала ее фанатичность, она выглядела помешанной. Не успев захлопнуть двери, она громко сказала:
  
  — В. А, разрешите с вами серьезно поговорить?
  
  — Тоня, — ответила я, — вряд ли вам следует открывать душу мало знакомому человеку.
  
  — Вы не правы. Коля к вам хорошо относился. Теперь его изолировали, я не знаю, где он находится, что ему инкриминируют, что от него хотят, в чем он замешан. Если даже Н. И. в чем-то виноват, я все равно не отрекусь от партии. Для меня партия — цель и основа жизни. А товарищ Сталин есть и будет высшим земным существом. Что бы со мной ни случилось, он для меня — земной Бог.
  
  Она болтала до самой ночи. Мне говорили, что Берия допрашивал ее с пристрастием. В конце сороковых годов Антонину Ежову видели на Колыме, она работала в культурно-воспитательной части.
  
  В субботу позвонил Шолохов:
  
  — Специально приехал, чтобы с вами повидаться.
  
  — Времени свободного почти нет.
  
  — Я приеду к вам через час.
  
  «Тиходонец» принес палехские шкатулки, которые начали входить в моду, и роман «Тихий Дон» с авторской надписью: «Вере Александровне Давыдовой — за Аксинью. С благодарностью Михаил Шолохов». Михаил Александрович закурил, собираясь с мыслями, сказал:
  
  — В. А., вы долгое время. дружили с писателем Б. Пильняком. Я слышал, что на протяжении десятилетий он вел дневник, у него было множество блокнотов, записных книжек. За одно ознакомление, прочтение в вашем присутствии я готов заплатить любой гонорар.
  
  — Бориса Андреевича нет в живых, не стоит кромсать его имя. Что вас привело ко мне? М. А., мы никогда не были друзьями, я не забыла учиненный вами скандал в Большом театре в день премьеры «Тихого Дона».
  
  — Я готов искупить свою вину.
  
  — Для чего вам понадобился дневник расстрелянного писателя?
  
  — Земля полнится слухами. Слышал, что Пильняк интересовался моей биографией и литературным творчеством.
  
  — Возможно, он собирался писать статью, я знаю, что на Б. А. огромное впечатление произвел роман «Тихий Дон».
  
  Шолохов оживился. Лицо покрылось неравномерными желтовато-красными пятнами, узкие щелочки глаз заблестели.
  
  — Вы можете припомнить, что именно он говорил?
  
  — Уверяю вас, что ничего плохого.
  
  — За откровенность я ваш должник на всю жизнь. Дневник Пильняка попробую найти через товарища Берия. Мне говорили, что он человек весьма энергичный.
  
  — Это бесполезно. Пильняк уничтожил свой архив.
  
  — Не может быть! — Шолохов сокрушенно пожал узкими плечами. — Я сделал попытку связаться с его женой — не получилось. Его сожительница Андронникова арестована и осуждена на длительный срок. Ее квартиру заняли другие люди. Отправился в исправительно-трудовой лагерь, в свидании мне отказали.
  
  — М. А., только откровенно, по ночам вас не гложет раскаяние за участие в убийстве русского писателя Бориса Андреевича Пильняка?
  
  Шолохов посерел от злобы. Лицо его исказилось.
  
  — Вашего Пильняка, — отчеканил он, — расстреляла Советская власть!
  
  — Вы, очевидно, не забыли писателя Федора Дмитриевича Крюкова?
  
  — Сегодня я напишу жалобу в ЦК ВКП(б), своим гнусным поведением вы потворствуете нашим врагам, вас надо изолировать.
  
  Позвонил Власик:
  
  — В. А., машина за вами выезжает.
  
  — Я готова. Шолохов, убирайтесь вместе с подарками из моей квартиры!
  
  — В. А., — залепетал посрамленный романист, — мы должны помириться и стать друзьями! Я прошу у вас прощения.
  
  — Советую забыть мое имя.
  
  Рассказала Поскребышеву о визите Шолохова.
  
  — В. А., правильно сделали, что выгнали этого писаку. Когда представится удобный момент, все расскажите И. В. Он давно имеет зуб на него.
  
  Сталин обрадовался моему приходу. Широким жестом пригласил в столовую, где уже за большим столом восседали вожди. После обильного обеда И. В. сказал:
  
  — Мы получили письма видных дипломатов, наших друзей. Адольфа Гитлера и фон Риббентропа шокирует, что в СССР иностранные дела курирует еврей Максим Литвинов.
  
  Багровый Жданов:
  
  — Ни в одной стране этого нет.
  
  Сталин, обращаясь к Кагановичу:
  
  — А что ты скажешь по этому поводу?
  
  Раздался смех. И. В. подзадоривал собутыльников-вождей:
  
  — Наш Лазарь обиделся. Смотрите, как он поджал губки!
  
  Жданов:
  
  — Я недавно просматривал старые географические карты. Вглядываясь пристально в будущее, русский царь-провидец Петр Первый прорубил окно в Европу. Это было его завещание потомкам. Мы с излишней щепетильностью смотрим на Финляндию.
  
  Сталин:
  
  — Финляндия от нас не убежит.
  
  Жданов:
  
  — Финны укрепляют границы, они готовятся к войне.
  
  Молотов:
  
  — Что может сделать безоружная букашка против бронированного и до зубов воооруженного слона?
  
  Берия:
  
  — Гитлер готов заключить с нами пакт о ненападении. Он с большим уважением отзывается о Советском Союзе и лично о товарище Сталине.
  
  Сталин:
  
  — Спасибо тебе, Лаврентий Павлович, ты быстро освоился на новом месте. Вот что значит настоящий болыпевик-ленинец!
  
  Молотов:
  
  — Адольф Гитлер и фон Риббентроп люди неплохие. Мы обязаны в целях безопасности найти с ними общий язык.
  
  Сталин:
  
  — Поскольку мы назначили Вячеслава Михайловича по совместительству народным комиссаром иностранных дел, поручим ему вести переговоры с немцами. Лазарь, ты не возражаешь?
  
  Вспотевший Каганович:
  
  — И. В., вы все решили правильно.
  
  Пучеглазый Мехлис:
  
  — Я тоже могу принять участие в переговорах с немцами. И. В. резко:
  
  — Хватит Литвинова. Обойдемся без сопливых ленинцев. Ворошилов хвастливо:
  
  — Красную Армию йельзя победить!
  
  Никому не хотелось отвечать на его реплику, но Сталин ее запомнил.
  
  После того, как вожди разбрелись по своим берлогам-вотчинам, И. В. спросил:
  
  — Верочка, скажите откровенно, вы довольны, что Лепешинская наказана?
  
  — Ее поведение меня не касается. В театре она перестала зазнаваться, временно приумолкла.
  
  — Остальных красавиц мы тоже призовем к порядку. Мне передали, что «курицы» хотели вас заклевать? Верочка, вы по-прежнему мне очень нужны. Если про вас узнаю что-нибудь плохое, наказание придумаю похлеще, чем то, которое получила ваша подружка-соперница.
  
  Без всякий причины его глаза налились кровью, на губах появилась пена.
  
  — И. В., дорогой, разве я вас чем-нибудь скомпрометировала? Я хотела рассказать про Шолохова, но вы сегодня не в настроении меня слушать.
  
  Я оказалась права, бодрость и находчивость, которые были за столом, улетучились. Вождь страны Советов начинал заметно дряхлеть. Постоянные лечебные масса-жи и особые лекарства на какой-то срок тормозили его увядание.
  
  — Ну, говори, что случилось с Шолоховым?
  
  — М. А. заинтересовался архивом, дневниками, записными книжками, рукописями Пильняка.
  
  — Для чего ему сдался матерый шйион?
  
  — Я не знаю.
  
  — Михайло Шолохов — хитроумный казак, его давно ждет петля. Он написал нам, что нельзя трогать зажиточных казаков, он умышленно не назвал их кулаками. Этот мужичишко не такой уж простой, как выглядит. Я не забыл про его письмо, где он жаловался, что, мол, из-за политики партии большевиков на Дону царит голод. Наступит час, когда ему за все придется держать ответ. — Сталин оживился — Верочка, мы давно не были вместе!
  
  — Признайтесь, я вам наскучила?
  
  — Не говори глупости! Дурочка, ты мой жень-шень! Ты обиделась на паршивого казака?
  
  Я промолчала. Сталин был достаточно прозорлив, чтобы догадаться о моих сокровенных мыслях.
  
  В эту ночь И. В. меня долго мучил. Исступленно ласкал, гортанно кричал, что любит.
  
  
  Молотов устроил грандиозный прием в честь германского посла графа фон Шуленбурга. На приеме присутствовали наркомы, военачальники, работника ЦК ВКП(б), секретари обкомов, райкомов, престарелые академики, которые не могли понять, для чего их оторвали от работы и в приказном порядке доставили в Кремль. За отдельным столом расселась дружная ватага розовых, упитанных, беспричинно улыбающихся писателей и деятелей искусств.
  
  Молотов и Шуленбург охотно позировали фотографам и кинооператорам. В советской внешней политике наступила новая эра. В Москве с помпой дважды принимали фон Риббентропа — министра иностранных дел Германии. Посланец Гитлера от имени своего правительства подписал акт о ненападении сроком на 10 лет. Сталин присутствовал на переговорах. Риббентроп пригласил И. В. посетить Германию, а Сталин в свою очередь пригласил в Советский Союз канцлера Гитлера.
  
  Не успели умолкнуть торжественные гимны в честь фон «Риббентропа, как немецкие войска проглотили Чехословакию. На одном вечере мудрый Литвинов остроумно заметил, что «дипломатия — выкидыш истории».
  
  На дачу к Сталину, в Липки, приехал специально вызванный из Парижа корреспондент газеты «Известия» писатель Илья Эренбург. Его нервное, бескровное лицо было напряжено, он непрерывно курил.
  
  — Я слушаю вас, товарищ Сталин, — сказал он.
  
  — За последние годы вы много ездили по Европе.
  
  — Если вы, И. В., и ваши уважаемые гости, члены Политбюро, располагаете временем, я готов ответить на все ваши вопросы.
  
  Молотов недовольно, почти зло:
  
  — Почему вы, товарищ Эренбург, не были на приеме, который мы устроили в честь господина фон Риббентропа, министра иностранных дел Гермарии?
  
  — В. М., приглашение застало меня в Париже, но все равно я не мог бы находиться рядом за одним столом с автором изуверских проектов. В скором времени вы убедитесь, что фашисты — хуже людоедов.
  
  Жданов:
  
  — Вы не могли бы изложить суть дела покороче?
  
  — Простите, А. А., но я не привык, чтобы со мной так разговаривали. В любую минуту я могу уехать.
  
  Сталин резко перебил:
  
  — Мы пригласили товарища Эренбурга говорить, а не затыкать ему рот! Продолжайте, Илья Григорьевич, мы внимательно вас слушаем.
  
  — Может быть, жить без памяти и легко, но вряд ли такая жизнь достойна человека. Как ни тяжела порой память, именно она отличает людей от бабочек и культуру от первобытного прозябания. Я не пришел читать вам лекцию. Вы сами вызвали меня на мужской, откровенный разговор. Я хорошо знаю Германию. Фон Риббентроп когда-то был послом в Англии, англичане пробовали убить его иронией. Он умеет быть любезным, когда нужно сбыть поддельное вино или выдать мобилизацию за сельский праздник. Я был в Германии летом 1927 года. Редко кто вспоминал о минувшей войне, и никто еще не решался громко заговаривать о будущей. Толстые бюргеры с короткими пальцами наслаждались роскошью. Кафе и магазины напоминали павильоны международной выставки. Случайно я попал на собрание, устроенное приверженцами Гитлера. Какой-то белобрысый крикун с остекленевшими глазами кричал, что нужно покончить с капиталистами, коммунистами, с поляками, с русскими, с евреями, с французами. Вторично я приехал в Германию летом 1930 г. Многие немцы еще зачитывались миролюбивыми романами Ремарка, Людвига Ренна, Арнольда Цвейга, Томаса и Генриха Маннов. На выборах социал-демократы получили семь миллионов голосов, коммунисты — около пяти. Я плыл по Рейну. Пассажиры, люди с горделивой осанкой и с бритыми затылками, при виде колоссальной статуи Германии, по их мнению, выражавшей мощь империи, вопили «ура». Во Франкфурте я увидел первую демонстрацию фашистов. Десять тысяч людей бесновались на улицах: вчерашние фельдфебели и мелкие чиновники, студенты и торговцы, безработные и люмпен-пролетарии, добрые отцы семейств и сутенеры буйно приветствовали фюрера. В январе 1933 г. меня повели в пивнушку, где собирались нацисты. Было трудно разглядеть лица от едкого дыма дешевых сигар. Кто-то кричал: «Мы должны воевать, это дело чести, это — дело нации!» Одни говорили, что нужно уничтожить французов, другие предлагали двинуться на «Красную Россию». Они еще не знали, кого убивать, но понимали, что без убийств им не прожить. Осенью того же года я видел, как несколько фашистов возле Александерплац застрелили человека за то, что он был еврей. В декабре 1934 г. я поехал в Саарский район. Там проводили плебисцит о присоединении к Германии. Я снова увидел кровь на мостовой. В 1935 г. в пограничном городе Вервье я встретил немцев, которым удалось бежать из концлагеря, они рассказывали, как их пытали. Тогда же в Шлезинге я услышал фашистские песни, призывающие идти в бой за Гитлера. Я многое пропускаю, месяц назад я снова был в Германии. В скором времени гитлеровская Германия развяжет неслыханную бойню!
  
  Берия:
  
  — Вы, Илья Григорьевич, как все романисты, преувеличиваете, сгущаете краски. Мы только что заключили с немцами 10-летний пакт о дружбе.
  
  Эренбург невесело, с едким сарказмом:
  
  — Где, Л. П., мирная Чехословакия? Не за горами Польша, Венгрия, Югославия, Албания. Мы еще увидим коленопреклонную Францию и плачущую Англию. Если заранее не будет оказано массовое сопротивление, Германия зажмет Россию в тиски. Вот почему надо укреплять границы.
  
  Сталин веско:
  
  — Не будем, И. Г., нагнетать обстановку. Не так уж страшен серый волк. Великий русский народ нельзя поставить на колени.
  
  — И. В., вам конечно, виднее. Я не стратег, а писатель.
  
  Маленков:
  
  — И. Г., мы ждем от вас подробную объяснительную записку.
  
  Сталин, пожимая плечами:
  
  — Не надо никаких объяснительных записок, через два часа будет готова стенограмма.
  
  Эренбург:
  
  — И. В., я сумею получить один экземпляр?
  
  — Для чего? — сухо спросил Берия.
  
  Сталин:
  
  — Получите второй экземпляр стенограммы.
  
  Мехлис:
  
  — Товарищ Эренбург, как Германия относится к военному потенциалу нашей страны?
  
  — Лев Захарович, вопрос не по адресу, — раздраженно ответил И. В. — Задайте этот вопрос в письменном виде господину Гитлеру.
  
  Молотов:
  
  — На днях мы имели беседу с советскими дипломатами. Они довольно серьезно отнеслись к советско-германскому пакту.
  
  Эренбург попросил разрешения уехать.
  
  — Вам/что, наскучило наше общество? — недовольно проговорил Сталин.
  
  — И. В., простите меня, я приехал в Москву на три дня, есть неотложные дела в редакциях газет «Известия», «Правда», «Красная Звезда». Я должен побывать на кинохронике и на радио, меня ждут в Киеве и Ленинграде, предстоит вычитать корректуру статей и книг, выправленный материал сдать в издательства и снова вернуться в Париж.
  
  — Действительно, вы загружены до предела, — сказал Сталин. — Климент Ефремович, распорядитесь предоставить в распоряжение товарища Эренбурга правительственный самолет.
  
  — Большое спасибо, И. В. Я очень тронут вашим добрым вниманием и заботой.
  
  Писатель со всеми сердечно простился.
  
  Сталин:
  
  — Лаврентий Павлович, вы персонально отвечаете за безопасность Эренбурга. Он — валютный фонд нашей страны.
  
  Берия:
  
  — Не беспокойтесь, И. В., с ним ничего не случится. Илья Григорьевич — мужик цепкий и оборотистый. В Париже у нас имеются торговые представительства, за ним пытались установить слежку — бесполезно. Он моментально исчезает, словно проваливается сквозь землю.
  
  И. В. засмеялся:
  
  — Значит, агентура никудышная, работать не умеет.
  
  Молотов:
  
  — Франция нас особенно интересует.
  
  Маленков:
  
  — Эренбург пишет большой роман о жизни современного французского общества.
  
  Сталин:
  
  — С этим произведением мы должны ознакомиться до того, как роман выйдет в свет.
  
  
  Поскребышев сказал, что у Сталина в самом разгаре роман с балериной Мариной Тимофеевной Семеновой, что он каждый раз преподносит ей дорогие подарки. Встречи организовывает начальник личной охраны Власик.
  
  Новое увлечение меня совершенно не тронуло. Я стала подумывать, как провести лето. Концертные организации предложили гастроли в северных городах страны. За два часа до отъезда позвонил Сталин.
  
  — В. А., вам надоела Москва?
  
  — Нет, что вы, И. В., я уезжаю на гастроли.
  
  — Куда?
  
  — В Ленинград, Петрозаводск, Беломорск, Мурманск, Вологду, Архангельск.
  
  — На сколько дней?
  
  — 27.
  
  — Почему не сообщили?
  
  — Это не телефонный разговор.
  
  — В таком случае немедленно приезжайте!
  
  — И. В., миленький, если я опоздаю на поезд, сорвутся гастроли, мне придется платить колоссальную неустойку.
  
  — Когда у вас первый концерт?
  
  — Завтра вечером в ленинградской филармонии.
  
  — Я беру на себя персональную ответственность. Поскребышев выехал за вами.
  
  Удивилась, что вместо А. Н. приехал Николай Сергеевич Власик. Он бесцеремонно осмотрел квартиру, без разрешения зашел в кабинет, в спальню, заглянул на кухню, осмотрел внимательно уборную и ванную.
  
  — Так не годится, придется у вас сделать капитальный ремонт! Приедете из отпуска — квартирку свою не узнаете. Шик, блеск, мармелад будет.
  
  Я посмотрела на него удивленно.
  
  — Запрещаю во время моего отсутствия делать ремонт. Ключи от квартиры я беру с собой.
  
  Власик рассмеялся:
  
  — Распоряжение начальства! Мы, В. А., — только исполнители*
  
  — У меня нет времени вести пустые разговоры.
  
  — Пожалуйста в машину, вас ожидает товарищ Сталин.
  
  — Куда мы едем?
  
  — Кто много знает, быстро старится. Все своевременно или немного позже… — Это была его любимая поговорка.
  
  Когда я вошла, Валечка Истомина ласково пропела:
  
  — Вам разрешено отдохнуть в столовой, почитайте свежие газетки и журнальчики, поешьте фрукты, конфетки погрызите…
  
  Сталина ждала больше часа, он испытывал мое терпение.
  
  — Что, товарищ Давыдова, решили стать самостоятельной? У Лаврентия Павловича давно на вас руки чешутся! Что, будем молчать?
  
  Мне опять показалось, что я имею дело с малоталантливым дублером. Я встала, подошла к креслу, на свой страх и риск схватила грубияна за усы. Совсем рядом раздался гомерический хохот. Бедный дублер затрясся. И. В. позвал Власика.
  
  — Уберите этого дурака. В. А., вы опять проявили смекалку.
  
  — И. В., почему не пускаете меня на гастроли?
  
  — Вы нарушили договоренность.
  
  — Я чувствую, что вы устали. Очевидно, я вам наскучила.
  
  — Кто внушил такую мысль?
  
  — И. В., я не собираюсь с вами ссориться, я не имею на вас никаких прав. Я обязана стоически все переносить.
  
  Сталин не мог понять, какая муха меня укусила. Независимость моего характера вывела его из равновесия.
  
  — Верочка, что с вами стряслось? Чего испугалась? Вам только 34 года, для климакса рановато.
  
  — Я опоздала на поезд.
  
  — Это нас не волнует. Ты что, забыла, с кем разговариваешь? Совсем распустилась!
  
  Назревал скандал. Вошел Поскребышев:
  
  — Звонят из Сухуми.
  
  — Кто?
  
  Поскребышев посмотрел на Сталина, потом на меня.
  
  — Кто нас просит? — раздраженно проговорил И. В. Царедворец ответил с напускным безразличием, но в голосе я уловила ликование:
  
  — Марина Тимофеевна Семенова.
  
  — Что вам нужно? — прошипел в трубку Сталин. — Для рассола заняты все ведра…
  
  Взгляд у И. В. смягчился. К нему вернулись былое обаяние и жизнерадостность.
  
  — Опять приревновали?
  
  Я заплакала. Сталин терпеть не мог слез. Услужливая и все понимающая Валечка принесла ужин.
  
  — Верочка, я тебе уже говорил, — сказал он, — на баб не обращай внимания. Тебя никогда не брошу. Выполняй один завет — оставайся привлекательной женщиной и, если можешь, люби меня.
  
  Утром Власик отвез меня в аэропорт. В Ленинград я летела на военном самолете.
  
  
  В Мурманске состоялся прощальный концерт. Вечером ко мне в гостиничный номер зашел молодой человек спортивного вида.
  
  — В. А., мне приказано доставить вас в Сочи.
  
  — Я должна закончить дела в Москве, потом я не взяла с собой летнюю одежду. Кто вы такой? Я вас совсем не знаю.
  
  Молодой человек показал удостоверение сотрудника НКВД.
  
  — Вечером, минут через 40, Москва подтвердит, что меня не надо опасаться.
  
  Не дожидаясь телефонного звонка, я заказала правительственный разговор с Поскребышевым. А. Н. подтвердил, что я должна лететь в Сочи. Пришлось подчиниться. Меня приветливо встретила новая домоправительница Пелагея Гавриловна Долотова. Ее муж работал вторым секретарем сочинского горкома партии. Эта женщина не была столь говорлива, как Полина Сергеевна Троеверова. В первый же день она спросила:
  
  — И. В. — ваш ближайший родственник?
  
  — Да.
  
  — Как я вам завидую! — проговорила с придыханием номенклатурная дама.
  
  — Чему?
  
  — Великое счастье быть рядом с таким замечательным человеком.
  
  — Вы в чем-нибудь нуждаетесь?
  
  Испугавшись подвоха, Долотова замахала руками.
  
  — Нет, что вы. Я просто так.
  
  Вечером приехал Хрущев. Он был в белом кителе и в неизменной кепке. Я собиралась идти к морю.
  
  — Вы позволите составить вам компанию? — спросил Никита Сергеевич. — Море бесконтрольно.
  
  Несмотря на вечер, Хрущев нырял, барахтался, кряхтел, хрюкал. Он был похож на поросенка, которого перед закалыванием купают в последний раз. Он спросил:
  
  — В. А., почему не приезжаете к нам, в Киев?
  
  — Никто не приглашает, а потом у вас своих певцов достаточно. Н. С., как вам живется на Украине?
  
  — Украинцы народ трудный, они ужасные националисты и не могут забыть свою самостийность.
  
  — Вы довольны, что уехали из Москвы?
  
  — В Киеве немного спокойней.
  
  — Н. С., в России когда-нибудь будет коммунизм, о котором мечтали К. Маркс и Ф. Энгельс?
  
  — Несомненно, но не так скоро, как хотелось бы. И потом не в России, а в СССР. Это — существенная разница. России как таковой не существует. Она похоронена вместе с царскими останками.
  
  Днем приехали Сталин и Молотов. С Хрущевым они поздоровались сухо. За обедом Н. С. сказал:
  
  — На Украине разоблачена большая группа ярых националистов. Среди арестованных имеются лица, занимавшие ответственные государственные посты. Я привез списки.
  
  Сталин, разозлившись:
  
  — Почему мы должны вас подменять?
  
  — В списках 6971 человек, многие вам известны, и мы боимся переборщить.
  
  — Всегда лучше переборщить. Пора уже мыслить самостоятельно, вы, кажется, не мальчик.
  
  Вмешался Молотов:
  
  — И. В. правильно говорит, мерзавцев надо расстреливать без сожаления.
  
  Хрущев:
  
  — В. М., ваши слова примем к сведению, но я хотел бы иметь письменное указание.
  
  Сталин:
  
  — Никита Сергеевич, вы свободны, мы от тебя устали.
  
  Ночью И. В. долго не мог уснуть. После того как выкурил две трубки, заговорил:
  
  — Верочка, десятый день снится один и тот же сон, который не дает покоя.
  
  — Чем вы удручены, дорогой?
  
  — В молодости, когда я находился в ссылке в Туру-ханском крае, я познакомился с местной девушкой. Кроме родного села Новая Уда, она ничего не видела. Жила вдвоем с матерью, они вели небольшое хозяйство. Девушка рано пристрастилась к чтению, книги брала у ссыльных поселенцев. У Паши был мягкий, душевный характер. Как-то вечером мы читали вслух сказки Салтыкова-Щедрина. В то время я был очень одинок, захотелось тепла, женской ласки. Так мы сблизились, обещая друг другу никогда не расставаться. Но на деле все оказалось гораздо сложней. Меня поглотили революционные события, а Паша осталась в Новой Уде. До 1926 г. я о ней ничего не знал. И вдруг на мое имя пришло письмо. Сначала, как водится на Руси, Паша справлялась о здоровье, сообщила, что после моего побега она родила сына, что с трудом вырастила его, что нечем жить, что они умирают от голода. Я не ответил, не хотел навлекать на себя подозрения. Через 10 лет второе письмо, от Пашиного сына, он прислал фотографию умершей Паши, написал, что работает в охотничьем хозяйстве, семьи не имеет, просил разрешения повидаться со мной. Я письмо уничтожил. Недавно на мое имя пришло третье письмо из иркутской тюрьмы. Сын Паши умолял вмешаться в его судьбу. В Иркутск вылетел Поскребышев, оказалось, что он ни в чем не виноват. По нашему предложению, его назначили директором-хранителем музея, того самого домика, где мы жили в ссылке. А покоя все равно нет, каждую ночь мучают кошмары, я просыпаюсь в холодном поту.
  
  — Вам жалко Пашу и сына?
  
  Сталин метнул на меня злобный взгляд.
  
  — Мертвых не полагается жалеть, — ответил он жестко.
  
  В то лето мы часто и надолго выезжали в море. В облике Сталина происходили резкие изменения в худшую сторону. Он становился сварливым, раздраженным, малоразговорчивым.
  
  После просмотра фильма «Александр Невский» И. В. пригласил кинорежиссера Эйзенштейна. Картина ему очень понравилась. Он смотрел ее десять раз. Сталин тепло принял Мастера.
  
  — Сергей Михайлович, вы сделали превосходный фильм, умный и, главное, патриотический; Мы слышали, что вы начинаете снимать картину о Большом Ферганском канале, об истории, этого некогда великого края?
  
  — Совершенно верно, И. В. Мы только что с группой вернулись из большой поездки по Узбекистану.
  
  — Товарищ Эйзенштейн, мы собираемся поручить вам ответственное дело.
  
  — И. В., любое ваше задание для меня — больше чем праздник!
  
  Сталин улыбнулся: умную и тонкую лесть он любил и ценил.
  
  — Советское правительство подписало с Германией долгосрочный пакт о ненападении. В этом году с дружественным визитом к нам приезжал министр иностранных дел господин фон Риббентроп. В СССР мы пригласили с официальным визитом рейхсканцлера и президента Германии Адольфа Гитлера. Он приедет зимой будущего года. Его любимый композитор Рихард Вагнер. Мы предлагаем вам осуществить в Большом театре постановку оперы «Валькирия». Лучшие артисты, музыканты, художники-декораторы, любая необходимая театральная техника будет в вашем распоряжении. В финансовом отношении этот спектакль — безлимитный.
  
  Эйзенштейн взволнованно:
  
  — Когда я должен дать ответ?
  
  — Сейчас.
  
  — И. В., мне не приходилось ставить музыкальных спектаклей. Я не очень хорошо знаком с творчеством Вагнера. Если говорить откровенно, многое в его искусстве мне не совсем понятно.
  
  — Вам окажут помощь консультанты-профессора любых наук. Цель спектакля — Гитлер из театра должен выйти потрясенный, оперу надо начинить духом германизма.
  
  — Хорошо, И. В., я постараюсь сделать все возможное.
  
  — Помимо Ферганского канала, какие у вас планы?
  
  — Я работаю над сценарием-трилогией о жизни и деяниях царя Ивана Васильевича Грозного.
  
  — Выбрали замечательную тему. Об Иване Грозном у нас состоится особая беседа.
  
  Прилетел Ворошилов. Он сказал, что успешно проходит «операция» по освобождению Западной Украины и Западной Белоруссии. Сталин радостно:
  
  — Мы научим эти народы жить и работать по советским законам. Наша Конституция для всех едина!
  
  Вечером во время прогулки И. В. спросил маршала:
  
  — Ефремыч, говорят, что ты содержишь двух женщин: одну — еврейку Екатерину — законную, вторую провославную — балерину Ольгу Лепешинскую? Скажи, старик, кому ты отдаешь предпочтение?
  
  — И. В., побойтесь Бога! — пролепетал сконфуженный Ворошилов.
  
  — Бог всегда с нами, — нравоучительно сказал Сталин, — а ты его давно потерял! Вот вызовем на Политбюро твою жену и расскажем ей, какими непотребными делами занимается в свободное время народный комиссар обороны. Ты действительно, Клим, великий стратег, если одной женщины тебе мало. А еще депутат Верховного Совета! Какой нравственный пример ты показываешь рядовому и командному составу?
  
  Сталин открыто над ним издевался, да еще в моем присутствии. Ворошилов бледнел, краснел, потел.
  
  — Учтем ваши замечания, постараюсь исправиться.
  
  — Я видел фотографии: голенькая балерина сидит на твоих старых, рабочих яйцах!
  
  Ворошилов испуганно крикнул:
  
  — Не может быть!
  
  — Несколько альбомов конфискованы у Заковского. У тебя есть ко мне вопросы?
  
  Маршал сник.
  
  Появились неразлучные друзья Маленков и Берия, Молотов, Каганович, престарелый подслеповатый Калинин. До самого утра продолжался обильный ужин. Берия и здесь проявил инициативу. Он ще-то раздобыл цыган из театра «Ромэн». Прекрасно пела молодая красивая Ляля Черная. Каганович пожирал ее глазами. Сталин это заметил:
  
  — Лазарь, смотри не подавись!
  
  Сочи приелись. И. В. предложил отпуск закончить в Подмосковье.
  
  — Дорогие наркомы пусть остаются, а мы с вами, Верочка, удерем от них в Москву.
  
  Год 1940
  
   Спереди будь рабом твоего хозяина,
  
   а сзади копай ему могилу,
  
   тогда сядешь на его место.
  
   Александр Суворов.
  
  На Новогоднем вечере познакомилась с писателем К. Г. Паустовским. Мне импонировало; что он близок к Булгаковым, которых я успела узнать и полюбить. В хаосе изломанного времени, в толпах ничем не приметных людей он находил то, что позволяет человеку сохранять достоинство, веру, силы для борьбы. Он ненавидел пошлость, злобу, насилие, хамство. Бесконечно мое уважение к художнику слова за то, что Паустовский всегда называл вещи своими именами. Через некоторое время Константин Георгиевич приехал ко мне удрученный:
  
  — Поедемте на Никитский бульвар к Булгаковым. С Михаилом Афанасьевичем плохо.
  
  Елена Сергеевна, затянутая в закрытое черное платье, кивнула нам. Небольшая уютная квартира наполнена знакомыми и незнакомыми людьми. Пришли артисты и режиссеры московских театров. Я рада была увидеть Сергея Эйзенштейна, Александра Таирова, Алису Коонен. Из Лавры прикатили высоченные красавцы-священники, друзья Булгаковых. В углу молча без слез стояла бледная и неподвижная Анна Андреевна Ахматова.
  
  Булгаков долго и страшно мучился. Он умер от гипертонического нефросклероза 10 марта 1940 года. Ему не было 50 лет. Похоронили его на Новодевичьем кладбище. Елена Сергеевна попросила не говорить речей. Когда возвратились домой, Паустовский, подойдя к овальному портрету, тихо сказал: «Дорогой Михаил Афанасьевич! Вот увидите, непременно придет и ваш час! Спасибо за вашу искреннюю дружбу…»
  
  Е. С. устроила поминки. Для многих все сразу забылось. Актеры пили, смачно жевали, острили, рассказывали, смеясь, плоские анектоды. Увидев укоризненный взгляд хозяйки, на секунду умолкали, а потом снова начинали шуметь.
  
  Полковник Михайлов пригласил меня на новоселье. За участие в гражданской войне в Испании ему присвоили звание Героя Советского Союза. Он недавно вернулся с финского фронта. Встретила Буденного с плечистой дамой. Юркий военный шепнул, что она — его новая жена. Подвыпивший хозяин дома рассказал, что 30 советских дивизий под командованием маршала Тимошенко перешли в разных районах границу «дружественной» Финляндии. После весьма чувствительных потерь удался массированный прорыв. Бронированная линия Маннергейма была взломана. Финны отступили. В качестве добровольной контрибуции Финляндия «уступила» СССР Карельский перешеек и города в районе Северного залива Ладожского озера: Выборг, Кексгольм, Сортавала и часть острова Рыбачьего…
  
  В связи с событиями в Финляндии поднялся весь мир. Впервые было произнесено: «Советский Союз — АГРЕССОР»…
  
  Берия за столом у Сталина спросил, как я провела вечер у полковника Михайлова, кто там был, о чем говорили, как военные спецы отнеслись к советско-финской войне.
  
  — Мы знаем, — перебил И. В., — что военные товарищи умеют пить, врать и болтать.
  
  Их осведомителем оказался Буденный.
  
  В секретариате у Ворошилова работала Надя Тузова. Она знала английский и французский, умела печатать, в совершенстве изучила стенографию. В наркомат обороны девушка попала после окончания института иностранных языков. Красивая, скромная, дочь кадрового командира Красной Армии, она производила приятное впечатление. Надя часто бывала в Большом театре.
  
  К Сталину на ужин, в Семеновское, Ворошилов приехал с Надей Тузовой. Стареющий маршал не отходил от молодой женщины. Всем было ясно, что Тузова не только секретарь наркома.
  
  И. В. был в ударе. Он показал телеграмму Гитлера, который поздравил его с 60-летием.
  
  — До чего же внимательный человек, — заикаясь, пропел Молотов.
  
  В Большом театре состоялась премьера оперы Верди «Аида». Я исполнила партию Амнерис. Сталин пригласил на очередной ужин. Верноподданическими тостами верх одержал Ворошилов. В словесное наступление перешел Микоян. Молотов, как всегда мрачно поддакивал. В хоре подхалимов и «речеведов» не был одиноким бархатистый басок Кагановича.
  
  И. В. молча обвел «дорогих» соратников-вождей тяжелым, недобрым взглядом.
  
  — Вы хуже псаломщиков, которые за бутылку водки готовы продать все и всех!
  
  Наступила тишина. Перестали щелкать челюсти. Даже пухленькая Валечка, которой всегда все разрешалось, молча скрылась в буфетной. В воздухе запахло грозой. Сталин свистящим шепотом злобно проговорил:
  
  — Вы все успели записаться в знатное сословие, стали крупными вельможами, дворянами. Новоявленные бояре, забыли, как в сопливом детстве пасли коров и нюхали помет? Забыли, сволочи, как гнули костлявые спины в смрадных цехах заводов и фабрик? Как ютились в хибарках, как заедали вас вши? Став наркомами, научились быстро воровать. Что съежились? Паучье племя испугалось возмездия? — И. В. перевел дух, пот градом катился с его лица, он залпом выпил два стакана боржоми. — Ворошилов, говори, пес паршивый, сколько государственных денег ты списал на свою светлость за счет бюджета?
  
  Словно нашкодивший ученик, народный комиссар обороны вскочил со стула и встал по стойке «смирно». Сталин упивался единоличной властью. Трясясь и заикаясь, маршал невпопад ответил:
  
  — И. В.! Товарищ Сталин! Родной отец! Мы верой и правдой служим Советской Отчизне.
  
  — Андреев— крикнул Сталин в бешенстве. — Доложите нам, какую сумму истратил на свою персону народный комиссар обороны!
  
  Андрей Андреевич сиплым голосом:
  
  — Климент Ефремович Ворошилов ежемесячно безотчетно тратит на «семейные нужды» более 70 тысяч.
  
  — Сумма баснословная, — сказал Сталин, багровея. — Когда-то нищий мастеровой из захудалого Луганска был рядовым большевиком. В день ангела наш маршал преподнес секретарше Тузовой бриллиантовое ожерелье, которое специалисты-золотари оценили в 20 тысяч руб* Скажи, Ворошилов, можно тебе верить? Мы попросим наркомфина подсчитать все твои долги, которые ты обязан немедленно погасить. Человек с запятнанной репутацией не имеет права оставаться на посту народного комиссара. Завтра утром сдашь дела Тимошенко.
  
  Сталин на глазах слабел, он расстегнул ворот, ему стало душно, он заикался. В стакан ему налили вина. И. В. вылил туда из фляжки лекарство. После длительной паузы он снова заговорил:
  
  — Из депутатов Верховного Совета мы создали правительственно-контрольную комиссию, куда вошли Андреев, Молотов, Поскребышев, Маленков, Шкирятов, Мехлис, Давыдова. Нельзя поручать неприятные дела только одним мужчинам.
  
  Опустив головы, посрамленные вожди плелись к машинам.
  
  Месяц продолжалась ревизия в наркомате обороны. Туда нагрянула целая армия бухгалтеров-ревизоров. Долг Ворошилова превысил 700 тысяч рублей. Через неделю Андреев доложил Сталину, что бывший нарком обороны рассчитался с государством. Это его спасло от преждевременной гибели.
  
  Комиссия проверила финансовые дела у Молотова, Кагановича, Калинина. Президент страны Михаил Иванович беззастенчиво тратил на юных красоток десятки тысяч рублей. Из скромных «сбережений» ему пришлось внести 185 тысяч. Долг остальных вождей оказался настолько высоким, что после акта ревизии Сталин отобрал у Молотова портфель председателя Совнаркома. И. В. совмещал две должности: первого секретаря ЦК ВКП(б) и председателя Совета Народных комиссаров. Параллельно укреплялась и власть личного аппарата: с одной стороны, Маленков, Поскребышев, с другой, Берия и его ставленники.
  
  
  Из Дома ученых я вышла оживленная и веселая: только что закончился мой сольный концерт. У подъезда с букетом весенних цветов меня ждала Надя Тузова.
  
  — В. А., мне хотелось бы посидеть с вами в ресторане «Националь», я заказала столик.
  
  В день спектакля или концерта полагается соблюдать диету, поэтому, испытывая голод, я охотно согласилась. За ужином Надя быстро захмелела. Она умела сдерживать свои порывы. Пока я ее ни в чем не подозревала, Надя мне нравилась. Девушка призналась, что Ворошилов не дает ей покоя. Теперь она работала в секретариате Берия. Тузова осторожно интересовалась моим мнением об этом человеке.
  
  — Надя, — сказала я тихо, — если вы собираетесь со мной поддерживать отношения, никогда не спрашивайте о сильных мира сего. Я ничего о них не знаю. Вы — взрослый человек, сами ко всему присматривайтесь. Мозг у вас на месте, анализируйте, тогда вам все станет ясно.
  
  — Я одинока, мне не с кем отвести душу. Вы — первый человек, которому я решила раскрыть свое сердце. — В этой фразе я уловила фальшивую нотку. Сделала вид, что ничего не заметила.
  
  — В. А., — продолжала Надя, — только вы в состоянии меня понять. Я прониклась к вам необыкновенным уважением.
  
  — Надюша, я тронута, постараюсь вам платить тем же.
  
  — Мне очень хочется побывать на вечерних и ночных приемах у товарища Сталина, помогите мне туда проникнуть!
  
  — Деточка, с чего вы взяли, что я там бываю? Разве я нарком? Тузова смущенно:
  
  — Мне показалось, что вы в Кремле свой человек.
  
  — Один раз я там была с товарищем Ворошиловым. Попросите об этом своего непосредственного начальника.'
  
  — Я недавно работаю в наркомате внутренних дел.
  
  Поравнявшись с моим домом, Надя вскрикнула:
  
  — Ой, стряслась беда: я ключи дома оставила, а родители уехали на дачу, приедут только завтра после обеда. Что делать? Мне негде ночевать!
  
  Тузова стремилась во что бы то ни стало проникнуть в мою квартиру.
  
  — Наденька, у меня страшный кавардак. Очевидно, у вас есть подруги, деньги на такси я вам одолжу.
  
  — В. А., я не из гордых, могу и на полу переночевать, докучать вам не буду.
  
  — Извините, дорогая, мне пора отдыхать, завтра предстоит тяжелый день — репетиция и спектакль.
  
  Надя Тузова разочарованно со мной простилась. Она даже забыла взять деньги на такси. Ночью я позвонила Поскребышеву и все ему рассказала.
  
  — Тузову остерегайтесь! — сказала А. Н.
  
  
  Началась серия дипломатических приемов. Сталин тепло принял в Кремле английского посла сэра Стаффорда Крипса. Потом он кричал на соратников:
  
  — Учитесь у англичан, как надо себя вести за столом. На казенную жратву набрасываетесь, как голодающее племя. Это про вас писал Некрасов в поэме «Кому на Руси жить хорошо».
  
  Больше всех доставалось Хрущеву, с каждым годом у Сталина росла к нему антипатия.
  
  — Езжай в свою вотчину, нос-сардельку спрячь в штаны. Если без причины появишься в Москве, на вершок сделаем короче! Ты понял, обрубок, что я сказал?
  
  Хрущев побледнел и молча вышел из кабинета Сталина. Вожди всегда радовались «шуткам» хозяина.
  
  С особенным радушием И. В. принял министра иностранных дел Японии господина Мацуоки. Когда тот уезжал, ему запаковали несколько бутылок отборной водки и ящик коньяка.
  
  Из Берлина отозвали посла Деканозова. Заместителю по иностранным делам поручили щекотливое дельце — составить правительства для новых советских республик: Латвии, Эстонии, Литвы. Для этой цели выехали с особыми полномочиями в Ригу Вышинский, в Таллин Жданов, в Вильнюс Маленков и Мехлис.
  
  В июле Калинин подписал Указ об опозданиях. Началась вакханалия арестов и многотысячное осуждение на принудительные работы с удержанием у рабочих и служащих 25 % заработной платы в пользу государства сроком до шести месяцев. На полный ход заработала еще одна доходная статья, предусмотренная Сталиным и наркомфином. Приведу один характерный пример.
  
  В Малом театре с огромным успехом играет народная артистка СССР Варвара Николаевна Рыжова. В филиал назначили директором в прошлом крупного партийного работника. Новоиспеченный директор осмелился проявить инициативу. Он ретиво откликался на все указы и постановления правительства. Рыжовой шел 70-й год. Однажды в день репетиции у нее заболело сердце, закружилась голова — накануне она сыграла два спектакля. Старая актриса, человек дисциплинированный, на трамвае приехала в театр. Директору доложили, что артистка Рыжова без оправдательного документа опоздала на 20 минут. Через секретаря директор приказал Рыжовой подняться к нему в кабинет на третий этаж. Как раз в это время актриса разгримировывалась.
  
  — Голубушка, директор мне не нужен, я его даже не успела как следует разглядеть. Если я ему понадоблюсь, пускай придет через часок. Мне надобно отдохнуть, чайку попить с лимончиком, с девчатами поговорить. Ступай с богом, красавица!
  
  Разъяренный директор прибежал к Рыжовой.
  
  — Голубчик, — сказала артистка, медленно попивая чай из блюдечка, — ты на меня не кричи, а то я с тобой разговаривать не стану. Я в Малом театре родилась и в нем помру. Таких скворцов, как ты, я перевидела немало, ступай, милый, по-хорошему, от твоих речей в голове замутило, а мне вечерком спектакль играть.
  
  Директор растерянно:
  
  — Товарищ Рыжова, хотя вы и беспартийная, но я обязан для порядка объявить вам строгий выговор, иначе мне придется уйти из театра.
  
  — Чего же ты ждешь, милый? И уходи! Чем скорее, тем лучше. Тебе все равно, где заведовать. Иди вот принимай баньку на Спиридоновке, а то, говорят, там не всегда горячая вода имеется да и с паром плоховато, казенные веники воруют!
  
  Через два дня директора убрали из театра.
  
  
  Под председательством Калинина открылась VII Сессия Верховного Совета СССР. Секретарь ЦК ВКП(б) Жданов сделал обстоятельный доклад о «добровольном» присоединении к Советскому Союзу Латвии, Литвы, Эстонии, о расширении Молдавской республики и о включении в Украинскую ССР Северной Буковины. Берия свою речь посвятил «шпиономании».
  
  — Нам, товарищи, придется очень серьезно заняться «западниками»— новыми гражданами нашей страны. Кулаков, зажиточных крестьян-землевладельцев, которые имели по два-три работника, лавочников, капиталистов, спекулянтов, кровососов разных мы отправим обживать Север, Казахстан, Сибирь. В молодые республики пошлем лучших людей — большевиков и комсомольцев.
  
  В гости приехал Поскребышев. Он рассказал за чаем:
  
  — Завален работой, глаз не поднимаю от письменного стола. В России всесильным человеком становится Берия. Ежов в свое время подкинул Ворошилову красавицу Надю Тузову. В 15 лет Ежов принудил ее к сожительству. От Ворошилова эта сука сделала два аборта. Советские архивы, Верочка, никогда не стареют! Добросовестная Надя за большие деньги еженедельно делала подробный отчет о жизни маршала. Она — высокооплачиваемый агент и только поэтому донесла на Ворошилова, что сделал ей роскошный подарок. Тузова понравилась Берия, вот тебе и преемственность. В первый же вечер она стала его любовницей. Надя верой и правдой стала ему служить. Во имя карьеры она пройдет по трупам родных и близких. Возможно, я и сам такой, но теперь об этом поздно говорить. Меня породила эпоха. Берия внимательно изучает окружение И. В. Он сделает все, чтобы вас от него отдалить. В его планы входит «случить» товарища Сталина с Надей Тузовой. На днях Тузова собирается навестить в Ма-монтовке родных, туда она поедет на электричке…
  
  
  Семеновское. Дача Сталина. Всем передалось угрюмое настроение Берия.
  
  — Лаврентий Павлович, посмотри в окно, какое доброе солнце нам светит! — проговорил мягко Сталин. — Что ты такой невеселый? Чем расстроен? С жизнерадостными собеседниками мы постараемся рассеять твою печаль.
  
  Насупившись, Берия сказал:
  
  — И. В., вы помните, в секретариате Ворошилова работала симпатичная девушка Надя Тузова?
  
  — Кто не помнит красивых женщин! Только дураки о них забывают. — В который раз поразилась наблюдательности Сталина. — Что же случилось с нашей подопечной красавицей?
  
  — Сейчас объясню. Тузова работала в моем секретариате. Мы возлагали на нее большие надежды. На днях Надю нашли мертвой в районе подмосковной станции Мамонтовка.
  
  Я вскрикнула. Берия подбежал ко мне:
  
  — В. А., вы знали Тузову?
  
  — Да, совсем немного. Надя бывала на моих спектаклях в Большом театре. Мы подружились и один раз вместе поужинали в ресторане, потом она меня проводила до дома.
  
  — Какое у нее было настроение?
  
  — Радостно приподнятое.
  
  — Жаловалась ли она вам на свою жизнь?
  
  — Нет, она всем была довольна и очень счастлива.
  
  Сталин:
  
  — Что говорят по этому поводу твои спецы?
  
  Берия:
  
  — Считают, что преступление было совершено по политическим мотивам.
  
  Вышинский:
  
  — Для расследования мы подключили опытнейшего следователя Льва Романовича Шейнина.
  
  Сталин:
  
  — Кому нужна была ваша проститутка Тузова?
  
  Берия осторожно:
  
  — Возможно, маршал Ворошилов отомстил ей за донос?
  
  Жданов:
  
  — Стоит ли терять время на какую-то девку!
  
  Берия, злобно сверкая стеклами пенсне:.
  
  — Девка не наша, а ваша.
  
  Жданов резко:
  
  — Вы, Лаврентий Павлович, начинаете делать хамские заходы! Забыли про своих предшественников? Не ту веровочку дергаете, товарищ нарком внутренних дел!
  
  Сталин, улыбаясь в усы:
  
  — Скажите, друзья, почему у вас такая «братская любовь» друг к другу? При встречах вы, как голодные шакалы, цапаетесь, а. мы должны разбирать ваши идиотские споры или по крайней мере быть свидетелями.
  
  Берия заносчиво:
  
  — Не Жданову меня учить!
  
  Сталин:
  
  — Товарища Жданова мы в обиду не дадим.
  
  Берия:
  
  — Прошу извинить меня.
  
  Маленков:
  
  — Я разделяю тревогу и озабоченность товарища Берия в связи с неоправданной потерей хорошего и способного работника. Необходимо найти виновных и устроить для них показательный суд.
  
  Вышинский:
  
  — Был бы преступник — статью подыщем!
  
  Сталин:
  
  — У Вышинского, нашего ретивого попугая, всегда все промеж ног!
  
  Берия:
  
  — Меня лично шокирует поведение Хрущева на Украине. Из-за природной тупости он не в состоянии подавить растущее там националистическое движение. Статистика показала, что за последние три месяца на Украине начисто отсутствуют политические преступления.
  
  Поскребышев:
  
  — Неужели товарищ Хрущев способен покрывать чужие грехи?
  
  Сталин:
  
  — На Украину должны срочно выехать Берия, Вышинский, Маленков, Каганович, Андреев, Шкирятов. Решайте все на месте. В вашем распоряжении все средства информации: печать, радио, кино. Широко привлекайте журналистов, писателей, художников-карикатури-стов. Возьмите с собой Бориса Ефимова, он успешно работает в «Правде» и «Крокодиле». На борьбу с врагами советского государства мы ассигнуем любые средства. Председателем комиссии утверждаем товарища Маленкова. Вера Александровна, вы тоже хотите побывать на Украине? Не возражаем, пошлем на подмогу.
  
  — У меня на днях начинается отпуск.
  
  — Кажется, Хрущев приглашал вас в Киев? Взгляните, товарищи, на наивную женщину, она добровольно отказывается от такого покровительства!
  
  — В таком опекуне я не нуждаюсь.
  
  — Почему же? — Сталина забавляла словесная перепалка.
  
  — Хрущев никогда не был моим героем.
  
  — Разрешите, В. А., передать ему ваши слова?
  
  — Вы — хозяин положения, вам и решать, что кому передавать.
  
  Сталин засмеялся:
  
  — Молодец, В. А., не растерялась.
  
  Отсидев положенное, гости разъехались. Сталин обратился к Поскребышеву:
  
  — А. Н., когда мы получим полную биографию Хрущева?
  
  — Мы над ней работаем, поступили не все материалы.
  
  И. В. испытующе посмотрел на преданного секретаря, почти робота:
  
  — Тузова была любовницей Берия?
  
  — Да, И. В.
  
  — От чего она! умерла?
  
  — Ее вытолкнули из электрички.
  
  — Почему это сделали?
  
  — Она слишком много знала.
  
  — Какие новости?
  
  — По воскресным дням Калинин устраивает на даче вечера балета.
  
  — Организуйте фотографии! Вот старый дурак, не может угомониться. Интересно было бы знать, сколько девок он использовал?
  
  — Вышинский настойчиво ухаживает за Ольгой Ле-пешинской. Она ужинала с ним в кабинете ресторана «Метрополь». Удалось добыть пикантный снимочек. В укромных местах Ворошилов встречается с грудастой домработницей Нюрой Волчковой. Девчонке 17 лет, есть донесение, что она отяжелела.
  
  — Аборт делать категорически запрещаю, предупредите медицинские силы, проследите, чтобы родила.
  
  — Микоян на даче делает капитальный ремонт. Нанял архитектора, декораторов, скульпторов. Идет полная реконструкция.
  
  — Кто оплачивает расходы?
  
  — Пока не установили. Артистка Валерия Барсова имеет юных любовников. Каждую ночь ее навещают мальчики из балета. Деканозов работает на Берия. Со всей документации, которая поступает в наркоминдел, он снимает копии. Молотов вчера приобрел 12 рисунков французских художников. За гравюры заплатил 17500 рублей. Сделка проводилась через букинистический магазин. Сегодня должны прислать копию счета. Каганович живет со своими секретаршами. Берия пытается завербовать сотрудников английского посольства.
  
  — Выясните относительно здоровья авиаконструктора Туполева! Мне сообщили, что он тяжело болен.
  
  — За его здоровьем, И. В., наблюдают крупнейшие профессора. Он идет на поправку.
  
  — Спасибо, А. Н., вы свободны. Верочка, вы убедились, что мы тебе доверяем.
  
  — Да, сегодня я это поняла.
  
  — Тебя что-то волнует?
  
  — Меня пугает поведение Берия.
  
  Сталин насторожился:
  
  — Зачем так думаешь?
  
  Рассказала про историю знакомства с Тузовой.
  
  — И. В., он очень хитрый и дальновидный человек.
  
  — Товарищ Берия нам очень предан. Если бы он замышлял что-то нехорошее, мы бы уже знали и нашли возможность с ним расправиться.
  
  — Возможно, вы и правы.
  
  — В. А., когда у вас начинается отпуск?
  
  — С завтрашнего дня.
  
  — Где собираетесь его провести?
  
  — Еще не знаю.
  
  — В этом году врачи запретили мне ехать на юг. Буду жить под Москвой. Возможно, приедет Светлана, дочка моя, она рвется хозяйничать.
  
  Сталин впервые говорил о своих детях.
  
  — Я думаю поехать на Оку, в Поленово и Тарусу, в дом отдыха Большого театра.
  
  — Зачем тебе новые интриги? Поезжай в Сочи, одна будешь жить на даче. Могу с тобой отправить Поскребышева. Он, бедный, тоже переутомился. Несколько лет работает без отдыха. Будет охранять тебя от злых духов!
  
  — Спасибо, милый!
  
  От моих слов И. В. зарделся. Он почувствовал себя снова молодым и сильным, как в старые добрые времена.
  
  — К тебе еще пристают телки из Большого?
  
  — Только Барсова шипит. У нее, по-видимому, начинается климакс.
  
  — Скоро утихомирится! Верочка, ты в чем-нибудь нуждаешься?
  
  — Я мечтаю переменить квартиру.
  
  — У тебя сколько комнат?
  
  — Три.
  
  — Для одного человека совсем неплохо, бывает и хуже. Так и быть, за хорошее поведение прибавим еще одну, получишь 4-комнатную квартиру в центре Москвы. Это будет скромный подарок к твоему возвращению из отпуска.
  
  Мои руки обвили его дряблую, морщинистую шею.
  
  — Верочка, чем объяснить, что ты изменилась в лучшую сторону? Ты была совсем другой. Кто растопил лед в твоем сердце?
  
  Не ответила, боялась, что он может подумать, что я приласкалась к нему из-за лишней комнаты. От Сталина всего можно было ожидать.
  
  — Как обстоят твои финансовые дела?
  
  — Спасибо, все в порядке.
  
  Отдыхала в тиши, никто не тревожил. Сталин звонил только по воскресным дням. Персонал на даче тот же. Два раза в неделю показывали заграничные фильмы. В моем распоряжении лодки, яхта, автомобили с шоферами, врачи, городской комитет партии и все чиновники горисполкома. В порядке подхалимства они предложили устроить несколько сольных концертов. Я отказалась. Наслаждалась морем и воздухом, на яхте и автомобиле объехала весь Кавказ и Крым. Восхитительно прошел последний мой довоенный отпуск.
  
  В Москве в аэропорту меня встретил представительный молодой человек:
  
  — В. А., мне поручено показать вам новую кварти-РУ-
  
  Я забыла об обещании Сталина. Квартира понравилась — большая, просторная, уютная и удобная. Уже была завезена роскошная мебель, чудесная посуда, даже номер телефона остался тот же. Вечером переехала. И. В. все предусмотрел. Ночью меня с ним соединили.
  
  — Дорогой, я звоню из новой квартиры. Тронута. За все спасибо.
  
  
  В Большом театре полным ходом идет подготовка к премьере оперы Вагнера «Валькирия».
  
  Министр иностранных дел Германии фон Риббентроп пригласил В. М. Молотова в Германию. В Берлине Вячеслав Михайлович два раза встречался с рейхсканцлером Гитлером (Шикльгрубером), который его буквально, очаровал, обласкал и поклялся в вечной любви. Я видела фотографию, где Молотов целовался с Гитлером.
  
  В Кунцево у Сталина собрались члены правительства. Доклад Молотова не понравился, он был необъективный, пристрастно-догматический. Он восторгался Германией, о Гитлере отзывался более чем почтительно: — Когда вы, товарищи, узнаете этого необыкновенного человека, ваши взгляды изменятся. Германия — самый верный и самый надежный союзник. Адольф Гитлер — деловой человек, мы обязаны иметь с ним дело и во всем доверять, не проверяя его действия. Убежден, что Германия стремится к прочному, устойчивому миру.
  
  Маршал Тимошенко, народный комиссар обороны, человек хитрый и осторожный, спросил Молотова:
  
  — Вот вы говорите, что Германия мира жаждет, главаря фашистского государства Адольфа Гитлера превратили в некоего земного ангела. Куда в таком случае, товарищ Молотов, девалась Чехословакия? Где Польша? Не сегодня, так завтра коварный сапог начнет стучать по мостовым европейских городов. Имейте в виду, военные умеют предугадывать. К сожалению, к нам не всегда прислушиваются. Вспомните, что говорил И. Г. Эренбург. Прочтите донесения, которые поступили в Генеральный штаб Красной Армии.
  
  Сталин:
  
  — Семен Константинович, что ты лезешь в бутылку? Молотов — народный комиссар иностранных дел, советское правительство ему доверяет. Через несколько дней в Москву должен прибыть фон Риббентроп. Мы постараемся выяснить точку зрения господина Гитлера.
  
  Вопросов не последовало. Сталин, как всегда, заключал любые прения.
  
  Кремль тщательно готовился к приезду Гитлера. На улице Воровского для него отвели целый особняк. Красивые, нарядные девушки из института иностранных языков были готовы оказать внимание «высокочтимому гостю». Через дипломатические каналы выяснились мельчайшие подробности его быта: вкусы, привычки, любимая еда, марки вин, сорта табака. Удивилась, что он вегетарианец. На центральных улицах ремонтировались здания. Красились фасады и крыши домов. Вокзалы и аэродромы столицы находились под надзором войск НКВД. В Москву прекратили впускать приезжих.
  
  „Билеты на «Валькирию» в театральных кассах не продавались. В последний момент оказалось, что Гитлер приехать не может. Сталин поссорился с Молотовым, выгнал его из кабинета. Вместо Гитлера на специальном самолете канцлера прилетел фон Риббентроп. На спектакле в Большом театре он находился в правительственной ложе рядом со Сталиным и Молотовым. Опера имела шумный успех. Восхищенный министр послал на сцену корзины с цветами. В ложу пригласили постановщика, режиссера С. М. Эйзенштейна, и артиста Никандра Ханаева, исполнителя роли Зигмунда. Молотов устроил торжественный ужин, на котором присутствовало 700 человек. Сталин, Молотов, Риббентроп обменялись речами. Первый тост был поднят за дружбу с Германией, затем за здоровье Адольфа Гитлера, а потом уже за И. В. Сталина и его окружение.
  
  
  Промелькнул ноябрь. Получила надушенное письмо от Пастернака. «Несравненная, солнце мое, почему Вы, очаровательная Вера Давыдова, пропали, почему не звоните? Я должен Вас непременно увидеть. С низким поклоном Борис Леонидович».
  
  Когда позвонила, трубку сняла женщина. Она ревниво спросила, кто просит Бориса Леонидовича. Через минуту услышала его протяжный, взволнованный голос. Он трубно промычал:
  
  — В. А., как хорошо, что вы нашли меня. Приезжайте, я буду очень рад.
  
  — Не помешаю ли я вашей работе?
  
  — Своим присутствием вы поможете закончить очень важное для меня стихотворение.
  
  Переделкино, одетое в зимний наряд, чарующе прекрасно. Беззаботные белочки прыгают по деревьям. Поэт встретил меня около своего дома. Он был без шапки.
  
  — Я никогда не мерзну, — сказал он. — Нынче счастливый день, нам никто не будет мешать.
  
  Мы с аппетитом ели горячую отварную картошку, селедку, соленые огурцы, пили холодную водку и душистый, крепкий, настоящий английский чай.
  
  — В. А., я слушал вас в операх «Кармен», «Аида», «Хованщина», «Царская невеста». Вы от своих коллег отличаетесь неповторимой выразительностью. В глазах ваших имеется какая-то непонятная для меня демоническая сила, какой-то особый свет. Вы помните наше случайное знакомство в Сокольническом парке?
  
  — Конечно, помню, как можно забыть «знаменитый» обед у Евы Абрамовны Маузнер.
  
  Постернак замолчал. Покраснел. Потом сказал:
  
  — Страшно вспомнить этот дом. Стариков арестовали, они умерли на этапе в тюремном вагоне; держась за руки. Вечная им память!
  
  Б. Л. познакомил меня со стихами, написанными зимой и летом 1936 г. Слушала с упоением. Он прочел черновые наброски из переводов «Фауста» Гете. Ему нельзя было дать полвека. Он выглядел гораздо моложе: легкая походка, загорелое лицо, физически сильно развитое тело.
  
  — Поражаюсь, — сказал Б. Л., — что руководители государства не любят и не понимают поэзии. Маяковского признали после трагической смерти. Лирику Есенина вот уже много лет не печатают. Школьники не знают многих русских поэтов. Я вынужден заниматься переводами национальных поэтов. Газеты и журналы вне очереди печатают стихи и поэмы о Ленине, Сталине, большевистской партии, пограничниках. Согласен, что молодежи необходимо прививать патриотизм, но есть и другие проблемы. Я несколько раз пытался встретиться с товарищем Сталиным, но из этого ничего не вышло. Маленков предложил имеющиеся у меня вопросы изложить в письменном виде, без гарантии, что я получу ответ.
  
  — Б. Л., я постараюсь поговорить с И. В.
  
  — Неужели вы вхожи в Кремль? — спросил наивный Пастернак.
  
  — Я все-таки депутат Верховного Совета РСФСР, иногда приходится бывать на заседаниях в Кремле.
  
  — Верочка, буду вам безмерно благодарен.
  
  Пастернак сник. У него пропал ко мне интерес.
  
  Возможно, он испугался, что я передам Сталину содержание нашей беседы. Вяло предложил:
  
  — Очаровательная, оставайтесь обедать.
  
  — Нет, вы устали, я поеду домой.
  
  Пастернак меня не задерживал.
  
  
  Маленков попросил срочно приехать в ЦК. В приемной ждала около часа. Наконец меня пропустили в его кабинет. Он озабоченно спросил:
  
  — В. А., у вас были когда-нибудь столкновения с Берия?
  
  — Нет, а что такое?
  
  — Он настроен против вас довольно агрессивно. Предложил нам завести уголовное дело. Сказал, что у него и у Вышинского имеются серьезные компрометирующие материалы.
  
  — Г. М., после такой беседы разве я сумею выйти на сцену? Сегодня в Большом театре закрытый спектакль «Аида».
  
  Помощник Маленкова доложил, что приехал Вышинский.
  
  — Очень хорошо, мы сразу же выясним отношения.
  
  Вышинский поцеловал мне руку. Любезно справился о здоровье.
  
  — Андрей Януарьевич, в своих руках ты держишь два портфеля, — проговорил устало Маленков, — заместителя председателя совнаркома и заместителя наркома иностранных дел. Свободного времени у тебя маловато. Лет тебе тоже порядочно. На днях пошел 68 год. Скажи, милый друг, когда ты, наконец, перестанешь заниматься паскудными делами?
  
  — Попрошу более конкретно. Дорогой Г. М., и вам я тоже советую быть осторожней на поворотах.
  
  — Для этого тебя и пригласили в Центральный Комитет. Я говорил с Берия. Он дал понять, что ты опять пытаешься насолить Вере Александровне. Пока мы не перенесли этот разговор в кабинет И. В., я хочу знать, что ты можешь сказать в свое оправдание.
  
  Вышинский умело варьировал словами:
  
  — До нас дошли слухи, что гражданка Давыдова была любовницей и близким интимным другом врагов народа, которых мы расстреляли: Ягоды, Зиновьева, Ежова, Тухачевского, Пильняка.
  
  Маленков медленно надувался, как воздушный шар. Я давно его таким не видела. Он заметно потучнел, на одутловатом лице появилась испарина. Он задыхался от бешенства. Открыл окно. Морозный, колючий воздух его немного успокоил. От слов бывшего прокурора я едва не лишилась рассудка. Злой рок гнался за мной по пятам.
  
  — Где доказательства? — крикнул Маленков.
  
  — Конкретных доказательств у нас нет, но имеются веские предположения.
  
  Из моей груди вырвался вздох облегчения.
  
  — Вышинский, я должен получить от тебя письменное объяснение.
  
  — Пусть сначала напишет Лаврентий Павлович Берия.
  
  Позвонил Сталин. Бледный Вышинский злобно посмотрел на Маленкова, который спокойно сказал:
  
  — Вера Александровна и Андрей Януарьевич у меня, мы сейчас к вам приедем.
  
  Вышинский остервенело, потеряв всякое самообладание, истерически проговорил:
  
  — Я тебя, Г. М., не боюсь! С бубенцами скоро буду отплясывать на твоей тризне!
  
  — Готов идти на социалистическое соревнование, что ты раньше меня прыгнешь в могилу и вместо цветов вокруг памятника, если его поставят, будут расти одна крапива и чертополох.
  
  В жаркой перепалке упрямые царедворцы забыли о моем бренном существовании.
  
  Сталин принял нас в Кремле в своем рабочем кабинете. Маленков его проинформировал о нашей беседе. Вышинский не осмелился сесть без разрешения И. В., который сказал ему:
  
  — Я смотрю, Андрей Януарьевич, что ты в звериной ненависти к Вере Александровне Давыдовой окончательно потерял чувство меры. Ты продолжаешь ее терзать. Мы освободили тебя, сволочь, от обязанностей прокурора, ты стал моим заместителем по Совнаркому. Скажи, курвец, что ты хочешь? Мужик ты здоровый, нуждаешься в бабах, пойми, что голым террором нельзя завоевать женское сердце. Давыдову оставь в покое, иначе плохо будет, я сам пущу тебе пулю в затылок. Запомни, Вера Александровна моя женщина! На этом ставлю точку. — Из ящика письменного стола И. В., не торопясь, достал листок бумаги. — В этом документе, который я держу в руках, — фамилии вдов и дочерей расстрелянных преступников, которым ты не давал покоя. За интимную связь ты обещал им помилование вместо выселения в Сибирь и Казахстан, сносную жизнь в Москве. Ты не раз злоупотреблял служебным положением.
  
  Бывшего блюстителя правопорядка нельзя было узнать. Он не мог найти себе места. Пот градом тек с его породистого лица. Умело аргументируя, Сталин шел в наступление. Я посмотрела на часы. И. В. перехватил мой настороженный взгляд.
  
  — Не волнуйтесь, В. А., сегодня закрытый спектакль, мы предупредили дирекцию, что он начнется с небольшим опозданием. Вышинский, в последний раз проси у В. А. прощения, иначе она обвинит тебя в злостной клевете, а мы с Маленковым и Поскребышевым пойдем в свидетели.
  
  Вышинский приблизился ко мне. Глаза его были опущены, бескровные, синеватые губы тряслись, он еле слышно проговорил:
  
  — Простите великодушно за нанесенную боль.
  
  Его вялая, обмякшая, как у мертвеца, рука повисла в воздухе. Такая же ситуация была во время первой встречи с Ягодой.
  
  — Говно собачье, а еще на бабах хочешь верхом ездить! — смеясь, сказал Сталин, выпроваживая крупнейшего российского царедворца.
  
  Календарь беззаботно отстучал последние дни декабря. Я попыталась выполнить обещание, данное Борису Леонидовичу Пастернаку.
  
  — Зачем он нужен?! — крикнул Сталин. — Пусть пишет стихи. Разговаривать о ландышах у нас нет времени и желания. С поэтами одна морока.
  
  Сказала, что Новый год собираюсь встретить в Ленинграде.
  
  — По Червякову соскучилась? — проговорил он недовольно. — Этот праздник будем встречать в Кремле.
  
  Год 1941
  
   Орел царит на небосклоне.
  
   Гриф бросился за ним в погоню.
  
   Гете. «Фауст».
  
  Кремлевская встреча Нового года прошла с безудержным весельем. На потеху вождям Берия пригласил воспитанниц хореографического училища Большого театра, студенток театральных училищ, молодых актрис кино и цирка. От всевозможных деликатесов ломились столы и разбегались глаза. В парадном концерте приняли участие лучшие артистические силы. Аккуратные, выутюженные дипломаты и иностранные корреспонденты с удовольствием прижимали к своим беспокойным сердцам фей Мельпомены. У многих развязывались языки. Сталин произнес короткий тост за мир, дружбу, он демонстративно чокнулся с немецким послом графом фон Шуленбургом. Рядом с И. В. неотлучно находились Маленков и Поскребышев. К столу, за которым сидели юные создания, подошел Берия.
  
  — Что, девочки, скучаете? Почему бутылки до сих пор стоят наполненные? Что случилось?
  
  Артистам редко приходилось разговаривать с вождями. А тут представился случай, да не с кем-нибудь, а с самим Лаврентием Павловичем Берия — народным комиссаром внутренних дел. Нерешенные проблемы имелись у всех, в основном одни и те же: получение квартиры, установка телефона, прописка близкого человека. Наркома интересовали юные, бесквартирные создания, молодые, свеженькие актрисы. С мужчинами он говорил более сдержанно. Девочкам обещал содействие и помощь. Во время беседы его глаза излучали похоть.
  
  — В. А., — сказал он, увидев меня, — я собираюсь пригласить вас в гости!
  
  — В пятницу вечером я занята в «Хованщине», это очень тяжелый спектакль.
  
  — Так устроена наша бренная жизнь, что мы отдаемся только ночью — смеясь, проговорил Берия. — Не унывайте, за вами заедет мой адьютант.
  
  Мы под руку прохаживались по нарядному, залитому огнями залу. Я спросила его:
  
  — Л. П., зачем я вам понадобилась?
  
  Берия хитро прищурился:
  
  — Разве вы против нашей дружбы? — Его глаза сверлили меня, словно рентгеновские лучи. — Машина будет ждать вас у артистического подъезда. Честное слово, я вас не съем. И. В. ничего не должен знать. Я не прощаю тех, кто меня продает.
  
  На последней фразе он сделал ударение, она прозвучала как угроза. В душе снова поселился страх. Покой мой оказался временным и призрачным.
  
  У туалета меня перехватил Поскребышев. Оглянувшись по сторонам, он передал записку, которую прочла в уборной: «Через час отвезу вас в Кунцево. В машине не разговаривайте. Шофер заменен. Записку уничтожьте». Когда собиралась уходить из Кремля, меня окликнули. Обернулась на знакомый голос. С протянутыми руками подбежал стройный Пастернак. Такой восторженности, как раньше, я к нему уже не испытывала.
  
  — Почему, прелестнейшая, в тот день вы не остались у нас обедать? — спросил он после того, как поздоровался.
  
  — Борис Леонидович, я не хочу вас обижать, но память у вас короткая. Вы все забыли.
  
  — В. А., в театре Революции в моем переводе идет пьеса Шекспира «Ромео и Джульетта».
  
  — На спектакль непременно приду, я слышала, что Бабанова прелестна.
  
  — Вас не будет шокировать, если мы будем втроем? — краснея, спросил застенчивый Пастернак.
  
  Вначале я опешила, потом ответила, что мне совершенно безразлично, с кем он пойдет в театр.
  
  — Договорились, я вам позвоню. — И он грациозно помахал тонкой, изящной рукой…
  
  
  У подъезда Георгиевского зала, переминаясь с ноги на ногу, с поднятыми воротниками из серого каракуля стояли хмурые Поскребышев и его телохранитель Вася Угорлов.
  
  — Заждались вас на морозце! — сказал А. Н. — Нехорошо, В. А., подводить друзей. Побыстрей садитесь в машину, шофера зовут Антон.
  
  Широкоплечий здоровяк с пышными усами приветливо кивнул. Угорлов сел с шофером.
  
  — Почему задержались? — спросил Поскребышев.
  
  — Меня остановил Пастернак, я давно его не видела.
  
  Как только подъехали к контрольной будке, А. Н.
  
  собирался машину отправить в Москву.
  
  — А домой как доберетесь? — спросил добродушный усач Антон.
  
  — Мы приедем на другой машине.
  
  — Велено ожидать.
  
  Новая охрана более тщательно, чем всегда, проверяла документы.
  
  — В. А., давайте погуляем! — предложил А. Н.
  
  Я с наслаждением вдыхала морозный ночной воздух. Мириады снежинок освещали наш путь.
  
  — К вам подходил Берия?
  
  — А. Н., миленький, опять надо мной витает ужас насильственной смерти. Я боюсь его! Он настоящий зверь!
  
  — В саду можно говорить, но не стоит называть имена и фамилии.
  
  — Он пригласил меня в гости, предупредил, чтобы никому ни слова. Как быть? После окончания спектакля его машина с адьютантом будет ожидать меня у театра.
  
  — Об этом надо сообщить И. В.
  
  — А. Н., мне сказали, что вы женились.
  
  — Информация точная.
  
  — Вы счастливы? Вас можно поздравить?
  
  — На этот вопрос страшно отвечать.
  
  — Почему?
  
  — У меня очень красивая жена, ее красота всем бросается в глаза. Мне передали, что Берия тоже обратил на нее внимание. Уверен, что в нашей семье скоро произойдет трагедия.
  
  — Почему вы не хотите все рассказать товарищу Сталину?
  
  — Верочка, в жизни имеются ситуации, которые проходят мимо его орбиты.
  
  Мы вошли в дом.
  
  — Очень хорошо, что приехали, — проговорил нарядный Сталин. — Сейчас будем ужинать. Заказаны шашлыки, соус, свежие овощи, фрукты. Как раз сегодня вряд ли кто приедет.
  
  Пухленькая, улыбчивая Валечка ловко сражалась с посудой. Бросив на меня внимательный, цепкий взгляд, И. В. вкрадчиво спросил:
  
  — Верочка, чем обеспокоена ваша душа? Какой ветер не дает вам покоя.
  
  Мы переглянулись с А. Н.
  
  — И. В. следует все сказать, — проговорил он наставительно.
  
  — Берия пригласил меня в гости на пятницу.
  
  — У Лаврентия ничего не получится. Руки у него коротки! Он тоже стал хвост поднимать! Не успел надеть штаны наркома, как на чужое дерево решил взобраться.
  
  — И. В., Берия может обмануть, прислать своих людей в дневное время, после того как закончится репетиция.
  
  Поскребышев:
  
  — В. А. тогда не сумеет с вами связаться.
  
  Сталин:
  
  — Он не такой дурак, чтобы так рано расстаться с жизнью. — И. В. с удовольствием смаковал каждое блюдо. — Говорят, что кушать надо на этом свете, — сказал он, смеясь. — Вот еще один год пронесся по нашей грешной земле. Пора на боковую. — Он устало зевнул. Стрелка приближалась к 4 часам утра. — А. Н., оставайтесь ночевать. Позвони домой, что задерживаешься, Валечка тебя устроит. — Сталин долго смотрел в ночную мглу. Я не решилась нарушить паузу. В спальне он сам заговорил — Подрастают дети. Не заметил, как стали взрослыми. Мы — чужие люди, я их совсем не знаю. Яков, Василий, Светлана боятся своего отца, потому что он — Сталин. Отсюда — повиновение, чрезмерное уважение, которое им неустанно проповедуют домашние и школьные учителя. — Он тяжело вздохнул. Из его горла вырвалось глухое
  клокотание. — Для чего нужны дети, если они ни во что не ставят отца или мать? Дочь Молотовых, тоже Светка, — вертихвостка, у Вышинских — настоящая баба Яга, у Микояна сыновья пошли в папашу, торгаша-христопродавца. Почти у всех наркомов детишки нахалы и к тому же бездарные. Устал я, Верочка, ночи напролет стоять у штурвала. Корабль дырявый. Какая-то тяжесть давит на сердце. Тебе единственной говорю об этом. Иногда ночами не сплю. Зачем я столько моральных и душевных сил отдал борьбе со всякой сволочью? Знаю, что ты одна меня понимаешь да еще Саша Поскребышев. Хороший он человек, преданный, власть его не интересует. Тебе как на духу скажу: больше никому не верю. Все, кто меня окружают, продажные шкуры, на моем хребте строят свое благополучие. Не выйдет! Я сам придумаю для них расправу и не какую-нибудь, а художественную, под музыку Бетховена.
  
  Сталин задыхался. Ярость пожирала его нутро. Он лег на оттоманку. Помогла ему раздеться, смочила лицо одеколоном, укрыла верблюжьими одеялами. Так прошло минут сорок.
  
  — Верочка, не уходи! — попросил он мягко. — Побудь со мной! Лаврентия не бойся. Я знаю, что он давно охотится за тобой. Ты должна знать, что пожиратели змей всегда плохо кончают. Почитай что-нибудь вслух!
  
  С полки взяла старинную книгу «О житии русского царя Ивана Грозного».
  
  — Какой замечательный воин! — проговорил, засыпая, И. В.
  
  Иногда во сне он вздрагивал, дергался, кричал. Только под утро я заснула. Меня разбудил дикий крик. Обливаясь ледяным потом, И. В. звал на помощь.
  
  — Сон приснился нехороший. Мясо в кровавом соусе. Тарелку на подносе подают Гитлер и Никита Хрущев, а сзади у них стоит улыбающийся Молотов. Кровь, война, убитые, искалеченные, безногие, безрукие, дети-скелеты — и все они дико воют. Кругом все затоплено водой. Священник с лохматой, нечесаной бородой исступленно кричит: «Люди, остановитесь! Не убивайте своих единокровных братьев! Помните, что Бог за все покарает! Пляска смерти ужасна и отвратительна!..»
  
  Сталин задыхался. Я позвонила. Поскребышев и Валечка вызвали дежурных врачей.
  
  
  Сталин с германским послом фон Шуленбургом вошли в правительственную ложу. После окончания оперы «Аида» за мной пришли.
  
  — В честь господина немецкого посла, — сказал И. В., — мы даем сегодня в Кремле ужин.
  
  Изгибаясь, посол поцеловал мою руку, затем протянул пакет в элегантной упаковке. Сталин благосклонно кивнул. Я получила в подарок изумительную чернобурку, несколько бутылок шампанского и две коробки роскошного швейцарского шоколада.
  
  Около моей артистической уборной Поскребышев столкнулся с адъютантом Берия. А. Н. нарочито громко проговорил:
  
  — В. А., собирайтесь, очень прошу вас не задерживаться, скоро в Кремле начнется правительственный концерт.
  
  Его перебил молодцеватый адъютант Берия Донидзе:
  
  — Министр внутренних дел Лаврентий Павлович приказал артистку Давыдову в Кремль доставить на нашей машине.
  
  Поскребышев смерил его уничтожающим взглядом:
  
  — Вы меня знаете?
  
  — Нет и не хочу знать. Проваливай отсюда, замух-рай, пока твое крысиное рыло не упекли куда следует.
  
  — Я — начальник секретариата товарища Сталина, — невозмутимо ответил Поскребышев. — Вы и теперь хотите выяснять со мной отношения?
  
  Донидзе сбавил тон, прежний апломб исчез.
  
  — Я обязан выполнить распоряжение наркома.
  
  К счастью, А. Н. все предусмотрел — он приехал с охраной.
  
  — Подожди, белобрысый дьявол, ты нас еще узнаешь!
  
  А. Н. вынул из кармана заряженный револьвер, который всегда носил с собой. Специальная охрана тесным кольцом окружила строптивого адъютанта. Подошел Маленков. Донидзе сжался, вся спесь с него моментально слетела. Они были знакомы. Берия настойчиво рекомендовал Донидзе к нему в охрану, но Маленкова трудно было провести.
  
  — А. Н., спрячьте оружие! Донидзе отправьте в спецчасть Московского Военного округа, мы с ним завтра побеседуем. Документы и оружие отберите. Тщательно проверьте все карманы, на всякий случай вскройте подкладку брюк и пиджака. — Маленков подошел ко мне — Надеюсь, что вы Долидзе больше не увидите.
  
  
  На приеме — избранное общество. Граф фон Шуленбург расшаркивается перед Сталиным, Молотовым, Маленковым. Он без конца пожимает всем руки, делает комплименты.
  
  Берия в упор посмотрел на меня злыми глазами. Как видно, эта игра ему надоела и он решил взять реванш.
  
  — В. А., почему обидели мою семью? — сказал он, приближаясь к нам. — Отчего брезгуете нашим гостеприимством? От вас мы не ожидали такого поведения!
  
  — Что ты хочешь от В. А.? — недовольно спросил Маленков.
  
  — А ты позавидовал, что тебя не пригласили?
  
  Сталин попросил Берия, Маленкова и меня пройти в его кабинет. Когда все расселись, он стал медленно себя распалять:
  
  — Вы долго будете играть со мной в молчанку? — Мы не знали, о чем говорить, в какую сторону подул ветер. — Берия, скажи, для чего тебе в ночное время нужна была заслуженная артистка республики солистка Большого театра депутат Верховного Совета РСФСР Вера Александровна Давыдова? — вкрадчиво, шипящим голосом спросил И. В.
  
  — Простите, И. В., но разве артистка Давыдова — чья-то собственность?
  
  — Л. П., если мы узнаем, что с головы В. А. упал хоть один волосок, пеняйте на себя. Пощады не будет. На Донидзе я приказал оформить уголовное дело. В тюрьме ему как следует вправят мозги. Ты, Лаврентий, не вздумай вмешиваться — отрублю топором голову!
  
  Берия понял, что малость переборщил, что надо в срочном порядке перестроиться, изменить тактику.
  
  — И. В., по совести говоря, я не думал, что приглашение в гости может за собой повлечь…
  
  Сталин резко перебил:
  
  — Все свободны!
  
  Берия:
  
  — И. В., разрешите закончить прерванную мысль? Сталин:
  
  — Кончать надо в другом месте, с женой в постели!
  
  Я спросила Поскребышева:
  
  — Неужели вы не боитесь мести Берия?
  
  — Его уберет время. Пока жив И. В., нам с вами нечего бояться.
  
  
  Еще одна подмосковная дача в Семеновском. Сталин встретил меня сухо, почти враждебно. Оживился после обеда. Я заметила, что в последнее время еда стала доставлять ему удовольствие. Он закурил, ноги укутал пледом. Принесли крепкий горячий чай и его любимый грог.
  
  — В этом мире все — лжецы! — Сталин, не спеша, возвращался к своей излюбленной теме. — Я никогда никому не верил так, как канцлеру Адольфу Гитлеру. Мне казалось, что он правдивее Черчилля и Рузвельта. На одном из приемов Маленков шепнул, что со мной хочет говорить наедине немецкий посол граф фон Шу-ленбург, если не ошибаюсь, ваш очередной поклонник. Скрыться от дипломатических глаз невозможно. Сказаться больным — шаблонный прием. Выручил, как всегда,* Поскребышев: он организовал телефонный звонок. В этот момент Шуленбург пожаловался на острую боль в сердце. Дипломаты и дотошные журналисты ничего не поняли. Мы говорили 35 минут. Я до сих пор как следует не раскусил германского посла. Для нас он — неразрешимая загадка.
  
  И. В. с причмокиванием и вздохами пил чай. В паузах курил. Потом начал ходить медленными шагами по диагонали. Вошла пышущая здоровьем Валечка. Она непринужденно улыбнулась, показав подковки маленьких жемчужных зубов. Время ее не меняло.
  
  — Принесите еще чаю, — попросил Сталин. Я внимательно его слушала. — Мы, Верочка, подписали с Гитлером Пакт о ненападении и дружбе. А посол Шуленбург дал нам понять, что Гитлер со своим штабом интенсивно готовится к войне и что в ближайшее время Германия без предупреждения нападет на Советский Союз. Мы не поддадимся провокации. Я предложил выдать Шуленбурга Гитлеру. Он предал своего непосредственного начальника.
  
  Глаза у Сталина зажглись звериным блеском. Злоба распирала, она, словно раскаленная магма, давила на его больной, неуравновешенный мозг.
  
  Стоял теплый бесснежный вечер. Мы спустились в сад. И. В. немного приободрился:
  
  — Я давно тебя не ласкал! Пойдем отдыхать, Верочка! Ты думаешь, что если мне стукнуло 62 года, то я уже ни на что не гожусь? Возможно, я наскучил тебе?
  
  Внимательно посмотрела на осунувшееся лицо земного Бога, на своего властелина-царя. Как он чудовищно постарел! И он хотел от меня правды? Да, осуждай меня, читатель, за то, что игриво ответила:
  
  — Нет, дорогой, вы ошибаетесь, мне с вами всегда хорошо!
  
  Похвала придала ему новые душевные силы. И вдруг самый страшный вопрос:
  
  — Верочка, хотите стать моей ЖЕНОЙ?
  
  Тихо спросила:
  
  — Это ваше твердое желание?
  
  — Для меня ты больше, чем жена. Должен тебе сказать, что по приговору военного трибунала мерзавца Донидзе приговорили к смертной казни. Лаврентию сообщили, что его выкормыша направили в исправительно-трудовой лагерь. Вот будет потеха, когда он узнает о бесславной кончине друга-побратима!
  
  От этой тирады меня бросило в дрожь. Правда Сталина была кровавой…
  
  — И. В., скажите, как вести себя, если Берия пришлет ко мне своих людей?
  
  Сталин помрачнел:
  
  — Несмотря на то что Берия твердый орешек, постараемся его расколоть. Не поможет молоток — возьмем отточенный топор.
  
  Наступил день, которого я так страшилась. Ночью 7 марта в моей квартире раздался сильный стук. Кто-то ломился в двери.
  
  — В. А., пожалуйста, откройте, это я, Лаврентий Павлович Берия!
  
  Подбежала к телефону, дрожащей рукой набрала номер Маленкова.
  
  — В. А., вас мистифицируют. Берия от нас недавно поехал домой. Трубку не вешайте, пусть останется соединение с моей квартирой. Двери никому не открывайте. По второму аппарату связываюсь с начальником охраны Кремля и с военным округом.
  
  Хулиганы продолжали ломиться в двери. Я не отходила от телефона.
  
  Маленков:
  
  — Через 15 минут у вас появятся наши товарищи, держите меня в курсе событий.
  
  Бандиты грозили выломать двери. Они кричали:
  
  — За Серго Донидзе мы тебя все равно изуродуем! Шкура продажная!
  
  Наружные двери под натиском тел стали поддаваться. Я не на шутку испугалась. В этот критический момент услышала шум подъехавших автомобилей и вой сирены. Началась перестрелка. По лестнице поднимались мои спасители. Вооруженные бандиты скрылись. 10 человек арестовали. Несмотря на молодость, они имели звания и занимали ответственные посты в наркомате внутренних дел. Приехал обеспокоенный Маленков.
  
  — О вооруженном налете считаю нужным сообщить товарищу Берия, — проговорил высоченный Лукашев-ский, старший следователь союзной прокуратуры по особо важным делам.
  
  Следователь Воздвиженский из Военного Трибунала спросил преступников:
  
  — Кто вас сюда послал?
  
  За всех ответил Миха Элиава:
  
  — Мы пришли сами, без злого умысла, просто хотели попугать Веру Александровну.
  
  Маленков твердо:
  
  — Хватит с этим отребьем чикаться! Не таким храбрецам развязывали языки. Арестованных в разные камеры, никакого общения, всех посадите на воду и хлеб.
  
  Под усиленным конвоем бандитов увезли. От обиды я заплакала, силы стали сдавать. Ко мне подошел Маленков:
  
  — Берия пока ничего не должен знать. Товарищу Сталину я сам доложу.
  
  Лукашевский достал из портфеля бутылку с жидкостью.
  
  — Эти мерзавцы собирались кислотой выжечь глаза артистке Давыдовой.
  
  Поскребышев, приказал у моего дома и на этаже установить временно круглосуточный пост.
  
  Целую неделю продолжался допрос обвиняемых. Бандитов судил военный трибунал. Пять человек приговорили к расстрелу, остальные получили длительные сроки тюремного заключения.
  
  В первых числах апреля ужинала у Сталина в Кремле. И. В. произнес тост:
  
  — За находчивость наркома внутренних дел товарища Берия!
  
  Тщеславный Берия от радости порозовел. И. В. спросил его:
  
  — Л. П., почему не бьешь тревогу, ведь среди бела дня из твоего могущественного аппарата исчезли хорошие люди?
  
  Вожди-манекены насторожились. Берия был мрачнее тучи.
  
  — И. В., произошло явное недоразумение.
  
  — Точнее можешь выразиться?
  
  — В моем наркомате все люди на месте.
  
  — Ты хочешь, чтобы я при всех смешал тебя с говном?
  
  Я никогда не думала, что короткая пауза может быть столь страшной. Сталин приказал вождям освободить кабинет. Остались Маленков, Поскребышев, Сталин и я.
  
  — Ты зачем, вшивый мерзавец, послал своих людей к Давыдовой? Забыл, сволочь, что В. А. моя подруга, моя женщина, моя сестра! Ты приказал облить ее кислотой?
  
  И. В. швырнул в лицо Берия бокал с недопитым вином. По бритым щекам наркома расползались струйки буро-коричневой крови. — Уходи, проклятый шакал! — В руках у Сталина заблестел маленький револьвер…
  
  Влиятельный Маленков добился прощения Берия. Ему надо было расшатать позиции Жданова и Щербакова, оттеснить их на второй план.
  
  1 мая на Красной площади состоялась грандиозная демонстрация. Кажется, впервые была показана военная техника Красной Армии. По-видимому, Сталин надеялся на болтливость и несдержанность иностранных корреспондентов и дипломатов. Он думал, что после фоторепортажей и обширных статей Гитлер испугается и переменит свое решение…
  
  Матушка-Русь продолжала мирную жизнь. Магазины ломились от товаров. Трудящиеся России впервые за много лет немного вздохнули.
  
  
  10 июня позвонила Сталину. Молчали все телефоны. В Кунцево сняла трубку Валечка, она узнала меня по голосу.
  
  — Их нет, где они, мы не знаем.
  
  Набрала номер Маленкова, сначала в ЦК, потом домашний. Ответила испуганная домработница:
  
  — Я два дня не видела Г. М.
  
  Позвонила Поскребышеву. Верный мой друг сразу же приехал. Мы не ложились спать, говорили всю ночь.
  
  — Сталина и Маленкова нет в Москве. Я сам не знаю, куда они делись.
  
  — А. Н., по старой дружбе, заклинаю вас, скажите, что стряслось? Мне можно довериться, я вас никогда не подводила. Я должна знать правду, даже если ЕГО нет в живых.
  
  Поскребышев засмеялся:
  
  — К счастью, И. В. жив и здоров. Беда пришла совершенно с другой стороны, никто не мог этого ожидать. Не сегодня-завтра начнется война с Германией. Два часа со Сталиным говорил маршал Тимошенко. И. В. никого не слушает и никому не верит, кричит, что Генеральный штаб Красной Армии умышленно нагнетает обстановку. В. А., вы для него самый близкий человек, поговорите с ним задушевно, покажите ему кинопленку с изображением передвижения к нашим границам немецких войск.
  
  — Это не поможет, скорее озлобит. Первый вопрос будет: кто занимается провокацией?
  
  Поскребышев растерянно:
  
  — Что же делать?
  
  — Ждать!
  
  Год 1941—1945
  Никто не мог предвидеть, что такое война. 22 июня 1941 г. диктор московского радио Юрий Левитан взволнованно прочитал «Последние известия»: «Сегодня в 4 часа утра посол Германии в СССР граф фон Шуленбург вручил заместителю председателя Совета Народных Комиссаров товарищу Молотову гитлеровскую декларацию об объявлении войны…»
  
  Гитлер предполагал, что война будет молниеносной. 170 вышколенных дивизий, оснащенных первоклассной техникой, двинулись на русскую землю, чтобы потопить ее в крови.
  
  Без Сталина члены правительства ничего не стоили. Никто из них не хотел брать на себя решение сложных вопросов. Орлы были без крыльев. И. В. называли молотом и наковальней. Наконец, после долгого ожидания, Сталин, Маленков, Вознесенский вернулись в Москву. 30 июня был создан ГКО — Государственный Комитет Обороны во главе со Сталиным. Его обращение к народу и солдатам стало символом и знаменем. Забыв про тяготы страшного лихолетья, измученные люди продолжали верить «своему» Сталину. Им казалось, что ОН — единственный — крепко держит штурвал корабля, наполовину затопленного водой.
  
  Правительство, аппарат ЦК ВКП(б), Генеральный штаб перебрались в подвалы московского метрополитена. Ставка Верховного командования находилась в помещении самой глубокой станции — Кировская.
  
  Большой театр эвакуировали в Куйбышев (бывшая Самара). За несколько дней до отъезда позвонил Сталин:
  
  — Нам надо встретиться! Никуда не уходите, за вами приедут. *
  
  Станция Кировская выкрашена в темно-зеленый цвет. Охрана — высшие чиновники из военных и сотрудников министерства внутренних дел. Высоко в небе повисли над огромным городом распластанные птицы — аэростаты. На эскалаторе спускаюсь вниз, где некогда был вестибюль. Меня ведут по ковровым дорожкам. В приемной царит деловая обстановка. Чистенькие, до синевы выбритые генералы по старинке прикладываются к ручке, большими шелковыми платками вытирают взмокшие, отполированные лысины. Непрерывно звонят телефоны. В нескольких кабинетах разместился личный аппарат Сталина. Я прошла в кабинет Маленкова, он говорил по телефону.
  
  Верховный главнокомандующий приказал немедленно освободить из мест заключения Рокоссовского, Батова, Малиновского, Горбатова, Ванникова. Через 12 часов они должны быть в Ставке Верховного. Увидев меня, Маленков сказал:
  
  — И. В. распекает горе-стратегов Тимошенко, Ворошилова, Буденного. Эти вояки работают методами прошлого века. За бездарность и головотяпство я бы их собственноручно расстрелял.
  
  Принесли чай, кофе, бутерброды. Я с удовольствием поела.
  
  — Г. М., умоляю вас, поговорите с И. В., чтобы он разрешил мне остаться в Москве.
  
  — Как на это посмотрит дирекция театра?
  
  Я не успела ответить, Поскребышев пригласил в кабинет Сталина.
  
  И. В. я не видела несколько месяцев. Сталин был бледен. Он сидел за столом, держа в руках набитую табаком трубку. Как только вошла, он поднялся навстречу. Миниатюрным ключиком открыл двери. Мы прошли в коридор, снова массивные двери, опять узкий коридор, затем нарядная гостиная.
  
  — Верочка, — спросил он устало после длительной и тягостной паузы, — вы твердо решили остаться в Москве?
  
  — И. В., миленький, и вы еще спрашиваете?
  
  Его жесткое лицо подобрело.
  
  — Согласен. Когда наступит необходимость, мы специальным самолетом отправим вас в Куйбышев. Дирекция театра обо всем осведомлена. Продукты у вас будут. Вам не страшно быть одной?
  
  — Если вы не испытываете чувства страха, то почему я должна бояться?
  
  Сталин улыбнулся.
  
  — Идите за мной!
  
  Мы вышли в другие двери, замаскированные в книжном шкафу. Два генерала и группа военных сопровождали нас до выхода из метро. Мы сели в закрытый, бронированный автомобиль, в котором находились высокие чины охраны.
  
  — В Кремль! — распорядился Сталин.
  
  Сначала мы въехали в ангар, затем попали в ярко освещенное пространство.
  
  — Перед нами подземная Москва, — тихо проговорил И. В. — Здесь имеется световая система регулирования транспорта. На подземных заводах работают государственные преступники.
  
  Остановились у небольшого, огороженного высоким забором^ одноэтажного здания. Кругом — вооруженная охрана. Открывшая двери Валечка пригласила в столовую. Грудным голосом она спросила:
  
  — И. В., на сколько персон накрывать?
  
  — Больше никого не будет. — Он обратился ко мне — В этот дом, Верочка, мы не любим пускать народ. Даже моя дочь Светлана здесь никогда не была. Дети не все должны знать.
  
  Зашла Валечка:
  
  — И. В., разрешите доложить?
  
  — Говори, что тебе надо?
  
  — Комнаты все прибраны, постельное белье сменено, в Кунцево, в Семеновском, в Кремлевской квартире наведен порядок.
  
  Сталин поблагодарил. От непривычной обстановки почувствовала легкий озноб. И. В. соединили с Маленковым:
  
  — С Хрущевым говорить не буду. До утра прошу меня не беспокоить. Вы не маленький, научитесь сами решать государственные вопросы.
  
  Стареющий Сталин мечтал забыться, уйти от страшной действительности, хоть на миг спрятаться от военного хаоса и российской неразберихи.
  
  В конце мая на пороге своей квартиры увидела номинального мужа Дмитрия Семеновича Мчедлидзе-Юж-ного. В тот момент на меня нашел столбняк.
  
  — Вера, — спросил он, — можно к тебе зайти или будем стоять и смотреть друг на друга?
  
  Поскольку он был моим гостем, я находилась в более выигрышном положении.
  
  — Раз молчишь, тогда мне придется начать, — сказал он нервно. — Пора кончать эту ерунду. Пожили врозь и хватит. Я получил назначение в Тбилисскую оперу, предлагаю тебе ехать со мной. Нас ждет интересная творческая работа. Параллельно будешь летать на спектакли Большого театра в Куйбышев.
  
  С удивлением посмотрела на него. Опустив глаза в пол, Мчедлидзе проговорил:
  
  — Он не станет возражать.
  
  — Дима, сегодня я не готова к этому разговору.
  
  — Когда можно позвонить или заехать?
  
  — Езжай в Тбилиси, я напишу тебе.
  
  Несколько раз летала в Куйбышев. Театр требовал, чтобы я оставила Москву, но меня часто вызывали на правительственные концерты и спектакли. Спорить с Маленковым никто не хотел, его боялись, как огня. Сталин был очень загружен.
  
  Ко мне приехал Маленков, мы вместе поужинали. Он сказал:
  
  — Москва на осадном положении, товарищ Сталин рекомендует вам уехать в Тбилиси. Завтра привезут пропуск и билет. И. В. согласен на ваше примирение с мужем.
  
  Я выронила из рук чашку с блюдцем. Овладев собой, сказала:
  
  — Пусть ОН скажет мне об этом. Я не собираюсь уезжать из Москвы.
  
  — Вы мне не верите? Разве я вас когда-нибудь подводил?
  
  Я заупрямилась:
  
  — Дайте мне возможность с ним встретиться!
  
  — Через час попробую соединить вас по телефону, хотя это очень трудно.
  
  Я не могла ни на чем сосредоточиться. Неужели пришла долгожданная свобода? Подошла к трюмо, на меня смотрела статная и все еще интересная женщина. Из гардероба достала самое нарядное платье. Быстро сделала прическу, взбила волосы. Из тайничка вытащила довоенный флакончик ароматных французских духов. Надела модные туфли и стала ждать. Интуиция подсказывала, что уехавший Маленков непременно сдержит слово. Не шелохнувшись, в ожидании просидела пять часов. Соединяя с И. В., Маленков попросил его не задерживать.
  
  — В. А., здравствуйте, — произнес Сталин, как всегда гортанно. — Какое у вас настроение, товарищ Давыдова? Отличное? Надо повидаться!
  
  — Я готова, буду рада вас видеть.
  
  За мной приехал Поскребышев. В машине он сказал:
  
  — Я не знал, что ваш супруг дружит с Берия. Л. П. познакомил его со Сталиным. Сегодня И. В. в бодром настроении, Информбюро передало хорошие сводки.
  
  Сталин попросил меня принять участие в концерте для генералов и старших офицеров Московского гарнизона. Затем мы поднялись в его квартиру.
  
  — В. А., мы от вас ничего не должны скрывать, — проговорил он без особого энтузиазма. — О положении в стране вы знаете не хуже меня. На фронтах имеются неудачи, не все гладко, как хотелось. Наши солдаты разучились стрелять. Целые подразделения сдаются без боя и молча идут в фашистский плен. Я очень устал. Вам лучше всего уехать. Пока разрешаю вернуться к мужу: вам надо думать о будущем.
  
  Я подошла к нему. Он поцеловал меня в лоб.
  
  В Куйбышеве спела 10 спектаклей, затем поехала в Тбилиси. Дмитрий Сергеевич дал слово ни о чем не спрашивать.
  
  В 1943 г. мне присвоили звание заслуженной артистки Грузинской ССР. Поскребышев приедал поздравительную телеграмму. Маленков поздравил по телефону:
  
  — Не горюйте, мы скоро встретимся в Москве, ваша квартира цела.
  
  
  В сентябре 1945 г. Большой театр вернулся в Москву. Я снова в своей квартире. Послевоенная Москва стала мне еще роднее и ближе. Я не могла на нее насмотреться. Заново знакомилась с этим необыкновенным городом. С наслаждением бродила по старым улицам и переулкам. Я была уверена, что на мою душу после всех разочарований, пережитых страстей, ухода друзей сошло, наконец, долгожданное спокойствие. На деле оказалось, что любое счастье короче летнего ливня. Первый послевоенный отпуск собиралась провести в Москве, мечтала походить по театрам, музеям, порыться в книжных магазинах. В этот сентябрьский день, когда солнце скрылось, но долго еще на горизонте, в полосе багряных хмурых туч, над самой землей висел закат, а с другой стороны из призрачной безмолвной дали уже выплывала полная луна, с каждой минутой все ярче становился ее причудливый свет, посеребривший травы и прикрывший землю легким тюлем, тишину прорезал телефонный звонок.
  
  — В. А., вы узнали, кто говорит?
  
  — И. В., я всегда узнаю ваш голос.
  
  — Как у вас со временем?
  
  — Сегодня у меня сольный концерт в Доме ученых.
  
  — Что поделывает ваш драгоценный муженек?
  
  — Спасибо, он здоров.
  
  — Завтра у вас выходной день, в девять часов утра придет машина. До свидания'.
  
  Снова забилось беспокойное сердце. Неужели Он не остыл? Несмотря на годы войны, у него наверняка были женщины. Зачем я ему сдалась? Я знала и понимала, что муж ревнует к прошлому, что он болезненно переживает мое отсутствие, хотя ему продолжают звонить девицы всех возрастов и умоляют о свидании. Мы по-прежнему живем на разных квартирах. Для общества мы — нежно любящие муж и жена. Сколько времени может продолжаться эта двойственность? Прожитая жизнь кажется бесконечно длинной и в то же время незаполненной. На сцене оперных театров я спела много партий. Я изображала женщин умных, сильных, волевых. Что еще было в моей жизни? Сталин, Тухачевский, которого любила, подлейших из подлых Ягода, незабываемая Надя Тузова, воинственный карлик-недо-носок Ежов, его жена марксистка Тоня, белесый По-^ скребышев, тучный Маленков, липкий Вышинский, тем-* пераментный Лакоба, слюнтяй Зиновьев, безрадостное замужество, чудовищные процессы, бабские сражения в театре, незабываемый вечер, синее море, тихо плывущая лодка, нежный и грубый, талантливый Борис Пильняк, его рассказы и повести навечно вмурованы в мою память; Горький и Пешкова, А. Толстой и Кира Андронникова, Авилова и Мария Павловна Чехова… Так в думах прошел день. В Дом ученых пошла пешком. Я вглядывалась в освещенные окна высоких домов, сердце сжималось от радости, что не все сложили головы на ратном поле, что вот горит окно, что хозяйки возятся на кухне, что люди продолжают чему-то радоваться.
  
  
  Как давно я не была в Кунцево! Время не властно над природой. Только деревья разрослись. На дорожках* посыпанных гравием, шелестят листья. Садовники не успевают их убирать. Ароматный воздух вызывает головокружение. Из-за укрытия выглянула узколобая луна. Валечка бросилась мне на шею:
  
  — Я так рада, что вы снова у нас в доме! Небось проголодались? Скоро поспеет ужин.
  
  Появился бледно-серый, белесый, чуть сгорбившийся Поскребышев.
  
  — Наконец-то и вы навестили наш теремок! И. В. скоро зайдет. Ну как вы там? Я слышал, что вы на перепутье: не знаете, где и как проводить отпуск?
  
  — Еще не решила, куда податься. Хочу остаться в Москве.
  
  Вошел Сталин. Мы с Поскребышевым встали.
  
  — Ну, вот и встретились. А вы еще, В. А., не хотели уезжать! Солнечная Грузия вернула вам прежние черты лица.
  
  Вглядываюсь в его облик. Война изменила И. В. до неузнаваемости. Лицо усохло, приобрело пергаментный оттенок. Никакие массажи не в состоянии были возвратить ему молодость, приближалась безжалостная дряхлость. Мы сели на диван.
  
  — Как хорошо, В. А., что вы не поблекли, что сердитые годы войны не наложили на вас свой жестокий отпечаток. Надеюсь, что и тело ваше, которое я так люблю, находится в полной сохранности! — проговорил он, смеясь.
  
  — И. В., вы не можете без комплиментов.
  
  — Вы правы, на седьмом десятке трудно перестраиваться. Лучше расскажите, как вы жили вдали от нас?
  
  — Работала, пела, давала концерты, выступала в госпиталях и воинских частях, помогала художественной самодеятельности, занималась преподаванием.
  
  — А ваш муж?
  
  — Собиралась развестись, уговорил остаться, никогда ни в чем не упрекал.
  
  — Ему ли упрекать вас?
  
  — И. В., не надо об этом.
  
  — Я очень постарел?
  
  — Пожалуйста, ужинать! — звонко прокричала Валечка.
  
  Как я ей благодарна, что она меня избавила от ответа. Поскребышев доложил, что приехали неразлучные друзья Берия и Маленков. Сталин обрадовался:
  
  — В. А., вы так и не побывали у нас в гостях! — проговорил Берия, здороваясь.
  
  — Я не собираюсь умирать, у меня еще есть время.
  
  — Ловлю на слове, — пророкотал упитанный нарком-маршал.
  
  Обед оказался поздним. На первое принесли густой украинский борщ, на второе — хорошо приготовленную гречневую кашу и много отварного мяса, на третье — компот и фрукты. И. В. был в хорошем расположении духа, много шутил, пил легкое грузинское вино «Хванчкара» и угощал им других, но присутствующие предпочитали коньяк и водку. Веселить Сталина приехали артисты.
  
  — Зачем они сдались? — недовольно пробурчал Берия.
  
  — Артистов нельзя обижать, — сказал И. В.
  
  — С кого начнем? — сгибаясь, спросил Поскребышев.
  
  — Вначале послушаем Ивана Семеновича Козловского, — проговорил И. В.
  
  — Остальных можно отправить домой?
  
  — Разве они торопятся?
  
  
  В полночь Берия и Маленков уехали. Я вопросительно посмотрела на Сталина.
  
  — Что, Верочка, тошно стало от старого Сталина? Потянуло домой? Захотелось к мужу в постельку? Не волнуйтесь, мы вас снова пришпорим, у наездника еще остались силы, на ваш век хватит!
  
  Ну и лексикон! Он сравнивал меня с ездовой лошадью.
  
  — И. В., миленький, почему вы меня оскорбляете?
  
  — Я давно не видел твое тело. Раздевайся! Ты забыла про свои обязанности? Придвинься ко мне! Дай грудь подержать. — Он снова меня унижал. — Можешь укрыться одеялом, а то не дай Бог простудишься и меня заразишь. — Сталин потушил свет. Он не хотел, чтобы я видела его мощи. — Да, ты такая же, как была. Он закурил. — Я помню все наши встречи. Знаешь, Верочка, мне тебя здорово не хватало. Не с кем было обмолвиться словом. Кругом — одни ослы. Когда ты уехала, в Москве было очень неспокойно. Гитлер мечтал затопить Москву и Ленинград. Заводы и фабрики, институты, театры, киностудии мы эвакуировали. В городе почти не осталось детей. Я приказал Москву подготовить к взрыву, чтобы Гитлеру и его полчищам ничего не досталось. На Центральном аэродроме наготове стояли военные самолеты. Три месяца 1941 года — октябрь, ноябрь, декабрь — я провел в рабочем кабинете около военных карт. Исход Великой Отечественной войны решила героическая битва под Москвой. Победило упорство великого русского народа. Я все знал о тебе. Мне не хотелось будоражить тебя. Иногда приходила Валечка, она согревала старые кости. — И. В. проговорил сквозь сон — Поедешь на озеро Рица, там очень красиво. Я приеду через неделю.
  
  Все начиналось сначала. Рано утром позвонил Поскребышев.
  
  — В. А., вы готовы к отъезду?
  
  — Почему такая спешка?
  
  — Это не телефонный разговор, я сейчас приеду.
  
  Поразил его растерянный вид.
  
  — Что с вами, А. Н.?
  
  — За годы войны многое изменилось.
  
  — Вы мне не доверяете?
  
  — В. А., мы все постарели, наши души покрылись копотью злобы. Налейте рюмку водки!
  
  Правая рука его заметно дрожала, он потянулся ко второй.
  
  — Я сейчас накрою на стол, мы вместе позавтракаем.
  
  — С удовольствием! Верочка, интуиция подсказывает, что вам можно верить.
  
  Принесла закуску, налила ему третью рюмку.
  
  — Кушайте, не стесняйтесь!
  
  — У меня дочь растет, — сказал А. Н. как бы про себя, — но она не такая красивая, как мать. — Он снова выпил. — Несчастный я человек, — проговорил Поскребышев, тяжело вздыхая. — Берия, выродок нечесаный, не дает прохода жене* Все правительство об этом знает, проклятые шакалы скалят гнилые зубы, втихомолку посмеиваются. Маленков предложил его убить или подстроить автомобильную катастрофу. — А. Н. продолжал пить, остановиться он не имел сил, лицо его стало бледным. — Л. П. собирается в отпуск. И. В. предложил взять вас. Берия спросил: «А ты, Иосиф, не будешь ревновать?» Сталин, рассмеявшись, промолчал.
  
  — А. Н., я боюсь нашего наркома, как огня.
  
  — Да, положеньице у вас незавидное. Сталин в нем души не чает. Теперь он — второй человек в государстве, даже Молотова и Жданова переплюнул.
  
  Позвонил Берия:
  
  — В. А., товарищ Сталин попросил предоставить вам место в моем салоне-вагоне. Если не возражаете, завтра вечером отправимся в путь. Я пришлю машину.
  
  — Отвертеться вам не удастся, — сумрачно изрек А. Н.
  
  — Миленький, я должна срочно увидеться с И. В.!
  
  — Спасибо за завтрак, я сейчас еду в Кремль, постараюсь что-нибудь придумать. Вы для меня — не чужая.
  
  Преодолев отвращение, поцеловала его в лимонноморщинистый лоб. Прощаясь, он сказал:
  
  — Верочка, я счастлив, что вы не изменились и по-прежнему такая же красивая и элегантная. Бог вам поможет!
  
  Вечером он соединил меня с И. В.
  
  — Завтра отправляйтесь в Сочи, нечего устраивать идиотские капризы.
  
  — В одном вагоне с Берия я никуда не поеду! Можете меня четвертовать!
  
  В трубке раздался смешок.
  
  — Почему, В. А.?
  
  — Дорогой, скажите, женщина имеет право на маленький каприз?
  
  Сталин засопел, тяжело задышал:
  
  — Зачем боишься? Л. П. — неплохой человек, я его знаю лучше, чем ты. Он кавказец с горячим нравом, темперамент у него бьет через край.
  
  Капкан затягивался все туже. Я побоялась идти наперекор желанию И. В. Он стал намного грубее. Позвонила Маленкову. Незнакомый референт стал дотошно интересоваться, почему солистка Большого театра, минуя партийную организацию и райком партии, так настойчиво добивается личной беседы с секретарем ЦК. Пришлось сказать, что я — его двоюродная сестра.
  
  Г. М. согласился дать аудиенцию, но не в здании ЦК, а в особняке на улице Качалова.
  
  Когда я туда приехала, меня встретил высокий старик. Тотчас узнала дядю Г. М., которого видела один раз. По деревянной лестнице поднялась на второй этаж. Очутилась в овальной, оригинально обставленной комнате. Обрадовалась работам Кустодиева, Фалька, Кончаловского, Левитана, Д. Штеренберга. Были здесь и французы, англичане, итальянцы. В низких шкафчиках с изогнутыми ножками, которые начинали входить в моду, красовалась изысканная фарфоровая посуда. Мягкие удобные кресла и по заказу сделанные торшеры придавали уют. В книжных шкафах сверкали переплеты никогда не читанных мною книг. Молча вошла пожилая женщина. Она многозначительно подняла жидкие брови.
  
  За этой старухой я не знала ничего дурного, и тем не менее все в ней отталкивало. Мне казалось, что под ее внешним благообразием скрывается злое и враждебное существо. С оголенным, желто-блестящим черепом, остроносая и морщинистая, она выглядела хищным полусказочным существом. Кружево воротника вокруг жилистой шеи делало ее похожей на старого горного орла. Подобрав злые тонкие губы, она прошамкала:
  
  — Кофий пить будете?
  
  Как только вкатился шарик-Маленков, старуха тут же испуганно засеменила в свою комнату. Он позвонил, вошел угрюмый старик.
  
  — Мы проголодались, распорядитесь насчет ужина!
  
  Вышколенный дядя бегом удалился. Принесли шампанское, фрукты, холодные закуски, свежие овощи, рыбу. Маленков, улыбаясь, сказал, что у него выдался свободный вечер. За 4 года, что я его не видела, он заметно располнел, порыхлел. Его умные, хитроватые глаза внимательно следили за каждым моим движением.
  
  — Г. М., надвигается новая беда, помогите ее предотвратить! Спасите меня от притязаний Берия. Товарищ Сталин распорядился, чтобы я ехала с ним в Сочи в одном вагоне.
  
  — Постараюсь помочь. — Его взгляд заскользил по моей фигуре. — В. А., кажется, вы любите живопись, пойдемте, я кое-что вам покажу.
  
  Пройдя коридор, мы попали в ярко освещенную 3-комнатную квартиру, которая имела отдельный вход и выход на улицу через огороженный высоким забором сад: То, что я увидела, превзошло мои ожидания — подлинные творения великих французских мастеров!
  
  Маленков бухнулся в кресло. Он грубо схватил меня.
  
  — Как хотите, Верочка, я больше не могу терпеть! Я хочу вас! Вспомните новогоднюю ночь, зимнюю, светлую, морозную! Я устал надеяться и, простите меня, устал годами ждать своего часа.
  
  Он бесцеремонно поволок меня в спальню. Опять диалемма: Маленков или Берия? От низкорослого, тучного Маленкова я не ожидала такой прыти. Утром он сказал:
  
  — Верочка, вы доставили мне огромную радость. Мы сумеем теперь часто встречаться, в этом доме нам никто не будет мешать.
  
  — А И. В.?
  
  — Постараюсь все уладить.
  
  — Трудно в это поверить!
  
  Маленков задумался:
  
  — Неужели старик еще что-нибудь может? — спросил он с насмешкой. — Ему скоро стукнет 66 лет.
  
  Я промолчала.
  
  Г. М. сообщил, что поедет с нами в Сочи. Берия и Маленков приехали за 5 минут до отхода поезда. У меня отдельное купе. В салон-вагоне есть все, что может пожелать человек: гостицная, спальни, ванные, радио, горячая вода, телефон, регулятор воздуха, прекрасная кухня, парикмахер, повара, официанты. Не успела переодеться, как меня пригласили в столовую. Я не заметила, как тронулся поезд. Предупредительный Берия просил лакомиться без стеснения. Одно блюдо следовало за другим. Нас обслуживали очаровательные юные создания. Потом я узнала, что зарплата у них намного выше, чем у врачей, инженеров и учителей. Вечером мы смотрели американскую кинокомедию.
  
  — На всякий случай мы взяли с собой 50 фильмов, — похвастался Берия.
  
  Утром приняла ванну, посвежевшая вышла в салон. Меня уже ждали. Л. П. не мог обойтись без скабрезных анекдотов, которых знал великое множество…
  
  В Сочи Маленков отвез меня на дачу Сталина. Берия уехал навещать родственников. Я поблагодарила его за путешествие с комфортом.
  
  — Вы перестали меня бояться? — спросил он, улыбаясь.
  
  Я смутилась.
  
  — Еще раз спасибо вам за все.
  
  — Не краснейте, я вас навещу в Сочи.
  
  Стоял теплый ясный день. Пошла к морю. Во второй половине дня блеск над водой стал острее, мельче. Сентябрьский зной ударял теперь прямо в горы. В горах чистый воздух колыхал листву на деревьях. Я одиноко бродила по берегу. Волны нехотя лизали песок и с легким шипением сбегали обратно. Облака медленно плыли по небу. Они были длинные и тощие, будто истомленные долгим странствием. Края их висели неровными темными лохмотьями, похожие на поля изношенной'шляпы. Вереницы облаков ползли, как усталые мысли, подгоняемые какой-то неведомою силой, беспорядочно цепляющиеся друг за друга. Прошелестели страшные, одичалые годы, а море осталось таким же волнующим и прекрасным. Как бы мне хотелось познать тайны морских глубин.
  
  Вечером за мной заехал Маленков. В Сухумском городском театре выступал со своим джаз-оркестром Леонид Утесов. Вряд ли в России найдется человек, который не слыхал его имени. Утесов почти не имеет образования, но он один из самых образованнейших людей. Работал музыкальным эксцентриком и на скользящей проволоке делал удивительные сальто-мортале без предохранительных приборов под куполом цирка, играл в оперетте и мюзик-холлах, первый принес на эстраду рассказы Аркадия Аверченко, Исаака Бебеля, Михаила Зощенко. В Ленинградском драматическом театре в инсценировке романа Достоевского «Преступление и наказание» он с блеском сыграл Раскольникова. Ему принадлежит идея создания веселого комедийного фильма «Веселые ребята», который так полюбился Рузвельту, Стоковскому, Чарли Чаплину, Пабло Пикассо. В самые печальные моменты нелегкого бытия песни Утесова скрашивали нашу безрадостную жизнь. В годы Великой Отечественной войны на всех фронтах побывал некоронованный «гвардии солдат» — Леонид Осипович Утесов. Артист до самозабвения любит свой родной город Одессу. Городу детства он посвятил свои лучшие песни.
  
  Есть город, который я вижу во сне.
  О, если б вы знали, как дорог
  У Черного моря открывшийся мне
  В цветущих акациях город.
  У Черного моря.
  Утесов любил повторять эти слова поэта — одессита Семена Кирсанова. Леониду Утесову неоднократно предлагали вступить в ряды ВКП(б). В таких случаях он всегда отвечал: «В политике я боюсь напутать, а в песнях никогда не ошибаюсь. С песней на эстраде я всегда на месте».
  
  В сухумском ресторане за мой столик сел коренастый человек с черными пронзительными глазами. Вначале я приняла его за иностранца.
  
  — Могу пойти на пари, — сказал он, — что вы артистка, певица, живете в Москве, сюда приехали отдыхать. У вас имеется сложная, неразрешенная проблема!
  
  — Как вы сумели это определить? Очевидно, вы тоже москвич и принадлежите к миру науки?
  
  — Ваша проницательность удивительна. Я — телепат, психиатр, гипнотизер и немного психолог. Позвольте представиться — Вольф Григорьевич Мессинг. Выступаю с психологическими опытами.
  
  Любопытна история этого уникального человека. Мессинг родился в Польше, по образованию врач-пси-хиатр. В годы Второй мировой войны оказался в Советском Союзе, ему удалось нелегально перейти границу. Научные круги Москвы и Ленинграда вначале приняли его за шарлатана. Для проверки была создана «авторитетная комиссия». В один из таких дней Вольф Мессинг отправился на улицу Горького. Зашел в самый большой московский гастроном — бывший Елисеевский. Кассирша выбила ему 24 чека и дала сдачу 314 рублей с копейками. Мессинг спросил, правильно ли она посчитала. Кассирша вспылила, она сказала, что работает 30 лет и никогда не ошибается. В присутствии членов высокой комиссии и директора гастронома он попросил кассиршу показать купюру, которую она только что положила в ящик кассового аппарата. Обезумевшая женщина вынула клочок обыкновенной бумаги. «Вот видите, — проговорил Мессинг, — если бы я захотел, то в один миг мог бы стать богатым человеком».
  
  Вольфа Григорьевича пригласили в министерство государственной безопасности. Берия предупредил охрану не выпускать его из здания. Миновав заслоны специального караула, Вольф Мессинг зашел в кабинет к первому зам. министра, генерал-лейтенанту Ивану Серову. Они вместе вышли из кабинета. Серов не обратил внимания на то, что секретарша, положив голову на стол, крепко спала. Генерал посадил своего гостя в машину и целый день возил его по Москве.
  
  В Кремле решалась судьба талантливого ученого. В это самое время в приемной раздался телефонный звонок, трубку снял Маленков. «Здравствуйте, Григорий Максимилианович, прошу извинить за беспокойство, с вами говорит телепат Вольф Мессинг. Я не шарлатан, вы только что в этом убедились».
  
  Мессингу разрешили публичные выступления.
  
  
  Маленков все делал, чтобы я не скучала. По его словам, в его хмуром сердце впервые в жизни проснулось большое чувство. Ночевать в резиденции Сталина он не решался, боялся доносчиков.
  
  Берия приехал к завтраку. Он принес огромный букет цветов и несколько бутылок отборного кахетинского вина. Он был одет в хорошо сшитый чесучевый костюм и в украинскую вышитую рубашку. Когда я вышла на веранду посидеть с книгой в шезлонге, Л. П. тихо сказал:
  
  — В. А., я
  должен с вами поговорить без свидетелей.
  
  — Сегодня изумительный день, пойдемте на пляж!
  
  — Дорогая, вы напрасно меня избегаете. Этот разговор рано или поздно должен состояться. Я не собираюсь, как некоторые, использовать вашу женскую слабость и принудить к сожительству.
  
  С ужасом смотрела на этого зверя, принявшего личину человека. Он, конечно, заметил мое смятение и как ни в чем не бывало продолжал:
  
  — Представьте себе, многоуважаемая В. А., что мы знаем о вас больше, чем вы предполагаете. Я не стану перечислять эпизоды вашей беспардонной жизни, хотя они достойны пера Александра Дюма и его умного сына. Вряд ли это нужно. Заранее оговорюсь: если наш с вами интимный разговор дойдет до чьих-нибудь ушей, мы сразу, без промедления, отрежем вам голову, а из бархатистой кожи сделаем кошельки и преподнесем их И. В. Сталину и остальным вашим милым любовникам.
  
  Берия говорил тихо, не повышая голоса, словно речь шла о посадке деревьев.
  
  — В. А., мы должны иметь полную информацию о всех ваших встречах с товарищем Сталиным и с другими партийными и государственными деятелями. За все платим чистоганом. Вы знаете, что деньги не пахнут и что они всегда нужны. Дружбой моей не стоит пренебрегать.
  
  Когда вошел Сталин, я упала, потеряв сознание. Около постели неотлучно находились вызванные профессора и врачи. Когда пришла в себя, И. В. потребовал объяснений. Я ему все рассказала. Сталин засмеялся. Хохотал долго, гортанно, смачно. На его глазах выступили слезы. Он не мог остановиться. Выпил стакан холодного виноградного сока и снова стал смеяться.
  
  — Верочка, вам без конца мерещатся преследователи. Скажи, дорогая: кому нужна перезрелая баба? Берия давно уже наводит порядок в братской Армении и на вершинах любимой Абхазии, где резвятся такие прекрасные девушки.
  
  Я растерянно посмотрела на Сталина.
  
  — И. В., вы умышленно решили сделать из меня идиотку? Когда вы вошли, разве я одна находилась на веранде?
  
  — Конечно, одна.
  
  — Значит, мне это приснилось?
  
  — Конечно, приснилось.
  
  — И. В., родной, я боюсь Л. П. Оградите меня от него. Сжальтесь, я не могу так больше жить! Я устала. Не толкайте меня на самоубийство. Нервы ослабели, они больше не выдержат.
  
  — А что мы взамен получим?
  
  — Разве я недостаточно вам предана?
  
  Сталин смягчился. Глаза у него заблестели. Он стал похож на Кота-Мурлыку из рождественской сказки.
  
  — Мы опять будем с ним как следует беседовать.
  
  
  Сталин пришел ко мне в душную сухумскую ночь. Я спросила:
  
  — И. В., почему вы назвали меня перезрелой бабой?
  
  — Вместо того, чтобы заниматься болтовней, лучше согрейте меня и влейте как можно больше бодрости. Нам нужен эликсир духа.
  
  Утром на пляже он первый заговорил:
  
  — Берия дал слово, что больше к тебе не подойдет. Вас, Верочка, ожидает сюрприз! В будущем году поедете на гастроли в Скандинавские страны — Норвегию, Данию, Швецию.
  
  Забыв обо всем на свете, от радости поцеловала вождя.
  
  
  Несмотря на ливень, гости стали съезжаться к трем часам дня. Приехали старые знакомые, постоянные вожди — Микоян, Жданов, Хрущев, Ворошилов, Берия, Каганович, Андреев. Они тепло со мной поздоровались. Прислуживала Валечка. Весь вечер И. В. был в игривом настроении. Посыпались шутки, анекдоты, розыгрыши. Как всегда, мишенью сделались Микоян, Хрущев, Каганович. Повернувшись в сторону Микояна, И. В. спросил его:
  
  — Анастас, дорогой, поведай нам по-дружески, кто продал англичанам бакинских комиссаров?
  
  Микоян зло пробурчал:
  
  — Откуда мне знать?
  
  — Смотри, сколько лет прошло, а мы не можем забыть чудовищного преступления, смерть бакинских товарищей. Говорят, что ты в этом деле замешан. Дело прошлое, сознавайся, англичане тебе хорошо заплатили?
  
  Хрущев громко рассмеялся. Он сказал:
  
  — За такое предательство надо людей наказывать.
  
  — Тоже мне праведник нашелся, еще зубы скалит! — процедил недовольно Сталин. — Товарищи, вы знаете, еще до войны наш дорогой Никита Сергеевич слезно просился по совместительству на одну ответственную должность.
  
  — На какую же? — спросил Жданов, глотая таблетки от удушья.
  
  — Хрущев предложил казнить предателей на Красной площади, где когда-то было лобное место, изъявив желание стать главным палачом!
  
  Густая красная маска покрыла лицо Хрущева. Его маленькие заплывшие глазки испуганно заметались. В горле у него забулькало, он стал давиться, от этого мускулы на шее напряглись. Берия громко фыркнул.
  
  — Мы что, говорим неправду? — ухмыляясь, спросил Сталин.
  
  — И. В., я не собирался идти в палачи, — сказал Хрущев.
  
  — Получается, что товарищ Сталин выдумывает? — веско проговорил Берия.
  
  — Арбитры нам не нужны! — отпарировал Сталин.
  
  И. В. не унимался, он собирался изничтожить свою жертву.
  
  — Товарищ Хрущев, а вот если партия и правительство единогласно решат назначить вас главным палачом советского государства, неужели вам изменит совесть большевика и вы откажетесь выполнить волю коммунистической партии, волю рабочих и крестьян? Мне помнится, что этот вопрос уже однажды перед вами ставился? Тогда вы были более лояльны.
  
  — И. В., с этим предложением вы немного опоздали, у нас имеется главный палач, я слышал, что он неплохо справляется со своими обязанностями.
  
  Общество повернулось в сторону Берия.
  
  — Хрущев, ты переходишь границы дозволенного, советую тебе заткнуться! — прошипел Л. П.
  
  — Пусть Никита Сергеевич подробно расскажет о своем детстве! — вмешался Микоян.
  
  — Компот и мороженое можно подавать? — наивно спросила Валечка Истомина.
  
  За всех ответил Сталин:
  
  — У правительственных ослов отнялись языки. Подавай! Им в задницу надо воткнуть головки чеснока и по десятку соленых огурцов.
  
  Громче всех смеялся Каганович, он буквально ржал. После десерта паузу нарушил Жданов:
  
  — Не могу понять, почему Финляндии нужна самостоятельность? Финские коммунисты давно мечтают воссоединиться с братским Советским Союзом. У нас хранится письменное завещание товарища Тойво Анти-кайнона. Ленинградская область нуждается в рабочей силе, пришло время и границы наши расширить.
  
  — Ты, Андрей Александрович, возглавляешь Союзно-Контрольную Комиссию по делам Финляндии, тебе и карты в руки. Подготовь проект воссоединения с соответствующей аргументацией, а мы его рассмотрим на ближайшем заседании Политбюро и Совета Министров, — сказал Сталин.
  
  — В ЦК КПСС обратилась вдова Щербакова, — проговорил Маленков. — Она просит увеличить пенсию и оставить ее в прежней квартире.
  
  Сталин сразу отреагировал:
  
  — Для чего пожилой вдове иметь такую большую квартиру? Она что, собирается уроки танцев давать? Пенсию надо прибавить, Александр Сергеевич добросовестно работал, жаль его.
  
  — Товарищи, давайте споем! — прогундосил Ворошилов.
  
  — Климент Ефремович, вот ты в прошлом мастеровой, слесарь, без законченного низшего образования, для чего ты попер в военные? Смотри, сколько нацепил на грудь орденов и медалей, без стеснения носишь маршальские погоны, а, по совести говоря, вояка ты говенный. Мы переведем тебя с сохранением стажа в солисты русского хора имени Пятницкого, тебя с удовольствием примут. Как только на афише появятся фамилия и звание «Солист русского народного хора, маршал в отставке Клим Ворошилов», от публики отбоя не будет, все захотят на тебя поглазеть. Непременно прихвати с собой кривоногого кавалериста маршала Семена Буденного. В России сенсация всегда стоит на первом месте!
  
  — Поскольку товарищ Ворошилов разбирается в русских песнях, — проговорил Жданов, — давайте кинем его на культуру.
  
  — Я с тобой согласен, — сказал И. В. — Предложение разумное, но сегодня важнее послать своего человека в Венгрию. Вот когда Клим постареет, тогда пошлем управлять культурой!
  
  
  Из Москвы приехал И. Г. Большаков. Он привез на утверждение новую картину «Генерал армии», в основу сюжета которой легли недавние события Сталинградской битвы.
  
  — Хороший фильм сделали ленинградские товарищи, — сказал Сталин после просмотра. — Картину можно рекомендовать на Сталинскую премию, только название придется изменить. Назовем «Великий перелом». У кого имеются возражения? Раз молчите, значит, единогласно. Особо следует отметить автора сценария Чирскова, режиссера Эрмлера, артиста Державина, остальных товарищей награждайте по своему усмотрению.
  
  — Артиста Бернеса не следует награждать! — процедил Жданов.
  
  — Почему? — удивленно спросил Большаков.
  
  — Потому что у нас искусство русское, а не еврейское.
  
  — В таком случае как прикажете быть с режиссером Фридрихом Марковичем Эрмлером? Напомню, что он поставил «Великого гражданина». И вообще, что нам делать с режиссерами-евреями?
  
  — На киностудиях царит еврейское засилье. У нас нет кадров, — отрезал Большаков.
  
  — Кадры надо уметь воспитывать, — наставительно проговорил Жданов. — На экранах то и дело мелькают в титрах одни и те же фамилии: Юткевич, Трауберг, Ромм, Козинцев, Донской, Рошаль, Зархи, Райзман, Хейфиц.
  
  Большаков:
  
  — Они же авторы классических фильмов!
  
  Сталин:
  
  — Товарищ Жданов прав. Нечего выпячивать евреев на передний план. Государство русское, советское, многонациональное, но не еврейское. Поработали товарищи, сделали свое дело, мы их поблагодарили, пусть другим дадут возможность проявить способности.
  
  Большаков:
  
  — Вопрос принципиальный. Вы даете указание уволить режиссеров-евреев? В области кинематографии они проработали десятки лет, имеют ордена, звания, международные премии. Что я им скажу? Мы еще забыли, что существует мировая печать, которая сразу же откликнется.
  
  — Зачем нам вмешиваться в дела вашей епархии? — устало заключил Сталин. — Вы поп и сами охраняйте свой приход.
  
  — И. В., мы учтем ваше предложение.
  
  — В ближайшие дни приступит к работе твой первый заместитель Константин Степанович Кузаков[4].
  
  — И. В., разве он кинематографист?
  
  — Какое это имеет значение? Ты пришел управлять кино из канцелярии и за короткое время нахватался вершков. Смотри, Иван Григорьевич, не обижай Кузакова. Мы рекомендуем его на эту должность.
  
  — Кажется, он работает в сценарном отделе киностудии «Мосфильм»?
  
  — Напомню тебе слова Суворова: «Плох тот солдат, который не хочет стать генералом». Почему ты сопротивляешься?
  
  — У меня уже есть заместители: и первый, и второй, и третий.
  
  — Ничего, потеснятся. Одного переведи на производство или пошли в национальную республику, там нужны русские кадры.
  
  Поскребышев проговорился, что Кузаков — незаконнорожденный сын Сталина, но кто его мать, он не знает.
  
  Я ошиблась, когда подумала, что Сталин ко мне охладел. И. В. приходил каждую ночь, был требователен, ревновал к прошлому, к мужу, к друзьям-собутыльникам.
  
  — Я ценю тебя, Верочка, — шептал он в любовном угаре, — за то, что отказалась стать моей женой. Этого хотят все бабы. Назови мне женщину, которая не хочет властвовать? Моя дочь Светлана тебя ненавидит, мечтает о твоем исчезновении. Она видела тебя несколько раз и обо всем догадывается. На эту щекотливую тему мы с ней никогда не говорили. Сломать меня нельзя, покорить невозможно. — Сталин задымил трубкой. В паузах пил подогретое вино, свой любимый грог. — Берия собирался взять тебя на пушку, а ты — молодец, обвела вокруг пальца самого начальника государственной безопасности.
  
  Необъяснимо, почему человек всегда испытывает грусть, когда приходится расставаться с морем. В кулачке зажала несколько монеток. Поплыла далеко-далеко, и там, вдали от берега, монеты беззвучно упали на морское дно. Дай Бог, чтобы они принесли мне счастье…
  
  15 октября 1945 года за мной неожиданно приехал Власик.
  
  — Что-нибудь случилось? — спросила я испуганно.
  
  — Там все узнаете! — буркнул он сквозь зубы.
  
  Насупленный И. В. меня уже ждал. Он приказал следовать за ним. Мы шли узкими коридорами, по узенькой винтовой лестнице спустились в мрачную, тускло освещенную комнату. Со всех сторон взирали лики святых. Словно живые, они смотрели на меня как бы с укоризной. Сталин говорил очень тихо, каждое его слово вползало в душу и больно сжимало сердце.
  
  — Нынче будешь исповедоваться. Если уличат во лжи, отсюда живой не выйдешь. Ты, потаскуха, слишком много знаешь, тебя, стерву, следует живьем замуровать.
  
  Последнюю фразу он злобно прошипел. Я осталась одна в каменном мешке. Где-то надо мной раздался глухой старческий голос. От испуга я задрожала. Сталин в любую минуту мог придумать какую-нибудь пакость.
  
  — Дочь моя, Вера Давыдова! Мы все принадлежим нашему Господу. Только он один вправе распоряжаться нашими бренными душами. Я пришел сюда, под своды Московского Кремля, выслушать твою слабую душу, оскверненную сатаной. Не бойся меня.
  
  — Прежде чем говорить, я должна вас увидеть!
  
  — Я предстану перед тобой после исповеди.
  
  — Мне не в чем каяться.
  
  Погасли электрические свечи. Мрак окутал темницу-исповедальню. Отчетливо услыхала душераздирающие крики. Выли шакалы, лаяли собаки, мяукали кошки. Садисты пустили фонограмму. Ноги отяжелели, я постелила на пол пальто и так, сидя, задремала. Очнулась от знакомого голоса. Приоткрыв глаза, увидела склонившегося надо мной Поскребышева.
  
  — И. В. остался вами доволен. Он разрешил отвезти вас домой.
  
  В тот день я долго гуляла по ночной, холодной Москве. Я неслась по волнам людского океана и вновь ощутила беспомощность, беспросветную тоску, одиночество. Я задыхалась в морской пучине. Наброшенная на шею петля мешала выплыть. Я устала сражаться за право жить. Страшно, когда некому поведать невыплаканное горе. Вспомнила про монаха Нафанаила. Возможно, он жив? Но как его найти? Помнит ли он меня? Прошло столько лет. Захочет ли он говорить? Так складывается наша жизнь, что в трудную минуту мы ищем защиту у Всевышнего. Верила в то, что он — ЕДИНСТВЕННЫЙ в состоянии защитить меня от грядущих бед. А почему ОН обязан помогать? Ведь столько раз я про него забывала.
  
  Позвонили из Московской Патриархии, секретарь передал, что со мной хочет повидаться патриарх Всея Руси Алексий. Он прислал машину, принял ласково и добросердечно. Стол накрыла тихая, незаметная, с печальным лицом монашка-домоправительница. Патриарх попросил меня спеть в Елоховском соборе в Новогоднюю ночь.
  
  — В. А., за труды праведные мы вас хорошо поблагодарим, церковь не любит оставаться в долгу.
  
  Во время чаепития я спросила Святейшего, не знает ли он, в какой обители проживает монах Нафанаил.
  
  — Как не знать? Нафанаил совсем хворый стал. Живет в Загорске, в монастыре Троице-Сергиевской Лавры. Мирских селян туда не пускают. Женщинам не полагается заходить на территорию мужского монастыря.
  
  — Мы когда-то были знакомы, этот человек в моей жизни оставил неизгладимый след. Разрешите с ним повидаться, хотя бы на несколько минут?
  
  — Если монах Нафанаил будет в силах говорить, вам устроят с ним встречу. Поезжайте туда утром.
  
  Лавра такая же нарядная и праздничная. Последний раз я была в Загорске очень давно. Записка патриарха Алексия открыла глухие монастырские ворота. Предупредительный настоятель со светскими манерами проводил меня на второй этаж. В крошечной каморке-келье, укрытый простым серым одеялом, на деревянном топчане лежал изможденный старец. Подслеповатыми, воспаленными слезящимися глазами он долго смотрел на меня.
  
  — Я узнал вас, дочь моя! Что вас привело в Лавру? Говорите не таясь. — Из глаз полились непрошенные слезы. — Вот и хорошо, поплачете и легче станет. Страсть надо уметь укрощать. После одержанной победы в сердце почувствуете легкость, а в скорбной душе — величие духа. Вижу, что вам тяжело. Искуситель не вечно будет измываться, не за горами — его черед. В каждодневных молитвах ищите свой путь. Прощайте, дорогая, не забывайте Господа нашего. До ухода в лучший мир я буду за вас молиться.
  
  С очищенной душой я вернулась домой. Позвонила Вольфу Мессингу, пригласила его на концерт. В антракте он принес букет сирени, потом мы отправились в ресторан.
  
  — В. А., — сказал он, — на протяжении двух часов мы говорили обо всем, но главного не сказали. Я не сумею дать надлежащий ответ на ваш внутренний вопрос, потому что вы мне не доверяете, а я, естественно, вас побаиваюсь.
  
  И все-таки он меня пожалел.
  
  — Так и быть, протяните ко мне ваши руки, закройте глаза. Теперь слушайте меня внимательно и сразу же забудьте то, что я вам скажу. Вы переживете его лет на 30. Он умрет весной 1953 года, уверен, что не своей смертью, миллионы людей — его враги, самые страшные те, кто находится рядом с ним.
  
  Я подготовила 7 концертных программ, составленных из русских романсов, начиная от песни XVIII века. В репертуар включила романсы Римского-Корсакова и шедевры рахманиновской лирики, тонкие и своеобразные произведения скандинавских композиторов Грига, Сибелиуса, Синдинга.
  
  На концерт в Большой зал консерватории пришел актер и режиссер Алексей Дикой. С ним была его жена, милейшая женщина, Александра Александровна, в прошлом балерина.
  
  — В вашем исполнении, В. А., — проговорил Дикий, — мне больше всего понравились песня Грига «По дороге на родину» и «Стужа» Синдинга. В передаче тончайших нюансов мне послышалось страдание, душевный вопль истерзанной души. Для того чтобы понять ваше человеческое нутро, достаточно услышать только эти две песни.
  
  Дикие повезли меня к себе ужинать. Слушать Дикого необыкновенно интересно. Мы сидели до утра.
  
  
  Сталин дряхлел, но пытался быть бодрым. Он дал понять, что не оставит меня в покое, что я принадлежу только ему одному. Когда я хотела уехать, Сталин попросил остаться.
  
  — Мне лучше, когда ты рядом. — Он лег на кушетку. — Верочка, почитайте вслух «Петра Первого» Толстого, главы про Полтавское сражение.
  
  И. В. слушал с упоением. Хронологию, имена и фамилии русских командиров знал на память. Потом он вызвал Поскребышева:
  
  — А. Н., закажите для нас фильмы «Александр Невский» и «Петр Первый». На просмотр никого не зовите. До конца дней своих буду преклоняться перед гением и величием русских царей.
  
  Я спросила И. В., почему до сих пор нет художественного фильма про жизнь царя Ивана Грозного.
  
  — Мне говорили, что эту тему разрабатывает кинорежиссер Эйзенштейн. Мы думаем, что он справится с этой работой.
  
  Принесли вино и закуски, на его щеках выступил легкий румянец. Он непрерывно курил. Трубку набивал табаком из папирос «Герцоговина флор». От табака его пальцы были желто-коричневыми.
  
  — Верочка, — проговорил И. В., — вам надо завоевать расположение Берия. Он такой же азиат, как и я. Вы должны найти с ним общий язык. Как только с ним подружитесь, к вам перестанут приставать с дурацкими предложениями. Его все боятся. Советую не переходить границы дозволенного, иначе он вас сомнет и, как ненужную тряпку, выкинет на помойку.
  
  И. В. собирался еще что-то сказать, но не сумел, послышалось горловое клокотание. Глазами он показал на звонок. Я позвонила, вбежал перепуганный Поскребышев. Врачи констатировали сердечный приступ. Сказались годы войны. Сталина не видела больше месяца.
  
  Год 1946
  В канун Нового года позвонил Берия. Вельможно-барственным тоном проговорил:
  
  — Дорогая В. А., сколько можно от нас прятаться? Обещанного я жду с нетерпением маленького ребенка. Приглашаю вас на встречу Нового года, отказ не принимается.
  
  За мной приехал Давид Кикнадзе — красивый, стройный брюнет. Молодой человек в юности мечтал стать оперным артистом. Он в совершенстве владел пятью языками, был отличным спортсменом, прекрасно играл в теннис, лихо держался в седле. Воспитанный, интеллигентный Давид всюду обращал на себя внимание. Комсомол мобилизовал его в органы. Так он оказался в секретариате Берия.
  
  Особняк Берия сказочно иллюминирован. Гостей радушно встречают хозяин дома и его жена, красавица Нина, увешанная бриллиантами.
  
  — Я рад, что вы, наконец, нашли дорогу к нашему шалашу, — улыбаясь, сказал Л. П.
  
  По паркетному залу торжественно пронесли себя грузные, тяжеловесные супруги Маленковы, Андреевы, Ворошиловы, Деканозовы, Серовы, Рюмины, Вышинские, Мехлисы, Кобуловы, Микояны, Кагановичи, Шверники… За 15 минут до наступления праздника всех попросили сесть за стол. Посыпались многочисленные тосты. Первым получил слово Маленков:
  
  — Дорогой Л. П., — сказал он, — я поднимаю бокал с шампанским за нашу дружбу, чтобы она была прочной и монолитной, как гранит.
  
  Оркестр грянул туш. О Сталине никто не вспомнил. Для них он был ширмой, за которой удобно прятаться. Мы с удовольствием смотрели французский эротический фильм. Берия комментировал. Во время острых сцен именитая публика ржала и возбужденно орала. Под занавес, в два часа ночи, приехал Буденный. Захлебываясь утробным смехом, Берия громко проговорил:
  
  — Притащился еще один кобылий хвост. Говорят, что незванный гость хуже татарской образины!
  
  Маршал Семен Буденный не расслышал «сердечного» приветствия. Я с упоением пела русские романсы. Многие украдкой вытирали влажные глаза. Подбежала восторженная Нина Берия:
  
  — Спасибо за доставленное удовольствие. Приходите к нам почаще! Вы своим искусством разворотили мне душу.
  
  Только спустя много лет я поняла значение этой фразы.
  
  Берия подвел ко мне полного, широкоплечего человека с выпуклыми глазами. Нина умолкла, сжалась, отошла. Украдкой вытирала слезы, чтобы никто не видел.
  
  — Познакомьтесь, — сказал он весело, — кинорежиссер Михаил Эдишерович Чиаурели.
  
  Мой новый знакомый, вращая глазами, улыбаясь, проговорил:
  
  — Очень рад. Слушал вас неоднократно в Большом театре. Теперь я знаю, какая вы!
  
  С любопытством спросила:
  
  — Какая?
  
  — Сладкая! — не моргнув глазом, ответил Чиаурели. — Вкусней любого шоколада!
  
  — В. А., мы приготовили вам сюрприз, — шепнул Берия. — Скромная память о сегодняшнем вечере — кофейный сервиз на 12 персон. Китайцы разбираются в фарфоре! Мне говорили, что это работа XVII века.
  
  Чиаурели отошел, весь вечер около него вертелась молодая актриса Художественного театра Марина Ковалева, дочь прославленной русской певицы О. В. Ковалевой — исполнительницы русских народных песен. Марина — любовница Чиаурели.
  
  — Мы слышали, что вы собираетесь на гастроли в Скандинавские страны? — спросил Берия.
  
  — Да, я на днях должна получить иностранный паспорт.
  
  — Перед отъездом у нас состоится дружеская беседа. Надеюсь, что ваша боязнь окончательно испарилась?
  
  Ответила с актерским нажимом:
  
  — Л. П., я перед вами немного виновата.
  
  Провожая меня, Давид Кикнадзе смущенно спросил:
  
  — В. А., вы не смогли бы заниматься со мной один раз в неделю? Уроки я буду оплачивать.
  
  Сказала, что должна подумать. Кроме сервиза, Кикнадзе принес чудесные картины, принадлежащие кисти неизвестных художников. Письмо старое, удивительнопрекрасное. Волшебство красок кружит голову. Я не перестаю удивляться: почему художники тех далеких времен умели создавать сказочные шедевры? Они познали секрет красок, и свою тайну великие творцы прошлого навечно унесли в могилу.
  
  Впервые увидела Поскребышева в нарядной форме генерал-лейтенанта, хотя он не был даже простым солдатом.
  
  — Хорошо, что у вас никого нет. Новый год, Верочка, вы встречали в квартире Берия?
  
  — Об этом меня попросил И. В.
  
  А. Н. многозначительно посмотрел на меня.
  
  — Мне удалось все сделать, чтобы за вами прекратилась позорная слежка.
  
  — Вы — чудо! И за это я должна вас поцеловать.
  
  — Верочка, повторяю, Берия опасный человек, он давно точит на вас зубы. У него есть союзник, ваш давний враг Андрей Вышинский. Остерегайтесь косматого зверя. Лаврентий сделан из металла, он покрепче своих предшественников. Дзержинский перед ним — мальчик. Когти у Л. П. отточенные.
  
  В день получения иностранного паспорта Берия назначил встречу в служебном кабинете. После общих незначительных фраз он приступил к «делу».
  
  — В. А., несмотря на то что многие ваши поклонники давно уже гниют в земле, их письменные свидетельства сохранились. И. В. по дурости все еще продолжает верить, что вы — непорочная кобылка. Это спасло вас от казни.
  
  Оскалившись, Берия отвратительно рассмеялся. Я попыталась возмутиться, он меня резко перебил:
  
  — Мы не будем настаивать на подписке о неразглашении, мы любим чистую, ювелирную работу. После каждой встречи с любимым товарищем Сталиным вы будете мне все рассказывать. Вы — актриса, и вам ничего не стоит показать, изобразить, присесть. Один раз обманете — направлю без предупреждения в гости к мертвому Тухачевскому. В могиле сумеете сделать выбор, на каком свете лучше жить. Забыл сказать: вами серьезно заинтересовался мой друг, кинорежиссер Чиа-урели.
  
  — Весьма польщена.
  
  — Вы обратили внимание на то, как изменился ваш престарелый любовник? Скоро он вообще ничего не сможет. Врачи мне говорили, что он протянет максимум еще одну пятилетку. Тогда вы лишитесь единственной опоры. Боюсь, что в вашем возрасте найти подходящую замену будет трудно.
  
  — Л. П., это вас не должно волновать.
  
  Берия встал, протянул руку для пожатия.
  
  — Надеюсь, мы останемся добрыми друзьями. Помните, что это в первую очередь в ваших интересах.
  
  
  Сталин пригласил в Кунцево на обед. Попросил рассказать, как прошли гастроли. Я знала, что он не любит, когда хвалят западную культуру. Ему понравилось слово «тлетворный», потом с легкой руки Маленкова стали добавлять слово «Запад», которое прочно осело в его лексиконе.
  
  — Спасибо И. В., гастроли прошли вполне успешно. Одолевала тоска по Москве, по театру, по друзьям.
  
  — Наш министр кинематографии Иван Григорьевич Большаков слезно попросил, чтобы мы высказали свое мнение относительно второй части фильма «Иван Грозный».
  
  — Для того чтобы дать объективную оценку, давайте освежим нашу память и вначале посмотрим первую часть.
  
  Среди зрителей Жданов, Берия, Маленков, Г. Ф. Александров, Молотов, академик Тарле — автор книг о Наполеоне и Талейране, кинорежиссер Эйзенштейн, исполнитель роли царя Ивана — артист Николай Черкасов.
  
  Трудно понять, какое впечатление произвела картина на Сталина. Мы все с нетерпением ждем разговора о любимце И. В. Услужливая Валечка принесла напитки, бутерброды, сладости, папиросы, кофе, чай, фрукты. Усталое лицо Эйзенштейна подергивалось нервным тиком. Вожди напряженно молчали, ожидая, что скажет Сталин. Тогда легче будет наметить «курс правильного поведения». Всегда трудно начинать первым. По беспокойным, бегающим глазам И. В. заметил колебания соратников — бессменных побратимов. Немая сцена его забавляла. Астматический кашель Жданова вывел «жизнерадостную» компанию из оцепенения.
  
  Сергей Михайлович сказал, что свою ошибку видит в тёк, что он растянул и искусственно разделил вторую серию фильма на две части. Поэтому основные для всего фильма события — разгром ливонских рыцарей и выход России к морю — не попали во вторую серию. Между ее частями возникла диспропорция, оказались перечеркнутыми проходные эпизоды.
  
  Эйзенштейн от волнения говорил с трудом, и Черкасов продолжил объяснение.
  
  — Исправить картину можно, — сказал он, — но для этого нужно резко сократить заснятый материал и доснять сцены ливонского похода.
  
  — У вас неправильно показана опричнина, — обратился Сталин к режиссеру. — Опричнина — это королевское войско. В отличие от феодальной армии, которая могла в любой момент сворачивать свои знамена й уходить с войны, образовалась регулярная армия, прогрессивная армия. У вас опричники показаны как ку-клукс-клан. Царь у вас получился нерешительный, похожий на Гамлета. Все ему подсказывают, что надо делать, а не он сам принимает решения. Мудрость Ивана Грозного состояла в том, что он стоял на национальной точке зрения и иностранцев в свою страну не пускал, ограждая ее от иностранного проникновения. В показе Ивана Грозного в таком направлении были допущены отклонения и неправильности. Петр Первый — великий государь, но он слишком раскрыл ворота и допустил иностранное влияние в Россию. Еще больше допустила его Екатерина.
  
  — Эйзенштейновский Иван Грозный получился неврастеником, — сказал, кашляя, Жданов.
  
  Молотов добавил:
  
  — Вообще сделан упор на психологизм, на чрезмерное подчеркивание внутренних психологических противоречий и личных переживаний.
  
  — Нужно показывать исторические фигуры правильно по стилю— говорил Сталин. — В первой серии неверно, что Иван Грозный так долго целуется с женой. В те времена это не допускалось.
  
  — Вторая серия, — сказал Молотов, — очень зажата сводами, подвалами, нет свежего воздуха, нет шири Москвы, нет показа народа. Нельзя показывать одни только заговоры.
  
  — Иван Грозный был очень жестоким, — продолжал Сталин. — Показывать, что он был жестоким, можно, но нужно показать, почему необходимо было быть жёсто-ким. Одна из ошибок Ивана Грозного состояла в том, что он не сумел ликвидировать пять оставшихся крупных феодальных семейств, не довел до конца борьбу с феодалами. Если бы он это сделал, то на Руси не было бы Смутного времени. Тут Ивану помешал Бог: Грозный ликвидирует одно семейство феодалов, а потом целый год кается и замаливает «грех», тогда как ему нужно было действовать решительнее! Конечно, мы не очень хорошие христиане, но отрицать прогрессивную роль христианства на определенном этапе нельзя. Это событие имело очень крупное значение, потому что это был поворот Русского государства на смыкание с Западом, а не ориентация на Восток. Только освободившись от татарского ига, Иван Грозный торопился с объединением Руси.
  
  Эйзенштейн устало:
  
  — Создавая фильм о Русском Ренессансе, мы стремились раскрыть перед зрителем не быт XVI века, но бытие «государственной идеи» Ивана — единодержавие. Нам хотелось поднять фигуру Грозного над случайнобытовыми черточками его характера и постараться уловить в человеке черты трагической величественности его исторической роли прежде всего. Отсюда и стиль картины.
  
  С. М. тяжело опустился на стул. Сталин цепким взглядом обвел присутствующих:
  
  — Иван Грозный совершил непоправимую ошибку: он слишком мало истребил боярских родов. Мало было у него преданных людей, таких, как Малюта Скуратов и Федор Басманов. Вот вам пример мужества и отрешенности во имя отчизны. — Сталин взглянул на Берия. Общество, поеживаясь, перехватило этот утверждающий взгляд. — Теперь мы хотим услышать мнение Евгения Викторовича Тарле.
  
  Маститый академик, увенчанный правительственными наградами, растерянно посмотрел на Сталина: его недавно освободили из концентрационного лагеря. И. В. благосклонно ему кивнул.
  
  — И. В. абсолютно прав в своем видении исторической концепции сложной эпохи Ивана Грозного. Существует множество свидетельств, подтверждающих прекрасное начало царствования Ивана IV и говорящих о том, что середина XVI века стала для России порой больших надежд, имевших перед собой вполне реальную почву. На это время приходится расцвет культуры и общественной политической мысли. Проводились в жизнь важные государственные реформы, начало развиваться книгопечатание, был создан шедевр русской архитектуры — Собор Василия Блаженного. Присоединение Казани (1552) и Астрахани (1556) открывало широкие возможности для развития торговых связей со странами Востока. Есть много фактов, свидетельствующих о том, что борьба с Казанским и Астраханским ханствами была воспринята народом как акт большого политического значения. Неизбежность борьбы и жертв на восточных и южных рубежах России была для всех ясна, а блестящий успех оправдал все жертвы и высоко поднял авторитет молодого царя Ивана.
  
  Черкасов, зная, что Сталин ценит его талант, попытался повернуть разговор ближе к фильму, но так, чтобы получить разрешение на дальнейшую работу над ним.
  
  — Критика помогает, — произнес он убежденно. — Пудовкин тоже после критики сделал хороший фильм «Нахимов». Мы уверены в том, что сделаем не хуже, ибо я, работая над образом Ивана Грозного не только в кино, но и в театре, полюбил этот образ и считаю, что наша переделка сценария сможет оказаться правильной и правдивой.
  
  Эйзенштейн молча заплакал. Он не понимал, что его лучший друг спасал его любимое детище от сожжения.
  
  С. М. встал:
  
  — Все, что здесь было сказано, станет лейтмотивом переработанного фильма, — голос Мастера дрогнул, — если нам доверят переделку ленты.
  
  Сталин веско:
  
  — Для того чтобы понять зрелые годы Ивана Грозного, надо как следует вчитаться в его письма к князю Андрею Курбскому, изучить его Послания в Кирилло-Белозерский монастырь, Семиону Бекбулатовичу, к английской королеве Елизавете, шведскому королю Иоганну III, польскому королю Стефану Баторию.
  
  Заговорил Жданов:
  
  — У меня есть предложение заменить товарища Эйзенштейна не менее талантливым и способным режиссером Иваном Пырьевым!
  
  Его перебил Берия:
  
  — Зачем Пырьев? Его трактористы, свинари, пастухи всем давно надоели. У нас есть мастер эпического жанра — Михаил Чиаурели.
  
  Каждый предлагал своего любимца-ставленника. В дискуссию вмешался Маленков:
  
  — От комедии до трагедии один шаг. Григорий Александров создал шедевры «Веселые ребята», «Цирк» и многие другие фильмы. Давайте, товарищи, рискнем и поручим ему переделку «Грозного». Ведь не случайно он художественный руководитель киностудии «Мосфильм».
  
  И. В. на него покосился:
  
  — Товарищ Давыдова, вам слово. Вы — ведущая со-' листка Большого театра, вы создали образы женщин, которые жили в различные эпохи. Без стеснения, невзирая на то, что здесь говорилось, выскажите свое мнение!
  
  — Я помню, с какой страстностью, с какой увлеченностью работал Сергей Михайлович в Большом театре над оперой Вагнера «Валькирия». Его фильм «Иван Грозный» произвел на меня огромное впечатление. Такое произведение, я не боюсь этих слов, мог создать только гениальный художник, художник-мыслитель, художник-творец. Я не историк-аналитик, возможно, режиссером допущены какие-то исторические ошибки, но кто, кроме самого автора, в состоянии их исправить? Ни Пырьев, ни Чиаурели, ни Александров, хотя никто не отнимает у них права на талант, не сумеют создать шедевр, равный таланту нашего современника — Сергея Эйзенштейна.
  
  Сталин обрадованно:
  
  — В.' А., вы хороший товарищ! Переделку второй части фильма «Иван Грозный» мы поручаем товарищу Эйзенштейну.
  
  С. М. спросил, не будет ли каких-либо специальных указаний в отношении фильма.
  
  — Я даю вам не указания, — спокойно ответил И. В., — а высказываю замечания зрителя. Нужно правдиво и сильно показывать исторические образы. Вот «Александр Невский» прекрасно получился. Режиссер может варьировать в пределах стиля исторической эпохи. Может отступать от истории. В первой серии Курбский — великолепен. Очень хорош князь Старицкий. Будущий царь, а ловит руками мух! Такие детали нужны. Они вскрывают человеческую сущность. Для актера самое главное — уметь перевоплощаться. Вот вы умеете перевоплощаться, — похвалил он Черкасова.
  
  Я была счастлива, что атмосфера беседы разрядилась, она стала дружественной.
  
  
  Годы напряженной работы вконец измотали больного художника. Тема Ивана Грозного, тема казней, террора, измен, пыток была самой актуальной для нашего СМУТНОГО ВРЕМЕНИ. Сергей Эйзенштейн написал новый сценарий. Преодолевая сердечные приступы, он продолжал творить. Выполняя указания вождя, сам того не ведая, Мастер лепил образ Грозного со Сталина. Работая над картиной, Эйзенштейн размышлял над Шекспиром. Сердце великого Мастера перестало биться ночью 10 февраля 1948 года. Два дня на «Мосфильм» шли толпы людей. Симфонический оркестр играл «Скифов» Сергея Прокофьева. Музыканты тоже были участниками «Грозного», они плакали. Потом тело С. М. повезли в Дом кино. Те, кто совсем недавно смешивал его с грязью, без чести и совести становились в почетный караул: Пырьев, Чиаурели, Герасимов, неистово хрипящий Донской. После вскрытия врачи нашли сердце Художника истрепанным. Оно истощилось в непрерывном изнурении интеллектуального и физического напряжения. Поразилась, как много было речей, но разве они нужны мертвым. Речи не способны воскресить.
  
  
  Неожиданно для всех посвященных холеный, благовоспитанный Булганин занял кресло министра вооруженных сил. Все еще в меня влюбленный Поскребышев рассказал:
  
  — Николай Александрович — редчайший экземпляр. Представьте себе, Верочка, у него никогда не было перегибов, но за свое благополучие он боялся больше других. Отец его богатый дворянин, потомственный помещик. Матушка тоже из аристократок, а бабка при царе была фрейлиной его величества.
  
  Булганин родился в 1895 году, в 1917 вступил в коммунистическую партию. Пять лет работал следователем. Дзержинский его хвалил, он был доволен работой молодого большевика и часто говорил:
  
  — Не понимаю, Н. А., откуда у вас такая хватка? Вы рождены для органов!
  
  Булганин все делал, на улыбочке — вежливо, тихо, бесшумно. Он никогда не кричал, не повышал голоса. Когда приговаривал к смерти, как бы извиняясь, потупив томно взор, говорил очередной жертве:
  
  — Простите меня великодушно, не я приговариваю вас к казни, а большевистская партия, власть рабочих и крестьян.
  
  — В армии он сражался хреново, — прохихикал Поскребышев. — Какой он министр, покажет время. Пагубные страстишки его тоже не обошли. К водочке притрагивается ежедневно да, надо полагать, не один раз. По субботам и воскресным дням поигрывает в очко и пре-ферансик, да и к девочкам сытый конь неравнодушен. Любит грудастых, красивых, следит, чтобы зубки в порядке были. У нас на него большое дело имеется. Я думаю, что И. В. скоро прикончит это стадо. Аппарат необходимо обновлять.
  
  Пьяненький Поскребышев разошелся вовсю:
  
  — Однажды засекли мы у него дамочку — любовницу, актрисочку из Цыганского театра «Ромэн». Оказалось, что юная дева давно нам служит и за денежки все рассказывает. Он у нас вот где сидит! — А. Н. показал кулак, обросший рыжими волосами, потом его медленно разжал. — Булгашка против нас не пойдет, но если, курва, змеем обернется, в другую сторону поглядит, — забудет, как мамочку и папочку звали. Прикажем тогда раскрасавице цыганочке задушить в кроватке военного министра, а можно и безболезненно, порошочек медовый сладенький в чаек или кофеек всыпать. Академики, ученые-фармацевты, старички заслуженные, избранники народа придумали таблеточки: крошечную горошинку в супчик или в компотик положить — и человека… нету. Мертвый человечек… И вскрытие бесполезно. Патологоанатом напишет: «Смерть наступила от сердечного приступа…»
  
  С ужасом слушала болтовню кремлевского полуна-местника. Незаметно перешла на другую тему:
  
  — Скажите, И. В. серьезно увлекся сестрой товарища Кагановича?
  
  — Как вам сказать, Верочка? — Гость пододвинул к себе еще одну бутылку водки, пил из стакана, закусывал холодным мясом и соленым огурцом. — Для укрепления своих расшатавшихся позиций Молотов по совету Берия предложил Лазарю сосватать Сталину его сестру. Они были уверены, что маневр удастся и тогда эта вшивая группка окончательно приберет к рукам И. В. Любая сказка имеет еще присказку. Тройка уговорила Розу. Во время кремлевского банкета И. В. обратил на нее внимание. Нам с Маленковым удалось застенографировать одну хитрую беседу, которую в своем теремочке вели товарищи Берия и Молотов. Розочка навещает товарища Сталина один разок в неделю. Тройка лелеет надежду, что она отяжелеет, но мы с нее, образины носатой, глаз не спускаем. Если что и получится, силой потащим на аборт, а там и повод будет прирезать проклятую жидовку.
  
  Зная, что я буду молчать, А. Н. продолжал:
  
  — Лазарь Каганович — хитрый еврей. Столько лет при Сталине сидит. Чистеньким себя считает. А если со стороны посмотреть— оборотень! Все они, паразиты, в рабоче-крестьянское сословие лезут, а батюшка его, преподобный Моисей Каган еврейским сватом был, ермолку носил, а Лазарь ему в детстве прислуживал, да и образования у него никакого нет, а вот в ведущие министры пролез! Верочка, наберитесь терпения, я вам про всех номенклатурных сволочей расскажу. Эта вшивая компания больше всего на свете награды любит. Булганин Колька — маршал, вот потеха! Нос от водки у него всегда сизо-бурый. Берия глазастый — маршал и Герой Социалистического Труда. Лазарь тоже Герой! А мне, говорю без обиды, ничего не дали, работаю, как проклятый, вот тебе и справедливость…
  
  — А. Н., в нашей стране когда-нибудь будет коммунизм?
  
  — На том свете мы его увидим. Там все равны: и жертвы, и палачи…
  
  
  У меня стал бывать Давид Кикнадзе. Молодой человек с радостью брался выполнить любое, самое незначительное поручение. Он ничего не требовал взамен, только подолгу молча смотрел на меня. Давид никогда ни о чем не спрашивал.
  
  Мы совершили автомобильную прогулку по Москве.
  
  День склонился к вечеру, когда показалось вдали подмосковное село Троицкое. Лунный свет освещал храм. Нас заметил сторож — седенький старичок.
  
  — В Божий храм пущать не велено! — сказал он фальцетом, строго насупив выгоревшие брови. Он торопливо семенил за нами. — Вижу, что вы люди непростые, ладно уж, — мотнул он седенькой головкой, — так и быть, покажу вам храм, а то не сегодня-завтра снесут его или склад в нем оборудуют. Нынче во многих храмах дрова берегут.
  
  Красно-оранжевый свет потрескавшихся от времени стен отчетливо выделял богатство белокаменного убранства. Внутри храма сохранились фрагменты золоченого резного иконостаса, некогда подымавшегося до самых сводов. Церковь в Троице-Лыкове — один из последних памятников Древней Руси, ее лебединая песня. Словоохотливый старичок рассказал, что в молодости был священником, служил в этой самой церкви и случайно его не коснулось лихолетье.
  
  — Не побрезгуйте, товарищи хорошие, зайти в избу, чайку с медком откушать! — попросил нас церковный сторож-священник.
  
  Крошечный домик. Низенькая чистенькая старушка несказанно обрадовалась нашему приходу. Видно, что нечасто наведывались к ним люди. Руки она тщательно вытерла о засаленный фартук. На столе появились четвертинка водки, деревянная миска с солеными огурцами и мочеными помидорами, душистый домашний хлеб, мед, кринка парного молока. Старушка торжественно внесла кипящий на угольях самовар. Задумалась, почему в этой полусказочной, низкорослой избушке, которая всем своим существом наполовину вросла в землю, было так хорошо и
  покойно. Если бы так продолжалось вечно! Как приятно иногда идеализировать свое существование.
  
  Старичок большим ключом открыл висячий заржавленный замок, потом, поплевав на руки, приподнял крышку старого окованного железом сундука, наполненного доверху старинными иконами и складенями.
  
  — Мы состоим из иконописцев Роковоловых, — сказал он гордо. — И прадед, и дед, и отец писали иконы. Вот храню их столько лет. Нынче иконы никому нельзя показывать. С ними не всегда хорошо, бывает и грустно. Есть у меня друг, монах один, свой век он доживает в обители, в Печорском монастыре. Его из Загорска Светлейший в наказание на Псковщину погнал. Достойный человек. Когда силы еще имелись, частенько к нам в гости захаживал, иконки все раскладывал, не мог на них наглядеться. До чего же умница, безошибочно определял, чье письмо и когда доска была изготовлена, да и фамилии мастеров знал.
  
  Шепотом спросила:
  
  — Монах Нафанаил жив?
  
  Старичок насторожился.
  
  — Откуда вам его знать? Вы барышня светская, что у вас может быть с божьим человеком?
  
  — Мы редко виделись с монахом Нафанаилом, но, поверьте, он — мой самый большой друг. Вы имеете от него какие-либо весточки?
  
  — С месяц назад были оттуда люди, богомольцы праведные, говорили, что он совсем плох, что скоро отдаст Господу душу.
  
  — Меня пустят в монастырь проведать монаха Нафанаила?
  
  Старичок хитро прищурился:
  
  — В обители проживает монах Харлампий, он — правая рука настоятеля. Шепните ему на ушко, но чтобы никто не слышал, мол шлют привет из села Троицкого отец Григорий с матушкой Агриппиной Семеновной. Мы с ним вроде как сродственники. Барышня, Боже вас упаси что-либо сказать при настоятеле, а тем паче при посторонних. В момент косточки пересчитают.
  
  Мы хотели отблагодарить доброго старичка, но не тут-то было.
  
  — Простите меня, барышня и вы господин-товарищ хороший, разве мы похожи на нищих скоморохов? Премного благодарны, в подаянии не нуждаемся. Милости просим, завсегда рады добрым людям.
  
  Прощаясь со мной, Давид Кикнадзе сказал:
  
  — Спасибо за этот необыкновенный вечер. Я с нетерпением буду ждать его повторения.
  
  Поднимаясь по лестнице к себе в квартиру, вспомнила первую встречу с Михаилом Николаевичем Тухачевским. В заколотившемся сердце ощутила необъяснимый страх» Неужели через столько лет подкралось новое чувство?».
  
  
  Сталин вызвал в Кремль. Он был не в себе. Его мучило странное недомогание. Как только вошла, зло крикнул:
  
  — Вы зазнались, неизвестно отчего возгордились, стали нас избегать! — Не перебивая, слушала наставни-ка-царя. — Вместо того чтобы нас навестить, шляетесь по библиотекам, бегаете в музеи, ходите в церкви!
  
  — Миленький, не сердитесь, в театре репетируем вашу любимую оперу «Борис Годунов» Мусоргского. Я работаю над образом Марии Мнишек. Чтобы достоверно сыграть коварную польку, надо изучить эпоху.
  
  Сталин смягчился, на его дряблом, рябом лице разгладились морщины.
  
  — А мы думали, что вы нас окончательно забыли! Что старый Сталин никому не нужен.
  
  В двери просунулась голова Поскребышева. Виновато моргая глазами, он сказал:
  
  — В приемной дожидается патриарх Алексий.
  
  — Проводите его в Успенский собор, мы сейчас туда придем.
  
  Ярко освещенными подземными переходами мы прошли в Успенский собор. Нас сопровождают офицеры могучего телосложения во главе с Власиком, недалеко от нас плетутся шарообразные генералы.
  
  — Необходимый ритуал закончен, до места привели, проваливайте! — резко сказал Сталин.
  
  И: В. подошел к Патриарху, прижался к нему. Старик, благословляя Сталина, тихо проговорил:
  
  — Хорошо, И. В., что вы Бога не забываете!
  
  Я отошла, чтобы не мешать беседе, но резонанс не мог скрыть их разговор. До меня отчетливо доносилось каждое слово.
  
  — И. В», вам необходим отдых, — ласково, словно маленькому ребенку, сказал Патриарх Всея Руси.
  
  Из груди Сталина вырвался глухой вопль.
  
  — Устали мы сражаться с иродами, — жаловался Алексию И. В. — Поймите, Россия колоссальная, а я один.
  
  — Нынче верить никому нельзя, — наставительно шептал на вид такой тихий первосвященник Алексий.—
  
  Бога не забывайте, чаще молитесь, тогда познаете великую благодать.
  
  — Приезжайте к нам почаще! — просительно сказал Сталин. — Мы вам будем всегда рады.
  
  — Вот и не заметил, как старость подкатилась, трудновато стало передвигаться, ноги совсем отяжелели, — сказал Патриарх.
  
  — Дадим новую машину. Русский Патриарх ни в чем не должен нуждаться, — веско заметил И. В.
  
  Проницательный Сталин видел, что Патриарх Алексий чего-то не договаривает.
  
  — Святейший Патриарх, вы хотите что-то сказать или попросить?
  
  — И. В., нельзя ли на Руси новые храмы открыть? Трудно русскому народу жить без Господа нашего»
  
  — Решим этот вопрос» Что еще? — устало спросил Сталин.
  
  Патриарх явно не решался задать самый главный вопрос, из-за которого он приехал к Сталину в Кремль.
  
  — В небольшом подмосковном городе Загорске имеется Лавра Троице-Сергиева монастыря. Шестьсот лет стоит Лавра, а люди и по сей день взора от нее оторвать не могут. И царь Иван Васильевич Грозный, и Борис Годунов не раз там бывали, на поклонение в Лавру ездил и государь Петр Первый, молился, прощение у Господа вымаливал за нерадивого сына болезного, царевича Алексея.
  
  — Не тяни, Патриарх, говори, что надо! — перебил Святейшего Сталин.
  
  — Лавра — гордость Русской Земли, а Загорск — весь в заплатках.
  
  Сталин рассердился:
  
  — Святейший Патриарх Алексий, вы не за свое дело беретесь. Вам надо молиться, людей уму-разуму учить, а государственные вопросы, что и где строить, мы решим без участия православной церкви.
  
  Обиделся российский первосвященник. Поднялся, не прощаясь, пошел к выходу. И. В. загородил ему дорогу:
  
  — Простите, Алексий, — твердо сказал И. В. — Церковь не должна вмешиваться в строительство городов русских. Мы же вас не учим церковным обрядам.
  
  — Прощайте, И. В., — сказал Патриарх.
  
  Сталин позвал меня:
  
  — Хороший, умный старик! — проговорил он. — Уважительный, такой долго проживет, надо ему дать орден Ленина.
  
  И. В. опустился на царский трон. На голову он надел царский головной убор из золота, украшенный драгоценными камнями, крестом и отделанный собольим мехом. В руки взял тяжелый, усыпанный драгоценностями царский скипетр. Я впервые видела его в таком облачении.
  
  — И. В., вам очень идет такой наряд! В нем вы — настоящий царь!
  
  — Подойди ко мне, Верочка! — сказал он шепотом.
  
  Я медленно приблизилась к Сталину.
  
  — И. В., я вас слушаю.
  
  — Садись рядом, здесь есть место и для царицы.
  
  Ослушаться не могла.
  
  — Надень корону, теперь ты сумеешь хорошо сыграть Марину Мнишек. Вот мы и без режиссеров прорепетировали.
  
  Вечером поехали в его любимое Кунцево. От ужина он отказался, в его голосе уловила жалобные нотки:
  
  — Плохо мне, тяжесть давит на сердце. Ночью совсем не могу спать, кровавые сны вижу, это плохое предзнаменование. Пятна кровавые днем и ночью преследуют. С тобой, Верочка, легче переносить невзгоды. Подвинься, лягу к тебе…
  
  
  Давид Кикнадзе принес роскошную корзину цветов. Я его за это пожурила:
  
  — Мне неловко принимать от вас цветы!
  
  — В. А., не будем говорить о мелочах. Через час вам предстоит свидание с товарищем Берия. Я отвезу вас к нему на дачу.
  
  — Это невозможно. В театре назначена вечерняя репетиция, после короткого отдыха состоится запись на радио. Ради меня вызван симфонический оркестр.
  
  — Хорошо, я позвоню Л. П.
  
  После телефонного разговора он сказал:
  
  — Л. П. недовольно проговорил, что если я не нашел с вами общего языка, значит, я плохой работник. Он приказал неотлучно следовать за вами. После ночной репетиции нам все равно придется поехать к нему.
  
  Я не могла понять, кому Давид больше предан: Берия или мне. Вопрос довольно щекотливый, я была обязана проверить своего друга.
  
  — Давид, для чего вам нужна моя дружба? — спросила я наивно.
  
  Кикнадзе встал, подошел ко мне, поцеловал руку:
  
  — В. А., я слушал вас во многих операх, ваша игра, голос, актерское перевоплощение заставили меня о многом задуматься. Раньше я жил, не думая о том, что дал нового сегодняшний день и что даст завтрашний. Сломя голову я, как Ванька-Встанька, крутился в человеческом водовороте. Разрешите молча боготворить вас?
  
  — Давид, я тронута чистотой вашего отношения, но вы многим рискуете! В вашей жизни еще будут крутые повороты, рифы, непредвиденные ямы, через которые придется перепрыгивать.
  
  — В самом трудном поединке я сумею отстоять нашу дружбу, которую хочется назвать СВЯТОЙ, — проговорил запальчиво молодой человек.
  
  — Но кроме холодных, пронизывающих ветров, имеются злые, завистливые и жестокие люди. Они постараются вам помешать. Для того чтобы их победить, надо быть тонким дипломатом, умным, лавирующим политиком.
  
  — Постараюсь выполнить ваш завет.
  
  На листке бумаги он написал несколько слов: «Л. П. — мой родственник, брат отца. Чиаурели мечтает сойтись с вами. Он будет приставать до тех пор, пока не дадите ему серьезный отпор».
  
  Я не смогла так быстро довериться Давиду Кикнадзе, которого совсем не знала.
  
  
  Берия пригласил с ним поужинать. За столом прислуживали молодые красивые девушки.
  
  — Люблю свежих, непорочных дев, — засмеялся Берия, потягивая из хрустальной рюмки армянский коньяк. — Рад, что вы приехали. Не краснейте, мой комплимент к вам не относится. — Он плотно закрыл двери комнаты, отдав распоряжение адьютанту никого не пускать. — Нехорошо, когда человек умышленно уклоняется от данного слова.
  
  — Не понимаю, о чем вы говорите, Л. П.
  
  — Целую ночь провели со стратегом революции, а нам об этом ни слова? Мы же с вами договорились?
  
  Берия начал вращать белками глаз, от ужаса я посинела. Мой испуг вызвал у него удовольствие.
  
  — В. А., о чем с вами беседовал товарищ Сталин, самый мудрый из мудрых? Как он вас пользовал? На коленях, стоя на коврике, или же в постельке? Только откровенно, неужели он еще может? Мы же свои люди, нас не надо стесняться!
  
  — На подобные вопросы я отвечать отказываюсь. Разрешите мне уйти!
  
  Цинично рассмеявшись, он проговорил сквозь зубы:
  
  — Не стройте из себя целомудренную деву.
  
  Я растерянно посмотрела на своего мучителя. Берия нажал кнопку звонка. Вошел Саркисов:
  
  — Где Михаил Эдишерович?
  
  — Ему оформляют пропуск.
  
  В элегантном заграничном костюме вошел Чиаурели. Он за руку поздоровался с Берия. Потом что-то сказал ему по-грузински, затем обратился ко мне:
  
  — В. А., сегодня у меня день ангела. На даче все готово для веселенькой ночки — цыгане, серенады, гитары, фейерверки, полуголые девочки-нимфы будут радовать наши сердца. Что вы скажете по этому поводу?
  
  — Завтра у меня сложный день: две репетиции и спектакль.
  
  — Ничего не поделаешь, искусство требует жертв, — упрямо сказал Берия.
  
  Юные создания в легких, просвечивающихся одеждах подают питье и еду, фрукты и сладости. По их лицам, опущенным глазам, искусственным улыбкам можно было понять, что они находятся на положении гаремных рабынь.
  
  Берия, Чиаурели, Давид Кикнадзе, Кобулов надели восточные шелковые халаты.
  
  Л. П. хлопнул в ладоши. В зале появился седой человек с испитым лицом — распорядитель.
  
  — Зовите цыган! Стариков и старух отправьте на свалку!
  
  С гиканьем, с криками, разбойничьим свистом ворвалась стая молодых, темпераментных цыганок.
  
  — Для чего нам смотреть на их трехаршинные юбки? — покачав недовольно головой, пробурчал создатель сталинской «Клятвы». — Юбки и платья нам успели надоесть дома.
  
  Песни и танцы прекратились. К Берия подошла высокая, черноокая красавица Ольга:
  
  — Сначала артистов надо как следует угостить, ручки денежкой позолотить, а потом так станем плясать, что от удовольствия взмокнете.
  
  Цыган увели в столовую, где для них были сервированы столы. Берия протянул Кикнадзе пакет с деньгами. Цыгане начали ссориться, каждый стремился получить свою долю. Несчастные люди не понимали, в какой вертеп они попали.
  
  Цыганки буйно понеслись в вихревых танцах. Винные пары разогрели темпераментные сердца. На середину зала выбежала гибкая, шестнадцатилетняя Гитана. Зазвенели струны гитар и мандолин, запели старенькие скрипки. Понеслась за большие деньги обнаженная Гитана. Вздымалась девическая грудь. Ярко алели ее вишневые, чуть припухлые губы. Берия, не отрываясь, смотрел на юную красавицу. После танца он подозвал ее:
  
  — Пойдем со мной, красавица, я сделаю тебе сказочный подарок! Подруги и кавалеры завидовать будут.
  
  Девушка доверчиво посмотрела на богатого, радушного хозяина, о могуществе которого не имела никакого понятия.
  
  — Я только оденусь, без одежды неудобно, одно дело танцевать…
  
  Берия нетерпеливо перебил:
  
  — Зачем одеваться? Идем, так лучше!
  
  Он цепко схватил Гитану за руку. Как только за ними закрылась дверь, в зал вбежала испуганная, растрепанная Лиза:
  
  — Где сестра моя? — крикнула она надрывно. — Где Гитана? Куда повел ее очкастый?
  
  Наступила мертвая тишина. Чиаурели приказал танцевать и петь. Народный артист Советского Союза хорошо понимал, куда его друг, маршал Берия, повел 16-летнюю цыганку.
  
  Минут через сорок показалась бледная, дрожащая, заплаканная Гитана. На ее шее сверкала золотая цепь с бриллиантами. Красные камни на золоте отливали кровавыми пятнами. Цыгане окружили девочку. Вид обреченной их не интересовал. Жадными, завистливыми взорами рассматривали они драгоценный подарок, полученный, как им казалось, за один только огненный танец.
  
  Из боковых дверей в зал вошел надушенный Берия.
  
  Гитана подбежала к нему, глотая слезы, крикнула ломающимся голосом:
  
  — Ты — проклятый шакал, мой отец тебя все равно зарежет! Жить ты не будешь, сволочь!
  
  Кикнадзе попытался зажать девушке рот рукой, но было поздно. Берия крикнул:
  
  — Проклятых цыган за решетку! Вырывать зубы проституткам, бить плетьями, на женщин напустить голодных урок, потом всех в концлагерь.
  
  Чтобы развеселить обидчивого вождя, в зал пригласили балерин. Некоторых девочек, воспитанниц старших классов хореографического училища, я знала.
  
  Чиаурели жадными глазами впился в 16-летнюю крепконогую блондинку. Перехватив его взгляд, Л. П., улыбаясь, сказал:
  
  — Миша, давай бросим жребий, кто первый?
  
  Чиаурели согласился. В увесистом, волосатом кулаке он зажал спичку. Надо было отгадать, в какой руке она находится. Раздался победный рык! Берия выиграл пари.
  
  — Предстоит самое трудное: уговорить красавицу, — сказал Чиаурели.
  
  Л. П. подозвал девочку.
  
  — Как тебя зовут, красотка?
  
  — Маша Радина.
  
  — Где ты живешь?
  
  — В общежитии.
  
  — А что будет, если через неделю ты переедешь в собственную 2-комнатную, со всеми удобствами квартиру?
  
  — Тогда я вас расцелую.
  
  — Ты умеешь целоваться?
  
  Девушка покраснела, краска до ушей залила ее лицо, от этого она стала еще прекрасней.
  
  — Если ударилась в краску, значит, говоришь правду. Нам придется тебя проверить! — допытывался Берия.
  
  Застенчивая Маша не растерялась:
  
  — Квартиры еще нет, а целоваться хотите авансом?
  
  Берия, Чиаурели, Кикнадзе громко рассмеялись.
  
  — Подготовьте письмо на имя председателя Московского Совета, — сказал Л. П. Давиду, — чтобы в течение недели Машеньке Радиной подыскали квартиру и установили телефон из нашего резерва.
  
  Девушка подлетела к Берии, лебедиными руками обвила его бычью шею, сочными спелыми губами долгим призывным поцелуем зажала ему рот. Потом она сказала:
  
  — Я надеюсь, что вы, Л. П., говорите правду?
  
  К 20-летию Октябрьской революции Большой театр подготовил оперу Вано Мурадели «Великая дружба», действие которой происходит на Северном Кавказе в 1919 году. Она повествует о деяниях героя Гражданской войны Серго Орджоникидзе. Это он, народный комиссар тяжелой промышленности, застрелился в своей московской квартире 18 февраля 1937 г. Товарищ Серго, лучший друг И. В., понимал, что над его головой давно уже сгущаются тучи. На другой день после самоубийства Ежов с ордером на обыск и с запасным револьвером для Орджоникидзе ворвался в квартиру мертвого наркома.
  
  В духовке газовой плиты Серго оставил записку: «Сталину больше нельзя верить. Он задушит большевистскую партию. Этот человек без совести и чести. Ленин умер не своей смертью. Если Сталина не уберете — Россия погибнет. Он потопит ее в реках крови. Серго О. 18.11.1937 г. Москва».
  
  Мне рассказали, что «огнем и мечом» прошел «железный комиссар» товарищ Серго по Северному Кавказу, Армении, Азербайджану. После бандитских набегов он оставлял сожженные дома, плачущих вдов, несчастных, голодных сирот. Серго Орджоникидзе истребил целые деревни и села. Недаром старики называют Осетию Страной вечных слез. До сих пор мы помним человека, который умел сражаться с детьми и женщинами. Имени его наша страна никогда не забудет. Мы прокляли весь его ничтожный род.
  
  Когда я сказала своему товарищу, осетину, что Орджоникидзе застрелился, мой собеседник, известный артист, у которого вся грудь в орденах, мудро заметил:
  
  — Он правильно сделал, что добровольно наложил на себя руки. В этом поступке есть глубокий смысл. Когда наш родной город Владикавказ переименовали в Орджоникидзе, целую неделю люди отказывались выходить на работу. Со всего Кавказа стягивались войска. Трудно было устоять против вооруженной силы…
  
  Опера произвела гнетущее впечатление. После первого акта зал оказался наполовину пустым. Сталин по-ручил Жданову подготовить очередное постановление.
  
  На два концерта выехала в Псков. На такси поехала в Печорский монастырь. Я опоздала, умер мой друг монах Нафанаил. Услужливые монахи показали его могилку с простым деревянным крестом. Пригласила священника прочитать молитву за упокой души Великого Человека. За услуги щедро одарила монахов, оставила им деньги на памятник.
  
  Все знают, что в концертах оперным певцам не полагается говорить и тем более произносить никем не утвержденные речи. Я самовольно нарушила эту традицию. Подойдя к освещенной рампе, сказала:
  
  — Мои концерты в Пскове посвящаю светлой памяти моего названного брата Нафанаила…
  
  Меня вызвал на беседу тучный, одутловатый астматик Жданов. Брызгая слюной, он злобно проговорил:
  
  — Вы, товарищ Давыдова, нарушили каноны порядочности. Кто вам разрешил говорить со сцены про какого-то грязного монаха Нафанаила? Да еще называть его братом? За такую самодеятельность придется вас строго предупредить!
  
  — Андрей Александрович, монах Нафанаил — один из самых чистых и светлых людей России. И даже вам я не позволю оскорблять его память.
  
  Разозлившись, Жданов закашлялся. Лицо его надувалось, казалось, что оно сейчас разорвется и лопнет. Придя в себя, он глухо прорычал:
  
  — Псков для вас даром не пройдет! Мы, Давыдова, вас дисквалифицируем.
  
  В коридоре встретила Маленкова. Он попросил зайти к нему. Рассказала про Нафанаила, про псковские концерты, про беседу со Ждановым.
  
  Прищурившись, он улыбнулся:
  
  — Бояться вам нечего. К сожалению, товарищ Жданов обречен, он долго не протянет. — Потом спросил — В. А., когда можно будет вас навестить?
  
  Просто ответила:
  
  — Буду рада с вами встретиться.
  
  Жизнь продолжалась.
  
  Стареющие вожди цепко хватались за спасательную власть. Ведь никто из них ничего не умел, никто из них никогда не работал. Серпом и Молотом они дубасили друг друга. С каждым прожитым днем я все больше убеждалась в их ничтожестве, мерзости, низости.
  
  Год 1948
  Маленков назначил свидание в «хитром домике» на улице Воровского, где мне уже приходилось бывать. За то время, что я его не видела, он еще больше потучнел. Г. М. шумно меня приветствовал.
  
  — В машине, которая стоит у подъезда, вас ожидает небольшой сюрприз: корзина с цветами, сладости, отборные французские вина и всевозможные деликатесы. Если не изменяет память, вы, Верочка, дружелюбно относитесь к семге, икре, балыку, севрюге?
  
  — Спасибо, Г. МЛ Я тронута, надеюсь, что подарки от души.
  
  — И от души, и от сердца, Верочка. Мы давно не виделись! Один вопрос назойливо теребит душу: бесповоротно ли закрыто для меня ваше сердце? Простите, что становлюсь назойливым.
  
  — Дорогой, вы опять ставите меня в неловкое положение. Я не в состоянии выбраться из замкнутого круга. Умирает один именитый поклонник, вождь или полувождь. На его месте, как грибы после дождя, вырастают два новых. Вы же знаете, что до сих пор меня не забывает дряхлеющий Сталин.
  
  Маленков запальчиво крикнул:
  
  — До определенного часа! Я его ненавижу сильнее вас!
  
  — Каждую неделю звонит Вышинский. Этот боров не отстает. В открытках шлет воздушные поцелуи навязчивый кавалерист Буденный. Недавно на приеме столкнулась с Ворошиловым. Пригласил в гости на дачу. С сусальными комплиментами лезет маршал Булганин. Интеллигентно заигрывает Молотов. Каганович уговаривает приехать к нему домой, его жена уехала на два месяца в санаторий. Вчера обо мне вспомнил назойливый Хрущев. Скажите, как после этого можно жить? Как избавиться от таких мерзких мужских поползновений? Я не забыла, что на моем пути стоят Берия, Меркулов, Деканозов, Серов, Чиаурели.
  
  — Вы правы, Верочка! Трудно нацепить намордники на пасти правительственных жеребцов. Еще труднее загнать их в стойла. Вот поистине неутомимое племя!
  
  Нам очень мешает Жданов, скоро станет легче. Да и нелегко справиться с Берия. Чиаурели — его смердящий прихвостень. Потерпите, им всем скоро придет жестокий, беспощадный конец. Сам буду петлю на жирных шеях затягивать. Остальные прихлебатели существенной роли не играют. — Маленков выпил стакан крепкого чаю, потом продолжил — Наши редкие встречи разрывают сердце и душу. Остается видение, посыпанное болью, что все кончилось и надо снова набираться терпения, ждать милости… Я хочу видеть вас каждый день, хочу ночами ласкать ваше тело… Для меня вы всегда новая, неизведанная, застенчивая и прекрасная. Я уверен, что, когда любишь, чувство, если оно глубокое и настоящее, помогает преодолеть все невзгоды.
  
  — Г. М., миленький, как я могу дать согласие, когда у вас имеется семья, жена, сыновья, дочь. У меня муж, с которым не так просто развестись, и к тому же — Сталин!
  
  — Понимаю, что вам трудно сказать «да», но надеяться я могу?
  
  — В сентябре мне исполнится 42 года, неужели я еще вам нужна?
  
  — Да, Верочка, нужна! — прошептал страстновзволнованный Маленков.
  
  — В таком случае отвечаю на ваш вопрос: надеяться никогда не поздно!
  
  Счастливый Г. М. прижался ко мне.
  
  
  В Большом театре праздничная премьера оперы «Борис Годунов». Сталин остался доволен. После спектакля он сказал:
  
  — Постановка заслужила Сталинскую премию…
  
  Я реже стала бывать у И. В. У него появились другие заботы. Он стал часто болеть, выросли дети, которых я почти не знала. Вожди и «народ» готовили ему 70-летний юбилей, помпезный и многолюдный.
  
  
  31 августа «скоропостижно» умер Жданов. За три дня до смерти видела его на приеме. Вспомнила слова Маленкова. Теперь тройка — Берия, Молотов, Маленков — избавилась от главного врага. У них появилась новая дилемма: КТО КОГО? Скорбел Сталин, он любил Жданова. По его настоянию, они породнились: дочь И.
  
  В. Светлана вышла замуж за его сына — Юрия Жданова. Берия, занятый междоусобной борьбой, от меня отстал. От его друга Чиаурели помог избавиться Маленков.
  
  Побывала на гастролях в Иране, Венгрии. Из Персии привезла Сталину два красивых халата. Подарок принял, но особого энтузиазма не проявил. Впервые не поинтересовался, как прошли гастроли. В его поблекшем взоре появились отрешенность и полное ко всему безразличие.
  
  Год 1949
  
   Он начинал жизнь и с первых же шагов обнаружил те основные свойства, с которыми сошел в могилу. В 21 год он был в моральном отношении точь-в-точь таким, как в 84 г. Та же сухость души, черствен-ность сердца, решительное равнодушие ко всему, что не имеет отношения к его личным интересам, тот же абсолютный, законченный аморализм, то же отношение к окружающим: дураков подчиняй и эксплуатируй, умных и сильных старайся сделать своими союзниками, но помни, что те и другие должны быть твоими орудиями, если ты в самом деле умнее их, — будь всегда с хищниками, а не с жертвами, презирай неудачников, поклоняйся успеху!
  
   Е. Тарле. «Талейран».
  
  Характер Сталина менялся буквально по часам. Никто не знал, что он сделает через минуту. И. В. смещал министров, он никому не верил, считал, что каждый пытается его обмануть. Произошло частичное падение Молотова: его кресло, пост министра иностранных дел, занял Андрей Вышинский. В секретариате Сталина появились новые люди — мрачные и жестокие Чесноков и Андрианов, ставленники Берия и Маленкова. За глаза худосочного Андрианова называли «оловянным солдатиком». Поскребышеву люди Берия «организовали» две катастрофы, он чудом остался жив. Террористов-неудач-ников Л. П. приказал расстрелять.
  
  За исполнение роли Марины Мнишек получила Сталинскую премию. Позвонила Сталину, хотела его поблагодарить, полчаса ждала соединения. Наконец услышала его старчески-утомленный голос:
  
  — Что тебе нужно? Зачем беспокоишь? Мы не нуждаемся в фальшивой благодарности. Получила премию — скажи спасибо. Заткнись и больше не морочь голову, потаскуха!
  
  Маленков прислал именное приглашение на ЕГО 70-летний юбилей. Торжественное собрание открылось 20 декабря в Большом театре. В Кремле состоялся грандиозный банкет — 10000 гостей. За столом увидела Сталина, мне показалось, что торжество его не касается, он ко всему относился безучастно.
  
  И. В., который всегда ВСЕ помнил, велел нарочно пригласить отставных любовниц. За одним столом «дружной ватагой» сидели, мирно беседуя, Вера Каганович, Валерия Барсова, Бронислава Златогорова, Наталья Шпиллер, Ольга Лепешинская, Марина Семенова, Валечка Истомина. Меня посадили с Поскребышевым. Он молча оплакивал потерю любимой жены, которая имела несчастье быть сестрой Надежды Седовой — жены Троцкого. По словам Берия, ее «по ошибке» расстреляли.
  
  Со всей России большие и малые города, заводы и фабрики, институты и отделения милиции, торговые предприятия и школы, детские дома и управления концентрационными лагерями, колхозы и совхозы, тресты и главки, музеи и тюрьмы, театры и воинские части, писатели и художники поездами, самолетами, пароходами, подводными лодками присылали СВОЕМУ бессмертному вождю и учителю всех угнетенных десятки тысяч подарков, стоимость которых невозможно оценить. Коммунистические партии всех стран мира не остались в долгу перед ВЕЛИКИМ ДИКТАТОРОМ. Из Китая на поклон к Сталину приехал Мао-Цзедун. Они долго трясли друг другу руки и долго целовались. Больше всех постарался угодить «любимому и добросердечному» Сталину первый секретарь ЦК компартии Украины Никита Сергеевич Хрущев. И неожиданно для всех И. В. разрешил ему навсегда остаться в Москве.
  
  — Ты хороший человек, хватит тебе скитаться. Будешь секретарем Центрального Комитета партии.
  
  Мы все видели, как благодарный Никита, склонный к дешевой сентиментальности, от избытка чувств поцеловал «бессмертному» руку, а потом облобызал его рябое лицо.
  
  Здание музея Революции было отдано для размещения «подарков» Сталину. Российские подданные в приказном порядке часами простаивали в очереди, чтобы узреть богатейшую дань.
  
  Год 1950
  13 апреля в Большом театре с триумфальным успехом прошла опера Мусоргского «Хованщина». Эту оперу композитор писал последние 8 лет, но оркестровать не успел, окончательная редакция и оркестровка принадлежит Римскому-Корсакову. Мысль о создании оперы Мусоргскому подал его друг и почитатель В. В. Стасов — известный музыкальный критик и искусствовед.
  
  Сталин пригласил исполнителей главных ролей в правительственную ложу. Говорил он медленно, с трудом подбирая слова. И вдруг я получила комплимент:
  
  — Мы знаем вас, товарищ Давыдова, столько лет, а все такая же красивая, темпераментная и… необыкновенная…
  
  От радости на глазах выступили слезы. Я поблагодарила за комплимент, ведь он все еще оставался вождем. В ложе находились Маленков, Хрущев, Берия, Вышинский, Булганин, Микоян; Молотова и Кагановича не было.*
  
  Сталин встал. Он повернулся к раболепно склонившимся в поклонах постановщикам спектакля и попросил каждого назвать себя, а Хрущева — записать их фамилии и имена.
  
  — Будем хорошо вас награждать, — проговорил он совсем тихо, — дирижера Голованова, режиссера Баратова, художника Федоровского, балетмейстера Кореня, хормейстера Шорина. Спасибо вам за «Хованщину»! Сегодня я навсегда прощаюсь с моим любимым Большим театром, где я провел столько чудесных и незабываемых часов…
  
  Сталин вышел из ложи. Мы все захлебывались слезами, такова была сила этого непонятного человека.
  
  Год 1951
  Бурлила разъединенная Германия. Маленков срочно вылетел в Берлин улаживать конфликт.
  
  Началось «великое сражение» за кремлевский престол, каждый хотел быть первым. На экраны вышел очередной боевик Чиаурели «Падение Берлина», один из самых лживых фильмов, какие довелось увидеть.
  
  Меня перестали приглашать в Кремль. Боялась, что скоро наступит развязка. Из ЦК КПСС приехали два незнакомых человека — Ильичев и Шепилов. Они предложили поехать на правительственную дачу и там встретиться с Хрущевым. Розовый, пышащий здоровьем, несмотря на тучность, молодцеватый Никита Сергеевич выглядел прекрасно. В шикарном кабинете, кроме нас, никого не было.
  
  — Вот и состоялась долгожданная встреча, — весело проговорил жизнерадостный Хрущев. — В. А., вы, конечно, понимаете, что наш разговор не подлежит оглашению?
  
  — Благодарна, что предупредили.
  
  — Вы знаете, что товарищ Сталин очень болен?
  
  — Я не врач, но об этом догадываюсь.
  
  — Вы обратили внимание на то, как он с вами разговаривал в Большом театре?
  
  — Да, Н. С.
  
  — Мне вы доверяете?
  
  — Н. С., я вас совсем не знаю, о каком доверии идет речь?
  
  — Судьба с вами жестоко расправилась. Мы многое знаем, но хотелось бы узнать еще больше. ПК КПСС как воздух необходим документ о ваших страданиях, переживаниях, незаслуженных обидах.
  
  — Разрешите задать вам вопрос?
  
  — Я слушаю.
  
  — Вы сильный человек?
  
  — Думаю, что да.
  
  — Сильным вы всегда были?
  
  Хрущев ответил с тем же апломбом:
  
  — Да, конечно.
  
  — Почему же вы, Никита Сергеевич, не протянули мне руку помощи, когда были секретарем Московского комитета партии? Почему вы прошли мимо меня в 1933 г., в 1937., в 1945 г., в 1948 г.? Где вы тогда были? Теперь, когда Сталин обречен, вы стали умным и прозорливым. Почему я должна вам верить? Чем вы отличаетесь от других?
  
  — Демократизмом и лояльностью.
  
  — Я должна в этом убедиться.
  
  — В. А., мы вас выдвинули за «Хованщину» на Сталинскую премию.
  
  — Спасибо.
  
  — А вы знаете, что в последний момент товарищ Сталин вычеркнул вашу фамилию и своей рукой сделал приписку красным карандашом: «В. А. Давыдовой премию не давать». Мы с Маленковым его уговорили.
  
  — Неужели это правда?
  
  — Я никогда не лгу.
  
  По настоянию Маленкова вступила в члены коммунистической партии. Этот год для меня оказался урожайным. Кроме Сталинской премии, удостоилась звания народной артистки РСФСР и была награждена орденом Трудового Красного Знамени.
  
  Год 1952
  8 января Маленкову исполнилось полвека. Во всех газетах и журналах на первых страницах был напечатан его портрет. Послала поздравительную телеграмму. Ночью он позвонил:
  
  — Я все время думал о вас, Верочка. Эта весточка меня очень обрадовала. Счастлив, что не ошибся. Серьезно заболела жена… События опережают время. Ждать нам осталось недолго.
  
  Над многими сгущались тучи. Со всех постов сместили Андрея Андреева, одного из самых страшных злодеев сталинской эпохи, куратора ГПУ, ОГПУ, НКВД, МВД… От партийной организации Большого театра получила гостевой билет на все заседания XIX съезда партии, открытие которого состоялось 5 октября в Кремле. За столом президиума рядом с немощным Сталиным — его порождение, его двойник, его верный ученик и последователь — Маленков. Ему поручил дряхлый вождь сделать отчетный доклад. Сталин был похож на старого изможденного буддийского монаха. На трибуне он появился 14 октября. Мне показалось, что это не ОН. Уверена, что под Сталина загримировали хорошего актера. Я видела искусно наложенный тоновый грим. Говорил И. В. с трудом, всего лишь несколько минут. Потом он поднял руку, помахал ею — псевдовождь прощался с епархией, навсегда прощался с потомственными рабами.
  
  Рано утром 20 октября за мной приехали Саркисов, Давид Кикнадзе, Поскребышев. Нам ждали в Кунцево. После проверки документов член ЦК Чесноков строго предупредил:
  
  — Пожалуйста, не утомляйте товарища Сталина, И. В. нездоров.
  
  Когда я вошла, Сталин лежал под одеялом. Стены его кабинета пестрели цветными и черно-белыми фотографиями детей. Репродукции были вырезаны из журналов и газет. И. В. тихо спросил:
  
  — Кто тебя звал? Зачем пришла? Здесь не театр!
  
  — Александр Николаевич Поскребышев сказал, что вы хотите меня видеть.
  
  Желтой высохшей рукой он нажал на кнопку звонка. Вбежали профессор Марков, Чесноков, Андрианов, Маленков.
  
  — Позовите Поскребышева, — Сталин приподнялся, — и пусть останется Давыдова. А вы, сволочи, идите! Ну, я долго буду ждать? Вон отсюда, негодяи, продажные твари!
  
  Когда все вышли, постаревший служака склонился над умирающим вождем.
  
  — Саша, ты… на меня не сердись… я давно уже не человек… и не секретарь ЦК…
  
  Поскребышев поднес к дрожащим губам И. В. столовую ложку с успокаивающими каплями.
  
  — Саша, — бормотал бывший вождь, — передай… Маленкову и Хрущеву, что… проститутка Давыдова… как никто… заслужила смерть…
  
  Он задыхался. Изо рта вырвалось глухое клокотание, на подушки потекла густая пена.
  
  — Отдайте ее… курву, Веру Давыдову… — с ужасающим хрипением продолжал полумертвый Сталин, — Лаврентию… Веру надо… изуродовать, а потом… бросить в клетку к голодным шакалам… Ведь так, Саша, поступили… с твоей красавицей женой, после того, как ее хором изнасиловали в кремлевской казарме… Командовали парадом Саркисов и Кабулов… Их тоже надо казнить… дай мне слово, что… ты это…
  
  Сталин не мог больше говорить. К счастью, его постиг еще один страшный удар…
  
  Поскребышев отвез меня домой. Прощаясь, А. Н. сказал:
  
  — Многих, Верочка, я без сожаления кинул в яму. Слово И. В. для меня всегда было высшим законом. Никто не узнает о нашем разговоре. Его последние слова я унесу с собой в могилу. Сегодня самый страшный день в моей жизни. И. В. навсегда утратил человеческий облик. Позвольте мне до конца быть вашим самым верным другом? Верочка, переезжайте ко мне, тогда, может быть, вас оставят в покое…
  
  Сталина я больше не видела. Он умер 5 марта 1953 года…
  
  Эпилог
  
   О том не пели наши оды,
  
   Что в час лихой, закон презрев,
  
   Он мог на целые народы
  
   Обрушить свой верховный гнев.
  
   А. Твардовский.
  
  В день смерти Сталина по всей России начались массовые аресты. В бетонированные бронированные подвалы Московского Военного округа под усиленным конвоем в наручниках и кандалах были доставлены: начальник секретариата Сталина, начальник спецотдела по слежке за членами ЦК КПСС, генерал-лейтенант, депутат Верховного Совета СССР Поскребышев, который на XIX съезде КПСС был единогласно избран в члены ЦК КПСС; комендант Московского Кремля, генерал-лейтенант, кандидат в члены ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР Спиридонов; военный комендант города Москвы генерал-лейтенант Синилов; командующий Московским Военным округом, кандидат в члены ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР генерал-полковник Артемьев; начальник личной охраны Сталина генерал-лейтенант Власик; личные секретари Сталина, члены Президиума ЦК КПСС Андрианов и Чесноков; министр здравоохранения, депутат Верховного Совета СССР Третьяков; народная артистка РСФСР, лауреат Сталинских премий, солистка Большого театра Вера Александровна Давыдова. Всех посадили в одиночные камеры. Специальная группа следователей, утвержденных Берия, Хрущевым, Маленковым, Булганиным, круглосуточно вела перекрестные допросы, в которых принимали участие маршал Жуков, прокурор Руденко, прокурор Маляров.
  
  В. А. Давыдову выпустили через пять недель. Ей приказали навсегда покинуть Москву, она выбрала для местожительства город Тбилисси. Несколько месяцев просидел в сыром каземате под землей А. Н. Поскребышев. От него потребовали именцую карточку и личный дневник. Тонкий дипломат, искушенный политикан обвел вокруг пальца и Маленкова, и Хрущева, и Булганина, и генерального прокурора СССР Руденко. Поскребышев сказал, что во время обыска вся документация была изъята.
  
  Урановые рудники в городе Навои (Узбекская ССР), на Земле Франца-Иосифа и в порту Ванино получили неплохое пополнение. Бывшим вельможам впервые во имя священной Отчизны пришлось как следует потрудиться…
  
  13 января 1953 г. ТАСС сообщило о «Деле врачей». Среди арестованных крупнейшие медицинские силы страны: М. В. Вовси, Б. Б. Коган, А. И. Фельдман, А. М. Гринштейн, Г. Я. Этингер, Н. И. Майоров, В. В. Виноградов, М. Б. Коган, П. И. Егоров.
  
  21 января публикуется Указ Президиума Верховного Совета СССР:
  
  «За помощь, оказанную правительству в деле разоблачения врачей-вредителей, наградить врача Тимощук Лидию Федосеевну орденом Ленина».
  
  20 февраля «Правда» печатает статью «Почта Лидии Тимощук», подготовленную специальным корреспондентами Ольгой Чечеткиной и Еленой Кононенко.
  
  28 февраля Берия, Маленков, Булганин, Хрущев совершают правительственный переворот.
  
  7 марта «Правда» публикует стихотворение Константина Симонова:
  
  Нет слов таких, чтоб ими передать
  Всю нестерпимость боли и печали,
  Нет слов таких, чтоб ими рассказать,
  Как мы скорбим о Вас, товарищ Сталин!
  Скорбит народ, что Вы ушли от нас,
  Скорбит сама земля, от горя вся седея…
  
  Абзац из статьи И. Эренбурга («правда», 11 марта):
  
  «В эти трудные дни мы видим Сталина во весь его рост, видим, как он идет по дорогам земли, высится над нашим грозным временем… Как оно понятно, горе человека, где бы он ни жил, когда он узнал о смерти великого защитника мира! Но все же люди знают, что Сталин не может умереть. Он жив не только в его трудах..* Он жив в сознании сотен миллионов людей: русских, китайцев, поляков, немцев, французов, вьетнамцев, итальянцев, бразильцев, корейцев, американцев. Когда сердце Сталина перестало биться, в скорби еще сильнее забились сердца человечества… Простые люди живы, и в них жив Сталин».
  
  В полночь 28 апреля 1953 г. был смещен со всех постов и арестован командующий Военно-Воздушными силами Московского Военного округа генерал-лейтенант Василий Иосифович Сталин. Несколько лет он просидел во Владимирской каторжной тюрьме, затем его отправили на «лечение» в Казанскую психотюрьму. Там сын Сталина содержался в условиях жесточайшего режима.
  
  26 июня арестовали Берия.
  
  10 июля 1953 г. в «Правде» печатается правительственное сообщение:
  
  «На днях состоялся пленум ЦК КПСС. Пленум, заслушав и обсудив доклад члена Президиума ЦК товарища Г. М. Маленкова о преступных антипартийных государственных действия^ Л. П. Берия, направленных на подрыв Советского государства в интересах иностранного капитала и выразившихся в вероломных попытках поставить министерство внутренних дел над правительством и КПСС, принял решение — вывести Л. П. Берия из состава ЦК КПСС и исключить его из рядов КПСС как врага коммунистической партии и советского народа».
  
  Следствие по данному делу продолжалось шесть месяцев. Военная Коллегия заседала 18–23 декабря 1953 г. По данному делу проходили: Берия, Меркулов, Деканозов, Кобулов, Гоглидзе, Мешик, Владзимирский. Все они были приговорены к смертной казни и, по сообщению советской печати, расстреляны 23 декабря.
  
  31 октября 1961 года «Правда» публикует на первой странице постановление XXII съезда о мавзолее Ленина:
  
  «XXII съезд КПСС постановляет:
  
  1. Мавзолей на Красной площади у Кремлевской стены, созданный для увековечения памяти В. И. Ленина — бессмертного основателя Коммунистической партии и Советского государства, вождя и учителя трудящихся всего мира, именовать впредь «Мавзолей В. И. Ленина».
  
  2. Признать нецелесообразным дальнейшее сохранение в Мавзолее саркофага с гробом И. В. Сталина, так как серьезные нарушения Сталиным ленинских заветов, злоупотребления властью, массовые репрессии против честных советских людей и другое действия в период культа личности делают невозможным оставление гроба с его телом в Мавзолее В. И. Ленина».
  
  Так Н. С. Хрущев свел счеты со своим злейшим врагом.
  
  Лицемерию нет границ. Для памяти предлагаю перевернуть страницы календаря.
  
  Февраль 1934 г. На XVII съезде ВКП(б) Хрущев заявил:
  
  «Мы провели в Московской партийной организации чистку, которая еще больше укрепит боеспособность наших рядов…»
  
  В декабре 1936 г. состоялся VIII Всесоюзный съезд Советов, вот фрагмент из выступления Хрущева:
  
  «Карающая рука пролетарского закона разгромила эту шайку убийц и при всеобщем одобрении всех трудящихся нашей страны стерла с лица земли эту нечисть» (Журнал «Партийное строительство», N 12, 1936).
  
  Резолюция по докладу Хрущева на собрании Московского партийного и хозяйственного актива:
  
  «Заслушав и обсудив доклад товарища Н. С. Хрущева о террористической деятельности контрреволюционной агентуры внутри Московской организации, собрание актива Московской организации настаивает на безусловном выполнении требования большевиков и трудящихся Москвы и Московской области — расстрелять презренную банду убийц» («Правда», 23 августа, 1936 г.).
  
  Фрагмент из выступления Хрущева на массовом митинге, который состоялся 30 января 1937 г. на Красной площади в Москве:
  
  «Подымая руку против товарища Сталина, они подымали ее против всего лучшего, что имеет человечество, потому что Сталин — это надежда, это чаяние, это — маяк всего передового и прогрессивного
  человечества. Сталин — это наше знамя! Сталин — это наша воля! Сталин — это наша победа!» («Правда», 31 января, 1937 г.).
  
  Абзац из статьи А. И. Микояна:
  
  «Товарищ Сталин — великий продолжатель дела Ленина! Товарищ Сталин — это Ленин сегодня! Товарищ
  
  Сталин — гений социализма! Товарищ Сталин — великий зодчий коммунизма!»
  
  Абзац из статьи А. Н. Косыгина:
  
  «Товарищ Сталин ведет нашу страну по пути, указанному Лениным, по пути строительства коммунистического общества. Он отстоял нашу большевистскую партию и наше государство от всех врагов социализма».
  
  Из статьи Г. М. Маленкова:
  
  «Не было на земле человека, равного Сталину. Он воплощал в себе лучшие идеалы всего человечества. Сталин — наша путеводная звезда! Сталин — наш учитель и друг!»
  
  Из статьи Л. М. Кагановича:
  
  «Сталин — отец для всех угнетенных! Сталин — знамя человечества!»
  
  А вот до чего договорился «людовед», гуманист XX века, «живой» классик Михаил Шолохов:
  
  «Как внезапно и страшно мы осиротели! Осиротели партия, советский народ, трудящиеся всего мира… Со дня смерти Ленина еще не постигала человечество столь безмерно тяжкая утрата. Мы потеряли отца всех трудящихся…»
  
  Цитат достаточно. Понимаю любопытство читателей, которые вправе спросить: «А как сложилась дальнейшая судьба героини романа «за Кремлевской стеной» — Веры Александровны Давыдовой?»
  
  Г. М. Маленков и Н. С. Хрущев «предложили» Вере Александровне выступить на пленуме ЦК КПСС и на закрытом заседании XX съезда КПСС с разоблачительным заявлением. Давыдова категорически отказалась. Тогда Хрущев пригрозил ей возмездием…
  
  Оставив Большой театр, В. А. Давыдова вместе с мужем Д. С. Мчелидзе-Южным уехала в Тбилисси. Она преподает в консерватории, в 1964 г. ей присвоено звание профессора.
  
  В 1976 году В. А. Давыдова торжественно отпраздновала свое 70-летие. С огромным успехом она пела в Большом театре свою любимую партию Кармен…
  
  Народную артистку РСФСР, лауреата государственных премий по традиции пригласили в правительственную ложу. Среди улыбающихся членов правительства, вождей-временщиков ни одного знакомого лица. Ушли в могилу отравленный и забитый Мехлис, покончивший с собой Вышинский, престарелые Андреев, Ворошилов, Хрущев, Шкирятов, Булганин, Шверник, Поскребышев, Буденный, Микоян, Жуков. Вспоминая о прошлом, доживают свой век разжалованные вожди, глубокие старцы Молотов, Каганович, Маленков. Повезло только «вечному» Микояну. Он пережил Ленина, Сталина, Хрущева, пережил свою любимую жену Ашхен, братьев, сыновей, написав лживые мемуары, он тоже отправился в могилу, догнав недругов и друзей…
  
  1956–1982
  
  Примечания
  1
  Письмо В. И. Ленина народному комиссару юстиции Дмитрию Ивановичу Курскому. Расстрелян во время сталинских чисток. (Прим, автора.)
  
  (обратно)
  2
  Каминский расстрелян в 1937 г., обвинен в троцкизме. (Прим, автора.)
  
  (обратно)
  3
  Архив Вс. Мейерхольда спасен его учеником и другом кинорежиссером С. М. Эйзенштейном, который спрятал его на своей подмосковной даче в Кратово. (Прим, автора.)
  
  (обратно)
  4
  3а короткое время он сделал сногсшибательную карьеру: сотрудник сценарного отдела киностудии «Мосфильм», первый заместитель заведующего отделом, начальник сценарного отдела, главный редактор, первый заместитель министра кинематографии. После смерти Сталина Кузаков попал в долголетнюю опалу, его исключили из партии, сместили со всех занимаемых постов, отправили на рядовую работу, снова на «Мосфильм». В 60-е годы новый взлет: директор изд-ва «Искусство», член коллегии союзного Комитета по радиовещанию и телевидению — главный редактор драматического радиовещания. (Прим, автора.)
  
  (обратно)
  Оглавление
  Год 1932
  Год 1933
  Год 1934
  Год 1935
  Год 1936
  Год 1937
  Год 1938
  Год 1939
  Год 1940
  Год 1941
  Год 1941—1945
  Год 1946
  Год 1948
  Год 1949
  Год 1950
  Год 1951
  Год 1952
  Эпилог
  *** Примечания ***
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"