Аннотация: Место действия - Виастро, графский замок.
Клэра раздраженно барабанила пальцами по каменному подоконнику, не опасаясь обломать длинные ногти - теперь уже все равно, как она выглядит. Никто не обратит внимания на безупречную форму ее рук, не восхитится тонкой вышивкой по манжетам, нежно-бежевой на кремовом шелке, опасно приближающемся к дозволенному только наместнице белому, не поднимет случайно оброненный веер. Первый выезд за восемь лет, и вместо веселого бала - траур, вместо музыки - молитвы, вместо духов - удушливая смола.
С утра она пряталась в заброшенной комнате в северном крыле замка - в ней до сих пор стояли рамы для гобеленов, оставшиеся от первой жены старого графа - теперь на них переплетали нити пауки. Графиня не хотела видеть хозяев, зная, что не сможет скрыть раздражение, неуместное на фоне всеобщей скорби. В горе Риэсты она не верила - с чего бы той горевать о пасынке, закрывшем путь к графскому титулу ее сыну, но отсутствующий взгляд Вэрда пробуждал в молодой женщине неудобное ощущение, в котором можно было бы опознать давно сдавшуюся под гнетом семейной жизни совесть, дай Клэра себе труд задуматься.
Она бы с радостью уехала, но Арно решил остаться, на случай, если понадобится помощь, и Клэре пришлось спрятать в сундук яркие наряды. Графиня снова надела серое дорожное платье и проводила бесконечно долгие часы в часовне Эарнира, где женщины старались вымолить для лежащего без сознания графа если не здоровье, то хотя бы жизнь. Клэра в глубине души считала, что увечному жить незачем, и ядовито поглядывала на молодую жену Вильена - той еще предстоит узнать эту печальную истину.
Графиня поправила выбившуюся из прически шпильку и раздраженно вздохнула - она пропустила утреннюю молитву. Молодая женщина быстрым шагом прошла по галерее, в гневе не заметив, что прошла нужный поворот, и вскоре уперлась в дверь часовни. Клэра остановилась на входе: сейчас, когда все уже помолились, можно и зайти. Она выиграет еще несколько часов одиночества, а если Арно станет ее искать, то часовня - самое подходящее место для скорбящей родственницы.
После яркого света глаза не сразу привыкли к полумраку: обычно в храмах Эарнира было светло, но кто-то закрыл ставни, а лампады отчаянно коптили, выплевывая ошметки едкого дыма. В сумраке синяя роба жреца казалась черной, и она не сразу разглядела распростертую перед алтарем фигуру. Графиня подошла поближе, несколько удивившись такому приступу благочестия: она всегда считала, что жрецы служат Семерым только потому, что трудно найти работу легче и прибыльнее. Ее почтенный батюшка старался растить дочь набожной, как и полагается благородной девице, но все его усилия рассыпались прахом - слишком часто юная Клэра оставалась без нового платья из-за храмовых пожертвований. Но молодой жрец молился истово, приблизившись, она увидела, как содрогаются его плечи, и молча, для себя, не напоказ. Клэра даже почувствовала себя неловко, словно подсмотрела нечто запретное, не предназначенное для чужих глаз, и тогда она досадливо кашлянула, обозначив свое присутствие. Жрец медленно поднялся, повернулся, сощурился - свет из распахнутой двери ударил ему в глаза, и тоже кашлянул, смущенно:
- Ваша светлость? Я не видел вас утром на молитве.
- Я предпочитаю молиться в одиночестве, - резко ответила графиня, оправдываясь.
- Я тоже, - мягко ответил он, - но так редко получается. Пожалуй, это самое трудное в служении - одиночество становится недоступной роскошью.
- А мне всегда казалось, что времени у жрецов более, чем достаточно, - Клэра, как обычно, не сумела удержать язык за зубами, но молодой жрец не принял вызова:
- Мое время принадлежит богу, потом мирянам, и в самую последнюю очередь - мне. И это правильно, мы приходим в храм, чтобы служить.
Графиня ненавидела нравоучительные фразы, произносимые с постным смирением на жирных лицах, но этот жрец говорил так обыденно и просто, что она не захотела спорить. Женщина подошла к алтарю, окунула свежую зеленую ветвь в освященную воду и сбрызнула потемневшее дерево, прошептав первые слова молитвы: "Во имя жизни возрождающейся, вопреки смерти всеобъемлющей". Жрец распахнул ставни, и в часовню ворвался солнечный свет. Клэра быстро закончила молитву, отложила ветвь, и обернулась к своему собеседнику. Она не первый раз видела жреца, но только сейчас получила возможность рассмотреть его как следует - в часовне она стояла, уставившись в пол, чтобы случайно не встретиться взглядом со старым графом, а после молитвы держалась подальше от покоев Вильена, где проводил почти все свое время жрец.
Молодой человек выгодно отличался от жреца Эарнира в графском замке Инваноса - тот в свое время приехал из Квэ-Эро с юной Глэдис, да так и остался со своей подопечной, успев за прошедшие годы растолстеть и обрюзгнуть. Во время службы с его губ разлетались капли слюны, а за обедом он со свистом высасывал мозговые косточки и вытирал жирные пальцы о засаленную робу. Вдовствующая графиня и сама уже понимала, что старику пора на покой, но не хотела привыкать к новому человеку в доме, в ее возрасте избегают перемен, особенно тех, что могут об этом возрасте напомнить.
А этот жрец, (Клэре пришлось напрячь память, чтобы вспомнить его имя - Адан) - оказал бы своим присутствием честь любому столичному храму - придворные дамы в очередь бы выстроились на покаяние: открытое, круглое лицо, щеки, еще не утратившие детскую припухлость, ямочка на подбородке, на губах чуть удивленная улыбка - юноша словно излучал теплый солнечный свет, полностью оправдывая традиционное обращение к жрецам Эарнира - "светлый". Нужно было обладать большей наблюдательностью и жизненным опытом, чем Клэра, чтобы заметить, сколько противоречий скрывает эта солнечная мягкость: голубые глаза вокруг зрачка отливали тусклой сталью, словно проглатывая свет, низкая рыжая челка прятала строгую морщину, рассекающую по-детски гладкий лоб, даже пухлые щеки, и те помогали обману, отводя взгляд от затвердевших желваками скул.
Ничего этого Клэра не заметила - она видела только красивого молодого человека, неподвластного всеобщему унынию, охватившему и этот замок. Только боги знали, как же она устала от виноватых взглядов, постных лиц, осторожных взглядов украдкой, торопливого шепота! Не так уж много Клэра хотела от этой жизни - чуть-чуть радости, но судьба, поманив золотым орешком, подсовывала одну пустышку за другой. И вот она нашла свой источник радости: графиня обменялась с молодым жрецом всего парой слов, и сразу же почувствовала себя лучше, словно с ее души содрали слой накипи, один из тех, что накопились за безрадостные годы замужества. Стало легче дышать, даже молитва, впервые за много лет шла от души, принося успокоение, а не раздражение.
***
Лорд Дарио провел в Виастро две недели, к концу этого срока стало ясно, что дольше оставаться бессмысленно - состояние больного не ухудшалось, но и улучшения ждать не приходилось. Замкнувшийся в своем горе Вэрд справлялся с текущими делами так, словно ничего не произошло, но даже не отличавшийся особой деликатностью весельчак Арно понимал, чего стоит старому графу его сдержанность. Все эти дни, каждое утро, Клэра приходила в часовню, молилась, украшала алтарь, разговаривала со жрецом - вернее, она говорила, он слушал, а когда молодая женщина слишком погружалась в свои обиды, одной доброжелательной фразой вытаскивал ее на поверхность, снова и снова счищая известковые кляксы накипи с ее души. Графиня гнала от себя мысль об отъезде, понимая, что не удержится в одиночку, не сможет сохранить это удивительное просветленное состояние души, вернувшись в опостылевшие стены родного замка. Одного взгляда на поджатые губы свекрови и бледное лицо мужа будет достаточно, чтобы провалиться в отчаянье.
В день перед отъездом она пришла в часовню в последний раз, принесла большой букет белых водяных лилий, необычайно рано в этом году заполнивших черный пруд в графском парке. Жрец уже ждал ее, как обычно, забрал из застывших рук женщины мокрые стебли, положил перед алтарем и взял ее холодные ладони в свои, теплые, Клэре показалось - горячие. Он растирал ее ладони быстрыми, уверенными движениями, а потом, словно прочитав мысли женщины, прекратил, спрятал между своими, пальцы переплелись, они молча стояли перед алтарем, и никогда в жизни Клэра не чувствовала себя так спокойно, разве что в далеком детстве, когда еще была жива мать. Он медленно, нехотя, разжал пальцы, отошел назад, обволакивая ее теплым взглядом, словно погружая в пуховую перину, вылежавшуюся на солнце. Графиня потянулась разложить цветы на алтаре, но он остановил ее:
- Вы опять застудите руки.
Клэра, проглотила готовые сорваться с губ слова: "И вы опять меня согреете" и вместо этого пожала плечами:
- Завтра мы уезжаем, я пришла попрощаться. Не думаю, что тут скоро захотят видеть гостей.
- Я тоже уезжаю. Возвращаюсь в Сурем, в храмовую школу, - упредил он ее вопрос.
Клэра ответила ему недоуменным взглядом: молодому жрецу не так-то просто было получить постоянное место в графском замке - платили очень хорошо, даже после храмового налога оставалась немалая сумма, а работа была, прямо скажем, непыльная. Знатные лорды редко страдали излишним благочестием и довольствовались обязательными обрядами:
- Это желание графа?
- Нет. Что вы, он предлагал мне остаться. Но я, - Адан вздохнул, но отплатил откровенностью за откровенность, - я не могу дольше служить здесь, миледи. Да и где бы то ни было. Из меня вышел плохой жрец: я два года жил под одной крышей со слугами Ареда, ел с ними за одним столом, разговаривал с ними, они стояли в этой часовне, перед этим самым алтарем! И я ничего, ничего не увидел, пока не стало слишком поздно! Не помешал убийце, не помог жертве, никому я не помог, Клэра, - он не заметил, что назвал ее по имени, - так какой от меня прок? Я ведь не был отмечен, сам пришел в храм, сказал, что хочу служить. Меня не сразу приняли, говорили, что бог сам выбирает своих слуг, а на мне нет знака, но я сумел их убедить. И все напрасно.
Он не стал рассказывать, как две недели простоял на коленях перед дверью храмовой школы, пока отец-наставник не сжалился над крестьянским мальчиком, пришедшим в Сурем через пол империи, пешком, без медной монеты в кошеле. Как смеялись над ним соученики, на лету схватывавшие то, на что у него уходили недели зубрежки - он ведь даже читать не умел! И как охватывала его греховная зависть, когда самые вздорные, самые ехидные насмешники получали откровение, слышали голос бога в ответ на простую молитву, в то время как он натирал кровавые мозоли, ползая перед алтарем, не спал ночами, заучивал наизусть священные книги - все тщетно. Эту тайну он хранил все годы обучения, разрываясь между необходимостью лгать и страхом, что его выгонят из школы. Только в день посвящения, исповедуясь отцу-наставнику, Адан нашел силы признаться, но старый жрец лишь покачал головой: мол, делай, что должен, служи жизни, как написано в священных книгах и как понимаешь сам, а бог всегда будет с тобой, даже если ты и не замечаешь его присутствия.
Он служил. Выкладываясь, выворачивая душу наизнанку, не брезгуя убогими и не раболепствуя перед великими, служил в пропахших нищетой и болезнями хижинах и в графском замке, одинаково помогал грешникам и праведникам, никого не судил и никому не отказывал в помощи. Он верил, что такими Эарнир хочет видеть своих слуг, почти убедил себя, что если бог молчит - значит доволен своим жрецом. Стеклянный дом лжи рассыпался на осколки от первого же камня: он возгордился в своей безупречности, и Эарнир покарал глупого жреца. Все это он мог бы рассказать Клэре, но зачем? Ей хватает своего горя, а боги каждому дают свою ношу, и глупо ждать от слабой женщины, не способной справиться со своими бедами, что она сможет помочь другому. Он и так сказал слишком много.
Клэра прикусила губу - бедный глупый мальчик! Как будто все жрецы отмечены богами! Может, в древности оно так и было, но сейчас в храмовые школы разве что кошек не принимают, и то, найдись у кошки деньги заплатить за учебу - приняли бы:
- Вашей вины в этом нет. С Аредом едва управились Семеро, а вы хотели побороть его в одиночку?
- Я должен был.
Клэра и вовсе не верила, что в тут замешан Аред. С чего бы Проклятому вдруг снизойти до простых смертных и даровать им силу? Скорее всего брат поймал Тэйрин на горячем, и близнецы свернули ему шею без всяких сверхъестественных сил, а девчонка выдумала всю историю, чтобы спасти свою шкурку. Кому она будет нужна, если в день собственной свадьбы милуется с кузенами в будуаре! Старый граф предпочел поверить, что его племянники - черные колдуны, иначе ему пришлось бы признать, что по его дочери плачет дом удовольствий. Она не выдержала:
- Если вы и должны были, то не бороться с Аредом, с этим неплохо справились тысячи лет назад, а объяснить одной юной девице, как должна себя вести честная девушка.
- Я хорошо знаю Тэйрин. Она ветрена и капризна, но не виновата в том, в чем вы ее обвиняете.
- А вы тем более не виноваты. Нельзя так, вы нужны людям, ведь сразу видно! Здесь вся челядь приходит на молитву по доброй воле, а у нас в замке свекровь служанок чуть ли не палкой в часовню загоняет! Послушайте, Адан, - она тоже назвала жреца по имени, и так же, как и он, не заметила этого, - если вы все равно решили уехать, то не возвращайтесь в Сурем. Поедемте с нами, в Инванос. В замке давно уже нужен другой жрец, молодой, настоящий!
Адан улыбнулся:
- Сразу видно, что вы еще очень молоды, миледи. Какая разница, сколько лет жрецу, другое важно - насколько он близок к своему богу.
- Важно, насколько он нужен людям, - упрямо повторила Клэра.
- Ваши люди меня не знают, так что не могут нуждаться именно во мне. Напишите в Сурем, вам пришлют нового служителя, если это так важно - еще моложе меня.
Графиня упрямо сжала губы:
- Они вас не знают, но вас знаю я. Неужели этого недостаточно? - Клэра смотрела на него, глаза в глаза, в надежде, что он прочитает в ее взгляде то, что она не смеет, не имеет права сказать, но Адан молчал, и ей пришлось произнести вслух эти слова, постыдные, недопустимые, немыслимые для замужней женщины по отношению к чужому мужчине, пусть хоть и трижды жрецу:
- Вы нужны мне, Адан. Прошу вас, не оставляйте меня одну. - Ее голос дрогнул.
Жрец молчал, его пальцы теребили стебель лилии, превращая его в неопрятное мочало, но лицо оставалось невозмутимо-спокойным, словно он и не услышал повисшие в прохладной тишине часовни слова. Клэра судорожно запахнула накидку на груди, и повернулась к выходу, из последних сил сдерживая слезы: такое унижение трудно смыть слезами, когда ее догнал тихий, ласковый голос:
- Я с радостью поеду с вами, миледи. Посмотрим, получится ли разбудить благочестие в душах ваших служанок.