Все рыбаки под вечер возвратились с уловом домой, а Пётр продолжал внимательно шагать по воде, вкушая прелесть этого процесса. Вскоре он избороздил озеро вдоль и поперек. Озеро было небольшим и Петру стало на нём скучно: не было где развернуться его необычному ремеслу пешехода. Глубокая мысль засела в голове Петра. Ему стало интересно: он может ходить по воде только этого озера или он способен это делать по всякой воде вообще - по разным рекам, морям и океанам тоже? Любопытство снедало его, и он пошёл. Куда он пошёл, никто точно не знает, но только в этих местах Петра больше не видели. Его больше не видели ни мать, ни жена, ни дети. Чудо поглотило Петра без остатка. Его бывшие сотрудники - рыбаки говорили между собой, что ушёл Пётр на большую воду, где большая рыба во множестве существует. Что теперь он точно разбогатеет на крупной рыбе, без зазрения воспользовавшись чудом для своей корысти.

Пётр шёл по воде, аки по суху. Подойдя к кромке, где кончалось озеро, он задумался. Ему стало страшно: а что, если став на сушу, он навсегда потеряет эту свою способность перемещаться по поверхности жидкости и станет сугубо сухопутным пешеходом вновь. Ему бы этого не хотелось. Ему бы этого очень не хотелось, ему бы этого не хотелось ни в коем случае. Конечно, он уже привык двигаться по воде без помех и возвращаться обратно в сухопутное состояние было бы крайне неприятно и нежелательно во всех отношениях.

Пётр тревожно почесал затылок, но делать было нечего и он, превозмогая страх, нерешительно сделал первый шаг по земле. Он ступил на почву, как будто раньше по ней никогда не ходил. После чуда двигаться по земле было странно: наверное, с гравитацией что-то. Да, с гравитацией определённо было что-то не того. Или с гравитацией или с головой, но скорее всего, всё же с гравитацией. Дело в том, что Пётр, делая шаг на земле, земли не касался: между его ногой и поверхностью почвы оставалась неистребимая прослойка воздуха сантиметров двадцать. Он никак не мог её продавить своим весом. Она была прозрачной и твёрдой, как из металла. По большому счёту: над землёй он парил. Почему так происходило Пётр не понимал, он не понимал, но к его удивлению это с ним происходило - происходило и всё тут. Может действительно под ступнями петровых ног, наподобие подошв невидимой обуви, находились какие-то небольшие участки аномальной гравитации. Эти участки обладали особенными свойствами, которые отличались от свойств остального гравитационного поля Земли. Они были - словно тонкие стельки на дне, одетых Петром, незримых сандалий. Именно они позволяли Петру беспрепятственно ходить по воде. Однако с переходом на сушу, они, в силу своих исключительных качеств, придавали обычной сухопутности немного непривычный характер. По сути рядовой процесс хождения по земле превратился в некую диковинку, экстравагантную несуразицу: Пётр буквально двигался над почвой, буквально над ней скользил, не касаясь пятками праха земного.

И случилось Петру нечаянно споткнуться о высокий камень и упасть. И как только он упал, сразу подтвердилась версия о локальных участках гравитации на его конечностях, в которые Пётр был обут, словно в рыбацкие сапоги, ибо упал он совершенно не так как шёл. Шёл он над землёй, а упал непосредственно на землю, больно об неё ударившись: как нормальный человек грохнулся Пётр, споткнувшись. Неистребимая прослойка воздуха находилась исключительно под петровыми ступнями и нигде больше, все остальные части его тела оказались напрочь её лишены. Сила притяжения на остальное тело Петра действовала самым обыкновенным образом. Всё, кроме ног, было лишено гравитационной благодати, одни только задние конечности имели непосредственное отношение к чуду.

Спустя некоторое время, пройдя обитаемую территорию суши, Пётр снова вышел на воду; на этот раз она была морская - солёная и синяя вода Средиземного моря. Здесь он снова, с замиранием сердца, ступил ступнёю на жидкость, как будто боясь её раздавить, и фамильярно по жидкости этой пошёл. Разумеется, сердце его тревожилось, ибо не был Пётр уверен, что чудо ему дарованное сработает и на солёной воде тоже. Кто его знает это чудо. Но чудо сработало на этот раз тоже, и Пётр с легкой душой двинулся по морю на Запад. Местные аборигены, промышляющие на берегу, смотрели на него, как на ошибку Природы. Ещё бы: шагающий по морю разутый человек - большая редкость в этих местах. Провожая вдаль, голопузые мальчишки долго махали ему с песчаного пляжа. Они провожали Петра, словно какой-то дивный, никем ранее невиданный, корабль. Рыбаки, в это время находящиеся в море, были очень серьёзными и делали вид, что не замечают запросто идущего рядом с ними смертного. В этом чудаке они подсознательно чувствовали смутную угрозу своему ремеслу: если все чудики начнут шастать по воде, что тогда делать им, простым левантийским рыбакам, неспособным к такому морехождению.

Правда скоро Пётр вернулся обратно, поскольку понял, что поступил опрометчиво, не взяв с собою съестных припасов и пресной воды. Как оказалось, чудо хождения не спасало его ни от голода, ни от жажды. Оно обладало только одним качеством, было определённого и узконаправленного действия и не распространяло своё влияние на смежные области человеческого существования, за которые, по всей видимости, отвечали чудеса другие - совершенно иного типа.

Закупив у аборигенов провизии, Пётр снова отправился в путь, на этот раз окончательно. Он смело зашагал по Средиземному морю, направляя свои ступни строго на Запад. Ни местные, укутанные в тёмные хламиды, женщины, ни замурзанная детвора более не провожали его. Он отошёл незаметно, словно непривязанная к берегу лодка, которую слизало приливом. Пётр шёл день, шёл второй, шёл третий - чудо не покидало его, словно толстая пенопластовая подошва. Днём его нещадно палило поджарое, античное солнце, ночью колола стерня неровно срезанных звёзд. Хорошо, что прежде Пётр работал рыбаком, это помогало ему разбираться в звёздной карте над ним. Он был способен безошибочно определить полярную звезду и, соответственно, не потеряться в демонических дебрях ночи.

Кроме большого плюса (возможности двигаться без околичностей, напрямик по воде), со временем открылись и некоторые недостатки такого способа перемещения. Например, всё то время пока Пётр находился в море, ему приходилось постоянно держаться на ногах: ни присесть, ни прилечь он никак не мог по определённым техническим причинам. Попытайся он присесть или прилечь на поверхность моря, Пётр обязательно бы провалился под воду и обыкновенно ушёл на дно. Глубина здесь была страшная, а плавать Пётр не умел, поэтому оставалось во чтобы то ни стало держаться исключительно в вертикальном положении, исключительно на своих двух. Единственно что Пётр мог себе позволить, это присесть на корточки по большой нужде и заодно немного перевести дух. Ногам от этого было, правда, не легче.

Ещё одна проблема была связана со сном. Как ни старался Пётр, но спать стоя или сидя на корточках было крайне неудобно и по сути невозможно. К тому же уснув таким образом, Пётр рисковал потерять равновесие, опрокинуться и нечаянно кануть в глубину. Разумеется, он спал, но спал чрезвычайно мало, скорее даже бредил, чем спал, постоянно находясь на грани между сном и явью. Он балансировал между сном и явью, как на канате, рискуя в любой момент сорваться на дно Средиземного моря. Правда со временем у Петра выработалась незаменимая привычка дремать в процессе самой ходьбы. Как оказалось, было легче держать равновесие по ходу движения, чем специально стоя или присев на одном месте. Двигаясь по инерции, спать было значительно проще. За неимением лучшего способа, Пётр неоднократно им пользовался долгими сутками путешествия.

Иногда, завидев берег, он с радостью выходил на сушу. На островах он сладостно отсыпался и давал отдых перетруженным конечностям, которые в море не знали выходных. Там же на суше он пополнял запасы провизии и узнавал новости многонациональной римской империи. На острове Крит Пётр купил себе обширную, развесистую шляпу от солнца, под сенью которой было легко преодолевать пространства: солнце не так давило на голову. Бывало, что во время коротких передышек, он предавался блуду с отзывчивыми жёнами греческих моряков. Как человека религиозного, Петра смущала невозмутимая аморальность эллинских женщин, но воспользоваться ею для иудея было не грех. Местные крали пахли водорослями и рыбьими потрохами. Предаваясь блуду, они таяли в объятьях Петра, теряли свою форму, словно брошенные в воду глыбы поваренной соли. Под утро, голые и полупрозрачные, женщины убегали к себе домой, оставляя на теле Петра горьковатый, белесый налёт от высохших поцелуев. Дома их ждали бородатые греки и незатейливый античный быт позднего эллинизма. Но ни одна тающая по ночам эллинка не могла долго удержать Петра на одном месте. Отдохнув, он снова уходил пешком в море, ни с кем не прощаясь и ни о чём не жалея.

Одни острова сменяли собой острова другие, Пётр уверенно держал свой путь в сторону заката, ни на что подолгу не отвлекаясь. Он торопился, поскольку боялся, что чудо, дарованное ему Иисусом, имеет свой срок годности. Что со временем оно незаметно будет терять свою мощь действия, стираться, становится всё более слабым и тоненьким, сравниваясь в качестве с обыкновенными явлениями мира. Вполне вероятно, что чудо хождения по воде через месяц-другой будет невозможно отличить от заурядного дуновения ветра или шелеста дождя. Пётр не сомневался в чудесах, он сомневался в чудесах вечных, в тех, которые вклинивались и переиначивали ткань бытия навсегда. Даже самые выразительные вмешательства Господа Бога не могут оставаться неизменными вечность напролёт. Ветры не могут веками дуть с одинаковой силой и в одном и том же направлении, также и чудеса: по ходу они просто обязаны стираться и амортизироваться. И то, что дар хождения по воде до сих пор исправно функционировал, доказывало лишь то, что чудеса стирались крайне медленно и неохотно. Быть может, чтобы одно такое чудо истончилось до полной банальности и впало в состояние бездействия, необходимо было стремящееся к бесконечности количество лет. Наверное, именно по истечению срока бесконечности, сила чудес начинала тяготеть к абсолютному нулю; чудеса становились недействительными и самоупразднялись естественным образом.

Но пока такого не случилось Пётр с завидной настойчивостью продолжал идти. За это время он побывал в Сиракузах, в Карфагене, на Сардинии и вышел к Балеарским островам. Чудо до сих пор не подводило, оно исправно держало Петра на воде, даже в самую неблагоприятную для хождения погоду. Именно в непогоду приходилось труднее всего. Труднее всего приходилось тогда, когда волновалась вода. Поверхность жидкости приходила в движение, она уже не была горизонтальной - прямизна ломалась и выходила из строя. Поверхность изгибалась, как огромный лоснящийся червь. Но какое бы положение не принимала плоскость воды, Пётр всегда вынужден был находится по отношению к ней под прямым углом. Чудо работало в полную силу только когда Пётр стоял перпендикулярно к поверхности моря, а сохранить подобное положение во время шторма было крайне трудно. Приходилось отчаянно балансировать и взбираться на гребни волн, поднимаясь почти по отвесной стене встававшего дыбом вала. Ежеминутно Пётр рисковал опрокинуться и лишиться поддержки божественного дара.

Так преодолевая технические трудности, Пётр миновал краеугольные Геркулесовы столбы и вышел на просторы бездушного Атлантического океана. Океан дохнул на него всею шириною неизвестности, ширина неизвестности буквально прянула ему в лицо. Пётр изнутри ощутил: характер пространства кардинально изменился. Пространство стало необузданным и диким, пространство стало всемогущим. Рядом с ним чудесный дар хождения по воде казался таким махоньким, таким ничтожным. Чудо было похоже на букашку, прилипшую к потной пояснице великана. Для Петра подобное было внове: чувство мизерности божьего дара. Перед лицом действительности океана ему нечего было противопоставить. Но Пётр в безумии храбрости, как ни в чём не бывало, продолжал двигаться дальше по бездонному зеркалу гидросферы.

Он шёл долго, очень долго: изгибаясь валы воды поднимали его на своём загривке и поднимая его, гнулись до самого неба. Двигаясь по спинам волн, Пётр вкушал необыкновенный душевный трепет, всё внутри него, как бы замерло перед ударом - оторопело. Океан подбрасывал человека вверх, словно пытаясь сбросить со своей ладони божью коровку. В спокойные часы Петра окружали кривые плавники акул. Они двигались по спирали, постепенно суживающимися орбитами, как будто человек являлся их центральным светилом. Акулы подныривали под самые ноги Петра, иногда касаясь снизу его сухих шершавых ступней. Время от времени то одна то другая из них пытались укусить человека за голую пятку. Они алчно раздвигали утыканные зубами пасти и Петру ничего другого не оставалось, как бежать от рыб прочь, словно от стаи бешенных собак. Но куда ты убежишь: перед тобой расстилалась идеально ровная, словно полированная, бесконечность - ни куста, ни деревца. Бесконечность, вскрытая лаком и натёртая до глянцевого блеска. По ней, соответственно, можно было бежать бесконечно долго, целую вечность улепётывая от своих преследовательниц и унося ноги всё в ту же неизменную даль бесконечности; унося ноги, но не имея возможности, благодаря природе пространства, унести их окончательно. Свора рыб, как будто загоняла Петра в лабиринт дурной бесконечности.

Дни шли за днями, ночи - за ночами, время не кончалось и пространство тоже. У Петра иссякли запасы съестной провизии и воды, ноги его невыносимо устали от пройденного пути: они прошли половину земной географии, а впереди, как ни в чём не бывало, расстилалась вторая её половина, ещё не пройденная. Острова более не встречались, везде была одна горькая и удобная для ходьбы, безнадёжная жидкость. В тихие солнечные дни она напоминала стекло; стеклу не было конца, оно уходило в залитую светом перспективу мира. Пётр всё отчётливей понимал, что у него нет и никогда не было шансов преодолеть пешком Атлантику, океан оказался ему не по зубам. Иисус наделили его даром хождения по воде, но в остальном Пётр оставался обыкновеннейшим смертным, посредственным пешеходом воды. Он не обладал ни божественной силой, ни божественной выносливостью; Бог коснулся лишь маленькой толики его естества, самого краешка, абсолютно ничего не изменив в основном массиве человеческой сущности. Пётр столкнулся с миром, в лоб в лоб. Он столкнулся с миром, который превышал его возможности по всем показателям, который был ему не по человеческому плечу, не по плечу человеку как таковому. Как будто мир этот был создан для кого-то другого, гораздо большего и страшнее, для гигантов невиданной, естественной мощи, а человечество затесалось здесь по нелепой случайности, по недоразумению оказалось здесь племя человеческое.

Пётр с великим усилием вспомнил нежные, обласканные людьми лагуны Средиземного моря, ухоженные человеком острова и города полные шумного счастья. Ау-у, миленькое Средиземноморье, слипшаяся, интимная азиатчина Иудеи, моя ненаглядная, родненькая моя, где же ты? Как же ты от меня далеко, далеко и во времени и в пространстве - тухлая гавань человечества. Чтобы я отдал сейчас, чтобы вновь почувствовать кислый запах себе подобных, чтобы вновь оказаться в провонявшей тесноте еврейского общежития. Петру хотелось рыдать, и он бы обязательно пролил обильную слезу, но жажда иссушила его душу, его плоть рассохлась, словно деревянная бочка на солнцепёке.

Мир, реальный мир оказался гораздо больше и гораздо страшнее, и гораздо сильнее любого чуда. Чудо было ему на один зуб. Мир мог легко сжевать любое чудо без соли и выплюнуть его, как случайно залетевшую в рот мошку. Да, Пётр был обречён, со своей смехотворной, дарованной ему свыше, способностью, он был обречён изначально. Он раньше времени стал на этот путь, дар божий его поманил и дар божий его обманул: Пётр оказался всего лишь человеком, который умеет ходить по воде. И всё и ни на йоту больше.

Атлантический океан приходил в волнение, небо почернело от всемирных туч, стало мрачным и зловещим, как будто солнце захлопнули в погребе; захлопнули погреб, перед тем втиснув и запинав туда подневольное светило. Начинался полномасштабный шторм, и Пётр понимал, что он его уже не переживёт. Небеса разверзлись потопом. Раздуваемый ураганными порывами, ливень ходил ходуном. Стало трудно дышать, словно под водой. Скорее по наитию, чем осознанно, Пётр поднял одну ногу и ступил босою ступнёю на воздух. Плотность вихря и дождя была столь велика, что нога его прочно утвердилась в высоте. Пётр сделал первый шаг и, поднявшись, растерянно стоял в полуметре над бушующим океаном. Воздух оказался твёрдым, как бетон, воздух держал его, словно это была вода. Пётр снова шагнул, потом снова, он как будто взбирался по невидимому склону горы. Ещё не веря этому, он настойчиво давил ступнёй пустоту воздуха и не проваливался. Как ни в чём не бывало он продолжал стоять на её невидимой и незыблемой поверхности. Он стоял на ней, словно на разбитой, пыльной дороге в Капернаум. И Пётр, недолго думая, пошёл вверх, на небо, по мокрым ступеням дождя, всё выше и выше, и выше. Ты куда идёшь? - не знаю. Ты зачем идёшь? - не знаю, но, если есть такая возможность грех чудом не воспользоваться. Чудом не воспользоваться - грех.