— Может, и так сойдёт? — свистящим шёпотом спросил Никифор, с долей надежды глядя на направление на пересдачу.
— Ты что,
Бурова не знаешь? — сурово возразил Тимофей. — Не помнишь, как Пантелей отыскал декана в торговых рядах и тот ему расписался в направлении рукой, на локте которой висела тяжёлая авоська? У Куприяна Венедиктовича глаз — алмаз! Пришлось вшестером заново декана разыскивать. А он за это время отоварился — будь здоров! Четверо декановы покупки держали, а пятый новое направление на спине шестого фиксировал, когда тот нагибался и извивался, подлаживаясь под деканову руку. И только после этого Куприян Венедиктович признал подлинность подписи. Вот как! А твою халтуру он прямо от двери расколет.
— Интересно, почему же Буров так хорошо знает эту подпись? Может, учились вместе? И почему декан сам за покупками ходит?
— Может, и учились, я не в курсе. Скорее всего, просто много раз эту подпись повидал и запомнил каждый штрих. Память у него прямо-таки фотографическая. А ты мне зубы не заговаривай, трудись, добивайся сходства!
Свистящий шёпот, которым обменивались заговорщики, был скорее данью традиции, чем необходимостью. В комнате общежития они были одни, если не считать нависшей угрозы отчисления. На столе лежала зачётка, открытая на странице с подписью декана, и несколько ксерокопий направления на пересдачу к доценту Бурову с неумело выведенной подписью.
— А почему я? Я уже несколько листов испортил. Пробуй сейчас ты.
— Да что мы сто раз об одном и том же говорим! Ты же знаешь — у меня почерк слишком округлый, а тут нужна угловатость, резкие росчерки.
— Слушай, а может наложить и обвести?
Тимофей склонился над столом и после секундного размышления отверг эту идею:
— Не пойдёт. Во-первых, в зачётке подпись маленькая, а в направлении места больше, и будет выглядеть подозрительно. Во-вторых, при обведении рука дрожит. Я ведь до того, как этим делом заняться, учебник криминалистики прочитал. В-третьих, бумага уж больно плотная, не просвечивает.
— Ну хорошо, не хочешь работать рукой, тогда раскошелись на ксерокс. Сколько можно, я да я!
— А ты тренируйся на простой бумаге, а набьёшь руку — милости прошу автограф на ксерокопии.
— Почему же ты раньше об этом не сказал?
— Кто платит за размножение, тот и думает, как уменьшить затраты. Рынок, мой друг! Ладно, я пока схожу к Нинке на ксерокс.
Тимофей взял листок и уже подошёл к двери, как вдруг остановился.
— Э-э, да ты силён, милый Ник!
— Чего там, Тим?
— Чего-чего, одна подпись живая, а остальное всё отксерено! Всё, что секретарь пишет ручкой, отксерено. С такой «липой» только на переэкзаменовку последней надежды и идти!
— Да ведь устаёшь же одно и то же сто раз писать!
— Это твои проблемы. Раз не догадался тренироваться на обычной бумаге, так мог бы хоть допетриться расписываться на пустых бланках, а получится — за секретаршу и я сработаю. Давай сюда «Штрих»! Впрочем, трудись, не отвлекайся, я сам найду.
Тимофей открыл ящик стола, достал белую бутылочку и принялся за работу. Орудуя кисточкой вокруг печати, он вспомнил историю, с печатями же связанную.
Однажды в деканате закончилась штемпельная краска. Неудивительно — последний раз ею пропитывали подушечку ещё в советские времена. Положение сложилось тяжёлое: на дорогую импортную краску денег на факультете не было, а дешёвой отечественной, несмотря на многообещавший некогда рынок, в продаже не наблюдалось. И тогда один студент, по имени Фёдор, возглавил сбор средств среди студентов. В долю вошли немногие его друзья, остальные просто не понимали, зачем это нужно. Фёдор сказал, что не поздно будет внести денежки и потом, но сумма увеличится. Его не поняли ещё сильнее. Но, не дожидаясь больше никого, он купил и передал секретарше бутылочку чёрной штемпельной краски. Тайный замысел ещё некоторое время оставался нераспознанным, пока у одного из друзей Фёдора сосед по общаге не обнаружил под матрасом пачку бланков направлений на пересдачу с чёрными печатями, уже примелькавшимися на факультете. Сначала он заподозрил элементарную кражу или даже подкуп секретарши, но потом догадался, что это просто ксерокопии. Дёшево и сердито. Весть о хитроумии Фёдора быстро облетела те круги студентов, которые кто время от времени, а кто и постоянно, нуждались в бумагах с печатью деканата. К Фёдору выстроилась очередь из желающих сдать деньги «на краску». Он не отказывал никому, но брал, кроме денег, строгую клятву о молчании и давал совет немного подмазать печать чёрными чернилами и, может быть, чуть-чуть по краешку смазать. Этот совет был ноу-хау и тоже стоил денег.
Не обошлось без инцидентов. Один шустрый двоечник, не желая платить, сам отксерил направление и даже умудрился не попасться с ним на переэкзаменовке. Фёдор, узнав об этом, не стал топать ногами, кричать, негодовать. Он просто поставил в известность членов «Фёдорова клуба чернопечатников» (намёк на первопечатника Ивана Фёдорова). Через несколько дней в деканат пришло больничное, пахнущее лекарствами извещение о том, что их студент, избитый на улице неизвестными, ещё несколько недель, к сожалению, не сможет принимать участия в учебном процессе.
Секретарша потом долго не могла вспомнить, какого цвета печать была на этом вскоре исчезнувшем с её стола документе, но на больничных справках, посыпавшихся в деканат после этого события, печати были чёрными. И они даже правдоподобно размазывались, стоило провести по ним влажным пальчиком. А Фёдор раздобрел, потолстел и капитально прибарахлился.
Другой инцидент обошёлся без рукоприкладства — новичку Коле сделали снисхождение именно из-за его статуса новичка. Никто из посвящённых не знал, что ему нужно направление, а он не спешил признаваться, поскольку позаимствовал у кого-то ксерокопию и тоже предполагал обойтись своими силами. К сожалению, он простодушно думал, что ксерокопия — это не более чем ксерокопия. Вдвоём со своим другом-компьютерщиком, располагавшим сканером и цветным принтером, он сварганил из ксерокопии отличный «оригинал» с ярко-синей печатью. Экзаменатор, мирный старичок, к тому же классически рассеянный и не любитель детективов, ничего не заметил, но неестественная печать бросилась в глаза одному из членов клуба, тоже участвовавшему в переэкзаменовке. Он вышел будто бы в туалет, из автомата снизу позвонил в деканат и изменённым голосом уговорил вяло противившуюся секретаршу позвать к телефону старого Шелупанова. Затем быстро поднялся по лестнице, пропустил идущих навстречу экзаменатора и секретаршу и вошёл в аудиторию. Там клубмен прошёл прямо к окну, постоял несколько секунд, якобы давая отдых глазам, и открыл раму якобы из-за духоты. Свежий ветер ворвался в аудиторию, зашелестел страницами зачёток, разметал бумаги. Участие в погоне за разлетающимся и порхающим хозяйством приняли многие. В суматохе никто не заметил, как и куда исчезла бумажка с предательского цвета печатью. Вернувшегося экзаменатора встретили извинениями и сразу же закрыли окно. В общем, всё обошлось, если не считать нескольких заниженных отметок, вызванных раздражением из-за бесполезной и обременительной для немолодого уже человека прогулки в деканат, и шпаргалки, после захлопывания окна спланировавшей прямо на экзаменаторский стол.
Выйдя с переэкзаменовки, Коля сразу же, в коридоре, был посвящён в члены клуба и успел принести «дубликат направления» в тот же час. Фёдор долго смеялся, потом записал координаты приятеля-компьютерщика. Синий цвет мог пригодиться, ведь попытка подарить декану ручку с чёрной пастой закончилась безуспешно. То есть принять-то декан подарок принял, но расписываться продолжал синим цветом. Консерватор!
Очнувшись от воспоминаний, Тимофей увидел, что белая краска давно высохла. Он свернул листок текстом внутрь, чтобы белые полосы никому не бросались в глаза, особенно вахтёрше тёте Клаве, мимо которой ему не миновало пройти, вышел на улицу, и, перейдя дорогу, вошёл в «Собачью аптеку».
Помещение встретило его специфическим запахом, напоминающим то ли не вполне свежую рыбу, то ли сухой корм, который Тимофей в детстве щедро сыпал аквариумным рыбкам, пренебрегая свежим мотылём. Странно, но собаководы, собравшиеся здесь, вроде не старались как можно быстрее выбраться на свежий воздух. Они разглядывали витрину, спрашивали у продавца о новинках на поприще собачьих кормов, разговаривали друг с другом о своих подопечных. Несколько четвероногих друзей находилось тут же, разнообразя обстановку и полаивая. Тимофей обошёл очередь, стараясь удержаться от пинка наиболее назойливым собачонкам, и направился в угол, где стоял ксерокс и сидела Нина.
Да, это было не очень подходящее место для молодой девушки. Доцент Буров чувствовал это и извинялся перед Ниной за то, что не может её больше никуда устроить. Но она была рада даже такой работе. К запаху быстро привыкаешь, а время от времени можно выходить прогуляться. За девочками-приксерочками строго не следили.
Нина знала и Тимофея, и Никифора, они часто пользовались её услугами и, пока ксерокс с ворчанием делал своё дело, перебрасывалась с ней словечком. Сама
изведав тяжёлой жизни и зная, к каким ухищрениям приходится прибегать, чтобы элементарно выжить, девушка не удивлялась ничему, что бы ни ложилось под крышку её ксерокса. Тимофей не знал, как с другими, но Нина неизменно не откликалась на его попытки (возможно, неуклюжие) дать ей денег сверх таксы, если ксерилось что-то сомнительное. Вот и сейчас она только понимающе хмыкнула, заметив белые полосы «Штриха», и ноготком проверила, суха ли краска, не испачкает ли она стекло ксерокса. И деловито принялась за работу.
Тимофей чувствовал, что готов уже довериться ей, но в то же время сомневался. Больно уж велика цена провала. Кроме как ксерить и молчать, а она это делала и так, девушка ничем не могла ему помочь. Помявшись немного и расплатившись, студент осторожно выразил сожаление, что у неё не цветной ксерокс.
— Фирма пробовала ставить цветные ксероксы там и сям, — всерьёз ответила Нина, — но спрос невелик из-за высокой цены. Здесь у нас в основном бывают студенты, им цвет ни к чему, а цену низкую подавай. И неприятности всякие бывают.
Оживившись, она рассказала историю про свою коллегу при цветном ксероксе, к которой человек, назвавшийся художником-абстракционистом, принёс размножать свою картину. К счастью, девушка заметила, что среди кружочков, квадратиков и клякс всех цветов и размеров затесалась стодолларовая купюра. Поколебавшись, не зная, что делать, она машинально нажала кнопку сбоку ксерокса. Кнопка ведала вентилятором охлаждения и была, по замыслу дизайнеров, красного цвета. По случайному совпадению в ту же секунду в аптеке (а ксерокс арендовал место именно в аптеке) громко зазвонил телефон. Нервный «художник» понял это по-своему и бросился к двери. В это время кто-то пытался войти снаружи, но по ошибке толкал дверь не в ту сторону. Выход на несколько секунд оказался заблокирован. «Художник» запаниковал и стал отчаянно рвать ручку. Девушка окликнула его, чтобы вернуть «картину», но только ещё больше напугала. Наконец, пытавшийся войти омоновец (во всяком случае, человек в камуфляже и с большой кобурой) понял свою ошибку и отпустил дверь. Что сшибло его с ног и унеслось вдаль со страшной скоростью, он так и не усёк, первую помощь получил бесплатно, а «картину» девушка успела сунуть в лоток для бумаги. Позже она честно сдала её в главный офис фирмы вместе с другими забытыми оригиналами. Случайно или нет, но после этого события фирма со своими сотрудниками стала расплачиваться исключительно десятидолларовыми банкнотами, с которых загадочно улыбался стобаксовый президент.
Соскучившись по молодому общению, Нина припомнила ещё одну историю. Один клиент хотел отксерить какой-то документ со вклейками и подписью своего начальника, выполненной ярко-синими чернилами. Как раз в тот момент в картридже кончилась синяя краска, и ему предложили сделать обычную чёрно-белую копию. Клиент рассвирепел, остановил на улице машину и оплатил все расходы по немедленной доставке нового картриджа. Желаемая ксерокопия обошлась ему в копеечку, поскольку шофёр остановленной машины оказался по иронии судьбы его давним и почти уже забытым кредитором. А через час клиент прибежал со страшной руганью — почему не предлагали чёрно-белое ксерокопирование активнее!? Оказывается, пока шли хлопоты о синем, в кабинет начальника ворвалась его жена и устроила скандал. Выхватила из кармана мужа «Паркер» и со словами «Эта шлюха дарит тебе золотые перья!» бросила ни в чём не повинную ручку на пол и ударила каблуком. На последнем издыхании баллончик плюнул ярко-синими чернилами на юбку ревнивице. Вся взвившись, та запретила мужу на веки вечные писать чернилами этого противного цвета. Секретарша была срочно послана за чёрными чернилами, а заодно и недорогой ручкой отечественного производства. Об инциденте судачили по всему учреждению, так что подпись в синих тонах никак не проходила. Секретарша, заговорщицки подмигнув, посоветовала переподписать документ чёрным. Одолжила свой «негр»-фломастер. И подпись оказалась подделанной дважды. Теперь, если что, отвечать секретарше. Вот и стой на страже спокойствия начальства.
— Какой странный клиент, — заметил Тимофей. — Не мог, что ли, обвести подпись на свет или просто потренироваться?
— Ну что ты, это совсем не просто, — сказала Нина. — Во-первых, когда обводишь, рука дрожит… — И она пересказала Тимофею то, что он уже читал в учебнике криминалистики.
«Наверное, имеет опыт», — подумал студент. — «Как бы так незаметно выпытать?»
— Выходит, дело безнадёжное, — равнодушно сказал он. — Как ни старайся, без цветного ксерокса не обойтись.
— Есть один способ, — клюнула девушка. Тимофей внутренне напрягся, но не подал виду. — Подпись ведь отражает внутренний мир человека, и графологи по ней многое могут об авторе сказать. Если человек войдёт в образ, ну, роль подписчика, представит себя им, а образец подписи всё время будет стоять у него перед глазами, то может получиться. Но не всем это дано.
— Гипноз, что ли? — непонимающим тоном спросил Тимофей. Или притворно-непонимающим.
— Не обязательно. Можно помедитировать, сосредоточиться, ну, типа аутогенной тренировки. Или по системе Станиславского…
Громкое чиханье с порога, от чего собаки дружно залаяли, выдало непривычного к здешней обстановке человека. Ксерокс сразу распознал своего клиента и призывно загудел. Нина приоткрыла крышку и быстро сунула оригинал в руки Тимофею. Возможно, ему почудилось, что её улыбка при этом была заговорщицки-понимающей. И тут же сменилась дежурной улыбкой, обращённой к новому клиенту.
В задумчивости Тимофей возвратился в общежитие и обо всём услышанном рассказал Никифору, у которого дело за это время так и не пошло на лад. Пока тот переваривал информацию, его друг пробежался по комнатам и притащил учебник сценической техники и «Искусство быть другим» Леви. Великое дело жить в мире и согласии со своими соседями! Опять пошёл в ход аргумент об угловатости почерка, и Никифор согласился перевоплотиться. Он сразу же уселся на пол по-турецки и начал раскачиваться и тихонько напевать под нос, имитируя виденных когда-то по телевизору кришнаитов. В это время Тимофей читал ему выдержки из принесённых книг, которые больше всего подходили к делу, перемежая их с фактами биографии декана и держа перед глазами зачётку с его подписью. Наконец, Никифор впал в транс, и его друг почувствовал себя лишним. Он посмотрел на стол. Несколько испорченных направлений, чистая и исписанная бумага, ручки… Неплохо бы, если дело выгорит, запастись ценными подписями надолго вперёд, а то и на обмен. Осторожно, чтобы не спугнуть транс, Тимофей обошёл комнату, достал из стола несколько бумажек, поработал над ними «Штрихом» и, неслышно выйдя, отправился к Нине.
Тем временем в мозгу Никифора проносились картины его блестящего будущего, причудливо перемежаясь с эпизодами прошлой жизни настоящего декана. Вот он с триумфом шествует от сессии к сессии, оставаясь одним из немногих отличников на курсе. Вот с блеском защищает дипломную работу и получает приглашение в аспирантуру. Вот побеждает в научном споре своего руководителя. Триумфальная защита кандидатской. Вот едет за границу на симпозиум и срывает аплодисменты на докладе. Вот остаётся там на стажировку и возвращается уже с готовым материалом для докторской. Вот становится известным на факультете профессором. Вот на проводах на пенсию старого декана сидит рядом с ректором, и тот делает ему на ухо лестное предложение. Вот единогласное голосование на Учёном совете. Вот он обживает деканат. Боже, сколько тут рутинных дел, бумажной канители, и всё срочно, беготня по совещаниям и заседаниям. Что-то постоянно решай, сто дел держи в голове и вдобавок работай за завхоза. Где уж тут заняться наукой, разве только руководить аспирантами на бегу. Летом — абитуриенты со своими родителями, приходится искать, куда бы под благовидным предлогом уехать. В остальное время года — студенты. И всё больше не выдающиеся, а совсем наоборот. Выдающимся пожимаешь руки на конференциях, на вручении дипломов, говоришь напутственные слова, восхищаешься. А те, которые наоборот, сами тебя ищут. Сидят под дверьми деканата, прорываются на приём, канючат, обещают, что в последний (который уже!) раз, просят, пускают слезу, намекают на возможную благодарность. Ходишь как по минному полю. А не ублажишь — подделают твою подпись, знают ведь, что за всем не уследишь.
Он сидел в трансе минут десять, пока Тимофей стоял в очереди на ксерокс, а затем любезничал с Ниной, но чувствовал себя так, как будто деканил уже лет десять и устал невыразимо от всего этого бардака. Вот снова перевыборы. Может, освободят? Чёрт с ними, деньгами, что там за прибавка смешная, а властью он уже сыт по горло. Нет, проректор снова выступает с проникновенной речью, и снова Совет голосует «за». Снова идти в деканат, где тебя уже поджидают двоечники и прогульщики, и снова по кругу: заверения, хныканье, подсовывание под руку чего-то на подпись…
Декан Никифор ясно понял — так больше жить нельзя. В конце концов, он начальник, а из него делают послушную всем куклу! Он, конечно, не дастся, но силы уже не те. Надо уважать себя заставить! Для начала… для начала отчислить самых отпетых. Где секретарша? Ушла посреди рабочего дня? Вернётся — уволю, но откладывать задуманное не буду, пока решимость меня не покинула. Где пишущая машинка? И её нет? Ну и чёрт с ней, меня этим не остановишь. Бумага и ручка есть? Есть. Отлично! Бумага, ручка и решимость — вот и всё, что требуется.
Никифор подсел к столу и, взяв чистый лист бумаги, начал размашисто писать.
Тимофей тем временем болтал с Ниной. Как всегда, их беседу прервал только новый клиент. Взглянув на часы и хлопнув ладонью по голове, студент опрометью бросился в общежитие.
Он застал друга лежащим на кушетке в глубокой отключке. Как ни старался Тимофей растолкать его, Никифор только постанывал и вяло отмахивался. Видно, вживание в роль и пребывание в оной сильно утомили его. Прахом пошли труды (и деньги тоже) по наксериванию документов на подпись «декану»!
Но хоть направление-то он успел подписать? Зарёкшись болтать с девушками (решение, от которого он, девушки, скоро откажется), Тимофей посмотрел на стол. Бумажный кавардак остался, но глаз выхватил подпись декана на каком-то листе. От настоящей не отличишь. Получилось! Тимофей стал вытягивать бумагу. Здесь его ждало разочарование. Это была не четвертушка, на которой обычно шлёпают направления, а целый лист, исписанный почерком декана. Ровные строчки, чёткие буквы. Ну, Никифор, ну, чертёнок, как, однако, насобачился! Но успел ли подписать что-то стоящее? Он положил лист на стол и начал разгребать беспорядок, как вдруг мозг сфокусировался на смысле прочитанного. С похолодевшей спиной Тимофей снова схватил листок и перечитал его. Это был приказ об отчислении двух злостных двоечников, прогульщиков и вдобавок подделывателей подписей, Никифора и Тимофея, из института.