— Не совсем так, — сказал доцент Буров. — Девальвация учёных степеней и потеря их привлекательности — это разные вещи. Объяснить? Только вижу, Никифор уже зевает. Может, в другой раз?
     Тим незаметно погрозил другу завёрнутым за спину кулаком и улыбнулся доценту:
     — Давайте уж сейчас, Куприян Венедиктович. Много времени это не займёт, а у нас на руках пока нет дел. И занятий сегодня больше нет.
     — Ну ладно. — Буров снова сел и взял в руки стакан в массивном серебряном подстаканнике. — Вот, к примеру, девальвация. В переводе с латинского — «лишение ценности», понижение, так сказать, в стоимости. А цена падает, когда товару становится слишком много. — Глоток чая. — Кандидатские нынче защищаются чуть ли не каждый месяц, докторские чуть реже. Число остепенённых быстро растёт, куда ни плюнь — попадёшь в кандидата или доцента. Вот молодёжь не знает, а моё поколение помнит ещё времена, когда кафедры напоминали нормальные пирамиды: больше всего было простых, неостепенённых преподавателей, меньше — старших преподавателей и ассистентов, совсем мало — доцентов и только один профессор — заведующий кафедрой. А то и ни одного не было, доцент-патриарх заведовал. А что теперь? Ну, вы знаете.
     — По-моему, одни доценты да профессора и остались. — Ник явно брал реванш за позёвывание. — Я пока ни разу простого преподавателя в глаза не встречал. И профессоров много.
     — Добавь, бывает их числом поболее доцентов. Взять кафедру… Ну, неважно. Там когда-то единицу сократили, они и придумали пихнуть лишнего в докторантуру. Больше, говорят, некуда, а совсем уволить — негуманно. Убийственный аргумент! Уважили их, дали место в докторантуре, и пошло-поехало. Один одокторится, другой ему на смену лезет. Скоро кафедра чисто профессорской станет, и придётся кого-то им всё же увольнять,
     — Это не о них я слышал? — спросил Ник. — Лысый один такой бородатого спрашивает: «Докторская — это прежде всего методология. А где тут методология?» А тот ему так врастяжку: «Методологий мало, докторантов много…» — Он осёкся, почуяв ступнёй башмак друга. — Это не я слышал, это просто так говорили.
     — И вот приходится доцентам вести семинары и практические занятия, которые раньше неостепенённые преподаватели вели. И профессора к непрофессорской работе подключаются — а куда деваться? Уровень лекций это, мягко говоря, не повышает. Студенты же раньше одного вида профессорского боялись, когда он из своего кабинета выглядывал, по стойке «смирно» становились. Доцентов уважали. А теперь… В общем, друзья, девальвировались учёные степени, вместо традиционной, крепко стоящей на основании пирамиды стала пирамида перевёрнутая. Вот и лаборанты все дружно стали ведущими инженерами, а делают-то всё то же самое.
     — Кажется, понимаю, — наморщил лоб Тим. — Все кинулись остепеняться, вот степени и обесценились. Значит, они почему-то привлекательны. Так?
     — Именно. Ну, чего мне долго объяснять! Ведь доценты получают больше преподавателей и, главное, находятся по другую сторону от черты прожиточного минимума. Так что учёный совет голосует не столько за ум диссертанта, сколько за возможность ему выжить, занимаясь преподавательской работой. Ну, там, без фирм на стороне, богатых мужей и прочей побочности.
     — Приспособляемость, значит, — буркнул Ник. Тим поспешил перевести разговор на другое.
     — Многие политики, я слышал, учёными степенями обзавелись, — проявил он газетную осведомлённость. — Зачем же им-то они? Не преподаватели же!
     — Кое-кто и преподаёт исподтишка, — проворчал доцент Буров, снова принимаясь за чай. — Такая деятельность госчиновнику или там выборному политику не запрещена, а ректоры-подхалимы всегда найдутся. Все думают о будущем, чем потом заниматься будут. И хотя в старости бедность им не грозит, но аудиторию-то терять ой как не хочется! Вчера выступал в думе, завтра будет выступать в вузовской аудитории, продолжать нести демагогию в массы и самоутверждаться. Кстати, степени они получают, в основном, по гуманитарным наукам, где нет чётких критериев успеха научной деятельности, где можно наболтать что угодно, а при письме карандашом даже резинка не нужна. Хотел бы я посмотреть, как эта публика кандидатские экзамены сдаёт… А, что? — Он повернул голову на какой-то звук.
     В проёме двери стояла Нина и делала знаки. Увидев, что обнаружена, ступила в комнату и поздоровалась.
     — Извините, Куприян Венедиктович, но тут такое дело… Работа для наших детективов наклёвывается. Вы уже заканчиваете? А то их Артём зовёт.
     — Артём? — забеспокоился Буров. — В какую историю он опять влип? В прошлый раз мы его чудом вытащили за уши. Или, может, узнал, что вы его недаром порошком обсыпали и сатисфакцию хочет?
     — Да нет, пиджак испорченный он давно уже сменил. С его-то доходами да мелочиться! Нет, я заметила, что он сильно напугался, читая какую-то записку. Может, с угрозами или ещё чего такое. И прийти просил не в лабораторию каталитического синтеза, где у них сейчас занятия, а на боковую лестницу, где там дверь рядом. Наверное, боится подслушивания.
     — А-а, это где я тогда трусы чинил, — вспомнил Тим. Его друг машинально пощупал отворот пиджака. — Ну что, Куприян Венедиктович, мы тогда пошли? А вечером на чаепитие к Милке приходите, расскажем мы, в чём дело было и как оно закончилось.
     — А почему ты решил, что управитесь до вечера? — не поверила девушка. — Может, несколько дней понадобится. Уж больно сильно Тёмка напугался.
     — Несколько дней не пойдёт. Мы ведь ещё и учимся, — Тим подмигнул Бурову. — Должны, стало быть, по детективной части работать оперативно, без проволочек. А то запустим учёбу. Кто нам тогда пиджаки мелом посыпать будет?
     — Но мне кажется, что вы провозитесь с этим делом дня два, а то и три, — уверенно заявила Нина. — Женская интуиция подсказывает. И она покуда всегда была права. Правда, Куприян Венедиктович? — лукаво улыбнулась она.
     — Делать нечего, — Тим скорчил унылую гримасу, так что доцент Буров не смог удержаться от улыбки. — Чаепитие вечером отменяется, толките с Милкой вместо этого мел, к сессии наверняка пригодится. Пойдём, Ник. До свидания, Куприян Венедиктович!
     — Всего доброго!
     Нина осталась. Ей всегда обо многом хотелось поговорить с Буровым наедине.

     Артём ждал сыщиков на боковой лестнице. Даже при тусклом свете из маленького окошка было видно, что он в новом и шикарном пиджаке, халат поверх которого не успел снять.
     — Сколько вы берёте за вызов? — деловито взял быка за рога потенциальный клиент. Он проверил, хорошо ли прикрыта дверь.
     — Ну… По-разному выходит. Для тебя готовы с большой скидкой — пиджак-то твой из-за нас… Если недолго, конечно.
     — А-а, стоит ли вспоминать о пустяках! — отмахнулся от бывшей одежды Артём. — Но «на общественных началах» не пойдёт. Я должен быть уверен, что вас не перекупит противная сторона.
     Тим поднял брови. Небывалая практичность. Наверное, начитался детективов Гарднера.
     — Полусотка в бумажнике найдётся? — Послышалось шуршание. — Ну вот, теперь не бойся, что нас перекупят. Выкладывай, что там у тебя!
     Артём внезапно распахнул дверь. Выглянул. Закрыл. Поднялся на полдюжины ступенек, поманил друзей пальцем.
     — Вот чего я в своём пакете сейчас нашёл, — показал он им сложенную бумажку. — Раскрыл пакет, прежде чем халат в него ложить, а оттуда вон чего вываливается.
     Аккуратно, кончиками ногтей Тим взял записку, но прежде чем читать, сложил по сгибам. Получился маленький квадратик. Сыщик с сомнением показал головой.
     _ Говоришь, в пакете нашёл? — Кивок. — А он у тебя большой? Ага, понятно, под халат. Но зев-то у него какой, широкий? Да? Странно, почему же записка так сильно складчата?
     — Где этот пакет у тебя валялся? — вступил в разговор Ник. — Небось, бросил и забыл на весь день, а теперь жалуешься, что лишнее там завелось.
     — Да в нём ничего и не было ценного, — оправдывался Артём. — Халат я на себя напялил, тетрадь вынул. Ну, ручку я в пиджаке ношу. — Он с подозрением посмотрел на друзей, видно, припоминая, как стержень в ней ни с того, ни с сего вдруг сменил цвет. — На дне только полотенце осталось драное. Ну, положил пакет на стол у двери тёлкой вниз на целое занятие, кто угодно мог туда это сунуть. Всегда так раньше поступал.
     — Какой тёлкой? — заинтересовались сыщики.
     — Полнотелой. Потом покажу. И чего только преподы цепляются? В начале семестра у нас аспирантка одно занятие вела, так даже халат не надела, а из-под белого ажура чёрный лифчик проглядывал. И трусики через тонкие брючки прокантовывались. Оделась на преподавание, как всегда. А мне бикини всего лишь на пакете запрещают.
     — И правильно делают, потому что по голышке твой пакет и признали, — сделал вывод Тим. — У других ведь этого нет, верно? Целомудренная какая-то у тебя группа.
     — Да нет, просто скрывают ловко. На вечеринках такое вытворяют! Знаете, есть такие бикини, что если сбоку посмотреть, то бедро и ягодица целиком голые…
     — Знаем, знаем. Так-с, посмотрим теперь, что тут написано.
     Сыщик кончиками ногтей развернул бумажку. Корявые буквы на клетчатом листке стандартного формата складывались в слова:
     «Если не позднее послезавтрашней среды ты не прискотчишь стобаксовку к нижней стороне крышки бачка унитаза в средней кабинке, то в два часа не узнаешь по e-mail, как избежать окончательного подрыва. Доброжелатели»
     — Но почему «послезавтрашней среды»? — Ник заглядывал другу через плечо, стоя ступенькой выше. — Сегодня же вторник! Среда завтра, а послезавтра будет четверг.
     — В самом деле… — Тим был не очень доволен забеганием вперёд. — Ты точно получил эту писульку сегодня? Может, подложили ещё в понедельник, а ты нашёл только сейчас вот?
     — Исключено, — замотал головой шантажируемый. — Я вынул всё и проверил, не забыл ли случаем чего ценного. Один раз я там мобильник оставил, хорошо, что не увели. За базар отвечаю — ничего окромя рваного полотенца в пакете моём не было. Значит, сунули сегодня.
     — Обмозгуем этот момент позже. Далее, растяжимое слово «подрыв», да ещё какой-то «окончательный». Подрывают обычно автомобили. Ты на чём ездишь?
     — Батя ещё только обещает подарить иномарку, — недовольно пробурчал Артём. — А на «Жигулях» я из принципа давно уже не рулю, в гараже пылится. Троллейбусы, ну там, маршрутки.
     — Троллейбус из-за тебя подрывать вряд ли будут, — заметил Ник.
     — Лучше скажи — из расчёта ста баксов, — поправил его друг. — И «Жигулям» в гараже вряд ли что угрожает — не стоит игра свеч. За сотню можно устроить какой-нибудь взрыв лёгкого жанра типа малой толовой шашки или фейерверка. Это по моему мнению. Подробнее узнаем у Максима — он, как-никак, спец по безопасности. Значит, и по опасностям тоже.
     — Никому нельзя говорить! — испугался Артём. — Я же вам за неподкупность заплатил!
     — Не считай нас за дилетантов, — обиделись детективы. — Мы поинтересуемся ценами на взрывы, потом на защитную амуницию, а потом пойдём пить пиво. По Штирлицу, запоминается последнее.
     — Ну, тогда что ж…
     — Так, что дальше? Адрес электронной почты у тебя есть?
     — У всех есть. И у вас тоже.
     — Ах, да! Нас ведь на втором курсе гуртом переписали и осчастливили. Ты его кому давал, припомни.
     — Кому конкретно давал, не помню, а знают все. Принцип ведь простой: фамилия латинскими буквами, инициалы, потом «собака» и общая часть.
     — Знают все… Приволье у нас для шантажистов. Небось, ещё и справочник в локалке висит… Теперь — «два часа». В среду или в четверг?
     — Наверное, злодей хотел сунуть записку вчера, но не улучил момента. А писать новую поленился, — предположил Ник.
     — Вероятно… Артём, как ты провёл вчерашний день?
     — Да как и вы — на лекциях сидел. У нас ведь понедельник лекционный день.
     — На лекциях… Кейс всё время был при тебе, верно?
     — Да, всё время. — Артём нахмурил лоб. — Нет, погодите, когда нас Амвросий Некрасович на перемене стал выгонять, я кейс на месте оставил. Ко мне ещё приходили, отвлекли. Минут десять без присмотра стоял.
     Толстый, грузный лектор всегда обливался потом и по всякому поводу учинял перерывы для проветривания. Вот и вчера, припомнили друзья, шумная студенческая орда минут десять скакала по лестничной площадке, пока за дверью гудел мотор тяги.
     — М-да. — Тим призадумался. — Я бы, пожалуй, смог подсунуть записку незаметно. Когда выходили, была толчея, парни щипали девчонок, а вещи стояли на пустых местах. Выбрал бы место повыше, спускаясь, уронил бы монету, она покатилась бы по ряду, пошёл бы за ней, пригнувшись, и что хотел, то и обделал бы. Хотя на практических не в пример удобнее.
     — По-моему, Артёму дали два дня на раскачку, чтобы решился и распрощался с денежками, — высказала мнение Ник. — Значит, два часа — это в четверг.
     — Гм-м… Вероятно… Наверное… Далее. Место передачи денег выбрано довольно удачно. Никто не догадается заглянуть под крышку бачка, кроме самого шантажиста, а чтобы зайти в кабинку, никакого предлога ведь не надо. Схватился за живот и шпарь себе. За всеми не уследишь. Да, и время как удачно выбрано! С полвторого до двух в туалетах уборка, и к открытию скапливается очередёнка. Подумать можно на любого. Ловко сработано! Какие-нибудь подозрения у тебя самого есть?
     Артём помотал головой.
     — Нет. Все знают, что у меня батяня — «новый русский». А я что — виноват? Хотел в палатку устроиться, чтобы хоть карманными деньгами от него не зависеть, так там высшее образование требуют. Вот — учусь. Но угрожают мне впервые. Что же, по-вашему, сделать ничего нельзя, надо расставаться со ста баксами?
     — Спешить не стоит, — уверенно сказал Тим, всё ещё держа записку кончиками ногтей. — До двух часов послезавтра уйма времени, посмотрим, что можно для тебя сделать. Следы сейчас на записке пошукаем. Тьфу, как здесь темно! К окну нешто подняться? — Он нехотя пошёл наверх.
     — Оно в паутине, — выдал новость Ник вослед. — Лучше выйдем на площадку.
     — Ты что? — испугался Артём. — Там ещё не все наши ушли, могут заметить. А что, если кто-то из них подложил? Я специально ведь в халате ушёл, чтобы думали, что я в пакет ещё не заглядывал. Лучше возьмите с собой и у себя обработаете, как полагается.
     — Надо бы сейчас, — протянул Тим. — По дороге смазать можем, потом, вопросы могут к тебе появиться. Нет, наскоро осмотреть надо здесь.
     — Так я покараулю, на стрёме постою. — нашёлся второй сыщик. — А если кто пойдёт, притворимся, что разговариваем. Минуты на беглый осмотр за глаза хватит.
     Артём подчинился. Троица вышла из-за двери, Ник пошёл на стрёмя. Очень осторожно, кончиками ногтей Тим расправил записку и стал её осматривать.
     — Отпечатков пальцев не видно, — вполголоса говорил он. — Пятен тоже нет. Почерк странный, как будто двое через слово писали. А, чего?
     Это Ник подавал условный знак шухера. Тим быстро завернул руку с запиской за спину и беззаботно заговорил с Артёмом:
     — Ну, как у тебя с практическими работами, есть проблемы?
     — Почти всё уже сделал, — подхватил игру тот.
     Из-за поворота показался хозяин настороживших Ника шагов. Это был Харитон, долговязый студент из другой группы того же курса, подрабатывавший дистрибьютером дешёвых корейских ручек. Его старший брат стажировался в этой стране и слал посылку за посылкой. Товар шёл нарасхват… В свободное от растаможек время Харитон занимался фотохудожествами.
     Студенты поздоровались. Ник удивился — Тим протягивал правую руку, в левой записки тоже не было. Где же она? И почему Тим за плечи развернул Артёма к двери лаборатории и спросил:
     — И синтез пеностирола провёл?
     Артём уловил лёгкое подмигивание и ответил:
     — Со второго раза сделал. В первый раз спирт не стал добавлять, и ничего не вышло, не загустело даже.
     И только тут Ник заметил, что записка торчит из-под хлястика Артёмова халата. Вот для чего его развернули к двери — чтобы оттуда Харитон случайным взглядом ничего не заметил. Тот, однако, остановился и стал шарить у себя в карманах. Игру надо было продолжать.
     — Даже не загустело, говоришь? А нам этот синтез скоро ставить.
     Речь шла о самой коварной практической работе по курсу каталитического синтеза полимеров. В большой колбе сливались реактивы, из которых спирт играл не последнюю роль, и, заткнутую пробкой, её оставляли на два дня под тягой. Потом в загустевшую смесь добавляли ещё один реактив и оставляли на пять дней, так что уже на следующем занятии из колбы можно было достать дурнопахнущую пористую массу и заняться её исследованием. Куда Артём дел сэкономленный спирт, было абсолютно ясно.
     — Препод сильно ругался, — продолжал гнуть легенду Артём. — Я уж его просил, упрашивал. Ладно, говорит, переделывай, но только спирт теперь сам доставай. И в «чёрный список» меня занёс.
     Харитон вдруг перестал рыться в карманах, хлопнул себя ладонью по лбу, пропустив сквозь зубы что-то типа «блин!», посмотрел на часы и, развернувшись, ушёл. Ник шустро поворотил Артёма в другую сторону, но Харитон даже не глянул в их сторону. Все облегчённо вздохнули. Записка из-под хлястика снова перекочевала в руки Тима.
     — Ладно, следов на ней нет, а над почерком мы дома помозгуем. — Он сунул бумажку в карман. — Теперь вот что скажи. Как часто ты проверяешь свой почтовый ящик и кто об этом знает?
     — За компьютер я сажусь, может, раз в месяц…
     — И когда следующий сеанс? — перебил клиента Тим. — Скоро?
     — Нет, не очень. Я только вчера ящик посмотрел, почистил. Но самые срочные сообщения мне на мобильник переправляются, и он пищит так забавно…
     — А какие это — срочные? Вот если с анонимного SMTP мессага придёт — попадёт она на твой сотник?
     Артём недоумённо завертел головой.
     — Да сам я в этих делах не разбираюсь, мне Интеркеша настраивал.
     — И ты ему сказал, что раз в месяц за большой комп садишься?
     — Ну да.
     — Значит, об этом знают все, — вздохнул Тим. — Кешка тайны на хранит, даже свои. Однажды так лопухнулся со своим паролем, клюнул на полуголое девкино фото…
     — Но в среду я внепланово ящик проверю, раз велено. Или в четверг. Причём тут Кешка? И что мне теперь делать?
     — Живи пока спокойно, мы сделаем всё, что можем. Запиши нам номер своего мобильника, в своё время мы тебе позвоним, дадим указания. Да, ещё список своей группы настрочи и тех, кто заходил, мог подложить записку.
     Артём огляделся.
     — Да тут не на чем примоститься. Я лучше в лаборатории сяду и напишу, лады?
     — Можно и так. Спросят, для чего, скажешь — для сбора взносов в «Идущие вместе».
     — Чёрта с два меня туда загонят! Даже мой батя, и тот «Единой Россией» недоволен, так ему власть кислород перекрывает. — И Артём исчез в дверях.
     Сыщики отошли в угол коридора. Здесь было потемнее, зато исключались всякого рода «шаги из-за поворота» — коридор просматривался вплоть до дальней двери на лестничную площадку.
     — Неужели наш Интеркеша может быть замешан? — удивился Ник. — Ни за что бы не поверил. Тихоня и раззява. Как у него тогда кейс увели…
     — Кешку мы, конечно, проверим, но пока дело не в нём, — принялся объяснять Тим. — Просто я задался вопросом: если злоумышленник пришлёт искупляющее письмо по электронной почте, то почему он не прислал так же вот эту записку? — Хлопок по боковому карману. — Не было бы возни с изменением почерка, резиновыми перчатками, улучением удобного случая, пропуском целого дня…
     — Может, не знал, когда именно Артём сядет за комп? Целый месяц ведь мог бы не сесть.
     — Наверное… Ты заметил, что это не обычный шантаж?
     — Угроза невнятная?
     — Не только. Обычно пишут: «Не дашь денег — подорву!» А здесь: «Дашь — скажем, как избежать подрыва». Чертовски хитро задумано! Её-богу, требуй они хотя бы тысячу, я бы подумал, что заряд уже заложен под Тёмкиными «Жигулями» и тикает там себе. Жертва минируется, пока ни о чём таком не подозревает, и только потом предъявляется требование. А окружать себя охраной поздно. И сапёры не всегда помогут. Я слышал, есть такие специальные мины, которые можно обезвредить только набрав кодовую комбинацию на замке. Причём надо уложиться в минуту после открытия крышки, а то фотоэлементы с часовым механизмом подорвут заряд. Дьявольская хитрость! Но такие заряды денег стоят, а сто баксов… Ну что можно такого хитрого взорвать за, скажем, десять баксов, чтобы девяноста в карман положить?
     В дальнем конце коридора открылась дверь. Сыщики, приняв беззаботный вид, заговорили о девчонках. Но это оказался снова Харитон. Облачённый в какой-то странный халат, он без особой спешки брёл, прижав левую руку к карману. Так обычно делают, когда хотят попридержать нечто стоячее, которое в кармане может лечь. Харитон неодобрительно посмотрел на однокурсников, обдав их водочным запахом, завернул за угол, и спустя несколько секунд хлопнула дверь лаборатории.
     — Чего-то Артём мешкает. Может, его кто разговорил?
     Снова открылась и закрылась дальняя дверь, впустив на этот раз Нину. Она опасливо посмотрела вперёд, но, увидев только друзей, быстро подбежала к ним.
     — Харитон туда вошёл? — показала она рукой на лабораторию. Парни кивнули. — Не знаете, зачем он у меня халат одолжил?
     — Так этой твой? — вполголоса сказал Тим и приложил палец к губам — дверь была чересчур близко. Вот почему он выглядел на парне так странно — грудь болтается, планки не на той стороне. — Нет, не знаем, но догадываемся, что дело у него срочное, иначе он поискал бы мужской. А вообще без халата вход в лабораторию запрещён.
     — Странно, очень странно… А что вам Артём поручил, если не секрет?
     — Потом расскажем. А пока, Нинка, вот что нам скажи с ходу: что можно взорвать долларов эдак за десять — пятнадцать? Чтобы заложить было легко, а обезвредить трудно?
     Девушка не успела ответить. Из-за двери лаборатории послышался звонкий взрыв, звуки бьющегося и падающего стекла и громкий крик, исполненный боли и ужаса. Дверь немного приотворилась, видимо, взрывной волной. Сыщики, быстро преодолев оторопь, бросились туда.
     Перед тягой скорчилась жалкая фигура. Харитон сидел на дрожащих корточках и с ужасными стонами закрывал лицо ладонями, низко наклонив голосу и слегка раскачиваясь. Из-под пальцев у него капало что-то красное в лужицу на полу. Там же валялись стеклянные осколки, остро пахло органикой и этиловым спиртом. Немногие находившиеся в комнате, включая преподавателя, словно остолбенели.
     Детективы принялись действовать. Нина быстро сорвала с вешалки полотенце и намочила его, Тим крепко сжал голову потерпевшего за уши, а Ник оторвал его руки от лица. Девушка принялась обмывать физиономию, щедро залитую кровью. Поросячий визг огласил помещение. Ник, не выпуская дёргающихся рук из своих могучих ладоней, сильно сжал колени противника, лишив его возможности каких-либо агрессивных движений. Нина продолжала орудовать как заправская медсестра.
     — Пинцет! — скомандовала она.
     Кто-то из присутствующих подал ей требуемое. Из раны на лбу извлеклись осколки стекла. Мокрое полотенце ещё раз прошлось по лицу. Щёки были слегка посечены стеклом, но глаза, самое главное, не задело.
     — Посадим его! — прозвучала команда.
     Харитон тяжело плюхнулся на ближайший стул. Он жалко всхлипывал, тёр освобождёнными кулаками глаза, но от этого только возобновилось кровотечение.
     Нина распатронила аптечку, стоящую на шкафчике сбоку от тяги, где на вбитых гвоздиках висели противогазные сумки, защитные очки и другие причиндалы техники безопасности. Вата, пластырь и содержимое пузырька с иодом (на донышке, оставалось с советских времён) перекочевали на лицо потерпевшего. Поросёнок, правда, повизжал ещё немного, даже попытался вскочить, но Ник выдернул из разворошённой аптечки жгут для перетяжки конечностей и крепко пристегнул им Харитона к стулу.
     Начали приходить в себя остолбеневшие.
     — Кто это такой? — недоумённо спросил преподаватель.
     Конечно, запластырёванный был ведь из другой группы. Впрочем, и его штатный преподаватель, Орест Пантелеевич Свинюхин, срочно вызванный с кафедры, признал своего студента не сразу.
     — Зачем вы сюда пришли сегодня? — строго спросил он бедолагу. — У вас же вчера было занятие!
     — Я забы-ы-ыл, — страшным голосом завыл Харитон.
     — Что вчера отзанимался? — с ехидцей спросил кто-то из обступивших, кажется, Тарас.
     — Нет, забы-ы-ыл в колбу фенолфталеин добави-и-ть! Добавил вот…
     Орест Пантелеевич с недоверием покачал головой. Его натренированный нос уловил запах спирта, который, будь он прилит вчера, уже прореагировал бы. Нет, не фенолфталеин и не забыл вовсе. Но почему же колба взорвалась?
     Нина уже занималась уборкой, отложив окровавленное полотенце в раковину. Стеклянный бой со звоном полетел с лотка в мусорную корзинку, Ник подхватил её и вышел. А Тим — он уже давно стоял за дверью, ведь привлекать внимание к сыскной компании, так кстати оказавшейся на месте происшествия, не следовало бы. Нина почему-то замешкалась внутри.
     До мусорных баков дошли без разговоров.
     — Порядок! — сказал Тим, опрокинув корзину и стукнув её по попке. — Возвращаться не стоит, верно?
     Друзья присели на какие-то чурбаны.
     — Ты думаешь, это тот самый взрыв? — спросил Ник с озабоченным видом. — Хотели взорвать Артёма, а по ошибке грохнули Харитона?
     — Не похоже, — в задумчивости ответил второй детектив. — Слишком рано прогремело. Как записку ни толкуй, а минимум до завтрашнего обеда у нашего клиента время было. Нет, если взрыв связан с нашим делом, то другим боком. Что, если это Харитон готовил адскую смесь под видом безобидного пеностирола и маленько не рассчитал, подорвался сам?
     Глаза Ника округлились.
     — Разве так? Да нет же, это он наш трёп подслушал, ну, что без спирта ничего не выйдет. А сам вчера, небось, спирт зажилил. Вот и ливанул сегодня, а реакция-то вперёд ушла! И вместо стирола пенного получился осколочный. Слишком быстро газы пошли.
     — Мабудь и так. Но в этом случае взрыв не имеет отношения к угрозам Артёму. Следствие надо продолжать. Чего это мы тут расселись? Пойдём допрашивать Кешу!
     Пустую мусорную корзину друзья оставили возле вахтёрской будки: она была застеклена только верхнею своею частью, снизу оборону держала непрозрачная фанера. Главное было не нагибаться, чтобы вахтёрша ничего не заподозрила.
     Кешу быстро нашли в компьюшне — он с ругательствами перезагружал компьютер. Вывели на свежий воздух, расспросили. После долгой и сбивчивой речи, перенасыщенной техническими терминами, друзья с трудом поняли, что анонимное сообщение, скорее всего, пришло бы на мобильник. После этого компьютерный спец был отпущен с миром.
     — Вопрос-то остаётся, — пробурчал Тим. — Почему Артёма не шантажировали по мобильнику?
     — Что же теперь делать?
     — Продолжать следствие. Завтра с утра пораньше, пока в корпусе никого нет, мы обследуем туалет, чтобы лучше понять замысел шантажиста.
     — А почему не сегодня вечером? Чего ради ни свет, ни заря вставать? — заворчал завзятый соня.
     — Сегодня нам надо подготовиться к осмотру — дело это не такое простое. У тебя сколько при себе денег?
     Сыщики ревизовали свои финансы, а потом отправились в универмаг. После покупок, показавшихся Нику простым переводом денег, его друг вспомнил, что забыл свой пакет на стуле у доцента Бурова — так они спешили на новое дело. Пришлось вернуться.
     На стуле, на спинке которого висела забытая вещь, сидела Нина и разговаривала с Куприяном Венедиктовичем — как будто и не уходила. Больше на кафедре никого не было — рабочий день заканчивался.
     — Ой, что тут без вас было, что было! — запричитала девушка, вставая.
     — Корзины мусорной хватились?
     — Да какая там корзина! Харитон отживел и перешёл в наступление. Возмещайте мне, говорит, ущерб моральный и материальный, а то в суд подам. Ему уж говорили, втолковывали, что сегодня не его группа, что неизвестно, чего он там намешал в свою колбу, что расписался он в своё время за технику безопасности и тем взял весь риск на себя. Даже Куприяна Венедиктовича привлекли на подмогу, а Харитон упёрся — и всё тут. Ни на йоту, врёт, от методички не отступал, так что отвечает за взрыв и ущерб вся кафедра, что методичку редактировала. Даже на таблице Менделеева поклялся, свинюк! И тогда Куприян Венедиктович…
     — Да что ты, Ниночка, там же два преподавателя было плюс сам заведующий. Общая это идея.
     — Ну, в общем, кафедра решила провести следственный эксперимент. Под нашим наблюдением Харитон слил в колбе, чего надобно, и поставил её под тягу.
     — Спирт не забыл? — усмехнулся Ник.
     — И глазом не моргнул — плеснул. В четверг утром добавим туда реактив и посмотрим. Но взрыва не будет, это точно.
     — А разве ему не говорили, что этот опыт студенты уже лет двадцать ставят и ни разу вспенивание не переходило во взрыв?
     — Говорили, конечно, да он привязался к тому, что начало семестра, откупорены, мол, свежие банки с реактивами, могли перепутать, примеси появиться, да мало ли чего…
     — Может, на анализ отдать стоило?
     — Это дорого и к тому же опасно — вдруг какая-нибудь примесь и в самом деле вылезет и зашкалит? Чёрт те что в этих частных фирмах творят, намешивают, денежки вытягивают, а за качество не отвечают. Харитону это будет в самую масть — вот в чём собака зарыта, скажет, недосмотрели, так раскошеливайтесь. И всё равно надо будет следственный опыт ставить, чтобы оправдаться.
     — Харитон на «Гражданском праве» отличником ходил, — вспомнила Нина. — Особенно хорошо ему удавались письменные работы по составлению исков. Преподавателя совсем замучил: как лучше, да как судьи воспримут…
     — Подковывают вашего брата юридически на нашу шею, — с добродушной улыбкой проворчал доцент Буров. — Главное, закона, чтобы зарплаты были не ниже прожиточного минимума, нет, а вот возмещение ущерба из тощих доцентских кошельков — это пожалуйста. Хорошо ещё, что Нина надоумила нас поставить параллельный опыт втайне от истца. Спрятали колбу вон в тот сейф. Мы-то, конечно, знаем, что рвануть и не должно, но вот рвануло же… Надо подстраховаться, узнать наверняка.
     — Но ведь рвануло-то, когда Харитон с опозданием на сутки добавлял спирт, а вовсе не реактив через двое суток! — напомнил Тим.
     — Увы, за руку мы его на этом не схватили, сам он всю дорогу твердил, что лил реактив строго по методичке, ни разу не сбился, а голословно обвинять — ещё заслужим иск в клевете. Да ладно, всё равно никакого взрыва не должно быть, следственный опыт всё решит.
     — Конечно, решит, Куприян Венедиктович!
     Надо признаться, что студенты-детективы поддерживали этот разговор только из вежливости — прямой связи между Харитоновым взрывом и угрозами Артёму не просматривалось. Тим забрал забытый пакет. Распрощались. Наступали сумерки, и наши герои поспешили в своё общежитие.
     Шагали молча. Тим обдумывал план завтрашней кампании. Ник же размышлял о взрыве. Что-то было не так, не складывалось, но что — он не мог понять.
     Уже на подходе к общаге Ник не выдержал и нарушил молчание:
     — Интересно, на что он надеется, Харитон?
     — А?
     — Я говорю: Харитон же знает, что соврал, что, следовательно, взрыва не будет и свои претензии с позором придётся снять. Почему же он не снял их сегодня, без позора?
     — А чёрт его знает, не наше это дело! Его проблемы. Лучше подержи пакет. Куда это я ключ заховал?
     Пока руки рылись в карманах, лицо Тима постепенно менялось.
     — А ведь ты прав, дружище! Наши друзья могут из-за этого залететь. Я тогда разговор вёл по инерции, не врубаясь, а вот ты не запомнил, куда они поставили колбы со смесью?
     — Конечно, заметил. То есть не сам заметил, а помню, что Куприян Венедиктович сказал, что колбу они для скрытности поставили в сейф.
     — Обе колбы?
     — Нет, одну. Нинка надоумила Куприяна поставить параллельный тайный опыт.
     — А где же первая колба? Ну, которую Харитон подготовил.
     — Не знаю. Об этом ничего не говорили. Где-то стоит, наверное, обретается.
     — «Где-то», — передразнил Тим. — Ты понимаешь, что подмена этой колбы — единственный шанс Харитона? Надо действовать! Занеси пакет в комнату и догоняй меня! — И Тимовы башмаки запылили по дорожке обратно к корпусу.
     На ночное дежурство только что заступил вахтёр Карл Потапыч. Он знал Тима по делу об исчезнувшей коробке и не препятствовал ему входить в корпус в любое время дня и суток. Но сыщик не стал входить и сам, узнав от вахтёра, что все помещения кафедры термохимии заперты, ключи от них висят на доске, а доцент Буров минут десять назад ушёл из корпуса. Просить ключи для самостоятельного поиска колбы студент не посмел.
     Подоспел запыхавшийся Ник. В какую сторону бежать догонять доцента и ему ведомо не было. Помчались на ксерокс, где Нина отбывала свою вечернюю смену. В сгущающихся сумерках на высокой скорости Ник зацепился за что-то ногой и упал, выставив вперёд руки и ободрав об асфальт ладони. Но это не остановили друзей, только дальше они не бежали, а просто быстро шли, а перед «Собачьей аптекой» так и вовсе сбросили скорость — собаки бегущих не уважали.
     Нине пришлось объяснять, в чём дело — ведь Буров не говорил ей, можно ли сообщать другим его домашний адрес. Быстро зачехлив аппарат, девушка набросила плащ и повела сыщиков вдогонку за неуловимым доцентом. Сели в троллейбус и чуть не были с него ссажены за безбилетность. Наконец, вышли без посторонней помощи и догнали Куприяна Венедиктовича уже на подходе к дому.
     — Колба… Где вы оставили колбу? Харитонову. — Тим никак не мог отдышаться.
     — Да под тягой, куда все студенты ставят, — удивлённый, что его догоняли, ответил Буров.
     — Не заперли? — выскакивали короткие слова из клокочущего горла.
     — Да тяга же не запирается! Задвинули подальше в уголок.
     — Не опечатали?
     — Да нет же! Только пробкой заткнули покрепче и раму опустили.
     — Ха, пробкой! — И Тим надолго закашлялся.
     — Да объясните же, в чём дело! — потребовал доцент.
     Спортивный Ник отдышался раньше своего худосочного товарища, он и объяснил ситуацию. Буров и Нина растерянно посмотрели друг на друга.
     — Нет, ни о чём таком мы не подумали…
     — Это моя вина! — потупилась девушка.
     — Да что ты, Ниночка, ты сделала больше всех нас! Даже параллельный опережающий опыт надоумила поставить.
     — Нет, параллельный опыт нас не спасёт, — заявил наконец-то отдышавшийся Тим. — Сливали-то растворы без Харитона, он и скажет, что вы чёрт те что туда намешали, простой воды налили и ацетон для запаху капнули. Нет, юридическое значение имеет только та, первая колба, которую готовил он сам. А вот она-то стоит сейчас беззащитная. Вы её хоть как-то отметили?
     Доцент Буров поднял брови.
     — Нет, но я хорошо запомнил место, где колба стоит. И Ниночка тоже. Правда?
     — Да, и ещё я шлиф у этой колбы запомнила, сама ведь её отбирала. Матовый такой шлиф, белый, а у остальных колб в шкафчике он зернисто-прозрачный. Так что не перепутаем.
     — Да разве так следственные эксперименты ставят? — заорал Тим. Редкие прохожие стали недоумённо оглядываться на подозрительную компанию. — Теперь подменить колбу — раз плюнуть. Взорвётся — и выкладывайте денежки. Ох, извините, Куприян Венедиктович, это я погорячился. Нинка тоже хороша, куда смотрела? — переключил он свой гнев.
     Галантный кавалер встал на защиту женщины, даже руку на талию ей положил. Но она в защите не нуждалось и сама наорала на Тима, обвинив его в выносе мусорной корзины. Бой колбы с остатками реакционной жидкости, по её мнению, следовало сохранить для анализа, а теперь фиг чего докажешь.
     — Да я тогда совсем о другом деле думал, — оправдывался детектив. — Ты мне подмигнула, значит, выноси корзину без разговоров.
     — И ты отнёс её к вахтенной будке и оставил без присмотра! Лучшего ничего не придумал. Даже мне не нашёл способа как-то сообщить. Когда я её разыскала, там ни одного осколочка не было. Харитон, должно быть, постарался, ликвидировал следы, свинюк!
     — Ребята, давайте жить дружно, — миролюбиво предложил Куприян Венедиктович. — Лучше скажите, что теперь делать. Ну, опростоволосились мы. Разве что завтра новую колбу по всем процессуальным правилам залить?
     — Не пойдёт, — заявил Тим. — Харитон скажет, что мы за ночь подменили бутылки с реактивами и тем подорвали всякую вероятность взрыва. Нет, надо, пусть с опозданием, обработать уже снаряженную колбу. Нас тут четверо, пойдёмте и опечатаем её, распишемся все на бумажке, завощим, акт составим. Плотно закрыть пробкой — этого недостаточно, Куприян Венедиктович.
     — А Харитон не заявит протест? Как мы докажем, что опечатали именно ту колбу, которую он снарядил?
     — Он её в руки брал без перчаток, да? Значит, остались на стекле его отпечатки пальцев. Мы воск капнем аккуратненько, по краешку. И если он заартачится, проявим его пальчики на колбе, откатаем его собственные…
     — Тонером от ксерокса, — прыснула Нина. — Фёдор как тогда им умылся, так несколько дней и не отскрёбся.
     — Да, занятное послезавтра действо намечается, — протянул доцент. — Ладно, сейчас занесу кейс домой — тяжёлый, собака! — и поедем колбу опечатывать. Да, может, жену взять для числа?
     — Жена — лицо заинтересованное, — Нина глядела ясными глазами в лицо Бурову. — Заведует вашим кошельком. Боюсь, она вам в этом деле не помощница.
     — Ладно, подождите меня минуту, — и тёмная фигура нырнула в подъезд.

     Максим, крепкий студент среднего роста, работавший некогда охранником Интим-клуба, затем — рекламным агентом, инноватором, а ныне — телекаталой, исполнял свои вечерние обязанности — катил тяжело нагруженную книгами тележку по тротуару. Сумерки созревали в полноценную темноту. Колёса громыхали, вихляя по тротуару. Обкатить пришлось несколько торговых точек, продавцы, со злостью швыряя пачки нераспроданных книг, не скрывали раздражения плохим спросом. «Эге, голубчики, а расторгуйся вы дотла — у меня и работы не было бы». За холостой прогон ему не платили, холостяк — это его проблемы. Конфликт частных интересов, понимаете ли, и каждый сам за себя.
     Под мерное поскрипывание колёс в голову лезли разные мысли. Хозяева задирают цены, а страдают от недовыручки наёмные продавцы. Хозяева экономят на колёсной мази, а отдувайся он, телекатала. Ладно, книг не покупают, но люди, черти, не спешат даже сторониться, не понимают, что такую махину сразу не остановишь, не повернёшь, а боднёшь кого — снова виноват. И каждый норовит «в компенсацию» стащить с тележки книгу, хоть по рукам бей. И темнота, ухабов не видно, а фар и рессор на тележке не предусмот…
     По глазам вдруг резанула яркая сине-белая вспышка, как при сварке. Максим растерялся и сбросил нажим, тележка не замедлила встать. Откуда это? — завертел телекатала головой. Ага, кажется, вон из того окна. А что это за дом, что за ограда такая? Эге, да он же едет мимо родного вуза, это же учебный корпус! Опыты, что ли, огневые там ставят? Поздновато для экспериментирования, все окна тёмные. Да и то окно, откуда сверкнуло, тёмное тоже. Не похоже на легальные опыты. Может, замкнуло проводку и сейчас начнётся пожар? Надо, пожалуй, подождать. Вот поползут красные языки пламени, тогда подниму тревогу и прославлюсь. Может, наградят чем ещё? Господи, только бы не медалью! Не видали мы медали, лучше мой уважь кошель…
     Максим постоял, потоптался, пялясь на окно. Какой-то слабый свет там вроде появлялся, но явно не от потолочных ламп, не похоже было и на языки пламени. Вот снова окно тёмное. Ждём-с.
     Прошла минута. Надежды на красочный полноцветный пожар с деловитой суетой блестящих касок, едким дымом и потоками чёрной воды быстро таяли, замаячившая было награда растворилась в воздухе. Будь у него бутылка с зажигательной смесью… Э-э, что за мысли! Ладно, харэ стоять, опоздает ещё на склад.
     Разозлённый несбывшимися фантазиями, Максим с трудом взял с места, но не проехал и нескольких шагов, как такая же вспышка ослепила его снова. Но этот раз световой импульс угодил аккурат в край глаза. Сетчатка задымилась.
     Телекатала опешил, а тележка, почуяв уклон, продолжала катиться вперёд. Не успела острая боль отпустить уголок глаза, как послышалось глухое шмяканье — хорошо знакомый людям его профессии звук наезда, полустон-полуругательство, истошный девичий визг. Словно смерч с ногтями налетел на незадачливого пожарного мечтателя и принялся мутузить.
     — Нинка, не надо! — слышался в темноте голос Тима, возня, шумное дыхание.
     Максим почувствовал, что смерч ослабевает. Открыл глаза. Он, оказывается, сидел на тротуаре. Рядом Тим (вернее, тёмная фигура с голосом Тима) держал за руки Нину (не менее тёмную фигуру), силуэт доцента Бурова поодаль держался за живот и никак не мог распрямиться, а вдалеке темнела ещё одна, коренастая фигура, бегущая за удаляющейся тележкой.
     Понадобилось время, чтобы ситуация прояснилась. Буров, придя наконец в себя, крепко выругал телекаталу, но, поостыв, признался, что сам не заметил источник повышенной опасности, спеша за своими молодоногими спутниками.
     Из темноты показался Ник, ведя на поводу беглянку. Максим взялся за рукоятку и потупился.
     — Извините, Куприян Венедиктович… — начал он.
     — Нет-нет, не извиняйся, — внезапно заговорил Тим. — Как хорошо, что вы поссорились! Ругните его ещё раз, Куприян Венедиктович! Нинка, стукни… да полегче, полегче, без ногтей! Ну вот, Макс, теперь ты не только лицо незаинтересованное, но и враждебно к нам настроенное. Лучшего и придумать нельзя. Пойдём с нами, будешь свидетелем при опечатывании колбы.
     Обруганный ничего не понимал. Пришлось потратить ещё минуты три, чтобы ввести его в курс дела.
     — А я пока посторожу твои сокровища, — предложил Ник. — Все знают, что мы с Тимом друзья, так что нам обоим там делать нечего.
     Тем временем Нина ощупывала живот Бурова, нажимала, спрашивала, не больно ли. Но при таких нежных пальцах больно и быть не могло. Почувствовав, что девичьи ручки работают впустую, доцент прекратил ласковую пальпацию, взяв её ладони в свои.
     — Пойдём лучше туда скорее, Ниночка. Максим, наверное, опаздывает.
     — Раз вы поссорились, плюньте на его заботы!
     Четвёрка подошла к вахте. Вахтёр сидел перед стаканом, в который был засунут кипятильник, и доставал из баула бутерброды. Вода закипала.
     — Ключик от нашей лаборатории на минутку дайте, Карл Потапыч, — попросил доцент Буров. — Я там, кажется, воду перекрыть забыл. — Он подмигнул сообщникам.
     С ворчанием вахтёр повернулся и стал шарить по доске. Бутерброды вкусно пахли колбасой. Студенты сразу вспомнили, что перекусить после занятий им не довелось.
     — Нету, Куприян Венедиктович, — доложил вахтёр. — На гвозде ключа нету. — Он выдернул кипятильник из сети.
     — Как нету, ежели я сам вам его сдавал. Часу тому не прошло, — удивился доцент. — Нешто из наших кто вернулся и взял? — Он взглянул в журнал выдачи ключей. — Нет, моя подпись последняя. Как же это так?
     Вахтёр ещё раз окинул взглядом доску со стройными рядами висящих ключей.
     — Ума не приложу, — вздохнул он. — Я у вас его взял и сюда вот повесил. Нешто с гвоздика сорвался и упал? — Он встал, отодвинул табуретку, нагнулся.
     Скорее машинально, чем надеясь найти что-то, Максим посмотрел себе под ноги (а стоял он рядом с боковой дверцей в будку) и к своему удивлению обнаружил валяющийся на полу ключ. Поднял. Доцент Буров, а вслед за ним и Карл Потапыч подтвердили, что это тот самый.
     — Ишь куда он улетел с гвоздика! — удивился вахтёр. — Я, небось, рукой резко двинул, когда вешал. Не припомните ли, Куприян Венедиктович?
     — Наверное, — неопределённо промычал тот. — Я расписываться не буду, мы ненадолго.
     — Хорошо-хорошо. Только не задерживайтесь надолго, а то скоро комендант ревизию журнала начнёт перед обходом.
     Все двинулись к лестнице. Тим, однако, отстал и спросил:
     — А вы ведь отлучались с вахты, Карл Потапыч!
     — Откуда ты взял?
     — Вода в стакане, — последовал лаконичный ответ. — Крана в будке нет. Значит, ходили в туалет.
     — Две минуты же всего, — послышался извиняющийся бас. — Туда и обратно. Считай, что и не уходил никуда.
     — Но будку-то из виду упускали?
     — Да кто сейчас тут ходит! Сам видишь — все ключи на месте. Бутерброды в сумке — ни один не пропал. Ты мне лучше скажи, зачем это воду перекрывать сразу четверо идут, и среди них — знаменитый детектив, а? — Старый вахтёр лукаво посмотрел на Тима. — Небось, следствие какое затеваете, а мне голову морочите!
     Тим позволил себе загадочно усмехнуться. Вахтёр хотел было настоять, но победил колбасный дух. Идя к лестнице, студент слышал за спиной смачное чавканье.
     Лаборатория была уже отперта, внутри горел свет. Куприян Венедиктович стоял перед тягой и в задумчивости трогал раму рукой.
     — Я же её вроде опустил… Странно… Нет, не помню. А сейчас она поднята.
     — Стойте! — закричал Тим. — Вы же не умеете! — Он вежливо оттеснил доцента, достал носовой платок из кармана. — Какая колба, вон та? Ага, вот так! — Колба, аккуратно взятая за кантик вокруг горлышка через носовой платок, вылезла из-под тяги и расположилась на кафельном обрамлении. — А вы пока свечку поищите и спички.
     Буров зашевырялся в ящике лаборантского стола. Нина, не успевшая в этих передрягах донести свой пакет до дома, вытащила из него тетрадь и аккуратно вырвала из неё полоску бумаги.
     — И целый лист вырви, для акта, — напомнил Тим. Он, не касаясь колбы руками, водил головой и осматривал её со всех сторон. — Что-то не похоже, как вы говорили. Если бы резиновая пробка была туго всунута, резина вспучивалась бы и нависала над кантиком, а здесь она ровная. Эх, трогать нельзя! А ещё там колб нет?
     Колбы в углу водились, но подписанные. Кроме того, они были закупорены дешёвыми корковыми пробками, а не резиновыми, как эта. Нет, вроде всё правильно.
     — Нашли свечку, Куприян Венедиктович? Запалите. А остальные расписывайтесь на полоске.
     Пока горела свечка, выплавляя воск, доцент Буров торопливо писал акт. Потом все дважды расписались — на акте и на полоске, поставили точное время, потушили свечу. Тим капнул воском на бумажку и ловко присобачил её на границе стекла и резины. Нажал. Палец слегка обожгло, воск пополз наружу.
     — Руку свою приложите, Куприян Венедиктович! — попросил он, делая шаг назад. — Оставьте отпечаток пальца на воске. Осторожнее, колбы не касайтесь! Дайте я придержу. — И рука в носовом платке появилась сзади сосуда. — Посмотрите, чётко отпечаталось? Идентифицировать можно будет в случае чего? Хорошо. — И опечатанная таким образом колба вернулась на своё прежнее место.
     — Теперь Харитон ни сам колбу не сможет подменить, ни нас обвинить в подмене, — констатировала Нина.
     — Что же ты раньше не сказал, что собираешься оставить на пломбе мой отпечаток? — спросил доцент Буров, оттирая палец от воска. — Ведь это надо в акте отразить. Нет, дописывать и вписывать нельзя. Надо переписать целиком.
     На роль переписчика вызвался Максим. Пока он выводил букву за буквой корявым почерком мозолистой ладони, повисла пауза.
     — Ой, а я вам ещё не сказала! — вдруг хлопнула ладонью по лбу Нина. — Вот Куприян Венедиктович в курсе. Наша Жанка-парижанка уже пари начала заключать за взрыв и против взрыва.
     — Да ну!
     Жанной звали плотную студентку с их курса с иссиня-чёрной короткой косой и пронзительными чёрными очами. Деловитости ей было не занимать. Прозвище «парижанка» приклеилось к ней из-за неуёмной страсти держать пари по поводу и без повода. Со своей толстой записной книжкой, одна щека которой топырилась от собранных с народа купюр, она носилась по коридорам и аудиториям и приставала к людям. Особенно популярны были пари на кто на что сдаст экзамен и с которого раза. Статистика у Жанны была поставлена на широкую ногу, и после расчётов в записной книжке обязательно оставались выигранные деньги.
     — Ставки два к одному, — продолжала щебетать Нина. — Харитон уже поставил «за».
     — То есть взрыв ожидается в двух случаях их трёх, что ли? — недоумённо спросил Тим. — Но как же можно рассчитать эту вероятность?
     — Не совсем так, — поправил Буров. — Два к одному означает, что поставивший «за» в случае взрыва получит в два раза больше, чем внёс, и то же относится к поставившему «против», если взрыва не будет.
     — А проигравшие? — наивно спросила Нина.
     — А проигравшие вообще ничего не получат. Ну, чёрт знает что! Азартные игры, тотализатор в открытую на факультете. Надо подсказать декану, чтобы запретил.
     — По-моему, запрещать не стоит, — высказал своё мнение Тим, видя, что Максиму писать ещё пару минут. — Победить азарт надо интеллектом, а не грубым администрированием. Тем более, что уйти в подполье легко.
     — То есть? — поднял брови Куприян Венедиктович.
     — У Жанки есть свой секрет, алгоритм расчётов, так? Надо его раскрыть и обратить против неё. Почему она обогащается? Потому что у людей либо нет нужной информации, либо они не умеют её обрабатывать. А жадности хоть отбавляй. Вот и надо объяснять народу в каждом конкретном случае, какие ставки будут справедливыми, а при каких Парижанка будет обогащаться. Выпускать, например, летучие стенные листки, Кеша сайт в локальной сети устроит…
     — Но подсказывать справедливые ставки — значит, потворствовать игре, — не поняла Нина.
     — Никак нет, — объяснил доцент. — Парень мудро придумал. При справедливых ставках у банкомёта не будет выручки, и игра потеряет своего организатора. Кому охота колготиться за так! И ещё вот что я вам скажу, друзья: справедливые зарплаты рабочим — это смерть для буржуазии…
     — Готово! — Максим поднял голову. — Расписывайтесь.
     С этим нехитрым делом покончили быстро, и доцент Буров спрятал листок в карман.
     — Воду закройте, — подсказал Тим.
     Действительно, из крана хлестала струя. Когда это он успел? Куприян Венедиктович подошёл и, хмыкнув, закрутил вентиль.
     — Вот мы вахтёра и не обманули, — повисла на доцентовой руке девушка. — А что там вдобавок спроворили — его ведь не касается.
     Максим посмотрел на часы.
     — Ну, а сейчас, спустя две минуты после подписания акта и восемь минут после опечатывания колбы, вы меня извините за наезд, Куприян Венедиктович?
     — Дудки! — отшила его Нина. — Насчёт наезда никакого акта на составлялось. Так что мы на тебя будем открыто дуться вплоть до окончания следственного эксперимента.
     — Ладно, пошли, Ник ждёт! — И Тим первым побежал к выходу.
     Сдавая ключ, Буров проследил, чтобы тот прочно повис на гвоздике и никуда не упал.
     Вышли наружу, в ночь, распрощались. Максим подналёг на тележку, а студенты-сыщики быстро зашагали по тёмной улице.
     — Максим, должно быть, соврал о вспышке, как будто его ослепило, — предположил Ник, когда они уже подходили к общежитию. — Прозевал, верно, пешехода.
     — М-м, да-а… — вяло согласился Тим, занятый своими мыслями.
     Но у самой двери вдруг встрепенулся:
     — Максим же теперь не врёт! Ну, помнишь, с тех пор, как его Нинка «кирпичом» приложила. Говорит, при попытках соврать голова сразу заболевает.
     — В самом деле! Значит, всё-таки была вспышка.
     — Эх, не нравятся мне вспышки в тёмных окнах! Ну что делать, что делать? Надо бы всё выяснить об этом, да где теперь Макса искать? Он ведь на другом конце города живёт. И почему только ты сразу об этом не сказал, пока мы все вместе были?
     Ник удручённо развёл руками. Ночь дышала холодом, а они всё ещё стояли перед дверьми общаги.
     — У нас же на руках Артёмово дело, — напомнил он другу. — Завтра вставать рано. К тому же Макс, может, соврал, что больше не врёт.
     — Это идея! Ладно, расспросим его при случае. Нам об Артёме думать надо. Пойдём готовить реквизит!
     — Какой реквизит?
     — Там увидишь. — И Тим взялся за ручку тяжёлой двери.

     Ранним утром следующего дня наши герои, отчаянно зевая, плелись по дорожке, соединяющей общежитие с учебным городком. Никогда ещё им не приходилось идти в свой alma mater так рано. В руках у Тима был небольшой пакет.
     Вошли в массивные чугунные ворота. Вот и дорожка от административного корпуса до учебного. Надо сворачивать налево. Ник, однако, замешкался, поворачивая шею в другую сторону.
     — Чего там? — спросил ушедший на несколько шагов вперёд друг, оборачиваясь.
     — Иди сюда, увидишь.
     Друзья осторожно выглянули из-за угла. Их взору открылся парадный вход в административный корпус. Чисто и шикарно на площадке перед ним было всегда, но на сей раз — как никогда. Откуда-то появились клумбы с экзотическими цветами, ёлки, на первый взгляд кажущиеся естественными. Выметено было всё до пылинки.
     Но основное внимание студентов привлекла топчущаяся у входа шеренга представительного вида мужчин в чёрных костюмах с галстуками, за которой виднелось кресло, в котором кто-то сидел и вроде бы дремал. Некоторые лица показались друзьям знакомыми. Не в натуре, нет (в натуре они к студентам не снисходили) — по фотографиям из вузовской газеты «От сессии до сессии», которая время от времени попадала в их руки.
     Например, проректор по религиозно-воспитательной работе. Газетный фотограф снимал его то в чёрном и с крестом, то в чалме и с полумесяцем, то сидящим в позе Будды, то совершающим языческое жертвоприношение на ежегодном аутодафе по отчислению студентов. Городские конфессии были довольны.
     Сейчас он был в нейтральном синевато-сером костюме. Возможно, в том самом, в котором в советское время он снялся на партийной конференции (впрочем, газета с этим снимком с горящими глазами и замахнутым в порыве чувств кулаком бесследно пропала из архивов местной научной библиотеки). Чиновники от образования вполголоса переговаривались, опасливо озираясь на кресло, поглядывали на часы, позёвывали в кулак. Шелестел лёгкий ветерок, за оградой и в городке было пустынно.
     — Чего это они, а?
     — Пойдём лучше от греха подальше! — потянул друга за рукав Тим. — Как говорится, минуй нас пуще всех печалей…
     Сзади вдруг заскрипели тормоза. Студенты испуганно обернулись. Большая иномарка въехала в ворота, через которые они минутой раньше вошли, и теперь выворачивала к парадному подъезду. Тим рукой дал знать Нику, что надо продолжать наблюдение, не высовываясь. Ребята прильнули к каменистой стене.
     Лимузин подъехал ко входу и мягко остановился. Один из чиновников, подскочив, начал подобострастно открывать дверцу. Человек, дремавший в кресле, вдруг заполошённо вскочил и оказался ректором, которого друзья изредка видели на всяких торжественных мероприятиях. Но тогда он был весь из себя важный, напыщенный, ходил солидно, говорил весомо. Теперь же он с дремоты крутил головой, стараясь прийти в себя, а на глаза напускал приторно-сладкую улыбку.
     Из машины уже вылезал, бережно поддерживаемый под руку, толстый господин весьма важного вида. Тройной подбородок издалека вещал о высоком чине. Вылез, шаркнул ногой, выпрямился, снисходительно улыбнулся. Ректор, уже без тени сонливости, вышел к нему и встал во фрунт.
     — Здравия желаю, ваше превосходительство! — угодливым тоном чётко произнёс он и начал пожимать протянутую ему в виде особой милости руку.
     Детективы переглянулись. Они знали, кто из первых лиц в губернии без ума любит такое обращение, которым пестрели страницы ручных газет. Вон оно что!
     Тем временем ректор пожимал, осторожно тряс вельможную руку, всё более и более наклоняясь вперёд, прогибаясь в пояснице. Голову он повернул вверх, и теперь подобострастные глаза взирали на высокопоставленного визитёра снизу вверх. И как только прогибчивость достигла своей кульминации, вся сцена озарилась яркой вспышкой.
     Несмотря на яркость, лица сфотографированных были так ею подсинены, что показались мертвецкими. А может, не лица, а души, сквозь лица являющие себя миру. Хитро усмехался Гоголь откуда-то с заднего плана.
     Друзья повернули голову на огонёк. Из-за колонны ограды, размахивая фотоаппаратом, выскочил какой-то человек и побежал вдаль от них.
     Ректор уже выпрямился и смотрел в сторону, лицо исказила злоба.
     — Взять его! — рявкнул он и махнул рукой.
     Пёстрая стена неподалёку от входа запестрела ещё больше. Это повскакали пятнистые камуфляжи, не замеченные приятелями ранее. Шестеро дюжих парней, вооружённые короткими дубинками, ринулись вослед фотографу. ногами. Губернатор даже отодвинулся от него поодаль.
     Скорости были неравны. Беглец вдруг обернулся и швырнул между собой и преследователями какой-то предмет, похожий на консервную банку. Те опасливо притормозили (гонорар гонораром, а своя шкура дороже), затем главарь повелительно махнул рукой — вперёд!
     Раздался громкий хлопок, из жестянки взметнулись вверх жёлтые струи то ли дыма, то ли газа. Камуфляжники дружно зачихали, закашляли, кое-кто повернул назад…
     — Извините покорнейше, вашес-с-ство, — ректор снова собачьими глазами глядел в лицо высокого гостя. — Маленькое недоразуменьице-с. Сюда пожалуйте, — широкий жест в направлении входной двери. Только сейчас друзья заметили ведущую к ней ковровую дорожку. — Экзаменаторы, — лёгкая усмешка, — уже ждут-с.
     Главный затопал по ковру. Ветерок стал доносить запашок газа и сюда. Чиновный эскорт не заставил себя ждать и по одиночке нырнул в дверь.
     — Скорей, бежим! — Тим схватил друга за руку. — Эти гориллы, чего доброго, и нас заметут.
     Ник сделал рывок. Только в вестибюле родного корпуса они почувствовали себя в относительной безопасности.
     — Спасся он, как думаешь? — спросил Ник, задыхаясь.
     — Надеюсь!
     — А как точнее узнать?
     — Вот как: с завтрашнего дня начнём покупать все местные газеты, особенно левого толка. Где-нибудь эта фотография да выплывет, если фотографа не зашибли.
     И она выплыла! Газета оказалась местная, нацболовская, заголовок непритязательный: «Как наш губернатор кандидатские экзамены сдавал». Авторы настолько красочно всё живописали, объяснили, что раннее время было выбрано из соображений конфиденциальности, что не оставалось сомнений: один из экзаменаторов, не посмев выступить открыто, посотрудничал с нацболами подпольно. И, как обычно, они ночью оклеили этим номером все стены вуза, какие только смогли. Ректор после этого долго не показывался на публике, но в отставку не подал…
     — Ладно, пошли! — скомандовал Тим.
     Вахтёр по раннему времени мирно посапывал у себя в будке. Колбасный запах давно выветрился. Ник тихо просунул руку в окошечко и незаметно вынул пустой стакан.
     — Зачем? — спросил его друг, когда они уже подходили к туалету.
     — Налью ему на утренний чай воды, чтобы он в туалет не ходил.
     — Чтобы ключи лучше берёг?
     — Чтобы нам не мешал!
     — Ну, утром в туалет ходят не только за чаем, но и от чая…
     — Тогда — вот так! — и табличка «Закрыто» заболталась на ручке заведения. Изнутри щёлкнула задвижка.
     Тим нырнул в среднюю кабинку. Ник налил в стакан воды и пошёл относить спящему. Вернувшись, застал друга воюющим с крышкой бачка.
     — Пособи-ка! — И только под богатырскими руками Ника фаянс начал поддаваться.
     — Неужели он ничего не подготовил заранее? — недоумённо пробормотал Тим, разглядывая мокрую, заросшую тиной внутреннюю поверхность крышки, в бачке только лишь не квакали лягушки. — Странно…
     — Может, потом наметил. Времени до «послезавтрашней среды» ещё… Ой, а среда же сегодня!
     — Нет, потом не стоило бы. Артём мог сдаться уже вчера, а если бы сообщил, куда надо, то туалет должны были взять под наблюдение и действовать надо было быстро. Вот заранее подготовить крышечку — милое дело, никто и не догадался бы, что замышляет добровольный помощник уборщицы.
     — А как же он хотел вынести добычу, если бы туалет взяли под наблюдение?
     — Вот это мы сейчас и выясним, — сказал Тим и начал тщательно осматривать кафель на полу, возвышении для очка и стенах. — Эге, так я и думал! — Он показал на щель между плитками. — Давай попробуем, войдёт ли сюда доллар.
     «Долларом» друзья договорились для краткости называть вымогаемую у их клиента стобаксовую купюру. Кое-где в киосках продавались заведомо фальшивые иностранные банкноты, две из которых друзья вчера и купили по жутко низкому курсу. Тим вынул одну из пакета (за ней потянулась леска) и попробовал, проходит ли она в щель. Купюра проходила.
     — Теперь посмотрим, куда ведёт эта щёлочка.
     — А-а, кажется, начинаю понимать, для чего ты вчера…
     — Пора бы! — Тим выпростал всю леску из пакета, на другом конце оказалась широкая полоска скотча. Скотч он прилепил возле щели к кафелю, а для верности ещё налепил липучки крест-накрест. Сунул купюру в щель и подул. Когда дутьё ртом перестало травить леску, из пакета вылез пульверизатор с большой грушей и форсажной насадкой у сопла. Богатырские руки Ника заиздевались над грушей. Два-три мощных дувка — и вся леска исчезла в щели, дёрнув скотч.
     — Хватит! — скомандовал Тим. Он, оказывается, был уже в правой кабинке, откуда и выглядывал. — Тут крышка тоже словно приросла. Пошукаем в левой.
     — Да зачем это? — Ник поворачивал голову вслед за перемещениями друга. — В записке же ясно сказано — кабинка средняя.
     — А может, шантажист, подсунув записку, забыл её содержание, — раздалась ухмылка из левой кабинки. — Ага! Крышка поднимается легко. Смотри-ка, внутренняя сторона чистая! Поищем теперь щель… Ну, я так и знал!
     С найденной в левой кабинке щелью повторилась та же следственная история.
     — Вот как злодей планировал изъять добычу, — резюмировал Тим, моя руки после «лягушек». — Куда ведёт щель — это его «ноу-хау». Наблюдение на выходе, даже обыск и спецпорошок по помогут — человек идёт налегке, а потом спускается в подвал и забирает своё. Дёшево и сердито.
     — А ты уверен, что именно в подвал?
     — Тут первый этаж, планета наша тела тянет вниз, вывод очевиден. А наружу щель вряд ли ведёт — любой прохожий погонится за вылетевшей «бабочкой», бабки всё-таки. Нет, наш путь именно в подвал.
     Табличка «Закрыто» исчезла, туалет снова распахнул свои двери для всех остро желающих.
     — А как мы отличим один доллар от другого — они же одинаковые? — спросил Ник, шагая к дверям подвала.
     — Я их люминесцентными порошками вчера обработал, — ответил второй сыщик. — Главный, спущенный из средней кабинки, светится зелёным, а побочный — розовым. В пакете у меня фонарик с УФ-подсветкой. Отличим уж как-нибудь.
     Замок на дверях подвала не представлял для наших героев преграды. Притворили за собой двери, постояли немного, чтобы глаза привыкли к темноте. Слабые лучики света проникали откуда-то сверху. Под ногами какая-то солома, сверху — паутина, везде пылищи!
     Щёлкнула кнопка фонарика, темноту прорезал несильный луч.
     — В каком направлении туалет, не помнишь?
     — Кажется, вон в том.
     — Не вижу, махни в ту сторону фонарём.
     — Ну в том. — Шмяк!
     — Ой! Махай, да не тычь! По-моему, тоже в том. Пошли, только осторожнее.
     Две тёмные фигуры побрели вглубь подвала. Ник шагал широко, то и дело спотыкаясь и чертыхаясь, Тим призывал к тишине.
     — Бочек-то, бочек понаставили! — раздавалось ворчание. — Ап-чхи! О, чёрт, за кран зацепился. Почему у этих бочек краны снизу?
     — Элементарно, Ватсон! — вполголоса говорил Тим, подавая товарищу руку. — В этих бочках — химические реактивы, краники — чтобы наливать, а внизу — чтобы выливать до дна.
     — Почему же в банках не хранят, не в бутылях двадцатилитровых? — Судя по шороху, Ник тёр ушибленную ногу.
     — Когда-то так и делали, а теперь вот денег нет на элементарные банки. Рыночные реформы, понимаешь. Купили у какого-то выпитого винного погребка пивные бочки и приспособили их под реактивы. Голь на выдумки хитра.
     — Откуда всё знаешь?
     — Дружи, как я, с комендантом, и ты узнаешь много интересного. Ну, всё. Кажется, дошли. Запах, чуешь, какой сверху идёт? И трубы эти толстые — фу, ржавые! — явно канализация. Жмурь глаза, а я «уфой» пошарю. Зажмурил?
     Тим выключил основную лампу фонаря, включил маленькую, ультрафиолетовую, и методично заводил невидимым лучом вокруг. Сверху (не висит ли купюра под потолком), ниже, ниже… Стоп!
     — Ага! Вот он, милый!
     Клацанье кнопок — и снова зажёгся обычный, желтоватый луч. Искомый доллар плавал в лужице ржавой водицы, подтекающей из труб. Тим брезгливо, двумя пальцами выудил его.
     — И здесь он ничего не приготовил! — возмутился он. — Фу, весь в ржавчине, гнильём пахнет.
     — Это который? А то я жмурился, не видел.
     — Зелёный, из средней кабинки.
     — Деньги же не пахнут. Отмыть можно, в крайнем-то случае.
     — Легче дощатый настил подложить. Хотя бы вон тот. А ты, друг, силён! Так дунул, что доллар с лески слетел. Видишь, какой кусок выдран?
     — Второй должен быть неподалёку, — смущённо сказал Ник.
     Ближе к стене стало посветлее — там впускало свет полуподвальное окошко. Ультрафиолету, впрочем, видимый свет только мешал. Но розовая купюра нашлась — она висела сбоку от окошка, в темноте. Тим оторвал её от лески и отпустил. Листок спланировал на пыльный, но сухой пол.
     — Гммм.. — Тим сунул обе купюры в карман и выключил фонарь. — Неужели шантажист и впрямь забыл номер кабинки, подложив записку? Что-то подозрительно всё это…
     — А что, если он хотел перейти из кабинки в кабинку и там бросить доллар в щель? — предположил Ник.
     — А крышка? И потом, другая кабинка могла быть занята. — И вдруг шёпотом: — Тс-с! Кто-то вошёл. Прячемся!
     Друзья присели за большую бочку у стены. От входа слышались чьи-то шаги, ноги шуршали по соломе, жужжал древний электрический динамо-фонарик. Чуть позже сыщики увидели дрожащий конус света, появляющийся и шарящий где-то на уровне глаз.
     «Ищёт бочку с нужным реактивом», — догадался Тим. — «Таблички прибиты именно на этой высоте. Только бы не дошёл до нас!»
     «Выйдет и запрёт за собой дверь», — проносилось в голове у Ника. — «Выламывай тогда. А уже, небось, часов восемь, люди в корпусе появились, услышат».
     Надежды Тима сбылись ровно наполовину. Шаги незнакомца затихли только у соседней бочки. Друзья придвинулись плотно спинами друг к другу, чтобы их нельзя было увидеть.
     Человек, судя по звукам, боролся с тугим краном. Кряк! — и послышался характерный звон струи о дно сосуда. Вот звуки всё глуше, глуше. Кружка наполнялась. Сейчас закрутит кран и уйдёт.
     И тут Ник почувствовал, как проклятая пыль свербит ему ноздри. Так, пока терпимо, но уже в следующий момент свербёж стал набирать обороты. Тихонько подхрюкивая, студент чувствовал, что вот-вот лопнет. Нет, пусть его застукивает хоть декан с ректоратом в полном составе, но он непременно должен чихнуть!
     — А-А-АП-ЧХИ!!! — От долгой задержки чих вырвался из богатырской груди оглушительным, многократно усиленным эхом в замкнутом помещении, полетел ветерок. Ну всё, пропали!
     Но вместо грозного: «Кто тут? Выходи!» звуки последовали совсем другие. Незнакомец булькнул горлом, что-то уронил, зазвеневшее по каменистому полу и, судя по шуршанию, бросился прочь. На что-то наткнулся, ударился, испустил глухой стон, снова удаляющиеся шаги.
     Оба сыщика сразу догадались, что спугнули вора. Ник поднёс часы к оконцу — половина восьмого. Ну кто в такую рань ходит в подвал за реактивами? Не те у лаборантов оклады, чтобы такое рвение проявлять.
     — Помоги! — послышался голос Тима. Он, оказывается, уже стоял у обворованной бочки и пытался закрутить кран, оставленный открытым. — Только в лужу не вляпайся.
     Ник перешагнул через разливающуюся лужу и в два счёта справился с краном. Потом друзья направили луч фонаря на табличку с названием реактива. «Гидразин» — прочитали они. Тим поднял с пола крышку от обычной кружки.
     — Вот чего он уронил, когда драпанул… Ой, голова кружится!
     Тяжёлые пары от лужи стали наполнять тесное помещение. Ник тоже ощутил головокружение, задержал дыхание, подхватил обеими руками теряющего сознание друга и повёл его к выходу.
     Вот, наконец, и свежий воздух. Оба обессиленно опустились на пол, но перед этим Ник захлопнул поплотнее дверь подвала. Стали выдыхать из себя отраву.
     — Передайте декану — англичане гидразин в бочках не держат, — пробормотал Тим и открыл глаза. Сосед высказался проще:
     — Окочуриться можно, ужас! Не завидую тому, кто туда следующим сунется.
     Оба поднялись и, пошатываясь, побрели в туалет — снимать скотч и вытягивать леску. Там, по раннему времени, никто вроде бы побывать не успел. Прочистили носы, прополоскали рты. Ник отдал другу перехваченный у него фонарик.
     — Теперь куда?
     — К телефону-автомату.
     Сунув ноготь в отверстие для карточки, Тим позвонил домой Бурову. После многих долгих гудков заспанный женский голос ответил, что Куприян Вене-е-едиктович только что ушёл на занятия. Более чем короткий разговор завершился протяжным зевком.
     — На пути сюда, — сказал сыщик, повесив трубку. — С какой стороны он обычно появляется? С северо-западной? Ну, пойдём его подстерегать.
     — Да зачем?
     — Там объясню — по корпусу кто-то бродит. С кружкой, — добавил он многозначительно.
     У северо-западных ворот стояла лавочка. Студенты уселись.
     — Ну, теперь объясняй!
     — Понимаешь, гидразиновый вор мог появиться сегодня совершенно самостоятельно, вне связи с делами Артёма и Харитона. Но предположим, что связь всё же есть. Гидразин, я знаю, применяется в ракетных двигателях, а работа ракеты — это сплошные взрывы… Когда вчера мы опечатывали колбу, то не подумали ещё об одной возможности. Надо проконсультироваться с Куприяном.
     — А у меня перед глазами всё стоят эти бочки, к которым может подобраться кто угодно. Как на пороховом погребе живём! И ещё эта ржавая вода… Текут трубы-то! Стены подмывают. А комендант и не чешется. Рухнет когда-нибудь наш корпус к чёртовой матери!
     — Скачай из Интернета статью Сергея Телегина «Царь-Холод», — посоветовал Тим. — Там всё по полочкам разложено. Основные фонды изнашиваются, капитальных вложений нет… Рухнет при такой власти не только наш корпус.
     — Да, а какая это другая возможность?
     Но тут в ворота вошёл бодрый, пахнущий одеколоном доцент Буров, и Тим бросился к нему:
     — Здравствуйте, Куприян Венедиктович!
     — Доброе утро, друзья! Раненько же вы сегодня встали. Или следствие ночное завершаете? Вид у вас какой-то квёлый.
     — Это от гидразина, — буркнул Ник.
     — Какого ещё гидразина?
     Тим взял нить разговора в свои руки.
     — Мы вот чего вас здесь ждём, Куприян Венедиктович, — начал он. — Вчера мы опечатали колбу со смесью, но совсем забыли о реактиве, который завтра туда будем добавлять. А ведь его тоже можно подменить. Кстати, что это за реактив?
     — Чёрт, а ведь ты прав, парень! Бутылка стоит на полке открытого доступа. Любой может снять. Это дифенилдихлоргидразин.
     — Как, как?! — заорали два голоса. — Кончается на «гидразин»? А если вместо этого взять чистый гидразин?
     — Незамещённый, вы хотите сказать? Нет, этого ни в коем случае делать нельзя! Заместители снижают нуклеофильность центральных атомов, ну, оттягивают на себя электронную плотность. А если оставить голые водороды, реакция пойдёт взрывообразно.
     — То есть колба взорвётся?
     — Да, если ливануть и потрясти. А ежели, скажем, тонкой струйкой или каплями да при постоянном перемешивании, то нагреется и пена пойдёт. Искусные экспериментаторы такое проделывают, но студентам, конечно, мы не имеем права гидразин давать.
     — А они и сами возьмут. — И Тим поведал доценту о происшествии в подвале, умолчав, однако, о цели их визита туда.
     Брови Бурова нахмурились.
     — Неужели Харитон решился на подлог?
     — Харитон или один из тех, кто поставил на взрыв у Жанки-парижанки. А раньше гидразин не воровали, Куприян Венедиктович?
     — Да нет, замки в подвал ни разу вскрытыми не обнаруживались, а то бы я знал.
     Детективы усмехнулись про себя. Тоже нам замки! В бочках давно могла плескаться чистая вода, а студенты делали вид, что идут реакции, писали в тетрадки признаки их протекания.
     — Конечно, бутыль с реактивом надо опечатать как можно скорее, — говорил доцент Буров. — Как я раньше не догадался! Вы молодцы, что так рано поднялись меня предупредить.
     — Вон и Макс свою тележку катит.
     Действительно, по ту сторону ограды согнутая в полторы погибели фигура исправляла свою утреннюю обязанность. Окликнули. Подошёл.
     По подсказке Тима Буров только сухо кивнул и стал со значением массировать живот. В корпус направились, не глядя друг на друга. Ник, как и в прошлый раз, остался за сторожа книжных богатств.
     — Бутылку мы опечатаем и вы её поставите в сейф со второй колбой, — думал вслух сыщик. — На полку поместите другую, точно такую же бутыль. Пусть Харитон думает, что его план удался, а прямо перед опытом мы его огорошим. А если сказать сейчас, неизвестно, что он ещё до завтра придумает.
     — Согласен, — приговаривал доцент.
     Выспавшийся, бодрый вахтёр приветствовал входящих. Выдал ключ, чинно висевший на гвоздике и не думавший никуда сковыриваться. Буров расписался в журнале.
     — Снова отлучались в туалет? — лукаво спросил Тим, показывая на стакан с остатками чая.
     — Ходил, милок, ходил. Открываю кран, а из него льётся пиво. Проснулся — полный стакан передо мной. Хлебнул — а там вода. Сон какой-то ни в руку, ни в горло…
     — Но чай-то хороший из этой воды вышел?
     — Хороший, хороший, ничего не скажешь. Но, сынок, самое плохое пиво лучше самого хорошего чая.
     Корчась от зажимаемого хохота, Тим не сразу догнал своих спутников. Но доцент Буров, как оказалось, хорошо усваивал опыт. Бутылку он снял с полки за горлышко, через носовой платок, в акте сразу написал о своём отпечатке пальца. Операция прошла без сучка, без задоринки, опечатанная бутылка, осторожно несомая на ладони, отправилась в сейф, а её место заняла внешне похожая.
     — Да налейте туда просто воды, — посоветовал Тим. — До завтра ведь никому реактив не нужен, а чего им рисковать! Пусть заменяют водичку на что-то более ценное, спасибо им потом скажем.
     На этом предзанятийная часть операции закончилась. Максим глянул на часы и побежал к своей тележке, а Тим не торопясь пошёл в аудиторию, где к нему вскоре присоединился освободившийся от сторожения Ник.
     — Я наскоро выспросил Макса о вчерашнем, — сказал он запыхавшимся голосом. — Он видел две яркие сине-белые вспышки в окнах нашего корпуса с интервалом в одну-две минуты. Все окна были тёмные. Что это значит?
     — Надо бы уточнить, какое это было окно. А по какой дорожке он катил свою тележку? По восточной? Та-ак. Ты ведь знаешь, что все окна кафедры термохимии выходят именно на ту сторону. И той лаборатории, где стоит колба, тоже.
     — Неужели Харитон подменил колбу, светя себе фонариком? И ключ… Как это он, слетев с гвоздя, мог угодить наружу? Дугу, что ли, описал? Нет, наверное, его украли, когда вахтёр уходил, а потом подбросили снаружи.
     — Ключ? Возможно. А вот насчёт фонарика сомнительно. луч-то от него желтоватый, и человека на улице им не ослепишь… Ладно, вон лектор идёт. Записывай конспект, а мне надо подумать.
     Лектор, расхаживая по аудитории, несколько раз с уважением поглядывел на студента, сидящего в позе роденовского мыслителя и являющего собой яркий контраст с глухо гудящей, расфранченной и разбитной студенческой массой. Наконец, прозвенел звонок. Тим очнулся от задумчивости.
     — Ты не знаешь, вчера какие-нибудь вечеринки были? — спросил он друга.
     — Не знаю, не интересовался. А что, это важно?
     — Да, надо бы прояснить один вопрос.
     — Так я поспрошаю?
     — Поспрошай. Но меня интересуют только те тусовки, на которых снимали.
     — Одежду? Так это на всех…
     — Да не трусики-лифчики, а людей фотоаппаратом снимали.
     — Одно другому не мешает — наоборот, помогает. Одетых чего снимать, и так каждый день видим. А узнать — пара пустяков. Хороших фотиков у нас на курсе раз, два и обчёлся. Начну с Милки — ей Заяц недавно классный «Кодак» подарил.
     — Валяй! Незаметно выведай, кто участвовал, нельзя ли фотки поглядеть.
     Ник принялся действовать. Его атлетическая фигура мелькала среди студенческих толпичек на переменах, меж высоких столиков «Шустрожора», пересаживалась с места на место, с ряда на ряд на лекциях и даже семинарах. К обеду нужная информация была собрана.
     — Мог бы и объяснить цель моих действий, — обиженно сказал он, подсаживаясь к жующему Тиму, тот молча протянул ему бутерброд. — Так вот, радуйся, моя версия рассыпалась, у Харитона алиби. Чёрт возьми, сам себя опровергал, а ты мне голову всякими фотками морочил!
     — Подробнее, — невнятно вырвалось их жующего рта.
     — Значит, так. — Он с сожалением поглядел на еду, но кусать не стал. — Вчера Милка одолжила свой «Кодак» Тарасу, он собирался снимать на вечеринке у Тоськи. Я незаметно выспросил у него и узнал, что там был и Харитон. И именно в то время, когда Максим пялился на тёмные окна.
     — А сам Харитон что говорит?
     — Да чего он может сказать, раз на нас косится! Увидел свою колбу опечатанной и подписи рассмотрел. Моей там нет, у меня алиби — Максово добро сторожил, так дружба с тобой подвела. Я с ним и в разговор вступать не стал. И зачем? Раз независимый свидетель подтвердил. Тарас с Харитоном не враждуют, но и не то чтобы дружат.
     — А фотографии?
     — У-у! Что надо! Я немного разузнал. Тоська голышом сделала «мостик», а парни её…
     — Да я не об этом! Когда фотки будут готовы?
     — Да, глянуть стоит. Другие не хуже. Только Тарас, скупердяй эдакий, отдал плёнку в дешёвую проявку, так что только завтра утором будет готово. Пожадничал на «экспресс».
     — Ну что ж, подождём до завтра. А пока вот чего. Что-то мы утром не доделали, а вот чего именно — забыл. Пока дело обдумывал, забыл. Зато теперь догадываюсь, как всё происходило.
     — И кто шантажист, знаешь?
     — Нет, пока нет. Надо подумать, как его выявить. Но что же мы всё-таки недоделали? Слушай, пакет, который мы в подвале бросили, пустой? Ты ведь его нёс.
     — Пакет? Ах, пакет! — И Ник извлёк из бокового кармана пиджака что-то смятое, расправил. — Вот он.
     — Ты что — не тащил его в руках?
     — Конечно, нет! Когда идёшь в темноте, руки свободные должны быть. Вдруг споткнёшься, падать начнёшь — руками надо действовать резво, без помех. Я думал, ты знаешь…
     — Силён, агент!
     — Когда ты с замком возился, я руки и освободил. А то как бы я тебя тащил, бездыханного, ежели бы ещё и про пакет думать надо было?
     — А в нём больше ничего не оставалось?
     — Нет, две резинки на дне болтались. Где же они у меня? — Детектив зашарил по карманам. — А-а, вот. Держи! Зачем они тебе, кондомы эти?
     — Надо, раз взял. И вспомнил, зачем. Пошли в туалет!
     Бросив пустой пакет из-под бутербродов в урну и отряхнув руки, двое друзей быстро двинулись по коридору. Дверь в тамбур туалетов оказалась закрытой на крючок изнутри — шло священное время уборки. Тим приложил ухо к двери, прислушался, затем подмигнул другу. Тот вытащил из кармана перочинный ножик и в два счёта договорился с крючком.
     Сыщики тихо вошли в тамбур, прислушались. Громыхание ведра, плеск воды и фальшивые напевы слышались из-за приоткрытой двери с литерой «Ж». Прекрасно! Студенты прошли в свой законный «М». Шедший первым Тим вдруг заскользил по мокрому кафелю, сделал несколько пируэтов и нелепых взмахов руками. Всё молча, под визг подошв. Ник ухватил друга за шиворот и обеспечил устойчивость. Прикрыл дверь.
     — Надувай! — И шарик очутился в руках Ника. — Потом заткнёшь вот этой затычкой.
     Богатырские лёгкие начали щедро делиться воздухом с резиной. Тим тем временем прошёл в левую кабинку, поднял крышку бачка, достал и бросил в неё смятую купюру, побывавшую в подвале. Осторожно, без клокотания слил из бачка часть воды.
     — Готово! — Ник протянул коллеге надутый шарик. — Что дальше?
     — Надувай второй!
     Тим поместил донельзя надутый шар в бачок, острожно потискал пальцами. Уместился. Надвинул крышку и зажал горлышко шарика между ней и бачком с задней стороны. Затычка осталась снаружи.
     Второй надутый шарик постигла та же участь, но в средней кабинке.
     — Теперь по моей команде осторожно вынимаем затычки. Если завизжит, смываемся, пока не застукали.
     Но всё обошлось. Затычки были аккуратно вытащены, крышки плотно входили в пазы бачков и сжимали горлышки шариков.
     — Порядок! — Тим довольно улыбнулся, проверил. Спереди краёв шариков видно не было. — Потопали теперь потихоньку.
     — Погоди, дай по прямому назначению, — и Ник направился к писсуарам.
     Тим пожал плечами, сделал шаг к двери, но тут же встал. Из щели слышались голоса.
     — Это ты тут хулиганишь? — визгливый голос уборщицы. — Зачем крючок сорвала? Сказано ведь было всем — с полвторого до двух уборка, зажмись и не подходи!
     — Но мне очень хочется, Алика Чхоевна! — голос Жанны. — Понимаете — О-ОЧЕНЬ! Лопну сейчас изнутри или опростаюсь. Ну, позвольте зайти…
     — В самом деле хочешь? — Друзьям не было видно, как тётка внезапно ткнула узловатым пальцем девушку в живот, но об этом красноречиво поведало резкое ойканье и плаксивый стон. — Вроде не врёшь. Ладно, заходи! А крючок впредь всё равно не трожь.
     Когда всё затихло, Тим осторожно приоткрыл дверь и сразу же наткнулся на любопытный взгляд чёрных глаз — девушка незаметно подкралась к «не её» двери.
     — Ага, это вы тут, — раздался её вкрадчивый голос. — Я так и подумала, что это мальчишки крючок сорвали. Невтерпё-ёж, зна-ачит. А мне из-за вас попало от уборщицы, она меня пальцем вот сюда саданула. — Девица отвернула передок мини-юбочки и трусиков, обнажив живот до самых волос, там действительно что-то краснело. — В общем, — деловито заправила она одежду, — отвечайте добром и заключайте пари. Ставки семь к одному.
     Сыщики присвистнули.
     — Но только вчера было два к одному, — сказал Ник. — Почему же сегодня так круто? Изменилось, что ли, чего? Э-э, куда входишь, тут мужской ведь!
     Но Жанна уже захлопывала дверь изнутри.
     — Ну и что, все вы в порядке, никого больше нет. А эта стерва скоро опять пойдёт, вёдра ставить. Чего ей вас видеть? Ух ты, как тут! А зеркала — ну зачем мужикам такие зеркала? Надо бы забрать в женский. А насчёт перемен — что ж, вы, сыщики, сильны в дедукции. Но если бы я всем докладывала, как рассчитываю ставки, то давно по миру пошла бы. В общем, выкладывайте денежки и без вопросов. И поскорее — в туалет мне на самом деле надо. Так меня эта стерва ткнула, — она поморщилась и потёрла живот, — что пузырь наружу выскакивает. Попала в… ну, вам незачем знать. Решайтесь, а то заложу вас, скажу, что вы меня сюда затащили и насилуете.
     Ник опешил от такого коварства. Позже он сообразит, что если человек живёт занятием сомнительной честности и ничего больше не умеет — он пойдёт на всё, чтобы это занятие не прекращалось и приносило ему наибольший доход, сумеет обратить в свою пользу любые людские слабости. Даже слабость мочевого пузыря и дверного крючка. А пока он в возмущении сжал кулаки, но, обернувшись на товарища, увидел, что тот вытаскивает из кармана деньги.
     — Десятки хватит?
     — Какие-то вы, детективы, небогатые. — Жанна открыла записную книжку и вложила купюру внутрь. — А ещё частные! Гонорары, что ли, мизерные, или просто вы такие скупердяи? — Она перелистнула страницы. — Как писать — от обоих или только от тебя?
     — От меня лично, — буркнул Тим. — Вон, прижми книжку к стене, удобнее будет. — Он махнул рукой.
     Девица последовала совету, шагнула к стене и принялась карябать ручкой.
     — Десять рублей от Тимофея… Фу, не пишет! Так, а на что ставишь — на взрыв или против? А? Не слышу.
     Ответом было молчание. Парижанка повернула голову — в туалете никого не было. В бесшумном ходе сыщики напрактиковались давно.
     От неожиданности студентка раскрыла рот и уронила свою пари-книжку. Нагнулась, чтобы поднять (а стояла она спиной к двери), и тут всё ещё не высохший кафель на пару с подошвами и каблуками сыграл с ней злую шутку. Ножки разъехались, вышла поза «рака» в задравшейся мини-юбке. Девица растерялась, сумела только опереться руками об пол, чтобы хоть не совсем упасть, а сухожилия заклинило в крайней позиции. А в это время в туалет уже кто-то входил из остро желающих, на ходу расстёгивая ремень и не только.

     Доцент Буров и Нина пили чай на кафедре. Весело булькотил кипяток в стаканах, мятая бумага слегка прикрывала съестные припасы. За этим занятием их и застали друзья-сыщики.
     — Приятного аппетита! — пожелал Тим. — Мы не помешали?
     — Нисколько. Мы говорили о Харитоне. — Девушка показала на подоконник. — Берите стаканы и подсаживайтесь.
     — Не заслужили. Куприян Венедиктович, я должен сделать вам признание!
     — Тогда я пойду? — Нина поднялась.
     — Нет, Нинка, ты в курсе дела. Понимаете, я теорию вероятности сдавал на шпаргалках. Признаюсь, раскаиваюсь, зарекаюсь.
     — Ну, это ты зря! Вёл у вас не я, а кроме того, не предусмотрено у нас снижение отметок задним числом на основе чистосердечного признания.
     — А на основе признания под пыткой — предусмотрено? — хихикнула студентка.
     — Какой-то хитрый ход… Ну, выкладывай, чего там!
     — И вот когда я столкнулся с практической задачей, — заговорил сыщик, — то оказался беспомощен. Помогите решить, а, Куприян Венедиктович!
     — Мог бы обойтись без драматического признания… Говори, не тяни.
     — Человек заключает пари на некое событие за и против. Ставки семь к одному, а собрано ею уже рублей сто пятьдесят-сто семьдесят. Вопрос: сколько человек поставило «за взрыв», если пари для Жанки безубыточное.
     Карандаш доцента уже чиркал по бумаге.
     — Гм, это задачка, скажу я вам… Но решаемая. Пейте пока чай, Ниночка, налей им, а я пока помозгую. — Он снял с полки книгу, раскрыл её, поморщил лб.
     Под неусыпной заботой однокурсницы друзья выпили по стакану крепкого доцентского чая и съели по куску рулета. Наконец, Буров отложил карандаш.
     — «И вышло у него в ответе Два землекопа и две трети!» — продекламировал он детский стишок. — Нет, я правда. Два с половиной по точной формуле. Надо округлить. В какую, интересно, сторону?
     — В сторону повышения доходов Жанки, — подсказала Нина.
     — Тогда в меньшую. Ответ: два человека.
     — Спасибо, Куприян Венедиктович! — потряс доценту руку Тим. — Это ценная информация.
     — Погодите, — остановила напоённых хозяйка. — Это Жанна, что ли, такие пари заключает? Но ещё вчера ставки были совсем другие!
     Друзья пересказали диалог в туалете.
     — Ну, что случилось, догадаться нетрудно, — усмехнулся доцент Буров. — Максим разболтал, что колбу опечатали, да это и так видно — вот все дружно и поставили «против», кто был раньше «за». Остался только Харитон — ну, у него выбора нет — и ещё какой-то дурачок, свято верящий в чудеса.
     — А может, и не дурачок вовсе, — предположила Нина. — Может, кто-то, точно знающий, что рванёт. Понимаете — точно!
     — Сообщник Харитона? Неужели он всё-таки подменил колбу? Но зачем ему тогда делиться с кем-то, рисковать разглашением информации? Ведь этот кто-то и от Жанки деньги получит, и Харитона может потом шантажировать.
     — Надо взять Жанку за бока, — предложил Ник. — Выпытаем у неё имя этого второго, всё ясно и станет.
     — Нет-нет, — предостерёг рьяных детективов доцент. — Нельзя так со студентками обращаться! Да и не скажет она ничего, прикроется коммерческой тайной.
     — Или наврёт.
     — А мы у неё книжку конфискуем и полистаем!
     — И загремишь за грабёж. А если ещё применишь насилие…
     — Насилия не будет, — твёрдо сказал Тим.— Наше агентство берёт исключительно интеллектом.
     — И вниманием к мелочам? — в Нинином голосе слышалось ехидство.
     — Да, и этим тоже.
     — Тогда найди здесь мелочь, которая имеет большое значение. — Она разрезала оставшийся кусок рулета на две неравные части и большую отправила в рот.
     Замелькали догадки, но всё не в кон. Наконец, сыщики выдохлись. Доцент Буров загадочно улыбался.
     — Да вот же! — Нина показала на оставшийся кусочек рулета. — Обычно мы чай пьём с печенюшками или плюшками. Чего не поинтересовались, по какому случаю рулет? Вы, внимательные к мелочам!
     — Неужели вы завершили следствие? — у Тима перехватило дыхание.
     — Ну, не то чтобы совсем… Провели сейчас неофициальный следственный эксперимент, который не дал взрыва. Сбегала в оптовку. Вот, отмечаем.
     — Какой эксперимент? А-а, понимаю! Но почему сегодня? Колбу ведь выдерживают два дня. Эксперимент должен состояться завтра.
     — Понимаете, друзья, Нина посоветовала провести не только неофициальную копию официального следственного эксперимента, но и проверку по сути дела. А суть дела такова: Харитон слил всё, кроме спирта, в понедельник, а спирт добавил через сутки, во вторник. Мы всё это повторили, вчера слили, сегодня спирт плеснули, и никакого взрыва не было. Отмечаем, так сказать, мирное завершение сапёрного опыта.
     — И что же из этого следует? — спросил Ник.
     — Как что? Что Харитон не готовил взрыв специально, чтобы разорить кафедру, а пал жертвой обстоятельств. И только потом обнаглел и стал поворачивать эти обстоятельства в свою пользу.
     — А если он намешал в колбу лишнего, взрывоопасного в понедельник, когда за ним никто не следил, что он там у тяги делает?
     — Нет, — твёрдо заявила Нина. — Когда улеглась суматоха после того взрыва, я оглядела место происшествия и заметила висящие на гвозде защитные безосколочные очки. Если бы Харитон предполагал взрыв, он надел бы их. Ему ведь чудом глаза не задело.
     — Чёрт, очков-то я и не приметил! — воскликнул Тим. — Да, Нина, это ценная информация.
     — А завтра мы проведём эксперимент под его дудку, — продолжала сыщица. — По его, так сказать, легенде. И снова всё пройдёт тихо-мирно, уверена в этом.
     — Но не забывай о тех двоих, кто поставил на взрыв, — посоветовал Тим. — На что-то эти люди надеются. Кстати, звякнуть позволите, Куприян Венедиктович?
     Тот кивнул. Студент набрал номер мобильника Артёма и выяснил, что тот сильно напуган и просит действовать активнее, но ничего определённого о своих опасениях сказать не мог. Наверное, насмотрелся криминальной хроники. Значит, «послезавтрашняя среда» — это всё-таки четверг, шантажист перепутал дни недели.
     — Слушайте! — вдруг вскочил Ник, не дав спокойно завершить разговор. — А что, если Харитон сделал лишнюю ставку «за» через подставное лицо?
     Собравшиеся дружно засомневались. С подставным лицом нужно делиться, а поставить больше денег можно и от себя лично.
     — Ну хоть чтобы подозрений своим одиночеством не вызывать, — взмолился автор версии.
     Для приличия с ним согласились, но вяло. Ведь о том, что «за» поставили двое, знают только они, да ещё Парижанка, которая никому не скажет.
     У Тима, впрочем, была дополнительная причина задобрить своего друга. О неё он заговорил по выходе с кафедры.
     — Завтра с утра до двух шантажист полезет в унитаз…
     — До полвторого, — поправил второй сыщик. — Когда уборка начинается.
     — Та-ак, уборщицу ты, стало быть, исключаешь?
     — Уборщицу? Это мысль! — просиял Ник. Он слегка задумался, они постояли, Тим развернул жвачку и сунул её в рот. Наконец, Ник выдал: — Гениально задумано. Раз туалет мужской, подозрение падает на мужчин. Никто и не думает, что раз в день там шурует женщина на абсолютно законных основаниях. И спокойно может обстряпать задуманное. Психологическая невидимка, как у Честертона. Вот почему электронная почта приурочена к двум часам, а вовсе не из-за очереди страждущих!
     — Вот электронная почта-то меня и смущает, — признался Тим, жуя свою жвачку. — Вряд ли уборщица ею пользуется. Насколько она невидимка в сортире, настолько будет резать всем глаз в компьюшне. И потом — как это она смогла подсунуть Артёму записку?
     — Давай я проверю, поспрошаю у ребят, не заходила ли в лабораторию уборщица. А если не заходила — что, снимаем её со счетов?
     — Ты эту версию предложил, ты и решай, как быть. Но я бы не торопился. Представь: кто-то говорит уборщице, что, по его данным, наркоманы расплачиваются за зелье, крепя купюры в унитазе. Сам он перехватить их не может, потому что не знает, когда купец их оттуда забирает. Застанет экспроприатора за делом — кончит на месте. А вот уборщица, моющая толчки в гордом одиночестве, могла бы за определённую долю этим заняться. В конце концов, это её прямая обязанность — чистить внутренность бачков от тины, ила и прочих инородных предметов. — Тим фыркнул, едва не выплюнув жвачку: доллар и впрямь инородец. — И дело в шляпе.
     — Неужели и вправду заговор?
     — Сам думай. Моё дело предупредить.
     — И подумаю! Не ты один это можешь. Та-ак… Гм-гм… А что, если… Нет, не выходит. Ведь если шарик завоет и мы застукаем уборщицу, она скажет, что лезла в бачок для уборки. И разбери-пойми, правда это или ложь. Нет, я от своей версии отказываюсь.
     — Настоящие сыщики отказываются от своих версий, только если те логически несостоятельны или противоречат фактам, а не тогда, когда их трудно проверить! — сурово напомнил Тим. — Ладно, не перегружайся. Подежуришь в ожидании визга шарика до полвторого, и если ничего не произойдёт, присоединяйся ко мне.
     — Как же это так? И следственный эксперимент не увижу?
     — А что, хочешь? А ты ведь не ставил на исход, как я. Ладно-ладно, не дуйся. Я, кажется, придумал, как быть.
     — А где мне дежурить? Вот здесь, в коридоре перед туалетами? — Они как раз пришли туда. — Но долго ведь, даже до половины второго. Глаза мозолить буду, препод может пройти, с чьего занятия сбегу.
     — Всё продумано. Будешь коротать время во дворе, вне поля зрения из окон. Услышишь визг — сигай в окно тамбура туалетов, ну и дальше — не мне тебя учить.
     — Как же я сигану? Стекло, что ли, выбить?
     — Интересно, для чего мы сюда пришли? — Тим огляделся. Вроде никого. — Вот смотри. — В его руке появился перочинный ножик, из которого выскочила отвёртка. — Следи за страждущими. — И шуруп оконного шпингалета, скрипя, стал вылезать из дерева.
     Вывинтив и второй шуруп, детектив вытащил изо рта жвачку-пережвачку и прикрепил ею шпингалет к дереву. Вторую задвижку, сверху, постигла та же участь.
     — Порядок! — сказал Тим, ткнув головкой шурупа в жвачку, отчего та приобрела вид этой головки шиворот-навыворот. — Понял теперь? Стёкол казённых бить не надо, тем более, что с комендантом мы друзья, нажмёшь легонько на раму — окошко и откроется. Пошли!
     И друзья зашагали от греха подальше. Вдобавок ко всему, надо было выспаться за бессонное утро.

     На следующее утро, зайдя на кафедру, Тим застал Нину и Бурова спорящими — нужно ли принимать меры предосторожности при проведении неофициального следственного эксперимента. Нина оптимистично бралась слить растворы так, доцент же не пускал её, настаивал на защите от возможного взрыва. Девушке даже пришлось побывать в его объятьях, когда она чересчур ретиво шагнула к сейфу, где стояла «неофициальная» колба. Услышав открывающуюся дверь, Куприян Венедиктович быстро убрал руки и виновато улыбнулся. На пороге стоял Тим.
     — Ребята, давайте жить дружно, — промурлыкал он, разобравшись в ситуации. — Всё равно лить в колбу нечего.
     — Как нечего?
     — А так — весь реактив находится в запечатанной бутылке. Вон она, в сейфе виднеется. Распечатаете — всё пропало. И акт не годится, поскольку эксперимент тайный, документированию не подлежит.
     Доцент почесал в затылоке.
     — Что ж, пошарю в лаборантском шкафчике. Подождите минутку, — и он вышел за дверь.
     — Нина, можно тебя попросить об одолжении? Дело, понимаешь, очень деликатное.
     — Только такими и занимаюсь, — пошутила студентка.
     — Дело вот в чём. По-моему, на нашу Тоську лишнего наговаривают. Будто она на вечеринках распутничает, обнажается и чёрт-те что вытворяет. А мне жалко девчонку. Серьёзная она, подруг не так уж много. Может, зол кто на неё, что слухи распускает?
     — Насчёт Тоси конкретно я не знаю, на вечеринках с ней не бывала, но уверена, что внешность ровным счётом ни о чём не говорит. Бывает, посмотришь — типичный «синий чулок», зануда в очках, а придёт на тусовку, сбросит с себя очки и всё остальное — её и не узнаешь. А другая кажется распутной, декольте ниже пояса, мини, ляжки и обтяжки, крашения, а подружишься — и парня-то ни одного у неё не было. Или бережёт невинность до свадьбы. А чего конкретно ты хочешь?
     — Да позавчера была вечеринка у неё, а Тарас фотографировал. Это Ник случайно узнал и ещё услышал, что фотки будут сегодня готовы и будто Тоська на них совсем нагая. Мне самому просить у Тараса неудобно, вдруг до хозяйки дойдёт, что я интересуюсь. Может, удружишь, посмотришь? Мне бы только узнать, что Тоська там в приличном виде.
     — А что ты считаешь приличным? — спросила девушка. — Иные негодуют, даже если только лифчик сквозь ажур просвечивает. А другим и полная нагота нипочём, если волосы выбриты, бёдра сомкнуты и пальцем ничего специально не расшевелено. Ты-то как?
     — В общем, глянешь — расскажешь, — торопливо сказал Тим, заметив, что дверь открывается.
     Вернулся доцент Буров.
     — Нет реактива в шкафчике. Придётся идти в подвал, цедить из бочки.
     — Нет-нет, в подвал нельзя, — предостерёг студент. — Я же вчера вам говорил — там гидразин лужеет, мы с Ником чуть не окочурились.
     — Вчера я сказал коменданту, лужу должны были ликвидировать.
     — Не пущу я вас, Куприян Венедиктович, раз там такое дело, — запричитала Нина. — Представьте, сидим мы у входа, ждём, а вас всё нет и нет. Может, с краном замешкались, а может, лежите без сознания и отходите к небесам. — Она зажмурилась и замотала головой. — Нет, нет, нет! Сама лучше пойду.
     — Ни в коем случае! — отрезал доцент. — Мы за студентов в ответе. А я за тебя, Ниночка, в ответе втройне. И не беспокойся ты за меня — я противогаз надену.
     — Противогаза мало, Куприян Венедиктович! Обвяжитесь верёвкой и регулярно дёргайте за неё, давайте нам знать, что живы.
     — Ладно. Пошли!
     Буров запер кафедру, и все трое пошли в лабораторию каталитического синтеза. На гвозде рядом с очками, послужившими Нине для логического вывода, висело два противогаза. Доцент снял один и взял пустую колбу с широким горлышком. Сказал Нине, чтобы взяла верёвку. И она действительно догоняла мужчин с чем-то в руках. Но когда у дверей подвала, которые Тим быстро открыл, доцент надел резиновый шлем и протянул руку за верёвкой, то сквозь пыльные стёклышки увидел такого же «слоника» рядом — это Нина вместо бухты каната незаметно прихватила вторую сумку и экипировалась для совместного путешествия.
     Из-под резины донеслось мычание. Но Буров сразу же понял, что приказать Тиму удержать навязчивую спутницу не удастся, а любые задержки нежелательны — их могут увидеть, заинтересоваться. Поэтому он махнул рукой и вошёл в подвал. Тень последовала за ним.
     Не прошёл головной «слон» и трёх шагов, как услышал позади себя сдавленное мычание. Наверное, ему указывают на бочку или куда сворачивать. Буров обернулся, и тут на его глазах Нина вскинула руки к лицу, будто пыталась снять шлем-маску, и тут же бессильно осела на пол. Руки чуть-чуть дёрнулись и безвольно опустились.
     Неужели противогаз неисправен и студентка отравилась? В голове у преподавателя мелькнуло воспоминание о том, что активированный уголь для опытов по адсорбции уксусной кислоты добывали именно из противогазов. Правда, это было в другой лаборатории. Но думать некогда. Куприян Венедиктович подхватил податливое женское тело под мышки и, задыхаясь в своей резине и обливаясь потом, двинулся к выходу. Как хорошо, что отойти он успел только на два-три шага!
     Тим быстро соориентировался в обстановке и увидел то, чего не заметил доцент в полутьме сквозь грязные стёклышки. Он быстро, едва не вывихнув ноготь, вытащил резиновую затычку из противогазной коробки, поднёс коробку к уху, послушал-послушал — не шипит — и тогда снял противогаз с задохнувшейся девушки. Буров тоже освободился от своей амуниции и с ужасом посмотрел на посиневшее, как ему показалось, лицо. Мужчины быстро принялись делать искусственное дыхание. Наконец, Нина вздохнула и открыла глаза. Увидела два нависших над ней тревожных лица, виновато улыбнулась. Ей показали затычку и объяснили, что её надо было вытащить.
     — Я почувствовала, что не дышится, но подумала, что так и должно быть, — объяснила потерпевшая. — Надо только энергичнее вдыхать. Тут вы пошли в дверь и я стала думать только о том, как от вас не отстать, не упустить из виду. Уже в темноте очень захотелось вдохнуть. Тужусь-тужусь — толку нет. А идти надо, иду и чувствую, что силы иссякают. Из последнего воздуха промычала горлом и только хотела снять маску, шут с ним, с гидразином, как вокруг меня всё закружилось, завертелось, пол ушёл из-под ног. Больше ничего не помню. — Она слегка улыбнулась и почему-то густо покраснела.
     — Ну как же так можно, Ниночка, а? — грубовато-заботливым голосом заговорил доцент Буров. — Тайком взяла сумку, и я не смог проверить твоё снаряжение. Ладно, теперь сиди здесь и ни шагу вперёд, слышишь? Один справлюсь. А ты её держи, если что.
     Куприян Венедиктович снова надел противогаз и шагнул в дверь. Бутыль он нёс в левой руке, а в правой держал фонарик и шарил лучом по бочкам. Ага, вот и нужная. Тёмная фигура, приставив сосуд к крану левой рукой, стала крутить рукоятку правой, в которой был зажат фонарик. Луч заметался, заописывал круги и дуги.
     Чёрт, что-то выпало из кармана! В луче мелькнул какой-то белый прямоугольник типа карточки для банкомата. Доцент, не выпуская из руки бутыль, с трудом развернулся, поднял карточку и сунул её в карман. Снова завозился с вентилем. Наконец, посудина наполнилась.
     С трудом ориентируясь в темноте, Буров вернулся к выходу. Там его, оказывается, ждали. Нина с радостью вскочила и бросилась навстречу, как будто он возвращался из открытого космоса. Сняла шлем-маску, упираясь ноготками в щёки, ласково пригладила взъерошенные волосы. Деловитый Тим принял бутыль, едва не уроненную во время телячьих нежностей, и заткнул её затычкой от противогаза. Навесил замок.
     — Пойдёмте назад, пока звонка нет.
     Свеженаполненная бутыль заняла место рядом с «неофициальной» колбой. Доцент залил реактив в мензурку.
     — Нина, ты куда?
     Девушка уже несла помойное ведро, стоявшее в углу. От неё ещё пахло несвежей резиной.
     — Поставьте колбу в него, Куприян Венедиктович. Хорошо стоит?
     — Да. А как лить реактив?
     — Придумаем…
     Нина поставила крышку от ведра стоймя и продела мензурку в ручку. Покачала сосуд туда-сюда. Пощёлкала пальцами. Поняв, что она хочет закрепить мензурку, мужчины быстро подали ей всякую всячину: носовые платки, мятую бумагу, резинки…
     Попробовав мензурку рукой, девушка стала медленно наклонять крышку ручкой вниз, накрывая ею ведро. Мотнула головой — отойдите! И когда струя реактива стала готова ринуться в горлышко колбы, девичьи руки быстро, но плавно захлопнули крышку.
     Плеск в ведре затих. Присутствующие затаили дыхание. Тим самоотверженно приложил к ведру ухо и доложил, что там шипит. Секундная стрелка бежала по кругу, но ничего похожего на взрыв из ведра не слышалось. Наконец, крышку сняли и заглянули внутрь.
     — Как и следовало ожидать, — пробормотал доцент, вынимая и смотря на свет колбу с мутноватой вязкой жидкостью, в которой там и сям блестели пузырьки газа. — Как и во все прошлые разы. Никакого взрыва. Дальше газ будет постепенно выделяться, а жидкость — загустевать. Через пять дней окончательно затвердеет.
     Теперь уже неопасная колба перекочевала на столик у окна. Группа постояла возле неё, помолчала. Подошёл Ник, понял всё без слов.
     — Да, как и следовало ожидать, — повторил Буров. — Теперь мы смело выходим на официальный следственный эксперимент.
     — Я не понимаю, — затряс головой Ник. — Два опыта и оба без взрывов. — Но почему у Харитона-то рвануло?
     Куприян Венедиктович обернулся к нему, но в это время прозвенел звонок. Доцент заспешил.
     — Мне на занятия надо. Приходите после этой пары на официальный эксперимент. — И все вышли с кафедры.
     — Нина, не забудь о моей просьбе, — напомнил Тим. — Обидно мне за Тоську.
     — Ладно, — улыбнулась та. — Пойдёмте на лекцию.
     — Нет, ты иди одна, а у нас ещё дела.
     — Сыщики во мраке таинственности… Удачи!
     На лекцию можно было опоздать, зайдя потом через верхнюю дверь. Друзья вышли из корпуса и обогнули его, выйдя к окнам туалета. Ник хмыкнул, вспомнив, как среди лежащих здесь камней комендант догонял Нину, приняв его за шприцевую наркоманку.
     — Смотри, какое место хорошее, — заговорил Тим. — Окна в сортире матовые, сквозь них тебя не видно. Прозрачные окна поодаль, и если ты будешь держаться вот в этом секторе, — он показал рукой, — тебя вообще видно не будет.
     — А ежели кто по дорожке пройдёт?
     — Вот тебе на этот случай легенда. — Сыщик вынул из пакета пачку скреплённых листков. — Последние шпионские инструкции из Интернета. Ложись на травку пузом вверх и читай. Для прохожих ты готовишься к зачёту на свежем воздухе.
     — А коли надоест?
     — И это предусмотрено. Вот, посмотри сюда, — Тим подвёл друга к полуподвальному окну, перед которым зияло обложенное кирпичом объямие. — Что видишь?
     — Ну, простое окно. Забито фанерой. Каменная яма со всяким мусором. Ты мне сюда сигать советуешь?
     — Нет, если сигать, то сначала мусор надобно повыкинуть. И если чтение тебе наскучит, этим и займись.
     Ник с отвращением посмотрел в замусоренную яму, пнул ногой по крошащемуся кирпичу.
     — Очень надо! Шутишь, однако.
     — Не шучу. — Тим достал из пакета пару резиновых перчаток.
     — Иди ты! Неужели не шутишь? Но зачем? Я, если нужно, и мусорщиком могу, но зачем?
     — Смотри сюда. Вон, если поставить фугас вплотную к дальней от окна стенке, куда осколки полетят?
     — Та-ак… Вверх и к стене здания. Фанеру, конечно, выбьет.
     — Не выбьет, не бойся. Мы ведь не настоящий фугас задействуем, а колбу. Вспомни, как она в руках у Харитона рванула, милое дело. Нет, нам этой ямки для полной безопасности во-от как хватит. — Жест рукой по горлу.
     — Понял, всё понял! — воскликнул Ник. — Ты предлагаешь провести следственный опыт здесь, чтобы я видел и участвовал.
     — Именно так.
     — Но тогда нафига это чистить? Я и так слазию один раз.
     — Нет, — твёрдо сказал Тим. — Полезет сюда другой человек. И чтобы он не отказался, яму надо вычистить. — Из пакета появилась щётка с совком.
     Ник вздохнул, но инвентарь взял. Он знал, что ему не стоит задавать лишних вопросов, а то ещё выдаст себя перед человеком, которого Тим, вероятно, заманивает в какую-то ловушку.

     Весть о следственном эксперименте за два дня облетела весь факультет. Час тоже стал известен. И как только прозвенел звонок со второй пары на большой перерыв, к дверям лаборатории каталитического синтеза начала стекаться толпица интересующихся. Особое место в ней занимала Жанна со своей записной книжкой. Время от времени она массировала ягодицы и блаженно улыбалась. У самых дверей стоял Максим, с которым договорились, и никого не пускал. Даже Харитону было приказано ждать следственную группу, которая пока собиралась на кафедре.
     Тим ждал Нину немного поодаль дверей.
     — Ну как? — спросил он.
     — Всё выяснила, фотки потасовала. Не знаю, огорчу тебя или порадую, но Тоська на них действительно нагая. И «мостик» она так делает, и «берёзку», и ещё всякие другие позы. Но снято как-то целомудренно, ни грамма развязанности или намёка на секс. Как бы тебе это объяснить? Ну, представь себе общество, где в принципе нет одежды. Папуасы или там нудисты. И вот, совершенно нагие, они так же общаются друг с другом, как мы в одежде. Те же выражения лиц, те же улыбки, никто на прелести или достоинство не косится… И вот одна девчонка, здоровая, полногрудая, пыщущая энергией решила в одно прекрасное утро размяться гимнастикой. Принимает акробатические позы, улыбается от избытка сил, но улыбка не похабно-призывная, а это улыбка довольного жизнью человека, получающего удовольствие от своего тела, вообще, от жизни. Где нужно, выбрито, лишней плоти не висит. Гимна-сутра этакая. Честно говоря, самой захотелось присоединиться. — Она фыркнула. — Как-нибудь уединимся мы с ней и позанимаемся гимнастикой.
     — Значит, снимки довольно-таки пикантные. А где Тарас их держит, не уведут их у него? Не в кейсе?
     — Нет, конверт он из внутреннего кармана пиджака доставал.
     — Интересно, с первого раза у него получилось целомудренно снимать? — небрежно спросил детектив. — Дело всё-таки тонкое, пристрелка нужна.
     — Нет, не сразу. Две первые фотки у него вышли «комом», порнушно, он мне их и показывать не стал.
     — А порвал перед тем, как выбросить? А то вытащит кто из мусорной корзины да Тоську и опорочит.
     — Нет, брак он в кейс сунул. Наверное, потом уничтожит.
     — Может, прибережёт для домашнего использования? Соберёт друзей, и будут они скабрезно хохотать…
     Нина побледнела, у неё округлились глаза. Но ей пришлось отскочить от открывающейся двери — из неё выглянул доцент Буров.
     — Вот вы где! А я вас жду-поджидаю. По-моему, пора начинать.
     — Конечно, пора, Куприян Венедиктович! Только вы опечатанную бутылочку в кейс поставьте, а в нужный момент вынете.
     Доцент закрыл дверь и через минуту появился уже с солидным кейсом в руках, одёрнул пиджак.
     — Пошли!
     Завидев следственную комиссию, Максим расчистил путь, а потом встал в дверях. Несколько студентов умудрились проскочить и опасливо отошли вглубь, подальше от тяги, в которой виднелась взрывоопасная колба. Остальные стали вытягивать шеи и шататься влево-вправо, стараясь разглядеть из-за Максовой фигуры, что делается внутри.
     Доцент Буров откашлялся.
     — Уважаемые присутствующие! Как вы уже знаете, позавчера здесь произошло чрезвычайное происшествие. Взорвалась колба в руках Харитона…
     Пока он говорил, Нина высматривала Тараса. В составе прорвавшихся его не было. Девушка подошла к Максиму, что-то сказала ему, и взъерошенный Тарас, держа в руке кейс, прошёл в лабораторию. Мускулистые руки бывшего охранника Интим-клуба снова перекрыли вход.
     — Харитон, проверь колбу, подтверди, что это твоя.
     Студент нехотя подошёл и мельком глянул.
     — Моя, чего там, — почему-то со вздохом произнёс он.
     — Занесём в протокол, — Куприян Венедиктович склонился над бумажкой. Харитон подписал, где ему указали, и подошёл к полке с реактивами открытого доступа. Снял бутыль, в которой по совету Тима была вода.
     — Нет-нет, — осадил его Буров. — Поставь на место. — Он открыл пузатый кейс и достал опечатанную бутылку. — Оглашаю акт опечатывания.
     Пока звучали увесистые слова, Тим наблюдал за реакцией присутствующих. Харитон явно нервничал, остальные были спокойны или немного удивлены.
     — Харитон, ты согласен использовать реактив из опечатанной бутылки, — спросил Буров.
     — Не согласен, — громко заявил тот. — Бутылку опечатывали без меня.
     — Но колбу тоже опечатывали без тебя, — возразила Нина. — Но с ней ты согласился.
     — Так то по горячим следам, в тот же вечер. А бутылка… Какую дату вы назвали, Куприян Венедиктович?
     — Чудак человек! — усмехнулся Тим. — Бутылка на открытой полке дольше всех стояла, и ей ты веришь, а той, что в сейфе часть времени хоронилась — нет. Нелогично, согласись.
     Харитон приоткрыл рот и забегал глазами, явно подыскивая новые аргументы. Тем временем доцент Буров увидел, что из-за могучей фигуры Максима ему машет Орест Пантелеевич Свинюхин. Подошёл, стал о чём-то вполголоса говорить.
     Воспользовавшись паузой, Тим сказал Харитону:
     — Смотри — мы бутыль на открытой полке полупустой оставили, а сейчас она полная. Кто-то что-то долил. Вернее, чёрт знает кто долил чёрт знает что. Так что соглашайся на опечатанную.
     — Но она же была полная, — растерянно произнёс Харитон.
     Тим хитро сощурился, хотел что-то сказать, но в это время Буров, вынув из бокового кармана кредитную карточку и отдав её коллеге, вернулся к столу.
     — Так, на чём мы остановились? Так ты согласен, Харитон?
     — Куприян Венедиктович, — чуть не плачущим голосом отозвался тот. — Повторите, пожалуйста, дату и время опечатывания.
     — Вчера это было, утром.
     — Но вы вроде точное время назвали, когда акт читали. Я прослушал. Можно повторить?
     — С чего бы это ему приспичило? — как бы про себя вопросил Тим.
     Буров посмотрел на стол — акта на нём не было.
     — Куда же я его дел?
     Он открыл кейс и заглянул в него. Закрыл, стал шарить по карманам. Их нагрудного появилась карточка для банкомата. Хозяин с удивлением воззрился на неё.
     — А что же я тогда Оресту отдал? — пробормотал он.
     — Мы выполнили все требования процессуальности, — внезапно небывало твёрдым и официальным голосом произнесла Нина. — Акт опечатывания был оглашён перед многочисленными свидетелями. Он был составлен и подписан уважаемыми людьми. — Она чуточку смутилась, покраснела — её подпись тоже там красовалась. — У меня лично нет сомнений, что в бутылке находится нужный реактив.
     — Ну хоть скажите, вы уверены, что оставили бутылку полупустой?
     — Полупустой? — недоумённо переспросил Буров.
     — Вы отходили и потеряли нить разговора. — Нина осторожно взяла его за локоть. — Нет, Тим просто не в курсе. Мужчины такие безалаберные… В общем, когда они уже уходили, я вернулась и долила бутылку доверху. Так что полной мы ей оставили, будь спокоен!
     — А в акте не отразили.
     — Да ведь акт составлялся по поводу опечатывания, а не о том, что после этого действия осталось снаружи, — подхватил нить спора Тим. — У тебя есть сомнения по поводу содержимого акта?
     — Вообще-то нет. — Харитон явно был расстроен.
     — Тогда мы приступаем к следственному эксперименту.
     Следственная комиссия переглянулась — кому действовать? Буров чувствовал, что его коллеги-студенты ведут какую-то свою игру, надо уступить им инициативу, пусть продолжают. Но те не спешили, переглядывались.
     Харитон понял заминку по-своему. Он обречённо вздохнул и подошёл к тяге, взял колбу.
     — Распечатать можно?
     — А халат? — подсказала Нина.
     Экспериментатор покорно надел эту химическую амуницию, сняв её с гвоздика рядом с противогазом и очками.
     — Теперь можно?
     — А очки надеть не хочешь? — снова Нина поддразнивающим голосом. — Тебе ведь прошлый раз чудом глаза не задело.
     Харитон надел очки.
     — И перчатки в ящике возьми.
     Очень нехотя студент натянул толстые резиновые перчатки. Подвигал пальцами — очень неуклюже, вряд ли что получится сделать.
     — Помогите мне! — взмолился он. — Раскупорьте колбу и бутылку!
     — Так, попрошу понятых подойти поближе, — официальным голосом выговорила Нина. — Засвидетельствуйте, что распечатываются именно та колба и именно та бутылка.
     Все с любопытством придвинулись. Все, кроме одного.
     — Тарас, а ты чего там торчишь? Иди сюда. Товарищи, освободите место для Тараса. Ну иди же!
     Отставший неторопливо приблизился.
     — Но Харитон защищён, а мы открыты, — проворчал он. — А вдруг рванёт? Рвануло же позавчера.
     — В самом деле, — каким-то фальшивым голосом проговорил Тим. — Как это никто из нас не подумал о защите свидетелей. Нина, подай Тарасу очки-консервы!
     Как и ожидалось, студенты-понятые зашумели.
     — А мы что — рыжие? Почему только ему очки? Мало ли что там у вас выйдёт…
     — Очков на всех не хватит, — пытался успокоить публику доцент Буров.
     — Тогда делайте, что хотите, без нас! — сказал кто-то из толпы.
     — Товарищи, без свидетелей следственный эксперимент не имеет юридической силы, — Куприян Венедиктович почему-то был уверен, что именно этих слов ждут от него сообщники.
     — Добровольцы есть? — Нина подошла к Максиму в дверях.
     Добровольцев не было. Зато нашлось много таких, кто окружил Жанку-парижанку и стал срочно менять ставки с «против» на «за».
     — Там ко взрыву готовятся, — слышались встревоженные голоса. — Жанночка, ну миленькая, я же первый, ты же не успела изменить ставки, правда?
     Девица плотоядно ухмыльнулась и начала делать деньги среди биржевой паники.
     Следственное действо зашло в тупик. Харитон, выглядящий довольно смешно в своём снаряжении, топтался у тяги. Вдруг Тим хлопнул себя по лбу, якобы только сейчас придумав:
     — Знаю, как быть! Раз очков и халатов на всех не хватит, надо поставить колбу в какую-нибудь яму, чтобы осколки полетели вверх либо застряли в земле.
     — Где же поблизости может быть такая яма? — усомнился доцент Буров. — Разве что котлован под новый корпус, но он на другом конце нашего городка.
     — Нет-нет, я имею в виду ямы, охватывающие полуподвальные окна нашего корпуса, — пояснил детектив.
     — Это идея! Но ведь при взрыве может разбиться окошко.
     — А я знаю такое окно, которое забито фанерой. Это близ туалетов, то есть под туалетами. Недалеко и надёжно. Пойдёмте туда.
     Публика восприняла предложение побывать на свежем воздухе на «ура». Убеждение, что взрыв всё-таки будет, укрепилось, ставки у Парижанки взлетели ещё выше.
     — Товарищи, лабораторию мы запираем! — громко сказал Тим. — Вещи можете оставить здесь.
     Харитон сбросил перчатки и сдвинул очки на лоб.
     — Там тебе эта амуниция не понадобится, — Тим снял очки и повесил на гвоздь. — Бери бутылку, а я понесу колбу.
     Все вышли. Доцент Буров запер дверь.
     По дороге им повстречался комендант.
     — Тут бают, что вы взрывать чегой-то надумали, Куприян Венедиктович, — недовольно сказал он после приветствий. — Так надобно проследить за соблюдением техники безопасности. А то позавчера рванули, не предупредив, и стекло тяги треснуло. Надобно выяснить, чья это вина, и за его счёт вставлять новое.
     — Вы ошибаетесь, Калина Мефодьевич, — сказал Тим. — В стекле появилась трещинка, но оно не лопалось от края до края. Послужит ещё так.
     — Ну да, там была небольшая трещина, — подтвердил доцент Буров. — Я ещё помню, осторожно опустил створку, когда Харитон залил колбу для следственного опыта.
     — Не знаю, что вы там закрывали, Куприян Венедиктович, но утром в среду я специально заглянул в вашу лабораторию. Говорю вам — стекло треснуло по всей ширине.
     — Наверное, студенты задели, — равнодушно предположил Тим.
     — Да какие там студенты, ежели я раньше всех туда наведался. Как только на работу пришёл и мне вахтёр сказал о происшествии, я и заглянул в эпицентр энтого самого взрыва. Никто ещё за ключ не расписывался.
     Буров замялся. Неудели он повредил стекло, закрывая раму после опечатывания колбы?
     — Я вижу, вы мне не верите? — рассердился комендант. — Вон, в очках некоторые, а трещину и не углядели. Оттуда ведь идёте, верно? Ну, слепые! Пойдёмте тогда вместе, вместе и полюбуемся на дефект учебно-практического оборудования.
     — Извините, Калина Мефодьевич, сейчас мы никак не можем, — заговорил Тарас. — Мы важный опыт идём ставить, времени в обрез. Трещину можно урегулировать в рабочем порядке.
     Нина и Тим переглянулись.
     — В рабочем, так в рабочем, — отошёл служака. — На обратном ходу и… Давайте, я с вами тоже схожу, а то, чего доброго, вы и в фанере мне трещину продырявите.
     Нина подняла брови и посмотрела на Тима, тот чуть-чуть подмигнул ей.
     — Пойдёмте-пойдёмте, Калина Мефодьевич, — заговорил доцент. — Вы сами увидите, что бояться нечего — яма облицована бетоном, фанера крепкая. Да и взрыв-то будет слабенький, если вообще будет.
     Увеличившаяся на одного человека процессия двинулась дальше. На выходе из здания Нина толкнула Тима:
     — Видишь, Фёдор стоит?
     — Где?
     — Не верти головой, засветишься. На той стороне улицы, за большим платаном. Ну, рядом с мотоциклом.
     До улицы ещё был двор, ограда, тротуар… Какая Нинка глазастая!
     — Интересно, что он тут делает? Его же отчислили.
     — Деловые связи-то остались. А может, восстановиться хочет.
     — Для этого надо идти в корпус административный. — Но тут они свернули за угол.
     На лужайке, на которую выходили матовые окна туалетов, лежал Ник и что-то читал. Мусор из ямы он уже повыкинул, одежду отряхнул. Увидев в толпе друга, еле заметно помотал головой.
     — Вот здесь, — Тим подошёл к краю ямы, бережно поставил к стене колбу. — Ставь бутылку. — Харитон подчинился.
     Все столпились у края и стали смотреть в яму.
     — Дайте-ка я вперёд проверю. — Комендант, тяжело перекидывая ноги, спустился в объямие и по-хозяйски осмотрелся. — Гляди-ка, чисто тут. — Он пощупал фанеру. — А взрыв точно слабенький будет?
     Над ямой показалось лицо Харитона со следами свежих царапин и порезов. Оно ясно говорило о силе предполагавшегося взрыва.
     — Гм, — промычал Калина Мефодьевич. — Как же вы приведёте в действие ваш механизм? Бикфордов шнур у вас есть?
     Искромсанное лицо объяснило, что речь идёт не о сапёрном фугасе, надо просто слить две жидкости, а взрыв — это просто быстрый выход газов. Комендант с недоверием поглядел на колбу, стоящую на бортике на уровне его глаз.
     — Горлышко-то узенькое, — проворчал он. — Слить можно только руками. Ну, а как рванёт?
     Нина сказала, что эта колба официально классифицируется как широкогорлая.
     — Не знаю, что у вас там как классицируется, — стоял на своём хозяин корпуса. — Я человек неучёный. Но глаза имею и вижу, что это не ведро, куда можно вылить бутылку не глядя. Сюда без прицела не попадёшь. А тебе, парень, глаза-то в прошлый раз чудом не задело.
     — Калина Мефодьевич прав, — решил доцент Буров. — Надо надеть очки и халат. — Он порылся в кармане и вынул ключ.
     — Давайте я сбегаю, — готовно вызвалась Нина.
     Буров отдал ключ и довольно улыбнулся:
     — Валяй, Ниночка! Да, и перчатки резиновые не забудь.
     Девушка умчалась. Стоящий в яме задумчиво посмотрел ей вослед и продолжал осматриваться вокруг.
     — Трещин-то в бетоне, трещин, — он осторожно тыкал пальцем. — Тьфу, и трава растёт. Эх, и побег в углу. — Он попытался вырвать его, но не смог. — Ребята, у кого-нибудь есть нож?
     Заныряли руки в карманы, замотались головы.
     — И в портфелях ничего острого или копучего нет? — Калина Мефодьевич говорил по старинке — «портфель».
     — Портфели мы в лаборатории оставили, — сказал кто-то из толпы.
     — И там нет ничего такого? Сбегали бы, а?
     — Давайте я сбегаю, — вызвался Тарас. Его лицо при словах «ничего такого» как-то изменилось. — У меня там что-то такое есть. Если не подойдёт, ланцет захвачу, там под тягой лежит, я знаю.
     — Давай-давай, — ворчливо сказал комендант. — А лучше загляни к вахтёру и спроси топорик. Он знает, где.
     Студент ушёл. Калина Мефодьевич топтался в яме, не зная, чем ещё заняться.
     — Быстро он бегает? — звучали вопросы. — За смертью его не посылают? Лучше бы девчонке сказали, она, я гляжу, шустрая.
     — Да вы же побег обнаружили после её убега, — сказал Буров. — Так чего теперь жалеть.
     — Кого-то она мне со спины напоминает. Особливо бегущей. Помнится, раз я тут наркоманов ловил, что шприцы вон в то окошко совали. И одна девка от меня тогда сбежала. Эта ту напоминает. Правда, та была в юбке, а эта в джинсах, но больно уж похожи со спины.
     Куприян Венедиктович горячо заверил коменданта, что Нина никакого отношения к наркотикам не имеет.
     — Ну-ну! Да теперь и не проверишь ничего. Жаль, что ту я тогда упустил, больно шустро бежала, а тут, шут их дери, камни. Догнал бы, я бы уж её…
     — Что?! — крикнул Тим, бледнея. — Догнали бы и… Так. Ник, ты со мной… — Вызванный поднял голову, продолжая лежать. — Нет, продолжай дежурить. Максим, за мной! Куприян Венедиктович… — Он замялся, потом махнул рукой и бросился бежать. Максим последовал за ним.
     Доцент Буров понял — творится что-то непонятное. Неужели Нина замешана? Нет, если что, надо её защитить!
     — Никифор, смотри за колбой! — скомандовал доцент и пошёл быстрым шагом, потом, махнув рукой на условности, побежал.
     Свидетели недоумённо пялились друг на друга. Первым не выдержал Харитон, покинул лужайку. За ним потянулись остальные.
     — Куда же вы? — орал из ямы комендант. — Да помогите же мне выбраться! Чего я такого сказал, что вы все помчались?
     Дюжий Ник оказал требуемую услугу. Чуть не смахнув ботинком колбу, Калина Мефодьевич выбрался из ямы и пошёл в корпус.
     На колбу никто не покушался. Ник снова лёг на спину, закинул ногу за ногу и заложил руки за голову.

     Запыхавшиеся оперативники мчались по коридору. Вот и открытая дверь лаборатории каталитического синтеза. За ней слышится какая-то возня, хрип, бряканье. Парни вбежали внутрь.
     Нина опрокинуто лежала спиной на столе возле тяги. Правой рукой Тарас вцепился ей в горло, старясь локтем разметелить груди, а левой пытался вырвать кейс из правой руки жертвы. Та хрипела, отбивалась, колотила нападающего по спине левой рукой, дёргала правой, не давая вырвать кейс, отчего тот раскрылся, брякая, вещи так и летали по комнате.
     Максим недаром имел опыт охранной службы. Еле уловимым движением он куда-то двинул нападающего, после чего с Тимом оторвал обмякшее тело от жертвы.
     В дверях показался тяжело дышащий доцент Буров. Мгновенно оценив обстановку, он быстрыми шагами подошёл к столу, дал сильную пощёчину Тарасу, от чего тот бессмысленно дёрнул головой, и стал помогать Нине подняться и прийти в себя.
     Сквозь незакрытую дверь в помещение натекли студенты. Прикинув, что проявлять нежность на людях не стоит, Буров препоручил Нину, с выражением боли поддерживающую и гладящую свой бюст, нескольким девушкам, а сам вместе с Тимом стал разбираться в ситуации.
     — А чего, — оправдывался пришедший в себя Тарас. — Она в мой кейс залезла, а там деньги, личные вещи. Я только пытался забрать своё имущество, она не отдаёт, ну, я и погорячился.
     — Та-ак, — протянул Тим. — Товарищи, не топчите, не топчите вещи, расступитесь! Надо собрать. Эх, кейс-то как лопнул. — Он нагнулся и стал собирать разбросанные вещи в покорёженный «дипломат».
     Вперёд протиснулся Харитон.
     — Это же мой кейс! — вдруг заорал он. — Это мои вещи! Кто его разбил? Уже вторую вещь разбивают, гады!
     Действительно, кейс был его. Хозяин заметался по комнате, вернее, по свободной от студентов части, собирая своё движимое (разлетевшееся) имущество.
     — Где моя кредитная карточка? — раздавался крик. — Кто взял мою карточку? Ну-ка, расступитесь!
     — Ага! — обрадовался Тарас. — Вот за чем она охотилась. Правильно я её прищучил!
     У Бурова заходили желваки на скулах. Но тут за руку его тронул доцент Свинюхин, протиснувшийся сквозь студенческую толпу.
     — Вы мне не ту карточку дали, Куприян Венедиктович, — в окружении студентов он не мог обратиться к коллеге на «ты». — Я просил вашу зарплатную, а эта какая-то студенческая, стипендиальная. Пароль дважды не прошёл, внутри банкомата что-то сверкнуло, как вспышка блица. Наверное, меня по вашей милости сфотографировали как подозрительную личность.
     — Блиц! — вдруг воскликнул Максим. — Вот что это было! Какой же я был дурак! Из окна лаборатории сверкал именно блиц.
     — Подожди, — обернулся к нему Тим. — Своими догадками поделишься в своё время. Пока разберёмся с карточкой. Дайте-ка её сюда, Орест Пантелеевич!
     Доцент протянул ему требуемое, но тут между ними встрял Харитон.
     — Это же моя карточка! — воскликнул он. — Где вы её подобрали? Дайте же сюда!
     — Не понял, — сказал доцент Свинюхин, отдёрнув руку с карточкой. — Коллега, может, мы наедине переговорим?
     — Не надо наедине, — твёрдо сказал Тим. — Харитон на глазах десятка свидетелей признал карточку своей. Теперь вспоминайте, Куприян Венедиктович, где вы взяли эту его вещицу.
     — И вспоминать нечего, — улыбнулся Буров. — Когда я искал акт, то во внутреннем кармане обнаружил свою зарплатную. — Он снова вынул и показал её всем.
     — Но мне вы дали из бокового кармана, — напомнил Орест Пантелеевич.
     — А в боковом кармане была та карточка, что я подобрал в подвале, когда ходил реактив наливать. Думал, что это моя выпала. Так, значит, Харитон, это твоя карточка? — Доцент строго посмотрел на студента.
     — Да я, да я ничего, да это, наверное… — забормотал тот.
     — Знаю-знаю наперёд, что скажешь, — хитро усмехнулся детектив. — Дескать, украли у тебя карточку и в подвал подбросили. Только вот зачем, спрашивается? В подвале она могла пролежать несколько месяцев до обнаружения, нашёл бы её случайно какой-нибудь лаборант и вряд ли нам, сыщикам, сказал бы. Вернул бы тебе за щедрое вознаграждение. Ну. и какой в этом смысл?
     — А я что? Я за воров не в ответе, чего они там думают.
     — Зато за свои слова и поступки в ответе, — хлёстко припечатал сыщик. — Ты проговорился, что бутылка была полная, а потом стал настойчиво уточнять время опечатывания. — Тим достал из кармана смятую бумажку. — Поэтому я акт и припрятал. Хотел, значит, узнать, опечатывали мы бутылку до или после того, как ты подменил содержимое на чистый гидразин?
     — Ничего я не подменял, — огрызнулся Харитон. — У вас нет доказательств.
     — Доказательств нет, но есть интересная информация, — сказал Тим и стал кого-то высматривать в толпе. — Калина Мефодьевич, идите сюда! — Тот вышел вперёд. — Вы бочки в подвале красите?
     — Это моя обязанность, — веско пробасил хозяин корпуса.
     — А как именно?
     — Да китайцев из агрономического нанимаю. Дёшево и сердито.
     — Китайцев? — забеспокоился Харитон.
     — Ну да, их самых. Не пьют, ретиво орудуют и просят мало. Но больше я с ними связываться не буду. Вчера весь день работали, а сегодня — хоть бы один пришёл! Звоню в агроном, как да что. А мне говорят — увезли, дескать, их в больницу с этой… как её… ну, чего у них в ихнем Китае навалом?
     — Атипичной пневмонией? — подсказал кто-то из толпы.
     — Вот-вот, милок, антиповой етой, значит, пневмонией.
     — Что?! — крикнул Харитон, смертельно побледнев. — И вы молчали?! Меня обчихали желтяки эти, а вы ни гу-гу! Да вызовите же кто-нибудь карету! — Он испуганно метался взглядом.
     — Да ты же не был в подвале.
     — Как это не был, когда был! И меня там обчихали. Я не знал, что там китайцы, гидразин спокойно набрать не дадут. Предупреждать надо! — Свидетели шарахнулись от него, образовав пустое пространство. — Да звоните же в «Скорую», жар у меня! Вы же за здоровье студентов отвечаете!
     Комендант первым обнаружил бесхитростность — заулыбался. Увидев это, Тим руками сузил себе глаза, сделался ниже ростом и нарочито чихнул. Отошедшая от мутузенья и незаметно застегнувшая бюстгальтер Нина звонко рассмеялась, Куприян Венедиктович подхватил, студенты последовали за преподавателем. Даже ничего не знающий доцент Свинюхин проникся общим весельем и начал похрюкивать по-поросячьи.
     — Разыграли! — понял, наконец, Харитон. — Ладно, ваша взяла. Был я вчера утром в подвале, налил из бочки в кружку гидразин, потом подменил бутылку. Раскаиваюсь, конечно. — Это прозвучало неубедительно. — Но я уже достаточно наказан, видите — кейс придётся новый покупать, содержимое…
     — Это не я, — раздался голос всеми забытого Тараса. — Это она размахивала твоим кейсом, а потом толпа набежала и всё потоптала.
     — Хорошо, что о себе напомнил, — нежно проговорил Тим. — Так значит, ты обвиняешь Нину в попытке забраться в твой кейс? Что ж, проверим. Где он?
     — Но она же взяла кейс Харитона!
     — Слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Проверить надо обязательно. Может, она сначала твой по ошибке обыскала, а уж потом за Харитонов взялась. — Он незаметно подмигнул обвиняемой. — Видишь, как они похожи?
     Кейсы теперь стояли на столе рядышком и, не попади один в переделку, были бы неотличимы.
     — Та-ак, откроем…
     — Вы не имеете права! — трепыхнулся Тарас, но Максим хорошо знал конвойное дело. Послышался стон боли.
     — А душил ты её и груди метелил по какому праву? — усмехнулся Тим. — Не боись, здесь дюжина свидетелей, ничего у тебя не пропадёт.
     — У меня там интимные вещи! Имею я право на тайну личной жизни?
     — А груди Нинкины нешто не интимные вещи? — сказал кто-то из толпы.
     — Да, у него там Тоськины фото, — вполголоса сказала Нина Тиму. — Может, не надо при всех?
     — Не беспокойся, Тоська не пострадает, ручаюсь, — ответил сыщик. — И личная жизнь тоже. — Он решительно раскрыл кейс. Несколько свидетелей приблизились и сунули туда любопытные носы.
     — Тэ-экс! — Тим взглядом пробежался по интерьеру, пальцами перебрал какие-то бумажки. Тарас трепыхался, но трусливо, двигал плечами. — Ну вот, я так и думал.
     Не успели фотографии вынырнуть из кейса, как Нина схватила их и спрятала за спину.
     — Не дам Тоську позорить!
     — Порви, порви не глядя! — закричал Тарас.
     Тим взял Нину за плечи.
     — Не поддавайся! — шепнул он ей. — Посмотри сначала сама, а потом уж решай.
     Нина отвернулась к стене и глянула на фотографии, закрыв их от посторонних глаз.
     — Ничего не понимаю! — громко и растерянно произнесла она. — Это не Тоська!
     — А кто? Покажи? — заговорили люди, косящие под свидетелей, а на самом деле — обыкновенные зеваки.
     — Колбы какие-то… Тим, глянь! — Фото перекочевали к нему.
     — М-да… На фоне часов. Как я и думал. Куприян Венедиктович, когда я вас ругал за неопечатанную колбу, вы сказали, что хорошо запомнили её шлиф. Вот, посмотрите фото. На каком из них та самая колба.
     Доцент всмотрелся.
     — Вот здесь. Но это не я, это Нина запомнила. Матовый, белый шлиф, у нас колба только одна такая, Нина специально подобрала. А вот на этой самая обычная колба с зернисто-прозрачным шлифом.
     — А какая из колб сфотографирована позже? Там часы на снимках.
     — Обычная колба снята на две минуты позже единственной.
     — Хорошо. Теперь проверим абсолютное время. Максим! Нет-нет, не отпускай его, а просто поверни голову и посмотри. Видишь часы рядом с колбой? Ты не в это время свою тележку катил? Ну, когда вспышки из окна видел?
     — Вроде в это. Слушайте, а давайте посмотрим в акте опечатывания, там указано точное время.
     Буров достал из кармана акт. Он был датирован четвертью часа позже времени на снятых часах.
     — Тогда всё верно, — согласился Максим.
     — Что же это получается… — начал доцент Буров.
     — Минутку, Куприян Венедиктович, вперёд выслушаем последнего свидетеля. Вернее, свидетельницу. Жанна, — возвысил он голос, — вчера у тебя «за» взрыв поставили два человека. Один — вот этот подвальный обчиханный гидразинщик. — Харитон дёрнулся. — А кто второй? Учти, дело серьёзное, о мошенничестве, коммерческой тайной не отговоришься.
     — Как будто сам не знаешь, — она обидчиво поджала губки. — Вот он. — Жест в сторону Тараса. — Я парижанка честная, с мухлачами дружбы не вожу.
     — Осталось взглянуть на саму колбу.
     Незаметно исчезнувшая Нина вдруг появилась в дверях, тяжело дыша. В руках она держала опечатанную колбу.
     — Да, шлиф обычный, — вынес вердикт доцент Буров. — Значит, это подменённая. Как я только раньше на это внимания не обратил! Эх, и рвануло бы сейчас, если бы не вы, ребята. — Он положил одну руку Нине на плечо, другой похлопал Тима. — Но я не понял, если Харитон подменил колбы, зачем он это снимал?
     — Ничего я не подменял! — огрызнулся из угла Харитон. — Кроме гидразина.
     — Он не подменял, Куприян Венедиктович, — подтвердил Тим. — Это дело рук Тараса.
     — Но мотивы?
     — Мотив двоякий, — принялся объяснять сыщик. — Во-первых, сорвать крупный куш на пари. Вы же сами вычислили, что за взрыв ставили двое, и каждый приложил руку к тому, чтобы он прозвучал. Во-вторых, когда Харитон после взрыва на следственном эксперименте получил бы солидную компенсацию, этими снимками его можно было бы шантажировать и вытянуть крупную сумму. Обвинение в мошенничестве — дело серьёзное, особенно когда деньги выкачиваются из карманов и без того небогатых преподавателей.
     Максим мускулистой рукой остановил Харитона, который шёл прямо на Тараса, буравя его злым взглядом.
     — Успеете ещё счёты свести!
     — Ещё вот что учтите, Куприян Венедиктович, — сказал Тим. — Жаль, что здесь нет Ника, но я за него скажу. Он по моей просьбе выяснял, где тем самым вечером снимали, и узнал, что у Тоськи. Я так и думал, ведь фотоаппарат легче всего одолжить под предлогом вечеринки. И мой друг принялся проверять алиби Харитона. Тарас сказал ему, что в то время, когда Макс налетел на вас с тележкой, оба они были уже на вечеринке. Якобы дал алиби Харитону, но на самом же деле это он себе алиби обеспечивал. На вечеринке его, конечно, не было, он колбы подменял и снимал. Позже подошёл, но кто на голых этих тусовках смотрит на часы? И две колбы оказались на плёнке первыми.
     — Та-ак, — размышлял Буров. — Один воспользовался ситуацией, и другой воспользовался. Один подменил в свою пользу, и другой подменил. Но я одного не пойму: почему колба-то у Харитона рванула? У нас-то эксперимент мирно завершился, — выдал он тайну Нины.
     — Чего же тут непонятного? — удивился детектив. — Харитону кто-то подменил колбу или плеснул в неё лишнего ещё в понедельник, рассчитывая на взрыв в среду, но не зная, что он бросится доливать спирт во вторник. Вот и рвануло, так сказать, внепланово. Шантажист, наверное, был очень недоволен.
     — Ты подлил?! — Харитон снова взъярился на Тараса.
     — Тихо, тихо, успокойся, тогда это был не он.
     — А кто?
     — Пока не знаю, но надеюсь узнать в ближайшее время. — Тим посмотрел на часы.
     — А какой шантажист? — удивился доцент Буров. — Харитона же никто не шантажировал.
     — И да, и нет. — Детектив положил руки на два кейса-близнеца, раздолбанный и целенький. — Дело было так. В понедельник шантажист подменяет колбу и, вероятно, в перерыве лекции, суёт записку в кейс, думая, что он Харитонов.
     — А попадает в Тарасов! — догадался Буров.
     — Вот именно. Наш сообразительный друг смекает, что вышла ошибочка и решает помочь собрату по ремеслу, доставить записку по назначению, а заодно переключить выкуп на себя. Думает, кого бы могли шантажировать. И тут ошибается, считая, что Артёма. Аккуратно переписывает записку, заменив левую кабинку на среднюю, и подсовывает превратно вычисленной жертве. Но допускает две ошибки. Во-первых, складывает записку так, чтобы просунуть в щель чуть-чуть приоткрытого кейса. — Он показал это на целом «дипломате». — А у Артёма-то — широкий пакет, и на фига было бумажку так гармошить! И вторая ошибка: перешантаж-то опоздал на день, а в записке осталась «послезавтрашняя среда». Я сразу понял, в чём тут дело. — Не грех было немножко схитрить.
     Не все собравшиеся отчётливо понимали, о чём идет речь, но все слушали взахлёб — настоящий сыщик на их глазах разоблачал настоящих злоумышленников. Жалкий вид Тараса и Харитона говорил яснее слов.
     — Ужо батины охранники с вами разберутся! — зловеще прошипел Артём.
     — Со мной-то за что?! — завопил Харитон. — Я же ничего тебе не сделал!
     — Для профилактики.
     — Это что же, всё на меня? — ужаснулся Тарас. — А настоящий подлюга уйдёт без отмазки? Слушайте, сыскари, давайте я вас найму, заплачу по щедрой таксе, только найдите мне настоящего, мы на него все стрелки переключим. Батиным-то охранникам всё равно на ком разминаться, правда? — Он умоляюще глядел на Артёма.
     — Мы детективы честные, первопреступника найдём в рамках договора с Артёмом, — сказал Тим. — А ты нам лучше помоги, отдай записку, что к тебе по ошибке попала.
     — В секретном отделении кейса она. — Максим уже не держал его, и Тарас нашёл требуемое, подал Тиму.
     «Если не позднее послезавтрашней среды ты не прискотчишь стобаксовку к нижней стороне крышки бачка унитаза в левой кабинке, то в два часа не узнаешь по e-mail, как избежать окончательного подрыва здоровья. Доброжелатель»
     — Хм, — усмехнулся студент-сыщик. — Ты пропустил слово «здоровья». Писал по слову правой и левой рукой и пропустил. «Подрыв здоровья» звучит довольно неопределённо, а просто «подрыв» — почти как «взрыв». Добавил ты по ошибке определённости и попал в кон. Но вот что означает «окончательный»?
     — В воскресенье вечером меня мотоцикл чуть не сбил, — угрюмо сказал Харитон. — Едва увернулся, а фотоаппарат улетел в канаву. Если бы такую записку нашёл в понедельник, наверное, заплатил бы. Скорее всего. Нет, я присоединяюсь к Тарасу: найдите нам гада, а там уж пускай охраннички оттянутся по полной программе!
     Недавно-жалких было не узнать — плечом к плечу выступали рьяные поборники справедливости.
     Тим взглянул на часы, прислушался к какому-то неясному шуму снаружи.
     — Так, дайте подумать. — Он явно тянул время. — Мотоцикл… Кажется, в понедельник я видел какой-то мотоцикл здесь, у ограды. И даже, вроде, именно во время той лекции, когда нас гулять выгоняли. Зря ты нам об этом раньше не сказал.
     — Да кабы я знал! — только и выговорил Харитон.
     — Друзья, в понедельник к кому-нибудь приезжали на мотоцикле? — громко спросил доцент Буров.
     — Ну чего вы так прицепились к этому мотоциклу? — недовольным голосом спросил Артём. — Мало ли к кому Харитон под колёса кинулся, и что — все мотоциклисты под подозрением?
     — К тебе, стало быть, приезжали? — сощурился Тим.
     — Ну, приезжали и с лекции вызвали. Друг приезжал, из одной фирмы, для бати образцы товаров привозил.
     — Друг, говоришь? А этот твой дружище, часом, не в халате на мотоцикле разъезжает?
     — Нет, халат он под мышкой держал. Я ещё подумал — зачем он ему?
     — Зачем-зачем… Да чтобы в лабораторию под видом своего проникнуть! Что лаборантка видит: возятся какие-то спины в халатах у тяги, а вот чего они там вытворяют… Надо бы там, под тягой, зеркала под разными углами понавешать, чтобы всё видно было.
     — Говорила я вам — ни к чему в туалете зеркала, — хихикнула Жанна. — Лучше сюда вот перевесить.
     — Ну, тогда девчонок от тяги не оторвёшь.
     — Так называй нам имя своего друга. Видишь — народ ждёт.
     Свидетели, действительно, затаили дыхание. Артём мешкал, и в этой тишине вдруг прозвучал от двери негромкий голос Ника:
     — Товарищи, у кого-нибудь есть сухие брюки?
     — Га?! — обернулись к нему головы.
     — Ну, лишние брюки есть? Человек один попал в беду, переодеть его надо.
     — У меня есть, — бесстыжая Парижанка свистнула ремнём. — Да вы не бойтесь, у меня внизу колготки такие плотные, что за бриджи сойдут. Теперь так носят. А кому надо?
     Ник с недоверием смотрел на её джинсы.
     — Женские… Надо бы мужские… Ладно, дайте заодно халат какой-нибудь до пят.
     — Да кому надо-то?
     — Да, ты расскажи, — предложил Тим. — Они уже почти всё знают.
     — Без меня рассказывал?
     — Извини, друг, так вышло. По горячим следам шли. Мы тебе потом всё-всё на милкином чаепитии перескажем. А пока выкладывай.
     — Скорей бы надо, он там отмывается. Ну ладно. Лежу, значит, я на травке, Нинка за колбой прибежала и убежала, а я всё лежу. Вдруг слышу — ну о-очень громкий милицейский свисток и вслед за ним такой визгливый голос: «Руки-и-и-и!» Аж подскочил. И соображаю — это ведь наш шарик сработал.
     — Иди ты! Я ведь просил тебя два поросячьих купить.
     — У меня тоже своё соображение имеется. Когда с поличным ловишь, каждая секунда дорога. Не вредно заранее знать, из какой кабинки сигналит. И я помнил, что поросячий шарик мы заложили в средний бачок, а в левый — ментовский. Ну, сигаю в окно, дверь туалета плечом, в дверь левой кабинки с разбегу ногой. А там этот деятель враскоряк стоит — медвежья болезнь с ним приключилась. Сейчас вот отмывается от содержимого своих кишок. Брюки сухие ему нужны.
     — Да кто это?
     — Эй, погодите! — крикнул Артём. — Я не знаю, что у вас случилось там, в сортире, а в понедельник ко мне приезжал Фёдор. Он после отчисления в фирме работает. Солидный такой коммивояжёр.
     — Ну да, Фёдор, — подтвердил Ник. — Иди, посмотри на него, солидного, в без ничего.
     Мужская часть свидетелей уже тихонько испарялась. Куда они направились, догадаться было нетрудно.
     — Что-то не хочется мне с этим деятелем общаться, — плечи Куприяна Венедиктовича пробрала дрожь. — Тебе тоже, Ниночка? Без нас там разберутся.
     — Конечно! — Она спрятала голову ему на груди. Он похлопал мягкое ласковое тело, ещё недавно попавшее в переделку.
     Ник и Тим ввели в дверь Харитона. Нина отпрянула.
     — Окончание следственного эксперимента оформить надобно, — сказал главный сыщик. — Насколько мы понимаем, ходатайствовавший о его проведении снимает своё ходатайство. Так? Так, я тебя спр-р-рашиваю?!
     — Конечно. Чего там. Снимаю, — обречённо проговорил истец.
     — Тем более, что колба не та, а бутылку я разбил, когда в окно прыгал, — усмехнулся Ник.
     — Вот тебе ручка, бумага. Куприян Венедиктович, продиктуйте ему отступную. А мы пойдём — как бы там без нас самосуд не устроили, не надавали голому по… Ну, Нина, тебе по попе будет.
     — Иди, — хихикнула она. — И не забудь разрядить поросячий шарик. Или пускай лучше Фёдор разрядит, а все уйдут — ведь один снаряд дважды в одни штаны не падает. А вечером приходи к Милке, мы, — она повернула лицо к Бурову, — там будем.
     — Где же ещё, Ниночка, — ответил он на её улыбку.

     — А я сразу поняла, что ты подговорил коменданта, ещё до китайцев, — сказала Нина, разрезая торт. — То есть не совсем сразу, а когда он упомянул фанеру. Откуда, спрашивается, он о ней узнал, раз идея о яме у окна якобы только что пришла в голову нашему главному сыщику? — Она положила ему огромный кусок. — Ясно, что сговорились заранее. А уж китайцы… Кстати, стекло в тяге трескалось или нет? Хотела сама глянуть, да с этой катавасией и забыла.
     — Нет, это тоже мой уговор с Калиной Мефодьевичем. — Тим разливал чай. — Ясно, что разбитое стекло наведёт на мысль, что кто-то подменял колбу ночью. Настоящий злоумышленник должен был бы попытаться замять дело. Тарас и замял, чем ещё раз выдал себя.
     — Да он и раму оставил поднятой, — припомнил доцент Буров. — Нет, спасибо, заварки больше не надо. Я думал, может, это я оставил, а ты, Тимофей, выходит, составил на этот счёт подозрения.
     — Да, и ваши расчёты укрепили их. Два человека поставили на взрыв — и ведь не зря. У каждого был свой интерес. Пришлось пожертвовать десяткой, чтобы подсмотреть, сколько у Парижанки в записной книжке денег.
     — Как — пожертвовать? Она же с извинениями раздала всё, что собрала, когда обнаружилось, что пари нечестное.
     — Да ведь тогда-то я об этом не знал! — возразил Тим. — Детективы — не провидцы. Десятка могла уйти с концами, но информацию за неё я получил ценную.
     — Хорошо, что хоть иногда сведения можно покупать. — Ник воевал с громадной ватрушеницей. — А то бродишь по подвалам, по туалетам, сам всё делаешь и вроде бы что-то узнаёшь, а всё, оказывается, не так.
     — Как — не так?
     — Ну, я не знал, зачем Тим обследовал обе кабинки в туалете, но в подвале я понял, что шантаж спланировал человек, хорошо знающий корпус. То есть кто-то из студентов. И я никак не мог подумать на Фёдора — его же отчислили.
     — Надо критически относиться к собранной информации, — назидал Тим. — Помнишь, у Сименона комиссар Мегрэ не сразу поинтересовался уволенным бухгалтером, а он-то и был убийцей. То же и у нас. Фёдор спланировал шантаж, ещё будучи студентом, когда он мог беспрепятственно бродить по всему корпусу и выбирать безопасный путь получения денег. А осуществил замысел уже после отчисления. Чего ему теперь терять? Двум отчислениям не бывать, а одного ему не миновать.
     — Ну ладно, а вот ты всё время спрашивал — почему Артёма не шантажировали по электронной почте. Помнишь? Сейчас-то что думаешь?
     — Это же элементарно! Тарас, в отличие от настоящего шантажиста, действовал с бухты-барахты, он не проверял, кто как часто смотрит свою почту. Да ему и некогда было. Проще и надёжнее было повторять действия настоящего. Тот подсовывает записку — и его подражатель тоже. А чтобы больше напугать жертву, пишет якобы в две руки, через слово — правой рукой и левой. Это он у Конан Дойля позаимствовал. Электронная почта тут не поможет.
     — Но почему Тарас не лазил в бачок?
     — Есть три объяснения. Он, уже подсунув записку, вспомнил про «послезавтрашнюю среду» и решил подождать четверга. Или же понял, что на самом деле жертва — Харитон, значит, его заранее напугали, потому что в самой записке угрозы какие-то невнятные, и он вот-вот раскошелится. А Артёма-то никто не пугал, станет он так просто баксы выкладывать! Нам с Ником, конечно, лестнее всего считать, что Тарас узнал, что Артём нас нанял, и понял, что ничего тут не обломится. Переключился на шантаж Харитона и на заключение пари.
     — Ладно, с этим всё ясно, но почему Фёдор не полез в бачок в среду?
     — Да всё наш клиент Артём! Деловые связи у него, видите ли, с Фёдором. Ну конечно, во вторник Фёдор не мог подложить записку, да и как заподозришь выгодного ему партнёра! Вот и трепался Артём обо всём. Отчего Харитон подорвался так рано, Фёдор, конечно, не понял, зато смекнул, что если тот уже расстался со стобаксовкой, то после такого коварства забрал её обратно, а если не расстался, то тем более не расстанется. И рассказал Артёму страшную сказочку о том, как якобы изуродовали его знакомого, не поддавшегося на подобный шантаж. Когда я с кафедры звонил Артёму, он был так напуган!
     — Что же это выходит? — недоумённо спросил доцент Буров. — Тарас перехватывал шантаж у Фёдора, а Фёдор — у Тараса, и оба они не знали, кто второй.
     — Вот именно! Но в плане запугивания, как видите, Фёдор старался за двоих, и к тому же не побрезговал слупить деньги со своего делового партнёра. И прикатил на своём мотоцикле раньше полвторого, чтобы успеть забрать деньги до второго, неизвестного ему шантажиста. Наверное, считал, что тот будет присутствовать на следственном эксперименте, а уж потом пойдёт в туалет. К сожалению, Артём, трепясь, не упомянул, какую кабинку ему предписали…
     — Да-а… Что же это выходит: отчисляй, не отчисляй — хлопот всё едино не оберёшься?
     — ДА, впору вводить в штат факультета частных детективов для постоянной работы. «Ник энд Тим» — звучит?
     — А Ниночку почему забыли? — заволновался Буров. — Во многих случаях она парням не уступает и вовремя там, где надо, оказывается. Вот в этом деле, вы ушли, когда Харитон буянил, я хотел его осадить, а она мне по ботинку своим каблучком — хлоп! Поняла, что я хотел сказать, что если он реактив добавлял во вторник по плану, то колбу должен был заготовить в воскресенье, а это никак невозможно.
     — Но если бы вы срезали Харитона тогда, мы вряд ли добрались бы до истины, — объяснила девушка. — А так дело закрутилось дальше, должна была возникнуть масса зацепок и возможностей.
     — А по-моему, вы Нину хвалите не за то, — раздался из угла девичий голос. Все повернулись. Всеми забытая Тося отодвинула от себя блюдечко с апельсиновой кожурой и обёртками от конфет. — Она меня выручать кинулась, с сильным парнем бесстрашно сцепилась, вот что главное.
     — Но ведь твоих порнушек в конверте не было! И ты сама об этом знала.
     — Зато Нина не знала. И кинулась в бой за меня очертя голову, а мы ведь даже не подруги. И пострадала за девичью солидарность.
     Тося была довольно крупной девушкой, в теле которой половинились атлетичность и пухлость. Сейчас она была облачена в мягко облегающую кофточку, цвет которой трудно было угадать — сквозь бледную полупрозрачность брызгало жизнеутверждающим цветом молодое упругое тело, тело, явно пренебрегающее разного рода лямками, резинками, подпорками и дающее себя облегать так, как оно есть. Блестящие велосипедные шорты наряду с кофточкой вовсю пользовались этим. И только коротко стриженые волосы давали голове некоторую свободу. Как элегантно она, должно быть, нарушала на вечеринках авторские права Евы на костюм!
     — Твоя очередь, Тося, — пригласил её Буров. — Спасибо на добром слове о Ниночке, расскажи теперь, что знаешь о деле. В частности, когда именно Тарас договорился с тобой о съёмках. Во вторник или раньше, до взрыва?
     — Но со мной договаривался вовсе не Тарас! — Её серые глаза, обрамлённые лишь лёгкими штрихами косметики, удивлённо смотрели на доцента. — Стала бы я…
     — А кто?
     — Харитон, конечно. С ним я хорошо знакома, знаю, что он ничего такого… ну в смысле, когда я нагишом и в позе. Мы регулярно сотрудничаем. Но в тот раз ему осколками всё вокруг глаз посекло, и целиться в видоискатель, наводить на резкость он не мог. И тут Тарас вызвался помочь. Я ещё удивилась: он же с Харитоном не очень дружит.
     — Но ведь и не враждует, верно? — подкрикнул Ник.
     — Я согласилась, — продолжала девушка. — Но попросила Харитошу прийти пораньше — не хотела с Тарасом наедине оставаться. Ждали мы его, ждали, а он сильно опоздал. Теперь понимаю, почему. Пришёл со своим аппаратом — тоже теперь понятно. Харитон бы сам плёнку в проявку отдал.
     — У него, небось, аппарат посолиднее был? — спросил Ник. — Харитон у нас фотохудожествами плотно занимается.
     — Фотоаппарат… Да его этот мотоциклист так трахнул, что фотик хряснул и куда-то в темноту улетел. Я позади шла, всё видела, потом искала-искала в темноте, не нашла. Но по звуку поняла, что агрегат искорёжен. Харитон на скамейке таким огорчённым сидел. Если честно… Ну, тут все свои. — Нина еле заметно кивнула. — В общем, я сама предложила поснимать меня Евой, а снимки продать нудистскому журналу, чтобы добыть деньги на новый аппарат. Так что всё равно у Милки пришлось бы «Кодак» одалживать.
     — А раньше ты как снималась?
     — По-разному. В велосипедном снаряжении, в бикини, в сплошном тонком купальнике телесного цвета, топлесс…
     — Как всё причудливо сплелось, — протянул Куприян Венедиктович. — Но ведь Харитон вроде небеден, раз его шантажировали.
     — Но деньги, заработанные честным, творческим трудом — это совсем не то, то у родителей брать, — объяснила Тося. — К тому же в новом фотоаппарате была бы и моя доля, вроде как подарок. Теперь, конечно, Фёдор должен будет возместить.
     — Возместит-возместит, — Ник подвигал бицепсами. — Безо всякого суда возместит. Эх, жаль, что я не всё видел, дежурить около сортира пришлось.
     — А листочки мои все прочитал? — спросил Тим.
     — От корки до корки, несколько раз! Надоело даже.
     — Дай-ка их сюда.
     Из внутреннего кармана Ник достал сложенные вчетверо листки и подал их другу. Тот развернул, оторвал последний, хитро сощурился:
     — Читал всё, говоришь?
     — А что такое?
     — Да я здесь набросал свои соображения по делу.
     — Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался доцент Буров.
     Прочитав листок, он демонстративно пожал Тиму руку:
     — Но здесь ты пишешь, что хочешь заставить Тараса без пиджака спрыгнуть в яму и возиться с колбой, а сам тем временем обыскать пиджак на предмет фотографий.
     — Не понадобилось, Куприян Венедиктович! Всё по-другому благодаря Нинке обернулось.
     Доцент повернулся к Нику:
     — Значит, всё прочитал и ничего не знаешь?
     Детектив отвёл взгляд и тяжело вздохнул:
     — Признаюсь. Начал читать, да природа сманила. Лежал взглядом в небо и блаженствовал. Когда ещё на законных основаниях побездельничаешь!
     — Ладно, мне тоже есть в чём признаваться, — подбодрил Тим друга. — Нина, это ведь не Харитон, это я выбросил осколки на мусорку, а ведро у вахты оставил. Как-то не подумал об анализе. У меня ведь по аналитике трояк.
     — Ну, раз пошла череда признаний, моя очередь, — чуть-чуть покраснев, сказала Нина. — Я ведь кое-что утаила в том случае с противогазом.
     — Что, Ниночка? Что там можно было утаить? Мы ведь с Тимофеем были рядом и всё видели. Простое незнание техники работы с защитным снаряжением.
     — Но ни вы, ни Тим не знаете, что такое со мною уже было. — Тося понимающе улыбнулась. — Потому что там только девчонки вокруг стояли. Это когда медсестра, что нам санитарию преподавала, заболела, и к нам прислали сержанта с мальчишеской части военной кафедры. Он и решил нас обучить противогазному делу. Мол, химики, а как от газов беречься, не знаете. Всё рассказал: как вдохнуть, задержать дыхание, натянуть резину и медленно выдохнуть. Девчонки хихикали, всерьёз не воспринимали. Я потом уже узнала — ничего они не задерживали, как натянули шлемы, так и задышали, а снаружи-то это слышно. Кое-кто даже коробку ослабил. А я, дура, перед напяливанием надышалась про запас, глубоко вдохнула да так, что чувствую — лифчик пополз. И потом выдыхала медленно-медленно, слушала, как забавно свистит воздух в клапане. Это не по уставу, а так — из девчачьего любопытства. Ну вот, выдохнула, смотрю сквозь мутные стекляшки — все ничего, дышат, шуруют, аж воздух в хоботах гудит. Наверное, прыскали там, под резиной, видя друг друга «слонихами», одна я серьёзная. Ну и расслабилась, ничего не заподозрила. А поскольку надышалась снаружи, некоторое время нос тихо себя вёл, а воздух постепенно выходил из-под маски. Вот вышел воздух, хочу вдохнуть обычным образом — не получается. А вижу — все же дышат. Пытаюсь посильнее втянуть в себя — то же самое. Но знаю, другие девчонки грудью меня не сильнее, а дышат же. Если бы это меня не обмануло, я бы сразу резину сорвала. А так думаю — надо ещё крепче вдыхать. Собралась с силой, делаю мощный вдох — и вдруг вакуум глаза как засосёт! Заслезилась и на кульминации этого усилия чувствую — что-то во мне надорвалось. Больше кислорода на попытки дыхания израсходовала, чем получила от этих попыток. А получила — ноль! Грудь стянуло, в глазах потемнело, дыхательные мышцы задёргало, законвульсировало — это альвеолы в лёгких задрались за остатки несвежего воздуха. У меня душа в пятки, объяснение искать не стала, просто руки сами пошли к голове — скорее сорвать эту чёртову резину и дышать, дышать, дышать! Силы в тот момент у меня ещё оставались, хотя в глазах и темнело. И вот не успела я руки поднять, как чувствую — кто-то их сзади придерживает, сначала за локти, потом, разогнув и подав назад — за запястья. И сержантов голос слышу невнятно сквозь ушную резину: «Спокойнее, девочка, спокойнее, не надо так сразу, в противогазе дышится чуточку тяжелее, чем просто так, соберись, дыши крепче, медленнее, ра-аз, два-а, ра-аз, два-а». Как ему объяснить, что не филоню я, а всё — полный закупор? Дёрнула руками — а он, гад, их всё притормаживает, думает, что я симулирую или неженка. — Тосины глаза округлились. — А грудь уже вовсю конвульсирует, враздрай пошла, как когти львиные её раздирают. Какой-то озноб тело прошиб и кожа такой чувствительной-чувствительной сделалась. Особенно в районе груди, и стало мне казаться, будто лифчик из колючей проволоки или дерюги, а грудная клетка содрогается, бьёт мои нежности об острые шипы, ранит, кровенит. — Девушка покраснела. — Вообще, одета я была обтягивающе: водолазка, днинсы старые и после каждой стирки всё более тугие, под ними скользкие колготки, а иначе не натянешь. Даже волосы — и то туго резинкой стянуты, а поверх-то ещё шлем-маска! На занятиях всяко приходилось делать — и ползать, и нагибаться, и почти что раком становиться. — Лёгкий смешок. — И вот в чувствах обострённых я себя как в шагреневой кольчуге из махровой проволоки ощутила, а изнутри, из лёгких моих задыхающихся, раскручивается моток раскалённой проволоки, врезается прямо в мясо. И бьётся моё бедное тело между двумя этими палачами, терзается, боль дикая. И вдобавок ощущение выворачиваемых из суставов рук. Я потом у девчонок узнавала — нет, чуть-чуть он только назад их отвёл, не по злобе, а чтобы удобнее держать было. А тело судорожно сгибается в пояснице и разгибается, голова мотается, хобот раскачивается и голову дёргает вдобавок-то ко всему. Ежу ясно — плохо человеку, очень плохо. Вдруг чувствую среди этой агонии — отпустил сержант мои руки. Отпустил, а они и не слушаются, бессильно висят, дёргаются, содрогаются вместе с телом, и не снять мне эту дьявольский колпак. И не помогает никто! В ушах шумит, а вокруг хихиканье. Душа в пятки ушла — конец мой настал, думаю, да какой ужасный. И тут как бомба в моих истерзанных лёгких рванула осколочная, в глазах потемнело полностью — всё, отрубилась. Падаю в кромешную тьму с последней мыслью — как хорошо, что всё это наконец кончилось… Очнулась уже с голой головой, страшно воняет резиной, все вокруг суетятся, щёки и шею саднит — нацарапали меня всю, пока противогаз сдирали. Воротник водолазки разорван — дыхание это мне так освобождали. Освободители шутовы! Нет, чтобы коробку закупоренную отвинтить или по шлангу там штык-ножом — нет, отыгрались на моей одежде, будто это она мне дышать мешала, а её у меня негусто. И ещё шишка повыше лба ноет — грохнулась ведь я вперёд. В груди боль. Только с третьей-четвёртой попытки смогла полной грудью вздохнуть, а лифчик пополз и свалился — порвали. Сержант как-то шепеляво и испуганно команды отдаёт. Девчонки мне потом рассказали: он эту затычку вытащил из коробки и в рот себе сунул. Наверное, боялся, что его к ответу привлекут, а так главную улику долой. Сомлела, мол, девочка, от жары и непривычки.
     — Вон оно что! — протянул доцент Буров. — И как же ты с таким опытом опростоволосилась?
     — Да все мысли были о том сначала, как сумку тайком ухватить, а потом — как вас из виду не потерять. И что не вдыхается, я, от вас стремясь не отстать, поздно почувствовала. И тут я свой печальный опыт и припомнила! Вернее, он меня молнией пронзил. Если в тот раз меня просто корёжило, а страх приходил по мере терпения мучений, то сейчас страх, что будет корёжить, меня пробил до пят ещё перед задыханием. Поднимаю руки, чтобы снять резину, о гидразине не думаю, и чувствую, что страх-то их обездвижил не хуже, чем тот сержант. Силы ушли, разве что чуть-чуть похлопать себя по щекам хватило бы. Где уж тут оторвать плотно прилегающую маску! Она ведь на размер меньше, чем надо, была. Сгоряча я её натянула, а что голову жмёт, почуяла ещё до того, как не дышится. Булькнула от страха горлом и вдруг вижу — вы ко мне оборачиваетесь. Мелькнула шальная мысль: «Слон к слонихе поднял хобот…» А потом… Куприян Венедиктович, вы не думайте, целоваться по-настоящему мне почти не приходилось, но знать знаю, что при таких поцелуях дыхание задерживают. И вот почудилось мне… Хорошо-хорошо, я дипломатично скажу. Почудилось, что участвую я в таком долгом, сладком, бездыханном поцелуе с любимым человеком, а вовсе не резина мёртвая меня купорит. И вы знаете — совершилось чудо! Страх мигом исчез, конвульсии начинающиеся — тоже, мне стало хорошо-хорошо, блаженно, под маской как будто посветлело. Самое главное — страх руки освободил, но в таком одурении подумалось что-то вроде «зачем что-то делать, когда так хорошо». Кажется, это зовётся эйфорией. Ваше лицо с хоботом приблизилось, я вообразила ваши глаза за маской и уплыла в какую-то блаженную одурь. А потом, когда пора пришла кончать поцелуй, я глаза открыла — как будто по своей воле открыла! — и вижу, передо мной не одно мужское лицо, а два, и оба перевёрнутые. И самое главное, дышится легко, свободно, как будто и впрямь только чмокнулась и всё. Не всякий раз и на воле так дышу. Только вот резиной воняет, как тогда. Сразу поняла — не поцелуй это был. Грустно… Но бояться уже поздно, правда, Куприян Венедиктович?
     — Наверное, поцелуй переводит человека в режим минимального потребления кислорода, — предположил Буров. — И яркое представление о поцелуе — тоже. Я рад, что тебе не пришлось мучиться, Ниночка, но давай наперёд договоримся: никакой самодеятельности, никакой партизанщины на ниве опасных дел. Тебе кажется, что ты делишь со мной опасности, а на самом деле вселяешь в меня тревогу за тебя. И делу это не помогает. Правда, Тимофей?
     — Тревогу… Значит… Вот это для меня самое главное, Куприян Венедиктович!
     — Положим, я тоже тогда затревожился не на шутку, — сказал Тим. — Один «хобот» выволакивает другого из загазованного подвала. Могло ведь быть гидразиновое отравление, если весь уголь из коробки ушёл на лабораторные работы. А как лечить это отравление, понятия не имею. У меня груз с души упал, когда я увидел эту затычку. Как бороться с удушьем, я, конечно, знаю.
     — И как?
     — В одних случаях — срывать противогаз, в других — заканчивать, наконец, поцелуй, — лукаво улыбнулся сыщик.

Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"