Вероятно, в этой комнате на втором этаже не знали, что нет смысла открывать окна при работающем кондиционере. Во всяком случае, в нескольких шагах от парня, отошедшего к самой стене административного корпуса, чтобы поиграть с мобильником, сверху брызгала тоненькая струйка воды, а перебранка прямо над головой была слышна очень хорошо — окно явно распахнули.
— Нет, это нам не подходит! — сказал резкий женский голос, очевидно, начальнический. — Выдумали бог знает чего!
Владелец мобильника вздрогнул, нахмурился и снова стал набирать номер. Ему мало мешал неуверенный мужской голос:
— Но, Гульнара Айседоровна, ведь может получиться так, что абитуриенты… — и далее затихающее бормотание.
Парень вскинул руку с трубкой к уху. Второе ухо осталось открытым, и оно-то и приняло на себя всю мощь начальственного гласа:
— У нас инструкция! Строго по ней и работаем, и ничего пока не случалось. Делать вам, что ли, нечего, как выдумывать?!
— Мы ведь хотели как лучше… — стал оправдываться мужчина.
— Кто там у тебя, Федюша? — прошелестел в трубке девичий голосок. — Голос-то женский. С кем это ты, а?
— Потом перезвоню, — буркнул парень и нажал отбой. Поговорить спокойно не дадут! Даже под стенами здания, куда он отошёл с оживлённой дорожки, по которой шлялась абитура с родителями и озабоченные члены приёмных комиссий — июль! Идти под кондиционерову струйку не хотелось, а по другую сторону асфальта не было, начиналась вскопанная земля, усаженная цветами. Административный корпус, нечего сказать, был зело ухожен. Наш герой с недовольным видом снова пошёл к оживлённой дорожке, но не успел он дважды шагнуть, как сверху рявкнуло:
— Достали! Голова и так пухом идёт, а тут ещё вы. Вот вам! Всё, не задерживаю!
Парень вздрогнул от удара-щелчка по голове, испуганно обернулся. По пышному кусту роз ещё перекатывался комок смятой бумаги, потом порыв ветра подкатил его поближе к кромке. Вот из-за чего, видать, кипели страсти!
Ушибленный поднял голову. Никто в том самом окне уже не маячил, стихли и голоса. Подобрать бумажку ничто не мешало. Кому-то это на фиг не надо, а мне, может, поинтересоваться? Подберём, разгладим…
Он снова встал под затихшим окном и принялся читать. Хмыкнул раз, хмыкнул два, потом опустил руку с бумажкой и потёр лоб. Мысль напряжённо работала, с губ срывались какие-то отрывочные слова: «Братство… союз… друзей или братьев? Хм-хм, лига защиты интересов… общество.. лига… Общество друзей абитуриентов — ОДА. Неплохо. А может, всё-таки, лига?»
Заверещал мобильник, заткнутый за пояс, взлетела ладонь к уху:
— Алё!
— Что ж не перезваниваешь? — заструился из трубки капризный голосок. — Совсем заговорился с этой… как её… Кто там у тебя была?
— Кто? — Парень помедлил и вдруг, словно дёрнутый током, вздрогнул, решился: — Лиза это была. ЛИ-ЗА. Вернее, будет.
— Какая ещё Лизка? — попёрла в ухо ревность. — Кто она такая-то, а?
— Лига исковой защиты абитуриентов. — Он прикрывал щёку с трубкой и аж присел, чтобы ничего не донеслось наверх. — Не поняла? Ладно, потом растолкую. Встречаемся через полчаса у фонтана. Чао! — Щёлчок.
Глава будущей лиги уже шёл прочь от окна, подарившего ему ценную информацию. По дорожке мимо него сновали абитуриенты. Кое-кому, с хмурыми и даже зарёванными лицами, защита и вправду не помешала бы.
Примерно через месяц после этого, уже в августе, посвежевший и загоревший Куприян Венедиктович Буров сидел в одной из аудиторий административного корпуса и готовился к ответственному делу — проверке письменных работ по специальности его факультета. Поставленный под стол кейс был набит справочниками и чистой бумагой, в отдельном кармашке в полной боевой готовности торчал микрокалькулятор. Доцент в последний раз проверил ручки: красную, чёрную, синюю и откинулся на спинку стула в ожидании. За его манипуляциями с лёгкой усмешкой наблюдал лысоватый коллега с педотделения, представленный ему Альфредом Иннокентьевичем.
— А вы, я вижу, налегке, — чтобы прояснить кривизну его губ, намекнул Буров, указывая на авторучку в нагрудном кармане лёгкой рубашки — ничего другого коллега не принёс.
— Всегда налегке! — шутливо отсалютовал тот. Разъяснения не последовало.
В это время старший по комиссии принёс несколько папок. Куприян Венедиктович с готовностью освободил место на столе, предвидя толстые стопки письменных работ, но это оказались пять очень тонких папочек, даже без клапанов и завязок.
— А где же работы? — удивился доцент.
— А где же минералка? — вторил ему педагог.
— Ой, не дали сразу, сейчас пойду клянчить, — сказал старшой и вышел.
Буров раскрыл одну из папочек и его брови взлетели ещё выше — там лежало только два листочка.
— Позвольте… Что же это такое? Что тут проверять? — растерянно забормотал он.
— Проверять ничего не надо — всё уже проверено до нас! — голосом Моргунова из «Операции Ы» сказал Альфред Иннокентьевич. — Вы, наверное, давно не практиковались, коллега. Вот это, — он вытащил листок, — номерная ведомость. Здесь абитуриенты зашифрованы номерами, в столбце рядом — сколько они набрали сотенных баллов на тесте…
— Как — набрали? Когда успели? Мы же ничего не проверяли!
— Проверял сканер, а печатал баллы принтер, — как малому ребёнку, объясняли ему. — Теперь вот здесь надо рукой проставить десятибалльную отметку и расписаться. Берите шкалу перевода…
— Вот эту?
— Эту-эту, я вам буду называть сотенные баллы, а вы мне футбольте десятичные. Старшой с водой не придёт, как мы управимся!
— Но это же… это же… профанация преподавательской работы! Как же так — расписываться непонятно за что?!
— Куприян Венедиктович! — прозвучал голос с упрёком. — Вам на апелляцию оставаться со старшим, а я пораньше уйти хочу. Опосля повозмущаетесь, вместе с абитурой на апелляции. Сейчас давайте по принципу ать-два! Начинаю: двадцать девять…
Буров нашёл в таблице нужный столбец и ответил. Потом ещё и ещё. Работа пошла шатко-валко, потом на автомате. Машинально бубня цифры, доцент задумался…
С неделю назад его, вырвавшегося с дачи на пару дней в город, по телефону застал Заяц. Просьба коллеги была несколько странной, но несложной: зайти к политологам и узнать, есть ли у них заочное отделение, а также проверить по спискам, прошла ли на дневное некая Юлиана (он назвал фамилию). Куприян Венедиктович наведался в соседний корпус и вечером осведомил Зайца, что интересующая его особа в списках не значится, а заочное отделение, наоборот, имеется. Не скрыл он от коллеги и слухи, циркулировавшие в комиссии: якобы бланк Юлианы по английскому языку был весь закапан, вероятно, слезами, и это сыграло роковую роль. Сканер был железно равнодушен к девичьим переживаниям.
В трубке после этого воцарилась тишина. Потом Заяц каким-то придушенным голосом попросил Бурова подменить его в приёмной комиссии на остающийся август. Обещал компенсировать чем угодно, группу в году лишнюю взять или там курсовика. Куприян Венедиктович согласился, но с условием знать всё. И к вечеру ему принесли
рассказ с правдивым изложением случившегося в июле. Прочитав, Буров погладил подбородок. Ну, раз так — выручу!
Вот почему он сейчас сидел, водя пальцем по таблице и бубня цифры. Альфред Иннокентьевич с очень серьёзным лицом вписывал отметку цифирно и словесно, потом расписывался. Судя по скромности росчерка, остающееся место было уготовано для других «проверяющих». Чёрт побери, что удостоверять своей подписью-то? Что безошибочно по одному столбцу назвал балл в другом?
За первой папочкой последовала вторая, за второй — третья. К концу четвёртой папки Буров почувствовал, что тупеет.
— Интересно, — протянул он, откидываясь назад, потягиваясь и приглашая напарника последовать его примеру. Абиты скрыты за номерами, а те, кто их туда скрывал…
— Шифровальщики?
— Да, шифровальщики — так они вообще никак не обозначены. И разработчики тестов с таблицей этой дурацкой, и сканерщики. Любой мог ошибиться, а вы своей росписью покрываете любые их грехи, всё на себя берёте.
— Не я, а — мы, — снова помянул «операцию Ы» Альфред Иннокентьевич. — Вы тоже сейчас распишетесь, куда деваться? Больно умных тут не жалуют. Вот, я за дверью стоял, когда старшой наш понёс секретарше общие рацпредложения от химиков. Так она на него чуть не матюгнулась! Он потом рассказывал — скомкала бумажку и в окно как швырнёт! Прямо по лысине кому-то. — Он провёл рукой по своей, хохотнул. — Инициатива наказуема. Ну, поехали дальше. Сорок восемь…
Наконец папки кончились. Закрытыми они были сложены друг на друга, а сверху по ним забарабанили нервные пальцы.
— Старшого нашего только за шампанским посылать!
— А вы знаете, где приёмная комиссия? — спросил Буров. — Может, отнести всё туда и дело с концом?
— Это ещё не всё, — ответил напарник. — Старшой должен им показать, что всё выставлено, тогда они дадут пофамильные ведомости и экзаменационные карточки. Всё надо вписать и туда. Вот тогда действительно всё.
— А нам не дадут пофамильные?
— Кто их знает! К тому же старшой должен ещё заверить двойки и десятки. Схожу-ка я его поищу!
Альфред Иннокентьевич взял папочки и вышел. Доцент Буров остался в комнате один со странным чувством. Ещё тогда, когда он корпел над шкалой перевода, то краешком глаза замечал, как кто-то опасливо заглядывает в дверь. Заглянет и тут же убирает голову. Значит, опасения Зайца небеспочвенны. Но, может, это кто-то другой, кто жаждет узнать свою отметку побыстрее и понелегальнее? И только ли узнать?
Через пару минут вернулся старшой с бутылкой — в комиссии минералку всю выпили сами, и он бегал в киоск. Узнав, что Альфред Иннокентьевич ушёл его искать, побежал на встречный розыск. Интересно, долго ли проканителятся эти кошки-мышки?
Куприян Венедиктович подошёл к открытому окну и посмотрел на часы. До апелляции оставалось больше полутора часов. Кстати, если то, чем они занимались сейчас, это «проверка», тогда что такое «апелляция»?
Долго размышлять ему не дали.
— Извините, ради бога, Захар Янович на придёт?
Доцент не спеша обернулся. Заглядывавшее в дверь украдкой видение теперь материализовалось в девушку, боязливо войдя и сделав пару робких шагов. В её больших глазах мучительно умирала надежда и проглядывало разочарование. Это так поразило Бурова, что он лишь долгую секунду спустя перевёл взгляд на одежду. Да,
описание в целом соответствовало, но прохлада августа опустила вишнёвый топ вплоть до пояса, а вместо тоненьких шёлковых бриджей крепкую попку и крутые бёдра облегали бледно-голубые потёртые джинсы. В руках Юлиана держала какую-то бумажку, вцепившись в неё, как утопающий за соломинку.
— Вы его коллега, да? — не желала сдаваться надежда. — Он с вами в паре и сейчас придёт, да? — Большие, ну очень большие глаза, трогательно на лоб с капельками пота спадает чёлка.
По легенде Куприян Венедиктович ничего не знал и просто дежурил в свою очередь.
— Как вы сюда проникли? — заставил он себя сдвинуть брови, доверчивый взгляд растрогал его. — Здесь идёт проверка работ, посторонним вход воспрещён! Особенно знакомым. Вы что, знаете Захара Яновича? Ну, тогда ему будет большой втык!
Девушка побледнела и отступила назад.
— Я уйду, — так жалобно залепетала она, что Буров понял, что переборщил, — я уйду, если это повредит Захару Яновичу. Но я не посторонняя, я из ЛИЗы и собираю подписи. Вот сюда, — она вытянула перед собой листок, как бы защищаясь им.
Доцент заинтересовался — под каким это соусом ломятся к его коллеге?
— Что за Лиза? Проходите, проходите сюда и расскажите толком. Я не смогу заменить Захара Яновича, Лиза?
— Я сама не Лиза, я — Юля. А можно? Меня не выведут, Захару Яновичу не попадёт? Вы не скажете, что я к нему?
— Сейчас у нас перерыв, — успокоил её доцент, — одни ведомости унесли, другие ещё не принесли. Усаживайтесь сюда, за передний стол, и расскажите всё по порядку. Меня, кстати, зовут Куприяном Венедиктовичем.
Юлиана села и повела рассказ. Доброе обхождение успокоило её, и наш герой с удивлением услышал много для себя нового.
Оказывается, ЛИЗА — это Лига исковой защиты абитуриентов. О ней бедная девочка услышала, огорошенная провалом на тестировании по английскому («Тест очень трудный попался, я над ним до упора пропла… продумала»). Какие-то люди стояли и опознавали неудачников по хмурым лицам, совали визитки с номерами телефонов. Она позвонила, а потом и пришла в штаб-квартиру (офис-каморка
в том самом здании), и ей помогли составить иск, но время подавать его пока не пришло — ещё не были собраны подписи всех членов предметных комиссий под «Антибюрократическим консенсусом». А без этого документа судиться бесполезно — абитуриентам, прошедшим в студенты не по конкурсу, а по суду, жизнь испортят, учится спокойно не дадут. Вот она и решила помочь ЛИЗе со сбором подписей, благо все химики из комиссии ей были знакомы: Захар Янович, его лысоватый напарник и две женщины, наперебой утешавшие её, плакавшую над английским тестом. ЛИЗовцы охотно согласились.
Но дело оказалось не таким простым. Сначала Юлиана дежурила перед административным корпусом, ожидая выходящих с папками, но безрезультатно (как потом выяснил Буров, в тот день обе их женщины дежурили в том же корпусе). Тогда она стала обходить корпуса, всюду наталкиваясь на охрану. Сколько пишут каждый предмет в том или ином корпусе, когда закончат — неизвестно. С Зайцевым напарником она столкнулась случайно на улице, но за долю секунды не сообразила, как к нему обратиться — разошлись, кивнув друг другу. В общем, одни неудачи. Оставался Заяц, ради которого, собственно, всё и было затеяно. Но Зайца на проверке работ не было. Был доцент Буров, внимательно и с участием её слушающий.
Сейчас он с любопытством знакомился с «Антибюрократическим консенсусом». В преамбуле красиво говорилось о неотъемлемых правах абитуриентов на образование, о возможных сбоях в работе приёмных комиссий, о широко открытых дверях судов, в которые, однако, абитуриенты не спешат входить, боясь последующей мести со стороны преподавателей. Подчёркивалась несовместимость бюрократических зажимов с идеалами свободы и прав человека. «Нижеподписавшиеся» обязуются игнорировать любую информацию о способе поступления того или иного студента, исходящую из верхов, не говоря уже о рекомендациях по «прищучиванию». Разумеется, всё это было выражено в весьма цветистых фразах. Ниже шли подписи тех, кто клюнул.
Наивная Юлиана! Она думала, что подписавшиеся будут свято исполнять обещанное, руководствуясь принципами рыцарской чести, а вузовская бюрократия устыдится своих командно-административных повадок. Но как подсказывало многоопытному Куприяну Венедиктовичу его чутьё, этот документ изначально предназначался для сохранения в тайне, а подписавшие его преподаватели должны были миндальничать с «судебными студентами» под угрозой оглашения их оплошности. Это ж не шутка — замахнуться на командно-административную систему вуза, поставить под сомнение право начальства решать судьбу всех и вся! Ах, ты решил отстоять свои права в суде — получай полную зачётку двоек! Но слова о либерализме и правах человека были очень красивыми, немудрено, что многие клевали и подписывали.
А Юлиану среди всего этого интересовала только встреча с Зайцем. К защите собственных прав она относилась прохладно и даже подала документы на заочное отделение. Но Буров раньше дежурил у филологов (там и Заяц бы мог!) и поэтому её не встречал.
— Так вы поможете мне, Куприян Венедиктович? — с раненой надеждой спрашивала девушка, с мольбой глядя в его глаза. — Подпись нужна прямо позарез! — Девичье сабо слегка пристукивало от нетерпения.
Доцент Буров помедлил. Но подпись — это всего лишь подпись, о личной встрече речь пока не шла.
— Пожалуй, я мог бы получить подпись Захара Яновича завтра до обеда, — размеренно, взвешивая слова, сказал он. Сболтнёшь, пообещаешь лишку — прицепится! — Это не поздно?
— Я… А нельзя нам поехать к нему сегодня? В ЛИЗе говорят, чем раньше управимся, тем скорей иски подадим.
— Сегодня не гарантирую. Мне ещё на апелляции с двух до трёх надо высидеть, а Захар Янович, может, уехал на дачу. Сегодня же поливной день! И вообще, он закончил приёмные дела в июле, сейчас свободен, как птица. — Нервный, прерывистый вздох. — Сотового у меня нет, так просто с ним не свяжешься. Нет, я наведаюсь к нему завтра утречком, а если его дома нет, так и быть, съезжу на дачу. Заодно жене отвезу, что просила, моя дача там по соседству. К обеду вернусь. Давай-ка сюда этот «консенсус»!
Глаза Юлианы расширились, но нахальства просить адрес, чтобы съездить самой, у неё не хватило.
— Но это… это может быть поздно!
— Послушай, девочка милая! — вдруг резко начал доцент. — Мне вовсе не улыбается, что мой факультет заполнят толпы балбесов, принятых в студенты «по суду». Сейчас студа не отчислишь, не пройдя огонь, воду и медные трубы. А теперь ещё эта ЛИЗА. Я иду навстречу тебе только из чувства сострадания к твоим горестям. Наверное, тест по английскому и впрямь трудный был, они зря не разрешили тебе его переписать. Ну, попытай счастья через суд. Но требовать от меня, чтобы я, бросив все свои дела, не отдохнув, летел к коллеге на дачу без приглашения, как на пожар, потом толкался в переполненной последней электричке… Не будет ли немного много, капитан, как говорят герои Грина? Завтра в обед — чем не срок?
Решительный тон возымел действие. Девушка отступила.
— Но я… я должна сначала посоветоваться со своими. Или хотя бы доложиться. Обещала сегодня ведь, да и бумагу можно ли отдавать в чужие руки.
— Ну, иди, — смилостивился преподаватель. — Я здесь ещё буду ну… полчаса. Ведомости пофамильные заполню и уйду. Я бы тебя пригласил на апелляцию, да не знаю, где её назначат. Управишься за полчаса?
Вместо ответа Юлиана шмыгнула носом. Потом посмотрела на Бурова глазами, полными немой мольбы. Тот был не рад, что согласился уважить коллегу, но теперь уже ничего не попишешь. Вворачивать к слову о «жене Зайца», как уговаривались, он не стал — слишком жестоко.
— Иди-иди! — Он легонько хлопнул её по обнажённому плечу. — И не вешай нос — добудем мы подпись твоего знакомого, чего там! Только не опаздывай.
— Если бы вы знали… — Она вдруг захлебнулась. — Ладно, сейчас приду. — И быстро, отвернувшись, вышла из комнаты.
Эх. притвориться бы ему тогда, что вовсе не знает Захара Яновича! С другой стороны, рассказы и нём лежат в
«Самиздате» и всякий, их читавший, знает, что Куприян Венедиктович и Захар Янович — с одной кафедры.
Но где же всё-таки старшой с напарником? Долго больно они меняют ведомости и ищут друг друга! Поискать, что ли?
Ключ, к счастью, торчал в двери. Буров повернул его снаружи, взял в руку, и только сделав несколько шагов, сообразил, что далеко не уйдёшь. В комнату могут вернуться другие члены приёмных и технических комиссий, негоже держать её запертой.
Что ж, потерявший ключ пьяный искал его под фонарём, где светлее, а мы поищем ЦПК поблизости. Кто-то, кажется, говорил, что она как раз на втором этаже. И доцент стал дёргать ручки всех встречавшихся по коридору дверей.
Одна из дверей, уже за поворотом, поддалась. Куприян Венедиктович бесшумно открыл её (петли были хорошо смазаны) и остановился на пороге.
Спиной к нему сидел за компьютером какой-то человек, по пояс голый, одежда его висела на спинке стула, вокруг громоздились пухлые папки. На экране дисплея красовался до боли знакомый оранжевый бланк тестирования со всеми его крестиками и буковками. Мужик
что-то напевал и одной рукой щёлкал кнопкой мыши, то увеличивая изображение, то снова уменьшая, а другой рукой тыкал в клавиши большого «советского» калькулятора, видно, суммируя баллы. Вдруг напев прервался, оператор чертыхнулся, вытащил из ящика огромную лупу и приблизил её было к экрану, потом опомнился, выхватил из пасти стоящего рядом сканера оранжевый бланк и взялся за него.
Вот как проверяют результаты тестирования! Незваный гость непроизвольно расхохотался. Мужик повернулся без излишней торопливости, но, увидев перед собой незнакомого аккуратно одетого человека, стушевался, нахмурился.
Но ни слова друг другу сказать они не успели. Сзади вдруг пахнуло духами, шуршануло платье и послышался строгий, властный голос:
— Это ещё что такое, Роберт Аскольдович?! Почему дверь нараспашку, посторонние в компьютерном бюро? Я же вас запирала!
Мужчина поспешно вскочил перед начальницей, а зря — сидел он, оказывается, в одних трусах. Скрестил ладони внизу, заоправдывался:
— Я ничего, я вот даже разделся по жаре, так был уверен, что заперт. Он, наверное, сам…
«Он» отступил на шаг, с интересом осмотрел седовластную женщину в глухом платье. Именно она давала «развод караулов». Кажется, признала одного из «винтиков» приёмной системы.
— Здесь святая святых ЦПК — компьютерное бюро, — уже миролюбиво объясняла она, в то время как отвенувшийся компьютерщик смешно дрыгал ногой, не попадая в штанину. — Одной техники здесь на многие миллионы. После заноса бланков дверь запирается и отпирается только тогда, когда напечатаны номерные ведомости, к вечеру. Чего тут смешного?
Смешным оказался ночной горшок, притулившийся под раковиной. Рядом на столе стояла коробка с бутербродами и несколько бутылок минеральной воды (вот почему их так скупо давали!). Да, изоляция была устроена на славу. И всё же дверь оказалась незапертой.
— Вы, наверное, два раза ключ провернули, Гульнара Айседоровна, — предположил Буров. — Вот дверь отпертой и оказалась. Надо поворачивать нечётное число раз. Давайте ключ, покажу.
Вместе они поколдовали над замком, закрыв в итоге дверь. Почему она была отперта, добровольный помощник так и не понял. Но надо было возвращаться — вдруг там люди стоят у запертой двери?
Но никого не было. Поторчав у открытого окна в надежде увидеть Юлиану (интересно, куда она бегала?), Куприян Венедиктович обернулся на стук подошв — это запыхавшийся напарник вносил долгожданные ведомости.
— Разминулись мы со старшим, — торопливо объяснил он. — Потом договорились — он позже забежит, заверит двойки и десятки. А-а, вот и водичка! — Он забулькал прямо из горлышка.
Буров с интересом глядел на пофамильные ведомости.
— Любопытно… От отметки, может, чья-то судьба зависит, а мы их ставим, в глаза человека не видя.
— Всё предусмотрено, — хохотнул Альфред Иннокентьевич. — На экзаменационных карточках фотки приклеены. Ставьте «пары», глядя жертвам в глаза! — Он снова хохотнул и вернулся к минеральной воде.
Куприян Венедиктович пожал плечами. Совет был не только циничен, но и невыполним: отметкам и фотографиям предназначались противоположные стороны листа.
— Меня тут, пока сюда шёл, какая-то девчонка с парнем тормознули, — говорил тем временем напарник, утирая платком подбородок. — Подписи они собирают. — Буров навострил уши. — Я не понял, в чём дело, но подписал. Кажется, ратуют за гуманное отношение к абитуриентам. «Пойми, студент, — изобразил он гайдаевского Хулигана, — сейчас к людям надо помягше, а на вещи смотреть поширше».
— Поздно что-то ратуют, — равнодушно сказал доцент, всматриваясь в лица на фотографиях. — Экзамены даже для заочников кончаются. А девчонка не та, что вы тогда утешали? Ну, в джинсах и малиновой маечке?
— Нет, в белой водолазке и длинной юбке. Но, видать, знакомая, раз поздоровалась. К тому же Лизой назвалась, а та была, кажись, Селена.
— Сильвия!
— Может быть. Волосы, вроде, те. Но у нас инструкция: при переноске ведомостей не останавливаться, в разговоры не вступать. Я и так нарушил. Но целы ведомости, целы, никто не выхватил, пока я там расписывался. Давайте начнём.
Буров ставил отметки, расписывался, но мысли его витали далеко. Неужели судьба вновь свела этих девушек — Юлиану и Сильвию? Случайно ли? Поступила ли Сильвия на свою политологию?
С пофамильными ведомостями провозились чуть дольше — надо было обработать ещё и карточки с фотографиями, куда ленивые «техники» не удосужились вписать предмет и дату. В комнату стали подтягиваться члены технических комиссий, сортировать, тасовать, шифровать бланки. Заскочил запыхавшийся старшой, мигом подмахнул двойки и схватил всю папку, заявив, что отнесёт сам. Ну, сам так сам.
Полчаса давно прошли. Буров несколько раз нетерпеливо поглядывал на часы, потом договорился с соседями, что присмотрят за его кейсом, и пошёл искать Юлиану.
Куда идти — неизвестно. Наверное, к выходу. Но дело было в том, что входов-выходов было несколько. Возле главного прохода грозно сидел вахтёр-охранник, а выход был по другую сторону небольшого застеклённого холла. Предполагалось, что вахтёр следит и за ним и не даёт там входить. Но оптика остекления оказалась очень коварной штукой. «Пятачок» выхода, как установили предприимчивые физики, был «мёртвой зоной», не охваченной полем зрения, хотя без стёкол просматривался бы отменно. В сектор обзора попадало примерно полметра пути от двери до арки лестницы, и быстро входящий через выход был практически неостановим. Особенно, когда люди через легальный вход шли потоком.
Проблема была в том, что входящие через вход и через выход дальше поднимались по разным лестницам, и легко было разминуться. Малость помешкав, Куприян Венедиктович пошёл к дальнему концу коридора. Сразу за поворотом, не доходя до двери на дальнюю лестничную площадку, он наткнулся на девушку, перебиравшую на подоконнике какие-то бумаги.
Одежда совпадала с описанием Альфреда Иннокентьевича. Практически прозрачная водолазка облегала тело, как сосиску кожура, и неясно-телесный цвет сгущался в плотную целомудренную белизну лишь на ровных, чересчур ровных и гладких полушариях. Юбка была не такая уж и длинная — до колен, а при нагибе и того короче. Но — пошире обычных «широких поясов», и мини не смотрелась. Волосы, собранные в хвостик, приятно рыжеватились, ноги обували лёгкие кроссовки. Буров кашлянул.
— Это не вы подписи для ЛИЗы собираете? — осведомился он.
Девушка подняла голову, осмотрела его. Руки сами собой, как у Жеглова, перевернули верхний листок.
— Смотря кто вы, — не очень-то дружелюбно ответила она и отвернулась. Нет, не отвернулась — посмотрела в дальнюю сторону, где стоял и пускал в форточку дым какой-то бритоголовый качок. Поймав её взгляд, он повернул квадратную голову в сторону чужака, глядя куда-то сквозь него, сделал небольшой шаг вперёд. Это, видно, должно было означать угрозу, но выполнено было как-то любительски, неубедительно.
— Ну, предположим, я — Альфред Иннокентьевич, — спокойно скрестил руки на груди доцент, как «Михал Иваныч» в «Бриллиантовой руке».
— А вот и неправда! Альфред Иннокентьевич минут двадцать назад прошёл и расписался.
— Значит, всё-таки собираете подписи?
Девушка зажала себе рот и посмотрела на Бурова испуганными глазами. Потом схватила свои бумажки и, забыв о силовой поддержке, сделала несколько быстрых шагов вдаль.
— Сильвия! — рискнув, крикнул доцент ей в спину. Она застыла, потом медленно повернулась. — Да не убегай ты, у нас общие друзья есть. Тимофей, например. — «Ой!» — Он о «Бурыче» ничего тебе не рассказывал?
— Куприян Венедиктович! — изумлённо вскричала Сильвия. — Это вы?! Нет, правда, вы?
— Да я это, я, двух мнений быть не может. Что, читала
рассказы о нас?
— Ещё бы! Тим мне столько всего натаскал! Только я не думала, не гадала вас этим летом встретить. Он говорил, что вы не в приёмной комиссии и до сентября не появитесь.
— Потому на меня и графу в подписном листе не заготовили? — добродушная усмешка. — Я и в самом деле не в комиссии, просто подменяю э-э… заболевшего коллегу. Ты о себе скажи — поступила?
— Поступила, Куприян Венедиктович! Как с Тимом тогда в парке встретилась — такой, знаете, взлёт у меня наступил! А вы не знаете, — она перешла на шёпот, — у него это с Настей серьёзно или не очень?
— Весной серьёзно было. А почему ты не на отработке?
Сильвия явно доверяла новому старому знакомому.
— Вы знаете, нам, поступившим, в ЛИЗе хороший совет дали — на общее собрание прийти, показаться, а потом уйти в первый же перерыв, пока не обязали отрабатывать. Говорят, можно и через суд освободиться, поскольку принудительный труд незаконен, но это долго и тягомотно, лучше уж хитростью малой. Вы никому не расскажете? — вдруг спохватилась она.
— Я к политологам никакого отношения не имею и доверием девичьим злоупотреблять не приучен. Но вот о ЛИЗе этой мне хотелось бы побольше узнать. Что это за лига такая, кто в ней работает и кого послали к химикам подписи срубать?
— Ну, это, понимаете… А-а, на него внимания не обращайте, это делохранитель.
— Кто?!
Вместо ответа она захлопнула папку со своими бумажками и повернула её лицевой стороной: «Дело». Доцент хмыкнул.
— У нас уже пытались отобрать подписи, вот ЛИЗА и позаботилась. Мы и одеваемся скользко, — она мазнула рукавом водолазки по доцентской руке, легонько скользнула кистью по гладкому полушарию, — юбки наши не узкие, чтоб шагу не мешали, кроссовочки вот на мне. — Она кокетливо выставила ногу, подняла носочек.
— Сильва! — вдруг напомнил о себе «делохранитель», жуя резинку и отрешённо глядя в окно. — Кончай трепаться. Тут комиссия поблизости, а нам надо ещё преподов ловить поодиночке.
— Вот и полови сам пяток минут. Ну, давай же! Имею я право поговорить?
Она отвела доцента к другому окну.
— Вы и в самом деле на одном факультете с Тимом? И как он там у вас? — Буров постучал по стеклу часов. — Ладно-ладно, я понимаю, потом.
Новоиспечённую студентку тоже выловили на выходе из приёмной комиссии, но карточку сунули другую. Сияющим от счастья лицам предназначались обещания «откосить» их от летних отработок, а также предложение подработать на сборе подписей, одновременно научившись нравиться преподавателям. Сильвия с радостью согласилась — она не знала, что Тим наотрез откажется работать вместе с ней весь август, на что она очень рассчитывала, и что ей дадут в пару вот этого «делового». И вот теперь они по лицам, по одежде, по манере держаться различают функционеров приёмной комиссии от рядовых членов-преподавателей и пристают, озираясь, к последним, предлагая своей подписью поддержать дело справедливости.
— А Юлиану ты в этой ЛИЗе не встречала? Ей дачников не поручали?
— В штаб-квартире — нет, но тут, в корпусе, попадалась такая, ну, одетая так, как тогда Захар Янович рассказывал. Только в джинсах она (прямо как я тогда на тестах) и бюст… Тот, долговязый Тимов друг…
— Худаныч?
— Вот-вот, он говорил, что она плоскогрудая.
— Ну ладно, а где ты её в последний раз видела? Дачников ей не поручали?
Но в это время качок выплюнул жвачку в окно и шагнул к ним, красноречиво постукивая себя по часом. Дипломатически-сыскной работой за эти пять минут он себя явно не утруждал.
Бурову вдруг показалосмь, что на дальней площадке, за стеклянной дверью, мелькнуло чьё-то лицо. Мелькнуло и скрылось, но из-за широких плечищ подходившего к ним «делохранителя» ничего рассмотреть не удалось.
— Иду-иду, — заговорила Сильвия. — Вот, возьмите наклейку. — Она торопливо оторвала от целого листа несколько пустых липких марок, на которых обычно пишут цены продавцы, и подала доценту. — Так мы собираем подписи дачников. Вы что-то такое сказали. Потом всё подклеим в общую ведомость и заламинируем. А вот и визитка ЛИЗы.
Она быстро порощалась и пошла вдаль со своим дюжим спутником — агитировать встречных за справедливость.
Куприян Венедиктович задумался. Условленные полчаса, как мы знаем, давно уже прошли, и он не был связан никакими обязательствами с Юлианой. Тем более, неясно, где её искать. Не проверить ли, кто это с дальней площадки следил за сборщиками подписей? Может, постоять тут, помешать шпиону проследить за парочкой?
Доцент Буров отошёл к окну, выходившему в хоздвор — торчать в коридоре было удобнее всего под видом пяленья в окно. Но первый же брошенный в него взгляд донёс — по двору бежит Юлиана. Причём бежит, видать, в панике, спасаясь от кого-то, нелепо, по-девичьи размахивая в стороны руками и захлёстывая голени. В одной руке — свёрнутый в трубочку лист. Подписи. А по коридору ещё удалялись бритый затылок и широкие плечи, не позволявшие забывать, что за сборщиками подписей идёт охота.
Заяц просил подменить его — подменю и по женской части! Ведь если у Юлианы будут неприятности, то это лишь из-за её влюблённости. Нет, надо помочь девчонке! Бежала она вот с этого угла…
Не дожидаясь, когда появится её преследователь, доцент быстро выскочил на дальнюю площадку крыла (там никого, конечно, уже не было) и скатился по боковой лестнице. Перила обожгли ладони, вспомнилась студенческая юность. Внизу он запнулся и, чтобы не упасть, схватился за ручку двери с табличкой «Посторонним выход запрещён!». И вместе с дверью отлетел к стене — она была отперта. В неё и выбежим! Вообще, чёрт знает что! Идёт приёмная кампания, на вахте рьяно шмонают входящих, а здесь всё нараспашку.
Наш герой очутился в хоздворе позади одного из крыльев административного корпуса. Юлианы здесь и след простыл. Не было видно и того, кто за ней гнался. Куда же бежать? Из двора вело два прохода (один — на дорожку между этим и учебным корпусами) и две арки под крыльями.
Куприян Венедиктович попробовал работу следопыта. Но следов не было. Был беспорядок. Там и сям валялся крошеный кирпич, кое-где был просыпан цемент, штабелились доски. Как тут соориентируешься?
Он побрёл, припоминая направление бега девочки. Всё равно непонятно — могла и туда, и сюда. И вдруг вздрогнул. Возле двери в подвал с односкатной крышей валялись бледно-голубые джинсы — точь-в-точь, что были на ней. Сброшенные, видно, в спешке.
Что за фигня? Девушку нагнали, заставили раздеться и уволокли в подвал? Чепуха! Но и сама она не могла сбросить одежду — времени не было, да и зачем — окна вокруг. Доцент подошёл, нагнулся над уликой, пошевелил. Нет, это джинсы мужские, и к тому же грязные — заляпанные то ли асбестом, то ли цементом.
Насмешливый прокуренный голос за спиной произнёс:
— Нужны? Можем уступить. Правда, ребята?
Буров обернулся. Сзади незаметно подошло несколько рабочих. Лица были довольные, покуривающие — видать, сытно пообедали работяги и вот вновь вышли на фронт работ.
— У меня дома получше есть, — небрежно заявил доцент. — Вы мне лучше скажите: пробегала тут по двору девушка? Может, видели её? Сейчас только вот.
— Какая из себя?
— Ну, темноволосая, в розовом лифчике…
— В одном розовом лифчике? — похотливо усмехнулся главный. — А как же, как же! Такую мы завсегда узреть готовы.
— Да погодите, я не так сказал! — Он впопыхах забыл, что с этими людьми надо говорить иначе. — В малиновой маечке, джинсах вон точно такого же цвета, — он пнул тряпьё ногой, — и в босоножках.
— Нам и лифчика много, верно, ребята? — Те гоготали. — Видели мы такую, а как же! Ну, дальше что?
Невозможно было понять, шутят они или говорят правду. Но других свидетелей не было.
— И куда она побежала?
— Куда? Да вот в эту арку! — Бригадир показал рукой.
— Сюда? — Доцент сделал несколько шагов. — Но позвольте, здесь же цементная лужа, а узкий проход перекрыт. А-а, носилки в цемент влипли и загородили проход. Как же она здесь пробежала?
— А перепрыгнула! Ноги у ней длинные, юбка не мешает, молодость опять же. Взяла и сиганула. Верно, ребята? — Ага, ага…
— Но как же мне тут пройти? — Куприян Венедиктович попробовал нагнуться, но тут же оставил эту идею. — Не могли бы вы, ребята, убрать эти носилки? Или хотя бы отодвинуть?
— Э-э, шустрый какой нашёлся! Носилки ему убирай! Мы, ежели знать хошь, втроём с ними всё утро мучились. Помоги, если желаешь, а не то так ступай себе с миром куда ещё. Раз девка тебе не дорога…
— Что ж допустили-то? — Буров похлопал по длинной ручке.
— Где нас звонок с работы застал, там и бросили. Потом, сёдня утром дождь обещали, вон Гумер по Интернету смотрел, верно? — Обросший щетиной восточный рабочий молча кивнул. — А тут сухо! Как в прокладке Always. Вот и верь после этого всяким там интернетам. Конечно, всё засохло.
— Ну, раз по Интернету, тогда помогу. Взялись! Раз-два, ухнем!
Вчетвером они быстро раскачали носилки, вырвали их из цементного плена, оставив в нём хрустнувшую деревяшку, и положили на землю. Не дожидаясь благодарности (а её и не было, окромя ржанья), доцент быстро прошёл под аркой и уже было выходил из-под неё, как сверху брызнула струйка воды — кондиционеры в здании работали исправно даже в прохладу. Обрызганный отступил, машинально вытащил платок, сделал шаг вбок и заутирался. Послышавшийся снаружи разговор подсказал ему, что спешить появляться не стоит.
— Роберт! Слышь меня, чёрт?! — прокричал мужской голос.
— Слышу, привет! — ответил ему более глухой голос откуда-то сверху.
— Ты чего дверь не отпер? Я тут тружусь, отмыкаю боковую, крадусь по коридору. Здрасте — твоя дверь заперта!
— Да отпирал я, отпирал, — заоправдывался Роберт Аскольдович. — Даже до трусов разделся для алиби. Тут зашёл какой-то хмырь, а Гулька углядела, подскочила и снова меня замкнула. Я уж не рискнул снова отпираться, войди в положение.
— А что за хмырь? — Буров тихонько хмыкнул.
— Интеллигент! — с глубоким презрением выдавил Роберт. — В галстуке.
— Что делать-то будем? Листок у меня, вот он. Бросить тебе? Э-э, не перегибайся, грохнешься ещё.
— А не попадёшь ежели? Отскочит — и в яму какую-нибудь. Ты мне зачитай фамилии, зачитай. Много их там?
— Больше было бы, да люди прижимаются, дорого, говорят. Какая-то Лиза цены сбивает. Что за бабка? Только бабки делать мешает. Ладно, слушай сюда. Арендатов — добавить двадцать баллов, Аллахолов — на пять баллов всего наскрёб. Анохин — тот все девяноста пять оплатил. Наличными! Все бы так…
Сверху быстро чирикал карандаш. Куприян Венедиктович решил, что пора вмешаться.
— Я вам не какой-то там «хмырь», — грозно сказал он, выходя из-под арки, — а защитник прав абитуриентов. Роберт Аскольдович давно у нас на подозрении. Сообщника ждали только.
— Он? — со страхом спросил невзрачный испуганный мужичонка, задрав голову.
— Он, он самый! — завопил Роберт. — Беги, Вася!
И Вася рванул. Буров обратил грозный взор наверх, но окно там было закрыто. Будто и не открывалось. А то как же: изоляция — непременное условие объективной проверки работ.
Обозначая погоню, наш герой сделал несколько шагов вслед бегущему, который уже выбегал под другую арку. И вдруг там мелькнула какая-то тень, раздалось глухое шмяканье, отчаянный девичий визг, ругательство. Буров с ужасом узнал голос Юлианы и бросился к месту столкновения.
Мужичок быстро нагибался и подбирал бумажки, не обращая внимания на сбитую и лежащую девушку. Увидев подбегающего «защитника», снова пустился наутёк.
— Ведомость! Он забрал ведомость! — слабым голосом вопила Юлиана, простирая руку в сторону вора. — Захар Яныч, подписи, ведомость. Как же я?
Куприян Венедиктович на секунду помешкал, но телесные травмы девушки не шли ни в какое сравнение с душевными. Ведомость — пропуск к любимому человеку — надо было во что бы то ни стало вернуть.
Буров, недолго думая, бросился вдогонку. Но не пробежав и двух шагов, вдруг с удивлением ощутил, что летит вперёд. Он инстинктивно выбросил вперёд обе руки и шмякнулся о землю, ушибив обе коленки и содрав кожу на локтях.
Потом выяснилось, что постоянная струйка из кондиционера размыла цементную плитку дорожки и проволочная арматура выступила наружу, поднялась под углом. За неё-то и зацепился доцентский башмак. Погоню пришлось по техническим причинам прекратить. К тому же в нагрудном кармане лежали наклейки для сбора подписей. Как он раньше о них не подумал? Конечно, без цветистого текста на унесённой ведомости они выглядели бледновато.
Кряхтя и охая, Буров поднялся, подбрёл к Юлиане. Она уже натянула лямки себе на плечи (налетевший на неё, пытаясь устоять, ухватился за них и сдёрнул), но подняться быстро не могла — болело всё спереди, куда врезался паникёр, ныла лязгнувшая челюсть, а при падении она больно ударилась о плитки попой.
— Встать, идти можешь? — прозвучал заботливый вопрос. — Ну-ка, обопрись на меня. — Сам морщась, он помог ей подняться.
Но когда девушка встала, выяснилось, что идти они могут, только опираясь друг на друга и прихрамывая на все ноги.
— Лиса Алиса и кот Базилио, — пошутил доцент. — Пошли к нам на кафедру, полечимся. Аптечку распатроним, чайку попьём.
— На кафедру Захара Яновича? С удовольствием! Я на стуле его посижу, хорошо?
Вот ведь какая! Так о землю шмякнулась, о себе подумай, а она всё о своём возлюбленном! Значит, в этом что-то есть…
— Лады, пошли! Не возражаешь, если я тебя вот так, за талию?
Девушка не возражала. Чего возражать, если иначе они не дойдут? Прихрамывая на четыре ноги, они поковыляли к учебному корпусу.
Щёлкнул замок. Куприян Венедиктович пропустил спутницу в по-летнему пустынную кафедру.
— Какой стол Захара Яновича? — спросила она? — Вот этот?
— Точно. — Ну, нюх! — Только стул жестковат, погоди, не садись, я тебе профессорский подвезу. — Послышался визгливый лязг и звон колёсиков. — Вот, теперь садись. Больно ты шмякнулась? — Он дерзнул слегка потрогать плотно натянутую формами джинсу.
— Ох, и не говорите! — Она медленно опустилась, морщась, чуть-чуть поёрзала, улыбнулась через силу. — Вроде ничего. А вы как? Ой, да у вас же локти в крови!
— Сиди-сиди, я сам. — Стукнула дверка аптечки, зашуршала вата, булькнул иод. — О-о! — Кричать при девушке было несолидно. — У-у! Дерёт, чёрт! Ну, вроде отпустило. Ещё, чего доброго, собственная кожа решит, что репрессии против неё учиняю. А я-то иод против микробов нацеливал, хотя и по площадям. А как иначе? В каждую микробину не ткнёшь.
— Это вам Захар Янович такую метафору подсказал, да? Мы с ним тогда долго о Сталине разговаривали. Ой, а что это на его столе лежит? Отпечатанное…
«Рассказ 24. Алые паруса »Значит, вы обратили на неё внимание ещё в толпе перед входом, Захар Янович? — уточнил Тим, болтая соломинкой в бокале с коктейлем.« Что это?
— Бучу ты подняла своими чувствами, вот чего, — ответил доцент, всё ещё морщась и массируя колени. Положить лёд на них он по технико-моральным причинам не мог. — Тут такое из-за тебя заварилось! Почитай-почитай, там всё хорошо описано. Вот я сейчас на апелляцию пойду, ты и почитай.
— А почему рассказ двадцать четвёртый? Разве он не отдельный?
— Нет, Никифор с Тимофеем уже давно студенческим сыском занимаются. Правда, у нас тут ничего отпечатанного нет, всё в
Интернете. Ладно, вот уйду я, включу тебе компьютер, м читай себе на здоровье, пусть попка отходит. А спереди этот тип тебя сильно двинул?
Юлиана поморщилась, потёрла себя рукой, залезла внутрь сверху.
— На полном ходу грудь в грудь! Вот тут — всё ноет не знай как. Я потом здесь скинусь и себя осмотрю, ладно? Зеркало, вижу, у вас есть.
— Вот уйду, ты запрись и делай, что надо. А пока скажи — от кого ты так по двору улепётывала?
— Ни от кого. Я вас перехватить хотела, Куприян Венедиктович.
— Меня?!
— Ну да. Дело как вышло. Задержалась я в ЛИЗе дольше условленного, бежала потом через дворы, буераки — как бы не ушли. Вбегаю в университетский двор, смотрю — этот тип дверку отмыкает. Озирнулся и нырк в неё! Ну, я чуток обождала, отдышалась и тоже в неё — чего круголя обходить? Взлетела на второй этаж, уже хотела в коридор выбежать, вдруг вижу: стоите вы с какой-то девчонкой, а к вам бритоголовый идёт. Я его часто вижу — он всё время около ЛИЗовцев отирается. Наверное, шпион приёмной комиссии, а то и боевик. Вы чего улыбаетесь — это очень серьёзно! На нас уже несколько раз налетали, пытались сорвать сбор подписей. Ну, думаю, Куприяну Венедиктовичу ничего не грозит, а у меня при себе такой компромат! Скатилась по лестнице, выбежала и понеслась во весь дух через двор к дорожке между корпусами — вас перехватить. Да, спешила — вы могли сразу же уйти, где тогда вас искать?
— Постой, а ты прыгала через носилки? Ну, который в цемент влипли?
— Какие носилки? Я в проход выбежала, на дорожку, я же говорила. Аж задохнулась вся! Походила-походила — нет вас. Что, думаю, делать? Через вахту не пустят, а снова через ту дверку идти — вы можете выйти в центральный выход и уйти. Хожу-хожу, ничего придумать не могу. Вдруг слышу — из-под арки ваш голос гремит. Радостно так подбежала, чуть только повернулась — трах-тарарах! Главное, падает он вперёд, в мои бретельки вцепился и тянет, тянет, вот-вот порвёт. Аж бумажки свои бросил, шоб в меня ловчее вцепиться. Я за его рукой корпусом веду — натяг-то слабить надо, да не удержалась на ногах и хлоп всей попой об асфальт! А он уже вскочил и бумажки свои и мои хватает. Ну, дальше вы видели.
— М-да, досталось тебе, бедняжка! Ну, расскажи теперь про ЛИЗу.
В этой благодробительной организации всем заправлял невысокий чернявый толстяк, которого все запросто звали Федей (Буров хмыкнул). Однажды он проговорился, что в этой самой комнатке у него был
инновационный офис, да не пошло дело. В другой раз расхвастался:
— Любому бумажкой смятой в башку кинь — что выйдет? А ничего! Мат один. А мне вот так запустили, так я развернул и посмотрел. Нехай, думаю, потом локтей себе обкусаются, что кинули! Ценные идеи в этой бумажке были, ой какие ценные, ежели с умом подойти и обработать. Во-первых, абитура нигде не расписывается: ни на бланке, ни на титуле. Эти дурачки сами предупреждают: мол, на бланке спецквадратик есть для подписи, так вы его не заполняйте! Ещё бы добавили: чтоб ваш адвокат потом ваш тест опроТЕСТовал. В квадратике-то том оранжевым по белому: с правилами тестирования согласен, соответствие ответов вопросам гарантирую. А коли не расписался нигде, стало быть, не факт, что согласен и гарантирует. Ну, наши юристки, — тут он похлопал ниже талии двух дебелых девиц, они захихикали, — знают, что делать.
Во-вторых, — продолжал Федя, хлебнув из бутылки, — сочиненьица-то на белых листах снизу не подмахиваются. Это ж простор для дела! С кем надо, я договорюсь, лучшие перья задействую, и получшеют сочиненьица на пути к проверяльщикам. Конечно, только у нежадных.
Потом, ежели парень или девка паникует и оставляет лист чистым, его просто вкладывают, и всё. Тоже возможности открываются. Скажут наши юристки, что не дали человеку белого листа сразу, а потом уже вложили в работу, когда он её сдал. Нарушили права абитуриента. И за это зацепимся. Докажи поди, что не так было! А надо бы заставлять балбесов писать: »От ответа в части С добровольно отказываюсь«, дата и подпись. Правильно на бумажке было записано, а её смяли — и мне в башку! Спасибо, но пожалеете ещё, снайперы…
Опять же номерная ведомость. Подписи на ней только преподавательские, а откуда, спрашивается, взялись сотенные баллы? Где гарантия, что шифровальщики не напутали? Их-то знак качества где? Да, я знаю, что на апелляции первым делом спрашивают: »Это ваш листок?« и граждане покорно подтверждают, но раз человек опознал свою руку, то и кто-то другой может. А это нарушение анонимности. Всё нам на руку.
И я сам кое-что надумал, — надулся Фёдор гордостью. — Не только из бумажек шандарахнувших мысли черпаем! У них на оранжевом бланке все буквы »ё« как »е« пропечатаны. Добавь к такой пару точек — никто и не заметит. Кроме сканера. Наш, мол, человек писал, надо ему накинуть сверху. Ну, сканер приручить — это в планах, но подходы уже ищем.
— И тут, — продолжала свой рассказ Юлиана, — я рассказала ему что сама надумала. Понимаете, мне было важно, чтобы меня приняли, послали с ведомостью к Захару Яновичу.
— И что же ты придумала, если не секрет?
— Вам расскажу. У нас первое тестирование, по русскому, было в самый разгар июля, жара — не могу! Дома без ничего ходила, правда. И оделась по нулям: стринги, мини-юбочка… ну, знает, их ещё »поясами« зовут, и маленький такой топик, чуть побольше лифчика. Туфли дырчатые на каблуке. Всё белое. Всё! Усадили нас в ярусной аудитории по трое на ряд, я посерёдке, подальше от дежурных. А заходила я со второй волной, когда они пришедшим первыми уже что-то сказали, а нам — нет. И когда уселась с сумкой на место, вижу — внизу два стола и на оба сумки навалены, мобильники.
— Не перехватили тебя по пути?
— Нет, но позже, когда листки раздавали, подошёл дежурный и вежливо так сказал: сумочку на стол! Даже не ругался, а твёрдо так настоял. А я привыкла, что в колледже у нас ругаются по делу и без дела, и даже удивилась. А вот он не ругал, просто в глаза так пристально посмотрел и рукой показал. В вузе всегда так, да?
— Стараемся, — скромно сказал доцент. — Сразу ругаться лезут те, кто свои какие-то комплексы утолить не может. А остальным лучше проявлять спокойную настойчивость. И что стало с сумкой?
— Ну, я вышла на лестницу и стала медленно спускаться, на каблуках потому что, а дежурный этот сверху остался, он какие-то листки разносил. И у меня появилась такая хулиганская мысль. Что, если сумку сейчас выроню или раскроется она, и из неё что-то вывалится? Колени согнув, не присяду — попой о верхнюю ступеньку стукнусь. О-о! — Она привстала и помассировала названное место. — Значит, согнусь в пояснице с прямыми ногами, а вы помните, в чём я была? Представляете видик сзади? Обнажается попка и то немногое сокровенное, что обтягивают стринги, выпячивается из-под ягодиц между бёдер на обозрение вышестоящего. А если ещё ниже нагнуться, ножки раскорячив, то и ещё интереснее будет!
— А… зачем так поступать?
— Да я не хотела нагибаться, просто дежурный должен был так подумать и броситься мне собирать вещи. А я принцессой постою и величаво так приму собранное, »рублём подарю«. Конечно, если дежурный молодой. Тогда думала только о минутной власти над мужчиной. А в ЛИЗе под все эти разговорчики об исках мне другая мысль в голову пришла.
— Какая?
— Что, если бы из сумки вывалились бланки актов во всякие суды, включая Европейский по правам человека? Дежурный бы, конечно, сказал об этом другим, и они бы нас так зауважали! Юроружие у абитуры, мол, наготове. Эта девчонка в газовом платье… ну, мулатка-шоколадка, вы, наверное, не знаете…
— Знаю. Из рассказа, что перед тобой.
— Ой, правда? Ну вот, она тогда говорит: »Топают по аудитории, как слоны, во все щели нам заглядывают, а мы там сидим, как голые на ярком свету. Как тут сосредоточишься, знания покажешь?« У неё там, небось, шпоры были, а не вынешь. А если дежурные напуганы, знают, что мы готовы жаловаться во все инстанции, они нас пристальным вниманием не мучили бы, дали бы шанс шпорщикам.
— Хм… А Фёдор?
— Он говорит: »В августе прохладно, девочки в водолазках и джинсах ходят, какие там щели?« Отмахнулся, в общем.
— Не такой уж и холодный у нас август, — возразил доцент Буров, отхлёбывая чай (они вовсю чаёвничали за этими разговорами). — Навидался и я девичьих раздёжек, не только мои июльские коллеги. Просто Фёдор отнёсся к дельной мысли как к пустой, чтобы ничем не быть тебе обязанным. Сам, небось, использует.
— Как? Ведь он защищает права абитуриентов. Не может быть!
— Права… Разные они бывают, в разных обществах. Вот у тебя возникла, как ты говоришь, хулиганская мысль — эротично нагнуться. А мне вот о другом подумалось, чего ты не заметила. Сбоку и сверху несколько человек должны были видеть, что рядом с тобой сумка лежит, и никто ведь не сообщим дежурным о вопиющем нарушении правил. Сами-то они всё послушно на столы сложили.
— Ой, да разве можно так? Это же стукачество выйдет, донос!
— В солидарном, традиционном обществе это действительно плохо, но ведь сейчас у нас насаждается общество либеральное, гражданское, общество атомизированных индивидов, живущих строго по законам и сигнализирующих наверх об их нарушениях. Это, как они говорят, их гражданский долг.
— Я не поняла — какие атомы? В химии я, Куприян Венедиктович, не очень. Потому и на гуманитарный поступала.
— Ну, как тебе объяснить? Традиционное общество — оно как семья, как целостный организм, люди в нём связаны человеческими связями, поддерживают друг друга, выручаю, сообща переживают беды. А переход к обществу либеральному рвёт эти положительные связи, делит любую группу людей до неделимости, до, так сказать, атомов, то есть отдельных людей, и преобладают между ними силы отталкивания. Проще говоря, человек человеку — волк. Объединяются такие люди только чтобы успешнее »волчиться«, собачиться с другими такими же группами.
— Но это же было просто тестирование!
— А ты погляди другими глазами. Что увидишь? Сидят в отдалении друг от друга малознакомые или вовсе незнакомые люди, разговаривать, передавать что-либо им запрещено. Мало того, они друг другу конкуренты, успех одного уменьшает вероятность успеха другого. И наоборот. Вывели бы тебя с сумкой — кто-то из оставшихся поступил бы. Вспомни, как топтали на лестнице твою соскользнувшую сумочку. — Он вдруг вспомнил, что в рассказе объяснено, почему она »соскользнула«, но было уже поздно.
— Ой, да это они просто толпой шли, ни остановиться, ни обойти. И один мальчик мне помог, а ему руки чуть не отдавили. Это он вам рассказал, как топтали?
— Да, он. Прочитаешь. Но не в случайных симпатиях дело, а в слабости связей и условиях, толкающих вас ко враждебности. Сидят и ниже тебя, и выше, левее и правее…
— Умнее и глупее…
— Нет-нет, это к делу не относится. Знакомость на нуле, ты никому ничего не должна и тебе никто ничего не должен. Потому-то и нет предосудительного в том, чтобы заявить, что сосед нарушает правила. Уклоняется от налогов или там шпаргалит. Не нарушай — и на тебя не настучат, такой вод ход мысли.
— А что же надо делать, по-вашему?
— Будто сама не знаешь! Если соседка нарушила или оплошала, поговори с ней по-человечески, не спеши жаловаться наверх. Сверху последуют репрессии, это озлобит людей, ещё больше изолирует их друг от друга, даже если наказание справедливо.
— Но никто со мной так не поговорил! Значит, общество у нас не традиционное.
— Разговоры в той ситуации привлекли бы внимание, и это был бы тот же стук, только более тонкий, Потом, перед тестированием каждый занят своим, волнуется, ему не до окружающих. А кто сидел слева от тебя — девчонка?
— Кажется, да. Я не помню.
— Вот именно, ты была так поглощена своим, что не помнишь. А девчонке с девчонкой начать знакомиться с замечания как-то неудобно. Ты бы сама кому о сумке сказала?
— Не-ет… Наверное, нет.
— А почему?
— Ну, не знаю. Просто нутром чую, что не стоит. А почему — объяснить не могу.
— Может, потому, что ты верила, что соседка — честная, шпаргалить не будет и сумку случайно захватила?
— Вот-вот, именно поэтому. Кстати, Куприян Венедиктович, а дежурные сами не просили нас »стучать« о сумках, вот мы и не стали!
— Молодец! И ты писала свой тест в психологически комфортной обстановке. Ну, мне пора. — Он посмотрел на часы. — Сейчас загружу тебе рассказы, — щёлкнул тумблер, завыли вентиляторы, осветился, замелькал дисплей, — и сиди себе читай. Запрись изнутри. Никто даже случайно не зайдёт — поливной день! Не поняла? Ну, неважно. И вот что ещё. Прямо сейчас скажи, что ты хочешь взять со стола Захара Яновича на память, чтобы я до сентября мог купить это взамен.
— Вы… Вы и об этом догадались? — Она неровно задышала. — Подождите, не уходите! Я посоветоваться хочу. Как вы думаете, мне отказаться от иска и поступать на заочной, да? Ведь иск — это вроде стука, как я поняла.
— Не спеши! Прочитай вперёд рассказы, пойми, кто такой этот Фёдор и зачем это он об абитуриентах так заботится. Тогда твой вопрос сам собой и решится. А заочное отделение… Где ты работать думаешь, чтоб на нём учиться?
— Не знаю ещё. Но сейчас, говорят, работать не обязательно.
— А кушать чего будешь? На заочном стипендию не платят, не знала? Давай вот как сделаем. Нина (о ней прочтёшь) с нового года наукой заниматься хочет, ей в одиночку с ксероксом трудно будет управляться. Пойдёшь к ней в напарницы?
— А это далеко отсюда?
— Чуть ближе, чем твоя ЛИЗА. В »Собачьей аптеке«.
Девушка подумала.
— Вы не знаете, у Захара Яновича есть собака?
— Нет, но это не проблема — подарим. Всей кафедрой скинемся и подарим.
— Вы просто прелесть!
Она бросилась его целовать, но синяки на груди дали о себе знать. Да и Буров постарался отстраниться.
— Вот, — он с трудом поднялся, оглядел смазанные иодом локти, — загрузил я тебе рассказы, читай сразу с чётвертого.
— А когда у Захара Яновича день рождения? Вы ведь на него ему собачку преподнесёте, да?
— Нет. На свадьбу. Чего так смотришь? Он ведь не только и не столько твой
любимый преподаватель.