Шматок Дарья Алексеевна : другие произведения.

Полет сокола

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Что будет, если молодой князь древних славян окажется обязан жизнью загадочной лесной ведунье? А если в этом мире все еще сохраняют силу древние боги и все загадочные мифические существа? И если людьми правят на самом деле совсем не те силы, что знают большинство людей?
  Глава 1. В краю Приморском
  На залитых солнечным светом лугах и холмах снег растаял уже давно, ютился лишь кое-где в тенистых оврагах последними грязно-белыми клочками, как шерсть линяющего зверя. Кругом, сколько охватывал глаз, зеленели сочные молодые травы, спускаясь пологими уступами к самому морю. В траве белели и золотились звездочки первоцветов, а далее, на берегах извилистой Светлицы, уже окутались зеленоватой дымкой ивы с березами.
  Стремительно мчавшиеся через луг всадники в боевом облачении, как ни спешили, успевали все-таки мысленно удивляться ранней южной весне, вдыхая наполненный ароматами трав и морской солью воздух. Здесь, у Полуденного моря, весна наступала куда раньше, чем в землях дубровичей и полян, смолян и туровцев, откуда большинство из них были родом. Там еще, верно, реки были скованы льдом, и в лесных чащобах не спешил таять снег, и деревья спали крепче медведя в берлоге. Лишь по белым телам берез, доверчиво оттаявших под обманчивыми солнечными лучами, в это время начинал бежать сок, тогда как мудрые дубы и липы и не думали просыпаться до настоящей весны. Но то - в исконных землях, далеких отсюда. А здесь, в Приморском княжестве, на самом краю света, зимы были куда мягче, и весна приходила раньше чуть ли не на два месяца. Здешний березень* вполне мог бы сойти за травень** дальше к северу.
  Уже без малого два года, как князь Ростислав стал править в Белгороде Приморском, а все-таки красота южной земли не наскучила ни ему самому, ни пришедшим с князем дружинникам и другим переселенцам...
  Велика земля, где живут люди, почитающие общих богов - Сварога-Небо и Макошь-Землю, Перуна и Даждьбога, Скотьего Бога Велеса и Богиню Любви Ладу. Хоть и именуют себя по разным племенам, да и говорят не совсем одинаково, а все же происходят от одного корня, и понимают друг друга без труда. Широко расселились: от Студеного моря на дальнем севере, где тепло и свет - редкие гости, и до Теплого моря на полудне; от рубежа с чужеземными королевствами на закате до Великой Степи на восходе. Пожалуй, больше земли и нет ни у какого народа.
  А только все одно мало, чтобы без помех и обид разделить все владения размножившемуся роду князей Родославичей. Как могучее дерево, раскинул он во все стороны крепкие ветви, и каждая стремится перерасти других, чтобы первой дотянуться до животворящих лучшей Даждьбога-Солнце. И трудно придется той ветке, которую злая Недоля загонит в тень более счастливых собратьев.
  Именно так она распорядилась поначалу и нынешним приморским князем, Ростиславом Будимиричем, одним из многочисленных потомков владетельного рода. Ранняя смерть родителей в одну седьмицу во время черного мора разом поставила подрастающего княжича на последнее место в роду. Отцовы братья разделили большую часть наследства, а Ростислав, воспитанный как простой дружинник, должен был раз навсегда понять, что без сильных покровителей ему надеяться не на что.
  - Будь доволен тем, что есть, и почитай старших, как нам велят пресветлые Боги, - так поучал его стрый***-батюшка Градислав, князь туровский и червлянский. - Служи хорошо - поставлю и воеводой, и даже князем удельным, под своей рукой. Чего тебе не хватает? Не в чужой земле ведь в наемниках, а дома, среди родичей. Почему все смотришь волчонком? - порой допытывался у племянника ответа князь Градислав после лишней чарки хмельного меда на пиру.
  Ростислав и сам понимал, что под рукой сильного князя можно прожить благополучно и даже в почете. Но слишком непокорным, своевольным уродился, чтобы смириться и всю жизнь быть подручным, хотя бы и князем. Это значило - всю жизнь идти туда, куда прикажет Градислав или его наследники, жить их интересами, воевать против их врагов. Собачья жизнь. Для того ли он, Ростислав, сам вырезал на щите древний знак рода князей Родославичей - летящего сокола?
  В детстве он с друзьями часто взбирался на обрыв, где гнездились соколы. Ловил и приручал для охоты их птенцов, следил, как завороженный, за стремительным полетом взрослых соколов. Отчаянно дерзкие хищники не только добывали больших и сильных цапель, гусей, но бросались и на людей, защищая свое гнездо. Недаром вещие певцы испокон веков пели о "соколиной отваге". Через знак сокола молодой князь чувствовал особенно тесно кровную связь с предками, тоже почитавшими эту птицу. Однажды и он обретет свободу. Боги создали его князем, а не холопом могущественных родичей, хотя бы и в пожалованном из милости венце.
  На счастье, Ростислав не был окончательно покинут всеми. Память его покойного отца открыла возмужавшему князю кошели старых бояр, а собственная отвага привлекла к нему сердца многих дружинников и простых людей, готовых попытать в жизни счастья. И вот, собрав достаточно сил, он ушел прочь, отказавшись отныне повиноваться любым княжеским указаниям. Тем самым Ростислав сделался изгоем, поставил себя и тех, кто следовал за ним, вне закона - зато при удаче мог выиграть все.
  И он добился своего: стремительно провел свою дружину через безлюдную солончаковую пустошь и захватил Белгород Приморский, так что никто и глазом не успел моргнуть!
  Город на белых прибрежных скалах, выдающихся в море высоким мысом, был основан за много поколений до рождения Ростислава, одним из его предков. Еще тогда замечено было удобное место для поселения и для торговли с лежащим за морем Агайским царством. Тогда же первые пришедшие туда жители, оторвавшись от родных очагов, назвали себя новым племенем - приморянами. Однако же за последующие годы новые князья редко вспоминали о столь далеких окраинах, и Белгород со временем пришел в упадок. Городские стены обветшали, и их никто не чинил. Чужеземные купцы еще привозили на торг свои товары, но не стыдились поднимать цены, а сами платить приморянам за их изделия несправедливо мало. Постепенно жители Приморского княжества привыкли считать себя особым племенем, почти никак не связанным с исконными землями. Сами решали свои дела, сообща устанавливали законы на суде и цены на торгу, как могли, отбивали набеги соседей - горских племен. Последнее им удавалось не всегда, так как приморяне не были особенно воинственны, но больше полагаться было не на кого. Князья в Белгороде если и были, то правили нехотя, будто отбывали изгнание, только и ждали случая, чтобы изменения в сложной разветвленной системе наследования позволили занять более почетный стол в давно обжитых землях, не в приморской глуши.
  Последним из них был Борис, сын князя Градислава, посланный владетельным отцом поучиться княжить. Как надо учиться, Борис, по неопытности и юношескому легкомыслию, не знал, и коротал время в звериных ловах и других развлечениях. Острые на язык приморяне прозвали Бориса Неуком, как молодого коня, непривычного ходить под седлом или в упряжке. Ростиславу двоюродный брат не был соперником. Благодаря внезапному нападению, он захватил Белгород почти без боя. Не сумевшего подготовить оборону Бориса, который был моложе него на целых десять лет, Ростислав выставил прочь, жаловаться отцу на свое поражение. Ему навсегда запомнилось в тот день испуганное, растерянное лицо Бориса, его дрожащий подбородок, да меч, ходивший ходуном в тонких юношеских руках... "Поезжай. Я не сражаюсь с мальчишками", - сказал ему Ростислав, и перешагнул порог княжеского терема...
  Отвлекшись на миг от воспоминаний, князь придержал огненно-рыжего коня, поджидая отставшую за пригорком дружину. Снова вдохнул свежий весенний воздух, так что звенья кольчуги коротко звякнули от напряжения. Да, именно этот запах он запомнил с самого первого дня в Приморском княжестве: запах моря, ветра и пышных зеленых лугов. Запах свободы...
  Самовольно захватив Белгород, он тем самым дал всем понять, что считает себя равным старшим князьям, не имевшим над собой никакой власти, кроме Богов. Можно представить, как это разозлило его дядей и других могущественных властителей, однако оспаривать Приморское княжество у слишком беспокойного родича не решился никто. Да Ростислав и не беспокоился о них. Ему, в отличие от других родичей, бывавших здесь, нравился этот щедрый жаркий край у моря, предел обжитых земель. Здесь можно было все начать сначала, здесь, на границе разных народов, жизнь кипела ключом. Приморское княжество было не самым большим и далеко не самым богатым, но Ростислав не променял бы его ни на какую издавна славную столицу. Именно здесь, где не было прежде ни твердой власти, ни сложившейся местной знати, он сумеет устроить все, как ему хочется.
  За прошедшие без малого два года он и впрямь многого добился. Местным жителям пришелся по душе смелый, деятельный князь, не считавший, как другие, Приморье краем света, забытым Богами. За это время многие дружинники Ростислава переженились на местных девушках, упрочивая свои связи с новой родиной. Простые пахари, рыбаки, виноградари, ремесленники обрели уверенность в будущем; князь Ростислав отвадил жадных до добычи горцев-хасов, и их самих принудил платить дань. Он же приказал восстановить городские стены, и Белгород вновь обрел белизну. Были заново вымощены городские улицы. Княжеские посланники теперь неотступно бывали на торгах, так что ни пришлый, ни свой торговый гость не мог больше безнаказанно обманывать покупателей. Нескольких, самых жадных купцов, по распоряжению князя изгнали прочь, а их имущество, что не могли забрать, выставлено было на поток и разорение. Ростислав не беспокоился, наживая врагов. Он был уверен в собственной силе и отваге, и в своих воинах, и в преданности своих приморян - кого же ему было бояться?
  И нынешняя причина, по которой он всего с сотней дружинников облачились в доспехи и стремительно погоняли коней, тоже была для князя скорее ожидаемым приключением, чем настоящей тревогой. Только что к княжескому терему прискакал на взмыленном коне пастух и, едва отдышавшись, сообщил, что нежданно объявившиеся хасы угоняют коней. Ростислав, немедля, поднял сотню воинов. Вполне достаточно на полторы сотни горцев, что насчитал пастух. Следовало наказать татей немедленно, и кто же мог указать князю, что не его дело отражать пограничные набеги? Воевода Вышеслав попробовал было - князь хоть и не указал старику, другу своего отца, его место, как мог бы с кем другим, но и не стал слушать. Он твердо решил сам отвадить горцев от своих владений. Но прежде неплохо бы, когда догонит, кое-что выяснить у них...
  С князем почти поравнялся, отстав на половину конского корпуса, сотник Ярец, одногодок Ростислава. Глянул из-под свода шлема зелеными, как у рыси, глазами, обратился к князю просто, как и до сих пор говорили дружинники, прошедшие вместе весь путь, от детских игр до Приморского княжества:
  - Скажи, кто мог ждать такой наглости от горских волков? Уже год, как они платят тебе дань. Как это они решились так быстро отточить новые зубы?
  Князь, думавший о том же, кивнул, осадив заплясавшего под ним Огонька.
  - В этом есть какая-то загадка, и я хочу все выяснить. С чего хасы вдруг решились нарушить клятву? А если уж осмелились, то почему их так мало для настоящего набега? Они знают, что мы умеем сражаться...
  С этими словами Ростислав подстегнул коня плеткой, пуская его вниз по склону, по следу уходивших татей. За его спиной земля дрожала от конского топота. Весело перекликались воины. Сотник Ярец на мгновение придержал коня, чтобы выровнять строй:
  - Эй! Волосожар, Третьяк, Мал, Остромир - вперед!
  След угнанного табуна легко было найти на мягкой земле, на вытоптанной траве, еще не успевшей подняться. Воины видели, что враг успел уйти недалеко. Но направление следа было странным: хасы почему-то спешили не к родным горам, как следовало бы мелкой шайке, уносящей ноги от справедливой мести, а как раз в противоположную сторону, вдоль моря! Засада, ловушка для возможной погони? Но посланные князем Ростиславом разведчики не заметили никаких новых следов. Ну что ж, осталось гнаться за хасами совсем недолго, чтобы открыть все тайны...
  Нагнали татей возле Ольховой Балки, густо поросшей еще не успевшим зазеленеть кустарником. Видно, здесь произошла заминка: горцы, услышав погоню, хотели спрятать в овраге угнанных коней, но те упорно сопротивлялись, ржали, свирепо вставали на дыбы, так что хасам, хоть и опытным конникам, нелегко было сладить с ними.
  При виде найденной пропажи у Ростислава отлегло от сердца, и он даже подумал, что похитители не так уж виноваты. До чего хороши были кони, откормившиеся на отборном овсе и ячмене, выгулявшиеся на сочной весенней траве, вспоенные ключевой водой Светлицы! Не кони - лебеди, пышущие силой, с ногами как у оленей, готовы день и ночь скакать без устали, шерсть - чистый заморский шелк, а гривы - не у каждой девушки косы будут гуще. Коней не хуже княжеского Огонька в том табуне нашелся бы с десяток, а для боярина или воеводы незазорно оседлать почти каждого.
  Ну где же было горцам, способным ценить хороших коней, устоять, увидев таких красавцев? Ростислав тихо рассмеялся, увидев издалека, как хасы в кожаных латах и бурках из войлока, пытаются стреножить его коней. Будь он сам не приморянским князем, а набежником-горцем, тоже бы, пожалуй, не устоял перед искушением заполучить таких скакунов. Это не то что ночью, таясь от солнечного света, увести у соседа корову; здесь не татьба - удаль...
  Но решить все должен был бой. По знаку князя все закрепили застежки шлемов, подняли щиты на уровень плеч, обнажили мечи. В тот же миг лавина хасов развернула коней навстречу приморянам с оглушительным воплем. Солнце сверкнуло над вершиной горы и отразилось тысячей отблесков от лезвий изогнутых горских сабель.
  Князь Ростислав сразу заметил среди горцев высокого и могучего всадника, должно быть, их предводителя. Тот при первом появлении приморян на всем скаку перепрыгнул с одного из захваченных коней на своего собственного огромного вороного жеребца, так что кое-кто даже присвистнул от удивления. Теперь всадник, первым стремительно бросившись навстречу приморянскому князю, сделал знак своим подождать. Вождям надлежало сойтись в поединке первыми. Ростислав вскинул меч, приветствуя горца в знак уважения: тот сделал как раз то, на что он надеялся больше всего. Похоже, что перед ним был сильный и отважный противник. Жаль, что довелось встретиться именно так...
  Прямой, длинным лучом, меч и серповидная сабля столкнулись в воздухе и высекли сноп искр. Затем кони, огненно-рыжий у одного и вороной великан у другого, унесли всадников в разные стороны, но лишь затем, чтобы тут же съехаться вновь, повинуясь нажиму колен.
  Ловко закрывшись щитом от удара в голову, приморянский князь гневно воскликнул на ломаном горском наречии:
  - Как могли вы, вероломные хасы, нарушить договор?! Или мало с вас прошлогодней дани?
  Поодаль от обоих вождей сшиблись два отряда, рассыпались на пары, поединщики кружились друг перед другом в диковинном конном танце. Однако и князь Ростислав, и вожак горцев были достаточно опытны, чтобы, обмениваясь тяжелыми ударами, разговаривать и не терять бдительности. Похоже было, что упрек в вероломстве оскорбил горца: он горделиво выпрямился в седле, и отвечал Ростиславу на его родном языке, хоть и с заметным акцентом:
  - Нет, князь приморский, другие хасы не нарушали данную тебе клятву, клянусь Богом Неба Уашхо, которого вы зовете Сварогом! Я - Эреджиб Черный Беркут, и больше не принадлежу ни к одному хасинскому роду, а эти люди ушли со мной. Если ты убьешь меня, это многих порадует там, в горах.
  С этими словами горец обрушил князю на шею такой удар саблей, словно хотел немедленно убить человека, узнавшего его тайну. Лишь крепкая кольчуга, да вовремя подставленный край щита спасли Ростислава. Но он не чувствовал к противнику ненависти, хоть и держался настороже. Стало быть, тот тоже был изгоем, как и он сам. И, видя в бою предводителя горцев, заметив, как он первым выехал ему навстречу, как возмутился на оскорбление своих соплеменников, хоть и бывших, - Ростислав не мог представить его преступником, изгнанным справедливо. Жаль, что Боги не дали им случая узнать друг друга лучше...
  - А по мне, хасам следовало бы оплакивать твое изгнание, Черный Беркут, - произнес он вслух, целя в бок промчавшемуся мимо противнику. Туда, где полы валяной черной бурки разошлись в стороны, в самом деле, как крылья могучего горного орла...
  Но горец, хоть и выглядел рослым и массивным, был ловок как барс: он нырнул под брюхо коню, так что меч противника просвистел в воздухе. Затем, вернувшись в седло, он стремительно бросился навстречу Ростиславу.
  - Какое тебе, пришелец с севера, дело до хасов? Правда, ты хорошо дерешься, и я бы хотел встретиться с тобой при лучших обстоятельствах... Что ж, есть, наверное, в горах люди, оплакивающие мой уход. Но есть и жадные, завистливые старики, оберегающие каждую кроху власти - они теперь спят спокойно, когда крылья Черного Беркута не застилают им солнце...
  Теперь в словах горца не слышалось ни гордости, ни ярости, одно лишь ровное, обреченное спокойствие. Это помогло Ростиславу принять окончательное решение.
  Так значит, боги не позволили им встретиться иначе, как в жестоком бою?
  Оба поединщика снова разъехались в разные стороны, словно собираясь пустить коней вскачь. Однако медлили, несколько мгновений не двигаясь и ничего не говоря. И вдруг одновременно опустили меч и саблю. Князь Ростислав воскликнул первым, чувствуя, как на душе становится легче:
  - Нет, клянусь золотой секирой Перуна! Мне совсем не хочется тебя убивать. Мы с тобой слишком похожи, чтобы не попытаться узнать друг друга лучше. Оставайся у меня, в Белгороде Приморском, и эти кони, и все, чем я владею, будет принадлежать и тебе с твоими дружинниками.
  Эреджиб Черный Беркут вздрогнул, точно раненый, выпрямился в седле, и стремительно бросил саблю в ножны.
  - Да будет так! У нас говорят: смелый враг лучше трусливого друга. Я тоже рад, что мне не придется убить тебя. Коней я возвращаю; ни один из них не потерпел никакого ущерба.
  Оба вождя, сняв латные рукавицы, крепко пожали друг другу руки. Затем поспешили усмирить своих воинов, как раз вовремя, пока те не перешли к ожесточенной сече, недоступной голосу разума.
  Только одна пара еще продолжала рубиться, когда остальные уже разъехались в разные стороны, с любопытством приглядываясь друг к другу. Десятник Волосожар, самый горячий и воинственный из Ростиславовых дружинников, схлестнулся с воином-хасом, одетым в кожаные латы, не заметив даже княжеского приказа. К одному лишь стремился в этот миг: дотянуться, наконец, до противника, который с удивительной ловкостью отражал все удары и порой сам переходил в наступление. Это было тем досаднее лихому десятнику, что его соперник, судя по тонкой, гибкой фигуре, казался совсем молодым. Ну где ж тут отказаться от поединка, не справившись с каким-то юнцом?!
  Но молодой хас неожиданно повернул коня и на всем скаку ударил саблей по шлему Волосожара. Удар был скользящий; шлем выдержал, но его застежки лопнули, и он покатился по земле, звеня, как пустой горшок. Приморянин замер, как оглушенный бык, не сразу приходя в себя. К вспотевшему лбу липли рыжие пряди волос, за которые он и получил свое имя. Он удивленно замотал головой, и только теперь заметил, что битва закончилась.
  - Клянусь секирой Перуна, ты можешь гордиться своим ударом, сын славного отца! - признал Волосожар, уже без оружия съезжаясь со своим недавним противником.
  В ответ из-под шлема молодого хаса донесся смешок, и приглушенный голос проговорил:
  - У моего отца никогда не было сыновей!
  Ничего не понимающий Волосожар только заморгал глазами, как сова днем, решив, что ему мерещится от удара по голове.
  - А... а кто же ты тогда? - протянул он, совсем сбитый с толку.
  Вместо ответа тот, кого он считал молодым горцем, сорвал с головы шлем. На плечи упали две черных косы, перевитые ремешками, открылось смуглое узкое лицо горянки, смелое и решительное, с резкими чертами, но, несомненно, женское.
  - Я - Куара, дочь Лаухана, и мне не впервой учить тех, кто говорит, что таких, как я, не должно быть на свете, - многозначительно проговорила она.
  - Куара - моя названная сестра, и ей тоже нелегко приходилось в родном ауле, - добавил Эреджиб Черный Беркут, как бы объясняя резкий ответ девушки.
  Но, хоть некоторые приморяне и поглядывали на воительницу с удивлением, никто не проронил ненужного слова. Даже запальчивый Волосожар неожиданно низко склонил перед своей победительницей еще гудящую от удара голову...
  Спустя некоторое время недавние враги, наскоро разделив на бывшем поле боя походную снедь, направились к городу, ведя возвращенных коней. Князь Ростислав и Эреджиб Черный Беркут немного задержались, спешившись и наблюдая, как отъезжают другие.
  - Я вижу, Боги послали нам обоим счастливый день, - весело сказал Ростислав, сняв шлем и подставив ветру золотистые кудри. Глаза его, синие, яркие как летнее небо, всегда глядели широко и внимательно, словно хотели окинуть мир до самого окоема. Коротко подстриженная светлая борода, четкий с горбинкой нос - в нем заметна была кровь древнего рода князей Родославичей.
  Хоть князь был высокого роста, а предводитель хасов, став рядом, оказался выше на полголовы и заметно шире в плечах. Волосы и длинные вислые усы как смоль, поверх кожаных лат - бурка, как черные крылья. В отличие от большинства горцев, глаза у Эреджиба были не темные, а стальные с синевой - признак древней породы нартов. Он не сразу ответил Ростиславу:
  - Я благодарен тебе, что ты позволил нам остаться в краю, где видна священная Харама-гора, - он склонил голову, поглядев в сторону одной из белеющих вдали горных вершин. - Отныне твой враг - наш враг, твоя битва - наша битва. Только, если ты вправду принял нас как друзей, а не слуг - не посылай нас биться против других хасов. Хоть они изгнали меня, я не хочу обнажать против них саблю.
  - Клянусь секирой Перуна, - пообещал Ростислав, - ты и твои дружинники всегда будете сражаться лишь тогда, когда пожелаете сами. Ты - мой союзник, а не подданный.
  Просьба горца лишь усилила его уважение к этому человеку, и в изгнании не утратившему гордость, и по-прежнему привязанному к жестоко обошедшейся с ним родине.
  Уже садясь на коня, он спросил у нового союзника, не сдержав своего любопытства:
  - А куда ты держал путь со своей дружиной до нынешнего дня?
  - Собирался пойти в наемники к какому-нибудь могущественному властелину, которому нужны полторы сотни острых сабель и надежных сердец. Мы думали окончательно решить, спустившись к морю. Быть может, сели бы на корабль и отплыли к агайскому царю-базилевсу. Или пошли бы на север, к тамошним князьям, что одного рода с тобой.
  От его объяснения Ростислав улыбнулся еще веселее. Выходит, он дерзко отнял полторы сотни отличных воинов у своих соседей за морем либо же у своих родичей-князей. Однако он был уверен, что его самого сегодняшний день обогатил гораздо больше!
  
  * Березень - одно из старославянских названий марта.
  ** Травень - май.
  *** Стрый - дядя по отцу.
  Глава 2. Княжеский лов
  Прошло еще две седьмицы. Близился праздник Весеннего Равноденствия, когда сияющая колесница Даждьбога уже поднимается на небо высоко и надолго. Здесь, на теплом берегу Полуденного моря, этот день означал саму весну, а не только предзнаменование ее, как в северных землях. Скоро вспыхнут праздничные костры в каждом селе и каждой веси Приморья, скоро поселяне в лучших праздничных одеждах, нарочно сбереженных до этого дня в ларцах, покатят под гору горящее колесо, а девушки будут водить хороводы, встречая весну...
  А пока что жизнь шла своим чередом. Даже приход в Белгород хасов, прежде бывших для приморян лишь врагами, всколыхнул было среди горожан слухи и пересуды, но никого особенно не испугал. Все видели, как вождь пришельцев принес за себя и свою дружину клятву на мече перед священным Перуновым дубом, а такой клятвы не нарушить никому. Кроме того, князь Ростислав доверял новым союзникам, а в его способности завоевывать людские сердца все давно убедились. Почему бы ему и не сделать друзьями воинственных горцев? Иногда горожане еще вздрагивали, если хасы стремительно проносились на ветроногих конях по улицам, к княжескому терему, где жили в особом дворе, отдельно от дружинников-приморян, но постепенно привыкли.
  Накануне праздника князь Ростислав собрал кметей на большой звериный лов. Ему сообщили, что в поля возле Ясной Дубравы забрело стадо туров. На свете не было дичи желаннее, но и опаснее этих могучих степных быков. Из турьего рога сладок был медовый напиток, из кожи только что сраженного тура дружинники-кмети вырезали себе пояса. Но даже опытным воинам трудно было одолеть огромного буй-тура, и каждый год кто-нибудь из ловчих погибал, то подброшенный вместе с конем на рога, то растоптанный каменными копытами. Лов туров помогал дружинникам и в мирное время не терять ловкости и сноровки.
  За зиму князь Ростислав набрал в дружину много молодых парней, еще не носивших турьего пояса. Теперь следовало добыть им знаки отличия, а заодно и запасти мяса на менее благоприятное время, а то ведь такая орава не то что тура - индрика-зверя съест!
  Выехали на лов, как обычно, со смехом и шутками, припоминая разные забавные случаи, происходившие в прошлые разы. Но, приближаясь к Ясной Дубраве, обогнув стоявшее на окраине село того же имени, все заметно посерьезнели. Теперь главным было не спугнуть прежде времени чутких зверей. Коней пустили шагом, их копыта мягко ступали по пышному травяному ковру. Ветер дул в сторону ловчих, так что туры не должны были их почуять.
  Туры не ушли; ловчие сразу заметили их, подъехав со стороны опушки. Два десятка туриц, несколько телят, прошлогодних и совсем маленьких. Три подросших бычка, пока еще не вызвавших ревность быка-отца, безжалостно изгонявшего возможных соперников. И, наконец, сам буй-тур - величественный и страшный, почти черный зверь, с размахом рогов в косую сажень. Он пасся чуть в стороне, низко опустив тяжелую косматую голову, временами озираясь по сторонам. В это время, когда в стаде много маленьких телят, к ним мог подобраться какой-нибудь хищник, и долг вожака был оберегать свою семью. Но тур привык не бояться никаких врагов. С тех пор, как он достиг зрелости, ни стая волков, ни медведь-шатун не решались напасть на предводительствуемое им стадо. Его спина приходилась вровень с головой самого рослого мужчины, а весом - если бы кто-нибудь отважился его взвесить, - старый тур потянул бы на шестьдесят пудов с половиной. Никто, кроме людей, не посмел бы угрожать степному великану.
  Князь Ростислав, затаив дыхание, следил за бродившими по полю великолепными животными. Сердце его отчаянно билось, руки сами тянулись к тетиве лука и метательной сулице. Заметив раскрасневшиеся лица своих ближников, их горящие азартом глаза, князь понял, что и их сейчас сжигает древняя и темная, как земля, ловчая страсть. Торопливо зашептал хриплым сдавленным голосом последние наставления:
  - Только не коров! Соблюдайте правду лесную...
  Впрочем, князь мог бы и не напоминать. И без того воины целились лишь в быков и холостых телок. В каждом роду с малолетства передавали завет: нет ничего хуже, чем убить кормящую самку любого зверя, погубить вместе с матерью и малых детенышей. Это наверняка разгневает всех лесных богов и Мать-Ладу, покровительницу всего, что рождается и растет.
  Град стрел опередил всадников, метнувшихся с лесной опушки навстречу турам. Один бычок упал, другой, споткнувшись, тщетно пытался подняться: в плечо вонзилась стрела, и онемевшая нога не действовала. Испуганные коровы пустились бежать, трубным мычанием подзывая телят. Но зато большой бык, хоть и в его шкуре то там, то здесь качалось оперение стрел, не подумал убегать вместе с ними. Яростно взревев, бык бросился навстречу ловчим, словно боль лишь придала ему сил. От рева тура, казалось, должна была расколоться земля. Лошади, увидев мчащееся на них длиннорогое мохнатое чудовище, хрипели, взбрыкивали, стремясь умчаться прочь. Вот такие мгновения и показывали, кто из воинов сумеет осадить понесшего коня и сам сохранит достаточно самообладания, чтобы точно метнуть в зверя тяжелую сулицу. Это честное состязание: чудовищная сила животного против многочисленности людей, стрелы и копья - против огромных рогов. Бык рискует жизнью, но ею рискуют и ловчие; кто еще первым отправится в Ирий...
  Так и на сей раз, двое всадников, не сумев совладать с перепуганными лошадьми, вылетели из седла. Одного разъяренный тур тут же вмял в землю, оставив лишь влажное месиво. Второго подхватил на коня воин-хас, оказавшийся рядом, и как раз вовремя - бык уже нагонял их.
  Новый ливень из сулиц встретил приближающегося тура. Тот тяжело дышал, на черной морде выступила пена, смешанная с кровью. Теперь бык уже не бежал, но, остановившись, рыл землю копытом и, грозно склонил голову, поворачивался то к одному, то к другому всаднику.
  Теперь ловчие, предчувствуя близкую победу, окружали зверя все теснее, выбирая место, чтобы точнее вонзить копье. Здесь никто не мог знать точно, чей именно удар сразит быка окончательно, поэтому сам князь и его воеводы не имели преимуществ перед простыми дружинниками. Вот и сейчас князь Ростислав, вонзив копье в шею раненому туру, вынужден был развернуть коня прочь, уворачиваясь сам от все еще грозных рогов.
  Долго сражался за свою жизнь могучий тур. Быть может, он знал, что тем самым дает время своим самкам с детенышами уйти подальше. Не раз, когда всем казалось, что тур слабеет, он вдруг переходил в наступление. Еще двух ловчих он сбил с коней, мертвых или тяжело раненых. Третьего, молодого парня, рвущегося раздобыть дружинный пояс, бык зацепил лишь кончиком рога, и парень покатился по окровавленной траве, подвывая и зажимая руками лицо.
  Наконец, животное, из ран которого струились потоки крови, шумно вздохнуло и опустилось на изрытую землю, будто собираясь заснуть. В тот же миг, по знаку, данному князем, молодые кмети накинулись на тушу быка, как стая ястребов. У каждого был заранее припасен с собой острый нож: ведь пояса полагалось нарезать, пока тур еще не остыл. Кое-как поднялся даже парень, которому бык рассек лицо. Сотник Ярец осмотрел его рану и дал полотенце, остановить кровь.
  - Повезло тебе: почти до кости рассек, но могло быть хуже. Зваться тебе отныне Остророгом, - напутствовал он молодого дружинника. - Ну, теперь беги, вырежи себе пояс. Ты же не раздумал его получить?
  Теперь парень, преодолевая боль, от которой временами темнело в глазах, усердно работал ножом вместе с другими сверстниками, не думая, приживется ли новое прозвище.
  Когда дело первой важности было сделано, князь Ростислав коснулся ладонью лба убитого тура, где в середине меж рогов шерсть курчавилась жесткими завитками.
  - Ступай в Ирий, скажи Предку-Быку: мы честно взяли верх, жизнь за жизнь. Отдыхай на небе, князь туров, а потом Мать-Лада снова сошьет тебе косматую шубу и вернет опять бродить по степи, - это было древнее заклятье, призывающее дух убитого зверя не гневаться на людей.
  Кроме большого тура, убили еще молодого быка и двух телок. Второй молодой бык ушел с коровами; что ж, когда подрастет, стадо не останется без вожака. Третьего, раненого в ногу, ловчие поймали живым и привязали меж двух коней. Молодого тура с едва начавшими прорезаться рогами еще можно приручить на племя. Будет пастись на пастбище среди домашних коров, со спиленными рогами и кольцом в носу. Зато приток дикой крови надолго сделает приморских коров крепче и сильнее.
  Трое ловчих за нынешнюю удачу заплатили жизнью, еще четверо человек ранены, и три коня. Но на тура идти - не на зайца, здесь каждый готов к риску. Погибших кметей положили на отдельную подводу, накрыли траурным белым полотном. Дома их ждал погребальный костер.
  А здесь, на поляне, по ним уже готовились справлять тризну. На костре жарились бычьи языки и другие лакомые куски. Хасы под предводительством Эреджиба Черного Беркута готовили мясо по-своему, обмакивая в вино и нанизывая на вертел. Снова зазвучали оживленные разговоры и давние воспоминания. Воины знали: погибшие товарищи не осудили бы их, поняли бы желание отвести душу после пережитой опасности.
  - Помню, еще в Червлянске, павший сегодня Остей однажды, когда все напились, пообещал притащить из лесу живую рысь. И ведь приволок-таки, в ту же ночь, не успев похмелиться! Связанную по лапам, в наморднике. Помните, князь Градислав потом долго держал эту рысь в клетке, похвалялся всем храбростью своих воинов? Только мы знали, что дело-то не только в храбрости, но и в медовухе...
  - А помните, как Боривой однажды в засаду у степняцкого стойбища забыл плащ? Так и просидел всю ночь до утра, замерз, точно пес, а все же не выдал себя, даже стучать зубами не смел!
  - А когда мы собирались в поход на Приморье...
  - А нам, когда собирались в кмети, батюшка строго-настрого сказал: идите, да слушайтесь князя, воеводу и иных прочих начальников. Бездельников да лоботрясов никто держать не станет! - подал голос один из новых дружинников, потерявший на этом лове двоюродного брата.
  Так вспоминали воины погибших товарищей...
  
  До самого вечера продолжались княжеские ловы. После самой желанной, но и самой опасной дичи - туров, еще не насытили древнюю страсть, а зверья в Ясной Дубраве было еще много. Заполевали пять волков, двух лис, несколько косуль и зайцев. Стреляли влет по поднявшимся на крыло тяжелым дрофам и юрким стрепетам. Разыскали в чащобе клыкастого вепря и после долгой борьбы загнали его в сеть и поразили копьями.
  Наконец, ловчая страсть пошла на убыль, пресытившись жертвами этого дня, человеческими и звериными. Подводу с телами погибших отправили домой вперед, снаряжать на погребальный костер. Добытую дичь также увезли в город. Туша огромного тура не поместилась на телегу, так что ее поволокли сзади, по шерсти, привязав за шею.
  Самые заядлые ловчие еще бродили по лесу, по одному - по двое,с копьем наперевес, но уже без особого азарта. Не столько выслеживали дичь, сколько гуляли. Ушел в чащу и сам князь Ростислав, никого не позвав с собой. Не ища больше добычи, любовался расцветающим лесом: первоцветами в тени больших деревьев, розоватыми ореховыми сережками, первыми набухающими древесными почками. Задумавшись, не заметил, как вышел на берег Звонца, притока Светлицы. Летом ручей почти пересыхал, тек тонкой струйкой, но сейчас, когда в него влились воды от растаявшего высоко в горах снега, поднялся и уже не звенел, точно бубенчик на шее ребенка, а грозно бурлил, неся стремительные волны с гребнями пены.
  После запеченного на углях мяса хотелось пить. Нагнувшись, Ростислав зачерпнул воды пригоршней, жадно глотнул кристально чистую воду, такую ледяную, что от нее заломило зубы. Усмехнулся: иногда глоток ключевой воды у звериного водопоя бывает слаще и милее изысканных заморских вин из золотого кубка...
  На ветку ольхи над его головой присела ранняя кукушка и закуковала. Сквозь еще не одетые ветки князь разглядел темную спинку птицы и полосатую, как у ястреба, грудь. Спросил ее в шутку, как спрашивают при гадании, лишь слегка переиначив вопрос:
  - Кукушка, кукушка: сколько лет мне быть князем в приморянах?
  Но чуткая птица, испугавшись человеческого голоса, вспорхнула и улетела прочь, не прокуковав ни разу. Ростислав проводил ее взглядом, беззаботно махнул рукой.
  И вдруг услышал слабое блеяние и отдаленный перестук, как будто кто-то взбрыкивал, все на одном месте, не отдаляясь и не приближаясь. Подумав, что это, может быть, издыхает подстреленный на ловах зверь, Ростислав направился в ту сторону, вглубь леса.
  Идти пришлось недалеко. Странные звуки доносились со звериной тропы, спускающейся к берегу Звонца. Там, среди густых зарослей орешника и боярышника, переплетенных колючей ежевикой, князь увидел полугодовалого косуленка, беспомощно распростершегося на земле. Шею хрипящего, задыхающегося детеныша туго обвила петля из конского волоса.
  При виде этой ловушки Ростислав потемнел от ярости, непроизвольно схватился за висевшую на поясе плеть. Окажись сейчас перед ним тот, кто повесил эту петлю на тропе, князь бы охотно угостил его плетью! Что это не кто-то из его воинов, Ростислав даже не сомневался. Настоящий ловчий берет жизнь зверя открыто, в честном состязании, и выбирает лучшего, достойного противника, как и на поле боя. А ставить силки, не зная, кто в них попадет, да еще весной, когда у одних зверей детеныши, а другие как раз готовятся обзавестись потомством, - это последняя подлость. Должно быть, кто-то из сельчан, не умея иначе изловить зверя, повесил на крепком кусту коварную петлю...
  Чем больше брыкался косуленок, пытаясь освободиться, тем туже затягивалась петля. Он хрипло дышал, высунув язык, глаза выкатились в ужасе. В нескольких шагах от детеныша притаилась в кустах косуля-мать. Она тоже вся дрожала, даже появление человека не заставило ее покинуть гибнущего сына. То и дело жалобно блеяла, точно жалуясь, что не может ничего сделать.
  Князь Ростислав не стал медлить. Достав нож, перерезал скользкую, туго свитую петлю, хоть и не был уверен, выживет ли косуленок. Потом отступил, не желая волновать животных. И тут же косуля бросилась к лежащему на земле детенышу, жалобно блея и вылизывая его, как в миг его появления на свет.
  Стараясь двигаться бесшумно, Ростислав ушел прочь от косули с детенышем, пока им было не до него. Оглянувшись назад, заметил, что косуленок пытается подняться на еще нетвердых ногах. Не дали Боги случиться худшему. Теперь, может статься, не разгневаются. А то, в иных лесах, бывало, Лешие уводили прочь все зверье в наказание за людскую жестокость да жадность, и пустели леса, оставалось ловить разве что мышей. И почему это люди бывают неразумны?
  Молодой князь улыбнулся, довольный не только удачей на ловах, но и тем, что сохранил жизнь беспомощному косуленку и его матери. Взглянул в просвет меж окутавшихся зеленой дымкой ветвей...
  И увидел девушку.
  Она появилась внезапно и без всякого звука, будто сама Дева-Весна, соткавшись из невесомой, как фата невесты, лесной мглы. Светлые волосы пронизаны льющимся с неба солнечным сиянием, прозрачно-голубые, как вода в роднике, глаза смотрели внимательно, но в глубине их он в одно невероятно долгое мгновение успел разглядеть веселые искорки. Заметил еще удивленно приподнятые брови девушки ("Точно птица взмахнула крыльями!"), ее маленький прямой нос. Вишневого цвета полные губы чуть приоткрылись, показав белоснежную полоску зубов.
  Она стояла так, озаренная светом, в котором он успел еще разглядеть ее белоснежную шею, покатые и одновременно сильные обнаженные плечи. На ней была надета лишь короткая сорочка без рукавов, цвета только что распустившейся молодой листвы, и этот наряд нисколько не скрывал очертаний ее стройной, хорошо сложенной фигуры. Еще Ростислав успел разглядеть, что на девушке не было никакой обуви. Нет, совершенно точно - она стояла на сухой опавшей хвое босая и, казалось, это не причиняло ей ни малейшего неудобства. Просто удивительно, что он успел так много охватить взглядом за короткое мгновение...
  Девушка исчезла так же стремительно и внезапно, как появилась. Тут же погас солнечный луч, косматое облако затянуло небо. Но князь Ростислав еще долго глядел широко раскрытыми глазами туда, где явилось прекрасное видение, в отчаянной надежде, что оно вернется. Однако ничего не происходило.
  Ростислав не знал, сколько времени он высматривал ее здесь, на лесной поляне. Забыл обо всем на свете, и о ждавших его людях. Думал лишь об одном: увидеть ее хотя бы еще раз, а там будь что будет! Несколько раз он бросался ее искать, услышав в стороне шорох, но там никого не было. Хотел позвать ее, но вовремя понял, как это будет глупо. Наконец, прижался пылающим лбом к шершавой коре сосны на том самом месте, где стояла девушка.
  "Кто же она?! Хорошо, если простая девушка, из села или какой-нибудь веси поблизости. Хотя странно: как это она подошла незаметно, да и скрылась, точно растаяла? Но все равно, если она живая, из плоти и крови, я найду ее где угодно... А может, это русалка или лесная дева - вила? Или я вправду видел саму Богиню Весны, дочь Матери-Лады? А может, Полудница ударила меня безумящей стрелой, и она лишь померещилась мне? Да нет, ведь еще совсем не жарко... Наконец, было бы несправедливо, окажись она всего лишь наваждением! Если ее нет на земле, значит, нет ни весны, ни красоты... Боги, помогите, чтобы она была взаправду, и я мог ее найти!"
  Князь шептал, как в бреду, то горячие заверения найти загадочный призрак, то просьбы к Богам, и все еще отчаянно надеялся вновь увидеть ее. Но чуда не произошло. Где-то треснула обломанная ветка под совсем не девичьей стопой. Затем кусты раздвинулись, и на поляну вышел парень, одетый, как все ловчие, в рубашку и штаны из оленьей кожи, в мягкие сапоги.
  - Ты здесь, княже! - обрадовался парень. - А меня воевода Улеб Вышеславич послал найти тебя. Уже вечер, пора ехать: скоро начнутся праздничные гулянья... Но что с тобой? Здоров ли ты?
  Ростиславу потребовалось некоторое время, чтобы вернуться к земным делам и узнать стоявшего перед ним... Ну да, конечно, это Злат, молодой кметь с густыми пшеничными кудрями, как у девушки.
  - Все хорошо, - ответил князь, не без сожаления покидая вслед за провожатым заветную поляну.
  По правде говоря, он едва не рассказал первому же встретившемуся человеку о пригрезившейся девушке, не спросил его совета. Злат был неглуп и надежен, кроме того, как здешний уроженец, мог помочь князю найти незнакомку... Но все-таки Ростислав не решился откровенничать. Не только простому кмету - даже ближайшим друзьям: Улебу, Ярцу, вождю хасов Эреджибу и другим, такого не расскажешь запросто. Они-то ведь не видели лесную красавицу наяву, как видел он!
  Вернувшись к ожидавшим его ловчим, князь сумел скрыть смятение, хоть и был непривычно молчалив и задумчив. Но, если кто из княжьих ближников и заметил что-то, не подали виду. Уже в сумерках поехали прочь, видя, как поодаль, в каждой окрестной веси, загораются праздничные огни.
  Ростиславу не хотелось уезжать далеко от того места, где видел девушку. Он подумал даже, если не сумеет найти ее быстро, остаться жить на той поляне в Ясной Дубраве, пока она - кем бы ни была, - не появится вновь. Но, утешив себя мыслью, что она, возможно, все-таки здешняя уроженка, а, если так, непременно будет на празднике, князь поехал во главе своего отряда.
  На большой площади посреди села, и верно, собрался люд. Костры развели такие, что сделалось светло, как днем. Одни готовили праздничное угощение, другие, помоложе, прыгали через костры сами, поодиночке и парами. Вот наперерез всадникам прокатилось огненное колесо, шипя пропитавшей его горящей смолой и рассыпая искры. Его догнала ватага детей и подростков и, подталкивая кочергами, покатила горящее колесо под обрыв, к Светлице. Большой столб пара поднялся над рекой, когда колесо бултыхнулось вниз, звонкий смех ребятишек заглушил поднявшийся плеск и шипение.
  Рядом девушки в ярких понёвах и вышитых сорочках, с цветными лентами, вплетенными в косы, повели праздничный хоровод. О, это был не просто танец и не только повод показать себя! В каждом племени знали: хоровод, как и крутящееся горящее колесо, означает движение солнца по небу, прославляет Даждьбога, Князя Огненный Щит. День Весеннего Равноденствия значит, что с этого дня солнце становится полновластным господином, и никто больше не помешает ему щедро дарить земле тепло и благо всему живому. Потому-то и исполнительницы хоровода горды собой, как никогда: не ступают - плывут, не спеша, во всей красе, позволяя себя разглядеть в свете костров. Ведь от них сейчас так много зависит!
  Постепенно хоровод расширяется, в него входят и мужчины. То один, то другой берет за руку понравившуюся девушку, и больше уже не отпускает, так и кружится с ней дальше, пока у обоих не закружатся головы. Праздник Весеннего Равноденствия ведь - еще и время любовных сговоров, многие сегодняшние пары осенью будут играть свадьбу.
  Иные из Ростиславовых кметей, приехав прямо на праздник, соскакивали с коней и непринужденно присоединялись к веселью местных жителей. Круг теснился, давая место вновь прибывшим.
  - А что же наш ясный сокол, наш светлый князь сегодня не весел? - прозвучал рядом голос. Молодая дородная жена яснодубравского тиуна, вся разукрашенная, в рогатой кике, подошла к князю, неподвижно сидевшему на коне, протянула затейливо выпеченный пряник в виде птицы.
  Ее поддержали и другие собравшиеся.
  - Сойди с коня, княже, отпразднуй с нами приход весны!
  - К нам в круг, светлый князь! Пусть солнце будет жарким, а год - щедрым!
  В другое время Ростислав охотно отозвался бы на приглашение, и не вышел бы из праздничного круга, пока не погаснут костры и не взойдет солнце. Но теперь он был весь поглощен чудесным видением в лесу, и едва услышал, что именно ему предлагали. В каждой девушке, проплывающей в хороводе, озаренной отблесками костра, он стремился разглядеть свою загадочную лесную деву. И каждый раз с тайным разочарованием отводил глаза: не та, не та... Были среди них настоящие красавицы, ставшие еще лучше в праздничном убранстве, но той, ни на кого не похожей, не было.
  Ростислав опустил голову, не желая огорчать веселящихся сельчан, но не мог скрыть разочарование. Значит, его незнакомка - не из Ясной Дубравы, и он понятия не имеет, где ее искать, если только она и вправду где-то живет на этом свете, а не у Богов, в светлом мире Прави!.. Невежливо, конечно, уехать с праздника, но и остаться, изображая беззаботное веселье, он сейчас не мог. Не задумываясь, князь вытянул руку с праздничным угощением, собираясь поправить поводья, и конь, повернув голову, взял пряник мягкими губами.
  Сомнения князя Ростислава прервал топот коня, мчащегося со стороны города. Темная фигура въехала в круг света, и оказалась княжеским гонцом. Увидев Ростислава перед собой, тот торопливо передал:
  - Боярин Вышеслав послал меня за тобой, княже! Пришла ладья из Агайи, большая, богато украшенная. На ней послы, сказывают, сам наместник лежащего напротив Гермонасса прибыл к тебе.
  От неожиданности Ростислав вздыбил Огонька свечой. Он в этот день совсем было забыл, что на свете есть какие-то послы, и само Агайское царство, и сейчас не мог скрыть раздражения.
  - Что это им могло понадобиться от нас? Кажется, налоги в царскую казну платить не обязаны! - презрительно фыркнул он.
  Впрочем, вслед за тем князь пришел в себя настолько, чтобы рассуждать, как подобало по его положению. Приветливо простившись с сельчанами и с хороводом девушек, среди которых не было Ее, - он поехал вперед.
  - Простите, не судьба нам сегодня отпраздновать этот день вместе!.. Надо узнать, с чем пожаловали агайцы, - произнес он, сворачивая на дорогу, ведущую к морской пристани.
  Глава 3. Дочь ведуна
  Верстах в шести от Белгорода Приморского на берегу Светлицы стояла деревня на пятнадцать дворов, под названием Лесная. Она и вправду врезалась клином в древний сосновый бор, окружавший ее теперь с трех сторон, подобно подкове. Нелегко пришлось поселянам, пока удалось вырубить здесь участок леса, да потом еще выжечь в земле корни и выкорчевать пни. Но вот - теперь вместо векового бора стояли деревянные избы и зеленели поля. Однако же местным жителям и по сей день доводилось поработать топором...
  Вот с топора-то и началась за двадцать с небольшим лет до вокняжения Ростислава на Приморском престоле история, которой суждено было далеко зайти. Однажды, рубя топором в лесу вековую сосну на починку дворовых построек, молодой парень Богданко, сын Неждана-гончара, не рассчитал направления ветра. Рухнувшее дерево придавило парня собой. Когда его сдвинули, Богданко лежал со свернутой набок головой, с переломанными руками и ногами, и тихо плакал от боли и от жалости к себе.
  Заплакали и родители, увидев искалеченного сына, заголосила на всю деревню единственная сестричка Милана. Ни знахари, ни приглашенные из Велесова святилища волхвы не ручались за выздоровление Богданко, а тем более - не могли поставить на ноги. А доживать век беспомощным калекой, неспособным удержать и ложку - участь хуже смерти.
  Так бы и было, не появись в Лесной странник. Никто после не мог сказать, с какой стороны он пришел. Пешком, без всякого коня, только с посохом, хотя в опоре явно не нуждался: шаг у него был широкий и размеренный, как у бывалого путешественника. С виду - зрелый муж: хоть каштановые волосы и борода без седины, но по одному взгляду на него понятно было, что это опытный человек, повидавший многое. Одет был просто, как и следовало в дальнюю дорогу: в выцветшую рубаху, подпоясанную плетеным поясом, и такие же штаны, в сапогах с заплатами и запыленном плаще. Единственное, что показалось приморянам необычным в его облике - никаких видимых знаков народа, к которому принадлежал незнакомец. Обычно по одному виду человека понятно было, откуда тот происходит, потому что вышивка на одежде и обуви, обереги, украшения у каждого племени были свои. Ясно одно - ни приморянином, ни уроженцем другого племени, сходного по языку и обычаям, пришелец не был, хоть и говорил правильно. Это, впрочем, никого особенно не насторожило: в землю Приморскую могли прибывать с торговыми ладьями гости из самых разных краев, об иных здешние уроженцы и не слышали прежде. Имени, которым незнакомец назвался - Борнах, - также прежде не слышал никто и не знал, у какого народа оно встречается.
  Впрочем, все это выяснилось уже потом. А в тот день загадочный незнакомец мог бы вовсе незамеченным пройти через Лесную, как, наверное, и собирался сделать, если бы не заметил у ворот Милану, горько оплакивающую увечье брата, да не остановился спросить ее. А когда остановился, замер на мгновение, пристально вглядываясь, будто простая деревенская девушка вдруг показалась ему хорошо знакомой. Но ничего не сказал об этом: умел, видно, владеть собой...
  Когда Милана вошла в избу, ведя за собой таинственного странника, в ее голубых глазах светилась надежда. Она робко проговорила: "Вот человек, который спасет Богданко". И, когда родители взглянули на вошедшего, тоже поверили, что все будет хорошо.
  Как и чем Борнах исцелил пострадавшего, ни тогда, ни после никто понять не смог. Ни применял никаких зелий, кроме обычных целебных трав, да и те - уже потом, когда сделал главное. Не произносил заклинаний, лишь однажды воззвал к Отцу Небесному. Даже его посох остался стоять в сенях, как простая палка. Но вскоре после того, как странник склонился над больным, тот открыл глаза и пошевелил неподвижными прежде руками. По истечении нескольких дней Богданко был совершенно здоров, будто никогда и не попадал под то злосчастное дерево.
  А Неждан с семьей и слышать не захотели о том, чтобы отпустить странника-чудотворца, не отблагодарив, как только может небогатый, но рачительный и щедрый приморский род. Сперва убедили остаться до полного исцеления Богданко. Особенно горячо молила Милана, чуть снова не дошло до слез, которых она даже не скрывала от родителей. Потом и другие сельчане звали Борнаха помочь больным, как людям, так и скотине. И вскоре вся Лесная и другие соседние деревни и веси удостоверились, что пришелец - не просто искусный лекарь, но настоящий ведун, имеющий дар от кого-то из Богов. Теперь его встречали с почтением и даже как будто с опаской, но вокруг Неждановой избы все время крутились любопытные: хоть одним глазком бы увидеть их загадочного гостя...
  Конечно, всем жителям Лесной хотелось бы, чтобы странствующий ведун остался у них жить. О своей родине Борнах так и не рассказывал толком, а о цели своих странствий говорил: "Ищу, где обитает на свете мудрость и правда". Что ж, по мнению жителей Лесной, у них мудрости и правды было ничуть не меньше, чем в других краях. И все же, вряд ли Борнах остался бы надолго, если бы не Милана. Она воспринимала спасителя своего брата, точно одного из Богов, спустившегося из Ирия. Он же, когда девушка была рядом, становился, казалось, моложе и светлее, и лишь иногда глядел на нее с нежностью и затаенным сожалением. И ради нее откладывал уход со дня на день...
  Слухи, что пришлый ведун приворожил красавицу Милану, пошли быстро. Да девушка и не скрывала своей любви, она гордилась ею, и готова была уйти вместе с Борнахом странствовать, хотя он никогда ее не звал. Но ей не пришлось ничем жертвовать. Осенью, когда Богданко внес на руках в отчий дом молодую жену, заодно сыграли и вторую свадьбу. У безродного странника оказалось довольно золотых монет, чтобы заплатить вено за невесту. Хотя для родителей не могло быть выкупа дороже спасения сына.
  Для себя с молодой женой Борнах построил маленький домик на поляне в лесу, в стороне от деревни, возле родника с ключевой водой. Никто не решился спросить, для чего ведуну так надо; не сомневались - он знает, что делает. Позволив жене взять из родительского дома корову и пару коз, не стал ставить ограду, хоть кругом был лес, полный зверей. Пообещал, что ни один хищник не тронет живущих здесь людей и животных. И вскоре оказалось, что звери ничуть не боятся жителей внезапно выросшего в лесной глуши домика. Они каким-то образом не хуже людей прознали о способностях Борнаха, и тоже стали приходить к нему за исцелением. То раненый олень со стрелой в боку, то медведь с занозой в лапе, то какая-нибудь из лесных самок, которой не хватало молока для родившихся детенышей, - все они находили у Борнаха помощь. Многие из них так и оставались жить поблизости, и даже Милана привыкла их не бояться. Чего только не мог ее муж!
  Возле дома она по привычке развела небольшой огород, где растила репу, капусту, лук и другие овощи и зелень, но лишь столько, сколько надо было маленькой семье. Мяса Борнах никогда не ел, и приучил жену к тому же; вообще, они кормились почти исключительно от леса, а одежду и другие предметы, что сами вырасти не могли, ведуну приносили деревенские жители в благодарность за помощь. Хоть он умел поладить даже со злющими дикими пчелами, но и меду из бортей брал не больше, чем требовалось для еды и некоторых лечебных зелий. И никогда не пил других напитков, кроме ключевой воды, молока и травяных отваров.
  К началу их первого лета родилась дочь Борнаха и Миланы. Ей дали имя Влада. Она росла в лесу, и очень скоро для нее не осталось в нем тайн. Отец безбоязненно доверял девочку опеке диких зверей, и можно было застать белокурую малышку играющей с котятами рыси под присмотром свирепой кистеухой мамаши, или спящей, зарывшись в теплую шубу медведицы. Мать Милана невольно обмирала от ужаса, но не противилась. Ее муж говорил, что все живое едино в своей сути, и тот, кто знает мир леса, сможет постичь все тайны мироздания. А что эта девочка предназначена их узнать, не сомневался никто, знавший Владу еще в детстве. У нее был вид ребенка, отмеченного прикосновением высших сил, у этой белокурой ясноглазой девочки, бегавшей летом и зимой в одной лишь легкой рубашке, без обуви. Внешний облик она унаследовала от матери, но глубокий внимательный взгляд ее голубых лучистых глаз напоминал отца.
  Чему именно учил Борнах подрастающую дочь, какие тайны ей открывал - никому, кроме них двоих, доподлинно не было известно. Но в Лесной и окрестных деревнях все были уверены: дочь Борнаха-ведуна - сама не менее сильная ведунья, может сделать больше иных седобородых волхвов. И люди, рассказывая о ней с суеверным трепетом, в то же время испытывали гордость: ведь ее мать была из их села!
  К тому времени матери девушки уже не было в живых. На пятнадцатую зиму, выдавшуюся небывало для Приморья холодной, Милана пошла в деревню навестить брата, и попала по дороге в буран. Наутро ее нашли в сугробе, совершенно заледеневшую. Воскрешать мертвых сами Боги не властны...
  После смерти Миланы Борнах с дочерью стали жить куда более замкнуто. В гости в деревню почти не ходили, да и оттуда люди не могли, как прежде, запросто добраться к жилищу ведуна. Тропа вдруг начинала петлять, уводя прочь, как при встрече с Лешим, или путник неожиданно сам забывал, куда собирался, и поворачивал обратно. Видно, сделалась заповедной, закрытой для посторонних глаз та поляна в лесу. Но, примечали люди: когда в деревне случалась настоящая беда, то Борнах, то Влада выходили из леса сами, без зова, уже зная, где нужна их помощь. А как им это удавалось - никто не знал, только радовались, что Боги послали им хранителей. Отец и дочь помогали нуждающимся в спасении, и скрывались вновь, по-прежнему беря в оплату только самое необходимое.
  А еще спустя пять лет не стало и Борнаха. Никому из деревенских не было в точности известно, что произошло тогда. Просто однажды над лесом поднялся густой столб дыма, небо заволокло тучами, и птицы с криком поднялись с насиженных мест. Так продолжалось чуть ли не полдня. Когда наиболее смелые сельчане пошли поглядеть, не лесной пожар ли разгорелся, им навстречу вышла Влада. Бледная и усталая, она сообщила, что отец ее умер, и она похоронила его рядом с матерью, как он хотел. И, если кому-то и хотелось спросить, годится ли молодой девушке, красавице, жить в лесу одной, то язык не повернулся ни у одного.
  Для деревенских, вроде бы, мало что изменилось. У них по-прежнему была рядом ведунья, умевшая исцелять любую болезнь или рану, и приходившая на помощь, как только это было необходимо. О Владе говорили уже по всему Приморскому княжеству, и кто видел ее, удивлялись не только необычному дару девушки, но и ее молодости и редкой красоте. Однако удивляться удивлялись, а замуж ее не звал никто. Каждый встретившийся мужчина, кем бы ни был, чувствовал незримую дистанцию между собой и ею, хотя сама девушка со всеми держалась приветливо и ровно. Да и не согласилась бы она ни ради кого из них изменить свою жизнь. Так и жила в лесу, среди зверей, бывших ее единственным постоянным обществом.
  Теперь ей было уже двадцать три года.
  
  Только сама Влада знала, как сильно изменилась ее жизнь в последние несколько лет. С каким сожалением вспоминала теперь времена, когда они жили на лесной поляне втроем, и все на свете казалось открытым и ясным расцветающей, еще полудетской душе! Лес во всех своих проявлениях был ей третьим родителем, ничуть не менее заботливым, чем Борнах с Миланой. Мать научила ее обычаям людей и всему, что полагалось уметь молодой девушке, будущей хозяйке и матери. Отец учил ее не только тайнам исцеления немощных и лечебным зельям; это было лишь одной из сторон ведовского дара, хоть и наиболее зримо выраженной для простых людей. Самое главное - он учил ее видеть и замечать больше, чем видят другие, не глазами, а мыслью и сердцем. Отец говорил Владе, что осознанная мысль - величайшая способность на свете, она-то и творит все, что считается чудом. Мыслью можно дотянуться до любого уголка на свете, до любого человека, животного или растения. Можно мысленно помочь другому человеку или, наоборот, помешать, если тот замыслил недоброе дело. Можно, мысленно увидев любое место на свете, перенестись туда, во плоти или послав лишь частичку своей души. Можно было многое... но об иных возможностях Борнах избегал рассказывать дочери. Иногда их уроки подходили к какой-то незримой грани, которую ведун ни за что не хотел переходить, и отвлекал внимание дочери на другое. А девушка знала, что отцу неприятны некоторые темы, и старалась их не касаться.
  Зато он без утайки рассказывал ей о других народах и их обычаях, мыслью своей сопровождал дочь в чужие земли, чтобы он могла увидеть все своими глазами, учил ее другим языкам, похожим и непохожим на речь приморян. А главное - учил самостоятельно думать над значением каждого слова, ведь каждое, помимо привычного, обиходного смысла, могло иметь и совсем другой, скрытый от первого взгляда.
  - Возьмем, к примеру, твое имя - Влада, - говорил Борнах дочери. - Ты думаешь, что оно происходит от слова "владеть", не так ли? Но вслушайся в его звучание! Ты знаешь, что Богиню Любви зовут в здешних краях Ладой, и ее именем зовут тех, кого по-настоящему любят. "Всем-Лада" - означает, что ты будешь любима всеми, кто встретится в твоей жизни. А еще "ладный" означает "красивый, хорошо сложенный", потому что твое лицо и сложение близки к лучшим для человека меркам. Вот так, дочь - в твоем имени нашлось целых три значения. Но какому из них ты захочешь соответствовать - решать только тебе, - погрустнев, будто вспомнил о чем-то печальном, прибавил Борнах. - Какой Владой ты будешь - зависит от тебя одной. А пока запомни, что нет пустых слов, и не стоит бросать их просто так, всегда прежде лучше подумать, каков их смысл.
  Впоследствии девушка часто думала: почему в те времена отец ни о чем не предупреждал ее, ни мыслью, ни намеком, и не открывал ее память? Даже его рассказы о Потерянной Земле она слушала, как нечто бесконечно далекое, хоть и знала уже, что прошлое и будущее взаимосвязаны. Лишь однажды, еще в детстве, она испугалась, впервые увидев во сне громадную волну, высотой до самого неба, что катилась на нее, собираясь захлестнуть и утопить. Тогда отец и рассказал ей впервые о погибшей стране. А позже этот сон, хоть и повторялся не раз, в различных вариациях, был уже понятен Владе, и перестал вызывать страх.
  Должно быть, Борнах не хотел прежде времени омрачать счастливую жизнь дочери, позволил ей вырасти в приятном убеждении, что весь белый свет будет к ней так же ласков, как и родной лес. Не годится воспитывать детей в мысли, что они живут в окружении врагов. Такие дети либо вырастают готовыми, не рассуждая, вцепиться в горло каждому чужаку, либо, если их разочаруют родительские обычаи, следуют за новыми, так же слепо и нерассуждающе.
  Впервые юная Влада столкнулась с незнакомым и непонятным в ту морозную зиму, накануне гибели матери. Они с отцом осматривали в дупле спящий рой диких пчел, проверяя, не повредил ли им холод, когда на тропинке в нескольких шагах от них вдруг появился человек. Именно появился - никто не заметил, чтобы он вышел из леса, да и шагов не было слышно. Незнакомец казался уже стариком, с гладкими седыми волосами и ухоженной бородой, также седой, спускающейся на грудь. Однако держался совершенно прямо и свободно, и необычно властно. Влада сразу поняла: это человек, привыкший повелевать, и что еще важнее - он не только хочет, но и может добиться чего пожелает, куда лучше, чем любой земной властелин. Хотя старик был один, и не было при нем ни оружия, ни драгоценностей, да и одет был просто: в черное, чуть заметно вышитое золотой вязью из незнакомых знаков, одеяние, узкое и длинное, до самых пят. Ни шубы с капюшоном, ни шапки - холода незнакомец явно не боялся, как и они с отцом. В руках он держал что-то странное - то ли жезл, то ли скрижаль, исписанную теми же странными буквами. Буквы были незнакомы Владе, хотя к тому времени отец научил ее письменности многих народов, как обиходной, так и ритуальной.
  При одном взгляде на загадочного старика у Влады побежали мурашки по коже, но в то же время, она, привыкшая замечать тайное, отметила, что между ним и отцом было нечто общее. В них обоих ощущалась некая сила, о какой большинство людей никогда не слышало. И они знали друг друга, прекрасно знали.
  Увидев старика в черном, Борнах сильно побледнел - Влада впервые увидела своего отца испуганным. Затем он метнулся вперед, закрывая ее собой, и спросил напряженным голосом:
  - Доброго дня тебе, Коатл! Что делаешь здесь?
  Старик усмехнулся тонкими сухими губами.
  - Решил навестить тебя, пока вас здесь вовсе не замело, - он указал рукой на бушующий вокруг буран, который словно бы стихал здесь, рядом с ними.
  Борнаха вовсе не успокоил вроде бы дружеский ответ.
  - Понятно... И этой зиме, значит, вы поспособствовали? Зачем?
  - Лиара любезно согласилась мне помочь, чтобы выманить тебя из этой глуши, - не стал отрицать Коатл, ничуть не оскорбленный упреком. - Довольно уже времени прошло, Борнах! Пора вернуться домой. Ты знаешь, как мы ценим твой ум и твои способности. Мелкие размолвки за столько лет случаются у всех, но мудрым не годится придавать им значение.
  - Но мой дом сейчас здесь. Я сейчас счастлив, как не был бесконечно давно, и никуда не уйду отсюда, - твердо отвечал Борнах.
  - Заботясь о лесных зверях и людях, живущих только настоящим? Неужели это жизнь для тебя? Никогда не поверю!
  - Эти люди не хуже нас, и могли бы развить свою мысль не хуже нас, если их научить! Не слишком ли мы высокомерны, решая, кому нужны знания и связь с мирозданием, а кому нет?
  - Это делается ради их же блага! Чтобы новые народы и расы не повторили судьбу Потерянной Земли. А теперь - погляди, до чего докатились твои любимцы! Они даже исказили тайну вечного перерождения, вовсе отказавшись от нее или возомнив, что человек может в новой жизни родиться рыбой, птицей, зверем... да хоть вот этим деревом, чтобы так и простоять им тысячу лет! - Коатл не кричал, он говорил ровно, даже негромко, но так, что каждое его слово звучало необычно весомо.
  Но Борнах вдруг светло улыбнулся, и Владе поверилось, что он возьмет верх.
  - А все-таки я встретил вновь ту, кого любил, когда еще Потерянная Земля не скрылась под океанскими волнами!
  Строгое, почти без старческих морщин лицо Коатла на миг скривилось.
  - И что с того? Она же все равно не помнит, кем вы были друг для друга в той жизни! Даже если ты все откроешь ей, это будет твоя память, не ее. У простых людей возможны, в лучшем случае, смутные воспоминания о прошедших жизнях, точно во сне. По сути дела, их души умирают вместе с телами, ведь память - жизнь души - уходит навсегда! Нет, Борнах, короткомыслящим людям ты ничем не обязан. Возьми с собой дочь - я вижу, из нее получится Жрица, - и уходи со мной.
  При этих словах Влада, не в силах более сдерживаться, подскочила к отцу, схватила его за руку.
  - Нет, отец! Я не хочу с ними никуда идти!
  Теперь Коатл задержал пристальный взгляд на девушке. Нет взгляда более цепкого, более пронизывающего, более грозного. Казалось, он проникал ей в самое сердце и душу.
  - Не хочешь... а точно ли ты в этом уверена? Конечно, сейчас ты думаешь так, как тебя научил отец. Но, Борнах, ты ведь не можешь запретить дочери выбрать самой!
  Тот бросил на дочь взгляд, полный тревоги, и мысленно попросил у нее прощения, а затем отступил в сторону.
  - Пусть примет решение!
  Теперь Влада стояла прямо перед Коатлом, вся сосредоточившись на одной мысли: как хорошо ей жить в лесу, с родителями, с родней по матери в деревне за лесом, с медведицей и волчицей, с оленями и выводком лис... Но старик надменно выпрямился перед ней, ничуть не обескураженный.
  - А знаешь ли ты, какие возможности получишь, сделавшись Жрицей? В твоих руках будут все земные богатства, ты узнаешь тайны мироздания, какие сейчас ведомы разве что Богам! Ведь ты умна и любознательна, я вижу; тебе не годится прожить век лесной отшельницей. С нами ты не только сможешь проникать в недра земной тверди и в тайники людских душ, но сможешь сама изменять по своей воле то и другое. Будешь направлять людей, как теперь своих зверей. Образы, Влада! Образы правят миром. Дай какому-нибудь народу образ соседней страны, живущей в богатстве и роскоши, несправедливо пользующейся земными благами, - и ты получишь войско завоевателей, которое сметет все на свете, чтобы присвоить их богатства. А если другому народу, враждующему с соседями испокон веков, послать образ тех самых соседей как лучших во всех отношениях, гораздо более мудрых, благожелательных и просвещенных, - вчерашние враги, расталкивая друг друга локтями, ринутся перенимать у них все, и самый уклад жизни. Ты станешь одной из тех, кто создает для людей правильные образы, ведущие их к добру. Станешь всемогущей, как богиня...
  Слушая откровения Коатла, Влада и сама получала образы, показывающие, как много она сможет совершить, ответив согласием. Перед ней представал новый, совершенно преображенный мир, словно материя, на которой она могла выткать любой узор, по своему усмотрению...
  Но девушка помнила, как ее отец испугался при появлении Коатла. Да и образы, что он передавал ей, были уж очень чужды. Ведь Владе тогда было всего пятнадцать лет, она выросла в лесу и до сих пор не могла и представить тех невероятных картин, что рисовал загадочный старец. И она ответила, чувствуя, как сердце колотится от волнения:
  - Благодарю тебя, государь Коатл, но я еще слишком мало знаю о мире и о людях, чтобы создавать для них правильные образы. И все же знаю довольно, чтобы не браться решать за других.
  Гордая, радостная улыбка отца встретила выбор Влады, и она почувствовала, как становится легче на душе. А вот на лице Коатла появилась уже настоящая злость.
  - Так и быть! Вы выбрали, но не навсегда. Мы еще встретимся! - с этими словами он отступил и исчез среди бушующей метели.
  Влада, вся дрожа, тут же бросилась отцу на шею.
  - Отец! Кто это был, и зачем ему создавать образы, по которым живут люди? Чьей жрицей я могла бы стать?
  Борнах, все еще бледный как мел, неловко гладил дрожащими руками белокурую голову дочери.
  - Влада... Это моя вина, что ты до сих пор почти ничего не знала... Припомни сейчас, что я рассказывал тебе о Потерянной Земле, погрузившейся на дно океана. Эта история все еще нас касается...
  И он подробно рассказал ей о давно погибшем острове, жители которого владели магией, как никакой другой народ, но, неразумно распорядившись ею, погубили свою родину. И как самые мудрые и сведущие жрецы объединились, чтобы увести людей с обреченной на гибель земли. Они способны были посылать людям мысленные образы, так что люди думали, что те порождены их собственным разумом. Кроме того, жрецы научились после смерти переселять свой дух и всю свою память в новое тело, обычно заранее подготовленного человека; но других людей учить этому не стали. С тех пор прошло много-много людских поколений, но жрецы застали их все, продолжая совершенствовать свои знания и умения. То, что было создано для спасения человечества, уже давно превратилось в способ властвовать над умами и душами людей - "имеющих короткую память", как их называли Жрецы. Коатл был некогда Верховным Жрецом в Потерянной Земле, и оставался им по сей день. Сам Борнах тоже некогда входил в Совет Двенадцати...
  Слушая рассказ отца, Влада поняла, что отныне их жизнь неотвратимо изменилась.
  А наутро, когда стих буран, ее замерзшую мать нашли в сугробе возле дороги.
  Смерть жены будто надломила Борнаха. Он постарел сильнее, чем за предыдущие пятнадцать лет, почти не покидал своих лесных владений, и даже с дочерью разговаривал, только чтобы дать ей новые наставления. Вместе с дочерью оградил лес невидимой, но непроницаемой преградой, однако сам не мог поручиться, что эта граница выдержит, когда Коатл или другие Жрецы вернутся. А они вернутся - уж чего за ними совершенно точно не водилось, так это привычки давать пустые обещания.
  Но все-таки, отец и дочь выиграли еще пять лет, в которые никто их не беспокоил, хотя прежней беззаботной жизни было уже не вернуть.
  А потом однажды летом Влада, уйдя глубоко в лес вместе с оленями, увидела издалека, как над поляной, где стоял их дом, небо закрыл не то столб черного дыма, не то пыльный смерч. Животные не хотели идти туда, но она бросилась бежать, как не бегала еще никогда на свете.
  Она успела еще увидеть своего отца - он стоял на самой границе мрака, подняв обе руки с посохом и, казалось, отталкивал прочь наползающую черноту. И действительно, черный дым, или не-дым, кружился в воздухе, не удаляясь и не приближаясь.
  А по ту сторону его Влада разглядела памятную ей фигуру Верхового Жреца Коатла. Да, это опять был он, и на сей раз не мог сделать ни шагу на землю, огражденную Борнахом! Но теперь он был не один. Позади Коатла девушка разглядела высокого светловолосого мужчину, облаченного во все блестящее: то ли на нем были драгоценные доспехи, то ли необыкновенно роскошное одеяние. Рядом с ним стояла гибкая и смуглая черноволосая женщина в белом платье, увенчанная диадемой в виде змеи. Все они настроились сейчас на одно - преодолеть преграду, созданную их бывшим собратом. Однако у них ничего не получалось. За спиной Жрецов Влада разглядела еще какие-то смутные фигуры, сгорбленные, полусогнутые. Девушке показалось, что она видит людей с собачьими головами. Но не испугалась: сейчас было не до того.
  Вдруг ее отец, застывший без движения, покачнулся и упал на землю. Влада бросилась к нему, но он только слабо улыбнулся и прошептал еле слышно:
  - Теперь они не пройдут... Похорони меня рядом с ней, дочка, - он замер и больше не двигался.
  С трудом подняв голову, Влада увидела, что небо очистилось. На поляне больше никого не было. К этому времени она уже достаточно хорошо разбиралась в магии, чтобы понять, что произошло. Ее отец отразил атаку трех Жрецов сразу, и погиб, исчерпав свою жизненную силу, чтобы сделать обиталище своей дочери безопасным навсегда. Влада низко склонила голову. Слезы текли по ее лицу, не останавливаясь.
  Он выполнила распоряжение отца, похоронив его на другом краю поляны, рядом с могилой матери. Это было не по обычаю ее племени, но Борнах не хотел погребальных костров. Ее знакомая медведица помогла вырыть землю, затем принести и посадить два молодых деревца, дубок и рябинку. Влада представила, как спустя много лет здесь будут расти два больших дерева, встречая ее взмахами ветвей, и стало чуть полегче: по крайней мере, так ей будет казаться, что родители по-прежнему рядом с ней...
  Теперь она стала жить совсем одна, не считая зверей. В Лесной у нее не было близких знакомых, она приходила туда, лишь когда сельчане нуждались в помощи ведуньи. Защиту, которой оградил ее отец, не могла преодолеть ничья злая или просто случайная сила. Когда же девушке становилось совсем одиноко, она наблюдала мысленно за жизнью других людей в ближних и дальних уголках. Иногда помогала незаметно, добавляя сил тем, кто вызывал ее симпатию, но чаще просто смотрела со стороны. И ей думалось, что так будет всегда. Других желаний у красивой, полностью расцветшей девушки не возникало.
  Глава 4. Замыслы Жрецов
  За проливом, отделявшим Приморское княжество от лежавшего напротив полуострова, лежала чужая земля. Хоть такая же щедрая и привольная, а все-таки слишком уж далекая. Когда-то здесь пасли свои стада кочевники-скилы, позднее построили города прибывшие на кораблях агайцы и хеллены. Их города стояли до сих пор, но владеть всем полуостровом они не пытались никогда. До сих пор большая его часть была так же дика и пустынна, как в седой древности. На берегу Полуденного моря стояли города, в степях, точно в старину, пасли стада уже новые племена кочевников. В прежние времена, когда сражались со степняками, и кое-кому из былых князей Родославичей случалось, преследуя врага, приводить войско на полуостров, напоминавший формой бычью голову. Но надолго не задерживались в чужом краю, совсем уж далеком от родной земли. И горы, и леса поодаль от моря по-прежнему оставались необитаемы.
  Правда, люди верили, что в пещерах, часто встречающихся среди скал, водится какая-то нечисть. Толком, как это обычно бывает, никто ничего не знал, но были случаи, когда люди пропадали в пещерах навсегда. Местным детям было строжайше запрещено лазить в пещеры, а неслухов родители пороли ивовым прутом, навсегда отбивая ненужную тягу к риску. Взрослые же сами избегали черных провалов среди камней, ведущих неизвестно насколько глубоко под землю.
  Но никто из местных жителей не подозревал, что на самом деле разветвленная сеть пещер пронизывает весь полуостров, что все они соединены, и образуют настоящий подземный город. И, если бы кто-нибудь все-таки решился проникнуть по-настоящему глубоко, обнаружил бы там множество чудес, как естественных, так и сотворенных явно по чьему-то разумному замыслу. Здесь встречались пещеры со спускающимися с потолка радужными сталагмитами и поднимающимися им навстречу, как лезвия мечей, сталактитами. Пещеры с подземными озерами, в которых плавали слепые рыбы, и источники минеральной воды в расщелинах скал. Зеленый светящийся мох и выступающие прямо на стенах жилы драгоценных камней. Залы со стенами настолько гладкими, будто их вырезали искусные каменотесы, и залы, где сталактиты причудливой формы казались изделием человеческих рук. В некоторых частях лабиринта было жарко от близости подземного огня, в других царила вечная зима, и просачивающиеся сквозь потолок капли воды выпадали здесь в виде снега. Где-то кружили под сводами гнездящиеся здесь летучие мыши, а где-то бродили иные существа, куда более зловещие. Настоящие подземные дворцы, подобных которым не представить и агайскому царю, соседствовали с непроходимыми удушливыми подземельями, где не выжить ничему живому.
  Подлинные хозяева этого подземного города создали его в соответствии со своими вкусами и привычками, расширив и украсив природные пещеры, соединив их запутанной системой переходов.
  В самом сердце лабиринта, в зале со стенами, облицованными черным мрамором, было гладкое каменное углубление в полу. Не то маленькое идеально круглое озеро, не то огромная чаша, доверху наполненная чистой прозрачной водой. Пламя высоких белых свечей, озарявшее пещеру, отражалось от неподвижного зеркала воды.
  Вокруг чаши стояло двенадцать каменных кресел. Они выглядели тяжелыми и грубыми, не совсем подходили к изысканной обстановке зала, как будто были сделаны задолго до того, как эта пещера обрела свой нынешний вид. Кресла казались пустыми, лишь приглядевшись, можно было заметить в глубине некоторых из них неподвижные темные фигуры.
  В зеркало вод, не отрываясь, глядела женщина, сидевшая в одном из кресел. По ее обличью трудно было определить возраст. Лицо выглядело чистым, только лоб прорезало несколько морщин, быть может, вызванных полным сосредоточением. Волосы, не то седые, не то пепельные, были аккуратно уложены и сколоты на макушке серебряным полумесяцем. Простое серое одеяние скрывало фигуру, но все же она никак не выглядела дряхлой. Но, кто взглянул бы в глаза этой женщине, бездонные, как лунное небо, - не усомнился бы: она невероятно стара, ей больше лет, чем может даже представить обычный человек.
  Не отрывая глаз от воды, женщина заговорила, неведомо к кому обращаясь. Голос у нее был тихий, но глубокий, и в нем слышалась бесконечная усталость:
  - Я помню все... Я видела, как жители Острова, которого теперь нет, возомнили, будто знают и умеют не меньше Богов. Им было мало того, что они придумали множество средств улучшать свою жизнь, они еще хотели, чтобы магия помогала им мгновенно побеждать любых врагов. И страна, которой не было равных, сгинула под морскими волнами. Это я увидела в храме Богини Луны, что так будет, и поспешила предупредить других... Зачем ты, Коатл, просишь меня смотреть снова?
  Темная фигура в глубине кресла рядом с женщиной шевельнулась, выпрямилась и обернулась величественным старцем, одетым в черное. Если бы ведунья Влада мысленно дотянулась сюда, сразу узнала бы Верховного Жреца, что некогда звал ее с собой. Теперь он отвечал невозмутимо:
  - Я очень ценю твой дар и твою мудрость, Селена! Именно потому и прошу тебя взглянуть, как живут люди. И нашим собратьям будет полезно узнать. В своих странствиях, мысленных и во плоти, мы видим многое, но этого все же может не хватить для принятия нужных решений. Ибо наша цель...
  - ...Была в каждом рождении одна и та же: забота о благе людей, чтобы они в своем невежестве и легкомыслии не погубили себя, как это произошло на Погибшей Земле. Вот твои подлинные слова, в точности до последнего! - проговорил маленький человечек с закрытым красно-зеленой маской лицом, подражая голосу Коатла. Вдобавок, при этой выходке он сидел на спинке своего кресла, свесив ноги вниз, а не на сидении, как полагалось.
  Впрочем, Верховный Жрец ничуть не был оскорблен, да и не удивился.
  - Благодарю, Схульд, ты уже высказался за меня, - язвительно отвечал он. - Но наши цели действительно не менялись никогда. Вспомним, собратья, как потомки жителей Погибшей Земли расселились по всем странам и континентам при нашей помощи...
  При этих словах еще несколько сидевших в креслах фигур оживились, в зале послышались неясные шорохи.
  - Я дал тем несчастным переселенцам сильных царей и вождей, научил достойных брать власть в свои руки и вести за собой других! - гордо произнес светловолосый красавец в блистающем одеянии, увенчанный золотой тиарой.
  - А я научила тайным знаниям их жрецов, пророков и шаманов, что заменили ученых, - это вкрадчиво проговорила смуглая черноволосая женщина, тоже с короной на голове, выполненной в виде змеи. - Я не позволила им окончательно выродиться и вымереть от различных болезней, научила смешивать лекарства и произносить заклинания. Во многих краях маги и ведьмы до сих пор почитают меня...
  - И как много людей с тех пор перетравили твоими ядами, а, Ренунт? - иронично поинтересовался у нее Схульд, насмешник в двухцветной маске.
  Улыбнувшись с выражением сытой пантеры, Ренунт ничего не ответила.
  В этот момент в зал вошел еще один мужчина, совершенно не похожий на других Жрецов. На нем не было никаких доспехов, лишь за плечом виднелась рукоять скрытого ножнами меча. Однако в каждом движении его чувствовалось, что это воин, какому, быть может, не рождалось равных на свете. Высокий и крепкий, черноволосый... Он вошел так стремительно, что при движении его испуганно замерцали свечи.
  - Я в те годы выиграл много битв для людских племен, чтобы дети Погибшей Земли могли расселиться свободно, - произнес он сильным и звучным голосом. - Я очистил землю от диких племен и древних чудовищ. Право, в то время мне жилось гораздо интереснее.
  Коатл проигнорировал этот выпад, зато сидевший поодаль Жрец, ничем не примечательного облика, пожилой, в простом сером балахоне, поднял глаза от пергамента, в котором что-то записывал, и кивнул воину:
  - Никто не сможет отрицать твоих заслуг, Гарран. История, которую я пишу, помнит твои победы, хоть новые поколения людей и забыли. Я подарил им письменность - искусственную память, с которой они могут узнавать о событиях давно минувших дней...
  - И врать в своих летописях, как это делают твои ученики, - хихикнул Схульд.
  - Кроме того, - возвысил голос Жрец в сером, - я также сделал все, чтобы люди жили в мире и не портили себе жизнь войнами и раздорами... хотя бы поменьше, чем прежде. Я нашел неэффективным рабство и заменил его вольнонаемным трудом. Рабу нечего терять, и потому он склонен к неповиновению и опасен. Я создал новый образ - не раба, а работника, получающего оплату за свой труд...
  В это мгновение корона-змея на голове Ренунт вдруг ожила, ее янтарные глаза ярко блеснули, а раздвоенный язык неожиданно проговорил совершенно человеческим голосом:
  - Ты добился этого с моей помощью. Только ради моего золота люди, сколько их есть, согласятся работать добровольно.
  - С твоей помощью, Иссат, ты прав, - кивнул Жрец в сером и продолжил далее: - Разве образ свободного труда не сделал людей счастливее? Но этого мало: я создал образ государства, не нуждающегося в строгой власти, так как все жители работают добровольно, и будут управлять собой сами. Быть может, пока этот образ еще не готов, но в будущем, я уверен, именно он станет определять основу жизни людей. К тому времени царям и сильным вождям, которых так любит наш Медер, придется потесниться, - последние слова были обращены к сияющему красавцу в тиаре.
  Тот усмехнулся, взглянув на собрата, являвшего ему полную противоположность во внешнем облике и в целях.
  - Строй свои образы, Кратий! Я же говорю: при их помощи появятся тысячи унылых писцов и болтливых ораторов, но ни одного подлинно значительного человека. Еще посмотрим, чей замысел одержит верх!
  Слушая споры своих собратьев, Верховный Жрец Коатл горделиво улыбался, видя, что они готовы действовать заодно, стремиться к общей цели, хоть и разными методами.
  - Трудно переоценить ваши заслуги, друзья мои, - проговорил он бархатным голосом. - Но мы собрались не ради воспоминаний. Не случайно я назначил встречу именно здесь. Кстати, благодарю тебя, Крэй: ты прекрасно обустроил наш пещерный город... Крэй, покажись же!
  При этих словах в зале послышался треск, будто своды пещеры содрогнулись при землетрясении. Затем одна из опорных колонн шевельнулась, на глазах меняя форму, и обернулась могучим человеком в плотной кожаной одежде, похожим внешне на обычного мастерового. Лицо его было грубым и резким, словно так и не проявилось окончательно из каменной толщи, а руки - огромными и сильными.
  - Я слушал море и камень, - произнес он без всякого приветствия. - Они способны поведать очень много тому, кто умеет слышать. Зачем ты отвлек меня, Коатл?
  И этот бесцеремонный ответ не вызвал недовольства Верховного Жреца. Он вежливо кивнул собрату, приглашая его сесть в одно из каменных кресел.
  - Приветствую тебя, Крэй, великий строитель! И ты, хоть и не гордишься своими заслугами, сделал для человечества очень много. Благодаря тебе удалось сохранить хоть часть былого мастерства, передать людям ремесла и искусства, чтобы они не одичали вовсе... Но взгляни сюда, Крэй, это как раз касается тебя. Что ты видишь в чаше?
  - Вижу крепость на морском берегу, окруженную стеной из белого камня, - проговорил Мастер-Жрец, вглядевшись в чашу, куда уже смотрела Селена. - Хорошая крепость: построена на узком мысе, вдающемся далеко в море. В осаду ее не возьмешь, голод тоже не страшен: в море ловится рыба, а внутри есть родник или колодец. Стены, я вижу, восстановлены недавно. Чем же тебя беспокоит этот город?
  - Не меня. Но по ту сторону Полуденного моря, да и здесь тоже, многие люди опасаются тех, кто живет там. Скажи теперь, Селена: что ты видишь?
  Старая жрица с трудом разомкнула пересохшие губы и заговорила надтреснутым, скрипучим голосом:
  - Напротив белой крепости, по ту сторону Полуденного моря, лежит великое царство. Его обитатели богаты и могущественны с давних времен, но они боятся, что их благополучие может быть легко нарушено. Боятся тех, из белой крепости. Им выгоден был поблизости слабый сосед и разрушающиеся стены. Сейчас в белую крепость пришел настоящий князь, и за морем не знают, чего от него ждать. Тот, кто захватил власть, пойдя против своих родных, может нацелиться и дальше...
  При этих словах Жрец-воин, которого собратья называли Гарраном, не выдержал и поднялся со своего места.
  - Им бы следовало радоваться! - горячо воскликнул он. - Только в состязании с доблестным противником можно испытать свои силы. К чему бояться заранее? Быть может, князь из белой крепости вовсе и не собирается начинать войну, а если начнет - неужто агайцы совсем разучились сражаться? - Гаррану не сиделось на месте; мысленно он уже рвался в бой.
  Верховный Жрец окинул его хмурым взглядом.
  - Сядь, Гарран! У тебя на уме одни сражения, а ведь наша общая цель - сделать жизнь людей более мирной и спокойной. Теперь агайцам приходится готовиться к войне, но они действуют не твоими методами. Сядь и не перебивай больше. А ты продолжай, Селена, даже если тебе будет тяжело.
  Оскорбленный Гарран сел в кресло, сжимая и разжимая кулаки. А Жрица Луны вновь начала вещать:
  - Я вижу: в агайских городах строят баллисты и катапульты, поражающие противника на расстоянии. Там куют цепи, чтобы под водой преградить путь вражеским кораблям, и варят смесь, способную сжечь что угодно, как удар молнии. О, Боги Погибшей Земли, неужели катастрофа опять повторится?! Ими сейчас владеет образ страха, только он способен заставлять людей создавать все новое и все более разрушительное оружие! - с последними словами Селена закрыла глаза и откинулась назад в кресло, лицо ее враз постарело, на нем отчетливо проступила печать прожитых лет.
  Усадив потерявшую сознание Жрицу удобнее, Коатл скорбно кивнул головой.
  - Она говорит правду. Страх толкает людей на тот же путь, что некогда погубил нашу с вами родину. Конечно, оружие, что изобретают мастера Агайи, еще далеко не столь разрушительно, чтобы уничтожать целые народы и континенты. Но мы знаем, что образ рукотворной смерти, созданной, чтобы ограничивать смерть, раз появившись, уже не останавливается, пока не дойдет до предела. А Агайское царство сейчас одно из сильнейших на свете. На Востоке ныне зреют новые силы, но пока еще там царит затишье, и мы не позволим сорваться крышке этого кипящего котла. Народы пустынь слишком заняты, открывая новых Богов. Позже поглядим, нельзя ли приспособить образы новых религий... Племена дальнего юга слишком примитивны, чтобы обращать на них внимание, а северяне, хотя воинственны и честолюбивы, живут по заветам нашего дорогого Гаррана, им ни к чему оружие сложнее меча и топора. За потомками жителей Погибшей Земли, которых мы расселили по ту сторону океана, я присмотрю сам; пока еще они меня почитают. Таким образом, берега Полуденного моря сейчас - самая болезненная точка, нуждающаяся в нашем контроле. Поэтому лучше нам пока задержаться здесь.
  - А мне казалось, что есть и еще одна причина, - вмешалась молчавшая до сих пор рыжеволосая женщина в легкой тунике, искоса взглянув на последнее кресло в кругу двенадцати, так и оставшееся пустым.
  - Это тоже имеет значение, Наджара, но о ней после, - уточнил Коатл. - Наш первый вопрос сегодня - Агайя. Они готовы на все, чтобы обезопасить себя от страха. Их приморские провинции готовятся к возможной войне, а тем временем в Белгород Приморский направлен посол с чрезвычайными полномочиями.
  При этих словах Кратий быстро сделал какую-то пометку на своем пергаменте, и неодобрительно усмехнулся.
  - Так уж сразу и чрезвычайными? А я был о людях лучшего мнения... Вот для чего им даны разум и речь, если они так редко пользуются ими? Неужто нельзя попробовать договориться?
  - О, конечно, посол со своими спутниками сперва выяснят цели приморского князя. Им поручено попытаться сделать его своим союзником. Отблеск богатств Агайского царства многим кружит голову, а возможность приобщиться к царской власти влечет чуть ли не каждого честолюбивого правителя. Если приморский князь захочет поучиться у более преуспевающего соседа, - у него появятся сильные союзники. Быть может, тогда нам имеет смысл даже присмотреться к нему поближе, сделать его нашей рукой на его родных землях. Ну а если нет...
  - Ты думаешь, что будет "нет", - полуутвердительно произнесла последняя из одиннадцати, белокурая женщина, закутанная в серебристые меха.
  - Ты права, Лиара, как всегда, - кивнул Верховный Жрец. - И, независимо от выбора князя, агайцы не смогут ему доверять. Если не он сам, то его будущие потомки могут скопить на границе такую силу, что Золотое Царство падет к их ногам. А потому агайцы будут и впредь готовиться к возможной войне, изобретать все более опасные виды оружия. Мы не можем этого допустить. А потому, я думаю, лучше позволить им убрать со своих границ возможную угрозу. Реальную или мнимую - все равно. Без этого князя все развалится. Я предлагаю на голосование вопрос: позволить ли агайцам устранить его?
  Возле его кресла стояла мраморная урна, испещренная письменами Погибшей Земли. Вокруг нее были выложены в два ряда камни: круг черных, круг белых. Коатл первым бросил в урну один камень - черный. Тот гулко ударился о дно.
  - Селена, сделай свой выбор! - пригласил Верховный Жрец.
  Видящая все еще дрожала, заново переживая катастрофу своей родины, о которой так живо напомнили агайские приготовления к войне. Однако она взяла белый камень.
  - Слишком много мы вмешиваемся в жизнь людей, - глухо проговорила она. - Быть может, они и смогут договориться самостоятельно, зачем же нам посылать агайцам образ преступления? Мы ведь даже не даем им возможности... Я понимаю, мы слишком много прошли вместе, чтобы теперь свернуть в сторону. Говоря честно, у нас не осталось ничего, кроме нашей миссии; без нее мы превратимся в ничто. Но все-таки я голосую против.
  - Мы вмешиваемся ради их же блага, - назидательно напомнил Коатл. - Ладно, твое мнение будет учтено. Медер?
  - Я бы сперва пригляделся к этому князю, может быть, и помог бы получить престол повыше нынешнего, - солнечный диск в короне Жреца Солнца слегка качнулся. - Но, раз общее благо требует жертвы, пусть будет так.
  Черный камень, пущенный рукой в золотых браслетах, нырнул в урну - как будто солнце погасло.
  - Кратий, - продолжал опрашивать Верховный Жрец.
  - В кои-то веки я согласен с Медером, - тонко улыбнулся тот, бросив еще один черный камень. - Я не полагаюсь на приморского князя. Такие, как он, все делают по-своему, и вносят в жизнь элемент случайности, тогда как мы стремимся все упорядочить. И я не ошибусь, если мы уже встречали его в прошлые времена, хотя сам он этого, конечно, не помнит, как все короткомыслящие.
  - Гарран?
  Жрец-воин неожиданно бросил белый камень с таким стуком, что удивительно было, как мраморная урна не раскололась.
  - Я против, - решительно произнес он, снова поднявшись с кресла. - По-моему, совсем ни к чему ублажать трусливых агайцев, подталкивать их к еще худшим подлостям. Пусть бы немножко порастрясли жирок, им пойдет на пользу. Не знаю, думает ли о войне приморский князь, но я видел, что он-то воевать умеет и не боится. Если ты хочешь, Коатл, я сам вызову его на поединок и убью, разумеется, под видом какого-нибудь пришлого искателя приключений. Но в открытом бою, а не за пиршественным столом. Хотя, по мне, лучше бы его сохранить. На свете почти перевелись настоящие воины, и вот, одного из них хотят устранить просто так, "на всякий случай"!
  - Стыдись, Гарран, - перебил его Коатл укоризненным тоном, так что гнев пылкого воина мгновенно утих, и он вернулся в кресло, кусая губы. - Не дело Жрецу, сыну Погибшей Земли, опускаться до простого убийства... Наджара, твое мнение?
  - Я никогда не хотела лишних смертей, - рыжеволосая красавица томно потянулась. - С вашего позволения, я устрою ему собственное испытание. И, если он отвергнет мой дар... ну тогда мне нет дела, что с ним будет, - и она аккуратно опустила черный камень.
  - Ренунт?
  Еще один черный камень был ответом, а сама Жрица выразительно пожала смуглыми изящными плечами.
  - Общее благо требует жертв - что может быть естественнее? - отвечала она.
  - А ты что скажешь, Крэй? - Коатл пристально взглянул на того, предчувствуя, что самый несговорчивый из его собратьев способен проголосовать против просто назло ему.
  Именно так и вышло. Крэй мощным броском швырнул третий белый камень, присоединяясь к Гаррану и Селене.
  - Я пока что не вижу смысла в убийстве, - проворчал он. - Море и камень не сообщают мне, чтобы крайняя мера была необходима. И лучше я пойду к ним, так как здесь, видимо, и без меня все решено, - с этими словами он отступил прочь и вновь скрылся в вырубленной в толще скалы колонне.
  Верховный Жрец нахмурился, не скрывая досады. Крэй с каждым новым воплощением все больше приобретал свойства своих излюбленных стихий - бурного моря и надежной, но и разрушительной земной тверди. Впрочем, сам по себе его голос ничего не мог решить.
  - Иссат, я жду тебя. И, будь добр, появись, наконец, в человеческом облике!
  Один из черных камней в своем круге вдруг подпрыгнул, обернулся золотой монетой и полетел прямо в урну. В следующий миг в одном из кресел появился человек. Он был бы вполне обыкновенной, ничем не примечательной внешности, - среднего роста, худощавый, не молодой и не старый, - если бы не глаза дракона из легенд. Большие, глубокие, цвета расплавленного золота, с вертикальным зрачком, - они не могли глядеть с лица человека, и все же глядели.
  - Мой облик, Коатл? Когда я проявляюсь в частицах земных богатств - это и есть наиболее человеческий облик! Ведь человек, и только человек, редко может устоять перед притягательной силой сокровищ. И я уже выбрал, - Жрец с глазами дракона злорадно усмехнулся.
  - Я не сомневался в тебе, Иссат, - кивнул Коатл и продолжал: - Лиара!
  Женщина в мехах шевельнулась, словно очнувшись от сна. Красивое бледное лицо осталось невозмутимым.
  - Мне нет дела до приморского князя, как и до любого из людей. Делайте с ним что угодно.
  - Благодарю тебя, Лиара, - подытожил Коатл. - Итак, большинством голосов...
  - Минуточку! - прозвучал давно молчавший голос, и Схульд взобрался с ногами на сидение кресла. При этом его двухцветная маска вздрагивала от еле сдерживаемого смеха. - А обо мне, Забывшем Богов, что же, все забыли? Я тоже могу голосовать! - с этими словами он бросил в урну белый камень.
  - Ах да! - спохватился Верховный Жрец. - Я упустил тебя из виду, Схульд: ты был слишком навязчив поначалу, но куда-то пропал, когда речь шла о важных делах. Ты имеешь право голоса, но ведь твой камень в любом случае ничего не изменит. Пусть агайцы устранят опасного соперника и отменят приготовления к войне. Наше дело - указать им правильный путь...
  - Ведь, чтобы вести баранов, нужны козлы! - смеясь, перебил его Схульд. - Клянусь Богами, которых забыл: меня забавляет эта шутка! Эта крепость и ее князь, о которых так много думают и Жрецы, и короткомыслящие. Потому-то я и бросил белый камень, что хотел бы продлить ее еще немного. В этом мире так редко встречается достойное внимания, а мы теперь сами лишаем себя всех развлечений! - Жрец в маске даже притворно всхлипнул.
  Некоторые из присутствующих при этом открыто усмехались. Схульд всегда умел развлечь их, хотя никто, даже другие Жрецы, не знали, взаправду ли смеется он сам.
  Наконец, когда все успокоились, Коатл пересчитал камни. Впрочем, в этом не было необходимости.
  - Четыре голоса против семи, - подвел он итог. - Значит, Приморская земля скоро останется без князя... Даже будь сегодня последний голос подан в его пользу, все равно ничего не изменил бы.
  При этих словах все по очереди взглянули в сторону двенадцатого кресла, единственного, что оставалось пустым все время совещания.
  - Борнаха больше нет но его дочь достойна быть Жрицей, - произнес Медер. - Найди поскорее способ вернуть ее, Коатл, пора вновь замкнуть круг!
  - Я не меньше тебя размышляю над этим, - внутренне улыбнулся Верховный Жрец горячности создателя образа верховной власти. - Но самопожертвование Борнаха навсегда замкнуло нам путь в его владения. Если Влада сама покинет их, если она захочет их покинуть, мы сможем действовать. Но сейчас ни у кого из нас нет над ней власти. Придется подождать. Это нетрудно нам, помнящим Погибшую Землю.
  Все замолчали, обратив взгляды к западу, туда, где на протяжении многих людских поколений только морские волны катились над некогда процветающей страной, погубившей себя собственным неразумием. Смягчалось в такие минуты лицо сурового Гаррана, глубокой тоской светились глаза Селены, и даже Кратий, предавшись воспоминаниям, создавал легенды, пробуждавшие мечту в душах многих людей.
  А непреклонный Коатл мысленно повторял давнюю клятву: не допустить, чтобы еще какая-нибудь страна на свете разделила судьбу Погибшей Земли. Пусть им, Жрецам, придется снова и снова возрождаться в новых телах лишь затем, чтобы вечно опекать людей, как несмышленых детей. Пусть.
  Кому же принимать жертвы от людей, как не тем, кто пожертвовал всем?
  Догорали свечи. Последние отблески вспыхивали, отражаясь от мраморных стен, и на миг освещали погрузившийся в задумчивое молчание зал. Слабо светилась в темноте гладкая, как зеркало, поверхность воды в каменной чаше.
  Глава 5. Агайские гости
  Море мягко плескалось о причал. Тянущий к берегу бриз приносил запах соли, свежести и чего-то огромного, лежавшего за пределами воображения человека. Словно ворота в другой мир, где не действовали знакомые каждому с детства понятия Яви, Прави и Нави...
  Горели факелы, заливая весь причал ярким, почти дневным светом. В их праздничном сиянии был хорошо виден кусок моря с пробегающей по волнам мелкой зыбью. В ней отражались отблески огней, убегали вдаль и пропадали впереди, в непроглядно-огромной черноте. А у причала стояла на якоре ладья, выкрашенная алыми и золотыми полосами, и на парусе ее был вышит золотой лев.
  Оставив коней поодаль, князь Ростислав и его свита стояли на причале, встречая гостей из Благословенной Богами Агайи. Усилием воли князь принял радушный вид, хотя его мысли все еще витали далеко отсюда, в лесу, где ему явилось видение прекрасной неизвестной девушки. Но ведь агайцы не виноваты, явившись не вовремя, к тому же они - гости, прибывшие к празднику, и их следовало принять как подобает. Жаль, что при них будет не до поисков девушки, похожей на Богиню Весны...
  По дороге к морю дружинники, заметив, что князь невесел, старались развеселить его и развлекались сами, высказывая самые невероятные предположения о приезде неожиданных гостей.
  - Не иначе, приехали поглядеть, какие стены мы отстроили! Пусть любуются, пусть знают, за что так зовется Белгород Приморский, - первым подал пример подчиненным сотник Ярец.
  - Да нет, они прослышали, как весело мы встречаем весну, и приехали поглядеть! У них таких хороводов водить не умеют, - тут же отозвался кто-то.
  - Или унюхали через море запах здешних блинов.
  - А я говорю: спутали берега агайцы! Их плохо учили в школе, они думают, что оба берега Полуденного моря принадлежат им, - криво усмехнулся воевода Улеб, сын старшего боярина Вышеслава. - Сейчас объявят: жалуем, мол, тебя, светлый князь Ростислав Будимирич, званием царского наместника в собственном княжестве, и золотой цепью на шею впридачу!
  При этих словах иные кмети, уже не скрываясь, расхохотались, так что кони под седлом вскидывались, испуганно прядая ушами. Они знали своего князя, а он знал их, и теперь тоже усмехнулся, хоть и более сдержанно.
  Сквозь общий хохот донесся голос десятника Волосожара, самого отчаянного и в бою, и в веселье:
  - Лучше бы нам и не слышать от них таких предложений! Показать бы им сразу: мол, гости дорогие, я вас люблю и уважаю, беру за хвост и провожаю! Только прикажи, княже, за нами дело не станет.
  Под новый дружный громовой хохот Волосожар подъехал ближе к хасинке-воительнице Куаре, которая в сегодняшней охоте показала себя не хуже мужчин. Если соплеменники знали ее давно, то приморян, говоря по правде, удивляла девица, что не хуже любого кметя скакала на коне и стреляла из лука, не говоря уж о мастерском владении саблей. Поначалу гордая воительница готова была вызвать кого угодно на поединок, пока Эреджиб Черный Беркут не поговорил наедине с названой сестрой; после этого она заметно смирилась. А Волосожар с того дня, как потерпел от горянки поражение, стал ходить за ней хвостом, хотя Куару ничуть не привлекали его ухаживания. Вот и сейчас она проехали мимо, обогнав его, и обернулась, блеснув в темноте белыми зубами:
  - Ты не первый, кто потерял шлем в поединке со мной. Легко потерять - вернуть трудно, - проговорила она с гортанным горским выговором.
  Рыжеволосый десятник завертелся волчком на своем соловом коне, от огорчения враз забыв все шутки. Но тут как раз дорога пошла под уклон, спускаясь к морю, и все сразу притихли. Приморянская вольница, отчаянные рубаки и зубоскалы, с самим князем державшиеся запросто, когда надо, умели вести себя вполне чинно и церемонно.
  Агайская ладья называлась "Южная красавица", и ее вид вполне отвечал этому названию. Сразу понятно было, что на ней прибыли не простые люди.
  Как только спустили сходни, по ним сошел на берег в сопровождении нескольких писцов и слуг изысканно одетый мужчина. Несмотря на некоторую бледность, не то от волнения, не то после путешествия по морю, он держался горделиво. При виде завитых и надушенных каштановых локонов посла, его начисто выбритого лица некоторые из приморян не могли сдержать усмешки, кое-кто даже быстро оглянулся - посмотреть, не отвязался ли конь.
  - Наместник Гермонасса, благородный Леонид Аргирид, с государственным визитом к архонту Приморскому! - произнес один из сопровождающих посла.
  Тот вежливо кивнул, найдя взглядом Ростислава. Молодой князь озорно подумал: даже к лучшему, что он приехал встречать агайца, как был, прямо с лова, в одежде из кожи, пахнущий дымом и пылью. Не дело состязаться с этим агайским вельможей на его поле. Впрочем, протянув ему руку, Ростислав убедился, что ладонь у посла твердая, а хватка его изящных пальцев неожиданно цепкая. Князь приветливо улыбнулся. В ближайшие дни ему предстояло важное и непростое дело, это поможет отвлечься от таинственного видения...
  - Ты прибыл как раз вовремя, господин посол! У нас нынче праздник Весеннего Равноденствия, и ты увидишь, как мы принимаем желанных гостей.
  Улыбка посла была не менее благодушной.
  - Я уверен, что мы сможем заключить новый союзнический договор, для чего меня послал царь Константин Третий и его двор.
  - Договор мы заключим, - кивнул Ростислав. - Но сперва мы должны узнать друг друга получше. У нас говорится: друг узнается в битве и на пиру. Битв, чтобы сразиться вместе бок о бок, сейчас не обещаю, зато пиров ныне хватит на все Приморье!
  По знаку князя, привели оседланного серого в яблоках коня.
  - Ветерок теперь твой, - сказал агайцу Ростислав. - Езди на нем, пока будешь в Приморье, а понравится - можешь и с собой увезти. Пусть и в Агайе разведется порода наших коней.
  - Такой конь годится и для царской конюшни, - принимая подарок, Аргирид искоса, но внимательно наблюдал за приморским князем: намекает ли на что-то, говоря о приморских конях на полях Агайи, или вправду говорит, что думает?
  Следовало отдать должное, наездником Аргирид оказался отличным. Даже самые недоверчивые приморяне заметно оттаяли, увидев, как ловко он взлетел в седло, будто дикий кот по стволу дерева. Рядом с гораздо большим трудом взбирались на лошадей его спутники. Впрочем, посол тут же спешился и вернулся к ладье, протянув руку кому-то, спускавшемуся с борта. Когда они вошли в круг света, стало видно, что Аргирид ведет за руку женщину. Невысокого роста, но удивительно красиво сложенную, с тонкой талией и высокой грудью. Легкий хитон из красного и голубого шелка и такое же покрывало нисколько не скрывали даже при свете факелов ее мягкого и вместе с тем женственного очарования.
  - Моя хорошая подруга, госпожа Феофано, любезно пожелала повидать страну, где живут такие доблестные и непобедимые воины, как твоя милость, - представил женщину Леонид Аргирид, довольно сносно обращаясь к приморянам на их языке.
  Красавица, похоже, не поняла чужой речи, но, уловив, что говорят о ней, откинула покрывало, открыв великолепные черные волосы, лицо цвета лепестков яблони и сверкающие, точно южные звезды, темные глаза.
  Уяснив из намеренной обмолвки Аргирида, что гостья не является его женой или постоянной подругой, княжеские дружинники глядели на нее, уже не скрывая своего восхищения. Только сам Ростислав, хоть и не мог не заметить ее красоты, поглядел поверх головы приезжей и мысленно вздохнул: "Не она..." Агайянка была прекрасна, но не могла вытеснить белокурых волос и ясных глаз лесного видения.
  - Приветствую твою красоту на Приморской земле, госпожа Феофано, - учтиво произнес князь, сделав знак привести для женщины одну из присланных из города коней.
  К его удивлению, нежная красавица, которой, казалось, больше подошло бы всю жизнь путешествовать лишь в носилках, оказалась также хорошей наездницей. Освоилась на лошади сразу, даже помощь Аргирида, подсадившего ее в седло, выглядела скорее знаком внимания.
  Устроившись в седле, она оглянулась на приморского князя, как бы проверяя, по душе ли ему ее ловкость и смелость. В ее темных глазах отражались огненные языки факелов. Лукаво усмехнувшись, она проговорила нараспев строки величайшего из поэтов своей родины:
  
  "Сядь и поведай мне имя величеством дивного мужа:
  Кто сей, пред ратью ахейскою, муж и великий и мощный?
  Выше его головой меж ахеями есть и другие,
  Но толико прекрасного очи мои не видали,
  Ни толико почтенного: мужу царю он подобен!"*
  
  - Феофано - не только прекраснейшая женщина в Агайском царстве, но и одна из самых образованных, - пояснил Аргирид. - Даже знатные люди охотно посещают ее дом ради общения с ней и мудрого совета из ее прекрасных уст.
  - У нас тоже ценят советы мудрых женщин, - согласился князь, и тут же добавил по-агайски:
  
  "Нет, осуждать невозможно, что Трои сыны и ахейцы
  Брань за такую жену и беды столь долгие терпят:
  Истинно, вечным богиням она красотою подобна!"**
  
  Света факелов было вполне достаточно, чтобы увидеть округлившиеся от изумления глаза агайского посла. Похоже было, что вряд ли ему когда-нибудь случалось настолько сильно удивляться, как в эту минуту. Не ожидал, чтобы варвар-приморянин, хотя бы и князь, знал их язык и читал их поэтов!
  Среди приморян лишь немногие настолько хорошо знали агайскую речь, чтобы понять, о чем шла речь, но все же поняли, что их князь сумел сильно удивить приезжих, и теперь были исполнены гордости.
  Помолчав немного, Леонид Аргирид склонил голову перед Ростиславом.
  - Я буду рад узнать тебя лучше, князь приморянский, - проговорил он с чувством.
  И они поехали дальше, по направлению к городу.
  
  Вот уже пять дней провели агайцы в Белгороде Приморском. Вроде бы, видели и слышали достаточно, чтобы Леониду Аргириду принять решение и отчитаться перед пославшими его. Но посол медлил, ему трудно было разобраться, что думать о беспокойных и непредсказуемых северных соседях. Как коршун, кружащий над мышиной норкой, жадно ловил каждое слово князя Ростислава и его приближенных, чтобы понять их истинные намерения.
  Самым удивительным было, что приморяне словно бы и не скрывали от агайцев ничего. В первое же утро, едва Аргирид со спутниками отдохнули после морского плавания, сам князь с гордостью показал ему восстановленные городские стены. Сразу видно было, где они сложены заново: чистый белый камень ослепительно сиял в лучах утреннего солнца. Оценил агайец и само расположение города: хорошо построен, в удобном месте. Если его защитники не предадут и не зазеваются, не страшно нападение ни с моря, ни с тыла. Все это ему было позволено увидеть и оценить. Попробовал бы какой-нибудь иностранец так изучать любую из агайских крепостей! Но сложнее городских стен было разглядеть людские души. Как бы узнать, доволен ли честолюбивый приморский князь завоеванным уделом? Не захочет ли со своим буйным войском попытать счастья на том берегу, в землях Агайского царства?
  Аргириду не приходилось учиться входить в доверие, он давно освоил это искусство, иначе бы и не добился сколько-нибудь значительного положения. Но в общении с Ростиславом все дипломатические ухищрения отчего-то теряли силу. Он, казалось, охотно отвечал на самые каверзные вопросы, так открыто и чистосердечно, словно перед ним был один из его приморянских друзей, а не посол чужой державы. Так что Аргириду приходилось лишь удивляться: вправду ли молодой князь так легкомыслен и самоуверен, или это новая форма обмана, за которой неизвестно что кроется? И все-таки, несмотря на всю дипломатическую опытность, временами он почти готов был доверять Ростиславу, забыть осторожность и с чистым сердцем вместе с приморянами праздновать приход весны, как настоящий друг.
  Праздничные весенние гулянья и так порой затягивались на целую седьмицу, а тут еще к приезду гостей приморяне постарались показать все, на что способны. Днем агайцы осматривали город и окрестности, ездили на ловы с князем и его дружинниками, смотрели воинские состязания. Прекрасная Феофано охотно разделяла общество мужчин, и там, где она была, множество взоров оборачивалось к ней. Вечерами она царила в пиршественной зале княжьего терема, развлекая собравшихся не только своей красотой, но и остроумной беседой, конечно, для тех, кто говорил по-агайски. Однако она не только рассказывала желающим о древних легендах своей родины и о нынешней ее истории и обычаях, но и живо стремилась узнать новое о крае, куда приехала в гости. Если Аргирид, как полагалось мужчине, интересовался больше войной и политикой, то Феофано интересно было все: узоры вышивки на рубашках или резные наличники на окнах. Правда, все отметили, что свое любопытство она проявляла в основном в присутствии Ростислава; но ведь он мог говорить с красавицей на ее языке.
  Увидев на противоположном от княжеского двора берегу Светлицы деревянное строение в виде огромной птицы, сидевшей со сложенными резными крыльями, с грозным крючковатым клювом, и искусно выточенными из золотистого янтаря глазами, Феофано даже захлопала в ладоши от удивления.
  - Что это за фигура? Дивная работа; я вижу, ваши мастера великолепно вырезали каждое перо птицы, чтобы была как живая. Но почему я вижу в ее боку дверь, а в голове отверстие?
  Ростислав тихо рассмеялся над ее недоумением.
  - Это же баня! Ее всегда ставят поодаль от жилья, чтобы Банник не вредил людям. Когда ее топят, в это отверстие выходит дым. Подожди, госпожа, сегодня прикажу ее истопить, и ты увидишь сама.
  Тонкие, в виде черных стрелок брови агайянки высоко взлетели.
  - Баня? Как удивительно... Но почему именно в виде птицы? Зачем возводить такую сложную постройку?
  - Это сокол, древний знак князей Родославичей, - охотно стал объяснять Ростислав. - В его облике мы почитаем нашего пращура, покровительству которого поручены от рождения. В банях ведь не только моются. В них женщины рожают детей, чтобы сразу входили в род. А в древние времена у нас водилось - да и сейчас кое-где встречается, где род не расселяется, держится вместе, - что мальчишки при посвящении в мужчины должны были войти в чрево родового символа, чтобы выйти обратно уже взрослыми. А взрослые обновляют таким образом связь с духом рода. Мы, приморяне, хоть и отселенцы, собраны с бору по сосенке, но стародавние обычаи помним.
  Феофано внимательно выслушала, затем проговорила:
  - Расскажи мне еще о ваших обычаях, светлый князь. Они помогают нам лучше понять друг друга. Если верить древним агайским историкам, у наших предков тоже был раньше обычай посвящения в мужчины и другие странные порядки, теперь считающиеся варварскими. Мы просто ушли вперед, но это не мешает нам протянуть руку другим народам.
  С этими словами она сама протянула руку князю. А тот, на мгновение коснувшись пахнущих нарциссом пальчиков агайянки, пообещал себе не возражать женщине, да еще гостье, насчет путей развития различных народов.
  Но все-таки Феофано не теряла надежды в успех своей миссии. А вот ее спутнику, наместнику Гермонасса, приходилось куда сложнее. Никак ему не удавалось поговорить с приморским князем наедине, навести его на более откровенную беседу, чем обычно. Наконец, Ростислав, видно, и сам понял, чего ищет агайец, и однажды на конной прогулке подальше от города велел сопровождавшим их кметям держаться подальше.
  Теперь князь и его гость поехали бок о бок небыстрой рысью, никуда не спеша. Серый в яблоках Ветерок уверенно держался рядом с рыжим Огоньком, а тот время от времени поворачивал голову, грозя укусить - не привык, чтобы кто-то смел идти наравне с ним, княжьим конем.
  - Хороша Приморская земля, нет красивей ее, особенно по весне! - с чувством проговорил Ростислав, заметив, как с пригорка, расцветающего красными маками, вспорхнула стая стрепетов.
  Аргирид взглянул на него из-под ресниц. Ну что ж, вот и повод для откровенного разговора...
  - Вправду ли ты доволен, княже, тем, что имеешь? - обратился он к князю на его родном языке. - Ведь твой отец был старшим из братьев, и ты мог бы унаследовать удел гораздо больше и богаче этого. Не чувствуешь ли себя обойденным судьбой?
  Ростислав встряхнул головой, так что светлые волосы выбились из-под синей с золотой шелковой головной повязки, подаренной агайцами на днях.
  - Есть у нас басня про человека, которому досталась от Богов злосчастная Недоля: за какое дело не возьмись - ни в чем не везет. Так он свою Недолю ухватил однажды за шиворот, свернул в бараний рог, да и высек вожжами, и заставил с того дня работать лучше иной счастливой Доли! Вот и я так же. В чем меня родичи обошли, то я себе вернул, хоть и против их воли.
  И снова Леонида Аргирида раздирали противоречивые чувства: одна половина невольно чувствовала уважение к приморскому князю, так легко говорившему о своих успехах. Вторая не могла сдержать сомнений: очень уж многозначительно можно было истолковать его слова...
  - Мне поручено передать тебе, княже, - проговорил вкрадчивым шепотом, - Агайя поддержит тебя, если надумаешь вернуть себе отцовский престол. Нам известно, что не все поддерживают твоих родичей. Старший твой дядя, Келагаст Всеволодич, великий князь ясногорский, как доводилось слышать, скуп и жаден не в меру, даже его воины далеко не все станут на его защиту, если кто захочет его изгнать... Да и у Градислава Всеволодича, князя червлянского, врагов немало, а тебя в его владениях хорошо помнят...
  Ростислав обернулся с таким лицом, что агайский посол сразу прикусил язык. Направил коня прямо на него, так что тому пришлось попятить своего.
  - Все-то вам известно, - усмехнулся он, усилием воли сдерживая гнев. - Но я не хочу новых распрей между родичами. Князь Градислав Всеволодич, верно, и так думает, что это я причинил ему огорчения, но тогда я просто возвращал свое, а не зарился на чужое. И ведь меня все-таки признали князем приморским, зачем же я сделаю им зло?
  Подождав, пока князь успокоится после гневной отповеди, агайец осведомился уже осторожнее:
  - А ты точно ли уверен в своих родственниках? Не захотят ли они изгнать тебя из Приморья?
  - О том не думаю, и не боюсь никого, - беззаботно отозвался Ростислав. - Они знают: я просто так им не уступлю. Буду сопротивляться, а Белгород Приморский взять нелегко, - он оглянулся туда, где вдалеке белела городская стена. - К тому же, все знают, что я смогу охранять Приморское княжество лучше, чем мой двоюродный брат Борис Градиславич или еще кто из князей. Так что лучше нам жить в мире.
  - И ты не хотел бы править другим княжеством, большим, богатым, издавна процветающим? - агайец даже задержал дыхание: вот теперь был задан главный вопрос!
  На этот раз Ростислав не разозлился. Поглядел в глаза послу открытым взглядом:
  - Нет, не хотел бы. Приморяне привыкли ко мне, и я люблю этот край, не то, что другие князья. А что я буду делать с лишними владениями? Жадный человек жалок. Кто пытается съесть больше, чем осилит, выглядит мерзко, и осмеивается всеми. Кто хочет получить много женщин, не создаст семьи ни с одной, и к старости останется одиноким. А тот, кто непомерно расширяет свою власть, считается великим властелином? Для меня в этом нет чести.
  И снова Леонид Аргирид на мгновение позавидовал приморскому князю, который мог себе позволить не опасаться никого, не поддаваться ни обиде, ни жадности, был всецело уверен в своей силе и преданности своих людей. Неудивительно, что они его любили. На мгновение кольнуло острое желание отказаться от своей службы в Агайе, примкнуть к Ростиславу, добиться его дружбы и не искать подвоха. Но въевшаяся с юности привычка не доверять никому снова одержала верх.
  - Благодарю тебя за честный ответ, княже, - агайец почтительно склонил голову. - Вернувшись домой, я скажу: князь Ростислав Приморский - не только храбрый воин, но также честный муж и надежный союзник, которому Царство может доверять без опаски. Я понимаю людей, что следуют за тобой. Вот даже дикие хасы, покоренные тобой, стали твоими друзьями.
  - Я принял их как друзей, и они стали мне друзьями, - объяснил Ростислав. - Видишь ли: в древности, когда каждый род жил сам по себе, люди верили, что, стоит выйти за околицу - начнутся уже чужие земли, и, быть может, вражеские. Тогда думали, что, если долго идти все в одну сторону, никуда не сворачивая, рано или поздно придешь прямиком на тот свет. И на людей других племен косились при встрече: а точно ли это такие же люди, не нечисть ли какая, человеком притворяющаяся, под какими Богами ходят? Те времена давно прошли, каждый знает теперь и другие народы, помимо своего, а все же не совсем забылось. Мы вот, приморяне - племя новое: предки местных жителей сюда переселились из разных родов, а другие вовсе пришлые, как я. Так про нас в старых землях тоже шепчутся: мол, приморяне - "при Моране". На самый край света забрались, за которым и земли нет - куда это годится? - князь осадил коня на вершине холм, показал собеседнику на синеющую далеко впереди полоску моря. - Ну а нам, если так, старых опасений держаться незачем. Для нас не важно, где человек родился, главное, чтобы был не трус и заслуживал доверия. Если бы ты задержался у нас подольше, тоже стал бы приморянином не хуже любого из моих! - князь положил руку на плечо Аргириду.
  Тот побледнел, будто услышал не выражение дружбы, а смертельное оскорбление. Неужто этот приблудный варварский князь подслушал его самые сокровенные мысли, которые гнал от самого себя, да еще смеет высказывать их ему? Недавняя симпатия к Ростиславу исчезла без следа, ей на смену хлынула едкая волна черной ненависти. Но ответил Аргирид мягко, с сожалением:
  - Увы... Я обязан как можно скорее отплыть домой, доложить об успехе своего поручения. Да и злоупотреблять твоим гостеприимством не годится... Быть может, когда-нибудь потом...
  - Пусть так. Вот завтра устроим вам прощальный пир - и отплывайте с попутным ветром, - пожелал ему Ростислав.
  На этом окончился разговор. Но, видно, что-то из него все-таки уловили ехавшие позади дружинники, потому что после поездки, на конюшне, Эреджиб Черный Беркут попросил князя задержаться. Спросил просто, как подобало союзнику:
  - Чего хотел от тебя этот надушенный павлин? О чем был такой долгий разговор?
  - Охотился за моей душой, пытался ее понять, как его учили, - Ростислав улыбнулся ненависти, звучавшей в интонациях непримиримого горца.
  Тот и в самом деле грозно нахмурился.
  - Будь моя воля, я бы ни на волос не доверял этому "охотнику за душами", да и его спутникам, кстати, тоже.
  - Перестань, Эреджиб. По мне, благородный Аргирид не так уж плох, и, будь у нас побольше времени, я сделал бы из него настоящего воина. Жаль смотреть, когда человека довели до того, что он не верит ни единому слову. Но, по крайней мере, нас агайцам не в чем будет упрекнуть, когда вернутся домой.
  - Будь осторожней с этим Аргиридом, - снова посоветовал вождь хасов.
  Но князь лишь отмахнулся.
  - Чего мне опасаться? Не зверь же он, чтобы вцепиться мне в горло.
  Горец недоверчиво покачал головой.
  - Человек бывает опаснее зверя. И я, и многие твои воины успокоятся, только когда агайская ладья уйдет подальше в море.
  - Остался всего один день, и конец вашим тревогам! Хотя о красоте госпожи Феофано, пожалуй, будут вздыхать многие кмети, - при этих словах князь сам подавил вздох, но не об агайянке: приезд послов отвлек его от воспоминаний о лесном видении, но вовсе не оттеснил его.
  Стальные глаза хаса блеснули презрением.
  - Эта женщина нарочно смущает воинов, красуется перед ними днем и вечером, так что они делаются похожи на слюнявых щенков! Сегодня двое моих парней подрались, споря, кто первым поднесет ей скамейку, когда ей вздумалось выйти в сад. Я лишил обоих пояса на месяц. Она обещала на прощальном пиру показать нечто особенное, мне сказал воевода Улеб.
  - Это был бы досадный случай, если бы она захотела остаться подольше. Но она уедет через день, так что нам не о чем беспокоиться. Пусть покажет напоследок, на что она способна. На то ей и заплатили, чтобы согласилась приехать к "отсталым варварам".
  - Так она...
  - "Подруга разных" - по-агайски то и другое слово звучат одинаково: "гетера". Ее хорошо учили, чтобы могла не только угождать мужчинам, но и развлекать их. Но это не страшно: ведь она скоро вернется туда, где таких, как она, ценят зрелые мужи, а не "слюнявые щенки". Впрочем, меня не волнуют обычаи агайцев. Дружба с ними может быть полезна. Соседа всегда лучше иметь другом, а не врагом.
  
  * Гомер, "Илиада".
  ** Гомер, "Илиада".
  Глава 6. Прощальный пир
  На прощальный пир собрался весь Белгород Приморский вместе с лежащими поблизости весями. Еще на рассвете княжеские гонцы оповестили всех, приглашая в город - встретить весну, проводить дорогих гостей. И теперь приморяне в самых нарядных одеждах рекой текли к княжьему двору - кто пешком, иные, побогаче - на лошади, а живущие подальше - на телегах. Только старики и дети, да еще больные, оставались дома, а из прочих никто в этот день не усидел спокойно.
  Двери княжеского терема отворили настежь, во двор, где тоже составлены были столы из уложенных на козлы досок, для тех, кто не мог разместиться в зале. Было по-весеннему тепло и ясно, а праздник - и под открытым небом праздник. Вот уже на столах стоят заздравные чаши, вносятся на деревянных подносах румяные свежеиспеченные хлебы, медовые караваи и пряники. Здесь и мясо всех видов и приготовлений, и еще больше - рыбы, еще прошлой ночью плескавшейся в море или в Светлице. Каждый найдет себе угощение на свой вкус! Приморье - обильный край, не скудеющий земными благами.
  Гуляй же, приморская вольница! Нет на свете князя щедрее и гостеприимнее Ростислава, никто и среди более богатых князей не собирал столько народу за своим столом. Неудивительно, что первую чашу на пиру все подняли за долгую жизнь и процветание их радушного хозяина. От громогласных здравиц и прочих пожеланий, раздающихся под крышей и на открытом воздухе, можно было оглохнуть.
  Сам князь Ростислав сидел во главе стола со счастливым и гордым видом. Золотистые волосы ниспадали из-под шелковой агайской повязки, рубашка из тончайшего льна была богато вышита знаками солнца и громового колеса, летящими птицами и волнами - символом приморянского племени. Пояс турьей кожи, перехвативший талию, был украшен золотыми бляшками. Высокое резное кресло, в котором сидел князь, все устилала длинная и широкая алая мантия - подарок отъезжающих назавтра агайских послов. В самом начале пира Леонид Аргирид прилюдно передал ее Ростиславу, приглашая всех полюбоваться роскошной вещью. Но князь лишь на мгновение надел мантию, весь окутавшись алыми складками, а потом повесил ее на кресло.
  - Благодарю тебя, благородный посол, но эта вещь слишком хороша для застолья. Вот в бою была бы кстати: на красном незаметна кровь, - весело ответил он, в свою очередь передав послу золотую чашу, из которой тот только что пил.
  Всем своим видом выражая признательность за ответный дар, Аргирид при этих словах так и впился взглядом в лицо Ростислава: что это - мимоходом брошенная застольная шутка или наконец-то высказанное намерение самозваного приморского князя? Как это получилось, что он, Леонид Аргирид, не глупейший из агайских вельмож, так и не смог разгадать противника? Может, проклятый приморянин владеет колдовством, затмевающим разум? Скорее всего так, ведь внушил же ему накануне мысли, неуместные для царского посла, исполняющего свой долг!
  Отведя взгляд от князя, Аргирид внимательно оглядел собравшихся вокруг, за главным столом. Вот они - лучшие люди Приморского княжества, а он за прошедшие дни так и не сумел найти подход ни к кому из них. Среди них мало пожилых и всего два седобородых старца - бояре Вышеслав и Твердила, те, что два года назад не пожалели своих богатств ради рискованного дела - возвести Ростислава на приморский престол. Теперь оба старика сидели рядом с князем, по правую руку. Большинство же присутствующих были куда моложе - воины, проделавшие с князем Ростиславом весь путь, делившие вместе и изгнание, и победу, и коренные приморяне, выдвинувшиеся уже здесь. По левую руку от князя возвышалась могучая фигура Эреджиба Черного Беркута, также принарядившегося сегодня, как и его воины. В длинном черном с золотыми пуговицами шерстяном кафтане, украшенном алыми вставками, горец смотрелся равным среди приморянских бояр. На нем взгляд Аргирида задержался подольше, и новая волна ненависти охватила агайца.
  "Этих-то он чем приворожил? - думал посол о Ростиславе и горцах. - Ведь сам же недавно воевал с другими родами хасов, и принудил их платить дань. Одно разбойничье племя усмирил, другое с собой за стол сажает... А что если все не так?! Кто знает, может, они давно сговорились за нашей спиной нанести удар? Будь здесь и вправду всего сто пятьдесят воинов-хасов, их вожак не красовался бы рядом с князем, как равный. Наверняка это они для вида, а в нарочный час с гор спустятся и остальные шайки..."
  Убедив себя, что так и есть, Аргирид мысленно порадовался, что вовремя разгадал коварные замыслы приморского князя, не поддался притяжению, что так влияло на других. Одно он уяснил за эти дни точно: Ростислав больше, чем это возможно для других правителей, был не только главой своего княжества, но и душой всего этого пестрого сборища, что сейчас охотно пировало за его столом, но так же охотно по приказу князя могло бы взяться за меч. Если бы его не стало, агайским городам стало бы некого опасаться, Приморье вновь сделалось бы слабым.
  Сидя напротив князя, Аргирид видел Феофано - она оживленно беседовала по-агайски с боярином Вышеславом и его сыном Улебом, знавшими этот язык. Разговор зашел о сходстве Скотьего Бога Велеса, которого часто изображали с бычьей головой, с древним легендарным быкоголовым Минотавром. Красавица сама указала на видимое сходство, а затем поспешила опровергнуть только что высказанное предположение:
  - И все же, вряд ли такому сходству, сугубо внешнему, следует придавать большое значение! У многих народов в древности было принято представлять Богов со звериными головами и другими частями тела, чтобы подчеркнуть те или иные их качества и склонности. Будь в самом деле у Велеса бычья голова, ему пришлось бы носить кольцо в носу.
  Но, кажется, приморянам ее шутка не пришлась по душе. Боярин Вышеслав хмурил седые брови: до чего распоясались эти агайцы, ничего святого для них не осталось! Старик знал, что ни один, даже самый беспутный приморянин, или человек другого близкого по крови племени, не осмелится смеяться над Богами. И не из страха, что разгневаются, а просто не придет такое в голову, как не придет, даже спьяну, подпалить подол родной матери, схватить за бороду почтенного старца. Это нужно уж вовсе забыть все обычаи. Агайцы, мнящие себя самым развитым народом, выродились, впали в детство, и лучше бы Ростиславу не связываться с ними вовсе... Но когда сидевший рядом Улеб повернулся к женщине, собираясь, кажется, ответить ей гневно и резко, отец незаметно потянул его за рукав. Не дело ссориться с гостями, тем более когда те уезжают, слава Всегрозному Перуну!
  Услышав через общий гомон, о чем говорила его спутница, Аргирид недовольно поморщился. Надо же учитывать, как преданны своим Богам эти варвары! Не многого Феофано добьется среди приморян, если не уяснит, что здесь ей не агайские вельможи и богачи, с которыми привыкла иметь дело. Впрочем, вероятно, ей все-таки придется покинуть Приморье вместе с ним: полагаться на успех ее замысла слишком ненадежно...
  А вокруг веселились люди, не затронутые агайскими заботами. Хрустели на зубах ломти пшеничного и ржаного хлеба, хрустели разгрызаемые кости, шипели хмельные меды, лились в кубки разные вина. Голоса пирующих гремели все громче, так что удивительно было, как кто-то слышит друг друга. Но вот со двора донеслось гудение струны - словно пролетел большой жук. Однако к ней присоединились новые, и в наступившей тишине приятный мужской голос запел новое сказание. О том, как земля Приморская, будто запертая в тереме красавица, долго высматривала в окошко славного витязя. И вот, наконец, дождалась такого, как ей мечталось - ясного сокола, светлого князя Ростислава Будимирича, на долгое счастье всем собравшимся...
  У князя, когда он слушал эту песню, затуманились глаза: не от похвалы - перед ним вновь встала, как живая, увиденная в лесу девушка, исчезнувшая, будто видение. Возможно ли, что ему и вправду явилась в ее облике сама душа Приморского княжества? Но если так, значит, он никогда не встретит ее - такую, как видел тогда. Неужели судьба решила над ним посмеяться?
  Но никто не заметил его мимолетной грусти. Многие люди, и в зале, и снаружи под эту песню пустились в пляс. Иные проливали недопитые чаши на землю, в жертву Богам, чтобы не оставляли своей милостью Приморье. Десятник Волосожар сгоряча так хватил себя по лбу расписной керамической чашей, что от той брызнули осколки, и на пол потек мед вместе с кровью. Увидев это, хасинка Куара, одетая сегодня в женское платье своей родины, необычно красивая и яркая в сочетании белого, черного, красного цветов, усмехнулась:
  - Даже воину следует иногда беречь голову. От слишком частых ударов она умнее не становится.
  Десять ее соплеменников, отобранных Эреджибом, показали приморянам горские пляски, да так, что дубовые половицы в пиршественном зале чуть не треснули. По крайней мере, топот стоял, как будто там бил копытами целый табун коней, а за стремительными движениями танцоров трудно было уследить. Они вертелись волчком, а на последнем прыжке, как могли поклясться многие зрители, все десятеро разом перекувыркнулись в воздухе, а затем приземлились точно на ноги. Князь Ростислав тут же надел каждому из них золотую гривну на шею.
  Наконец, когда смолк гул голосов, потрясенных зрелищем, красавица Феофано поднялась со своего места и подошла к князю.
  - Я восхищена умениями твоих воинов, но хочу попросить тебя, князь: позволь и мне продемонстрировать мои способности. Меня немного учили танцевать, и я хочу показать, что и слабая женщина способна устоять среди яростной пляски мечей.
  Когда она объяснила князю, чего именно хочет, тот удивленно поднял брови, а затем нахмурился.
  - Но это опасно для тебя, прекрасная гостья! Я не хочу, чтобы ты подвергала угрозе свою жизнь и красоту.
  Феофано сладко улыбнулась, чувствуя себя как никогда близкой к победе.
  - Я пойду с мыслью, что ты считаешь меня прекрасной. Не отговаривай меня, князь. Я справлюсь с этим танцем. Ведь нам предстоит проститься, и, скорее всего, навсегда. Я хочу, чтобы у тебя и твоих друзей, по крайней мере, осталась память обо мне...
  Ростислав окинул взглядом своих воинов, выбрал среди них двоих, на чью твердость и верную руку полагался вполне. Одним из них был его давний друг, сотник Ярец, вторым - простой кметь по прозвищу Кремень, тридцатипятилетний густобородый приморянин, всегда хладнокровный и невозмутимый. Сообщил им, что именно от них требуется. Те вышли и через некоторое время вернулись в полном вооружении, в кольчугах и шлемах, с обнаженными мечами, но без щитов. Окружающие, еще не совсем понимая, что к чему, потеснились, освобождая воинам место в дальнем краю зала. В двери тоже теснились люди. Самые любопытные успели уже обежать терем и теперь заглядывали в окна, благо, сквозь стекло все было прекрасно видно.
  Феофано, одетая в шелковый золотистый хитон, шагнула навстречу бойцам как раз в тот момент, когда они скрестили мечи. Легким, плавным движением перешагнула опустившиеся вниз лезвия, оказавшись по другую сторону. Воины, склонившись перед ней, вновь подступили друг к другу ближе. Как на тренировке, только там под руку воинам не суются посторонние, да еще женщины. Феофано же не просто "совалась" - она порхала меж скрещивающихся лезвий в удивительном, исполненном смертельного риска танце. То обходила одного из поединщиков, едва не касаясь рукой стальной кольчуги, то кружила вокруг другого, а то вновь вихрем бросалась под мечи, которые, казалось, должны были вот-вот поразить ее. В самом деле, нужна была поразительная выдержка, чтобы не ошибиться в этой невероятной пляске, причем еще неизвестно, кому приходилось сложнее! Со стороны зрителей несколько раз слышались испуганные крики. Но на лице Феофано, когда она оборачивалась к ним, играла улыбка, а Ярец с Кремнем продолжали биться.
  Продолжая двигаться все быстрее под железную музыку мечей, агайянка сбросила с себя покрывало, и оно порхнуло прямо между сражающимися и тут же было изрублено на куски, а сама женщина в то же мгновение проскользнула под ними. Она подкрадывалась, как пантера, извивалась, как змея, раскидывала руки, как птица, собирающася взлететь. Метнулась к Ярцу, когда меч Кремня коснулся его плеча, затем к Кремню - и меч Ярца замер на волосок от ее обнаженной груди. Феофано ловко выпуталась из складок хитона и, совершенно обнаженная, снова бросилась между бойцов, которые едва успели отдернуть мечи, пораженные увиденным.
  - Благодарю вас за помощь, друзья мои! - весело проговорила она, стоя меж двух одетых в броню воинов. На ее чистой белоснежной коже не было ни единой капли крови, и даже пот не выступил на ней.
  А зрители неистовствовали. Единый многоголосый вопль, не смолкая, прокатывался по залу княжеского терема, выплескивался во двор, где тоже видели небывалый танец красавицы-агайянки. И сложно было понять, чего больше в этом вопле - восхищения ее красотой или облегчения, что она осталась жива и невредима. Многие дышали шумно, как быки, не сводя с гостьи глаз, их лица раскраснелись. Зато женщины, которых тоже собралось немало, презрительно фыркали, втихомолку обсуждая поведение приезжей: мало того, что ведет себя бесстыдно, еще и тоща, как палка. Тоже нашла, что выставить напоказ: ни груди, ни бедер, как у девчонки! Вдобавок, видно, не знает, как заведено жить женщине: ни дома, ни семьи - одно бесстыдство! Некоторые даже вышли из зала, чтобы между собой перемыть косточки агайянке. Но на них теперь никто не обратил внимания.
  Ярец с Кремнем, сняв шлемы, отерли пот со лба, и совсем не от жары или усталости - оба сражались и не в таких условиях. Но сегодняшнее испытание было для них поистине новым.
  - Ты - удивительная женщина, госпожа! - сказал Ярец, когда оба поклонились ей в пояс, как княгине. - Но прошу тебя, не требуй от мужчин выходить против тебя с мечом!
  Вслед за ним красавицу приветствовали и другие приморяне, так как всех без исключения поразил ее танец. Но Феофано лишь обвела их благодарным взглядом и остановила его, уже не отводя, на князе Ростиславе. Тот поднялся с кресла навстречу ей.
  В этот момент Аргирид подал своей соотечественнице сброшенный хитон. Помог прикрыть наготу и, как бы невзначай, надел ей на палец перстень с крупным прозрачным камнем. Увидев его, Феофано, не дрогнувшая в пляске под мечами, тихо охнула. Но Аргирид кивнул ей, подтверждая без слов, что означает этот знак. И гетера снова стала глядеть на Ростислава.
  Тот подал ей нарочно взятый с собой деревянный ларец, расписанный причудливыми птицами. Открыв его, протянул женщине золотую цепь, украшенную крупной восьмиконечной звездой с бархатно-зеленым смарагдом.
  - Я не самый богатый князь, но все же могу одарить почетную гостью и прекрасную женщину, даже помимо тех чудес, что она только что совершила перед нами. Носи эту звезду, прекрасная Феофано, на память о гостеприимстве приморян, - и он сам застегнул цепочку на шее женщины.
  Только что бледное лицо Феофано окрасилось алой зарей, а сердце радостно забилось в груди, и ей овладели такие мысли, при которых данное Аргиридом кольцо показалось совершенно лишним.
  
  До поздней ночи в княжеском тереме продолжался пир. Наконец, когда на столах остались в основном пустых блюда и чаши, гости, усталые и захмелевшие, охрипшие от славословий, стали расходиться. Одни, жившие при тереме - к себе, другие остались отдыхать прямо в зале или во дворе. Кто не мог идти сам, тех укладывала на лавки челядь, явившаяся после пира убрать зал. Но большинство гостей все-таки ушли своими ногами: до беспамятства добирается лишь горький пьяница, а княжеским кметям и гостям ни к чему терять лицо.
  Когда пир закончился, ушел и князь Ростислав в свои покои. Следовало отдохнуть хоть немного; встать придется рано, чтобы проводить отплывающих агайских послов. Хорошо, что им удалось договориться, и теперь агайцы смогут торговать свободно, и в остальном станут надежными союзниками. А этот их приезд надолго запомнится всему Приморью. Особенно прощальный танец прекрасной Феофано...
  Пламя свечи, которой князь освещал себе путь в темном переходе, вдруг затрепетало, как от внезапного порыва ветра. Навстречу показалась темная фигура. Перед ним стояла Феофано, точно его последняя мысль вызвала ее. Ростислав едва сдержал удивленное восклицание.
  За спиной гетеры была открыта дверь отведенных ей покоев, в двурогом подсвечнике на табурете горели свечи. Можно было разглядеть раскрытый ларь с вещами красавицы, еще не уложенные наряды, спящая девушка-служанка возле разобранной постели.
  - Почему ты не отдыхаешь перед отъездом? - удивленно спросил князь, и тут же пожалел о ненужном любопытстве.
  Легким движением прирожденной танцовщицы Феофано обошла его, как в своем невероятном танце обходила одетых в броню воинов, и теперь Ростислав был ближе к ее покоям, чем она. Из раскрытых дверей пахло нарциссом и еще какой-то сладко-ароматной смолой.
  - Я хотела повидать тебя наедине, мой князь, - при этих словах женщина запнулась на миг, но договорила: - Я прошу тебя: позволь мне остаться в твоих владениях.
  - Ты хочешь остаться в Приморье? - вот уж чего точно не могло придти в голову князю. - Но ведь у тебя, как я понимаю, есть на родине все: деньги и почет, заслуженное восхищение людей, слава, достойная твоей красоты и дара. А здесь ты даже поговорить с большинством приморян не сможешь.
  - Это не имеет значения. Ведь с тобой-то я смогу поговорить всегда, - женщина протянула к князю обе руки ладонями вверх, в знак просьбы. - Ты умен и образован не хуже любого агайского вельможи. Если ты только захочешь, станешь первым из ваших князей. А я помогу тебе украсить твое правление блеском издавна цивилизованной державы. Я жила во многих агайских городах, знаю все благородные обычаи. Я пригласила бы к твоему двору всех лучших людей нашего времени: знаменитых ваятелей, художников, поэтов, чтобы сделать твой город прекрасным. А в дальнейшем... Если пожелаешь, мое слово даст тебе сильных союзников в политике и войне. И мы с тобой создадим великое и блистательное княжество... или даже царство, достойное твоей отваги и моей красоты.
  Такие откровение агайянки удивляли Ростислава еще больше, чем ее танец под мечами.
  - Вон ты куда метишь! - наконец, нашелся он с ответом. - Только мои приморяне - народ скромный, им ни к чему блеск, как в Агайте, и чужих творений они не поймут. Прости, Феофано, но ты не приживешься здесь. Красота - язык, понятный каждому. Но ты соскучишься у нас прежде, чем найдешь желающих рядиться в агайские одеяния.
  Женщина подошла к нему ближе, так что он ощущал тепло ее тела. Сейчас ее темные глаза метали молнии. Молодой князь уже видел в ней это невероятное, пьянящее сочетание - огня и железной выдержки, откровенности и гордости, что выше понятий о стыде. Он снова вспомнил ее обнаженной, как она показалась в эту ночь в пиршественном зале. Захочет - снова увидит такой...
  - Ты получишь все, что только пожелаешь... - послышался хриплый шепот женщины у него над ухом.
  Эти слова сразу привели Ростислава в чувство. Искушения будто не бывало. Да, стоявшая перед ним женщина была прекрасна, но тем менее возможно ей доверять.
  - Я и так получил... почти все, - твердо ответил он.
  И при этих словах он ясно увидел над головой Феофано силуэт другой женщины. Широко расставленные голубые глаза - будто вода в роднике, пышные белокурые волосы, ничем не скрепленные, золотятся от пламени свечи. Русые брови нахмурились чуть тревожно, губы приоткрыты, но не для поцелуя - для предупреждения. Казалось, она обращается к нему: "Выбирай, как тебе лучше, светлый князь. Только смотри: выберешь ее - значит, прощай, не видать тебе меня больше. Рядом с агайянкой мне места нет, не ужиться белой лебеди вместе с заморской жар-птицей, не вдохновлять мне на победные походы великого царя-князя".
  Лишь на мгновение явилась она, но этого было достаточно. Кем бы она ни была - вправду ли воплотившаяся душа Приморья, или сама Богиня Весны, или пусть даже лесное видение, но Ростислав не мог расстаться с надеждой встретить ее вновь. Он снова взял свечу, не глядя больше на Феофано.
  А ее лицо на мгновение исказила внутренняя борьба, глаза зловеще блеснули. Однако, успокоившись, женщина потянула князя за вышитый рукав рубашки.
  - Ну что ж, если так... Прости меня, светлый князь! Я свое место знаю, и не прошу тебя более ни о чем. Но мне хотелось бы расстаться с тобой дружески. У нас есть обычай: двое расстающихся навсегда или надолго должны выпить вместе вино из одной чаши.
  - А у нас говорят: кто допьет чашу за другом, тот узнает его мысли, - согласился Ростислав.
  Агайянка вынула со дна ларя кожаную фляжку и серебряную чашу, всю покрытую изящной гравировкой. Поставила на табурет и налила почти до краев густого, очень темного вина.
  - Пью за вечную дружбу между Агайским царством и Приморьем, - отпив несколько глотков, она передала чашу князю. При этом на мгновение задержала над чашей руку, звякнув о край перстнем, что ей передал Аргирид.
  - За нашу дружбу и за твою красоту, Феофано, - улыбнулся Ростислав и осушил чашу до дна, хотя приправленное смолой вино горчило.
  Она смотрела, не отрывая глаз, как он пил, и лицо ее становилось все бледнее. Наконец, тихо вздохнула:
  - Мне и вправду нужно хоть немного отдохнуть. Доброй ночи тебе, князь!
  И он ушел, не оглянувшись ни разу. Горький вкус смолы все продолжал ощущаться. Чего только не придумают эти агайцы, пресытившись обычными ощущениями! В вино добавляют смолу, посылают женщин за плату вводить свои порядки...
  Наутро провожать агайских гостей собрались все, кто смог после пира подняться на рассвете. У причала было не протолкнуться. "Южная красавица", еще более блестящая в розовом свете зари, покачивалась на волнах, готовая поймать попутный ветер. Все подарки новым союзникам были уже аккуратно уложены.
  Не оглядываясь ни на кого, Феофано поднялась по сходням, чувствуя спиной взгляды приморян, провожавших женщину, что танцевала среди мечей. По пути встретила пристальный взгляд Леонида Аргирида - тот задержался еще на мгновение, чтобы проститься с князем Ростиславом. Женщина утвердительно кивнула, и посол заметно расслабился.
  - Счастья и долгой жизни тебе, храбрый Ростислав, - пожелал он, открывая князю объятия.
  Тот охотно ответил ему не менее крепкими объятиями. Со стороны ни у кого не нашлось бы сомнений, что агайское посольство завершилось наилучшим для обеих сторон образом.
  Парус с золотым львом быстро развернулся навстречу ветру, и вскоре агайская ладья исчезла из виду.
  Когда приморский берег растаял вдали, прекрасная Феофано, сидевшая на маленьком пуфике на корме, швырнула в море серебряную чашу, которую рассеянно крутила в руках.
  - Ростиславу конец, - проговорила она со злобным торжеством. - Он мог бы стать великим, но сам выбрал свою судьбу...
  - "Седьмица покаяния" даст ему время поразмыслить об упущенном, - криво усмехнулся Аргирид. - От этого яда умирают в ясной памяти, что бы ни испытывали перед тем... Но мы совершили меньшее из зол, и Боги простят нам. Устранить возможного врага окончательно надежнее, чем пытаться приручить, как хотела ты.
  Услышав в интонации своего спутника нотки самооправдания, Феофано тяжело вздохнула.
  - Я знаю, что ты прав, о мудрейший из послов... Но, признаться, мне все-таки жаль. Это путешествие навеяло мне удивительные мысли. Здешние люди легкомысленны и непосредственны, как дети, и в самом деле кажутся моложе нас, издавна цивилизованных людей. Среди них мне казалось, что я снова молодая девушка, и впереди другая жизнь, не такая, к какой я привыкла...
  Ее собеседнику снова припомнились чувства, что он испытывал, когда князь Ростислав показывал ему свои владения: молодость и кипучая энергия приморского племени, их сплоченность, преданность князю и общему делу. Вспомнил свое задавленное желание присоединиться к ним...
  - Я хорошо понимаю тебя, Феофано, - глухо бросил он и отвернулся.
  Но спустя несколько дней, когда "Южная красавица" при попутном ветре вошла в ближайший из агайских портов, Аргирид спустился на берег с видом таинственным и гордым. Окинул взглядом строящиеся прибрежные укрепления.
  - В этом больше нет нужды, - изрек он с пророческим видом. - Я привез покой Агайскому царству. Нарушитель мира и благоденствия, приморский завоеватель умрет спустя четыре дня, начиная от сегодняшнего, - скрестив руки на груди, он надменно глядел на отшатнувшихся от неожиданной новости горожан.
  Услуга, оказанная Агайскому царству, не принесла пользы самозваному "предсказателю". Когда о преступлении Аргирида прошел слух, царь и его сановники откупились головами виновных. Поклявшийся, что действовал по собственному почину, Леонид Аргирид был лишен всех званий и титулов, а затем казнен через обезглавливание. Сопровождавших его писцов и слуг, как людей незнатных, повесили. Прекрасной Феофано ее пол спас жизнь, но не красоту и положение в обществе. Лишенная всего имущества, с наголо обритой головой, гетера была изгнана на все четыре стороны, и, в конце концов, присоединилась к торговому каравану, где расплачивалась за приют и безопасность собственным телом. О дальнейшей ее судьбе так и не узнал никто из бывших знакомых, да и не очень интересовались ею. Судьба преступников, поверженных в прах, редко кого-то волнует.
  Глава 7. Между жизнью и смертью
  Проводив агайцев, князь Ростислав готов был вздохнуть спокойно, сбросив с плеч это нелегкое бремя. Но почему-то не получалось. Он весь день чувствовал странное беспокойство, бродил по терему и по двору, не находя себе места. Слушая отчет тиуна Чурилы о расходах на прошедший пир, князь с трудом заставил себя сосредоточиться. В ушах звенело, любой голос отдавался в голове странным гулом, так что он старался ни с кем не говорить.
  Едва дождался наступления вечера, чтобы пойти отдыхать. За весь день так и не заставил себя съесть ни кусочка. При одном взгляде на еду к горлу подкатывала тошнота, зато мучила постоянная жажда.
  У дверей княжеских покоев, как всегда, стояли на страже двое кметей. Их лица почему-то расплывались перед князем, как в тумане. Ах да, конечно, это Злат, а второй, тоже молодой, но уже с багровым шрамом на щеке - тот, кого Ярец нарек Остророгом. Юноши, похоже, о чем-то хотели спросить князя, но ему не хотелось говорить, и он молча закрыл за собой дверь. Потом закрыл и ставни на окне, потому что свет едва склонившегося к закату солнца нестерпимо резал глаза.
  Оказавшись в полной темноте, Ростислав, наконец, блаженно вздохнул. Не раздеваясь, лишь скинув хасинские сапоги из мягкой кожи, улегся на постель, накрытую пятнистой шкурой барса. Закрыл глаза, пытаясь заснуть. Завтра поутру он проснется вновь здоровым и крепким, примется за дела. Слишком много было в последние дни пиров и развлечений, слишком мало занятий, достойных мужчин, вот он и размяк, изнежился, точно купеческий балованный сынок. Но впредь такого не будет. Завтра же он устроит смотр своей дружине, проверит силы и умение каждого кметя, лично сойдется в бою и на мечах, и на копьях. Пусть с конских боков сойдет пот, а с людских - жир и лень. Войско можно сохранить, лишь держа готовым к бою, даже когда войны не предвидится...
  А еще - он наконец-то поедет в Ясную Дубраву, туда, где видел образ прекрасной девушки. Быть может, она появится снова, а если нет - он хотя бы получит знак, где ее найти. И тогда она придет к нему. Непременно. Пусть только пройдет противная смолистая горечь, и перестанет лежать тяжелый камень в боку...
  Наконец, князь забылся сном, но прерывистым и неглубоким, он часто просыпался и глухо стонал.
  Вдруг резкая жгучая боль выдернула его из сна. Словно невидимый меч вонзился ему в живот. Но раны не было, а боль становилась все сильнее, в горле тоже нестерпимо жгло. Ростислав громко закричал и тут же, корчась от боли, упал с постели на дубовый пол. Изо рта его текла сгустками кровь.
  На крик князя вбежали кмети, выломав дверь. Их вопль и треск дерева были услышаны многими, и покои мгновенно заполнились людьми. Все с ужасом глядели на корчащегося в муках князя, и никто ничего не понимал. Ноги будто примерзали к полу, иные даже забывали дышать.
  Когда Злат с Остророгом бережно уложили князя в постель, он открыл глаза и увидел собравшихся. Боль понемногу отступила, затаившись в самых глубоких тайниках, но он чувствовал, что она не ушла окончательно, и скоро вновь явится терзать, жечь и мучить его. А еще было стыдно, что люди видят его таким. Откуда-то из невероятной дали к нему склонялись лица дядьки Вышеслава, Улеба, Ярца, Волосожара, Эреджиба и многих других. На всех лицах виднелись страх и отчаяние, у многих на глазах показались слезы. Ростиславу хотелось хоть чем-то ободрить их, но к горлу снова подкатывала тошнота, и он сказал лишь то, о чем никто не знал, и подумали, что он бредит:
  - Вот... почему кукушка не прокуковала ни разу!
  Потом ему давали пить то молоко, то горькие отвары трав. Но они вызывали только новые приступы боли. В промежутках между ними же Ростислав лежал, согнувшись, как больной ребенок, и пытался найти воспаленными глазами ее, свою деву-видение. Ему казалось - если она придет, значит, все будет хорошо.
  А вокруг тем временем бушевала буря людская. Весь терем был поднят на уши страшным известием о тяжелой болезни князя Ростислава. Все заметались, как муравьи на пожаре. Никто толком не знал, что делать, но все мгновенно предвидели перемены, и к худшему. А из терема волна гнева и отчаяния перехлестнула и в город. Приморяне, только-только в последнее время ставшие на ноги, привыкшие себя считать полноценным племенем не хуже других, были испуганы еще больше княжьих людей. Они так гордились, что у них теперь есть князь, какому может завидовать любой народ! Вот от вражьей зависти, должно быть, и пришла беда. Как же иначе объяснить, если только накануне весь город видел князя Ростислава на пиру, здоровым и веселым, как всегда? Кому, как не агайским послам, нужно было вновь лишить Приморье настоящего князя?
  Полетели в огонь все привезенные агайцами вещи. Поодаль от княжьего терема развели костер, куда побросали их подарки. Проволокли предварительно по грязи дорогие ткани, изрубили топорами украшения, кубки и все, что не могло сгореть сразу - и тоже в огонь. Вокруг костра уже прыгали, ревели по-медвежьи, волхвы - жрецы Велеса в мохнатых шубах, творили волшебство, чтобы развеять чужую порчу.
  - Пусть с этими вещами обратятся в прах все замыслы врагов наших!
  Услышав, в чем обвиняют агайских послов, многие жившие в Белгороде агайцы торопились к кораблям, не торгуясь, договаривались с кормчими, готовыми увезти беглецов. Все боялись, что приморяне могут отомстить им, не разбирая, если князь Ростислав умрет. Люди бежали целыми семьями, бросив нажитое добро, купцы бросали склады, а ремесленники - мастерские. Кое-где над крышами уже вздымалось пламя, слышались злобные вопли обезумевших приморян.
  К дому ученого врача-агайца Клеандра Мегара, прожившего в Белгороде двадцать лет, прискакали пятеро кметей. Дверь им открыл сам хозяин, не спешивший спасаться бегством, как другие его соотечественники.
  - Пойдешь с нами! - свирепо зарычал на него воевода Улеб Вышеславич, взявшийся теперь распоряжаться в городе. - Спасешь князя - не только жизнь себе и своим сородичам выкупишь, но и жить станешь как знатный боярин, не простой лекарь... На тебя вся надежда, ты ведь знаешь тайны вашего племени отравителей.
  Врач, уже немолодой, но и не дряхлый старик, выпрямился с достоинством перед кипящими яростью воинами.
  - Я пошел бы и так: князь Ростислав всегда был милостив к нам, приезжим людям. Мне очень жаль, если вправду мои соотечественники сотворили зло, хоть я давно покинул Агайю. Но не в моей власти ручаться за исцеление: полностью его тайны ведомы лишь Богам, и не от всех ядов существуют средства.
  Увидев князя, изможденного, пожелтевшего, с высохшей пергаментной кожей, врач даже вздрогнул: настолько жуткой была перемена в его облике. Ростислав стонал от боли, когда старик осматривал его, время от времени хватал за руки, когда прикосновения были особенно болезненными. Но, когда агайец, помрачнев, хотел отойти к ожидавшим его слов боярам, князь открыл глаза и проговорил твердо:
  - Говори при мне... все, как есть... Я умираю?
  И врач не посмел ослушаться, не отвел взгляд от затуманенных болью глаз Ростислава.
  - Да, княже... От "седьмицы покаяния" нет противоядия. Этот яд называется так, потому что от него умирают лишь на восьмой день, и считается, что и худшему на свете преступнику хватит времени искупить свою вину раскаянием и предсмертными страданиями, - Мегар с трудом сглотнул, уже ощущая спиной нацеленные на него копья дружинников, но все же договорил: - Мне приходилось дважды видеть людей, умиравших от "седьмицы покаяния". Этот яд не выводится из тела, пока сам организм не будет полностью разрушен, - врач по привычке выразился по-ученому витиевато, но все и так его поняли.
  На лбу и висках Ростислава выступил холодный пот, и он невольно содрогнулся, как от озноба. Но, преодолевая вновь подступавшую дурноту, крепко пожал Мегару руку.
  - Благодарю за честность. Я верю, ты сделал, что мог. Своей услугой ты спас свою жизнь и других приморских агайцев. Вы слышите: никого не трогать, они невиновны! - князь хотел приподняться на постели, но новая болезненная судорога в животе и в горле согнула его кольцом.
  В ужасе и отчаянии глядели на него дружинники, что были рядом всю жизнь, вместе прокладывали путь к победе, и приморяне, что влились в княжью дружину уже здесь. Каждый из них представлял прежде, что князь Ростислав будет предводительствовать ими много-много лет, пока они не состарятся так, что не удержат меча в руках. А теперь, видя, как страшно изменился князь, его воины чувствовали, что и в них умирает навсегда что-то важное, чего, может быть, не восполнить уже ничем: свобода, молодость, дух товарищества и радость победы. Дрожащие руки тянулись к мечам, ища себе дела, но рубить было некого: совершивших черную измену не догнать даже на самой быстрой ладье. Кто-то, кажется Волосожар, предложил первым собираться в поход на Агайю, отомстить за князя Ростислава. Его было поддержали, но вскоре смолкли. Некому было отдать приказ и снарядить войско, некому вести его в поход. Те, кто мог приказывать, не отходили далеко от больного князя, и у них бесполезно было просить дозволения. Да и самые отчаянные смутьяны в те черные дни чувствовали, как их удача тает вместе с жизнью князя Ростислава, и у всех опускались руки. Та же жажда мести, что толкала людей к опрометчивым поступкам, одновременно обессиливала. В глубине души каждый понимал, что месть ничего не принесет и не изменит в их будущем. И воины целыми днями, не находя никакого дела, шатались по переходам терема, не находя себе места, будто сами одурели от яда. При встрече даже самые суровые вояки не скрывали слез.
  Будто черная туча сгустилась над Белгородом Приморским. Люди продолжали, вопреки всему, надеяться на исцеления князя. Принесли в жертву в святилищах Богов сто лучших быков и пятьдесят коней, лишь бы помогли. Ответ служителя Перуна, испившего крови жертвенных животных, был таков: Боги не отказывают в помощи, но не являются с громом и молнией творить свою волю, они посылают людей совершить нужное. Между тем, времени становилось все меньше, а никакой помощи не появлялось.
  А на конюшне тоскливо ржал рыжегривый Огонек, скучающий по любимому хозяину. И, если не произойдет чуда, спустя несколько дней его заколют для погребального костра князя Ростислава.
  Пять долгих, томительных и напряженных дней прошли над Приморьем. Все эти дни люди ждали известий: выживет ли князь Ростислав или погибнет на исходе недели?
  У самого князя уже не оставалось сил сопротивляться болезни. Каждый день приносил лишь новые мучения. Он ничего не ел и почти не мог заснуть, а стоило забыться ненадолго, как новый приступ боли заставлял прийти в себя. Болезнь иссушила его плоть, и он превратился в живой скелет, обтянутый желтой высохшей кожей, непонятно каким чудом еще способный шевелиться и говорить.
  Окружавшие его люди все еще пытались сделать все возможное. Пригласили жреца Перуна, и тот, не взяв подношений, провел заговоренной секирой над головой Ростислава, творя знак огненного колеса. Но и покровительство сразу обоих божественных братьев, Перуна и Даждьбога, не приносило исцеления. Кмети таскали больного князя в жарко натопленную резную баню-птицу, надеясь, что дух сокола вдохнет новые силы в своего потомка. Принесли домой еле дышащего, залитого липким потом, но черную силу яда баня изгнать не могла.
  Ростислав смотрел на своих воинов с благодарностью, какой не выразить словами. Ему казалось, что он никогда еще не любил их так сильно, как теперь, когда приходилось навсегда покинуть. Безропотно принимал их заботы, не ради себя, а чтобы они могли, по крайней мере, в будущем утешаться, что сделали все возможное для него. Его поили отварами трав, что не могли подействовать, если и обладали силой, потому что, стоило их выпить, как его вновь скручивала боль, и лекарства выплескивались обратно вместе с кровью и желчью. И у тех, кто слышал в эти дни стоны больного князя, волосы вставали дыбом, а дрожащие руки не могли сжаться в кулаки.
  Не желая, чтобы запомнили его таким, Ростислав отсылал от себя всех. Но теперь они его не слушались: постоянно несколько кметей находились в его покоях, ухаживая за ним вместе со слугами. А за закрытыми дверями постоянно слышались шаги; болезненно обострившийся слух Ростислава улавливал их. И против воли на душе становилось теплее. Даже сейчас, когда дни его были сочтены, дружина продолжала почитать его князем...
  "Седьмица покаяния" действительно должна была принести смерть лишь на восьмой день. Но Ростиславу порой хотелось избавиться от мучений раньше. Увы, ему сейчас не хватило бы сил дотянуться до своего меча, висевшего на соседней стене, да и удержать его в руках не смог бы тоже. Просить же кого-то из своих друзей оказать ему последнюю услугу князь считал малодушием. И без того не оправдал надежд, что на него возлагала его дружина и народ приморский, теперь оставляет их не вовремя...
  Любовь к жизни все еще кипела в его сердце. Сейчас, как никогда, дороги были все прежние радости: стремительная летящая скачка на быстром коне по расцветающей весенней степи, дружный смех кметей за столом или у походного костра, радость победы в учебном бою, когда после трудного поединка победитель торжествует вместе с побежденным. И то ни с чем не сравнимое чувство, что бывает, когда за твоей спиной разворачивается войско, живущее одной с тобой целью, и ты, еще не обнажив меча, уже знаешь, что победил. А еще - глоток ледяной ключевой воды, что слаще всех заморских вин. И, наконец, среди весенней зелени и солнечных лучей - она, его лесная дева! Была ли она взаправду или померещилась? Неважно теперь, раз это видение он унесет с собой в Ирий...
  Смерти молодой князь не боялся, но не хотелось умирать вот так. Если бы можно было погибнуть в бою, от оружия достойного противника, или хотя бы на ловах, быть задранным медведем или кабаном, поднятым на рога могучим туром либо лосем... Но что доведется умереть, корчась от яда, как пес - такого ему и в голову никогда не могло придти. Чем же он провинился перед Богами, что они уготовили ему именно такую смерть?.. Нет, вздор! Он не виновнее других людей, а людям дозволено действовать и против Их воли, хоть такое ослушание не доводит до добра... Воистину "седьмица покаяния": когда, точно под пыткой, железные крючья раздирают твои внутренности, обвинишь себя в чем угодно...
  Погруженный в мрачный поток своих мыслей, Ростислав почувствовал, как кто-то вытер ему лоб мягким полотном, затем осторожно укрыл барсовой шкурой. Тяжелые веки не поднимались, чтобы поглядеть, кто перед ним, и он лишь слабо прошептал: "Спасибо".
  А между тем, среди приморян, испуганных и будто пришибленных болезнью князя, все чаще звучал вопрос: "Что будет дальше?" Пока еще шепотом передавали его люди из уст в уста, торопясь очертить знак от зла, а еще больше таили неприятные мысли от всех, но не думать об этом было нельзя. Князю Ростиславу становилось все хуже. До рокового исхода оставалось всего два дня, а что станет потом с Приморьем и осиротевшей дружиной? Кто же сможет заменить для них Ростислава? Горожане только отмахивались, слыша имя того или иного из младших князей, кого не жаль поселить в приморскую глушь. Быть им снова отрезанным ломтем среди потомков Сварога-Неба. Хуже нет - жить на окраине, да не иметь твердой власти.
  Ростиславовым кметям было еще хуже. Большинство из них были в Приморской земле пришлыми, от отеческих очагов оторвались еще с отроческих лет, и теперь менять меч на плуг или молот было поздно. Значит, придется идти на поклон к другому князю, а к кому? Кто возьмет на службу дружину, не уберегшую князя, хотя бы и на пиру, не в бою? А и возьмет - разве скоро окажет им доверие? Еще, чего доброго, захочет разделить их по разным тысячам и сотням, перемешать со своими воинами. "Изгои? С Ростиславом сбежали в Приморье против воли великого князя? Ну так не ждите приязни". Лишь несколько бояр были достаточно богаты, чтобы прожить безбедно где угодно. Но и им было жаль умирающего Ростислава.
  Не менее приморян мрачны были и хасы, хоть и недолго входили в княжескую дружину. Их, принадлежавших к племени исконных врагов, вряд ли какой другой князь принял бы в Приморье, да и не ужились бы с другим. Что же - вновь уходить куда глаз глядят, наниматься за плату в чужие края, где не видно даже издалека священной Харамы-горы? А ведь как хорошо устроились было здесь, при Ростиславе...
  На пятый день один из хасинских воинов, по имени Лау, пришел с тайным разговором к Эреджибу.
  - Все говорят, что князю осталось жить всего два дня, - начал он тихо, доверительным тоном. - Значит, пора нам позаботиться о себе. Все думали, что Черный Беркут будет долгие годы парить в ясном небе вместе с золотым приморским соколом. Но сокола оставила удача, он обречен. Мы уже не нужны ему, зачем же задерживаться в несчастливом крае? Мир широк, и мы можем выбрать другую дорогу.
  Эреджиб, неподвижно сидевший на скамье, вдруг яростно вскочил, перевернув ее.
  - Смолкни, мерзкий шакал! - зарычал он в лицо Лау. - Я дал клятву перед Богами быть союзником приморскому князю, и, пока в нем остается хоть капля жизни, я никуда не уйду отсюда. Или ты ждешь, когда чужеземные владыки сделают нас своими слугами, если не рабами? Ты уберешься из Приморья один! Сегодня же! - и Эреджиб ударил воина в лицо, так что тот, оглушенный, повалился на пол.
  Перешагнув через поверженного, подхватил со стола кувшин с водой и, выйдя во двор, вылил его себе на голову, так что закапало с мокрых черных волос и усов.
  К названому брату подошла Куара, тоже печальная и молчаливая в эти дни, как все. Положила руку ему на плечо свободным мужским жестом. Черный Беркут вздрогнул от неожиданности.
  - Как дела? - спросил коротко, но она сразу поняла, о чем.
  - Все так же, - глухо отвечала она. - Осталось всего два дня... Оторвать бы голову тому, кто изобрел этот проклятый яд! - ее глаза прищурились, крылья длинного носа хищно раздувались.
  - Ты была привязана к Ростиславу? - спросил у нее Эреджиб.
  Воительница-горянка чуть заметно пожала плечами.
  - Привязана как к доблестному и щедрому союзнику, за то, что он принял без сомнений и вас, и меня. И потому, что он бился с тобой на равных, а это кое-что значит... Возможно, могла бы привязаться иначе, если бы он хоть раз взглянул на меня по-другому... Трудно не любить его. Мне казалось, что даже этих агайских отродий змей и скорпионов к нему тянуло, - при этих словах Куара схватилась за висевший на поясе кинжал, как бы мысленно нанося кому-то удар.
  Эреджиб Черный Беркут тяжело вздохнул и обнял за плечи названую сестру...
  На пятый день, когда все уже потеряли надежду спасти князя Ростислава, неясная возможность вдруг забрезжила путеводной звездочкой. Началось с того, что ключница Любуша, пожилая вольноотпущенница, вернулась из деревни, где навещала замужнюю дочь. Как и вся теремная челядь, она заплакала, увидев умирающего Ростислава. Хоть и служила при тереме задолго до его прихода, но считала его добрым хозяином, и теперь не скрывала слез.
  - Правду говорят: кого любят Боги, тот умирает молодым, - всхлипывала она, утирая глаза краем вдовьего убруса. - Разве что живая вода теперь вернет нам тебя, светлый князь, а на земле не найти такого средства... Разве что... - ключница осеклась, вспомнив о чем-то: - Слышала я, гостя у дочки, что за Лесной живет одна в бору девка-ведунья. Будто она умеет врачевать все раны и все болезни, от своего батюшки покойного выучилась. Тамошние жители о ней прямо чудеса рассказывают: будто ездит она по лесу на здоровущем медведе, летает по небу на чудесных птицах, и огненный цветок папоротника у нее есть, и родник с живой водой...
  Никто поначалу не придал значения причитаниям Любуши. Только когда она сказала о живой воде, воины, хмуро толпившиеся у закрытых княжеских покоев, оживились, кое-кто было вскинул голову. Видно было, что им и хочется поверить, и не удается. Но вот сотник Ярец вскинулся первым, подскочил к ключнице.
  - Ведунья, говоришь? С живой водой? Так чего ж ты молчала, старая сова? - воскликнул он сгоряча, но тут же оговорился: - Скажи, матушка Любуша, где найти твою ведунью? Если не она - никто не спасет нам князя...
  - В бору за Лесной она живет, сказывали, - повторила ключница, будто не веря, что это поможет. - Но я там не бывала, точно не скажу. Говорили еще - к ней в самый лес никому не пройти, ни конному, ни пешему.
  - Мои гонцы пройдут! - загорелся последней надеждой Ярец. - Эй, Злат, Волосожар, Мал! Скачите скорей в Лесную, привезите эту ведунью, захочет она ехать или нет! Обещайте ей хоть полкняжества, уговаривайте, грозите! Помните: это последняя надежда для нас и для князя.
  Как бы подтверждая его слова, из-за заново повешенных на петли дверей послышался болезненный стон Ростислава.
  Но воинов и не требовалось подгонять. Поверили они или нет в способности таинственной лесной ведуньи, но готовы были, как за соломинку, ухватиться за последнюю надежду. Спустя очень короткое время по улицам притихшего Белгорода проскакали бешеным галопом три всадника. Горожане проводили их взглядами, вздыхая и дивясь, куда они так спешат.
  Глава 8. По воле Богов
  Белка стремительно прыгнула с ветки сосны, изгибая в воздухе пушистый хвост - прямо в руки Владе. Пробежала до плеча девушки, на мгновение задержалась там, усевшись столбиком с гордым видом, затем вернулась ей на ладонь и сплюнула в подставленную горсть пару лесных орешков, припасенных за щеками.
  - Ты хочешь меня угостить? - засмеялась девушка. - Спасибо тебе, рыжая сестрица! Ты только все не отдавай, тебе еще пригодятся запасы, когда появятся бельчата.
  Вместо ответа белка лишь застрекотала и принялась трепать одну из кос девушки, отброшенных за спину, будто тянула за нее, как за веревку. Влада поняла, что животное хочет ее куда-то отвести, и послушно последовала к большой сосне, покрытой бугристой от старости корой. Там, в углублении под большой веткой, было дупло. Белка, метнувшись туда, принесла девушке еще несколько орехов. Тогда Влада сама вытащила из дупла горсть отличных, лишь слегка подсохших за зиму орехов, и стала их грызть и угощать ими проворную помощницу-белку.
  - Спасибо тебе, моя хорошая, заботливая хозяюшка, - снова поблагодарила девушка зверька. - Весна расцветает, тебе с семьей теперь всюду довольно пищи, можно бы и забыть о старых орехах, а ты угощаешь меня!
  Откуда-то появилась вторая белка, видимо самец, и принялся носиться вместе со своей подругой по стволу и ветвям старой сосны, так что казалось, будто там резвятся не две, а целая дюжина белок. По всему видать, будет у них здесь гнездо. И Влада радовалась вместе с ними, глядя, как два рыжих зверька стремительно перелетают с ветки на ветку, точно языки пламени.
  Лесная ведунья привыкла делить с обитателями леса их жизнь, хлопотную и опасную, порой очень трудную, но временами и исполненную радости, вот как сейчас. С ними она никогда не бывала одинокой, и внимание своих четвероногих друзей принимала как должное, хоть и каждый раз искренне их благодарила. А что еще нужно было ей, с рождения быть другом всему живому?
  В последнее время, правда, она чересчур увлеклась, подглядывая, как живут другие люди, кроме тех, кого знала в ближайших селениях. Даже перестаралась, нечаянно показавшись одному человеку. Князю приморскому, нынешнему владетелю и тех земель, где жила сама Влада. Но князья и их дела ведунью сроду не интересовали, и сейчас не его звание впечатлило ее. Внимание привлекло другое. Он не взял легкую добычу, позволил косуле с ее детенышем уйти живыми, проявил милосердие, какого она не ожидала, зная, что он приехал в лес на ловы. Ей захотелось к нему присмотреться. Вот и показалась, желая получше узнать человека, в котором неожиданно сочеталась удаль, переходящая в жестокость, с заботой о слабых. Так хищные птицы, бесстрашные охотники, бьющие дичь на лету, около своих гнезд не трогают мелких птиц, даже защищают от чужих посягательств...
  Появившись перед ним, она не подумала, что этот человек ее не знает, и устыдилась сама, тут же поспешив исчезнуть. Ей показалось, что он не понял, сон перед ним или явь. С тех пор Владе часто вспоминалась эта встреча, но больше она ни за что не решилась бы показаться князю. При одной мысли об этом становилось жарко, лицо горело, как будто не она подглядывала непрошенно за чужим человеком, а сама выставляла себя напоказ. Нет-нет, никогда она не сделает такого, чего следовало бы стыдиться! Хотя самой Владе князь скорее все-таки понравился, чем нет. Она увидела в нем способность к необычным для других людей поступкам. Но и просто поглядеть на него было приятно: настоящий удалой витязь, каким и должен быть тот, кто ведет за собой людей, с мечом в руках защищает рубежи. Она, Влада, дочь Борнаха - не наивная простушка, хоть и живет в лесу. Ей известно, почему людям еще чаще, чем зверям, приходится сражаться, чтобы жить...
  Отрывистый, предупреждающий крик ворона прервал ее мысли. В тот же миг обе белки юркнули в свое дупло, будто их никогда и не было здесь. Из кустов вылетела, тревожно пища, пара зарянок. В траве прошуршала, как змея, гибкая ласка. И лишь после них всех недоумевающая Влада услышала и сама топот бешеной скачки.
  После гибели ее отца ни зло, ни праздное чужое любопытство не могли найти дороги к ее лесному дому. Влада настолько не была готова к появлению незваных гостей, что не успела скрыться или приготовиться к защите, как все живое вокруг. Ей в руку ткнулась лобастая голова волка-вожака, а позади него шевелились кусты, выдавая присутствие остальной стаи. Чуть подальше послышался глухой, как из-под земли, рокочущий рык спешащей навстречу медведицы. А на поляну уже вылетели на взмыленных конях трое всадников. Один из них вел на поводу еще одного коня, оседланного, но без седока.
  Влада подняла руку и приказала негромко, но значимо:
  - Стойте! - и звери замерли, повинуясь, но никуда не уходили и продолжали недоверчиво глядеть на людей.
  Во всадниках не было ничего такого, что следовало опасаться дочери Борнаха. Это она почувствовала сразу. Просто люди, в кожаных поддоспешных одеждах, но с луками и копьями за спиной. Значит, воины. Впервые она видела посторонних людей так близко. Впрочем, они мало чем отличались от простых приморян. Если бы не одежда и не ставший привычным запах металла и конского пота, были бы обычные парни или молодые мужчины, как в Лесной и других окрестных селах. Младший из тех, еще безбородый, с целой шапкой золотых кудрей, так, верно, и был таким еще недавно...
  Какая же сила привела их сюда?!
  Оказавшись в окружении диких зверей, воины-приморяне сумели быстро справиться с испуганными конями, не дали им понести. В их глазах Влада увидел нескрываемое удивление и даже затаенную опаску - такое выражение и прежде иногда встречалось ей у сельчан. Но в то же мгновение один из воинов, рыжеволосый, прыгнул с коня, упал перед ней на колени, не обращая внимания на большого волка рядом.
  - Ты и впрямь великая ведунья, одаренная Богами! Только ты можешь спасти князя нашего, Ростислава Будимирича, отравленного врагами!..
  - Князя приморского! - не веря своим ушам. воскликнула Влада.
  Она вновь вспомнила, каким видела его тогда в лесу - сильным, красивым и смелым. Неужели в такое короткое время что-то могло ему повредить? Ведунья мысленно рванулась, отыскивая его, и вздрогнула, как от ожога. Ей показалось, что она нырнула в кипящий омут, где среди яростной, непрекращающейся ни на миг боли растворялось и пропадало навсегда все, что было на свете для этого человека, и что могло бы еще быть. Владе привиделось даже, что среди этих лихорадочных, гаснущих образов она узнает и собственное свое видение в Ясной Дубраве...
  Она выпрямилась, тяжело дыша, оперлась на косматую спину медведицы, которая вышла к ней, не глядя на людей. Рядом крутились волки: чувствуя, что ведунье не по себе, они поддерживали ее своим присутствием. Но ей сейчас было не до них. Снова став собой, она слушала, что еще скажут воины, стоявшие перед ней теперь пешими, низко опустив головы, будто виноватые.
  - Только на тебя осталась последняя надежда, государыня ведунья! - снова горячо воскликнул Волосожар. - Осталось меньше двух дней... Не могут ведь Боги желать гибели нашего князя!..
  - Не могут, - повторила Влада, пораженная новой мыслью. Она воочию увидела, как эти трое всадников ищут ее в лесу, руководствуясь последней надеждой. И лесные тропы не петляли перед ними, уводя в глушь, ничто не могло отвлечь их от цели. Потому что их, простых воинов, не владеющих никакими особыми способностями, вела куда более могущественная сила, чем та, что скрыла от посторонних этот лес.
  - Я поеду с вами, - ответила она. - Так хотят Боги.
  Она собиралась недолго. Лишь столько, сколько нужно было времени, чтобы собрать травы, что сейчас, по весне, имели наибольшую силу. Окунувшись в сознание больного, она осмыслила, что и в каком составе способно еще изгнать из его тела злую силу яда.
  Воины наблюдали за ней молча, не вмешиваясь. Лишь раз, когда Влада зачерпнула расписным кувшином воды из родника, Злат полюбопытствовал:
  - Так это и есть живая вода, госпожа ведунья?
  Она не сразу поняла вопрос. Но, вспомнив, как говорили о ней деревенские жители, слабо улыбнулась:
  - Если Боги захотят, она станет живой.
  Хоть и не знали воины Ростислава, не обманет ли их последняя надежда, а все-таки сделали все возможное для ее осуществления. Даже привели четвертого коня, для ведуньи. Влада, хоть и не держала лошадей, сразу поладила с ним, как и с любым животным. И впервые покинула свои родные места, наскоро попрощавшись со своими зверями. За время пути она не разговаривала, сосредоточивая в себе всю силу духа, что, она знала, потребуется сейчас.
  Ни город, где она никогда не бывала наяву, ни княжеский терем сейчас не могли произвести на Владу впечатления. Лишь краем мысли она замечала вокруг людей, разных по внешнему облику и одежде, но объединенных общим выражением: отчаяния, тоски и едва забрезжившей надежды. Она прошла за своими провожатыми среди людей, как по живому коридору. Хоть и надела, выходя на люди, поверх рубашки понёву, как обычная приморянка, и заплела волосы в косу, кк положено незамужней девушке, но всем, видно, было уже известно, кто она такая. Одни тихо шептали ей добрые пожелания, другие глядели недоверчиво, похоже, удивляясь молодости знаменитой ведуньи. Очень долгим показался ей путь до княжеских покоев.
  Там было темно, потому что глаза больного не выносили света. Сквозь ароматный дым курящихся восточных смол пробивался кислый запах болезни.
  - Мы привели тебе избавительницу, княже! - воскликнул Злат, на которого тут же по-змеиному зашипели старшие.
  Ростислав не знал, куда ездили его воины, его уже не трогала новая надежда. Он ничего уже не чувствовал, кроме палившего его внутреннего жара, кроме новых волн боли, сменяющих друг друга, и хотел лишь одного - чтобы все скорее закончилось, так или иначе. Но, когда открылась дверь, он, не поворачивая головы, услышал, что одни шаги принадлежат женщине. Чувство стыда еще было живо в нем, и он не хотел, чтобы неизвестная женщина видела его сейчас. Потянул непослушными руками покрывало из барсовой шкуры, пытаясь укрыться им. Но снова в изнеможении откинулся на подушки.
  Когда ее глаза привыкли к темноте, Влада задрожала от ужаса, увидев его. Ничего, ничего не осталось в нем от блестящего князя, которым она втайне залюбовалась в лесу! Казалось невероятным, как в этом изболевшемся теле еще теплится жизнь. Заострившееся лицо с сине-черными кругами под глазами выражало всю боль и муку, что довелось ему перенести в эти дни. Но, когда Влада сделала к его ложу несколько непослушных шагов, Ростислав открыл глаза и увидел ее.
  Это показалось невероятным всем, собравшимся рядом, но князь вдруг широко улыбнулся ведунье, с таким видом, будто страдания отпустили его. Даже приподнялся на локте, но девушка обхватила его за плечи и уложила на постель.
  - Это ты! Я видел тебя во сне, я вспоминал тебя все время! - прошептал Ростислав обрадованно. - Благодарю Богов, что дали мне тебя увидеть! Ты пришла, чтобы подарить мне смерть?
  Она снова вздрогнула, осознавая, почему он говорит о смерти. Но, преодолев себя, положила ладонь на лоб князю и взглянула ему в глаза:
  - Нет, я пришла, чтобы подарить тебе жизнь.
  
  Когда над очагом в поварне сварилось в котле зелье из привезенных Владой целебных трав, она влила туда "живой воды" и перемешала деревянной ложкой. Все готово. Все, чтобы избавить князя Ростислава от медленно умерщвлявшего его яда.
  Зачерпнув отвар в простую берестяную чашку, ведунья подошла к князю. Тот полулежал на подушках, как усадили его челядинцы. При виде девушки он вновь попытался улыбнуться, и движение его запекшихся, искусанных до крови губ больно резануло ей сердце. Подойдя ближе, она проговорила строго, сдерживая внутреннюю дрожь:
  - Выпей это, княже. Оно выведет яд, но тебе придется это выдержать. Вдохни его аромат. Здесь весенние травы и чистая вода, весенний лес и ясное солнце. Все это скоро к тебе вернется. Боги привели меня, чтобы ты жил.
  И, пока она это говорила, присутствующие в покоях люди ощущали наяву все, о чем она говорила, будто вправду оказались в цветущем лесу вместо мрачной комнаты, где царствовала смерть. И у самого Ростислава на глазах показались слезы. Что за злая насмешка судьбы - встретить ее, когда он даже не может заключить ее в объятия, сделался похож на больное животное, внушающее лишь жалость... Хоть бы Боги дали ему еще одну возможность...
  - Давай зелье. Из твоих рук я выпью что угодно, - вслух проговорил он.
  Вкуса зелья князь не почувствовал, он уже не помнил, когда ощущал что-либо, кроме все разъедающей горечи. Но вскоре за тем новая мучительная судорога скрутила все мышцы живота, вытягивая внутренности, как мокрые веревки. Изо рта его текла в подставленный таз черная жидкость, маслянистая и скользкая, точно жабья слизь. Она плескалась целыми сгустками, вытягивалась нитками, и казалось, этому не будет конца. Наконец, он совершенно уверился, что, кроме этой черной слизи, в нем ничего не осталось, и, когда она закончилась, почувствовал себя совершенно пустым и легким...
  Влада бережно уложила обратно на подушки потерявшего сознание Ростислава, умыла "живой водой" обросшее золотистой бородой лицо.
  - Дышит ли? - подозрительно спросил Улеб Вышеславич, коснувшись руки князя. Рука была теплой, и под самой кожей билась голубая жилка.
  - Дышит, - рассеянно, будто издалека, отозвалась Влада. - Но сделана пока лишь половина дела...
  Да, половина, и притом ей предстояла более трудная часть. Она заставила яд покинуть тело больного, но нужно было еще исцелить причиненные им разрушения. Иначе, она знала, они превратятся в очаги будущих неизлечимых болезней, а хворый воин и вождь никому не нужен, и меньше всех - самому себе. Но сейчас Ростислав ничего не чувствовал, погрузившись в забытье, а ей предстояло лишь взяться за дело.
  Когда еще Влада была ребенком, отец учил ее, как можно спасти даже безнадежно больного, объединив его сознание со своим и передав часть жизненной силы. Но Борнах предостерегал дочь, что это трудное и опасное дело, и многие целители умирали при этом сами, не рассчитав силы. Это крайний случай, когда у умирающего не остается собственных сил, чтобы подтолкнуть их, как соки в застывшем дереве. Владе еще никогда не приходилось совершать такого. Да и ее отец как-то признался, что, не гляди на него тогда с мольбой и обожанием Милана, вряд ли удалось бы помочь ее брату.
  Девушка медленно распустила волосы, и они упали светлой волной ей на плечи и спину. Сейчас Владе требовалась вся ее сила, и распущенные волосы открывали ей свободный ход. Глубоко вдохнув, подняла голову к потолку, за которым увидела ясное высокое небо, затем - к полу, вглубь плодоносящей земли. Сложила ладони чашей.
  - Отец-Небо, Мать-Земля Всеприносящая: дайте мне силу исцелить этого человека, если я правильно поняла вашу волю!
  Вроде бы, ничего не изменилось. Лишь сквозь закрытый ставень пробился лучик света: колесница Даждьбога, двигаясь по небу, находилась как раз над теремом.
  Девушка склонилась над спящим князем, так что ее волосы упали ему на лицо и грудь. Несколько раз с силой провела ладонями по воздуху над его телом, как бы убирая что-то и стряхивая с отвращением, точно кошка прилипшую к лапе грязь. Потом ополоснула руки из прихваченного с собой кувшина с водой.
  Все это происходило в полной тишине. С самого начала из покоев вытолкали всех, кроме бояр, да самых верных кметей, что отказались уходить. Дверь была заперта изнутри на засов, и любопытствующим приходилось ждать известий снаружи. А теперь и те, что остались, замерли у стены молча, чувствовали, что на их глазах происходит нечто важное, но не могли этого объяснить. То, что делала Влада, не похоже было на ворожбу других волшебников, жрецов и ведунов. Она не произносила никаких заклинаний, ни молитв, кроме той, в самом начале.
  Сама же Влада вновь окунулась в сознание Ростислава. Примерно так, как делала, дотягиваясь до людей издалека, но тогда она наблюдала со стороны, а теперь ей предстояло вмешаться. Хоть уже знала, что увидит, слившись с ним, все равно мороз пробежал по коже, когда почувствовала разрушительную силу яда. Сейчас они с Ростиславом сделались единым целым, и она разделяла с ним последствия действия отравы, которых, по правде говоря, хватило бы и на пятерых. Некой отделившейся частичкой сознания, что осталась принадлежать ей одной, Влада отметила со стороны, что дыхание больного выровнялось, а провалившиеся щеки чуть-чуть порозовели: это ее жизненная сила сейчас тянула их обоих.
  Достигнув высшего сосредоточения, она создала сгусток силы, такой, что стало жарко, как в самый знойный полдень, и послала его вперед, в недра их общего тела. Теперь ведунья видела точно, что происходит, хоть и не так, как смотрят обычным зрением. Будто черные стрелы пронизывали его изнутри, расходясь в разные стороны, целый веер черных стрел, несущих болезнь и смерть. Но при этом ни одна стрела не поднималась вверх. С ужасом Влада поняла, что это значит: этот яд не должен был затронуть сердце, легкие, мозг, чтобы не позволить жертве умереть слишком быстро. Кто-то очень изощренный постарался, изобретая его. Девушка снова сглотнула с трудом, преодолевая приступ тошноты.
  Она направила свой горячий сгусток энергии, выжигая следы черной скверны, словно настоящим факелом. Сила огня и сила жизни - союзники, и первая из них очищает и исцеляет, чтобы затем могла придти вторая. Влада сознательно вызывала в себе огонь, не задумываясь сейчас, сможет ли справиться или сама сгорит в нем. И видела, как плавятся, будто воск, страшные черные стрелы, нехотя уступают ее усилиям!
  Потом, все еще не разъединяя их сознание и мысли, она взяла в свои ладони когда-то сильные, а сейчас высохшие руки спящего князя и послала ему образ его собственного тела, такого же здорового и крепкого, как прежде, благополучно избывшего немощь. Так будет очень скоро, и не останется ни малейшего ущерба, ни телесного, ни душевного. Девушка так увлеклась, что, несмотря на обстоятельства, невольно залюбовалась получившимся образом, в который, правду говоря, добавила много от их прошлой встречи в лесу. Ведь она не зря так щедро делилась с ним жизненной энергией, неудивительно, что его судьба сделалась ей небезразлична!
  - Вот... Теперь нужно только время, чтобы восстановиться, - хриплым, каким-то чужим голосом произнесла девушка, с трудом поднявшись на ноги. Но голова сделалась совсем чужой, внутри все похолодело. Она снова упала на пол, и ее стошнило.
  Никто не понял сразу, что произошло с ведуньей, могущество которой они только что наблюдали своими глазами. То исцеляет умирающего, а то сама падает без чувств... Кто-то плескал ей в лицо холодной водой, хотели унести...
  - Дураки вы, не воины! Не видите, сколько сил вложила девка, да еще, небось, сама впитала остаток отравы! - рявкнул на кметей боярин Вышеслав.
  - Положите ее, пока не уморили, здесь, рядом с князем! Если и вправду сотворила чудо, во всем княжестве не сыщется ей достойной награды...
  - Да! Это чудо! - признавали очевидцы. - Только вдохновленная Богами ведунья могла совершить такое...
  Рядом со спящим Ростиславом положили на княжеское ложе Владу, сейчас почти такую же бледную, как он. Но зато впервые за пять дней открыли окна княжеских покоев, и свежий ветер ворвался туда, принося ароматы весны.
  Те, кто видел своими глазами исцеление Ростислава, не расположены были много об этом говорить. Они мало поняли о том, что, собственно, произошло, но сама их радость была не такого свойства, чтобы кричать о ней всему миру. Так бывает, когда видишь заповедный человеку край, поражающий красотой, потому что создан Богами для себя: и душа замирает, а хочется не петь, а молчать, потому что не найти подходящих слов. Даже самые отпетые болтуны сегодня были непривычно задумчивы. Но, видно, кое-что пришлось все-таки объяснить ожидавшим за дверью, а те уж поспешили поделиться радостным известием. Во всяком случае, скоро и весь Белгород Приморский был оповещен, что князь Ростислав останется жить, что его исцелила посланная Богами ведунья. И вряд ли кто-то в городе, кроме самого князя и Влады, спал в эту ночь. До утра слышались на улицах радостные вопли приморян. Но кто бы стал их осуждать, раз уж Боги сотворили для них чудо?
  Влада проснулась на следующий день. Никто не спрашивал ее и не предлагал остаться, но все поняли как само собой разумеющееся, что она задержится здесь до выздоровления князя. Он и вправду был еще слаб, и ведунья первые несколько дней поила его снотворным, чтобы дать время отдохнуть от пережитого и восстановиться спокойно. Ей прежде приходилось видеть, как после долгого, спокойного сна исцелялись тяжело больные животные, да и люди тоже, вырвавшись из страшного круга непреходящей боли и ужаса. Она сама осторожно поила его молоком и травяными отварами - единственным, что ему пока можно было принимать, и охотно приняла обязанности сиделки. Судьба приморского князя не могла остаться безразличной той, кто так много сделала для его спасения.
  "Как только буду твердо уверена, что он выздоравливает, тут же уйду домой", - сказала себе Влада. А сама втайне мечтала: хорошо бы как-нибудь попозже хоть одним глазком увидеть его таким, как застала в тот раз, возле лесного ручья.
  Наконец, пришел день, когда Ростислав проснулся и открыл глаза. Все предыдущие события, должно быть, перемешались в его памяти, и он глубоко вздохнул, удивляясь, что больше не чувствует боли. Затем открыл глаза и увидел сидящую на скамье у его ложа Владу. Радостно вскрикнул:
  - Значит, мне не привиделось! И тогда, в лесу, и здесь - это была ты... Ты спасла меня. Я слышал во сне, как ты молишь за меня Богов.
  Влада улыбнулась. Она совсем не задумывалась, как будет говорить с князем, а между тем, этот момент пришел раньше, чем выросшая в лесу девушка успела подготовиться.
  - Да, это я, княже. Помолчи пока что. Тебе нельзя много разговаривать.
  Он снова вздохнул, медленно приподнял руку, ощупал себя.
  - Ничего больше не болит. Посиди со мной хоть немного. Все равно не будет покоя, пока не встану с постели.
  Тонкие русые брови Влады вдруг нахмурились почти сурово.
  - И не думай сейчас об этом, княже! Тебе еще лечиться и лечиться, не скоро сможешь встать. Твое счастье: Боги любят тебя, раз послали мне целительную силу. И твои люди тоже: они нашли меня в лесу.
  На лице Ростислава, все еще очень бледном, мелькнула слабая улыбка.
  - Боги послали мне тебя, лучшего подарка мне не найти. Но почему ты заплела волосы? Распусти их, я хочу видеть их снова, как тогда.
  Но девушка лишь перебросила косы за спину. В глазах ее метнулся испуг.
  - Ты не мог видеть их распущенными, ты был слишком болен!
  - Тебя бы я увидел даже без глаз, - заверил ее князь.
  У девушки отчего-то тревожно забилось сердце, краска прихлынула к лицу, и она стыдливо отвернулась. Если бы не мысленное напоминание, что разговаривает с больным, едва начавшим возвращаться к жизни, она уже поспешила бы сбежать, как самая пугливая из лесных ланей.
  - Подожди немного, княже... Мы поговорим после, - произнесла она непослушными губами. - Вот, лучше выпей молока.
  Она приподняла его голову, помогая пить, и Ростислав не возражал, хотя бы так наслаждаясь ее прикосновениями.
  - Благодарю тебя, моя спасительница... А ты так и не сказала, как тебя зовут.
  Она, наконец-то, осмелилась встретиться с ним взглядом.
  - Влада, дочь Борнаха. Из бора близ деревни Лесной.
  Глава 9. Живая память
  Прошло еще несколько дней. Князь Ростислав постепенно выздоравливал. Заботы Влады восстанавливали его силы быстрее, чем она сама могла ожидать. Браться за дела княжества ему пока что было еще рано, и большую часть времени он проводил вместе с ведуньей, которую ни за что не хотел отпускать от себя.
  Сама же Влада никак не могла разобраться в себе. Ее ничуть не трогало, что все обитатели княжеского терема теперь склонялись перед ней, спасительницей их князя. Ей было уже известно, что людей поражает все, чего они не могут объяснить, и знатные воины и бояре в этом не намного отличались от простых селян. Она так и не приняла от них никакой награды, условившись подождать выздоровления князя. Но точно знала, что ничего не попросит и у него. Драгоценности и золотые гривны в лесу ни к чему, а земли, кроме той, где родилась и выросла, ей не нужно. Как только она поймет окончательно, что ей тут не место, исчезнет из Белгорода Приморского навсегда, без лошади и провожатых. Но почему-то она медлила с уходом. Каждое утро говорила себе, что князь еще очень слаб, и ему нужна ее забота больше, чем лесным жителям, и что уйти, не прощаясь, было бы невежливо. И она оставалась еще на день, твердя себе, что он будет последним.
  Однажды днем они сидели с Ростиславом на скамейке в саду, под тенью большой раскидистой липы. Князь только что сумел дойти сюда вполне самостоятельно, и теперь велел сопровождающим оставить их с Владой одних. Улыбнулся, глубоко вдыхая свежий воздух.
  - Никогда раньше не видел такой весны... Как будто освежающий дождь смыл со всего пыль, и каждый предмет сделался светлее и ярче, чем был. Вот эта липа, ландыши там, в тени, даже солнечный свет теперь видятся иначе.
  - Ты же почти что вернулся из мертвых, - вырвалось у девушки. - Понятно, что для тебя сейчас все ожило заново вместе с тобой. Удивляет и такое, чего прежде не замечал глаз...
  - Да. И еще - потому что ты рядом, Влада, - он произнес ее имя с таким выражением, что девушка будто примерзла к скамье, где стояла. В голове билась только одна мысль: "Уйти! Завтра же уйти, на рассвете, пока никто не хватится!"
  Вслух же проговорила с почти материнской строгостью:
  - Незачем тебе говорить мне такое, князь. У тебя - все Приморье, у меня - мой лес. Чего же ты от меня хочешь? - и все-таки она выбирала слова осторожно, не могла решиться произнести такие, что, она знала, навсегда развели бы их пути в разные стороны.
  Он тяжело вздохнул, терпя ее холодность. Будь он сейчас в полной силе, вел бы себя смелее, давно бы все выяснил раз и навсегда. Теперь же не был уверен, сможет ли вообще его спасительница когда-нибудь поглядеть на него иначе как с жалостью, в которой он больше не нуждался.
  - В моем княжестве той, что спасла меня, будет принадлежать все! Народ и так уже видит в тебе Богиню, и вполне справедливо. Да, и не зови меня князем!
  - А как мне тебя звать?
  - По имени. Кто же имеет на это больше прав, чем ты?
  Она тихо, одними губами прошептала его имя, будто пробуя на вкус. В нем ей почувствовалась свежесть весеннего утра и горьковатая нотка полыни, стремительный ветер и прохлада родниковой воды. Это имя означало молодость, только еще начинающую подъем, и в то же время было древнее времени, в котором они жили сейчас. Недаром его имя привело князя Ростислава сюда, в Приморскую Землю, похожую на кипящий еще нерастраченной жизненной силой котел. Не ко времени оно было в давно обжитых краях, довольных сытостью и покоем.
  - Хорошо, Ростислав. Пусть так, но тебе все равно придется со мной расстаться.
  Он стремительно обернулся к ней, так что голова закружилась. Злясь на себя за все еще не отступающую слабость, воскликнул громко, почти закричал:
  - Да почему, Влада?! Кто помешает князю приморянскому оставить рядом свою избавительницу, хотя бы и жениться на ней, если пожелает? Какая женщина могла бы сделать больше? Никто не посмеет мне мешать, а если и посмеет - меня не волнует их мнение! Только от тебя зависит, согласиться или нет! - Ростислав вдруг сник, провел ладонью по вспотевшему лбу. - Если ты не хочешь - другое дело. Может быть, ты любишь другого?
  Ему только сейчас пришло в голову, что он ведь ничего не знает о Владе. Быть может, у нее вправду есть возлюбленный в каком-нибудь селе поблизости от леса? При мысли, что какой-нибудь деревенский увалень, обычный пахарь или пастух, может оказаться счастливее него, князю становилось горько, но тут уж ничего не сделаешь. Иные князья и бояре, случалось, уводили к себе понравившихся девушек, не спрашивая их желания, но это никогда не доводило до добра. Так поступают лишь те, кто неспособен любить по-настоящему. К тому же, Влада - не простая деревенская девчонка, попавшаяся на глаза в праздничном хороводе, не могло быть и речи, чтобы оскорбить ее.
  - Нет, я не любила еще никого, - ответила ведунья, и он сразу воспрянул. - А ты почему до сих пор остаешься неженатым?
  Он пожал плечами.
  - В основном, дело случая. Родители не успели найти мне невесту - умерли, когда мне было одиннадцать. Дяде, у которого я вырос, нужен был от меня лишь еще один меч. А здесь, в Приморье, пока не было случая приглядеться. Или, вернее, Боги не препятствовали моей встрече с тобой... Ну, Влада же! - он хотел ее обнять, но девушка проворно вскочила на ноги.
  - Не проси меня! Ты - князь, я - ведунья, не пара тебе. Если я... помогла, это ничего не значит. Я пришла бы к любому, в княжеский терем или в простую избу. Ты мне ничем не обязан.
  Ростислав вскочил на ноги и тут же побледнел как смерть, уцепился за липовую ветку.
  - Я что, противен тебе? - спросил он девушку. - Может, все вспоминаешь меня больным? Вы, лекари, людей не очень-то уважаете. Помню, в Червлянске при дружине состоял один лекарь, так он каждого, кто в учебном бою вылетит из седла или поранится, отчитывал, как нашкодивших щенят, будто мы сами виноваты.
  Влада улыбнулась уголками губ его шутке.
  - Не в том дело. И я желаю тебе только добра. Но не могу остаться с тобой. У меня есть лес и мои друзья звери. Я не должна покидать их надолго, мне необходимо быть там.
  Ей не хотелось никому рассказывать, почему она может быть в безопасности только в лесу. Тем более, нельзя было втягивать в это Ростислава. И она постаралась объяснить так, чтобы он принял все как должное, но не допытывался до первопричин.
  Кажется, он поверил. Во всяком случае, сел обратно на скамью, что-то обдумывая. В любви как на войне: если не можешь опрокинуть вражеский строй прямым натиском, можно отступить и перегруппировать войско, чтобы зайти сбоку.
  - Хорошо, пусть так. Я не прошу тебя покинуть лес. Может быть, ты - вила, лесная дева, или русалка, и не можешь долго оставаться среди людей? - предположил он. - А мне ты позволишь бывать у тебя в лесу? Я обещаю никому не открывать твоих тайн. Так мы сможем видеться часто, если захочешь.
  В этот раз Влада позволила взять себя за руку, и отметила, что рука князя, постепенно обретающая плоть, была горячей. Но сама ничего не ответила на его движение.
  - Я еще мало тебя знаю, Ростислав, чтобы связать жизнь с тобой.
  Это было правдой, хотя, пожив немного в Белгороде Приморском, успела поглядеть и людей, и их князя. Впрочем, что приморяне его любили, было ясно сразу, еще по тем трем кметям, что приезжали за ней. Стало быть, он был достоин их любви. Он был настойчив и отважен в бою, иначе не сделался бы князем приморским, был щедр к своим друзьям и союзникам и милостив к слабым - последнее она видела сама. И все-таки этого было для нее недостаточно, чтобы решиться. Ведунья, как никто, знала, что не следует совершать неосмысленных поступков, не задумываясь об их последствиях. Пока что ей было приятно видеть князя Ростислава, потому что она исцелила его от яда, и потому что во время исцеления она сделалась с ним единым целым. То мгновение, когда у них было единое сознание и общая кровеносная система, не прошла бесследно для них обоих. Теперь, в разговоре с Ростиславом, ведунья порой почти узнавала сквозь черты его лица другого человека, словно некогда дорогое, но бесконечно далекое воспоминание. А может, и не другого - это было еще не вполне ясно ей, и требовалось время, чтобы окончательно все прояснить.
  А для приморского князя это вовсе не было проблемой. Он улыбнулся ей, и девушку, вопреки всем сомнениям, порадовала эта улыбка на его живом лице.
  - Так узнаешь еще! Теперь у нас с тобой впереди вся жизнь, Влада, а может, и гораздо больше, чем одна жизнь. Знаешь, мне кажется, я когда-то очень давно уже знал тебя. Наверное, потому меня так поразило твое явление в лесу... Ты веришь мне или думаешь, что я сошел с ума?
  Он был словно опьянен ее присутствием, весной и возвращающейся жизненной силой, и пользовался этим состоянием, чтобы высказать Владе все свои потаенные мысли. А у нее при этом тревожно забилось сердце. Как много он сумел понять?!
  - Такое бывает, - не стала она отрицать. - Может быть, очень давно, в другой жизни, мы и знали друг друга. Мало кто знает об этом точно, лишь во сне иногда приходят воспоминания, но смутные, как и все сновидения.
  - Я видел сон, когда ты меня лечила, - припомнил Ростислав. - Там был морской берег, гавань, полная кораблей и людей, но точно не в Приморье, и вообще ни в одном из известных мне мест. Все спешили скорее взойти на ладьи и отплыть, и я спешил тоже, потому что под ногами дрожала земля, и ветер едва не сдувал нас в море. А как только корабли отошли подальше от берега, поднялась огромная волна, что могла бы, кажется, захлестнуть самую высокую гору, и скрыла от глаз ту землю. Это тоже был сон?
  Влада даже вздрогнула от удивления. Не ожидала, что он и это почерпнет из ее сознания! Но вместе с тем подумалось с жутковатым весельем: может, хорошо, что он знает и это? Зря обычных людей зовут "имеющими короткую память": сколько из них могли бы знать не меньше посвященных, будь им известно о мире сверх известного всем... А может быть, его возвращающаяся память - знак, что Боги и впрямь не зря устроили им встречу? Если, конечно, она правильно понимает Их волю...
  - Мне рассказывал отец, что когда-то очень давно в далеких морях лежала земля, которой теперь нет. Она утонула, но ее жители спаслись и расселились по разным странам, и передали потомкам легенды о своей родине, - она постаралась передать в нескольких словах общую суть, не вникая в подробности, потому что пришлось бы объяснять слишком многое.
  Ростислав кивнул ей, будто ожидал примерно такого ответа.
  - Я понял! Ты сама - из рода жителей той земли. Вот откуда твой дар и твоя сила, неведомая прочим людям. Ведь я угадал?
  И, не ожидая, пока оторопевшая девушка ответит ему, принялся целовать ее, жадно и горячо, сколько им обоим хватало дыхания. И девушка, уже понимая, что ей не сбежать вновь в свое лесное одиночество от этого человека, почерпнувшего слишком много из ее памяти, уже не возражала против его ласк. Если уж он завладел ее тайнами, которых она по своей воле не открыла бы ни одному человеку на свете, то хорошо, что он, по крайней мере, был рядом. Впервые после гибели родителей лесная ведунья вынуждена была признать, что ей сделался нужен другой человек.
  
  Окружение приморянского князя быстро разгадало его отношение к своей спасительнице, чего, впрочем, сам князь ни от кого и не скрывал. Уже по городу прошли слухи, что загадочная ведунья скоро станет княгиней. Нельзя сказать, чтобы такая возможность понравилась всем. Понятно было, что исцелившую князя ведунью следует наградить. Никто не возражал бы, вздумай князь пожаловать ей богатое владение, наградить золотом, серебром и мехами, и даже половина княжества могла бы стать не таким уж преувеличением. Но жениться на ней - это уж было лишним.
  Однажды вечером в княжеских покоях состоялся совет за закрытыми дверями. Здесь собрались все первые мужи Приморского княжества: бояре Вышеслав да Твердила, воевода Улеб, дружинные предводители, вплоть до сотских, и городские и торговые старейшины. Все, кто по своему положению или личным отношениям имел право советовать князю. И ведь каждый уверен, что знает, как лучше для него.
  - Мы все возносим хвалу Богам, что ты, князь, снова с нами, живой и здоровый, - первым осторожно начал боярин Твердила. - Но правду ли говорят, будто ты намерен свою спасительницу возвести в княгини?
  - А что? - в голосе Ростислава звякнул металл. - Не беспокойтесь, Влада не рвется к власти и не хочет оставаться здесь. Но я все равно собираюсь ее почитать как княгиню. Все же видели ее и знаете, что она совершила. Неужто ее не за что любить?
  Наступило молчание, при чем каждый пристыженно отводил глаза, вспоминая события последнего времени. Кто же спорит: если бы не Влада с ее даром, не было бы у них теперь князя, а что бы они делали без него?
  - Мы же к ней со всем почтением! - наконец, проворчал боярин Вышеслав. - Твою избавительницу все Приморье готово носить на руках... Но чтобы жениться? Ты же князь, не можешь принадлежать себе. Такая ли тебе нужна невеста? Погляди на своих родичей: все женаты на иноземных королевнах, и сыновьям и дочкам заранее ищут пару во владетельных семьях. Зато, если что случится, родня жены всегда придет на помощь.
  - Опять иноземцы? Вам еще мало? - усмехнулся Ростислав, на мгновение снова ощутив привкус горькой смолы. - Влада породнит меня со всем Приморьем. Другой родни я себе не желаю, да и пользы от нее будет больше.
  Нет, непохоже, чтобы его советники на этом успокоились: сидели мрачные и хмурые. Воевода Улеб, правивший в городе во время болезни князя, недоверчиво хмыкнул.
  - Вот, почитай, какое послание перехватили мои разведчики! - достал из-за пояса свиток пергамента и протянул князю. - Одно перехватили, а сколько могли дойти до цели?
  Ростислав развернул пергамент. Почерк на нем был самый обыкновенный: разборчивый и четкий, без особого выражения, словно писано рукой наемного писца.
  - "После того, как князь Ростислав Приморский был отравлен коварным врагом, никому не ведомая колдунья подняла его с одра смерти, забрав взамен его душу. Теперь он, околдованный, забыл с ней обо всех делах правления, никого не замечает, кроме нее, и собирается возвести на княжеский престол..." Что за гнусная клевета! - воскликнул Ростислав, отшвырнув пергамент, точно змею, так что тот перелетел через край стола. - И найдется хотя бы один человек в Приморье и сопредельных землях, что поверит в эту чушь?!
  - В Приморье, возможно, и нет, а в других княжествах - как знать, - мрачно возразил Улеб. - Гонец, которого разведчики перехватили с этим посланием, сознался, что подослан князем Градиславом Всеволодичем, твоим дядей. Подозреваю, что - отведи Боги! - если бы ты умер, Градислав бы не особенно оплакивал тебя. Живо утешился бы, снова посадив в Приморье Бориса-Неука или еще кого из своего подросшего выводка.
  - Градиславу никогда не хватало государственного ума, - фыркнул в седую бороду боярин Твердила. - Для него лучше отдать самую границу наших земель слабому князю, если тот будет его сыном, чем более достойному, но - племяннику.
  Князь Ростислав помрачнел, когда всплыло имя его дяди. Не ждал от него приязни, но и подлости не ожидал тоже. Ну что ж, по крайней мере, теперь все ясно. Друзья познаются в беде, родичи тоже.
  - Князю Градиславу скоро придется убедиться, что его послания лгут, - произнес он вслух. - Если он усомнится, что я в своем уме, готов встретиться с ним лично, чтобы убедить... Конечно, вы с вашими сотнями не пропустите столь важной встречи, - это относилось к желавшему что-то сказать Ярцу и другим военачальникам. - Но от Влады я ни за что не откажусь.
  - Что бы на это сказал твой отец? - проворчал Вышеслав.
  - Что? Знаешь ли, я думаю, что он вместе с матерью сейчас в Ирие радуются, что я не присоединился к ним слишком быстро. И все благодаря Владе, - напомнил князь своему первому боярину.
  Тот тяжело вздохнул, как усталый вол в конце пахоты.
  - Но ведь тебе сейчас, как никогда, нужны сильные союзники! Градислав - одно дело, а есть еще агайцы, покарай их Чернобог! Им тоже не дело спускать того, что натворили.
  - Есть от них новые слухи? - поинтересовался князь.
  - Пока что только прежние. Когда ты еще лежал больным, купцы передали подарки и с ними послание: от имени Его Царского Величества клятвенно утверждается, что никто не виноват перед тобой, кроме тех подлецов, уже понесших наказание. Похоже, они не ожидали...
  - Что я останусь жив? Еще бы, этого никто не ожидал! - Ростислав отпил из чашки можжевеловый квас. - Если бы не Влада...
  - Они, конечно, боятся нашей мести, и их подарки больше напоминают дань, - заметил Вышеслав. - Но, по-моему, лучше бы тебе подождать хоть немного. Если уж князь Градислав Всеволодич следит за тобой, как коршун, лучше бы прежде всего уладить дело с ним, а уж потом браться за агайцев. Если нас зажмут в клещи с обеих сторон, не выдержим. Если решишь воевать, опять же...
  - ...Понадобятся надежные союзники, - с улыбкой договорил Ростислав. - Знаю я уже все эти доводы, сам взвешивал все так и эдак. Но от Влады не откажусь.
  - Но она же, прошу прощения, голодранка, выросла в лесу! - вновь запротестовал старший боярин. - Чем она тебе поможет, если придется воевать? Приведет на подмогу войско лесных медведей?
  Звучало как будто разумно. Но Ростислав уже все решил.
  - Она уже совершила больше, чем смогут сто богатых и знатных жен с их войсками! Если мне еще суждено что-то совершить в жизни, это тоже будет ее заслугой. И я уверен: Боги послали мне Владу не затем, чтобы я отвернулся от нее! - князь возвысил голос. - Она - посланница Богов, и, я пока не знаю, как, но они повернут все к лучшему, даже если сейчас кажется, что нам не справиться самим. А, если я ее предам, Боги от меня отвернутся.
  И снова воцарилось молчание, во время которого каждый пытался в меру своего разумения понять замысел Высших Сил. Все знали, что замыслы Богов порой бывают слишком широки и обширны для человеческой жизни, и случается, что их итог осознается лишь через много лет, а то и вовсе в следующем поколении. Но князь Ростислав, похоже, был уверен, что постиг Их волю. Открыла ли ему ведунья грядущие события, или, уже одной ногой перешагнув черту, отделяющую мир Яви от Прави, узнал больше, чем дано живым?
  А он на самом деле не получал заранее никаких небесных откровений. Он просто чувствовал сегодня, что следует говорить, чтобы и он сам, и собеседники поверили, что иначе и не может быть. Влада не зря говорила ему, что слово, как и мысль, значит гораздо больше, чем кажется людям.
  - Словом можно изменить всю жизнь, можно спасти или погубить, если оно произносится осмысленно и со всей силой, - говорила ведунья. - Ты знаешь, что нельзя давать клятву, иначе как обязуясь твердо ее исполнить. Но и обычные слова, и даже невысказанные мысли, на самом деле не менее значимы, чем клятвы, и тоже должны произноситься осмысленно. Да что я объясняю - ведь тебе приходилось не раз убеждать людей! Ты знаешь, как полководец вдохновляет войско перед боем или новый правитель - незнакомый ему народ. Как вовремя сказанное слово отводит страх и сомнения, сплачивает людей воедино! Недаром ведь часто побеждает не самое многочисленное войско, но то, которому важнее цель и исход сражения...
  И вот, теперь Ростислав старался убедить своих советников одобрить его выбор, как не убеждал еще никогда и никого в жизни. Он знал - согласятся нарочитые мужи Приморской земли, согласится и народ. Народ еще, пожалуй, скорее согласится: они ведь не ведают всех политических тонкостей. Быть может, сложат песни в память, что их землячку князь предпочел всем иноземным принцессам. Но и эти, он верил, в конце концов, примут его выбор.
  И они приняли. Да и как могло быть иначе, если все помнили слишком хорошо, что и вправду их князь обязан жизнью именно Владе. В конце концов, думали про себя советники, то, что их князь остался жив - в самом деле чудо Богов, и свидетельствует об Их благословении, а тому, кто отмечен вниманием Высших Сил, может быть позволено больше, чем другому человеку, хотя бы и князю. Да и Влада была достойна любви, в этом никто бы не усомнился. И дар ее, и красота восхищали многих, хоть и внушали почтение, почти опасение.
  Долго спорил Ростислав со своими советниками, отстаивая решение взять в жены лесную ведунью. Не наложницей, не второй женой при первой из равных по положению, что иногда встречалось в знатных семьях - нет, он твердо решил, что его спасительница будет первой и единственной! Ни слова о том не было сказано у них с Владой, но по-другому и быть не могло.
  После совета князь обратился к последнему из оставшихся в его покоях - Эреджибу Черному Беркуту, который присутствовал здесь также, но во время совещания не проронил ни слова.
  - Ну, а что же ты скажешь о моей невесте?
  Хас усмехнулся, его глаза, удивительно светлые при смоляных волосах и смуглой коже, загадочно блеснули.
  - Твои советники желают тебе лишь добра, князь, но, если ты все решил для себя, кто же сможет тебе помешать? У нас говорят: легче остановить дождь, чем того, кто слушается своего сердца. Я вижу одно: не знаю, кто она и откуда, но Боги вправду отметили час, когда она родилась.
  Ростислав растроганно улыбнулся и протянул горцу руку.
  Глава 10. Лесная княгиня
  Сосны, украшенные на кончиках веток светло-зелеными венчиками светлой хвои, качнулись и снова распрямились, приветствуя проехавших между ними всадников. Влада протянула руки, ласково погладив их ветки. Наконец-то она вернулась домой, туда, где была совершенно свободна!
  На тропинку выскочил заяц, присел и настороженно повел ушами, заметив людей, ехавших на огромных незнакомых животных. Влада тут же птицей слетела с коня, наклонилась к зайцу, коснулась его дрожащего носа и нервных подвижных ушей.
  - Теперь беги, - сказала она мягко. - Скажи всем, что я вернулась. Со мной гости, но их не надо бояться. Они никому не причинят зла. Все хорошо!
  Заяц скрылся в кустах, смешно вскинув длинные ноги. А девушка, проводив взглядом убегающего вглубь леса зверька, мечтательно улыбнулась. Потом замурлыкала, складывая на ходу песню без слов. Так она приветствовала свой родной лес.
  Отстав от нее на половину конского корпуса, князь Ростислав молча наблюдал за девушкой. Здесь, у нее дома, он мог узнать ее настоящую. Она как будто ожила, нырнув в зелень лесов, как рыба в море. Махала рукой мелькающим на деревьях белкам и птицам, ловила зелено-золотистые солнечные зайчики в просветах между деревьями, где выглядывало солнце. И сама казалась такой же частью леса, как любой зверь, а вот конь под ней - это было лишнее, и уж тем более, не место было в этом заповедном краю князю приморянскому с его воинами...
  Когда Влада решила уехать домой, Ростислав не сразу убедил ее позволить проводить до родных мест. Он понимал, что такое дозволение - само по себе огромная победа, и она бы никогда его не допустила сюда, если бы не доверяла по-настоящему. Но он все время чувствовал, что в ее жизни есть нечто такое, о чем она умалчивала перед ним. Возможно, он бы просто не понял ее, живущую по совсем иным правилам и обычаям. Только в ее лесных владениях мог он вполне узнать ту, кого желал видеть своей княгиней.
  И сейчас, увидев ее светлую улыбку, обращенную к родному лесу, вздохнул, подумав: "Вот бы она мне хоть раз улыбнулась так..." Во время пребывания в Белгороде Влада всегда и со всеми держалась приветливо, а с ним, когда он целовал ее, была неизменно ласкова, но сегодня он увидел нечто совсем иное. Казалось, что прежде она жила будто в полусне, и лишь теперь проснулась. И, наблюдая за девушкой в ее родной стихии, Ростислав осознавал, как нелепа была его мысль привести ее из леса в свой терем. Все равно что поймать белого лебедя и обрезать ему крылья, посадив в клетку. "Да и вообще, - мелькнуло у него в голове, - зачем ей быть княгиней над людьми? Она и так уже княжит здесь, в своих владениях, откуда никто не может ее согнать, как водится у нас. Только если она сама захочет быть со мной - в городе или в лесу... Ладно, посмотрим; а я от своего не отступлюсь просто так..."
  Искоса любуясь девушкой, князь, почти не глядя, правил конем, одними лишь привычными усилиями рук и ног, почти уже восстановивших прежнюю силу. Застоявшийся Огонек, давно скучавший по настоящей скачке, лихо преодолевал попадавшиеся в лесу ручьи и овраги.
  Ростислава сопровождали трое кметей - те самые, что уже ездили в заповедный бор за Владой. Брать с собой кого-то еще князю не очень хотелось, и согласился, только чтобы не беспокоить приморян, дрожавших теперь над ним, как наседка над выводком. Позвал Волосожара, Мала и Злата, чтобы не посвящать еще больше посторонних в лесные тайны Влады. Да и тем было строго-настрого велено не брать никакого оружия, даже ножа. Теперь вот трое воинов, хоть и поглядывали кругом с любопытством - в прошлый-то раз им было не до того, чтобы приглядываться, все же чувствовали себя неловко без тугого лука за спиной и меча либо ножа за поясом. Будто собрались в дорогу голыми. И когда тропу пересек большой олень-рогач, некоторое время державшийся вровень с конем Влады, пока не свернул в сторону, княжеские сопровождающие непроизвольно схватились за перевязь, на которой обычно висел лук.
  Ведунья обернулась к своим спутникам.
  - Лес знает, что вы - мои гости, и вам ничего не грозит, если будете вести себя разумно. Помните: его жители чувствуют не только поступки, но и мысли.
  Уже знавшие, на что здесь можно наткнуться, воины постарались выбросить из головы все мысли об оружии, хоть это было и непросто - известно же: когда пытаешься от чего-то отвлечься, именно оно, как по заказу, и лезет в голову.
  Но, если вид зайца или оленя пробуждал в них ловчую страсть, то, завидев при выезде на поляну здоровенную медведицу с парой медвежат, всадники, как и их кони, почувствовали горячее желание оказаться отсюда подальше. Медведица увлеченно раскапывала большой муравейник, показывая детям, как слизывать этих вкусных кисловатых насекомых. Но, почуяв людей, насторожилась, покрутила головой, как бы говоря: "У нас такого не может быть!" Тяжелыми шлепками отправив обоих медвежат себе за спину, поднялась на задние лапы выставив страшные когти вперед. Но, увидев Владу, медведица опустилась на четыре лапы, все еще настороженно принюхиваясь, легко ткнулась могучим лбом в бок девушки. И лесная ведунья смело почесала свирепую медведицу за ушком, как какую-нибудь кошку. Потом подняла на руки одного из медвежат, хотя тот был уже ростом со среднюю собаку, а второй медвежонок уселся у ее ног.
  - Проезжайте же. Она не тронет, - сказала она всадникам, замершим, открыв рты.
  Ростислав без колебаний направил хрипящего Огонька мимо медвежьего семейства. Его спутникам же для этого потребовалась вся выдержка. Вероятно, Влада как-то повлияла на их коней, потому что те, хоть и дрожали всем телом, но без сопротивления прошли мимо медведей. Однако медведица все время простояла неподвижно, словно валун, обтянутый золотисто-бурой шкурой. Лишь раз было рявкнула, когда один из ее детенышей сунулся под копыта коня.
  После такого приветствия Ростислав не удивился бы, если бы его спасительница жила на вершине огромного дерева, или в роскошном тереме, где бы ей прислуживали ходящие на задних лапах звери, или, напротив, в простой пещере, вроде медвежьей берлоги. Но на лесной поляне стояла всего лишь обычная изба, как всюду в Приморье, из бревен и с двускатной крышей, с единственным окошком, затянутым тонкой прозрачной пластиной слюды. Из трубы, конечно, не шел дым: ведь хозяйки давно не было дома.
  - Добро пожаловать, гости дорогие! - проговорила она нараспев, сойдя с коня и кланяясь приехавшим, будто торговка на праздничной ярмарке, зазывающая покупателей. Ее гостям даже на миг померещился у ее ног короб с товарами, а на шее - яркие бусы, которых на самом деле не было и в помине...
  Такие свойственные ей переходы - от мудрой целительницы и загадочной хозяйки леса к озорной девчонке, - еще сильнее очаровывали Ростислава. Он догадывался, что узнать вполне все лики ее загадочной души не хватит, пожалуй, и десяти жизней, но от того лишь сильнее разгоралось желание все-таки открыть хоть часть ее тайн.
  А Влада на самом деле и не думала его дразнить. Она просто не могла скрыть свою радость, благополучно вернувшись в свой лес, надежно огражденный от всех бед жертвой ее отца. Все время, что она провела в Белгороде Приморском, девушка втайне опасалась, что теперь ее найдут те, к которым прежде принадлежал ее отец. Никто, даже князь Ростислав, не догадывался об ее тревоге, хоть он по какому-то наитию и задавал вопросы, опасно подводившие к правде. Ни за что на свете Влада не рассказала бы ему всей правды, ведь тогда опасность угрожала бы и ему. Все политические хитросплетения, недавно едва не стоившие жизни приморскому князю, были лишь внешним проявлением воли могущественных Жрецов.
  Возможно, ей следовало отступиться и вернуться домой гораздо раньше, одной. Но ее стремления в эти дни раздвоились: одна часть по-прежнему хотела покоя и защищенности в родном лесу, вторую будоражило внимание спасенного ею мужчины, и каждый новый день приносил все новые незнакомые прежде чувства. Недаром она была ведуньей: сознавала уже, что жить как прежде, словно никогда не встречала его, впредь не получится. А в таком разладе трудно действовать разумно любому человеку. Вот Влада и пригласила Ростислава с его воинами приехать в гости, тем самым давая согласие встречаться и дальше. А сама потом всю дорогу втайне дрожала от страха, что их застигнут по пути к ее скрытым владениям. И расслабилась, лишь вернувшись домой. Почему же все-таки не попытались ее достать? Потеряли из виду, слишком поздно спохватились? Или не хотели привлекать ненужного внимания людей? Как бы там ни было, но дома Влада почувствовала, как гора упала с ее плеч. Весь лес по-весеннему расцвел за дни, что ее не было. Звери и птицы соединялись в пары, у других успели немного подрасти детеныши. На холме, под которым были похоронены ее родители, приветливо шелестели листьями дубок и рябинка.
  Коней оставили пастись на поляне. "Не бойтесь: отсюда они не уйдут, и их никто не тронет", - сказала Влада. Сама она, все еще напевая, взяла приготовленную заранее охапку хвороста, собираясь затопить печь. Князь Ростислав, оглядевшись по сторонам, заметил возле дома груду валежника, явно очень сухого, и решил, что она собрана от уже засохших или сваленных ветром деревьев, и большая часть сюда доставлена животными. Ухватил и сам большую охапку, собираясь помочь девушке, как вдруг пальцы коснулись чего-то совсем не похожего на колкий хворост: чего-то вроде кошеля или сумки из мягкой кожи...
  - Нет, княже! Не трогай! - воскликнула Влада, забыв даже его просьбу обращаться по имени.
  От неожиданности охапка хвороста рассыпалась из рук Ростислава, а с ней вылетела и таинственная сумка. Из нее вылетела берестяная грамота. Князь подхватил ее раньше, чем успел вспомнить, что плохо читать чужие письма, хотя бы и хранимые таким странным образом...
  Впрочем, никакого письма в берестяной грамоте не оказалось. Всего лишь чертеж или карта каких-то строений, невероятно запутанных переходов либо пещер без конца и края, так что сложно было проследить на глаз, куда они ведут и где оканчиваются. Кое-где на карте были отмечены странные значки или надписи на непонятном языке - вот все, что Ростислав успел разглядеть сразу. Потому что Влада выхватила у него карту, словно горящую свечу из рук ребенка. Вид у нее при этом, надо сказать, был под стать матери этого самого ребенка - не столько рассерженный, сколько обеспокоенно-тревожный.
  - Ни на миг нельзя тебя оставить одного! - досадливо воскликнула она. - Не княжеское дело - таскать хворост...
  - Прости меня, Влада! - он передал ей берестяную грамоту. - Я не искал этой вещи нарочно, она как будто сама прыгнула в руки. Если она нужна, лучше бы ее прятать получше...
  - Да нет, в ней нет ничего особенно важного, - девушка оглянулась, но рядом с ними не было никого, трое кметей задержались на поляне присмотреть за конями, и она убрала берестяную грамоту обратно и вновь сунула под кучу дров. - Эту карту сюда принес мой отец. Давно, еще до моего рождения. Однажды я нашла ее, примерно так же, как ты сейчас, и отец мне рассказал. Здесь начертаны пещеры, лежащие на полуострове, что в виде бычьей головы, отделенном проливом от Приморья. Отец говорил, что где-то в этих пещерах спрятано золото, - она внимательно выбирала слова, стараясь нечаянно не сообщить слишком многого.
  - Золото народа, спасшегося с Погибшей Земли? Того, что я видел во сне? - усмехнулся Ростислав.
  - Может быть. Недаром надписи сделаны на странном языке, так сейчас не пишут, - эта выдумка, насколько она знала людей, была для любого из них гораздо правдоподобнее правды. Хотя, конечно, сообщать о золоте тоже могло оказаться небезопасным. Но она достаточно узнала Ростислава, чтобы ему доверять.
  И не ошиблась. Князь только рассмеялся и махнул рукой.
  - Золото, говоришь? Года два-три назад мне бы кстати была твоя карта, чтобы добыть с ней золото, а там - и власть. Но обошлись и так, а теперь меня совсем не тянет ползать ради него по подземельям. Но в твоих руках, милая, все тайны мира...
  Девушка застенчиво улыбнулась, втайне гордясь не только тем, что сумела объяснить значение карты, не солгав напрямую, но и тем, что Ростислав назвал ее "милой".
  
  Под вечер Влада оставила своих гостей ночевать в натопленной избе. Сама же сказала, что ей лучше провести ночь на свежем воздухе, и исчезла в темноте, пожелав им спокойной ночи.
  Трое кметей и вправду заснули на скамьях, как убитые, а вот князя никак не брал сон. Он долго лежал, глядя в темный низкий потолок, и думал о Владе, находившейся совсем близко от него, и в то же время - так далеко. Почему сбежала? Чего ей бояться в своем собственном лесу? Он-то надеялся, что здесь, у себя дома, она перестанет его остерегаться. Ведь млела же от радости, когда он ее целовал, как самая обычная девушка - уж в этом он не ошибался, да и Влада была не настолько искушенной, чтобы изобразить страсть, которой не испытывала. А теперь вот ушла, будто ее и нет, предоставив думать о ней. А здесь, в этом одиноком домике, все напоминало об ее присутствии. Изголовье постели пахло мыльным корнем и березовыми ветками - ими мыла голову Влада. На ларе с одеждой осталась лежать рубашка, которую девушка еще не закончила вышивать, а к ней пристал длинный витой волос цвета льна. Даже блины с лесным медом, какими она угостила людей, были не похожи ни на какие другие, потому что их пекла она...
  И Ростислав поднялся с постели, собираясь найти девушку. Тихо оделся, зажег лучину так, чтобы не разбудить спящих воинов - и вышел из дома. До полнолуния оставалось еще несколько дней, но все же, луна висела в небе уже большая, и ночь была достаточно светлой. В лунном свете каждая ветка, каждый листик на близлежащих деревьях и кустах выделялись четко, будто вырезанные. В траве, не переставая, трещали ранние кузнечики. Где-то далеко в бору ухнула сова. И все снова стихло, только чуть подальше лепетал невидимый в темноте ручеек.
  Туда, к ручью, и понесли ноги Ростислава, когда ему померещился в ночной тишине еле заметный всплеск. Так могла бы плеснуть хвостом крупная рыба или утка, присевшая на водную гладь; но у него сильно забилось сердце. Он чувствовал, что не ошибется.
  На нижних ветках раскидистой ракиты висела, белея в лунном свете, длинная женская рубашка. Над водой снова плеснули белые руки, мелькнула светлая волна волос. "Русалка?" - подумалось князю, но он уже узнал ее.
  - Позволишь мне искупаться с тобой, полуночница? - спросил он весело.
  Девушка вскрикнула, и тут же выпрямилась по колено в воде. Лунный свет нисколько не скрывал очертаний ее бедер, груди, всего стройного и вместе с тем крепкого тела. "Каких детей она сможет мне родить, если пожелает! - подумал Ростислав. - Могучих и храбрых сыновей, и дочерей, прекрасных, как сама Богиня Любви Лада. А так как наши дети будут с самого рождения воспитаны мудрейшей из матерей, то между ними не будет ссор и распрей, как водится у других княжеских детей, они сохранят братство на всю жизнь".
  Она вздрогнула, увидев его. На обнаженных плечах ведуньи блестели капельки воды, но сама она нисколько не казалась замерзшей.
  - Ой, князь! Почему тебе не спится?
  Он, как притянутый какой-то силой, сделал к ней несколько шагов, когда она вышла из воды.
  - Разве мог я заснуть, когда ты рядом? Я услышал, что ты вышла, и пошел за тобой. Можно мне хотя бы постоять тут с тобой, или твои мохнатые телохранители спустят шкуру со всякого, кто увидит тебя такой?
  Влада улыбнулась уголками губ. Улыбка у нее, как заметил Ростислав, каждый раз бывала новая, непохожая на прежние.
  - Нет, здесь нет никого, кроме нас, если ты хочешь... Но утром я останусь здесь, а ты вернешься домой.
  Князь уже не спрашивал, почему так. Побывав в ее лесном доме, он понял, что иначе и не могло быть.
  - Я уеду... Но, если ты захочешь, я буду возвращаться так часто, как только смогу. Каждый вечер, когда город сможет обойтись без меня. Лес ведь пропустит меня?
  - Пропустит, - кивнула Влада, отжимая мокрые волосы. - Хорошо, если ты хочешь, пусть пока будет так. Здесь я - твоя жена.
  - Здесь и везде! Я уже сказал: мне не нужно никакой другой жены! - твердо проговорил Ростислав, обхватив ее за еще влажные от воды плечи.
  Она легко вздохнула, уже не уклоняясь от объятий.
  - Если ты так сильно этого желаешь - значит, так и будет. И за то, что подумал, увидев меня сейчас, Боги благословят тебя.
  - За то... что подумал? - у него путались мысли, и он не сразу вспомнил, что думал тогда о детях, которых она ему родит. - Значит, ты читаешь мысли? Но сейчас... тебе лучше... не лезть ко мне в голову... Я сейчас глупее последнего мальчишки... и тебе ничего там не найти, - проговорил он, тяжело дыша и прерывая свою речь поцелуями.
  В последний момент, когда у нее самой уже подгибались ноги, Влада вывернулась из его объятий, как проворная куница, и потянулась за чем-то, лежащим на ее расстеленной сорочке. Показала Ростиславу два кольца необыкновенной работы.
  Они были сделаны в виде змей из какого-то необыкновенного металла: несомненно, драгоценного, но не золота и не серебра, уж их-то приморский князь сразу узнал бы. Этот металл отливал то белым, то золотистым, словно сам состоял из принявшего форму лунного света. Две змеи, каждая в виде спирали, чтобы обвивать весь палец, одна чуть толще и крупнее другой. Обе были усыпаны сверху сверкающими каменьями. Из мастерской какого златокузнеца вышли эти кольца? И в какие времена? Ростиславу они показались очень древними, хоть и прекрасно сохранились: уж очень не похожи были ни на что из виденного прежде.
  - Эти кольца носили мои родители. Они передаются в нашем роду с древних времен. Возможно, они тоже происходят из той страны, которой теперь нет: мой отец рассказывал, что там почитали змей, - ответила Влада на невысказанный вопрос князя.
  - Они прекрасны, но не прекрасней тебя, - ответил Ростислав, проводя пальцем по изящному изгибу большей змеи.
  - У них есть еще некоторые свойства, - добавила ведунья. - Если бы нам пришлось расстаться - не просто на время, когда ты в Белгороде, а я здесь, а надолго, то голова каждой змеи указала бы нам путь, повернувшись в нужную сторону. А еще свечение каждого из колец покажет, что носитель другого не забыл и не отступился, а продолжает искать. Правда, я не знаю, были ли когда-нибудь испытаны эти свойства. Так мне рассказывал отец.
  Ростислав с готовностью принял большее кольцо. Оно оказалось ему как раз впору. На мгновение мелькнула мысль, что все происходит не так, как должно быть. Жениться без сватовства, без свадебного вена, без дружек и алой с белым фаты, закрывающей лицо невесты, без даров Ладе и другим Богам, без свадебного застолья, - словом, без всего, что было естественно каждому приморянину или жителю любого другого племени. Вместо этого невеста, совершенно обнаженная, сидела с ним под ракитой, и от ее близости мутился разум, куда уж там думать о каких-то приличиях! К тому же, ракита, как-никак, дерево Богини Любви, так что хотя бы в одном они обычай все же соблюли. И неважно уже, что у них все наоборот: выкуп невеста принесла жениху сама - его собственную жизнь и здоровье, да и никакое вено его лесной княгине не нужно, и свадебный дар - кольца, тоже вручает она. Самое главное - что она была здесь, рядом с ним, она дала согласие, и теперь они принадлежат друг другу навсегда, навсегда...
  - Великая Мать Лада, соединяющая любовью и Богов, и смертных, благодаря которой на свете торжествует жизнь, повенчай нас во веки веков!
  Эта молитва, горячая и непохожая на обычную, даже не молитва, а прямой разговор с Великой Богиней, - и была последним, что запомнили в ту ночь Ростислав с Владой. Потому что в подхватившем их бурном потоке не осталось места мыслям и сознательным желаниям. Ни тот, ни другая не могли впоследствии вспомнить свою первую ночь, в которой они были одним целым с лесом вокруг и Богами, соединившими их. Лишь слабый плеск ручья, да свадебная песня соловья.
  А наутро, когда Ростислав с Владой, умывшиеся и одетые, вошли в лесную избушку, где их ждали трое воинов, князь с гордостью сообщил им, что они видят перед собой его законную жену.
  Глава 11. Тревога
  Впоследствии и Ростислав, и Влада вспоминали те недолгие дни их первого счастья, точно сладкий сон, от которого не хочется просыпаться. Они были единым целым друг с другом и с лесом, полным жизни, а что им нужно было еще? И то, что в первое же утро его жена объявила, что зачала от него сына, нисколько не удивило князя: почему бы ведунье не знать о таких вещах сразу же? Теперь они, встречаясь вечерами, много говорили о своем сыне, мысленно творили его будущее. Их сын непременно должен был унаследовать лучшие черты от них обоих: дерзкую отвагу отца и мудрость матери, и тогда ему будет под силу все что угодно в мире...
  Приморяне, как оказалось, быстро привыкли, что их князь каждый вечер, закончив с дневными делами, куда-то исчезает, и даже провожали его добрыми пожеланиями, встречая по дороге. Он не делал тайны из своих отлучек, и все знали, что ведунья, спасшая жизнь князю, стала его возлюбленной, а может, и женой. И, в отличие от бояр, приморскому народу это понравилось, как и все, что сближало знать с простолюдинами.
  Хотя, ежели знать правду, это еще большой вопрос, кто ближе простым приморским пахарям и рыбакам: князь ли, потомок правивших испокон веков Родославичей, или загадочная ведунья, происходящая от жителей Погибшей Земли...
  А сами они не думали ни о чем таком, и не ждали ни от кого одобрения. Только Ростиславу казался невероятно долгим каждый день, заполненный обычными земными заботами, и он не мог дождаться, пока уладит их и сможет уехать в лес, к Владе. Да и она как-то призналась, встречая мужа:
  - Раньше я никогда не скучала в своем лесу, а теперь мне все время тебя не хватает! Я слушаю песнь черного дрозда, смотрю, как зреет земляника на пригорке, как плещется рыба в ручье, но мысленно всегда рядом с тобой. Знаешь, я заметила, мысли о тебе и о нашем сыне дают мне новую силу. Взгляни, какой цветок я вырастила здесь - раньше он никак не хотел расти, здесь ему не хватало света.
  И она показывала мужу цветок, выросший среди поросли дикой вишни - ирис, обрамленный длинными стрельчатыми листьями, высоко возносивший крупный венчик лиловых лепестков, с золотистой сердцевиной внутри. Вокруг первого цветка готовились распуститься еще несколько таких же бутонов. Влада склонилась над ирисом, перепачкалась пыльцой, и Ростислав вытирал ей лицо, а потом сам слизывал с пальцев золотистую пыль. Потом он поддразнивал ее, переиначив слова приморской любовной песни: "Соглашайся хотя бы на терем с дворцом, если домик в лесу кто-то занял".* Им обоим было тогда так смешно, словно оба только что обратились снова в детей. Но кого им было стесняться здесь, в лесу!
  Лишь иногда днем, в одиночестве, мысли ведуньи омрачались неким воспоминанием, и она говорила себе, что ее муж должен знать правду. Она, как могла, постаралась окружить его защитой, но понимала, что вечно защищать свою семью и при этом скрывать правду не сможет: это не удалось даже ее отцу. Но стоило Ростиславу приехать вновь, как она превращалась из могущественной ведуньи в простую женщину, встречающую любимого мужа, и все возможные тревоги уходили от них обоих очень далеко. При всех своих способностях, Влада все-таки была молодой женщиной, окунувшейся, как в море, в свою первую любовь, и сделалась на время легкомысленной.
  Ростислав же долго не подозревал ничего, хоть иногда в шутку и спрашивал жену, не скрывает ли она еще каких-нибудь тайн Погибшей Земли. И сверкающее кольцо в виде змеи выглядело обычным украшением, хоть и очень красивым, и не проявляло до поры до времени никаких волшебных свойств.
  Однажды днем князь Ростислав едва сумел разобраться в запутанной судебной тяжбе меж двумя горожанами. Один из них, позавидовав соседу, украл у него из клети связку добытых зимой мехов, второй в отместку спалил обидчику амбар. Даже здесь, перед крыльцом княжьего терема, оба так и норовили вцепиться друг другу в бороды, кметям приходилось растаскивать спорщиков и их собравшуюся родню. Чтобы установить степень вины каждого, Ростиславу пришлось допросить больше десятка свидетелей, а потом еще перекричать всех, чтобы назначить каждому соразмерную виру. Когда тяжба, наконец, закончилась, князь чувствовал себя вымотанным больше, чем за десяток сражений. До прихода в Приморье ему совсем не приходилось вершить судебных дел, и здесь эта сторона власти оказалась самой трудной. Кто только придумал, будто быть князем - это только пировать да сражаться, да еще красоваться на белом коне в драгоценных одеяниях?!
  Вернувшись, наконец, в терем, Ростислав вздохнул с облегчением. Скоро он поедет к Владе, и она вдохнет в него новые силы для следующего дня. Он уже замечал, что, несмотря на долгий путь и полубессонные ночи, возвращается из леса всегда отдохнувшим лучше, чем если бы ночевал в своих покоях. Да и Огоньку, казалось, хорошая скачка на утренней и вечерней заре лишь прибавляла сил.
  Но, взглянув на обручальное кольцо-змею, Ростислав остановился и похолодел от ужаса. Составляющие спинку змеи каменья, прежде такие сверкающе-яркие, теперь мигали неровным переменчивым светом. То в них отражались красные огоньки, то они почти чернели, прежде чем вспыхнуть вновь. Казалось, будто драгоценная змейка корчится в судорогах.
  - Влада! - прошептал князь, когда вся кровь отхлынула от его сердца. Но в тот же миг он пришел в себя и, дико озираясь по сторонам, приказал следовавшим за ним Улебу, Ярцу и другим военачальникам: - Скорей, к оружию! Поднимайте войско!
  Прошло совсем немного времени, и князь Ростислав во главе трех сотен кметей в полном боевом облачении спешил к деревне Лесной. Никто толком не понимал, что произошло, да и сам Ростислав знал не больше их, лишь крикнул: "Княгиня Влада в опасности!" Какого рода опасность могла угрожать могущественной ведунье в ее родном лесу, и что он со своими воинами сможет сделать? Князь не знал, но ему сейчас было все равно, даже если эти люди, следующие за ним, сочтут его безумным.
  Но, едва миновали второй от города верстовой столб, как навстречу им показался всадник, судя по одежде - простой смерд, селянин. Узнав князя, тяжело спрыгнул с коня, дрожа от пережитого страха и волнения.
  - Княже! Псоглавцы напали на Лесную! Псоглавцы... - прохрипел селянин, в глазах которого еще плескался недавний страх. - Она меня послала к тебе...
  - Влада! - воскликнул Ростислав, чувствуя, что и вправду готов сойти с ума от тревоги за жену и будущего сына. - Где она?!
  - Ее... Ее увел старик в черном, - растерянно пролепетал посланец.
  Князь яростно застонал и, вздыбив коня свечой, разглядел далеко впереди черный столб дыма над лесом. Потом обернулся к своим воинам, так что те попятили коней. Найдя взглядом Остророга, приказал ему:
  - Скачи в город, скажи: псоглавцы напали. Мы за ними. Скажи Улебу, Эреджибу и другим начальникам, чтобы вели войска...
  - Мы уже здесь! - послышалось в это мгновение, и Эреджиб Черный Беркут с оглушительным воплем, каким оповещали о себе горцы, во главе своих полутора сотен стал рядом с князем.
  Тот лишь кивнул ему в знак приветствия, и пустил Огонька вскачь, торопясь выяснить, что стало с Владой.
  В Лесной горело лишь несколько крайних изб, амбаров и хлевов, но все дальние строения стояли целыми. Выглядело это так, словно чья-то рука в последний момент отдернула факел, уже запалив деревню с краю.
  И нигде на улицах не было ни одного человека. Все собрались на большом выгоне за околицей, окруженные кольцом из снующих туда-сюда странных фигур. Все в шерсти, короткой и бурой, прямоходящие, но сутулые, с волосатыми, но все же человеческими плечами и шеей, над которой поднималась длинная остроухая голова собаки или шакала. Из одежды на каждом из псоглавцев были лишь узкие шерстяные штаны, с трудом отличимые от собственной шерсти. Ни доспехов, ни сорочки либо куртки, зато на поясе у каждого висело по кривой сабле. И несколько человеческих трупов на земле доказывали, что чудища умеют с ними обращаться.
  - Не набрехал с перепугу тот посланец: и вправду псоглавцы! - хмыкнул Ярец с ноткой удивления.
  Щадить нелюдей, напавших на его владения, князь Ростислав не стал бы и в лучшие времена. Сейчас же в его сознании билась, как стрела в ране, одна мысль: эти вот противоестественные мерзкие твари что-то сделали с Владой, они или кто-то, стоящий за ними, лишили его жены и ребенка! Он уже видел, что ведуньи нет среди пленных. Псоглавцы были ему кстати, чтобы утолить ярость. На одно мгновение более холодный голос напомнил, что можно было бы захватить для допроса парочку пленных. Но псоглавцы ринулись навстречу с таким бешеным лаем, рыком, завыванием, что с ними казалось бесполезным и пытаться говорить на языке людей. И князь отдался весь жестокому упоению боем: рубил мечом наседающих тварей, закрывался щитом от их клыкастых пастей, топтал их конем, чувствуя, как ребра поверженных хрустят под копытами. Вокруг истребляли врага и его воины, почти такие же яростные.
  Псоглавцы были нелегким противником. Они нападали всем скопом, точно ловчие псы на крупного зверя; казалось, их нисколько не трогает гибель собратьев. И лаяли и рычали они тоже чисто по-собачьи, вероятно, их глотки и не могли издать более членораздельного звука. Зато саблями владели мастерски, и даже пешие против конных сумели причинить немалый урон. Где могли - рубились со всадниками, где не дотягивались - вспарывали животы коням или подрубали им ноги, а затем добивали упавших. Ржание раненых коней, человеческие стоны и боевые кличи, отчаянный лай и визг, звон оружия - все это смешалось в один сплошной жуткий вопль, которому не будет конца.
  Но вот, наконец, битва закончилась. Разъяренные сопротивлением, княжеские кмети перебили псоглавцев до последнего. Потом, не теряя времени, стали перевязывать полученные раны и укусы: псоглавцы и, оставшись без оружия, хватали врага зубами, как настоящие собаки. К тому времени, как явилось подкрепление под командой Улеба Вышеславича, все было закончено.
  Жители Лесной были настолько испуганы сперва нападением псоглавцев, которых никому прежде не доводилось даже видеть, а затем - разыгравшейся на их глазах битвой, что теперь, казалось, не могли поверить в свое освобождение. Одни застыли молча, как громом пораженные, другие сидели на земле, и все были бледны, как смерть. Где-то в толпе плакали дети, всхлипывали женщины.
  Ростислав, сняв шлем, подошел к ним, такой же бледный, как и они.
  - Где Влада? - спросил он, страшась услышать ответ. - Ваша ведунья, хозяйка леса - вы же должны знать ее! Мне сказали, что она была здесь. Что с ней стало, ну?
  В толпе послышалось движение, и навстречу князю вышел мужчина средних лет в разорванной чуть не пополам рубахе, со ссадиной на скуле - видимо, пытался сопротивляться нападавшим.
  - Я - Богданко. Дядя по матери ей, Владе, хоть она и выросла непонятной, вся в отца-ведуна, - проговорил он. - Сила им, конечно, дана великая, только мне всегда казалось, что там что-то еще, кроме исцеления. Вот оно теперь и сказывается...
  - Говори быстрей! Где она? - Ростиславу сейчас было не до его сомнений.
  - Она пришла, когда напали эти проклятые псоглавцы. Промчались по деревне с лаем и визгом, нас всех стащили сюда. А здесь нас ждал он, - Богданко тяжело вздохнул, переводя дыхание. - Старик в черном, с золотой палочкой в руках. Эти псоглавцы ему кланялись, как живому Богу. Может, они и вправду ему молятся, уж не знаю... Ну вот, поставили нас перед ним, как баранов на ярмарке. Аж ноги подкашиваются: жертву, что ли, думаем, себе потребует, или в рабы возьмет? А старик лишь взглянул, отошел прочь и зовет: "Влада, дочь Борнаха! Ты пойдешь со мной, или я прикажу истребить всех этих людей! Ты увлеклась их жизнью, тебе и нести ответ."
  - Перуне Всегрозный! - прошептал при этих словах Ростислав.
  - Так вот: только он договорил, как она тут же вышла из леса, как будто тут же, рядышком стояла, - продолжал Богданко. - А за ней стая волков: матерый бирюк с волчицей да четверо молодых. Она им что-то говорила, будто хотела спровадить обратно, но они шли и шли за ней. А как увидели этих, - приморянин кивнул на ныне зарубленных псоглавцев, - что тут с ними сделалось! Оскалились, как бешеные, и бросились на них, грызлись, как бешеные, пока всех не порубили. У нечисти-то ведь сабли! - в стороне от побоища и вправду лежали трупы изрубленных едва не на куски волков.
  - А что Влада? - снова поторопил Ростислав, не понимая, зачем отвлекаться на ненужные подробности, когда тебя спрашивают о главном.
  - Так вот, она встала перед тем стариком и сказала спокойно так: "Оставь этих людей, Ко..." - как там она его назвала, запамятовал...
  - Коатл, - подсказала женщина в кое-как держащемся на голове разорванном убрусе.
  - Вот-вот, Коатл! - подхватил Богданко. - Так Влада этому Коатлу и говорит, громко так, во всеуслышание: "Тебе ведь я нужна, не они? Если ты их пощадишь, я пойду с тобой в ваши пещеры под Бычьей Головой... Да-да, она точно сказала: пещеры под Бычьей Головой, хоть я и не понял, что это значит.
  - А тебе и не надо понимать, - в голове Ростислава молнией пронеслось воспоминание о таинственном чертеже. - Это она для меня передала. Благодарю, что запомнил!
  Приморянин с сомнением поглядел на князя, горящего гневом и скорбью, в броне, покрытой кровью псоглавцев.
  - Ты - воин, ты герой! Но по мне лучше бы никому с этим Коатлом не связываться.
  - Да нет уж, видно, придется связаться, - мрачно отвечал князь, чувствуя в глубине души злость против Влады, скрывавшей от него правду. Лишь бы удалось ее разыскать, а там он ей хорошенько объяснит, что не дело обманывать мужа.
  Кто-то хитрый и предусмотрительный подготовил набег псоглавцев. Если бы князь не успел вовремя, слуги таинственного Коатла, пощадив Лесную, скорее всего, в отместку разорили бы еще несколько соседних весей, а потом канули бы как сквозь землю. И никто бы не усомнился, что был обычный набег нечисти, издавна ненавидящей людей, а среди жертв совершенно случайно оказалась молодая княгиня. И сам Ростислав бы не усомнился, не передай Влада для него знак, да не предупреди его вовремя кольцо. Должно быть, Коатл, или кто там еще стоял за набегом, не мог проникнуть в мысли Влады, как и она в его, вот и не учел... Как там он сказал? "Ты увлеклась жизнью людей..." - это о том, что она стала его женой! Если бы не он, Коатлу не удалось бы добраться до Влады. Любовь к нему превратила ведунью в обычную женщину, рассеяла ее внимание и открыла доступ незваным гостям...
  Он снова взглянул на обручальное кольцо. Теперь его свет выровнялся, но змея изменила форму, точно живая. Теперь ее голова глядела на закат - в ту сторону, где за морем в трех днях пути лежал полуостров, похожий на бычью голову. Это для людей в трех днях, а колдун мог, конечно, унести Владу гораздо быстрее.
  В лесу не было слышно ни души. Все живое притаилось в укромных убежищах, чувствуя неладное. Казалось, здесь и не найти ни зверька, ни птицы, будто все вымерло или исчезло вместе с Владой.
  Но берестяная грамота, изображавшая чертеж неведомых пещер - да, она была на прежнем месте, в сумке под поленницей дров. Может быть, по ней и можно было найти спрятанный клад, но Влада скрывала от него нечто куда более важное. Расскажи она ему, своему мужу и князю приморскому, правду - и все пошло бы по-другому. Он оставил бы в лесу отряд кметей охранять княгиню, и они на месте истребили бы псоглавцев, а может быть, и самому Коатлу бы не поздоровилось. Если тот из того же рода, что Влада и ее отец, то и его плоть вполне смертна, и люди не беззащитны против его чар.
  А что делать теперь? Князь приморский не сомневался долго. Вернувшись к своему войску, сурово произнес:
  - Здесь мы расстанемся. Мне нужны всего несколько человек, что не побоятся сунуться хоть Змею Горынычу в зубы, - сняв с руки перстень с печатью, передал его воеводе Улебу: - Пока я не вернусь, распоряжайся от моего имени.
  Тот, не менее пораженный, чем прочие, слышавшие приказ князя, взглянул на него исподлобья.
  - Погоди... Это что, ты отрекаешься от престола? - не поверил своим ушам воевода.
  - Я не отрекаюсь. Сказал же: пока не вернусь, - повторил Ростислав.
  Его военачальники и давние друзья собрались вокруг, видя, что дело приобретает необычный поворот.
  - Ты собираешь войско в поход? Куда? - переспросил Ярец.
  Куда? Если бы он сам знал точно! Сейчас Ростислав чувствовал глухое раздражение, что приходится что-то объяснять своим людям, терять время.
  - Я пойду искать свою жену. Войско с собой не беру. Я не могу обещать ни добычи, ни славы, и не знаю, уместно ли лезть туда с войском. Мне придется отправиться за море, хоть и не очень далеко.
  - Это просто немыслимо! - Улеб Вышеславич возмущенно хлопнул себя ладонями по бедрам, еще скрытым кольчугой. - Я уже думаю, что в том подметном письме была доля правды. Ты и вправду околдован ей...
  - Ты забываешься!..
  - Нет, это ты забываешься, князь! - всегда суровый Улеб сейчас даже забыл от злости о разнице в их положении. - Приморье сейчас окружено врагами! С агайцами до сих пор не рассчитались, твоя родня мутит воду, а теперь вот еще нечисть завелась! - воевода пнул труп зарубленного псоглавца. - И в такое время ты хочешь оставить княжество?
  - Если враги нападут, справитесь и без меня! Мой меч - всего лишь один из многих! - воскликнул Ростислав не менее зло. Но вслед за тем проговорил гораздо мягче и тише: - Ну не могу я бросить жену на произвол судьбы! Она ждет от меня ребенка. За Приморье и без меня есть кому постоять, а за нее...
  Невольно слышавшие их разговор воины вежливо отворачивались, вздыхали про себя. Даже Улеб на миг смягчился, но тут же снова произнес хмуро:
  - Может быть, Боги нарочно увели ее от тебя? Они любят принимать от людей жертвы. Облеченным властью ничего не стоит пожертвовать Им быка, а вот попробуй отдать самое дорогое...
  При этих словах Ростислав вздрогнул, как от боли, провел ладонью по лбу. Но тут же снова увидел на руке сверкающую змею. Ее голова глядела все в одну сторону, указывая направление.
  - Нет-нет, этого не может быть! Если бы Боги были враждебны нам с Владой, разве Великая Лада соединила бы нас любовью? И разве послали бы ее спасти меня? Не забывай, что я обязан ей жизнью, и, если бы не она, Приморью все равно пришлось бы обходиться без меня.
  Воевода кусал усы и губы, слушая его.
  - Неужто женщина и неродившийся ребенок тебе дороже княжества?
  - Не в этом дело, - Ростислав сейчас ощутил абсолютную уверенность в том, что говорил и собирался сделать. - Если я откажусь от нее, сделаюсь недостоин и княжества. Власть, может, и сохраню, и даже приумножу, но чего она стоит, когда не остается ни души, ни сердца! По Агайе хорошо видно, что получается тогда... Нет, Улеб, все решено, принимай мой перстень. Если Боги за нас, я скоро вернусь.
  - А если не вернешься? Там, куда ты собираешься, может водиться и кое-что похуже псоглавцев, - мрачно уточнил его воевода.
  Но князь лишь пожал плечами.
  - А что бы вы делали, если бы Влада меня не спасла, и я умер бы от яда? Вот, то и делайте. Если так будет легче, сочините, будто я умер тогда, а последнего времени просто не было. Пусть так и напишут летописцы.
  Отвернувшись от него, князь проверил свое оружие и снаряжение. Потрепал Огонька по шее под развевающейся гривой.
  - С тобой тоже придется на время расстаться. Донеси только меня до пристани. А в пещерах тебе не место, - и он протянул коню взятую из седельной сумки горсть орехов и сушеного винограда.
  Подобрав губами лакомство, конь жалобно заржал, словно понял слова хозяина и тоже оплакивал разлуку.
  Теперь князь Ростислав обернулся к своим дружинникам, до этого времени молча ожидавшим, что будет дальше.
  - Так что, найдется хоть несколько человек, готовых пойти навстречу приключениям? Я прошу лишь добровольцев. В этом походе мне не будет толку от княжеской власти: один меч, как и у любого из вас. И впереди, вероятно, ждет опасный и коварный враг. Так что я никому не приказываю, решайте сами. Я должен идти, но вас ничто не обязывает.
  Кмети сгрудились в кучу, как коровы под дождем, оживленно переговаривались, точно спорили, у кого хватит смелости пойти за князем.
  Наконец, первым ему навстречу шагнул сотник Ярец.
  - Всю жизнь с тобой заодно, не дело теперь оставаться в стороне, - широко ухмыльнувшись, сказал он Ростиславу.
  Тот, несмотря на все обстоятельства, растроганно пожал другу руку.
  Тогда к ним подошел Эреджиб Черный Беркут, за которым выстроились в полном боевом облачении и его горцы. Вождь хасов выглядел величественно и грозно, когда спросил у князя, как равный:
  - Точно ли тебе не нужно больше людей? Если хочешь, мои полторы сотни пойдут с тобой.
  - Нет-нет. Большой отряд лишь скорее привлечет внимание. Но я благодарю тебя за предложение. Если я не вернусь, приморяне сохранят вашу дружбу, - это было сказано тоном приказа.
  Стальные глаза хаса светло блеснули.
  - Погоди, князь! Я пойду с тобой. Моя сабля тебе пригодится там, куда ты собираешься. Здесь за меня Мохар справится, - отозвав одного из своих воинов, предводитель горцев стал давать ему последние наставления.
  К названному брату тут же присоединилась Куара, стремительная и легкая в снаряжении из войлока и кожи.
  - Если так, то принимайте и меня! Лишней не стану, Эреджиб подтвердит.
  Тот кивнул и обнял ее за плечи, принимая таким образом в поход.
  Тогда из рядов приморян выскочил Волосожар, встряхнул рыжими кудрями, рисуясь перед воительницей.
  - Возьми и меня, княже! В бою ты меня видел, ну а помирать всем когда-нибудь придется, раз мать родила.
  Ростислав охотно протянул кметю руку. Куара же только насмешливо фыркнула и отвернулась от чрезмерно навязчивого поклонника.
  - Уже пятеро, - удовлетворенно произнес князь. - Ну, храбрые приморяне, кто еще не боится лазить по пещерам?
  Среди них произошло какое-то движение, и навстречу князю вышел, смущенно потупившись, Кремень. Все удивились, потому что этот воин, всегда старательный и хладнокровный, был молчалив: ни разу не предлагал ничего от себя, о чем его не спрашивали. Но, видно, сегодня Кремню было что сказать...
  - Дозволишь молвить слово, княже? - склонил он голову перед Ростиславом.
  - Говори, что хочешь, - ответил тот, удивляясь не меньше других.
  - Я понял так, что ты собираешься в пещеры под Бычьей Головой. А знаешь ли ты, где искать вход туда?
  - У меня есть чертеж, на нем отмечены все входы-выходы, - князь внимательно разглядел берестяную грамоту. - А впрочем, здесь начертано лишь внутреннее расположение пещер. Местность снаружи не показана...
  - А я бывал на Бычьей Голове с торговыми ладьями, - сообщил Кремень. - Местные жители много рассказывали об этих пещерах. Из них никто не решится туда пойти: они думают, что там чуть ли не лаз на тот свет.
  - Все может быть, - Ростислав мельком взглянул на убитых псоглавцев, впервые задумавшись, из какой дыры те вылезли. - Так ты знаешь туда вход?
  - Там их много. Местные говорят - весь полуостров изрыт пещерами, как головка сыра мышами, а может, ходы идут еще дальше. Так что мне показывали пару выходов, и я смог бы их найти. Но что там внутри, я не знаю...
  - Там разберемся, с чертежом, - князь подтолкнул Кремня в круг. - Благодарю тебя! Ну, еще один-два человека...
  Вперед, шалея от собственной дерзости, вышел Злат, потянув за собой красного, как вареный рак, Остророга. Бойкий в обычное время, юноша едва заставил себя поднять глаза на князя. Проговорил, ожидая, что вся дружина сейчас взорвется смехом:
  - Вот, княже... Прими нас обоих. Есть, конечно, воины поопытней, но... ты ведь просил добровольцев...
  - Не отказываюсь от своих слов, - кивнул Ростислав зардевшемуся юноше. - А что с товарищем твоим? Или не хочет идти?
  Второму парню и вправду преодолеть смущение было еще труднее, чем Злату. Он так и застыл перед князем, опустив голову, только шрам на щеке от турьего рога горел, как свежая рана.
  - Нет, я хочу, княже... Только... здесь слишком много народу...
  И, несмотря на тревогу о судьбе Влады, на душе у Ростислава стало потеплей. Он даже слегка улыбнулся, вводя обоих юношей в круг.
  - Если только в этом дело, то бояться нечего: там, куда мы собираемся, народу будет немного... Что ж, я принимаю вас. Добровольцы, собирайтесь в поход. Выезжаем сейчас же.
  И, пока его маленький отряд собирал все необходимое, князь отдал последние распоряжения воеводе Улебу, оставшемуся наместником. Тот, уже остыв после спора с князем, крутил на пальце оставленный Ростиславом перстень с печатью, который был ему мал.
  - Что же, ты и домой не заедешь? - спросил он угрюмо.
  - Опять будете отговаривать меня, с отцом и всем советом? - усмехнулся князь. - Нет, не поеду. Нечего терять время. Объясни всем, что произошло. Скажи - я вернусь со своей женой или не вернусь вовсе. Ждите меня три месяца, потом... как угодно. До их истечения живите как обычно. Будьте настороже, но сами войн не начинайте. Если враг нападет, я верю, Приморье выстоит. Пусть Боги хранят вас!
  - Да сохранят они и тебя в пути! - пожелал наместник своему князю, и они на мгновение обнялись, чувствуя живое тепло под стальной кольчугой.
  В следующее мгновение князь Ростислав взлетел на коня, как рысь, прыгающая на спину неосторожному лосю, и пустил его вскачь, уводя своих спутников более короткой дорогой к пристани.
  В тот же вечер, еще не успело стемнеть, небольшая ладья "Ласточка", размерами и скромным видом скорее похожая на рыбачью лодку с парусом, чем на настоящий корабль, отчалила от Белгородской пристани, взяв курс к закату. Она вошла в полосу красного света, залившую море, точно кровью, и двинулась дальше, прямо на огромное алое закатное солнце, пока не растворилась в сгущающихся сумерках.
  
  * Здесь обыграна, конечно, известная песня Владимира Высоцкого. Что поделать, если у моих героев все не как у людей...
  Глава 12. Люди и волки
  "Ласточка" причалила в безлюдной бухте, врезавшейся далеко вглубь берега. Из-за подводных скал более крупные ладьи не заходили сюда, и потому разноплеменные жители полуострова, живущие в основном торговлей, здесь не селились. Это было на руку приморскому князю и его спутникам, совсем не желавшим привлекать к себе внимание.
  Плавание прошло благополучно для всех, кроме хасов. Эреджиб с Куарой не раз позавидовали оставшимся в Приморье соплеменникам: лихие, отчаянные наездники-горцы мореходами оказались никудышними. Теперь названые брат с сестрой, оба бледные и изможденные, сошли на берег, шатаясь, словно не верили, что под ногами снова твердая земля.
  - За это ты у меня в долгу, князь приморский, - сказал Эреджиб Ростиславу. - Под землю - сколько угодно, но, если придется еще когда-нибудь выйти в море, я лучше утоплюсь сам в жертву Морскому Хозяину.
  - Тогда на обратный путь нам придется раздобыть крылья, - усмехнулся князь. - Не знаю, правда, где их взять, да и ты, Черный Беркут, кажется, летать еще не выучился... Вот разве что в пещерах найдется что-нибудь подходящее?
  С этими словами он взглянул вперед, где, по словам Кремня, днях в четырех от бухты лежал первый из известных ему входов в подземелье. Но пока что впереди лежали лишь каменистые склоны гор, покрытые, точно густым зеленым мехом, лесом длинноиглых сосен и кипарисов. Немного подальше в бухту впадала река, берега которой сплошь заросли тростником. Ростиславу приходилось слышать, что местные жители кроют тростником крыши своих домов. Но сюда, видимо, никто не забредал: в тростниках мог бы укрыться табун коней вместе со всадниками. Князь указал Боривою, кормчему "Ласточки":
  - Спрячете ладью здесь, чтобы никакой леший не нашел. Поживешь с гребцами в бухте, лес и море прокормят. Ждите три месяца меня или тех, кто вернется. Если никто не придет до Вересня,* отплывайте домой. Местным людям на глаза не показывайтесь. Я на вас надеюсь.
  Кормчий, потомственный рыбак, с детства пропитавшийся насквозь смолой и морской солью, пообещал выполнить его распоряжения.
  - Только может, княже, все-таки возьмешь с собой гребцов с "Ласточки"? Очень уж мало с тобой людей, а тут здоровые молодцы будут прохлаждаться без дела...
  Но Ростислав отказался наотрез.
  - Твои гребцы мне нужны здесь: кто же еще доставит нас домой? Да и в походе понадобятся воины. Врага ведь не веслом по голове бить придется, - так сказал он на прощание.
  И вот восемь путников ушли прочь, не оглядываясь на скрытую в тростниковых зарослях "Ласточку" - единственную ниточку, связывавшую их с домом.
  От первого дня пути ярче всего запомнилась каменистая тропа, которой вел их Кремень. По обе стороны ее высились крупные, почти плоские камни, серые, с грязно-зелеными и красными прожилками, нагретые за день так, что не успевали остыть и ночью. Они громоздились по сторонам, поодиночке и друг на друге, точно сложенные кем-то нарочно. Иногда на них лениво грелись ящерицы, почти сливаясь с камнем. В скалистых трещинах лепились темные мясистые листья камнеломки. Поодаль от тропы начинались заросли кустарника, а за ними поднимался уже настоящий лес. Дни стояли жаркие, и путники постоянно чувствовали запах живицы - смолы длинноиглых сосен, как будто они потели ею, как люди в жаркую погоду. Лес казался темным и неприветливым, совсем не похожим на тот, где жила Влада. Даже деревья все были другими, не как в Приморье. Изредка в небе пролетала одинокая птица. Высокое синее небо казалось опрокинутой чашей, из которой на землю лился иссушающий зной.
  Первая ночевка прошла спокойно. Поужинав мясом подстреленной дикой козы, путники выспались в овражке на подстилке из сосновых веток. Хотя часовые следили всю ночь, но никто не побеспокоил их; тем не менее, наутро на мягкой прибрежной глине обнаружились следы огромного волка.
  Но к вечеру второго дня - лес вокруг сделался еще более диким, а тропа - более каменистой, - путники заслышали, что за ними кто-то идет. Замыкавший шествие Ярец несколько раз делал знак остановиться, и, затаив дыхание, все слышали, как где-то вдалеке еще некоторое время стучат по камням чьи-то ноги, прежде чем тоже затихнуть. Не приближаясь, но и не отставая.
  Послушав землю, Ярец, бледный и растерянный, доложил князю:
  - Так и есть, идут за нами! Может, сотня, может, и больше. И странные какие-то шаги: пешие, но стучат, как копыта. Не то все обуты в кованые сапоги, не то с когтями...
  - Псоглавцы? - уточнил Ростислав, сразу вспомнив их босые ступни, похожие на человеческие, но с когтистыми пальцами собаки.
  - Я тоже о них подумал, - кивнул Ярец.
  Князь усмехнулся, точно в детстве, когда ему, в то время предоставленному самому себе отроку, приходила в голову очередная отчаянная затея.
  - А вот сейчас мы подкрадемся поближе, взглянем, что там...
  Тоже разом припомнив многие их совместные похождения, Ярец все же проворчал для порядка, подражая кому-то нудному:
  - А помнишь, как тебя отчитывал червлянский воевода Турволод: "Сломишь ты себе шею скорей, чем станешь князем! Твое дело - направлять других, а ты все хочешь сделать сам. А уж разведчиков-то подменять вовсе не княжье дело..."
  - Если бы я слушал все поучения, до сих пор бы у дядюшки в подручных ходил, - тем же тоном ответил Ростислав, собираясь на разведку.
  Они с Ярцем, пригнувшись, местами почти ползком вернулись обратно по краю оврага, где шум ручья заглушал их шаги. Стараясь даже дышать потише, выглянули из колючих зарослей, разглядывая в сумерках столпившиеся впереди уродливые серые тени.
  Видимо, псоглавцы остановились посовещаться, что делать дальше, потому что как раз в это мгновение подняли многоголосый лай и визг, временами переходящий в басистое, угрожающее рычание. При этом все оживленно размахивали волосатыми когтистыми руками и скалили зубы. Понять ни слова, конечно, не удалось, но разведчики и без того догадались, что речь идет о них. И, насколько они смогли сосчитать, псоглавцев здесь было больше сотни. Переглянувшись, Ростислав с Ярцем без слов подумали об одном и том же: "Неплохо для восьми человек". Они принялись медленно отползать назад, чувствуя, как все камни и сучки на земле впиваются в тело сквозь кожаную рубаху. Требовалась невероятная осторожность, ибо о псоглавцах было известно, что они видят и слышат гораздо лучше любого человека, даже в темноте. Воинам повезло, что свора сейчас грызлась между собой, тут уж не до внимания...
  Они уже почти вернулись обратно, где их ждали товарищи. Но вдруг над головой послышался треск, и с ветки строго узловатого бука на плечи Ростиславу обрушилось что-то невероятно тяжелое. Он покатился по земле, пытаясь достать меч или хотя бы засапожный нож, однако руки все время хватали лишь грубую косматую шерсть.
  Ярцу повезло чуть больше: он успел выхватить меч, но, прежде чем ударил, зверь в прыжке задел и его, сбивая с ног. Пошатнувшись, сотник рухнул вместе с князем, и противник многозначительно придавил ему горло тяжелой лапой. Увидев это, и Ростислав прекратил попытки к сопротивлению.
  Только теперь он разглядел, что одолел их вовсе не псоглавец, а самый настоящий волк, только раза в три больше обыкновенного. В темноте его косматая шерсть казалась почти черной, зато белые зубы виднелись отчетливо, да глаза в темноте горели зеленым пламенем. И что-то странное померещилось князю в волчьих глазах, только он не успел понять, что...
  Волк поднял голову и завыл, долго и протяжно. От такого воя сделалось бы не по себе любому человеку, не только лежащему в лапах чудовища. А на его призыв отозвались другие волчьи голоса, сперва в одной стороне, чуть позже - с другой, уже ближе.
  Но последний вой был перекрыт другим воплем, еще более свирепым и диким, но, несомненно, изданным человеческой глоткой. То был боевой клич хасов, с которым Эреджиб Черный Беркут бросился навстречу зверю, прежде чем тот успел опомниться. И вот, трое людей и огромный волк вновь сцепились в ожесточенной свалке, взметая тучу пыли и лесного сора.
  Однако теперь силы были равны. Могучий хас так прижал волка к земле, что у того затрещали ребра, а оба приморянина изготовились рубить. И снова Ростислав поймал взгляд волка, и лишь теперь разглядел такое, что по спине пробежали мурашки. Глаза-то у зверюги, хоть и горящие в темноте, желто-зеленые, были не волчьими - человеческими, с круглым, как булавочная головка, зрачком, с хорошо видными белками. И в этих глазах сейчас не осталось никакой ярости, одна лишь досада, что так глупо проиграл свою жизнь, да смертная тоска...
  - Погоди, - сказал князь своим спутникам. - Это не зверь, это оборотень.
  В подтверждение его слов поверженный волк слабо дернулся, его четыре лапы вдруг вытянулись, изменяя форму, голова, напротив, съежилась, став шире и круглее, волосы на большей части кожи втянулись внутрь. Мгновение - и перед ними лежал мужчина, одетый в серую мехом наружу безрукавку и кожаные штаны. Лишь глаза остались те же: их никак не изменить и самому могущественному существу, ведь в глазах отражается душа.
  - Догадливые явились пришельцы, - усмехнулся оборотень, все еще прижатый к земле.
  - Это еще не значит, что ему можно доверять, - Эреджиб снова занес кинжал над шеей оборотня. - Дозволь его заколоть.
  - Нет, погоди, - Ростислав протянул к нему руку; в темноте блеснуло обручальное кольцо Влады. - Это ведь твоя стая там воет? Тоже оборотни?
  - Оборотни, - с гордостью подтвердил пленник. - Попробуйте убить меня - и до утра от вас не останется и костей.
  К этому времени уже все приморяне собрались в овраге, и с удивлением наблюдали, как их князь пытается договориться с человеком-волком.
  Поднявшись на ноги, оборотень оказался не слишком высокого роста, но мускулистым и крепким, налитым силой, как матерый лесной зверь. Не диво, что едва справились с ним втроем. Из оружия, правда, при нем был один нож на поясе, но волкодлаку и ни к чему меч или топор.
  Откуда ни возьмись, в темноте замаячили другие тени огромных волков. Они выходили из-за деревьев неслышно, подкрадывались, как кошки, почти стелились по земле. Оглянувшись, путники увидели себя уже в окружении стаи. Но приморяне не привыкли отступать и перед лицом более многочисленного противника. Лязгнули мечи, запели тетивы на луках...
  - Да стойте же! - закричал Ростислав, успев в последний миг схватить за руку Куару, уже готовую всадить стрелу в голову ближайшему волку. - Мы договоримся!
  - Ты всегда думаешь, что со всеми можно договориться, князь! Давно не сталкивался с предательством? - напомнила горянка. В свете факела, принесенного Остророгом, видно было, как хищно вздрагивают ноздри ее крупного носа.
  - Он прав. Не забудь, нам Ростислав тоже когда-то решился поверить, - напомнил Эреджиб, успокаивая названую сестру.
  - Это совсем другое! Мы - люди, а не нечисть! - запротестовала воительница.
  При этих словах сразу несколько волков-оборотней угрожающе зарычали, а первый из них оскалил зубы, как был, в человеческом облике:
  - Полегче насчет нечисти! Мы - лесной народ, дети Велеса, как вы - дети Сварога. И на одного вашего бойца приходится десяток моих. Если бы не кольцо на руке вашего вожака, мы бы и разговаривать с вами не стали! - с этими словами волкодлак протянул толстые волосатые пальцы к кольцу-змее на руке у Ростислава. Остальные волки при этом дружно взвыли.
  Князь поднял руку с кольцом выше, чтобы все могли разглядеть, как в темноте горят, еще ярче, чем при свете, драгоценные камни. Раз они сверкают так ярко, значит, он на верном пути. Знает ли Влада, что он пришел найти ее?..
  - Это кольцо подарила мне та, для кого едино все живое под солнцем. Люди или скрытый народ, звери и птицы, деревья и цветы - ей равно близки они все. Если бы вы ее знали, тоже доверились бы.
  Вздыбленная на загривке волчья шерсть потихоньку улеглась. Их вожак понимающе кивнул.
  - Мы прежде уже встречали такой знак у тех, кто обладал даром братства с лесным миром. Таких людей всегда мало. Они чем-то похожи на нас, оборотней, тоже сочетают разные сути, только душой, а не телом. Но вы точно не из них. Что это делает один из человеческих князей на чужой земле, всего с несколькими воинами?
  - Ищу свою жену, - Ростислав сразу почувствовал, что в разговоре с оборотнем необходима откровенность: ложь тот различит сразу. - Ни ты, и никто из вас не знает, где она? А что до чужой земли - это не совсем так. Кое-кому из Родославичей случалось приводить сюда войска. Я слышал даже, что именно с берега Полуденного моря люди нашего корня отправились дальше на север. Так что я имею право быть здесь.
  К его удивлению, на смуглом лице оборотня, поросшем клочковатой бородкой, мелькнула улыбка, как будто тот убедился в подтверждении какой-то догадки. Почесав за ухом, признал:
  - У нас тоже помнят твоих предков, князь. Прежде часто доводилось иметь дело, и всякое между нами бывало - и битвы, и побратимство. Потом, правда, наши пути разошлись, но я вас не забыл.
  - Ты знал моих предков? - не скрывая изумления, переспросил Ростислав. - Тогда я знаю твое имя! Ты - Коловул, Волчий Пастырь. В наших городах певцы до сих пор поют о тебе.
  Волкодлак осклабился и даже, вроде бы, на мгновение высунул язык, услышав это имя.
  - Так у вас еще поют старые песни? Впрочем, что ж, вспомнить есть о чем. Это ведь я помог первому северному князю - Родославу, которого вы зовете Сварожичем, - найти меч-кладенец, и я же одолел дикого оборотня в немеряных лесах...
  Имя Коловула и вправду было с малолетства известно каждому, и теперь все, кроме, разве что, Эреджиба с Куарой, глядели на легендарного оборотня, разинув рты. Если верить басням, Коловул не то был ставленником Богов на грани лесного и людского миров, не то приходился сыном самому Велесу, от которого и получил бессмертие вместе с даром оборотничества. Впрочем, насчет бессмертия Коловула тоже говорили по-разному. Иные сказители утверждали, что он все-таки способен умереть в свой срок, как любой оборотень (хотя и обычные оборотни живут втрое дольше людей), но каждый раз возрождается вновь в теле нового детеныша-волкодлака, и при этом помнит все, что было раньше.
  Так или иначе, люди все равно чувствовали себя при этом знакомстве не слишком уютно. Хорошо, конечно, что им встретился не одичавший оборотень-людоед, о каких тоже недаром ходили страшные басни. Но и от этого мороз пробегал по коже. Да и присутствие вокруг стаи волкодлаков не успокаивало. Кто знает, что Коловул прикажет им...
  Но Ростислав спокойно сказал знаменитому оборотню:
  - Мы тебе не враги, государь Коловул, если только ты не заодно с теми, кто похитил мою жену. Ты что-нибудь знаешь о тех, кто живет в пещерах?
  Косматые брови волкодлака, бурые с сединой, как и его длинные волосы, сошлись одной линией.
  - Не знаю их, и не хочу знать, кроме тех, кто носит такое кольцо, как у тебя - им одним по пути с нами, лесным народом. Другие же - слишком люди, и даже больше того, мне их не понять. Это они вырыли здесь подземные ходы, точно кроты, притащили с собой псоглавцев и прочую мерзость...
  - Псоглавцы сейчас как раз следуют за нами, - сообщил Ростислав.
  Что при этом известии произошло с вожаком оборотней, нельзя было и представить! Только что невозмутимый, даже казавшийся доброжелательным человек, даже не перекидываясь, превратился в яростно оскаленного зверя со вздыбленной шерстью. И не только Коловул - другие волки тоже угрожающе скалились и рычали, будто готовясь вцепиться кому-то в горло. Казалось, будто всю стаю разом поразило бешенство.
  - Псоглавцы! - зарычал Коловул, с трудом удерживая человеческий облик. - Нас с ними рассудит только кровь! Отвратительные, мерзкие твари, насмешка разом над всеми - людьми, и зверями, и оборотнями!.. Неужели их опять спустили с цепи?
  - Мы их видели в лесу, не очень далеко отсюда, - подтвердил Ростислав. - Они идут за нами. Такие же псоглавцы помогли своему хозяину, Коатлу, похитить мою жену. Тогда мое войско перебило всех.
  "Враг моего врага - мой друг" - правило, столь же древнее, как лес и горы, и князь сразу понял, какую пользу при этом можно получить. Бывают, конечно, исключения, но не в этом случае. Мигом превратившись в огромного волка, Коловул покосился на него узким зеленым глазом.
  - Прыгай на спину, да держись крепче! На мне, знаешь ли, нет ни седла, ни поводьев!
  Ростислав даже на миг растерялся от такого приглашения.
  - Ехать на тебе?
  - Ну да, если хотите биться с псоглавцами! Или думаете на своих двоих поспеть за нами? - волкодлак насмешливо щелкнул зубами. - Так и быть, мои оборотни сегодня подвезут твоих воинов. Или боитесь?
  - Мы? Ничего подобного! - расхрабрившийся от возмущения Злат первым после князя взлетел на подставленную ему мохнатую спину.
  И волки пустились бежать - не вскачь, как кони, но той ровной, неутомимой рысью, которой они способны мчаться много часов подряд, изматывая самую быстроногую добычу. При этом те восемь, что несли всадников, ничуть не уставали под их весом и не запыхались. Только непривычно было, что лапы "скакунов" касаются земли мягко, без конского топота, да ноги приходилось подгибать.
  По пути к становищу псоглавцев Коловул еще кое-что объяснил Ростиславу:
  - Никто не знает, откуда пришли те, кто теперь живет в пещерах. Только они и гораздо раньше бродили по всему свету, а здесь просто задержались на время. Слышал я, что их родную землю затопило море...
  - Мне тоже об этом говорили! - крикнул Ростислав, преодолевая порыв ветра в лицо.
  - Ну вот, они и стали повсюду наводить свои порядки. Поначалу даже помогали людям, передавали часть своих умений, и все как будто было хорошо. Только не успел никто оглянуться - а вокруг остались одни лишь людские государства, да и те стали на себя не похожи. Понадобились им царства, каменные стены да терема с дворцами, а лес стал для всех чужим. Давно это было, да... Ну а псоглавцев те привели с самого начала. Думаю, они их и создали еще у себя дома. Они владеют большими силами, только вот им как раз никого из людей не учат. И этим пакостным тварям, вроде бы, позволяют бродить самим по себе, но я-то знаю, что они без хозяев гавкнуть не осмелятся. От псоглавцев все еще немного пахнет, как от нас... Мы были родней, но в них ничего не осталось, кроме громкого визга и приказов хозяев, и это хуже всего. Проклятые выродки, подлые рабы! - волкодлак щелкнул зубами с таким звуком, словно захлопнулся тяжелый железный замок на амбаре.
  - А ты знаешь кого-то из живущих в пещерах? - спросил у оборотня князь.
  - Я был знаком лишь с теми, кто приходил в лес, чтобы говорить с его жителями, как та, что дала тебе кольцо. С ними можно было иметь дело, они чтили те же силы, что и мы, потому что без них все живое на свете погибнет. Тогда они называли себя Жрецами. С другими, что занимаются людьми, а не лесом, я не знаюсь.
  "Значит, Жрецы..." Ростислав отметил про себя это слово, куда более весомое, чем когда речь шла об обычных жрецах, и не стал спрашивать, каким Богам те служат. Да и не успел спросить: волчьи лапы, приземлившись в последний раз, врылись в землю, как вкопанные.
  Они остановились на уступе горы, поросшей густым подлеском, и взглянули вниз. Там, под ними, светлела знакомая каменистая тропа, и по ней бежали, лая и скуля на ходу, псоглавцы. Князь понял, что оборотни зашли им в тыл. Не покидая волчьего обличья, Коловул тихим подвыванием да движениями морды и хвоста послал одну треть стаи в обход слева, вторую - направо. Сам же, не издав ни звука, бросился вниз по склону, как был, со всадником на спине. И все это - в полном молчании. Волкодлаки никогда не оповещали врага перед нападением.
  Спрыгнув наземь с волчьей спины, Ростислав чуть не перекувыркнулся от быстрого движения, но все-таки вскочил на ноги и, выхватив меч, бросился наперерез псоглавцам, вместе со своими воинами. Куара и двое юношей на бегу выпустили несколько стрел, прежде чем схватиться за мечи. Кремень большим топором развалил голову первому псоглавцу. Волосожар схватил за шкирку другого, метнувшегося ему навстречу, и перерезал ему горло. А в следующий миг уже все приморяне и оборотни оказались втянуты в кровавую сутолоку.
  Даже опытным воинам-людям сделалось не по себе при виде яростного побоища волкодлаков и псоглавцев. Самая жестокая кровная месть, как и повадки самых свирепых зверей, не давали представления об их взаимной ненависти. И те, и другие в этой битве во всех смыслах утратили человеческий облик, дрались, не разбирая приемов. Поначалу Ростислав опасался, что оборотням не сладить с вооруженными саблями врагами, но оказалось, тем было что противопоставить. Они были сильнее и выносливее, а их клыки и когти резали не хуже железа. И вот, по склону горы в предрассветных сумерках катались, дико вопя и завывая, живые клубки, в которых трудно было разобрать, кто есть кто. Они резали и рубили друг друга, что было сил, полосовали когтями, терзали зубами, и, уже залитые кровью, с содранной кожей и выпущенными внутренностями, продолжали бороться, пока не пресекалось дыхание, и смерть не гасила горящих ненавистью глаз.
  Люди рядом с неожиданными союзниками тоже сражались в полную силу, и немало псоглавцев пало от их мечей. Но куда им было до кипящей вокруг волны древней родовой ненависти! На какой-то миг можно было подумать, что никому не выйти из этого побоища живым...
  Но вот Коловул поднялся над грудой тел и победно взвыл. Весь залитый кровью, своей и чужой, медленно поднялся на лапы, превращаясь в человека. Затем подошел к Ростиславу, кривясь и припадая на одну ногу от раны в бедре.
  - Я рад снова сразиться вместе с кем-то из Родославого рода, князь.
  - И я рад встретиться с тобой, государь Коловул, - искренне ответил тот. - Может быть, я могу чем-то помочь тебе, пока ты ранен?
  Суровое, продубленное всеми ветрами лицо оборотня вдруг исказилось: верхняя губа поднялась, обнажая острые зубы, нос сморщился... и Ростислав не сразу понял, что его собеседник смеется без звука, прямо-таки покатывается со смеху!
  - Только ради этого стоило с вами повстречаться! - пробулькал он, наконец, стараясь не рассмеяться вслух. - Благодарю, конечно, но нет - пока оборотень жив, раны заживут сами. Как на собаке!
  И вправду, после битвы лишь немногие оборотни остались лежать неподвижно, став людьми - с отрубленными головами или истерзанные настолько, что живого места не найти. Остальные же, хоть и тяжело раненые, отдыхали, пока их менее пострадавшие товарищи добивали уцелевших псоглавцев. А тем временем их раны на глазах затягивались, переставали кровоточить. Вот и сам Коловул больше уже не хромал.
  - Вот бы людям так, а? - громким шепотом сказал Злат Остророгу. - Как бы хорошо было, можно не бояться никакой битвы.
  Остророг только промолчал в ответ и потер ладонью большой шрам на щеке. Благодаря этому шраму он получил новое имя и некоторую известность в княжеской дружине, но парень все равно переживал: найдется ли девушка, что полюбит его с такой отметиной? Девушки ведь любят красавцев! Хорошо, конечно, когда все заживает бесследно, как у оборотней...
  Отдохнув и восстановив силы, оборотни похоронили павших товарищей в общей могиле, вырытой в овраге. Псоглавцев же бросили без погребения. Они не заслуживали этого.
  Затем Коловул предложил приморянам побывать в одном из тайных лесных убежищ волкодлаков. Ростислав не посмел отказаться, тем более что это должно было на целых полдня сократить им путь к пещерам. И вот, оборотни доставили их в тихий уголок леса, где под крышей из дерна была скрыта землянка, укрепленная изнутри опорными столбами.
  Внутри все было очень просто. Никаких лишних вещей - лишь длинные скамьи вдоль стен, печь-каменка да шкуры зверей на стенах. Стола тоже не было, и комната всего одна, хотя в стае Коловула были, как выяснилось, и мужчины, и женщины. Видимо, здесь обитала настоящая семья, в которой не принято стыдиться друг друга.
  Придя домой, волкодлаки приняли человеческий облик. Волосожару подвозившая его волчица, которую он от нечего делать почесал было за ушком, превратившись в стройную светловолосую девушку, раздраженно бросила:
  - Не будь ты гостем, я бы откусила тебе руку! - и ушла, не оглядываясь. Совсем как Куара... Рыжеволосый приморянин тоскливо вздохнул.
  На завтрак подали холодную оленину с острыми травами, приготовленную, к радости гостей, по-человечески. Заметив настороженные взгляды гостей, Коловул усмехнулся:
  - Мы не едим мясо сырым. От него оборотень дичает, вовсе становится зверем, или еще хуже: ни человек, ни зверь... вроде тех псоглавцев. А уж человеческое мясо попробовать - хуже нет. Многие из нашей породы так и становились людоедами, да еще из-за них обо всех оборотнях пошла у людей дурная слава.
  Они с князем сидели, беседуя, на возвышении из притащенного сюда дубового пня. Вокруг расселись приморяне вперемешку с оборотнями. Последние в человеческом облике были одеты почти так же, как и Коловул: в штаны из кожи и кожаные же сапоги, да волчьи безрукавки. И женщины одеждой не отличались от мужчин, разве что носили еще ожерелья и браслеты из звериных костей. Они, такие же сильные и мускулистые, как и мужчины-оборотни, угощали гостей олениной и медовым напитком.
  Когда все постепенно освоились в гостях у оборотней, Волосожар, самый несдержанный из всех, поинтересовался у вожака оборотней:
  - И почему это тебя, государь Коловул, зовут Волчьим Пастырем, когда ты ни Лешего не следишь за своими волками? Все же знают: волк человеку первый враг! Зимой как заберутся в овчарню или в свинарник - одну скотинку унесут, остальных перережут-передушат да бросят просто так. За это любить, да? Нечего сказать, хорошую родню вы выискали! Ты уж не обижайся, я говорю прямо и честно.
  Князь хотел уже прервать дерзкого воина, но вожак оборотней, похоже, не рассердился. Продолжая обгладывать оленью ногу, так что за ушами трещало, возразил невозмутимо:
  - Это у наших братьев, волков, бывает, если увлекутся. Но и в этом, по совести, виноваты люди.
  - Как это - люди?! - поперхнулся Волосожар.
  - А кто ж еще?! В лесу или в горах, в степи никаким, самым кровожадным волкам такой резни не учинить. Пока догонят одного зверя, остальные ждать не станут, успеют спастись. Так и должно быть, так сулили Боги: один жертвует собой, чтобы жило племя. А кто огородил скоту дороги, чтобы некуда было бежать? Вы, люди! Кто сделал скот изнеженным, чтобы он и не пытался бежать или бороться? Опять вы! А волки что, они лишь поддаются вашему же искушению...
  Видно было, что Волосожару, да и еще кое-кому из приморян, такое объяснение не пришлось по нраву. Хотели было заспорить, но усталость после сражения и бессонной ночи, да сытный завтрак оказались сильнее. Один за другим, Ростиславовы кмети засыпали, где сидели, на устланных шкурами скамьях. Только князь еще некоторое время разговаривал с Коловулом.
  Оборотень долго смотрел в пламя печи, и огоньки загадочно отражались в его глазах. Наконец, медленно проговорил:
  - Я рад нашей встрече, князь. Но не проси меня выступить против Жрецов. Меня не касаются их дела, кроме проклятых псоглавцев. Скажу лишь, что на твоем месте не пошел бы в пещеры.
  Ростислав, которому как раз подумалось, как хорошо было бы взять с собой отряд таких крепких и трудноубиваемых бойцов, вздохнул про себя.
  - Да я бы и на своем месте туда не пошел просто так, - усмехнулся он. - Но они похитили мою жену, а это совсем другое.
  - Наверное, для человека. Только человек ставит себе цель и ради нее рвется в неизвестность. Мы, лесные жители, не любим неизвестности. И довольствуемся обычно тем, что имеем.
  - Возможно. В любом случае, благодарю тебя, государь Коловул, за то, что сделал для нас этой ночью. Если останусь жив, не забуду вашей услуги. Желаю тебе еще много-много людских лет водить свою стаю!
  - Ты помог нам посчитаться с псоглавцами, а это дорогого стоит! Желаю и тебе, сын славных отцов, счастливо вернуться со своей женой, хоть и мало в это верю... Вот что! В пещеру мы не пойдем, но до осени не будем уходить из этих краев далеко. И, если за вами увяжется погоня, мы поможем.
  - И за это я буду вечно признателен тебе, и людям расскажу о твоей помощи, - пообещал Ростислав, прежде чем вытянуться на мягких оленьих шкурах и закрыть глаза.
  А под вечер отдохнувшие путники двинулись дальше по направлению к загадочным пещерам.
  
  * Вересень - по-старославянски сентябрь.
  Глава 13. Новые союзники
  Когда, ближе к вечеру, путники собрались опять в дорогу, к ним присоединился новый спутник - молодой оборотень по имени Ратмир. Им представил его Коловул, когда вышел проводить приморян. Легонько подтолкнул того в бок, указывая гостям.
  - Вот, замучил меня, пока вы спали: позволь да позволь идти с ними! Новые тропы разведать, свои силы попытать. Выходит, могут и оборотни тянуться к неизвестному...
  Ростислав оценивающим взглядом поглядел на молодого волкодлака. Тот и впрямь выглядел еще совсем юношей, едва ли старше Злата и Остророга, хотя достаточно мускулистым и крепким. Черные волосы, перевязанные кожаным ремешком, красиво падали ему на плечи, пронзительно-синие глаза горели азартом. В присутствии своего вожака Ратмир держался скромно, но блеск глаз и беспокойные движения выдавали его порыв: он так и пританцовывал на месте, как застоявшийся конь. Внезапно обернувшись волком, метнулся в кусты, заслышав шорох, и вернулся с задушенным зайцем. Передав его в руки князю, снова обернулся человеком и проговорил весело, скрывая беспокойство:
  - Возьми меня с собой, государь Ростислав. В пути лишним не буду, и драться смогу, что бы вам ни встретилось.
  В этом князь и не сомневался, вспомнив битву с псоглавцами. А, встретившись взглядом с Коловулом, кивнул без слов. Вожак оборотней сделал ему самый щедрый подарок, на какой способен союзник, отпустив с ним своего воина, возможно - собственного потомка. От такого дара не отказываются, иначе как потеряв налаженную было дружбу.
  И вот, они двинулись дальше по каменистой тропе, которой вел их Кремень. Ратмир тоже подтвердил, что это кратчайшая дорога к пещерам, но сообщил, что последней части пути он не знает тоже: волкодлаки уже много лет не приближались туда на один день пути.
  - Только ради этого мне стоило пойти с вами! - говорил молодой оборотень, скаля белоснежные зубы. - Даже Коловул не бывал там и не сражался со Жрецами, а мне Велес послал счастливый случай! Скоро мы всех победим!
  Несмотря на неумеренное бахвальство, Ратмир все-таки понравился приморянам. Никто не знал окрестных дебрей так хорошо, как он, а во время разведки или выслеживая какую-нибудь дичь, вел себя куда осмотрительнее, чем можно было ожидать. В конце концов, князь Ростислав подумал, что бесшабашный задор их нового спутника происходит главным образом от незнакомого прежде ощущения свободы. Вероятно, в стае, под твердой, хоть и мудрой, лапой бессменного вожака трудно было проявить себя молодым оборотням, еще не готовым сколотить собственную стаю. Вот Ратмир и похож был в начале пути на мальчишку, удравшего из-под надзора учителя. То, забежав далеко вперед, выскакивал неожиданно из засады, заставляя приморян хвататься за оружие, то пел-подвывал вполголоса длинные хвастливые песни. Про себя кое-кто из спутников завидовал оборотню: он один мог не думать о будущем, идти в неизвестность, точно на праздник!
  Но, когда дошли до последней, незнакомой части леса, даже Ратмир заметно приуныл.
  - Все, дальше лапы моей отродясь не ступало, - не будь он сейчас человеком, по его тону можно было бы с уверенностью сказать, что он "поджал хвост". - А лес вправду странный. Никогда такого не видел...
  Людям лес тоже показался странным, пусть даже им внутреннее чутье гораздо меньше говорило о происходившем вокруг, чем волкодлаку.
  Для начала, уже привычная каменистая тропа под ногами, по которой можно было двигаться лишь поодиночке, вдруг резко расширилась, сделалась утоптанной и словно присыпанной сверху мелким светло-серым песком. Ни одного камешка больше не попадалось ни под ногами, ни вокруг. Деревья тоже сделались другими: сплошь крупнолистые породы - дубы, тополя, каштаны, липы, все, как на подбор, высокие и статные, как воины в строю. И стояли так же: рядами, на равных промежутках друг от друга, чего никогда не увидишь в обычном лесу. И ни мха, ни лишайника или нароста хоть на одном дереве: все стояли ровные и гладкие, с чистой, будто только что промытой корой. Их кроны раскидывались высоко вверху, и кругом, сколько мог окинуть глаз, виден был сплошной зеленый потолок, слегка покачивающийся на ветру. Он слегка приглушал палящий солнечный жар, так что всем стало легче идти. И все-таки, этот лес не внушал путникам доверия, и не только потому что его остерегались оборотни.
  - Странные какие-то деревья, - вдруг проворчал обыкновенно молчаливый Кремень. - Посадил, что ли, их кто так нарочно? Не лес, а сад при богатой усадьбе...
  И впрямь, чем дальше, тем сильнее становилось впечатление, что этот лес насадили искусственно. Все в нем было каким-то чрезмерно приукрашенным, словно кто-то нарочно убрал все препятствия и просто невзрачные стороны, выставив вперед самое лучшее по своему вкусу. Стоят высокие ровные деревья, точно тавлеи на доске, под ногами - ровная широкая тропа, на обочинах вместо камней растут крупные ароматные цветы, на пригорке зреет земляника, бежит ручеек в пологих берегах - только руку протянуть к воде. Ни упавших сухостойных деревьев, ни груд валежника, ни непролазных колючих зарослей. И, вроде, не хватает чего-то...
  Один только Злат, взглянув на качающиеся у воды крупные синие колокольчики, беззаботно заметил было: "По-моему, красиво". Никто из более опытных товарищей не поддержал юношу, но все прибавили шаг, торопясь уйти отсюда как можно скорее.
  - Моей жене бы не понравилась такая красота, - резко бросил Ростислав, глядя на сверкающее на руке кольцо-змею.
  Теперь он отчетливо понял разницу. Ведь Влада тоже заботливо украшала свой лес: выращивала самые прекрасные цветы, убирала омертвевший сухостой и помогала скорее прорасти новой свежей зелени. А здесь как будто кто-то собрал все самое красивое из разных лесов и перемешал по своему вкусу, не сообразуясь, насколько одно сочетается с другим. И еще - лес Влады всегда был полон жизни, в нем ни на миг не замолкали птицы, занимались своими лесными хлопотами разные мелкие зверюшки и крупные животные. А что этот, в котором не слышно ни шороха, как будто, кроме них, нет ни души?
  Вернулся долго где-то пропадавший Ратмир, тревожно взвыл, прежде чем обернуться человеком.
  - Нет здесь леса - чей-то домашний сад, подстриженный по ниточке, - понуро проговорил он. - Отсюда ушло все живое, ему здесь нет места. Коловул был прав, что запрещал нам сюда ходить. Ничего здесь нет: ни добычи, ни славы.
  - Как же Лесной Хозяин позволил такое в своих владениях: - удивился Ярец.
  - Здесь побывало чье-то колдовство, что превозмогло его волю. Я чувствую его запах... Пока мы не пройдем лес, не ешьте и не пейте здесь ничего. Даже вода здесь пахнет сон-травой, нас учат еще маленькими волчатами распознавать ее.
  - Опять Жрецы? Вот хитрые бестии, прибрали к рукам целый лес! - с досадой воскликнул Ростислав.
  А Ярец вновь упрямо заметил:
  - Что ж за никчемный Леший живет здесь, что взял и отдал им свой лес? Хотел бы я его спросить, как выполняет заветы Богов.
  - Не тронь Лешего, нам же лучше будет, - прервал было его князь, но тут же встрепенулся, как бы что-то надумал: - А впрочем, это хорошая мысль! Позовем-ка к ночи этого недотепу-Лешего, спросим, как он проиграл свой лес. Все равно ночевать придется еще здесь...
  И забрал положенный было в траву кусок пирога, еще из Приморья. Потому что все знают: Леший, как и прочие меньшие божества, любит человеческую еду, которую редко может попробовать, и оставить ему подношение - лучший способ заручиться в лесу поддержкой. А коль не оставишь - пеняй на себя. И уж вовсе нет ничего хуже, чем дать и забрать...
  Но Ростислав, похоже, знал, что делает. И, когда с неба донесся пока еще далекий раскат грома, князь горделиво улыбнулся и приветственно вскинул обе руки.
  - Перун за нас! Он провожает нас в поход против Жрецов! - воскликнул князь. - Посмотрим, что те сделают против помощи наших Богов!
  Небо сквозь зеленый купол волшебного леса тем временем заметно потемнело. Приближался вечер, а с ним и гроза; летний зной сгустился так, что трудно было дышать.
  Наконец, когда вовсе стемнело, Ратмир нюхом привел их туда, где широкую тропу когда-то прежде, видимо, пересекала другая тропинка, теперь вся заросшая шелковой мягкой травой.
  - Это может сойти за перекресток; здесь и заночуем, - сказал Ростислав. - Если в этом лесу еще остался Хозяин, то придет нас выгонять, хотя лучше бы ему спровадить из своих угодий других.
  Когда развели костер - с трудом, ибо в этом аккуратно подстриженном лесу трудно было отыскать хоть одну сухую веточку, - снова послышался раскат грома, еще ближе. А когда он стих, послышался другой звук: жалобный страдальческий стон. Все замерли, затаив дыхание. А Ратмир, подпрыгнув и обернувшись волком, указал когтистой лапой вглубь леса:
  - Это там!
  Приморяне не привыкли медлить. Проверив, наготове ли оружие, двинулись в ту сторону, откуда доносились стоны. Странное это было зрелище: семеро воинов и женщина в доспехах бежали за черным синеглазым волком под свинцовым небом, бичуемым белыми слепящими молниями.
  После нового, еще более близкого удара грома леденящий душу стон раздался совсем рядом. Теперь в нем звучал такой ужас и безысходная тоска, что кому угодно сделалось бы жутко услышать такое.
  Вдруг Ратмир огромным прыжком перескочил через что-то, а следовавшие за ним Ростислав с Эреджибом в наступившей после вспышки молнии темноте едва не споткнулись о распростертое на земле тело.
  - Кто здесь? - спросил князь, вглядываясь при свете искры, которую Остророг высек кресалом и поднял повыше на кусочке тлеющего трута.
  На земле лежал, как сперва всем показалось, человек - высокий и статный молодец с целой копной белокурых волос. Только это и заметили поначалу путники, да еще обратили внимание, что выглядит он изможденным, словно дня три ничего не ел и не пил. Новая вспышка показала им страшное обстоятельство: руки и ноги незнакомца были скованы железными цепями, грудь тоже стягивали цепи.
  - Вон оно что! - нахмурился Ростислав. - Потерпи, сейчас мы тебя освободим. Кто это сделал с тобой такое?
  В мешке, собранном запасливым Кремнем, нашлось и зубило, и маленький молоток, и пила. Приморяне взялись за дело, Ратмир в волчьем облике присоединился к ним, играючи грызя железо, как простую веревку. Между тем Остророг и Злат продолжали высекать искры, освещая своим товарищам их работу.
  И тут-то, когда цепи были уже сняты, все и разглядели странный облик спасенного: зеленый кафтан без подпояски, застегнутый не как положено, слева направо, а наоборот - справа налево, точно так же как наоборот были надеты и сапоги. На лице, хоть и довольно красивом, ни бороды, ни ресниц, ни бровей, а кончики ушей заострены кверху...
  - Перуне Всегрозный! - вырвалось у Ярца, присмотревшегося получше. - Лешего вспоминали, а Леший навстречь!..
  Только тут освобожденный пленник, прежде никак не реагировавший на усилия своих спасителей, поглядел на них. Глаза у него были зеленовато-карие, бездонные, как вода в лесном омуте. Хоть и глядели с лица человека, но никто, видевший их, не принял бы за человеческие. Только теперь из этих глаз глядело само отчаяние.
  - Лешего вспомнили, - хрипло проговорил он, с трудом разлепив пересохшие губы. - Был Леший, да весь вышел...
  Путники изумленно переглянулись. У кого же на свете достало власти сотворить такое с могучим Хозяином Леса, всемогущим в своих владениях? Каждому известны были назидательные истории о Леших, иные и сами, случалось, плутали в лесу, закруженные неведомой силой, даже слышали жутковатый хохот вдали. Все знали, что Леший может наградить зашедшего в лес путника богатой добычей, но способен и жестоко покарать не чтящего правду лесную. Он может обернуться как человеком, так и любым зверем или деревом, или великаном-чудищем выше леса стоячего. И вдруг - встретить его, скованного, потерявшего силу!..
  Развязав кожаный бурдюк с водой, дали Лешему пить. Тот пил жадно, как пересохшее в засуху дерево впитывает всем своим существом долгожданный дождь. Наконец, осушил весь бурдюк, а остатки воды выплеснул себе в лицо. Путники терпеливо ждали, когда он напьется. После воды Леший, вроде бы, посвежел, но лицо и глаза его все равно оставались исполнены печали.
  - Кто же так обошелся с тобой, государь Леший? - наконец, задал князь Ростислав вопрос, интересовавший всех.
  Бывший Лесной Хозяин не глядел на своих спасителей, и, видимо, совсем не интересовался ими. Поднялся на ноги медленно, как негнущееся дерево, и остался стоять без движения. Лишь после вопроса князя взглянул на него и проговорил бесцветным скрипучим голосом:
  - Женщина... Она обманула меня и усыпила, и оставила лежать так, чтобы я попал под грозу и сделался навсегда зверем. Благодарю вас, что спасли от самой страшной судьбы, - но не было похоже, чтобы Леший особенно радовался своему избавлению.
  Путники многозначительно переглянулись между собой. Ростислав произнес, стараясь выразить как можно больше сочувствия:
  - Соболезную тебе, государь Леший! Расскажи нам, что это была за женщина. У нас говорят: любая боль становится легче, если друзья готовы разделить ее с тобой.
  В глазах-омутах впервые появилась какая-то тень внимания. Леший проговорил сквозь раскаты грома и шум хлестких струй ливня, как раз хлынувшего с небес:
  - Женщина... Она была похожа на яркий цветок на колючем стебле... У нее волосы всех красок осени и глаза рыси. Наджара - так ее зовут... Она сказала, что живет поблизости, и что мой лес - красивейший из всех... Она еще много чего говорила, и мне захотелось показать ей все самое лучшее, что у меня есть. Я провожал ее самыми заповедными тропами, где раньше никто не бывал, потом вырос над лесом и поднял ее, показать с высоты. Она смеялась, как ручеек, бегущий по камням, и говорила, что у меня хорошо, но, будь ее воля, сделала бы лес еще прекраснее. А потом я заснул, и проснулся уже в цепях... У нас, дивий, ведь нет власти над железом: оно не растет под солнцем само по себе, по воле Богов, и я не мог освободиться...
  На руках Лешего и впрямь остались глубокие красные следы, как от ожогов. Ратмир, в волчьем облике, полизал их, сказал весело, сверкая белыми зубами:
  - У каждого свои уязвимые места. Мы вот, оборотни, серебра не любим, раны от него плохо заживают; но к чему вешать нос?
  Но на легкомысленного оборотня тут же зашикали, чтобы не мешал князю поговорить с бывшим Хозяином Леса, узнать его историю полностью.
  - Жаль, что так произошло, - наконец, произнес Ростислав, тщательно подбирая слова. - Но ведь Боги все-таки послали тебе избавление нашими руками. Я верю, Они не случайно устроили нашу встречу.
  Но Леший вновь стоял перед ними, опустив руки и слегка покачиваясь, как молодое деревце на ветру. Пока шли по лесу туда, где приморяне собирались заночевать, в отблесках молний видно было, как он морщится при виде растущих ровными рядами деревьев. Казалось, вид искусственного леса причиняет ему вполне осязаемую боль. Леший проговорил глухо, с закрытыми глазами:
  - Это больше не мой лес... Она отняла его, изменила всю его суть, и он теперь не узнает меня. Я не могу, как прежде, обратиться ни к одному дереву, ни к камню или травинке: они не слышат меня, точно мертвые, или еще хуже... Ничего, ничего не осталось из того леса, что я вырастил из семян и желудей, веками хранил от всех напастей! Даже деревья растут не так, как им было суждено, а так, как она сочла красивым... Моего леса больше нет на земле, а Леший без леса - никто...
  - Людям порой тоже случается переживать большие несчастья, - нахмурилась Куара. - Здесь среди нас трое тех, кто не по своей вине потеряли свой дом и свою родину. И сюда нас всех также привела беда. Но мы почему-то не оплакиваем себя...
  Названый брат сделал воительнице знак замолчать, опасаясь, что Леший рассердится. Но тот даже не шевельнулся, уйдя в свои переживания.
  - Вы, люди, устроены по-другому, да и оборотни тоже. Вы остаетесь собой где угодно. Мы же, дивии - воплощенная суть наших владений: лесов, источников, гор... Когда они меняются постепенно - меняемся с ними и мы. Но, вырванные насильно из своей сути, мы страдаем и гибнем...
  Ливень, прямой и хлесткий, припустил еще сильнее, со стуком лупя по тугим пружинистым листьям. Однако же земля под ногами не превращалась в грязь: рассыпчатый белый песок лишь повлажнел, впитывая воду, всю до капли. Видимо, по замыслу Наджары грязь и лужи были бы слишком некрасивы. Стало заметно холоднее, и люди закутались в плащи. Леший же, хоть и напоминал выловленного из реки кота, не замечал ледяных струй, стекавших по лицу и плечам.
  - Я видел, как мои деревья, кусты, цветы, росшие в установленном Богами разнообразии, приняли тот порядок, что она сочла красивым... Я видел, как мои звери испуганно бежали отсюда, чувствуя страшную перемену, и птицы улетали со своих гнезд... Моего леса больше нет, он изменился, изменился... В его новой сути мне больше нет места...
  Даже не самым сострадательным среди Ростиславовых воинов в этот момент сделалось не по себе. Значит, вот какими возможностями обладают таинственные Жрецы, если всего лишь одна из них сумела самого Лесного Хозяина выжить из его владений! Теперь только все задумались всерьез, что смогут противопоставить им при встрече.
  Князь Ростислав осторожно положил ладонь на дрожащее плечо Лешего-изгоя.
  - А ты хочешь вернуть свой лес, сделать его прежним? Отомстить этой Наджаре, в конце концов?
  Тот поднял голову, глянул, словно не понимая, чего хочет человек.
  - Если она придет снова, я больше ничего не смогу ей сделать. Здесь она сильнее, а моя сила ушла.
  - А если не здесь? Я и мои друзья идем в пещеры, где живут Жрецы. Они не только тебе причинили зло. Сейчас у них моя жена, и я не собираюсь складывать оружия, пока не выручу ее. Если ты пойдешь с нами, сможешь свести счеты с Наджарой. И тогда, я верю, Боги вернут тебе вновь твой лес.
  При этих словах Кремень опасливо переглянулся с Волосожаром. Похоже, им не внушала доверия привычка князя втягивать в свои замыслы каждого встречного. Все-таки, Леший - не человек, и представления о том, что хорошо, что плохо, у него свои, лесные. Впрочем, этот казался таким несчастным и бессильным, что вряд ли испугал бы и самых суеверных людей.
  Сам же Леший впервые поднял голову, взглянул на говорившего с надеждой, как это бывает и с людьми в несчастье, если им предлагают какое-то занятие.
  - Ты вправду веришь, что я смогу вернуть себе лес? - сдавленно прошептал он.
  - Я в это верю, если Боги не оставили нас, - ответил Ростислав.
  Быстро сообразив что-то, он обернулся лицом в ту сторону, где рокотал сейчас гром, представил себе над плотным лиственным пологом темные клубящиеся тучи, прорезаемые секирой Перуна.
  - Громовержец Перун, защитник мира под солнцем! Если этот лес можно вернуть законному Хозяину, подай нам знак!
  В тот же миг иссиня-белая молния ударила в вершину высокого тополя с таким грохотом, словно раскололся мир. Все проворно отскочили подальше, а дерево вспыхнуло, как факел, и упало с громким стоном.
  Леший сперва испугался - как и все меньшие божества, дивии, он не нуждался в огне и побаивался его, - затем повернулся к Ростиславу.
  - Я верю тебе! Я пойду с вами, хотя в подземельях не имею власти. Но мои руки еще не совсем ослабели, и, если в них попадется Наджара, пусть пеняет на себя...
  Обрадованный Ростислав хлопнул по плечу нового союзника, ничуть не стесняясь его нелюдской сущности.
  - Вот таким ты мне нравишься, государь Леший!.. Да, а как зовут-то тебя? Леший - это ведь не имя, это все равно что человека звать Человеком.
  Лицо их нового спутника вновь помрачнело, он тоскливо покачал головой.
  - Нет у меня больше имени... У нас имена даются не просто так, они обозначают всю суть Лешего и его владений, назвать такое имя - все равно что рассказать всю жизнь. Прежнее имя мое теперь потеряно, потеряно... Можете звать меня Пепел, на вашем языке это самое близкое к тому, что от меня теперь осталось...
  Князь приморский взглянул на полуобугленный ствол тополя, тут же залитый проливным дождем, и злорадно подумал, что устроенный Наджарой порядок уже не столь безупречен, хотя бы на время.
  - Что ж, Пепел, пусть будет так. Но я верю, ты отвоюешь свой лес, а с ним и новое имя!
  Вот так и получилось, что в подземелье вместе с князем и его воинами отправились оборотень и Леший. И, если кто-то из приморян втайне удивлялся новым спутникам, то возразить не решился никто. Да и не до того было, пока все спешили по залитому дождем лесу к долгожданному входу в подземелье.
  Он начинался в небольшом пригорке, как самый обычный лаз, полускрытый каменной глыбой. Ни дать ни взять барсучья нора. Ни дверей, запертых на волшебный ключ, ни стражи у входа - ничего. Однако памятливый Кремень был уверен, что это одно из тех мест, куда боятся ходить местные жители, да и Пепел подтвердил его слова. Что ж, это показывало, что обитатели подземелий могут за себя постоять, и не боятся незваных гостей...
  Ростислав поглядел на обвивавшую палец змейку-кольцо. Она сияла нестерпимым блеском и, вытянув голову, указывала прямо на чернеющий впереди ход.
  - Да хранят нас Боги! - прошептал Ростислав, и первым шагнул вперед, освещая себе путь факелом.
  Глава 14. Жрецы и ведунья
  Когда Влада, увидев жителей Лесной в окружении псоглавцев, вышла навстречу Коатлу, тот взглянул ей в глаза холодным цепенящим взглядом. От этого взгляда она сразу почувствовала вялость во всем теле. Попыталась сопротивляться этому ощущению, но мысли путались, глаза закрывались сами собой. Последняя сознательная мысль ведуньи была о Ростиславе, о том, что он сделает, не найдя ее... Затем Коатл подхватил спящую женщину на руки, и исчез, четко представив образ покоев в их подземном жилище.
  Очнувшись, Влада обнаружила, что находится в комнате с высокими стенами, украшенными коврами. Она сразу поняла, что стены сложены из камня, хоть и не бывала наяву никогда в каменных жилищах - даже терем приморского князя был срублен из дерева. Но здесь на много верст вокруг был только камень; прислушавшись, ведунья почувствовала его холод, молчание земных недр, которое так легко было принять за полную немоту. И еще она ясно осознала, что отсюда никакое напряжение мысли не перенесет ее, сколько бы она ни представляла родной лес; те, кто жил здесь, предусмотрели такую возможность.
  Ей не пришлось долго удивляться, где она оказалась, потому что поняла это и так. В последние годы жизни отец рассказывал ей о своих бывших собратьях, Жрецах, и об их пещерном лабиринте, где они предпочитали встречаться и отдыхать. Она сразу вспомнила оставленный отцом чертеж, и снова вздохнула: "Ростислав..."
  Сосредоточенно вспоминая сейчас все, что когда-либо ей рассказывал отец о других Жрецах, Влада рассуждала, как ей вести себя со своими родичами по Погибшей Земле, когда придется встретиться вновь.
  "Они в совершенстве овладели Наукой Образов, - так Борнах говорил дочери. - Они создают идеи, что приводят в движение тысячи людей, ради которых убивают и умирают. Обычные люди тоже могут так. Есть пророки и вдохновенные певцы, чьи строки переворачивают душу, есть вожди, способные увлечь за собой войско и народ - все они, знают или нет, дают людям образ, который людские усилия затем подпитывают. Но у Жрецов это умение отшлифовано за годы множества их воплощений. Лишь одним ограничена их власть: свободной волей друг друга. Так повелось с самого начала, когда двенадцать сильнейших Жрецов объединились и возглавили исход из Погибшей Земли. Мы договорились тогда, что бы ни произошло, не пытаться подчинить друг друга и не вмешиваться в мысль своих собратьев. Любой из Жрецов, даже сам Коатл, может лишь войти, как гость, в дружески открытые ему мысли соратника по Ордену, но ворваться в них, как захватчик в завоеванный город, не имеет власти".
  Влада не была уверена, действует ли эта защита на нее: она-то ведь не входила в круг Двенадцати, хотя в последние годы отец старался на всякий случай передать ей свои знания. Ясно было одно - она ни за что не должна выдать, как дорог ей князь Ростислав. Хватит того, что Коатл воспользовался ее рассеянным вниманием, чтобы выманить из лесного убежища. Любовь и так уже сделала ее уязвимой. Она не переживет, если Ростиславу будет грозить опасность из-за нее.
  Молодая женщина сняла с безымянного пальца обручальное кольцо и спрятала в холщовый мешочек, висевший на поясе, в каких обыкновенно носили монеты и всякую мелочь. Драгоценная змейка горела и переливалась, словно хотела ей что-то сказать, ее голова была нацелена прямо вперед, как летящая стрела. На душе у Влады потеплело. Конечно же, ее муж не оставит ее и будущего ребенка! Видно, Боги не случайно позволили ему найти чертеж. Он не побоится рисковать жизнью, чтобы выручить ее. А ей сейчас придется быть осторожной, очень осторожной, и хитрой, как лиса, если она хочет помочь ему...
  Спрятав кольцо, Влада вновь улеглась на постель из волокон какого-то неизвестного растения, очень теплую и мягкую. Закрыв глаза, она притворилась спящей. Сама же, отрешившись от здешних подземелий, тонким лучиком-мыслью дотянулась до Ростислава, спеша его согреть и ободрить.
  Она застала его ночью в море, спящим на палубе "Ласточки", среди своих воинов. Легко коснулась его волос, серебристым отблеском, словно лучом звезды, провела по его упрямо напряженному и во сне лбу, твердому подбородку. Похоже, что князь сквозь сон почувствовал ее присутствие: мрачная складка меж бровей разгладилась, на губах мелькнула улыбка, точно он видел приятный сон.
  Едва Влада успела спряталась кольцо, как послышались шаги, приглушенные мягким ковром, затем приотворилась. Она села на постели, ожидая вновь увидеть величественного и зловещего Коатла. Но вместо него в комнату вошла женщина, немолодая и благообразная, с собранными в высокую прическу не то седыми, не то пепельными волосами, в длинном струящемся светло-сером платье. Села на мягкий табурет возле постели, взглянула на ведунью глубоким и, как той показалось, печальным взглядом синих глаз.
  - Здравствуй, дочь Борнаха, благословенная Богами! Рада видеть тебя среди нас. Я - Селена, Жрица Луны, - проговорила она на языке Погибшей Земли, давным-давно забытом всеми, кроме Жрецов.
  - Я знаю тебя, госпожа. Это ведь ты предвидела катастрофу и предупредила остальных, - отвечала Влада на том же языке, почтительно склонив голову.
  Тонкие брови Селены удивленно дрогнули.
  - Я вижу, что Борнах многому научил тебя! Ну что ж, тем лучше. Я надеюсь, ты простишь нам способ, каким пришлось доставить тебя сюда...
  - Должна признаться, в гости к вам мне не очень хотелось, - съязвила Влада. - Ваши чудовища напали на селение людей, если бы не я - как есть, истребили бы всех. Убили моих волков...
  - Псоглавцы дики и непредсказуемы, однако ведь и им надо чем-то жить. Нам пришлось отвечать за них еще в незапамятные времена. Они - одна из многих ошибок жителей Погибшей Земли, еще не самая большая. Несчастная раса, отверженная и людьми, и животными. Мы взяли на себя ответственность еще и за них, - в голосе Жрицы слышалось неподдельное сострадание.
  Влада не хотела сразу же ссориться со здешними обитателями, однако и сбить себя с толку не могла позволить.
  - Причем тут жители Лесной? Им был дорог их дом не меньше, чем вам - Погибшая Земля. Как и мне - мой лес. Я родилась там и прожила всю жизнь. Там каждая травинка, каждая мошка знают мой голос. А здесь - камень, холодный и мертвый, - она усиленно заставляла себя думать о лесе, только о лесе, вызывая самые трогательные воспоминания, от которых теперь подступали слезы.
  Видно было, что Жрица в глубине души сочувствует молодой женщине. Она мягко положила ей руку на колено и осторожно возразила:
  - О свойствах камней ты сможешь позже поговорить с Крэем - он объяснит тебе, что они по-своему также полны жизни. Ну тебе не придется вечно сидеть, как в заточении. И ты сможешь немного позже вернуться в свой лес или бывать там так часто, как пожелаешь. Ты не пленница здесь, но желанная гостья, и все мы надеемся, что в будущем станешь равной среди нас.
  Влада принужденно засмеялась.
  - Меня не интересует магия и власть. Я хотела лишь жить мирно в своем лесу, спокойно родить и воспитать своего ребенка, - сосредоточившись всеми помыслами на будущем ребенке, ведунья отодвигала вглубь образ его отца, чувствуя, будто совершает предательство.
  - Твой ребенок получит то же воспитание, что и наши дети. Уверяю тебя, ему ничего не будет грозить. Все мы время от времени сходимся с обычными людьми - чаще всего ненадолго, до рождения первого или второго ребенка. Так мы и получаем наследников, чтобы, когда придет час, передать им память предыдущих жизней.
  - Мой отец любил мою мать, и вовсе не собирался ее бросить, - с невольным вызовом заметила Влада.
  Селена кивнула, ничуть не удивленная.
  - Борнах - особое дело. Там, в Погибшей Земле, он не смог спасти свою возлюбленную, она жила как раз в той части острова, где произошел пик катастрофы. Он тогда не хотел уходить с нами, и согласился лишь потому, что нигде было не найти равного ему Жреца-целителя и звериного мага. Неудивительно, что, встретившись с ней, родившейся вновь, не мог ее оставить. Между прочим, крайне редко встречается, чтобы дар передавался в таком объеме, как у тебя, без ритуала переселения души и памяти, да еще наследнику иного пола. Таких, как ты, Влада, мы за все время видели лишь несколько раз.
  - Я не собиралась никого удивлять, - еще раз напомнила она. - Лучше бы вы успокоились в своем неполном составе, а нам позволили жить своей жизнью. Мой отец погиб по вашей вине...
  - Погиб? Нет, Влада: ты ведь знаешь, что жизнь не заканчивается с телесной смертью, - возразила Селена. - Наше же преимущество - в том, что мы, воплотившись вновь, остаемся собой в большей степени, чем другие люди. Борнах вернется вновь в облике твоего третьего сына, кем бы ни был его отец. Третьего - потому что к тому времени ты будешь достаточно опытна, чтобы наилучшим образом воспитать наследника Жреческой силы.
  И снова при намеке на возможных отцов ее детей, Влада воочию увидела перед собой Ростислава, словно он вправду присутствовал здесь... а потом усилием воли постаралась отодвинуть его образ прочь. Она не имела права ничем выдать его, но и не могла себе позволить даже нечаянно, словом или мыслью, отречься от него, зная, что он ищет ее. Пройти по канату, и то легче...
  - Пока что я ничего не знаю о вас и вашей жизни, кроме того, что рассказывал отец, - заметила Влада, тщательно подбирая слова. - Дайте мне время оглядеться. Я должна знать, ради чего мне предлагается рожать детей.
  К ее удивлению, на бледных губах Селены мелькнула мягкая и какая-то усталая улыбка.
  - Я так и думала, что дочка Борнаха окажется такой благоразумной девушкой. Конечно, у тебя будет сколько угодно времени, чтобы осмотреться. Когда ты узнаешь нас лучше, я надеюсь, перестанешь судить слишком строго, поймешь, что даже некоторые суровые меры вызваны необходимостью. А сейчас вставай. Тебе принесли ужин и новое платье.
  В комнату действительно вошли две молодых женщины, немного похожих на Селену. У одной в руках был поднос с ягодами земляники и черешни, орехами, блинами с медом, и чаша ароматного травяного напитка. Вторая же разложила на постели травянисто-зеленое платье из тончайшего шелка.
  - Поешь, а затем мои дочери помогут тебе переодеться, - сообщила Селена.
  - Твои... дочери? - удивилась Влада, вытаращив глаза.
  - Ну да, они - мои наследницы. Одна из них когда-нибудь станет новой Селеной, - Жрица ласково обняла обеих девушек за плечи. - Так уж у нас установлено: дети Жрецов прислуживают старшим, заодно набираются опыта, перенимают нашу силу. Так установил Коатл с самого начала. Он говорит: тот, кто никогда не служил другим, не сможет и властвовать.
  - Мудр ваш Коатл, - покачала головой Влада.
  - Он и вправду мудр, - согласилась ее собеседница. - Ты не помнишь так хорошо время после гибели нашей родины, так что не торопись судить. Весь мир в хаосе; люди, привычные к сытой и спокойной жизни, вдруг оказываются вынуждены бороться за самые необходимые вещи, просто за то, чтобы дожить до завтрашнего дня! Толпы испуганных людей мечутся по свету, пытаются найти себе место, утратив былые знания: без магических изобретений, облегчавших жизнь, без лекарств и одежды, разуверившись в старых богах и не найдя новых. Они сталкивались в новых краях с опасными зверями и иными существами, с враждебными племенами. Как будто этого мало - начали враждовать и между собой! Появлялись мелкие вожди и лже-пророки, сталкивавшие людей между собой или уводившие их прочь, в еще более дикие места. Большинство родившихся детей умирали, а уцелевшим ни к чему были знания отцов, некуда было их применить - и они росли дикарями. Тогда лишь мы, двенадцать Жрецов, смогли направить людей по верному пути, не дать им окончательно опуститься, утратить душу и разум. И один лишь Коатл способен был справиться с такой задачей! У одного из народов, которым мы тогда положили начало, есть легенда о великане, держащем небесный свод; так вот, тот великан не мог бы выдержать большей ноши, чем вынес Верховный Жрец в первые века новой жизни... О, как же давно это было!.. - договорив последние слова, Селена сразу сникла, закрыла глаза и обмякла, из вдохновенной пророчицы превратившись в усталую старуху.
  Влада молчала, осмысливая рассказанное. Конечно, не для того, чтобы разделить интересы Жрецов, но чтобы постараться их понять. Каковы бы ни были другие, но, по крайней мере, старая Селена вызвала у дочери Борнаха глубокое сочувствие.
  - Сегодня ты приглашена на торжественную встречу в главном зале, - сообщила Селена. - Там ты сможешь познакомиться с нами ближе.
  Познакомиться так познакомиться; Влада решила ни в коем случае не показывать, что ей это неприятно. И она не противилась, когда дочери Селены обрядили ее в новое платье, ничуть не похожее на приморскую одежду.
  Когда одевание почти было закончено, в приоткрытую дверь скользнул, как ящерица, человек в двухцветной маске, колыхавшейся перед его лицом при каждом движении. Отвесил Владе земной поклон, заодно подобрав что-то с пола.
  - А вот и наша новая сестра! Я торопился, чтобы увидеть ее первым! Вижу, никто из этих старых развратников меня не опередил? - засмеялся он сквозь прорезь в маске.
  - Схульд! Веди себя прилично! - строго прикрикнула Селена. Точно на нашкодившего кота.
  Но носящий цветную маску преспокойно разглядывал Владу. К своему ужасу, она обнаружила, что он держит тот самый мешочек, где хранится ее кольцо! Она едва сдержалась, чтобы не попытаться его отобрать, у нее дрожали руки.
  Схульд хихикнул, подбросив мешочек на ладони.
  - Хороша наша гостья, очень хороша! Пожалуй, я уже знаю, кто будет от нее без ума! Но тут у тебя чуть-чуть приподнялся подол, ты уж позволь поправить...
  Влада чуть было не оттолкнула его, вскрикнула... и вдруг почувствовала, как бледные холодные пальцы осторожно привязывают мещочек с кольцом к внутренней стороне платья, стягивая какими-то шнурками. Схульд выпрямился, и девушка готова была поклясться, что видела его подмигивающий глаз в прорези красной половины маски.
  - Ну что, смутил женщину? Ступай прочь, бездельник! - снова прикрикнула на него Селена.
  - Сейчас, сейчас, уже убираюсь, - с этими словами Схульд действительно попятился к выходу, но вдруг остановился на пороге, как бы что-то припомнив: - Ах да! Я сегодня заглянул в свиток Кратия в его отсутствие, и кое-что подправил в описании последних событий. Теперь Влада, дочь Борнаха, не появилась в нашем подземном городе, а исчезла из него!
  И самый странный и непонятный из Жрецов исчез, оставив Владу недоумевать, что, собственно, ему было нужно.
  
  Главный зал в подземельях, куда привели Владу дочери Селены, был вырублен в третьем, среднем ярусе пещер, из светлого мрамора, испещренного темными и цветными прожилками, блестящего и такого гладкого, что скользил под ее пальцами, как стекло. Потолок, тоже мраморный, уходил на огромную высоту, и, оказавшись здесь, Влада живо припомнила рассказы отца. Он говорил, что главный зал, гордость Жреца-Мастера Крэя, освещается последним в мире светильником, уцелевшим с Погибшей Земли. Теперь она увидела его воочию, похожий на огромный белоснежный цветок, сияющий ослепительно белым светом. Весь огромный зал был залит им, как солнцем, так что не оставалось ни одного уголка, оставшегося темным. Влада даже невольно поискала взглядом окна, откуда должно было литься столько света. Но, конечно, никаких окон в гладком мраморе не обнаружилось, да и куда они могли выходить, кроме очередного подземного коридора?
  - Ты глядишь на последнее наследие Погибшей Земли? Да, увы, некоторые секреты забыты даже нами... Искусные мастера-чародеи на нашей родине незадолго до катастрофы научились ловить солнечные лучи и энергию молний, чтобы те светили вечно, заключенные в хрустальную или стеклянную оболочку. Но их тайны и заклятья погибли с ними, и нам остается только пользоваться этим светильником, без понимания его свойств. По сравнению с ним лампы, освещающие переходы и жилые помещения - то же, что убогие свечи у простых людей.
  Так проговорил, подойдя к молодой женщине, Верховный Жрец Коатл, и от звука его голоса Влада непроизвольно вздрогнула. Он же, казалось, не заметил ничего, взял ее под руку с видом радушного хозяина, охотно показывающего гостю лучшее, что у него есть.
  - У каждого из нас есть на свете свои любимые уголки и жилища среди народов, что нам особенно дороги. Но этот подземный дворец принадлежит нам всем, и каждый из нас может обустроить свою часть, как ему понравится. И ты, если пожелаешь, сможешь вырастить здесь лес, не нуждающийся в солнечном свете... Жаль, что здесь сегодня нет Крэя, строителя лабиринта. Тебе придется извинить его, Влада: он упрям, и не мог оторваться от своих изобретений даже ради твоей красоты.
  - Но я ни от кого и не просила такого внимания ко мне, - скромно проговорила Влада. Она искоса поглядывала на своего собеседника, мысленно совмещая виновника гибели своих родителей, перевернувшего ей жизнь, с тем мудрым и самоотверженным Верховным Жрецом, о котором ей рассказывала Селена, да и отец тоже, отдавая Коатлу должное. Сегодня на его тонком умном лице светилась радость, он, казалось, не сомневался, что Влада останется среди них навсегда, заняв место отца, чтобы затем передать его своему третьему сыну. Коатл даже как будто сегодня казался немного моложе, или это яркий свет высветлил его?
  - Но мы не могли не почтить твой приход, моя дорогая. Познакомься со своими собратьями по ордену, - ласково отвечал ей Коатл.
  Он провел ее вдоль стола, уставленного блюдами с незамысловатыми яствами и напитками. Как отметила Влада, у Жрецов не было культа еды; стол был накрыт для всех, но есть всех одновременно никто не обязывал. Каждый подходил к нему, когда хотел, и брал себе сколько нужно. Пища тоже была самой простой, никаких сложно приготовленных яств и лакомств, и совсем не было мяса и хмельных напитков. Впрочем, Владе, чтобы оставаться здоровой и крепкой, тоже требовалось гораздо меньше пищи, чем обычному человеку. Во всяком случае, в этом они со Жрецами в самом деле были похожи...
  Коатл представил ей других Жрецов, собравшихся здесь. Внимательно разглядывая каждого, Влада узнавала всех по рассказам отца и пробуждающейся памяти прошлой жизни. Гарран, суровый Жрец-Воин. Иссат, владыка богатства, с глазами змеи или скорее дракона - он появился ненадолго, сотворил для Влады ажурный золотой браслет, и исчез сквозь стену, оставив на гладком мраморе россыпь золотых искр. Смуглая изящная женщина по имени Ренунт, и вторая, еще более ослепительная - Наджара. Они обе обращались с Владой вежливо, но куда более отстраненно, чем мужчины, и она почувствовала себя бедной родственницей рядом с этими ослепительными женщинами с горделивой осанкой. Приветствовав Кратия, самого скромного и неприметного на вид, Влада невольно подумала: исправил ли он поправку, что внес Схульд в его свиток истории? Самого Схульда она так и не нашла в зале, хотя была почти уверена, что чувствует его присутствие, точно хитрого лиса в зарослях, когда тому вздумается играть в прятки. Зато с дальнего края зала ей улыбнулась одними губами Селена, и у Влады стало немного теплее на душе.
  - Если тебе понравится наш дом - оставайся здесь, и живи сколько захочешь, - радушно пригласил ее Коатл.
  В этот момент двери, инкрустированные изображениями змей и священными рунами Погибшей Земли, распахнулись, и в зал стремительно вошел еще один мужчина. Хотя "еще один" - это было сказано не о нем. Высокий золотоволосый красавец в белоснежной одеянии, он, казалось, светился не меньше сияющей под потолком волшебной лампы. Влада даже замерла: на одно мгновение ей показалось, что это один из Богов ее матери пришел ей на помощь. Но тут же вспомнила, где видела его прежде: в день гибели отца...
  Вошедший пересек зал и коснулся руки Влады, отводя ее от Коатла.
  - Приветствую тебя, прекрасная сестра! Надеюсь, наш Верховный Жрец еще не окончательно замучил тебя своим занудством, и ты согласишься немного потанцевать? - лучезарно улыбнулся он.
  Влада оглянулась на Коатла, но тот отступил в сторону, не мешая своему собрату.
  - Благодарю тебя, господин Медер, - ответила она, припомнив имя Жреца Солнца. - Но, к сожалению, я не знаю танцев Погибшей Земли, а тебе вряд ли понравятся приморские, - представить себе Жрецов, водящих хоровод в этом мраморном зале, залитом ослепительным светом, ей действительно не удалось бы ни при каких обстоятельствах.
  Но Медера этим было не смутить. Он решительно провел Владу на середину зала.
  - Тебе и не придется ничего делать. Я поведу тебя. Следуй за мной, повинуйся моим движениям, - властно проговорил он, и взмахнул рукой, отдавая кому-то приказ.
  Помимо Жрецов, в зале собрались сегодня и Учащиеся - их дети и потомки, выполнявшие, как обычно, роль слуг, а заодно наблюдавшие за старшими, тщательно перенимая их привычки и способности. При этом они держались в стороне от Жрецов, что было нетрудно в огромном зале. Сейчас некоторые из них достали музыкальные инструменты - нечто вроде причудливо изогнутых труб, флейты, лиры и связки мелодичных колокольчиков. И вот, по команде Медера они начали играть.
  Когда Жрец Солнца обхватил ее за талию, Владе стало жарко. Ей потребовалось все самообладание, чтобы не сопротивляться ему у всех на глазах. Слишком мужским был этот жест, слишком собственническим, словно ему не было дела, что перед ним мужняя жена, беременная от другого. Правда, беременность еще не была заметна на ее стройной фигуре, и все же Влада порадовалась про себя, что кругом люди, пусть не очень-то заслуживающие доверия. Наедине бы она с Медером ни за что не осталась.
  Но нет, он, оказывается, знал об ее беременности! Отстранившись на несколько шагов, так что они соприкасались лишь вытянутыми руками, он закружил женщину вокруг себя, в такт резкого убыстрения музыки. При этом ему вполне хватало дыхания еще и продолжать разговор, тихо, чтобы его слышала одна лишь Влада:
  - Для нас большая честь твой приход именно теперь, госпожа. Беременная женщина приносит счастье месту, что почтит своим присутствием. В своем священном состоянии она символизирует саму Всеприносящую Мать-Землю. Ее благословение приносит расцвет и благополучие.
  - Там, где я выросла, верят так же, - принужденно произнесла Влада, с тоской вспоминая свой лес, где теперь на солнечных пригорках зрела земляника, а на шиповнике распускались крупные алые цветы...
  Снова приблизившись к ней, Медер повел женщину в танце еще быстрее, еще решительнее, так что она едва успевала разобраться в сложных фигурах танца. Он то властно изгибал ее в спине, так что волосы Влады, хоть и уложенные в сложную прическу, касались пола, то снова кружил, пока у нее не темнело в глазах, то вскидывал высоко на поднятых руках, как пушинку. И они были не одни: вновь появившийся Иссат танцевал в паре с Ренунт, двигавшейся так, словно в ее теле вовсе не было костей. И Гарран, похоже, менее охотно, согласился на танец с Наджарой, которая периодически морщилась, если грубые руки воинственного собрата сжимали слишком крепко. Музыка становилась все громче. Вот уже и Учащиеся в своей части зала принялись танцевать, охваченные экстазом.
  - Некогда у наших предков этот танец служил испытанием для будущих жениха и невесты, - вкрадчиво проговорил Медер, нисколько не запыхавшийся. - Мужчине нужна большая сила, чтобы вращать девушку в своих руках и поднимать, как требуется в танце. Тем самым его сила становилась видна всем, и в первую очередь - будущей жене. А она, в свою очередь, показывала свою ловкость и гибкость, но одновременно - послушание и доверие будущему мужу. Наблюдая за танцем, их старшие убеждались, вполне ли здоровы нареченные жених и невеста. Сами же молодые, говоря на языке тела, лучше узнавали друг друга, учились взаимодействовать в будущей жизни, как и в танце. С тех пор, конечно, истинный смысл почти забылся, и его стали танцевать любые пары, не только на свадьбах...
  - А заканчивался он в древние времена тем, что жених взваливал невесту на плечо и утаскивал в свой дом? - усмехнулась Влада.
  - Да, - Медер удивленно приподнял брови, великолепно темные при густых светлых волосах, колыхавшихся при каждом его движении. - О, значит, Борнах рассказывал тебе?
  - Нет, отец ничего не говорил на этот счет, я догадалась сама. Но не забывай, что я еще не соглашалась ни на что, кроме танца, - как только стихла музыка, Влада осторожно выскользнула из рук Медера. - Пока что я хочу лишь покоя и безопасности, до тех пор, как родится мой сын. Потом... посмотрим.
  Усталая и немного проголодавшаяся, Влада отошла к столу с угощением. На душе у нее было скверно, словно она сейчас совершила подлость, которой уже ничем не исправить.
  "Я говорю так, словно готова стать Жрицей и остаться среди них. Я не отказала Медеру, лишь выпросила отсрочку. Великие Боги, ведь это совсем не так, вы видите мое сердце! Я притворяюсь, чтобы они не отомстили Ростиславу за мой выбор. Никто из них не должен знать, как много значит он для меня... Но вдруг это означает, что я становлюсь такой, как они? Не связала ли я уже с ними судьбу неосторожным словом? Я солгала Ростиславу о чертеже, желая спасти его от лишнего знания о Жрецах - но ведь это то же, что делают они! Тоже решают за других людей. Для их блага, само собой. Во мне все-таки течет та же кровь... Что если Ростислав найдет меня превратившейся в безжалостную самовлюбленную Жрицу, которая пожертвует им без зазрения совести? О Боги, нет, нет! Не допустите этого, лучше поразите меня громом или камнем с неба, если я начну меняться..."
  Она ела, не чувствуя вкуса, и лесные ягоды скрипели на зубах, точно песок. Внешне ведунья была совершенно спокойна, но на самом деле ей хотелось выть от тоски и страха, хотелось обрушить этот пещерный лабиринт на головы его обитателям, с собой вместе.
  Почувствовав смятение молодой женщины, к ней подошла Селена. От прорицательницы не могли укрыться чужие переживания, да еще такие острые.
  - Ты устала, Влада. Слишком много впечатлений для одного дня, нужно отдохнуть, - сказала она, ласково обняв ее за плечи.
  Ведунья кивнула, безропотно позволяя Жрице Луны увести себя прочь. Кое-кто из присутствующих поглядел ей вслед с явным сожалением. Но, когда ее шаги стихли вдалеке, Коатл серьезно сказал оставшимся в зале Жрецам:
  - Я надеюсь, мы перехватили ее своевременно, хоть и немного позже, чем хотелось бы. Конечно, пока еще она жалеет о своей прежней жизни. Не нужно проникать в ее мысли, чтобы в этом убедиться, достаточно простого жизненного опыта. Трогательно видеть, как она старается не обмолвиться ни словом о своем муже, надеясь его защитить... Но это не имеет значения, если им не удастся больше встретиться. Думаю, она осознает, какие возможности откроются перед ней. На худой конец, нам останется ее ребенок. Двенадцатое кресло все равно будет занято.
  Жрецы сосредоточенно внимали речи своего главы. Лежащий на столе свиток Кратия шелестел и разворачивался сам собой, готовясь принять новые строки летописи. И лишь Гарран прошелся по залу, мрачно хмурясь.
  - Я прошу тебя, Коатл: позволь мне встретить ее мужа! Я справлюсь лучше псоглавцев, и она никогда не узнает, кто сделал ее вдовой.
  Но Верховный Жрец упрямо покачал головой.
  - Нет, Гарран. Это дело тебя недостойно. Псоглавцев будет вполне достаточно. Вот если он со своими спутниками каким-то чудом преодолеет их, ты сможешь вмешаться. Здесь, в наших владениях, но не раньше. Ты меня понял?
  Жрец-Воин тяжело вздохнул, помрачнел еще больше. С некоторых пор это было его обычным состоянием.
  "Будь моя воля, я сам помог бы им одолеть псоглавцев, чтобы затем сразиться лично! Ладно, я все же рад, что Влада разрушила ваши с агайцами планы, спасла жизнь приморскому князю, ставшему ее мужем. Он неплохой воин по нынешним меркам, да и кое-кто из его спутников биться умеет. Может быть, еще и свидимся..." - с этими мыслями Гарран вышел прочь, не оглядываясь ни на кого.
  А Коатл нашел среди Учащихся молодого мага с гладкими черными волосами, неуловимо похожего на него самого во времена Погибшей Земли.
  - Зоар, ты будешь патрулировать входы вместе с Гарраном. Истребите всех, кто придет незваным. Надеюсь на его меч и на твое искусство, - так напутствовал Верховный Жрец своего наследника.
  Зоар просиял от радости и, поклонившись Коатлу до земли, стремительно выбежал из зала, гордясь настоящим поручением. Как и подобало сыну Коатла, он был честолюбив, и, хотя у него не было братьев, способных стать соперниками, все равно радовался любой возможности проявить себя, доказать всем, что достоин высокой чести.
  Верховный Жрец, глядя ему вслед, позволил себе редкую горделивую отеческую улыбку. Зоар еще горяч и нетерпелив, но эти недостатки пройдут со временем, когда ему придется стать новым Коатлом - лет через сорок, может быть, пятьдесят или шестьдесят... Верховный Жрец почти уже забыл, какой была мать Зоара, о ней ни к чему было вспоминать долго. Но своего сына он любил горячо, как только можно любить свое продолжение на свете.
  Глава 15. Пещерный город
  Подземный ход внутри резко поднимался, стены сразу уходили на большую высоту, так что даже самым рослым среди путников почти не пришлось пригибать голову. Факелы освещали глинисто-темные необработанные стены, неровные выступы на них и колонны сталактитов вдали. Сквозь щель в потолке тянул свежий ветер и проглядывал кусочек голубого неба, однако никто из отряда не остановился полюбоваться им; напротив, все ускорили шаг. Где-то вдалеке, не переставая, звонко шлепались о камень капли воды, словно там таяла огромная сосулька.
  Остановившись, князь Ростислав внимательно разглядывал чертеж, определяя, где они находятся. Злат осторожно светил факелом, не поднося его прямо. Одна искорка с залитого смолой соснового корневища - и драгоценный чертеж пропадет навсегда, а с ним - и всякая надежда отыскать дорогу в подземельях.
  - Кажется, вот этот вход: на полудне и немного к закату. Здесь за ним изображены черточки, похожие на эти каменные столбы, - прошептал Ростислав, высматривая среди множества отмеченных на чертеже входов-выходов из подземного лабиринта тот, которым пришли они.
  Чертеж был весь испещрен знаками и рунами на незнакомом языке, и целыми рисунками, но настолько мелкими, что их значение трудно было понять. В последние дни, во время плавания на "Ласточке" и на привалах, князь внимательно изучал чертеж, пытаясь в нем разобраться и по возможности запомнить расположение ходов. Но он сам понимал, что это едва ли возможно, очень уж запутанным представлялось лежащее перед ними сплетение ходов.
  - Ничего себе! Прямо паутина великанского паука! - тоже шепотом произнес Эреджиб, словно его могли услышать прямо отсюда обитатели пещер. - Смотри, ходы идут не только прямо. Они уходят все дальше вглубь, прямо друг над другом, как слоеный пирог из камня. Как здесь можно кого-то найти?
  - В этом мне поможет другой дар Влады, - Ростислав поднял руку, и драгоценная змейка вспыхнула в темноте ярче всех факелов.
  Но остальные воины, кажется, были не настолько уверены.
  - Чертеж и кольцо - лучше, чем ничего, но еще лучше был бы проводник, знающий дорогу, - вздохнул Ярец.
  Волосожар тоже вторил ему:
  - С проводника, если заведет не туда, хоть голову снять можно, а с чертежа какой спрос?
  Князь понимал тревогу своих воинов, и сам чувствовал то же самое, только страх за жену был сильнее. Тем не менее, постарался сгладить напряжение веселой шуткой:
  - Проводника здесь найти трудно! Мягких постелей и пиршественных столов нам здесь, пожалуй, тоже не предложат. Но что толку скучать по дому? Уж не постарели ли вы, друзья? Радуйтесь уже и тому, что нас не застать врасплох: разведка у нас - лучше не придумаешь.
  Эти слова относились к Ратмиру, который в самом деле успел осмотреть и обнюхать всю первую пещеру и заглянуть дальше. Теперь оборотень вернулся к остальным и проговорил, как был, в волчьем обличье:
  - Впереди все тихо! Никого живого, только слышно, как растут каменные сосульки, - и он принялся преспокойно грызть обломок сталактита, как самый обыкновенный волк - обглоданную кость.
  Первый из подземных гротов имел всего один вход, и отряд Ростислава, недолго думая, двинулся дальше. Но следующие пещеры разветвлялись, имея по два выхода и больше, так что путникам каждый раз приходилось выбирать, куда свернуть теперь. И, если бы не кольцо-змея, они бы вряд ли смогли все время идти верной дорогой. Даже нюх Ратмира ничем не помог бы в выборе между коридорами, казавшимися одинаково надежными, однако уводящими в разных направлениях. Но обручальному кольцу князь доверял безоговорочно. Стоило точеной головке змеи чуть-чуть изогнуться, стоило блеску камней слегка потускнеть - и он не сомневался, что они удаляются прочь, снова выбирал точное направление.
  Странный это был отряд. Князь-изгой, оставивший теперь свое княжество ради лесной ведуньи. Двое воинов, с отроческих лет забывших прародительские очаги, и трое приморян - смешанного, пестрого племени с края света. Горец-изгнанник и с ним - воительница, необычная для всех, даже для собственных соплеменников. Оборотень, большую часть времени пребывавший в облике большого черного волка с синими глазами. И обыкновенно замыкавший шествие Леший, утративший свой лес.
  Даже получив надежду и какое-никакое общество, Пепел все равно оставался сам по себе. Никогда не обращался ни к кому, если спутники сами не заговаривали с ним, и держался чаще всего позади, не смешиваясь с людьми. Выглядел обыкновенно полусонным, точно глубокой осенью, когда Лешие, подобно медведям и деревьям, впадают в зимнюю спячку. Иногда казалось, что Пепел грезит на ходу: он прикрывал свои дикие глаза и напевал про себя песню без слов, похожую на гудение дуплистого дерева в ветреную погоду. В такие моменты на губах Лешего мелькала мечтательная улыбка, словно он вновь переносился в свой бывший лес, и люди тогда старались его не трогать. Но вечером первого дня, когда все устроились на ночлег, Пепел остался стоять в стороне от других, неподвижно, словно одеревенел; по крайней мере, в темноте, рассеиваемой единственным факелом, его высокая фигура напоминала лишенный листвы древесный ствол. В человеческой еде Леший, похоже, также не нуждался, хотя попробовал ее с любопытством; по-настоящему ему была необходима лишь вода.
  Что и говорить, своим характером и повадками бывший Лесной Хозяин куда больше отличался от людей, чем те же оборотни. Одно слово - дивий! Но князь Ростислав запретил спутникам таращиться на Пепла, как на ярмарочную диковинку. Союзниками не разбрасываются, тем более в таких условиях, как у них. Никто ведь толком не знал, с чем доведется столкнуться в подземельях. Судя по чертежу, здесь располагался целый подземный город.
  Зато Ратмир с самого начала доказал, что он полезный союзник. После заколдованного леса молодой оборотень заметно присмирел, а в подземелье, видимо, окончательно осознал, что эта часть мира ему столь же чужда, как и людям. Он больше не носился, как щенок на прогулке, но осторожно крался, на несколько шагов впереди других. Оборотни - прирожденные разведчики, и теперь он с любопытством заглядывал первым в каждую новую пещеру, а иногда убегал и подальше, проверяя, нет ли опасности. Но пока что все было тихо. И, когда на ночь устроились в зале, где был отмеченный на чертеже колодец, Ратмир остался на страже, охраняя сон товарищей.
  К этому времени путники проделали долгий путь и сильно устали, поэтому охотно приняли его услугу. Когда же проснулись и стали потягиваться, разминая онемевшие за проведенную на каменном полу мышцы, Ратмир, как ни в чем не бывало, сидел перед ними, и сна у него явно не было ни в одном глазу.
  - Ничего себе! - воскликнул Злат, зевая с опасностью вывихнуть себе челюсть. - Ты, часом, не нашел тут где-нибудь постельку помягче, на лебяжьем пуху?
  Оборотень оскалился и тут же вскинулся на задние лапы, превращаясь в смеющегося черноволосого юношу.
  - Ну и горазды же вы спать, люди! Точно медведи в зимней спячке. А мы вот, к вашему сведению, спим совсем иначе. Когда волчье обличье бодрствует, человеческое в это время отдыхает. А когда человек на ногах, волк спит. Так же у нас заживают и раны: второй облик передает силы пораженному. Боги нас одарили гораздо щедрее, чем людей и зверей, - все-таки не сдержался он.
  - Ну ладно, не хвастай, - прервал его князь Ростислав. - А скажи-ка лучше, что говорит твой нюх о том, куда идти дальше?
  Вопрос был не праздным. Из пещеры с колодцем вели целых четыре выхода. Один из них, правда, был полузасыпан землей, видимо, там недавно произошел обвал, но три других казались равно хороши, и наяву, и на чертеже. Какой же из них выбрать?
  Ратмир широко ухмыльнулся, польщенный. В стае Коловул и другие старшие не спрашивали его мнения, считая почти что детенышем, а здесь людям не обойтись без его помощи.
  - Думаю, крайний правый ход лучше других. В левом слишком душно, вряд ли он ведет к главным пещерам. Второй шире всех и вымощен лучше, но это-то и опасно. Наверное, это основной ход для пещерников, а нас там быстро встретят. Правый же самый узкий, и выглядит нехоженым. Но решать, конечно, тебе, князь.
  На чертеже оба правых хода вели дальше, опускаясь вглубь лабиринта, куда им и было нужно. Ростислав уже готов был счесть крайний из них менее опасным, как говорил оборотень. Однако, стоило ему подумать, какой ход скорее приведет его к Владе, как голова змеи изогнулась вправо, но не до конца, указывая на другой ход.
  - К Владе меня вернее приведет этот путь, - сказал князь.
  - Не забудь еще покричать погромче, чтобы все пещерники уж точно обратили внимание! - фыркнул Ярец. - Это же не тайный ход, а главная улица! Взгляни, там горит свет...
  - Я вижу. Но кольцо указывает, что кратчайший путь к Владе - там, - в голосе Ростислава послышалась незнакомая прежде печаль. - Я не знаю, что ждет нас впереди. Может быть, нас приведут туда, где она находится, закованными в цепи. Но это может нас ждать и на любом другом пути... Я никого из вас не заставлял идти со мной, вы еще можете повернуть обратно.
  - Не оскорбляй нас, князь! - перебил его Эреджиб. - Никто не говорил о том, чтобы вернуться обратно. Спорим лишь о верном пути.
  В этот момент Кремень, заглянув в расстеленный на камне чертеж, удивленно заметил:
  - А твое кольцо, княже, вещает правду! Гляди, в этой пещере, где мы ночевали, отмечен знак - треугольник с точкой. Спорю на что угодно, это наш колодец! А дальше по этому ходу - вот еще один. И еще, на таком же промежутке. Наверное, они устроены на расстоянии дневного перехода друг от друга. А в боковом ходе никаких колодцев нет, где найдем воду?
  Князь удивленно взглянул на своего кметя, будто не веря, что этот всегда надежный и рассудительный, но самый незаметный в отряде воин вдруг подал ему хороший совет.
  - Благодарю тебя, Кремень: ты и вправду понял этот чертеж! А что значат прочие значки, ты можешь отгадать?
  Приморянин не возгордился княжьей похвалой, потому что был скромен. Но, повертев чертеж в руках, ткнул пальцем в несколько одинаковых значков:
  - Вот эти черные квадраты, по-моему, указывают тупиковые ходы, куда не нужно или опасно ходить. Вот здесь, левее от нашего пути - капля воды, может быть, подземное озеро? А что тут, в трех днях пути отсюда? Как будто гора, а дальше, в соседнем зале - лежащий человечек... Хм, нет, тут уж ничего не приходит в голову! Придется упасть с горы, что ли?
  Недоумение воина было столь забавно, что Ратмир, не выдержав, заливисто рассмеялся. Его примеру последовали и некоторые приморяне, правда, более сдержанно.
  - Это все равно! Встретится гора - полезем и в гору, - пообещал Ростислав, подавляя улыбку. - Чем быстрее мы пойдем, тем скорей, я надеюсь, и выберемся отсюда.
  И он, как и накануне, первым пошел дальше. Следовавший сразу за князем Эреджиб Черный Беркут подумал про себя: "Меня в этих пещерах не удивит ничто, даже окажись они логовом дракона", - однако вслух он не произнес ни слова.
  Первое, что им бросилось в глаза в новом подземном ходе - это свет. Здесь было светло, как под открытым небом, так что тяжелые и неудобные факелы сразу стали не нужны. Приглядевшись, путники заметили, что свет исходит от укрепленных на потолке и на стенах светильников. Те горели ровно, без чада и копоти, и не были похожи ни на свечи, ни на масляные лампы.
  - Колдовство, - сморщил нос Ратмир-волк, так и не сумев достать ни одного светильника, сколько ни прыгал.
  Как бы там ни было, выбранный ими коридор был, несомненно, творением рук человеческих - или кто бы там ни жил в пещерах. Потолки здесь были выше, пол - чище, а стены гладко обтесаны, в отличие от оставшихся позади пещер. Здесь могли свободно идти, не мешая друг другу, четыре человека в ряд. Но путники не решались доверять такой благоустроенности. Именно здесь и можно было ждать любой ловушки. Все неоднократно проверили, легко ли выходит меч из ножен, заточено ли копье, не отсырела ли тетива на луке. Только одному Пеплу, казалось, было все равно, произойдет ли встреча с местными обитателями раньше или позже; бывший Лесной Хозяин даже отказался от всякого оружия.
  Первым услышал, что кто-то идет, конечно, Ратмир, и поспешил предупредить остальных.
  - Двое! Идут сюда! Воин и чародей, и не от наших Богов.
  Предупреждение оборотня застало их в маленьком круглом зале, по сути - расширении меж двумя коридорами. Услышав его, Ростислав моментально отступил к стене и сделал знак другим сделать так же. Трое лучников - Куара, Остророг и Злат, - приготовились стрелять. Остальные люди выхватили мечи. Может, противников и было всего двое, но никто не мог поручиться, что те окажутся слабее отряда Ростислава.
  
  Ворвавшись в пещеру, Гарран сразу оценил обстановку. Его приятно удивила готовность противника. Сердце Воина-Жреца наполнилось горячим предвкушением битвы, а голова сделалась холодной и легкой. Только в такие моменты Гарран чувствовал себя по-настоящему живым, но, к сожалению, достойные противники встречались ему все реже. Оттолкнув первого, попавшегося ему на пути - Остророга, Гарран выбирал себе противника посильнее. На нем не было никаких доспехов, лишь меч с Погибшей Земли, творение великих мастеров прошлого. Однако же, и без доспехов Гарран не выглядел более уязвимым. Напротив, его вид внушал оторопь и опытным воинам, потому что он вышел один против десяти, ничем не прикрытий, словно не мог быть убит. Он даже улыбнулся, раздвинув жесткие губы, как будто предвкушал не битву, а приятное развлечение.
  Сбросив оцепенение, князь Ростислав и Эреджиб Черный Беркут кинулись вперед, собираясь предложить противнику выбор. К ним присоединился и Ярец. Но первой успела Куара: увидев, как могучий черноволосый воин отшвырнул одного из ее спутников, будто котенка, воительница громко закричала и спустила тетиву. Стрела вонзилась в левое плечо Гаррану, не защищенное ничем, кроме складок алого плаща. Жрец-Воин вскрикнул, не столько от боли, сколько от удивления: ни в этой жизни, ни в двух предыдущих никому не удавалось ранить его. Мысль его работала стремительно, как и у всех Жрецов: задержав на девушке взгляд на одно короткое мгновение, он успел разглядеть все. Стройную и крепкую фигуру горянки, ее горящий взгляд орлицы, защищающей свое гнездо, точные движения, какими она накладывала на лук новую тетиву...
  Гаррану не хотелось отводить от нее глаз, но пришлось. Выдернув из раны стрелу, он бросился навстречу противникам. Не выбирая кого-то, он атаковал сразу троих.
  Уйдя одновременно от ударов Ростислава и Ярца, Гарран скрестил меч с Эреджибом. Тот ударил первым со страшным воплем, какой в бою пугал коней и вносил смятение в ряды врага. Однако Гарран лишь усмехнулся еще шире. Он видел насквозь все уловки противника, чего ему было бояться?
  - Молодец! - одобрил он, когда сабля хаса просвистела на волосок от его виска.
  Куара, так и не спустившая вторую стрелу, не сводила глаз со сражающихся. Она видела их обоих - до странности схожих: высоких, могучих и черноволосых, с суровыми лицами воинов, словно они находились в родстве. Но стрелять снова не могла, боясь задеть кого-то из своих. Тогда, выхватив саблю, бросилась сама в гущу битвы.
  Гарран взмахнул здоровой рукой, приветствуя ее. Положительно, эта женщина - нечто новое в мире, встретившееся ему, как раз когда он решил, что испытал на свете все. Да и ее спутники дрались неплохо. Ему приходилось постоянно уклоняться от ударов, потому что не каждый удавалось блокировать мечом. Обычный воин на его месте давно выдохся бы или был изрублен на куски.
  Князь Ростислав видел, что их противник, даже раненый и без доспехов, поодиночке расправился бы с каждым из них. Только прочные слои железа, войлока и турьей кожи еще защищали их от серьезных ран, хотя по нескольку ударов получил каждый. Но все-таки их могучего врага можно быть ранить, по его левой руке стекала кровь, а значит, можно и убить. Сделав обманный выпад, Ростислав притворился, что целит в голову, а сам ударил искоса, от плеча к бедру. При удаче и силе таким ударом можно было рассечь пополам даже тяжеловооруженного противника.
  Но Гарран был быстр, слишком быстр. Уклонившись от удара, так что меч князя лишь вспорол его плащ и едва задел кожу, он одним круговым движением обрушил меч на четырех противников разом. Ростислав похолодел, увидев синюю стальную полоску, летящую ему в глаза, а над ней - торжествующую улыбку врага... В последний миг Гарран взял чуть выше, воскликнув с одобрением:
  - Не хочу вашей смерти: вы мужественные люди, приятно будет встретиться снова на поле боя.
  Впрочем, тогда приморский князь не был уверен, что наяву слышал это: от удара по шлему в голове все плыло, а в ушах гудело. Он прислонился к стене, чтобы не упасть. А рядом с ним замер Эреджиб, уставившись на обломки сабли, разбитой тем же ударом. Сотник Ярец осел на колени, зажимая рану в плече. Одна лишь Куара, оставшись невредимой, подняла выбитую саблю и пружинисто шагнула навстречу противнику. Воительница была в бешенстве, и ее не волновало, какой силы она получит ответ.
  - Бой еще не закончен, ты, подземный крот! Это я первой ранила тебя, я, Куара, дочь Лаухана!
  Гарран не мог отвести от девушки восхищенного взгляда. Сколько силы и отваги, и как жаль, что пришлось встретиться с ней и ее спутниками в бою... Не сводя с нее глаз, он проговорил как можно мягче:
  - Нам нет нужды сражаться, Куара. Я уже победил. На свете много доблестных воинов, но ты - воистину только одна...
  Он хотел еще что-то добавить, но тут с потолка упала сеть, накрывая оставшихся приморян и их союзников, не втянутых в битву. Она окутала каждого из них, уплотняясь, словно паутина гигантского паука. Послышался истошный крик, затем вой. Наконец, со скального выступа на пол спрыгнул Зоар и довольно потер руки.
  - Где был так долго? - хмуро спросил его Гарран, не скрывавший, что ему не по душе магические ухищрения вместо честной битвы.
  Зоар широко ухмыльнулся.
  - Это не я опоздал, это тебя никто не может опередить, когда ты рвешься в бой. С победой тебя, доблестный Гарран! Верховный Жрец будет доволен, когда мы приведем этих короткомыслящих. Впрочем, я вижу, они еще не сдались...
  В самом деле, паутина легко могла удержать самого крепкого человека, и захваченные приморяне бились в ней, пока не обессилели. Но там, где был спутан сетью Ратмир, происходило беспрестанное шевеление. Весь завернутый в паутину, как в кокон, оборотень упорно грыз ее и разрывал лапами, и вокруг него вся сеть колыхалась, точно в море, когда попадется крупная рыбина. Еще несколько щелчков зубами, мощный рывок - и волкодлак освободился, сразу прыгнув навстречу Зоару.
  Наследник Верховного Жреца пока еще не владел полностью всей силой своего рода, чтобы предвидеть замыслы противника. В основном он занимался элементарной магией, основанной на знании законов природы, но в этом успел стать настоящим знатоком. Он призвал солнечное копье, и взметнувшийся в воздухе луч яркого света пронзил летящего на него оборотня насквозь.
  Человек, пораженный солнечным копьем, был бы обречен. А вот Ратмир, мешком свалившись на пол, с обугленной дырой меж ребер, еще дышал. В самом деле, не так-то просто было убить волкодлака.
  Но уже, разрывая паутину, как тонкую нить, поднялся Пепел, весь косматый и страшный, с мутными от ярости глазами. Только прямое нападение и могло еще вывести бывшего Хозяина Леса из сделавшейся привычной апатии. Кто был сейчас на ногах, поспешили убраться прочь. Сейчас здесь бесновался настоящий Леший, каким их пугали в детстве. Быть может, своей тайной силы Пепел и лишился, но телесная вполне сохранилась. Он жутко взревел - так, словно бьются, сойдясь на тесной тропе, медведь и лось, а филин хохочет, наблюдая за ними с дерева, - и бросился на Зоара, вырастая на глазах.
  Тот взмахнул волшебным жезлом, бросив навстречу Лешему сноп огненных искр, зная, что подобные ему боятся огня. Пепел едва успел пригнуться и закрыть лицо от огня, и тот лишь немного опалил ему голову. Оглянувшись, Зоар метнулся навстречу приморянам и горцам, уже предвкушая, как разъяренный Леший, не разбирая, разнесет на куски своих же союзников, попавшихся на пути...
  Стрела из лука Куары, два ножа, брошенных мужчинами, разом вонзились в шею и в грудь сыну Коатла. Тот рухнул лицом вниз, едва успев осознать, что не все в жизни идет по его планам и даже планам Верховного Жреца.
  И тут произошло сразу несколько вещей. Во-первых, после смерти Зоара исчезла созданная им сеть-паутина. Освобожденные приморяне сразу бросились к остальным, собрались вместе, точно еж, ощетинившийся мечами во все стороны. К ним присоединился и Пепел, узнавший людей, хотя те еще поглядывали на него с опаской.
  Гарран сделал было еще одну попытку прорваться сквозь строй, хотя Куара, наравне с мужчинами, защищалась, не допуская его ближе. Рана от ее стрелы саднила, хотя кровь остановилась, но боль лишь разжигала желание ее заполучить. Какая женщина! Сколько они смогут совершить вместе, если в ее глазах перестанет гореть ненависть...
  Но достать Куару в этот раз ему было не суждено. В ушах сперва знакомо зажужжало, а потом загремел голос Коатла, исполненный гнева и скорби:
  - Гарран! Немедленно забери тело Зоара, и возвращайся!
  "Подожди же! Еще немного!" - мысленно закричал Гарран. Но Коатл не желал ничего слышать. Сам по себе такой бесцеремонный вызов был необычен с его стороны, и теперь его голос грохотал молотом, не давая Гаррану сосредоточиться на том, что было важно для него.
  Издав страшное проклятье, Жрец-Воин бросил меч в ножны и, схватив тело Зоара в охапку, исчез, представив мысленно покои Коатла.
  Приморяне, получив передышку, разглядывали друг друга, не веря своим глазам.
  - Кажется... все живы. И даже не слишком опасно ранены, - подвел итог Ростислав, обводя взглядом своих воинов. Куара перевязывала Ярцу рассеченную руку, Пепла обжег магический огонь, да и у самого князя еще кружилась голова от удара; но это были пустяки по сравнению с тем, что довелось пережить. Вдруг его взгляд упал на оборотня: - Ратмир? Что с тобой?
  Волкодлак пошевелился и сел, после некоторых усилий оборачиваясь человеком. Рана от солнечного копья быстро затягивалась свежей кожей, хотя он был еще бледен как смерть - все-таки много сил потребовалось, чтобы залечить такие повреждения.
  - Цел я. Еще немного, и смогу идти дальше, - хрипло отвечал он.
  - Да, нам и вправду нельзя задерживаться надолго, - хмуро подтвердил Ростислав. - Теперь мы знаем, что пещерники готовы к войне.
  - Меня удивляет другое, - заметил Ярец. - Почему тот воин не истребил нас всех? Ведь он мог бы. Я почувствовал: удивительно, что он своим последним ударом не отрубил нам разом головы. Не знаю, кто он у них такой, но равного воина, верно, во всем свете не найдешь.
  Куара как раз закончила бинтовать ему рану, ответила хмуро, ни на кого не глядя:
  - Я слышала, как он говорил, что ему понравилось с нами сражаться, и он бы хотел встретиться еще! Должно быть, он сумасшедший, как и все эти Пещерные Жрецы. Но воин и вправду великий, так что смерть от его меча была бы почетной, - последнее признание у нее вырвалось, казалось, нехотя.
  С выступа нависавшей сверху скалы донесся приглушенный смешок, на который, впрочем, занятые поспешными сборами путники не обратили внимания. Если бы не чары незаметности, позволяющие сидевшему там сливаться с окружающим фоном, подобно ящерице-невидимке, в наблюдателе можно было бы узнать Жреца в двухцветной маске - Схульда. Никто, однако же, его не видел - ни Гарран с Зоаром, ни тем более отряд Ростислава. Схульд сидел на качающемся под ним камне, подобрав под себя тощие ноги, и тихонько посмеивался:
  "Люди, задумавшие пройти в наши владения с вооруженной силой - это мне нравится. Такие истории происходят раз в тысячу лет, а поют о них в мире людей потом еще дольше. Хорошо, что Гарран их не убил, смелые люди по душе не только ему. Пожелаю им удачи: их поход разнообразит нашу жизнь, а заодно собьет спесь кое с кого. Посмотрим, что-то будет теперь. Если только я не ослеп, Гаррану всерьез приглянулась эта дикая кошка, да и у Коатла теперь к ним личные счеты... Ну, вперед, мои храбрые гладиаторы! Выдержите подольше на этой арене."
  Глава 16. Зимние сны
  Они ушли дальше, следуя по пути, выбранному на чертеже и указанному кольцом Влады. Двигались быстро и торопливо, насколько могли измотанные сражением люди. Их подгоняла тревога, точно оленей, убегавших от охотника, хоть никто не поручился бы, что впереди ждет меньшая опасность. Но надо было идти, и они шли, пока оставались силы. К тому времени, как Ростислав объявил привал, все едва держались на ногах.
  Грот, где они остановились, был невелик и почти не носил следов обработки. На чертеже его отмечали черные точки. Зато здесь был всего один выход, и путники, с помощью Пепла и Ратмира отколов со стены несколько глыб, загородили его, чувствуя себя более спокойно. А главное - на сколах нашлось немного горючего каменного угля, так что впервые в пещерном лабиринте удалось развести костер.
  Сварили на ужин овсяную кашу с вяленым мясом и сушеными грибами. Вкус горячей еды приободрил путников, да и возможность погреться у костра тоже. Прошло совсем немного времени, как все спокойно заснули, позабыв все тревоги. Один лишь Пепел остался стоять поодаль от костра - не то человеческая фигура, не то дерево, печально опустившее руки-ветви.
  Но нет, не все спали. Князю Ростиславу удалось сомкнуть глаза лишь на короткое время, а затем будто какая-то сила подбросила его, и он проснулся, вглядываясь и вслушиваясь в тишину. Но нет, все было спокойно: догорал последними отблесками костер, слышалось дыхание спящих товарищей. Даже Ратмир сегодня спал, как все, восстанавливая силы, а ведь, случись что, чуткий оборотень сразу очнулся бы. Нет, видно, это ему одному нет сегодня покоя...
  Кольцо переливалось в темноте своим обычным блеском; значит, они на верном пути... Вот только что их ждет впереди, и не на верную смерть ли они идут? Прежде Ростислав не сожалел о прошлом и не беспокоился о будущем, за что недоброжелатели его считали легкомысленным. Но путешествие в подземный город - это не обычная битва с горцами и не семейная распря. Голова все еще болела там, где ее чуть не проломил меч неизвестного воина. Кто он, тот, что способен без щита и доспехов биться сразу против четырех противников и победить их, даже не сражаясь насмерть? Один ли он такой, и что еще может быть наготове у Жрецов?
  Как бы в такт его мыслям донесся приглушенный шепот Эреджиба, который, как оказалось, тоже не спал.
  - Я был лучшего мнения о своем умении сражаться, - мрачно проговорил хас, не лукавя и не стыдясь перед Ростиславом.
  - Перестань, - отвечал тот тихо, чтобы не разбудить остальных. - Дело тут не в тебе, и все это знают. Такого противника не победить ни одному человеку. Удивительно, что он отпустил нас живыми.
  - Он по-своему благороден: дрался против нас честно, да еще без доспехов, - нехотя признал Черный Беркут.
  - Я тоже об этом подумал. Жаль, что величайший воин на свете - наш враг. Даже если он - один из Жрецов (а я не знаю, у кого из смертных еще хватит времени научиться так сражаться), досадно, что такая доблесть служит коварным целям. Я бы дорого отдал, чтобы видеть его своим другом...
  - Берегись, Ростислав: ты вечно думаешь, что всех можно сделать друзьями - и нас, и оборотней, и Лешего, - неодобрительно заметил горец.
  - Это потому что я верю: у всего живого больше все-таки общего, чем различий. Есть добро и зло, есть законы, установленные Богами. А раз так, понять друг друга можно всегда, если захотеть. Вот передо мной доказательство, - князь нашел в темноте руку горца. - Разве мы, встретившись на поле боя, не сражались с тех пор много раз вместе, как братья по оружию?
  - Хочешь, станем по крови братьями? - по тону, каким произнес эти слова всегда суровый вождь хасов, чувствовалось, что он давно уже об этом думал, но не мог предложить просто так, без веского повода.
  - С большой радостью, - охотно согласился Ростислав.
  Они тихо, ступая бесшумно, отошли от остальных. Сели ближе к костру, подкинув еще черных горючих камней. Эреджиб достал нож и кожаную фляжку с вином, Ростислав положил рядом ковригу засохшего хлеба. Одним точным движением хас разрезал себе руку и, не дрогнув, глядел, как темные капли крови мешаются с вином.
  - Во имя наших Богов: владыки неба Уашхо, и Бога-кузнеца Тлепша, и Псатха, Бога жизни, я клянусь на хлебе и вине хранить завет нашей общей крови, - произнес он, передавая нож князю.
  Тот также надрезал себе руку, и повторил клятву, призвав Сварога, и Перуна, и Мать-Ладу. Затем оба втерли в ранки золу, останавливая кровь. Когда заживет, останется у каждого синяя полоска на коже, как память. Закончился обряд тем, что новые братья разделили пополам зачерствевший хлеб и выпили вместе вино, смешанное с собственной кровью.
  Побратимство у всех без исключения племен считалось святым делом, иной раз важнее кровного родства. Потому что родня по крови может быть любой - и Ростиславу, и Эреджибу доводилось в том убедиться, - а названный брат уж наверняка должен быть близок душой. Великий дар - названое родство, но и великая ответственность.
  Об этом и говорили сейчас шепотом, на ухо друг другу, Ростислав с Эреджибом. Обоим надо было выговориться перед неведомыми, но, безусловно, предстоящими им испытаниями, оба готовы были доверить друг другу самое дорогое.
  - Если я погибну, выручи Владу, позаботься, чтобы ей жилось не хуже прежнего. Если у нее родится сын, стать его наставником. Ты все сможешь, даже заставить Приморье тебя принять. Слушайся Владу и оберегай ее ребенка.
  Горец внимательно выслушал его, затем сделал знак, отвращающий зло.
  - Я запомнил все, но надеюсь, Боги не допустят такому случиться! Ты уже обманул смерть, значит, будешь жить долго. Ну а если мне не суждено будет вернуться, оставь себе служить моих воинов: они всегда поддержат тебя. Особенно же прошу позаботиться о Куаре. Мне не нравится, какие взгляды на нее бросал тот воин, Жрец или кем бы он ни был. Боюсь, он может попытаться ее утащить к себе, или еще что-нибудь. Если вы вернетесь домой, а я - нет, позволь Куаре жить, как она хочет. Если ей встретится достойный человек, отдай ее замуж, хотя не думаю, чтобы она когда-нибудь нашла себе мужа. Вбила себе в голову, что сможет стать женой лишь величайшего воина на свете...
  - Не сомневайся ни в чем. Куара теперь будет и моей сестрой, - пообещал Ростислав.
  Они обнялись крепко, чувствуя горячее биение сердец друг друга, как никогда живых, отчаянно протестующих против мыслей о возможной гибели. Обоим сделалось немного спокойнее на душе.
  На следующий день продолжили путь. Набрали воды в гроте с колодцем, которую прежде тщательно обнюхал и проверил Ратмир, пока не убедился, что можно пить.
  А на третье утро (понятно, что все обозначения времени суток в пещере теряли смысл, так что утром называлось время, когда продолжали путь), Ратмир поднял всех свирепым рыком:
  - Опять проклятые псоглавцы! Пусть Боги истребят их племя! - яростно прорычал волкодлак, скаля клыки.
  Теперь и остальные, прислушавшись, разобрали еще далекое клацанье когтей по камням и многоголосый лай и визг. Передвигаться неслышно псоглавцы, по-видимому, не могли от природы.
  - Позволь мне встретить их, князь, позволь сразиться! Клянусь Велесом, я задержу их надолго, а многие из них уже никогда не побегут по следу, - рычанье клокотало в горле черного волка, из его синих глаз глядела сама смерть.
  Но Ростислав твердо положил руку ему на загривок.
  - Нет, Ратмир! Одному тебе со всеми не справиться, а нам ты нужен живым. Сейчас не время сводить счеты. Попробуем уйти!
  Оборотень отчаянно взвыл, но нехотя последовал за остальными. Будь его воля, он бы ни за что не ушел, не поквитавшись с псоглавцами. Но сейчас отряд Ростислава был его стаей, а в стае приказ вожака - закон.
  Восемь людей, оборотень и Леший бежали по запутанным пещерным ходам со всех ног, задерживаясь лишь на мгновение, чтобы свериться с чертежом в руках князя, не свернуть впопыхах не туда. Но, несмотря на все усилия, лай и визг все приближались. Теперь все могли понять, каково приходится зверю, когда его на ловах травят гончими.
  - К лягушкам болотным бегство! Не хочу больше! Лучше уж принять бой, и будь что будет! - воскликнул Волосожар, вытирая раскрасневшееся лицо.
  Все уже понимали, что ни сбить противника со следа, ни оторваться надолго не удастся. Следовало отдать должное: бегать и выслеживать дичь псоглавцы умели не хуже оборотней. А погибать подобно загнанной дичи никому не хотелось.
  Но, когда князь Ростислав уже было решил повернуться к противнику лицом и дать последний бой, с противоположной стороны долетел такой же лай и визг, а затем - и сбоку.
  Примчался оскаленный, вздыбивший шерсть Ратмир.
  - Окружают! С трех сторон подошли своры! - отчаянно взвыл он.
  - С трех сторон... - повторил Ростислав, заглянув в чертеж. Впереди, там, где еще не было врага, лежал тот самый зал, обозначение которого так удивило Кремня. - Что ж, выхода нет...
  - Осторожней! Они нарочно загнали нас туда. Вдруг там пропасть? - Кремню тоже не давал покоя рисунок горы с лежащим человеком.
  - Если так, вернемся и примем бой, - пообещал Ростислав, хотя сам бы предпочел прыгнуть в пропасть, чем погибнуть в зубах трусливой своры уродов с собачьими головами.
  Однако никакой пропасти впереди не оказалось. Только огромный и высокий зал, стены которого терялись в туманной мгле. Было холодно и совершенно пусто, словно сюда отродясь не ступала ничья нога. Первое, что заметили путники - дувший здесь ледяной ветер, хотя в потолке не видно было ни трещинки, откуда он мог бы проникать. Уже после, приглядевшись, заметили на потолке и стенах иней, красиво светившийся синим при свете волшебных ламп.
  - Где псоглавцы? - поинтересовался князь.
  Ратмир, прислушавшись, отвечал:
  - Остановились. Лают, как бешеные, наверное, разные своры встретились. Но дальше не идут. То ли им запрещено, то ли боятся, но дальше им хода нет.
  - А нам не вернуться обратно, - заметил Ростислав. - Не знаю, чего здесь ждать, но все равно, это сейчас самое безопасное для нас место. Вперед же!
  Зал был огромен, и чем дальше уходили в него путники, тем холоднее становилось вокруг. Дыхание клубилось облачками пара, иней густыми хлопьями оседал на одежде и снаряжении, волосы у всех казались седыми. Вскоре похрустывающий под ногами иней сменился самым настоящим глубоким снегом, ровным и гладким, точно скатерть: ни следочка, ни отметины.
  - Вот это да! - воскликнул Злат; голос его звучал, как на открытом воздухе, а не в пещере. - Откуда же здесь падает снег?
  Волосожар тоже хмуро взглянул на высокий потолок. Затянутый, как облаками, темно-синими клубами инея, он вполне мог сойти за низкое зимнее небо.
  - Колдовство! Неужели непонятно? - буркнул он. - Здешние пещерники, наверное, могут наколдовать что угодно. Вот кто-то из них и соорудил чертоги зимы.
  - Становится все холодней, - вмешался Кремень, прикрывая лицо полой плаща. - Если мы не выйдем отсюда, замерзнем как щенки...
  В самом деле: путники, собираясь в дорогу неожиданно, взяли с собой теплые вещи, что в пещерах обыкновенно бывает холодно. Но что их шерстяные одежды и теплые плащи в настоящем царстве Зимы! Здесь вряд ли помогли бы даже шубы и меховые шапки, и валенки, в каких ходили зимой на далеком севере.
  Князь Ростислав тоже, как и другие, завернулся во все бывшие при себе одежды, сцепил перед собой руки в замок, отогревая их. Оглядываясь на своих спутников, в синем призрачном свете похожих на неуклюжие чучела, проверял, не отстал ли кто. И снова вперял взгляд в лежавшую впереди снежную мглу, напряженно отыскивая выход из царства Зимы.
  А вокруг, меж тем, расстилалась на самом деле настоящая красота, которую путники могли бы оценить еще лучше, если бы не лютый мороз, пробирающий до костей. Искрился белизной снег, иней переливался всеми оттенками синего и голубого. Здесь был даже настоящий зимний лес: огромные сталактиты причудливой формы все окутались инеем, точно серебром. Когда-то со стены, должно быть, стекала вода, но теперь она застыла, как была, причудливыми ледяными струями - настоящий замерзший водопад! Да, если где-то на свете и могло быть настоящее Зимнее царство, то именно здесь!
  - Уж не сама ли Морана здесь живет? - спросил Остророг, щуря уставшие от снежной белизны глаза.
  - Не накликай ее, - строго приказал ему Ростислав. - Мы еще выберемся отсюда. Вон, впереди показался просвет...
  Пока что, однако, приходилось пробираться по пояс в плотном снегу, в котором ноги вязли, как в болоте. А вокруг царил такой пронзительный, мертвящий холод, что вряд ли кому-то из путников доводилось переживать такой: для этого им пришлось бы родиться гораздо севернее, у самого Студеного моря. Даже воздух потрескивал от холода. Сколько ни кутайся во все взятые с собой перемены одежды, мороз легко пронизывал их. Кожаные рукавицы не защищали рук: пальцы болели так, словно в них замерзла вся кровь. Лицо тоже мерзло, нос и уши теряли чувствительность.
  - Скорей! Не останавливаться! - кричал им, оглядываясь, Ростислав. - Кто остановится, тот замерзнет!
  Все двигались с большим трудом, проделывая борозды в глубоком снегу, оступались и снова тяжело поднимались на ноги. Вот замер, деревенея на глазах, Пепел. Его породе полагалось спать зимой, и Леший с огромным трудом преодолевал себя.
  - Встряхнись, Пепел! - свистящим шепотом выговаривал ему Ростислав, ухватив за плечи. - Если ты останешься здесь, уже не проснешься. Не отомстишь Наджаре и не вернешь свой лес!
  Пепел с трудом открыл глаза, уже подернутые ледяной пленкой.
  - Погрузившись в сон, я забуду боль утраты. Мне приснится, что я снова в родном лесу, и никто больше не сможет прервать мои грезы...
  Князю приморскому пришлось напомнить себе, кто перед ним; человека бы он за такое ударил. Лешему же только бросил насмешливо, притворно повернувшись спиной:
  - А пока ты будешь смотреть приятные сны, твой настоящий лес так и останется в чужой власти, и его жители не смогут вернуться домой!
  Сделав вид, что ему все равно, он пошел дальше, но тут же услышал позади тяжелый скрип снега: Пепел следовал за ними, поборов сонливость.
  К тому времени, как царство Зимы, наконец, осталось позади, все выбились из сил. Кроме, разве что, Ратмира, которому был как раз кстати двойной запас сил и густая волчья шерсть. Он мчался по снегу, разбрасывая его лапами, так что вокруг оборотня искрились целые снежные радуги. Далеко опередив остальных, волкодлак даже подвез на своей спине сперва протестующую Куару, затем Злата и, наконец, Остророга. Приморские юноши тоже не просили им помогать, но им вправду приходилось трудно, ведь они никогда не знали таких жестоких холодов.
  Наконец, путники достигли места, где мороз пошел на убыль. Легче становилось дышать, и к полузамерзшим частям тела начала возвращаться чувствительность. Идти тоже сделалось полегче, снег был уже не так глубок. Но к этому времени все были настолько измучены, что садились перевести дух прямо на снег, дрожа от озноба и усталости. Всем нужен был отдых. Кроме того, вся одежда отсырела, а сапоги прохудились.
  - Зато мы оторвались от псоглавцев, - с мрачным удовлетворением заметил Эреджиб. - Теперь надо переночевать здесь, не обморозившись...
  Вождю хасов доводилось ночевать на заснеженных вершинах у себя в горах. Поэтому здесь он первым принялся рыть снег небольшой лопаткой и утаптывать его, так что получалось что-то вроде норы в снегу. Ростислав с Кремнем и Волосожаром, преодолевая усталость, принялись помогать ему. Точно землеройка, работал всеми четырьмя лапами Ратмир, так что один хвост торчал из сугроба. В результате получилась снежная пещера, в которой вполне можно было переночевать.
  К счастью, путники взяли с собой по нескольку кусков угля. Он, правда, заметно отягощал вьюки; зато как приятно было сейчас согреться у костра, разведенного на очищенном от снега месте, поесть горячей пищи, просушить насквозь промокшую одежду! Людям казалось, что и сами они, промерзнув едва не насквозь, теперь оттаивают возле рыжих сполохов пламени. Даже Пепел в этот раз, хоть и остался стоять, как опорный столб, у стены снежной берлоги, все-таки вошел внутрь, где было теплее и не так клонило ко сну.
  Впрочем, спать захотелось всем, как только поели и отдохнули немного. Так и улеглись вповалку, ногами к костру. То и дело кто-нибудь, сквозь сон снова чувствуя пробирающий холод, придвигался к теплому боку соседа, подлезал под свободный край плаща. Даже Куара не возмущалась непрошеными объятиями мужчин. Да и до мужчин и женщин ли было здесь?
  В эту ночь все убедились в еще одном необычном свойстве Зимнего Царства. Сны, что они увидели здесь, в снежной берлоге, были не похожи ни на какие из знакомых им прежде, словно прозрачный холодный воздух придавал им особую ясность.
  Засыпая с мыслью увидеть Владу, Ростислав перенесся в совершенно незнакомую местность. Заходящее багрово-розовое солнце четко очерчивало контуры деревьев с длинными перистыми листьями. Хотя невдалеке слышался плеск морских волн, князю стало ясно, что это не Приморье, и вообще очень далеко от его родных мест, а может быть, и времен.
  Вокруг, насколько можно было увидеть в сумерках, стояли повозки, крытые войлоком и не имеющие верха. Кругом них суетились люди. Топали копыта, скрипели колеса, слышалось протяжное мычание быков, ржание лошадей и рев ослов. Похоже было, что большое становище собирается сняться с места. Но вдалеке, как ни в чем не бывало, горели костры, множество костров, и там никто не думал уходить.
  Сам же князь, по-видимому, слился сознанием с одним из тех, кто готовил переселение. Он окинул взглядом запряженные повозки, кивнул встретившимся на пути воинам со странным бронзовым оружием, одетым во что-то похожее на агайские туники. Сказал: "Я скоро вернусь" и скрылся в темноте.
  Он знал, куда идти: вдоль большого лагеря, где горели костры, к стоявшей чуть поодаль палатке, обтянутой лиловым шелком. Сегодня там не будет стражи, она спит крепко, и никто не помешает им...
  Она стояла у входа в палатку, тонкая и гибкая, еще больше исхудавшая в последние дни, принесшие ей столько огорчений. Но, если она согласится, ей никогда больше не придется страдать.
  - Все готово, жена моя! Мы уходим сейчас же. Ты с нами? - шепотом спросил он, обняв женщину.
  Но она высвободилась из его рук и печально покачала головой. По ее телу пробежала дрожь. При тусклом свете убывающего месяца он разглядел лихорадочный блеск ее глаз и неестественный румянец на щеках.
  - Нет, Сварт. Мне не уйти далеко, ты знаешь. Не хочу быть тебе обузой. Ты заберешь только нашего сына. К счастью, никто так и не знает, кто его отец. Даже Жрецам этого не узнать, - проговорила молодая женщина с гордостью, но вдруг плечи ее подломились, и она закрыла лицо руками, заходясь душераздирающим кашлем.
  Он подхватил ее на руки, уложил к себе на колени, как ребенка. Проговорил с трудом, потому что его душили слезы:
  - Как же так, милая? Ради тебя я поссорился с ними, я собрал людей, не терпящих ничьей власти - все, чтобы никто не помешал нам любить друг друга...
  Она, немного отдышавшись, легко провела пальцами по его волосам.
  - Я знаю, Сварт. Но Боги распорядились иначе, не дав мне силы, чтобы следовать за тобой. Ты и без меня создашь то, о чем мы мечтали: свободное и счастливое племя, не похожее на народ Погибшей Земли. Тебе не нужны Жрецы, чтобы найти верный путь. Хоть тебе будет труднее, чем тем, кого они направляют, но ты справишься. Если бы ты выбрал быть с ними, они сделали бы тебя царем.
  - Куда мне, сыну кузнеца, в цари, - принужденно засмеялся он. - Пусть Жрецы назначают своих ставленников на юге. Я надеялся, что на севере мы проживем без их поучений. Но без тебя я ничего больше не хочу...
  Тогда она приподнялась и взглянула ему в глаза непривычно строго.
  - Выполни задуманное, Сварт, выполни ради меня и нашего сына! Тогда мы встретимся снова в другой жизни, и, быть можем, узнаем друг друга... О, я предчувствую: северное племя расселится так же широко, как и те народы, что сейчас под опекой Жрецов. Они запомнят тебя, Сварт. И спустя много лет одним твое имя будет напоминать о ненужной распре, но для других станет самым почитаемым и тайным... - женщина вновь закашлялась, и вытерла руки о траву, чтобы возлюбленный не увидел на них кровь.
  Затем поднялась и вывела из шатра трехлетнего мальчика. Тот удивленно моргал широко расставленными глазами, как совенок, но не шумел, предупрежденный матерью. Увидев мужчину, радостно бросился к нему, и тот подхватил сына на руки. Затем бросился прочь, словно раненый зверь, не разбирая дороги, чуть не сорвавшись с высокого косогора. Ни разу не оглянулся назад, чувствуя, что, если обернется, уже не сможет уйти.
  Наконец, проломившись сквозь заросли, вернулся к своему войску переселенцев. Ничего не объясняя, прыгнул на коня, усадил ребенка перед собой. Едва разжав губы, хрипло каркнул: "Вперед!"
  Кони забили копытами, со скрипом повернулись колеса, послышались из повозок голоса женщин, укладывающих спать своих детей. Мужчины подгоняли животных, торопясь за ночь уйти подальше. Исход начался.
  Доверчиво прижавшийся к отцу мальчик спросил, сонно покачиваясь в седле:
  - Отец, а куда мы едем?
  - Далеко на север, мой Родослав - так тебя будут звать теперь, потому что ты станешь прародителем сильного племени.
  Мальчик кивнул белокурой головой. Но ему еще было непонятно, о чем говорит отец, и он только поинтересовался:
  - Отец, а мы увидим маму снова?
  Мужчина тяжело вздохнул и ответил, обнадеживая не то ребенка, не то себя:
  - Увидим, сынок. Когда-нибудь обязательно увидим...
  Этот сон был таким же настоящим, как и видения, что ему открывала память Влады - нет, даже более, потому что его открыло собственное сознание. Князь Ростислав проснулся с бьющимся сердцем, потому что во сне видел ее, и вместе с печалью утраты почувствовал и утешение. Все-таки, для них было еще не все потеряно...
  Совсем иной сон видела в ту ночь хасинка Куара. Вначале перед ней проносились разные картины из ее жизни: родной аул в горах, отец, упрямо воспитывающий единственную дочь как сына, вопреки всем насмешкам родни и соседей, первые упражнения с конем, луком и саблей, падения с коня и драки с мальчишками, не принимавшими ее в свой круг. Позже - уже настоящее оружие, и отчаянное стремление посрамить всех, весь мужской род, и новые драки, уже на саблях. Наконец, пир, на котором ее, отличившуюся на последних состязаниях, все равно посадили среди юношей, не имеющих заслуг. И неожиданное приглашение Эреджиба, еще молодого, но уже знаменитого воина: "Садись рядом. Отныне будешь мне сестрой".
  А потом все изменилось. Исчез названый брат, растаяла вся знакомая обстановка. Поднялся во весь рост тот могучий воин, с окровавленным мечом в руках, с горящими глазами и жесткой улыбкой на устах.
  - Ты назовешь мужем лишь величайшего воина на земле. Никто не может победить меня, Гаррана, Жреца Войны. Я выиграл бой, обезоружил тебя, и ты придешь ко мне...
  - Когда кони полетят! - яростно завопила Куара, и... проснулась. По пробуждении она была мрачной, и никому, даже названым братьям, не говорила об увиденном.
  Печален был наутро и Волосожар, глядевший на нее со стыдом и смущением. Увиденный этой ночью сон убедил его раз и навсегда, что ему не завоевать сердце воительницы.
  Ему привиделась Куара, отделенная от него стеной пламени. Он замер перед пылающей преградой, а воительница-горянка смеялась по ту сторону: "Я - не твоя судьба! Моим мужем будет лишь величайший воин на свете, не знающий страха, а у тебя только и есть, что башка рыжая!" И он повернул обратно.
  Но самый тяжелый и тревожный сон в ледяной пещере увидел Кремень, простой приморянин, казалось бы, случайно принятый Ростиславом в отряд, хоть и успел уже неоднократно принести соратникам большую пользу. Кремень увидел Белгород Приморский как бы со стороны, точно стал одной из птиц, в изобилии круживших над крышами. Увидел отстроенную князем Ростиславом белокаменную стену. На ней собрались воины в полном вооружении, и было их заметно больше, чем нужно для дозорной службы. Все держали наготове луки и копья, втаскивали наверх бочонки со смолой. Не отводя глаз, глядели со стены вниз.
  А там, в поле, готовилось к штурму войско, уже несли длинные лестницы, собираясь пристроить к стене. Да не какие-то чужеземцы - свои же сородичи, почитавшие тех же Богов: такие же кольчуги, остроконечные шлемы, щиты с соколом или с туром.
  - Законного князя вам ведем! - ревели голоса снизу. - Открывайте ворота! Не за кого вам стоять: бросил вас Ростислав! Князь Борис Градиславич принесет вам порядок, отщепенцы вы беспутные!..
  Что именно ответили со стены, Кремень не успел дослушать - проснулся в холодном поту, и сразу бросился к князю, который тоже уже не спал. Выслушав рассказ своего кметя, он надолго задумался, вспоминая собственное чудесное видение.
  - Благодарю, Кремень, что рассказал мне. Это может быть очень важно. Похоже, здесь снятся не простые сны. Но не обязательно думать, что увиденное тобой происходит прямо сейчас. Может быть, это случится позже. Или даже вообще не случится, это только одна из возможностей, которая может и не сбыться. По крайней мере, в твоем сне Белгород еще держался, это обнадеживает.
  В серых глазах приморянина застыла растерянность.
  - Так что же ты, княже, не захочешь вернуться? А ведь люди в городе ради тебя готовы стоять насмерть!
  На мгновение Ростиславу сделалось стыдно, словно устами Кремня говорила его княжеская совесть. Но его тоже вело видение, и он не мог сомневаться.
  - Город выстоит. Я не зря оставил там воеводу Улеба, его не удастся ни запугать, ни подкупить. А потом мы вернемся, с Божьей помощью. Но с Владой меня больше никто не разлучит, - с этими словами он принялся собирать вещи, готовясь идти дальше, и спутники последовали его примеру.
  Когда уже двинулись дальше, к князю подошел Злат. Смущенно потупился, глядя в глаза Ростиславу.
  - Ты ладно решил, княже. Я ведь видел сегодня во сне княгиню Владу... - юноша не договорил, покраснев как рак.
  - Видел?! Ну, что же? Какой она была? - жадно расспрашивал его Ростислав.
  - Так же прекрасна, как наяву, княже, только очень уж печальной мне показалась. Я ей поклонился и спросил, передать ли что тебе, а она... она ответила, княже: "Своему мужу я все передам сама. А ты, Злат, лучше спой песенку, что начал сочинять еще в Приморье, да так и не решился мне спеть..." Княже, откуда она знает, что я вправду сложил для нее песню?
  Ростислав кивнул, сглатывая комок в горле. Ему было известно, что Злат любил петь, и часто крутился вокруг бродячих гусляров, перенимая у них умение слагать песни. Но что тот задумал воспеть молодую княгиню, никто до сих пор не знал.
  - Ей все известно, юноша. Но продолжай. Что же дальше?
  - Дальше... Во сне у меня откуда-то оказались гусли в руках, и я стал играть, напевая сложенную для княгини песню. Я никогда не слышал такого мотива, и многие строки рождались сами собой, так что я даже перестал стыдиться. В ту минуту мне казалось, что сам вещий Боян не смог бы играть так. Только струны вдруг порвались, и песня стихла. А княгиня улыбнулась мне, и говорит: "Благодарю тебе, Злат! Пусть Боги пребудут с тобой." Что это значит, княже? Это же просто сон, да?..
  Ростислав оглянулся на оставшуюся позади ледяную пещеру, на выходе из которой снова стало куда теплее, затем вновь на раскрасневшегося юношу, готового провалиться сквозь землю.
  - Не знаю, Злат. Вот это уж точно только Богам и ведомо...
  Глава 17. Разлуки и встречи
  После царства Зимы путь пошел под уклон, каждый новый переход был ниже предыдущего. Чертеж так и показывал; это значило, что они спускаются глубже, на второй ярус подземного города. Теперь уж их отделяла от внешнего мира не только нависавшая над головой каменная толща, но и целый лабиринт, оставшийся наверху. А впереди по-прежнему ждала неизвестность. Только обручальное кольцо-змея на руке князя таинственно мерцало, обещая надежду.
  Поначалу, впрочем, здесь не встречалось ничего необыкновенного. Сделалось немного холоднее, но не настолько, как в чертогах Зимы; теплые плащи и быстрая ходьба не позволяли путникам замерзнуть. Раз набрели в одной из пещер на подземное озеро, в котором водились бледные слепые рыбы. Жуткие на вид, но оказавшиеся вполне вкусными, когда Ратмир ловко выудил лапой нескольких из них. Нескольких поджарили на костре, остальных засушили, пополнив запасы пищи. От жителей пещер долгое время не доносилось ни слуху, ни духу, и путники стали уже надеяться, что те считают их погибшими в краю зимних снов.
  Но вот - на четвертый день, как они спустились на средний ярус, или же на пятый, - снова донесся лай псоглавцев. Совсем рядом, как будто те, против своего обыкновения, лишь в последний момент выдали свою засаду. Не сумели все-таки сдержаться, когда добыча сама идет в зубы!
  Ратмир, до того пребывавший человеком, стремительно метнулся навстречу врагу, обернувшись волком. Остальные последовали за ним. И вот, из-за поворота, захлебываясь лаем и визгом, вылетели псоглавцы. На сей раз они спешили окружить отряд Ростислава со всех сторон. И у них были копья.
  Это было опасней всего. С помощью копий с длинными древками псоглавцы могли окружить противника, как стадо вепрей, не вступая в рукопашный бой. Приходилось постоянно двигаться, уворачиваясь от нацеленных со всех сторон наконечников-жал. Но зал был невелик, и пространства для маневра не хватало.
  Спасало их до поры до времени и то, что псоглавцы мешали друг другу, не зная строя, и далеко не каждый их удар достигал цели. И все-таки в приморских щитах уже торчало по нескольку копий. Затем одно копье вонзилось в бедро Куаре. Она попыталась встать, но нога подламывалась, воительница не могла идти. Увидев это, Волосожар, оказавшийся ближе других, прыгнул навстречу, убил сразу двух псоглавцев и подхватил девушку, помогая ей встать.
  Другое копье в тот же миг ударилось в бок Эреджибу, но не смогло пробить кольчуги и плотной войлочной бурки поверх нее. Едва псоглавцы с радостным визгом бросились навстречу, возомнив горца поверженным, тот вскочил на ноги и одним взмахом сабли снес голову самому рьяному из нападавших.
  - Отлично! - князь Ростислав приветствовал победу своего побратима взмахом меча, и тут же срезал им наконечник копья здоровенного псоглавца. Тот отшатнулся и упал, и по нему тут же прошли другие, напирая на горстку людей и их союзников.
  Ратмир дрался в самой гуще врагов, терзал их клыками, наносил страшные удары всеми четырьмя лапами. Уже не одно копье вонзилось в него, но он перегрызал древки, не обращая внимания на потоки крови, струящиеся по черной шкуре. От таких ран оборотни не умирают. И он дрался беззаветно, дав волю неугасающей родовой ненависти к псоглавцам.
  И все-таки страшнее всех для врага оказался Пепел. Огромный, весь лохматый, как вздыбленный медведь, Леший одним мощным рывком вырвал копья у ближайших псоглавцев и переломил их о колено. Затем схватил и самих псоглавцев и ударил их друг о друга с такой силой, что вряд ли в их телах осталась хоть одна целая косточка. Остальные псоглавцы подались прочь. Своим полузвериным умом они сразу поняли, что такой противник им не по зубам. Кроме того, их послали ведь совсем не за тем...
  Кажется, Ярец первым заметил узкий лаз среди камней, наполовину заваленный обломками. Во всяком случае, именно его голос услышал князь, как раз когда убедился, что им не выстоять: рано или поздно, но псоглавцы их сомнут. Подумал о цветущих лугах и соленом ветре с моря, о Владе...
  - Сюда! Сюда! Здесь есть ход! Скорей!
  - Посмотрим, куда он приведет! - князь коснулся холодных камней и услышал за ними равномерный стук капель воды. Но выбора не было, и он стал ждать своих воинов, вместе с Ярцом защищая вход от псоглавцев.
  Он видел, как рубившиеся спиной к спине Злат с Остророгом бросились к лазу, прокладывая себе путь сквозь лязгающую клыками свору. Одно из брошенных копий задело Злата, но руки товарищей тут же втащили юношу в дыру, и князь не успел разглядеть, насколько опасно тот ранен.
  Вот уже все собрались рядом с ним. Хромавшая Куара не могла бежать, и Волосожар почти дотащил ее до отверстия.
  Но лаз был таким узким, что пролезть в него мог сразу лишь один человек, и то не без труда. И воину пришлось отпустить горянку. Та с трудом поднялась на ноги, цепляясь за каменные выступы.
  И тут псоглавцы налетели вновь, словно именно раненная воительница была их главной целью, и они ни за что не могли позволить ей ускользнуть, как ящерице в нору. Пока мужчины отбивали их натиск, сразу несколько волосатых лап ухватили ослабевшую Куару, вывернули саблю из ее рук, и утащили с собой, так быстро, что ее спутники ничего не успели сделать.
  Ростислав с Эреджибом печально переглянулись. Оба были достаточно опытны, чтобы не бросаться, очертя голову, на верную смерть. Но все равно было больно. Давно ли они поклялись, что Куара будет сестрой им обоим? И вот...
  - Она жива. Псоглавцы утащили ее живой. А мы сможем ей помочь, только если выживем тоже, - приморский князь сам не очень-то поверил своим же словам.
  Черный Беркут не сказал ничего, лишь его глаза блеснули в свете высеченной огнивом искры, как два меча. Вместо ответа он ухватил большой обломок скалы и воткнул в щель, которой только что все пролезли. Горец вложил в это действие всю свою огромную силу, удвоенную отчаянием и ненавистью к врагу. Раздался треск, посыпалась каменная крошка, но обломок закрыл дыру, оставляя позади голубое пятно света и разочарованный вой псоглавцев.
  Теперь путь назад был отрезан, оставалось лишь идти вперед. Проход был темным и узким, с потолка все время сочилась вода. Там, где капли долбились об известняковые плиты особенно часто, уже наросли сталактиты: вода приносила с собой мельчайшие частицы породы, и они все росли. Несомненно, из-за подземных дождей пещерники и не стали благоустраивать этот грот, позволили обвалиться входу. Но вот, теперь он оказался для путников как нельзя кстати.
  Ростислав высек искру, желая осмотреться вокруг получше. И вдруг заметил Злата, лежавшего на окровавленном плаще.
  - Как же так, Злат? Куда тебя ранило? - спросил он растерянно.
  Тот с трудом открыл глаза, проговорил хрипло, пересохшими губами:
  - Копьем в живот... Не жить мне... - он болезненно содрогнулся, но смог еще договорить: - Хорошо, песню спел... княгине Владе...
  Ростислав яростно огляделся вокруг, точно ожидая чуда хоть от кого-нибудь из собравшихся рядом. Но все лишь отводили глаза. Да он и сам понимал - воевал немало, как-никак, видел и раны, и смерть, - что Злата не спасти. Тот истекал кровью.
  Не в первый раз, конечно, доводилось приморскому князю провожать в последний путь гибнущих в бою товарищей. Но сейчас почему-то было особенно больно смириться с тем, что этот золотоволосый юноша-красавец, храбрый воин и вдохновенный Богами певец, обречен на смерть. Может быть, князя сблизило с ним, что Злат тоже почитал Владу, даже увидел ее во сне. Увы, сейчас ее не было здесь, чтобы вернуть умирающего к жизни.
  Когда раненый перестал дышать, князь сам закрыл ему глаза. Лицо Злата было спокойным, он даже улыбался чуть заметно.
  - Пусть Боги сразу примут тебя в блаженный Ирий, где нет печали, - проговорил он, подбирая самые подходящие слова. Злат погиб, не успев изведать настоящей печали, он всегда готов был радоваться, точно один из весенних месяцев, сыновей Лады. Даже песни предпочитал петь веселые или задумчивые, но не рвущие душу на части. Будет справедливо, если Боги добром встретят юношу, прожившего на свете так мало.
  Похоронить погибшего было негде. Не возвести погребального костра, и не выдолбить могилы в каменной дыре. Но и бросить Злата на поживу подземным крысам или тем же псоглавцам было невыносимо. Оглядевшись, Ростислав кое-что придумал. Срубив один из наросших под капающей водой сталактитов, он прислонил мертвеца к стене, там, где сверху капли падали особенно часто. Здесь тело Злата со временем окутается известняком, окаменеет и, превратившись в сталактит, останется так стоять на века.
  Новая искра на мгновение осветила призрачно-белое лицо Злата, на которое упала первая капля воды.
  Князь Ростислав прижался лбом к холодной мокрой стене. Разбить бы прямо сейчас об нее голову, если бы это чем-то помогло остальным...
  - Злата больше нет. И Куара исчезла, - прошептал он, глядя на своих спутников, столь же мрачных и бледных.
  Сидевший на полу Кремень, похожий в темноте на призрак, поднялся на ноги, сжимая кулаки.
  - А чего ты ждал, князь? Если бы повернули вовремя домой, все были бы живы, и отстояли бы Приморье!
  Ростиславу стало не по себе, когда он понял, что Кремень, а может, и не только тот, доведен до отчаяния. Его княжеское звание здесь не имело никакой силы, в случае бунта можно будет положиться лишь на свой меч. Но и он устал не меньше своих воинов, и тоже не мог сейчас сдержаться:
  - Продолжай, Кремень! Ты, значит, думаешь, что я привел вас сюда из пустой прихоти? Что мне следовало бросить жену и будущего сына? Ну! Говори! - он многозначительно схватился за меч.
  К счастью, до окончательной ссоры все-таки не дошло. Ярец, Волосожар, Эреджиб тут же бросились между ними, Кремня усадили на место, обратились к обоим с увещеванием:
  - Ссорой сейчас делу не поможешь. Сейчас нам все равно не вернуться, значит, пойдем вперед. Злата уже не вернешь, а Куару мы выручим, как и княгиню Владу. Вернуться в Приморье еще успеем. Не все потеряно...
  Ростислав молча последовал за ними, не возражая, но и не слагая с себя вины за постигшие их бедствия.
  Достав чертеж, он внимательно изучил его, найдя едва отмеченный проход, где они находились сейчас.
  - Отклонились от пути, - заметил он, глядя на беспокойное мерцание кольца. - Но не очень: пройдя несколько залов, свернем в нужном направлении, - он задел пальцем один из ближайших значков-рисунков, изображавший что-то вроде птицы с распахнутыми крыльями, сидевшей на камне.
  Делать было нечего: двинулись дальше в мрачном молчании. Сколько они так шли - никто не мог сказать. Лишь редкий стук кресалом об огниво да вспышки искр оживляли темноту подземного коридора. Лишь звук шагов и стук воды о камень не давал путникам забыть, что они еще живы, а не тени из Исподней Страны.
  Лаз был таким узким, что местами приходилось протискиваться боком. При мысли, что впереди он совсем сомкнется или превратится в непролазную щелку, у всех по спине ползли капли холодного пота. Но, к счастью, ничего такого не произошло. Еще немного попетляв, коридор пересекся с другим, более широким, сухим и освещенным. Путники воспряли духом, оставив позади каменную могилу Злата.
  Собрав камни, заложили лаз и с этой стороны, чтобы пещерникам не вздумалось зачем-нибудь влезть сюда. Затем Остророг, ближайший друг и ровесник погибшего, высек мечом на известняковой плите его имя и солнечный круг с лучами, расходящимися в разные стороны. Конечно, получилось коряво, не так, как на настоящих курганных камнях, но каждому стало чуть-чуть полегче. Во всяком случае, они сделали все, что могли.
  А теперь нужно было сделать все возможное для живых: Влады и Куары. Насчет последней все надеялись, что она жива, ведь псоглавцы не убили ее сразу, а взяли в плен. Само по себе это не так уж успокаивало, потому что псоглавцам случалось и поедать своих пленников. Но, если им нужна была пленница не для себя, а по приказу хозяев, то оставалась еще надежда найти воительницу живой.
  - Теперь я уже надеюсь, что тот черный воин возьмет ее себе, - тихо сказал Ростислав Эреджибу. - Пусть он наш враг, но все-таки он мужчина, и позаботится о ней, если уж выбрал для себя.
  - О, если он поможет Куаре, я охотно пожму ему руку, даже если он затем перережет мне горло! - вырвалось у хаса, обеспокоенного судьбой названой сестры.
  Был и еще человек, не меньше их огорченный похищением девушки. Это был Волосожар, но он не смел вслух ничего им говорить. С ненавистью глядел на свои руки, не сумевшие ее отстоять. Правду вещал его сон: он недостоин любви Куары. Но какая теперь разница, достоин или нет; он бы смирился с любым ее решением, лишь бы она вернулась целой и невредимой!
  Но никакой сон, никакое пророчество не могло им открыть не только успех их похода, но даже то, что может их ждать за ближайшим поворотом.
  
  Псоглавцы, хоть и быстро передвигались по лабиринтам пещерного города, находя дорогу без всяких чертежей, одним звериным чутьем, но не могли перемещаться мгновенно, как их Хозяева. А потому они тащили в носилках раненую Куару целых четыре для туда, куда им было велено. За это время пленница совсем расхворалась: рана ее воспалилась, нога распухла, поднялся страшный жар. Поначалу она еще осознавала происходящее, но, открыв глаза, видела вокруг все тех же волосатых чудовищ с песьими головами, слышала только хриплый лай и цокот когтей по камням. И снова впадала в забытье, длившееся все дольше. Поначалу сквозь него еще ощущалась боль и тряска в неумелых лапах носильщиков, но скоро сознание совсем покинуло ее.
  А псоглавцам приходилось спешить. Они видели, что пленница умирает, но сами не могли ничего сделать, у их народа врачебное искусство было не в чести. Свои больные и тяжело раненые либо умирали сами по себе, либо выздоравливали без всякой помощи. И теперь, глядя на беспомощную Куару, некоторые уже скалили зубы, мечтая съесть ее, когда умрет. Но поторопить эту возможность никто не решился: очень уж суровые указания им были даны на сей счет.
  Когда девушку внесли в чертоги Гаррана, тот пришел в ярость, увидев ее состояние. Псоглавцы попятились с испуганным подвыванием, но Жрец-Воин успел обрушить меч на ближайших из них.
  - Гнусные мясники, выродки, вы не псы, а свиньи Погибшей Земли! - выкрикнул Гарран, ожесточенно рубя всех, кто не успел спастись бегством.
  Когда визг и скулеж уцелевших стихли вдалеке, он преспокойно отвернулся от изрубленных тел. Из закоулков вышли горные духи - сгорбленные карлики, живущие в пещерах испокон веков, как домовые в жилищах людей, - и принялись убирать трупы.
  Осторожно подняв на руки девушку, исхудавшую за время болезни, Гарран уложил ее на свою постель. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, как ей плохо. Кожа была горячей и липкой от пота, сердце еле билось. На раненой ноге, кое-как перевязанной лоскутом тряпки, присохшим к телу, горели зловещие багровые полосы.
  Гарран приказал духам принести воды и лекарства. Он не был Жрецом-Целителем, однако, как и все его собратья, знал многое, помимо того, чем занимался обычно. Сейчас он вспомнил все, что видел на протяжении всех своих жизней после того, как заканчивались его битвы. Приходилось рассчитывать на себя одного, потому что никто не должен был узнать о присутствии здесь Куары. Хорошо еще, что горные духи не могут предать хозяина своего жилища, а пустолайкам-псоглавцам никто не поверит. Коатл ни в коем случае не должен был узнать о пленнице.
  И вот, Гарран сам снял с воительницы горскую бурку, затем и доспех из плотной кожи. Полюбовался на миг: она и сейчас была еще хороша, несмотря на свое плачевное состояние. Смуглая и гибкая, обманчиво хрупкая, но он успел уже убедиться, что она и телом, и духом сильнее многих мужчин. Коснулся на миг ложбинки меж маленьких упругих грудей, под которой лихорадочно билось сердце.
  Он долго занимался ее раной: промывал и очищал ее, пока не показалась здоровая плоть, затем перевязал рану полотном, пропитанным обеззараживающим средством. Свои-то варварские лекари могли бы разве что прижечь рану каленым железом. Потом он вымыл больную, уже не задумываясь о ее наготе. Напоил лечебным отваром. Когда все закончилось, Гарран чувствовал себя уставшим больше, чем за десяток сражений. Он и не помнил, когда, в какой жизни ему случалось не убивать, а исцелять. Да и было ли такое когда-нибудь? Но теперь ему приятно было заботиться о своей пленнице.
  Так в жизнь сурового Жреца-Воина вошло нечто новое, чего ни в коем случае не одобрили бы собратья по ордену.
  Проснувшись, Куара не сразу поняла, где находится. Это место не похоже было ни на родную саклю в горах, ни на бревенчатые стены терема в Приморье. Сколько мог окинуть глаз - один сплошной камень, да не кладка, а монолитные стены, едва обработанные и ничем не украшенные. Зато ложе ее оказалось неожиданно мягким, и горянка разглядела, что лежит на настоящей широкой кровати, а матрас и подушки ее, судя по мягкости, набиты были нежнейшим пухом. На такой роскоши ей вовек не приходилось спать, и воительница окончательно распахнула глаза.
  Теперь она разглядела, что кое-какие украшения в этих покоях все же были. На вбитых в стену крюках висело оружие и доспехи самых разных форм, частью еще из меди или бронзы, щиты с неизвестными эмблемами, шлемы странной формы. Были также свидетельства доблести иного рода: рога и целые головы разных зверей. Шкура льва с сохранившимися когтями - судя по ней, тот лев был размером с хорошего быка, хотя желтая грива едва топорщилась на загривке. И огромный череп медведя, раза в три больше обычного. Чешуйчатая лапа какой-то твари, растопырившая когти размером с хороший серп каждый. А, подняв глаза, Куара обнаружила прямо над своей головой отлично выделанную голову исполинского животного, покрытую длинным рыжевато-бурым мехом, с длиннейшим носом и огромными загнутыми клыками! Не иначе как голова самого Индрика-зверя, царя всех четвероногих тварей, басни о котором рассказывали приморяне.
  Куара попыталась приподняться, но боль снова пронзила бедро, хотя, пока лежала, она совсем ее не ощущала. Поморщившись, девушка откинулась на подушки. И тут заметила, что на ней надета рубашка из тонкого льна, какой она точно не носила. Кто же ее переодел? И где все-таки она оказалась?
  Ответа долго ждать не пришлось. Дверной проем закрыла могучая фигура черноволосого воина, и, узнав его, горянка потянулась было к отсутствующей сабле.
  - Ты! - выдохнула она с ненавистью. - Зачем ты приволок меня в свою крысиную нору, подлец? Зачем?!
  Она поднялась на кровати, не чувствуя, как еще не зажившая рана пульсирует болью, стала озираться по сторонам, ища какого-нибудь средства для самозащиты. О, если бы у нее хватило сил швырнуть в него голову Индрика-зверя!..
  - Тише, Куара! - не обращая внимания на его брань, Гарран подхватил ее под руки и уложил обратно на постель. - Ты скоро сможешь встать, но пока еще рано. Ведь копье вонзилось до самой кости. Чуть не осталась без ноги, а то и хуже...
  Девушка, тщетно пытавшаяся сопротивляться хватке его рук, удивленно замерла, услышав эти слова.
  - Ты... вылечил мою рану? Ты сам заботился обо мне? - в голосе не слышалось радости.
  Гарран тяжело вздохнул.
  - Я умею лучше наносить раны, чем лечить их, Куара. Но ты скоро будешь совсем здорова.
  Она сидела среди подушек, настороженно глядя на него, как будто Жрец был хищником, готовым броситься в любой момент. При мысли, что он видел ее обнаженной, а может, и сам раздевал ее, раненой воительнице становилось жарко и стыдно.
  - И что еще ты делал, пока я была без сознания? - все-таки не смогла она промолчать.
  - Мыл, перевязывал и одевал тебя, конечно! - отвечал Гарран резко, с прорвавшимся раздражением. - Чего еще ты ждала, женщина? Я, может быть, и враг вам, но я же не извращенец какой, чтобы накинуться на полутруп, измазанный кровью и гноем! Честно сказать, я ждал от тебя лучшей благодарности! - он отошел от нее, сел в каменное кресло и отвернулся.
  Воительница прикусила язык, сознавая, что и вправду говорила с ним невежливо. Ведь, если он говорил правду - а это так, она уже убедилась по ощущениям, что рана вправду заживает, и лихорадка прошла, - то она обязана ему жизнью. Да и хватка его рук была крепкой и грубой, но не жестокой. И пахло от него, как от настоящего мужчины: ветром, дымом и дубленой кожей. Она ни за что бы не доверилась мягкорукому горожанину, натирающемуся благовониями. Гарран был, во всяком случае, воином. Следовало признать, ей встретился исключительно любезный враг, да и не ей одной. Кстати, оглянувшись, она не увидела в комнате другой постели, кроме той, на которой лежала сама.
  - Гарран, - тихо позвала она, но тот не обернулся. - Прости меня. Я благодарна тебе. И за исцеление, и за то, что ты пощадил нас, когда мог убить. Прости. Я была несправедлива. Я вижу, ты уступил мне свою кровать...
  Он обернулся к ней, надменный и мрачный, как обычно. Указал на каменный пол.
  - Настоящий воин отлично выспится и на своем плаще... Так и быть, прощаю тебе. Но запомни: тебе нельзя покидать моих покоев. Никто не знает, что ты здесь. Коатл сперва хотел просто избавиться от вас, как от кусачих собак, но теперь он жаждет мести. Вы убили его сына, наследника его силы. Ты бы как раз пригодилась ему, чтобы отомстить или захватить других с твоей помощью.
  - Понятно, - вздохнула девушка, не испытывая никакого сожаления о гибели Зоара. - А где теперь...
  Ей очень хотелось узнать о своих спутниках, но она смолкла, вспомнив, что разговаривает все-таки с врагом. Впрочем, Гарран тут же ответил на ее невысказанный вопрос:
  - Я не видел их больше. Коатл не советуется со мной об их судьбе. Но они живы, иначе бы он уже возвестил об этом всем. Никогда не думал, что простые люди смогут зайти так далеко.
  - Почему ты не убил нас в том бою?
  Он усмехнулся.
  - Ты разве еще не поняла, Куара? Ты нужна мне живой! А гибели своих друзей ты никогда бы не простила мне, верно? Но, если честно, я и сам не желал им смерти. Нет, в бою приходится убивать и без желания, но я увидел мужественных людей, достойных жить. Мы много говорим о том, как сделать лучше жизнь людей, по-моему же, не принесет пользы, если убивать лучших и оставлять в живых трусов. Если твоим спутникам суждено погибнуть, я в этом участвовать не стану.
  Слушая его, Куара вновь вспоминала, каким он был в бою - один против четверых, открыв свое тело вражескому оружию.
  - Значит, ты из-за нас поссорился с другими Жрецами? - спросила она.
  Гарран пожал плечами, но не утвердительно, а неопределенно.
  - У нас испокон веков одна цель. Но методы у каждого свои, и какими средствами достигать цели, каждый решает сам. Мое средство - меч...
  - Это намного честнее, чем интрига, лесть или яд, - решительно произнесла Куара.
  - Ты понимаешь это! Ты и вправду непохожа на других женщин - они почему-то считают меч более жестоким, видимо, потому что он проливает кровь зримым образом. Но ведь от него легче и защититься, - Жрец-Воин не скрывал радости от ее понимания.
  Куара внимательно взглянула на собеседника, сидевшего теперь вполоборота.
  - Я видела тебя в бою. Видно было, что ты страстно любишь сражаться.
  Но черные брови Гаррана сошлись одной линией, и на лицо наползла темная тень.
  - Не знаю. Когда-то и впрямь любил. Тогда я был молод, и мы, двенадцать Жрецов, только заключили союз. Мир в то время был дик и неустроен, и в нем столько предстояло сделать! Я бился с опасными животными и свирепыми людьми, и радовался, совершенствуя свое умение во многих битвах, - он указал на висевшие на стенах доспехи. - Это тогда я добыл большую их часть. Не здесь, конечно. Здесь мы поселились не больше двух наших жизней назад.
  - Расскажи, как ты добыл их! - вырвалось у Куары, давно уже завороженно глядевшей на эти необыкновенные вещи.
  Гарран внутренне возликовал, преисполняясь надежды. Рассказывать истории ему было куда сложнее, чем сражаться, но ради Куары он готов был и на такое.
  - Это вот - лапа хищного ящера, что водились раньше в лесах дальнего юга. Я отрубил ему эту лапу, но он еще успел распороть мне грудь, прежде чем сбежал и издох в своей берлоге, - он усмехнулся в ответ на невысказанный вопрос девушки: - Да, я тоже погиб тогда... Пришлось ждать много лет, прежде чем я мог восстановиться в подходящем теле, потому что у меня не осталось сына. А вот это - дубина вождя варваров-людоедов, из страны людей с черной кожей. Мне никогда после не приходилось бороться с людьми сильнее него. Бронзовый меч с кровавой яшмой принадлежал мятежнику Иратху, поссорившемуся с Коатлом. Об Иратхе теперь никто не помнит, кроме нас. Сам Кратий не вписал его имя в свои летописи. Хотя, между прочим, часть его сообщников все-таки отделились и ушли в горы, назвавшись сперва хелленами, затем агайцами. Впрочем, со временем мы нашли подход и к ним, так что в конечном-то итоге победа осталась за нами.
  Хотя Жрец-Воин и вправду не был хорошим рассказчиком, но, как и все они, создавал для своей собеседницы образы, даже не собираясь лгать или преувеличивать свои заслуги. И Куара, слушая его, как будто сама попадала в легендарное прошлое мира, сама вместе с ним переживала необыкновенные приключения, сталкивалась со страшными врагами и была свидетельницей невероятных подвигов. Порой она что-то уточняла, требовала подробностей, если ей казалось, что Гарран рассказывает слишком коротко. И все это он пережил сам! Пусть не в своем нынешнем теле, но его душа и его память, а что тогда может значить тело? Она еще не знала, что думать теперь о своем спасителе, но он вызывал у нее восхищение, как горячий боевой конь, стремительный ловчий сокол, разящая стрела и меч, приносящий победу...
  - С тех пор прошло множество наших жизней. Мы и люди под нашим руководством многое смогли совершить, - так закончил свою речь Гарран. - Коатл дал людям законы. Медер - великие царства. Кратий - историю и свободу. А я... Я добился, о чем мечтал - сделался величайшим воином на свете. И понял, что был гораздо счастливее, когда мы еще только мечтали, боролись, преодолевали... Честно говоря, мне кажется, что и большинство из нас чувствуют так же, хоть и ни за что не скажут. У нас не очень-то принято открывать мысли друг перед другом. Даже не знаю, зачем я говорю об этом тебе, - он криво усмехнулся. - Думаю, это потому что ты меня не выдашь.
  - Не выдам, - заверила его Куара. - Но что же нам делать теперь? Если ваш Коатл жаждет мести, то на это еще больше причин у нас. Где теперь Влада, дочь Борнаха, княгиня приморская?
  - Ей-то ничего не грозит, она своя среди Двенадцати, - возразил Гарран. - А вот тебя, если попадешься, даже я не смогу спасти. Сейчас мне пора на совещание к Коатлу. Когда вернусь, поговорим. А до тех пор сиди тихо!
  Когда он вышел и запер за собой дверь, Куара взмолилась горячим шепотом:
  - Великий Уашхо, Бог Неба, научи меня, что делать! Любить или ненавидеть его, прижать к сердцу или пронзить ножом?
  Но, когда Гарран вернулся, она продолжила с ним разговор об его прошлом. Ведь о столь захватывающих приключениях не мог поведать больше никто на свете!
  Глава 18. Искушение
  Перед залом, помеченным на чертеже загадочной птицей, ненадолго остановились. Кольцо-змея на руке князя Ростислава сверкало, переливалось алыми огнями, и он не знал, о чем то предупреждает. Однако же оттуда не доносилось никакого шума. Да и окольные пути, судя по чертежу, были не менее опасны: один опускался резко вглубь земли, там разверзалась настоящая пропасть, второй же был настолько запутан, что и чертеж не очень-то помогал разобраться в сложном хитросплетении ходов, коридоров и пещер. И решено было идти вперед.
  Новая пещера была велика - почти так же велика, как и оставшееся позади царство Зимы. Но, в отличие от той, в лицо путникам с первого же шага ударило жаром, словно в самый знойный летний день. И свет был не такой, как повсюду - яркий, почти слепящий, точно и впрямь жаркое летнее солнце каким-то чудом проникло под каменную крышу. Однако то, что путники увидели в этом свете, поразило их так, что больше они уже ничего не замечали.
  Весь пол был устлан золотыми монетами, так, что нигде не разглядеть под ними и краешка каменного пола. Они сверкали царственной золотой чеканкой, громоздились кучами, будто овощи в погребе, звенели под ногами, став ребром. А дальше, поверх золотых куч, лежали разные драгоценные изделия. Тут были короны неведомых царей, самых разных форм, усыпанные драгоценными каменьями. Перстни и браслеты, ожерелья и серьги - за любую из этих драгоценностей отдала бы десять лет жизни любая гордая красавица. Были и вещи, более достойные мужского внимания: пояса с драгоценными пряжками, мечи, инкрустированные драгоценными каменьями и цветными эмалями, представлявшими целые картины в миниатюре. Драгоценные львы и драконы, орлы и быки, диковинные цветы и небесные звезды, заключенные в рукояти мечей! А рядом с ними - укрепленные на железных болванках доспехи, шлемы и щиты, тоже богато украшенные, выложенные целыми пластинами золота, яхонтами и смарагдами.
  - Ничего себе! Это кому же не жаль надевать в бой такую красоту? - присвистнул Ярец, вертя в руках шлем в виде головы неизвестного зверя, с оскаленной кошачьей мордой, сверкающей рубиновыми глазами.
  - Да: ни у кого из моих родичей не бывало таких драгоценных вещей. Вот они - сокровища Погибшей Земли, - согласился Ростислав, вспоминая, как ему рассказывала о них Влада. Какие же тайны скрывались в этих подземных лабиринтах, если такое богатство - еще наименее опасная из них, которую можно сообщить безбоязненно?!
  Его отряд рассыпался по всему залу. Воины разглядывали сокровища, перебирали их, как песок на речном берегу, изучали, не отводя глаз. Будто какая-то незримая сила притягивала их. Время исчезло, не думалось ни о продолжении пути, ни о его цели. Как зачарованные, любовались они небрежно сваленными вдоль стены драгоценными каменьями всех цветов радуги. Кроваво-красные рубины, солнечный янтарь, золотистые и голубые топазы, травянистые смарагды, тяжелая холодная бирюза, звездчатые сапфиры, загадочные лиловые аметисты, жемчуг всех цветов и размеров - и все это искрилось, переливалось всеми гранями при ярком свете.
  - Почему здесь нет пыли? Кажется, будто это все сложили только вчера? - удивился Остророг, взвешивая на руке женское украшение - тонкий золотой головной обруч, украшенный на висках длинными подвесками жемчугом и сапфирами. Если взять с собой - не надо бояться, что не найдется девушки, желающей пойти замуж за него, изуродованного. Многие согласятся, да и какие родители откажутся от такого вена?! Но все-таки, парень не решался так сразу прибрать к рукам сокровище.
  - Колдовство же! Уж наверное, от пыли-то пещерники могли защитить свое богатство! - хмуро бросил Кремень, не менее жадно разглядывая лежавшее перед ним рукотворное чудо. Что, если бы в казне Белгорода Приморского лежала бы хоть десятая доля этих сокровищ! Да столько отродясь не бывало и в куда более богатых княжествах - Червлянске, Турове, Дедославле. А может, и нигде на свете.
  Да и никто из путников не мог здесь остаться равнодушен. Разве что Пепел взглянул на сокровища глазами-омутами, да и остался стоять, как был, скрестив руки на груди и качая головой в такт своим мыслям. Лешему ни к чему были золото и драгоценности, как они не нужны дубу и березе, кусту шиповника и капле росы на травинке, оленю и рыси. Но всякий, в ком хотя бы наполовину кипели людские страсти, хоть на время, но забыл здесь обо всем на свете. Даже Ратмир был будто заворожен. Тихонько подвывая от радости, хоть и в человеческом облике, он скатился по груде золотых монет, точно мальчишка по ледяной горке, и, въехав ногами в самую гущу самоцветных каменьев, принялся перебирать их, любуясь игрой оттенков.
  - Пожалуй, я возьму несколько и покажу стае! Они блестят ярче наших глаз. Сам Коловул не видал таких! - с этими словами молодой волкодлак положил несколько самых крупных камней в свою кожаную сумку.
  Но в тот же миг самая высокая груда золота за его спиной взорвалась и разлетелась по всему залу. Над ней взметнулась огромная голова, вся в чешуе, такого цвета, как раскаленный добела металл в кузнечном горне. Длинная и плоская, такой величины, что могла бы разом проглотить быка. Следующим рывком чудовище освободило из золотого плена свое длинное тело, огромное и в то же время непостижимо стройное и гибкое. Исполинские, как паруса, крылья взметнули над головами путников горячий ветер. Дерзкого Ратмира вместе с теми, кто был рядом, смело, будто вихрем...
  ...И как раз вовремя: в следующий миг поток обжигающего пламени пролетел над их головами, сплавляя в одно бесформенную массу золото и самоцветы.
  - Дракон! - непонятно, кто именно это выкрикнул: вопль ужаса и отчаяния вырвался в то мгновение у всех. - Помогите нам, милостивые Боги!
  И им было от чего придти в ужас. Дракон теперь поднялся на свои страшные когтистые лапы и горделиво поднял голову, красуясь перед пришельцами. Его золотые, с вертикальными зрачками, глаза горели ярче золотых монет.
  - Что же вы, несчастные, не слушали в детстве страшных сказаний? - голос у величественного дракона оказался неожиданно обыкновенным, вполне человеческим и даже не особенно звучным. - Не знаете, что у сокровищ всегда есть хозяин? А я и есть подлинный хозяин всех сокровищ, вся их притягательная сила - от меня, и людская алчность питает меня!
  Новый огненный росчерк пролетел над самой головой князя Ростислава, опалив ему волосы, и окутал копотью потолок пещеры. Князь понял, что дракон играет с ними, как кошка с мышью, не спешит расправиться сразу. Сделав знак своим воинам отступить, попытался отвлечь внимание чудовища, усилием воли заставляя себя оставаться на месте.
  - Мы не за сокровищами сюда пришли, государь дракон. Позволь нам уйти, и я клянусь всеми Богами, что никто из нас сюда больше не придет.
  В ответ дракон хлестнул мощным шипастым хвостом, взметнув звенящий ворох золота пополам с каменной крошкой.
  - Но вы же остановились здесь! Я видел ваши сердца. Если бы вы избежали искушения золотом, ушли бы свободно, а так... Нет, здесь тоже не скроетесь! - эти слова относились к воинам, пытавшимся отступить тем же путем, каким вошли. Еще одна кинжальная струя драконьего огня сорвала с потолка крупную глыбу, и та с грохотом обрушилась, закрывая выход.
  "Теперь - только вперед!" - первым решил Эреджиб Черный Беркут и стал рядом с Ростиславом, схватив копье. Тут же выстроились вокруг них и другие приморские воины с копьями наперевес. Вытянул вперед узловатые руки и Леший. Примчался, азартно щелкая зубами, Ратмир.
  Дракон расхохотался в ответ. То привставал на лапах, то снова опадал, хлеща себя хвостом по бокам. И вместе со смехом из его пасти разлетались брызги дымного пламени.
  - Ха-ха! А погрознее оружия не могли найти? Я ведь все-таки... ха-ха... вам не тур и не вепрь, вряд ли ваши копья мне повредят!
  Первым метнул копье Волосожар: видно, не выдержали нервы. Копье тут же раскалилось добела и исчезло в огне, а сам воин вскрикнул и покатился по колючему золоту: ему сильно обожгло плечо и грудь.
  Тогда вперед бросился Ратмир. Драконье пламя затрещало на его шерсти, но этого было мало, чтобы устрашить оборотня. Одним огромным прыжком он взлетел на шею ящеру и принялся раздирать крепкие чешуйчатые пластины, попрочнее иной брони.
  Дракон и поверить не мог, как это на него решилось напасть существо меньше его пасти. Он замотал головой, затряс всем телом, пытаясь стряхнуть с себя оборотня. Но тот, вцепившись всеми четырьмя лапами, держался, как кошка, одновременно продолжая терзать врага зубами. Правда, чешуя дракона была очень прочной, и нанести ему смертельной раны оборотень не мог. Но уж старался изо всех сил, заодно отвлекая мечущегося от боли ящера от своих товарищей.
  Те не теряли времени даром. Сразу пять копий вонзились в шею и в грудь дракону, ища уязвимые места. Огненное дыхание заклокотало в чешуйчатой груди и захлебнулось кровавыми пузырями. Однако дракон был чудовищно живуч. Извиваясь, как меняющая кожу змея, он ударил лапой, и Ростислав с Кремнем и Остророгом едва успели уйти из-под удара. К тому же, они остались без копий, застрявших в теле дракона, а с мечами и стрелами нечего было надеяться убить его.
  Но, как только дракон лишился самого страшного оружия - огненного дыхания, в битву вступил Пепел. Увернувшись от удара хлещущего хвоста, он вцепился обеими руками в этот живой кнут и потянул на себя. Драконья чешуя решала руки, точно пилой, все мышцы длинного тела ящера напряглись, пытаясь сбросить нового врага. Человеку не выдержать бы и нескольких мгновений "перетягивания каната" с драконом. А вот Леший держался, пыхтел, как медведь, напрягал изо всех сил руки, жилистые, точно узловатые древесные корни, но не отпускал.
  Люди глядели на эту невероятную битву во все глаза, но сами не могли ничего сделать. Копье уцелело лишь у Эреджиба, да и тот вряд ли смог бы приблизиться к бешено мечущемуся дракону.
  Но горцу пришла в голову иная мысль. Взглянув на стену, всю закопченную драконьим пламенем, он вскарабкался на скальный выступ, принял из рук приморского князя свое копье. И, выбрав момент, когда драконья голова повернется на окровавленной шее в его сторону, Черный Беркут вонзил копье прямо в огромный пламенеющий глаз. И сам с отчаянным криком прыгнул вниз, изо всех сил стиснул коленями бронированные виски дракона и нажал на копье, вгоняя его дальше, сквозь глаз дракона в его череп. Копье шло долго, и все это время Эреджиб, Пепел, Ратмир цеплялись что было сил, потому что судороги раненого дракона швыряли их, как при землетрясении. Наконец, хрустнула кость. Тогда хас разжал руки и отскочил прочь, чтобы не быть придавленным издыхающей тушей. Вслед за ним к остальным присоединились и Ратмир с Пеплом. Все трое дрожали от предельного напряжения.
  Вот тело умирающего дракона дрогнуло и начало меняться. Скоро среди груд спекшегося золота, залитого черной дымящейся кровью, лежал человек со все еще торчащим в глазу копьем. Самый обычный человек, ничем не примечательной внешности, просто одетый. Но он открыл уцелевший глаз - тот по-прежнему был драконьим: ярко-золотой, с вертикальным зрачком.
  - Чего вы добились, глупцы? - оскалился он. - Да, вы убили мое тело, но я же не навсегда умираю. Моя душа и моя память скоро оживут в других... А вот вы...
  - Ты - один из Жрецов? - спросил Ростислав.
  - Я - Иссат, повелитель земных богатств, - медленно проговорил человек-дракон. - Я предложил золото, как мерило всех земных благ, как величайшую ценность на свете. И вашими копьями меня не победить. Сперва осознайте... - он хрипло засмеялся, вытянулся и затих. И тут же пламя вспыхнуло в ране бывшего дракона, окутало его тело и в считанные мгновения испепелило полностью.
  Все смолкло, и они остались одни среди груд сокровищ. Те частично были оплавлены драконьим пламенем или почернели от крови. Но их было так много, что ущерб потерпела лишь малая часть, основная же продолжала сверкать всеми цветами радуги, невольно притягивая восхищенный взор. И, когда путники немного отдохнули и перевязали раны, полученные в битве с драконом, лежавшие вокруг драгоценности вновь стали привлекать их внимание.
  - Я думаю, мы ведь заслужили небольшое вознаграждение за все пережитое? Шутка ли: самого Змея Горыныча победили, - полуутвердительно поинтересовался Ярец у князя.
  Тот охотно кивнул гордым собой победителям. Кто же мешает воинам брать честно завоеванную добычу? Если бы какой князь и попробовал запретить, долго не удержался бы. Тем более, когда добыча так богата!
  В этот момент он совсем забыл о загадочном предупреждении Жреца-дракона, да еще высказанном столь туманным языком.
  - Берите, сколько сможете унести! Только не перегружайте воинов: нам еще идти вперед.
  Сам Ростислав выбрал для Влады легкое жемчужное ожерелье, затем - изящные серебряные серьги голубыми топазами и такие же браслеты, представив себе, как красивые камни чудесно пойдут к ее глазам. Затем, отобрав еще несколько понравившихся вещий, взвесил на руке чашу. Тяжелую, золотую, на массивной граненой ножке, украшенную замысловатой резьбой понизу и алыми яхонтами по краю, на гладкой золотой ленте, с ручками в виде змей. Подумав, уложил и ее в свою походную сумку. Сам он пить из золотой чаши вряд ли захочет, ему незачем тешить тщеславие: он - воин, и знает, что иной раз глоток теплой воды из кожаного бурдюка дороже изысканных вин. А вот, если понадобиться, отдариться ею от кого-нибудь из родичей - в самый раз. Уж наверное, ни у князя Келагаста, ни у Градислава Всеволодичей нет такой драгоценной чаши. Может быть, она принадлежала какому-нибудь царю Погибшей Земли или Верховному Жрецу...
  Эта мысль навела Ростислава на новый лад. Он оглядел сокровищницу блестящими глазами, проговорил странно дрогнувшим голосом:
  - Князь, которому известна тайна этого подземелья, станет самым богатым на свете! Жаль, что нас так мало, и унести мы сможем немного. Но я пришлю сюда войско, и в Приморье потекут золотые реки! Золото принесет нам и почет, и уважение соседей.
  Воины, вполне одобрявшие желание князя, набивали вьюки сокровищами. Хватали сперва одно, затем откладывали, брались за то, что легче было утащить, вытряхивали сумы, уплотняли уже сложенные драгоценности, чтобы втиснуть еще хоть немного. Глаза у всех горели от жадности, руки дрожали.
  Услышав слово князя, Кремень неожиданно поклонился ему в пояс, как будто тот и впрямь уже сделался могущественным и богатым властелином, поднял Приморье над всеми землями на золотых столбах.
  - Слава Перуну! Одумался, княже! - воскликнул он с облегчением. - Вот теперь, верю, отстоим Приморье! С таким богатством можно и всех соседей на золотом поводу держать, и город выстроить еще краше прежнего, и стены возвести такие, что даже тот Змей Горыныч не разрушит.
  Но Ростислав обернулся к приморянину с таким лицом, что тот сразу отшатнулся и смолк.
  - Полегче, Кремень! Вернемся мы домой в свой черед, а пока что идем дальше. Ты что, думаешь, я уже и о жене забыл ради золота? Или вот Эреджиб - о своей сестре названой, Куаре?
  Черный Беркут, выбравший себе долю сокровищ, сразу оказался рядом с побратимом, всем своим видом выражая поддержку.
  Кремень окинул невидящим взглядом то одного, то другого.
  - Эх, понятно все!.. Пусть, значит, захватят Приморье, свободных горожан обратят в холопов, посады сожгут, все нажитое по ветру пустят, да? Тебе что, князь: ты не на нашей земле родился. А у меня вся душа изныла: неужто все так, как я видел во сне? Невмоготу идти дальше, отпустил бы домой. Там хотя бы общую судьбу разделить...
  - Отпустить? - вкрадчиво переспросил Ростислав. - Изволь, отпущу. А дальше-то что? Как без чертежа найдешь обратный путь? Не заблудишься в пещерах?
  Воин сник, согнув широкие плечи. Он и впрямь забыл впопыхах, что выбраться из подземелий, не имея чертежа, будет едва ли легче, чем дойти сюда. Запомнить все хитросплетение подземных ходов мог разве что живущий здесь постоянно.
  В это время Волосожар с Остророгом затеяли драку, одержимые гораздо более прозаической страстью - жадностью к золоту. Они вцепились в одну и ту же понравившуюся вещь, выдергивали ее друг у друга и тянули, пока не смяли крепкими пальцами мягкое золото. Даже не заметив этого, сцепились в драке и покатились по груде золота, как коты с крыши.
  - Гони его в шею, княже! Перерисуй ему чертеж, и пусть бежит домой, олух косомордый! - кричал Волосожар, зажав под локтем голову противника.
  - Ему перерисуй, и прогони, гада рыжего! - вопил Остророг, что было сил брыкая того коленями. Прежде всегда тихий приморянин ни за что бы не подрался со старшим по званию, однако в драконьей пещере все сделались непохожи на себя.
  - А ну, молчать! - заорал на обоих князь Ростислав. Голос у него был сильный: умел перекрикивать и шум сражения, и судное вече на площади. И теперь оба воина отпрянули друг от друга, все в синяках и ссадинах, удивленно моргая глазами.
  - Так что, теперь вы здесь князья? Вам решать, кого выгнать? - осведомился Ростислав, чья рука сама тянулась к мечу. - Да, чертеж всего один, поэтому, хотите или нет, придется идти дальше вместе.
  - Мог бы и сделать каждому копию! А то жизнью рискуем все, а дорогу знаешь ты один, - упрекнул князя Ярец, друг детства. Ярец, с которым мальчишками учились плавать и ездить верхом, вместе стреляли из лука перепелов и рубились деревянными мечами!
  - А ты что, тоже собрался домой? - подозрительно обернулся к нему Ростислав. - Я никого не держу. Если кто уйдет, мне все равно, что с вами будет. Но чертеж вы получите через мой труп!
  В эту минуту князю все казалось возможным. Он допускал, что взбунтовавшиеся воины нападут на него, чтобы забрать чертеж, и выхватил меч, готовясь защищаться, если потребуется. Но сам не двигался, ожидая, кто не выдержит первым. Остальные застыли тоже, будто каменные изваяния воинов, стоящие по колено в золоте. Всем казалось: стоит кому-нибудь шевельнуться - и произойдет нечто ужасное, чего впредь будет уже никакими силами не исправить. У всех мурашки бежали по коже, и каждый сторожил другого взглядом, как опасного зверя в лесу.
  Разве что Ратмир и Пепел глядели со стороны на ссору меж людьми. Оборотень только удивлялся. Разумеется, меж его сородичами порой вспыхивали ссоры из-за добытого зверя или из-за чести, из-за благосклонности какой-нибудь красавицы-волчицы (да и сами волчицы, к слову, меж собой соревновались не реже мужчин). Иногда, если даже вожаку не удавалось их рассудить, заканчивались ссоры смертью или изгнанием, ибо оборотни не признавали виры за причиненный ущерб. Но чтобы ссориться из-за блестящего металла да из-за красивых, но несъедобных камней - такого у них отродясь не водилось. Не говоря уж о том, чтобы ссориться, когда опасная охота еще не закончена! Волкодлак даже взвыл, привлекая к себе внимание, но ослепленные жадностью и злобой люди, кажется, его не услышали.
  Что до Пепла, то он, приняв столь деятельное участие в победе над драконом, по окончании ее вновь впал в привычную апатию, и теперь стоял равнодушно, не заботясь, кто кого переспорит. Но вдруг ему так ярко привиделись пышные кроны того, прежнего, еще не заколдованного леса, вкус и аромат мокрой земли после дождя, шелест ветра в траве. Леший отер слезы с глаз. До него долетел даже терпкий аромат речной мяты, заливистая трель соловья. Он снова решился открыть глаза. Да, сомнений быть не могло: в этом ослепительном свете над грудами золота для него вновь вставал потерянный лес!
  И тогда Леший услышал мысленно обращавшийся к нему голос. Определенно женский, но ничем не напоминавший голос Наджары, так тихо и печально он звучал:
  "Помоги мне, брат мой! Позволь через тебя образумить их!"
  Пепел вздрогнул, ничего не понимая. Так же мысленно обратился к ней:
  "Кто ты такая? Я уже раз поверил одной из вас, и не хочу ошибиться снова".
  "Я - Влада, жена князя Ростислава. К сожалению, я не могу мысленно перемещаться в лабиринте, это по силам лишь его хозяевам. А одной мне не дотянуться до всех. Помоги той, что, как и ты, мечтает вернуться в свой лес!"
  И Пепел шагнул навстречу людям, стал между удивленными Ростиславом и Ярцем, отодвинув обоих. И заговорил, но не своим голосом, а тем, интонации которого сразу же узнали все присутствующие:
  - Мир тебе, светлый князь Ростислав Будимирич! Мир и вам, храбрые витязи! Вижу, заплутали маленько? - проговорил голос без злости, но с заметным сожалением.
  - Влада! - воскликнул князь, проводя рукой по глазам: не мог поверить, что перед ним по-прежнему стоит Пепел, говорящий голосом его жены. - Влада, где же ты?!
  - Я здесь. Я и наш сын, и ты нас найдешь, если не позволишь себя сбить с пути. У меня мало времени. Уходите отсюда скорей. Возьмите с собой, что уже собрал, но не больше. Золото - ценная вещь в мире людей, но им не заменить пищу и воду в походе, - эти слова относились к Волосожару и Остророгу, которые перед тем вытряхнули было все необходимое из сумок, чтобы набить побольше сокровищ.
  Оба переглянулись, будто очнувшись от дурного сна.
  - А ведь и вправду! Что это нашло на нас?
  - Жадность к золоту. Иссат ведь говорил вам. Легче бывает победить огнедышащего дракона вовне, чем в себе самом, - проговорил Пепел голосом Влады. Затем повернулся к безучастно сидевшему Кремню: - И тебе ни к чему отчаиваться, верный сын Приморья. Надейся и верь: наши Боги придут на помощь вовремя.
  - Твоими бы устами мед пить, - вздохнул приморянин.
  - Будьте сами достойны помощи - и Боги не оставят вас, - повторил голос Влады. - Но вы сегодня натворили немало глупостей. Неужто тебе, Черный Беркут, хоть на мгновение золото могло стать дороже твоей сестры, томящейся в плену?
  - Никогда! - с негодованием ответил тот.
  - А вы, дружинники, ради золота чуть не предали своего князя и друга! Много бы счастья вам после принесло это золото, даже если бы выбрались отсюда, бросив его здесь? Хотя, пожалуй, князь, что готов из-за золота рубить своих воинов, лучшего и не заслуживает! - новая едкая насмешка обратилась теперь к самому Ростиславу, стоявшему, как на огне, пристыженно склонив голову.
  - Влада, родная, ведь у нас не дошло до настоящей вражды! - попытался он убедить ее. - Слава Богам, не допустившим нас скрестить оружие! Сам вижу теперь, как мало пользы от золота. Не купишь им ни любви, ни дружбы. Без золота, но с преданной дружиной я захватил Приморье. Так же пусть остается и впредь.
  Не только князю, но и другим воинам в этот момент показалось, что Влада говорит им то, о чем они думали и сами, только забыли, поддавшись жадности, а теперь удивленно и даже с некоторым самодовольством говорили себе: "Вот это да! Ведь это же мои мысли, я сам хотел так сказать, и вот, оказывается, был прав все это время!" Ведунья сумела донести им свою мысль, не внушая ничего против их воли и не вызывая сопротивления. Так что путники покинули сокровищницу, гордясь как своей победой над Жрецом-драконом, так и сделанным выбором.
  Впрочем, немного золота все же захватили с собой. Немного - по меркам сокровищницы Иссата, где такая нехватка едва ли могла быть заметна; но в любом человеческом государстве столько золота и драгоценных камней обогатило бы на всю жизнь кого угодно.
  Никто не оглядывался в сторону покинутой сокровищницы. Замыкал шествие Пепел. Влада давно ушла из его сознания, но ясный образ нового возрожденного леса вдохнул надежду в сердце Лешего-изгоя, и он мечтательно улыбался, переживая заново подаренные ей мгновения. Вот оно, наконец-то, обещанное будущее, а то ведь только и жил воспоминаниями о сгинувшем!
  Но минута слабости все же не прошла им даром. Взглянув на свое обручальное кольцо, Ростислав увидел, что сверкающая змейка погасла, будто остыла, и больше не указывала направление.
  - Я наказан за то, что в какой-то миг забыл о ней ради сокровищ, - прошептал он одними губами, не желая пугать своих спутников. - Ладно, еще посмотрим! Перун не выдаст - свинья не съест...
  Глава 19. Неизвестность
  Не было больше надежды на обручальное кольцо. Не мерцал звездочкой с небес подарок Влады, ничто не указывало больше верного пути блуждающим в пещерном лабиринте путникам. Вся надежда оставалась теперь на чертеж; однако тот показывал расположение пещерных залов и переходов, но не мог уберечь от блужданий в пути.
  Не желая сдаваться, князь Ростислав выбирал наугад пути, казавшиеся ему самыми удобными, рассудив, что те, скорее всего, ведут к жилым пещерам. Им теперь владела бесшабашная удаль, как в юности, когда он был еще княжичем-изгоем, пытавшимся выкроить мечом хоть какое-нибудь владение: "Будь что будет! Перун не выдаст - свинья не съест!" Кому нечего терять, тот способен добиться многого. Но по вечерам, когда приходилось устраиваться на ночлег, Ростислава охватывало отчаяние. Глядя на погасшее кольцо, он мысленно призывал Владу, но все зря. Она не отзывалась, и князю оставалось лишь думать, что случилось с его женой. Вдруг кольцо погасло, потому что Жрецы прервали их связь?!
  Он не сказал о своей потере никому, кроме Эреджиба, но все заметили, что князь теперь выбирает дорогу сам, не советуясь с волшебным кольцом. Заметили также, как сильно он изменился. Впрочем, и все стали немного другими после столкновения в сокровищнице, где отряд едва не перестал существовать.
  На самом деле, с некоторых пор Ростислав мог бы и не выбирать путь. Потому что в той части лабиринта, куда забрел отряд, двигаясь наобум, все ходы стягивались к одному центру, точно паутина. На чертеже это не казалось столь очевидным в хитросплетении коридоров и загадочных обозначений, а между тем, они как раз пришли туда, где их ждали.
  И вот, однажды им преградила дорогу дверь. Каменная, крепкая, но изящно инкрустированная переплетающимися не то лианами, не то змеями из драгоценного металла. Нигде ни ключа, ни засова, чтобы открыть ее.
  Ростислав обернулся, собираясь отправиться другой дорогой. Но в тот же момент у него закружилась голова, каменный пол будто повернулся под ногами, как палуба корабля. Выпрямившись, князь увидел своих спутников, бледных, все еще державшихся за стены. Но ход, которым они пришли сюда, исчез, точно его и не было, и нельзя было ни вернуться, ни свернуть в сторону. Осталась лишь закрытая перед ними дверь.
  - Выломаем? - предложил горячий Волосожар.
  Но князь обернулся к нему, насмешливо скривив губы.
  - Сперва постучимся, как подобает вежливым людям. Может, откроют? Где ты оставил учтивость - дома?
  И Ростислав в самом деле постучал в запертую дверь, ожидая любого ответа. Что угодно могло появиться с той стороны. Но такого привратника все равно трудно было представить. Одна из металлических змей на двери вдруг ожила, свернулась в клубок и, угрожающе подняв голову, проговорила томным голосом:
  - Без этого в мире не будет жизни, но оно пребывает в зримом виде лишь половину времени. Оно присутствует всюду, но не все одинаково рады ему. На полудне люди стонут под его ласками, а на полуночи бьют в бубны, встречая его.
  Путники запереглядывались, не зная, что думать.
  - Это что - заклинание? Она колдует? - предположил Ярец.
  - Думаю, это загадка, - вполголоса ответил Эреджиб. - Дверь откроется, только если мы отгадаем ее. Но я мало что понял. Откуда нам знать, как себя ведут на дальнем полудне и полуночи?
  - То-то и оно, - злорадно засмеялась змея на двери. - Что, вам, невеждам, ничего не знающим за пределами своего клочка земли, делать в обители мудрости?
  - А повторить ты можешь? - жалобно попросил Остророг, будто теленок замычал. Кое-кто из товарищей даже засмеялся.
  Но змея взглянула недобрыми темными глазами, проговорила строго:
  - Я дважды не повторяю, короткомыслящий. Вам всем дан от рождения достаточно большой мозг. Почему бы не поучиться им пользоваться?
  Но путники зря пытались что-нибудь придумать и с тоской глядели на каменную дверь. Нет, такую не вышибить и тараном. Да и удалось бы - как бы не вышло хуже: мало ли что там скрыто еще...
  Но в памяти князя Ростислава ожил сон, в котором он узнал прошлое своего рода, оказывается, также происходящего из Погибшей Земли. С тех пор, особенно во сне или при сильной усталости, заставляющей действовать почти бессознательно, ему иногда являлись воспоминания того человека, по имени Сварт. Постепенно он узнавал его все лучше, будто стена, отгораживающая новую жизнь от прежней, разрушалась. Это было - точно ручеек талой воды промыл себе брешь в прочной земляной насыпи. Вначале тоненький, он уж не остановится, пока не проложит себе путь, не сметет все преграды и не разольется широкой рекой. И вот, сейчас Ростислав припомнил тот жаркий берег, где росли невиданные деревья. Это было далеко на полудне, а его бывшие сородичи собирались идти еще дальше. Туда, где никто не видел снега, где постоянно царит зима, и солнечная колесница так близко к земле, что люди, опаленные ее жаром, в тех краях сделались черными и коричневыми. Нет, хорошо, что он, Сварт, не захотел идти туда, как и многие из людей! Жрецам оказался милее жаркий полдень, а его род выбрал холодную полночь. Так, поколение за поколением, преодолели и степи, и леса. Дошли до самого берега Студеного моря, где большую часть года не бывает солнца...
  - Солнце! - ликующе воскликнул Ростислав в лицо ехидно ухмыляющейся змее. - Это солнце! Оно светит лишь половину времени, а ночи проводит в Исподней Стране. На жарком полудне его боятся, а на полуночи радуются, встречая его. А вы здесь, в пещерах, видно, прячетесь от него, боитесь жить открыто, как положено честным людям!
  Воины приветствовали его отгадку дружным воплем, в который вплелось и пронзительное завывание волкодлака, и громовой хохот Лешего. И тут же дверь нехотя скрипнула и, как всем показалось, втянулась куда-то в стену, прямо вместе со своей обитательницей.
  - Даешь обитель мудрости! - весело воскликнул Ратмир, бросаясь вперед.
  - Ничего не трогать! - сурово предупредил всех князь.
  Но мог бы и не говорить. Его спутники и сами не забыли драконью пещеру, и совсем не хотели, чтобы повторилось что-то подобное. Двигались осторожно, лишь глазами озирали новое помещение, куда довелось попасть.
  Именно "помещение" - здесь почти ничего не осталось от пещерного грота, каковой, вероятно, когда-то был первоначально. Скорее всего, здесь обитал могущественный волшебник или практикующий ученый. Вдоль стен громоздились столы, сундуки, полки до самого потолка, заставленные различными принадлежностями волшебного ремесла. Глиняные и каменные флаконы, очевидно, с какими-то зельями, висевшие тут же пучки сухих растений, чучела змей, жаб и скорпионов. Здесь же лежали пергаменты и свитки какого-то неизвестного материала, похожего на бересту, но еще тоньше, все исписанные мелким, убористым почерком. Стояли приборы совсем уж неизвестного путникам назначения.
  - Тут все полно колдовства, - прошептал Ратмир, внимательно принюхиваясь.
  Здесь росли в огромных горшках под особыми светильниками и настоящие растения, при виде которых оборотень чуть не взвыл.
  - Волчье лыко, омела, болиголов, сон-трава, вороний глаз - все сплошь колдовские, ядовитые травы, - проговорил он, тряся головой, будто уже по ошибке проглотил нечто несъедобное. - Убраться бы нам поскорей, пока не заметили!
  Но их уже заметили. Черные тени клубились под потолком, затеняя крыльями свет, сгущались, выбирая момент, чтобы ударить. И, наконец, упали, как коршуны на цыпленка - огромные темно-бурые твари, похожие на грифов оперением и голыми шеями, но таких исполинских размеров, что в размахе их крыльев могли бы уместиться два рослых человека. Глаза их были налиты кровью, страшные когти и клювы обрушились на путников, словно железные.
  Их спасло лишь то, что все люди носили прочные доспехи, будучи готовы в любой момент отражать вражеское нападение. И все-таки, там, где затупилась бы стрела и соскользнул меч, чудовищные птицы крушили их защиту, точно панцирь морского краба.
  Одна птица обрушилась на грудь Ростиславу, раздирая железный нагрудник, как краюху хлеба. Он выхватил меч, пытаясь отсечь твари крыло, но в это время вторая всей тяжестью обрушилась ему на шлем, ослепляя и оглушая. Князь рухнул на колени и покатился по полу, чудом не выпустив меч. Он продолжал бороться с двумя чудовищными птицами, краем уха слыша в стороне хлопанье крыльев и лязг мечей; значит, и остальным приходилось не лучше.
  Те и впрямь вертелись волчком, уворачиваясь от воздушных ударов. Свистела сабля Эреджиба, с каждым новым ударом отрубая то голову, то крыло очередной птице. Ожесточенно работали мечи приморян, хотя и они не меньше своего князя были изодраны в кровь. Но все продолжали биться, тем, кто падал под натиском врага, помогали подняться.
  Одного лишь Пепла почему-то не касались птицы. Может быть, боялись, после того, как он схватил одну из них своими загребущими руками и без труда свернул ей шею. Зато Ратмир выл и извивался в воздухе, подхваченный сразу тремя крылатыми тварями. Их когти оставляли в боках оборотня кровавые раны, но и он не напрасно щелкал клыками. Как только зубы его сомкнулись на ноге одной из птиц и перекусили ее до хруста, искалеченная тварь вырвалась и взлетела, вихляясь в воздухе, а две других уронили Ратмира на пол.
  Каким-то чудом мужество крылатых хищников закончилось мгновением раньше, чем силы у отряда Ростислава. Повсюду на полу валялись изрубленные птицы, в воздухе кружились тучи перьев, но уцелевшие твари снова поднялись к потолку, как летучие мыши, и оттуда провожали злыми глазами незваных гостей.
  - Бежим прочь из обители мудрости! - прохрипел Ростислав, поднявшись на ноги.
  Глядя на своих спутников, покрытых длинными кровоточащими ранами, без разбитых шлемов, в обрывках изодранных лат и одежды, он подумал, что и сам выглядит не лучше. Голова болела от удара клювом, по груди текла кровь от когтистой птичьей лапы. Но сейчас заниматься ранами было некогда, следовало уйти подальше.
  Когда дверь захлопнулась у них за спиной, все вздохнули с облегчением. Им все равно было, куда идти, лишь бы подальше от крылатого ужаса, и они шли, пока оставались силы. Наконец, совершенно измученные путники упали на пол в каком-то гроте, не задумываясь, где находятся. Главное было сейчас, что за ними никто не гнался. И далеко не сразу они отдышались настолько, чтобы осмотреть свои повреждения.
  Оказалось, что, помимо ран, достаточно глубоких и скверных, потеряна была и часть снаряжения, также растерзанная стражами "обители мудрости". Оставшихся вещей едва хватало, чтобы людям, по крайней мере, не идти дальше голыми. А главное - их доспехи погибли безвозвратно. Ничто теперь не могло дать им защиты, если вновь нападет враг, какой бы то ни было. Их тревоги незнакомы были лишь Пеплу и Ратмиру - обоим, хоть и по разным причинам, и в голову не приходило чем-либо прикрывать свое тело от вражеского оружия.
  Но главную потерю осознали не сразу. Лишь когда Ростислав коснулся мокрой от крови груди, где держал у самого сердца драгоценный чертеж. Теперь его не было. Сомнений не было: их путеводная нить, драгоценное наследство Борнаха, было похищено крылатыми хищниками!
  Князь застонал и снова устало опустился на каменный пол пещеры.
  
  Когда в "обители мудрости" смолкли звуки битвы, из своих покоев вышла хозяйка разгромленной лаборатории. Одним щелчком пальцев приказала горным духам убрать разрушения и навести порядок. Сама же без всякой брезгливости принялась что-то искать под остатками окровавленной кольчуги, растерзанной железнокоготными птицами. Наконец, вынула из мешанины обломков железа, крови и птичьих перьев то, что искала - берестяную грамоту, упакованную в кожаный мешочек.
  - Так будет с каждым, кто осмелится бросить нам вызов, - проговорила она, изогнув тонкие губы. - Потыкайтесь теперь, как слепые котята, прокляните сто раз собственную дерзость, прежде чем Коатл доберется до вас. Страшно не умереть - страшно еще прежде смерти осознать крушение всех своих надежд...
  - Говоришь сама с собой, Ренунт? Это первый шаг к безумию, - произнес за ее спиной чей-то насмешливый голос.
  Жрица обернулась стремительно и гибко, как змея.
  - Схульд! Ты всегда являешься неожиданно!
  Жрец в двухцветной маске поклонился ей - маска дрогнула и заколыхалась от сдерживаемого смеха.
  - Я и есть сама неожиданность! Без меня наша жизнь была бы слишком размеренной, как вот эта твоя лаборатория: все разложено по полочкам, все подписано и снабжено бирочкой, и даже небольшое вторжение извне ничего не изменит, - Схульд подхватил с полки два сосуда и принялся ими жонглировать.
  Тонкие черные брови Ренунт угрожающе нахмурились.
  - Избавь меня от своей болтовни! Скажи прямо, чего ты хочешь, только поставь все на место. Эти зелья нельзя смешивать!
  Но Схульд преспокойно продолжал жонглировать опасными сосудами, да еще уселся с ними на спинку кресла, как обезьяна на ветку.
  - О, пустяки! Всего лишь чертеж, что когда-то унес Борнах, и который твои слуги теперь добыли тебе.
  На смуглом лице Ренунт мелькнуло удивление.
  - А тебе-то он зачем?
  Красно-зеленая маска колыхнулась еще сильнее, так что даже зарябило в глазах.
  - Почем я знаю? Может быть, оставлю себе на память. Или съем на завтрак с земляникой и сливками. А может, верну обратно этим несчастным. Или сотру и напишу на ее месте благодарственный гимн Коатлу...
  Жрица-колдунья знала, что выяснять мотивы Схульда - все равно что заглядывать за его маску. Он мог придумать еще сотню столь же нелепых применений чертежу, но Ренунт не признавала пустой болтовни.
  - Берегись, если надумал им помочь! Я не забыла, что ты бросил белый камень за оправдание приморского князя. Учти, что Коатл им все равно не спустит гибели Зоара, хоть с чертежом, хоть без.
  Схульд охотно закивал головой.
  - И пусть! Конечно, такое преступление должно быть наказано. Поверь, мне нет до них дела. Сколько поколений короткомыслящих прошло перед нашими глазами! Не хватало еще нам ссориться из-за них между собой.
  Ренунт успокоилась, однако чертеж отдавать не спешила.
  - Можешь иногда сказать что-то дельное! Хотя все же не каждый день встречаются люди, способные истребить целую стаю моих птиц. Но мне было интересно на них взглянуть...
  - Почему?
  - Исследовательское любопытство, если хочешь, - золотые браслеты на обнаженных руках Жрицы звякнули в такт пожатию плеч. - Как-никак, это ведь я в свое время составила тот яд, от которого дочь Борнаха спасла приморского князя. Уже после люди проверили его действие на преступниках, обреченных казни, и назвали "седьмицей покаяния".
  - Не самый лучший твой дар, Ренунт, - усмехнулся Схульд. - Ты научила людей лечить многие болезни и раны, и сама же изобрела для них яды! А то ты не знаешь, как они способны их использовать?
  - Рецепты ядов, к сожалению, помнятся людьми, когда с течением времени уходит столько светлого и прекрасного, - теперь в голосе Жрицы звучал искренняя грусть. - А ведь большинство ядов делаются из тех же самых средств, что и лекарства, стоит лишь чуть превысить дозу, изменить некоторые ингредиенты... Люди сами берут у природы, что им нужно, а я только научила их брать наилучшим образом.
  - Вот вам веревка и мыло, а повеситься можете сами, - подхватил Жрец в двухцветной маске.
  - Пусть так. Но это наша судьба, и мы с честью следуем своему выбору. Да я и не хотела бы ничего менять. У нас великая ответственность, но и великие возможности, от которых трудно отказаться. Власть пьянит сильнее хмельного напитка.
  Едва ли не впервые в жизни Схульд промолчал. Его власть не прельщала так сильно никогда. Но и ему было о чем подумать.
  Он поднялся на ноги, чтобы уйти. И как бы между прочим встряхнул широким рукавом своей клетчатой пестрой мантии. На стол выкатилась жемчужина - крупная, идеально круглой формы, вся аспидно-черная. Схульд придержал ее пальцами, видя, как разгорелись глаза Ренунт.
  - Эта жемчужина принадлежала последнему царю Погибшей Земли, и называлась Глазом Ночи. Во время всеобщего хаоса она совершенно случайно попала мне в руки, и я о ней забыл до сегодняшнего дня. А тут нашел и решил: уж наверное, ты не откажешься получить взамен на этот чертеж?
  Узкие длинные глаза Ренунт жадно горели, унизанные перстнями пальцы вздрагивали, желая схватить жемчужину.
  - Согласна, согласна! - воскликнула она хрипло. - Я и не мечтала иметь Глаз Ночи в своей коллекции, думала, что он погиб еще тогда. За такую услугу ты мог бы потребовать плату и поважнее этого кусочка бересты. Глаз Ночи как нельзя лучше подойдет для моих новых экспериментов. Ведь жемчуг - живой камень, обладающий огромной магической силой, особенно такой древний.
  - Я не гоняюсь за древностями, - усмехнулся Схульд. - От древнего до нового - всего один шаг. Вот эта жемчужина древнее всех человеческих государств, и однако для тебя она имеет новизну. А люди, когда они изобретают заново предметы, какими в Погибшей Земле владели задолго до них - они создают нечто новое или нет? Правильный ответ - и да, и нет, смотря с чьей точки зрения смотреть. Или взять путешественников, открывающих новые для себя земли. Если там живут люди, то для них новы как раз пришельцы, а у себя их ничто не удивляет. Так что на свете нет ничего нового.
  - Ступай прочь, болтун! Мне сегодня не до твоих философских изысканий, - подтолкнула его Ренунт, любуясь на свет блеском так просто доставшегося ей Глаза Ночи.
  А Схульду только того и надо было. Он насмешливо поклонился собеседнице и исчез, забрав чертеж.
  
  Тем временем отряд князя Ростислава оставался на том же месте, обессиленный ранами и безнадежностью. Им некуда было идти, никто не имел даже представления, в какой части подземного города они оказались. Истерзанные чудовищными птицами, все покрытые кровоточащими ранами, они были полностью разбиты и телом, и духом. Прошло много времени, пока они пришли в себя настолько, чтобы хотя бы позаботиться о своих ранах. К счастью - и это единственное, о чем сейчас можно было так сказать, - поблизости протекал небольшой ручеек. Далеко не вся подземная вода годилась для питья, но эту Ратмир, попробовав, счел сносной. Ледяная вода холодила раны, от нее пробирал озноб, зато в голове прояснялось.
  - Раны придется прижечь, - сказал Эреджиб князю.
  Тот мрачно кивнул. Он и сам понимал, что на когтях жутких птиц, похожих на грифов, может быть любая зараза, и лучше каленого железа против нее ничего не придумали. Но это также означало страшную боль, да и такое лечение можно еще проводить в мирном становище, выставив здоровую охрану, а не во вражеском логове. Но выбора не было.
  "Влада, Влада! Если бы ты была сейчас с нами!" - с тоской и отчаянием думал Ростислав. - "Отзовись, прошу тебя! Помоги нам!" - он украдкой отер слезы с глаз.
  Но ответа не было. Кольцо по-прежнему оставалось тусклым.
  Развели костер из разодранных, окровавленных обрывков одежды. Князь первым подал пример остальным, хорошенько прокалив свой меч. Сцепив зубы, приложил лезвие к своей груди. И чуть не взвыл от боли. Перед глазами заплясали огненные искры, потом собрались в одну, огромную, как солнце в зените. Она лопнула, точно льдина в ледоход, и все погасло.
  Очнулся Ростислав спустя некоторое время от того, что кто-то плеснул ему в лицо холодной воды. Открыв глаза, увидел, что это сделал Ратмир. Ему-то, конечно, все было нипочем, он вместе с Пеплом сторожил сон измученных людей. К тому же, как видно, успел перевязать раны своим спутникам, потому что на всех виднелись свежие повязки. "Хорошо быть оборотнем", - усмехнулся князь.
  - Удивляюсь вам, люди, - весело проговорил Ратмир. - Как это вы, такие хрупкие существа, - а столько смогли сделать! Я о людях вообще, не только о тебе с твоими воинами.
  - Так, видно, судили Боги, - устало проговорил князь.
  - Ну да. Я теперь подумал: потому и смогли многое, что хрупкие. Вот вам не дано большой силы, как у велетов и других дивий - вы собираетесь в большие войска, чтобы победить числом. Вы не можете быстро залечивать раны, как мы, оборотни, - вы придумали себе железные шкуры, чтобы защититься от них, завели себе оружие. Тем, кто силен от природы, так стараться не нужно. Вот и здешние пещерники - они всесильны здесь, в своих владениях. Им не нужно особенно охранять их, они даже собственной смерти не очень-то боятся - это же не навсегда. Раз все равно оживешь в новом теле, что за беда, если тебя и убьют сейчас? Но для нас-то победа над кем-то из них - все равно победа! Мы живем здесь и сейчас, нам некогда думать о таком далеком будущем. Даже мой род не глядит так далеко вперед, хоть мы и живем три ваших срока. И Пепел, хоть он вообще может жить, сколько живет его лес.
  - Наверное, так, - проговорил Ростислав без всякого выражения. - Только наши победы закончились. Мы заблудились здесь и не знаем дороги. У нас остались лишь наши мечи да немного провианта. Вряд ли мы долго протянем в этих пещерах.
  Воины, все бледные и ослабевшие после прижигания ран, устало закивали. Трудно было найти какой-то выход.
  - Мы погибаем... Уж отсюда - никуда... Никакой надежды!.. Пещерники оказались слишком сильны! Это не наша вина, мы сделали, что могли!
  Кое-как, кривясь от боли, Ростислав натянул поверх повязок светлую сорочку, уцелевшую в одной из походных сумок. Сказал нарочито бодрым голосом:
  - Верно, сделали почти все, что могли! А теперь отдохнем немного и пойдем дальше.
  - Куда? - распахнул глаза Остророг. - Ведь чертежа-то нет...
  - А куда глаза глядят! Не все ли равно, если все потеряно? До первого отряда псоглавцев, или до новой ловушки, или пока не обессилим окончательно и не упадем, чтобы уже не подняться. Но пока мы еще живы, надо что-то делать.
  В этот момент послышался какой-то странный звук: сперва хлопанье в ладоши, затем сухой пронзительный смех.
  - Браво, храбрецы! А вы заслуживаете, чтобы немножко вам помочь. Вижу, вы сделали еще не все, на что способны.
  На пол легко спрыгнул, будто все это время висел под потолком, как летучая мышь, странный человек, одетый наподобие уличного скомороха, с лицом, закрытым маской. Все тут же схватились за оружие, не зная, чего ждать. Но незнакомец рассмеялся:
  - Эй, полегче! Я ведь могу и передумать.
  - Что передумать? - подозрительно спросил Ростислав.
  - Да отдавать вам чертеж. Видишь? - он помахал берестяным свитком перед лицом князя и убрал, прежде чем тот успел схватить желаемое.
  - Чего ты от нас хочешь за этот чертеж? - он старался говорить невозмутимо, как подобает князю, хотя на самом деле сердце готово было выпрыгнуть от волнения.
  Замаскированный вновь засмеялся. Смех у него был резкий и не слишком веселый.
  - Чего я хочу от вас? Да ничего из того, что у вас есть! Хочу еще немного посмотреть, чего вы добьетесь. Знаете ли, ваш поход многих удивил. Сам Коатл ждет вас с распростертыми объятиями. Ему на старости лет понадобится новый наследник вместо Зоара, а времени вырастить и обучить его не так много. Далее: Лиара чуть не покрылась льдом, когда вы преодолели чертоги Зимы. Иссат возродится и станет прежним не раньше как лет через тридцать. Да и Ренунт не ожидала от вас такой прыти. И еще не забудем Гаррана, который наотрез отказался вновь сражаться с вами. Чтобы наш Воин когда-нибудь отказывался от хорошей драки!..
  - Ты - один из Жрецов? - спросил Ростислав, запутавшись в ворохе незнакомых имен.
  - Я - Схульд, был Жрецом Бога... впрочем, теперь уже никто не помнит его, даже я! - скрывающий лицо небрежно уронил чертеж. Ростислав поймал его, поморщился от боли при резком движении. Внимательно оглядел чертеж. Сомнений не было: это был именно он, найденный у Влады.
  - Благодарю тебя, государь Схульд, - он неожиданно поклонился Жрецу, одетому в скомороший наряд, будто одному из старших князей в своем роду. - Рад найти в подземельях хоть одного друга!
  - Друга? Ну нет! - Схульд спрятал обе руки за спину. - У меня нет друзей, есть лишь те, кто мне интересен. Вы развлекаете меня. Скука - страшный враг. Вы, я думаю, ее не знаете? Не тоску и не боль потери, а именно скуку, когда и болеть-то нечему?
  Каждый в свою очередь замотал головой, а Волосожар буркнул:
  - Лучше бы вовек до такого и не доживать!
  - Конечно, вы не знаете. Это потому что вы молоды, хотя у каждого из вас за плечами не меньше жизней, чем у нас. Да-да, это так, и не удивляйтесь! Когда повидаешь на свете, сколько видим мы, все чувства притупляются. Снова и снова перед нами проходят те же люди, совершают какие-то поступки в меру отпущенного им. Они сами мнят себя яркими и значительными, но мы-то знаем, от кого они унаследовали каждую свою особенность. Вот и смотришь на мир, как в театре - это такое представление, вроде ваших ярмарочных балаганов, но посложней обустроено. Кто-то хочет непременно сам ставить пьесу, кто-то лезет играть на сцену, а кому-то достаточно роли зрителя. Ну а кого-то веселит, если удается освистать чужой фарс.
  Мало что из этого запутанного объяснения понял Ростислав, уж очень это отличалось от повадок людей.
  - Так ты от скуки решил покинуть своих?
  - Скорее - не хочу позволить им победить слишком легко, - поправил его Схульд. - Игра ведь все равно идет по нашим правилам. В этой ли жизни мы возьмем верх или через десяток жизней - какая разница? А вот до начала игры снимать с доски значимые фигуры противника - уже жульничество. Так что я всего лишь ставлю их на место. Кому как, а мне интересная игра дороже верного выигрыша. Прощайте!
  - Спасибо за помощь! - прозвучали сразу несколько голосов, но Схульд уже исчез и не услышал их.
  Не только у Ростислава голова шла кругом после явления Жреца и его загадочных вещаний. Но главным было - что они снова знали, куда идти, и больше уж никто не сбил бы их с пути.
  Поплутав по пещерам еще несколько времени, вышли к прежнему направлению. Вскоре стало понятно, что поблизости центральные, жилые пещеры. Ходы расширились, а каменный пол сделался гладким, будто отполированным.
  И вот, однажды маленький отряд спрятался в боковом гроте от своры псоглавцев. К счастью, те их не заметили, топали куда-то по своим делам. Но вдруг Ярец, провожая глазами лающую свору, шепнул на ухо Пеплу:
  - А ты мог бы на время нас сделать невидимыми? Говорят ведь, дивии такое могут, когда не хотят, чтобы их заметили. Ну, там отвести глаза, что ли...
  Леший помрачнел от бесцеремонного напоминания об его утратах. Он ничего не забывал, и со временем его воспоминания не притуплялись, как бывает у людей.
  - Я был Хозяином Леса. Здесь моя сила - ничто, и мне не скрыться под надежной завесой и самому, не то что сделать незаметными вас. А отвести глаза... ну разве что таким недоумкам, как эти псоглавцы. Кто-нибудь посообразительней нас сразу разоблачит.
  - А с оборотнями вообще бы ничего не получилось! - гордо заметил Ратмир. - У нас главное - не глаза, а нюх, а его ничем не отведешь!
  Но князь Ростислав, подумав, одобрил замысел Ярца.
  - Все-таки попробуй, Пепел. Эти псоглавцы наверняка возвращаются к жилым пещерам, раз пришли с той же стороны, что и мы. Они могут привести нас в самое вражье логово. А там, скорее всего, и Влада, и Куара - если их можно найти, конечно.
  Выбирать не приходилось. Пепел прошептал на странном скрипучем языке несколько слов, и они последовали по пятам псоглавцев, невидимые, неслышимые и неосязаемые для них. Ратмир утверждал, что любой волкодлак все равно почует их за версту, но на псоглавцев отвод глаз, как видно, в самом деле подействовал.
  Им пришлось долгое время почти бежать, поспевая за лающей сворой, так что не было времени оглядеться в центральной части лабиринта. Наконец, в одно прекрасное мгновение Ростислав заметил, что обручальное кольцо разгорелось вновь. Он радостно улыбнулся: это означало, что они у цели!
  Глава 20. Гостья или пленница?
  В пещерном городе время проходило незаметно. Хоть и имелись точнейшие инструменты для измерения его вплоть до мельчайшей доли - секунды, но Владу не привлекала такая точность. Она тосковала по огненным зорям своей родины, занимающимся по утрам высоко над лесом алой фатой невесты, по закатам, когда можно явственно разглядеть, как колесница Даждьбога ныряет в море. Здесь же все время ровно горели одни и те же светильники, и оттого казалось, будто время остановилось. Лишь по тому, как рос ребенок в ее чреве, приморская княгиня знала, что прошло около трех месяцев. При мысли о том, что их с Ростиславом сын может родиться в этих пещерах, Влада вся холодела. Нет, ни за что на свете она не отдаст Жрецам своего сына!
  Она старалась не поддаваться тоске. Когда оставалась в своих покоях одна, она напевала вслух приморские песни, оживляла в памяти все самые светлые воспоминания: первые весенние цветы... вкус спелой малины жарким летом... играющую на поляне семью медведей... первую встречу с Ростиславом в лесу и их свадебную ночь под ракитой, когда был зачат их сын. Она знала точно, что будет сын, и передавала ему все самое дорогое. Будь она дома, сейчас обошла бы весь лес, чтобы он поделился своей силой с ней и будущим ребенком. Но и сейчас она умела вызвать самые дорогие образы, чтобы не обделить сына еще до рождения, как раз когда в человеке закладываются характер, воля и судьба.
  Впрочем, ведунья уже знала, что характер и волю ее сын унаследует в основном от отца. А вот судьбу... но свою судьбу каждый человек определяет сам.
  Она не теряла надежды, зная, что Ростислав ищет ее. Подземные обитатели ничего не говорили об этом, вообще не напоминали своей почетной гостье о прошлом. Но было еще обручальное кольцо, сохраненное ей милостью загадочного Жреца в маске - Схульда; и она иногда украдкой доставала его. Пока оно продолжает сиять, ее муж остается душой с нею. Влада пыталась мысленно дотянуться до него, но в пещерном лабиринте не удавалось этого сделать. Здесь каждый камень был пропитан волей Жрецов, тверже гранитных и известняковых плит, и ее одинокое стремление не могло преодолеть их силу.
  Лишь один раз она смогла, почувствовав неладное, пробить все преграды, точно стрелой навылет. Это было, когда ее кольцо вспыхнуло кровавым огнем и погасло, тем самым оборвав связь с другим кольцом, что у Ростислава. Тогда-то Влада метнулась всеми помыслами к возлюбленному мужу, как раз вовремя, чтобы не дать ему со спутниками обратить мечи друг против друга. Ее ужаснуло в тот миг, во что они превратились: точно свора оскаленных псов, готовых вцепиться в горло друг другу. Жадность помрачила им разум, хоть ненадолго, но заставила князя забыть о ней, и Влада едва узнала его. Ей некогда было выбирать, она упросила Лешего помочь ей. С Лесным Хозяином, хоть и бывшим, у ведуньи были общие заботы, одни и те же Боги оберегали их, и он охотно согласился ей помочь.
  Так Влада смогла не допустить самого худшего. Но беспокойство все равно не оставляло. Прежде хотя бы обручальные путеводные кольца связывали их с мужем незримой нитью. Теперь оборвалась и она. И женщине не могла получить ни единой весточки. Где он, что с ним? Ищет ли ее в лабиринте, даже потеряв направление? А, быть может, давно перехвачен и убит здешними хозяевами, а она даже не узнает никогда, как он сгинул? Хоть и твердила себе Влада, что нельзя думать о худшем, но, оказывается, это легко, когда советуешь другому, а вот попробуй сохранять надежду, когда душа разрывается от боли! По утрам молодая женщина просыпалась вся в слезах. И, если бы не будущее материнство, не знала, как сумела бы пережить это время.
  Была и еще одна причина для тревоги, особенно сильно мучившая ее именно после того, как она вселилась в Лешего и предотвратила раздор в отряде Ростислава. Она сделала доброе дело, но при этом вторглась в чужие мысли, овладела сознанием другого существа, сыграв, как на струнах, на самых дорогих для того чувствах. Одним словом, действовала именно так, как могли бы на ее месте Жрецы. Сам Коатл, если бы узнал, сказал бы, что она достойна быть одной из Двенадцати. Неужто она все-таки начинает меняться? Они ведь тоже некогда желали людям добра, и на свой лад продолжают его желать до сих пор...
  За прошедшее время Влада узнала Жрецов гораздо лучше. Почти каждый день кто-нибудь из них либо приходил в гости, либо приглашал с собой, чтобы показать лабиринт "будущей союзнице". Влада обычно не отказывалась. Во-первых, ей невыносимо было сидеть у себя безвылазно, а во-вторых, она ведь решила узнать получше здешних хозяев...
  Впрочем, не все Жрецы искали ее общества. Некоторые - например, холодная снежноволосая Лиара или Иссат, хозяин золота, и на людях-то появлялись редко, пропадая все время в своих владениях, где обустраивали все по своему вкусу. Не очень-то довольна, казалось, была ее появлением и роскошная красавица Наджара. А при встрече с загадочным Кратием у Влады мурашки бежали по коже, и она знала, что это неспроста. Вот этот серенький, неприметный человек со своим пером и свитком ставил смелые опыты на людских сообществах и целых народах, одним росчерком пера менял до неузнаваемости ход истории! Влада узнала, что даже прошлое не было избавлено от власти Кратия: память людей, чем-либо неугодных Жрецам, всячески очернялась, им приписывались всевозможные преступления, либо же о них и их деяниях просто замалчивалось, будто они никогда не жили. Куда там неблагодарным царям-наследникам, что, придя к власти, вымарывали имена своих предшественников из летописей, сносили памятники и гробницы! Им все же не удавалось никогда полностью добиться своей цели, ни с бумаги и камня, ни из памяти людской, и своими попытками они могли опорочить лишь самих себя. Жалкие подражатели, не подозревавшие, по чьим стопам идут! Кратий, Отец Лжи, творил историю куда тоньше и изящнее.
  Схульд, так выручивший Владу при первой встрече, с тех пор попадался ей на глаза лишь мельком. По правде говоря, она была этому рада, хоть и навсегда сохранила благодарность этому странному человеку, в самом имени которого слышался намек на насмешку, хулу, осуждение. При одном взгляде двухцветную маску ей казалось, что он втайне смеется над ней, зная ее тайну. Кроме того, молодая женщина про себя опасалась, не вздумает ли Схульд рассказать об утаенном кольце, - и его присутствие тяготило ее.
  Ближе всего Влада сошлась с Селеной - той самой Жрицей Луны, что встретила ее здесь сразу. Первое впечатление не обмануло ее: Селена была усталой и одинокой, но все еще человечной, - если можно так сказать о Жрице, - женщиной. Она искренне заботилась о дочери Борнаха, хоть та не могла понять, рада ли та ее приходу. Считает ли, как другие Жрецы, что благо для Влады - здесь, в пещерах, вопреки ее желанию? Влада не спрашивала, не желая ее оскорбить. Зато ей очень хотелось узнать, известно ли Жрице Луны, что будет дальше, и однажды она не выдержала, спросила ее под видом гадания о судьбе будущего ребенка. Но Селена покачала головой и ответила, глядя ей в самую душу строгими синими глазами:
  - Ты узнаешь свою судьбу, когда она придет. Скоро уже все решится. Не спрашивай ни о чем, жизнь все расставит на свои места. Больше этого я не открыла бы и самому Коатлу. И без того мои пророчества принесли живущим много бед...
  Довелось Владе поговорить и с колдуньей Ренунт, и с Крэем, строителем лабиринта. С первой у ведуньи-целительницы, казалось бы, нашлись общие интересы, но, поговорив о свойствах разных трав и заклинаний, они разошлись, не чувствуя дружеских чувств. Влада ощутила в собеседнице расчетливость и жестокость, уверенность, что цель всегда оправдывает средства, а такие качества пугали ее. Крэя же она с большим интересом расспросила о свойствах камней. Тот, как и всякий мастер, охотно говорил о своей работе, и даже показал гостье самые удачные, по его мнению, уголки. Что ж, ни одно место не может быть плохо для того, кому оно подходит. Кому-то каменные подземелья, кому-то - зеленый лес...
  Внимательнее всех по-прежнему оставался Медер, но его внимание совсем не радовало Владу. Она-то надеялась, что блистательный Жрец Солнца всего лишь проявляет к ней учтивость. как к гостье; но нет, оказывается, она приглянулась ему всерьез! И теперь Медер то приглашал ее куда-нибудь на прогулку, от чего ей приходилось вежливо отказываться, то сам являлся в гости. Тогда ей приходилось принимать его, но не иначе как в присутствии Селены или ее дочерей, в чьих покоях она жила. Будто воздвигала незримый заслон между собой и Медером.
  А Жрец Солнца, меж тем, был по-царски щедр со своей гостьей. Он дарил ей наряды и драгоценности, каких она не видела, даже сделавшись княгиней приморской. Посылал музыкантов играть и петь для нее, а женщина вздыхала, вспоминая песни несчастного Злата. Устраивал новые и новые празднества, на которых Влада вежливо скучала. Но Медер не успокаивался и на том.
  Говоря попросту, потомок царей Погибшей Земли и создатель многих царств древности, влюбился, как в свое время Борнах в Милану, а Гарран - в Куару.
  Однажды, задумав поразить Владу своим могуществом, Медер пригласил ее в пещеру, где было холодно и пусто, и не горел свет. Он взял с собой горсть каких-то семян, разбросал по полу, затем стал, подняв руки ладонями вверх. Его высокая фигура светилась в темноте, волосы окутал огненный ореол. Влада, сидевшая на камне, наблюдала за ним с интересом.
  Вот с ладоней Медера сорвался сгусток белого пламени, такой яркий, что глазам стало больно смотреть. Взметнулся к потолку пещеры и осветил ее всю, до самого укромного уголка. И тут же стали прорастать семена деревьев и трав. Каменный пол по приказу Медера превратился в плодородную землю, где лесу удобно было расти, а могучее дыхание солнца щедро согревало невиданный урожай. Воздух сделался свежим, запахло травами и смолой. Вот земля в одном месте чуть просела, из нее брызнул первыми струями рождающийся ручеек...
  Полюбовавшись делом своих рук, Медер подошел к Владе, сел на травянистый ковер у ее ног.
  - Солнце - самая великая животворящая сила в мире. Без его тепла и света не было бы ничего. Не правда ли, Влада, обычному человеку не под силу зажечь даже такое солнце?
  Она не сразу отвела взгляд от созданного в пещере мирка; на мгновение ей показалось, что она перенеслась домой.
  - Им это не нужно: у них солнце уже есть. Благодарю тебя, Медер, я по нему очень соскучилась!
  Жрец с досадой хлопнул себя рукой по колену. Ну хоть бы для виду удивилась и признала его превосходство - ведь глупо отрицать очевидное! Так нет, видно, еще скучает по прежней жизни и своему бывшему мужу...
  - Скажи, неужели твой муж могущественнее меня? Или красивее? Или богаче? Что ты в нем нашла такого, что теперь и взглянуть ни на кого не хочешь? - спросил он, глядя на нее пылающими страстью глазами.
  - Нет, государь Медер: по вашим меркам нет у него ни особого могущества, ни богатства, кроме того, что сам добыл своим мечом. Он красив, но тебя, пожалуй, каждый поставит выше и в этом. Но это не имеет значения: ведь люблю-то я его, и буду любить всегда, неважно, жив он или мертв, - последние слова Влада выделила с особым значением.
  Не дожидаясь ответа, она тут же вышла прочь в сопровождении дочерей Селены. И больше уже не решалась позволять Медеру ухаживать за ней.
  Как ни странно, основным собеседником для Влады в это время сделался Коатл. Именно Верховный Жрец, которого она считала виновником своих несчастий, прилагал больше всего усилий, чтобы ей прижиться в подземном городе. Как бы он ни был занят, ежедневно выкраивал хоть час-другой, чтобы поговорить с почетной гостьей. Намекал, осторожно, чтобы ненароком не оскорбить, что уже считает ее соратницей по Ордену. Рассказывал ей всю историю, свидетелями, а точнее - творцами которой они были, открывал новой посвященной, сколь широки их возможности. И Влада постепенно привыкла к разговорам с Коатлом. Ей даже приходило в голову, что Верховный Жрец может стать ей защитой от остальных, в частности от Медера с его притязаниями. Его забота, почти отцовская, помогала Владе чувствовать себя увереннее в подземном городе Жрецов.
  Коатл не только рассказывал ей сам, но и позволял молодой женщине задавать вопросы, порой даже открыто спорить с ним. "Дискуссия развивает разум, - говорил он. - Если ты создашь новый образ - не стыдись поделиться им со способными понять. Если образ хорош, всестороннее рассмотрение лишь облагородит его, подобно тому, как огранка придает форму и блеск драгоценному камню. Образы же, порожденные одной-единственной мыслью, часто бывают уродливы и нежизнеспособны".
  - Но, Верховный Жрец, - обратилась к нему однажды Влада с вопросом, уже давно не дававшим ей покоя, - почему ты считаешь только своих собратьев достойными понимания? И, если новый замысел-образ касается жизни многих людей, как же можно не советоваться с ними? Дивлюсь я вам: заботитесь о счастье людей, а спросить, что они для себя считают за счастье, еще никто не пробовал.
  Жрец улыбнулся снисходительной отеческой улыбкой.
  - Ты идеализируешь людей, Влада. Понятно, ты долго жила среди них и привыкла к их обычаям. Но много ли среди них по-настоящему мудрых? Едва ли один на тысячу, да и те чаще мудры в чисто житейском, практическом значении. Людям ни к чему размышлять о высшем, они заняты насущными заботами.
  - Но если сделать их жизнь легче... Вы ведь знаете как, в Погибшей Земле было много полезных приспособлений, но вы бережете свои знания, как скупой - кошель. Я не говорю об оружии и прочих опасных вещах... Если облегчить их труд, усовершенствовать их примитивные инструменты, у них станет больше свободного времени и сил.
  - Если бы это было единственной причиной! - Коатл насмешливо скривил тонкие губы. - Ты думаешь, стоит освободить им руки, и все сразу превратятся во вдохновенных творцов? Ничуть не бывало! Большинство людей слишком глупы и легкомысленны, чтобы развивать свою мысль. Умственная лень гораздо опаснее физической. Ты думаешь, в Погибшей Земле ее не знали? Последние годы нашей истории были черной, постыдной полосой. Мы далеко опередили другие народы, и погубили сами себя. Сытая и спокойная жизнь еще не означает счастья. Теперь мы внимательно следим за развитием людей, не даем им совершать прежних ошибок.
  - Не лучше ли было бы их предупредить об ошибках прошлого и найти решение с ними вместе? Я понимаю, первым поколениям было трудно, но ведь с тех пор прошло столько поколений! Люди равно заслужили быть равными партнерами, а не полем для ваших опытов.
  - Не заслужили, - ровно, но непреклонно проговорил Верховный Жрец. - Не заслужили, а если бы среди них и появились достойные говорить с нами на равных, человечество бы их не приняло. Такой была судьба многих выдающихся мудрецов и пророков, изгнанных и убитых теми, кому они несли свет. И ты будь осторожна, Влада, и всегда говори им лишь то, что они способны понять!
  Молодая женщина была благодарна за заботу, однако не могла вполне принять его мнение о людях.
  - Но я жила среди людей, и не видела от них никакого зла, да и другим они не причиняли его в обычной жизни. Просто люди. К тому же, еще как посмотреть: может быть, простой пахарь, или кузнец, или воин, или мать семейства совершают для блага человечества побольше, чем иные мудрецы, да и Богам угоднее?
  И снова снисходительно улыбнулся Коатл.
  - Ты видишь в людях только лучшее. А я и мои собратья повидали всякого. Поверь: если в один прекрасный день люди станут готовы к диалогу на равных, мы охотно пойдем им навстречу. Но не теперь. Их мысль еще не созрела. Многие люди, даже получившие неплохое, по их понятиям, образование, сами ограничивают свою мысль. Как часто они говорят: "Не моего ума дело" или "Говоришь заумное", когда не могут чего-то понять. И впредь не смогут: "заумный"-то значит "за пределами ума". Сами себе сокращают пределы ума...
  - Ну, вот и объясни им, что так нельзя, - вымученно рассмеялась Влада.
  - Ты им будешь объяснять, а они тебе плюнут в лицо, если на вилы не поднимут. Знаешь ведь, как люди, стоит им сказать что-нибудь обыкновенное, что, казалось бы, всем должно быть известно, вдруг свирепеют. Их пытаешься увещевать, а они на самую разумную речь ответят лаем, хуже псоглавцев: "Нельзя! Ату! Запретить! Уничтожить!" Если не тело, то душу растопчут тому, кто с ними будет говорить, как с равными себе.
  - Мысленно я видела таких, - Влада поежилась, как от озноба. - Даже видеть их не могу: чувство, будто тебя окунули в выгребную яму. Но ведь люди не должны быть такими.
  - А кто знает, должны или нет: у многих из них такими быть получается, - недобро усмехнулся Верховный Жрец. - И поверь: большинство людей, которым ты сочувствуешь, скорее примут как должное тех скотов в человеческом облике, чем такую, как ты - добрую, прекрасную и мудрую... Но это хорошо, что ты веришь в лучшее в людях. Ты можешь им помочь сохранить то, что теперь ютится лишь кое-где, как полевой цветок среди сорных трав: любовь и красоту, милость и правду, святость домашнего очага и чистоту людской речи.
  Теперь он говорил, как мудрый и могущественный государь, дающий верному подданному особо важное поручение. И Влада невольно почувствовала себя польщенной: ведь на нее возлагались такие надежды! Но не забыла, как учил ее отец мыслить самой, не полагаться слепо на чужую мысль, какой бы мудрой та не казалась, если хотя бы в глубине души что-то мешает принять ее всецело. И она спросила, наконец-то задала ему главный вопрос:
  - Вы, Жрецы, такие могущественные, вы почти бессмертны своей памятью. Но действительно ли вы позволите, чтобы люди, наконец-то, доросли до вас и перестали быть "короткомыслящими", как вы их зовете? Я не говорю "если", но "когда", потому что рано или поздно этот день придет. Что же, вправду ли вы протянете дружескую руку им, выросшим из вашей опеки? Ты говоришь, что так, но мне трудно тебе верить.
  Коатл внутренне едва не подскочил от такого вопроса. Сама того не подозревая, Влада попала ему в самое больное место. Это было вскоре после гибели Зоара, о чем почетной гостье никто не говорил, и теперь Верховный Жрец почти с ненавистью взглянул на виднеющийся уже под голубой туникой живот беременной женщины. Более того, она выражала те же самые сомнения, что некогда сподвигли Борнаха к разрыву с другими Жрецами! А он-то думал, что начать сначала с юной наследницей будет гораздо проще! Кажется, они слишком поздно смогли заполучить Владу себе.
  Усилием воли Коатл сумел успокоиться и отвечал прежним отеческим тоном:
  - Когда люди будут готовы, мы сочтем свою миссию выполненной, поверь мне, Влада. Я надеюсь, что и ты поможешь нам приблизить этот день. Но похоже, это будет еще не скоро. Сейчас человечество - любой из его народов, - подобно ребенку, неспособному прожить без опеки взрослых. Никто ведь не доверит ребенку ни плуг, ни меч: он только покалечится либо покалечит других.
  Но Влада уже избавилась от образа, созданного Коатлом, будто от неудобной одежды с чужого плеча. Проговорила осторожно, но твердо, тщательно подбирая слова:
  - И детей не так воспитывают порядочные родители, что хотят из них вырастить людей, равных себе! Не водят всю жизнь, как на веревочке, не помыкают, как нашкодившими щенками. Пахарь берет еще маленького сына на пашню, дает держаться за рожки сохи, погонять волов. Кузнец, гончар, усмарь, плотник показывают детям все секреты ремесла задолго до того, как те смогут сами взять в руки снаряжение. Что-то расскажут, а до чего-то предоставят дойти своим умом, но не скроют нарочно. Воин своего сына с трех лет посадит на коня, опояшет мечом по росту. Да и князь, - при этих словах у женщины пересохло в горле, но она справилась с собой и продолжала, гордо подняв голову, - и князь, если имеет разумение, в подрастающем сыне видит своего продолжателя, а не вечного детеныша-несмышленыша. Учит его и сражаться, и с собой на совет берет, чтобы заранее знал, как принимают важные решения.
  Коатл чуть заметно усмехнулся, вспомнив о некоторых князьях, которых в детстве как раз не научили думать о государственных интересах. Но ничего не сказал. А Влада, не заметив его усмешки, горячо продолжала:
  - Вы, конечно, заботитесь о людях - как они сами заботятся о домашних животных. Их тоже можно лелеять, можно любить по-своему. Одного только нельзя: считать их равными себе. Уж не у вас ли люди этому научились, господа Жрецы? Им тоже хочется хоть для кого-то себя чувствовать земными Богами. Вот мне никогда не приходило в голову требовать ни от одного из живущих рядом со мной зверей слишком многого, как-то переделывать их природу. А если бы попыталась, не думаю, что сохранила бы их дружбу.
  - Вот и видно, что ты всегда жила в мире и благополучии, - в голосе Коатла вновь прозвучала снисходительность. - А когда всему грозит гибель, ты не только оленей вместе с медведями впряжешь в одну телегу, но и сама вместе с ними потащишь, тут уж не до жалости, не до ложной заботы о чужих интересах!
  - Да ведь то время давно прошло! - у Влады все-таки не хватило выдержки, хоть она и напоминала себе, что только спокойствие может ей помочь. - Будь же честен хоть со мной, Верховный Жрец, раз уж хочешь, чтобы я разделила ваше дело. Вы... и ты сам, в первую очередь, привыкли считать себя самыми мудрыми и знающими, и ни за что не допустите, чтобы стало иначе. Думаете, что вам одним на свете известно, как людям жить правильно, оправдываете себя заботой об общем благе. Да и не диво: у вас нет больше ничего! Все, что было вам дорого, погибло вместе с вашей родиной. Вы чужие для всех, кроме друг друга, ничьи Боги не принимают вас!
  Закончив свою горячую речь, Влада сжалась, сцепив руки на животе. Она не сомневалась, что теперь-то уж Верховный Жрец разгневается на нее, и боялась представить, каков будет его гнев.
  Но ничего не происходило долгое-долгое мгновение. Наконец, сидевший сбоку от нее за каменным столом Коатл тяжело вздохнул и поднял голову. В его глазах блестели слезы.
  - Ты права, Влада, безусловно права, - и женщина удивилась его голосу, севшему до шепота. - У нас нет ничего, кроме Ордена Двенадцати, теперь Одиннадцати. Все, что мы когда-то любили, погибло давным-давно, и каждый из нас, наверное, хоть раз жалел, что не упокоился тогда на дне морском. Время и лишения стерли в нас все человеческие чувства: любовь, дружбу, верность всему, кроме нашей миссии. Какой смысл любить кого-то, кто скоро умрет, а в следующей жизни уже не узнает тебя? Твой отец - единственный из нас, кто сохранил человеческую душу. Все остальные давно окаменели, ничто больше не трогает нас, кроме памяти о прошлом. Но и окаменевшими руками мы крепко держимся за возложенную на себя цель и наш долг. Пока они остаются нам, мы еще живы.
  Влада слушала его в смятении, не зная, верить или нет. Безусловно, она знала, как хитер Верховный Жрец, и все же - неужели можно лгать так, выражая боль и отчаяние, вдруг прорвавшиеся из-под непроницаемой маски?!
  - Но человек не может так жить, его душа к этому не приспособлена! - вырвалось у нее.
  - Не может, не может, Влада, - кивнул Коатл. - Ты же видишь все сама. Одни из нас томятся от безделья, как Гарран - он бывает счастлив, только когда ему удается повоевать, а это случается редко, потому что надобность в сверхмогучем воине давно отпала. Другие - как Лиара, Крэй, Иссат, - почти что превратились в природных духов, вроде ваших Дивий: ушли с головой в свою специализацию, и мло что замечают вне ее. Кто-то попросту сошел с ума, как Схульд. Впрочем, все мы изменились сильно. Селена некогда была веселой, она очаровательно улыбалась и пела, как певчая птичка на ветке, можешь ты в это поверить? Да и сам я столько раз твердил себе и другим, что только мы можем вести человечество, что сам в это поверил. Мне поздно что-то менять или самому меняться, Влада.
  Она слушала, молча, и ее сердце сжималось от жалости к хозяевам пещерного лабиринта, своим родичам и противникам. Ни за что на свете она не показала бы Коатлу это чувство, так что не знала теперь, что ей сказать.
  - Какое чудо, что мой отец смог вырваться отсюда! - невольно прошептала она.
  Коатл медленно выпрямился в своем кресле. Минута человеческой слабости прошла: перед Владой вновь сидел непроницаемый и непреклонный Верховный Жрец.
  - Да: Борнах вряд ли пожалел о своем решении, хоть ему и пришлось дорого за него заплатить. К тому же, от него произошла такая замечательная наследница, - он окинул взглядом фигуру Влады, ставшей во время беременности еще краше. - В твоем третьем сыне Борнах должен вернуться вновь, правда? Но пока еще должен родиться твой первенец, а жаль...
  Чего именно ему жаль, Верховный Жрец не договорил: поклонившись сидевшей за столом Владе, он стремительно вышел из ее покоев. А у Влады мурашки пробежали от этого многозначительного упоминания. Впервые подумала, что беременность на некоторое время защищает ее. Она мягко коснулась ладонями живота, представила себе будущего сына:
  - Еще не родившись на свет, ты уже меня защищаешь, мой маленький, - улыбнулась она сквозь слезы.
  И она была права, потому что не одного лишь Медера сдерживала ее беременность. Сам Коатл, так неожиданно лишившийся своего наследника, хотел бы теперь, чтобы будущий его сын и новый носитель его памяти родился бы от Влады. Даже в его сердце, которое он сам вполне сознавал окаменевшим, дочь Борнаха пробуждала что-то от почти остывших человеческих чувств, да и возможности у ее сына были бы выше, чем у ребенка простой смертной. Жаль, что она уже беременна! Но Коатл надеялся, что за год-два она станет сговорчивее. А заодно, убедится, что ждать ей нечего и некого. Недаром своры псоглавцев денно и нощно обыскивали лабиринт, не приближаясь, конечно, к владениям самих Жрецов. Рано или поздно доберутся до незваных гостей, да так, что Влада не узнает ничего. И тогда она поймет, что быть одной из Двенадцати Жрецов значит гораздо больше, чем лесной ведуньей или княгиней приморской.
  Глава 21. Окончательные решения
  Как ни хорошо знал Верховный Жрец своих собратьев по Ордену, в одном он все же ошибся. Относительно Гаррана, чувствовавшего себя живым только во время сражений. На протяжении многих-многих лет так и было. Жреца-Воина не интересовали людские мысли и образ жизни, он не стремился властвовать, дорожил лишь своим воинским мастерством. И со временем - он сам не понял, в какой именно жизни это началось, - все остальное сделалось ему безразлично. Только сражение, кровавое упоение боем, когда он выходил без доспехов и щита, и сокрушал сопротивление любого, кто отважится биться с ним. Гаррану не было дела, почему эти люди или кто-то еще оказались против него. Лишь бы были сильны, храбры и вооружены, чтобы битва была честной, и тогда его с головой захватывало безумное ликование. Он любил тех, кому хватало смелости выйти против него, и чем труднее был бой, тем сильнее оставался им благодарен. На веки веков Гарран запоминал тех, кому удавалось в очередной раз убить его тело, и ему было жаль, если, восстановившись вновь, обнаруживал, что имена героев незаслуженно забыты. Впрочем, таких было немного: хотя Гарран никогда не прятался от вражеского оружия, достать его мечом или копьем было все-таки непросто. Гораздо чаще исход боя складывался в его пользу. И тогда, слыша, как трещат доспехи и ребра противник под его мечом из метеоритного железа, Гарран закрывал убитому глаза и просил Бога Войны милостиво принять в свои чертоги доблестного воина. Если, конечно, на его молитвы еще отзывался какой-нибудь Бог. Гарран уже давно в этом сомневался.
  Не испытывая ненависти к своим противникам, он не знал и жалости. Разве только враг был так изранен, что не мог продолжать бой, но своим мужеством достоин был жить - таких Жрец-Воин иногда щадил. Но постепенно ему надоело убивать, хоть он ничем этого не проявлял. Сколько смелых и доблестных воинов, какими мог гордиться любой народ, погибли только лишь потому, что он оказался сильней и опытней! Впрочем, и встречаться стали ему достойные противники все реже. Мельчала человеческая порода.
  Гаррану казалось, что вскоре он станет не нужен вовсе. Ради чего он стремился превзойти всех в воинском мастерстве? Превзошел, многого достиг. И одиноким остался. Право, те, кого он убил на своей памяти, по приговору Жрецов или в ожесточении битвы, были счастливее его. Все чаще и чаще такие мысли приходили в голову. Но совсем недавно все изменилось...
  Встреча с Куарой пронзила его насквозь. Она вышла против него одна и ранила стрелой, затем, не дрогнув, сражалась не хуже мужчин. В ней сочеталась доблесть великого воина с сутью и красотой женщины. Всякого повидал на своей памяти Гарран, встречал и женщин-воительниц, но таких, как Куара, не было и среди них. Или, возможно, она встретилась ему именно тогда, когда он мучительно искал выход, точно волк, попавший в капкан? Однако встреча с ней не могла закончиться хорошо - так он думал. "Зачем вы вторглись сюда, люди? Кто, кроме вас, будет виноват в вашей гибели?" Но, сказав себе так, Гарран твердо решил спасти Куару. Любой ценой.
  И вот, теперь хасинка жила в его покоях, неведомо для всех, кроме старательных и молчаливых горных духов. У нее было время приглядеться к своему спасителю, и постепенно она начала лучше понимать его. Словно двое потерпевших кораблекрушение, оказавшихся вместе на необитаемом острове, они могли положиться лишь друг на друга. Куара в самом сердце владений Жрецов находилась все равно что на островке среди бушующего моря. Гарран с некоторых пор тоже. Скрыв от собратьев свою гостью, он тем самым отделился от них, а Жрец-Воин ничего не умел делать наполовину. Он пока еще не принял окончательного решения, но видел, что его придется сделать, и скоро.
  Куара же, рана которой вскоре совсем зажила, осваивалась постепенно в его "берлоге", как успела назвать жилище Жреца. Впрочем, это была, конечно, не берлога, хотя Жрец-Воин и не признавал лишних удобств. Даже спал ночами по-прежнему на плаще, постеленном на пол, предоставив гостье свою узкую постель. Но все-таки, многие вещи удивляли воительницу. Так, она расспросила Гаррана о давно интересовавших ее лампах, освещавших подземелья. Тот, как мог, объяснил ей смысл их работы, но предупредил, что сейчас люди еще не готовы ими пользоваться.
  - Так решил Коатл и другие. Они остерегаются выдавать людям знания Погибшей Земли: как бы те снова не принесли беду. Эти светильники - лишь малая толика прежних изобретений наших ученых. Но на одну полезную вещь они создали сотню опасных вещей, и, в конце концов, погубили сами себя и нашу родину.
  - Ну и не надо. Проживем и дальше со свечами и факелами, - взглянув на висевший под потолком светильник, Куара поморщилась. - Нам не следует ради них забывать солнце.
  В другой раз ее удивило, откуда Жрецы в своих подземельях берут пропитание. На столе каждый день появлялась свежая пища: всякая зелень, овощи, ягоды и фрукты, орехи, мед, свежий хлеб и даже молоко и яйца. Кроме того, они где-то брали льняную ткань и другие, незнакомые горянке одеяния. Неужто это все добывалось колдовством? Но Гарран объяснил, что все нужные растения выращиваются в особых пещерах под мощными лампами, дающими свет и тепло не хуже солнца. Ну а что до всего остального - Жрецы на самом деле отлучались на поверхность земли не так уж редко, и могли добыть себе что угодно с любого края света. К примеру, белый мягкий и теплый пух, которым была набита постель, оказался вовсе не птичьим: по словам Гаррана, его добывали из некоего растения, что встречалось лишь на материке, лежавшем далеко за Закатным Океаном. Там жили племена краснокожих людей, также некогда переселившихся с Погибшей Земли. Белые люди едва начали проникать туда с севера - потомки смелых мореплавателей-викингов, пользующиеся ныне тем, что моря на севере очистились ото льда, - а вот Жрецы знали этот край давным-давно.
  Куара слушала терпеливо его объяснения, но все же не до конца понимала. Видимо, здесь все же примешивалось колдовство, что бы ни говорил ее покровитель и защитник.
  Трудно было вольной горянке смириться с покровительством Жреца, с которым недавно скрещивали мечи! Но время шло, и она постепенно привыкала к Гаррану. Тем более, что он, сразу выдав девушке свои намерения, теперь вел себя гораздо сдержаннее, не домогался ее более. И со временем Куара оттаяла. Со Жрецом-Воином можно было говорить обо всем, так же как с Эреджибом и Ростиславом, и он не считал ее ниже себя лишь потому, что родилась женщиной. И, когда однажды в ответ на ее просьбу Гарран вернул ей саблю, сердце воительницы залила горячая волна благодарности.
  - Горная птица не может жить в клетке, где негде летать, - сказал он тогда. - Но только, если надумаешь меня убить, тебе придется еще постараться! Сперва хоть окрепни после раны.
  И Куара с того дня каждый день подолгу тренировалась с Гарраном. Ее поражало его мастерство, владение мечом, приобретенное за множество жизней, изумительная быстрота его могучего тела. Казалось, что не Жрец, но один из древних Богов войны представал перед ней, не прикрываясь доспехами от ее оружия. И каждый раз, когда ей удавалось хоть немного коснуться его саблей, Гарран торжествующе хохотал, будто радовался больше нее. С ним Куара и впрямь освоила много новых приемов, каких не знали ни ее сородичи, ни приморяне. Конечно, до своего уровня Жрец-Воин ее поднять не смог бы, если бы и захотел, но с ним воительница узнала не меньше, чем за всю предыдущую жизнь. И благодарность ему все крепла, хотя она и не привыкла говорить о своих чувствах. Впрочем, в этом они с Гарраном были похожи. Они оба в поединке выражали свои растущие чувства лучше, чем могли бы высказать самые красноречивые признания. Постепенно они, становясь в позицию, научились понимать друг друга так, словно были знакомы всю жизнь. Обоим казалось теперь, что так и должно быть.
  Но однажды Гарран вернулся к себе мрачнее тучи. Не говоря ни слова, отцепил от пояса меч и бросил в угол, точно ненужный хлам. Затем, не глядя, швырнул туда же алый плащ. Сел за стол, сгорбив плечи. Притихшая Куара глядела на него, со страхом ожидая недобрых вестей.
  - Коатл хотел отправить меня искать твоих друзей, - проговорил он угрюмо. - Я отказался.
  - Отказался? - обрадованно воскликнула девушка.
  Он медленно поднял тяжелую голову.
  - Да. Но Коатл, похоже, что-то заподозрил. Прежде я никогда не отказывался от его поручений. Не удивлюсь, если старый змей скоро догадается, ради кого я пошел против его воли.
  Воительница почувствовала, как ее рука тянется к сабле.
  - И тогда... что ты станешь делать?
  - Откуда я знаю? - криво усмехнулся Гарран. - Знаю лишь, чего делать не стану. Не выдам тебя им и не подниму руку на твоих соратников. Если такова цена "общего блага", что проповедует Коатл, то что-то с этим благом не так. Мне давно следовало это понять, но прежде я не знал тебя...
  - Благодарю тебя, Гарран, - взгляд Куары ощутимо потеплел.
  - Но ведь ты не сможешь остаться в стороне, когда твоим друзьям грозит опасность, правда? - он не сомневался, каков будет ответ.
  - Никогда не смогу! - она вдруг упала к его ногам, обняла их. - Прошу тебя, Гарран: отпусти меня к ним, когда наступит решающий бой! Если ты вправду меня любишь, если не хочешь, чтобы я умерла здесь от стыда, что бросила своих.
  Глубокий вздох вырвался из груди Гаррана. Он понял, что пришла пора сделать выбор. И назад уж пути не будет.
  - Отпущу, - проговорил он глухо, так что Куара едва расслышала это слово. - Обещаю: как только они придут, я отпущу тебя к ним. Но это верная гибель! Их не убили до сих пор лишь потому, что наблюдали за ними, как за крысами в клетке. Но больше Коатл их не пощадит.
  - А если бы ты был с ними, можно было победить?
  - Может быть. У них еще много различных средств. Но хоть какой-то шанс был бы, - признал Гарран.
  - Так в чем дело? - она, усевшись напротив собеседника, протянула ему руки. - Тебе ведь все равно не будет жизни среди Жрецов, я же вижу. А там у тебя появятся новые соратники, лучше здешних, настоящие воины, достойные уважения.
  Гарран мрачно нахмурился. Сам уж не раз думал о том! Обычно он не особенно заботился о будущем, но теперь вот жутко было даже думать, как он сможет считать соратниками тех, кто убьет Куару. И ему предстоит оставаться среди них вечно. Вечно! Чего же стоит хваление Жреческое могущество, если ради него надо отдавать на смерть тех, кого любишь?
  На мгновение он закрыл глаза. В любом случае, ему придется кого-то предать: либо собратьев по Ордену, либо любимую женщину. Предательство было худшим поступком, по мнению Гаррана. Но Жрецы обойдутся и без него. Даже если отряду приморского князя каким-то чудом удастся победить, это не будет крахом Ордена, даже если все будут развоплощены, им всего лишь понадобится больше времени, чтобы возродиться вновь. Куара же нуждалась в нем гораздо сильнее.
  И все-таки он мотнул головой, проговорил сквозь сцепленные зубы:
  - Я ведь враг ваш! Кто примет меня?
  - Когда узнают, что ты спас меня, почтут за честь тебя принять! - Куара положила ладонь ему на колено. - Князь Ростислав умеет ценить настоящих воинов. Ты ведь знаешь, мы тоже встретились с ним, как враги. Прошу тебя, Гарран! Я останусь с тобой навсегда, только соглашайся!
  - Посмотрим, - он чуть заметно улыбнулся и пожал девушке руку. - Постараюсь, в конце концов, обмануть Коатла. Он умнее меня в тысячу раз, но он воюет чужими руками, а я полагаюсь лишь на себя и на свой меч...
  Но спустя несколько дней Гарран, проснувшись ночью от еще неясного шума вдалеке, разбудил спящую Куару. Быстро помог ей снарядиться к бою, сам же, как всегда, взял с собой лишь меч. Они вместе выбежали в коридор. Теперь и девушка услышала доносящийся оттуда лязг мечей, многоголосый лай псоглавцев и крики людей. Под потолком то и дело вспыхивал оранжевый свет, оповещая о тревоге. Не раздумывая, они вместе бросились навстречу звукам сражения.
  
  Влада тоже проснулась в эту ночь от шума приближающейся битвы, хоть и гораздо позже: ее жилище лежало дальше, и до него едва доходили звуки извне. Но тут будто какая-то сила подбросила ее на ложе; сердце замерло, а потом забилось быстро-быстро, так что ей сделалось жарко. Обручальное кольцо-змея горело и переливалось так ярко, как не было еще никогда, его видно было даже сквозь мешочек, где хранилось на ее груди.
  Радостно вскрикнув, Влада накинула тунику вместо сорочки и хотела уже выбежать из покоев. Но в это время дверь распахнулась. На пороге стоял Ростислав. Но в каком виде! Без доспехов и шлема, лишь с окровавленным мечом в руках, оборванный хуже последнего нищего, в прорехах его изодранной рубашки виднелись свежие шрамы. Давно не чесаные волосы и борода заметно отросли, лицо потемнело, а прежде яркие глаза вдруг показались ей удивительно светлыми...
  Но Владе некогда было удивляться. Она бросилась мужу на шею, и тот свободной рукой гладил ей волосы, плечи и спину, и вновь перебирал меж пальцев густые белокурые волны ее волос.
  Но длилось это недолго. Спохватившись, он схватил женщину за руку.
  - Нам некогда, родная... Сперва уйдем отсюда. Скорей, я знаю дорогу!
  - А где же остальные? Неужели все погибли? - с ужасом спросила Влада, в то время как он тащил ее за собой.
  - Нет-нет! Они дерутся там, впереди. Мы сейчас придем к ним, а потом домой, в Приморье! Мы будем жить счастливо, как всегда мечтали! - почему-то у Влады от этих слов мурашки пробежали по коже.
  Он спешил, и ей пришлось тоже бежать. Обычная женщина, не бегавшая с малолетства от зари до зари по лесным тропам, давно обессилела бы, но Влада не отставала.
  А впереди металось оранжевое зарево, слышался лязг оружия, топот ног и стук когтей, свирепый звериный рык и еще более свирепые человеческие вопли. Там кипел бой.
  И вдруг им навстречу метнулся, ожесточенно рубясь сразу с двумя псоглавцами... второй Ростислав! Бешено огляделся вокруг, увидел свою жену и двойника. И тут же, двумя взмахами покончив с прежними противниками, обернулся к ним.
  - Подлец, похититель чужих жен! - прорычал он, скрестив меч со своим двойником.
  - Влада моя жена! Я - князь Приморский, а ты - самозванец! - тот не заставил себя ждать, ударил мечом не менее ожесточенно, так что его враг едва успел отпрянуть.
  Влада, отпрянув в сторону от них обоих, с изумлением глядела на этот необычный поединок. Казалось, будто кто-то сражается со своим отражением в зеркале, настолько одинаковы были оба бойца. Такого сходства не бывает даже у братьев-близнецов. Одинаковые лица, одежда, изодранная и истрепанная в скитаниях по пещерам, была одна и та же, и те же шрамы, и одинаковые мечи поднимались ради одной цели: чтобы живым вышел из этой битвы лишь один. Одна и та же ненависть сверкала в их глазах. В их глазах...
  
  Отвод глаз перестал действовать, едва отряд приблизился к наиболее благоустроенной части лабиринта, видимо, его середине. Здесь каждый камень был насквозь пропитан силой Жрецов, лесная магия Пепла была против них бессильна. И в тот же миг псоглавцы в ярости бросились на них. Закипела бешеная свалка.
  Преследуя убегавших псоглавцев, князь Ростислав сильно опередил своих спутников, даже не оглянувшись, следуют ли те за ним. С того мгновения, как обручальное кольцо разгорелось вновь, он думал лишь о Владе, о том, что она где-то рядом. И теперь подумал сразу, что отступающие враги приведут его к жене, а о своих воинах на время забыл.
  И вот, едва расправившись с псоглавцами, увидел свою жену... и себя самого рядом с ней! Не задумываясь, что за новое наваждение послали ему Жрецы, Ростислав бросился в бой.
  Странное это было ощущение - сражаться со своим двойником, будто с самим собой. Казалось, что, если один упадет, рассеченный мечом, кровь хлынет у обоих. Но поединок затягивался. Неведомый двойник перенял не только весь внешний облик, но и повадки приморского князя, и теперь в поединке они совершали одни и те же движения, словно их обучал один наставник. У каждого было уже по несколько неглубоких ран, но никто не мог взять верх. Влада глядела во все глаза, не смея вмешаться ни делом, ни мыслью. Знала - муж ей не простит непрошеной помощи.
  К ним уже торопились воины Ростислава, тоже все оборванные и окровавленные: ведь доспехов ни на ком не оставалось. Изумленно переглядывались, не понимая, что происходит.
  - Кто же из них - кто? - шепотом воскликнул Волосожар.
  Будто скованные оцепенением, глядели они, не в состоянии ничего предпринять. Даже псоглавцев не было слышно, они отступили, понеся большие потери. Или, пожалуй, скорее сбежали под крылышко к хозяевам, чтобы вернуться с подкреплением, как про себя опасались все.
  Наконец, Ростиславу удалось ударить врага: наискосок, через левую ключицу, рассек ему плечо и грудь, будто не мечом, а топором. В настоящем бою с одоспешенным противником нечего и пытаться использовать такой прием: меч застрянет в железном облачении, еще и руку из сустава вывернет. Но здесь на его двойнике не было никакой защиты. Он рухнул на каменный пол. И тут же стал меняться. Золотые Ростиславовы волосы сделались светлее, исчезла борода, как и грязь многодневных скитаний. Черты лица тоже неуловимо изменились; теперь казалось, что перед ними лежит прекрасная, но поверженная статуя некоего древнего Бога. Но лишь на мгновение: хлещущая потоком кровь тут же залила его ослепительно-белое одеяние. Умирающий открыл глаза и поглядел мимо своего соперника, на стоявшую за его спиной Владу. Ростислав снова схватился было за меч, но побежденный враг был уже недвижен. Остановился взгляд его, только на губах застывала странная усмешка: будто он знал нечто такое, чего другие ни в коем случае узнать не могли.
  - Медер, Жрец Солнца, - проговорила Влада, прижавшись к Ростиславу; ее пробирала запоздалая дрожь. - Он хотел увести меня с собой, вернуться в Приморье в твоем облике...
  - Ну, успокойся, Влада, милая! - он то чуть отстранялся, чтобы разглядеть жену, ставшую, кажется, еще краше за время их разлуки, то снова сжимал ее в объятиях крепче крепкого, чтобы больше уж никакая сила не посмела их разлучить. - Не бойся ничего! Он мертв. У тебя нет другого мужа, кроме меня.
  - Но обмануться было немудрено, - нахмурился Эреджиб Черный Беркут. - Да его бы родная мать не отличила от тебя! Даже сейчас - прости, Ростислав, - я не совсем уверен, что передо мной побратим, а не какой-нибудь Жрец в его облике.
  - Нетрудно и княгине было ошибиться, - согласился Остророг.
  - А я как раз не ошиблась, - неожиданно звонким голосом возразила Влада. - Ну, может быть, сразу как он пришел за мной. И все поняла, увидев вас рядом. У тебя синие глаза, теперь я узнаю их взгляд. А у него глаза были голубыми. Их он так и не смог изменить.
  - И слава всем Богам, - князь снова взял жену под руку. - Нам надо спешить. Сколько времени потеряли из-за этого подлеца...
  Действительно, издалека послышался было снова лай и визг, точно свора гончих бежала по следу. Но тут же сменился жалобным воем, исполненным ужаса. Донесся чей-то боевой клич и хлесткие ритмичные удары. А вслед за тем две темные фигуры вышли навстречу из-за очередного поворота. Воины схватились за мечи, оборотень-волк уже приготовился к прыжку. Но одна из фигур метнулась вперед и проговорила до боли знакомым голосом:
  - Остановитесь, друзья! Это Гарран, и он наш друг. Он спас мне жизнь, и я стану его женой, когда мы выберемся!
  - Куара! - воскликнули сразу несколько голосов с изумлением и радостью. Только Волосожар, обрадовавшись появлению воительницы-горянки, тут же печально вздохнул, переведя взгляд на могучую фигуру ее спутника. Тут все ясно, не на что надеяться.
  Впрочем, Эреджиба тоже озадачило признание названой сестры.
  - Вот как довелось встретиться, - проговорил он, пристально глядя на Гаррана, как на опасного зверя в лесу.
  Тот усмехнулся не слишком весело.
  - Довелось. Между прочим, мы уже немного помогли вам, изрубив еще одну свору псоглавцев. Куара объяснит тебе остальное, если хочешь. А пока нам пора идти. Скоро Жрецы будут тут.
  Гарран стоял перед ними, как и прежде, без всяких доспехов, еще не успев вытереть с меча кровь псоглавцев. Куара, напротив, была облачена в новые латы, сверкающие железом, и сейчас среди собравшихся больше всех выглядела готовой к битве.
  Ростислав первым протянул руку Гаррану.
  - Если ты с нами от чистого сердца, в чем же дело? А самое главное - ты вернул нам нашу Куару.
  Бывший Жрец удивленно поднял черные брови. Не ожидал такого доверия, что бы ни говорила Куара. Если бы он захотел, мог бы... Но нет, это было бы недостойно воина.
  - Идемте!
  Но далеко уйти не удалось. Железная дверь с грохотом обрушилась перед ними, преграждая путь, и тотчас вторая отрезала им обратный ход.
  - Что это? - воскликнул Ярец.
  - Это? - князь Ростислав невольно усмехнулся, взглянув на только что обретенную жену. - Похоже, нас не хотят выпустить!
  Им навстречу шагнул высокий старик в черном. Это был Коатл.
  - Вы не выйдете отсюда! - проговорил он торжественно и властно. - Вы подняли руку на Жрецов, и должны умереть. Когда вам придет пора родиться вновь, вы не вспомните о своей былой дерзости, так что это послужит к вашему исправлению. Но двое из нас слишком хороши для такого общества. Придите к нам, заблудшие брат и сестра, вам еще не поздно одуматься!
  Все поняли, что он говорил о Владе и Гарране. Приморская княгиня при этом еще крепче прижалась к плечу мужа. А бывший Жрец-Воин оскалил крепкие зубы и недобро усмехнулся:
  - Подойди и возьми!
  И, не глядя, почувствовал рядом плечи новых товарищей: князя Ростислава, Эреджиба, Ярца, Кремня и других. Рядом с ним, стоя на камне, вращала саблю над головой Куара. И, впервые за долгие годы, Гарран чувствовал, что ему есть ради чего сражаться.
  Влада тихо проговорила, обращаясь к Ростиславу:
  - Я рада, что довелось увидеться с тобой. Чем бы это ни закончилось, ты уже совершил чудо.
  Но в выражении лица приморского князя не было гордости собой.
  - Я сделал не больше, чем любой из нас. Благодари всех.
  Но и Эреджиб неожиданно поддержал Владу.
  - Она права. Ты, князь - огниво, мы - искры, которые оно высекает. Не будь тебя, многие из нас так и не нашли бы себе места, не говоря уж - никогда бы не решились на самое опасное в жизни приключение, не узнали бы предел своих возможностей.
  Он внимательно оглядел их - такой разношерстный отряд, ставший за время похода одной семьей.
  - Ну что ж, кажется, это опасное приключение близится к концу... Встретим его, как хотят от нас Боги!
  Глава 22. Не пугайтесь, когда не на месте закат
  Глядя на них, Коатл усмехнулся и повернул в руках золотой жезл, указывая им в пол.
  - Среди наших возможностей есть и такое... Их умели заклинать еще некроманты Погибшей Земли.
  Тут же из-под земли, прямо сквозь каменные плиты, не поднимая их, стали просачиваться бледные полупрозрачные фигуры. Одна, две, три... скоро весь зал оказался заполнен ими. Становясь на пол, они делались плотнее, телеснее. Но лица их оставались бледными, как мел, и на всех запечатлелось общее выражение: смертной тоски и злобы к тем, кто осмелился нарушить их покой. Тут были и мужчины, и женщины, и дети, все в обрывках могильных саванов вместо одежды, мертвенно-бледные, с мертвыми пустыми глазами.
  - Навьи... - прошептал Остророг враз севшим голосом. Попытался очертить над головой громовое колесо, да и не смог, не поднялась рука.
  Но и другие тут же узнали навьих - неупокоенных мертвецов, о каких часто рассказывали вечерами страшные басни. В этих баснях колдуны вызывали навьих себе на службу, и живые мертвецы работали на них или сражались, опустошая все на своем пути. Но вживую навьих никто не встречал очень давно, так что многие и не верили в их существование.
  Гарран и Ратмир отреагировали первыми: один - отрубив мечом сразу пару тянувшихся к нему иссиня-бледных рук, второй - вонзая зубы в холодную, как лед, плоть, и бешено отплевываясь. Но уже толпа навьих сомкнулась вокруг горстки людей и их союзников, и тем стало некогда смотреть, что делают другие.
  Навьи двигались медленнее людей, но их было много, а главное - они не ощущали боли. Уже не раз мечи рубили их, но из мертвых тел не вытекало ни капли крови, и даже разрубленные пополам, живые мертвецы тянулись к людям, норовя ухватить тех, в чьих жилах текла живая кровь. И без всякого оружия их руки были невероятно сильны, так что воинам приходилось непрестанно двигаться, чтобы избежать их хватки. Но долго так продолжаться не могло: ведь навьи, в отличие от живых, не способны были устать.
  Гарран с Куарой плечом к плечу косили навьих, как траву, под ногами у них уже валялись обрубки тел, продолжавшие шевелиться, так как поднявшее их заклятье еще действовало. Пепел, прижатый к стене, стряхивал с себя врагов, как назойливых муравьев. Длинные руки Лешего позволяли держать их на расстоянии, да и живым мертвецам он, похоже, был не так нужен, как люди. Весь залитый кровью, сражался в самой гуще Ратмир. Его клыки мощно дробили мертвую плоть, меж тем как цепкие холодные руки терзали его тело, путались в густой черной шерсти. И впервые в жизни беззаботный молодой оборотень почувствовал дыхание близкой смерти. Даже его породе нужно время, чтобы залечить раны, а среди наседающих навьих двойной запас жизненных сил ничему не поможет.
  Людям тем временем приходилось еще тяжелее. Ростислав, как и все, крутившийся белкой в колесе, уже почувствовал жгучую боль в шее и в плече, куда успели-таки впиться бледные руки-клещи. По коже поползли первые горячие струйки крови. Замечая краем глаза своих спутников, он видел, что тем ничуть не легче. Эреджиб, уже тяжело дышавший, едва успел перескочить через чьи-то отрубленные руки, норовившие ухватить за ноги. Ярец, Волосожар, Остророг еще отбивались, все залитые кровью, с вырванными клочьями мяса, а вот Кремень совсем исчез в суетливом мелькании бледных фигур.
  И тут вокруг них вспыхнуло огненное кольцо. Навьи испуганно взвыли, шарахнувшись прочь. Увидев на расстоянии вытянутой руки их бледные, покрытые струпьями лица, Ростислав истерически расхохотался: ему показалось, что живые мертвецы при виде огня побледнели еще сильнее. Тут же справившись с собой, он оглянулся на Владу.
  Она стояла немного позади него, распустив волосы, не запятнанная кровью и грязью сражения. Подняв руки ладонями вверх, она проговорила звонким чистым голосом:
  - Светлый Даждьбог-Солнце, Князь Огненный Щит, пошли нам частичку твоего негасимого пламени, защити от нежити в подземном царстве!
  Ростислав на мгновение залюбовался женой, бесстрашно взиравшей сейчас в лицо Верховному Жрецу, словно не сомневалась, что ее сила неизмеримо больше. Ни у кого на свете больше нет такой княгини! Но, с трудом отведя от нее взгляд, князь Приморский обернулся к своим спутникам. Огненное кольцо Влады подарило им, уже обреченным, передышку, никто не знал - надолго ли.
  Во всяком случае, вид у них был плохой. Все едва держались на ногах от усталости, истерзанные, покрытые рваными ранами, сами сейчас могли бы сойти за навьих. Посреди огненного кольца лежал, поскуливая от боли, Ратмир. А кто там, в луже крови, над кем склонили головы остальные? Князь с трудом узнал мужественного приморянина Кремня. В груди у того зияла дыра, куда можно было просунуть кулак. Но Кремень был еще жив и открыл глаза.
  - Вернись в Приморье, княже. Скорей! Лети на крыльях ветра, чтобы успеть... - он захрипел и умолк, только на губах выступила кровь при последнем вздохе.
  - Спи спокойно, верный сын Приморья, - проговорил Ростислав, закрывая воину глаза. Его просьбе в тот момент он не придал значения, сочтя за предсмертный бред. Кремень и перед смертью остался упрямцем. Но ему хоть смогли закрыть глаза свои, а им вряд ли повезет и в этом...
  Коатл снова поднял золотой жезл и поглядел на них.
  - Жаль мне вас! Вы проявили большую доблесть, и я понимаю, почему Гаррану вы пришлись по душе. Я тоже умею ценить чужое мужество! Но вы вторглись в наши владения, и мы имеем право защищаться. Ваша кровь - на твоей совести, князь. Остались бы дома - жили бы. Мы в своем праве.
  Но Ростислав с трудом выпрямился, под стать гордой осанке Верховного Жреца, и взглянул ему в глаза. Он знал, что сражаться вновь ни у кого не осталось сил, но ему нужно было напоследок хотя бы высказать Коатлу все, что о нем думает. Обрывки воспоминаний - своей и прежних жизней, слившихся сейчас воедино, как ручейки в полноводную реку, мелькали в его голове. И он заговорил твердо, со все разгорающимся гневом:
  - Я пришел за своей женой, и она, как видишь, последовала за мной, не пожелала остаться с вами. Вы не имеете никаких прав на Владу, как и на людей, которых пытаетесь наставлять жить. Ваше время проходит, Жрецы! Эта земля и ее Боги с трудом выносят ваше присутствие, и скоро их терпение иссякнет!
  Он сам ощутил, как при этих словах что-то произошло вокруг, словно они были услышаны не только тем, кому адресовались. Воздух накалился и тихо потрескивал, как перед грозой. Коатл же почувствовал гораздо больше. Он проговорил ледяным презрительным тоном:
  - Кто ты такой, чтобы самонадеянно грозить нам гневом Богов? Скорее они покарают тебя самого за неслыханную дерзость!
  Но Ростиславу все сделалось предельно ясно. Чувствуя, как мурашки бегут по коже, как перед первой битвой, он воскликнул, обращаясь уже не только к Коатлу, но и к Тем, кто - он знал, - слышали сейчас его:
  - Я - человек, и мне вы больше никогда не заморочите голову, как и тем, кто сейчас со мной! Не вечно людям рабствовать перед вами. Боги за нас, и однажды они помогут нам одержать окончательную победу. Я взываю к ним, и они ответят! Пресветлые Боги, дети Отца-Неба и Матери-Земли! Мы - ваши братья, а не рабы Жрецов! Разные прозвища носят наши роды: туровцы и смоляне, лесовичи и болотники, северяне и приморяне, но одно самое древнее имя: сварожичи!
  Каменный свод пещеры вздрогнул при этом имени, и тут же изумленный Коатл увидел, как изможденные воины Ростислава один за другим поднимаются на ноги и снова берутся за мечи. Раны их на глазах переставали кровоточить, усталость долгих скитаний исчезла, будто ее и не было. Уже не горстка потрепанных воинов, но отряд грозных богатырей смело глядел в лицо Коатлу.
  Влада, сияющая радостью, указала на них.
  - Гляди, Верховный Жрец: вот это - люди, в которых ты не веришь! Ни у тебя, ни у твоих соратников нет над ними власти. Рано или поздно и лругие люди выйдут из-под вашей власти, навсегда перестанут прислушиваться к вашим нашептываниям, можно не спрашивать у Селены. Рано или поздно... но вы увидите, как люди поднимутся против вас, у вас нет даже утешения, будто это случится не при вашей жизни!
  Коатл стиснул жезл помертвевшей рукой... и опустил его. Вокруг своего главы собрались оставшиеся Жрецы. Ренунт прошептала заклятье, и огненное кольцо Влады погасло. В тот же миг навьи снова бросились на них, как и своры псоглавцев, вбежавших в открывшуюся дверь. В воздухе снова зареяли огромные железнокоготные птицы, и крылья их веяли могильным холодом.
  Но тут новый подземный толчок сотряс лабиринт, и по монолитной каменной кладке прошли трещины. Гром прогремел прямо над головами, свод пещеры разломился пополам, как корка хлеба...
  Влада, оттесненная мужчинами в центр круга, вспрыгнула на камень, отделившийся от стены. Ведунья чувствовала лучше, чем кто-либо, что здесь разворачиваются события, какие бывают, может быть, раз в тысячу лет, и стремилась увидеть все.
  И видела она: в широкий пролом наверху хлынул поток света, такой ослепительно-яркий, что глаза, много дней видевшие лишь ровный искусственный свет ламп, слезились с непривычки. Но, если уж от солнечного света отвыкли люди, то навьям, извлеченным колдовством из Исподнего Мира, он попросту был невыносим. Они выли, стонали, забыв о врагах и о приказе Коатла, метались, ищы спасительного темного уголка и не находя его. Затем их мертвая плоть стала таять, как на костре, и они с глухим стоном провалились обратно сквозь землю.
  И видела она: Крэй, Жрец-Мастер, обезумел от ярости, увидев, как рушатся его великолепные подземные залы. Он чувствовал малейшие колебания скальной породы. Трещины все продолжали пронизывать лабиринт, как свежие раны - живое тело. Если уж солнечный свет достиг второго яруса пещер, то верхний должен быть разрушен еще больше.
  - Убийцы! Варвары, губители чужих трудов! - в припадке бешеной ярости Крэй без труда подхватил обломок скалы величиной с быка, швырнул в людей...
  Меч в руках Гаррана сверкнул синим отблеском и погас, раздробив камень, осыпавшийся вниз дождем обломков.
  - Не дело творишь, - невозмутимо произнес Гарран. - Не они виновны в разрушении лабиринта. Так судили Боги. Смирись: ты не за правое дело стал.
  Крэй покачнулся. Он понял, что Гарран прав. Дело его жизни гибнет, и ему нечего надеяться его вернуть. Тогда он шагнул в сторону и замер, подобно каменной колонне, удерживающей треснувший потолок пещеры. Каменная корка окутала его тело, и он остался стоять, способный провести так целую вечность, камнем среди камней.
  И видела она: сквозь пролом в потолке прыгают с огромной высоты волки-оборотни, целая стая. Они приземлялись на четыре лапы, как кошки, и дружно бросились на своего заклятого врага - псоглавцев. Отдышавшийся Ратмир, радостно взвыв, присоединился к сородичам и исчез в самой гуще побоища. Лязг клыков и звон сабель, лай и рычание, кровь и клочья шерсти - вот и все, что можно было разобрать среди кипящей свалки.
  И видела она: красавица Наджара, увидев, что здесь ее чары не властны, попыталась было исчезнуть. Но Пепел, завидев ее, испустил бешеный рев, от какого люди, заслышав в лесу, бегут, сломя голову, а то и падают замертво. Бросился за ней, уже готовой исчезнуть в стене, и, ухватив за ноги, ударил всем телом об эту стену. Наджара сползла наземь, как изломанная кукла, и осталась лежать в неестественной позе. Маленькое облачко пара закружилось над ней, и пропало.
  И видела она: по приказу Коатла собрались дети и потомки Жрецов, их помощники и слуги, воспитанные в беспрекословном подчинении Посвященным. Целый каскад заклятий обрушился на головы вторгшихся людей, так что Влада не успевала выставить надежной защиты. Здесь были огненные сгустки и целый дождь ножей и стрел, огромные пауки и ядовитые змеи. Но все это разбилось, не долетев до цели, как будто горстку почти безоружных храбрецов все-таки закрывал невидимый щит. Отразившись, их заклятья устремились навстречу самим ученикам Жрецов, на глазах меняя вид. Огромные медведи, рыси, барсы, орлы бросались на молодых магов, метавшихся в ужасе, забывших о своем колдовстве. Каждое новое заклятье оборачивалось против них. Наверное, зал расширился во много раз, иначе бы столько разнообразных существ не могли поместиться здесь. Никому из выбранных жертв не было сейчас пощады, звери истребляли всех, кого удавалось поймать, а заодно охотились и на птиц с железными когтями. Те пытались улететь, хлопали крыльями, пускали в ход страшные когти и клювы, но все без толку: чудесные звери справлялись с ними так же легко, как кошка с воробьем.
  И видела она: небольшой отряд учеников, отчаявшись использовать магию, схватился за мечи. Спасаясь от зверей, они схватились с воинами приморского князя, надеясь, что здесь безжалостные преследователи остановятся. Но тут уж не оплошали сами люди: Ростислав, Ярец, Эреджиб, Гарран, Куара, Волосожар, Остророг вновь вступили в бой, спеша расправиться со жреческими прихвостнями.
  И видела она: хитроумный Кратий, только что шептавший что-то на ухо Коатлу, вдруг исчез, будто его никогда здесь не было. Это не было предательством: Жрецы всегда учитывали в своих замыслах будущее, и не намеревались положить здесь весь Орден, надолго лишившись возможности действовать. Хоть кто-то должен был уцелеть, чтобы легче было начать сначала.
  И видела она: Селена осталась сидеть на камне, не принимая участия в битве, но и не пытаясь ее мзбежать. Она, как и Влада, видела все, и из ее глаз струились слезы.
  И видела она: Ренунт также хотела исчезнуть. Но в зале неведомо откуда появился Схульд, которого здесь не было видно с самого начала битвы. Он что-то сообщил приморянам, добивавшим последних противников. Мужчины при этом помрачнели, а Куара вдруг вскинулась, как норовистая кобылица. Бросившись вслед за Ренунт, она ухватила ту за руку, когда Жрица уже хотела пройти сквозь стену.
  - Куда же ты? - спросила она вкрадчиво, швырнув ее на пол.
  Ренунт билась и извивалась, как змея, пытаясь освободиться из ее хватки. Ее иссиня-черные волосы растрепались, на лбу выступил пот. Если бы ей сосредоточиться хоть на миг для создания хоть самых простых чар! Но Куара не зря столько тренировалась с Гарраном: она так и не выпустила противницу.
  - Пусти... отпусти меня, и я тебя вознагражу! - прохрипела Жрица, пытаясь дотянуться свободной рукой до откатившейся прочь диадемы-змеи.
  - Я обещала перерезать глотку тому, кто придумал яд, называемый "седьмицей покаяния", и сделаю это, - отвечала Куара, и опустила изогнутый хасинский кинжал.
  И видела она: Лиара, царица зимы в белой горностаевой шубе, после гибели Ренунт скрылась прочь, на прощание всколыхнув снежную тучу. Но солнечный луч пронзил, как копье, многовековую тьму пещер, и снег исчез, будто его не было.
  И видела она: под самым потолком пещеры уселся на большом каменном карнизе Схульд. Он с интересом обозревал битву, ничуть не вмешиваясь ни на чьей стороне, словно все происходило лишь ради его развлечения.
  И видела она: Коатл, оставшийся в одиночестве, поднял золотой жезл, направив на ее защитников. Лицо Верховного Жреца сделалось бледным и страшным. Еще не зная, что он сделает, Влада отчетливо осознала, что не сможет ему помешать. Самый воздух вокруг него потемнел.
  Но тут новый громовой раскат разорвал небо, так что всем показалось - каменный свод лабиринта готов рухнуть, похоронив всех. Но нет, это не пещера, это с открывшегося над ней неба грянула молния, ударила в золотой жезл Верховного Жреца.
  - Благодарю тебя, Перун! - князь Ростислав взмахнул рукой, не чувствуя себя святотатцем, приветствовав Бога Грозы, как товарища по оружию. Ибо сегодня так и было. Разве они дрались не за свою свободу и своих Богов, как и Боги за них? Да и не пристало людям бояться своих Богов, как в приличной семье не боится сын отца...
  И видела она: Коатл, ослепленный и обожженный ударом молнии, с трудном поднялся на ноги, хромая, сделал несколько шагов, собираясь с силами. Она знала энергию и железную волю Верховного Жреца, понимала, что, если его упустить, он хоть как-нибудь, но отомстит. И поняла, что пришло ее время. Сосредоточилась вся на одной мысли: ловушка, способная удержать Коатла как можно дольше, чтобы даже дух его не мог покинуть ее на протяжении многих людских поколений. Она знала, что навсегда остановить Жреца нельзя, как и тех, что погибли сегодня лишь телесно. Но можно было, по крайней мере, на время обезвредить его, дав людям передышку. Может быть, за это время люди смогут построить иную жизнь, более свободную и справедливую, осознают, как важно принимать решения самим, не поддаваться чужим нашептываниям. И тогда никакие Жрецы уже не смогут их заморочить ложными образами. Влада знала, что людям предстоит еще нелегкий путь. Но это будет их путь, уже не предначертанный никем со стороны.
  Она взмахнула руками, будто подгоняя невидимую воздушную волну. И вокруг Коатла воздвигся огромный прозрачный кристалл. Верховный Жрец был замурован в нем, точно муравей или комар в янтаре.
  - Именем Богов я заточаю тебя в нем, Коатл, - проговорила Влада необыкновенно твердо. - Ты не можешь ни покинуть этот кристалл, ни расколоть его. Никто не сможет выручить тебя...
  Но она недооценила могущество старого Жреца, замешанное на фанатизме и жажде власти, многократно укрепленное опытом многих жизней и усиленное жаждой мести. Он начал продвигаться внутри кристалла, будто пловец в вязкой густой воде. Если бы не заговор Влады: "Именем Богов...", Коатл бы уже выбрался. Более того - он заговорил с ней прямо сквозь кристалл:
  - На что надеешься, глупая девчонка? Навечно тебе меня все равно не заточить. Рано или поздно я смогу освободиться.
  - Я знаю, - отвечала Влада. - Но я верю в Богов - и они, как видишь, нас не оставляют. И в людей. Ведь это люди, Коатл, те, кого вы ни во что не ставили, сегодня одолели вас! И, если когда-нибудь они оставят жадность, зависть и жажду власти, да закроют уши от негодных советчиков, ты не обретешь силы вовеки веков!.. И тот, кто поднимет на небесной горе священный бел-камень, и кто вычерпает Полуденное море...
  - Ого, на что надеешься! - перебил ее Коатл, не давая досказать. - Я помню время, когда еще не было самых древних нынешних государств, и не заметил, чтобы с тех пор человечество стало хоть немного лучше!
  - ...и тот мой заговор да не превозможет! - выкрикнула Влада. Противостояние с Коатлом забирало у нее все силы, она едва держалась на ногах. Хрипло прошептала, не имея даже возможности обернуться к тому, кто был ей нужен: - Ростислав! Ростислав, помоги мне!
  - Как помочь? - не сразу понял князь, подбежав к жене; что он знал о волшебных поединках? Наконец, догадался: положил ладони на виски Владе, запустив пальцы в ее шелковистые волосы. - Так лучше?
  - Да, спасибо тебе!
  Она и впрямь чувствовала, как прикосновение его сильных ладоней с горячими шершавыми пальцами придает ей сил. Выпрямившись во весь рост, ведунья воскликнула так громко, что ее услышали все в этом зале:
  - Во имя Отца-Небо Сварога и Матери-Земли Макоши, во имя Перуна-Громовержца, и Солнца-Даждьбога, и Лады, возжигающей любовь! Ты, Коатл, останешься внутри кристалла, пока его не разрушит время. Ты не сможешь ни разбить, ни покинуть его: ни во плоти, ни духом, ни мыслью. Да будет так!
  Проговорив последние слова, молодая женщина, наконец, отвернулась, но голова закружилась, и она упала бы, не поддержи ее Ростислав. Он опустился на пол, положив к себе на колени голову жены, и глядел на нее тревожно, не зная, что делать. Влада дышала редко и неглубоко, ее золотистые ресницы не вздрагивали, под глазами легли темные круги.
  В первый раз за все время Селена отделилась от камня, где сидела неподвижно, как старая ящерица. Она подошла к Владе и положила ладонь ей на лоб.
  - Подожди, скоро придет в себя, - заверила она Ростислава. - Все в порядке с ней и с ребенком. Просто нужно время, чтобы восстановить силы. Коатла нельзя заточить безнаказанно для себя. Я бы ни за что не поверила, что ей, такой молодой, это под силу, да только видела прежде, чем оно произошло.
  Немного успокоенный этим заверением, приморский князь взглянул на говорившую:
  - Я вижу, ты добра к ней и не враг нам. Не хочешь ли пойти с нами? Вот, Гарран с нами вместе...
  Но Селена медленно покачала головой.
  - Благодарю тебя, князь, но не могу. Извинись за меня перед Владой. У вас впереди будущее, а я принадлежу прошлому. Я буду видеть сны и вспоминать давно прошедшее...
  С этими словами она уселась снова на свой камень, закрыла глаза и осталась сидеть, выпрямившись, положив руки на колени; однако ее, несомненно, здесь уже не было.
  Теперь приморяне и их союзники остались на бывшем поле боя одни. Никого больше не было, даже Схульд пропал незаметно для всех. И лишь тогда кто-то, кажется, Ярец, впервые задумался:
  - А как же мы отсюда выберемся?
  В самом деле: оба выхода из зала так и остались заклепаны железными дверями. Да если бы и удалось их открыть, то обратный долгий путь по запутанным подземельям, в которых вполне могла скрываться уцелевшая нечисть, почти без пищи и без снаряжения, вряд ли был возможен.
  Но чудеса этого дня еще не закончились. Сквозь пролом в потолке долетел порыв свежего ветра. Он стремительно пронесся по пещере, взвихрив людям волосы, и на одно мгновение соткался в облик кудрявого юноши с крыльями за спиной:
  - Тебе пора возвращаться домой, князь, - подмигнул он Ростиславу, и снова умчался, растворившись в воздухе.
  Но тут же над ними закружились и стали плавно опускаться вниз огромные белые крылатые фигуры. Птицы? Нет, кони, но такие, которых вряд ли встречал кто из живых! С исполинскими двухсаженными крыльями, белыми, как у лебедей, и сами тоже облачно-белые, таких статей, что самый лучший земной конь, если бы увидел их, от стыда превратился бы в неуклюжую корову. Они мягко ступали на каменные плиты, косились на собравшихся и негромко ржали: мол, ну что, когда в путь-то?
  - Крылатые кони Стрибога! - взволнованно выдохнул Ростислав, первым подойдя к облачно-белому красавцу.
  Он устроил на конской спине лежащую в беспамятстве Владу и сам сел верхом, без всякого седла и поводьев, с ужасом и восторгом глядя, как по обе стороны расправляются два огромных белоснежных крыла.
  Остальные, кто более охотно, кто менее, последовали его примеру.
  - Княже, а ведь и Кремень перед смертью просил нас лететь на крыльях ветра, - припомнил Остророг. - Видно, в Приморье совсем плохи дела, если уж иначе нам не успеть.
  Но Ростислав не хотел теперь предаваться тревогам. Что ему какие-то предупреждения, когда его безнадежно дерзкий поход увенчался невероятным, еще не бывавшим на свете успехом, и Влада - вот она, спит на его руках!
  - Мы успеем! Чего нам бояться, раз сами Боги за нас! - и он первым взмыл на крылатом коне в темнеющее вечернее небо.
  Совсем другой разговор состоялся в это время между Гарраном и Куарой.
  - Значит, ты останешься со мной, когда кони полетят? - шепотом спросил ее бывший Жрец, усаживая воительницу впереди себя, и сам садясь на того же коня.
  - Совсем скоро, - она оглянулась и, не прекословя против совместного полета, поцеловала в губы своего спутника. В ее темных глазах светились веселые искорки.
  И вскоре целый табун облачно-белых коней взвился над покинутыми навсегда пещерами, полетел вдоль поросших густым темным лесом горных склонов, и дальше, туда, где в быстро темнеющем небе зажигались первые звезды.
  
  * Название главы - отсылка к песне Владимира Высоцкого, "Мы вращаем землю".
  Глава 23. Возвращение
  Они летели так быстро, что перехватывало дыхание, и всадники небесных коней едва успевали вдыхать прохладный ночной воздух, от которого все отвыкли в пещерах. Ветер со свистом обвевал их, трепал волосы. В свете восходящего месяца серебрились очертания облаков, и каждому хоть раз подумалось - а ну как чудесные кони поднимут их еще выше, прямо к месяцу и звездам? После всех пережитых ими чудес, и страшных, и прекрасных, уже ничто не казалось им невероятным.
  Крылатые кони не вспарывали воздух своими могучими крыльями, но плавно скользили по гребням воздушных волн без всякого усилия со своей стороны. Разве может ветру быть трудно летать? Никто не имел понятия, куда они летят, но верили, что посланцы Стрибога не ошибутся.
  Если бы не лежавшая у него на коленях Влада, уже пришедшая в себя, но еще слабая, князь Ростислав мог бы вполне насладиться полетом. А так, он больше думал о том, чтобы уложить ее поудобнее. А вот Гарран с Куарой - те поистине наслаждались бешеной скоростью и ветром, свистящим в ушах. Когда они проносились мимо на своем летуне, Ростислав увидел среди туч, подсвеченных месяцем, как оба они раскинули руки, держались одними коленями. Где-то в ночном небе послышался ликующий вопль Эреджиба: как и все горцы, страстно обожая хороших коней, он, как никто, наслаждался полетом, недаром носил прозвище царя птиц.
  Внизу было ничего не разглядеть, там окончательно сгустилась тьма. Но, не зрением, а каким-то иным чувством, Пепел понял, что пришла пора. Он поднялся во весь рост на спине крылатого коня. Глаза Лешего горели в темноте, волосы и кожа светились холодным зеленоватым огнем, похожим на свечение гнилушки.
  - Прощайте, друзья! Вот и мой лес. Заклятие колдуньи прекратилось с ее смертью, и я могу вернуться в него снова, устроить все, как должно быть. Благодарю вас! Пусть Боги вас хранят всю вашу жизнь!
  Он прыгнул вниз и исчез светящейся зеленой искоркой. Спустя мгновение до них долетел с земли громовой ликующий смех. Лес встречал своего Хозяина.
  Вскоре за тем стали прощаться с союзниками и оборотни-волкодлаки. До сих пор они пребывали в человеческом облике, причем крылатые кони совсем их не боялись, хотя известно, что обычным коням невыносимо присутствие оборотней, даже когда те перекинутся людьми. А тут вдруг все обернулись волками и, один за другим, бесстрашно посыпались дождем вниз, на землю.
  Коловул задержался на мгновение и перед превращением сказал Ростиславу с добродушной усмешкой - их кони нарочно поравнялись, хотя никто не думал ими править:
  - Вот и повидались еще разок! Рад был вновь повидаться с тобой, Родославич. Хорошая смена выросла! Пусть вам и впредь помогают ваш Сварог и наш Велес. А соскучишься снова по лесу - приходи, не выгоним, - с этими словами он обернулся волком и прыгнул вниз, за своей стаей.
  Ратмир задержался дольше всех, не спеша оборачиваться.
  - Мы еще увидимся, обязательно увидимся! Ждите: я приду к вам в гости! - воскликнул он на прощание.
  - Приходи! В Приморье всегда рады гостям! - обернувшись, крикнул ему вслед и Ростислав.
  Они летели, пока на восходе не забрезжили первые алые отблески. Ясная Заря, жена Даждьбога-Солнце, вышла в алой фате запрягать колесницу своему мужу. Как давно они все не видели ее свет, не слышали, как чудесно поет ветер, не чувствовали пряных и сладких запахов позднего лета! При свете восходящего солнца они увидели сверху, что листва и трава на полях уже начинают желтеть, иссушенные солнечным жаром. Значит, приближалась осень. Истекал срок, данный Ростиславом команде "Ласточки".
  Едва впереди показался морской берег и знакомое устье реки с тростниковыми зарослями по берегам, как крылатые кони пошли на снижение, плавно описывая круги. Все ближе и ближе земля, все лучше виден берег и люди, выбежавшие взглянуть на невиданное зрелище...
  Как только их всадники сошли на землю, крылатые белоснежные кони взмыли ввысь и исчезли в одно мгновение, только стремительный порыв ветра пронесся над головой.
  - Куда же вы? - растерянно завопил Волосожар. - Вот тебе и "летите на крыльях ветра"!
  Ростислав расхохотался, осторожно поддерживая под руку еще бледную жену.
  - Что, понравилось кататься на конях Стрибога? Ну извини: в конюшню таких вряд ли поставишь. И без того домчали нас до моря за ночь, что ж тебе надо еще?
  - Но, раз уж нам позарез надо спешить домой, могли бы и через море нас перенести. "Ласточка" будет плыть долго, а у нас, как гласят предупреждения, времени нет.
  - Это моя-то "Ласточка" будет плыть долго? - возмутился кормчий Боривой, подойдя во главе отряда дочерна загоревших гребцов, с нескрываемым любопытством взиравших на тех, кого не чаяли встретить живыми. - Да быстрее ладьи не найдешь на всем Полуденном море! С попутным ветром дошли бы до Белгорода Приморского за три дня, а теперь хватит и пяти. Мы, ожидаючи тебя, ее всю починили, и содержали в таком порядке, чтобы была в любой миг готова выйти в море.
  Действительно, среди порыжелых метелок тростника бодро поднималась мачта, готовая, по-видимому, хоть сейчас принять большой парус. Однако князь нехотя покачал головой.
  - Возможно, у нас и нет этих дней. Нам помогли выиграть немало времени, а дальше нам придется искать выход самим. Значит, это в наших силах...
  - Да какой выход? Как перелететь море?
  Но Ростислав представил себе белый парус ладьи, парящий над синими волнами. Иногда, при сильном ветре, кажется, что он в самом деле вот-вот взмоет над водой и помчит ладью далеко-далеко. Как крылья коней Стрибога, такие же широкие и белоснежные. По воздушным волнам вместо морских...
  - Гарран, - он стремительно повернулся к бывшему Жрецу. - Ты можешь поднять ладью в воздух и привести ее в Приморье? Влада еще слаба для таких сложных чар, а, кроме тебя, никто магией не владеет.
  Тот не скрывал удивления.
  - Я попробую, если надо. Но не поручусь за успех: я никогда такого не делал, и вообще, лучше умею разрушать, чем создавать. Сюда бы Крэя - он умеет наилучшим образом изменять суть вещей, - он невольно вздохнул, подумав о том, сколько, в самом деле, полезных открытий Жрецы могли бы передать людям, если бы не их гордыня и высокомерие.
  Куара, догадавшись, о чем он думает, взяла Гаррана за руку.
  - Здесь только ты - единственный после Борнаха, кто повернулся лицом к людям. Мы надеемся на тебя, Гарран. Быть может, в Приморье идет война, и Ростиславу грозит потерять свои владения, а нам всем - дом. Ты один можешь нас спасти!
  Бывший Жрец-Воин усмехнулся и поцеловал ее в щеку.
  - Я думал, что повидал на свете все, а теперь вот чудеса начались на каждом шагу! Ваш поход и последняя битва, крылатые кони... Но самое главное чудо - это ты, моя Куара! Хорошо, я попробую поднять в воздух ваш корабль.
  Ему действительно пришлось постараться, чтобы сделать из "Ласточки" летучую ладью. Со стороны тростниковых зарослей то и дело доносились обрывки фраз на не понятном никому, кроме Влады, языке, и слышавшие их не были вполне уверены, что это все - заклинания, а не обыкновенные ругательства. Но, по крайней мере, они потеряли на берегу всего один день. Следующим утром "Ласточка" с всеми путешественниками на борту взмыла, как стояла, прямо с катков, подпиравших ее дно.
  Это было совсем не похоже на волшебные ощущения предыдущей ночи. Кони-ветра мчались легче самих птиц, и всадники тоже становились вместе с ними частью ночного неба. В ту ночь стремительный полет был их естественным состоянием. "Ласточка" же шла по небу быстро, но тяжело, как груженый воз по дороге, хоть и без колес. Сопротивление встречного воздуха ощущалось гораздо сильнее, и, если бы не заклятия Гаррана, не выдержала бы мачта и туго натянутый парус. Временами летучая ладья прорезала низко нависшие тучи, и все вымокли, как под дождем. Но зато море - вот оно, то свинцово-серое, то ясное, синее, - стремительно проносилось под ними! С высоты чуть заметна была легкая рябь на воде - волны! Плыви сейчас "Ласточка" по ним, то-то потрепали бы эти самые волны ее и всю команду! А здесь - сиди у борта и смотри вниз, ведь ладью ведет заданная Гарраном мысль, и она не нуждается ни в руле, ни в веслах. Людей это и веселило, и немного пугало: неудобно было чувствовать себя совершенно беспомощными, точно пух одуванчика, подхваченный ветром. Но выбирать не приходилось...
  Иногда в небе попадалась одинокая птица, должно быть, заброшенная ветром далеко в море, и провожала летящую ладью удивленным карканьем. Порой далеко-далеко внизу мелькали крошечные коробочки, украшенным белыми или цветными платочками - ладьи под парусами, и можно было представить, как люди на них, если и догадаются взглянуть вверх, примут "Ласточку" за птицу. Да хоть за летучего змея, зато уж невероятную правду никто не заподозрит!
  День еще не подошел к концу, когда впереди показалась высокая песчаная коса, а за ней - зеленые сады и двускатные крыши изб. И белая стена вокруг города.
  - Приморье! Мы уже дома! - радостно воскликнул Остророг.
  Но что это? Вокруг городской стены исполинской пестрой змеей расположилась цепь шатров, бревенчатых заграждений, повозок, походных костров, каких-то приспособлений. Туда и сюда сновали воины во всеоружии, видно, готовились к штурму, выстраивались в ряды. Другие целеустремленно волокли к стене длинные лестницы, а к Морским воротам - таран. С такой высоты они казались не больше муравьев, но это было настоящее войско.
  - Вижу, мы и впрямь успели вовремя! - зловеще проговорил Ростислав сквозь зубы. - Гарран, вниз! Приземлимся так, чтобы все увидели!
  Пока "Ласточка" шла на снижение, Влада успела не без труда расчесать мужу волосы гребнем.
  - Лучше бы тебе первым делом явиться в город. Сначала ободрить народ, да и привести себя в порядок, а к тем уже прийти настоящим князем.
  Ростислав придирчиво оглядел свою одежду. Накануне они все успели разве что смыть с себя грязь в море, да починить вещи, но все равно все выглядели бродягами с большой дороги, да и полет сквозь тучи приличного вида не добавлял...
  - Мне и самому стыдно являться к ним таким мокрым и оборванным, но нам нельзя терять время. Они не должны захватить мой город!
  "Ласточка" медленно закружилась над осажденным городом, сбавляя скорость, и, наконец, опустилась на большом выгоне саженях в ста от вражеского лагеря.
  
  А осаждавшие Белгород Приморский войско в самом деле готовилось в этот день к решающему штурму. До сих пор все их усилия разбивались об упорство приморян и крепость не так давно возведенных стен. Но нынешний день должен был решить все. Осаждавшие уже сколотили длинные лестницы, срубили самый большой дуб в округе города и обтесали, превратив окованный комель в таран, наемные мастера собрали стенобитные машины. Князь червлянский, Градислав Всеволодич, был твердо намерен вернуть Приморье в удел своего рода. Он только что отпустил с военного совета своих бояр и воевод, и теперь остался в шатре наедине со старшим сыном Борисом. Скоро, скоро он вернет своему первенцу престол, отобранный у него наглым Ростиславом!
  Узнав, что его беспокойный родич исчез при загадочных обстоятельствах, отправившись искать свою пропавшую жену-ведунью, Градислав не мог не воспользоваться подходящим случаем. Он-то было распустил о Ростиславе клевету просто на всякий случай - а вдруг кто-то да поверит? А теперь оказалось, то была не такая уж и клевета! Тот и вправду обезумел, если ради женщины бросил свое княжество и войско, точно какой-нибудь безродный искатель приключений. И, значит, так ему и надо. Ветер в голове попутным не бывает.
  Градислав, окрыленный открывающимися возможностями, обернулся к сыну и радостно встряхнул его за плечи.
  - Ну что, князь Борис? Сегодня вечером мы будем ужинать в Белгороде Приморском! Ты доволен?
  Хотя червлянскому князю и было к этому времени хорошо за сорок, он выглядел еще крепким мужчиной, настоящим воином, как и полагалось среди князей Родославичей. Сейчас же, в начищенных до блеска доспехах, готовый вести войско в бой, как только будут проломлены ворота, он был по-настоящему величествен и грозен. В облачении князя не хватало лишь шлема - он еще лежал на ларе, сверкая золотыми инкрустациями. В лице его можно было заметить сходство с племянником Ростиславом, только глаза были светлее, да подбородок другой формы, раздвоенный. Вместо бороды Градислав носил длинные вислые усы по старинному обычаю. Сейчас, уже чувствуя себя победителем, он, казалось, помолодел лет на пятнадцать.
  Княжич Борис Градиславич, тоже облаченный в доспехи, но без шлема, совсем не походил на отца. На полголовы ниже и заметно уже в плечах, он в детстве был слаб здоровьем и рос медленнее, чем полагалось. До сих пор никак не мог набрать настоящей мужской стати, и доспехи, хоть и отлично пригнанные, казались слишком тяжелыми для хрупких юношеских плеч, как и меч - для его рук. Встретившись взглядом с отцом, Борис быстро-быстро заморгал. У него с детства дергались веки, когда нервничал или боялся, и тут ничего не удавалось сделать, хотя будущему князю никак не подобало.
  - Отец, я не знаю, доволен ли я. Когда я сидел в Приморье, у меня было столько забот, что голова болела каждый день, - он смущенно потупился. У него были длинные мягкие, как у девушки, белокурые локоны, а редкая бородка едва начинала пробиваться.
  Градислав Всеволодич тяжело вздохнул. И это его сын, его первенец, будущий глава рода! Сколько он приложил усилий, чтобы воспитать из болезненного мямли мужчину, а тот, видно, не скоро порадует отцовское сердце.
  Или, может, все-таки обвыкнет в Приморском княжестве, почувствует себя настоящим хозяином, а тогда и вкус к власти придет, и готовность защищать свое? И такое бывает...
  - Ну что ты говоришь, сын! Лучше подумай, какой богатый удел достанется тебе. Вся торговля с полуденными странами, считай, будет в твоих руках! Есть где поучиться править, - Градислав встряхнул сына, досадуя, что тот не понимает открывшихся ему блестящих возможностей.
  Но Борис не был готов что-то понимать. Он проговорил, запинаясь и часто моргая:
  - Я боюсь здесь оставаться, отец. Где угодно, только не в Приморье! Оставил бы ты лучше этот край Ростиславу. Все-таки он наш родич, он тоже имеет право жить, как положено князю...
  Борис не успел договорить - отлетел к стенке шатра от хлесткой отцовской затрещины. От громового Градиславова голоса задрожал не только сын, но и стража у входа в шатер:
  - Что я слышу?! Наглец вышвырнул тебя из твоих владений, как крысенка, только что пинка не дал, а ты готов ему спустить просто так?! Да, если я буду делиться со всякими нищими изгоями, мне для своих детей городов не хватит! Ты не забыл, что у тебя трое меньших братьев? Я вам не враг, а родной отец, и обделять не собираюсь. А ты, ты, старший, который, когда я умру, займет мое место, никак не поймешь княжеских интересов! О, великие Боги, за какую вину мне послали такого сыночка?!
  Борис полулежал, придавленный тяжестью своих доспехов, и глядел на возвышавшуюся перед ним фигуру отца. Челюсть ныла от удара, но сильнее, чем от боли, на глаза наворачивались слезы от унижения. Отец не скрывал даже перед посторонними, что ни во что не ставит его, собственного сына! Ему хотелось закричать в голос, что так не воспитывают будущих князей, что отец сам виноват, обращаясь с ним до сих пор как с несмышленым ребенком. Но княжич знал, что не осмелится сказать, что у него на уме. Потому что это значит - раз и навсегда оборвать все отношения, всю прежнюю жизнь. И что ему останется делать тогда?
  - Но ведь приморяне не любят меня, отец, - проговорил он дрожащим голосом. - Они не вступились за меня перед Ростиславом. А он, я слышал, пришелся им по душе. У него наверняка осталось много сторонников. Как на иголках мне придется здесь жить...
  - А ты не трусь! - Градислав помог сыну встать на ноги, ободряюще похлопал по плечу. - Теперь будет не то, что раньше. Оставлю с тобой сильную дружину, чтобы охраняла тебя днем и ночью. А Ростиславовых сторонников выметем метлой, авось княжество не обезлюдеет! - Градислав довольно усмехнулся. - Да люд и сам притихнет, когда поймет, что ты пришел всерьез и надолго.
  - Но отец... а вдруг Ростислав вернется? - почти прошептал Борис.
  Но Градислав Всеволодич, уже торжествующий победу, отмахнулся, как от назойливой мухи.
  - Не вернется! Он сгинул неведомо где еще в начале лета, а сейчас наступает осень, и за все время ни ответа, ни привета. Мало ли куда его заманила эта колдунья? Ну что ж, он сам выбрал свою судьбу! Агайцы его извести не смогли, так он сам распорядился своей жизнью так, что нарочно не придумаешь. И заметь, сын - мы невиновны, на нас нет его крови!
  Борис изумленно глядел на отца. Тот впервые говорил с ним так откровенно, и княжича неприятно поразило его почти нескрываемое злорадство.
  - Отец, неужели ты так ненавидишь Ростислава? Мне и в голову не приходило, что тебя может обрадовать его гибель...
  - А за что его любить? - Градислав Всеволодич прошелся по шатру, пнул ногой поваленную Борисом скамейку. - Он по-разбойничьи отобрал у тебя Приморье, добыл себе владение вопреки воле старших в роду князей - моей и моих братьев, Келагаста и Милонега. Такого прощать нельзя. Да я давным-давно уверен был, что он плохо закончит! Одни дерзкие выходки на уме, покоя не знает нигде на свете - и это князь? Спутаться с колдуньей - для него в самый раз!
  Княжич Борис с детства знал, что его отец всегда прав, и не привык сомневаться. Но тут все-таки решился возразить, потому что, промолчи он, как обычно, невысказанная мысль в этот раз, наверное, застряла бы у него в горле:
  - Ростислав одержал верх честно. Он - настоящий воин, а я что... мальчишка был тогда. Но он отпустил меня и всех, кто хотел уйти со мной, и сказал, что не желает ссориться с тобой. И простился со мной по-братски, ни единого оскорбительного слова не сказал! - Борис умолк, не договорив, что иногда жалеет, что не остался с двоюродным братом; отец-то родной был с ним совсем не так вежлив!
  - Еще бы он посмел оскорбить тебя, моего наследника! - прорычал Градислав, не подозревая, какие мысли порой приходят наследнику в голову. Ухватив сына за руку, увлек к выходу из шатра. - Ну, пойдем! Штурм сейчас начнется. Будешь при мне. Войско должно видеть князя!
  Надев золоченые шлемы, отец с сыном сели на подведенных им коней и поднялись на холм, где уже реял стяг червлянских князей - алый орел на белом фоне. Со стены их увидели, и стоявшие наверху воины разом вскинули щиты со своим знаком - летящим соколом. Этот символ, древний знак Родославичей, также был присвоен Ростиславом, и Градислав Всеволодич заскрежетал зубами, увидев его.
  - Сегодня же Белгород Приморский должен быть взят! - заорал он, посылая своих воинов на штурм.
  Будь он помоложе лет на двадцать, князь Градислав никому не уступил бы чести первым подняться на стену вражеского города. Только возраст и княжеское достоинство вынуждали его ждать здесь, под стягом. Покосился на сына: неужто ему не хочется принести своему войску победу? Но Борис, не отрывая глаз, глядел совсем в другую сторону: в небо, где, описывая круги, снижалось нечто темное и бесформенное, ни на что не похожее...
  Воины тоже увидели летящий странный предмет и глазели теперь, раскрыв рты. Одни замерли, как стояли в строю, другие уронили свои лестницы, и теперь то молились Богам, то поминали всю нечисть болотную и лесную.
  - Это не птица! И не летучий змей!.. - слышались вопли!
  - Уж не ступа ли Бабы-Яги летит к нам? Чур меня, чур! - шептали другие, более суеверные, призывая предков их защитить.
  - Это летучая ладья! - наконец, завопил кто-то, самый зоркий.
  И скоро уже все увидели самую обыкновенную ладью под парусом - только плывущую по небу вместо моря. Она плавно покружила над войском Градислава, и, не успел князь отъехать подальше, чтобы не быть раздавленным, как чудесная ладья приземлилась совсем рядом с его войском. Через ее борт перемахнули несколько человек.
  Первый из них властно забрал коня у какого-то спешившегося воина и подъехал к князю Градиславу, не обращая внимания на его телохранителей, схватившихся за оружие.
  - Здравствуй, дядюшка, государь Градислав Всеволодич! - поздоровался он.
  Глава 24. Дома
  На мгновение показалось, что князя Градислава вот-вот хватит удар. Он шумно дышал и не мог выговорить ни слова, пока не расстегнул застежки шлема. Лишь тогда, немного отдышавшись, прохрипел, вытаращив глаза:
  - Ты?!
  - Я, - Ростислава, похоже, веселила поднявшаяся суматоха. К этому времени его окружили вернувшиеся с ним спутники, также раздобывшие коней, но оружия не доставал никто. - А что тебя удивляет? Я вернулся домой, и как раз вовремя.
  - Ты... - снова повторил Градислав, переводя взгляд со своего непредсказуемого родича на приземлившуюся в поле ладью, как бы ожидая, что это окажется всего лишь обманом зрения. - Тебя не ждали...
  - Я заметил, - кивнул Ростислав, глядя в сторону городской стены. - Но только говори за себя. Там меня, к счастью, ждали.
  А с городских стен тоже, конечно, увидели летучую ладью, и поначалу осажденные изумились не меньше, чем осаждавшие. Послали разведчиков тайным ходом, выходившим к морскому берегу. И скоро Белгород Приморский уже облетела весть о возвращении князя Ростислава на летучей ладье. Будто лесной пожар, распространилась эта весть по осажденному городу. И воины во главе с наместником Улебом, и прочие горожане, которым совсем ни к чему была война, мешавшая спокойно убирать летний урожай, торговать, ловить рыбу, как они привыкли всю жизнь, - все теперь всполошились. Над стеной взметнулся стяг с изображением сокола. Город приветствовал своего князя.
  С горящими гордостью глазами Ростислав глядел, как отворились Морские ворота, и оттуда устремилось его войско. Разделились на два рукава, с обеих сторон принялись обтекать червлянцев. Приморская конная дружина в серебрящихся на солнце доспехах и шлемах, хасы на стремительных конях - эти издали дружный вопль, увидев своего вождя среди вернувшихся. Да и приморяне не отстали от горцев в своем ликовании, завидев князя живым и здоровым. Их совершенно не волновало, что он явился не в княжеском облачении, а в штопаном рубище, что горстка его спутников поредела (зато появилось, кажется, и пополнение). Всем, понятно, хотелось узнать о его путешествии и небывалом возвращении, но приходилось ждать, пока князь поведает свою историю сам. Впрочем, увидев рядом с Ростиславом возвращенную княгиню-ведунью, приморяне решили, что разгадали секрет летающей ладьи. Впоследствии это заблуждение закрепилось, и сама Влада не смогла его опровергнуть.
  - Вложите мечи в ножны, друзья, - приказал Ростислав приморянам. - Здесь у нас всего лишь маленькое семейное дело, мы легко уладим его и без оружия. Правда, государь Градислав Всеволодич?
  Тот не сразу совладал с растерянностью, и теперь с досадой признавал, что Ростислав берет верх. Охотнее всего червлянский князь сейчас ответил бы некстати объявившемуся родичу ударом меча, но приморское войско вокруг вынуждало быть осторожным. Да еще Борис, державшийся рядом и время от времени шептавший на ухо: "Отец, уедем! Отец, не смогу я здесь править! Не одолеть нам Ростислава!" И сам Градислав Всеволодич сквозь закипающую ярость ощутил подступающую черную безнадежную тоску, так что даже испугался этого чувства. Старость, что ли, подходит?
  - Я ведь не ожидал, что ты вернешься, - проговорил он усталым, совсем не своим голосом. - Думал - Приморье осталось без господина. Ты сам виноват, покинув княжество. Впрочем, вижу, ты странствовал не зря?
  - Не зря, - подтвердил князь, горделиво обняв за плечи красавицу жену. - Кстати, познакомься, государь: вот княгиня Влада. Благослови нас, хоть и с запозданием, как старший в роду.
  "Можно подумать, тебе нужно мое благословение", - с раздражением подумал Градислав. Но уже понял, что возражать ему невыгодно, да и именование старшим в роду, хотя в Дедославле княжил его старший брат, Келагаст Всеволодич, польстило. Он простер ладони над головами Ростислава и Влады, и пробормотал положенные слова благословения.
  Тогда приморский князь сделал знак Волосожару с Остророгом, и те принесли с "Ласточки" что-то обернутое полотном. Развернув его, Ростислав протянул дяде тяжелую драгоценную чашу - ту самую, прихваченную из сокровищницы Иссата.
  - Раз ко мне приехали дорогие гости, я должен сделать им хорошие подарки. Эта чаша слишком хороша для меня. Ей впору владеть гораздо более могущественному князю, у которого она будет одной из многих драгоценностей, а не смотреться, как яркий фазан среди ворон, - слегка слукавил Ростислав, словно они вправду собрались в тереме у очага, а не на поле боя.
  Он знал, что Градислав Всеволодич любит не просто драгоценные предметы, но и по-настоящему древние, имеющие богатую историю. Гости-купцы и иноземные послы доставляли ему старинные драгоценности изо всех стран. Окажись с ними князь Градислав в подземной сокровищнице, так, верно, и до сих пор бы не захотел оттуда уйти! Но и при виде одной лишь чаши его глаза блестели от жадности, когда он осматривал подарок - уж новодел за подлинную древность не принял бы, и разбуди его ночью. Хриплым голосом спросил у Ростислава:
  - Где ты такое взял? Сокровищницу агайского царя или хиндского раджи ограбил?
  - Нет, царь и раджа могут спать спокойно... пока. В ближайшие годы мне и дома, в Приморье, хватит дел и радостей, так что я не собираюсь больше никуда отлучаться. Но вот еще подарки для твоей семьи...
  С этими словами Ростислав передал смущенному Борису трофейный кинжал с рукояткой слоновой кости, а княжич отдарился перстнем с крупным аметистом. Богатые подарки были переданы и для всей семьи князя Градислава, оставшейся дома, в Червлянске.
  - Вижу, успешный был поход, и богатая добыча, - заметил Градислав. - Смотри, как бы такие сокровища не привлекли в Приморье новых завоевателей. Не боишься?
  - Я сражался со многими врагами, - ответил приморский князь невозмутимо. - Думаю, что сумеем дать отпор кому угодно.
  Князь Градислав обвел взглядом его свиту, и вдруг вздрогнул, поймав пронизывающий взор черноволосого гиганта, многозначительно положившего руку на рукоять меча чужеземной работы. Этот воин, как и все спутники Ростислава, не носил никаких доспехов, но и без них производил впечатление несокрушимой мощи, и при виде его сами собой приходили мысли, что он способен сделать своим мечом с большинством людей. Поспешив оторвать от него взгляд, Градислав обернулся к племяннику.
  - Видно, тебе и впрямь помогают могущественные силы.
  - Мне помогают наши исконные Боги, каких наш народ чтит повсюду, - спокойно уточнил Ростислав. - Они всегда помогают правому.
  И, хотя князь Градислав всю жизнь был уверен, что побеждает всегда сильнейший, а победителю легко затем и выставить себя правым, и приписать себе особое благословение Богов, - но поостерегся вслух высказывать Ростиславу такие мысли. Наивно тот рассуждал или нет, но учить его червлянскому князю совсем не хотелось. Бесполезно. К тому же, у Ростислава был такой вид, словно и вправду сами Боги готовы были сражаться за него. В рубище и без доспехов, он, казалось, испытывал куда большую уверенность, чем его дядя. Даже чуть заметно улыбался, как бы желая сказать: "Я войны не требую, готов разойтись мирно, скажи спасибо и на том. Если же выберешь сражаться - будь готов ко всему. Теперь возможны такие чудеса, что летающая ладья - еще цветочки".
  Градислав перевел взгляд на приморян. Тех было меньше, чем его воинов, но их воодушевило возвращение князя, и они, по-видимому, ничуть не боялись возможной битвы. За оружие пока что не брались, но с горделивым видом ездили взад и вперед перед растерявшимися червлянцами, махали руками противникам и задорно скалили зубы. А войско, у которого сильнее боевой дух - уже наполовину победитель. Градислав Всеволодич был достаточно опытен, чтобы это понимать.
  - Ладно, погостили у вас, и хватит, - решил он, давая знак своим воеводам готовить полки к отступлению. - Спасибо тебе за встречу да за подарки, а только нам пора домой. Путь неблизкий.
  - Как, государь-батюшка, и ты не заедешь ко мне в Белгород хоть на пару дней? - с деланным удивлением поднял брови Ростислав. - Отпраздновал бы наше возвращение с нами заодно, попарился в баньке, отдохнул бы вместе с княжичем Борисом перед долгой дорогой...
  Борис уже хотел было согласиться заехать в гости, но отец подхватил его коня под уздцы, пресекая любую попытку сопротивляться.
  - Нет уж, благодарю тебя, но пора и честь знать. Хватит с нас такого гостевания, - Градислав Всеволодич проводил взглядом свое войско, тянущееся железной змеей вдаль по червлянскому тракту, и снова обернулся к племяннику: - Ну, удачи тебе, Ростислав Будимирич, князь приморский!
  В сердце Ростиславу плеснула горячая волна. Если уж гордый Градислав во всеуслышание признал его князем, это означало полное признание его прав владеть Приморьем. Отныне никто из Родославова рода уже не имел права покуситься на его княжество. Он больше не изгой, он равен по закону своим дядям и любым из иноземных правителей!
  - И вам удачи и счастливого пути! - искренне пожелал он своим родичам.
  Они расстались, сохранив лицо, но не испытывая желания видеться впредь. Приморяне долго еще глядели вслед незваным гостям, пока не скрылось вдалеке последнее облако пыли за червлянским обозом...
  И тогда многоголосый ликующий вопль взметнулся над полем. Из открывшихся городских ворот уже бежали навстречу не только воины, но и простые горожане, женщины, дети. Все видели, что их князь вернулся прямо-таки чудесным образом, и чт червлянцы ушли, сняв осаду. Теперь всем не терпелось узнать, как же это произошло. Пространство перед крепостной стеной, только что едва не ставшее полем битвы, теперь похоже стало на рынок в торговый день.
  - Многая лета князю Ростиславу и княгине Владе! Счастья свободной Приморской земле!
  Князя и княгиню, а за ними и их спутников подхватили на руки и внесли в город на щитах, как победителей. Гремели радостные кличи, в воздух взлетали зеленые ветви и цветы. Всеобщее ликование всполошило весь Белгород Приморский, его пригороды и окрестности, откуда тоже стекался народ. Город, уже готовый к последнему отчаянному сопротивлению, теперь будто сам поднялся над землей, не хуже летучей ладьи. Сейчас казалось, что и деревья, уже тронутые дыханием близкой осени, зазеленели ярче, чем весной, и небо стало необыкновенно высоким и ярким, как и море далеко впереди. Самые обыкновенные избы, мимо каких все ходили каждый день, как будто повернулись другим боком, как сказочная избушка Бабы-Яги. Всем стало теперь видно, из каких крепких, надежных бревен сколочены избы, способные простоять не одну сотню лет, как красиво и прочно уложены венцы, как изукрашены резные наличники окон, у каждой семьи по-своему, как серебрятся осиновым гонтом двускатные крыши. И даже самые бедные, покосившиеся избушки, а то и вовсе глинобитные хижины, возле которых паслись в огромных лопухах тощие козы, - и те сегодня будто подмигивали бычьими пузырями окон: "Не так уж и плохо здесь живется! Свои радости бывают и у нас".
  И впрямь, то был праздник для каждого приморянина! На площади перед княжеским теремом уже горели костры. Проворные горожане успели изрубить таран и приставные лестницы, брошенные войском Градислава, и тоже отправили их в огонь.
  Лишь у самого крыльца князя со спутниками поставили на ноги. Оглядев собравшихся, Ростислав на ухо спросил воеводу Улеба:
  - Запасы еще не все иссякли? Хватит ли, чтобы отпраздновать наше возвращение?
  - Обижаешь, князь! Пришлось, конечно, подтянуть пояса, но голодать не собираемся, - с неожиданным весельем ответил Улеб. - Ближайшие поля, правда, вытоптаны, но в дальних весях урожай сохранился. Да и здесь кое-какие запасы есть. Пришлось, правда, потрясти купеческие амбары; это было нелегко, но я с ними столковался на умеренной цене. А главное - рыба. От моря-то нас отрезать никак не могли! В общем, пока не бедствуем.
  - Вот и отлично! - усмехнулся Ростислав. - Итак, выметем и из моих подвалов, что там еще осталось. Праздник так праздник! Хорошо, что народ удастся накормить, не устраивая больше чудес.
  - Никаких больше чудес, кроме необходимых, - вполголоса проговорила Влада, положив подбородок на плечо мужу. - Мы ведь знаем, как важно людям полагаться на себя самим, а не ждать милостыни от других.
  Хоть и не такое обильное, как в лучшие времена, но угощение уже готовили. Благо, в это время всегда хватало всякой зелени, овощей, ягод и орехов, а в городе оставалось еще немного мяса и хлеба. Вскоре дразнящий аромат жаркого уже распространился в воздухе, заставляя полуголодных людей сглатывать слюну в предвкушении. А в сочетании с вытащенными из подвалов княжеского терема бочками меда и вина, пир должен был выйти настоящий. Самое же главное - если ему и не хватало изобилия, то уж искренней радости на сегодняшнем празднестве было, как ни на каком другом!
  И никто не заметил среди общего веселья неприметной фигуры человека, закутанного в серый плащ, который тихо спустился в подвал под теремом, оставшийся открытым. Там он открыл дверцу в погребе и прошел дальше, туда, где воздух был теплее и суше, видимо, под жилыми покоями. Он достал из складок плаща берестяную грамоту и пробежал глазами:
  "После того, как светлой памяти князь Ростислав Будимирич был злодейски отравлен по злому наущению агайскому, его подняла с одра смерти некая колдунья, с тем, чтобы он взял ее в жены. Но князь вернулся к жизни лишь телом, не душой, и сделался рабом своей жены-колдуньи. Забыв обо всем на свете ради нее, он, в конце концов, ушел за ней, покинув свой город, и никто более не ведает о его судьбе. С той поры пришли в Приморье разброд и безначалие великие".
  Прочитав написанное, Кратий усмехнулся и вложил грамоту внутрь глиняного горшка, отверстие которого затем залил воском. И спрятал свое послание, тщательно разровняв землю вокруг, чтобы никто ничего не заметил. Ему совсем не нужно было, чтобы его грамоту нашли теперь. Она предназначалась будущим поколениям. Те, кто прочтет его, не усомнятся, что все так и было. Для них любое свидетельство о прошлом станет несомненной истиной только лишь потому, что оно - древнее.
  Уж он-то, Кратий, это знает точно.
  
  А на площади перед княжеским теремом царило бурное ликование, на какое способны лишь люди, чудом избежавшие большой опасности. Ростислав с Владой сидели на вытащенных на крыльцо креслах, так что их могли видеть все. Их едва согласились отпустить переодеться в подходящее одеяние, - похоже, что приморянам еще не вполне верилось в победу, и они боялись, что князь с княгиней исчезнут так же таинственно, как и появились. Но нет, они были здесь, радовались вместе со всеми!
  А вокруг них собрались и все участники похода в подземный лабиринт: Ярец, Волосожар, Остророг, Эреджиб, Куара с Гарраном, - все, кто вернулся домой или обрел здесь, в Приморье, новый дом. Они пережили столько, что никакому вещему бояну не воспеть, не раз глядели в глаза верной гибели, но все же уцелели, и теперь могли себе позволить мечтать только о самом лучшем будущем.
  - Ты уже загадала, что будет дальше, моя милая? - поинтересовался Ростислав у жены, обнимая ее за располневшую талию.
  - Немножко загадала, - скромно улыбнулась Влада. - Чуть меньше, чем через полгода, у нас родится сын. Хочу, чтобы он во всем был похож на тебя: вырос таким же смелым и тоже слушался бы своего сердца больше, чем чужого рассудка. И тогда слава о нем прозвенит по всем окрестным землям.
  - Это ты хорошо сказала: пусть слава прозвенит... Вот и назовем тогда нашего первенца Звениславом, - оживленно проговорил князь. - Хоть я и не уверен, надо ли ему во всем походить на меня. Сердце важнее, но будущему князю ум тоже не помешает. Я в молодости натворил немало глупостей, вот, кое-что лишь теперь и удалось уладить. Правда, меня некому было учить... Но своему сыну я бы желал лучшей судьбы.
  - А мы следом за ним, через год-два, родим ему братца, который будет рассудительней старшего, и, где надо, предостережет от ошибок, - предложила Влада. - Дерзость старшего и проницательность второго - им вместе будет под силу что угодно! Назовем второго сына Остромиром, потому что его мысль будет подобна стреле, пущенной точно в цель.
  - Остромир - хорошее имя, - согласился князь, воодушевленно встряхнув головой. - Но ты говоришь о сыновьях, а я думаю, что после них нам не помешает и дочка.
  - Будет и дочка. Красивая и яркая, как лето, в первый месяц которого родится, с глазами, как у тебя, и волосами цвета спелой ржи. Ты о ней заговорил первым, и будешь ей позволять больше, чем другим детям, но ее душа сможет с этим справиться.
  - Раз она родится летом, назовем ее Червень,* в честь моей матери, - прибавил Ростислав, уже воочию представляя детей, каких ему обещала родить жена. - Но ты все говоришь о детях для меня, мне же хочется, чтобы некоторые из них больше походили на тебя.
  Глаза Влады затуманились - ей вспомнилось предсказание Селены.
  - Третий наш сын унаследует душу моего отца. Это значит, что ему не просто будет открыто тайное - его, в отличие от старших братьев, оно будет властно влечь, и его жизнь будет гораздо полнее и богаче, чем у обычных людей, но не проще. Однако, я надеюсь, его память убережет от ошибок, а чуткое сердце поможет не совершить новых. Я вижу его не менее беспокойным, чем ты в юности, но по-иному беспокойным: его не будут волновать княжества и воинские подвиги, но совсем другого рода поиски. Имя же ему будет - Светозар, потому что он принесет свет многим людям.
  - Пусть так, главное - что свет, а не тьму, - откликнулся князь, которого встревожила поначалу первая часть пророчества. - Я не буду мешать своим детям распоряжаться жизнью, как для них лучше, тем более, что перед ним ведь будут два старших брата. Но ты так и не загадала себе ребенка, с которым сможешь отдохнуть душой. Хочешь еще девочку, что будет, как и ты, другом всему живому? Ей достанется твой родной лес и твои звери, и в Приморье всегда будет лесная княгиня...
  - Да, - Влада слабо улыбнулась. - Хочется, конечно, определить для своих детей лишь счастливую судьбу, пока не поздно, убрать все тернии с их дороги. Но они - люди, и мы не можем им мешать прожить их жизнь... Хорошо, пусть будет еще дочка, похожая на меня, как ты говоришь. Она родится в середине весны, и будет названа Листавой.
  Так они, то смеясь, то с затаенной тревогой говорили о своих будущих детях, которых пока еще не было, но где-то в чертогах Богов они ждали своей очереди появиться на свет. И люди, слышавшие их разговор, удивлялись: в шутку ли говорят такое князь с княгиней, подобно юным новобрачным, или всерьез? Неужто люди в самом деле способны не только слепо зачинать ребенка, но сознательно творить, подобно Богам, определять и облик, и судьбу своим потомкам на много лет вперед?
  И совсем дерзкие мысли приходили тогда в головы слышавшим, так что озноб пробегал по коже: ведь не только князю с княгиней такое дано, но и другим людям тоже! И они, скромные приморяне, могут себя чувствовать творцами. Они тоже способны совершить гораздо больше, чем привыкли думать о себе, сегодняшний праздник это доказывает, ведь в нынешней победе доля каждого из них! Они - люди, и нет для них на свете невозможного!
  Быть может, на следующий день они придут в себя, схлынет и хмель, и волшебное упоение праздника. Но все же тот миг, когда каждый из них ощущал себя равным Богам, не пройдет бесследно, и даже у самых приземленных людей будет порой мелькать в глубине души нечто, удивляющее их самих.
  А посторонние, бывая в Приморье, будут замечать, что в последующие несколько лет там родится небывало много детей, как на подбор крепких и красивых. Да и в остальном дела после того, как князю Градиславу Всеволодичу дали от ворот поворот, у них пойдут на редкость успешно...
  Долго гремел праздник над Белгородом Приморским. Вот в одночасье канула в море колесница Даждьбога, и ярко заалел закат. Вот по всему берегу один за другим разгорались праздничные костры. А веселье все не заканчивалось.
  Уже под утро Ростислав с Владой, усталые, но счастливые, вышли в сад подышать свежим воздухом. Князю показалось, что его жена замерзла, и он накинул ей на плечи свой плащ. Но она вдруг тяжело вздохнула.
  - О чем ты думаешь, милая? - участливо спросил он.
  - Мне вспомнилось, о чем тогда говорил Коатл. Ведь он прав: рано или поздно он сможет освободиться, и другие Жрецы тоже вернутся. И даже сейчас созданные ими образы продолжают жить. Все нынешние государства, образ жизни, политика - все это измышления Жрецов, и играют им на руку. Даже многие религии создаются ими. Пусть они ослаблены надолго, и наши дети, внуки, правнуки смогут жить независимо, но рано или поздно они напомнят о себе. Я сейчас подумала: не зря ли все, что мы пережили? Ваш поход, гибель Злата, Кремня, столько крови и страданий, - все равно ничего не изменят.
  Ростислав крепко сжал жену в объятиях и проговорил уверенно и твердо - такой тон Влада слышала у него лишь однажды: когда он лично смотрел в лицо Верховному Жрецу: - Я не сомневаюсь: рано или поздно, но люди смогут сравняться с ними и одержать победу! Может быть, через сотню лет. Или через пятьсот. Или через тысячу. Но однажды мы возьмем их посильнее за горло и спросим, по какому праву они распоряжаются человеческими судьбами! Нам под силу все, Влада, и у нас впереди весь мир!
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"