Stagnation inc
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
STAGNATION INC.
Степан Валентин
....это страшная hi-tech сказка, про то, как невозможно измениться самому, если ты готов изменить мир...
Пролог.
На протяжении всей жизни, с какой-то загадочной периодичностью мы размышляем, что будет с нами после смерти, где мы окажемся, встретит ли нас там кто-нибудь? А где это там? Где это место, куда уходит душа? Что такое душа? Будем ли мы испытывать страх и боль после того как умрем и сможем ли мы жить там, после смерти?..
Жить? Жить - нет! Я знаю одно... нет, я это чувствую! Я чувствую страх. Душа - это колба, в которой он произрастает, мелкой, вонючей порослью тянущейся к свету, но при этом прижимая нас к земле своими длинными тонкими, тяжелыми корнями. Эти отростки ветвятся, вползая в каждый кровеносный сосуд: аорту, артерии, вены, даже в самые мельчайшие капилляры. И вот настает момент, когда понимаешь что эта сеть сковала тебя навсегда, ты не можешь, а самое главное не хочешь пошевелиться, не хочешь, есть, пить, спать, трахаться, говорить, не хочешь понимать что происходит вокруг, а самое главное, не хочешь хотя бы на мгновение осознать, кто есть ты - это кажется уже не важным. Есть лишь одно желание, как ни странно практически не осуществимое. Оно примитивно, и очень, очень простое, очень наивно и трогательно.
О если бы все кто собрался в этот момент вокруг тебя, знали, о чем ты мечтаешь, то они сочли бы воплощение твоего вожделения бестактным. Почему? Потому что ты умираешь, и тебе осталось совсем чуть-чуть, самую малость, потерпеть, а потом нырнуть в бездну забвения.
А тебе просто хочется смеяться! Но ты не можешь. А они,все кто стоят склонившись подле твоей постели, об этом не догадываются, а если бы и догадывались, то точно бы не помогли. Вы спросите почему? Потому что они не знают как, a если бы и знали, то помогать смеяться умирающему с их точки зрения очень глупо. У вас опять возникает вопрос почему? Потому что это противоречит их корпоративной культуре, потому что это может подорвать их авторитет среди них же самих, вот поэтому ни кто из них не решиться сделать этот маленький и глупый, но в этот момент очень нужный мне шаг.
Он нужен мне! Кажется, если я сейчас рассмеюсь, просто так без особой причины, я сумею победить свой страх, свою смерть. Смогу открыть глаза, подняться с постели и растолкав всех собравшихся выйти из этой комнаты, куда меня привезли час назад. Привезли умирать!
Конечно, я слышал, что прошло пятнадцать минут, как снующие вокруг врачи уже попрощались со мной и отошли от койки, разрешая посетителям войти и начать прикладываться своими желтыми подрагивающими губами, застывшими на прощальной гримасе к моему теплому лбу. А мне нужен смех!
Кажется, что после того как душа моя отделиться от тела, она прихватив с собой произрастающий страх, потащит его с собой туда, где все души умерших сливаются в единого бога, который и питается этим страхом излитым из тленного тела. Он его пьет и изрыгает на нас. Мы умираем и он снова пьет.
Про страх мой отец знает все. В детстве он работал на кладбище. Ему было тогда девять лет. Времена были тяжелые. Работал без выходных и отпусков, столько сколько могло позволить его изможденное тело и возможно даже сверх этого.
Была война!
Она уносила жизни сильных мужчин и женщин, а то, что осталось от них привозили в окрестности нашего города в грязных, полупрозрачных, полиэтиленовых мешках на ветхих грузовиках с ржавыми бортами. На бампере вместо номерного знака красовалась надпись: "домой". Их сваливали у обочины дороги как щебень при строительстве этих же самых дорог. Как будто говоря - вот дренаж для будущей жизни, изнемогающей от непосильных трудов в окрестностях боевых действий.
Дети же сгорбившись, разбирали очередную порцию груза, волоча мешки в одну большую яму. Потом медленно закапывали ее. И отправлялись в хибару находящуюся не далеко от братских могил, в которой могли поесть хлеба, выпить разбавленного, клюквенного морса и если очень сильно повезет отведать пару вареных картофелин. После они засыпали, кто на полу, кто на широких, разбухших от влаги лавках. А потом приезжала еще одна машина с надписью "домой", и все повторялось сначала...
В нашем тихом городе во время этого кровавого конфликта остались только дети младше четырнадцати лет, старики, которым было далеко за семьдесят, и работники местной больницы. Все остальные боролись за сумбур идеологий, призрачное будущее, свои собственные амбиции и иллюзии. Стараясь нагнать страх на противника, умирали от страха сами. Стараясь приобрести хоть в чем-то преимущество, отбрасывали самоценность жизни, веря в то, что возможно их гибель принесет своим соотечественникам зябкое ощущение гордости. А в это время те, кто остались дома, готовясь встречать все новые и новые грузовики, понимали - гордости нет, ее не может быть, когда дети, копаясь в грязи, закапывают то, что осталось от павших.
Лозунг среди юных "диггеров" к которым собственно и принадлежал мой отец звучал очень цинично, но он отражал суть того времени и ужас всей ситуации, а звучал он именно так: "Копаешь - значит живешь!". А что им оставалось делать? Вот, вот - только смеяться, смеяться над самим собой. И стоит заметить, что именно смех и самоирония отличает человека от дикого зверя. Если люди загнанные в угол, практически раздавленные обстоятельствами, не видя в завтрашнем дне перемены к лучшему и понимая, что быстрее всего они обречены, слечь здесь на освежеванной ими же земле. То зверь в такой ситуации впадает в ярость, метается, рвет себе подобных, а устав от бесплодного сопротивления, ложиться там, где его настигла усталость и больше не подает признаков жизни.
Так в тяжелой, отупляющей работе прошло три года восемь месяцев и двадцать семь дней, и именно этот последний день мой отец запомнил лучше всего.
Рано утром часов в пять утра, приехал грузовик. Автомобиль подкатил к уже давно покосившейся хибаре и истошным воплем раздраженного клаксона объявил спящим детям, что пора вновь приниматься за привычную работу. Они высыпали на улицу, протирая грязными кулачками глаза, зевая и почесываясь. Водитель вышел из кабины, аккуратно приоткрыл борт кузова и извлек из него маленькое, бледное, окоченевшее тело, свернувшееся калачиком, поджавшее под себя ноги и ладошками прикрывающее лицо.
Дети подбежали стали заглядывать внутрь машины, а тот, кто был пошустрее, уже запрыгнул в сам кузов. И с изумлением обнаружил, что этот повседневный, общественный катафалк вез им пустоту.
- Лопату... - прошептал водитель, - дети принесите, пожалуйста, лопату... и идите спать...
"Дети" - к ним так давно уже ни кто не обращался и уж тем более, ни кто не умолял их идти спать. A в словах этого мужчины, явно, как показалась некоторым из них, проскочила практически незаметная нотка мольбы и нежности.
Их уже более трех лет не называли этим непривычным словом: "ДЕТИ". Им обычно кричали водители отъезжающих катафалков такие фразы: "Пошевеливайся мелюзга!", "Грязнули, придет и вас час - отдохнете!". Грязнули не спали, грязнули продолжали работать практически четыре года без выходных, и вот у них один из водителей требует лопату и просит их удалиться. Странно.
Торк, один из самых смышленых и шустрых мальчишек, который уже успел побывать и внутри машины, ощутив ее необычную пустоту, и успел разглядеть незнакомца с телом на руках - уже бежал в хижину за лопатой для странного гостя.
Возвратившись через полминуты, он протянул приезжему инструмент. А тот ему прошептал, - пойдем со мной, поможешь донести, а потом вернешься.Там я справлюсь сам.
- Хорошо, - прошептал Торк и поплелся за ним.
Их фигуры таяли в утреннем тумане, и как казалось моему отцу тогда, что все происходящее ему сниться. Сниться потому что не бывает такого густого тумана как и не бывает пустых катафалков. Не случается так, чтобы водитель отправлялся сам закапывать тело, а их - мелюзгу, отправляли уговорами спать. Фантастически что сон, о котором они мечтали более трех лет, теперь куда-то исчез. Они ждали своего товарища, не расходились, и в то же время не могли побежать за любопытным посетителем. Какие-то странные внутренние силы или отсутствие оных, мешало им увлечься преследованием и расспросами. Они стояли на пороге своего ветхого дома и ждали Торка.
По прошествии нескольких часов появилась угловатая сгорбленная фигура мальчишки. Торк шел один.
- Где водитель? - спрашивали его, когда он вернулся.
- Воина закончилась... - ответил он и, растолкав окруживших его детей, прошел в хибару, завалился на лавку и уснул.
Ожидание того момента, когда проснется спящий - тягостно. Можно с удивлением наблюдать, как его зрачки поглощенные закрытыми веками скользят под сводом тьмы перемежающейся с яркими бессмысленными видениями. О чем могли бы рассказать эти яркие образы постороннему зрителю? Постороннему - не о чем! А свидетелю минувших событий этот рассказ был бы противен. Стоит ли вспоминать истории и басни о том, как люди истребляют друг друга. Кому хочется слушать легенды про день вчерашний? Всем хочется слушать про то, что было за долго до войны, а еще более желанные рассказы о том, что случится завтра, когда она сгинет с арены обезлюдивших городов.
"Диггеры" сидели, молча у крыльца хибары. Ждали, когда проснется Торк. Всем хотелось его разбудить, начать расспрашивать, о незнакомце который так и не вернулся к своей машине, расспросить более подробно, о том насколько достоверны слухи о завершении войны. Но разбудить Торка, ни кто так и не решился.
Утро растворилось в лучах дневного Солнца. Теплый ветерок метался над изрытой землей наполненной могилами. Тишина поглощала шелест трав, казавшийся неуместным стрекот насекомых, тихое поскрипывание проржавевших дверных петель и вялые перешептывания, наполненные простоватыми догадками о приближающимся будущем в детских устах.
Что могло сулить им будущие, ни кто не знал, хотя, наверное, ни кто из них четко прошлого то и не помнил. Того прошлого что было до войны. В кого они превратились? Кто они теперь? Им хотелось найти того человека который смог бы дать ответ на все поставленные вопросы. Им всем казалось, что сейчас этот человек спит в хижине.
Мы все уйдем, мы не будем здесь работать, мы уйдем в город и дождемся своих родителей в своих квартирах, а если они не вернуться, если мы сами того не замечая уже похоронили их тела, что ж как-нибудь будем обустраивать жизнь свою сами. На кладбище больше не ногой, и вернуться сюда предстоит лишь в саване, да на чужих плечах. Найдем работу в городе. Требуется ли в мирное время столько "диггеров"? Даже если и требуется, пусть правительство нанимает других, пусть платит им хорошие деньги. Но мы сюда, ни ногой!
Так размышляли все, кто окружал моего отца в те не легкие времена. Но он, мой отец, думал совершенно иначе.
Он помнил тот ясный, солнечный день такой же, как и этот. Двенадцатый день войны. Когда привезли партию обезображенных тел, и он среди этих останков смог опознать своих родителей. Тела были задрапированы в грязные полиэтиленовые мешки, точно такие же, как и все остальные. Какое внутреннее чутье подсказало, что именно за призрачные мертвые фигуры скрываются за полиэтиленовой завесой?
Возможно, отец с содроганием ждал этого дня и наделся, что этот день никогда не наступит, возможно, в те времена усталость еще не успела затмить его внимание к мелочам и превратить в машину способную лишь переворачивать пласты земли машинальными движениями закостеневших рук. Этот ненавязчивый поиск порожденный страхом дал свои результаты.
Оттащив родственные тела сторону от общих работ, он помогал своим товарищам закончить общее дело. А потом когда все отправились отдыхать, взяв инструмент, поплелся выполнять свой долг перед усопшими. Тихо в стороне, где земля еще была покрыта зеленой травой, где не топтались маленькие могильщики, в стороне от дороги и от многочисленных каждодневных захоронений мой отец вырыл неглубокую, аккуратную могилку, куда и положил тела родителей. В этот самый момент, как он мне в дальнейшем и рассказывал было принято им не простое и на первый взгляд аскетическое решение - посвятить свою дальнейшую жизнь заботе об этой земле, заботе о тех, кто погиб и похоронен в этих краях.
- Это заблуждение - говорил мой отец в дальнейшем - люди думают, будто бы они сами, самостоятельно принимают решения! Нет, решения принимают их. Решения могут принять человека либо его оттолкнуть. Ведь даже самая простая задача, где требуется минимум интеллекта и в условии всего одно неизвестное, часто остается неразгаданной умнейшими из рода человеческого. Но все до определенной минуты, до того мгновения когда само время и весь ход вещей заставят нас измениться - появиться на свет, повзрослеть, встретить старость, смерть. Хотя конечно может быть все наоборот: сначала встретить смерть на своей непростой дороге, а уже затем стремительно повзрослеть.
Время заставляет нас изменяться, оно не подчиняется нам, оно позволяет себе избегать церемоний и игр со смертными, а иногда наоборот позволяет себе вольности и дурачества. Время течет по венам и артериям человеческого тела, вымывая страдания страхи, надежды и иллюзии, ожидания, заставляя наше сердце стареть и в итоге рассыпаться в прах.
Ожидание, вот что волнует тех, кто ждет рассказов о том, изменится ли их жизнь и какой она будет завтра. Когда-нибудь неоправданные ожидания превращаются в гнев иногда в безразличие и это все дела времени. Времени несущем весть о переменах.
Вечерело. Бледный, закат тянулся вдоль изношенного горизонта, старого, обремененного многочисленными рассветами. Детям, сидящим на пороге своего неуютного дома, казалось, что эта линия раствориться и их всех затянет в бездну космоса, где они поодиночке будут замерзать. Будут превращаться в пустоту способную лишь транслировать сквозь себя свет звезд давно растворившихся также как и они.
Дверь покосившегося дома медленно отворилась. На пороге стоял с заспанными глазами Торк:
- Приезжали еще грузовики?
- Нет, - тихо практически полушепотом раздалось в ответ.
- Значит, солдат не обманул.
Мальчик присел на крыльцо. Он чувствовал взгляды товарищей, устремленные на него. Они требовали рассказа о том, что случилось этим странным утром, что за человек их посетил и в итоге, куда он исчез, и естественно им хотелось знать, как закончился кошмар, в котором прошло их детство. Кошмар, который превратил все детские веселые жизнерадостные игры в тяжелую бесконечную, грязную работу. Да возможно то, что говорили сержанты из грузовиков, было правдой. Эти сержанты не только их поторапливали многочисленными ругательствами, зуботычинами и насмешниками. Они говорили, что они - мелюзга, внутренний фронт, что их труд столь же важен как труд солдата. "Звенья одной цепи, ее нельзя нарушить, они залог победы: Мать солдата - солдат, солдат - могильщик солдата" - говорили они, грустно улыбаясь. "Солдат должен знать - что есть люди готовые не спать, не есть, терпеть лишения точно так же как и они в своих полуразрушенных окопах. Эти люди готовы выполнить свой долг, отдать последнюю дань павшему герою - и эти люди вы. Зная, что вы тело мое погребете, в любую погоду в любой день недели, сытые вы или голодные, мне спокойней идти на врага, мне спокойней умирать. А если я готов умереть - значит, я уже не победим". И опять звенел над могилами дружный, нервный хохот солдат. Потом они уезжали. И на следующий день повторялось все снова. Так было до сегодняшнего утра.
Этим утром приехал другой человек, с другим настроением, с другим количеством груза, с другими вестями и обычно все кто уходил на кладбище своими ногами на своих двоих и возвращался. А что сегодня? Этот призрачный гость, принесший долгожданную весть, где-то затерялся в кладбищенском тумане. Просто исчез?
- Торк, расскажи, что случилось с незнакомцем? - вопросительно прошептал один из ребят.
- Я его закопал, - спокойно ответил тот.
- Как так, закопал?
- По его просьбе. Он попросил меня сделать это. А когда меня просят что-то сделать солдаты... ну вы же сами понимаете. Нам с вами солдатам лучше не перечить. Какие бы пожелания у них не были. Хотя об их желаниях вы сами знаете все прекрасно. Что они нам с вами кричали. Копайте! Копайте быстрее! Копайте быстрее, что б вас всех!.. А потом нам в сотый раз расскажут, какую важную работу мы с вами делаем и как это важно для солдата, а значит и для победы, а значит для нашей безопасности, а значит для нашего благополучия. И вот она чья-то победа, я так подразумеваю уже не важно чья, а где спрашивается безопасность, где благополучие? Я лично вижу перед собой только ваши болезненные, серые, истощенные лица. Я не вижу благополучия и радости. Я не вижу ни чего важного, за что стоит сражаться, убивать себе подобных и самому умирать. Этот мир точно не завоеван героическими поступками, этот долгожданный мир всего лишь порождение человеческой усталости, - Торк тихо заплакал.
Всеми овладело тягостное молчание. Торк был прав. Каждый из них думал, что его охватит необычайная радость, что он будет прыгать и веселиться, узнав о том, что наступил мир, но нет, этого не случилось. Никто из присутствующих не визжал от радости, не крутил колесо и не ходил на руках по зеленой траве. Не было сил даже улыбаться, не то что бы рассмеяться во весь голос.
Торк прав - этот мир порождение нашей усталости.
Вытерев слезы грязным рукавом своей куртки, он продолжил, - мы отошли с ним от нашей хибары, наверное, на километр может быть полтора. Он положил хрупкое, полупрозрачное, безжизненное тело девочки на траву, взял из моих рук лопату и начал копать. Копал он медленно, не торопясь. Вырыл достаточно глубокую яму. Подтащил к краю юного мертвеца, спрыгнул в могилу сам, а потом нежно на своих руках перенес тело на дно. Я стоял рядом совершенно безучастно. Я стоял и смотрел.
- Как тебя зовут? - небрежно спросил он.
Я назвал ему свое имя.
- Торк - сказал он усталым голосом - Война закончилась. Верь мне. Я не могу отпустить тебя прямо сейчас, не могу отпустить просто так. Окажи мне услугу. Закопай меня и мою дочь. Мы с ней, наверное, будем последними, кого ты присыплешь этой землей. Сегодня жизнь простого солдата, водителя грузовика закончилась. Точно так же как и закончилась жизнь - простого гражданского, у которого была любовь, семья, дом, пристрастия, увлечения... теперь это все исчезло. Вся это мишура сгинула, ушла, как будто и не было моей жизни до этой проклятой войны. Как будто не было меня другого, а то, что осталось от меня, или вернее то кем я являюсь сейчас - это... это больше никому не нужно... копай...
- Но... - попытался возразить ему я.
- Копай. Копай. Знай свою работу малец. Делай то, что должен и уходи! Уходи куда хочешь. Уверяю тебя, ты тоже скоро, очень скоро поймешь, что выполнил сою работу и больше никому, пойми, никому не будешь нужен, даже тем, кто сейчас сидит и ждет тебя. Война закончилась, а как жить вне ее? Ты знаешь? Ты помнишь? Вообще, что ты помнишь кроме тех пластов земли, которые ты переворачивал день за днем?- солдат истошно кричал: - Людей больше нет. Никто не вернется, ты никому не нужен. Для чего ты трудился? Для чего мы выполняем ненужные поручения и задания. Миф нами управляет! Миф, чье-то желание, чья-то непонятная прихоть. Я не могу так жить. Копай.Копай, тебе сказали!
Оборвав свой монолог, он присел на колени рядом с телом дочери, вытер грязным рукавом рубахи лоб и стал нашептывать какие-то слова, уже совершенно не обращая на меня внимания. Возможно, это была молитва, может колыбельная или незатейливая солдатская песня. Я не знаю. Я помню, что не мог ничего вразумительного сказать в ответ. И я начал работать так быстро, как только мог. Стараясь не смотреть на фигуры, исчезающие за клочьями земли. Мои руки дрожали, ноги подкашивались. В этот момент я испытывал страх. Страх перед жизнью - той жизнью, которую я отнимал. Уносил на кончики своей лопаты. Во рту у меня появился навязчивый привкус земли. Мне казалось, что закапывают меня! Я погружаюсь в этот чернозем пропитанный кровью!
Закончив копать, я не смог утрамбовать почву как мы это с вами обычно делаем. Не смог... Я просто воткнул лопату в свежую могилу и направился сюда, не оборачиваясь. Мне хотелось бежать, добраться до нашей хибары как можно быстрее. Но я не мог... Я ели волочил ноги. Мое тело говорило мне, что в моих жилах не течет больше человеческая кровь, а течет грязная дождевая вода - вода водосточных труб. Течет не бесшумно, а с тихим, но надрывистым шелестом и бульканьем. И еще солдат прав в том, что я больше никогда, никогда не смогу работать на этой земле держа в руках лопату. Я не смогу я вам обещаю, клянусь.
- A как его звали, как звали его дочь, ты спросил? - обратился к нему мой отец.
- Пошел ты Дин... - сквозь зубы прорычал Торк: - Ты у мертвых спрашиваешь, как их зовут? А?
- Да.
- Как же. Что-то я не замечал.
- Я задаю эти вопросы про себя.
- И что же Дин, они тебе отвечают?
- Отвечают Торк, можешь мне поверить, но только свои имена они просят, ни кому не рассказывать. Я хранитель их имен.
- Ты хранитель коллективного безумия Дин. Вот ты кто, - проскрежетал сквозь зубы Торк: - Я не хочу про это больше не с кем из вас говорить. Собирайтесь домой, в город.
Подобные грустные истории, почему то очень любил вспоминать мой отец, без каких либо мельчайших деталей. Просто это были сюжеты из прошлой жизни. Печальные события, которые коснулись своим крылом его в детстве и тем же самым крылом через рассказы, царапали туманные, фантастические картины в глубинах моего сознания.
Он рассказывал их, закрыв глаза, полушепотом, но после - оставалось стойкое ощущение, как будто этот тихий, но яркий голос рассказчика продолжает монотонно звучать у тебя в голове.
Так и сейчас - его голос звучит внутри меня. Тонкой серой нитью опутывают мое сознание окружающие звуки (шарканье обуви по прозрачному полу, кашель, плач, скрип стульев расставленных вокруг меня, перешептывание малознакомых мне людей, судорожно заламывающих кисти рук) и тут среди всего этого голос, беспощадный голос отца, не оставляющий меня не на минуту. Он обращается ко мне с какой-то просьбой. Но что я в таком состоянии, в котором нахожусь сейчас, могу ему ответить, чем я могу помочь, я даже толком не могу понять, о чем он говорит. Я не могу пошевелиться, не могу открыть глаза. Мои мимические мышцы превратились в каучуковую маску. Осталось ли что-то от меня предыдущего? Нет?
Мной владеет странное ощущение. Как будто я воюю сам с собой. Пытаюсь победить то, что во много раз сильнее меня, но самое приятное в этой чудовищной ситуации то, что я, не зная в лицо противника, не представляя его потенциал, не представляя его местонахождения, продолжаю и буду продолжать сражаться. Вопрос. Зачем?
Я не знаю. Просто так я устроен. Это эксперимент. Это экзамен. Проверка. Сумею ли я пройти это испытание, и со временем встать и выйти отсюда прочь шаркая своими одеревенелыми ногами, босой ступней протирая пол, оставляя в нем глубокую колею?
Я непроизвольно чувствую себя аттракционом в парке развлечений. Таким аттракционом, вокруг которого собираются дети и смотрят на то, как могучие шестеренки и цепи приводит в движение фантастический механизм. При этом они все как один испытывают страх. Они бояться погрузиться в пучину развлечений и узнать что-то такое, чего они про себя даже не подозревали. Они топчутся перед аттракционом то, делая шаг вперед, то пятясь назад. Так проходит несколько минут и в итоге они разворачиваются, уходят домой, но завтра, как только парк развлечений откроется, они снова прибегут.
Так будет происходить, пока они не повзрослеют. Смешно.
Мне надо рассмеяться. Смех - должен заставить меня шевелиться, он должен заставить мою грудь вздыматься выше, сжать руки в кулак, оскалиться в издевательской улыбке, прищуриться, приподнять подбородок, согнуть ногу в колене...
Смогу ли я подняться...
Пролог 2. Г.У.Р.
Что может быть интереснее жизни обычного города, жизни тех людей, что топчут его улицы и проспекты? Как эти люди живут, на что надеются к чему и куда стремятся? Почему они все еще в этом городе? Почему они не покинут его пределов, его суету, не выйдут за заданные рамки городских стен и асфальтовых дорожек? Конечно, можно задавать массу вопросов подобных этим, но задавая вопросы в пустоту понимания не приобрести. Остается лишь наблюдать, как течет жизнь, не выходя из русла, как она изменяет человека и при этом совершенно не меняется сама. Хотя возможно меняется ее форма, но суть все та же.
Почему?..
...этот тихий город во времена войны очень сильно обезлюдел, он практически истлел, испарился, исчез, вымыл человека со своих узких, прекрасных улочек в грязь, нищету и забвение. Пустота, распространяемая войной, врывалась в дома, квартиры, комнаты, бродила по коридорам административных учреждений, с издевкой покрывая толстым слоем пыли пол, мебель, настенные часы, цветочные горшки с засохшими цветами, канцелярские принадлежности, брошенные на столах.
Все оставшиеся люди в городе были перемещены в одно здание - городскую больницу. Среди них в то время совершенно четко выделилось две группы. Первая группа это те, кто был ранен в боях, получил травму, болел или был слишком стар, что бы передвигаться самому. Вторая группа - это те, кто за ними ухаживал - врачи, медсестры, санитары и другие сотрудники этого учреждения. Пациенты умирали достаточно часто, и их, так же как и тела солдат погибших в боях вывозили за город, где диггеры их и утилизировали. Почему утилизировали? Потому что этот процесс точно нельзя было назвать похоронами. Ведь похороны это достаточно непростой ритуал включающий массу важных мелочей, что-то наподобие свадьбы. Но про какой ритуал могла идти речь в условиях истребления. Когда человек, а точнее человечество истребляет само себя?
Город вымер на три с лишним года. Он стал воплощением серости, мрака, ненужности, обреченности и запустения. Стал призраком во плоти - рассыпающимся при мысли о том дне, когда он был полон жизни и импровизации. О дне, когда его улицы меняли свой облик, чуть ли не каждый день, впитывая в себя городские карнавалы и гуляния, точечные вечеринки организуемые любителями веселой жизни в ночных клубах, на квартирах и под открытым небом. Разнообразие музыки, доносившееся из окон, выливалось на освещенные улочки, по которым вечерами прогуливались шумные компании, влюбленные, на лавочках сидели мирно беседующие пожилые люди. Изредка проезжали машины, шурша шинами по дорожному покрытию. На крупных перекрестках стояли постовые, беспечно озиравшиеся по сторонам и что-то напевавшие себе под нос. Велосипедисты сновали туда-сюда по дорожкам располагавшимися между дорогой и тротуарами.
Уличные музыканты встраивались в эту какофонию звуков и образов с восхитительной гармоничностью, придавая вечерам необыкновенную простоту и свободу, выраженную через ноты и мастерство исполнителей.
Цветы окутывали каждый метр свободной земли. Свободной от асфальта, бетона, брусчатки и других урбанистических материалов - облегчающих жизнь горожан.
Город Увядших Роз - так его называли в довоенные времена, и так его называют сейчас все горожане без исключения, хотя очень часто конечно используют сокращенный вариант этого названия - Г.У.Р.
В каждом доме на подоконниках, в палисадниках и в садах за чертой города, в аллеях и городских клумбах местные жители выращивали розы. Они пестрели разноцветными лепестками белыми, желтыми, красными, кремовыми, а некоторые умельцы выращивали розы с синими, фиолетовыми, черными и даже просто прозрачными венчиками. В городе круглый год стоял приторный сладкий запах, заволакивающий улицы струящийся во внешний мир подчиняясь розе ветров.
Теплые дни плавно переплетались один с другим, превращаясь в солнечные года приятной жизни, сливавшиеся в судьбы живущих здесь людей. Дожди здесь бывали редкостью помогающей горожанам с поливом прекрасных цветов. Капли пробивались к земле через теплый воздух стремящийся отогнать тучи заволакивающие серой маской небо. Они разбивались на мелкие осколки при столкновении с покатой крышей. Стекали вниз в бегущем ручье по водосточным трубам и прятались в благодатную почву, что бы скользить в стебле цветка дарящего аромат и красоту бутона людям.
Во время дождя ни кто из горожан не закрывал окон, наоборот их отворяли еще шире и на край подоконников выдвигали цветочные горшки, где трепетали лепестками распустившееся бутоны. Ветер нежно теребил лепестки, отрывая и унося разноцветные капли жизни в небо.
Этот город вырос на побережье Океана, в том месте, где русло полноводной реки Алоре разрывалось на три рукава не равной длинны, образуя дельту. Между водными потоками поблескивало несколько озер оставшихся на месте стариц. И вот именно на этом месте образовался город, обвивая своими улицами водные преграды, соединяя берега реки между собой с помощью причудливых мостов, на которых красовались цветники. Цветы теснились в них, роняя разноцветные лепестки в воду, уносившую их в открытый океан.
Могучие лайнеры привозили сюда туристов желавших видеть город, выросший можно сказать на цветах. В разговорах местных жителей, туристов обычно называли "Пчелками". Причем, как известно, туристы приезжают не работать, а отдыхать, тратить деньги, порхать, вокруг клумб с розами. Особенно, их привлекли цветы с прозрачными бутонами. Они наслаждались океаном, озерами, дельтой реки, всем тем разнообразием красок, которое царило вроде бы на совершенно обыкновенных улочках, самого обыкновенного города, но это обилие цветов...
В порту круглые сутки суетились автопогрузчики, загружая на огромные транспорты картонные коробки с розами. В трюме кораблей их складывали в огромные рефрижераторы в надежде уберечь нежные бутоны от увядания. До того момента как их доставят на противоположный берег океана в цветочные магазины Союза Северных Городов, лишенных обилия прекрасных растений. Там по очень высоким ценам, оптом, эти цветы продавались владельцам цветочных бутиков, в которых местные флористы удивляли своим высоким искусством обывателей. Те же в свою очередь по многократно завышенным ценам с удовольствием покупали у мастеров своего дела причудливые композиции и изящные букеты. Но, к сожалению, эти букеты не могли прожить в квартире и трех дней, они увядали, осыпались почерневшими лепестками и листьями, а иногда даже отваливались целые бутоны, периодически отвратительно застревая между истощенных стебельков. Хозяин дорогого приобретения без сожаления отправлял окончательно погибший букет в мусорное ведро и отправлялся по цветочным бутикам выбирать очередное украшение для своего дома.
Причуды богатых людей Северного Союза Городов выражались даже в том, что не букеты подбирались под интерьер комнат, а наоборот менялся интерьер в комнатах под вновь приобретенный букет.
В общем, подводя итоги, стоит отметить, что люди на севере, готовы платить огромные суммы за шикарные цветы, за их аромат и мимолетную прелесть, напоминающую о бренности человека.
Так дела обстояли до войны по обе стороны Океана. Что же случилось после? Нет, города не вымерли полностью. В них вернулись жители из района боевых действий, вернулись те, кто прятался от войны, за чертой городов надеясь пересидеть эту бойню в каком-нибудь уединенном убежище, и как показывает статистика, таких было достаточно много.
Города оживали, возвращаясь к своей обыкновенной жизни, одни выращивали цветы, другие их приобретали. Хотя были коренные изменения в отношения между этими крупными полисами, на время сковавшими друг друга войной. Узурпировав время, отпущенное на красоту и спокойствие и посвятив его боли и страху смерти. Эти метаморфозы не могли пройти незамеченными. Цена человеческой жизни упала, теперь она стала не намного дороже стоить, чем букет превосходных прозрачных роз.
Бои длились месяцами то на южном, то на северном берегах. Многочисленные десанты, спецоперации, как известно в основном не достигали поставленных целей, если конечно основной целью не была самоуничтожение. Полуострова, острова, перешейки, мысы, все эти земли о которые бились волны Океана, растворяющие человеческую кровь, были охвачены войной. Ретивой бойней, на которую ссылались, а что еще более страшно, некоторые из новобранцев бежали с предвосхищением, надеясь в свой прицел, поймать фигура врага и ощутить на мгновение магнетизм вседозволенности и власти над чужой жизнью. Молодые люди вырывались из цветочного плена в надежде превратить свою жизнь во что-то стоящее или просто как говорилось в среде долгоживущих вояк: "Предать цену - бесценному!"
Они верили в войну, поклонялись войне, делали из нее идола. Солдаты превращали в свои амулеты и обереги гильзы, пряжки ремней врагов и другую уже некому не нужную рухлядь. Но как показывает статистика - эти "чудотворные" штучки приносили мало выгоды, хотя возможно производство всего этого барахла, разгоняло скуку в окопах.
Проходило время и тот, кто смог выжить в первые часы, дни или месяцы затяжных боев уже рвались домой всеми доступными средствами, в том числе и стреляя себе в рот закрывшись, где-нибудь в меленьком деревянном бункере с надписью "туалет (для рядовых)".
Юмор претерпевал изменения. Один раз такого "самострела" не стали вытаскивать из сортира, потому что войска активно в тот период отступали. Его сослуживцы просто взяли и, забросав землей окоп, похоронили его с голой задницей на очке и таким же очком в затылке.
В этом выражались странная чудаковатость войны и псевдо героизм, описанный в армейском фольклоре. Так возникли веселые и в то же время мрачные анекдоты, вызывающие усмешку на лице слушающих. Так возникали трагедии двух берегов, в которой процветала видимость безразличия и жажда простого спокойствия, желания провести свою оставшуюся жизнь в мирном оцепенении и за обыкновенным рутинным делом. Посвятив себя ожиданию того момента когда придется покинуть свой родной город, процветающий на предыдущих смертях. Встать в ряд тех, кого уже затащили под землю былые года, влив эти тела в фундамент общества и бизнеса процветающего в этом городе.
На берегах полноводной Алоре и вдоль побережья Океана после войны начали появляться сначала утлые суденышки рыбаков, одиноко сидевших и пытавшихся достать из воды хоть что-то себе на обед. В те времена было еще не до привычных занятий, не до выращивания цветов. Местные жители просто пытались выжить, прокормить себя и семью. Это проблема стояла у тех, у кого семья, конечно, еще осталась. А те кто, вернувшись с войны, лицезрел лишь развалины или брошенные пустые стены и не знал, живы его родственники или нет, потерпев немного, и по определенной армейской субтрадиции отправлял себя на тот свет от безысходности и как казалось ему от бесконечного постного ожидания. Но так было не совсеми...
Выжившие продолжали, возвращались в свои дома, пытаясь привыкнуть к действительности изменившейся так внезапно. Они пытались отвлечься, отречься от прошлого, заняться чем-нибудь новым, или наоборот посвятить себя прошлому и полностью, без оглядки, посвятить себя тем прошедшим временам царившим здесь до войны. Стараясь тщетно возродить ту карнавальную атмосферу, синтезировать воздух праздника пропитанного пыльцой прекрасных роз.
Проходили долгие месяцы и года, праздников не было, на них просто не было сил, желания, теперь уже не у кого. Все просто хотели спокойствия, хотели, что бы их ни кто не трогал, не увлекал в круговорот бесконечных, ярких событий, мелькавших перед глазами калейдоскопом. Теперь их жизнь доведена до автоматизма, стрессом бойни. Мир обывательский и тихий кажется раем. Зачем испытывать радость и рваться в круг танца, петь песню, когда так прекрасна тишина и шум прибоя ласкает успокоившуюся душу. Что может быть прекрасней, когда сидя на земле можно не отрываясь, в молчании смотреть как перезревший бутон розы начинает рассыпаться и в этот момент хочется подставить ладонь и схватить один из лепестков, но этого не делаешь, позволяешь ему коснуться земли. А когда отходишь от цветника, так приятно бывает наступить босой ногой на упавший, покрытый морщинами этот самый лепесток, падение которого не было остановлено рукой.
Жизнь продолжалась, она вселяла в каждого уверенность в том что, завтра открывая глаза не случиться ни чего не предвиденного, не произойдет масштабных трагедий под соусом всеобщей истерии. Не будут на флагштоках метаться и хлопать на ветру полотнищем флаги с гербом города, на котором изображена перевернутая роза с одним большим шипом и корнями, тянущимися к солнцу. Все эти флаги были убраны сразу же после войны. Никто из горожан не хотел видеть тот символ, под которым он убивал врагов и терял своих друзей.
Город сумел восстановиться без призрачных идеологем и ярких речей городских лидеров перемежающихся с музыкой и карнавалами. В речах пульсировали самодовольство перемежающиеся с экономическими наставлениями про вклад в ВВП города каждого самостоятельного, трудолюбивого садовода, дающего возможность городу процветать и становиться больше и прекраснее.
Теперь же городской мэр - это просто главный садовник, владелец огромного участка земли. Если быть точным его частные владения представляют двух километровую полосу вокруг города, на которой естественно произрастают в цветении розы всех сортов. Стоит логично представить позитивную мотивацию мера, которая представлена простой формулой: если город процветает и растет, значит и увеличивается объем земли, принадлежащей меру. Конечно, это связанно для него с определенными сельскохозяйственными проблемами, но деньги заставляют работать теперь кого угодно, в том числе и тех, кто обладает ими в достаточном как кажется сторонним наблюдателям количестве.
Улучшая инфраструктуру, поднимая уровень жизни, заботясь об уюте и внешнем благополучии города, администрация приобрела в среде обывателей некую популярность, а в своих глазах самодостаточность.
Гордость за свой теплый приветливый город застыла под сердцем каждого местного жителя. Им не приходилось мечтать о каких-то излишках, они верили в то что, все, что можно получить в земной жизни у них уже есть. Они спасены, защищены от возможности внешнего мира посягнуть на их благополучие, а с внутренним миром они существует в согласии и безмятежности. Единственное что подтачивало их ставшее привычным простодушие, это мысли посвященные тому - что с ними будет, когда они переступят черту. Покинут жизнь. Вольются в вечность, оставив свое тело на попечение родных и близких. Каким образом их спрячут от разложения и тлена, не забудут ли под открытом небом, между цветников, источающими пряный аромат. Как поступить, как оставить напоминание о себе, как обратить взор молодых на то поколение что готово уйти в небытие?
Этот вопрос по существу тоже был решен, решен задолго до того как он созрел в умах горожан, мечтавших тщетно лишиться забот о завтрашнем дне.
"Мы напомним о вашем существовании всем" - вот лозунг того гиганта который взял на себя обязательства по спасению умерших и заботе о них на пост жизненном пространстве.
STAGNATIONINC. - сформироваласвоеобразный сегмент рынка, точнее конечно не сформировала, а просто лишила его рутинности, выявив посмертные желания человека. Раскрепостила человека, заставил его говорить об этом с посторонними людьми, менеджерами по продажам и что самое странное, спорить на эти темы, вечерами с родственниками сидя у камина.
Если у человека есть все в земной жизни и он как потребитель мертв, то... заставьте его приобретать посмертные гарантии для себя и родителей, детей сестер и братьев, двоюродных тетушек и дядюшек. Возродите его как потребителя. Вот новая эпоха возрождения!
Вот новая эпоха потребления! И это эпоха не гламура и новинок, не скидок, и постоянных распродаж, не дисконтных карт и сотых клиентов, не призов и розыгрышей, не изворотливого маркетинга и настырных рекламных компаний - это работа на точность и уверенность. Это культура доверия. Ее формируют вечные ценности, такие как память и забота о ближнем.
Конечно, рекламные щиты STAGNATIONINC. заполняли город, но они не были вызывающими. Они рассказывали прохожим о естественных вещах, о том, что будет завтра или после завтра или после-после завтра, даже если не случиться это после-после завтра, все равно когда-нибудь ЭТО произойдет. Так может быть задуматься и смириться, стать клиентом, оплатить счет, подписать документы и уже никогда ни о чем не беспокоиться. Осталось сделать выбор. А выбор широк. Надо отправиться к менеджеру по продажам в один из многочисленных офисов, рассмотреть всевозможные предложения, сравнить со своими доходами, определиться. Потом передумать, повторить процедуру, возможно, занять денег на чудо контракт у знакомых или взять кредит и тогда можно точно заключить достаточно выгодный и перспективный во всех отношениях контракт. Оформить тот документ, который позволит осваивать последние дни в неторопливом темпе. А сколько будет этих последних дней? Кто знает...
Глава 1. Апе.
- Любовь - это ощущение привязанности? Просто ощущение? Ощущение привязанности? Теперь мне так кажется...- всхлипывала молоденькая девушка, закрыв личико ладошками и смотря сквозь пальцы на собеседницу. Она была одета в черное длинное платье из-под пола, которого аккуратно торчали острые носочки темно-синих туфель. На голове ее красовалась бардовая шляпка с вуалью свернутой на полях. Черную вуаль украшал ряд матовых бисеринок в форме слезинок, а в левом кармане платья под сердцем красовалась прозрачная роза, - очень сильное ощущение. Оно меня так тяготит. Как мне быть теперь? Что твориться в моей душе вы бы знали. Сущая сумятица. Как избавиться от лишних ощущений. Наверно эта любовь будет преследовать меня до самой смерти.
- STAGNATIONINC. сможет помочь вам, уверяю госпожа Апе. Вы один из наших самых ценных клиентов. Вы за прошлый год оформили у нас проведение трех ритуальных церемоний. Наша компания уважает ваш выбор и может предложить вам скидку на ваши же похороны до 50%. На предстоящий же ритуал доступна скидка лишь на 15%. С чем я и могу вас поздравить от лица нашей корпорации, - монотонно, но при этом, улыбаясь, проговорила женщина сидящая, напротив, за столом. Произнося эту речь, она активно выделяла ударением проценты, желая возможно показать этим, как корпорация расточительна, и внимательна к ее верным клиентам.
Конечно, стоит отметить, что другого выбора не было у простых жителей Г.У.Ра, а у работников STAGNATIONINC. и тем более. Каждый, кто приходил в офис компании, видел на их бейджиках не только имена работников фирмы, но и их девиз "Мы все постоянные клиенты S.I.". А что на счет других жителей этого города, то просто здесь не было другой компании оказывающей похожие услуги населению.
В трудовом договоре заключающимся на год с каждым работником, отдельно, после очередного собеседования было прописано, что тело сотрудника и тела его родственников принадлежат после смерти непосредственно компании, в которой он (сотрудник S.I.) осуществлял трудовую деятельность.
- Вы не ответили на мой вопрос. Любовь - Это ощущение привязанности или это что-то больше? - Апе убрала крошечные ладошки от лица. Подняв глаза, внимательно посмотрела на менеджера, сидящего перед ней. На бейджике работника корпорации красовалось ее имя "Руг" и стандартная надпись "Мы все постоянные клиенты S.I.".
Руг была женщина в возрасте, она видела перед собой много "плакальщиц" и относилась к ним с ноткой сочувствия, но никогда не позволяла поглотить себя клиенту эмоционально. Этому их учили на корпоративных тренингах по работе с клиентами, проходящими каждые полгода.
- Знаете дорогая Апе. Наш босс, говорит что любовь - это иллюзия жертвенности и не более того. Советую вам взять себя в руки, а я помогу вам все оформить. Мне жаль что ваш муж не оформил на себя ритуальные услуги до того как он погиб, это облегчило бы вам прощание и избавило бы нас от срочности и лишней бумажной волокиты.
- Да это так. Но вы, же знаете, что его убили, - всхлипывала Апе: - А убийств в нашем городе не случалось со времен войны.
- Да, конечно - это очень странно, - согласилась Руг.
- Вы понимаете, что его убили, а он был очень молод. Был младше меня на полгода.
- Но все равно. Вы помните, что гласит наше реклама. Практически все наши билдборды в Городе Увядших Роз пестрят этими фразами: "Пусть ваша смерть не доставит хлопот родным и близким". А что в итоге получается? Эта не внимательность к своей собственной смерти среди потенциальных, усопших очень эгоистична.
- Да, я помню это прекрасно. Но этот нелепый случай... с его тела не взяли, ни чего. Представляете, человек из службы безопасности сказал, что это убийство ради убийства, - Апе откинулась на спинку кресла, запрокинула голову и закрыла глаза. Она перестала плакать: - Еще мне сказали, что его зарезали, ударили ножом в спину. Это какое-то варварство. Мне кажется,что этот человек - убийца, не мог быть из нашего города. Он приехал сюда просто позабавиться. Пощекотать себе и жителям нашего города нервы. А меня убеждали в обратном. Задавали всякие нелепые вопросы! Спрашивали, были ли какие-то конфликты у моего мужа, если были то с кем? Какие конфликты у него могли быть, если он работал на своем участке, выращивал розы. Большую часть из своих двадцати девяти лет он провел, сажая цветы, и удобряя почву. А теперь сам потенциальное удобрение. Вот что от него осталось, только и всего...
Последняя фраза клиентки вырвалась у нее на повышенных тонах. Она сжала кулачки, и зло ими ударила по подлокотникам кресла.
- В STAGNATIONINC. не принято так говорить о мертвых госпожа Апе. Прошу вас держите себя в руках. Я как представитель компании разделяю вашу скорбь и надеюсь, что преступника поймают, и прошу вас давайте вернемся к делам насущным. - Практически шепотом сказала Руг и тихонько коснулась плеча Апе.
- Давайте, - коротко прозвучало в ответ.
- И так, ваш муж кроме того, что не заключил с нами посмертный контракт на захоронение своего тела, по своему усмотрению, так он еще и не оставил вам завещания. Я правильно понимаю?
- А что должно быть в завещании? Ведь вы должны знать, что мои родственники, которых я хоронила, пользуясь услугами S.I. не оставляли завещания, - пролепетала девушка.
- Да, - Руг неодобрительно посмотрела на своего собеседника, выдержала паузу и продолжила, - мне предыдущий менеджер по работе с клиентами, передавший ваше дело предупреждал об этом. А так же говорил, что вы для всех церемоний выбирали классический вариант. Ведь так. Я ни чего не путаю?
- Вы совершенно правы, - сказала Апе.
- Плетеный гроб, не задрапированный тканью, катафалк, машина для родственников (6 персон) и машина для друзей на 5 персон...
- Извините, что перебиваю, но машина для родственников в данном случае на пять персон...
- Понятно. Конечно, вы правы, - поправилась Руг: - На пять персон два автомобиля, оркестр на вынос тела, играет... простите, у меня не записано, что обычно играл оркестр, когда выносили тело?
- "Неоправданные надежды".
- Понятно. Скажите госпожа Апе, на ближайших похоронах будет звучать эта же композиция?
- Да, конечно, - с сожалением молвила та.
- Так, я записала. Еще вопрос...
- Извините, что опять вас перебиваю.
- Ничего.
- Скажите можно в ход мероприятия внести небольшое изменение?
- Какое именно? - поинтересовалась Руг.
- Можно сделать так, что бы оркестр не играл "Неоправданные надежды"...
- Вы хотите поменять композицию?
- Нет, просто мое финансовое положение со смертью мужа несколько ухудшилось и что бы... наверное, не правильно здесь использовать выражение "сэкономить", но... я хотела бы, что бы оркестр был заменен на проигрыватель, ведь так будет дешевле, не правда ли, если эта музыка будет воспроизводиться, не живыми музыкантами, а пластиковой коробкой с двумя динамиками в которой вращается диск? - Апе вопросительно посмотрела на Руг.
- Вам не стоит переживать. Как постоянному клиенту вам, я думаю, оркестр мы сможем предоставить бесплатно. Тем более ему как я понимаю, не придется учить ваши "Неоправданные надежды" с чистого листа. Они эту композицию знают назубок.
- Это очень мило с вашей стороны, Руг, - чуть улыбнулась Апе.
- S.I. - заботиться о своих клиентах и так же желает, что бы ее клиенты были внимательны к себе даже после смерти. - Руг улыбнулась в ответ. - Конечно, вы понимаете если вы вдруг, попросили бы, от наших музыкантов какую-нибудь новую композицию и к тому же более сложную, например что-то на подобии "Летнего безвременья", то возможно мы бы отказали вам. Потому что это уже были бы неоправданные затраты. Я надеюсь, вы можете понять нашу политику. Наши музыкальные работники, безусловно, профессионалы и мастера своего дела, и поэтому естественно стоят не дешево. А если учитывать дополнительную нагрузку при их постоянной занятости на подобных мероприятиях то, в общем, вы сами понимаете.
- Да, я вас прекрасно понимаю, спасибо, что прояснили мне ситуацию. Спасибо еще раз за оказанную услугу. Но у меня созрел еще один вопрос.
- Прошу вас спрашивайте, - при этих словах Руг откинулась на спинку своего деревянного, но изящного кресла, покрытого клетчатым пледом, и внимательно посмотрела в глаза собеседницы.
- На этот раз мне бы хотелось, чтобы оркестр отправился с нами на машинах на кладбище и все время играл музыку в пути и во время захоронения тела моего мужа. Скажите это возможно?
- За ваши деньги возможно все.
- Я же вам обрисовала ситуацию, вы меня можете понять?
- Да, я вас прекрасно понимаю госпожа Апе. S.I. предоставляет вам оркестр, но за еще одну машину для оркестра, вам придется заплатить.
- Я надеюсь со скидкой 15%.
- Нет, эту услугу вам придется оплатить полностью.
Апе вопросительно подняла брови. Внимательно посмотрела на своего оппонента в этих не простых переговорах и задумалась, погрузившись в молчание.
Руг пристально смотрела на нее:
- Хорошо, - произнесла она, - Я сейчас позвоню начальника смены и спрошу, возможно, ли вам предоставить скидку, хотя бы какую-нибудь.
Руг взяла телефонную трубку и быстро набрала номер.
- Ало. Ало, Ваг вы слышите меня? Добрый день. К нам пришла госпожа Руг, и у нее есть вопрос. Можем ли мы предоставить ей скидку на машину для нашего оркестра, сопровождающего похоронную церемонию, на протяжении всего ритуала? Вы спрашиваете, что наши музыканты будут исполнять во время похорон? Как обычно "Несбывшиеся надежды". Да я поняла. Да, сейчас скажу, - при этих словах Руг аккуратно положила телефонную трубку и посмотрела в глаза нетерпеливо ждущей собеседнице. Та сидела напротив, съежившись и мяла в руках пустой лист бумаги по всей вероятности, взятый с ее стола. Как и у любого другого менеджера в такой ситуации, легкое раздражение кольнуло Руг между лопаток. Ни кто не любит когда с его рабочего стола что-то берут чужые люди, даже если это самая ненужная вещь в мире.
- Господин Ваг сейчас подойдет, что бы лично поговорить с вами. У вас есть время подождать пару минут?
Апе тихонько кивнула. В разговоре возникла пауза. Руг молчаливо перебирала и просматривала личные дела успевшие накопиться за сегодняшнее утро, а посетительница крутила головой, разглядывая огромную комнату в которой велись переговоры.
В углах просторного офиса стояли букеты цветов, высокие потолки, украшенные фресками, изображающими райские кущи, давали возможность забыть о насущных проблемах и немного помечтать. На полу красовался герб S.I. - голубой круг, разделенный пополам черной чертой, на одной половине была изображена плавающая к верху пузом золотая рыбка, а на второй, серая увядшая роза от которой отломился один лепесток и находился на небольшом расстоянии от материнского бутона.
Апе сидела лицом к открытому окну, периодически поглядывая то на Руг, то в окно. За окном лучи полуденного солнца скакали по листам, шептавшим на ветру, что-то невнятное. Апе пыталась разобраться в этом шепоте,и как ей казалось, он ничего хорошего ей не сулил.
- Разрешите, я закурю,- надорвала молчание посетительница.
- Конечно, - не отрываясь от документов, отозвалась Руг и машинальным движением руки из верхнего ящика письменного стола, достала маленькую блестящую круглую пепельницу и поставила ее на стол. Вслед за пепельницей извлекла из того же ящика голубую зажигалку с рыбкой и розой по бокам.
Достав тоненькую пачку женских сигарет, Апе приняла из рук работника S.I. зажигалку с корпоративной символикой и закурила. Сизый дым кружился над молчаливыми фигурами, пропитывая табачным духом, чистый офис. Сигарета таяла, пепел белесыми брусками скатывался с кончика сигареты по блестящим краям пепельницы на дно. Медленно остывая, он непроизвольно разламывался на более мелкие части и стелился тонким слоем, закрывая матовую поверхность.
Выкурив пол сигареты, девушка небрежным движение руки, воткнула в пепельницу тоненький окурок. Уголек рассыпался множеством мелких искр, тут же погасших на металлической поверхности, пустивших прощальные струйки дыма к райским кущам на потолке.
- В вашем офисе курить слишком символично, что бы злоупотреблять этой не самой лучшей для человека привычкой, но я не могу бросить. Много раз пыталась, но каждый раз курю с таким наслаждением. И чем больше курю, тем больше хочется. Скажите, вы пробовали курить?
Руг посмотрела на посетительницу, приподняв левую бровь. Отложила в сторону документы и, сложив руки на груди, сказала, - конечно, но после того как настоял на том что бы я бросила мой муж, я отказалась от сигарет. Причем, без каких либо особых проблем. Супруг очень раздражался по поводу того что дом, занавески, мягкая мебель, даже обои в комнатах пропахли дымом. Он терпеть не мог вид переполненной окурками пепельницы. Если же в ней находил, хотя бы одну аккуратно лежащею недокуренную сигарету или сигару, обрезанную аккуратно без возможных признаков тления, мой муж сразу тащил ее к мусорному ведру и выбрасывал.
- Что вместе с пепельницей?
- Само собой. Поэтому, возвращаясь домой, я любила прихватить одноразовых пепельниц из нашего офиса - точнее из женского туалета. Там, у нашего менеджера по клинингу, есть небольшая каморка, в которой хранятся различный моющие средства, швабры, ведра, тряпки ну и в том числе одноразовые пепельницы...
- Одноразовые пепельницы? - переспросила Апе.
- Да, одноразовые. - Подтвердила Руг: - Их спроектировала и выпускает одна небольшая наша дочерняя фирма, знаете ли, непрофильные активы. Многие наши клиенты любят утащить домой такой сувенир. Нам не жалко, зато у клиента память останется от STAGNATIONINC. до самой его смерти тоесть до того момента как он снова попадет сюда.
- А из чего их изготавливают?
- Из плотно спрессованного картона пропитанного воском и душистым мылом. Они очень приятно пахнут, когда новые. Когда ими никто не воспользовался. Вот понюхайте. - При этих словах Руг достала совершенно новую пепельницу и протянула клиентке.
Апе взяла предмет и аккуратно поднесла его к своему лицу.
- Приятный, мягкий, мятный запах, - констатировала она.
- Есть так же с запахом лимона, земляники, персика, дыни естественно с классическим запахом прозрачной розы, хотя, знаете, если вас интересует в одноразовых пепельницах какой-то особый запах, то через наш офис вы можете заказать их с любым возможным ароматизатором, любой формы и любого размера.