Мрачные стены невнятно вибрировали, внутри стен текла своя особая жизнь, недоступная взору человека. Чужие стихии боролись друг с другом, но это там, рядом и далеко одновременно. За пустотой. Ты не принадлежишь этому миру человек, даже не думай когда-нибудь принадлежать нашему миру. Только безумный может отчаяться и ступить вперед в Пустоту. Пугающая Пустота окружила колонну холодной пропастью, раздвинув грубую ткань пространства и времени, никто не шагнет вперед.
- Мне нужна твоя помощь! - Ромейк чувствовал, что его плечи и колени начинают мелко подрагивать от нарастающего напряжения.
Он попробовал медленно выдохнуть, успокоить разбушевавшееся сердце, которое совсем не хотело подчиняться, словно оно не принадлежало человеку, как инородное тело заключенное в его грудь, и стремящееся вырваться на свободу. Черный зал молчал. Одинокая необъятно толстая колонна уходила вершиной в сводчатый купол и исчезала в вышине в лучах яркого солнечного света. Колонна протекала рядом, всего в нескольких метрах. Шаг, два и можно было бы прикоснуться к волшебным узорам поверхности. Прижать пальцы к холодному мрамору, приникнуть щекой к дереву жизни соединяющему и вмещающему в себя все миры.
- Аха-ха-ха! - вдруг обрушились стены.
Гулкое дрожание каменных плит обернулось в ревущий обвал. Хохот магической пустоты врывался в Ромейка, срывал с него кожу, проникал до костей, заставляя его дрожать изнутри. В человеке не было уже ничего твердого и постоянного, только дрожь, только отчаянное: А-А-А! Неподвластная ему сила уже горячо дышала в лицо, не согревая, а лишь иссушая, превращая в тлеющий лист, в пепел и прах.
Ромейк опускался ниже и ниже, кучи песка оказавшиеся вдруг под ним медленно осыпались. Колонна, которая по сути уже не являлась колонной, а была чем-то вроде волшебного коридора, распахивалась шире и шире выпуская из себя бестелесных монстров, которые щерились по сторонам клыкастыми ртами, и расплывались бледным туманом, словно видения курильщика опия. И наконец пришло время явиться ему!
Зал изменялся, стены то удалялись, то сходились вместе в грандиозных потугах, монстры проникали все более тощие и более щербатые, пародии на...
Страшный удар бросил Ромейка на каменный пол зала, он проехал по полированным плитам несколько метров сидя на вытянутых ногах, потом его опрокинуло на спину. И он скользил плашмя на спине ничем не задерживаемый бесконечно долго. Купол зала все время был у него над головой.
- Ты пришел? - хохотал из под купола храма джин.
Ромейк не боялся. Демон лишь продемонстрировал смертному часть своего мира, слабую тень, легкий выдох. Просто он слишком небрежно вошел в мир людей, слишком долго держал дверь открытой.
Ромейк вспрыгнул на ноги. Не было больше непреодолимой слабости, не было дрожи разваливающей тело на части. Он был крепок и свеж, и даже не мог понять, как такое с ним могло произойти? Разваливаться и дрожать? Упругие мышцы играли под гладкой кожей.
- Эй! - зычно крикнул юноша, пробуя свои силы. - Не балуй со мной, Тиу! - задирал голову вверх. - Я - Неприкасаемый!
- Ха-ха-ха! - вновь загрохотали стены.
Дребезжало, скрипело старинное здание, сами камни смеялись над ним. Ты смешон человек! Ты слаб, и дерзость твоя от слабости, утверждали тысячелетние валуны, пол ходил под ногами. Но ноги Ромейка уже не были подобны кучам песка, не вибрировали хрупким стеклом от громового голоса великана, напротив держали крепко.
Наконец все кончилось, джин успокоился и спросил:
- Что ты хочешь, человек? - демон сидел на вершине колонны, в сияющем пылевом тумане.
Ромейк по прежнему не мог его видеть.
- Я хочу уйти из своей страны! Здесь нет того, что мне нужно!
- Ромейк, опять ты за свое! - недовольно завыл Тиу, с ним вместе корчилось все здание, на полированных плитах пола возникали плоские и объемные рожи с кислыми минами. - Не ищи ты ее. Кто тебе сказал, что в ней счастье? Тебе не хватает солнца? Тебе не хватает величия и богатства? Ромейк, все земные блага будут твои! Не ищи того, что не принадлежит этому миру. Не ищи ее даже среди богов! Она выше всего! Она свет мира, и поэтому ее нет. Она лишь безнадежный мираж. Как утренняя звезда - единственная, последняя и исчезающая!
- Я не верю тебе, Тиу! У тебя никогда этого не было!
- Я не буду тебя обманывать, принц. Все мечтают о ней! Джины, боги, звери, люди - все! Все мечтают, и все спокойно живут с этой мечтой, не мешая жить себе и другим. И потом, за ней не надо ходить, она везде, она рядом. Она не может быть там или там, про нее никто не сможет сказать: я встречал ее там-то и там-то, или она пошла туда-то.
Ромейк, неужели ты думаешь, что сможешь найти ее в чужой стране? Где даже слова произносимые по поводу одних и тех же вещей совсем не похожи друг на друга?
- Не заговаривай меня, злой дэв! Я знаю, ты не хочешь мне помогать. Так вот, доставь меня к ней, и это будет последняя моя воля, и я отпущу тебя. Ты будешь свободен!
- Велика награда! - вновь захохотал джин, зал дрожал, содрогаясь от волн безумного хохота, словно весь храм был его телом.
- Я и так на свободе, принц. Ты думаешь, что обременил меня созданием каравана с золотом или нескольких каменных дворцов? Только человек может принять иллюзию за незыблемую твердь! Это все прах! И сотворить из праха прах мне ничего не стоит. Я сейчас там, где ты даже не можешь себе представить, и только движение воздуха выдает мою связь с тобой, принц.
А то с чем ты пришел сейчас - это уже не прах! Это гигантский труд! А за что я должен страдать? Ты хочешь нести глыбу счастья, но почему-то на чужих плечах?
- Ты меня не понимаешь, Тиу! Или не хочешь понять. Мне нужна женщина... или другой человек, который... которая точно так же страдает и мучается, и точно также жаждет обрести ее! Тиу! Найди ее! И приведи меня к ней!
- Ладно! - оборвал разговор джин. - Я найду тебе такое же чудо.
Тиу исчез, как будто его и не было. Неподвижная пыль толстым слоем лежала на портиках и барельефах стен, изображающих святых и демонов в странных совместных ритуалах. Колонна замерла и онемела. Магия ушла из зала, спряталась в многометровые стены, утекла в пол, в мозаичные лабиринты. Сказки не стало, мир вернулся к размерам доступным человеку. Одновременно тихая грусть просочилась в грудную клетку, раскрылась алым цветком, подминая трепетное сердце. Хватит биться, хватит шуметь, это прошло, успокойся. Ромейк оглянулся, но это было? Более темная полоса на полу прочерченная его спиной в ковре пыли, напоминала о злой шутке джина.
Ромейк вышел из гулкого зала. Он шел долгими узкими коридорами, освещаемый красным пламенем факелов. Кисти рук и светлые одежды, казались окрашенными багровой спекшейся кровью.
На выходе его ждали жрецы и верный визирь Али. Жрецы молча кланяясь отступали перед Ромейком, они не поднимали глаз выше его груди. Они не были в его сознании живыми людьми, настолько они сливались с обликом своей обители. Бледные тени, ожившие фигуры с барельефов. Он даже не всматривался в их лица, боясь найти в них действительное сходство с увиденным в глубине храма. Солнце уже прошло зенит, его смертельные и живительные одновременно лучи заливали светом прекрасную долину Великой Ро. С высоты пирамиды, стоящей на вершине холма открывалась панорама охватывающего берега реки города, его столицы.
Город состоял из высоких каменных домов, между домами лежали широкие в буйной зелени улицы. С вершины пирамиды Ромейк видел стены цирка, чудь дальше поднимались купола его дворца, а справа раскинулся шумный базар наполненный жизнью. Цветные паруса сотен ершистых лодок переполняли речную гладь.
И это жизнь? Вдруг подумал Ромейк.
Горячий воздух струями поднимался вверх с плоских крыш, в зыбком мареве город плыл и выглядел призрачно, нереально, подобно странному миражу.
Вьюга не унималась. Она налетала сверху, стараясь пробиться сквозь снеговую шапку до соломенных связок, разметать их, вырвать стропила, проникнуть в теплый уют дома. Снежный наст не поддавался ее кусачим угрозам. Вьюга отчаянно уносилась в искрящемся ледяном шлейфе, чтобы тотчас вернуться и попробовать просочиться в трубу прятавшуюся за коньком. Огонь пылавший в печи отступал, высовывая длинные языки, чуть-чуть пахло дымом. Но вьюга не выдерживала жгучих ласк и протяжно взвывая вырывалась наружу. Она билась в окна, двери в напрасных попытках. В злом завывании слышались дикие голоса леса, крохотное окошко затянуло ледяными цветами, начинались ранние зимние сумерки. Неровное пламя потрескивающей лучины успокаивало, и Леля не боялась. За толстыми бревнами избы она чувствовала себя легко и уютно. Тонкое веретено вытягивало стройную нить из пучка пряжи, хотелось петь, но она сдерживала себя, бабка бессонно ворочалась на печи и немедленно начала бы ворчать.
Бабушка, бабушка, бабушка-сударушка!
Работа наладилась и перестала отвлекать.
Вах! В лицо угодил холодный снежок, колючий, обжигающий. Стало обидно, за что? Ее тут же обнял за плечи Владимир, раскрыл ее ладони, сдул с лица ледяные комочки, чмокнул в нос теплыми губами и убежал. Куда? Где он сейчас? Ушел с князем в далекую Тьмутаракань?
Митрич сопел тяжело, на плече даже остался след от веревки. Правильно, притащить одному такую лесину! Бабка ворчит на него и бросается помогать. Мало ему хвороста по округе! Леся присоединяется. И вправду, как он смог его притащить? Оно же неподъемное?
Эх, бабы, бабы! Едите больше моего, а толку чуть. Беррегись!
А сейчас, как болота встали, отправился к колдуну здоровье лечить! Это как? Дохвастался.
Осенью у них целый месяц жил грек. Бородатый, волосы ниже плеч, широченные плечи, огромные руки, страшный нос! Леля даже не поняла, что у него с лицом, сил не хватало его разглядеть. У грека были добрые глаза и мягкий уверенный голос. Он говорил ей про светлое царство, про доброго бога, и Леля никак не могла понять: Христос, Дух и Отец Небесный и все они есть одно, и все они есть Любовь! Что Любовь это было ей по душе, но как все три это одно, она не могла понять. Грек улыбался, гладил ее по голове и начинал все сначала. Великого терпения человек! Пока он говорил, она все понимала, его слова постепенно приобретали цвет и светлыми образами наполняли ее мысли.
Его увели на Захарьев день княжьи дружинники. Воины обходились с ученым греком весьма обходительно, что чрезвычайно удивило бабку Марфу. При греке они даже ругались шепотом! Бабка потом две луны без устали била поклоны, замаливала грехи, жалела, что так грубо обошлась с иноземцем.
- Ах, Лади, Лади... - запела Леля, словечки выпорхнули из нее легко словно птахи малые, звонкие, трепетные.
Девушка тут же спохватилась и замолчала. В шерсти пошли комочки, и работа забрала все ее мысли. Она не слышала странные звуки в деревне, скрипы, глухие удары, кто-то вскрикнул как птица. Леля ничего не слышала, а бабка в конце концов уснула, уснула и как на беду проспала свою внучку.
Пленных в колонне ковыляло около сотни человек, в основном бабы и девки. Десяток-полтора отроков расставили порознь между бабами, смурные узкоглазые разбойники боялись, что они смогут договориться.
Степняки бить сильно никого не били, берегли, хотели их всех довести до базара. Кнуты страшно хлестали по той или иной спине, надумавшей вдруг отклониться с дороги, но в звонких щелчках было больше острастки. Леле дважды досталось, один раз, когда она запнулась о собственные ноги и вывалилась из ряда, а второй, когда кто-то из впереди идущих упал и увлек за собой спутанных одной веревкой еще нескольких пленников, в том числе и Лелю.
Захватчики время от времени начинали грозно кричать на своем кудахкающем языке, подгоняя колонну пленных. Но идти было тяжело, Велес набросал за ночь снега почти по колено, и впереди идущим приходилось прокладывать путь по девственной целине.
Грубая веревка натерла шею, и Леля бежала ничего не видя вокруг, почти с закрытыми глазами, моля всех домашних богов о скором привале.
В лесу они ночевали всего одну ночь, сбившись подобно стаду овец в плотную кучу. Окоченевших крайних время от времени затаскивали в середину. Леля помнила от ночевки только одно, как звезды совсем по летнему мерцали на небесах, словно на Ивана Купалу. Было холодно, сыро, неудобно, и почему-то не страшно. Она не верила, что ей может быть по настоящему плохо. Все происходящее походило больше на дурной сон.
Леля мечтала о белом городе залитом лучами горячего солнца, о красивых дворцах с фонтанами, какие ей рисовал ученый грек, и без перехода о летней лужайке за деревней. Хорошо было валяться на молодой еще мягкой траве на лысом пригорке и смотреть на лес, зеленым морем растекшимся до горизонта, смотреть, как коршуны, заняв высоту, кружили в медленном танце смерти. Как было тогда хорошо!
Иногда появлялось какое-то томление в груди, но она не могла понять в связи с чем. Просто внезапно защемит какую-то жилку внутри, восприятие: слух, зрение обострятся. Воздух в такие моменты как будто редеет, позволяя и видеть и слышать гораздо дальше обычного. Ветви на самых дальних вершинах становятся различимы, и звуки... кажется слышно, как щиплет траву робкий заяц, и косолапый медведь бредет по малиннику, начиная сладкую охоту. Время чуть замирало и вот уже вновь запускало свой бег. Некогда мечтать, некогда даже жить: грибы, ягоды, покосы, трава, дрова, Митрич затеял копать землю. Так только иногда, среди ночи, что-то неясное сожмет грудь. Тогда Леля читала молитву-стишок своей тезке юной богине Леле, просила крепости духа у ее матери Лады и засыпала крепким сном.
Страшные носатые купцы придирчиво рассматривали пленниц, пустые водянистые глаза ничего кроме злобы не выражали, мерили рост вершками, заставляли поднимать руки. Многие бабы тихонько выли. Прощай родина, теперь стало окончательно ясно, что погонят их далеко в горные страны. Говорят там жара изнуряющая тело, и никогда не бывает зимы!
Леля сначала равнодушно отнеслась процедуре осмотра, но когда жесткие как коряги пальцы грубо схватили ее за грудь, она будто пришла в себя. «Где я?» К ней подошел еще один купец, они встали нос к носу, губы их шевелились. Леля ничего не слышала, потом как проснулась. Купцы кричали друг на друга, в их разговор вмешался степняк. Степняк даже на базаре не слезал со своего коня. Леля помнила, как он и в избу чуть со своей косматой животиной не влез.
Уже все трое кричали. Лица мужчин переменились, холод, страсть и безразличие - невозможная смесь проступала у них в глазах. Степняк не выдержал первым, резко выхватил саблю и ударил одного из купцов. Если бы у Лели было оружие, возможно, она опередила бы и его, таков был позыв, вызванный накалом чувств, превращающий даже тихого человека в убийцу. Удар пришелся вскользь, купец упал, халат на нем разорвался, а под ним оказалась железная кольчуга. Пока Леля смотрела на упавшего купца, второй успел вонзить нож в бедро степняка и напугать его лошадь.
Степняк визжал, лошадь под ним металась, приседая на задние ноги, густой хвост взметал едкую снежную пыль. Морду животное задирало вверх, мечтая вырваться на свободу. Со всех сторон к ним стекались люди, как в раскрытую воронку течет кипяток. Раскрытые влажные рты, глаза подернутые черной мглой, сведенные судорогой кулаки. Городские стражники в блестящих доспехах с саблями и пиками на изготовку всплывали в толпе звонкими пузырями. Товарищи степняка, носатые купцы, прочий народ мутной влагой стремились к ним. У многих в руках оказались сабли и пики. Поднялся невообразимый гам. Мужчины орали на разных языках, все словно только и ждали момента, когда можно будет вонзить друг в друга ножи. Бабы визжали тонкими резкими голосами. Леля тоже было добавила шуму, но кто-то хлестким ударом заткнул ей рот. В слюне тотчас появился вкус крови, соленый, ржавый.
Драка не началась. Толпу раздвинули медведеподобные телохранители важного господина. Здоровенными кулаками они проложили путь сквозь толпу, ощеренную острым металлом, и никто не посмел возразить.
- Тинур, Тинур-бек! - побежал по толпе уважительный рокот.
Неужели есть люди, одно имя которых может остановить разъяренную толпу? Леля всматривалась в суровую фигуру, пытаясь понять, чем он так страшен.
Степняки и купцы хмуро, недобро поглядывали друг на друга, но никто не предпринимал никаких действий. На всех действовали чары таинственного имени: Тинур-бек.
Свирепый вороной жеребец, на котором сидел Тинур-бек, гигантского роста животное, злобно раздувал ноздри, ему не нравилась пестрая толпа, разящая кислым потом.
- Что?! - спросил Он с высоты жеребца.
Второй купец, зачинщик драки, схватил Лелю, как куль, и выставил ее перед ним.
Тинур-бек мельком взглянул на девушку, чуть шевельнулись медные губы.
Что? Костлявые пальцы сдавливали ее хрупкие плечи.
Маленькие глазки титана медленно поднялись вверх, выше толпы. Этот знак был условным сигналом для них, для нее и телохранителей. Его люди мгновенно смяли купцов, сбили с коня степняка, подхватили Лелю словно пушинку и бросили ее хозяину.
Мир завращался вокруг нее. Линии чужих глаз, линии чужих ртов, эллипсы рук, и мягкая шерсть под лопатками.
Жеребец взвился на дыбы, народ отхлынул в стороны, Тинур-бек еще раз осмотрел толпу, глазами хозяина. Конь сделал несколько оборотов, стоя на задних ногах, гневно храпел. Народ отпрянул. Тинур-бек выкрикнул короткое слово. Никто не смел ему возразить. Телохранители окружили хозяина, и он, прижимая пленницу к широкой груди, умчался прочь с площади.
- Смотри, Салтан! То, что я тебе обещал. Как сказал темный Обейды: и будет вокруг нее безумный шум, и мужчины сгоряча потеряют головы, и духи вихрем закружат вокруг нее, и будет великий плач! Так придет она!
Смотри, она стоит того.
- Не знаю, Тинур, - потянул мужчина.
На нем был богатый, расшитый золотом халат, восточный тюрбан на голове, а лицо прикрывала легкая полупрозрачная маска. Тонкие бледные пальцы мяли пальцы другой руки.
- Ты смотри в ее глаза! Ты прикоснись к ней! Тогда ты почувствуешь - это то, что желает твой господин!
Леля не понимала их слов, в доме неведомого Тинур-бека она согрелась. И тяжесть, усталость от длинного перехода сломала ее. Ноги девушки подкосились, и она медленно повалилась на толстый ковер.
- Странное чувство держит меня в своих сетях, - говорил Ромейк. - Одиночество. Мир не принимает меня. Чудесный мир вечной молодости и красоты закрыт для меня. Мне каждую неделю приводят новую молодую женщину, меня окружают юные слуги. В саду моего дворца вечнозеленые кустарники и деревья, посуда из золота и драгоценных камней, на них не видны отпечатки времени. Стены ограды моей высоки, но я все равно слышу стенанья и плач. И я знаю, не так долго пройдет времени, и я сам буду стенать и плакать от боли приносимой неизбежной старостью.
Один мудрец говорил мне, будь праведным, почитай богов, и они примут тебя в свою обитель. Но жизнь у его богов тоже не рай, они в постоянной вражде и зависимы от людей, которые несут им дары.
Другой говорил, есть один бог, великий Аллах, он жесток и справедлив, праведников живущих по его законам, он принимает в свой рай. Это все хорошо, только жестокий диктатор-бог и раю будет требовать полного повиновения. И это будет меня ущемлять, и я буду страдать.
Третий говорил, Зла и Дьявола нет. Все зло существует в лишь наших глазах. Мир есть Добро. Удали зло из своих глаз и тогда увидишь истинный мир. Но как мне удалить Зло?
И сидит у меня четвертый, говорит, что поэт. И как поэт говорит, лишь Любовь может сделать рай на земле, лишь Любовь может поднять завесу смерти, лишь Любовь озаряет людей божественным светом вечности.
Но кто, скажите мне, знает, где ходит Любовь? Как она выглядит. И почему я узнаю, что это Любовь, а не великий обман зла сидящего у меня в глазах?
В двух сотнях прекрасных женщин я не встретил ее, лишь страх и расчет!
- Повелитель! - Салтан повалился в ноги Ромейку, следом за ним пришел шум множества людей, топот и фыркание коней, бряцание мечей. - Я хочу преподнести тебе подарок.
Салтан уперся лбом в пол и ждал ответа Ромейка, двери за ним закрыли, отсекая волны жизни бурлящие во дворе.
- Не хочу я подарков, Салтан. Устал я от заморских чудес. Дивные камни и необыкновенные животные мне наскучили, оружия полные сундуки...
- Прими! Я старался лишь для тебя! Повелитель! Иначе этому дару смерть! - Салтан поднял руки к верху.
Ромейк даже сквозь полупрозрачную маску видел страдание на его лице.
- Хорошо, - он топнул ногой. - Но сначала пусть будет пир. Я хочу вина и веселья!
- Прекрасно! - воскликнул Салтан.
По его приказу по залу закружили слуги. Чернокожие бородатые стражники встали у двух противоположных боковых входов, придерживая занавески, пропуская рабов. Стройные юноши в белых одеждах вносили маленькие и огромные разносы уставленные приготовленными блюдами с яствами и вином. Они двигались так изящно, словно в танце. С особого балкончика под куполом полилась индийская мелодия. Дворец заполняла магия. В дрожащем свете ламп из сгустившегося воздуха появились танцовщицы в прозрачных одеяниях, под которыми не видно было только лица. На пышных подушках лежали гости. Поэт пел слова поэмы, сливающиеся с мелодией зачарованных гор. Пир пошел своим чередом.
Ромейк равнодушно смотрел на царящую вокруг него суету. Подданные изображали веселье и радость, аплодировали музыкантам и прекрасным наложницам, кричали хвала поэту. Он взял в руку кубок. Сладкое вино охладило его язык, утолило жажду и остановило бег времени. Лица друзей перемежались с обнаженными животами танцовщиц, со дна золотого кубка, смотрело чье-то веселое с мутными каплями глаз лицо.
Лабиринт цветных линий расписного купола начал оживать увлекая взор в каменные дали. Возник и быстро усиливался настойчивый гул в ушах. Ромейк с трудом, словно взбираясь по вязкому бархану, преодолел наваждение, глубоко вздохнул, резко встряхнул плечами.
- Салтан! - крикнул он, удерживая себя в сознании.
- Я здесь, господин! - выплыло белое лицо визиря.
- Где подарок? - рука оперлась на подставленное кем-то плечо.
- Она ждет тебя, царь, - накидка колыхалась на лице визиря, как полог шатра, где ждут его к пиру демоны и демоницы.
- Отведи меня к ней! - «Я не пойду туда!»
- Повинуюсь, - накидка вновь призывно шевельнулась.
- И, дай мне шкатулку с драгоценностями.
- Повинуюсь! - шатер вбирал его.
- Вот.
Тяжелая шкатулка потянула его руку вниз, как якорь спущенный кораблем в опасной бухте.
- Пойдем, мой господин.
Ромейк чувствовал, что не может сделать и шага.
- Нет, подожди. Немного позже.
Пленница находилась в спальне приготовленной для царя. Опытные служанки приготовили ее к приходу господина. Девушку умыли, натерли благовониями, поахали над ее ранами и укутали в шелковое покрывало.
Леля сидела, сжавшись в тесный комочек, как мышка, с удовольствием прикасаясь щекой к нежной прохладной ткани. Что ее ждет? Она не могла об этом думать. До нее доносился отдаленный шум чужого пира. Что с ней будет? Она не представляла как кто-то станет прикасаться к ней, как чужие руки начнут хватать ее, как... Нет! Лучше умереть!
Металлическая спица в руке, выдернутая из украшений, согрелась и даже стала горячей. Длины хватит, хватило бы твердости. Леля ждала. Она помнила, что по законам предков самоубийство лучше бесчестия. Но страх и сомнения сдерживали ее.
- Отчаяние есть великий грех! - схизматик гладил ее по голове. В его голосе было столько силы и уверенности, что Леля безоговорчно верила ему. - Бог есть только Добро и Любовь. Лишь человек своей заносчивостью, эгоизмом в борьбе с миром навлекает на себя беды. Но у каждого есть возможность спастись. Отчаяние и самоубийство есть последний грех в жизни человека, последний и самый тяжкий, потому что человек совершает то, чему уж возврата нет и не будет, обрекая себя на муки вечные. И ты девочка знай, отринь все злое от своей груди, допусти до себя добро, и мир для тебя изменится...
Добрый грек. По щекам Лели текли слезы, капали на золотое покрывало, мгновенно впитываясь в ткань. Я боюсь, я не хочу!
- Великая сила Любви заключена в том, что она позволяет признать за другим человеком равного тебе. И как только ты это принимаешь, мир вдвое богаче становится для тебя!
Как все сложно у тебя грек, вздохнула Леля, не выпуская из руки спицу.
Приступ бессилия прошел, и Ромейку стало тесно в доме, ноги, руки, спина - все просило движения. Молодой организм устал в духоте пира. И он поднялся на крышу, от нагретых дневным солнцем плит шло мягкое тепло, слабый ветер приносил далекий городской шум, в темно-синем небе зажигались звезды. Ему страшно было идти к ней. А что если это не она? Откуда там - в болотах, в снегах, маленькая невоспитанная девчонка? Как она может быть ей?
- Тиу! - слабым голосом позвал Ромейк.
- Да, - черная громада закрыла звезды.
- Неужели?
Дэв молчал.
- Как ты это узнал? - спросил Ромейк, так словно обращался к самому себе. - Разве это можно увидеть по внешнему виду? Или услышать по голосу? Или определить по каким-то поступкам? И потом она сейчас в чужой, незнакомой ей обстановке. Напугана. Она будет вести себя по другому. И для нее нужна свобода.
- Глупый человек! - прогремел Тиу. - Ты не дашь ей ни свободы, ни отпустишь ее. Она слишком молода и неопытна. Она не может принимать самостоятельные решения. Прах тебя побери! Мой совет, совет дэва...
- Ну?
- Отдай ей во владение Зехлинкас и не встречайся с ней. А через три года будь гостем в ее городе как равный, и вот тогда...
- Но дождется ли она меня? Три года...
- Царь, отпусти меня! Земля мне надоела... Через три года я вернусь, и ты увидишь, кто был прав.
Глаза джина вдруг оказались на уровне глаз Ромейка, черные как угли, потухшие, без блеска, без движения, без зрачков. Дэв горячо дохнул.
- Иди, - раздался голос.
И джин исчез.
Ромейк прижал пальцы к губам, словно проверяя себя. Это не я! Я не говорил ему - иди. Мои губы не шевельнулись. Или я в бреду? Прах меня побери! - повторил он ругательство джина.
- Это сказала я, - мягкая тень отделилась от дверного проема. - Сделай, как говорил демон, сделай... Мне действительно нужно время.
Легкая ткань облегала ее тело, и Ромейк увидел, как прекрасно сложена женщина.
- Кто ты? Я хочу видеть твое лицо.
- Нет! - воскликнула незнакомка. - Этого тебе пока не дано! Пусть это будет тайной до нашей встречи в Зехлинкасе.
- Мы встретимся там? Но?...
Женщина повернулась к нему спиной в знак окончания разговора, Ромейк бросился к ней. Незнакомка шагнула обратно в тень и исчезла.
Благодатный дождь орошал сухую землю. Холмы потемнели от влаги, ручьи взбухли, стремительными мутными потоками устремляясь к Великой реке. Дождь все усиливался. Обочины дорог немедленно развезло. Но ливень и ветер не могли помешать каравану идти к заветному городу, прорываясь сквозь водные потоки и заносы песка.
И все же верблюдов и большую часть поклажи пришлось оставить на берегу очередного непомерно возросшего потока. Ромейк выбрался из носилок и не в состоянии сдерживать себя пересел на коня. Одежда мгновенно промокла, ручьи текли по его лицу. Белоснежный красавец бился под ним понимая нетерпение хозяина, ноздри его яростно раздувались, глаза горели.
- Тиглас, друг мой, - Ромейк наклонился к морде коня, сжал пальцами его мокрые губы. Тиглас в знак преданности несильно прикусил его пальцы.
Ромейк подняв на дыбы верного друга, не дожидаясь слуг, бросился в бурные воды. Салтан и воины немедленно последовали за господином, хотя все понимали насколько это опасно.
Конь под Ромейком хрипел, захлебывался грязной водой. Могучие волны как игрушки разбросали далеко друг от друга воинов. Но Ромейк не замечал злых бурунов, его верный Тиглас чувствовал состояние хозяина и так же остервенело греб к другому берегу наперекор буйной стихии. Заветный берег не приближался, человека и коня все дальше и дальше сносило по течению. Тиу! Мысленно кричал Ромейк, но только крепче стискивал зубы и помогал коню выгребать. В конце концов поняв, что с конем ему не выбраться из воды, Ромейк отпустил верного друга.
- Надеюсь, твой лошадиный бог будет на твоей стороне, - проговорил Ромейк, заглядывая в черные от ужаса глаза коня, и оттолкнулся от него.
Салтан три дня прочесывал с отрядом берега Бахны - весеннего потока. Воины нашли коня Ромейка мертвого, выброшенного водами на берег, нашли часть одежды господина, но его самого не могли найти.
- Он не мог погибнуть, - говорил Салтан, и капли дождя или слезы текли по его щекам.
Дождь не прекращался. Оставаться в пустыне без крова над головой, без запасов еды долго было нельзя, и Салтан решил тогда развернуть караван назад.
Наступило утро, радостный луч солнца разбил ночную темноту в спальне царицы. Дожди кончились. Леля открыла глаза. Она лежала на мягком роскошном ложе, такого ложа не было даже у княгини там дома, в Белых лесах. По малейшему жесту послушные слуги должны были ее умыть, принести завтрак, затем главные лица города, подметая пол у ее ног бородами, обратились бы к ней за советом и решением в сложных делах. Потом наступило бы время обеда, и музыканты услаждая слух владычицы сопровождали бы ее трапезу. Вечером она бы призвала к себе звездочета и поэта Улугбека, и старик показывая ей на звездное небо в стихах рассказывал бы историю мира. И только непонятное томление, с каждым днем все сильнее сжимающее обручем грудь, смутное ожидание, легкая печаль о безвозвратно уходящем времени мешали бы ей радоваться жизни.
Солнечный зайчик переместился по стене, скакнул на серебряный кувшин и преломившись сине-красным цветком упал на лицо Лели. Утреннее солнышко заглянуло прямо в глаза печальной царицы. Леля зажмурилась и чихнула. В спальню вбежала рабыня.
- Госпожа!
- Ах, Нюрю! - Леля смеялась. - Сегодня что-то должно произойти!
Служанка вопросительно смотрела на нее. «Пугливый мышонок!»
- Я получила знак. И мне не надо помогать, - Леля жестом остановила устремившуюся к ней девушку. - Я хочу сегодня все сделать сама!
В глазах Нюрю стоял ужас.
- Нет, я очень довольна тобой! - поспешила она ее успокоить. - Позови ко мне звездочета. Пусть немедленно явится, я хочу у него кое-что спросить.
Служанка ушла, Леля тем временем умылась пахнущей розой водой, переодеваться ей не хотелось, в прозрачном ночном одеянии она подошла к окну. Из ее окон были видны только купола дворцов и минареты мечетей. Солнце уже оторвалось от горизонта, превратившись из красного в золотой ослепительный диск, поднималось вверх, принося тепло и свет впервые за много дней непрекращающегося ливня. Сзади раздался шум, она обернулась.
Улугбек с красными от бессонницы глазами, непричесанный, в накинутом наспех халате вопрошающим взглядом смотрел на царицу, сзади его подпирала Нюрю. Улугбек коротко, непочтительно поклонился, но Леля ему прощала. Звездочет внимательно смотрел на нее. «Как на звезду!» Подумала вдруг она, улыбнулась этой мысли и повернулась так, чтобы он лучше ее мог разглядеть.
Прозрачная накидка не скрывала ее молодого красивого тела, полные высокие груди вздымались, как два холма, соски вишневыми ягодками увенчивали эту божественную красоту, язык и губы сами тянулись... Улугбек дальше не мог позволить себе смотреть.
- Я пришел на твой зов госпожа! - произнес он и повалился на колени, сильно наклонив голову вниз, чтобы не видеть соблазняющего ум прекрасного тела царицы.
- Поднимись и смотри на меня, - велела ему Леля.
- Пощади меня, прекрасная Израэ, твоя красота сводит меня с ума! Я слишком слаб, чтобы противостоять твоим чарам.
- Твое дело! - сердито топнула ножкой Леля. «Глупый звездочет!» - Не хочешь на меня смотреть, не смотри.
- Твоя красота подобна красоте богов! А на богов нельзя безнаказанно смотреть. Человеческий ум не выдерживает такой красоты!
- Ладно, - махнула рукой Леля. - Ты должен рассказать, что меня ждет! Мне кажется, жизнь моя должна вот-вот перемениться. Как-то сердце или душа, не пойму... Ты должен мне объяснить!
- Конечно, госпожа! Любой вопрос! Я весь в внимании.
Почему он оставил меня? Сто тысяч раз думала она. Почему? Его щедрость и доброта не знает границ, говорят он молод и красив собой, но почему он, не видя меня, отправил так далеко от себя? Он подарил мне город. Но нужны ли мне эти каменные палаты? Он бросил меня, его подарок как наказание! За что? Уже три года как я живу здесь, и каждый день я думаю только об одном: когда? Когда ты придешь ко мне? Ведь я люблю тебя! Я не могу тебя не любить!
- Царица, там стражник Бех. Он привел кого-то к вам, - «мышка» Нюрю почти шепотом обратилась к ней.
- Пусть подождут, - недовольно бросила Леля.
Как надоели гости, государственные дела, зачем все это, если в жизни нет главного?
Нюрю помогла Леле одеться, заплела ей волосы. Леля посмотрела на себя в высокое зеркало. В зеркале отражалась совсем другая женщина - властная царица, прекрасная и неприступная. Она надела на голову корону и вышла в зал приемов.
Двенадцать визирей полукругом стояли перед ней на коленях, уткнувшись лицами в пол ожидая, когда она позволит им приветствовать ее. Лишь дерзкий чужеземец в костюме уйгурского бека смотрел на нее, но внимательный Бех ударом сабли заставил его прижать лицо к полу.
Леля села на трон. Совет приветствовал ее.
- Говорите, - сказала она.
- Вот этот человек говорит, что пришел с важным известием, - возмущенный Бех поставил перед ней чужака. - Говорит от царя Ромейка!
- Почему ты ему не веришь? - спросила визиря Леля.
- Прекраснейшая и мудрейшая Израэ, как я могу верить этому шакалу! - вскричал Бех и ударом руки повалил незнакомца на колени. - Он смел говорить, что он личный друг царя!
- Может быть это правда?
- У царя Ромейка нет друзей среди уйгуров!
- Теперь уже есть, - подал голос чужеземец.
- Молчи, - замахнулся в негодовании Бех.
- Подожди, - остановила его Леля. - Я хочу выслушать его. Мне кажется, этот человек не должен нас обмануть. Говори!
- Да!... - воскликнул Бех.
Леля грозно его прервала.
- Дай сказать ему, Бех! Я хочу знать все сама!
Бех замолчал, потупил взгляд, чтобы не выдавать бушующую в нем злобу. «Что-то замышляет, проклятый визирь, устало подумала Леля. Среди этих людей не бывает дружбы. Одни заговоры и интриги!» Ей вдруг остро захотелось домой, на родину, на зеленые холмы.
- Я принес важные вести, но хотел бы их передать с глазу на глаз.
Бех вновь ударил посланника в спину, несчастный упал лицом вниз под ударом могучего воина.
Леля особым образом щелкнула пальцами. Из ниши за троном неожиданно для всех появился телохранитель со взведенным арбалетом. Неясный звук спускаемой тетевы, и Бех изумленно уставился на хвост короткой стрелы торчащей из груди.
- Унесите его! - равнодушно сказала Леля.
Слабеющее тело Беха подхватили стражники и унесли его прочь. Телохранитель ушел в свою нишу. Все произошло быстро, слишком обыденно и слишком просто, визири хранили спокойствие и почтительно склонились перед госпожой.
- Всем выйти, - приказала она остальным, даже стражникам у дверей. - Говори, человек.
В ней все клокотало, но не от злости или досады к неучтивому слуге. Сердце билось в волнении, в ожидании, что вот-вот золотая клетка распахнется.
- Царь Ромейк в моем доме, госпожа!
Леля покачнулась назад.
- Он болен!...
- Что? - она поняла вдруг, как дорога ей неясная грусть ожидания, как дорого томление одиночества в груди. С этими чувствами она сжилась, а что ее ждет впереди?
- В бреду он говорит только одно...
- Что?
- Израэ, Израэ!
В ушах зашумела кровь, комната закачалась, трон поплыл в сторону, вверх.
- Израэ! Израэ!
Худой, серый от слабости человек, араб лежал перед ней, жесткие не послушные волосы кудряшками сбились на голове, огромные, черные как у теленка глаза испытующе, жалко смотрели на нее. Тонкие холодные пальцы потянулись к ее руке. Грудь его заходила вверх-вниз, челюсть вдруг затряслась.
- Израэ, - надсадно вырвалось из синих губ заветное имя.
Леля, не понимая всей бури чувств, отшатнулась от него и закрыла лицо руками. «Нет!»
- Израэ, - тихо повторила Леля, вдруг понимая, что это пришла Она! Та, что томила и заставляла ждать, пришла так неожиданно и так странно.
Слезы в два потока капали на подол из девичьих глаз.