Аннотация: Изобличение двух жестоких негодяев доблестным участковым
-- Я чего сказал?! Э!
-- Лейтенант! Помягче. Один и так уже без сознания. А мне пока нужен сознательный гражданин. Чтоб ему не всё равно ещё было. Понимаешь? Гражданин должен ощущать всю тяжесть груза ответственности - сознание для этого и существует.
В тесной и грязной прихожей два суровых серых человека нависали над парой тел в изрядно порванной домашней одежде, смирно лежавших среди раскиданной обуви и прочих незамысловатых предметов быта.
Слишком смирно лежавших.
Раздражающе смирно.
Участковый присел на корточки возле едва заметно дрожащей плешивой головы, неясным бликом отразившейся в неистово начищенной коже служебных сапог.
-- Петров. Мы ведь уже беседовали, кажется. И не единожды.
-- Михал Степаныч, да я ж..., я не пью - второй год! И на работу хожу! Каждый день! Каждый же! А по праздникам с общественностью...
-- Бросьте это дело, Петров, бросьте! И как ещё ему не надоело... Странно даже. Не надоело, Петров? На полу отдыхать? А? Он тут не тёплый вроде бы. Ну конечно. Тёплый ещё заслужить надо. А заслуг я здесь только на холодный пол наблюдаю. На бетонный. В карцере, например. В качестве поощрения. Уж там вот можно вволю попрохлаждаться... Не то, что тут - на деревянном-то.
В ответ Петров тоскливо молчал.
Участковый тяжко вздохнул и выпрямился.
-- Охота же старому человеку этакую тряпку из себя представлять! Ну ладно... Наша работа - дело, а не слово. Лейтенант, зови молодцов своих, давай. Чует моя душа - не чисто здесь.
Заскучавший уже лейтенант бросился через бесстыже распахнутую входную дверь в морозную темноту лестничной клетки.
Возвратился он в сопровождении ещё одного лейтенанта и трёх одинаковых, как повязки на их руках, увальней, похожих более не на дружинников, а на оживших снеговиков из несвежего пожелтевшего сала.
Все, не ожидая указаний участкового, разошлись по квартире.
Отовсюду начали доноситься бодрые звуки: скрип выдвигаемых ящиков, шелест расшвыриваемых книг, хруст разрываемой ткани, звон разбиваемой посуды, грохот ломаемой мебели и безостановочное глухое сопение.
Участковый, оставшийся с хозяевами, от скоро наступившей скуки принялся покачиваться на мысках, немного запрокинув голову и лениво щурясь от болезненно-жёлтого света засиженной мухами лампочки, болтавшейся на чёрном скорченном проводе.
-- А кстати! Добровольное признание, Петров, смягчает строгость карающего меча правосудия до ласки исправительной петли справедливости.
В комнатах раздался дружный смех, перебив залепетавшего что-то Петрова.
Участковый и сам нехотя заулыбался. Шутка оказалась действительно шуткой. Но шутить участковый не любил. Поэтому постарался поскорее вернуть себе свой привычный вид, от которого неуютно становилось даже некоторым его товарищам.
Участковый притворно откашлялся и принялся что-то записывать в маленькую красную книжку огрызком карандаша.
Надлежащая суровость возвратилась в происходящее.
-- Есть!
Из кухни вышел лейтенант. В обеих руках его была большая грязная кастрюля.
-- Где?
-- Да на плите прямо. Не скрывали даже. Гады. Ещё тёплая.
-- Да... Жестокость, как всегда, не одинока. Ей сопутствуют наглость и самоуверенность. Таково время... Таковы...
Участковый поднял крышку и заглянул в кастрюлю. Брови его нахмурились, а губы сжались в узкую полоску, приобретя некоторое сходство со шрамом.
-- Тааак... А вот и расчленёнка...
-- Так точно, она самая. Здесь два или три, думаю, порубаны. А может и один, но большой очень. Или может...
-- Да может, конечно, может... Быть оно всякое может. Да только ты вот, лейтенант, не размышлял бы так много... От мыслей сон дурной и сомнений ворох. А сомневаться тебе что - по званию положено? Вот... Думать за тебя есть кому, будь уверен - кто приказы отдаёт, вот он голову свою ломает. А тебе пока что - чужие только полагается. Так что... радуйся молодости. А думать будешь потом, когда постареешь немного... Если доживёшь конечно. Если вот такие вот сволочи тебя до могилы не доведут! Если...
Раздался глухой шлепок, а следом - сдавленный хрип Петрова, тотчас же оборвавшийся. Лейтенант, всё ещё изучавший содержимое кастрюли (неоправданно упрямо, как подметил участковый), вздрогнул и чуть не выронил её из рук. Он совсем не заметил - что именно только что произошло.
Участковый же, напротив, не упускал ничего из вида.
-- А это что ещё такое? Чего дёрнулся? Бдительность где твоя? Дома, что ли, оставил? Или по пути обронил? Забыл, что её утрата - хуже предательства? Или не понял? Так я всё это в более подходящей обстановке тебе объясню... Мне это не сложно. А потом ещё раз напомню... Да так, что на пенсию выйдешь... сразу. По инвалидности.
Покрасневший лейтенант мечтал об одном - умереть на месте. Как угодно, от чего угодно, но лишь - насколько можно скорее, немедленно! Либо - чтобы всё это случилось вместо него с участковым.
Тем временем скрюченный Петров, глупо вздрагивая, безуспешно силился вдохнуть хоть немного воздуха.
Участковый, устало глядя на Петрова, неожиданно вспомнил тот единственный позорный случай из детства, когда он в деревне с ребятами мучал пойманную в реке рыбу. Она жалобно и безнадёжно открывала рот, а они все хохотали и тыкали ею под нос местному дурачку, который ревел, как опозоренная девка, приговаривая что-то на нелепом смешном языке.
Собственная память своевольно нанесла участковому удар (ответный удар, как ему подумалось... ответный, да, но не справедливый, предательский!), удар настолько болезненный, что лицо его страшно исказилось, а затем - жутко окаменело.
Глаза его стали неподвижны, пусты и бездонны, как трубы остывшей котельной.
Лейтенанту стало стыдно (и страшно!) от того, что его недавнее недостойное желание стало вдруг, очевидно, сбываться, и при этом - столь пугающим образом.
Участковый же молча и необычайно медленно вынул из кобуры пистолет и занёс его рукоятку над затылком Петрова.
-- Во! О чо нашёл!
В дверях дальней комнаты отдувался запыхавшийся детина с огромным, пятнистым от грязи, влаги и чего-то липкого, мешком, в который мог поместиться если не он сам, то лейтенант - безо всякого сомнения.
-- На балконе, тряпьём заваленный был! Тяжёлый, стерва!.
Участковый как будто очнулся, и поспешно (и отчасти виновато, как показалось обрадовавшемуся лейтенанту) вернул пистолет на место.
-- Мешок мужского рода. Он не стерва, а стервец. Что там? Оно?
Дружинник раскрыл горловину мешка и торжественно направил черноту его зёва прямо на участкового.
-- До верху от низу. Ага. Я проверил. Всё сходится.
-- Всё сходится... Вот так... Вот так... Однако же... Состояние-то какое? Неужели все - ...?
Участковый не стал договаривать.
Дружинник, усердно пыхтя, склонился над мешком и начал в нём копаться своими ручищами.
-- Да не пойму... Вроде все помёрзли. Балкон жа! Гниль кой-где вон уже...
-- Ясно. Ясно. Так. Ну что. Всё, Петров. Доигрались. Всё. Тут не простое убийство. Не бытовой каннибализм. Это всё ведь так - мелочи. Обыкновенная распущенность... А вот как до массового истребления доходит, до геноцида, до глумления над останками... Вот от кого я не ожидал.... Да - в тихом омуте... Ладно. Понятно. Наше дело малое. А это - большое дело. Крупное. Особо тяжкое. По предварительному сговору. С циничной жестокостью. Сектантское! В общем - на высшую меру тянет, не меньше. И то - если оправдают. Эх... будь мои полномочия - я таких бы на месте.. По велению времени, по духу разума! Как отец учил. Как дед. Как надо! Вот жаль - война кончилась. Там свой закон был. Простой. Правильный. А теперь... Хотя, как сказать - кончилась. Врагов-то сейчас - побольше, чем на войне. И похуже. Без погон уже. Без окопов. И злее, опаснее. И всюду при этом! Всюду! Невидимые они! Да не только вокруг, но и внутри даже! В себе они, в каждом! И столько их, что давить - не передавить! Вот сколько! Вот! А всё равно - будем без отдыха бить их! Бьём, били и бить будем! И побьём! И побьё-о-ом!
Участковый воодушевлялся всё сильнее, глубже, быстрее. Петров, догадываясь чем это вскоре завершится, попытался отвлечь участкового и натужно просипел, всё ещё задыхаясь.
-- Да что ж я..., да эт ну... как вроде ж и не того? Я б разве... Да это ж картоха всё просто! Картоха! Ну... Михал Степаныч!
-- Картоха, говоришь? Просто? Петров, Петров... Нет, не просто. Было - просто. Было! А теперь... Ну ка, сколько там? Три есть?
Участковый достал из кармана часы, потянув за чёрную ленту, привязанную к ним вместо цепочки (лейтенанту кто-то рассказывал, что эта лента - от венка с могилы близкого друга и сослуживца участкового, погибшего от подлой руки отступника, и с тех пор именно так участковый носит свои часы, чтобы вечно помнить о том, что жизнь - явление временное, а борьба с врагами - пожизненное).
-- Как раз - без двух минут. Прямо по заказу трудящихся. Сейчас начнут. Лейтенант! Там в кухне есть что - телевизор или радиоточка?
-- Транзистор там. Старый какой-то.
-- Ну-ка включи. Радио 'Мы'. Знаешь длину? Да хотя всё равно, на всех волнах будут. Покрути, оставь что найдёшь. Только наше - чтоб не наврали! Да погромче сделай. У Петрова ухо левое не того... Петров, левое? Не ошибся?
-- Левое... мне на фронте...
-- Тихо! Знаю я. На фронте. Сейчас передавать начнут.
С кухни довольно долго доносился переливчатый шум приёмника, но кроме треска, свиста и прочего звукового мусора лейтенанту никак не удавалось найти ничего членораздельного. Участковый, потеряв терпение, шагнул в сторону кухни, но был остановлен возникшим внезапно властным и торжественным голосом диктора.
'...овершил это эпохальное открытие наш достойный соотечественник - академик Шпалов!
Исходя из вышеизложенного, руководством нашего государства единодушно было принято это долгожданное решение, ныне восторженно приветствуемое не только нашими гражданами, но и всем прогрессивным человечеством, на протяжении десятилетий с надеждой взирающим на нашу державу, как на единственный негасимый светоч истинного знания и благих деяний - светоч, озаряющий тот единственный верный путь от полуночи невежества к полудню просвещения, неустанно и целенаправленно шествуя по которому, мы самоотверженно и бескорыстно даём пример и надежду всему земному шару.
Опираясь на последние достижения науки и техники, на национальную философию, на духовно-нравственные традиции, на неповторимые достижения нашего поистине великого народа, его необоримую жизненную волю, его беспримерные творческие способности и врождённую тягу к возвышенному и возвышающему, неукоснительно следуя основополагающим принципам гуманизма и права, их исключительности и главенства, мы готовы теперь сделать тот важный и необходимый шаг, без которого невозможно дальнейшее движение в прекрасный грядущий мир.
И мы этот шаг делаем!
Согласно постановлению номер сто один от первого февраля сего года, принятому на чрезвычайном пленуме верховного собрания, в конституцию государства вносятся ключевые изменения, впервые в истории человечества взаимно уравнивающие личные, политические, социально-экономические, культурные и иные права любого находящегося на нашей территории человека и паслёна клубненосного, известного также под зарубежным названием 'картофель'.
Указанные изменения вступают в законную силу с нуля часов дня, следующего после официального объявления'.
Зазвучал гимн.
Все люди, замерев, подхватили его с особым чувством гордости и спокойной внутренней силой.
Петров попытался к ним присоединился. Его сбитое дыхание всё ещё не восстановилось, и большинство слов получались непристойно искажёнными. Участковый, впрочем, на это не обращал внимания, как будто ничего не слышал. И возможно, так и было на самом деле - он пел, закрыв глаза, погрузившись в себя и растворившись в грозных звуках ...
Вскоре Петров неожиданно замолчал, уставившись куда-то в одну точку.
Как только отзвучал последний аккорд, Петров попытался приподняться (лейтенант немедленно пресёк его действия) и голосом, наглым от внезапной надежды, прохрипел.
-- Так сказали же - завтра только!
-- А... Это... Ну так и что же? Мы всё равно протокол передним числом оформляем. К первому сюда пришли, что ли? Мы всё это вторую неделю уже разгребаем. Нам если с завтрашнего начинать... И так вон уже... Короче, Петров, закон будет не нарушен. Все бумаги - в порядке полном. Это я обещаю. Лично. А что уж там суд решит - не знаю... Это - хоть ставки делай. Лейтенант! На что ставишь? А... лейтенант всегда на одно ставит. Можно и не спрашивать. Ну а я в таком случае - на другое!
Участковый, подмигнув лейтенанту, извлёк из внутреннего кармана телефонную трубку, выдвинул блестящую антенну и накрутил на трескучем диске: 4... 8........ 0.......... 2..
-- Опорный? Капитан Скалбин, участковый района эс-сорок-семь-одиннадцать-дробь-ноль. У нас тут дэ-пятьсот-три с признаками у-вэ-бромал-76. Да, массовое. Двое. Нет, из внешнего. Знаки не восприняли. С поличным, разумеется... Ну, нам бы наряд сюда... А? Все заняты? Полномочия по первичному расширены? А код подтверждения? Принял. Понял. Есть действовать по обстоятельствам! Да. Всё. Отбой.
Подчёркнуто небрежно участковый убрал телефон обратно. Лейтенант слегка попятился. Что-то в участковом стало иным, новым, опасным.
-- Что ж, дождались мы аврала! Дождались... Теперь до особого распоряжения выездные бригады получают всю полноту правомочий. И выявлять, и осуждать... И остальное, само собой!. Всё сами теперь, сами! Никто вместо нас... Так что теперь и опаснее наш труд, и заметнее. А значит - важнее! И правильнее, уж точно... Да. Тогда что, поступим сейчас мы просто...
Участковый вынул из голенища ржавое шило с костяной ручкой и снова присел на корточки возле Петрова. Не отводя пристального сверлящего взгляда от его часто моргающих слезящихся глаз, участковый быстрым отточенным движением наугад вонзил шило вглубь кастрюли, стоявшей на полу рядом, осторожно извлёк им наружу большой кусок картофеля. который (опять же - не глядя) принялся не спеша поедать, тщательно пережёвывая почерневшими остатками своих зубов.
-- А масло-то подсолнечное... Со сливочным лучше было бы! Понятно, Петров? Лучше!
Петрову было понятно, однако искупить свою вину он не мог.