Аннотация: Эта книга - о работе врача анестезиолога-реаниматолога, реальной работе. Ну и немного детектива, сдобренного юмором для вкуса.
Все события, произошедшие в этой повести - вымышлены, всякое сходство описанных персонажей, с реальными людьми - случайно.
Шпыркович Николай Анатольевич.
"ЛЕПИЛА"
- 1-
-...Ну и что.... Говорили же мне дурню: не жалей никого. Мне бы пихнуть зонд, а я выпендриться захотел: на спонтане, мол, сделаю. Релашку - по вене, она чуть-чуть отъехала, кетанеста, клинок в зубы - не разжать, щель высоко, а она давится, синеет, давай дитилин - тут она и струганула. Всё, думаю, Мендельсон, ... слава Богу, трубу пропихнул, грибы с огурцами убрал, послушал - вроде не хрипит, соды линул, того - сего. Отстоял в целом нормально, но спиной поплакал.
Ага?! А урки ещё гордятся своей феней, и эти, хакеры, туда же - с мышами, чатами, байтами, серверами. Пускай бы они послушали вот этот монолог моего напарника и друга Васи Котова, вот тогда бы прониклись. Вы, кстати, что - нибудь - поняли? Скорей всего, мало что, если вы, конечно, не анестезиолог, и не хирург, близко знающий его проблемы. А проблемка у Васи была ещё та.... На дежурстве ему бросили на стол роженицу - схватки уже начались, но у плода резко ослабли сердечные тоны, родоразрешать надо было операцией кесарево сечение. На Васин вопрос, кормили ли больную, сёстры родилки сделали большие глаза, ответив "нет - нет, что вы". Сама роженица, бледненькая девчушка 18 лет, тоже клялась, что ничего - ничего не ела, и умолила - тки Васю зонд в желудок не ставить. Зонд в желудок, удовольствие, конечно, ниже среднего, но Котофеич правильно заметил - все наши беды от жалости. Когда начинаешь кого - нибудь жалеть - сестру ли, работающую вторую смену подряд, лаборантку, которую дергают за ночь пятый раз, себя ли уставшего, или больного - рано или поздно вляпаешься. А и не пожалеть нельзя.
Но в данном случае Васёк, конечно, лопухнулся сам, по собственной дурости. По младости лет, я, когда мне говорили о чём-то подобном, снисходительно усмехался, а потом, в правильной компании объяснял, что уж я бы... М-да. После пары случаев, зеркально копировавших те, что я с таким жаром предотвращал и устранял на словах у других, и закончившиеся ба-а-льшой задницей у меня, я каждый раз теперь говорю себе, когда слышу о промахах кого - либо: "Помни 1996 г., и ту операцию, после которой ты поехал учиться". Иногда, как чёрт тобой водит - знаешь, что делаешь не верно, а всё равно делаешь, пока не скажешь знаменитую фразу из рекламы "Твикса".
Вася, конечно, нельзя было верить беременной, и он сам прекрасно это знал. Он её чуть не угробил, захотев её заинтубировать на "спонтане" - спонтанном, т.е. своём собственном дыхании, без выключения мышц с помощью миорелаксантов, и, естественно, ему это не удалось - для этого надо иметь сильную руку, а главное - навык, да и то не всегда удается ввести дышащему человеку в трахею довольно - таки толстую трубку, захватив стальным клинком ларингоскопа надгортанник. Он и сознание ей-то как следует, не выключил, одним реланиумом с кетанестом мало чего добьешься. Ну а потом, намацавши ей корень языка и активировав тем самым рвотный рефлекс, он ввёл пациентке миорелаксант - дитилин. И когда по лицу, рукам, нелепо выпяченному под свет удивленных глаз операционной лампы животу, побежали ломаные волны мышечных спазмов - подергиваний, желудок ответил на всё предыдущие немедленным и обильным ответом, то бишь "струганул".
... Девочка, тоже, конечно, виновата: ну, сказала бы, что слопала за час до схваток банку домашней солянки, ну, помучилась бы немного, пока ей желудок промывали - и вся любовь.
Но соляночку - то ей передали контрабандно - из глухой деревни девочка, самых, что ни на есть Торфяников. И ладно бы только солянку, а с ней баночку самогона, для умилостивления младшего мед. персонала. Вот и наелась девочка досыта, устав от каши больничной, а когда Вася, грозно нахмурив брови, вопросил "Когда ела и пила?", слово "пила" связала, естественно с самогоном, уж неизвестно, что ей почудилось в исстрадавшейся за 9 месяцев голове. Ну, а когда возник вопрос о постановке зонда, вообще запаниковала, и, как сказал бы Череп, "пошла в несознанку...
Вася, в общем - то молодец - несмотря на неприглядную картину, не растерялся, рассмотрел в дурнопахнущей жиже вход в гортань, ввёл туда трубку, убрал всю пакость изо рта, нейтрализовал содой кислый желудочный сок, преднизолона, наверное, ввел. Кстати, Мендельсон - это другой Мендельсон, не тот, под марш которого я с Иркой на руках чуть не загремел со ступенек ЗАГСа; после "нашего" Мендельсона чаще другой марш играют, тот самый, визжащий, тянущий слёзы из самого нутра... "Синдром Мендельсона" - так он называется в специальной литературе, смертность после него колоссальная, возникает он после попадания желудочного сока в лепестково - нежную ткань лёгких и у беременных протекает особенно тяжело.
Но Господь сегодня ночью был к нам, грешникам, милостив, и Котофеич обошёлся мокрой спиной, стаканом адреналина в крови и неизвестно сколькими часами или днями, приблизившими его к раннему инфаркту.
Васька свой эмоциональный монолог выпалил секунд за тридцать, мне же, чтобы перевести привычный сленг в удобоваримую (и то ещё, не каждым мозгом, а тем более - желудком) речь, понадобилось значительно больше времени. На то и сленг - он упрощает общение. Возможно, в других больницах свои кодовые слова, может быть, там говорят не "стругануть", а "метнуть", но во всех больницах есть оно, своё профессиональное арго, а лучше меня об этом написал Гюго в "Отверженных".
Прошу прощения за некоторые, не повышающие аппетита подробности, но они ведь существуют, мы в этих подробностях порой по самые уши бываем, и, между прочим, всё равно потом кушать приходим.
Вообще, когда я читаю фразу: "...зрелище, от которого покоробило (вывернуло - содрогнуло ) даже видавшего виды патологоанатома ( судмедэксперта, хирурга )", мне всегда ехидно хочется спросить: какие - такие виды видывал этот, с позволения сказать, опытный специалист, и где -- уж не в "Плейбое" ли? Наверное, наверное, почитывал что-то эдакое долгими годами, вместо того чтобы честно вскрывать трупы и отрезать гангренозные конечности, а то бы давно уже привык.
Ну, а даже помимо трупов, да ног гнилых, ещё что? Внутренности вывороченные - так они на каждой операции перед глазами маячат, тех же релаксантов не введёшь - кишки только что на лампе не болтаются. Раны рваные? Руки - головы раздробленные? Вон, в позапрошлом месяце привозили умельца, пытавшегося отверткой и молотком разобрать немецкую малокалиберную мину - всего этого у него было на двоих, не рук, естественно, рук уже не было вовсе, так никто, в общем-то, и не покоробился, с вывертом, даже санитарки, что только месяц как в больницу пришли, работали, да и всё. Или тот тракторист, которого в жатку комбайна закрутило...
Можно, конечно; назвать это цинизмом: "Когда медики шутят, в воздухе пахнет серой" - давно уже сказано, но вообще-то это - даже не привычка. Просто приходя на эту работу, и даже ещё раньше - поступая в институт, ты знаешь, что столкнешься с больным, испорченным, израненным, часто дурнопахнущим и грязным человеческим телом - и не ожидаешь аромата "Анаис - Анаис" от, пардон, ануса. Те, кто к этому подсознательно готов, становятся врачами, медсёстрами, санитарками. Кстати, о запахах - я посоветовал Васе не тратить зря импортный дезик, подаренный на 23 февраля - лучше сходить в душ, хотя какое-то время запах полупереваренной солянки всё равно, "сохранится" в мозгу.
Ну, за время отпуска он точно от него избавится. И хотя, со 100% гарантией, Кипру и Анталии он предпочтёт сенокос у тёщи - на месяц он забудет и хрип забитых мокротой лёгких и тонкий крик обожженных детей. Мы же остаемся с Серёгой, как Илья Муромец и Добрыней Никитичем, в то время как Алёша Попович уматывает с заставы за пивом, несмотря на явную близость собаки Калина - царя с несметной силой басурманской. Не далее, как вчера я прочитал в газетке сообщение, что некий японец покончил с собой из-за чрезмерной усталости на работе. Пахал он на фирму аж 80 часов в неделю, и убитые горем родственники "вчинили иск", отсудив у эксплуататоров полтора миллиона американских рублей. Добрых полгода мы дежурим сутки через сутки из-за отпусков, учёбы, болезни третьего члена нашей сборной, так что нам всем тоже пора животы вспарывать, тем более, что тех денег, что мы получаем за 360 часов в месяц, бедолаге - японцу не хватило бы, наверное, даже на достойный точильный камень для ритуального кинжала. Останавливает от сэппуку одно - полтора миллиона даже наших никто не даст. Помри мы на работе, всё, что нам будет - это кипа венков с бумажными цветами, хищно-оранжевого цвета. Говорят, в погребальной конторе эти цветочки красят напитком, одним из этих, из пакетика - очень хорошая краска, стойкая, дождём не смывается, на солнце не выгорает.
Нестандартное мышление - это то, что отличает нас от буржуев, тут Задорнов прав. В качестве примера приведу одну байку, ходящую в нашей среде.
Стажировался один наш коллега в Японии (сегодня одна Япония почему-то в голове, интересно, с чего бы?) и сунулся там в палату интенсивной терапии, куда только что доставили пациента после операции на конечности. А у того возьми да откройся кровотечение - может, лигатура с сосуда соскочила, а может хирурги сакэ перепили. На такой случай в каждой палате у них должен быть жгут, а тут как раз его не оказалось. Дежуривший по палате врач - японец схватился за свою узкоглазую голову и побежал за жгутом и помощником, наш же соотечественник вспомнил учебник анатомии за 8 класс средней школы и соорудил импровизированный жгут - закрутку из носового платка. Тут примчался японец сотоварищи, и долго изумлялись они врачебной находчивости и сметке нашего человека - им и в голову не пришло, что можно заменить стандартный заводской жгут чем-то ещё.
Хотя....Тот же врач рассказывал: "Привезли в ту клинику аппарат для искусственной вентиляции легких. Хороший такой аппарат, красивый, только в одном месте из щелочки, какая - то бумажка торчит. Я её перочинным ножичком для пущей красоты, в щелочку назад и затолкал. А аппарат возьми и издохни. Приехал мастер - наладчик, панель открыл, покопался и спрашивает - не совали ли мы чего внутрь. Пришлось признаться, что, мол, бумажку засунули. Это, говорит, доктор-сан, не бумажка, а ленточный кабель, продукт высокой технологии". Вот такая у нас сообразительность - пополам с общей неразвитостью.
Для тех, кто всё ещё не понял, чем я зарабатываю то, что государство с небольшой долей смущения именует зарплатой, поясню: я - врач анестезиолог - реаниматолог, "козырной лепила", как выразился однажды Череп. Очень он нас уважает, поскольку стаж наркотический у него больше, чем у меня - профессиональный, вены у него давным-давно запустели, как полесские болота после мелиорации, так что когда он ложится подкормить свою изъеденную дурью печень глюкозкой с витаминами, выручить его можем только мы - всё чаще и чаще ему приходится лазить в подключичную вену. Рано или поздно добром это не кончится, но, во-первых, Череп сам выбрал этот путь, ещё тогда, когда сел первый раз за хулиганство, а, во-вторых, Череп - глава местной мафии, если это слишком громко для городка, где живёт 5 тысяч, да ещё 15 в районе.
Однако, надо бы поработать. Я попрощался с Котофеичем - о чем, в самом деле, думали его родители, подбирая, скажем так, довольно характерное, имя под фамилию? - и, переодевшись в белый (пока ещё) костюм, вышел из нашей комнатенки в отделение.
Говорят, что в отделении интенсивной терапии, должен быть оч-чень охранительный режим, в смысле, что мы должны охранить наших больных от всех видов внешних раздражителей, пока организм, ошалев от информационного голода, не начнёт от скуки самовосстанавливаться. Однако в ближайшее время скука организмам наших больных явно не грозила, поскольку, по крайней мере, один орган чувств усиленно передавал им в мозг информацию, воспринятую рецепторами, в данном конкретном случае - слуховыми. Информация, правда, была достаточно однообразная, хотя, возможно, могла бы в своё время подвигнуть Морзе на создание азбуки, как Ньютона - яблоко на открытие закона о всемирном тяготении - из процедурной беспрерывно звучали грохочущие металлические удары. Я слегка приоткрыл туда дверь, просунул в щель голову, и, хотя Вася ввел меня в курс дела, не удержался и хмыкнул - согласно последнему приказу из министерства нам готовили защиту от наркоманов. На окно устанавливали решетку, снятую Бог знает откуда, но изготовленную явно в приснопамятный год Московской Олимпиады, ибо заградительный рисунок её состоял из 5 олимпийских колец, щедро испускавших лучи не совсем понятного происхождения. Именно в этих лучах - кольцах, по замыслу начальства, по-видимому, должны были окончательно и бесповоротно запутаться обеспамятевшие от ломки ниндзя - наркоманы, решившие взобраться по кирпичной стене аж за 10-ю, или даже 20-ю ампулами морфина. Нет, я не спорю с тем, что наркоман, в принципе, может залезть куда угодно, за порцией дури, а при ломке и 10 ампул для них Божий дар. Хотя в пересчёте на сухое вещество того количества морфина, что находится у нас в сейфе, тому же Черепу хватит разве на то, чтобы перестали дрожать руки. Просто, чтобы добыть стакан макового отвара, достаточно обратиться к любому цыганёнку из "Гонконга" - почему-то у нас привилось именно это название, вместо знакомых и бесчисленных "шанхаев". И даже если денег на мак нет, а в кредите отказано - вовсе не надо лезть с альпинистским снаряжением по отвесной стене, а потом бесшумно пилить сейф в комнате, в которую каждую минуту кто-то да заглядывает - достаточно просто прийти ко мне, держа руку в кармане, и вежливо, а может и грубо, попросить мне всё отдать, сказав при этом, что у него в кармане нож. Или, ещё страшнее, пистолет. И пусть у него там всего лишь собственный исколотый кулак - проверять я это не буду, и, геройски размахивая полами халата, пяткой в лоб лупить тоже не стану, по причине жалости к людям (согласно клятве Гиппократа) и к себе ( согласно простому закону самосохранения ). Не буду я рисковать ради коробки морфина, стоящей, кстати, по официальной цене, меньше доллара, жизнью своей, медперсонала, да ещё больных. Хрен его знает, может у него и вправду пистолет, этого добра у нас по окрестным лесам и до перестройки, с советскими законами, можно было накопать предостаточно, а уж теперь.... Отдам, отдам я ему эти ампулы, а попросит - ещё и уколю. От СПИДа только предохранюсь, перчатки натяну. И пусть он идёт в своём кайфе на все четыре стороны - есть у нас правоохранительные органы, а я учился (и, кстати, по сей день продолжаю) вовсе не геройскому задержанию наркоманов, с не менее геройской смертью, как варианту исхода.
Один из рабочих прибивал решётку, второй же вносил свою лепту в звуковой поток тем, что набивал дырки в жестяном листе. Он, по-видимому, должен был послужить в дальнейшем обивкой на дверь в процедурную, и я мысленно скривился, представив себе, как в будущем плохо будет ее открывать, с усилием преодолевая неподатливую тяжесть, в то время как сейчас я приоткрыл ее толчком двух пальцев.
- Что так аврально? - поинтересовался я у Ивана-плотника.
- Блажицкий приказал. Ему сверху бумагу спустили, а по телефону из области предупредили - не пойдешь в отпуск, пока не оборудуешь комнату для наркотиков, ответил тот, сосредоточенно продолжая набивать дыры в блестящем полотнище жести.
- Угу. А солдата с ружьем дадут?
- Сигнализацию дадут. Будите звонить на пульт охраны, когда будете заходить в комнату.
Этого еще не хватало! Я в процедурке, положим, особо часто не бываю, а вот сестры туда бегают действительно через две минуты - большая часть их хозяйства именно там. Этак я сотру весь указательный палец, названивая в охрану - "Примите...", "Снимите...," "Сокол", я - "беркут...". Ну, да ладно, время покажет.
Я закрыл дверь в процедурную и сел за стол, усеянный многочисленными пятнами канцелярского клея. Иногда я думаю, что его надо было назвать не "канцелярским", а "медицинским", так часто пользуемся мы им. Это ощущение быстро сохнущей и крошащейся капли на пальцах не забудет не один врач стационара (отечественного, разумеется) до конца жизни. В прочем, с клеем, как и с бумагой, сейчас напряженка. Уж чего-чего мы только в истории болезни не переклеили:
- водочные этикетки
- ведомости по начислению зарплаты
- путевые листы
- таблицы умножения и много-много что еще.
Правда, сейчас клеим обычную бумагу, но с какой-то загадочной структурой: перьевая ручка на ней напрочь отказывается писать, набирая полный клюв размокшей мякоти.
Так, что тут у нас сегодня? Бронхиальная астма - приступ купирован, может быть переведен в терапию; инфаркт миокарда, вторые сутки, болей нет, однако, проскальзывают экстрасистолы, так что пускай поест нашей каши; отравление суррогатами алкоголя - нафик с пляжа; кесарево (то самое, Котофеича) - тут понаблюдать, ежели ничего не выплывет - тьфу, тьфу, тьфу - тоже можно перевести. ОЧМТ - открытая черепно-мозговая травма... Я встал из-за стола и прошел в реанимационный зал. Человеку, лежавшему там на столе, явно был безразличен тот грохот, который доносился из будущего хранилища наркотического зелья, да и вообще все на свете. Грохот, кстати, на какое-то время стих, и в небольшом пространстве зала стало сильнее слышно гудение "рошки" - аппарата РО-6, предназначенного для проведения искусственной вентиляции легких. За стеклянным окном лицевой панели резиновый мех ритмично поднимался и опускался, за каждый раз заталкивая по 650 мл. воздуха в легкие молодого парня, обмякшего на столе. Лицо его уже очень сильно отекло, веки были налиты чернотой. Кровоподтеки вокруг глаз свидетельствовали, что диагноз "перелом основания черепа" мы выставили верно, хотя толку от этого - никакого. В воздухе стоял тот непередаваемый запах - смесь двухсуточной крови, спинномозговой жидкости, испарений тела, чего-то еще - учуяв который наши многоопытные санитарки безапелляционно заявляют: "Смертью пахнет", и начинают настойчиво спрашивать - дотянет ли больной до конца их смены. Ясное дело, им ведь в случае смерти труп в морг вести. В крайнем случае, они согласны, чтобы смерть случилась хотя бы за час до конца смены - по закону тело должно находиться в отделении еще два часа после смерти, и, таким образом, все удовольствие все равно достается сменщикам.
Ну, сегодня, наверное, он еще потянет, но, в общем-то - похоже, не жилец. Я раздвинул отечные веки - из глубины глазных щелей куда-то далеко в пространство мертво глядели неподвижные зрачки. Неподвижные - потому что на узкий лучик света, пущенный мной из ларингоскопа, они не отреагировали радующим душу реаниматолога сужением, и, хотя еще не расплылись на всю радужку, что свидетельствовало бы о необратимой гибели мозга, но были они шире, чем вчера. Я взялся за руку, привычно поставил четыре пальца на лучевую артерию, частота пульса тоже уменьшилась, 54 в минуту, нарастает брадикардия, значит, нарастает и отек мозга. Очень жаль...
Когда читаешь, или слышишь по радио, что, дескать, в Штатах за год осуществляется 1500 пересадок сердца, как-то не задумываешься, где ж это буржуйские хирурги набрали такую уйму сердец? Причем сердец неизношенных, в общем - то здоровых и не поврежденных? Это начинаешь понимать, наблюдая такого вот коматозника. Это означает, что 1500 пациентов так и не вышло из комы, чаще всего вызванной тяжелой травмой. Констатировали смерть мозга - и разобрали на запчасти. Ну, а у нас, с нашим законодательством, ему не светит даже то, что его сердце переживет его самого, хотя по мне - это довольно-таки слабое утешение.
Осматривая попутно все остальное - мочеприемник с литром мочи (значит, почки пока все еще пашут), повязку на голове, слушая легкие, я опять вспомнил позапрошлое дежурство.
...Мы сидели на том самом пресловутом диване, владеть которым обязана каждая уважающая себя ординаторская. Этот диван должен быть обтянут коричневым дерматином, покрыт неярким покрывалом, а из-под подлокотников обязательно должны торчать небольшие клочочки ваты. Торчат они из дырки, прожженной сигаретой, а потом, любопытства ради, расковырянной шариковой ручкой. Он может раскладываться, но часто, по причине, старости, он сбит гвоздями, и способность эту утерял. Он... ну, короче, врачи знают этот диван, вобравший в свои щели и трещины многолетний постпятиминуточный треп о дурости начальства и послеобеденный треп ни о чем, и вечерний треп (уже очень даже о чем, с определенного момента) с медсестрой, которая даст форы в своем халатике всем "мискам" в их купальниках от Кардена, и ночной уже шепот с той же медсестрой, когда уже на "ты", и зовут не по имени отчеству, пусто глядя в пространство за спиной, а просто Дима, или Димочка, или Димуля...
О-о-о - много чего знает такой диван, но врачебную тайну - свято хранит, как и положено всякому достойному сотруднику медучреждения. В современных, пахнущих пластиком больницах (так и хочется сказать "кранкенхаузах"), такие диваны... все равно есть, они туда пробираются какими-то тайными путями, подобно разведчикам, в буржуазное сообщество кожаных кресел на колесиках и черных угловатых столов, как их не пытаются изгонять прилизанные мальчики - представители фирм по оснащению медучреждений мебелью.
Вот на таком диване мы и сидели с дежурным хирургом Игорем Петровичем Войтеховым, в просторечии - конечно же - Гошей, когда раздалось ненавистное бренчание телефона.
Много раз ронявшийся, с раздерганным проводом, он теперь вымещал злобу на нас - злобно зыркая своим циклопьим глазом - диском. Благо, что на экране старенького "Горизонта" опять плясала очередная корова в фартуке, рекламируя своё непревзойденное молоко. Судя по тому, что она вытворяла, коровье бешенство - это про нее. Я оторвался от мерцающего прямоугольника и поднял трубку.
- Дмитрий Олегович, тут "Скорая" аварию привезла. Хлоп. Все. "Скорая" привезла "аварию". Вместе с разбитой машиной и покорябанным столбом.... И сколько ни будешь долдонить, что: "...надо сообщать конкретные вещи - что случилось, когда случилось, с кем случилось, что мы имеем на настоящий момент" - все это остается не то, чтобы не услышанным - нас, кажется, вообще не слушают. "Глас вопиющего в пустыне" - вот, это про нас, и про наше говорение с трибун и вне оных. Ладно, оставим Библию в покое, пора вниз...
...Внизу было плохо. Настолько плохо, насколько может оценить лишь врач-реаниматолог. Дежурный врач, конечно, тоже понял, что "плохо", чего меня и позвал, однако, всю тяжесть, он конечно не прочувствовал. Мне же сразу бросились в глаза вывернутая под диким углом рука, меловая бледность больной и лужа крови на брезентовых носилках. При этом девица без умолку болтала, лет ей было 18-25, хотя кто их знает, сейчас можно и в 16 выглядеть на сорок, равно, как и наоборот. Уже то, что она на фоне видимой тяжелой травмы то порывалась встать, то требовала дать ей закурить, то истерически начинала звать какого-то Валеру, говорила о серьезном травматическом шоке, а точнее о той эректильной его стадии, живописанной еще незабвенным Пироговым. Однако это было еще не все. Живот у девушки был явно ненормальных размеров, если конечно она не прятала подушку под дешевым китайским сарафаном.
- Сколько недель? - влепил я, сразу попутно считая пульс.
- Тридцать девять.
Тридцать девять - это уже надо рожать.
- Что вообще случилось? - спросил я у фельдшерицы "Скорой", переминавшейся рядом с ноги на ногу, как будто и не надо было, хотя бы попытаться подколоть систему к больной.
- Они вчетвером ехали на мотоцикле, и влетели под "КамАЗ".
- Подождите, вчетвером?! Ну, даже если мотоцикл с коляской - двое на мотоцикле, один в коляске, где четвертому-то быть?
- Ну, она говорит, что не поместилась, и поэтому сидела на баке...
Сидела на баке. В 39 недель беременности, ночью на мотоцикле, управляемым, скорее всего пьяным водителем, да и сама, наверняка, пьяная. И мы еще задумываемся над тем, как жить следующему поколению. "Поколение" - это от слова "колено", и, по-моему, оно резко деформировано, я бы сказал - последняя стадия артроза.
Рядом с девушкой лежал, клокочуще хрипя, парень, лет 25. Лицо его обильно заливала кровь. Это-то не так и страшно, при травмах головы кровь всегда хлещет, и пугает окружающих, но вот ритм дыхания - нарастающий и потом постепенно ослабевающий клокот - свидетельствовал о сопутствующей травме черепа с ушибом головного мозга. Я посмотрел зрачки - левый был явно шире правого - скорее всего, гематома, зрачок, как всегда, отреагировал на скопление крови в соответствующем полушарии. Ощупывая лицо, я понял, что помимо всего прочего у него перелом челюсти в двух местах, потому что отломки с неприятным скрежетом поплыли под пальцами. "Комплекто", как говорят итальянцы.
- Трупов хоть нет? - поинтересовался я, попутно доставая из "тревожного" чемоданчика малый джентельменский набор - систему для инфузий, периферический катетер и флакон полиглюкина.
- Нет, не знаю..., мы их сразу сюда повезли, - путано отрапортовало та.
Дальше понеслась привычная работа - вену у девицы я нашел сразу, и хотя периферия - это не централка, но на первые минуты и это сойдет, а центральный катетер я ей и в операционной загоню. Открыв замок системы на всю катушку, я предоставил полиглюкину литься струйно. Ей бы сейчас кровцы, да плазмочки, но это тоже потом.
- Поднимайте в операционную. Гоша, наливай ее, ей сколько ни зальешь - мало не будет, - бросил я хирургу, переключившись на парня. Так, убрать кровь изо рта, вот гадство, как противно трутся отломки челюсти, и еще кровь - обычно теплота человеческого тела радует, а вот теплая кровь через перчатку лично у меня вызывает неприятные ощущения. Электроотсоса, конечно же, в приемном, как всегда нет - ладно, сойдет и салфеткой. Теперь - извини, приятель, некогда тебя особо обихаживать ...Я ввел клинок ларингоскопа в рот, дальше, дальше, холера, как все плывет. О! - судорожно сжались и снова разомкнулись серые полоски голосовой щели - трубу, трубу мне, дава-а-ай, сейчас-с, только на вдохе, а то враз спазмируется, потом хоть ногой ее туда толкай, оп! Интубационная трубка с небольшим усилием проникла за связки, и сразу в ней забулькало, захрипело, парень резко выдохнул, потом еще и еще - прозрачный пластик "Рюша" покрылся изнутри каплями крови. Надо бы поскорее его отсанировать, но хоть дышит уже, и то хлеб, хоть и без масла.
На лифте мы поднялись на второй этаж. Страшно матюгаясь, Гоша уже накладывал электроды, чтобы снять электрокардиограмму, параллельно давая указания, какие анализы взять у больной, и куда вообще должен идти весь персонал отделения, вкупе с преподавателями того медучилища, которые их выпустили, поставив в аттестате "хор." и "отл.".
Я тут с Гошей солидарен на все сто. Не в плане, конечно, места посыла, там не гигиенично, и полно микробов..., но вообще-то, большое количество их т а м, с лихвой компенсируется полной стерильностью мозгов нового выпуска медсестёр. Мной всё больше и больше овладевает, в последнее время, крамольная мысль - а не стоит ли нам набирать прямо с улицы крепеньких девчонок, как, говорят, паны когда-то, крестьянок на жатву набирали, да и учить их потихоньку прямо на месте? Эффект от учения, я уверен, будет гораздо большим, девки не потеряют год - полтора, может кто и девственность, а государство сэкономит энную сумму на содержание медучилища. Ну все равно ведь их там не учат! Смех и грех - приходит выпускница училища, да не куда-нибудь - в отделение реанимации, и уже на работе выясняется, что она не умеет пользоваться пилкой для открывания ампул и пипеткой. Сие есть не анекдот, а горькая правда. Из этого же выпуска, говорили, другая сестрица после указания наложить гипсовую повязку намотала сухой бинт человеку на руку, да так и отпустила, благо, что бедолагу успели вернуть с лестницы, а то позору было бы.... А если вдуматься за что? Не мы же их учим, вернее, не учим? Ещё вернее - мы то их как раз учим, других сестер нет, а работать надо. Та девчонка, что я пипеткой пользоваться учил, сейчас вон вены ширяет, глазам не моргнув, я могу газету на диване читать - она и без меня и астматический приступ снимет, и буйного угомонит. Но кто мне хоть копейку заплатил за преподавательскую деятельность, да и вообще, кто знает, что мы их тут учим, с нуля в с е м у ? Учишь-то, ведь тоже как: у постели цедишь сквозь зубы, шепотком, чтобы больной не услышал или, не дай Бог, родственники. Бывает так - лежит себе дедушка, нафик никому не упал, а случись что - куда угодно дойдут, и потом ещё на всех перекрестках трубить будут, что его, горячо любимого, неграмотная сестра да врач-раздолбай в могилу свели, и плевать им на то, что у дедушки рак с метастазами во всё, окромя зубов, а сам он уже в гражданскую немолод был.
У нас-то, слава Богу, пока что работают старые кадры, выпестованные. Скоро, правда, наверное, повыходят замуж, тогда опять дадут новых, и опять мы будем им объяснять, что такое шприц. Пока же Наташка все умеет и знает, столик мне накрыла, не с коньяком, с катетером (ау, "Джонсон и Джонсон", ау "Браун - Мельзунген", где ваши одноразовые комплекты!), и я его быстренько под ключицу беременной загнал. Её, оказывается, Ангелиной зовут, даром, что с сережек позолота лезет, а от "золотого" же кольца на пальце зеленый след. Несмотря на то, что Ангелине лилось уже в две вены сразу, артериальное давление у неё по-прежнему не поднималось выше 80, и девчонка уже начала путаться и проваливаться, того и гляди зазевает.
Гинеколог, которую уже успели привести из дома, деревянным айболитовским стетоскопом напряженно пыталась выслушать что-то у неё в животе, не выслушав ничего, решительно махнула рукой - кесарево. Как мог быстро я заинтубировал девчонку, с растущим предчувствием катастрофы отмечая, что пульс у неё, и без того еле определяющийся под пальцами, окончательно перестал определяться на руках, на сонных же артериях, которые являются одним из последних бастионов гемодинамики, он стал неровным и слабым.
После обработки операционного поля, больше походившего на мытьё нерадивой уборщицей угла, в который никогда не заходит начальство, последовал разрез. Кожа, а затем и синюшные мышцы разошлись, практически не кровоточа, даже зажимы накладывать не пришлось. Ещё разрез, по матке, запустив руки по локоть в зеленые околоплодные воды, гинеколог вывихнула из матки голого ребенка, а затем с усилием вытащила и всё тело. Сестра из родилки приняла тряпочное обвисшее тельце с мраморными разводами на коже, я бросился за ней, на ходу защелкивая на ларингоскопе детский клинок. Стиснув зубы, я заинтубировал крохотную трахею, педиатр начал качать воздух миниатюрным мешком, а я уже двумя пальцами стал часто и ритмично нажимать ребенку на грудину. "Потеряем, потеряем, и хорошо, если только одного" - дурной осенней мухой билась одна мысль в моём взмокшем лбу. В операционную влетел, на ходу натягивая перчатки, Сергей, его, значит, тоже вызвали. С ходу оценив ситуацию, он продолжил массаж сердца, сменив меня, я же, в двух словах обрисовав ситуацию, метнулся назад к столу, где уже плыли, плыли зрачки, а пульс уже почти перестал определяться даже на сонных. Марина Владимировна, наша самая опытная анестезистка, отчаянно качала резиновой грушей тонометра эритроцитарную массу, и брызги крови, от которых в таких случаях ни за что не убережешься, уже обляпали всё в радиусе полметра от штатива. Естественно, в этом полуметре оказался и я. "При аварии с биологическими жидкостями - попадание крови на одежду...", как это там, в инструкции по профилактике СПИДа среди медперсонала? Пятна на одежде перекисью, а кожу под ним спиртом, или наоборот? Или то и другое спиртом? Точно помню, что одежду потом надо снять и замочить в хлорамине. Нет, все в принципе правильно, инструкция в целом верная, вот только большую часть рабочего времени, я должен ходить абсолютно голый, обильно поливая себя спиртом. Я уже не говорю о том, что если я буду каждый раз после такой аварии сдавать кровь на анализ, как того требует та же инструкция, уже через месяц я буду походить на жертву вампира.
Мы качали и качали кровь, физиологический раствор, последний, из резерва, на черный день, который - таки настал, сберегаемый альбумин, в одну из вен методично капался дофамин, подстегивая слабеющее сердце, и мало-помалу начинал надеяться на чудо. Давление нехотя поднялось до 70, потом до 80 мл. ртутного столба, зрачки начали сужаться. Подошел Сергей, мотнул головой и скрестил в предплечьях руки. Ребенок, значит, погиб.... Не успев даже одного раза самостоятельно вдохнуть на этом свете, мальчик? Да, Сергей сказал "мальчик", да, я же сам помню, что мальчик - умер, наверное, ещё в животе, может даже сразу после удара.... Некогда думать, надо заниматься матерью.
- Сергей, возьми того с чеметухой, - попросил я, а то у нас тут запарка.
- Да вижу, - бросил он, направляясь к выходу из операционной.
Сергей, между прочим, после этой ночи на дежурство выходит, и то, что он сейчас будет делать с больным - кровь и слизь из трахеи аспирировать, параметры контролировать, на мой взгляд, мог бы сделать и любой другой врач, не обязательно реаниматолог, во всех наших манипуляциях нет ничего сверхъестественного. Но мне порой кажется...(помните, что я про медсестер говорил?), так вот, мне порой кажется, что я знаю, кто у них был преподавателем. Вот и сегодняшний дежурный лекарь из тех же. Сидит где-нибудь в ординаторской, либо для отвода глаз у какой-нибудь бабульки живот мнет, больной кровью будет захлебываться - пофиг. "А я и не знаю, как этим электроотсосом пользоваться, " - все равно, как индульгенцию тебе предъявляет. В вену попасть, электрокардиограмму снять - за сестрой бежит, а туда же, не преминет посетовать, что молодежь сейчас работать не хочет, и делать ничего не умеет. Я так понимаю, если сестра не умеет, ей надо сказать: "Смотри, растяпа" - и продемонстрировать, как надо делать то или то, а не возмущаться неграмотностью. На это имеешь право, если сам умеешь в ту же вену ширять, а если нет - извините.
Операцию мы тогда, в общем-то, завершили быстро. Девчонку - в реанимацию, на аппарат ИВЛ, потом парня взяли на операцию, ему, правда, уже Сергей наркоз давал. Девчонка, на удивление быстро вышла из шока, сейчас вон лежит, уже кашу ест, а у парня - ушиб мозга тяжелой степени. Гематому ему удалили, а что толку, если все полушарие - всмятку, даже если бы сразу его на стол взяли - эффект тот же, да и куда возьмешь, если стол у нас все равно один?
... Все это я прокручивал снова в голове, когда зашла Николаевна, наша старшая, с кучей нагроможденных друг на друга картонных коробок. Поставив их на подоконник, она блеснула на меня стеклами очков.
- Принимайте товар, Дмитрий Олегович.
- Что за товар?
- Американская гуманитарная помощь, - торжественно провозгласила она.
- Ну и что в этот раз? Опять "то, не знаю что"? Самоклеющиеся повязки, самонадевающиеся памперсы?
- Ну, на счет памперсов не знаю, но есть кое что и полезное. Пластырь, например, "бабочки", катетеров Фолея много.
"Бабочки" - это действительно хорошо, будет чем детей колоть, и катетеры к месту, а то мы все старые запасы добили. Помню, на выставке медтехники я спросил у немца, рекламировавшего, как раз эти катетеры Фолея - "Сколько раз ваши изделия могут выдержать стерилизацию?" Тот посмотрел на меня, как на придурка, и наставительно, по словам произнес: "Ин Дойчланд - айн пациент - айн катетер". Ну, ну. А "драй яре цвай катетер" на все отделение не хотел?
- А что еще буржуи отжалели?
- Ну, есть много чего, большая машина приехала. Много, конечно, и бесполезного, но нам сказали все равно выписать, чтобы помощь использовалась, а то приедет проверка, так будут ругать, что помощь без дела весит.
- Интересно, как мы можем использовать то, что мы не можем использовать в принципе? Вон, еще с прошлого раза целый ящик остался.
- Спишем, первый раз, что ли, - вздохнула старшая.
"Прошлый раз" - это от немцев. Те, наряду с вполне нормальными кроватями, мы их, кстати, перекрасили, и теперь у нас все кровати в отделении функциональные, любота, прислали здоровенный ящик шлангов и патрубков к аппаратам ИВЛ. С нашими "рошками", правда, эти шланги никоем образом не соединялись, но это уже дело десятое. Все равно нас заставили их выписать, после чего мы с ребятами ломали головы над тем, куда их приспособить, потом плюнули, да и списали потихоньку, проведя на них, якобы, энное количество наркозов, благо что все эти шланги были одноразовыми.
Буржуев понять можно, они ведь, когда помощь шлют, надеются, что мы здесь оснащены современной аппаратурой. То, что она у нас 30-ти летней давности, им и в голову не приходит. Да и потом, даже если бы эти шланги и подошли - ну поработали бы мы на подарке месяц, два, а потом? Новых поступлений никто не гарантирует - все равно потом возвращаться к своему старенькому, родненькому, тысячу раз кипяченому и промытому.
- Вот список, чего там есть, - протянула Николаевна мне листок.
Так, действительно - катетеры, иглы - "бабочки", пробирки, переходники (нужно), кислородные маски (тоже нужно), системы для питания через желудочный свищ (на кой ляд? отдали бы лучше их в онкологический диспансер, там они действительно пригодились бы), алюминиевые емкости (сопрут и на цветные металлы сдадут).
Ну вот, конечно - "шланги к аппарату ИВЛ" - 50 шт., "резиновые мешки" - 50 шт., "поглотители углекислоты" - 100 шт. Ну куда мы эти поглотители денем? Хотя..., можно конечно, попытаться приспособить их к нашим аппаратам, тогда резко снизился бы расход анестезиологических газов - кислорода и закиси азота. Нам, правда, с этого ни рубля, ни фантика, зато Родине большую пользу принесем. Еще что? Мочеприемники, парафин (он то зачем?) дребедень, одним словом.
Я с омерзением глянул в угол, где уже начинала громоздиться гора картонок из-под растворов. Опять зал захламится так, что ни каталку протолкнуть, ни самому пройти.
- Хватит, хватит, Николаевна, остальное распихайте по другим комнатам, а то опять санитарки будут заставлять шоковых больных до стола своими ногами добираться.
Ещё раз пощупав пульс у парня я вышел из зала. Посмотрев остальных больных, я снова уселся за стол. Быстро расписав лечение на день, я откинулся на скрипучем стуле, изучая график дежурств врачей по больнице. Итак, что день грядущий нам готовит, вернее, кого? 10-ое - Старшенко В.К. не самый худший вариант, можно даже сказать, один из лучших. По крайне мере, будет вызывать на серьезные случаи, там, где действительно нужны мы, опять же, умеет принимать решения, помочь сможет, если что.
Повеселев, я оформил выписной эпикриз на угрюмого мужика, хватанувшего вчера самогону, в который наверняка бабулька-изготовительница щедрой рукой сыпанула димедрола. А иначе с чего он от "двух стаканов" полдня дрых ни на что не реагируя? Вообще-то мы должны из нашего отделения переводить больных куда-то еще, выписывать из реанимации - не есть зер гут, это говорит о чрезмерной продолжительности лечения в нашем отделении.
Но ради праздника - надо сделать доброе дело. Во-первых, мужик перестанет маяться с похмелюги, во-вторых, из терапии не прибегут ко мне с жалобой, что "наш" сел на белого коня, а в-третьих - именно, что праздник. Свой, родной День медика, труженика в белом халате, героя с воспаленными от бессонных ночей глазами, с Гиппократом башке и таблеткой в руке, короче, День Лепилы. Он, вообще-то не сегодня, и даже не завтра - послезавтра, в воскресенье, я его еще один раз отпраздную, но это уже будет другая смена сестер и санитарок; коллег, опять же, не будет, разве что какого-нибудь страдальца дома выловят и дернут к больному. Так что в воскресенье - узким кругом, а сегодня вся больница разбредется по отделениям, кто кому люб. Мы вот, традиционно гуляем с оперблоком, а физиопроцедурный кабинет - с рентгенологами, поскольку они напротив друг друга.
Настрочив выписной эпикриз на мужика, я выпроводил его из отделения, попутно строго внушая ему, что алкоголь - страшный яд, присовокупляя к тому ужасные истории об отравившихся насмерть суррогатами и допившихся до зеленых чертей бывших наших пациентов. Случаи эти, по большей части, действительно имели место быть, однако повеселевший мужик явно слушал меня вполуха, суетливо-радостно потирая ладоши и лихорадочно поблескивая глазами. Хотя, возможно, он слушал меня очень внимательно, а торопился просто, чтобы успеть написать нам благодарность в местную газету "Лесногорский вестник", к празднику, так сказать.
-2-
Есть уха по-монастырски, каша по-крестьянкси, чай по-купечески, а вот едали ли вы картошку по-хирургически? Если у вас нет случайного увлечения, что-нибудь скромно обрабатывать на досуге в автоклаве, то вряд ли. Потому что только в автоклаве можно добиться такого неповторимого вкуса, натушив ее, родимую, с небольшими кусочками свининки, в меру посыпав специями и солью. И хотя автоклав - в сущности, очень большая скороварка, ни в какой скороварке вы такого эффекта не получите, колпаком своим ручаюсь, как нельзя изжарить настоящий шашлык в электрошашлычнице, или как нельзя ту же кашу по-крестьянски правильно приготовить не в русской печи, а в какой-нибудь азиатской микроволновке. Картошку такую мы делаем редко, но для истинных ценителей достаточно одной фразы - "будет картошка "в автоклаве"", чтобы восторженно протянуть "о-о-о" и к назначенному времени явиться, вожделенно облизываясь.
Ну, а что? Человек всегда стремился любое место работы превратить в некое подобие кухни, чтобы, значит, работу делать и одновременно для своей утробы усладу готовить. Приятное с полезным совмещать. Первыми были, наверное, кочевники, придумавшие ложить куски мяса под седло своего коня. Скачешь себе, под предводительством какого-нибудь Аттилы или Чингисхана, а мясо от давления и температуры превращается в этакие отбивные вполне годные к употреблению и не требующие дальнейшей обработки. Можно использовать в виде сухих завтраков, а также как закуску к пиву, пардон, кумысу. На вид, может, и не аппетитно, зато питательно, монголы на этом сухпае до Адриатики дошли.
Приятель мой, отходивший по морям до развала "великого и могучего" с десяток лет, с восторгом до сих пор рассказывает об изумительном блюде - "морской петух, запеченный с маслом в пергаментной бумаге на пароходной трубе". "Вы, говорит, земные жители, никогда такой рыбки не отведаете, то, что в магазине покупаете, замороженное, с настоящей рыбой и в одной очереди не стояло!" Мы вот, картошку в автоклаве тушим, говорят, очень неплохие бутерброды получаются в сухожаровом шкафу, и, если люди когда-нибудь действительно рванут к звездам, я уверен, что наши люди обязательно найдут способ жарить яичницу в атомном реакторе или суп сварить на огне ракетных дюз.
Картошечка еще доспевала в автоклаве, а на столе уже выстроились тарелки с твердыми кругляшами копченой колбасы и нежно-розовыми ломтями ветчины. В двух глубоких тарелках влажно поблескивали выуженные из трехлитровых банок огурцы и помидоры. Правильные огурцы, не более 8-10 см длиной, пупырчатые, такие во рту раскалываются, как орех, и до неприличия аппетитно хрустят на зубах, и помидоры тоже правильные, не из перезревших, кожа на которых слезает, как с магаданского шахтера на черноморском пляже, на тарелке они расплываются, а при попытке укусить - брызжут во все стороны семечками и соком. Помидорчики, что лежали на нашем столе были чуть-чуть недозревшими, тверденькими, и листочек вон к одному прилип черносмородинный, значит засол оптимальный. Это, должно быть, Владимировна постаралась. В двух маленьких салатницах небольшими кучками возвышался семислойный салат, с орехами, свеклой и чесноком. Я его, в общем-то, не очень уважаю, а вот Серега от него без ума, очень замечательно, говорит, влияет на различные возможности организма. Серега у нас, как самый домовитый хозяин, притащил свежие помидоры, редиску и салат, выращенные в своем чудо-парнике. Он у него стеклянный, с паровым отоплением, работал Сергей над ним чуть ли не всю позапрошлую осень, зато ест витамины теперь без малого круглый год. Веточки укропа, с капельками росы на иссиня-зеленых иголочках, тоже, наверняка, оттуда.
Поскольку я с некоторых пор одинок, как лермонтовский парус, мне простителен более скромный вклад в пищевое разнообразие. Я выставил на стол банку маринованных боровичков, прошлым августом собранных в окрестных лесах, достал вакуумную упаковку консервированной селедки, несколько яблок и апельсинов. Над столом уже плыл аромат, живо заставляющий вспомнить институт и кафедру физиологии с Павловскими собачками. А время то обеденное, 2 часа. Ну и приготовления, слава Богу, последние. Марина Владимировна сосредоточенно нарезала хлеб и, улыбаясь, прислушивалась к пикировке Гоши и Сергея.
- Хиру-у-рги. Художник - от слова "худо", а хирург - от слова...
- Ладно, вы тоже, специалисты, научи обезьяну вашу трубку пихать, тот же анестезиолог будет.
- Ха, а вы? Соединят пищевод с прямой кишкой, и пишут потом с умным видом: "прогноз заболевания крайне неблагоприятный."
- А вы только и умеете плюсики в ваших листах ставить. Пукнул больной - вы плюсик, еще пукнул - еще плюсик, интенсивное наблюдение, блин.
- Между прочем, - включился я, поддерживая Серегу, - раньше врачи делились на три категории - "физики" - это нынешние терапевты, и все те, кто от них отпочковался, вроде бы "фармакологи", точно не помню, это те, из кого получились аптекари, и, совершенно точно помню - "хирурги", которые были низшей категорией, особо нигде не обучались, и вербовались они из людей, привычных к виду крови - цирюльников, и, как ни печально, Гошенька, палачей.
- А вы..., - задохнулся от возмущения Гоша.
- Мы, - торжественно провозгласил я, - единственные из врачей, сохранившие крупицы знаний по медицине.
- Всё, всё, победили они вас, Игорь Петрович, засмеялась рыжеволосая Инна.
Стол был уже накрыт, мои грибы нашли себе достойное место между адыгейским сыром и шпротами, селёдка покрылась колечками лука, и мы начали рассаживаться на стулья и винтовых табуретках, экспроприированных из перевязочных, вокруг узкого стола. Пришли Катька, наша санитарка, заведующий хирургией, седоволосый усатый дядька, прилетела с приема, запыхавшись, гинеколог. Николаевна на наши посиделки не ходит, а сестрица моя при деле - за больными бдит. После того как явилась последняя медсестра из оперблока, полная, но чрезвычайно подвижная Виктория Степановна, мы закрыли дверь на защелку.
- Ну, ребята, - торжественно провозгласил заведующий, - за нас! Периодически мы все оказываемся в дерьме, избежать этого невозможно, так выпьем же за то, что бы ситуация эта наступала, хотя бы, как можно реже.
Мы едва успели ополовинить пластиковые стаканчики с "Гусарской", как в дверь постучали.
- Кого там ещё не лёгкая? - вопросительно поднял бровь Семеныч.
Поскольку ближе всех сидела Инка, она крутнулась на стуле, слегка приоткрыла дверь, и, изогнувшись, как кошка, проскочила в образовавшуюся узкую щель. Через пару секунд она вернулась таким же образом.
- Дмитрий Олегович, вас там Николаевна.
Дожевывая колбасу, я выскочил из ординаторской, но по виду Николаевны, стоявшей со спокойным выражением лица, понял, что в отделение пока всё нормально.
- Дмитрий Олегович, - таинственно прошептала она, - к вам там этот, Бастырев, с пакетом.
- Ага, спасибо, Николаевна. Может вы к нам? - предложил ей я, кивнув в сторону ординаторской.
- Нет-нет-нет, - замахала она руками, - мне ещё писать отчет надо, спасибо.
Я заглянул в ординаторскую, сообщил, что сейчас вернусь, и, сделав суровое выражение лица, быстрым шагом пошел в отделение. Возле двери на скамейки сидел плечистый парень в голубой ветровке с капюшоном. Возле ноги его приткнулся пакет черного цвета, а сам он довольно умело вертел ножом-бабочкой с узким лезвием. Увидев глубоко посаженные в орбитах глаза и массивные надбровные дуги, я снова подумал, что прозвище порой гораздо точнее отражает сущность владельца, его особенности, нежели имя. Предки были правы, когда давали имя "по естеству" - Горлан, Черняк. Вот и здесь - ну, что такое Бастырев Евгений? А скажешь - "Череп" - и всем всё ясно.
Увидав меня, Череп радостно заулыбался фиксатым ртом, последний раз щелкнул бабочкой и натренированным движением сунул его в карман джинсов.
- Привет, Димыч, с праздником тебя, - хрипло сказал он, поднимаясь со скамейки. - Отдельное тебе спасибо от моей печенки. Ежели б не вы - уже, наверное, давно бы перекинулся.
Скомкав горловину пакета в своей квадратной ладони, он, с некоторой толикой торжественности протянул мне его. Черный пластик не давал рассмотреть содержимого. Но форма предмета, лежащего там, явно была цилиндрической.
- Спасибо, Женя. Ну, и как печенка? Ты-то хоть отдохнуть ей даешь или опять ширевом-куревом гробишь?
- Не, - мотнул шишковатой башкой Череп, - водочкой только чуть-чуть шлифану когда, а с иглы уже слез, кокаином тоже не балуюсь. Вот когда я в Питере бригадиром был, там да, бабок на кокс спустил - немеряно. А здесь, - он вяло махнул лапой. - Нет смысла кайф ловить. Слушай, - оживился он, - а вот ты мне ставил такие ма-а-ленькие трубочки в вены, ты можешь их мне достать, хоть пару штук?
- Периферических катетеров, что ли?
- Во-во, их. Я и вправду не ширяюсь, а вот у другана моего проблема - ему свою матушку надо пристроить в больничку на операцию, так ему список накатали чего надо для операции - на пол-листа, и этих катетеров, тоже сказали достать.
- Ну, что это братва дожилась, что авторитету доставать все надо?
- Да нет, какой он авторитет, - досадливо поморщился Череп. - В соседнем районе смотрящего закрыли, так он на хозяйстве остался, а у них в больничке еще хуже, чем у нас - голяк беспросветный, последний хрен без соли доедают. А он сам на мели, но в долгу не останется, зуб даю.
- Да ладно, нафик мне твой зуб, у тебя ж и так одни фиксы. - Я немного подумал. - Хорошо, зайди ко мне в отделение, не маячь тут.
Мы зашли внутрь, Череп вежливо пожелал "здоровьичка всем присутствующим". Я пошел рыться по заначкам, отобрал пару зеленых "единичек", подумал, добавил синенький на 0.9 мм., может там вены поганые. Людям надо верить, так что будем надеяться, что через эти катетеры зальются сплошь пользительные снадобья, а не какая-нибудь "ханка".
Когда я вышел, Черепа у дверей не было. Сестрица вышла из палаты, и я с недоумением спросил у неё:
- А Бастырев где?
- Не знаю, - пожала плечами та. - Я давление ушла мерить, он здесь был.
Я заглянул в ремзал и увидел там Черепа, низко наклонившегося над коматозником.
- Э, ты чего там творишь? - разозлился я. - Тебя что, звали сюда?
Подойдя, я кинул взглядом пациента и аппаратуру. Всё, вроде бы, работало нормально, аппарат гудел, пациент дышал. От сердца у меня отлегло, но злость не прошла.
- Я тебя, как человека пустил, для чего, что бы ты тут шастал? - Себя я уже корил последними словами, что вообще прельстился на пакет и впустил бандюгана в отделение.
- Димыч, не сердись, я по любопытству, я ж у него ничего не трогал, что я - придурок, услышал - гудит что-то, дай, думаю, загляну. А тут смотрю - ё-моё. А чего с ним?
- Не твоё дело - хмуро отозвался я. - На, держи свои катетеры и, давай, пошли отсюда.
- Да Димыч, не сделал я ему ничего, ну прости, если что.... А он, промежду прочим, тоже сиделец, - толстым пальцем Череп указал на запястье парня.
Там действительно виднелись пять точек: четыре образовывали квадрат с пятой в центре.
- Крытка, - уверенно пояснил Череп. - А ещё какие-нибудь партаки есть у него? Ну, наколки?
- Есть вроде, - я немного задумался, вспоминая, потом обошел стол и повернул ладонью вверх левую руку больного. Почти на всё предплечье, синел мастерски выколотый кинжал, который обвивала змея, тоже очень искусно выполненная. Клыки она хищно оскалила, и над головой у неё была выколота маленькая коронка с расходящимися от неё лучами.
- Интересно, - протянул Череп. - Если пацан не врет, кивнул он головой на парня, - то он обещался ментам за что - то отплатить, а коронка вот эта означает, что обещание своё он уже выполнил.
- Ладно, давай, пошли.
- Спасибо за катетеры. Димыч, ну, не сердись.
Мы вышли из отделения, Череп потопал вниз по лестнице, я же пошел в ординаторскую, думая над прощальным взглядом, который Череп бросил на ремзал, а перед окончательным уходом - и на меня. Уже возле дверей ординаторской я вспомнил, когда Череп смотрел точно так же, холодно и деловито, - это было в кафешке, где я был мимоходом, забежал выпить бутылочку пивка. Череп же там гулял со своей кодлой - мелкими шавками, вчерашними десятиклассниками, польщенными влиянием такого крутого уркагана к своей особе. И кто-то из них высказал Черепу чего-то невпопад, точно, именно тогда Женя Бастырев и посмотрел таким же взглядом на собеседника. За столом у них сразу стало тихо, чего я и обратил на них внимание, и Черепов взгляд запомнил. Через секунду тарелка с чем-то дымящимся разбилась у бедолаге на голове, щедро сдобрив короткий ёжик кетчупом, сам же обладатель ёжика ошалело вскочил, но получив короткий, без замаха удар в челюсть, полетел спиной вперед, сметая по пути стулья и столики.
Н-да-с, такой хоккей нам не нужен, но об этом опосля, пока же я постучал в дверь, а через пару секунд Инна впустила меня внутрь.
- О-о-о, пропажа явилась, - хмельным голосом приветствовал меня Семёныч, зав. хирургии. По его раскрасневшемуся лицу я понял, что праздник уверенно движется в нужном направлении. Ну, Семёныч не дежурит, ребята у него ловкие, если что - справятся и сами, из дома не потянут.
- Чего это ты несешь нам в этом замечательном пакетике, - полюбопытствовал Гоша, который наметанным глазом тоже определил форму содержимого черного пластика.
- Да вот, кланялась вам всем мафия и просила передать, со словами глубокой благодарности, - я извлек из глубины пакета бутылочку "Абсолюта".
- Они бы лучше бошки свои дурные не разбивали, да ножами бы друг в дружке не ковырялись, - пробормотал Семеныч. - ну, дай-ка заценить, - он многозначительно прищурился на синеву букв. - Что, взаправду ее из ледников гонят?
- Ну, положим, не гонят, воду берут.
- Так давай, давай, - заторопил он Гошу, - наливай, надо же попробовать, чем шведский лед лучше нашего.
Мы выпили, Степановна, наклонив голову к плечу, немного поприслушивалась к себе и решительно заявила:
- Один хрен, водка и водка. Ничем особенным нашей "Гусарской" не лучше, - она кивнула в сторону уже опустошенной бутылки, с этикетки которой нагловато ухмылялся кучерявый красавец в доломане.
- А что вы от водки хотели, неземного блаженства? - полюбопытствовал я. - Ее, родимую, еще Дмитрий Иванович Менделеев расписал, как готовить - сорок частей спирта на шестьдесят частей воды - больше ничего придумывать и добавлять к водке и не надо.
- Вообще, - развил мысль Гоша,- от водки и нечего ждать какого-то особенного вкуса. Вернее, водка должна быть как раз безвкусной - в идеале. Мягко так - хоп - и оказаться в желудке, ты ее почувствовать не должен, тепло только должно разойтись, если жжет в горле - уже не то. А уж потом, это безвкусие и надо оттенить закуской - колбаской там или селедочкой. Вдумайтесь даже в слово - за-куска, за рюмкой - кусочек. Враги этого не понимают, глотают свой вискарь чистяком, и нашу водочку так же на раутах тянут без закуски, как алкаши, только что коробком спичечным не занюхивают. Ну, с виски, это может и правильно, у него собственный вкус есть, хотя какой там вкус у самогона, - Гоша махнул рукой, - а вот водку надо обязательно чем-то сдабривать, - и многозначительно поддел на вилку янтарный боровик.
Я с уважением посмотрел на Гошу.
- Сам теорию питья водки разработал?
- Нет, - улыбнулся он, - какой-то диссидент по "Голосу" трепался, какие буржуи дураки.
- Виски - точно самогон, - согласился Семеныч. - От их "Белой лошади" сам на коня сядешь.
- А коньяк клопами пахнет, - пискнула Инна.
- Ну, уж нет, - решительно не согласился я. - Во-первых, 80% людей, заявляющих, что коньяк пахнет клопами, не знают, в общем-то, и запаха, собственно, этих самых клопов, так что им и сравнивать не с чем. А во-вторых - надо пить качественный коньяк, фирменный, и не граненными стопарями, заедая огурцом, а маленькими рюмочками, согрев в ладони. Вот взять хотя бы, настоящий "Арарат"...
Разговор явно перетекал в алкогольную плоскость, что свидетельствовало о том, что наш дружный коллектив решительно перешагнул от стадии бытового пьянства к первой стадии алкоголизма - "...глаза блестят, радостно потирают ладоши, долго и со вкусом ведут разговоры на тему выпивки..." - точно так нам незабвенный профессор Шубин на курсе психиатрии и рассказывал. А на второй стадии, чего там, дай Бог памяти? Вроде, "...утрата рвотного рефлекса, значительное повышение толерантности к выпивке". Блин, это, наверное, тоже уже про нас: несмотря на то, что мы с Гошей, по случаю дежурства - я в стационаре, он - по экстренности - на дому - ограничивались, уровень жидкости в бутылке стремительно понижался, а на внешнем виде присутствующих, включая дам, никак это особенно не отражалось, разве что раскраснелась Степановна, да Инна что-то стала более часто искоса посматривать на меня, встряхивая рыжими кудрями.
- Ну, что, может казенки принести? - осведомилась Степановна.
- Как народ? - вопросительно глянул Семеныч на нас. Женщины дружно заотказывались.
- Я - пас, - помотал головой Гоша.
Я тоже отказался. Хотя наш анестезиолог, в отличие от буржуазного может дать наркоз в любом состоянии, главное - привязать его к аппарату, до крайности все-таки доходить не следует.
- Ну, тогда - чайку, да и расходимся, - Семеныч грузно поднялся с дивана, видно коварные шведские глетчеры сделали все ж таки свое дело, да и вообще, не мальчик он уже, через год - на пенсию, а 30 лет у стола, днем и ночью, без выходных, а порой и отпусков - это что-то. Сейчас он хоть смену поднатаскал, а раньше помню - чуть что, его волочат, потому как один на весь район.
-...М-м-м - холмик Ининой груди приподнялся на встречу моему языку. Я бережно подышал на розовый сосок, а затем несколько раз нежно лизнул его, почувствовав, как он затвердел. Захватив сосок губами, я обвел его языком, а затем медленно двинулся вниз, одновременно лаская обе груди мягкими движениями пальцев. Выписав напряженным языком круг на мелко задрожавшем животе, я скользнул вверх к полураскрытому рту, где такой же напряженный язык ждал меня, жадно и настойчиво пытаясь проскользнуть между моих губ.
Оторвавшись от меня, Инна жарко задышала мне в шею, продолжая обеими руками ласкать мои волосы. Бедра ее немного приподнялись и слегка раздвинулись, завитки волос внизу ощутимо увлажнились. Я сделал несколько мягких, даже робких движений, а затем, когда ее тело терпеливо подалось на встречу, одним мощным толчком вошел внутрь.
Судорожно всхлипнув, Инна внезапно впилась мне зубами в плечо, а ногти ее оставили ряд красных отметин на моей спине. У нас уже был единый ритм, когда тела сливаются настолько, что движение одного повторяют движения другого так, что - рвись бомба, гори крыша над головой - невозможно оторваться друг от друга, нельзя остановить это сумасшедшие биение, пока не будет тот последний крик-стон, после которого уже - неторопливые поцелуй и начинающее проясняться глаза...
Мы лежали на кровати в пустой палате дневного стационара. Больные, которые здесь лежали с утра, уже получили свою порцию в верхненаружный квадрант ягодиц, слопали свои таблетки и отправились по домам, дабы не есть больничную кашу и, экономя тем самым, наш скромный бюджет. Опять же - таким как мы с Инной тоже польза. Иногда, все-таки, и высшему начальству в голову приходят полезные идеи.
Прислонившись головой к моему плечу, Инна медленно гладила меня по груди.
- Дима, а с Ирой ты больше не встречался?
- Нет, - покачал я головой, - она как год в Рязань уехала, у нее там родители, так и все, даже и не знаю что с ней и как.
- Ты ее еще любишь, - не спросила, а утвердительно сказала рыжая голова.
- Не знаю...
- Любишь, женщины сразу чувствуют, когда мужчины говорят о тех, кого любят. Знаешь, вас все жалели, когда..., ну когда у вас так все вышло.
- Да ну?
- Точно, зря вы развелись. Вы подходили друг другу.
Я промолчал, глядя в потолок.
Инна вдруг прыснула.
- Ты чего?
- Мы вот тут прячемся, по одному сюда добрались, чтобы никто не заметил, а ведь все равно уже вся больница и пол-Лесногорска знает, что мы с тобой спать пошли, даже точное место назовут - куда.
Я вздохнул. Инна была права, Лесногорск продолжал оставаться большой деревней, несмотря на то, что вектор развития, присутствующий в звании "поселок городского типа", указывал в сторону Москвы, Нью-Йорка и прочих мегаполисов.
- Вы чересчур пессимистичны, Инна Валерьевна. Пол-Лесногорска - это уже слишком. Я лично думаю - не больше трети. И перестаньте щекотать языком мое ухо.
- А то что?
- А то..., - я наклонил голову и снова поймал губами с готовностью подставленную грудь.
Еще через полчаса мы оделись и, стараясь не скрипеть петлями и половицами, ступая на индейский манер след в след, просочились в коридор. Поцеловав на прощание, Инна упорхнула в отделение, я же спустился по лестнице пожарного выхода на первый этаж. Под пыльной лестницей весело поблескивали две пустых водочных бутылки, наглядно демонстрируя, что определенной части больных от лечения уже значительно полегчало. Место здесь просто мистическое, бутылки под этой лестницей растут быстрее, чем бамбук в тропиках. Пару часов назад, здесь, помнится, была лишь пустая пробка. Пройдя через приемный покой, я поднялся в отделение. Шла обычная работа, как раз происходила пересменка, девчонки сдавали дежурство. Чувствуя лопатками насмешливые взгляды, я независимо прошествовал мимо этих язв к Сереге, лениво листавшему какой-то глянцевый проспект.
- Ну, как дела? - осведомился я.
- Да ничего,- потянулся он на стуле. - Пошли, покурим.
Сам я не курю, а вот Серега чадит, как битумоварка, как ни ругаем мы его с Котофеичем. Николаевна вообще, при первом же посещении нашей комнатенки уносит с собой все мало-мальски пригодные для использования в качестве пепельницы емкости. Вот и сейчас Сергей чертыхнулся не найдя пустой банки из под кофе, которую он облюбовал в последнее время, однако, быстро нашел ей замену в виде пустой коробки из-под гентамицина.
- Спасибо, что подстраховал, - поблагодарил я.
- Да ладно, - усмехнулся я. - Не подстрахуй я тебя, меня бы Инесса потом затерроризировала. По гроб жизни врагом стал бы.
- Никуда не дергали?
- Поправили один перелом в приемном на калипсоле.
- А у нас?
- Тихо, у дедушки на мониторе несколько парных экстрасистол проскочило, пихнул лидокаина.
- Миллиграмм на килограмм?
- Угу. После этого - нормально.
- Ну и ладно. Пойдешь уже?
- Да, надо еще в парнике полить.
- Вот блин, я и забыл, что ты у нас мичуринец, грушу на вербе растишь. Еще раз спасибо.
- Сочтемся. - Серега пожал мне руку, снял халат и пошел к выходу.
Я быстро сделал вечерний обход. Сереге я, конечно, доверяю на все сто, но порядок есть порядок. Уверен, он меня тоже перепроверил бы, на том реанимация и стоит - руку на пульсе надо держать постоянно.
Закат был красивым. Солнце красным яблоком опускалось все ниже, просвечивая через листву кленов, а затем провалилось за горизонт, оставив после себя малиновую полоску на быстро темнеющем небе. В открытое окно веяло теплым ветром, негромко шумела машинами близкое шоссе. Санитарка зажгла лампы дневного света. Ближе к 21.00, когда все дела уже были закончены, я уселся в любимое кресло-каталку. Отталкиваясь ногой, я немного покатался по коридору, а затем подъехал к столу. Среди прочих бумаг страницами вниз на нем лежала книжица карманного формата. Не заглядывая в график, уверенно можно сказать, что сегодня дежурит Светка-конфетка. Если бы дежурила Наташка или Людочка, на книжке была бы нарисована обнимающаяся полуголая пара, но Светка любовные романы не уважает, ей подавай что-нибудь криминальное. Вот и на этой книжке был изображен весь стандартный набор: пачка долларов, пистолет, нож в волосатой татуированной лапе и чья-то окровавленная физиономия. И что же это за шедевр, ага, вот: "РВНП: руку - вору, нож - прокурору". Автор - А.А. Алтайцев. Я то, помнится, в детстве читал книгу с другой аббревиатурой - "РВС", автор А. Гайдар.
- Света, - крикнул я, - я у тебя книжонку возьму посмотреть, любовных писем у тебя там нет?
- Берите, только страницу не закройте, - отозвалась та из процедурной.
- А книжки вниз страницами, кстати, класть - не есть хорошо. Закладку заведи, - сварливо сказал я.
- Все, умолкаю. - Заложив страницу пальцем, я наугад открыл книжку: "...и с хрустом вбил кости носа в мозг...". - Все ясно, по анатомии автору двойка. Дальше, о: "...- От чего же он умер, господин полковник? Отравился?
- Отравился, лейтенант, но не водкой.
- А чем же?
- Край бокала был смочен ядом кураре, который мгновенно проник через ладонь, а затем достиг мозга..." По фармакологии - два, по патофизиологии - пожалуй, кол!
Я потерял интерес к книге и положил ее на место.
- Ну что, будете читать? - спросила розовощекая Света.
- Нет, не хочу, А.А. Алтайцев ничего не смыслит в медицине.
- Почему?
Я снова взял "РВНП..." и, быстро пролистав ее, прочитал, уже вслух, заинтересовавшие меня отрывки.
- Ну и что? - недоумевающее вскинула брови Светка.
Я вздохнул.
- Нет у человека, если он, конечно, не сын Буратино, таких костей в носу, что их можно аж в мозг загнать. У обычного индивидуума есть две малюпасенкие косточки, по одной возле каждой орбиты, но достаточно посмотреть на первые страницы любого топографического атласа по анатомии, - там великолепно изображен череп, чтобы понять, - в мозг эти косточки можно загнать только вместе со всем лицом, снеся при этом полчерепа, а уж никак не ударом локтя, пуская даже и каратистского.
- А это что? - Светка помяла пальчиком свой вздернутый носик.
- А это, милая, хрящ, который можно перебить, не дай тебе Бог, но вбить в мозг - ни коем образом, а то среди хоккеистов и боксеров была бы жуткая смертность. Нет, вообще-то я не спорю, убить человека ударом локтя в переносицу - можно, как и вообще любым сильным ударом в голову, но что касается вбивания костей...- пардон. Ну, не гвозди же это, в конце концов.
- Ну, ладно, а с отравлением-то, что не так?
- Тут вообще ляп на ляпе. Видишь: "...край бокала был СМОЧЕН..." - значит, яд был растворен в чем-то, в воде или спирте. Эти вещества через кожу не проникают, а то бы мы в ванне разбухали, как желатин. Но, допустим, яд растворили в каком-то масле, креме, они через кожу всасываются, хотя кремом бокал не смачивают, а, скорее, смазывают. Ну и все равно, мгновенно он всосаться не может, кожа все-таки не поролон. И при чем тут мозг? Яд кураре блокирует передачу нервных импульсов, и у человека при этом происходит паралич поперечно-полосатых мышц, скелетной мускулатуры, проще говоря. Мышцы не могут сокращаться, соответственно, человек не может дышать, но умирает в полном сознании. По принципу действия этого яда, кстати, созданы наши миорелаксанты, и ежели человеку, отравленному кураре, проводить искусственное дыхание, через какое-то время он будет жив-здоров. Кто там, кстати, кого отравили?
- Один бандит другого, за 10000 долларов.
Я презрительно скривился.
- Фи, как мелко. Да за такой препарат, будь он у него на самом деле, любая фармацевтическая компания гораздо больше бы выложила, глазом не моргнув, а он такую ценность на какие-то пустяки тратит.
Хотя упражнения с Инной практически полностью уничтожили весь алкоголь в моей крови, малая толика оставшихся градусов подвигала меня на болтовню.
- Еще Марк Твен писал, что самые кровавые романы про индейцев пишут люди, не знающие, чем вигвам отличается от вампума, и ни разу в жизни, не выдергивавшие стрел из тел своих близких, чтобы разжечь костер. Не знаю уж, как там со всем остальным - с описанием характеристик оружия, например, или названиями приемов карате, но вот, что касается медицины - пишут с легким сердцем абсолютную чепуху, причем все - от признанных мэтров до А.А. Алтайцева, хоть для интереса спросили бы у толкового врача: может так быть или нет. Хотя..., - я махнул, - с оружием у них, тоже, мягко говоря, не очень. В добром десятке исторических романов я читал о "свирепых янычарах с кривыми ятаганами". А ведь ятаган-то вовсе не такой уж кривой, как это можно понять из описания. Что такое ятаган? - я взял листок бумаги, и по памяти сделал набросок. - Видишь? - он похож на косу, по такому же принципу была сделана древнедакийская фальката, и все три режут или рубят вогнутой частью, хотя коса, к примеру, на мой взгляд, гораздо кривее ятагана, а уж любая казацкая шашка - и подавно. И вовсе не надо со свирепыми янычарами рубиться, чтобы это узнать, достаточно открыть Большую Советскую энциклопедию на букву "Я".
Те, кто в Питере живут, могут в Артиллерийский музей сходить, там этих ятаганов - груды. Ну, ладно, ятаганы давно были, а вот автор описывает, как его герой, скача на лошади, сдергивает с плеча двуствольный итальянский автомат "Виллар-пероза" и на всем скаку лихо косит супостатов очередями.