Я ждал своей очереди два с половиной месяца. И когда ко мне в руки попали обернутые газетой эти два номера журнала "Москва", помнится, за шестьдесят шестой год - с зачитанными, заворачивающимися страницами, с отстающими корочками, эта любовь поразила меня, - да-да, как молния, как поражает финский нож.
Тогда полки наших библиотек были заполнены множеством убогих и унылых книг, где скучно и косноязычно объяснялись между собой не живые люди, а картонные тени, с каждым годом их становилось все больше, и в их море уже было почти невозможно найти ни Шекспира, ни Лондона; дефицит хороших книг был ужасающий, Есенин и Байрон существовали только в виде школьных изданий с бумажными корочками, а Стендаля, Монтеня и Шопенгауэра можно было найти лишь по субботам у входов в книжные магазины, в пухлых портфелях спекулянтов-жучков, у которых всегда собирался народ, жутко боявшийся прихода милиции; там и только там бывали Акутагава и Верлен, Стругацкие и Бодлер, Камю и Тенесси, Кафка и Рембо, именно там имелись и новинки, и зарубежные детективы, и философские сочинения - только не в библиотеках, где даже сам доступ к имевшимся все же книгам был, как, впрочем, и сегодня, страшно ограничен.
И той же ночью, лежа на койке студенческого общежития, к изголовью которой был придвинут стул со стопкой учебников по математическому анализу и алгебре, чтобы поставить на них настольную лампу, слыша сонное дыхание соседей по комнате, я впервые прочитал Мастера.
Сказка? Страшный Суд? Предсказание?
"Кирпич ни с того ни с сего никому на голову не свалится.. Что же у вас, чего ни хватишься, того и нет... Вот до чего эти трамваи доводят...Каким отделением выдан документ? - спросил кот, всматриваясь в страницу... Неужели среди москвичей есть мошенники?.. Истина в том, что у тебя болит голова... Никогда и ничего не просите, и в особенности у тех, кто сильнее вас"...
...Спешит по лунной дороге освобожденный от проклятья Пилат, Воланд со свитою покинули нас, наигравшись своими жертвами, Москва и Ершалаим легко вздохнули после очищающей грозы, заснул наконец бедный Бездомный, прокричали третьи петухи и не дотянулась до шпингалета зеленая рука мертвой Геллы, Бегемот и Коровьев шутя расправились с агентами НКВД, огненные озера городов и черные сабли рек пронеслись под летящими ведьмами, стих фантастический бал Сатаны, и умерли в один миг Маргарита и ее милый Мастер..
Наконец - ритмичный и торжественный последний аккорд - "жестокий пятый прокуратор Иудеи всадник Понтийский Пилат". В комнате светало - я взглянул в окно: верхушки сосен уже стали светло-розовыми от рассвета, а в душе моей все словно перевернулось и успокоилось. Высокое и смешное, дурацкое и гениальное, все, что мучило, не отпускало его двенадцать лет, стало в эту ночь частью меня самого, потому что и впрямь не горят они, великие рукописи.
Годы шли. И Булгакова стали издавать. Не знаю, сколько раз уже брался я за "Мастера и Маргариту". Прочел и "Белую гвардию", и "Жизнь господина Мольера", и "Дни Турбиных", и "Бег", наслаждался "Записками юного врача", проглочены еще в самиздатовских сборниках "Роковые яйца" и "Собачье сердце", изданы "Багровый остров" и "Дьяволиада", - весь он, последний русский классик, как тайный град Китеж, упрямо поднимался из вод забвения, будто сама первородная сила его творений разрушила стальной саркофаг, в котором хотели захоронить их от людей, и все значительней и просторней оказывалось для взглядов то здание, которое упорно строил день за днем маленький гордый, одинокий и запуганный человек.
Ах, Булгаков! Интонация речи его, необыкновенно вкусной и точной, как бы чуть неуклюжей, но пульсирующей, как поэма, завораживает всякий раз, когда берешься за любую его вещь, особенно за "Театральный роман", явно незавершенный, оборванный на половине строки, ибо идут репетиции, для самоубийства Максудова нет еще причин...
Простодушное вступление новичка-автора в таинственное театральное Зазеркалье, лукаво описанное Булгаковым, как открытие некой Америки, и подчеркнутая отчужденность восприятия Сергеем Максудовым всего, с ним происходящего, превращает читателя в такого же наивного Колумба этого Закулисья. Мира, ведущего свою историю от Гоголя и Островского, и потому, видно, ставшего прибежищем для Булгакова, всегда чувствовавшего себя не советским, инородным. Мемуар Сергея Максудова, несомненно, автобиографичен до последней строки, себя, а не кого-то, себя изобразил Булгаков: "Вижу, входит человек с гитарой. Слышу - напевает. Пишу - напевает". "Я видел новый мир, и этот мир мне был противен. Я в него не пойду. Он - чужой мир".
Как он выжил - загадка. Один из самых знаменитых драматургов страны, он вечно ощущал ржавый крючок дворянства в губе, писал, постоянно опасаясь, что не пропустят, и все равно писал, как считал верным. Несмотря ни на что...
...Москва двадцатых годов встает в воображении Атлантидой, и бредет по ней ироничный и беззащитный Писатель, еще не понимающий, что обладает божьим даром, и хлюпают лужи под подошвами его дырявых башмаков, а впереди странный мирок - Независимый театр, знакомства, нравы, интриги и козни режиссеров и актрис, слава и зависть, удачи и совпадения, злое внимание власти и одиночество - словом, тот самый крестный путь, по которому суждено пройти творцу и пророку, оттого, что нет пророков и гениев в своем отечестве...
В этом романе есть все, что переживал гений, - восторг творчества, страх неудачи, надежда на понимание, сарказм разоблачения, - поэтому жалость и горечь сочувствия, которые испытываешь от этой исповеди, помогают лучше постичь Мастера, жившего в те самые времена, когда начинала раскручиваться самая жуткая в истории человечества сталинская мясорубка, когда строились и действовали бамлаги и бухенвальды. Вдумайтесь - он завершил "Мастера и Маргариту" в год своей смерти, в 1940 году...
Страшен и жесток был век несвободы, который мы пережили, узнав, как кровав монстр тота-литаризма, то есть уничтожения в человеке именем государства личности.
Преступники, прятавшие Булгакова от его народа, ведали, что творили, - по их замыслам, народу не нужна была душа, не нужна была любовь, не нужна была совесть. Сейчас, полвека спустя, по его книгам, столько лет сокрытым от мира, как строжайший государственный секрет, можно учиться говорить и думать по-русски, любить по-русски и по-русски дышать.
Каждому воздастся по делам его...
И тому, кто шаркающей кавалерийской походкой ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана входил в колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого, и иродам, распявшим великую Россию, всем сусловым и маккарти, ежовым и гимлерам, пол потам и маоцзедунам, иудам и павликам морозовым, - каждому воздастся в памяти человеческой.
Но рукописи Булгакова действительно не сгорели. Спрятанные в архивах и в сундуках, они, как и сотни, тысячи других книг, сожженных и растоптанных на площадях, осужденных и уничтоженных, выжили и вернулись к нам. Человечество, видимо, все же стоит того, чтобы писать для него книги.
Михаил Афанасьевич не зря в него верил.